Родня

ТРЕВОГА

Не прошло и трех минут после команды дежурного офицера «Команде отдыхать!», а уже все спали. Не спали вахтенные, да в матросском кубрике, куда перед предстоящим морским походом поместили с разрешения дежурного по рейду военных пассажиров, слышалась возня: пассажиры, пять здоровенных матросов береговой обороны, не привыкших к корабельной тесноте, все еще устраивались на ночь. Наконец, и они затихли.

Дневальный по кубрику матрос Семен Петров завистливо вздохнул, когда кто-то аппетитно перевернулся на другой бок: Семену тоже хотелось спать. Он открыл иллюминатор, поглядел, как за бортом лениво колышется сонная волна, и опять вздохнул.

Нет, решительно нечем заняться! То ли дело солдату на посту: гляди во все стороны, и скучать не придется. А тут и глядеть-то не на что, все примелькалось. Рундуки и переборки, кожух трапа, вентиляционные воздухометы, бачок для воды.

Семен пробрался между койками, подошел к переборке и тут же отвернулся: увидел давно надоевший плакат, на котором был нарисован шпион, ночью перелезающий через забор из колючей проволоки. Шпион был похож на матроса Ивана Рыжкова. Капля воды — такой же хитроглазый, длиннолицый, явно подозрительный… Под плакатом подпись: «Будь бдительным!»

Тут Семен вспомнил о книге, взятой в библиотеке ленкаюты, открыл свой рундук, глянул на титульный лист и чуть не взвыл с досады: через всю страницу было написано крупными буквами «Шпион». Семен швырнул книгу обратно, ругнул библиотекаря, который подсунул ему такую книгу, зевнул. Заснуть бы… Но если увидит дежурный, беды не оберешься. Что бы такое изобрести, чтобы при входе дежурного проснуться?..

Семен наморщил лоб, хлопнул себя по затылку и счастливо улыбнулся. Значит, он сейчас сделает так: залезет на поленницу рундуков, голову спрячет к переборке. Придет дежурный, дернет за ноги, он проснется и скажет, что караулил крысу.

…Все произошло именно так, как и предполагал Семен: его разбудило легкое подергивание за ногу. Семен предупреждающе выкинул руку, так как отлично знал, что лица его снизу не видно:

— Ч-ш-ш!

— Ну-ка слезайте! — возразил дежурный, — Что это за игрушки?

Семен, состроив сожалеющую физиономию, обернулся:

— Эх, товарищ лейтенант, какую крысу спугнули!

Но глаза офицера были серьезные, даже печальные, и Семен понял, что опять завтра его будет ругать командир, парторг и боцман. И что похуже — комсомольцы на собрании. А комсомольцев полон корабль. Спать после ухода дежурного уже не хотелось. Семену было обидно. Что он сделал особенного? Жизнь сейчас мирная, и никаких шпионов он все равно не поймал бы на корабле, хоть все глаза прогляди!

Но в это самое время чей-то плотный бас из дальнего угла кубрика отчетливо произнес несколько слов на каком-то иностранном языке. Должно быть, говоривший ругнулся во сне: так хлестко отдались они в ушах. И в родном кубрике вдруг повеяло чужим и вражьим…

Семен стремительно провильнул меж койками в угол, но все там спали безмятежным сном, и никто больше до самой смены ночной вахты не произнес ни слова.

После завтрака кубрик опустел. Койки, завязанные в длинные тючки, стояли у переборки. Висела лишь одна, и в ней лежал Семен, тщетно стараясь уснуть: теперь, когда это разрешено, ему не до сна. Не дает покоя мысль о странной ночной фразе. Семен хорошо знал всех, кто спал в том углу: старший матрос Токарев, старшина Халамейда и Иван Рыжков, с которым, кстати, Семен был не в ладах. Халамейда не мог ничего сказать, потому что, по глубокому убеждению Семена, не знал никаких иностранных языков, и уж если бы ругнулся во сне, то воистину по-русски… Халамейду Семен знал давно, как-никак, они земляки. Была у Халамейды одна смешная особенность: он никогда не носил бескозырку по правилам устава. Возьмет ее за ленточки и забросит на лысеющую голову. И получается, что звездочка не надо лбом, как это полагается, а над ухом.

