Родные поэты

...если б грозила беда и невзгода,

И рук для борьбы захотела свобода, —

Сейчас полечу на защиту народа,

И, если паду я средь битвы суровой,

Скажу, умирая, могучее слово:

Свобода! Свобода!

Тускло месяц дальной

Светит сквозь тумана,

И лежит печально

Снежная поляна.

Белые с морозу

Вдоль пути рядами

Тянутся берёзы

С голыми сучками.

Тройка мчится лихо,

Колокольчик звонок;

Напевает тихо

Мой ямщик спросонок.

Я в кибитке валкой

Еду да тоскую:

Скучно мне да жалко

Сторону родную.

Небо в час дозора

Обходя, луна

Светит сквозь узора

Мёрзлого окна.

Вечер зимний длится;

Дедушка в избе

На печи ложится

И уж спит себе.

Помоляся богу,

Улеглася мать;

Дети понемногу

Стали засыпать.

Только за работой

Молодая дочь

Борется с дремотой

Во всю долгу ночь,

И лучина бледно

Перед ней горит.

Всё в избушке бедной

Тишиной томит;

Лишь звучит докучно

Болтовня одна

Прялки однозвучной

Да веретена.

Ночь темна. Лови минуты

Но стена тюрьмы крепка.

У ворот её замкнуты

Два железные замка.

Чуть дрожит вдоль коридора

Огонёк сторожевой,

И звенит о шпору шпорой,

Жить скучая, часовой.

«Часовой!» — «Что, барин, надо?»

«Притворись, что ты заснул:

Мимо б я, да за ограду

Тенью быстрою мелькнул!

Край родной повидеть нужно

Да жену поцеловать,

И пойду под шелест дружный

В лес зелёный умирать!..» —

«Рад помочь! Куда ни шло бы!

Божья тварь, чай, тож и я!

Пуля, барин, ничего бы,

Да боюся батожья[56]!

Поседел под шум военный...

А сквозь полк как проведут,

Только ком окровавленный

На тележке увезут!»

Шёпот смолк… Всё тихо снова...

Где-то бог подаст приют?

То ль схоронят здесь живого?

То ль на каторгу ушлют?

Будет вечно цепь надета,

Да начальство станет бить...

Ни ножа! ни пистолета!..

И конца нет! сколько жить!

Когда я был отроком тихим и нежным,

Когда я был юношей страстно-мятежным,

И в возрасте зрелом, со старостью смежном,—

Всю жизнь мне всё снова, и снова, и снова

Звучало одно неизменное слово:

Свобода! Свобода!

Измученный рабством и духом унылый

Покинул я край мой родимый и милый,

Чтоб было мне можно, насколько есть силы,

С чужбины до самого края родного

Взывать громогласно заветное слово:

Свобода! Свобода!

И вот на чужбине, в тиши полунощной,

Мне издали голос послышался мощный...

Сквозь вьюгу сырую, сквозь мрак беспомощный,

Сквозь все завывания ветра ночного

Мне слышится с родины юное слово:

Свобода! Свобода!

И сердце, так дружное с горьким сомненьем,

Как птица из клетки, простясь с заточеньем,

Взыграло впервые отрадным биеньем,

И как-то торжественно, весело, ново

Звучит теперь с детства знакомое слово:

Свобода! Свобода!

И всё-то мне грезится — снег и равнина,

Знакомое вижу лицо селянина,

Лицо бородатое, мощь исполина,

И он говорит мне, снимая оковы,

Моё неизменное, вечное слово:

Свобода! Свобода!

Но если б грозила беда и невзгода,

И рук для борьбы захотела свобода, —

Сейчас полечу на защиту народа,

И, если паду я средь битвы суровой,

Скажу, умирая, могучее слово:

Свобода! Свобода!

А если б пришлось умереть на чужбине,

Умру я с надеждой и верою ныне;

Но в миг передсмертный— в спокойной кручине

Не дай мне остынуть без звука святого,

Товарищ! шепни мне последнее слово:

Свобода! Свобода!

Сторона моя родимая,

Велики твои страдания,

Но есть мощь неодолимая,

И мы полны упования[57]:

Не сгубят указы царские

Руси силы молодецкие, —

Ни помещики татарские,

Ни чиновники немецкие!

Не пойдёт волной обратною

Волга-матушка раздольная,

И стезёю[58] благодатною

Русь вперёд помчится вольная!