Алексей Николаевич Плещеев

1825—1893

Ранним утром 22 декабря 1849 года по улицам Петербурга двигался длинный ряд карет. Каждую карету сопровождали четыре конных жандарма с шашками наголо. Доехав до Семёновской площади, кареты остановились. Посреди площади стоял высокий эшафот — место казни, обтянутое чёрным сукном. Из карет одного за другим выводили людей и вели на эшафот— их должны были казнить. На них надели белые длинные саваны с капюшонами и длинными рукавами, уже раздался барабанный бой, как вдруг к эшафоту подъехал офицер с царским приказом: смертную казнь заменить ссылкой.

В чем же обвиняли этих людей? За что их приговорили к смертной казни? За то, что все они горячо любили свою родину, ненавидели самодержавие, крепостное право, очень хотели, чтобы в России хорошо жилось народу. Это были молодые люди: писатели, студенты, офицеры, чиновники — члены кружка М. В. Петрашевского, у которого они собирались каждую пятницу. По фамилии Петрашевского членов кружка стали позднее называть петрашевцами. Собрания их были тайными — царское правительство преследовало такие кружки. На пятницах у Петрашевского читали запрещённые книги, смело, открыто говорили о том, как бороться с самодержавием, с крепостным правом.

Царская полиция узнала о кружке Петрашевского; члены кружка были арестованы, их посадили в тюрьму, где они просидели восемь месяцев, и вот теперь они стояли на эшафоте. Среди петрашевцев был и поэт Алексей Николаевич Плещеев. Ему было двадцать четыре года, он уже печатал свои стихи в журналах и выпустил небольшой сборник стихов.

Плещеева сослали в Оренбургский край. Восемь лет провёл он в ссылке. Он очень тосковал, мало писал, и только книги, которые ему разрешали выписывать, помогли ему преодолеть тяжесть и скуку ссыльных лет.

В 1858 году Плещеев вернулся из ссылки. Он жил то в Москве, то в Петербурге. Познакомился и подружился со многими писателями, сам стал печататься. Кроме стихов, он писал рассказы, повести, переводил на русский язык стихи украинского поэта Шевченко.

Много стихотворений написал Плещеев специально для детей. Он печатал их в журнале «Детское чтение» и в других детских журналах, а потом издал отдельной книжкой, которую назвал «Подснежник». В этих стихах рассказывал Плещеев о том, как весело шумят весной деревья, как интересно ловить рыбу, слушать рассказы седого лесника, учиться в школе, много знать.

Писателям, которые в его время создавали книги для детей, он говорил так: «Помните, что маленькие читатели — будущие строители жизни русской. Научите их любить добро, родину, помнить свой долг перед народом».



* * *

Уж тает снег, бегут ручьи,

В окно повеяло весною...

Засвищут скоро соловьи,

И лес оденется листвою!

Чиста небесная лазурь,

Теплей и ярче солнце стало;

Пора метелей злых и бурь

Опять надолго миновала.

И сердце сильно так в груди

Стучит, как будто ждёт чего-то,

Как будто счастье впереди

И унесла зима заботы!

Все лица весело глядят.

«Весна!» — читаешь в каждом взоре;

И тот, как празднику, ей рад,

Чья жизнь — лишь тяжкий труд и горе.

Но резвых деток звонкий смех

И беззаботных птичек пенье

Мне говорят, кто больше всех

Природы любит обновление!


Мой садик

Как мой садик свеж и зелен!

Распустилась в нём сирень;

От черёмухи душистой

И от лип кудрявых тень...

Правда, нет в нём бледных лилий,

Горделивых георгин,

И лишь пёстрые головки

Возвышает мак один.

Да подсолнечник у входа,

Словно верный часовой,

Сторожит себе дорожку,

Всю поросшую травой...

Но люблю я садик скромный:

Он душе моей милей

Городских садов унылых,

С тенью правильных аллей.

И весь день, в траве высокой

Лёжа, слушать бы я рад,

Как заботливые пчёлы

Вкруг черёмухи жужжат.


* * *

Деревья весело шумели,

Когда вернулась к ним весна;

И только ель одна меж ними

Была безмолвна и мрачна.

Деревья жалобно шумели,

Когда настали холода;

Лишь ель молчала равнодушно

И зеленела, как всегда.



На берегу

Домик над рекою,

В окнах огонёк,

Светлой полосою

На воду он лёг.

В доме не дождутся

С ловли рыбака:

Обещал вернуться

Через два денька.

Но прошёл и третий,

А его всё нет...

Ждут напрасно дети,

Ждёт и старый дед.

Всех нетерпеливей

Ждёт его жена,

Ночи молчаливей

И, как холст, бледна.

Вот за ужин сели,

Ей не до еды.

«Как бы в самом деле

Не было беды!.. »

Вдоль реки несётся

Лодочка, на ней

Песня раздаётся

Всё слышней, слышней.

Звуки той знакомой

Песни услыхав,

Дети вон из дому

Бросились стремглав.

Весело вскочила

Из-за прялки мать,

И у деда сила

Вдруг нашлась бежать.

Песню заглушает

Звонкий крик ребят;

Тщетно унимает

Старый дед внучат.

Вот и воротился,

Весел и здоров!..

В россказни пустился

Тотчас про улов:

В морды[95] он и в сети

Наловил всего;

С любопытством дети

Слушают его.

Смотрит дед на щуку —

«Больно велика!

Мать сынишке в руку

Сует окунька.

Девочка присела

Около сетей

И взяла несмело

Парочку ершей.

Прыгают, смеются

Детки, если вдруг

Рыбки встрепенутся,

Выскользнут из рук.

