Ромейское царство

VII–IV столетия стали переломными в истории Ромейского царства. Времена изменились, и все изменилось с ними. Античный классический мир наконец умер. Перемены затронули основы экономической и духовной жизни ромейского общества, вызвали полную «перекалибровку» властных структур, покончили с отжившими формами, тормозившими развитие. Именно в этот период Православная Церковь пережила один из самых серьезных кризисов в ее истории — иконоборство. Теснимая со всех сторон врагами, особенно арабами, поглотившими почти половину территории и населения Империи, в буре внутренних и религиозных конфликтов, в ходе реформ и перестроек рождалась новая Византия — раннесредневековая греческая держава, которую в эту пору можно отнести к своеобразной зоне крестьянской свободы, где преобладала деревня. Тем не менее, она отличалась свежими силами, особым умонастроением, особой исторической памятью.

От той бурной эпохи до нас дошло немало противоречивых сведений, порождающих научные споры, разные толкования, поэтому VII–IX столетия получили у историков условное название «темные века». От этого слова веет чарами мрачности и таинственности, неким «зимним», что вообще долгое время связывали с понятием Средневековья. Его считали и до сих пор продолжают считать суровым и бесплодным временем, этакой «ночной эпохой истории». Эта эпоха действительно слабо изучена и во многом неясна. Но чем пристальнее и дольше вглядываешься в ее мрак, тем яснее проступают сквозь него обломки былой жизни и тем более поражает их величие, кипение страстей, накал борьбы, стремление выстоять, приспособится к рождению полного тревог, нового сурового мира, которое пронизывает всю раннесредневековую Романию.

§ 5. Перестройка Ромейской державы

В истории Византии VII — начало VIII вв. стали тревожным, трудным временем, когда само существование Империи было впервые поставлено под вопрос. Извне на государство ромеев и с Запада, и с Востока обрушилась серьезная опасность — сначала со стороны аваров, славян и персов, а затем, еще более грозная, со стороны неожиданно усилившихся арабов Аравийского полуострова. Вторжения, набеги врагов, нехватка людей в армии и вместе с тем переход к наследственной военной службе заставили византийцев создать новую схему организации войск, а, значит, изменить устаревшие административные структуры. В результате внутри общества свершилось глубокое преобразование, которое, по сути дела, придало стране новый облик. Облик бескрайней старой Римской империи с ее префектурами и провинциями окончательно сменился средневековой, сильно милитаризованной державой средних размеров, полной сил. Она стала в два раза меньше по занимаемой территории и еще меньше по доходам, но зато отличалась большей этнической однородностью и религиозной сплоченностью. Ромейское царство превратилось теперь в раннесредневековое, преимущественно греческое государство, население которого истово верило в заступничество Бога, святых и готово было, организовавшись в военно-административные округа, с оружием в руках отражать врагов.

Осенью 610 г. 36-летний Ираклий, сын одноименного правителя — экзарха Карфагена, встав во главе собранной в византийской северной Африке военной экспедиции, прибыл с внушительным флотом повстанцев к Константинополю и без особых усилий положил конец катастрофическому правлению жестокого тирана Фоки, к тому времени потерявшему всяческую поддержку в столице. Его сдал даже собственный зять, Крисп, которого незадачливый император назначил эпархом Города.

Притащенного за бороду, опозоренного узурпатора казнили мечом, затем отрубили правую руку, отрезали половые органы и все это повесили на шестах, а труп для большей острастки сожгли. В срочном порядке были казнены все приверженцы и близкие друзья Фоки. В тот же день новый император получил венец из рук Патриарха, а синклит и горожане приветствовали его как избавителя от произвола и анархии. После кратковременной гражданской войны место для новой династии оказалось расчищено и ее представители будут оставаться у власти более столетия, с 610 по 717 г.

Ираклий (610–641 гг.), худощавый, жилистый, золотовласый блондин с характерной «козлиной» бородкой, оказался человеком полным пламенной религиозной веры и неукротимой энергии, но впечатлительным и нервным, склонным к бурным подъемам и внезапным спадам. Он показал себя способным полководцем, хорошим администратором и просто храбрым солдатом, не раз отважно дравшимся в гуще врагов. Один из ведущих персидских полководцев, не в силах скрыть восхищение им, сказал ромею-перебежчику: «Посмотри на своего императора! Он боится стрел и дротиков не более, чем наковальня!». Ираклий стал первым государем со времен императора Феодосия Великого, который вновь лично командовал своими войсками. Духовный пастырь императора, Патриарх Сергий (610–638 гг.), поддерживал его в трудные минуты и словом, и делом, несмотря на то, что не одобрил второй брак Ираклия с его племянницей Мартиной. Когда остро встал вопрос, где взять деньги для армии, он в первый раз за всю историю ромеев не остановился даже перед выдачей драгоценной церковной утвари Великой церкви на нужды государства. Переплавленные сокровища должны были спасти христиан от персов.

Между тем ситуация на Востоке сложилась для византийцев столь безнадежно, что ее решение стало важнейшим вопросом жизни и смерти. Новый император, как и предсказал ему перед смертью Фока, тоже не сумел справиться с натиском персов. За короткий срок, в 614–619 гг. они овладели уже не только Палестиной, Сирией, но и процветающим Египтом, основным источником зерна для столицы Ромейского царства. В эти критические годы Византия стала терять богатейшие провинции, дававшие львиную долю налоговых поступлений. Поэтому в продолжение шести лет (622–628 гг.) Ираклий повел особенно напряженную войну с Персией. К тому времени «царь царей» Хосров II совершенно опустошил своими войсками Малую Азию, перекрыл горные проходы и нанес серьезный урон коммерческой деятельности ромеев. Собрав все силы, искусно маневрируя огромным 120-тысячным, хорошо подготовленным, обученным на полномасштабных тактических боевых учениях, патриотично настроенным экспедиционным войском, неся знаменитый оберег Империи — плат с нерукотворным образом Христа из Камулиан, император весной 623 г. перешел границу Сасанидского Ирана. Так начала отсчет беспримерная по длительности, усилиям и успешности персидская военная кампания ромеев.

В результате тяжелых, изнурительных походов, проводимых, к полной неожиданности врага, даже зимой, вдали от баз снабжения провиантом и подкреплениями, перевес, граничащий с чудом, оказался все же на стороне византийцев. Ираклий одержал ряд блестящих побед (на капподокийской возвышенности, на берегах армянского озера Ван и реки Евфрат, при Ниневии на Тигре и у ворот Ктесифона[63]) и потому вошел в легенды как спаситель Империи — первый крестоносец, боровшийся с «неверными».

Дело в том, что в 614 г. персы-огнепоклонники взяли Иерусалим, где перебили всех мужчин, а женщин и детей продали в рабство. Город был зверски разграблен, Иерусалимский патриарх Захария выслан, самые великие святыни христиан поруганы, храм Гроба Господня с громадно базиликой, построенные Константином I и его матерью Еленой, сожжены дотла вместе с большей частью других важнейших христианских святынь. Византия была ошеломлена этим чудовищным известием. Самое главное — одна из самых дорогих реликвий христианского мира, Святое Животворящее Древо, или Истинный (он же — Честный) Крест Господень, — тот самый, на котором, как верили христиане, был распят Иисус Христос, наряду с прочими реликвиями, имеющими отношение к Распятию, были увезены шахин-шахом в Ктесифон. Монофиситы же, жившие в Сирии и Палестине, вместе с евреями поддерживали персов. Во всем зримо виделся знак гнева Бога, отвернувшегося от Империи. Поэтому выступление ромейской армии против шахского Ирана в 622 г., которое имело предлогом возврат Истинного Креста, получило вид крестового похода. Успешными оказались и последующие военные действия василевса против персов и их владыки, в письмах к Ираклию всячески оскорблявшего и поносившего христианскую веру.

Чтобы добиться перелома в борьбе в свою пользу, шахин-шах Хосров распорядился провести тотальный призыв в армию всех мужчин, включая иностранцев, и пошел на союз с полчищами авар и славян, разлившихся к тому времени по всему Балканскому полуострову. Но даже это не принесло результата. Десятидневная осада Константинополя летом 626 г. и попытка общего штурма города с применением множества камнеметов и дюжины огромных передвижных осадных башен, покрытых для защиты шкурами, закончились полным провалом из-за разгрома в бухте Золотой Рог славянской флотилии из плотов и ладей-долбленок, по-гречески моноксилов — дословно «однодревок». Начавшиеся среди врагов заразная эпидемия, падеж лошадей, голод, привели их в замешательство, увеличили потери и заставили отступить. Призвав на помощь небесные силы и устроив всенощные бдения, Константинопольский патриарх Сергий, лично возглавивший торжественную многолюдную церковную процессию, обошел стены осажденного города с иконами Нерукотворного Спаса и Богородицы — признанной покровительницей Константинополя. Кроме того, стараясь ободрить народ, он приказал написать образ Девы Марии с Младенцем на всех воротах столицы. Религиозный энтузиазм населения был доведен, как никогда ранее, до состояния неистовства. Казалось, сами силы небесные стали на сторону ромеев, на сей раз показавших редкостный пример единодушия и решимости в борьбе. Опытный гарнизон столицы, несмотря на отсутствие Ираклия, находившегося с армией на Кавказе, отбил все атаки врага. Некоторые исследователи считают, что слова, открывающие прославленный религиозный процессионный гимн — Акафист Богородицы, повествуют именно об этой грандиозной победе.

С этого рокового для авар крупного поражения ускорился распад грабительского Аварского каганата, который к концу следующего столетия исчез без следа. Чтобы сделать этот процесс еще интенсивнее, Ираклий разрешил поселиться на северо-западе Балканского полуострова пришедшим из-за Карпат славянским племенам сербов и хорватов. Пользуясь упадком могущества своих старых хозяев-аваров, западные славяне, венеды или венды, возглавляемые франкским купцом Само, ставшим их князем, создали на землях Моравы свое собственное государство, хотя едва ли можно считать его полностью славянским. Кроме того, в степях северо-восточного Причерноморья сложился крупный союз протоболгар во главе с их прославленными вождями Орханом и его преемником, племянником Кувратом. Окрещенные и удостоенные титулов патрикия, они приняли сторону императора ромеев в борьбе с аварами. Правда, Великой Болгарии придется просуществовать недолго, но об этом никто из современников не знал.

Иран же раздирала вражда несториан и огнепоклонников, сторонников зороастризма, борьба разных клик персидской знати за власть. Спровоцировав дворцовый переворот в Ктесифоне, Ираклий избавился от своего непримиримого соперника-шаха и стал посредником в споре о наследовании шахского престола. Впавшего в безумие Хосрова умертвили его же подданные, бросив в крепость со зловещим названием «Башня Тьмы», а затем расстреляли из лука, перед этим заставив несчастного смотреть как его детей убивают у него на глазах. Уже в 628 г. окончательно разгромленные персы и их новый шахин-шах Кавад-Широе пошли на заключение унизительного мира с ромеями.

Это был высочайший триумф правления Ираклия, одержавшего неоспоримый верх. Ромейское царство получило огромную контрибуцию, вернуло себе Армению, Месопотамию, Сирию, Палестину и Египет. Система лимитанов и пограничных гарнизонов была восстановлена. Победа имела не только военно-стратегическое, но и огромное духовно-нравственное значение. Увезенная из Иерусалима святыня — Древо Креста Господня и другие реликвии вновь оказались в руках ромеев. Они были возвращены на место, а иудеи, пошедшие на сотрудничество с персами, наказаны. Для государства, в котором религия играла такую существенную роль, это было событием величайшей важности. Ираклия даже признали мессией и святым. Он раздал богатые дары константинопольцам и сторицей возместил сделанные ранее займы. Самое главное, могущество давнего врага Ромейского царства было полностью подорвано. Сын шаха, наследник престола, был объявлен рабом византийского императора, который стал его опекуном. Сил ромеев, прочности их военных структур оказалось достаточно, чтобы выйти победителями из этой последней «великой войны античности» и в то же время первой, по сути, типично средневековой войны, напоминающей позднейшие Крестовые походы. Надломленный тяжелыми потерями, Сасанидский Иран погряз в смутах, переворотах и практически прекратил свое существование как независимое государство. Оба противника — персы и авары, перед которыми Византия недавно трепетала, лежали поверженными. Сербы и хорваты признали верховную власть византийского императора и ситуация на Балканах тоже значительно облегчилась.

Год, когда начался победоносный поход ромеев на Восток, роковым образом совпал с годом Хиджры — по-арабски «Исхода». В то самое время, когда Ираклий сумел раз и навсегда избавить Ромейское царство от персидской и аварской угрозы, около юго-восточной границы Империи произошло удивительное, неожиданное событие — стремительное объединение ранее веривших в языческих богов, разрозненных, враждовавших арабских кочевых племен под знаменем новой веры — ислама, что означает дословно «повиновение», «покорность», «предание себя Богу», подчинение воле единого Создателя — Аллаха, как по-арабски звучало слово Бог.

Новая религия вобрала в себя элементы иудаизма, христианства и ханифизма — арабского единобожия. Она была принесена еще недавно никому не ведомым выходцем из племени курайш Мухаммедом (Мухаммадом), сыном Абдаллаха (ок. 570–632 гг.). Это был небогатый, неграмотный, страдавший эпилепсией торговец-караванщик из крупного торгового караванного города и общеарабского религиозного центра Мекки на территории нынешней Саудовской Аравии. В 610 г. он заявил о себе как о Пророке, посланнике новой веры в единого Бога, которую должен был принять весь мир. Великолепию пышного, сложного церковного Православия с его личным опытом общения с Богом ислам предлагал гораздо более скромное, несложное богослужение, которое мог исполнять всякий, лишь бы было видно солнце, прямой контакт с Богом, которого уже с IV в. арабские аскеты — ханифы стали звать Аллах. Главным было соблюдение внешнего закона — шариата, сформированного на базе продиктованной Мухаммедом священной книги — Корана, хадисов — преданий, а также мнения знатоков фикха — религиозно-правовой мысли. Вдохновленные идеями ислама и, еще больше, вполне мирскими целями невиданного материального обогащения, захвата новых земель и покорения их «неверного» населения, арабы почти мгновенно сплотились и, вырвавшись из песков пустыни под черным знаменем Пророка, с пугающей скоростью перешли в мощное наступление против своих соседей.

Исповедовавшие ислам назвали себя мусульмане (муслимы), то есть «покорные», «отдавшие (заручившие) себя Аллаху». Они были готовы умереть за свою веру и были убеждены, что смерть в бою против «неверных» поможет им сразу вознести дух на Небеса, где их ожидают вполне земные, плотские утехи и наслаждения. Самое главное, пока этого не произошло, их ждала привлекательная возможность наживы и обогащения: воины получали 4/5 военной добычи, три доли — всадник и одну долю — пехотинец. Теперь весь мир резко распался для них по признаку веры на две зоны: Дар уль-Ислам, «территорию ислама», и Дар-уль-куфр, «территорию неверия», или Дар уль-Харб, «территорию войны». Начался отсчет новой эры в истории человечества, а, значит, и истории ромеев.

Арабы, или как их называли в Европе — сарацины, быстро создали превосходную, воинственную, выносливую, дисциплинированную армию из добровольцев-кочевников, бедуинов — дословно «пустынников», а когда добыча увеличилась, то и из наемников (ахабишей), включавших представителей разных племен, чужеземцев и даже не мусульман. Эта арабская армия состояла преимущественно из пехоты, но очень скоро, наряду с ней, появилось постепенно все более растущее верховое войско, для чего арабы пересели с привычных им верблюдов на коней. При этом, чтобы не отстать от ураганного темпа конницы, пехоту тоже сажали на коней и верблюдов со специальными седлами. К слову, верблюды играли еще и роль своеобразных водных резервуаров впрок: когда воды во время перехода не хватало, часть их резали, поскольку содержимым желудка одного верблюда можно было напоить восемь-десять лошадей, а мясо пустить на прокорм воинов.

Со временем прекрасно организованный боевой строй арабских войск стал насчитывать, как правило, четыре линии. Первая — «Утро псового лая» — называлась так потому, что первой начинала битву, осыпая врагов стрелами конных лучников, словно дразнила их, выманивала, чтобы заставить расстроить ряды. Вторая линия называлась «День помощи». Она как бы подпирала сзади конных лучников и состояла из тяжеловооруженных всадников-копьеносцев, одетых в железные нагрудники, кольчуги, шлемы. Тяжелая конница обрушивалась на врага, когда его ряды смешивались под ливнем стрел конных лучников. Но если «День помощи» не сокрушал врага, вся конница расходилась в стороны и пропускала вперед третью линию — «Вечер потрясения». Пешие ратники «Вечера потрясения» стояли стеной, опустившись на колено и прикрывшись щитами. Древки своих копий они вонзали в землю, а острия наклоняли в сторону врага. Враг терял последние силы, пробиваясь через эту колючую изгородь, тогда как панцирная конница не давала ему покоя. И наконец, позади всех, на некотором удалении, ждала своего часа последняя конная боевая линия, которую арабы называли «Знамя Пророка». Она, будто духи, возникающие из песчаной бури, вмешивалась в битву в решительный миг, чтобы переломить сражение в свою пользу. Именно маневренность, мобильность и хорошая управляемость в скором времени сделали спаянную племенным родством арабскую армию почти непобедимой. Она не тащила за собой громоздкие обозы и могла быстро перемещаться на очень большие расстояния, наносить стремительные удары на флангах и расстраивать ряды врагов. Все это давало ей тактический перевес над противником, не знавшим таких преимуществ.

В 632 г. в аравийской Медине умер от лихорадки Мухаммед, единственный в истории человек, который был одновременно и Пророком, и поэтом, и завоевателем, и зачинателем будущей невиданной империи. Задуманный им большой завоевательный поход в ромейские провинции и против союзников Византии арабам пришлось отложить. Но уже через два года сильная, хотя еще и не накопившая боевого опыта армия первого избранного у мусульман халифа (наследника) — предводителя правоверных, общительного, знающего Абу Бакра (632–634 гг.), тестя Мухаммеда, вторглась в южную Сирию — богатейшую византийскую провинцию, всего лишь пять лет назад отбитую ромеями у персов в ходе ожесточенной войны. Арабы теперь блокировали, осаждали такие знаковые города как Бусра (Бостра), Дамаск, Эмесса, Пелла, Скифополь и учились брать их. Запустевшая византийская оборона во всем регионе оказалась разорвана в клочья. Ромейские власти, пренебрегшие новым противником, который представлялся им лишь трусливыми бандами грабителей, а еще более успокоенные прежними масштабными блистательными победами, недооценили опасность со стороны Аравии, не выделили должного количества войск, не обеспечили вовремя золотом своих союзников из числа провизантийских или нейтральных арабских племен и тем оттолкнули их.

После капитуляции осенью 635 г. Дамаска — древней столицы Сирии, крупного, хорошо укрепленного, богатого города и важнейшего рынка, расположенного на перекрестке дорог, ведущих от Евфрата в Египет, большинство остальных сирийских городов сдались добровольно, то есть были подчинены, важно подчеркнуть, мирным путем, через переговоры и подписание клятвенных договоров с жителями «о неприкосновенности их жизни, их имущества, их церквей и крестов». Ведь на помощь Ромейского царства не приходилось рассчитывать.

Объяснение случившихся неудач ромеев следует искать прежде всего в том, что на местных жителей приграничных областей невозможно было положиться. Обескровленные предыдущими поборами византийских властей, они крайне неохотно поставляли припасы ромейским войскам, шумели по ночам, провоцировали тревогу, полагая, что лучше договориться по доброму с арабами, чем быть разоренными ими. Ромейские и армянские командующие спорили, интриговали, вели несогласованные действия, не имели связи, а воинские дисциплина и моральный дух падали, особенно среди многочисленных, но недостаточно обученных новобранцев, составлявших значительную часть разноэтничного и разнокультурного византийского войска. В такой ситуации обе противоборствующие стороны готовились к самой крупной по своему масштабу генеральной битве, вооружая, стягивая силы и маневрируя.

В палящем августе 636 г., в жесточайшую песчаную бурю, в кровавом, продолжавшемся двое суток сражении возле Джабии, богатого селения союзных ромеям палестинских арабов-гассанидов на реке Ярмук, к востоку от палестинской Галилеи, мусульманская армия наголову разгромила превосходившее по численности византийское войско, вероятно, достигавшее более двадцати тысяч человек, включая гассанидов. Арабская конница заранее учла особенности неровной, сильно изрезанной местности на слишком растянутом ромейском фронте. Искусно маневрируя, она сумела нанести мощный фланговый удар и забрать инициативу в свои руки. Сильный ветер с песком из пустыни, дувший ромеям в лицо, слепил, ослаблял полет их стел, и наоборот, помогал арабам, будто духи Ада налетавших из мглы клубов пыли. Не спасла даже команда сковать каждый десяток тяжеловооруженных воинов общей цепью, чтобы удержать их в шеренге. Те, кто не полег на месте, в большинстве погибли в ходе беспощадного преследования. Арабский командующий Ибн аль-Джаррах запретил брать в плен. После этого катастрофического поражения в регионе больше не осталось боеспособных полевых имперских армий и его завоевание арабами было предопределено.

Поняв, что в ближайшее время утерянное не вернуть, Ираклий, по словам сирийского историка, в отчаянии воскликнул: «Сазо, Сирия!», что значило: «Оставайся с миром, Сирия!», и разрешил своим воинам все брать и грабить, как будто для него эта цветущая земля уже принадлежала врагам. Не располагая резервами, он был вынужден отдать приказ отвести остатки деморализованной ромейской армии в центральную и западную Малую Азию и всячески уклоняться от сражений, сосредоточившись на глухой обороне и выжидая момента для сокрушительного ответного удара, подобного тому, что в свое время ему удалось нанести Персии.

