Рождественское убийство

I

Подняв воротник, Стивен быстро вышагивал по платформе. Над станцией сгустился молочный туман. Паровозы нещадно шипели, выпуская клубы пара в холодный влажный воздух. Казалось, все окружающие Стивена предметы источали дым и грязь.

«Какая мерзкая страна! — подумал Стивен. — Какой мерзкий город!»

Первоначальный восторг, вызванный Лондоном, его магазинами, ресторанами и очаровательными женщинами, угас. Ныне город представлялся ему сверкающим фальшивым бриллиантом в мишурной оправе.

Если б он сейчас был в Южной Африке… Ему вдруг захотелось домой. Увидеть яркое солнце, чистое небо, цветущие сады, хижины, покрытые голубыми вьюнками.

А что здесь? Грязь, копоть, бесконечные толпы. Беготня, шум, толчея. Непрерывная суета муравьев в огромном муравейнике.

Пришла в голову мысль: «Не стоило приезжать…»

Затем он вспомнил о цели своего путешествия, и его губы сжались в узкую линию. Нет, черт побери, он должен довести дело до конца! Дело, которое было задумано им еще столько лет назад. И он сделает это!

Потом неожиданно подумалось: «А стоит ли? Зачем жить прошлым? Может, обо всем забыть?»

Но это была секундная слабость. Он — совсем не мальчик и не собирается сворачивать с пути под влиянием момента. Ему сорок лет. У него есть цель, и он ее добьется. Он обязательно осуществит то, ради чего приехал в Англию.

Стивен поднялся в вагон и двинулся по коридору, выискивая свободное место. Затем взмахом руки подозвал носильщика и взял у него свой чемодан. Он заглядывал в одно купе за другим, но свободных мест не было. Ничего удивительного! До Рождества оставалось всего три дня.

Стивен Фарр с нескрываемым неудовольствием оглядывал переполненные купе.

Люди! Повсюду люди! Нигде нет от них спасения! А какие лица! Тусклые, однообразные, так чертовски похожие друг на друга! Если не кроткие, овечьи, так пронырливые, лисьи. И все болтают! Кто ссорится, кто мычит, кто хрюкает. Даже молодые девушки — с тугими щеками, яркими губами — ужасно похожи!

Ему вдруг снова захотелось оказаться на освещенных солнцем пустынных просторах вельда.

Затем, бросив взгляд в очередное купе, он невольно затаил дыхание. Девушка, которую он увидел, была совсем не похожа на других. Густые черные волосы, сильно загоревшее лицо, глубокие темные глаза — печально-горделивые глаза южанки…

Этой девушке надо бы сидеть не в этом поезде среди однообразных лиц, а на балконе с цветком розы в зубах и темной мантильей на гордо посаженной голове. А внизу — жара, пыль, запах пота и крови — запах бешеного быка. Да, там бы она выглядела просто великолепно, а здесь — незаметно сжалась в углу купе третьего класса.

Стивен был наблюдательным человеком и не мог не заметить ее старенького пальто, дешевых перчаток и туфель, ее кричаще-красной сумочки. Тем не менее, незнакомка показалась ему красавицей. И она действительно была красива, хороша, экзотична…

Какого черта она делает в этой стране туманов и холмов, среди вечно спешащих муравьев?

«Я должен узнать, кто она такая и что здесь делает… Я должен это узнать…»

II

Пилар сидела у окна и думала о том, какие странные в Англии запахи. Да, да, именно запахи. Именно ка них она невольно обратила свое внимание, они были какими-то едкими, лишенными всякого аромата. Вот и сейчас в вагоне ощущался тяжелый запах затхлости — типичный запах поездов, к которому примешивался едкий запах мыла, и еще чувствовался какой-то неприятный запах, видимо, исходивший от сидевшей напротив полной дамы в пальто с меховым воротником. Пи»

лар осторожно принюхалась и с досадой распознала запах нафталина. «Неужели она не чувствует этого запаха? — подумала Пилар. — Глупо надевать на себя такую вещь».

Раздался свисток, зычный голос на перроне выкрикнул что-то, и поезд медленно, словно нехотя, отошел от станции. Пилар отправилась в путь…

Сердце ее забилось сильнее. Все ли ей удастся? Сумеет ли она сделать то, что ей так хочется? Конечно… конечно, она ведь все так тщательно обдумала. Она готова к любой неожиданности. О да, она добьется успеха — добьется…

Уголки вишневых губ Пилар приподнялись. На ее лице внезапно появилось какое-то злобное выражение. Жесткое и алчное — как у кошки или ребенка, который думает только о своих желаниях и просто еще не способен на жалость и сострадание.

Что-то детское или кошачье было и в том искреннем любопытстве, с которым она завертела головой, стараясь хорошенько осмотреться. Кроме нее, в купе было еще семь человек. «Какие они забавные, эти англичане», — подумала Пилар. Они выглядят такими богатыми — их платья, их обувь, о! Несомненно, Англия — очень богатая страна, как всегда ей говорили, но почему же тогда они все такие серьезные — и даже какие-то грустные. Решительно, один их вид может нагнать на человека тоску!

Взять хотя бы этого красивого молодого мужчину, что стоит в проходе… Пилар про себя решила, что он очень красивый. Ей понравились его загорелое лицо, орлиный нос, широкие плечи. С проницательностью, не свойственной ни одной английской девушке ее возраста, Пилар поняла, что она тоже очень нравится этому мужчине. Она не раз уже ловила на себе его пристальный взгляд и не сомневалась в причине такой заинтересованности.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы это произвело на нее большое впечатление. Она приехала из страны, где пламенные взгляды, которыми мужчины одаривали женщин, порой совершенно им не знакомых, считались в порядке вещей и абсолютно не нуждались ни в какой маскировке. «Интересно, — подумала она, — англичанин он или нет?» — и пришла к выводу, что нет.

«Для англичанина он слишком живой и естественный, — решила Пилар. — И все нее он очень мил. Наверное, он американец». Он несколько напоминал актеров, которых она порой видела в фильмах о Диком Западе.

В купе заглянул проводник:

— Завтрак, господа. Завтрак. Займите свои кресла.

Все семеро обитателей купе достали талоны на завтрак и вышли один за другим. Купе мгновенно опустело.

Пилар быстро закрыла окно, которое несколько минут назад опустила воинственного вида седовласая леди, сидевшая напротив. Удобно развалившись в кресле, Пилар засмотрелась на пролетавшие мимо пригороды Лондона. Когда сзади нее скрипнула дверь, она даже не повернула головы. Она знала, кто это, и догадывалась, что этот человек вернулся с целью завязать с ней знакомство.

Пилар продолжала в задумчивости смотреть в окно.

— Не желаете ли опустить окно? — вдруг услышала она.

