ГЛАВА 2 СМЕРТЬ ЛОШАДИ

Кэтлин Рассел сидела на пуфике перед огнем, который горел так же ярко, как в гостиной в Фолей-Холле. Она посмотрела на сестру, обхватила руками колени и сказала:

— Я ставлю на Джона.

— Ну, довольно! — оборвала ее Дафния, но без всякой злобы. Она по-прежнему походила на фарфоровую куклу, хотя сидела, свернувшись в уголке большого глубокого кресла по другую сторону камина.

Кэтлин была на два года моложе сестры, но выше и крупнее, хотя ее ни в коем случае нельзя было причислить к рослым женщинам. Сразу было видно, что они сестры, их лица раскраснелись от жара, они обладали простотой и сердечностью, которая привлекла Джона Гейла к Дафнии. Может быть, потому, что как раз внешне это ей не было свойственно.

Гейл сидел гораздо дальше от огня, возле его руки, на маленьком столике, находился стакан с бренди, длинные ноги вытянуты к камину.

— А я ставлю на Шустринга, — заметил он.

— Дорогой, тут нельзя действовать опрометчиво, — вздохнула Дафния, — наши дела не блестящи. Если в этом году ты потеряешь тысячу фунтов, мы вылетим в трубу, не так ли?

— Авось застрянем!

— Я говорю совершенно серьезно. Ты же первый всегда уверял, что у нас недостаточный капитал, чтобы заниматься сомнительными операциями. Ты прекрасно знаешь, что если ты займешься тренировкой Шустринга для Лайонела Фолея, он не сможет с тобой расплатиться. Пройдет несколько месяцев, прежде чем лошадь сможет выступить на бегах, и даже если она и победит, то сначала никакой прибыли не будет. Максимум несколько сотен фунтов, которые надо поделить между тренером и владельцем!

— Мы уже женаты семь лет и тебе до сих пор не довелось жить без куска хлеба и без кровли над головой, — напомнил ей Гейл. — Ну, а поскольку лошадь появится у нас уже после Рождества, то рождественский ужин тебе обеспечен.

— Ты несносен, когда у тебя такое настроение, — притворно рассердилась Дафния, — ох, по всей вероятности, Кэт права, ты все равно поступишь по-своему. Но…

Кэтлин и Гейл продекламировали в два голоса:

— …потом не говори, что я тебя не предупреждала.

Они принялись хохотать все трое, но тут раздался звонок

у парадной двери. Горничная пошла отворить ее. Они услышали голоса, потому что узенький холл сразу примыкал к этому кабинету, который одновременно служил и столовой. Один из голосов принадлежал мужчине. Вскоре дверь отворилась, и горничная доложила:

— Это мистер Лайонел Фолей.

Дафния подняла руки вверх, показывая, что она безоговорочно капитулирует и спустила вниз поджатые ноги. Кэтлин вскочила с пуфика и оправила платье. Она даже ухитрилась бросить на себя взгляд в зеркало, висящее над камином, и провести руками по пылающему лицу в надежде уничтожить излишний жар.

Гейл пошел к двери.

— Хеллоу, Лайонел, входите!

— Не посчитайте, что у меня сдали нервы, — заговорил Лайонел. — Но я хотел бы с вами поговорить, если вы найдете для меня пять минут.

Он прошел за Гейлом в комнату, увидел в первую очередь Дафнию, затем Кэтлин. Он им слегка поклонился.

— Добрый вечер.

— Хеллоу, — мистер Фолей, — ответила Дафния. — Мне кажется, вы не знакомы с моей сестрой Кэтлин, не так ли?

— Нет…

Он смешался, потом улыбнулся и вторично поклонился:

— Как поживаете?

Он более внимательно посмотрел на девушку, и создалось впечатление, что на какое-то мгновение она заставила его позабыть о всех своих неприятностях, но уже через минуту он искал глазами Гейла.

— Что вы будете пить? — спросил тот.