Собственно, именно катастрофические арабские завоевания вынудили ромеев начать реорганизацию армии и систему военной тактики. Даже солдаты из элитных столичных подразделений были переформированы в рамках очень изменившихся экономических и стратегических условий и рассеяны по провинциальным гарнизонам в различных районах, так что эти регионы, занятые тем или иным военным подразделением, получали наименование по этому подразделению. Области, в которых их расквартировали, отныне обязаны были обеспечивать солдат всем необходимым. Часть крещенных гассанидов-монофиситов, несмотря на то, что были арабами, не пожелали примкнуть к победителям и ушли вглубь Каппадокии. Однако мало кто на Востоке остался лоялен к Константинополю. Сказались гонения по религиозным вопросам, плоды прежней ромейской политики по выколачиванию налогов и препятствиям в торговле с теми же арабами, доходившими до грабежа караванов и захвата контроля над торговыми путями.

В 637 г. халиф Омар (Умар) ибн аль-Хаттаб (634–644 гг), еще один тесть Мухаммеда, мудрый и справедливый, простой и скромный человек, толерантный к иноверцам, въехал верхом на верблюде в завоеванный Иерусалим — важнейший религиозный центр иудеев, христиан, а теперь и мусульман, удивив жителей бедностью своей одежды, состоявшей из одной черной шерстяной рубахи-галабии. Святая Земля, героически отвоеванная ромеями у персов, вновь оказалась в чужих руках, а позднее, на построенном иерусалимском Куполе Скалы — мечети на месте вознесения Пророка Мухаммеда появилась надменная надпись, гласившая, что Иисус, сын Марии, тоже был только Пророком и христиане не должны никак иначе его называть и тем более считать Богом в отличие от Аллаха.

Натиск арабов не смогли остановить ни смертоносная пандемия чумы, унесшая многие тысячи жизней мусульман, ни «год пепла» — 639 г., поразивший страшной засухой саму Аравию, ни внутренние распри, мятежи. Буквально за несколько месяцев с ошеломляющей быстротой было завоевано все, что оставалось от ранее разгромленной ромеями, изувеченной Персии. Через десять лет ее последний бесприютный шах Йездигер III был убит кем то из местных жителей, соблазнившемся деньгами, а еще через десять лет персы были обращены в мусульманство. В 638 г. пала восточная жемчужина ромейской короны — Антиохия Сирийская. Затем наступила очередь Месопотамии и византийской Армении, в южных областях которой были размещены арабские гарнизоны. Армянский царь вынужден был поставлять оккупантам вспомогательные силы, хотя и при условии, что они не будут использованы против византийцев. Египет, житница Ромейского царства, основной поставщик зерна и оливкового масла, невзирая на сопротивление небольшой армии, капитулировал к концу 641 г. В дальнейшем, по сути дела, он был предан местным монофиситским Патриархом Вениамином, призвавшим коптов восстать против халкидонитов и забрать их церкви. Арабы гарантировали мир и неприкосновенность храмов при условии уплаты 13 000 серебряных динаров дани (по два динара с каждого мужчины), брали 200 заложников и давали возможность желающим беспрепятственно покинуть Александрию. Вместе с эвакуировавшимися войсками покидавшие город ромеи с тоской смотрели с палуб уходивших кораблей на навсегда скрывавшиеся берега родины. С ее потерей заканчивался «золотой век» ранней Византии. Через несколько лет, после неудачной попытки ромейского морского десанта вернуть Александрию и мятежа части местного населения, недовольного податным гнетом завоевателей, арабы, занявшие непримиримую позицию по отношению к египтянам-христианам, сравняли стены города с землей со стороны суши, а столицу Египта перенесли в Аль Фустат, дословно с арабского «лагерь», — маленькое, бедное, но зато привычное воинам-кочевникам поселение у пирамид в Гизе, что позже станет великолепным, громадным Аль-Кахиром — Каиром, дословно «Победоносным».

В 641 г. вконец удрученный роковыми неудачами, интригами императрицы Мартины и своих детей от первого и второго брака, сломленный морально, погруженный в меланхолию, с больной душой и раздутым, почти парализованным от водянки телом, в самом жалком положении умер великий победитель Персии, все же отдаливший нашествие с Востока от Европы. Его противник Омар, будучи зарезан во время молитвы персидским рабом-христианином, пережил Ираклия на три года. Избранный халифом пожилой и пассивный Осман (Усман) ибн Аффан (644–656 гг.), представитель относившегося к курайшам известного рода Омейадов, был большой любитель благовоний, породистых лошадей и молоденьких рабынь, но при нем завоевания по инерции все же продолжались — как снег весной постепенно таяли богатые владения византийцев в северной Африке, была подорвана вековая монополия Ромейского царства на море.

Преемники василевса Ираклия, его внук Константин II, он же Констант Погонат («Бородач») (641–668 гг.), и правнук Константин IV (668–685 гг.), тоже были людьми способными, властными, своевольными, решительными, храбрыми, даже жестокими, но и им не удалось кардинально поправить положение. Казалось, востоку Ромейского царства приходил конец, поэтому взоры правителей ромеев все чаще обращались к тому, что осталось на западе.

Чрезмерно увлекшись устройством дел в Италии и «Старом Риме», позабыв о нелюбимом им Константинополе, покидая который Констант Бородач удостоил лишь плевка, своенравный император стал жертвой заговора: он был убит мыльницей в бане сицилийских Сиракуз одним из своих служителей, упустив момент разногласий у арабов. Это был последний византийский император, который посетил Рим, и жил там как полноправный государь в 663 г. Он едва не перекроил историю Европы, собираясь, укрепившись на Балканском и Апеннинском полуостровах, порвать с Константинополем и вновь перенести столицу на Запад, на сей раз в Сиракузы, защитить Италию, Сицилию и африканские владения от лангобардов и арабов, ибо считал Империю на Востоке если не до конца утраченной, то под смертельной угрозой. Этот факт особенно ярко указывает на катастрофичность сложившегося положения.

К тому времени, использовав брошенные ромеями арсеналы и начав собственное строительство кораблей, арабы энергично напали на основные военно-морские базы Ромейского царства — острова Кипр и Родос. Целясь на притягивавший своими колоссальными богатствами Константинополь, они овладели также эгейским островом Кос. Императорский флот оказался разгромлен уже в 655 г. в первом же крупном морском сражении — знаменитой «битве мачт» между христианами и мусульманами у южных, ликийских берегов Малой Азии. До глубокой ночи здесь длилась жестокая абордажная рукопашная схватка, в которой ромеи понесли огромные потери, усугубленные начавшимся штормом. Поскольку на захваченном флагманском корабле византийцев был убит человек, переодетый в царские одежды, ликующие арабы решили, что покончили с самим Константом Погонатом.

Враги уже вынашивали идею объединения земель поверженной Персии и захватываемой Византии, надеясь занять место христианской Империи. Роковую ситуацию спасла смерть любвеобильного халифа Османа, который, столкнувшись с мятежами, оказался зарезан повстанцами в 656 г. в своем доме в Медине — «Городе Пророка». Вслед за этим вспыхнула выгодная для византийцев тяжкая междоусобная, гражданская война — фитна между кузеном и зятем Пророка Али ибн Абу-Талибом, мужем Фатимы, известном своей жестокостью, и военным наместником Сирии, хитрым Муавией ибн Суфьяном, обвинившем Али в причастности к убийству халифа. В итоге через пять лет Али был убит одним из фанатичных мусульман-экстремистов, Муавия захватил престол и перенес столицу арабского мира из мрачной, пыльной Медины — изначального центра мусульманской общины в роскошный сирийский Дамаск, где, по словам арабского историка, «…устроил и сокровищницы свои для денег». Он обеспечил преемство власти для своего сына Язида и тем самым по настоящему основал славную воинственную династию Омейадов, которая просуществовала в течение следующих восьмидесяти лет.

Тем не менее, эта борьба возродила прежние родо-племенные распри, осложнила их новыми обидами и противоречиями, усилила религиозную рознь арабов, навсегда разделивших мусульманский мир на ортодоксов — суннитов, принявших Муавию как халифа, и на сторонников Али (по арабски «ши’а Али») и его погибших двух сыновей — непримиримых, фанатичных шиитов, которые не признали право на руководство мусульманской общиной за потомками Муавии.

Но мусульмане, несмотря на внутренние осложнения, фитну 656–661 гг., упрямо продолжали двигаться по восточному и южному Средиземноморью, подобно гигантской волне, затапливающей все на всем пути (Карта 2). Если до этого, по выражению современника, «границы империи, подобно статуям императоров, казались навечно сделанными из бронзы и мрамора», то теперь все «видели империю униженной», а половину ее земель потерянными.

В чем причины столь удивительных успехов арабов, сумевших смести все на своем пути и буквально за два-три поколения создать гигантскую державу, поражающую воображение? Перевес в вооружении? Но его не было: вооружение арабов было сравнительно простым и уступало вооружению ромеев и персов, поступавшему к ним в виде военных трофеев. У них не было даже осадной техники, которую они лишь со временем заимствовала у противников, как и штурмовые навыки. Да и количественно силы воюющих сторон были примерно одинаковыми — по 20–30 тысяч воинов.

Может быть, их противники были в упадке? Но этого не скажешь, по крайней мере, в отношении Ромейского царства, которое только что сумело сломать хребет сильному, грозному врагу, получило контрибуцию, вернуло взятое в долг, да и богатая добыча, захваченная арабами у византийцев, сама по себе показательна и не свидетельствует в пользу полного истощения ромеев.

Ислам? Едва ли он мог сразу стать притягательным знаменем побед. Следует учесть, что в начале арабских завоеваний общая масса завоевателей в значительной мере предавалась многобожию, оставалась языческой, поначалу не знала ни священной книги мусульман — Корана, ни его существенных предписаний и даже не питала симпатий к исламу, временами отрекалась от него, являясь мусульманской лишь формально. Ислам был только стимулом, объединяющим фактором в завоеваниях. Причем идея распространения ислама на весь мир пришла к арабам гораздо позже, как доказательство правомерности арабских завоеваний. Причина их успешности крылась, видимо, в другом.

Нет сомнений, что прежде всего арабы крайне удачно воспользовались битвой не на жизнь, а на смерть своих основных соперников, Персии и Византии, препятствовавших объединению арабских племен и в свою очередь разъединенных. Но еще более важно, что этнические противоречия и вражда между христанами разных толков внесли самый существенный вклад в победу арабов, которые своим господством, как ни странно, примирили враждующих, поставив их в одинаковое положение. Во всяком случае, гонения официального Константинополя несомненно «помогли» еретикам восточных провинций отнестись к чужой вере с меньшей непримиримостью, чем к императорам-гонителям.

Кроме того, сказались экономические ошибки византийцев и преимущества географического положения Аравийского полуострова, который населявшие его племена метко называли «Джазират-ал-араб» — «Остров арабов». Ромейские власти отрезали этот «остров» от внешней торговли, они сами и их союзники из местных окрещенных племен грабили караваны, а это не могло не вызвать недовольства тех, на кого византийцы смотрели как на полудиких варваров. Между тем население захваченных этими варварами областей уже давно питало идеи отделения от Ромейской империи и нередко встречало арабов как освободителей. Недаром здесь бытовала крылатая фраза: «Бог мести послал арабов, чтобы освободить нас от жестокости римлян». Последняя крылась прежде всего в налоговом гнете, который завоеватели поначалу весьма дальновидно ослабили.

Они предлагали своим противникам сам собой напрашивавшийся выбор: или биться насмерть, или принять ислам, или стать зимми (араб. ахл-ал-зимма — «людьми договора»), то есть покоренными, но не принявшими ислам. В последнем случае они обязывались отдавать харадж (от араб. «все, что прорастает») — подать с «земли и людей», то есть поземельный налог, а также еще один налог — джизью (араб. «вознаграждение»), которая являлась выкупом «неверных» за возможность безопасно жить в «краю мусульман» (даруль ислам). Учитывая, что размеры подати и выкупа — вознаграждения поначалу определяли сами покоренные и они были невелики в сравнении с выжимавшими все соки византийской и персидской налоговыми системами, выбор был очевиден — откупившись сравнительно небольшой суммой, можно было сохранить главное — жизнь, имущество и веру. К примеру, джизья, о которой договорились в 635 г. жители сданного арабам богатого Дамаска, по разным сведениям, колебалась от одного до четырех динаров с мужчины и одного джираба зерна (около 23 кг.) с джариба земли (около полутора соток). Более того, если верить арабским источникам, арабы иногда возвращали полученную джизью, когда, вынужденные отступать перед переходившими в контрнаступления ромеями, не в состоянии были удержать захваченные центры. Несомненно, такие случаи, о которых ширилась молва, еще более склоняли к ним сердца местного населения, когда оно сравнивало «врагов» с вернувшимися «родными» ромейскими властями, тут же начинавшими вновь драть три шкуры с бедных подданных и жестко требовать недоимки. Лишь со временем размеры джизьи и хараджа стали расти, иногда достигая половины дохода плативших, но для сдавшихся на милость победителей было уже поздно сетовать и горевать. Политико-экономическая игра была сделана.

Тем более утешало то, что вначале арабы сравнительно мягко относились к населению покоренных областей и демонстрировали исключительную способность адаптироваться к обстоятельствам. Зачастую, не мудрствуя, они использовали византийскую систему местного управления, лишь постепенно ее арабизируя, привлекали жителей в органы государственной власти, настойчиво насаждая арабский язык. Знание последнего поневоле стало условием жизненного успеха. Нельзя было стать мусульманином не зная Корана, а языком Корана был арабский. Собственная арабская монета, динар, во многом была сделана похожей на ромейский солид, с которым она удачно стала соперничать.

Следует учесть, что для раннего ислама с его ревностным единобожием была характерна значительная веротерпимость к христианам и иудеям, как к указанным в Коране «людям Писания» (ахл ал-китаб), тоже монотеистам, которые, подразумевалось, рано или поздно примут ислам. Религиозная мягкость, веротерпимость арабов стала одной из главных причин их быстрого продвижения по завоеванным территориям, поскольку этой веротерпимости не было в Ромейском царстве, где официальная Церковь вела бескомпромиссную борьбу не только против иудеев, время от времени требуя их Крещения, но и против христиан — монофиситов — сирийцев, коптов и других коренных жителей тех районов, которые со временем захватили арабы. Как заметил крупный востоковед, академик Василий Бартольд: «Римской нетерпимости был противопоставлен принцип равенства всех вероучений на Востоке». Поэтому последствия местного сепаратизма Сирии и Египта, давних религиозных разногласий Империи с монофиситами сказались в полной мере, тем более, что арабы не покровительствовали официальной Церкви — Церкви халкидонитов, приверженцы которой в бывших византийских восточных провинциях презрительно назывались мелькитами, то есть сторонниками малько, по-сирийски императора, царя. Вероучительная ненависть была столь сильна, что монофиситы Востока видели врагов не в арабах, а в непримиримых «царских христианах» — халкидонитах. Не лучше к последним относились и преследуемые при Ираклии евреи-иудеи, которых этот василевс желал окрестить. Понятно, почему они горячо клялись Торой, «…что правитель Ираклия только в таком случае вступит в город, если мы будем побеждены и выбьемся из сил».

Наконец, не исключено, что причины случившегося отчасти можно видеть и в изменении климата, и в определенном демографическом взрыве на Аравийском полуострове, что привело к массовой перекочевке бедуинов за пределы Аравии и вызвало мусульманский «Потоп».

Так или иначе, ведомые религиозными призывами и идеей священной войны, мусульмане, мудро действуя всеми возможными способами, добились феноменальных, ошеломляющих успехов в распространении своей религии. Достаточно заметить, что христианство шло к таким результатам почти четыреста лет! Ислам оказался вероучением простым и понятным для людей, давно принявших идею единобожия. Его принятие давало конкретные экономические льготы. Мусульмане платили в казну только ушр — десятину своих доходов. На этом фоне харадж и джизья были в несколько раз больше. Очень важно, что исламизация проходила добровольно, без насилия со стороны государства. С другой стороны, ограничения, накладываемые на неверных, безоружных «покровительствуемых» граждан второго сорта, зимми, были малы — не так уж трудно было не быть военнообязанными, не ездить на лошадях, а использовать взамен мулов или ослов, или строить свои святилища не выше мечетей. Хуже был моральный прессинг со стороны победителей, единственных носителей истинной веры. Исламизация и арабизация постепенно пропитывали собой этот новый мир, большая часть которого была отвоевана у ромеев и принесла каждому арабскому воину колоссальную добычу, опять таки, надо заметить, справедливо разделенную.

Обосновавшись в Дамаске, халифы из рода Омейадов почти ежегодно предпринимали грабительские рейды вглубь Малой Азии, особенно в ее юго-восточные области, двигаясь от крутых гор Тавра, где теперь проходила условная византийско-арабская граница. Чаще всего маршрут арабских вторжений мечом пронзал ромейские малоазийские города Аморий, Дорилеум, Ираклию Понтийскую, достигая иногда областей южного Понта и даже Халкидона напротив Константинополя, в опасной близости от столицы ромеев. Набеги следовали с регулярностью сезонных ветров. Страх ромеев перед тем, что арабы рано или поздно окончательно завоюют страну, обратился чуть ли не в наследственную манию.

К концу VII в. на землях Месопотамии, Сирии и южномалоазийской Киликии приверженцы Пророка создали особый укрепленный, протяженный, пограничный административный район — иклим-ас-сугур. Именно здесь и перед ним, на опустошенных, «ничейных» землях юго-востока Малой Азии — «территории войны», столетиями шла самая ожесточенная борьба, но именно создание ас-сугура указывает, что ромеи были не только оборонявшейся стороной, придерживавшейся исключительно стратегии сдерживания. Они сами то и дело предпринимали ответные рейды. Со временем война превратилась в такое же регулярное сезонное занятие как сев или сбор урожая. Почти ежегодно, если было все спокойно внутри Халифата, весной (не позже 11 мая, чтобы поспеть к уборке зерна), арабы собирали войска в пограничных округах Сирии для очередного набега. Будто заведенный механизм, они были в «подбрюшье» ромейской Малой Азии, порой углубляясь на север, будто нож в масло, вплоть до берегов Черного моря и Босфора.

Крупные военные походы мусульмане предпринимали очень редко: они не окупали затраты. Тем не менее, в течение семи лет, около 670–678 гг., войска халифа Муавии, сумевшего ликвидировать смуту в Халифате, впервые решились грозить самой столице Византии, падение которой открыло бы захватчикам путь в Европу. В конечном итоге, собрав гигантские силы, способные сражаться как на суше, так и на море, халиф предпринял ее осаду. Она оказалась самой страшной из всех осад, перенесенных константинопольцами. Понимая, что взять Константинополь можно только одновременным сухопутно-морским ударом, арабы, наняв в сирийских портах множество корабельных экипажей, блокировали столицу Ромейского царства большим флотом со стороны Мраморного моря, а к сухопутным стенам доставили массивные осадные орудия и огромные катапульты, но тщетно: преодолеть хорошо продуманную систему фортификационных сооружений не удалось, город выстоял, более того, даже не испытал голода. Припасы удавалось доставлять из соседней балканской Фракии, а, возможно, по морю, с Крымского полуострова.

Крупной удачей для византийцев стало сожжение многих арабских судов, сосредоточенных на зимовку у Кизика, «жидким огнем» — по-гречески «пир иргос», самым истребительным оружием до появления в XIV в. пороха и пушек. Стремительно вылетающее, грохочущее пламя из пневматических устройств на носах приблизившихся почти вплотную ромейских судов слепило огненными вспышками, дым застилал небо, пары и газы душили охваченных ужасом моряков на арабских судах, казалось, горело само море.

Достоверно известно всего пять фактов о пресловутом «жидком огне». Одно из первых упоминаний этого легендарного гениального оружия в византийских письменных источниках относится к VI в. С его помощью был уничтожен флот бунтовщика Виталиана, предводителя варваров-федератов в Мёзии и Фракии. Он восстал в 513 г. против императора Анастасия Дикора. Префект претория Марин Сириец, сжегший мятежный флот, получил необходимую для этого огнесмесь в виде некоего самовоспламеняющегося порошка серы — «божественного апирона» от знаменитого философа Прокла Афинского. Но по другой, более распространенной с начала IX в. версии, собственно «жидкий огонь» был изобретен в Константинополе беженцем из сирийского Гелиополя (теперь Баальбек в нынешнем Ливане), строителем (зодчим) Каллиником, незадолго до конца первой осады Константинополя арабами. Вместе с тем Патриарх яковитов Михаил Сириец утверждал в написанной им в XII в. «Хронике», что Каллиник, которого он называл «плотником», впервые применил свое изобретение, называемое «нафт» («нефть» по-арабски) еще до этого, в Ликии, на юго-востоке Малой Азии, где с его помощью были сожжены стоявшие в море суда со всеми людьми на борту.

«Пир иргос», вероятно, он же «фалассион пир» — «морской огонь», «военный огонь», «мидийский огонь», представлял собой легко воспламенявшуюся клейкую смесь, очевидно, из фракций сырой, то есть неочищенной нефти, горючих растительных масел с непременным и очень важным для эффективности вязким, клейким загустителем, скорее всего, смолой, которая, в отличие от нефти, легко воспламенялась и резко повышала температуру горения. Именно этим объяснимо ее сильное поражающее действие и способность прилипать, «приклеиваться» к предметам. Попадая в цель, будь то деревянные борта, палуба корабля, осадная машина или толпа воинов, она как бы облепляла ее, быстро расползаясь во все стороны.

Различные огнесмеси на основе нефти и истолченной в порошок смолы метали из передвижных, установленных на колесах катапульт в глиняных сосудах с подожженными фитилями, тлеющей ветошью. Разбиваясь, они взрывались испепеляющим пламенем.

Со временем для «жидкого огня» стали использовать огнеметы — специальные бронзовые трубы — сифоны, иногда сделанные в виде бронзовых чудовищ с разинутыми пастями. Они, в соответствии с указаниями знаменитого александрийского инженера I в. Герона Механика, написавшего трактат «Пневматика», были подсоединены трубками к наглухо закрытым, герметичным бронзовым резервуарам-котлам, в которых жаровнями разогревали огнесмесь, под давлением накачивая поршнем или насосом-помпой воздух (принцип действия водяного пистолета). В необходимый момент, открыв кран, можно было выстрелить разогретую жидкость через наконечник. Сифонатору — высококвалифицированному специалисту по обслуживанию приспособления для метания горючей смеси достаточно было поднести к ней факел, чтобы вылетевшие кипящие капли превратилась в ревущий столб пламени, устремленный на врага. Для того, чтобы защитить руки от возможных ожогов, сифонатор имел трубчатые щитки-поручи. В целом же, за действие огнеметных сифонов отвечал мастер-протоелат, который был одновременно главой гребцов на судне.