— Ну-ка попадите пальцем в звездочку, — скажет, заметив это, старпом. Халамейда скосит глаза и, по ленточкам определив место звездочки, как раз попадет длинным пальцем куда надо.

Токарев носил усы. Тоненькие плотные, они шли ему. Был он серьезен, дельно выступал на строевых собраниях и вечерами сиживал в укромных местах: решил заочно кончить среднюю школу. Иван Рыжков вечно молчал, словно на весь мир был сердит, любил заниматься гимнастикой и борьбой, легко подбрасывал двухпудовые гири.

«Кто же? — думал Семен. — Если кто из пассажиров? Но их уже почему-то отправили на берег». Наконец, он решил, что стоит пойти к командиру и рассказать о подозрениях. Семен спрыгнул с койки, надел робу, поправил перед зеркалом форменный воротничок и отстукал подковками каблуков дробь по трапу из кубрика.

На улице ярко светило солнце. На воду, лениво накатывающуюся на гранитный пирс, было больно глядеть: так она синевато-серебристо поблескивала. Утренний задумчивый воздух и не думал поиграть корабельным флагом, и флаг уныло повис… На мостиках кораблей стояли сигнальщики, махая флажками, на верхних палубах — ни души: все на политзанятиях. Обычная картина. Но вот из кубриков появляются матросы: перерыв.

— Привет крысолову! — громко окликнул Семена Халамейда и захохотал. Кое-кто из матросов понимающе ухмыльнулся. Сегодня утром командир перед всем строем рассказал о ночной «охоте» Семена и объявил месяц без берега.

«А ведь скажут, что выслуживаюсь перед командиром, чтобы загладить вину…» — подумал Семен. Тем более все равно он точно не знает, кто произнес непонятные слова. Да и чего он, собственно, взбудоражился? Иностранные языки знают многие матросы. Он и сам учил немецкий язык. Как сейчас помнит, на первой странице учебника были нарисованы две девочки в речке и подпись латинским шрифтом: «Анна унд Марта баден». Семену стало стыдно своих подозрений и, не дойдя до салона командира, он повернул обратно.

…Океан бушевал.

В такую погоду ни одно судно по доброй воле не покинет бухту. Но военным морякам пришлось. Эскадренный миноносец то стремительно уходил вниз, то легко, как чайка, взлетал на широкий гребень волн. Потом опять уходил, кренился так, что палуба вставала дыбом, и снова поднимался все выше и выше. Вода с ужасающим грохотом ударяла по стальным бортам, со свистом летела по палубе к юту и смешивалась за кормой с белым звенящим буруном — со скоростью курьерского поезда эсминец летел сквозь шторм в район бухты «Р», чтобы, как сообщил по трансляции замполит командира корабля, выполнить боевое задание Родины — задержать подводную иностранную лодку, которая должна была с часу на час прибыть туда для высадки диверсантов.

Воздушные пузырьки, захваченные гребнями волн, уходят вниз, бурлят, поднимаясь, вода кипит, подхватывается ветром, распыляется и уносится ввысь. Ветер сечет воду мелкими полосками.

Вода и гул.

…Но где-то там, в глубокой толще воды, где вечный мрак и тишина, ведомый сложнейшими приборами, пробирается к берегам нашей земли подводный иностранный корабль. Подойдет и ляжет на грунт. Бесшумно откроются двойные люки и выпустят людей в легководолазных костюмах…

Семен, одетый в штормовую шляпу «зюйдвестку» и непромокаемый боцманский реглан, крепил брезент на большом бортовом катере — брезент сорвало ветром и накачало в катер воды. Качка мешала принайтовать концы брезента, грозила скинуть за борт. А это гибель. В такую погоду невозможно спустить на воду не только спасательную шлюпку, но и этот вот большой катер: тайфун перевернет его, как ракушку.