— Вот еще! — сдержанно отозвалась Пилар. — Я сама его только что закрыла.

По-английски она говорила безукоризненно, но с небольшим акцентом.

Наступила пауза.

«Восхитительный голос! — подумал Стивен Фарр. — В нем есть какая-то теплота, как в летнюю ночь».

«Мне нравится его голос, — думала она. — Такой мощный и громкий! И сам он мне нравится. Он такой привлекательный! Да, очень привлекательный!»

— Поезд переполнен, — заговорил, наконец, Стивен.

— О да, конечно. Многие уезжают из Лондона. Наверное, там очень тоскливо.

Пилар никто никогда не говорил, что вступать в разговор с незнакомыми мужчинами в поездах в Англии — это преступление. Конечно, при необходимости она могла позаботиться о себе не хуже любой другой девушки, но твердых табу у нее не было.

Если бы Стивен воспитывался в Англии, он не решился бы сразу заговорить с незнакомой девушкой. Но Стивен был прост и считал вполне естественным разговаривать с кем угодно, если ему это нравится.

Он улыбнулся и спросил:

— Лондон — довольно жуткое место. Вы согласны со мной?

— О да! Мне он совсем не понравился.

— Мне тоже.

— А разве вы не англичанин? — спросила Пилар.

— Вообще-то я британец, но всю жизнь провел в Южной Африке.

— А, теперь все понятно.

— Вы, как я вижу, тоже из-за границы?

Пилар кивнула.

— Да, я приехала из Испании.

— Вот как? — заинтересовался Стивен. — Из Испании? Значит, вы испанка?

— Только наполовину. Мать моя была англичанка. Вот почему я так хорошо говорю по-английски.

— Что вы думаете об этой войне? — переменил тему Стивен.

— Это ужасно. Ужасно! Сколько разрушений — прямо страх!

— На чьей вы стороне?

Политические взгляды Пилар были, очевидно, довольно смутными. В деревне, где она жила, объяснила она Стивену, никто особенно не задумывался о войне.

— Она шла где-то вдалеке от нас. Мэр, конечно, как правительственный человек был за правительство, а священник — за генерала Франко, но большинство людей были заняты виноделием и землей, так что у них просто не было времени заниматься чем-нибудь другим.

— Так в вашей местности не было боев?

— Нет, но когда я ехала в автомобиле по стране, то видела много разрушений. Мы попали под бомбежку, одна бомба угодила прямо в нашу машину, а другая разрушила дом напротив. Это было так интересно!

— Вам это показалось интересным! — Стивен Фарр усмехнулся.

— Конечно, это было очень неудобно, — быстро добавила Пилар. — Мне же надо было ехать дальше, а шофер был убит.

— И его смерть вас не огорчила? — спросил Стивен, пристально смотря на нее.

Пилар широко раскрыла большие темные глаза.

— Но мы ведь все когда-нибудь умрем, разве не так? И не все ли равно, откуда придет смерть — с неба или откуда-нибудь еще? Человек живет какое-то время, а затем умирает. Так уж повелось в этом мире.

— Да… пацифисткой вас не назовешь! — Стивен Фарр засмеялся.

— Кем…? — Пилар была немного озадачена словом, которое явно не входило в ее словарный запас.

— Скажите, синьорита, вы прощаете своим врагам?

— У меня нет врагов, — покачала головой Пилар. — Но если бы у меня они были…

— Да?

Он внимательно смотрел на нее, как будто зачарованный этим красивым ртом с жестко загнутыми вверх уголками губ.

— Если бы у меня был враг, — повторила Пилар, и в ее голосе послышалась угроза, — если бы кто-нибудь ненавидел меня, а я его, я перерезала бы ему горло, вот так…

Она сделала характерный жест рукой.

Это произошло так внезапно и выглядело настолько жестоко, что Стивен невольно вздрогнул и отступил на шаг.

— А вы кровожадная малютка! — пробормотал он.

— А что бы вы сделали со своим врагом? — невозмутимо спросила Пилар.

Стивен снова вздрогнул, покосился на нее, затем громко рассмеялся.

— Если б я знал… — сказал он. — Если бы я знал…

Стивен резко перестал смеяться, вздохнул и тихо прошептал:

— Да, знаю…

Затем спросил, сменив тему разговора:

— Что привело вас в Англию?

— Я собираюсь погостить у родственников, — сдержанно ответила Пилар, — у своих английских родственников.

— Понятно.

Он откинулся на спинку сиденья, внимательно изучая девушку и размышляя о том, что могут представлять собой ее английские родственники, что они будут делать с этой незнакомкой. Он улыбнулся, попытавшись представить ее среди членов какой-нибудь почтенной британской семьи, собравшейся на Рождество.

— Говорят, в Южной Африке хорошо, — спросила Пилар. — Не правда ли?

Он принялся рассказывать ей о Южной Африке. Она слушала внимательно, как ребенок, которому рассказывают сказки. Его очень забавляли ее наивные и одновременно весьма разумные вопросы, и он развлекался тем, что старательно приукрашивал свои и без того достаточно фантастические истории.

Возвращение других пассажиров положило конец этому развлечению. Стивен встал, улыбнулся ей на прощанье и снова вышел в коридор.

Посторонившись в дверях, чтобы пропустить входившую пожилую даму, он невольно оглянулся, и взгляд его упал на бирку желтого чемоданчика, явно иностранного вида. Он с интересом прочел имя «мисс Пилар Эстравадос», когда же он прочитал и адрес, на его лице отразилось недоверие, удивление и другие чувства. «Горстон-холл, Лонгдейл»…

Он оглянулся на девушку с каким-то новым выражением — озадаченным, возмущенным, подозрительным… Затем он вышел в коридор, встал у окна и, нахмурившись, закурил.

III

В большой гостиной Горстон-холла, стены которой были покрыты золотисто-синим шелком, Альфред Ли и его жена Лидия обсуждали планы на Рождество. Альфред был коренастым мужчиной средних лет с мягким лицом и кроткими карими глазами. Он обладал спокойным ровным голосом, хорошей дикцией. Голова его была постоянно как бы втянута в плечи, что производило странное впечатление пришибленности и вялости. В отличие от него Лидия, его жена, отличалась энергичностью, была на удивление стройна, во всех ее движениях чувствовалась изящная грация.

Ее тонкое, осунувшееся лицо нельзя было назвать красивым, но в нем была оригинальность. Голос ее звучал очень мелодично.

— Отец настаивает! — заявил Альфред. — Он хочет, чтобы было именно так.

Лидия с трудом удержалась от раздраженного движения.

— Ты что, всегда будешь уступать ему? — спросила она.

— Дорогая, он очень старый человек.

— О да, я это знаю… знаю!

— Он хочет, чтобы было так.