По словам хрониста Феофана, «огненосными горшками» снабжали огромные двухпалубные суда, а «огненными сифонами» — быстрые, легко маневренные «сифонофорные» корабли. Во время боя, когда суда подходили предельно близко или вплотную, противника забрасывали этими горшками и поливали из сифонов горящей жидкостью, которая горела даже в воде. Погасить адский огонь можно было засыпав песком, землей, закрыть сырыми кожами, чтобы лишить очаг возгорания кислорода, либо залить уксусом или мочой. Запасы этих жидкостей с целью противопожарной безопасности держали в глиняных бочках — пифосах неподалеку от огнеметов и емкостей с запасом «жидкого огня». Впрочем, в этих обстоятельствах крылись недостатки смертоносного оружия. Они заключались в малой дальнобойности (пара десятков метров) и повышенной опасности, трудности использования огнесмеси, которую с риском для взрыва от избыточного давления или высокой температуры приходилось разогревать в специальных аппаратах внутри корпуса неустойчивого деревянного судна, качаемого ветром и волной. Видимо, сложность использования такого оружия и отсутствие собственных специалистов объясняют, почему арабы не научились применять подобные огнеметы.

«Жидкий огонь», этот страшный «напалм византийцев», долго оставался грозным оружием ромеев и, несомненно, имел еще и психологический эффект воздействия. Он давал его обладателям преимущество над врагами и на море, и на суше. Позже на вооружении в армии появились даже «ручные сифоны» — хиросифоны, огнеметы. Бойцы прятали их за бронзовыми щитами и особенно эффективно использовали при штурме крепостей. С эпохи Крестовых походов средневековые авторы стали именовать ромейский «жидкий огонь» «греческим огнем» и с этим наиболее распространенным названием он и вошел в историю.

В 678 г. после череды неудачных атак с суши и столкновений на море арабы сняли эту затяжную, перемежающуюся отходами осаду Константинополя. Возвращаясь в Средиземное море, их флот попал в лютую зимнюю бурю, которая погубила оставшиеся корабли. Неудача постигла и сухопутное войско арабов во главе с полководцем Абу Суфьяном: в сражениях с ромеями в Малой Азии он попал в засаду и потерял около тридцати тысяч воинов. Это был блистательный реванш, который кровью стер позор Ярмука и вселил в ромеев уверенность в своих силах. Кроме того, распри между суннитами и шиитами ослабили натиск завоевателей и позволили Ромейскому царству, воспользовавшись положением, вновь свободно вздохнуть. Подавленный, мрачный Муавия вынужден был заключить перемирие на долгих три десятка лет на невыгодных для арабов условиях, даже впервые согласился на уплату ежегодной дани золотом, конями и рабами, на освобождение пленных ромеев и вывод войск с недавно захваченных эгейских островов. Сломленный, он умер на следующий год. В первый раз мусульманские завоеватели потерпели крупную неудачу. Чрезвычайным напряжением сил византийцы смогли отстоять свои ядровые малоазийские владения, а Константинополь оказался на пике популярности и вернул доверие в глазах прочих правителей на Востоке и Западе. Путь арабам на Европу через Балканы был перекрыт.

После смерти престарелого суннитского халифа Муавии воинственный, жесткий и решительный молодой василевс Юстиниан II (685–695 гг.), сын Константина IV Погоната, пополнив армию боевитым славянским контингентом, отправился в Армению, чтобы вернуть ее под власть Империи ромеев, но оказался жестоко разбит в 692 г. Славянское войско во главе с их архонтом по имени Небул, предало, склоненное к измене арабским полководцем Мухаммедом, пославшим Небулу «колчан, полный номисм». В отместку василевс приказал перебить оставшихся славян вместе с женами и детьми, но это не спасло положение. Удача вновь стала отворачиваться от Византии.

Ухудшилось положение и в северной Африке, где арабы уже имели базу в Кайруане и громили сопротивление местных племен берберов. К концу VII в. Ромейское царство окончательно потеряло здешние земли с крупнейшим узлом связи, городом-портом Карфагеном, дважды переходившим из рук в руки. Уже в первые года VIII в. арабы достигли здесь побережья Атлантического океана, и через Гибралтарский пролив, ширина которого в самом узком месте всего четырнадцать километров, их армия вторжения во главе с одноглазым полководцем по имени Тарик оказалась в Испании. Дальше лежали южные христианские земли франков, куда тоже влекло завоевателей. Это был безвозвратный урон европейской цивилизации, которая стала складываться на берегах Средиземного моря во времена Римской империи.

С колоссальным трудом, собрав все мужество, ромеи отчаянно удерживали границу, установившуюся отныне по безлюдным горам Тавра на юго-востоке Малой Азии. Расположенные здесь земли, наряду с Балканами, основной оплот христианства, прикрывали тем самым европейский Запад, который опрометчиво воспринимал арабов как далекую и едва ли реальную угрозу.

Лишь после ряда поражений казавшийся необоримым натиск Дамасского халифата Омейадов на Византию на некоторое время ослабел. Сказалась очередная фитна — гражданская война у арабов в 682–692 гг. Поэтому последняя плотина христианского мира на пути арабского потока все же устояла, спася тем европейский мир. Но во многом секрет этих успехов кроется не только в осложнениях у арабов, а и в тех мудрых преобразованиях, на путь которых ромейские власти встали уже с конца VI в. и особенно в обновлении при династии Ираклия.

Византийцы были не в состоянии противостоять натиску германцев-лангобардов на Аппенинском полуострове, берберских кочевых племен в северной Африке, славян и аваров — на Балканах. Особенно опасным стало положение в северной и средней Италии, поскольку Римский папа руками вторгшихся сюда и усилившихся лангобардов в конечном счете добился ликвидации византийского владычества. Это привело к фактическому отделению данного анклава, лишь номинально остававшегося частью Ромейского царства. Связи его с востоком все более слабели. Сенаторов здесь почти не осталось, а ряды знати теперь пополнялись, главным образом, за счет выходцев из местной армии. Власть префектур претория, одного из главных символов ранневизантийского государственного устройства, оказалась обречена и год от года становилась все более призрачной.

Ответом на тяжелейшие испытания стало начало формирования в Византии к концу VI в. новой, эпохальной по своей значимости военно-административной системы, которая должна была решить жизненно важные проблемы системы управления и обеспечения обороноспособности державы. Чтобы спасти хоть какие-то территории, отвоеванные Юстинианом I, дальновидный, энергичный, исключительно упорный в работе император Маврикий (582–602 гг.) решил усилить свое влияние, прежде всего в наиболее тревожных, удаленных регионах, округах, окончательно передав в руки назначаемых сюда правителей-экзархов и военную, и гражданскую власть, дабы им было удобнее реагировать на опасность. Таким образом, по мере уменьшения территории Ромейского царства усиливалась централизация. Ничего нового в такой мере не было. По пути соединения высших полномочий в одном лице, то есть нарушения старой традиции управления, шел уже Юстиниан I, издавший целый ряд новелл такого рода об отдельных провинциях, наместничествах, особенно в беспокойном Египте. Теперь эта тенденция становится общим спасительным правилом, несмотря на то, что она оказалась соединена, по сути дела, с делением Империи ромеев на области.

Экзарх являлся представителем императорской власти на территории, вверенной его защите и управлению. Для большей эффективности все военные дела, администрация, суд и финансы были сосредоточены в его ведении. Он получал из Константинополя военное подразделение для своей охраны, набирал на местах войска и вообще обладал неограниченными полномочиями, пользовался царскими почестями. Даже дворец экзарха назывался священным, как и столичные палаты императора.

На Апеннинском полуострове уже в 584 г. был образован Равеннский экзархат — комплекс из семи подконтрольных византийским властям территорий — дукатов с центром в североиталийском городе Равенна. Эта столица византийской Италии тогда была укрепленным морским городом, находилась рядом с берегом лагуны, как и ее военный порт Классис, располагавшийся в четырех километрах. В зависимость от здешнего экзархата попали значительные италийские города — Рим, Неаполь, Перузия (теперь Перуджа), а также Венето, будущая Венеция, раскинувшаяся более чем на ста островах в огромной, вытянутой адриатической лагуне. Эти острова издавна служили прекрасным убежищем от врагов, особенно во время вторжения лангобардов, а их жители, пополняемые все новыми беженцами, промышляли рыбной ловлей, добычей соли, мореплаванием, торговлей и находились под мощным воздействием ромейской культуры и образованности. Даже сам титул дож выборного главы Венеции был искажением изначального имперского звания дукс, или дука. Со временем предприимчивые венецианцы сделают своим небесным патроном Св. Марка-евангелиста, мощи которого совершенно авантюрно, прикрыв кусками свинины, выкрадут в IX в. у арабов из Александрии, после чего соорудят над гробницей роскошный пятикупольный храм Св. Марка, скопировав его со знаменитого константинопольского храма Св. Апостолов — Апостолиона. Не жалея денег на украшение святыни, они в X в. закажут для нее византийским мастерам алтарную преграду чудной работы, которую украсят двумя тысячами драгоценных камней. Даже после падения экзархата в середине VIII в. под ударами лангобардов венецианцы, как и многие другие италиоты, останутся в сфере интересов Ромейского царства, до 827 г. еще будут получать келевсисы — повеления василевсов и лишь постепенно, соперничая с метрополией, станут все более независимыми, сохраняя на протяжении веков тесные экономические, политические и культурные связи с Константинополем.

Подобные преобразования пережила и северная Африка, где около 590/591 гг. возник Карфагенский экзархат со столицей в одноименном крупнейшем городе и порте, лежавшем напротив Сицилии, на перекрестке важнейших путей. В состав большого округа входили пять дукатов, причем один из них лежал за африканскими пределами — на острове Сардиния. При византийцах Карфаген пережил последний блистательный период своего существования как центр цивилизации и культуры. Впрочем, судьба этого экзархата оказалась еще более короткой, чем византийской Равенны. В 702 г. последние ромеи покинули Африку, окончательно захваченную мусульманами.

Оба экзархата были форпостами Ромейского царства на Западе и, самое главное, знаменовали собой начало эпохи милитаризации византийского государства и управления. Они стали образцом для будущей оригинальной, очень эффективной, крепкой организации армии и администрации, толчок к которой дала угроза со стороны персов, тюрок, а затем арабов, когда византийцам пришлось столкнуться с вторжениями массовых конных армий врага с различных направлений. Кроме того, надо было решить давно терзавшую армию проблему вербовки, пополнения новыми воинами и навести порядок в тылу. В этих целях василевс Ираклий (610–641 гг.) предпринял первую попытку провести соответствующую реформу — поделить провинции, сельскую местность с находившимися в них группировками войск на милитаризованные, по сути дела, военно-территориальные провинциальные округа, которые стали называть «командами» — стратигиями, а позже — фемами (последний термин привился к началу IX в.) Набор солдат, по-гречески стратиотов, их размещение производились в рамках этих округов. Часто они были сыновьями ветеранов, поскольку для некоторых категорий рекрутов военная служба сделалась наследственной.

Первоначально греческий термин фема означал отдельную войсковую единицу и лишь позже, не ранее второй половины VII в., по имени этого отряда, специальной воинской части или военного корпуса стали называть территориальную область, провинцию или несколько провинций, где он дислоцировался. В такой стратегии или феме всем распоряжался своеобразный «генерал-губернатор» — стратиг и было расположено фемное подразделение, которое в «темные века» насчитывало как правило от одной до четырех тысяч воинов, живших здесь же в качестве привилегированных военных землевладельцев — зажиточных крестьян, имевших свои дома, семьи, воинские земельные владения-наделы. Они даже должны были отчасти обеспечивать себя оружием и снаряжением, а для поднятия их достатка им предоставляли налоговые льготы. Таким образом, зависимость армии от личных солдатских хозяйств, воинских владений, которые позже назовут стратиотика ктимата, возросла как в области провианта, так и вооружения. Оружие, верховых и вьючных животных ей поставляли по натуральному оброку, а отчасти войска закупали их самостоятельно. Как уже сказано, в большинстве случаев такие подразделения получали местные названия.

Прежние, унаследованные от римской армии, различия между полевыми и пограничными войсками — лимитанами и комитатами постепенно почти исчезли. Вооруженные силы теперь комплектовались в основной массе из фемных, территориальных, хорошо подготовленных ополченцев. Помимо таких территориальных ополчений стратигий-фем византийские вооруженные силы включали также профессиональных военных, а именно регулярные кавалерийские части и отряды дворцовой стражи — дворцовые схолы, по сути дела, имперские столичные гвардейские части и наемников-иноземцев, главным образом, из числа тюрок, которые долгое время являлись резервом для пополнения регулярных войск некоторых фем.

Новая военно-административная система явилась выходом из тяжелого военного положения, особенно вызванного мусульманским завоеванием, и стала основой византийской государственности почти на пятьсот лет. Это было значительное достижение. Принцип фемного строя утверждался постепенно при преемниках василевса Ираклия, со второй половины VII в. как серия мер по децентрализации провинциального административного управления и вместе с тем по внедрению более гибкой центральной власти Константинополя в провинциях. Вместо того, чтобы пытаться удерживать границу страны и навязывать врагу генеральные сражения, фемные армии с конца VII в. перешли к успешным глубоким рейдам в тыл противника, либо прибегали к тактике измора вторгавшегося на имперскую территорию неприятеля, следуя за ним по пятам, непрерывно тревожа его, завлекая в засады и вынуждая убраться к себе. Эта стратегия имела успех благодаря опоре на многочисленные, снабженные всем необходимым маленькие посты, укрепления-фруры, башни-пирги и крепости, расположенные на главных путях во внутренние районы Ромейского царства. Наталкиваясь на них, враг, как правило, терял инициативу и увязал в осадах.

Новые фемы создавали по мере роста военной угрозы тому или иному району или необходимости преобразования отвоеванных областей. К 730 г. они приобрели ясные географические очертания, а к концу VIII в. — элементы военной и финансовой администрации, хотя разделение на провинции тоже осталось. Как уже сказано, во главе каждого округа стоял стратиг. Теперь он сосредотачивал в своих руках не только военную, но и гражданскую власть, переданную ему василевсом. Стратиг отвечал за безопасность вверенной ему территории, за дозорную службу, заботился о поступлениях налогов, осуществлял казенные выплаты, следил за набором ополченцев, строительством, обновлением и текущим ремонтом общественных построек, оборонительных сооружений, тесно сотрудничал с духовными властями, контролировал действия подчиненных ему местных гражданских властей, регулярно донося обо всем в столицу. При этом он оставался в строгой подотчетности константинопольскому правительству и лично правившему на тот момент василевсу. Дабы стратиг не успел срастись с местной знатью и не стал вынашивать идеи неповиновения, его старались держать в феме не более четырех-шести лет, переводя на новое место службы и все время тасуя чиновников.

Управлять областью стратигу помогал штат так называемых проелевсимов — военных должностных лиц, командиров-начальников, составлявший его секрет-свиту, ведомство, штаб. Главными среди них считались начальник штаба — комит палатии («шатра, военной палатки») (комис тис кортис), который отвечал за дозорную службу и охрану лагеря фемы, и турмархи, командовавшие турмами — отрядами, размещенными на соответствующей территории (турмы). Аналогично назывались соответствующие административные единицы, на которые делилась фема. Обычно их было две или три. Штаб каждой турмы располагался в укрепленном городе или крепости и его начальник отвечал за состояние прочих укрепленных пунктов в своем округе, безопасность местного населения, его имущества. Он первым должен был выступать против вторгнувшегося неприятеля, а если не хватало сил, просить помощи у стратига. Ниже турмархов следовали доместик фемы, который командовал провинциальной регулярной тагмой, а также кентрах (офицер) «меченосцев»-спафариев и комис этарейи (дружины), вероятно, начальники стражи и телохранителей стратига. Поначалу, со второй половины VII в. такие сторожевые отряды формировались из особо преданных стратигу воинов или даже из его родственников. Офицерами также были комиты или друнгарии. Последние являлись офицерами, возглавлявшими друнги — регулярные тактические единицы меньше турм, каждый приблизительно по тысяче воинов, хотя их штатный и численный состав не были фиксированы и могли существенно колебаться. Друнги делились на ванды (банды) численностью от сорока до четырехсот воинов (треть — конники, остальные — пехотинцы) во главе со своими унтер-офицерами, комитами ванд. Каждая ванда, как и турма, тоже имела совершенно определенную, четкую территориальную привязку и своего знаменосца — вандофора. Из района дислокации она черпала пополнение и ресурсы.

Под личным командованием стратига находились и таксаты, таксеоты, воины регулярных кавалерийских отрядов, контингенты быстрого реагирования, размещенные в приграничных или прибрежных крепостях фемы. Это была отборная часть фемного войска, по уровню подготовки превосходившая ополченцев — стратиотов. Пехотные отряды — таксисы, таксиархии под командованием таксиархов тоже входили в гарнизоны крепостей. Адъютантом стратига являлся протомандатор, который возглавлял посыльных, передававших распоряжения стратига в отряды. Обязанности канцелляриста выполнял протоканкелларий, который также отвечал за поддержание порядка в фемном ополчении во время похода.

Гражданскую часть фемы представляли претор или крит — судья, в ведении которого была гражданская, уголовная, а с конца X в. и военная юрисдикция. Кроме того, он имел дисциплинарную власть над всем персоналом, вверенным стратигу. Отчасти сюда же относился и появившийся с начала IX в. такой чиновник, как фемный протонотарий. Он отвечал за созданную к этому времени систему снабжения стратиотов и регулярных тагм за счет натуральных и денежных повинностей, возложенных на местное население конкретной фемы, а также непосредственно за сбор, хранение и распределение продовольственных запасов для нужд армии и фемной администрации. В частности, как отвечающий за сбор сакеллы, протонотарарий находился в подчинении такого центрального финансового департамента как сакелла, и поэтому свои отчеты слал прямо в Константинополь, видимо, минуя недремного во всем остальном стратига. Появившийся еще позже хартуларий выполнял в феме военно-финансовые функции, в качестве письмоводителя вел списки солдат-стратиотов, оружия и был связан со столичным логофетом стратиотикона. Инспектор-эпопт отвечал за список-кадастр приобретенных имперских земель и проверял список воинов. Диикит (диойкит) — финансовый инспектор земельного налога был сборщиком соответствующих прямых и дополнительных государственных податей, которые собирали с округа — провинции или фемы. Как и эпопт, он подчинялся главному налоговому ведомству — геникону, своеобразному министерству финансов, то есть тоже зависел только от Константинополя. Завершали эту фемную администрацию писцы-скрибы секрета и простые нотарии.

Случалось, стратиги не нуждались в столь полном постоянном штабном штате, тем более, что городские советы с их «отцами города», «первенствующими» — протевонами формально сохраняли свои управленческие, начальственные полномочия, по крайней мере до конца IX в. Иногда вместо стратига фему мог возглавлять эк просопу, по-гречески «от лица», то есть заместитель стратига. Причем он в свою очередь считался эк просопу (заместителем, представителем) василевса на вверенной ему территории. Ниже стратигов в служебной иерархии следовали также клисурархи, появившиеся в VIII в., чьей обязанностью являлась охрана пограничных округов, стратегически важных ущелий, и парафилаксы — охранники крепостей. Их задачей было оперативное пресечение набегов небольших вражеских отрядов, с тем, чтобы свести к минимуму возможный ущерб.

Первые фемы, в зависимости от ситуации организовывавшие оборону в местном масштабе, родились не ранее чем через пятьдесят лет после создания экзархатов, и оформились сначала как военно-территориальные, а затем и гражданские структуры управления. Появились они прежде всего на основных направлениях персидских, а затем арабских ударов, в Малой Азии — Анатолик (дословно с греч. «восточная»), Армениак (армянская) и Описикий. Анатолик являлся самой обширной, ядровой, центральной, а потому важнейшей фемой. Не случайно ее стратиг занимал первое место среди всех стратигов и получал самое большое жалованье. Опсикий происходил от названия гвардейского корпуса, ранее связанного с главным военным магистром в Константинополе. Эти войска сопровождали императора, откуда и происходит их латинское наименование obsequium. После военных походов василевса Ираклия их разместили на северо-западе Малой Азии в качестве ближайшего военного округа для защиты Константинополя. Эту большую фему единственную возглавлял не стратиг, а комит.

По тому же образцу к концу VII — первой трети VIII вв. были организованы стратигии, в дальнейшем «области фем» на севере Малой Азии, где раньше размещались элитные конные военные корпуса, называвшиеся оптиматами — дословно «лучшими» и вукелариями — «сухарниками». Последние появились ранее как отряды-дружины профессиональных солдат-вукелариев личной стражи на частной службе у высокопоставленных особ и высших воинских начальников, которые содержали их на собственные средства. Позже они стали элитными регулярными войсками, подчиненными комиту Опсикия и стратигам Анатолика и Фракисия. К слову, Фракисий была первой специальной фемой, созданной в начале VIII в. на западном побережье полуострова для защиты побережья от нападений набиравшего все большую силу мусульманского флота. Она была названа по имени воинского корпуса фракийцев, переброшенного из Европы — Фракии еще в середине 630 г. и безуспешно пытавшегося защитит Египет от арабов. В Европе, прежде всего на территории Балканского полуострова, были созданы фема Фракия, а затем фемы Македония и Эллада (центральная Греция). Самая западная фема Ромейского царства — Сицилия на одноименном богатом острове тоже сконцентрировала значительные военные силы стратиотов и федератов (Карта 3).