— Э-э, виски с содовой, благодарю вас, — ответил Лайонел и сразу же разразился несвязной речью:

— Я оставил Шустринга снаружи. Скажите, нельзя ли его отвести сразу в конюшню? Если, конечно, найдется свободное стойло…

Он окончательно растерялся и неловко замолчал, глядя с несчастным видом на Дафнию, как будто бы предполагал в ней своего противника. У Дафнии на лице появилось изумленное выражение. Кэтлин с трудом сдерживала улыбку. Только Гейл остался совершенно невозмутимым.

— Да, конечно,

— Я уезжаю на пару недель в Лондон, это только что выяснилось, — пустился в объяснения Лайонел. — Так что за ним просто некому ухаживать. Может быть, мне сразу же его устроить в конюшне?

— Я пойду вместе с вами, — сказал Гейл. — Он подмигнул Дафнии и Кэтлин, когда они двинулись к боковой двери. Дафния в ответ состроила ему смешную гримасу. Кэтлин смотрела в спину Лайонелу Фолею, и когда за ними закрылась дверь, задумчиво сказала:

— Ну, этот знает, чего хочет.

— У меня неприятное чувство, что на Джона производит впечатление то, что Лайонел принадлежит к здешней знати, — покачала Дафния головой, подходя к маленькому бару, чтобы смешать себе коктейль.

— Мне необходимо что-нибудь выпить… И потом Джон воображает, что имя Фолеев еще что-то значит в мире конских бегов, в то время как в действительности оно равнозначно сплошным неудачам. Ну, да ладно, будем надеяться, что в конечном итоге все закончится благополучно. В крайнем случае, затея Джона обойдется нам в стоимость содержания одной лошади…

— Скажи, эта лошадь действительно стоящая? — поинтересовалась Кэтлин, раскрывая сумочку, чтобы напудрить лицо.

— Я как-то не уверена, думает ли Джон на самом деле так или же ему просто хочется так думать. Но внешне этот Шустринг весьма красив. Впрочем, самые красивые лошади очень часто заканчивают дистанцию последними. Дорогая, здесь много гримировки, желания пустить пыль в глаза. Лайонел принадлежит к обедневшей аристократии — у него озлобленная мать и огромный дом, который, разумеется, уже столько раз закладывался и перезакладывался, что они не в состоянии потратить на приведение его в порядок ни одного пенни. И полковник Мэдден, положение которого не лучше. Он живет в коттедже для садовника, потому что они с сестрой действуют друг другу на нервы.

— Что за ерунда такая! — пробормотала с рассеянным видом Кэтлин, занятая в данный момент приведением в порядок своего лица.

Дафния улыбнулась.

— Уж если быть вполне откровенной, то после смерти жены полковник все время заводит себе молоденьких приятельниц, которые остаются у него на ночь. Леди Фолей не потерпела бы такого безобразия в своем доме, вот он и перебрался в садовый коттедж. И дочь свою он забрал из Фолей-Холла. Впрочем, она и сама ненавидит его запустение.

— Знаешь, а мне этот полковник понравился. И даже очень, — с сожалением произнесла Кэтлин.

— Он всем нравится. Джон уверяет, что он превосходно вынюхивает всякого рода сплетни и слухи, касающиеся беговых лошадей, и таким образом добывает себе средства для существования… Все это довольно трагично и сложно для Лайонела.

— Мне его жалко, он выглядит таким беспомощным.

— Как раз этого-то я и боюсь, — вздохнула Дафния. — Но так или иначе, мне приходится улыбаться и разыгрывать из себя гостеприимную хозяйку. Знаешь, пригласим-ка мы его обедать с нами, хотя он, наверняка, не останется.

— Давай поспорим, что останется? — весело сказала Кэтлин.

Когда через десять минут мужчины вернулись, у Лайонела был менее пришибленный вид, а Джон грубовато-добродушно заявил:

— Попроси Дорис принести еще один прибор, дорогая. Я пригласил Лайонела разделить с нами обед.