— А чтоб тебя! — ругнулся Семен, ловя выскользнувший конец, и краем глаза заметил, как кто-то, одетый, как и он, в реглан, пробежал мимо, держась за штормовые леера.

«Кого это тут носит?» — тревожно подумал Семен. По трансляции было объявлено, что на верхней палубе запрещено быть всем, кроме матросов боцманской команды.

…А через минуту глухой удар, раздавшийся где-то внизу, заставил Семена бросить возиться с брезентом и глянуть через стенку стального волнореза на полубак. Правого якоря не было на месте: он висел за бортом и со страшной силой колотился об обшивку.

…Кто снял якорь со стопоров, раздумывать было некогда. Ясно одно — на корабле враг. Он хочет, чтобы подводная лодка не была обнаружена… Расчет его прост и точен: двухтонный якорь пробьет обшивку борта, и отсек, где находятся приборы, позволяющие определить местоположение подлодки, зальет водой…

Семен вихрем взлетел на мостик.

— Товарищ лейтенант!!!

Вахтенный оторвался от окуляров бинокля.

— Якорь за бортом!

— Ясно!

Офицер, оттолкнув старшину сигнальщиков, стремительно провалился в проход. Через мгновенье его голос, усиленный громкоговорителями, загромыхал над палубой и в отсеках корабля:

— Боцманской команде — на полубак по боевой тревоге!

Встревоженные матросы мчались в указанное место. Там, словно и не уходил никуда, уже торчал боцман Сизько в легком чепчике и бушлатике. Из-за орудийной башни выкатился Рыжков в реглане, следом за ним нескладный Халамейда, враз потерявший свою неповоротливость.

— Всем за волнорез! — командовал боцман. — На полубак без команды не выходить! Петров, Рыжков, Халамейда — на полубак! Завести швартовые на якорь-цепь!

…Палуба уходила из-под ног. Ощущение было такое, словно стремительно катишься с высокой горы. Потом со страшной силой начинало давить вниз так, что подгибались колени, тянуло в сторону, накрывало водой.

В такие моменты хитрый Халамейда плюхался на палубу, прижимался к ней и орал Семену и Рыжкову: «Ложись!». Затаив дыхание, следили остальные, как трое работали на полубаке: их могло смыть с палубы. С трудом удалось завести швартов сквозь звено цепи.

…Ложись!

Но Семен не успел ухватиться за спасительный канат, его прижулькнуло к палубе и поволокло в сторону. Семен понял, что через мгновенье будет за бортом. И отчетливо и в то же время необыкновенно быстро мелькнули картины прежней жизни, лица родных и мысль о неминуемой смерти. На какую-то долю секунды огненными буквами вспыхнула подпись: «Будь бдительным!», потом грудью ударило о бортовую стойку. Семен инстинктивно обхватил ее руками, но, уступая железной силе воды, руки начали медленно разжиматься.

Полубак вышел из воды в самое последнее мгновенье. Семен хотел пружинкой взлететь за волнорез, но в это время вторая волна, только во много раз больше первой, снова накрыла корабль…

Вот уже третий день продолжается обычная мирная жизнь боевого корабля. За пятнадцать минут до подъема дневальные будят старшин и горниста. В умывальниках слышится ласковое журчание воды, в кубриках начинается движение.

Но вот певучие звуки горна скидывают матросов с коек. Следующая команда выстраивает ряды моряков по всей верхней палубе. Физзарядка. Койки уже убраны, и бачковые, на чьих плечах лежит обязанность приготовить завтрак, разносят по кубрикам чай.

Но каждый знает — в любую минуту может прозвучать сигнал тревоги. И тогда задрожит палуба от топота ног, моментально захлопнутся люки и двери, с орудийных стволов слетят брезентовые чехлы, и через две-три минуты старпом доложит командиру, что корабль к бою готов.