Набор во флот был сопряжен с еще большими трудностями, чем в армию. Но рост с 660-х гг. арабского флота и серьезная угроза со стороны военных кораблей мусульман заставила ромейские власти пойти по тому же пути организации приморских областей и островов: с целью охраны территориальных вод Византийской империи они образовывали региональные морские фемы в Эгейском море и на южном побережье Малой Азии, в Ликии, Карии, Писидии, Памфилии. Призывники из этих фем получили те же выгоды, что и сухопутные стратиоты. Так, в VII в. появился морской корпус с красноречивым названием — Карависианы — «Корабельный» (от греч. каравиа — «корабль»), то есть «корабельное войско». Его стратигу, а правильнее, адмиралу, разместившемуся сначала, скорее всего, на крупном эгейском острове Родосе, а потом на Самосе, подчинялись друнгарии и турмархи, главы эскадр. Их экипажи состояли из лучших моряков-карависиев, памфилийцев, а также мардаитов, выходцев из горной северной Сирии, христианского народа грабителей, который в это время был переселен в Памфилию, а потом появился и в других приморских фемах. Здесь, в Памфилии, у глубокого горного залива, окруженного живописными горными террасами, находился город Атталия (турец. Анталья), ставший крупнейшей военно-морской базой Ромейского царства.

Важнейшими морскими подразделениями со временем, к концу VII в. стала фема Кивириотов на юго-западном побережье Малой Азии, получившая название от города Кивира в Карии, а еще позже — фема Кефалиния на островах Ионического моря, около юго-западных берегов Греции, с центром на острове Корфу. Стратигам таких морских фем подчинялись кентархи — командиры крупных военных кораблей-дромонов, хеландиев и протокаравы, дословно «старшие корабельщики», то есть опытные штурманы-рулевые.

К этому надо добавить региональный фемный флот Эгеиды, то есть островов Эгейского моря, небольшие провинциальные флотилии Эллады и Пелопоннеса, в основном из легких кораблей, охранявших побережье. Они действовали в союзе с небольшим, но мощным константинопольским императорским флотом, или плоимон, из тяжелых кораблей, размещенных в портах столицы и неподалеку от нее. Плоимон возглавлял друнгарий флота, по-гречески друнгариос тон плоимон. В его службу входили, в частности, комиты, которые командовали эскадрами и могли быть прикреплены к соответствующим морским базам. Они участвовали во многих морских сражениях и сыграли значительную роль в обороне столицы от арабов. По мере роста флота значение друнгария флота тоже росло и со временем он стал наряду с доместиком схол одним из главных военных чинов Ромейского царства.

На Западе, после потери побережья северной Африки к 700 г., Империя могла некоторое время пользоваться для военно-морских целей Сицилией и Балеарскими островами, пока к началу IX в. эти земли стали все больше уходить из под контроля Византии и попадать в руки мусульманских пиратов.

Среди византийских кораблей выделялись известные с VI в. тяжелые, длинные, одно- или двухъярусные парусно-весельные военные суда-дромоны, похожие на них хеландии и специальные суда, оборудованные для перевозки грузов, конницы, — иппагоги (от греч. иппос — «лошадь»). Они имели особые технические приспособления: подъемники, подбрюшные ремни, перевязки для коней, оливковое масло, которое добавляли в корм. Наряду с легкими, быстроходными парусными судами-челноками — акатиями, галиадами, бравшими на борт в среднем 10–15 человек, использовали военные галеры — катерги (дословно «изнурительные», «трудные корабли»), которые двигались на веслах, с помощью нескольких десятков гребцов, и поэтому не зависели от течений и ветра. Их обеспечивали запасами воды — самым важным в плавании (от двух до четырех литров в день на человека), запасными рулями, веслами, уключинами для весел, канатами, досками, фитилями, смолой, кораблестроительными инструментами, включая топоры, сверла, пилы.

Все вместе эти суда образовывали постоянный флот, мощный кулак византийских вооруженных сил, который завоевал собственный политический авторитет. Он имел значительный радиус действия и в случае больших военных операций, в том числе вторжения, был способен выставит до шести-семи тысяч судов одновременно, — невиданную по тем временам армаду из разных видов кораблей, среди которых насчитывалось около тысячи дромонов. Организация флота, этой славы Романии, оставалась такой с VII до X вв. включительно. Он помогал коммерческому флоту оставаться хозяином Средиземного моря, по крайней мере, в его восточной части, и достаточно успешно сдерживал арабский натиск.

Хуже обстояло дело в западной части Средиземного моря, где в конце VII в. с потерей североафриканского побережья, Карфагена исчезли и ромейские военно-морские базы. Лишь Сицилия продолжала в VIII–IX вв. поддерживать активность имперского флота. Но с 840 г. Балеарские острова стали объектом пиратских рейдов мусульман, почти все сицилийские порты оказались утеряны к началу X в. и Византия была уже не в состоянии соблюдать здесь свое морское присутствие. Это объясняет, почему ромейские власти поневоле надолго утратили интерес к западному Средиземноморью.

Фемное устройство, по образному выражению Георгия Острогорского, стало на века «становым хребтом средневекового византийского государства». Озабоченное созданием военной структуры в наиболее угрожаемых регионах, ромейское правительство продолжало распространять фемный строй и дробить уже существующие сухопутные и морские фемы на более мелкие, так что к концу IX в. их уже насчитывалось больше трех десятков. Как правило, все они носили имя той географической области, в которой находились. В первой половине X в. фема в среднем имела около 2 400 воинов, а укрепленный, приграничный район — клисура — приблизительно восемьсот человек во главе с клисурархом. Так из свободных крестьян фем и варваров-поселенцев постепенно сформировалось патриотически настроенное войско нового типа, которое сменило мятежное и ненадежное наемное.

Главной военной силой страны надолго стали свободные зажиточные крестьяне — стратиоты, многих из которых призывали в армию, особенно к концу VIII в., только на сезон. Зажиточное хозяйство, способное выставить такого воина, оценивалось не менее чем в четыре-пять литр золота (288–360 номисм). Обеспеченные военнообязанные крестьяне заносились в специальные списки — каталоги. Любые местные собственники, способные к стратии (военной службе), то есть имевшие в составе своей семьи мужчин, вполне могли попасть в эти каталоги. Каждому стратиоту надлежало являться на смотр или в поход с собственным конем, военным снаряжением и припасами, либо, если он не мог служить самостоятельно, заплатить определенную сумму. Снаряжение это мало изменилось по сравнению с предшествующим временем, сохранив свою прежнюю, позднеримскую основу — меч, копье, щит и шлем. Разве что увеличение числа рукопашных стычек привело к тому, что у всадников к их экипировке добавился большой нож и двулезвийная алебарда — сочетание копья и боевого топора. Зато из числа стандартного вооружения исчез лук, стрельбе из которого в ромейской армии перестали обучать. Дело в том, что кочевников, у которых можно было бы перенимать опыт такой стрельбы, почти не стало.

За несение военной службы стратиоты получали в собственность или в долгосрочную аренду земельные участки, которые, как и сама служба, тоже назывались стратии и которые ни при каких условиях, как и коня, нельзя было отбирать. Их разрешалось передавать по наследству при условии, что наследник тоже станет нести военную обязанность. Малоземельные или вовсе безземельные крестьяне, к примеру, младшие сыновья в семьях стартиотов, могли приобретать невозделанную землю в малонаселенных приграничных районах и таким образом тоже становиться потенциальными военнообязанными.

Согласно откорректированному сжатому правовому своду — «Эклоге законов», появившейся в 741 г., при разделе военной добычи шестую часть следовало отдавать в казну, а остальное делить по справедливости между стратиотами за исключением полководца и командиров, которые должны были довольствоваться жалованьем, к слову, тоже вполне приличным. Стратиги получали от 10 до 40 литр золота в зависимости от категории и значимости их фемы, турмархи — до 12, комиты — три, даже младшие офицеры — одну-две литры, тогда как солдатское жалованье профессионального воина, особенно с хорошей выслугой, могло достигать суммы в 12 номисм и выше с прибавкой по номисме за каждый год службы. Однако надо учесть еще и то, что стратиоты освобождались от уплаты части налогов, да еще государство выдавало им небольшое жалованье деньгами или натурой (опсоний и ситиресий), чтобы они, по словам современников, «…могли вести безбедное существование и приобретать хороших коней и различное вооружение».

Фемная система оказалась связана с временным преобладанием в Ромейском царстве свободного крестьянства и с относительным ослаблением централизации. Она была необычайно действенной, гибкой, особенно выгодной экономически, так как позволяла сократить военные расходы до минимума и иметь не просто ополчение, а большие контингенты обученных солдат — удобную, относительно дешевую, находящуюся в значительной степени на самообеспечении армию. Обеспокоенные возможностью утраты своего государства, вдохновленные патриотическим и религиозным духом, стратиоты воевали за свои церкви, дома, свои семьи, свою землю. Солдаты проходили интенсивные военные сборы, лагеря, постоянно тренировались, учились ратному делу, строю и, в отличие от ненадежных наемников-варваров, отличались достаточно высокой боеспособностью. Такая серьезная подготовка позволяла ополченцам не уступать профессиональным воинам, каковыми они по сути дела и становились. Даже арабы, сметавшие до того все на своем пути, не смогли справиться с ними.

Благодаря военной реформе, проведенной талантливым военачальником, любимцем солдат, василевсом Константином V (741–775 гг.), военно-административная система была усовершенствована и стала еще более эффективной. Армия, как и в позднеримские времена лимитанов-пограничников и комитатов-полевиков, вновь стала делиться на две ступени: провинциальные фемные иррегулярные ополчения милицейского типа из воинов-стратиотов, предназначенные для обороны территории Ромейского царства, и мобильная полевая регулярная армия, которая могла эффективно вести наступательные операции. В последнем случае это были небольшие, но лучше вооруженные и обученные, отборные, ударные регулярные кавалерийские подразделения, называвшиеся тагмами — «полками». Их набирали из числа иноземцев или местных жителей, нанятых на время одной или нескольких военных кампаний.

Одной из первых таких тагм стала учрежденная Константином V тагма «стен» (тон тихон), служившая городским гарнизоном Константинополя. Профессиональные боеспособные солдаты-«контрактники» находились в самой столице и ее округе и всегда были в распоряжении царя, получая плату наличными даже большую, чем фемные войска. Каждая тагма насчитывала, вероятно, от полутора до четырех тысяч человек. К регулярной полевой армии также стала относится учрежденная в 50-60-е гг. VIII в. тагма схол, которой командовали доместики (со второй половины X в. — два доместика схол — Востока и Запада — выступали уже в качестве главнокомандующих). В их подчинении находились младшие офицеры — топотирит, дословно «местоблюститель», хартуларий, проексем, комиты, доместики низших рангов. Два из доместиков с соответствующим штатом офицеров, скрибонов-командиров полков, адъютантов-мандаторов, знаменосцев командовали еще одной тагмой — экскувитов, превратившейся из придворной стражи в царскую гвардию и тоже ставшей регулярной частью полевой армии. Чуть позже, с 780-х гг. специальные задачи по охране Дворца, Ипподрома, мест, где в столице проходили суды, стала выполнять тагма арифм, дословно «число», со стоявшим во главе его друнгарием (позже — великим друнгарием). Кроме того, в 809 г. василевс Никифор I Геник создал для своего сына личную свиту, которую он назвал «достойными» — иканатами. В эту тагму входили сыновья архонтов, которым было 15 лет или более, — попытка создать своеобразный регулярный кадетский корпус. Недаром доместик, командовавший «достойными», был окружен особенно многочисленным штатом офицеров.

Царский дворец, кроме гарнизона тагм и императорских частей схолариев под командованием протоспафария или катепана, теперь охраняли несколько корпусов, называвшихся этерией — «дружиной». Служившие в них этайры считались ядром полевой армии. Вместе с другими схолариями они обычно сопровождали василевса в походах. Но нехватка людей ощущалась даже здесь. Поэтому в состав стражи вербовали македонцев, тюрок, хазар, арабов, франков, а позже норманнов-скандинавов, варягов. Во главе их стоял этериарх. Кроме того, охрану несли манглавиты — царские телохранители, вооруженные дубинами, секирами и мечами.

Формально «четыре царские стражи» — тагмы схол, экскувитов, арифмов и иканатов будут считаться главной ударной силой византийской армии вплоть до военных преобразований второй половины X в. Но, к сожалению, ликвидация мобильной армии после смерти Константина V приведет к разбалансировке военно-административной системы Империи и, как следствие, к негативным последствиям. Ополчения малоазийских фем оказались не в состоянии справиться с одновременной войной, которую пришлось вести и против арабов, и против болгар. Следствием стал ряд тяжелых поражений в конце VIII — начале IX вв., сопровождавшихся значительными человеческими, материальными и территориальными потерями византийцев.

Очередная стабилизация военно-административной системы Ромейского царства началась с 20-х гг. IX в. Известно, что при василевсе Феофиле, после проведения военной реформы по реструктурированию фем, увеличению их количества, в 840 г. вся армия насчитывала в общей сложности 120 000 человек, то есть несколько меньше того, что имела Империя в эпоху прославленных походов Юстиниана I, но примерно столько же, сколько было в войсках жилистого храброго коротышки, «ромейского крестоносца» Ираклия I. В военных действиях, при обороне или в небольших вторжениях, рейдах, случалось, принимали участие до восьмисот воинов, очень редко — пару десятков тысяч. Предпочтение, как и прежде, отдавалось быстрым, разрушительным набегам на вражескую территорию с целью нанесения экономического ущерба, уничтожения запасов материальных ресурсов, объектов инфраструктуры, захвата пленных. Но, уступая количественно, ромейская армия этой эпохи несомненно превосходила качеством, оставаясь живой, динамичной и подверженной изменениям системой. Следует особо отметить, что во многом именно мужеству крестьян-стратиотов, к тому же не требовавших постоянного государственного финансирования, Византийская империя обязана своим спасением от «мусульманского апокалипсиса» VIII–IX вв. Мудрые системные преобразования и верно вложенные деньги, как известно, вообще решают многое.

К этому надо добавить, что уже после 620-х гг., в правление василевса Ираклия и последующие примерно двадцать лет была достигнута большая централизация финансовых учреждений Ромейского царства, отчего значительные налоговые ресурсы были объединены для более эффективного использования, в том числе для нужд обороны, выхода из кризисной политической и финансовой ситуации. Сбором налогов теперь стали заниматься в основном имперские чиновники в провинциях, а не города, которые теряли прежнюю роль основных посредников в сборе налогов. Ведомство «священных щедрот» (sacrae largitiones) было упразднено как самостоятельный секрет-департамент, префектура Иллирик тоже практически исчезла вместе с потерей ее территорий на Балканах в 610-630-е гг., а префектура претория Восток была разделена на отдельные подразделения во главе со своими управляющими — логофетами, подчиненными непосредственно василевсу и сакелларию — главному царскому казначею, управлявшему имперской экономикой и финансами. Сократившееся имперское правительство действовало достаточно эффективно вне зависимости от того, кто оказывался на троне.

Выпуск денег был централизован в Константинополе. За исключением Сицилии и Рима, большинство монетных дворов — оффицин в провинциях были закрыты. В широкое обращение поступила новая полноценная серебряная монета — гексаграмм (дословно «шесть граммов»), которая приравнивалась к 1/12 части золотого солида. Унификация монетного дела явилась показателем роста могущества государства, обладавшего единым развитым денежным рынком.

Важной чертой VII в. стал процесс эллинизации или, точнее, грециизации Византийской империи, а значит, создания единой культуры новой эпохи. Носители греческого языка постепенно побеждали, особенно с VI в., когда греческий стал языком законодательства: последним законодательным сводом стал Кодекс Юстиниана, обнародованный в 529 г. Но именно в начале правление Ираклия делопроизводство было окончательно переведено на греческий язык, а в 629 г. латинский римский титул — император заменен народным греческим наименованием правителя — василевс. Он навсегда останется единственным официальным названием царя ромеев. Титул кесарь («цезарь») утратил свой императорский характер. Приблизительно в то же время древней римской традиции был нанесен смертельный удар — греческий язык, на котором, если не считать Италии, уже давно говорили народ и Церковь Византии, стал государственным языком, а прежний символ Юпитера — орел был сделан гербом василевсов. Уже император Маврикий не знал латинского языка, а через одно поколение в Ромейском царстве его знали только ученые.

Религиозное инакомыслие, как и некоторые массовые, но не греческие языки — сирийский, коптский по большей части исчезли вместе с беспокойными землями Сирии и Египта, к середине VII в. отторгнутыми от Византии. С переходом монофиситов под власть халифов Ромейское царство становится более однородным, консолидированным в религиозном, идеологическом плане, а состояние неуверенности в будущем, тяжкие испытания «темных веков» необычайно усилили религиозный энтузиазм его населения, укрепили веру в Бога, иконы, святые реликвии и заступничество святых. Можно сказать, произошло окончательное огречение и оцерковление всей общественной жизни, что сформировало новый облик христианской Империи. Примечательно, что именно в это время в византийских сочинениях, даже произведениях Отцов Церкви, таких как Максим Исповедник, появляется собственно термин «Византия». Теперь он противопоставляется термину ромей, под которым начинают понимать не «греков», а обитателей римского Запада.

Таким образом, в условиях арабской опасности Ромейское царство сумело быстро перестроиться, восстановить и сконцентрировать свои силы, более того, в очередной раз продемонстрировать свою поистине уникальную жизнеспособность. Действительно, доходы Империи упали почти до четверти, а численность населения уменьшилась до 7-13 млн. жителей (примерно 9 человек на 1 кв. км.). Географические рамки ее территории сократились почти в два раза, составив в VIII в. 700 000 кв. км., то есть ограничились Балканами, Крымом и Малой Азией, наряду с эгейскими островами, Критом, Кипром и частью южной Италии с Сицилией (Карта 2). Зато она стала более компактной и быстро научилась обходиться без утерянных окраинных восточных провинций. Более того, защищать ее границы стало значительно проще. Самое главное, Романия, став сильно милитаризованной, могущественной страной, сохранила свои ядровые земли в Малой Азии и на Балканском полуострове, покрыла их сетью магистральных стратегических дорог, укрепленных постов, маршевых военных лагерей, базами, гарнизонами в важных ключевых пунктах. Теперь судьба Ромейского царства во многом решалась именно на полях битв в Малой Азии и Фракии. Она гораздо больше зависела от этих ядровых земель, причем, надо заметить, при всех потерях по-прежнему оставалась крупнейшим средневековым государством, к тому же более цельным, сильным и сплоченным, чем прежде. Ее владения теперь не были опасно разбросаны вширь на три тысячи километров по Средиземноморью. Называть эту Романию «обглоданным скелетом» Восточной Римской империи, как делают некоторые византинисты, едва ли справедливо. Для сравнения можно заметить, что Византийская империя вместе с землями, находившимися под ее влиянием, все еще превосходила арабский халифат Омейадов в середине VIII в. и почти равнялась Западной франкской империи Карла Великого в пору ее наивысшего могущества на рубеже VIII–IX вв.

1. Какую роль сыграли византийцы в распаде Аварского кагната и к чему это привело?

2. Как вы думаете, почему ромейская армия, одержавшая победу над персами, не смогла противостоять натиску арабов?

3. В чем вы видите главные причины поражения ромейских войск в судьбоносной битве с арабами на реке Ярмук?

4. Какие земли входили в состав Ромейского царства после арабских завоеваний к концу VII в.?

5. Каким грозным секретным оружием обладали византийцы и как его использовали?

6. Какова была главная тенденция в преобразованиях Ромейского царства в VI–VII вв.?

7. В чем сходство и различие экзархатов и фем?

8. Какие события и обстоятельства подтолкнули ромеев к созданию фемной системы?

9. Объясните суть фемного строя.

10. В чем вам видятся преимущества фемного войска перед наемным?

11. Как и в чем изменились вооружение и источники снабжения фемных армий по сравнению с имперской армией V–VI вв.?

12. В чем проявилось изменение структуры византийской армии с середины VIII в. и о чем это говорит?

13. Какие изменения претерпела организация флота Ромейского царства в «темные века»?

14. Чем ромейское войско отличалось от мусульманской армии? Какое наследие долгое время его тяготило?

15. Насколько создание военно-территориальных округов и провинциализация административного управления были опасными для центральной власти?

16. Почему византийские императоры в дальнейшем создавали все более мелкие фемы?

17. Как вы полагаете, когда Византия была более сильной — при Юстиниане I или после арабских завоеваний?

18. Какие «плюсы» и «минусы» для развития страны принесло сокращение территории Ромейского царства в VII в.? Чего было больше?

19. Когда и почему в Ромейском царстве греческий язык постепенно вытеснил латынь?

«Краткая история» Никифора, Патриарха Константинопольского (806–815 гг.), о свержении Фоки в 610 г.

…И окружающие Фоку зрители[64], сколь и граждане восстали, ибо уже димоты из партии зеленого цвета (прасины) подожгли императорское помещение (кесарий) и возглашали о чужом царствовании. Но, узнав о сильном наступлении на них войск Ираклия, они покинули императора и перешли на их сторону. Некто по имени Фотий, который был оскорблен Фокой, так как его жену император некогда обесчестил, проникнув во дворец с множеством войска, тотчас же захватил Фоку, снял с него императорское облачение, закутал его в черные одежды, скрутив руки, связанные за спиной, и на судне вручил пленника Ираклию. Ираклий, увидев его, сказал: «Так-то, несчастный, ты правил государством». Тот же ответил: «А ты намереваешься лучше управлять?» И сразу же Ираклий еще на корабле приказал подвергнуть Фоку казни мечом […], а тело его протащить к так называемому форуму Быка и там его предал сожжению.

«Хронография» Феофана (814–818 гг.) об осаде Константинополя аварами, славянами, персами.

Год 617. В этом году царь персов Хосрой набрал новое войско, собрав иноземцев, граждан, рабов и людей всякого рода. Это войско он отдал под командование военачальника Саиса, присоединив к нему еще пятьдесят тысяч, взятых из войска Сарвара, назвал их «носителями золотых копий» и послал против императора [Ираклия]. Сарвара же с оставшимся у него войском он послал на Константинополь, чтобы, договорившись с западными гуннами (их называют также аварами, склавинами и гепидами), тот двинулся вместе с ними на город и осадил его. И узнав это, император разделил свое войско на три части: одну он послал защищать город, другую отдал под командование своему брату Феодору, приказав ему идти войной на Саиса, а третью часть взял сам и двинулся на Лазику (Грузия) […].