— Ты ведь не думаешь, что ее милость попробует что-нибудь сотворить с Шустрингом, пока он находится у нас? — обеспокоенно спросила Дафния у мужа. Она сидела перед туалетным столиком и накладывала себе на лицо кольдкрем, а Гейл переодевался в пижаму с белыми и голубыми полосками.

— Я вижу, тебе никак не избавиться от этой мысли! Конечно же, нет! Не говоря уже о том, что она ничего не сможет предпринять. Пока здесь у нас находится Сильвер, в конюшне ночью всегда дежурят двое конюхов, и они не впустят туда не только человека, а даже собаку.

— Надеюсь, что ты прав, дорогой.

— Знаешь, пойду-ка я дам им дополнительные инструкции исключительно ради того, чтобы ты выбросила из головы эти романтические бредни о злобных, одержимых и изобретательных матерях и о разочарованных юнцах! — весело ответил Гейл. — Сказано — сделано! Я пошел…

Он юркнул в постель, забрал у нее из рук баночку с кремом и поставил ее на стул.

— Ну, моя маленькая женушка, это время самим небом предназначено для…

— Ради бога, не забывай, что Кэт в соседней комнате!

— Да, дорогая, — ответил Гейл с притворной покорностью. — Видимо, совершенно случайно она пялила за столом глаза на Лайонела Фолея. Она еще совсем, совсем маленькая…

— Глупости! Если бы мне показалось, что появилась опасность такого рода, я бы незамедлительно отослала назад все ее пожитки. Нельзя сказать, что мне не нравится Лайонел Фолей, но у него же в кармане никогда не водилось более двух пенни. Это не находка для нашей Кэтлин… Кто сегодня дежурит?

— Эта неделя Картрайта… и, если не ошибаюсь, твоя! — подкусил жену Гейл.


На следующее утро, в начале седьмого, Джон Гейл был уже в конюшне и разговаривал с Дженкинсом, старшим конюхом, и со стариком Картрайтом, который только что сменился с дежурства. Другие парни водили своих подопечных по двору, лошади то и дело вскидывали головы и выглядели замечательно в прохладном утреннем рассвете.

Картрайт, очень пожилой опытный конюх, доложил, что ночь прошла спокойно, и ушел.

— Когда вы думаете их сегодня погонять по корду? — спросил Дженкинс. Он был слишком высоким для бывшего жокея, достигая Гейлу до плеча, невероятно худой, с таким изможденным лицом, как будто оно было вырезано из дерева и столетиями темнело на открытом воздухе под воздействием солнца, ветра и дождя.

— В половине восьмого, как всегда. Вы, часом, не посмотрели на нового рекрута?

— Смотрел, — безразличным тоном протянул Дженкинс.

Гейл усмехнулся:

— Разве он вам не понравился?

— Вот уж не думал, что мне придется когда-нибудь еще помогать тренировать лошадь Фолеев. Лорд Фолей совершенно не умел разбираться в беговых лошадях, самым же скверным было то, что он этого не хотел понять. Но мне думается, вам надо положить кольт себе в карман, имея в виду то, что вчера было сказано.

Гейл нахмурился:

— В отношении чего?

— Я говорю об угрозах ее милости. Эта дамочка вполне способна привести их в исполнение…

— Неужели это уже стало широко известно? — поразился Гейл.

— Вчера вечером в Фолей-Армз только об этом и судачили. Я там был после девяти часов. Ведь Фолеи в наших краях все еще привлекают к себе всеобщее внимание, мистер Гейл… Что касается лошади…

Он заколебался.

— Давайте, выкладывайте. По своим статьям она, как мне кажется, из категории победителей.