Это — мирные учения, учебно-боевая тревога.

…Вот уже третий день после штормового похода моряки занимаются обычными делами: просыпаются, обедают, учатся, по тревогам бегут на свои боевые посты. Не пустует и боевое место Семена Петрова — его заменяет другой матрос…

В открытую форточку ввалился свежий осенний ветерок, поиграл занавеской, спустился ниже по голым госпитальным стенам, лег на тумбочку, дохнул в лицо Семена. Матрос встал ногами на койку, захлопнул форточку: не хочется валяться здесь еще несколько дней. Он должен как можно скорее рассказать командиру о своих подозрениях. Больше он не хочет думать, что не поймут правильно — решат, что он выслуживается.

Именно потому, что он так подумал, пришлось в этот свирепый шторм рисковать жизнью. Хорошо еще, что он попал на бортовую стойку, тело перегнуло пополам, но не скинуло за борт. И вот он до сих пор не знает, что произошло дальше, задержана ли подводная лодка? Быстрее бы время летело, что ли? Сегодня день увольнения и, наверное, кто-либо придет. Сестра говорит, что позавчера приходил командир, но его не впустили, потому что Семен был без сознания.

Семен не ошибся. После обеда в палату вошли боцман Сизько и Халамейда.

— Добрый день!

Боцман подал руку. Семен радостно поздоровался. Халамейда хозяйским взглядом осмотрел палату, видимо, нашел, что все в порядке, пододвинул табурет, сел. Тихая палата наполнилась негромким говором. Справившись о здоровье, Сизько заметил:

— Небось хочешь знать, чем кончилось?..

Однако, увидев, что взволнованный матрос приподнялся, боцман замахал круглой короткой ладонью:

— Лежи, лежи! Задержали…

— Поймали, значит? — обрадовался Семен, думая о том, кто сбросил якорь.

— Всплыла, как миленькая, — заметил Халамейда. — Воздух кончился, а жить, то, другое хочется…

— Конечно, — возразил Сизько. — Команда взбунтовалась. Оказывается, никто из членов команды, кроме их командира да диверсантов, не знал, куда идет подводный корабль… Вот ведь подлюги что делают!

Семен опустил голову: значит, никто, кроме него, не знает, что на корабле враг. И виноват он, Семен Петров…

— Да! — вдруг спохватился Халамейда. — Петров до сих пор ведь не знает, что на корабле задержан…

— Задержан все-таки?! — обрадовался Семен.

— А ты откуда знал, что он был? — в свою очередь удивились старшины.

Семен рассказал.

Боцман подумал, укоризненно покачал головой, но промолчал: все было ясно и так, и боцман знал, что и Семен это понимает.

— А вроде бы и парень ничего был, — тихо произнес Семен.

— Это ты про кого говоришь? — усмехнулся Халамейда.

— Ясно, про Рыжкова…

Боцман сердито встал, вышел, не попрощавшись. Халамейда молчал, склонив голову. Наконец заговорил:

— И как это тебя, Семен, угораздило такое ляпнуть или хотя бы подумать? Значит, плохого ты мнения о наших людях и не умеешь их различать. И с чего бы это? А может, сказалась твоя сверхбдительность, то, другое… — размышлял он уже сам с собой. — Словом, Рыжкову командир объявил благодарность за выполнение боевого задания по подъему якоря. И тебе тоже. Так что выздоравливай и собирайся на увольнение… Ну, всего хорошего! Да, чуть не позабыл! Якорь сбросил один из наших «пассажиров», который перед боевым походом тайком остался на корабле. Так что вполне возможно, что его голос ты и слышал в кубрике. Да ты очень-то не печалься, все ведь обошлось хорошо. Поднимай якоря!

…Как вышел Халамейда, Семен не слышал: он думал. Подумать было о чем.