А Сарвар подошел к Халкидону[65], и авары из Фракии, приблизившись к городу [Константинополю], хотели захватить его. Придвинув к нему множество машин, они в несметном множестве, превосходя числом [противника], приплыли с Истра (Дуная) на выдолбленных челнах и заполнили весь залив «Рога». И после десяти дней осады города с суши и моря они были побеждены, благодаря силе и помощи Бога и молитвам непорочной Девы Богородицы. И, потеряв великое множество на суше и море, они отступили с великим стыдом. А Сарвар, осадивший Халкидон, не отступил, но перезимовав там, производя набеги и опустошая земли и города на другом берегу.

Из анонимной сирийской хроники 1234 г. о захвате арабами Сирии и Египта в VII в.

106. После смерти Мухаммеда воцарился Абу Бекр. В первый год своего царствования он послал арабские войска в землю Сирии, чтобы покорить ее. Войско состояло из 39 тысяч, и он поставил четырех военачальников… Он послал с ними йеменцев, войско около 12 тысяч. Начальником йеменцев был Абу Аль-Кулаб. Вышли арабские войска из своего города, и вышел с ними Абу Бекр, чтобы вести их. Он приказал им, говоря: «Когда вы войдете в эту землю, не убивайте ни старого, ни малого, ни женщины, не сводите столпника с его места, не обижайте отшельников, потому что они предали себя Богу, чтобы работать ему. Не срезайте деревьев, не повреждайте растений, не растерзывайте скота, ни быков, ни овец. Всякий город и народ, который примет вас, заключайте с ним договор, будте верны в обещаниях им. Пусть они живут по своим законам и по установлениям, бывшим у них до нашего времени. Установите подать, как границу, которая есть между вами, чтобы они оставались в своей религии и в своей земле. Те, что не примут вас, ведите с ними войну и обязательно следуйте всем указаниям и истинным законам, которые даны вам от Аллаха через нашего Пророка, чтобы вы не прогневили Аллаха».

116. Император Ираклий […] собрал войска из Армении, Сирии и Бет-Ромайе, более 30 тысяч, распределил их между тремя военачальниками: Григорием Армянином, Кентарисом и Кардариганом. […] Они вышли из Антиохии, чтобы отправиться к Эмесе навстречу арабам. Услышав молву о них, арабы испугались их, подумали оставить города, которые они взяли, и возвратиться в свою землю. Затем они стали советоваться между собой, и говорили друг другу: «Как мы оставим эту цветущую землю и если мы выйдем из нее, мы никогда вновь не вернемся в нее, будем же сражаться с ромеями». Приказал Абу Обадиа, глава, поставленный над арабами Омаром, Хабибу бар Маслама, чтобы он вернул жителям Эмесы подать, которую собрали с них, и сказал им: «Между нами есть клятвы, мы идем навстречу ромеям. Если мы вернемся — наша подать, если будем сражены и не вернемся, то мы свободны от клятв». Эмир Абу Обадиа приказал Сувайду бар Калтому, который правил Дамаском, чтобы и он вернул подать, которую собрал с жителей Дамаска и сказал им: «Если мы победим и вернемся, мы возьмем ее у вас, а если будем разбиты и не сможем спасти вас от ромеев, вот ваша подать у вас. А мы свободны от клятв, которыми мы вам клялись». Арабы выступили из Дамаска, пришли и расположились у реки Ярмука. Ромеи пришли туда, где расположились арабы. Каждому городу или селению, которые проходили ромеи, из тех, что имели соглашение с арабами, они угрожали. Язык не может сообщить о зле, причиненном ромеями при их прохождении, и безобразиях, которые не следует иметь в памяти.

Через несколько дней после того как [войска] расположились друг против друга у реки, они стали переговариваться друг с другом относительно мира и о прекращении войны. Но у них не было согласия относительно [уступок], которые они просили друг у друга, и они приготовились к битве. Когда они приготовлялись, прибыл в лагерь арабов Абу Суфьян и вдохнул силу в арабов для боя. Они били в барабаны, трубили в трубы и бились весь день, пока не застала их темная ночь. И были побеждены ромеи, обратились в бегство и бежали от арабов, которые начали уничтожать их мечами. Смешались ромеи и не знали, куда бегут. Многие из них направились на свет огня пастухов. Так как они бежали поспешно, они падали с высоких утесов, разбивались и умерло их много тысяч, больше тех, что были убиты в бою. Вернулись арабы с большой победой и радостью в Дамаск. Вышли жители Дамаска им навстречу и встретили их с удовольствием, приняли радостно и выполнили свои договоры и обещания.

118. В то время, когда усилились арабы, взял войско Омар бар Аз и пошел против земли египетской. Мы нашли в рассказах и историях египетских, что Вениамин, который был тогда Патриархом православных в Египте, предал Египет Омару бар Азу, военачальнику арабов, из-за антипатии, то есть из-за вражды с Киром, Патриархом халкидонитским, в том же Египте. Ибо говорят, что этот Кир с патриаршеством главенство и власть над всем Египтом принял от Ираклия и что воины и вооруженные служили ему. Желая, чтобы было известно, что с епископством ему достался чин военачальника, на одну ногу он надел красный башмак, а на другую ногу сандалию, что носят монахи. Поэтому он тиранически действовал во всем, и он весьма вредил православным властью, которую он имел от императора. Он выгнал Вениамина из его церквей и сам господствовал в них.

[…] Побоялся Омар бар Аз идти в Египет. Вениамин же, Патриарх православных, вышел и отправился к Омару бар Азу, ободрил его и обещал ему предать всю землю египетскую. Он заключил с ним договор, что тот даст и отдаст в его руки все церкви Египта и изгонит халкидонитов. Вернулся Вениамин в Египет и сообщил своим единоверцам о том, что им было сделано, убеждал их обрезываться, чтобы это было их знаком и чтобы они не были уничтожены с халкидонитами. Он возбуждал их к тому, чтобы они восстали против ромеев, предали бы землю арабам, освободились от горького рабства ромеям, потому что им не остается ничего, кроме гонения за их веру. До того доходила свирепость халкидонитов, что во время совершения Таинств они входили к православным, выбрасывали Святые Дары и попирали их. […] Когда узнали главы Александрии и Египта, они сговорились с Патриархом Вениамином, а когда прибыл Омар в Египет, они предали ему город [Александрию]. Арабы вошли, напали на ромеев и уничтожили их. Кир и Мануил, увидев, что арабы усилились, взяли, что могли, и бежали в Константинополь. Патриарх Вениамин стал господствовать над церквами Александрии и всего Египта. С того времени не могли поднять головы халкидониты во всем Египте, кроме немногих людей, пребывавших в селениях и крепостях на морских островах.

«Хронография» Иоанна Малалы (ум. 574 г.) об использовании зажигательной смеси в 513 г. во время разгрома мятежа Виталиана.

…И он (Виталиан[66]) вновь отправился грабить всю Фракию и Европу, дошел до Сик и Анапла напротив Константинополя, замыслив овладеть и самим Константинополем. […] Царь же Анастасий незадолго до этого пригласил через Марина[67] философа Прокла Афинского, знаменитого мужа; и сказал ему [тогда] царь Анастасий: «Что я могу сделать, философ, против этого пса, который так вредит и мне, и [моему] государству?». Прокл же ответил ему: «Не отчаивайся, царь, ибо он обратится в бегство и удалится, как только ты пошлешь кого-нибудь против него». И царь Анастасий тотчас повелел экс-префекту Марину Сирийцу, стоявшему рядом с царем во время его разговора с философом Проклом, вооружиться против Виталиана, который находился напротив Константинополя по ту сторону залива. И говорит философ Прокл в присутствии царя Марину Сирийцу: «Возьми то, что я даю тебе, и выходи против Виталиана». И приказал философ принести большое количество так называемого божественного апирона, повелев растереть его в мельчайший порошок, и отдал Марину, сказав ему: «Где бы ты ни посыпал этим [порошком] после восхода солнца — в доме ли, на корабле ли, — тотчас загорится дом или корабль и будет уничтожен огнем».

…Итак, после того, как философ [Прокл] рассказал Марину, что корабли [должны] загореться, а [находящиеся] на них люди утонуть, [военачальник] приказал [воинам] рассыпать [апирон]; он устремился к противоположной стороне [пролива], [спеша сразиться] с Виталианом и его людьми. Двинулись навстречу и корабли Виталиана, и [оба флота] оказались очень близко друг к другу у [храма] Св. Феклы в Сиках в том месте пролива, который называется Вифарий. В три часа дня[68] там произошло морское сражение; [тогда] внезапно и одновременно все [участвовавшие в битве] корабли мятежника Виталиана занялись огнем и пошли на дно пролива вместе с теми воинами из готов, гуннов и скифов, которые у него были […]. А Виталиан и плывшие на других кораблях, увидев, что [участвовавшие в битве] корабли внезапно занялись огнем, бежали и вернулись к Анаплу. […] Спаситель Христос и удача царя одержали таким образом победу. Царь Анастасий устроил торжественный выезд в Состений, [где] в течение многих дней возносил [Господу] благодарственные [молитвы] в храме Михаила Архангела. Философ же Прокл Афинский попросив у царя [разрешения уехать], был отпущен, отказавшись принять что-нибудь от царя, а ведь ему было предложено взять четыреста фунтов золота[69]; этот философ, вернувшись в Афины, свой родной город, вскоре скончался. Некоторые же [люди] в Константинополе говорили, что божественный апирон, рассыпанный по воздуху, воспламеняется от солнечного тепла, так как очень мелкий, и что это явление природное.

Из «Чудес Св. Димитрия»(VII в.).

Воспоминания архиепископа Фессалоники Иоанна об использовании аварами 50 камнеметов-петровол при осаде города в 597 г.

У этих петровол была четырехсторонняя рама, которая была шире у основания и постепенно сужалась к верху. К этим машинам крепились толстые оси, обложенные на концах железными пластинами, и к ним были прибиты гвоздями деревянные брусья, как балки большого дома. С задней стороны этих брусьев свисали пращи, а с передней — крепкие канаты, посредством которых, оттягивая вниз и затем высвобождая пращу, они выпускают камни, летящие высоко и с сильным шумом. И они выпускают много больших камней, так что ни земля, ни людские постройки не могут сопротивляться их ударам.

Кроме того, они покрывали эти четырехсторонние камнеметы досками с трех сторон, чтобы люди, находившиеся внутри и приводившие их в действие, не были ранены стрелами, [выпущенными] теми, кто находился на стенах. Поскольку же один их них, вместе с досками, был сожжен огнем от зажигательной стрелы, они отступили, увозя с собой машины. На другой день они снова подкатили эти петроволы, покрытые свежеснятыми бычьими шкурами и досками, и поставили их ближе к городским стенам; производя выстрелы, они обрушили на нас целые горы валунов. Ибо как еще можно назвать эти огромные камни?

Из «Эклоги законов», византийского правового свода Льва III и Константина V (741 г.).

Титул XVI. О воинском собственном имуществе.

I. Воинский пекулий (надел) — это такой, который стратиоты, находящиеся в положении подвластных у отца или деда, приобрели по своей службе в воинской части [тагме][70]; они имеют право завещать пекулий даже тогда, когда они постоянно находятся в лагерях […]. И если они тратят по своей воле пекулий, то не имеют права наследники их требовать законную долю от подобного пекулия, но стратиоты вольны такой пекулий дарить или же по своему усмотрению полностью оставлять [по завещанию]. И после смерти их родителей этот пекулий не должен быть включен и разделен вместе с отцовским имуществом и признается исключительно только принадлежащим этим лицам.

«Воинский закон» (VIII в.).

11. Если стратиот во время битвы или сражения покинет свой строй или банду[71] и выбежит раньше с (того) места, в котором он был размещен, и будет снимать доспехи с мертвого врага, убитого другим, или опрометчиво устремится в преследование других врагов, — такого мы повелеваем наказать смертной казнью как ослабляющего строй и тем самым причиняющего ущерб своим товарищам, и все, что им взято, как и следует, изъять и передать казне тагмы. Если же учитывать снисхождение, то пусть он будет побит ропалами[72], или лишен военной службы.

12. Если во время генерального сражения или битвы произойдет обращение в бегство без какой-либо разумной и видимой причины, мы повелеваем стратиотов той тагмы, которая первой обратится в бегство и отступит из строя или из своей меры[73], выстроенной для сражения, рассчитать по десять и, как ослабивших строй и явившихся виновниками обращения в бегство всей меры, (каждого десятого) предать смерти стратиотами другой тагмы. Если же окажется, что некоторые из них, как случается, будут ранены в этой стычке, — таковым мы повелеваем быть свободными от этого обвинения.

13. Если знамя будет захвачено врагами без какого-либо разумного и видимого основания, мы повелеваем наказать тех, кому была поручена его охрана[74], и оказавшихся поблизости архонтов, командующих ими или схолами, в которых они (знамена) были. Если же случится, что некоторые из них сражались, были ранены, пусть они останутся свободными от такого наказания.

1. Каким образом, по словам Никифора, был низвергнут император Фока? Вспомните, почему так легко удался этот переворот, и что выиграли от него ромеи?

2. Как вы себе представляете осаду Константинополя в 617 г. со слов византийского хрониста? Можно ли назвать ее результат победой ромеев?

3. Что, по словам анонимного сирийского хрониста, помогло арабам покорить ромейскую Сирию?

4. Как действовали арабы в отношении сирийских городов перед сражением с ромеями у реки Ярмук? О чем это говорит?

5. Какую причину потери византийцами Египта считает главной анонимный сирийский хронист? Насколько верно и полно он отразил ситуацию? Как вы думаете, какую Церковь в Египте возглавлял Вениамин и кого подразумевает автор под «православными»?

6. Сравните изложенные хронистом «сценарии» покорения арабами Сирии и Египта. Что в них общего и о чем это говорит?

7. Что мешает поставить знак равенства между «божественным апироном», описанным Иоанном Малалой, и «жидким огнем»?

8. Подумайте, почему один из авторов «Чудес Св. Димитрия» так подробно описал действие петровол в 597 г.? Как их можно было уничтожить и чем защитить?

9. Что такое, согласно предписанию «Эклоги законов», воинский пекулий? Кто и на каком основании его получал?

10. Какими правами «Эклога законов» наделяла стратиотов в отношении их наделов?

11. О чем особенно заботился «Воинский закон»?

12. В чьей армии существовали способы наказания воинов, подобные указанным в «Воинском законе»?

13. Как вы считаете, какая причина признавалась ромеями достаточно веской для отступления?

14. Кто и почему в византийской армии заботился о том, чтобы знамя не попало в руки врага?

§ 6. Столетия перемен

«Темные века» принесли в жизнь ромеев много нового, о чем трудно судить однозначно. Ясно лишь, что это была эпоха глубоких, в том числе системных преобразований. Помимо жителей деревни, ставших в своей массе стратиотами, изменения особенно затронули горожан и развитие мореплавания.

О судьбе византийского города в VII–IX вв. среди историков продолжаются споры и до сегодняшнего дня. Одни считают, что ромейские города в это время умерли, кроме считанных 10–15 крупных торговых центров.

В результате глубокого кризиса, вызванного внутренними социальными, экономическими, экологическими, демографическими причинами, они постепенно превратились в полусельские поселения, способные прокормить лишь весьма ограниченное население, местный гарнизон, церковные власти. Они больше не рассматривались как самостоятельные юридические единицы, не имели собственных земель, муниципальных доходов. В городах, ставших, подобно селу, жить аграрной жизнью, не велось строительство общественных городских зданий, пришла в упадок инфраструктура, значительно сократилось товарное производство. Зато стало преобладать производство зерна и продовольствия, уменьшилась платежеспособность населения, что в свою очередь объясняется сокращением денежного обращения и размеров прибавочного продукта. В итоге такие образования перестали быть «деревнями» только в X–XII вв. в результате нового оживления городской жизни, отделения ремесла от сельского хозяйства. Такова точка зрения, которую разделяли и продолжают разделять многие ведущие византинисты.

Другие же признают, что в VII–IX вв. города Ромейского царства переживали определенный упадок, связанный с военными потрясениями и общей перестройкой общества на средневековый лад. Часть из них, действительно, сократила населенную часть своей территории, иногда даже стала напоминать деревни. Аграризация городов была вполне естественна для преобразования хозяйства в то время, когда простое товарное производство сосредотачивалось прежде всего в сфере продукции земледелия, а роль села в византийском обществе действительно росла. Но это ни в коем случае, полагают исследователи, не означало «смерти города», его едва ли не полного исчезновения, перерыва в развитии городской жизни. Просто византийские города избавлялись от античных черт и приобретали новые, но это новое еще не значить упадническое, плохое. Государство и Церковь вели строительство церковных сооружений, городских оборонительных укреплений, арсеналов, зернохранилищ, складов. Аграрные же занятия горожан, там где они стали расти, не мешали прочим, ремесленным, торговым, промысловым, и часто совмещались с ними. Более того, города этого времени, даже если они назывались кастра — крепости, сохранили свою многофункциональность и продолжали играть роль административных, церковных, религиозных центров, а также занимали важное место в структуре механизмов товарообмена. Их жители считали себя именно горожанами, а не обитателями деревни.

Что касается кризиса, то он поразил города цивилизации средневекового Запада, где действительно установилось господство деревни, а города стали военными укреплениями, убежищами, крепостями, замками сеньоров или резиденциями епископов. Но на их фоне византийские полисы, полисмы или кастра, как их чаще всего стали называть с VIII в., выглядели в «темные века» вполне благополучно. В любом случае, следует учитывать, что при общем сокращении населения положение городов в разных регионах было различным и научные заключения в отношении их надо делать избирательно.

Причины, объясняющие слабую изученность византийского города в VII–IX вв., коренятся, скорее всего, в следующем. Во первых, отсутствуют масштабные раскопки таких городов, а там, где они велись, более пристальное внимание долгое время уделялось не столько средневековым, сколько более ранним, античным памятникам. Ведь подавляющее большинство таких центров были наследниками греко-римской цивилизации. Во-вторых, исследователи сосредотачивали внимание прежде всего на храмах и оборонительных сооружениях, а не на городских кварталах и жилых постройках. В третьих, использовали не всегда верные методические подходы к византийским материалам из городов, которые специалисты все время стремились сравнивать с античными, забывая, что эти города жили в новых социально-экономических условиях. И так, что же собой представляли эти города после VI в.?

В результате арабских завоеваний Империя потеряла многолюдные и богатые городские центры в Азии и Африке — Антиохию Сирийскую, Бейрут, Дамаск, Газу, Эдессу, «жемчужину Египта» — Александрию, африканский Карфаген, через которые проходила большая часть экспорта и импорта Ромейского царства. Оставшиеся города Балканского полуострова в условиях угрозы со стороны аваров, славян, булгар превратились преимущественно в укрепления.

Добычей алчных пиратов стали острова Эгейского моря, многие из которых оказались заброшены, почти опустели. То мусульманские корсары, то славяне на своих небольших судах, выдолбленных из одного куска дерева, совершали дерзкие нападения на ромейские корабли и приморские города. Кое-где жители были перебиты, бежали, а церкви лежали в развалинах. Связи между городами затруднились, а сами города перестраивали свой быт применительно к условиям хронической военной опасности.

Согласно церковным канонам, резиденцией епископа мог быть назван только город, а не деревня. Данные же Вселенских церковных соборов и списков митрополий, епископств и автокефальных (то есть самостоятельных) архиепископств Константинопольского патриархата — по-гречески «таксисов», а по-латыни — нотиций епископатов (Notitii Episcopatuum) — указывают, что число таких центров на территории Империи, уменьшившейся почти наполовину, сократилось до трехсот-четырехсот. В массе своей они занимали небольшую территорию от нескольких до двух-трех десятков гектаров, имели население в две-три тысячи человек, так что город с пятью-шестью тысячами горожан считался достаточно крупным. В среднем плотность населения достигала примерно 150 человек на гектар.

Около 600 г. вследствие гибельных последствий военных действий, набегов врагов и массовых инфекционных заражений численность ромеев могла сократиться до 17–19 млн. человек, из которых 4,3–4,8 млн. составляли горожане. В дальнейшем, около 700 г. количество горожан уменьшилось еще больше, до 1,5–2,1 млн. человек. Новый демографический урон Империи нанесла последняя «великая чума» 746–747 гг., вызвавшая очередное сокращение населения до 7–8 млн. человек, то есть уменьшившая его приблизительно на 40 % от 12 млн. Но даже с учетом этого урона численность населения примерно трехсот городов Ромейского царства едва ли упала меньше 800 тысяч — полутора миллионов человек, то есть составляла 10–15 % от общей численности. Это было очень много по сравнению с западной Европой варварских королевств, почти полностью оставшихся без городов, носителей городской культуры, торговли, ремесла.

Некоторые ромейские города сократились или оказались заброшены вовсе. Так, легендарные Афины уменьшились почти в восемь раз, до шестнадцати гектаров. Западномалоазийские Сарды превратились в конгломерат поселков. Большой центральномалоазийский город Анкира (теперь Анкара) к середине VII в. сократился до размеров крепости площадью всего несколько сотен квадратных метров. Город Аморий в 716 г. успешно обороняли от многократно превосходивших сил арабов всего лишь восемьсот человек. Жители других городов переселялись на новые, более безопасные места. Пиратские рейды, грозившие с моря, заставляли население уходить подальше от берега, вглубь страны. Особенно благоприятными местами для поселения теперь считались высокие и крутые холмы, горные плато, где можно было воздвигнуть крепкие оборонительные стены и башни, построенные по всем правилам военной науки. Крутые склоны были менее удобны для повозок торговцев, но зато более надежны в час военной опасности. Именно под их защиту перебрались теперь крупные земельные собственники, покинувшие свои имения. Впрочем, перенос города на новое место был делом весьма дорогостоящим и хлопотным. Поэтому, за редким исключением, большинство горожан и в новое, беспокойное время остались на местах прежнего жительства, разве что присваивая своему городу новое имя.