— Мне еще не доводилось видеть лошадь с такими смелыми глазами, как у этой. Она явно из фаворитов, — согласился с ним Дженкинс. — Если только с ней правильно обращаться, она может достичь многого…

— Приятно сознавать, что я кое-что еще смыслю в этом деле! — засмеялся Гейл. — Как себя сегодня чувствует Сильвер?

У Дженкинса была физиономия, которая, казалось, в любом случае оставалась суровой, но при упоминании имени этого скакуна, она сразу смягчилась, карие глаза подобрели.

— Если Сильвер не выиграет дерби на будущий год, я больше не подойду ни к одной лошади! Он составит вам имя, мистер Гейл, я в этом никогда не сомневался. Да, Сильвер — замечательная лошадь, а мистер Корризон — замечательный хозяин. Со временем он выведет у себя первоклассную породу рысистых лошадей.

— Сэм, ты мне подарил хорошее настроение на все утро.

— Очень рад, сэр… Будете наблюдать за галопом?

— Да. И наверное, с нами будет мисс Рассел. Если вы хотите знать, действительно ли она знает толк в лошадях, по-покажите ей Сильвера и Шустринга, когда будете находиться на вересковой пустоши.

Дженкинс весело осклабился.


— Я не смогла бы найти разницы, даже если бы они не были одной масти, — сказала Кэтлин, — но мне больше нравится тот, что поменьше.

— Это Сильвер, — сказал ей Дженкинс. — Это лучший двухлеток, которого я когда-либо видел, мисс Кэтлин. Можете смело ставить на него свои деньги в «Тройной Короне». Он вас не подведет. Мы его охраняем, как если бы он был сделан из урана, мне думается, он стоит не меньше!


Двое «ребят» из ночной смены привыкли, что их могут вызвать в любое время. На этот раз дежурил пожилой Тед Картрайт и второй, действительно «парень», шестнадцатилетний сын Теда Картрайта — Сид. Сид перерос отца на полдюйма. И родители всерьез волновались, — если их отпрыск не перестанет так быстро вытягиваться в длину, он не сможет стать в будущем жокеем. У отца с сыном вкусы были совершенно одинаковыми.

Ни один из них не думал, что Сильверу может грозить хоть малейшая опасность. Да и вообще никто об этом серьезно не помышлял. Ночные дежурства многим казались ненужной предосторожностью, но в Арнткоттских конюшнях так страстно верили в блестящее будущее Сильвера, что никто и не подумал заикнуться: нечего, дескать, понапрасну мучить людей. Непосредственно за лошадь отвечал Картрайт, потому что у его сына были еще и обычные обязанности конюха в дневное время.

Во вторую ночь пребывания Шустринга в соседнем с Сильвером стойле отец и сын Картрайты находились в небольшом сарайчике, откуда был прекрасно виден весь двор. В каждом углу стояло по раскладушке, так что любой из стражей имел возможность на некоторое время прилечь отдохнуть, не говоря уже об удобных креслах. Часы показывали начало одиннадцатого. Никто из них еще не ложился. Из висевшего на стене репродуктора неслась тихая музыка. Сид Картрайт читал книжку, а его отец, вооружившись лупой, просматривал газету. Ничто не могло заставить его обзавестись очками.

Сарай находился на порядочном расстоянии от главной дороги, так что сюда очень редко доносился какой-либо посторонний шум. Чаще всего проезжала мимо машина. В самом доме царила тишина, потому что Гейлы занимали переднюю половину, а двор находился позади. Перед ними протянулась вересковая пустошь, где вот уже более сотни лет тренировались скакуны из Арнткоттских конюшен.

Танцевальная музыка, передаваемая по радио, была веселой и даже мелодичной, но настолько однообразной, что постепенно она перестала восприниматься. Газета подозрительно шелестела, потому что Тед Картрайт все ниже над нею склонялся. Он встряхнулся и глянул на свои часы: 10.15. Не сказав ни слова, он отложил в сторону газету, посмотрел на сына и пошел к дверям.

Сид оглянулся.

