Роман для женщин

Глава XXVIII

Если человек хорошо загорел, он по крайней мере должен улыбаться. Хмурое бледное лицо может, пожалуй, выглядеть достойно, но насупленное загорелое лицо, на мой взгляд, кажется чаще всего смешным.

В течение семи жарких солнечных дней на Корчуле мы с Оливером покрылись темным загаром, но ни один из нас не улыбается. Раздраженные, мы сидим в тени пальм в маленьком парке на берегу местечка Гвар (оно на одноименном острове) и, наверное, довольно смешно выглядим. Я хочу пить, но идти искать что-нибудь для утоления жажды нет сил. Мы молча ждем парома, который должен отвезти нас обратно на Корчулу, паром опаздывает на час, и это еще больше омрачает картину.

Два дня назад я сказала Оливеру, что он невыносимый невротик, что я часто стыжусь, как он одет, и что у него нестерпимо воняют ноги (и неудивительно: с весны он ходит в одних и тех же сандалиях на босу ногу, а когда снимает их, в одном помещении с ним нельзя находиться). К тому же я попросила его ради меня отказаться от привычки танцевать полуголым и выпившим перед зеркалом, так как это производит ужасно жалкое впечатление.

Оливер удивленно поднял брови. Потом сказал, что с благодарностью пользуется редкими минутами, когда мы откровенны друг с другом, ибо давно намеревался мне сказать, что все чаще подмечает растущую во мне склонность к снобизму. Немного снобизма — еще куда ни шло, но чего много, того уже чересчур. И потом, он считает, что за зимуя располнела примерно кило на три-четыре, и потому неплохо бы мне заняться гимнастикой.

В самом деле, касательно лишних килограммов не могу с ним не согласиться. Но откуда у него такая бессовестная наглость высказывать мне это?!

В конце концов, мы практически не разговариваем.

И уже пять дней не были близки.

Пожалуй, я сыта всем по горло.

— Я сыта всем по горло, — заявляю я вслух.

Оливер пожимает плечами и утвердительно кивает.

А потом появляется большая белая яхта с чешским флагом на мачте и причаливает у мола прямо перед нами.

Гребной винт бурно вихрит воду, затем мотор затихает. Из каюты управления выходит броско-красивый, примерно тридцатилетний мужчина в солнцезащитных очках; на нем лишь элегантные светлые брюки, до пояса он голый.

— О господи, — тихо вздыхает Оливер, — ко всему еще этот призрак…

Я смотрю на Оливера с недоумением, даже с каким-то протестом. Между тем ОН абсолютно уверенно проходит по шаткой палубе на нос яхты, берет свернутый канат, наклоняется (причем на его крепком плоском животе не появляется ни одной жировой складки) и ловко обвязывает канат вокруг каменного столбика на молу. Сейчас ОН настолько близок к нам, что видна марка его очков (Ray Ban), золотистые волоски на его мускулистой руке и цифры на циферблате несомненно очень дорогих часов. Замечаю также, что у него очень красиво очерчены чувственные губы.

— Джеймс Бонд Гвара, говорит Оливер насмешливо, почти с неприязнью. — Как раз в самое время…

ОН поворачивается и, сняв очки, окидывает нас беглым взглядом. У него темные, глубокие глаза. Загорел он еще больше, чем мы с Оливером, и, хоть не улыбается, смешным вовсе не кажется. Напротив.

Оттолкнувшись без всякой подготовки, ОН пружинисто спрыгивает с яхты на берег.

— Привет, Оливер, — говорит ОН спокойно.

— Здравствуй, — недовольно отвечает Оливер.

ОН — директор пражского филиала большого международного рекламного агентства. Оливер все эти определения пародийно скандирует, точно конферансье, вызывающий на сцену прославленного артиста. В настоящее время ОН в отпуске, плавает по Ядрану и, как ни странно, путешествует один. Меня же Оливер представляет как девушку, с которой еще недавно встречался; сегодня, дескать, это уже не столь определенно.

— Что-то происходит? — спрашивает ОН с милой застенчивостью.

— Ничего неожиданного, — говорит Оливер ледяным тоном. — Наши отношения развиваются абсолютно по стандартному образцу. Лаурина влюбленность, естественно, иссякает, и теперь она видит меня совсем в другом свете, чем поначалу. Лаура с удивлением обнаруживает, что у меня в роли ее партнера — кроме нескольких скромных достоинств, которыми она некогда искренно восхищалась, — есть много качеств и привычек, которые ныне столь же искренно не выносит.

В то время как Оливер говорит, ОН озадаченно опускает голову. У него прекрасные густые волосы (у Оливера на темени они редеют).

— Прозрачно-чистый образ, который в период влюбленности Лаура создала, — продолжает Оливер, — все больше и больше мутнеет от взвихрившейся грязи внезапно обнаруженных недостатков, ставших для нее не только вполне объяснимым источником разочарования, но, как это ни парадоксально, и торжества.

— Прекрати, пожалуйста, — прошу я его.

— Иными словами, мои слабости Лаура не без удовлетворения регистрирует, четко каталогизирует — я бы даже сказал, лелеет их, — ибо они всегда должны быть у нее наготове, чтобы при необходимости послужить ей оправданием. Например, в случае измены и тому подобное. Было бы, впрочем, абсолютно неуместно упрекать ее в возможной измене, поскольку указанные трудности наших отношений логически влияют и на нашу сексуальность. Вместо прежней радостной игры двух тел она становится, скорее, некой носительницей симптомов…

— Прекрати!

Наконец Оливер умолкает. Наступившая тишина мучительна.

— В какой гостинице вы живете? — спрашивает ОН из вежливости. — Вы здесь уже давно?

У него тихий, приятный голос.

— Мы живем на Корчуле, — отвечаю я и объясняю, что здесь мы задержались в ожидании парома.

— Я отвезу вас туда, здесь недалеко, — предлагает ОН.

Я вопросительно смотрю на Оливера, но тот лишь разводит руками. Делай что хочешь, означает его жест.

— Это было бы замечательно… — говорю я. — Но вы не меняете ради нас своих планов?

— Корчула у меня в плане, — говорит ОН.

— Тогда супер! — восклицаю я радостно.

Чувствую, как ко мне возвращается хорошее настроение.

— Я хочу сегодня вечером посмотреть Морешку, — добавляет ОН бесхитростно.

Я отвожу взгляд. Оливер усмехается. Внезапно напускает на себя бесшабашный вид (но меня, естественно, не проведешь).

— Знаете, что сказал Гёте? — обращается он одновременно ко мне и к НЕМУ. — В любой ситуации нет ничего более важного, чем появление третьего. Я видел друзей, братьев и сестер, любовников и супругов, чьи отношения благодаря случайному или преднамеренному появлению нового лица полностью изменились, чья ситуация полностью перевернулась…

На моих губах извиняющаяся улыбка.

— Вам надо бы знать, — говорю я в продолжение разговора, — что у Оливера уникальная склонность к преждевременной ревности…

В ответ ОН растерянно улыбается. Бабочки в моей утробе, трепеща крыльями, вспархивают. Оливер наблюдает за нами.

— Преждевременная ревность — логическая бессмыслица, замечает он сухо. — Напротив, ревность возникает всегда слишком поздно.