Другое дело, постепенно меняется внутренняя планировка городов. Она становится менее регулярной. Вместо прямых, построенных по единому плану, античных улиц со временем появляются кривые, неровные улочки, беспорядочно сбегающие от крепости к подножию холма. Меньшим изменениям подвергались границы городских кварталов: даже новые жилые усадьбы ромеи предпочитали строить на прежних местах, из материала разобранных домов, поскольку так было дешевле, экономичнее. Усадьбы с домом, как правило, двухэтажным, несколько сократились в размерах, но в среднем занимали около 100–150 кв. м., вполне достаточных для проживания обычной семьи из пяти-шести человек (ниже этого уровня обеспечение простого воспроизводства маловероятно).

Города в условиях возросшей милитаризации жизни стали в первую очередь оборонительными крепостями-кастронами: их либо окружали крепостными стенами, иногда тройными (вокруг нижней части города, вокруг среднего города и вокруг старого акрополя), либо они имели укрепленный центр или цитадель, возле которой располагалось поселение, либо то и другое одновременно. Во время вражеского вторжения горожане вместе с окрестными крестьянами, пригонявшими свой скот, прятались за крепкими стенами. На направлениях, откуда наиболее часто угрожали вражеские рейды, сроили сторожевые укрепления — фруры, башни-пирги — с небольшим гарнизоном, который световыми сигналами заранее оповещал о приближении неприятеля.

За пределами собственно города иногда возводили церкви, монастыри, обнесенные стенами. В таком случае они тоже играли роль передовых форпостов. Здесь же, как и прежде, располагались отдельные постоялые дворы-трактиры, пандохионы — дословно «принимающие всех», но главными оставались пригородные хозяйства горожан — проастии. Не только городская знать, но и простые жители имели или арендовали участки земли, виноградники, оливковые рощи, сады, ульи, огороды. Впрочем, ни хозяева, ни арендаторы, учитывая опасность нападений, как правило, не жили на пригородных участках, которые, приходя, обрабатывали сами или с помощью батраков, наемных работников — мистиев.

К середине IX в., в связи с начавшимся задолго до этого приростом, население составило в Ромейском царстве не менее 12 млн. человек. Нотиция 901–902 гг., отразившая положение предыдущих десятилетий, называла уже свыше пятисот епископских центров, а значит, городов. Количество горожан при этом увеличилось почти в полтора-два раза и составило приблизительно два-три миллиона человек (12–20 % от общей численности населения Византии в 15–17 млн. человек). Упадок был преодолен.

Хотя общий спад и разрушения отразились на отдельных провинциальных торгово-ремесленных центрах Ромейского царства, последние все же продолжали существовать даже в самые неблагоприятные времена. Главное, они по-прежнему доминировали над деревней административно, фискально, экономически. Только здесь можно было получить услуги, недоступные на селе. Только здесь располагались представители военной и гражданской администрации, церковные и доходные учреждения, регулярно функционировали рынки и ярмарки, трудились ремесленники и торговцы, развивались профессиональные корпорации, братства, общины, связанные с поклонением тому или иному святому, общества любителей цирковых игр. Повседневные потребности, запросы двора и знати, заказы на вооружение, снабжение армии и флота, спрос иноземцев на высококачественные ромейские ткани и другие изделия поддерживали развитие ремесла и торговли, особенно в столице, которая делается своеобразной «мастерской мира».

Сократившийся выпуск монеты, необходимой для нужд денежного обращения, с успехом компенсировался включением в оборот старых монет предыдущих римских и ромейских императоров, причем за несколько сот лет. В VII в. ими продолжали расплачиваться как и в IV столетии. Кроме того, торговля могла продолжаться и в форме натурального обмена. Но в любом случае, на денежный фонд тяжким бременем легли расходы на формирование и вооружение армии, набор и содержание войск, а также суммы, которые Ромейское царство должно было платить захватчикам.

Несмотря на ущерб от развившегося пиратства и войну с арабами за господство на Средиземном море, морская торговля не сдавала позиций. Византийцы имели первоклассные суда, обладали развитыми навыками кораблестроения и судовождения. Со времен античности им была известна астролябия — дословно «ловец звезд», прибор для определения в ночное время широты, на которой находится судно, а уже в IX в., благодаря заслугам моряков зависимого от Ромейского царства южноиталийского города-государства Амальфи, они стали применять на своих кораблях буссоль — инструмент с магнитной стрелкой для ориентировки на нужное направление.

Еще раз надо особо подчеркнуть, что в целом византийские города в VII–IX вв. сохраняли самые разные функции, одновременно являясь производственными, торговыми, административными, военными, церковными, религиозными центрами и центрами паломничества для приходивших к их христианским святыням. Христианизация преобразила городской ландшафт. В городе могли находиться резиденция епископа с епископальным комплексом, кириаконы, кафоликоны — главные приходские и монастырские храмы, монастыри, церкви, баптистерии — крещальни с небольшими купелями, в которых в основном крестили уже не взрослых, а детей. К ним примыкали мартирии или мемории и кладбища, которые привычно стали звать не «городами мертвых», некрополями, а кимитириями, дословно «местами успения, местами сна» и которые уже не стремились непременно вынести за пределы городской черты. Обычным было наличие военного гарнизона, чиновных зданий, в частности, склада государственных грузов, товаров — апофики и здания претория, где размещались начальство, судьи, тюрьма.

Вдоль улиц, на площадях, в том числе на агоре, и в жилых усадьбах устраивали эргастирии — разнообразные мастерские и лавки. Обычно на двадцать жителей приходился один такой объект, так что число их даже в небольшом городе с тремя тысячами населения составляло не менее полутора сотен. Заходившие в них покупатели, судя по живым зарисовкам из Житий, видели разложенные и развешенные товары, а также продукты, иногда выставленные в стеклянных сосудах на прилавке. Случалось, какой-нибудь стеклодув со своим переносным горном или кузнец-медник устраивались в крытом портике или прямо на улице, собирая зевак поглазеть на работу, а зимой еще и погреться у горна.

Как правило, город «темных веков» имел один или несколько рынков, которым не мешало соседство церквей, странноприимные дома, а в случае близости моря — защищенный крепостными стенами порт. Море всегда выручало ромеев в трудные времена. Канализация и водоснабжение по водостокам, гончарным трубам продолжали действовать, за ними следили, перестраивали старые и строили новые ветки, чистили дренажные и питьевые колодцы, надстраивали их в случае необходимости. Надломленная, но не сломленная городская жизнь, невзирая на лихолетья, продолжалась.

Потрясающие геополитические, гео-стратегические и гео-экономические преимущества Константинополя особенно дали себя знать после того, как арабы захватили многие ромейские крупные порты. С конца VII в. столица Ромейского царства стала служить и ведущим транзитным центром, и терминалом, встречавшим и провожавшим все суда, используемые в торговле Европы и Востока. Более того, для большинства ромеев Константинополь окончательно стал символом державы, душой и сердцем Романии, не меньшей святыней, чем императорская власть или Православная Церковь. Подобно магниту, он все больше и больше притягивал к себе знать, вообще всех провинциалов, пытавшихся отыскать для себя нишу в рамках имперской системы.

Византийцы рассматривали Константинополь как Божий град, центр всех четырех сторон света, город, созданный по воле Бога, и потому богохранимый. По меткому замечанию Сергея Аверинцева, известного российского филолога-классика, это был «в каком-то смысле сам по себе мир» и уж во всяком случае «колесница» этого мира — Axis Mundi, как сказали бы современники.

По-разному ромеи именовали свою столицу — Византий, Второй Рим, Новый Рим, Царственная, Царица городов, Мать Империи, Новый Иерусалим, Город-светоч. Но, что примечательно, часто они называли ее просто Полис — «Город», как бы единственный и неповторимый среди всех прочих. Даже китайцы, жившие на другом конце мира, звали Византийскую империю Фулин, воспроизводя это греческое Полин, Полис. Это же отмечали арабы, писавшие, что греки зовут Константинию-Константинополь словом Болин, или Истинболин, — так на слух мусульман звучали греческие слова Полин или «ис тин полин» — «в Город». Позже из этого родится турецкое Истанбул-Стамбул.

Граница Города, раскинувшегося на треугольном полуострове, тянулась примерно на 19,5 километров и со второй половины V в. охватила в общей сложности 1450 гектаров (Карта 8). Соединяя в себе притягательную красоту, безотказно действовавшую как на варваров, так и на цивилизованные народы, Константинополь был непревзойденной крепостью средневековья, о которую разбилась не одна волна завоевателей.

Глазам любого, кто через плоские фракийские равнины приближался к «Царице городов», прежде всего открывалось чрезвычайно впечатляющее зрелище — стены, ограждавшие город с суши. По их камням, ослепительно белым при свете солнца, словно широкие шрамы, тянулись горизонтальные линии из красного кирпича-плинфы. Кроме зрительного эффекта такая конструкция повышала сейсмостойкость сооружения. Это было особенно важно, если учесть, что прежняя крепостная стена, построенная Константином I, пострадала в 408 г. именно от землетрясения и потребовалась ее замена, дабы охватить разросшийся к тому времени пригород, известный как Эксокион — дословно «За колоннами». Новые мощные оборонительные укрепления города, как и прежние, отделяли его от остальной континентальной Европы. Они были сооружены за рекордный срок в шесть лет между Мраморным морем и Золотым Рогом в начале правления юного императора Феодосии II стараниями ведущего государственного деятеля Анфемия, «одного из мудрейших людей своего времени». С 413 г. Феодосиевы стены пришли на смену расположенным в полутора километрах восточнее от них крепостным стенам Константина, построенным в 30-е гг. IV в., и к VII в. окончательно образовали мощный каменный оборонительный пояс, охватив разросшийся город уже не только с суши, но и с моря. Пространство между стенами Константина и Феодосия составило новый обширный регион по площади едва ли не равный остальному Городу, но до тех пор, пока здесь действовало кладбище-некрополь, этот регион собственно городом, видимо, не считался. Он представлял собой слабозаселенную, резервную территорию на случай убежища, к тому же вполне пригодную для выпаса домашнего скота, устройства огородов. Ни портиков, ни публичных площадей здесь не было, и даже случалось, «как в пустыне» жили отшельники, монахи. Тем не менее, новая линия укреплений была выгодной и, главное, обезопасивала устроенные на высотах в этом районе в течение V — начала VI вв. гигантские открытые водосборные цистерны. Среди них выделялись самая большая, размером 224 на 85 м., городская цистерна Аэция, названная в честь этого префекта и сооруженная в 421 г., — при глубине до 15 м. она вмещала до 300 000 куб. м. воды; циклопическая цистерна Аспара, патрикия аланского происхождения, влиятельного приближенного императора Льва I, построенная в 459 г. и вмещавшая 23 700 куб. м. воды; почти равная ей цистерна Св. Мокия объемом около 25 000 куб. м., сооруженная императором Анастасием Дикором. Таким образом, речь шла прежде всего о защите городских запасов воды на случай осады. Пример казавшегося несокрушимым старого Рима — Вечного города, впервые за восемьсот лет взятого и разграбленного в 410 г. вестготами торжествующего Алариха, явился предостережением для интриговавшего с ними Константинополя, которому в то время угрожали набегами племена хищных гуннов.

Когда необыкновенно мощное землетрясение 447 г. разрушило стену Феодосия, 16 000 горожан, трудившихся не покладая рук, полностью отстроило ее с невероятной быстротой — за шестьдесят дней, возведя при этом еще и внешнюю стену с дополнительным рядом башен, а также укрепленную кирипичами траншею-ров. Столь быстрое строительство, видимо, подстегнула зловещая весть о приближении к Городу гуннов, горевших дикой жаждой грабежа. Угроза же нападения североафриканского флота вандалов — ужаса всех морей заставила позаботиться о строительстве стен и со стороны моря. В конечном итоге Феодосиевы стены — Феодосианон Тихос, гораздо более мощные, чем стены Константина, были укреплены почти четырьмя сотнями башен (394) и, оставаясь самой труднопреодолимой преградой из всех, когда-либо возведенных для защиты города, много веков надежно защищали гордую столицу ромеев от самых разных грозных врагов. На их регулярную реставрацию, поддержание в целости тратились огромные средства, которые, каким бы ни было состояние византийской экономики, находили всегда. Они явились самым впечатляющим защитным сооружением в античной или средневековой истории.

Сухопутные крепостные стены Феодосия представляли собой особенно сложную оборонительную систему, выстроенную по последнему слову греко-византийского военно-инженерного искусства. Протяженностью около шести километров, они перерезали весь полуостров от одного берега до другого и имели три ряда стен, каждый выше другого. Доступ к стенам для усиления защиты преграждал позже выкопанный ров, по-гречески суда, шириной около 18–20 метров и глубиной до 10 метров, что затрудняло врагам ведение подкопа, туннеля под стены. Неизвестно, наполняли ли этот грандиозный, устрашающий ров водой, настолько он был гигантским по своим размерам, но в любом случае в нем скапливались атмосферные осадки. Кроме того, есть предположение, что в него могли впускать морскую воду. Над внутренней стороной громадной траншеи возвышался первый ряд невысокой, от двух до пяти метров, защитной стены. Второй ряд стен играл роль передовой стены — протехисмы. Его называли Эксо Тихос — Внешняя стена. Она имела толщину в 2–3 метра, высоту 8-10 метров, то есть в пять-шесть раз выше человеческого роста, и была укреплена 15-метровыми башнями числом 92. На 20-25-метровом удалении от второй линии возвышались самые мощные, главные стены высотой 18–20 метров и толщиной пять-шесть метров у основания. Их называли Большой стеной — Мега Тихос. Они были усилены 96 огромными круглыми, а также четырех-, шести- и восьмиугольными башнями высотой от 20 до 30 метров, стоящими на расстоянии 55–60 метров друг от друга. Чтобы сподручнее вести обстрел противника из луков и метательных машин, башни всех линий обороны были расставлены в шахматном порядке. Они имели по два этажа — верхний, боевой, и нижний, для кладовых и казарм. С внутренней стороны наверху, вдоль основной стены шла галерея, поддерживаемая арками, из которой можно было попасть в верхнюю камеру башни с узкими бойницами и амбразурами для стрельбы из лука. Общая глубина Феодосиевой оборонительной системы достигала 65 метров, подступы к ней были хорошо пристреляны, а основные оборонительные сооружения уходили под землю на 10–12 метров, что делало попытки соорудить подкоп в таких местах делом совершенно безнадежным.

Морские укрепления, тянувшиеся вдоль Золотого Рога и берега Мраморного моря, состояли из одного ряда более низких стен протяженностью соответственно семь и восемь километров, защищенных цепью из 298 башен. Подходу к ним через Золотой Рог препятствовали натянутый бон — плавучее заграждение, которым ромеи обзавелись со времен осады арабами в 717 г., а со стороны Пропонтиды — быстрые течения и неожиданные штормы. Ни одна армия не преуспела в попытках пройти штурмом через многочисленные слои обороны. До тех пор, пока наиболее мощными осадными орудиями оставались тараны, катапульты и передвижные штурмовые башни, превосходно защищенный Константинополь был фактически неуязвим.

Остатки укреплений этого супергорода средневековья, заменившие ему в столкновениях с врагами пушки и порох, сохранились и до сегодняшнего дня. Стойко сопротивляясь разрушительному действию времени, они продолжают поражать нас своей мощью и грандиозностью.

Константинополь имел десять главных ворот, которые делились поровну на гражданские и военные, а также небольшие военные калитки для доступа в междустенье. Военные ворота имели номера, а ворота, использовавшиеся в невоенных целях, — названия. В случае осады общественные гражданские ворота замуровывали. Военные ворота, состоявшие из двух железных створок, иногда прикрытых еще и подъемной решеткой — катарактой или слегетором, находились под защитой наиболее дюжих, крепких и высоких башен, не имели мостов через ров и открывались только для вылазок против неприятеля. Знаменитые парадные Золотые ворота — Хриси Пили, изначально сделанные в виде трехпролетной триумфальной арки высотой до 20 метров, со временем включили в систему крепостных стен между двух башен, сложенных из гигантских монолитных блоков белого мрамора, пригнанных так плотно, что между ними до сих пор не просунешь и лезвие бритвы. Проезд этих знаменитых ворот прикрывали большие створы из отполированной латуни, сияющей на солнце как золото. Кроме того, Хриси Пили увенчивали огромных размеров статуи четырех слонов, впряженных в колесницу, которой правил император Феодосий I- заказчик арки в честь победы в 391 г. над «тираном» Максимом, соперником в борьбе за власть. Центральный, самый высокий пролет ворот предназначался для проезда царского эскорта. В других случаях он открывался только для триумфов императора и его полководцев. Недаром прототипом константинопольских Золотых ворот послужили Золотые ворота Иерусалима, через которые Христос совершил свой торжественный вход в город. Именно к ним выводила главная дорожная артерия Балкан — древняя Виа Эгнация, которая сливалась здесь с главной улицей города — Меси, или, точнее, переходила в нее. К середине V в. константинопольские Золотые ворота превратились в укрепленную цитадель с двумя воротами — Малыми и Большими (прежней триумфальной арки), защищенных сначала пятью, а затем — семью башнями, отчего весь комплекс получил название Гептапиргос — «Семибашенный». Турки поныне называют его аналогично — Едикуле — «Семь башен».

Некоторые столичные ворота вели непосредственно к Мраморному морю и завершались причалами и гаванями, среди которых наиболее известными были южные гавани Юлиана (она же — Софиана, Контоскалий), Феодосиана (она же — Кесарион или Ламиас), Элефтерий, Эптаскалий, Вуколеон — все на Мраморном море, а также северные Неорий и Просфорий — у входа в залив Золотой Рог. Правда, порт Элефтерий стал мелеть уже к VI в., но за его сохранность боролись вплоть до XI в., когда он, как показывают современные археологические раскопки, разом погиб в результате некой катастрофы, огромной приливной волны, цунами, накрывшей его вместе с судами, грузами, лошадьми, таскавшими эти грузы.

В эти гавани приходили и уходили корабли византийские и иноземные. Порты Константинополя буквально кишели покачивающимися на воде судами и суденышками купцов и рыбаков, лодками ремесленников, выгружавших свои грузы и товары. Особенно активно действовала оживленная переправа — Перама, связывавшая оба берега залива в самом узком месте, где ныне находиться Галатский мост Стамбула.

Кроме грандиозной Феодосиевой стены Город на дальних подступах прикрывали внешние, так называемые Макрон Тихос, то есть Большие или Длинные, они же Анастасиевы стены протяженностью около 50 километров. Их начали строить во второй половине V в., в эпоху императора Льва I, и окончательно достроили в самом начале VI в. Расположенные в 65 километрах к западу от столицы, между берегами Мраморного и Черного морей, они широким охватом прикрывали богатые городские предместья от внезапных нападений врагов из Фракии. Впрочем, эти циклопические стены толщиной 3,5 метра и высотой 5 метров, укрепленные 450 башнями, нуждались в многотысячном гарнизоне, патрулях, их было трудно защищать на всем грандиозном протяжении, равном почти двум дням пути. Поэтому уже к началу VII в. они потеряли свое значение и оказались заброшены.

Константинополь, в подражании Древнему Риму, в соответствии с важной священной традицией преемственности, тоже лежал на семи холмах. Впрочем, самый высокий не достигал ста метров, а место полноводного Тибра занимала довольно жалкая речушка Ликос — «Волчья», которая служила для водопоя скота, стирки и часто пересыхала в жаркие летние месяцы. Но общая территория была громадной. Как и в Риме, она делилась на 14 районов — регионов и 322 квартала — гитонии. Такое деление сохранялось до самого падения Константинополя.

Величественные дворцы-палатии, многочисленные церкви, усадьбы громоздились друг на друга живописным амфитеатром и, прикрытые зеленеющим плащом деревьев, спускались к заливу Золотой Рог и к берегам Пропонтиды, вдоль которых они тянулись соответственно сторонам гигантского треугольника мыса на пять и восемь километров. Константинополь расположен на той же широте, что и солнечный, теплый Неаполь. Поэтому лето здесь умеренно жаркое, хотя более сухое, а зимние холода до сих пор смягчает южный ветер. Впрочем, по воспоминаниям ромеев, случалось, лед покрывал не только залив, но и море.

Генеральный план и топографию гигантского Города ныне можно представить только на основании данных письменных источников, отдельных руин и немного из того, что удалось обнаружить археологам в ходе раскопок, начатых после Первой мировой войны, ибо большая часть древнего Визáнтия-Константинополя лежит на глубине от трех до семи метров под улицами и зданиями современного турецкого Стамбула.

Главная улица столицы, Меси (в переводе с греческого «Средняя» или «Срединная»), протяженностью три километра, начиналась от сравнительно большой, около 4 000 кв. м., вымощенной мрамором, трапециевидной центральной площади города — Августиона, получившей свой название от августы Елены, матери Константина Великого. Эта площадь в старейшей, восточной части Константинополя являлась собственно двором главной церкви Ромейского царства — знаменитого храма Св. Софии и ее ворота обычно были заперты: народ здесь собирали лишь по особым, торжественным случаям. Она была вся уставлена статуями, среди которых выделялась своими колоссальными размерами колонна с бронзовой конной статуей Юстиниана I наверху — один обхват головы императора достигал почти двух метров. С севера над Августионом высилась окруженная многочисленными лавками свечников — кирулариев громада Великой церкви, чей купол величественно плыл над Городом. Против ее западных дверей находилась Халкопратия — ряды торговцев изделиями из меди и бронзы и знаменитая богатая церковь Богоматери Халкопратийской, двери которой были оббиты чеканным серебром. Здесь, посреди квартала медников, хранилась одна из главных реликвий ромеев, спасительный пояс Богородицы, с которым обходили городские стены, если столице угрожали враги.

К юго-востоку от Августиона террасами высотой от шести до 32 метров над уровнем моря простирались бесчисленные постройки, переходы и сады Большого императорского дворца, который заслуживает отдельного рассказа.