Долго раздавался

Смех их над рекой;

Ими любовался

Месяц золотой.

Ласково мерцали

Звёзды с вышины;

Детям обещали

Радостные сны.



Старик

У лесной опушки домик небольшой

Посещал я часто прошлою весной

В том домишке бедном жил седой лесник.

Памятен мне долго будешь ты, старик.

Как приходу гостя радовался ты!

Вижу как теперь я добрые черты…

Вижу я улыбку на лице твоём —

И морщинкам мелким нет числа на нём!

Вижу армячишко рваный на плечах,

Шапку на затылке, трубочку в зубах;

Помню смех твой тихий, взгляд потухших глаз,

О житье минувшем сбивчивый рассказ.

По лесу бродили часто мы вдвоём;

Старику там каждый кустик был знаком.

Знал он, где какая птичка гнёзда вьёт,

Просеки, тропинки знал наперечёт.

А какой охотник был до соловьёв!

Всю-то ночь, казалось, слушать он готов,

Как в зелёной чаще песни их звучат;

И ещё любил он маленьких ребят.

На своём крылечке сидя каждый день,

Ждёт, бывало, деток он из деревень.

Много их сбегалось к деду вечерком;

Щебетали, словно птички перед сном:

«Дедушка, голубчик, сделай мне свисток».

«Дедушка, найди мне беленький грибок».

«Ты хотел мне нынче сказку рассказать».

«Посулил ты белку, дедушка, поймать».

— Ладно, ладно, детки, дайте только срок,

Будет вам и белка, будет и свисток! —

И, смеясь, рукою дряхлой гладил он

Детские головки, белые, как лён.

Ждал поры весенней с нетерпеньем я:

Думал, вот приеду снова в те края

И отправлюсь к другу старому скорей.

Он навстречу выйдет с трубочкой своей

И начнёт о сельских новостях болтать.

По лесу бродить с ним будем мы опять,

Слушая, как в чаще свищут соловьи...

Но, увы! желанья не сбылись мои.

Как с деревьев падать начал лист сухой,

Смерть подкралась к деду тихою стопой.

Одинок, угас он в домике своём,

И горюют детки больше всех по нём.

«Кто поймает белку, сделает свисток?»

Долго будет мил им добрый старичок.

И где спит теперь он непробудным сном,

Часто голоса их слышны вечерком...


Нищие

В удушливый зной по дороге

Оборванный мальчик идёт;

Изрезаны камнями ноги,

Струится с лица его пот.

В походке, в движеньях, во взоре

Нет резвости детской следа;

Сквозит в них тяжёлое горе,

Как в рубище ветхом нужда.

Он в город ходил наниматься

К богатым купцам в батраки;

Да взять-то такого боятся:

Тщедушный батрак не с руки.

Один он... Свезли на кладбище

Вчера его старую мать.

С сумою под окнами пищу

Приходится, видно, сбирать...

Карета шестёркой несётся;

За нею пустился он вслед,

Но голос внутри раздаётся:

«Вот я тебе дам, дармоед!»

Сурово лакейские лица

Взглянули при возгласе том,

И жирный господский возница

Стегнул попрошайку кнутом.

И прочь отскочил он без крика,

Лишь сладить не мог со слезой...

И дальше пошёл горемыка,

Поникнув на грудь головой.

Усталый и зноем томимый,

Он в роще дубовой прилёг

И видит: с котомкою мимо

Плетётся седой старичок.

«Здорово, парнишка! Откуда?

Умаялся? Хворенький, знать?» —

«Из города, дедушка. Худо

Мне больно». — «Не хлебца ли дать?

Немного набрал я сегодня,

Да надо тебя пожалеть.

Мне с голоду милость господня

Не даст, словно псу, околеть...»

И с братом голодным, что было

В котомке, он всё разделил;

Собрав свои дряхлые силы,

На ключ за водицей сходил.

И горе пока позабыто,

И дружно беседа идёт...

Голодного, видно, не сытый,

А только голодный поймёт!


* * *

Скучная картина!

Тучи без конца,

Дождик так и льётся,

Лужи у крыльца...

Чахлая рябина

Мокнет под окном;

Смотрит деревушка

Сереньким пятном.

Что ты рано в гости,

Осень, к нам пришла?

Ещё просит сердце

Света и тепла!

Все тебе не рады!

Твой унылый вид

Горе да невзгоды

Бедному сулит.

Слышит он заране

Крик и плач ребят;

Видит, как от стужи

Ночь они не спят;

Нет одежды тёплой,

Нету в печке дров...

Ты на чей же, осень,

Поспешила зов?

Вот, и худ и бледен,

Сгорбился больной...

Как он рад был солнцу,

Как был бодр весной!

А теперь — наводит

Жёлтых листьев шум

На душу больную

Рой зловещих дум!

Рано, рано, осень,

В гости к нам пришла…

Многим не дождаться

Света и тепла!



* * *

Отдохну-ка, сяду у лесной опушки;

Вон вдали — соломой крытые избушки,

И бегут над ними тучи вперегонку

Из родного края в дальнюю сторонку.

Белые берёзы, жидкие осины,

Пашни да овраги — грустные картины;

Не пройдёшь без думы, без тяжёлой, мимо.

Что же к ним всё тянет так неодолимо?

Ведь на свете белом всяких стран довольно,

Где и солнце ярко, где и жить привольно.

Но и там, при блеске голубого моря,

Наше сердце ноет от тоски и горя,

Что не видят взоры ни берёз плакучих,

Ни избушек этих сереньких, как тучи.

Что же в них так сердцу дорого и мило?

И какая манит тайная к ним сила?


Загрузка...