— Ну, разумеется, — съязвила Лидия, — он всегда добивается своего! Но рано или поздно, Альфред, ты тоже выразишь неудовольствие.

— Что ты имеешь в виду, Лидия?

Он взглянул на нее с таким удивлением, что она прикусила губу и явно засомневалась, стоит ли продолжать.

— Что ты имеешь в виду, Лидия? — повторил Альфред Ли.

Лидия пожала своими изящными плечами и ответила, тщательно подбирая слова:

— Твой отец… склонен… к тиранству.

— Он стар.

— И будет еще старше и, следовательно, еще более деспотичным. Когда это кончится? Он диктует нам каждый шаг. Мы просто не можем строить собственные планы! Что бы мы ни задумали, он все расстроит!

— Отцу нравится быть главой семьи. Но вспомни! Он очень добр по отношению к нам.

— Ну, как же! Добр!

— Очень добр к нам, — строго повторил Альфред.

— Ты имеешь в виду, щедр? — хладнокровно осведомилась Лидия.

— Да. Его собственные запросы совсем невелики. Он никогда не жалеет для нас денег. Ты можешь тратить, сколько душе угодно, — и на платья, и на дом, — и все счета будут оплачены без единого слова. Только на прошлой неделе он подарил нам автомобиль.

— Денег твой отец для нас не жалеет, с этим я согласна. Но взамен он ждет от нас покорности рабов.

— Рабов?

— Да, да, именно так! Ты — его раб, Альфред. Если мы куда-то собираемся, а он этого не хочет, ты безропотно отказываешься от встреч и остаешься дома! Если же вдруг он пожелает нас куда-нибудь отослать, мы покорно подчиняемся… У нас нет собственной жизни — нет никакой самостоятельности.

— Не надо так говорить, Лидия, — с горечью в голосе заметил Альфред. — Ты слишком неблагодарна. Отец все для нас сделал…

Лидия хотела резко ответить, но сдержалась. Она лишь снова пожала плечами.

— Знаешь, Лидия, — сказал Альфред, — а ведь ты очень нравишься старику.

— Может быть, — отозвалась его жена. — Мне же он нисколько не нравится.

— Лидия, меня очень огорчает, когда я слышу такие слова. Это несправедливо.

— Возможно, но это правда.

— Если бы отец узнал…

— Чепуха, твой отец прекрасно знает, что я его не люблю! И весьма этим забавляется.

— Нет, Лидия, я уверен, что ты ошибаешься. Он не раз говорил мне, как ты вежлива и ласкова с ним.

— Конечно, я всегда вежлива. И всегда такой буду. Я просто хочу, чтобы ты знал, каковы мои действительные чувства. Я не люблю твоего отца, Альфред, и считаю его злобным стариком-тираном. Он запугивает тебя и злоупотребляет твоим преклонением перед ним. Тебе еще много лет назад следовало воспротивиться этому.

Хватит, Лидия, — резко прервал ее Альфред. — Пожалуйста, ни слова больше.

— Прости. — Лидия вздохнула. — Возможно, я и не права… Поговорим о наших планах на Рождество. Ты действительно думаешь, что твой брат Дэвид приедет?

— А почему бы и нет?

Лидия с сомнением покачала головой.

— Дэвид — странный человек. Вспомни, его не было в этом доме много лет. Он был так привязан к вашей матери, и теперь у него с этим местом связаны печальные воспоминания.

— Дэвид всегда очень раздражал отца, — произнес Альфред, — своей музыкой и непрактичностью. Возможно, отец иногда был чересчур суров с ним. Но все же, я думаю, Дэвид с Хильдой приедут. Рождество, сама понимаешь.

— Мир и общее согласие, — Лидия иронически улыбнулась. — Ну, что же, будем надеяться! Джордж и Магдалена тоже будут. Они сообщили, что, вероятнее всего, приедут завтра. Боюсь, Магдалена будет страшно скучать.

— Не понимаю, — с легкой досадой заметил Альфред, — зачем Джорджу понадобилось жениться на девушке двадцатью годами его моложе! Впрочем, Джордж всегда был дураком!

— Зато преуспел в карьере, — возразила Лидия. — Избиратели им довольны. Что же касается Магдалены, то она немало способствовала росту его политической популярности.

— Мне она не нравится, — медленно произнес Альфред. — Она, конечно, очень красива, но мне иногда кажется, что она напоминает недозрелую грушу — румяную и привлекательную снаружи… — Не докончив фразы, он покачал головой.

— Но твердую и холодную внутри? Как забавно это слышать от тебя, Альфред!

— Почему забавно?

— Потому что обычно ты очень мягок, Альфред. Ты вряд ли когда-нибудь сказал о ком-либо резкие слова. Мне иногда кажется, что ты совсем не знаешь жизни, что ты не от мира сего.

— Я всегда думал, — улыбнулся Альфред, — что мир таков, каким его воображаешь.

— Нет! — резко возразила Лидия. — В твоем воображаемом мире нет места дьяволу. Но он существует! Ты, кажется, и не подозреваешь об этом. Но я знаю! Я это чувствую! Все время это чувствовала — здесь, в доме… — Она прикусила губу и отвернулась.

— Лидия… — начал было Альфред.

Его жена, однако, предостерегающим жестом подняла руку, одновременно бросив взгляд на что-то за его спиной. Альфред обернулся.

Рядом с ним почтительно стоял человек со смуглым, очень невыразительным лицом.

— Что случилось, Хорбери? — резко спросила Лидия.

— Меня прислал мистер Ли, мадам. — Хорбери говорил ровным, низким голосом. — Он просил сообщить вам, что на Рождество прибудут еще двое гостей и нужно приготовить для них комнаты.

— Еще двое гостей? — удивленно переспросила Лидия.

— Да, мадам, еще один джентльмен и молодая леди.

— Молодая леди? — спросил Альфред.

— Так сказал мистер Ли, сэр.

— Я поднимусь к нему, — быстро произнесла Лидия.

Хорбери сделал легкое, почти незаметное движение, но его было достаточно, чтобы собравшаяся встать Лидия снова села.

— Прошу прощения, мадам, но мистер Ли отдыхает после обеда. Он просил не мешать ему.

— Конечно, конечно, — торопливо произнес Альфред. — Мы не будем ему мешать.

— Благодарю вас, сэр.

Хорбери вышел.

— Как я не люблю этого человека! — с жаром воскликнула Лидия. — У него совершенно кошачья походка! Никогда не слышно, как он подходит.

— Мне он тоже не очень нравится, но свое дело он знает. В наше время не так просто найти опытного камердинера. И главное, отец его любит.

— Да, ты прав, это главное. Альфред, что ты думаешь об этой молодой леди? Кто это может быть?

Альфред покачал головой.

— Не имею ни малейшего представления. Не знаю, что и думать об этом.