Этот монументальный архитектурный комплекс общей площадью более 100 000 кв. м. начал сооружаться на приморской оконечности Города уже при Константине I и особенно активно расстраивался в VI в. и в 830-е гг. Он включал массу зданий до пяти этажей, каждый высотой шесть метров, с нескончаемой анфиладой палат — триклиниев, тронных и приемных залов, помещений для пиршеств и отдыха, покоев — кувикл, а также храмы, церкви, часовни, скрытые и открытые цистерны для воды, веранды, несколько тюрем и Циканистирий. Последним словом персидского происхождения обозначали специальную площадку для излюбленной василевсами верховой игры в мяч (поло). Она находилась под окнами Дворца, с его восточной стороны. Все это было соединено между собой галереями и переходами, внутренними садами — кипиями и террасами с лестницами. Здесь же располагались помещения консистории, дворцовые службы, конюшни, казармы, где несли службу придворная гвардия, царские телохранители.

На северной границе территории дворцового комплекса, между апсидой храма Св. Софии и собственно дворцом находилось место, именовавшееся Питтакий. Здесь принимали и хранили питтакии — грамоты-прошения, челобитные на имя императора и сюда со всей Империи съезжались желающие добиться царское правосудие.

На юге к морю спускалась лестница, которая вела к императорским пристаням. Вероятно, существовали и подземные ходы, один из которых, с мощными сводчатыми стенами, обнаружен археологами около порта Элефтерия на Мраморном море, далеко за пределами Дворца. В случае опасности всегда можно было спастись бегством на корабле. Примыкавшая с юга к Дворцу небольшая гавань Вуколеон — дословно «Быкольва», названная так по установленной на верхней площадке ступеней, ведущих от воды, скульптурной композиции в виде льва, терзающего быка, была надежно прикрыта высокими стенами, которые защищали царские дромоны. Видимо, где-то поблизости от этого района находилось и италийское подворье: наглым иноземцам случалось красть статуи с Ипподрома.

В Царской стое, или Регии, — роскошной двойной колоннаде у Ипподрома, в начале Меси устроили политиры — книжные лавки и места, где с раннего утра и до захода солнца просиживали риторы-адвокаты, за деньги разбиравшие просителям судебные документы, нотарии, писцы, учителя философии. Впрочем, здесь любили собираться не только желающие подзаработать ученые знатоки, но и обыватели, горячо, вплоть до взаимных оскорблений спорившие на излюбленные богословские темы.

Августион украшали прекрасные колоннады и закрытые портики-эмволы, а рядом с ними, но уже за пределами этой парадной дворцовой площади, находилась Гунария — квартал торговцев богатым пушным товаром. В северо-западной части площади возвышалась еще одна достопримечательность — Милий, первый военный межевой столб, собственно милий, который ромеи считали началом дорог и от которого рассчитывали все расстояния в Ромейском царстве. Со временем он был включен в состав четырехсторонней величественной арочой конструкции под куполом, через которую во время разных церемоний, так поражавших иностранцев, проходил император и где его приветствовали венеты.

Небольшая, в две сотни метров улочка между зданием Халки с огромными бронзовыми воротами — входом в Большой императорский дворец и Милием Августиона была отдана под прилавки — аваки мирэпсов — торговцев специями, благовониями, красителями, лекарствами гомеопатического характера, чьи запахи, видимо, были приятны для обитателей царственных покоев. На каждую аваку отводилось около двух метров, а сама она представляла собой деревянный стол-лоток с квадратными ячейками (карвеа), в которые было насыпано то, чем торговали мирэпсы.

Меси — главная артерия Города шириной около 25 метров, была хорошо вымощена каменными плитами и оторочена портиками, то есть колоннадами, которые поддерживали выдвинутые вперед вторые этажи домов и создавали крытые проходы вдоль улицы. Первые шестьсот метров от Августиона она была украшена стоявшими в ряд 94 колоннами, перекрытыми мощными арками с громадными пролетами в шесть метров.

Дальше на главную улицу выходили ведомство градоначальника-эпарха, а также церкви, палаты Константинопольского архиепископа — Патриарха, общественные бани, одетые в мрамор и утопающие в зелени дворцы видных сановников, знати и богатейших предпринимателей.

«Средняя» пересекала наиболее крупные площади столицы. Прежде всего это был своеобразный омфал — дословно «пуп» Города диаметром около сотни метров, — большой, овальный формы форос Константина, он же — Фора или Агора (сегодня это гораздо меньший стамбульский Чемберлиташ). В центре площадь украшала грандиозная статуя, изображавшая основателя Константинополя — императора Константина Великого. Она была установлена на высоченной колонне из мрамора и порфира (порфирита). Статуя из позолоченной бронзы изображала императора в виде солнечного бога Аполлона с венцом, украшенным семью лучами, расходящимися от его головы, так что он казался одновременно и солнечным богом Аполлоном, и Иисусом Христом в терновом венце. Теперь от нее уцелела лишь изрядно порченная, в трещинах порфировая колонна. Ее былая высота равнялась 37 метрам, и она состояла из семи доставленных из Египта порфировых «барабанов», перехваченных бронзовыми обручами. Турки называют ее Чемберлиташ — «сожженная колонна». В толще цоколя находилась крошечная подземная часовня, наполненная удивительными реликвиями, среди которых был топор библейского Ноя, посох Моисея, «палладий» из Трои, корзины с теми пятью хлебами, которыми Христос накормил многие сотни людей. При императоре Феодосии II доступ паломников к ним был закрыт после того, как один проходимец попытался украсть священный хлеб.

Знаменитый форос был охвачен двухъярусной колоннадой с двумя стоящими друг против друга роскошными монументальными, беломраморными арками. На восточной арке были воздвигнуты статуя Фортуны и контрастировавший с ней Крест, отделанный серебряными пластинами. На северной стороне фороса располагался накрытый большим куполом беломраморный Дворец синклита (сената), в который вели двери с изображением мифических титанов. Они предварялись изящным портиком с четырьмя порфировыми колоннами, перед которыми располагались древнегреческие статуи Афины и мало кому понятного Тетиса. Несмотря на такие древние и новые красоты именно на площади Константина действовал основной вещевой и продуктовый рынок, нередко устраивали публичные казни, а позади площади находился очень уместный для такого места большой общественный туалет, знаменитый тем, что именно в нем умер ересиарх Арий, которого нашли якобы «головой в очке, а ногами вверх». Тут же, рядом с церковью Богородицы на Форе, находилась Кирополия — ряды свечников, в закрытом портике — Большом Эмволе размещались ряды торговцев импортными, восточными тканными изделиями, а южнее Фора тянулись ряды меховых, скорняжных эргастириев.

Кроме того, на отрезке от Милия до агоры Константина действовала Аргиропратия — ряды торговцев драгоценностями, оценщиков, менял и хрисохооев — золотых дел мастеров. Здесь постоянно фланировала толпа, шла бойкая торговля, на которую любили глазет обитатели верхних этажей. Несмотря на запреты властей, всегда оставался велик соблазн разгородить здешние крытые портики деревянными щитами, досками, завесами, тряпками, а внутри устроить разнообразные магазинчики, забегаловки, в результате чего, разумеется, возрастала антисанитария и опасность пожаров.

После фора Константина следовал Анемодулий — дословно «Раб ветров» Он представлял собой высокую пирамиду или башню-столп, украшенную барельефами с изображениями птиц, животных, растений, сельскохозяйственных работ и смеющихся нагих проказников-эротов, кидающих друг в друга яблоки. На вершине этого диковинного сооружения, приписываемого некоему Илиодору, располагался флюгер в виде бронзовой фигуры женщины на стержне, которая оборачивалась при малейшем дуновении ветра.

За Анемодулием Меси пересекала площадь Тавра — дословно «Быка», которая именовалась также площадью Феодосия, ибо была украшена статуями последнего императора единой Римской империи Феодосия I и его сыновей. Здешний форос напоминал мраморную платформу, втиснутую между склонами, и находился на месте современной стамбульской площади Баязида, но был гораздо больше (400 на 350 метров, 140 000 кв. м.). Понятно, почему именно здесь, на этом огромном пространстве, у подножия монументальной колонны со статуей Феодосия Великого, ромейские чиновники торжественно встречали иностранных посланников, которые с благоговением взирали на колоссальную колонну и на две грандиозные триумфальные арки, одни из самых больших в мире. В будничные дни площадь, по крайней мере, с VIII в. служила рынком для продажи свиней и овец, хрюкавших и блеявших рядом со всем этим античным великолепием, церквами и дворцами. Прозрачным наглядным намеком на честность при сделках здесь же высилась громадная скульптура, изображавшая две руки (средний палец одной из них, найденный при раскопках, имеет длину 0,8 м.). К югу от Тавра были устроены скотобойни — хортоволы, а еще дальше размещались мясные ряды, в которых у своих авак и лавок красовались дюжие мясники — макелларии, не расстававшиеся с колоритными огромными мясницкими ножами — макеллами.

Далее Меси тянулась мимо монастыря Христа Акаталиптос — дословно «Непостижимого» и выходила на перекресток с народным названием Филадельфион, то есть «Братолюбие». Он был украшен 14-метровым порфировым столпом с крестом, порфировыми статуями сыновей Константина Великого, Елены, матери Константина, и даже статуями боровшегося с христианами императора Юлиана (361–363 гг.) и его жены, августы Софии. Порфировая колонна покоилась на вырезанных из порфира двух парах крепко обнявшихся суровых мужчин, очевидно, тетрархов — управителей четвертями Римской империи. Ныне эту консоль можно увидеть на фасаде венецианского собора Сан-Марко, куда ее в качестве трофея в начале XIII в. доставили крестоносцы.

Неподалеку от Филадельфия было выставлено изображение модия (византийской меры сыпучих веществ), расположенное на высокой пирамиде. Изваяние истинного модия служило еще одним напоминанием не чистым на руку торговцам о суровом наказании вплоть до отрубания рук, которое ждало каждого за пользование фальшивыми мерами. В этой лучшей части Города, которая носила название Месомфал — «Средина пупа» и действительно находилась в центре древнего Константинополя, причудливо переплетались монашеское уединение, слава и воинская доблесть, суетный и шумный мир торговцев и ремесленников с их дымом, копотью, базарными склоками и шутовскими выкриками.

После Филадельфия Меси, будто гигантская рогатка, разделялась на два рукава. Ее южное ответвление вливалось в площадь Амастриана, пользовавшуюся среди горожан дурной славой. Именно здесь совершались казни важнейших, государственных преступников. Кроме того, Амастриана была богато украшена античными статуями: Зевс-Гелиос на мраморной колеснице, распростертый на земле, отдыхающий Геракл, птицы, драконы. Именно поэтому, многие богобоязненные, суеверные константинопольцы полагали, что эта площадь находится во власти зловещих демонов. Указанные выше обстоятельства не мешали Амастриане служить конным рынком, где продавали лошадей и где работали оценщики коней — вофры, получавшие за свой труд комиссионные. Многочисленные канавы, выбоины, лужи, крепкие запахи конской мочи и навоза удивительно преобразили облик античного наследия давних веков.

Миновав Амастрианский рынок, Меси спускалась в долину речушки Ликоса. Здесь располагалась агора Вола или Быка. Свое название этот форос получил от гигантской античной бронзовой статуи быка или вола, некогда вывезенной из малоазийского Пергама. Она простояла здесь по меньшей мере до VII в. включительно, если не дольше, пока не была переплавлена на монеты. Площадь Вола была местом, где часто происходили столкновения и творился скорый суд возбужденной толпы горожан над иноверцами и политическими оппонентами. Случалось, здесь устраивали казни, сжигали опасных государственных преступников или их останки, но сама полая статуя быка для изжаривания заживо не использовалась. Скорее всего, это легенда.

Следующим следовал огромный форум Аркадия, являвшийся еще одной агорой Города. В его центре на 45 метров возносилась гигантская колонна, спирально украшенная рельефами с изображениями побед императора Аркадия (395–408 гг.). Она имела внутри лестницу из 233 ступеней, ведущую на самый верх, где на громадной капители со стороной пять метров высилась конная статуя Аркадия, воздвигнутая его сыном, Феодосием II в 421 г. Здесь она простояла пока не упала сверху в 740 г., но колонна осталась, давая повод суеверным константинопольцам самым причудливым образом истолковывать покрывавшие ее полустершиеся рельефы.

После агоры Аркадия и до окраинного Седьмого холма столицы, или Ксиролофа — «Сухого холма», с его монастырями и гостиным подворьем сирийцев-христиан, этот рукав Средней завершался главными въездом в «Царицу городов» — описанными выше знаменитыми трехпролетными Золотыми воротами, которые защищала пристроенная со стороны Города к Феодосиевой стене укрепленная цитадель с мощными башнями.

Другой рукав Меси от Филадельфия уходил на северо-запад. Он миновал многие величественные церкви, в том числе крестово-купольный храм Св. Апостолов, так называемый Апостолион, стоявший на самом высоком холме Константинополя, и прославленный, хотя и окраинный Хорский монастырь с ксенодохионом — гостиным двором для прибывавших из Палестины, а также гигантский открытый водоем-цистерну Аэция, и завершался Харисийскими воротами, некогда названными так в честь некоего Харисия, димарха венетов. Они выводили на дорогу к фракийскому Адрианополю и поэтому назывались также Адрианопольскими.

Апостолион заслуживает особого упоминания. Первоначальный храм был выстроен еще Константином Великим и служил мавзолеем императоров, их близких родственников, Патриархов. При преемнике Константина I, Констанции (337–361 гг.), в храм были перенесены мощи Свв. апостолов Тимофея, Андрея и Луки, а еще позже в алтарь были положены мощи наиболее прославленных византийских Отцов Церкви конца IV — начала V вв. — Григория Назианзина (Богослова) и Иоанна Хрисостома. Юстиниан I приказал заново перестроить обветшавшее здание и сделать его еще более великолепным. В частности, к алтарю был пристроен храм Юстиниана Великого, в котором стояла гробница из чистого золота, приготовленная императором для самого себя.

В Апостолионе хранились не только мощи и разнообразные драгоценные реликвии, но также императорские облачения, короны-венцы, драгоценные камни, жемчуг, золотые украшения и другие богатства и сокровища. Здесь проводились некоторые знаменательные церковные Соборы. С зажженными свечами в руках император и Патриарх непременно молились у гробниц Иоанна Златоуста и Григория Богослова. Отсюда следовали самые пышные богомольные выходы. Обстановка роскошного алтаря с чудотворными иконами, шелковых завес, великолепных мозаичных полов, гармоничной мраморной облицовки, пышных одеяний высших духовных лиц и членов синклита, нерушимого и размеренного ритуала внушали веру в незыблемость, подчеркивали традиционность устоев общества ромеев.

К северу от Харисийских (Адрианопольских) городских ворот, у конца Золотого Рога располагался укрепленный с VII в. оборонительной стеной район Влахерн, где находились начавшие строиться с середины V в. дворцовые сооружения и ряд великолепных храмов-кириаконов, екклесий, среди которых главную роль играла наиболее почитаемая крестовидная базилика Богоматери Влахернской с Покровом (Мафорием) и другими величайшими священными реликвиями Девы Марии. К ней примыкала восьмиугольная купольная церковь-реликварий Святого Гроба и храм Святой Купели на месте прославленного целебного теплого источника — агиасмы, куда в надежде на чудо избавления от телесного и душевного «морока» приходило множество паломников и где, облаченный в золоченные простыни, регулярно купался сам император. Здесь же, во Влахернах находились места поселения местных евреев и приезжих иноземцев, а чуть ниже — длиннющий деревянный мост через Золотой Рог, который соединял самый большой, окраинный 14-й район Города с противоположным берегом.

Примерно пятьдесят широких, от пяти до десяти метров, улиц, украшенные колонами и двухэтажными портиками, тянулись по берегу Мраморного моря и Золотого Рога от продуктовых рядов булочников — Артополии — дословно «Хлеботорговли» на север, где находились ряды Большого Эмвола фороса Константина. К югу от него, около вместительной гавани Юлиана, она же — Софиана, действовала с VI в. Крифополия — «Ячменный рынок», а чуть севернее по берегу Пропонтиды — рыбные ряды, известные как «Большие камары». Это были провонявшие рыбой лавки со сводчатыми помещениями, толстенные стены которых хранили прохладу даже в летний зной.

Другой центр предпринимательской деятельности обнаруживался в большом северном районе под названием Зевгма, где неподалеку от берега Золотого Рога находились красильни, Карвунария — рынок столь необходимого топлива, где продавали хворост, камыш, папирус и древесный уголь, а со второй четверти IX в. стал действовать рынок рабов в Ставрионе. Рядом, недалеко от возвышенного Акрополя, в Стратигии действовал скотопригонный пункт, — единственное место в Городе, где разрешалось продавать убойный скот. Десятки окружающих их более мелких улиц и улочек были застроены трех-, двух- и одноэтажными домами ремесленников, состоятельных купцов, чиновников и знати. Более ста лестниц связывали эти улицы, позволяя переходит с одной на другую.

Вокруг ослепительного, пестрого великолепия сооружений «Царственной» простиралась мягкая прелесть зеленых берегов и холмов Босфора, а зеркальные лазурные воды Мраморного моря сочетались с чарующей далью окутанных дымкой вифинских гор на противоположном малоазийском берегу.

Впрочем, далеко не весь Константинополь выглядел столь привлекательно и был так щедро одет в мрамор и наряжен статуями и колоннами как главная магистраль и площади мегаполиса. Гораздо скромнее выглядела самая просторная, западная, окраинная часть византийской столицы, занятая огородами, садами и редкими виллами. Да и между главными улицами повсеместно встречались убогие кварталы и жалкие, небольшие домишки. Покатые, узкие, извилистые, лишь частью мощенные боковые улочки, по которым было трудно двигаться не то что на повозках, но даже верхом, в IV–VI вв. были застроены доходными домами, которые иногда достигали девяти этажей. Здесь, в крохотных комнатушках, отапливаемых жаровнями, на которых готовили и подогревали пищу, в страшной тесноте и грязи жил простой народ — тысячи мелких ремесленников и торговцев, моряков и наемных работников. Лишь демографический спад последующих столетий покончил с этими многоэтажными постройками, нужда в которых отпала.

Некоторые историки считают, что численность жителей Константинополя в VIII в. уменьшилась до 40 000, из-за последствий сильного землетрясения 742 г. и особенно — «великой чумы» 746–747 гг. Одна из самых страшных эпидемий возобновилась в Египте и Сирии, опустошила остров Сицилию, Пелопоннес, малоазийскую Анатолию и достигла столицы Империи. Оставшиеся в живых, выжившие, моля о заступничестве святых, с ужасом наблюдали беспощадное шествие смерти. Тогдашнее Ромейское царство, по подсчетам ученых, вновь потеряло до 40 % жителей — четыре-пять миллионов человек. Таков был последний всплеск великой пандемии «Юстиниановой чумы», с перерывами тянувшейся с VI в. и не дававшей населению численно расти.

Сочетание простора больших площадей и даже незастроенных пространств, пустырей, особенно разросшихся в Городе во второй половине VIII в. в связи с демографическим спадом, контрастировало на фоне массы узеньких, кривых, грязных улочек, изрытых ямами, темных даже в солнечные дни от нависающих верхних этажей домов. Зловонные кучи нечистот, которые не успевали вывозить на особых повозках, мусорные ямы и стаи бродячих собак — такова была другая сторона некоторых районов царственного Полиса.

Если центральные улицы Константинополя ночью освещались факелами, масляными фонарями или восковыми свечами на крестовидных подвесах, которые светились будто россыпь светлячков, то в остальном городе царила тьма. Лишь изредка можно было повстречать возвращающуюся из распивочной-капилеи подвыпившую компанию или запоздалого ремесленника, который со свечником в руке пробирался домой погруженными во мрак, окраинными, кривыми улочками ромейской столицы.

Зато днем центральные улицы и площади многотысячного мегаполиса наполнялись разноголосым гомоном, бурлили толпами народа. Особенно много горожан и приезжих толпилось у громады Айя Софии, расположенных рядом с ней церковью Св. Ирины, прославленной, находившейся на особом положении, казенной больницы Св. Сампсона, многочисленных лавок в восточной части Константинополя, в рядах Артополии, между форами Константина и Феодосия, где располагались булочные и пекарни, торговали овощами и рыбой, сыром и различными горячими закусками. Лишь к вечеру улицы Города пустели, большая часть жителей принималась за дипнон — обед.

Население Константинополя было удивительно разноплеменным, разноэтничным и разноязыким. Здесь можно было повстречать бородатых греков, служивших в византийских войсках гладко выбритых франков, привозивших на рынки Города великолепные восточные товары арабов в темных плащах и кирпичного цвета сандалия. В столице ромеев проживало и немало армян, занимавших нередко высокие посты в государственном аппарате и армии. Грузины, аланы, евреи, тюрки, болгары, италийцы-италиоты… Это далеко не полный перечень пестрой и разноликой этнической мозаики огромного супергорода средневековья. Одни из ее социальных составляющих прочно обосновались здесь, имели свои кварталы, церкви, причалы, другие — приезжие купцы, путешественники, воины, искатели приключений, паломники — бродили по шумным улицам Города, с любопытством рассматривая невиданные достопримечательности блестящей столицы мира.

Богатейший полис притягивал великое множество нищих, которые проводили жизнь на его площадях и улицах: днем жалобными голосами они выпрашивали милостыню, на ночь располагались у кириаконов, церквей или в крытых галереях, где кроватью служила соломенная подстилка, а зимними ночами приходилось дрожать от холода. Иногда для утепления портики, где ютились бедолаги, по императорскому распоряжению заколачивали досками, но случались такие «благодеяния» крайне редко. Впрочем, некоторые профессиональные столичные нищие зарабатывали подаянием гораздо больше, чем мог получить трудившийся с раннего утра и до позднего вечера квалифицированный рабочий.

Большой средневековый город Константинополь давал пропитание многим: ремесленникам и корчмарям, виноторговцам и проституткам — порни, юродивым и дрессировщикам зверей, цирковым акробатам и профессиональным ворам, которые промышляли на рынках и улочках, даже в публичных банях остававшейся огромной по любым меркам столицы ромеев. Другое дело, что разбойный грабеж не процветал. Обычно полицейская, в том числе ночная стража, — вигла и керкета, подчиненные сначала префекту, а затем градоначальнику — эпарху Константинополя, были бдительны и проверяли даже случайных загулявших, компании молодых, засидевшихся до темна пьяниц, которых в этом случае ждала отменная порка.

