Родня

БРАТЬЯ

…Лаврентьев плыл вот уже несколько часов. Левая нога не действовала: ее сильно зашибло чем-то твердым, когда взорвался погреб боезапаса и катер взлетел на воздух.

Видел Лаврентьев, очнувшись уже в воде, как, злорадно воя, низко кружил над морем вражеский самолет: фашист высматривал оставшихся в живых. Рядом с Лаврентьевым появился из воды стриженый затылок, вздернулась рука с синими прожилками у кисти, затем все исчезло.

Лаврентьев поспешил на помощь, но не успел: нить пулевых фонтанчиков стремительно прошила волну около плеча. Он запоздало нырнул, а когда вынырнул, то увидел только воду, окрашенную кровью, и несколько пузырьков.

— Ух, гад!

В бессильной ярости он погрозил кулаком в небо, где самолет, утопивший катер, уже буравил жидкие облака. Лаврентьев огляделся. На поверхности ничего не осталось, кроме масляного пятна и деревянных обломков — ветер быстро гнал их в открытое море. Над близкой чертой горизонта синела узкая полоска земли.

В обычных условиях Лаврентьев, пожалуй легко добрался бы до берега, но сейчас тело было непослушным, намокшая одежда тянула вниз.

Он зорко осмотрелся вокруг, надеясь увидеть какой-нибудь плавучий предмет. Лаврентьев не хотел умирать! Там, на земле, продолжается жизнь. Он должен выплыть!

Зашибло бы ногу на суше — он бы двигался хоть ползком. Но не земля сейчас под ногами, а море с потаенной черной глубиной. Лаврентьев понимал, что едва ли продержится до наступления темноты, а до берега, судя по тому, как он плыл, можно добраться лишь к завтрашнему утру. Значит — смерть неизбежна. От этой мысли стало невыносимо тяжело. Холодное отчаяние мертвой хваткой сжало сердце.

А знакомая голубень моря весело волновалась. Мягкие, серебристые блики легко перебегали по макушкам волн. Над головой невесомо кружили любопытные чайки.

Подумалось: для чего мучиться, если нет надежды на спасение? Не лучше ли опуститься в воду, выдохнуть воздух и приблизить развязку?

И Лаврентьев опустился в воду, но только затем, чтобы снять тесную фланелевую рубаху. Потом разулся.

Плыть с каждой минутой становилось все труднее. Пока снимал одежду, потерял много сил, а передохнуть негде, чтобы восстановить их.

Берег, казалось, совсем не приближался — он так же маячил вдали, словно насмехаясь. Лаврентьев знал, что скоро вода навсегда сомкнется над ним, и все-таки плыл.

Солнце закатилось, ветер утих. Тишину лишь изредка нарушал всплеск ленивой волны. Ярко-розовая заря горела над берегом, светлело небо над головой, а на воду уже легла тень, черная, зловещая.

Появилась простая, до предела ясная мысль — вот здесь и вот именно теперь он умрет. Вспомнилось: утопающий только раз выходит на поверхность.

И вдруг Лаврентьеву показалось, что-то мелькнуло невдалеке. Раз и другой. Напрягая волю, он стал приближаться. Несколько раз глотнул воду, но продолжал проталкиваться все вперед и вперед, пока не коснулся плавучего предмета. Сразу же подтянув его под себя, вздохнул полной грудью.

Это был капковый спасательный бушлат. Новый, он легко выдерживает человека, но с первого же взгляда Лаврентьев убедился, что бушлат ему попался старый. Худой во многих местах, он мог легко утонуть, пропитавшись водой. Вспыхнувшая надежда сменилась страхом.

Лаврентьев начал лихорадочно-торопливо грести, но скоро вконец устал. Тогда он остановился. Берег далеко. Надо хорошо отдохнуть… Полежал на спине, глядя в бездонную седину неба, внимательно осмотрелся и поплыл, осторожно расходуя силы.

Наступила ночь. По темному небосклону рассыпались яркие звезды. Над поверхностью, помогая плыть, тянул ветер.

Лаврентьев давно не чувствовал ни похолодевших рук, ни тела. Пальцы не складывались в лопаточку, удобную для гребка, а безвольно растопырились. Лаврентьев греб почти механически. Казалось, выключись сознание — тело будет продолжать движения, как заведенные часы.

Временами начинался шум в ушах, перед глазами то появлялся, то исчезал розоватый туман. Голова отяжелела и уже несколько раз окуналась в воду. Он поднимал ее и вглядывался в берег, который приближался в тумане рассвета.

Чувство времени Лаврентьев совершенно утратил. Казалось, целые десятилетия, целые века гул артиллерийских выстрелов стелется по воде, резко бьет в уши.

На берегу, вероятно, шел бой.