Они посмотрели друг на друга. Губы Лидии резко сжались.

— Знаешь, что я думаю, Альфред?

— Что?

— По-моему, твой отец очень скучает в последнее время. Думаю, он задумал на Рождество какое-то развлечение.

— Пригласив на семейную встречу двух неизвестных нам людей?

— О! Я, конечно, не знаю деталей, но мне кажется, что твой отец собирается поразвлечься.

— Надеюсь, ему это удастся, — печально произнес Альфред. — Бедный старик, прикованный к креслу, инвалид — и это после той бурной жизни, которую он вел.

— После… бурной жизни… — медленно повторила Лидия.

Пауза, которую она сделала перед прилагательным, придала ему какой-то особый, хотя и смутный смысл. Альфред, казалось, почувствовал его. Он покраснел и опустил глаза.

— Удивляюсь, — воскликнула Лидия, — как у него мог родиться такой сын, как ты! Вы ведь — две противоположности. И при всем этом ты прямо-таки обожествляешь его!

— Тебе не кажется, что ты заходишь слишком далеко, Лидия? — раздраженно произнес Альфред. — Лично я считаю, что вполне естественно для сына любить своего отца. И было бы очень неестественно не делать этого.

— В таком случае, — возразила Лидия, — большинство членов вашей семьи — неестественные люди! И давай не будем спорить! Ладно, я прошу прощения. Я задела твои чувства, я знаю, но поверь мне, Альфред, я вовсе не хотела этого. Меня восхищает твоя… твоя преданность, это такая редкая добродетель в наше время. Может быть, я ревную, хотя вообще-то странно для женщины ревновать не к свекрови, а к свекру.

Альфред взял ее за руку.

— Не говори глупостей, Лидия. У тебя нет причин ревновать.

С полным раскаяния видом она поцеловала его.

— Не знаю. Но как бы то ни было, Альфред, я уверена, что только к твоей матери я не смогла бы ревновать тебя. Хотела бы я знать ее.

Он вздохнул.

— Это было несчастное создание.

Лидия заинтересованно взглянула на него.

— Так вот какое впечатление она производила на тебя… Несчастное создание… Интересно.

— Я помню, она почти всегда болела… часто была в слезах. — Он слегка покачал головой. — У нее совершенно не было силы духа.

— Как странно… — чуть слышно пробормотала Лидия, все еще глядя на него.

Однако когда он вопросительно повернулся к жене, она тряхнула головой и переменила тему.

— Ну, раз мы не в состоянии выяснить, кто же наши таинственные гости, я пойду доделывать свой сад.

— Сегодня очень холодно, дорогая, сильный ветер.

— Ничего. Я оденусь потеплее.

Она вышла из комнаты. Оставшись в одиночестве, Альфред Ли некоторое время стоял неподвижно, затем подошел к большому окну в глубине гостиной. Из окна открывался вид на террасу, огибавшую почти весь дом. Через несколько минут он увидел Лидию, которая вышла на террасу с небольшой корзинкой в руках. На ней было толстое шерстяное пальто. Поставив корзинку, она нагнулась над небольшой каменной раковиной.

Некоторое время муж наблюдал за ней. Наконец, он тоже вышел из комнаты, надел пальто с шарфом и появился на террасе через боковую дверь. Он прошел мимо нескольких каменных раковин, украшенных миниатюрными садами, — делом проворных рук его жены.

Одна из них, наполненная желтым песком, изображала пустыню с караваном верблюдов, шествующих мимо зеленых пальм из подкрашенной шерсти в окружении фигурок арабов и примитивных хижин из пластилина. Другая представляла итальянский сад с террасами и различной формы клумбами с разноцветными восковыми цветами. Была здесь также Антарктида — с несколькими зеленоватыми айсбергами из стекла и небольшими стайками пингвинов, а рядом находился японский сад с прелестными кривыми деревцами, с водоемами из стекла и мостиками из пластилина.

Наконец. Альфред приблизился к жене, которая в этот момент обкладывала очередную раковину синей бумагой и покрывала ее стеклом. Вокруг были нагромождены бесформенные глыбы скал. Затем она высыпала из корзинки груду неровных камешков и принялась укладывать их в виде пляжа. Между скалами она расположила несколько небольших кактусов.

Закончив работу, Лидия пробормотала в задумчивости:

— Да, вот так хорошо… именно то, что нужно…

— Что означает это последнее произведение искусства? — спросил Альфред.

Лидия вздрогнула. Она не слышала, как он подошел.

— Вот это? Это Мертвое море, Альфред. Нравится?

— Уж слишком оно безжизненно. Может быть, сюда стоит добавить немного зелени?

— Нет, — покачала она головой. — Это же Мертвое море. Мертвое, понимаешь?

— Оно не так привлекательно, как другие.

— Так оно и не должно быть привлекательным.

На террасе послышались шаги. С легким поклоном к ним приблизился пожилой седовласый дворецкий.

— Миссис Джордж Ли у телефона, мадам. Она спрашивает, будет ли вам удобно, если она и мистер Джордж приедут завтра в двадцать минут шестого?

— Да, передайте, что нас это вполне устроит.

— Хорошо, мадам.

Дворецкий торопливо вышел. Лидия смотрела ему вслед со смягчившимся выражением лица.

— Верный старый Трессильян. Какая надежная для нас опора! Не представляю, что бы мы делали без него.

— Ты права, дорогая, — согласился Альфред. — Трессильян — слуга старой закваски. Он у нас уже почти сорок лет и предан нашей семье.

Лидия кивнула.

— Да. Он мне напоминает слуг, о которых пишут в романах. Уверена, что он солгал бы самому себе, если б это было необходимо, чтобы спасти любого из нас.

— Конечно, — согласился Альфред. — В этом не может быть и сомнения.

Лидия положила в раковину последний камешек.

— Ну вот. Теперь все готово.

— Готово? К чему? — растерянно переспросил Альфред.

Лидия рассмеялась.

— К Рождеству, глупый! К нашему сентиментальному семейному Рождеству.

IV

Дэвид Ли перечитывал письмо. Сперва он скомкал его и со злостью отбросил в сторону. Затем снова подобрал, разгладил и вновь прочитал.

Хильда, его жена, спокойно смотрела на него, не произнося ни слова. Она наблюдала, как дергается жилка на его виске, как подрагивают его тонкие руки, как нервная дрожь время от времени пробегает по его телу. Когда он нервным движением откинул со лба прядь светлых волос и выразительно посмотрел на свою жену голубыми глазами, она была вся внимание.

— Хильда, что же нам делать?

Хильда некоторое время не знала, что ответить. Она слышала явную мольбу в его голосе. Она знала, что он зависит от нее — он всегда зависел от нее, со дня их свадьбы, — знала, что любой ее совет был бы принят им сразу и безоговорочно. Но именно по этой причине ей не хотелось торопиться с ответом.