— Не беспокойся, пап, я обойду лошадей. Почему ты не можешь посидеть спокойно ни одной минуты?

— Через каждые полчаса, в пятнадцать минут и без пятнадцати минут, мы обязаны совершать обход. Я не привык отступать от правил, по мне можно время проверять. Сейчас я сделаю круг, в следующий раз пойдешь ты.

— Ладно, пап, делай, как хочешь.

Картрайт вышел из сарайчика. Две электрические лампочки роняли тусклый свет, одна находилась перед конюшней, вторая у ворот, которые сейчас были на запоре. В каком-то стойле задвигалась лошадь, потом опять наступила тишина. Картрайт вынул из кармана фонарик, но его не требовалось включать. Широкая дорога, огибавшая конюшню, была мягкой, она немного пружинила под ногами. Посередине находилась круглая лужайка с красиво рассаженными цветами — предмет особой гордости Дженкинса. Где-то вдали показался отсвет автомобильных фар, послышалось гудение мотора, и снова тишина и темнота. Луна взошла полчаса назад, звезды выглядели бледными и тусклыми.

Картрайт подошел к центральным воротам. В них имелась небольшая дверца, которой пользовались «ребята», чтобы входить на территорию конюшен и выходить из нее, когда заперты ворота. На маленькой дверке имелся замок, кроме того две задвижки, сверху и снизу. Вот тут Картрайт впервые использовал фонарик, не потому что он думал об опасности, а потому, что был человеком дотошным и привык все делать предельно тщательно.

Он заметил, что верхняя задвижка не была закрыта. Посмотрел на нижнюю — та же история! Пораженный, он оглянулся через плечо, но не обнаружил ничего необычного, подозрительного. Тогда он глянул в сторону запертой двери сарайчика и нахмурился. Перед ним совершал обход Сид, он был обязан проверить состояние задвижек, ибо любой человек, входящий на территорию после половины десятого, должен прежде позвонить.

Картрайт мог вернуться назад и сделать соответствующую выволочку сыну, либо продолжить свой обход. Он решил покончить со своими прямыми обязанностями, задвинул задвижки и пошел дальше.

Когда он подошел к первому стойлу, в его манерах невольно появилось напряжение, но лошадь, годовалая кобылка, была в целости и сохранности. Точно так же, как и ее сосед, крупная лошадь, которую демонстрировали на скачках при конном заводе с целью продажи.

Картрайт снова посмотрел на ворота, как будто хотел удостовериться, что он на самом деле обнаружил задвижки не запертыми. Нигде не было слышно ни звука, даже в большом доме, расположенном в пятидесяти ярдах от двора.

Картрайт взглянул на Шустринга, круп которого находился близко от двери, голова у лошади была опущена, она спала. Картрайт в который уже раз полюбовался великолепными, с его точки зрения, данными скакуна и удовлетворенно кивнул, припоминая все то, что он по этому поводу говорил Дженкинсу.

Рядом с Шустрингом помещался рослый гнедой, обещавший стать великолепной лошадью для охоты, а потом было стойло Сильвера.

Картрайт подходил к этому стойлу с каким-то замиранием сердца, вызванным почти благоговейным преклонением, испытываемым всеми без исключения перед этой лошадью. Он невольно пошел на цыпочках, боясь потревожить сон животного.

Тихонько отворив верхнюю половину дверцы, он заглянул внутрь, не сомневаясь, что увидит и здесь повернутый к нему серый круп красавца.

Но он увидел, что лошадь лежала на боку, и это зрелище его так потрясло, что он пару секунд стоял в оцепенении, судорожно хватая воздух раскрытым ртом.

Потом он услышал подозрительный шорох где-то сбоку у самого стойла, а когда повернулся, увидел фигуру человека, стоявшего с поднятой рукой, в которой был зажат какой-то предмет.

— Нет! — простонал старик. — Нет!..

Человек яростно ударил его по голове.

Загрузка...