Все это медленно доходило до сознания, как будто мысли тоже застывали. Плыть оставалось совсем мало, а капковый спасательный бушлат намок уже настолько, что вот-вот мог утонуть.

Что это? Конец? Но нет! Было слишком обидно сознавать, что, проделав длинный мучительный путь, придется утонуть здесь, у берега.

Лаврентьев не стал беречь силы в последнем броске. Он начал работать зашибленной ногой, хотя отрезкой боли мутилось в голове. Берег был близко. Сквозь рокот прибоя отчетливо слышался треск винтовочных выстрелов.

— Теперь доберусь! — хрипло сказал Лаврентьев вслух.

В это время бушлат медленно, словно нехотя, отделился от тела и погрузился в пучину.

Высокая скала висела впереди, будто наблюдая из полутьмы рассвета, как кто-то невидимый затянул голову человека в воду…

Лаврентьев сделал несколько немыслимых усилий и вышел на поверхность. Хватил воздух открытым ртом и глянул на близкий берег, до которого ему не удалось доплыть: страшная сила неумолимо тянула вниз.

— Врешь! Не возьмешь! — выкрикнул Лаврентьев. Он попытался сильно взмахнуть руками, но чугунная тяжесть их не позволила сделать этого, и вторично вода, седая от пены прибоя, медленно сомкнулась над его головой.

А на каменистом плоскогорье полуострова одно наше подразделение преградило путь врагам, рвавшимся к городу. Несмотря на усиленную артподготовку, атака была отбита. Тогда враг пошел на хитрость: несколько легких фашистских танков должны проскочить в тыл маленького подразделения, скрываясь за обрывом. Проход там, между отвесной скалой берега и водой, был невелик: два-три метра, кое-где уже.

Но враг просчитался — охранялся и этот клочок русской земли.

Двое — пехотинец в изодранной гимнастерке и матрос — лежали в засаде за валуном.

Оба заметили, как прибоем выкинуло на берег человека. Человек проволочился метра полтора по гальке, чтобы волной не унесло его снова в море, и затих.

Солдат приподнялся.

— Лежи! — сказал матрос. — Танки! Эй, держись, братуха! — выкрикнул он Лаврентьеву. — Сейчас я тебе помогу!

Резкий выстрел противотанкового ружья привел Лаврентьева в себя. С трудом повернув голову, он увидел, как одна гусеница подходившего танка разметнулась, танк остановился, развернувшись, грохнула пушка, почти одновременно гулко ухнул разрыв снаряда.

Фашист не промахнулся — солдат в изодранной гимнастерке откатился в сторону и затих. Матрос, отбросив исковерканное ружье, прополз мимо Лаврентьева, намереваясь подорвать связкой гранат второй танк.

Едва матрос приподнялся из-за валуна, треск пулеметной очереди разорвал воздух. Матрос перевалился через валун и остался недвижим. Гранаты упали на землю.

…Видел Лаврентьев, как из нижнего люка подбитой машины вылезали фашисты и, опасливо оглядываясь, отступали ко второму танку. Но напрасно они прятались — стрелять было некому.

Больше всего на свете Лаврентьеву хотелось спать. Его, наверное, найдут свои, отправят в госпиталь. Вылечившись, он возьмет отпуск, съездит на родину, повидает жену и сына. Он победил море, жизнь вновь открывала перед ним двери.

Но сейчас здесь враг! Он прорвется вперед, если не остановить его. Переваливаясь с боку на бок, Лаврентьев подтащился к валуну и взял гранаты.

Танк тронулся. Лаврентьев попытался бросить гранаты, но ослабевшие пальцы соскользнули.

Танк стремительно приближался.

Лаврентьев опять взял гранаты обеими руками, но почувствовал, что не бросит.

И вот тогда, неожиданно для себя, он встал во весь рост и, скрипнув зубами от ярости и боли, с размаху упал, вытянув руки вперед, направляя гранаты прямо под грохочущую гусеницу.

Прибыло запоздавшее подкрепление. Моряки нашли раненого солдата, увидели тело убитого матроса, а под гусеницей подбитого танка — неузнаваемо обезображенное тело третьего.

Кто он был такой — не знал никто. Раненый солдат сказал: «Это был, по-моему, брат матроса Иванова: он кричал «братуха».

Погибших похоронили в одной могиле, наскоро выкопанной, засыпали песком и галькой, а сверху накатили валун. Кто-то решил, что с именами разберутся потом, и кончиком штыка вывел на валуне:

За валуном укрепился пост бронебойщиков. Подобрав раненого, остальные давно уже взбирались наверх, а писавший все еще царапал холодный камень. Наконец, простившись с оставшимися, он тоже стал подниматься, а снизу до него долетали звуки мощных ударов морской волны в скалистый берег.

Начинался шторм.