Наконец она заговорила спокойным, ровным голосом опытной няньки:

— Это зависит от того, что ты сам думаешь, Дэвид.

В этой грубоватой, некрасивой, но странным образом привлекательной женщине средних лет было что-то, напоминающее картины голландских мастеров. Теплота ее голоса, какая-то скрытая жизненная сила невольно влекли к ней слабых духом людей. Что-то в ней было, в этой толстой, невысокой женщине, не обладающей особыми талантами, что-то, что заставляло обращать на нее внимание. Сила! В Хильде Ли была сила!

Дэвид встал и зашагал по комнате. Его волосы были практически не тронуты сединой. Лицо его было не по возрасту молодым и оттого казалось не совсем реальным.

— Хильда, — произнес он тоскливо, — ты ведь знаешь, что я думаю. Ты должна знать.

— Я не уверена.

— Я же говорил тебе, не раз об этом рассказывал! Как я все это ненавижу! Этот дом, эту округу, все-все! Воспоминание об отчем доме не приносит мне ничего, кроме тоски. Я ненавижу каждый час, проведенный там! Когда я вспоминаю об этом… обо всем, что пришлось вынести ей… моей матери…

Его жена сочувственно кивнула.

— Она была такой кроткой, Хильда, такой терпеливой! Как она мучилась все годы, проведенные в его доме! И когда я вспоминаю, как мой отец… — лицо Дэвида потемнело, — мучил ее… издевался над ней… хвастался своими любовными похождениями. Да, Хильда, он изменял ей и даже не давал себе труда скрывать это от нее!

— Она не должна была мириться с этим! — решительно произнесла Хильда. — Ей следовало уйти от него.

Он взглянул на нее с легким укором.

— Она была слишком добра, чтобы поступить так. Она считала своим долгом остаться. И потом, это все же был и ее дом — куда она могла уйти?

— Она могла начать новую жизнь.

— Это в те-то годы? — раздраженно заметил Дэвид. — Женщины тогда не могли поступать подобным образом, им приходилось со всем мириться и терпеть. Кроме того, она заботилась о нас, о нашей судьбе. Даже если бы она развелась с ним, к чему бы это привело? Он, скорее всего, женился бы на другой, у него появилась бы другая семья. И интересы детей были бы ущемлены. Ей приходилось учитывать все это.

Хильда молчала.

— Нет, она поступила правильно, — продолжал Дэвид. — Она была святой! Она терпела безропотно и до конца!

— Не вполне безропотно, — возразила Хильда, — иначе ты не знал бы так много об этом, Дэвид!

— Да… она рассказывала мне… — произнес он тихо. Его лицо оживилось. — Она знала, что я люблю ее. Когда она умерла…

Он на мгновенье замолчал, обхватив голову руками.

— Хильда, это было ужасно, ужасно! Это было жестоко! Она была еще совсем молода, она не должна была умирать! Он убил ее — мой отец! Он разбил ей сердце, он довел ее до смерти. И я решил, что не буду больше жить с ним под одной крышей. И я ушел от него — ушел навсегда.

— Ты правильно поступил, — согласилась Хильда. — Так и надо было сделать.

— Отец хотел, чтобы я вошел в дело, — продолжал Дэвид. — Это означало бы жить дома, а я не мог этого перенести. Не понимаю, как Альфред это терпит, как он выносил его столько лет?

— И он ни разу не взбунтовался? — с интересом спросила Хильда. — Помнится, ты мне говорил однажды, что ему пришлось отказаться от какой-то другой карьеры?

Дэвид кивнул.

— Да, Альфред должен был стать военным. Отец обожал все решать за нас. Альфреду как старшему было найдено место в одном кавалерийском полку. Гарри и я должны были продолжать отцовское дело. Джорджу была предназначена политическая карьера.

— И из всего этого ничего не получилось?

— Да, — Дэвид кивнул, — по вине Гарри, который расстроил все отцовские планы. Гарри всегда был страшно необузданным. Сначала он залез в долги, потом у него были еще какие-то неприятности… Кончилось все тем, что в один прекрасный день он попросту исчез с несколькими сотнями фунтов, принадлежавших отцу. Он оставил записку, что ему надоела конторская жизнь и он собирается повидать свет.

— И больше вы о нем никогда ничего не слышали?

— Что ты, напротив! — Дэвид засмеялся. — Слышали, и довольно часто. Он слал нам со всех концов света телеграммы с требованием денег, и отец неизменно их ему высылал!

— А Альфред?

— Отец отозвал его из армии и заставил войти в дело.

— Он возражал?

— Поначалу даже очень. Он просто ненавидел все эти деловые вопросы. Но отцу всегда удавалось подчинить себе Альфреда, он и сейчас под каблуком у отца, я уверен.

— А ты оставил дом… — задумчиво пробормотала Хильда.

— Да. Я уехал в Лондон и занялся живописью. Отец откровенно заявил мне, что если я не брошу этого бесполезного, по его мнению, занятия, то он, хотя и будет выплачивать мне небольшое денежное содержание, не оставит мне в своем завещании ни пенни. Я ответил, что это меня не беспокоит. Он назвал меня дураком, на том мы и расстались! С тех пор я не видел его ни разу.

— И ты не сожалел об этом? — спокойно спросила Хильда.

— Нет, конечно. Я знаю, что с моей профессией много не заработаешь. Большим художником я не стану, это ясно. Но мы достаточно счастливы в нашем коттедже, у нас есть все, что нужно, все необходимое. А если я умру, что ж, моя жизнь застрахована в твою пользу.

Он замолчал, а затем внезапно воскликнул:

— И вот теперь — это!

Он ударил кулаком по письму.

— Жаль, что письмо отца тебя так расстраивает, — заметила Хильда.

Дэвид продолжал, как бы не слыша ее:

— Он просит меня приехать с женой на Рождество, выражая надежду, что нам, возможно, удастся собраться всем вместе! Воссоединившаяся семья! Что это может означать?

— Зачем искать скрытый смысл там, где его нет? — сказала Хильда.

Он вопросительно взглянул на нее.

— Я хочу сказать, — пояснила она, улыбаясь, — что твой отец стареет. Он начинает тосковать по семейным узам. Ты же знаешь, такое бывает.

— Возможно, ты и права, — медленно произнес Дэвид.

— Он старик, и он одинок.

Дэвид бросил на жену быстрый взгляд.

— Значит, ты советуешь мне поехать, не так ли, Хильда?

— Было бы, по-моему, — сказала его жена, осторожно подбирая слова, — было бы жестоко не откликнуться на его просьбу. Я старомодна, я это знаю, но почему бы во время Рождества не наступить миру и общему согласию?

— После всего, о чем я тебе рассказал?

— Я знаю, дорогой, знаю. Но все это в прошлом. С этим давно покончено.

— Но не для меня.

— Только потому, что ты сам этого не хочешь. Ты намеренно хранишь в себе память о прошлом.

— Я не могу забыть.

— Точнее, ты не хочешь забыть. В этом все дело, Дэвид.

Его лицо внезапно приняло несвойственное ему жесткое выражение.

— Мы все такие, все Ли. Мы храним воспоминания годами — лелеем их, не даем им угаснуть.

— Не понимаю, чем здесь можно гордиться? — несколько раздраженно заметила Хильда. — На мой взгляд, абсолютно нечем.

Он с укором посмотрел на нее.

— Значит, ты не ценишь в человеке верности прошлому?

— Я не верю в прошлое, Дэвид, я верю только в настоящее! Прошлое не должно возвращаться. Если мы будем без конца возвращаться к прошлому, мы в конце концов исказим его. Мы невольно все будем преувеличивать, видеть то, что было, в кривом зеркале.

— Но я могу абсолютно точно вспомнить каждое слово и каждое событие тех дней! — страстно воскликнул Дэвид.

— Возможно, но ты не должен этого делать, дорогой! Это неестественно. Ты до сих пор смотришь на мир глазами мальчика тех дней, хотя тебе давно бы следовало взглянуть на прошлое глазами мужчины.

— Это ничего бы не изменило, — возразил Дэвид.

Хильда заколебалась. Она прекрасно сознавала тщетность собственных усилий, но все же ей очень хотелось убедить Дэвида в своей правоте.

— Мне кажется, — сказала она, — что ты считаешь своего отца каким-то чудовищем! Дьяволом в образе человеческом! Я уверена, что стоит тебе увидеть его теперь, ты поймешь, что это самый обыкновенный человек. Человек, чья жизнь была, быть может, далека от безупречной, человек, который имел дурные наклонности и скверный характер, но в любом случае — он всего лишь человек, а не какой-нибудь монстр!

— Ты не хочешь понять! Его обращение с моей матерью…

— Есть женщины, — печально заметила Хильда, — чья кротость и полное повиновение нередко пробуждают в мужчине худшие черты характера — в то же время, как тот же мужчина, столкнувшись с силой духа и решительностью, может стать совсем другим человеком!

— Ты что же, хочешь сказать, что она сама была виновата…

— Да нет же, нет! — перебила его Хильда. — Я не сомневаюсь, что твой отец обращался с ней ужасно плохо, но отношения между мужем и женой — это очень сложная вещь, и сомневаюсь, чтобы кто-либо посторонний — будь то даже их ребенок — смог бы в них разобраться. И потом, все твое возмущение уже не в силах помочь ей. Все это в прошлом, а его не возвратить! Сейчас ты должен думать о больном старике-инвалиде, который просит родного сына приехать к нему на Рождество.

— Ты хочешь, чтобы я поехал?

После некоторого колебания Хильда решительно произнесла:

— Да. Я хочу, чтобы ты поехал туда и чтобы с чудовищем, созданным твоим воображением, было покончено раз и навсегда.

V

Джордж Ли, член парламента от Вестерингэма, был тучным джентльменом лет сорока с небольшим.

Его бледно-голубые, немного навыкате глаза постоянно взирали на мир с неопределенно подозрительным выражением. Говорил он степенно, медленно ворочая тяжелой челюстью.

— Я же сказал тебе, Магдалена, — важно произнес он, — что мой долг поехать туда.

Его жена нетерпеливо пожала плечами.

Это была стройная платиновая блондинка с выщипанными бровями и несколько плоским, округлым лицом, как обычно — без какого-либо признака мысли.

— Ах, дорогой, — запротестовала она. — Там будет ужасно скучно и мрачно, я в этом уверена.

— Помимо всего прочего, — заметил Джордж, и лицо его оживилось, словно его осенила очень удачная мысль, — это даст нам прекрасную возможность сэкономить. Рождество — весьма дорогостоящая пора. Зато нам не придется тратиться на слуг.

— Ну ладно, — согласилась Магдалена. — В конце концов, на Рождество везде достаточно уныло.

— Полагаю, — Джордж продолжал развивать свою идею, — если мы поедем, можно будет не тратиться на рождественский ужин. Если, например, взять простую говядину вместо индейки…

— О чем ты говоришь? О слугах? Не надо забивать голову всякой ерундой. Ты всегда чересчур заботишься о деньгах.

— Кто-то должен об этом думать, — резонно заметил Джордж.

— Да, но это же абсурд — так экономить на каждой мелочи. Почему ты не можешь попросить денег у отца?

— Он и так выделил нам значительное содержание.

— Как это ужасно — полностью зависеть от отца! Почему бы ему сразу не выделить тебе крупную сумму?

— Это не в его духе. Он так никогда не поступает.

Магдалена взглянула на него своими карими глазами, внезапно ставшими острыми и проницательными. На ее лице появилось осмысленное выражение.

— Твой отец ведь очень богат, так ведь, Джордж? Миллионер, наверное?

— Я в этом уверен.

Магдалена завистливо вздохнула.

— Как ему это удалось? Это все Южная Африка, не так ли?

— Да, еще в юности он сделал там большое состояние. В основном, на алмазах.

— Потрясающе! — воскликнула Магдалена.

— Затем он приехал в Англию и занялся коммерцией. В результате состояние удвоилось или даже утроилось. Точно не знаю.

— А что будет, когда он умрет?

— Сам он никогда не говорит об этом. А прямо спросить его, конечно, нельзя. Лично я думаю, что в основном состояние перейдет к Альфреду и ко мне. Альфред, несомненно, получит больше.

— Но ведь у тебя есть, кажется, и другие родственники.

— Да. Брат Дэвид, например. Не думаю, однако, чтобы он получил много. Он в свое время занялся живописью или какой-то другой чепухой в этом роде. Я слышал, что отец грозил исключить его из завещания, если он не образумится, но Дэвид сказал, что это его не волнует.

— Как глупо! — заметила Магдалена с презрением.

— Была еще Дженнифер, моя сестра. Она вышла замуж за иностранца, испанского художника, знакомого Дэвида, и уехала с ним в Испанию. Она умерла больше года назад. После нее, кажется, осталась дочка. Отец может оставить ей что-нибудь, но вряд ли очень много… Ну и, конечно, Гарри… — Он вдруг замолчал в каком-то замешательстве.

— Гарри? — удивленно спросила Магдалена. — Кто такой Гарри?

— А… э-э… это мой брат.

— Я даже не знала, что у тебя есть еще один брат.

— Дорогая, он не был… э-э… честью семьи. Мы обычно не говорим о нем. Он опозорил себя своим поведением. Вот уже несколько лет, как мы о нем ничего не слышали. Скорее всего, он мертв.

Магдалена вдруг рассмеялась.

— Что такое? — удивился Джордж. — Что тебя так смешит?

— Я просто подумала, как это забавно, что у тебя — у тебя, Джордж! — есть брат с дурной репутацией! Ты ведь весь такой из себя правильный, респектабельный!

— Надеюсь, — холодно отреагировал Джордж.

Его глаза превратились в щелки.

— Твой отец ведь… не слишком респектабелен, а Джордж?

— Послушай, Магдалена…

— Иногда то, что он говорит, заставляет меня краснеть.

— Послушай, Магдалена, ты меня удивляешь. Неужели… э-э… неужели Лидия думает так же?

— Он никогда ничего подобного не говорит Лидии, — сердито произнесла Магдалена. — Никогда. И я не могу понять, почему.

Джордж мрачно покосился на нее и отвел взгляд.

— Ну хорошо, — неуверенно пробормотал он. — Если учитывать возраст отца и его слабое здоровье…

Он замолчал.

— Так ли уж он болен? — поинтересовалась его жена.

— Нет. Я бы этого не сказал. В сущности, он еще довольно крепок. Но все равно, если он хочет собрать всю семью на Рождество, я считаю, что наш долг — поехать туда. Может быть, это будет его последнее Рождество.

— Это ты так говоришь, Джордж, но на самом деле, я уверена, он может прожить долгие годы.

— Да… да, конечно, может, — пробормотал Джордж, явно захваченный врасплох.

Магдалена отвернулась.

— Ну хорошо, — произнесла она. — Будем надеяться, что мы делаем верный шаг.

— Я уверен в этом.

— Но чертовски не хочется ехать! Альфред такой скучный, а Лидия относится ко мне с явным пренебрежением.

— Чепуха.

— Но это так! И потом… я ненавижу этого ужасного слугу.

— Старого Трессильяна?

— Нет, Хорбери. Ступает неслышно, как кот, и все время ухмыляется.

— Господи! Ну скажи, чем тебе мешает Хорбери?

— Просто он действует мне на нервы, вот и все, но не надо волноваться. Наш долг поехать, я это поняла. Мы поедем. Не будем расстраивать бедного старика.

— Нет, нет… не в этом дело. Так мы просто много сэкономим…

— Не продолжай, Джордж, как-нибудь в другой раз. Я сейчас позвоню Лидии и скажу, что мы приедем завтра минут в двадцать шестого.

Магдалена стремительно вышла из комнаты. Позвонив, она прошла в свою комнату и села за стол. Откинув крышку стола, она высыпала на нее груду документов и долго сортировала их, пытаясь навести хотя бы какой-нибудь порядок. Наконец, раздраженно вздохнув, Магдалена перевязала все документы, забросила их на прежнее место и устало пригладила рукой свои платиновые волосы.

— Что же, черт побери, делать? — пробормотала она.

VI

На втором этаже Горстон-холла длинный коридор вел в большую комнату с окнами, выходящими на дорогу за домом. Эта комната была обставлена в пышном старомодном стиле. Тяжелые парчовые гобелены, развешанные по стенам, солидные кресла, большие вазы с изображением драконов, бронзовые скульптуры… Все в этой комнате дышало красотой, богатством, солидностью.

В большом кресле, самом крупном и внушительном из всех кресел в комнате, сидел худой, сморщенный старик. Его длинные, чем-то напоминающие клешни руки лежали на подлокотниках кресла. Рядом с ним к креслу была прислонена массивная позолоченная трость. На старике был поношенный синий домашний халат, ноги его были обуты в войлочные туфли. Волосы его, совсем седые, неприятно оттеняли нездоровую желтизну его лица.

Дряхлый, немощный старик — на первый взгляд только так можно было подумать об этом человеке. Но прямой орлиный нос и особенно темные, горящие глаза заставляли в этом усомниться. В этих глазах был огонь, были жизнь и энергия.

Старый Симеон Ли внезапно заерзал в кресле и издал довольное хихиканье.

— Вы передали мое поручение миссис Альфред Ли? — спросил он.

Стоявший рядом с его креслом Хорбери почтительно ответил:

— Да, сэр.

— Точно передали? Слово в слово?

— Да, сэр. Я не изменил ни единого слова, сэр.

— И хорошо, что так сделали. Попробовали бы вы сделать иначе — пожалели бы об этом! А что она вам ответила, Хорбери?

Старик снова захихикал и удовлетворенно потер руки.

— Блестяще… Первый сорт… Теперь они весь вечер будут размышлять о том, кто бы это мог быть! Блестяще! Ну, ладно, пусть они поднимутся сюда. Слышите? Пойдите и приведите их.

— Слушаюсь, сэр.

Хорбери бесшумно повернулся и вышел из комнаты.

— И вот еще что, Хорбери…

Старик оглянулся, но, не увидев слуги, чертыхнулся про себя.

— Мерзавец! Крадется как кот! Никогда не знаешь, здесь он или уже ушел.

Когда раздался стук в дверь и вошли Альфред с Лидией, старик сидел в кресле, поглаживая пальцами подбородок.

— А, вы уже здесь! Хорошо, хорошо. Лидия, дорогая, садитесь здесь, рядом со мной. Какой у вас сегодня чудный румянец!

— Я только что с улицы, а там мороз.

— Как ты себя чувствуешь, отец? — спросил Альфред. — Хорошо отдохнул сегодня?

— Отлично… отлично… Вспоминал старые деньки, когда я еще не жил здесь и не был столпом общества.

Он резко захихикал.

Его невестка сидела молча и вежливо улыбалась.

— Полагаю, отец, — заметил Альфред, — что ты вызвал нас к себе, чтобы рассказать об этих двух новых гостях на Рождество.

— Ах, да! Конечно, я об этом скажу. В этом году у нас будет настоящее семейное Рождество. Дай вспомнить. Значит, будут Джордж и Магдалена…

— Они звонили, — вставила Лидия, — и сказали, что приедут завтра в двадцать минут шестого.

— Ну и болван же этот Джордж! — ядовито заметил старый Симеон. — Напыщенный пустозвон! И все же он мой сын.

— Избиратели им довольны, — кротко возразил Альфред.

Симеон снова захихикал.

— Думают, наверное, что он честный малый. Ч-е-с-т-н-ы-й! Да никто из Ли никогда не был честным!

— Ты не прав, отец.

— Я не говорю о тебе, мой мальчик. Я не говорю о тебе.

— А Дэвид? — спросила Лидия.

— А что Дэвид? Он был и остается сентиментальным юнцом. Конечно, интересно его увидеть после стольких лет. Хотел бы я посмотреть и на его жену. Слава богу, у него хватило ума не жениться на девице двадцатью годами моложе! Не то что этот дурак Джордж.

— Хильда написала очень милое письмо, — сказала Лидия, — а только сейчас я получила от нее телеграмму, подтверждающую, что они приедут завтра.

Симеон Ли бросил на нее острый проницательный взгляд и рассмеялся.

— Вы совсем не меняетесь, Лидия. Вы благовоспитанны. Чувствуется порода, а что это такое — мне прекрасно известно. Забавная все-таки штука — наследственность. Из всех моих детей только один похож на меня, только один из всего выводка.

В его глазах заплясали насмешливые огоньки.

— Угадайте теперь, кто приедет к нам на Рождество. Спорю на пять фунтов, что ни за что не угадаете!

Он переводил хитрый взгляд с сына на невестку и обратно. Альфред проговорил, хмурясь:

— Хорбери сказал, что ты ожидаешь какую-то молодую леди?

— Это вас, конечно, заинтриговало? Я прав, не так ли? Пилар прибудет с минуты на минуту. Я уже послал шофера на вокзал.

— Пилар? — резко спросил Альфред.

— Пилар Эстравадос. Дочь Дженнифер. Моя внучка. Интересно, на кого она похожа…

— Но позволь, отец, — воскликнул Альфред, — ты никогда не говорил мне…

Старик ухмыльнулся.

— Конечно, нет, я хотел сохранить все в тайне! Отыскал ее с помощью Чарльтона и пригласил сюда.

— Ты никогда не говорил мне, — с обидой и укором повторил Альфред.

— Я хотел, чтобы сюрприз был сюрпризом! — Симеон Ли вновь неприятно ухмыльнулся. — Мне хочется под старость иметь в доме юное существо. Я никогда не видел Эстравадоса. Интересно все-таки, на кого Пилар больше похожа — на отца или на мать?

— Ты в самом деле полагаешь, что это будет разумно? — начал Альфред. — Если учесть…

— Разумно, разумно!.. Ты слишком благоразумен, Альфред! Ты всегда был таким… чертовски благоразумным. Я не таков! Делай что хочешь, и пусть все летит к черту — вот мой девиз! Эта девушка — моя внучка, моя единственная внучка! Мне наплевать, кем был ее отец и что он делал! Она моя плоть и кровь! И она будет жить здесь, в моем доме.

— Будет жить здесь? — резко переспросила Лидия.

Симеон покосился на нее.

— У вас есть какие-нибудь возражения?

Она покачала головой и улыбнулась.

— Разве я могу возражать против того, чтобы вы пригласили кого-нибудь жить в вашем собственном доме? Нет, мне просто интересно было бы знать, как она сама посмотрит на это.

— Она? Что вы этим хотите сказать?

— Будет ли она счастлива здесь?

Старый Симеон презрительно фыркнул:

— Да у нее нет ни пенни! Она будет мне по гроб жизни благодарна!

Лидия пожала плечами.

Симеон повернулся к Альфреду.

— Понимаешь? Это будет настоящее семейное Рождество! Все мои дети будут здесь. Все! Ну вот, Альфред, теперь угадай, кто другой гость.

Альфред в недоумении уставился на него.

— Все мои дети! — ликуя, повторил старик. — Ну! Догадайся, сынок! Гарри, конечно! Твой брат Гарри!

Альфред побледнел.

— Гарри… — прошептал он, запинаясь. — Нет, только не Гарри…

— Гарри собственной персоной!

— Но мы же думали, что он мертв.

— А вот и нет!

— Ты… ты хочешь, чтобы он вернулся? После всего, что было?

— Блудный сын, да? Ты прав, Альфред. Он — блудный сын, и мы должны забить для него упитанного тельца. Мы должны устроить ему грандиозный прием.

— Он поступил с тобой… со всеми нами… бесчестно. Он…

— Не стоит перечислять все его грехи, это займет слишком много времени. Но Рождество, ты знаешь, это пора всепрощения! Мы примем нашего блудного сына с распростертыми объятиями.

Альфред встал.

— Это… это было так неожиданно для меня, — пробормотал он. — Я был уверен, что Гарри никогда больше не переступит порог этого дома.

Симеон вперил в сына острый взгляд.

— Ты никогда не любил Гарри, верно? — вкрадчиво спросил он.

— После того, как он поступил с нами…

Симеон хихикнул.

— Что поделаешь, прошлое должно быть предано забвению. Таков дух Рождества, не правда ли, Лидия?

Лидия тоже побледнела.

— Я вижу, — сухо заметила она, — что вы очень много думали о Рождестве в последние дни.

— Я хочу, чтобы вся моя семья была в сборе. Мир и общее согласие. Я старик. Вы уже уходите, дорогая?

Альфред поспешно вышел. Лидия несколько задержалась. Симеон смотрел вслед уходящему сыну:

— Я расстроил его. Они с Гарри всегда были на ножах. Гарри любил подсмеиваться над Альфредом. Прозвал его «недотепой».

Губы Лидии шевельнулись. Она хотела уже что-то сказать, но, заметив нетерпеливый взгляд старика, сдержалась. Она почувствовала, что ее самоконтроль разочаровал его. Понимая это, она небрежно бросила:

— «Заяц и черепаха»? Ну что ж, значит, победит черепаха.

— Совсем необязательно, — возразил Симеон, — Совсем необязательно, моя дорогая Лидия.

— Извините меня, — улыбнулась Лидия, — я должна идти. Альфред, наверное, очень расстроен.

Симеон захихикал.

— Да, Альфред не любит перемен. Он всегда был чересчур степенным человеком.

— Альфред очень предан вам, — заметила Лидия.

— А вам это кажется странным, не так ли?

— Иногда да, — согласилась Лидия.

Она вышла из комнаты. Симеон смотрел ей вслед.

Он вновь захихикал и удовлетворенно потер ладони.

— Весело, — пробормотал он. — Страшно весело. У меня будет веселое Рождество.

Он с трудом встал, и, помогая себе тростью, зашаркал по комнате.

Подойдя к большому сейфу, стоявшему в углу комнаты, он набрал нужную комбинацию цифр. Открылась дверца, и Симеон запустил внутрь трясущуюся руку.

Он вынул небольшой замшевый мешочек, открыл его и высыпал на руку кучку необработанных алмазов.

— Ну что, мои дорогие… Вы все те же, все мои старые друзья. Это были прекрасные деньки… прекрасные деньки… Вас никогда не будут отделывать и шлифовать, друзья мои. Вы никогда не будете на шее у женщин, в их ушах или на их пальцах! Вы мои! Мои старые друзья! Мы с вами многое знаем! Говорят, я стар и болен, но я еще жив! Во мне еще чертовски много жизни. И мне предстоит еще много развлечений. Много развлечений…