Постоянным бичом густонаселенного Города были пожары, печальные последствия которых были трудно устранимы. Достаточно было какой-нибудь женщине, пришедшей купить что-либо на рынке, по неосторожности оставить лампаду рядом с грузом пакли, чтобы огонь превратился в бушующее пламя и за несколько дней самым ужаснейшим образом опустошил весь центр Константинополя. Недаром на столичных рынках и возле лавок, мастерских, повсюду лежали багры, вилы, топоры и шесты для тушения довольно частых возгораний, бороться с которыми должна была и специальная городская пожарная служба, тоже входившая в виглу. Отчисления на содержание доблестных бравых пожарников шли с нескольких сот константинопольских эргастириев, сосредоточенных преимущественно у Великой церкви.

Другой насущной проблемой столицы долгое время оставалось водоснабжение. Благодаря грандиозным работам по подведению питьевой воды, она поступала из озер, родников по акведукам издалека, из района Белградского леса — лесистой местности в 20 км. к северу от Константинополя. Эти акведуки тщательно, очень аккуратно и красиво построили из камня и кирпича в три фазы: на рубеже I–II вв. для греческого Византия, во второй половине IV — начале V вв. и в середине VI в. уже для собственно Константинополя, после чего столь грандиозных работ не вели, ограничиваясь ремонтам и поддержанием в порядке оставшихся объектов. Подсчитано, что общая протяженность сильно разветвленной водопроводной системы Константинополя из шести десятков мостов-водогонов достигала 550 километров, по которым ежедневно доставлялось до 89 000 куб. м. воды.

Одним из самых гигантских сооружений такого рода, по мнению современников, подобных рукотворной небесной реке, текущей посреди Города, являлся огромный акведук, который начали строить при императорах Адриане и Константине I и завершили в 378 г. при императоре Валенте (совр. турец. Боздоган Кемери). Акведук императора Валента состоял из двухрядного водогона, причем каждый высотой 1,88 м. и шириной 0,95 м., так что внутри него мог свободно двигаться человек. Он был проложен на изящных каменных арках, возвышавшихся почти на 60 метров над уровнем моря, и давал 6 000 куб м. воды в день, поступавших в столичный Большой Нимфей, но все же этого было бы недостаточно для густонаселенного Города. Именно поэтому в Константинополе строили водосборные цистерны-резервуары, как гигантские, трехъярусные, так и совсем небольшие. Их выкапывали в огромном количестве — под дворцами, большими церквами, монастырями, частными домами. Три самые крупные цистерны под открытым небом обладали вместимостью около миллиона кубических метров, что же касается скрытых, подземных цистерн, то их было около сотни. Выложенные из плоского кирпича своды таких огромных резервуаров поддерживал лес из многих десятков и даже сотен мраморных колонн, как, например, во впечатляющей цистерне Юстиниана (она же — «цистерна Базилика», или «царская») (турец. Йерибатан Сарай — «Дворец, провалившийся под землю») в районе Халкопратия, недалеко от Милия и Айя Софии, где число восьмиметровых колонн, поставленных в двенадцать рядов, достигало 336. Это был настоящий шедевр архитектуры, водоем длиной 141 метр и шириной 73 метра, в котором можно было плавать на лодке. В таинственном прохладном полумраке на площади свыше 10 000 кв. м. здесь плескалось 80 000 куб. м. воды. Она же поступала из городских нифеев, фиалов, колодцев-фреаров. Никакой другой город не обладал таким огромным количеством водоемов-цистерн как Константинополь, по этой причине как бы висящий над пустотой.

Тем не менее, с VII в. воды стало не хватать. Разрушенный во время краткой, но яростной аваро-славянской осады 626 г. большой акведук Валента оставался не починенным ровно 140 лет. Поэтому в жаркое время года возле городских водоемов выстраивались огромные очереди, случались беспорядки, толчея. Обычной фигурой, впрочем, не только столицы, но и других ромейских городов, был предприимчивый торговец водой, издалека терпеливо таскавший ее на себе или на своем ослике.

По понятиям ромеев, работа должна была приносить справедливое вознаграждение, тогда как нажива, прибыль была по всем показателям запрещена. Она рассматривалась как торговая спекуляция, а единственно правильной формой работы считался наем под ежедневный или ежемесячный расчет.

Наемному работнику обязательно полагалась заработная плата. Апостол Павел в Послании к Римлянам (4:4) высказал на этот счет высокоавторитетное обосновывающее правило: «Люди получают плату за свой труд не в знак милости, но потому, что им эта плата положена». Но и те, кто не являлся собственно мистием, мисфотом, то есть не работал за мисфос — наемную плату, как правило, поденную, тоже получали доходы от своих профессиональных занятий даже в том случае, если им не полагалось жалованье.

Состояние византийской торговли и рынка периода раннего средневековья позволяет лучше представить изучение такого понятия как кердос. Под ним ромеи понимали все то, что увеличивало любое имущество, состояние, богатство, заработок и противостояло убыткам. Повелось считать, что стараниями центральной власти в Византии не позже IX в. была всюду установлена единая норма дохода в размере 8,3 % от прибыли с вложенной суммы капитала. Это обеспечивало прожиточный уровень жизни. Любое усилие производителя увеличить свое вознаграждение строго наказывалось. Посмотрим, так ли это?

Начнем с «хлебоделов» — артополов или артопратов, чьи доходы и труд находились под особенно пристальным наблюдением властей. Обычные караваи из кислого теста могли весить 400–450, 600–650 граммов (два фунта), или немного меньше или больше. В VII в. называли очень дешевым фунт хлеба (не меньше 320 граммов) по цене около трети мелкой медной монеты — фоллиса (фолла). Вообще, горожане воспринимали как приемлемые даже три фолла за хлеб, хотя в крайних ситуациях дороговизна иногда разрасталась необыкновенно, увеличиваясь в один-два десятка раз. Обычной ценой в ромейском городе, пожалуй, следовало бы считать восемь модиев зерна (около 60 килограммов) за золотой — солид. Частный владелец рядовой городской пекарни с двумя печами и производственной мощностью 70–90 хлебов мог получить доход около половины или даже целого солида, когда караваи продавались по два-три фолла за штуку. С учетом издержек, он мог иметь около четырех-восьми номисм в месяц, а годовой доход колебался в пределах 47–95 солидов.

Византийская мораль, действительно, осуждала перепродажу с целью наживы, признавая единственно законной торговлю избыточным продуктом его производителей. Но некоторые профессии так или иначе оказывались связаны с перепродажей, принося неплохой доход.

Так, около 70 солидов зарабатывал за год средний ихфиопрат, торговец рыбой, приобретавший ее у рыбаков. Даже при вычете трети на издержки, поборы, ему оставалась значительная сумма в 47 солидов.

Цена лошади, вола или коровы была эквивалентна в среднем четырем солидам, а к IX–X вв. выросла до 12 солидов. В этом случае посредник при продаже — вофр даже при совершении лишь одной комиссионной сделки в день за теоретически возможные 286 рабочих дней в году имел бы около 12 номисм дохода, а реально — гораздо больше.

Еще большую выручку обеспечивали себе метаксопраты, занятые перепродажей неочищенных и очищенных шелковых нитей. Перепродав всего фунт метаксы, торговец мог получить шесть номисм узаконенного кердоса. Если продажа происходила достаточно часто, то метаксопрат за двенадцать аналогичных операций с четырьмя килограммами метаксы мог бы обеспечить себе 100 % доход, равный 72 солидам. Не случайно, именно среди метаксопратов встречались обладавшие большими средствами. Впрочем, они были не одиноки. Продолжатель Феофана рассказывает о свечнике-кируларии, способном выложить сто фунтов золота — 7 200 солидов лишь за честь отобедать во дворце с василевсом Никифором I (802–810 гг.).

Похоже, к одним из самых зажиточных торговцев относились сапонопраты-мыловары: недаром их наказывали самыми высокими штрафами, доходившими до 24 номисм и брали вступительный взнос в систиму в шесть раз превышавший тот, что требовался в систиме метаксопратов, тоже отнюдь не бедствовавших. Это была одна из особенно важных отраслей, наряду с таким занятием как изготовление свечей. Последние нужны были не только в домах, но также и для профессиональных нужд, а больше всего — в многочисленных церквах, часовнях, где их ежедневно использовали для освещения, ставили перед иконами и на алтари.

Торговля на дальние расстояния, — высшая степень обмена, — всегда давала занятым в ней возможность получать максимум прибыли. «Изрядный торговец» из искрящегося множеством бытовых деталей рассказа-синаксаря о честном пафлагонском крестьянине на тысячу золотых рачительно вел в течение года приобретение товаров на стороне, чтобы затем, явившись на ежегодный панигир в одном из мест южночерноморской Пафлагонии, продать их все и заработать полторы тысячи солидов, то есть почти 67 % прибыли, полученной практически разом, в течение тех немногих дней, пока шли праздник и ярмарка. Разложив этот доход на весь ушедший на закупку товаров год, эмпор ежемесячно обеспечивал себе кердос более чем в 40 номисм.

Чрезвычайно доходным было занятие морской торговлей. Норма прибыли за перевозку была не менее 12 %, а на деле в два и более раза выше. Порой один выгодный рейс мог принести выручку, превышавшую в несколько раз размер кредита, ссуды, которые понадобились на его финансирование. Жития рассказывали о случаях таких сказочных обогащений, когда эмпор, взявший в ссуду, например, тысячу литр золота (72 000 солидов), отдавал своему кредитору четыре тысячи литр (288 000 солидов) и еще оставался с немалым барышом. Подобного нельзя было встретить ни в одном другом виде торговли. К примеру, ранневизантийский церковный писатель Иоанн Эфесский сообщал, что скромный, мелкий торговец мог иметь в год пять или шесть золотых, а более состоятельный, но не богатый, зарабатывал 10–30 солидов.

Стабильный доход приносила и сдача судна в наем. Фрахтовая плата за корабль, везший более тонны груза, могла, учитывая высокую степень риска плавания, достигать 50 или даже 100 солидов, хотя если разложить совокупный доход от такого предпринимательства на год, то окажется, что навклир-капитан судна обходился не более шестью-семью солидами ежемесячно, а простой навт-моряк мог позволить себе и того меньше — чуть больше трех солидов.

Итак, кердос был разный, у одних больший, у других меньший. Он мог достигать нескольких десятков солидов в месяц, но обычно укладывался для большинства лавочников в пределы от четырех до восьми солидов. Ремесленники нередко имели один, иногда два-три солида в месяц, хотя и среди них встречались специалисты (навпиги-кораблестроители, шелкоткачи-сирикарии, каллиграфы-книгопродавцы), способные при удачной конъюнктуре зарабатывать в десять раз больше. К примеру, высоко ценились рукописные книги из трудоемкого в изготовлении кожаного пергамена, что объясняет немногочисленность библиотек. Книги, предназначенные для церемониального использования или сделанные для высокопоставленных лиц, были особенно дороги, их переплет богато украшали резной костью, серебром, золотом, искусной резьбой, гравировкой, чеканкой. В книгах для императоров страницы и переплет красили в драгоценный пурпур. Евангелия, изготовленные таким образом, называются Пурпурные кодексы. Самой дешевой была наиболее востребованная, ходовая Псалтирь — сборник 150 церковных псалмов, которая стоила не менее солида.

Так или иначе, даже помощники, некоторые наемные работники, служащие, занятые в ремесле и коммерческой сфере деятельности, выручали по три-четыре номисмы в год, а случалось, и в два-три раза больше.

Для того, чтобы понять, много это было или мало, следует обратить внимание на уровень розничных цен в раннесредневековой Византии. Сведенные вместе основные статьи расхода на еду, потребляемую один-два раза в день (хлеб, вино, бобы, овощи, зелень, фрукты, рыба, мясо, растительное масло, уксус, соль), составляли как минимум восемь-девять номисм, но не превышали тринадцать-четырнадцать солидов в год, что в среднем соответствовало приблизительно семи-одиннадцати фоллам, необходимым на обычное скромное ежедневное питание. Эта сумма поразительным образом соотносится с той, которую чаще всего упоминали агиографы, говоря о дневном заработке или пропитании житийных персонажей.

В итоге, нащупываются крайние вехи-цифры того, что было необходимо в раннесредневековом Ромейском царстве для прожиточного минимума: нижний предел опускается до четырех-пяти солидов в год, а верхний поднимается до девятнадцати солидов, колеблясь около уровня в одиннадцать-двенадцать золотых, то есть в среднем солид в месяц. Поддержание его не учитывает траты на налоги, аренду, услуги, одежду, содержание детей, прочие случайные расходы, которые могли вырастать от нескольких номисм до десятков в зависимости от рода занятий, положения, уровня дохода и запросов. Понятно, что одними они были у преподобного бессребреника, зарабатывавшего себе на хлеб своим промыслом, но устремленного помыслами в «мир горний», и совсем иными у практичного купца-толстосума, который хотел и мог получить кое-что вполне материальное в земной «обители скорби».

Отдельные лавочники и квалифицированные работники были в состоянии иметь за год в два-три раза больше, чем 16–26 солидов, составлявших в раннесредневековую эпоху средний прожиточный минимум рядовой ромейской семьи. Некоторые византинисты увеличивают эту сумму до десяти солидов на человека, но и тогда ее разница по отношению к потенциальному доходу обычного хлебника, рыбака, рыботорговца, гончара, торговца метаксой, переписчика-книгопродавца, навклира или корабельного мастера изменится весьма незначительно. Отдельные сирикарии могли иметь в пять-десять раз больше, а «изрядные купцы», судовладельцы, случалось, «накручивали» кердос, превосходивший прожиточный минимум в 20–30 раз. При всем том треть номисмы в неделю, четыре милиарисия, были достаточны, чтобы прокормить себя.

Десять литр (720 солидов), с точки зрения составителей «Эклоги законов», являлись той чертой, которая отделяла обычного имущего человека от богатого. По этой мерке большинство ромейских предпринимателей эпохи «темных веков» не могли бы считаться богатыми. Однако нет сомнения, что располагая имуществом больше, чем на пол сотни солидов, они относились к разряду тех, кого называли «состоятельные», «имеющие средства и достаток» — эвпоры. Очевидно, именно к ним примыкала масса обеспеченных ремесленников и торговцев, иногда еще и мелких землевладельцев, систематически или от случая к случаю использовавших наемный труд и имевших приличный годовой доход в 24–27 солидов. Но меньшинство, состоявшее из тех, кто располагал кердосом от девяти до двенадцати солидов, позволяли себе лишь скромный уровень жизни и, по закону, попадали в разряд бедных, поражались в правах, не могли выступать свидетелями и поручителями. Примерно в таком же положении находилась часть наемных рабочих, служащих, поденщиков, главным образом, неквалифицированных, с годичной зарплатой, колебавшейся от трех-четырех до двенадцати солидов.

Таким образом, большинство торгово-ремесленного населения раннесредневековой Византии имело сравнительно невысокий доход, однако он был далек от беспросветной нищеты на грани полуголодного состояния, как представляется некоторым византинистам.

Морские перевозки считались опасными, а вложения в корабли достаточно рискованными, ненадежными. На море происходили военные столкновения с арабами, не стихало пиратство, берега изобиловали людьми, грабившими суда, потерпевшие крушение. В Ромейском царстве долгое время соблюдалось «береговое право», делавшее несчастных корабельщиков и их пассажиров беззащитными. В портах обрезали канаты и воровали якоря.

И все же, несмотря на эти «многоразличные несчастья», о коих сетовал в своих колоритных рассказах Иоанн Мосх, агиограф конца VI — начала VII вв., ромеи предпочитали морской транспорт гораздо более медленным перевозкам по не менее опасным и уж точно более дорогостоящим сухопутным дорогам. Если бы не было морского сообщения, многие области на суше были бы отрезаны друг от друга, и, что более важно, — от сердца государства, столицы. Из столетия в столетие страна выживала именно благодаря морским путям.

Хорошо зная морское дело, ромеи тем не менее, редко пускались на своих судах через открытые моря. Куда больше было развито каботажное плавание вдоль берега, от острова к острову, от порта к порту. Прямые морские маршруты от Крыма к Константинополю, от Александрии к Родосу, от эгейского Лесбоса к Афинам, от Кипра к Криту или от Крита к Сицилии не были нормой, хотя и случались. Наиболее важными морскими путями являлись трассы от Меотиды — Азовского моря к Константинополю вдоль восточно-черноморского побережья; от южно-черноморского Трапезунда к Константинополю через Синоп; от Константинополя к Леванту вдоль западного побережья Малой Азии и через Родос; от Константинополя вдоль фракийского побережья к восточному побережью Греции; от Родоса к южному побережью Крита и Пелопоннесу. Из Александрии путь вел на север, вдоль побережья Палестины, южномалоазийских Киликии и Ликии в Эгейское море и дальше.

В организации византийской торговли в VII–IX вв. произошли существенные изменения. Главное состояло в том, что она перешла в руки менее состоятельных, чем прежде, средних и мелких владельцев, предпринимателей. Одновременно усиливается децентрализация товарообмена. Владелец корабля часто становится и капитаном, и торговцем. Он перевозит грузы и пассажиров, выходит на рыбную ловлю, а подчас даже грешит морским разбоем. К этому времени относится и финансирование торговых поездок в складчину, с получением из прибыли определенной доли. Такие профессиональные сообщества назывались кинонии — «товарищества».

В практику широко входит свод правил — Номос навтикос, дословно с греческого «Морской закон», в основе которого лежали известные со времен поздней античности положения «Закона родосцев», моряков крупного эгейского острова Родос, важнейшего центра морских коммуникаций. Эти предписания были столь ценны и полезны, что в свое время юристы включили их в Дигесты Юстиниана. «Морской закон» расписывал все — фрахтование, то есть найм судна, ответственность судовладельца, состав и обязанности команды, доли ее дохода, правила поведения на борту, аварийные ситуации.

Как правило, купцы — эмпоры, занимавшиеся морской, в том числе международной торговлей, не были судовладельцами, а лишь сопровождали свой товар: согласно закону, капитан судна — навклир и эмпор выступали как два независимых лица, вступающие между собой в договорные отношения. В житийной литературе нередко повествуется о таком торговце, который, желая нанять корабль для перевозки груза, направлялся в гавань и без труда находил нужное ему судно. В этом случае он распоряжался на нем сам.

Перед началом плавания каждый пассажир — эпиват и хозяин корабля обговаривали все условия совместного предприятия. Они скрепляли их письменным соглашением — чартером, то есть морским договором между судовладельцем и фрахтователем (нанимателем) на аренду всего судна или его части на определенный рейс или срок. В чартер включался вопрос о плате владельцу корабля и морякам — навтам, о сохранности груза экипажем корабля и степени ответственности за потерю груза, о возможности сбрасывания имущества эпивата во время шторма или кораблекрушения, причем последний вопрос решался общим голосованием, предварительно, перед отплытием. Равным образом проверку корабля перед погрузкой осуществлял сам эмпор, который не должен был грузить слишком тяжелые вещи на неспособное их везти, ветхое судно. Особо оговаривалась потеря перевозимых денег: собственник корабля отвечал за их пятую часть, а если груз был особо ценным, состоял из золота, жемчуга, шелка — за десятую часть стоимости товара. Из разумных соображений безопасности пассажирам запрещалось жарить рыбу и колоть дрова на борту, однако каждому полагалась из запаса дневная порция воды для питья и готовки еды (восемь литров на человека), а также разрешалось покупать еду у кока-парасхарита. Впрочем, обычно пассажиры запасались водой сами на весь рейс и должны были очень экономно, по глотку, расходовать ее. Когда она заканчивалась раньше времени, оставалось только страдать и молить о чуде дождя.

Детально разработанное законодательство старалось учесть любые мелочи, дабы упорядочить эту важнейшую, активно развивавшуюся сферу предпринимательства. Лишь неписанное «береговое право», как уже сказано, было единственным, на что оно не могло покуситься: потерпевшее крушение судно, если его в щепки не разбивало море, становилось добычей местных жителей, которые мгновенно растаскивали все вплоть до обшивки и гвоздей.

Ординарная грузоподъемность греко-римских кораблей первых веков колебалась в солидных пределах 150–500 тонн. Но важно учесть, что корабли большого и среднего размера стали исчезать уже с конца IV в. Поэтому падение тоннажа судов совпадает с концом Римской империи, а не рождением Ромейского царства. Большинство кораблей теперь строили меньших размеров, нежели в античности. Крупные трех-, четырехпалубные суда вытесняются средними и даже мелкими однопалубными. Однако считать это обстоятельство «знаком существенного упадка морской торговли» не приходится. Византия не утратила высокий уровень кораблестроения. Его сохраняли в «темные века» корабельные плотники, конопатчики и прочие ремесленники — судостроители верфей — неориев, оставшихся в достаточно обширных пределах Ромейского царства. Основные базы флота располагались на побережье и островах Эгейского моря.

Например, по словам хрониста Феофана, поход ромеев во Фракию против болгар в 754 г. потребовал множество судов, каждое из которых везло по двенадцать лошадей. Это соответствует габаритам корабля длиной не менее 12,5 метров, шириной 4 метра, высотой 1,7 метра и водоизмещением 30 регистровых тонн, то есть вместимостью не менее пяти тысяч модиев (при модии в 6,5 килограммов). В представлении современников, мелким теперь считалось судно, способное везти груз, равный 2 054 морским модиям, или 11,3 тонн (7,5 тонн — вес людей, 750 килограммов — вес корабельного снаряжения и скарба, три тонны — месячный запас продовольствия), что соответствовало кораблю вместимостью около 12,5 регисторовых тонн. Находки византийских судов, потерпевших крушения (например, хорошо сохранившегося грузового корабля VII в. у Ясси-Ада около южного побережья Турции или судов VIII в. в столичной гавани Феодосия), подтверждают эти данные.

Действительно, крупных кораблей строилось теперь в десятки раз меньше, но они были. Именно таким судном распоряжалась супруга василевса Феофила (829–842 гг.), августа Феодора, решившая для целей благотворительности заняться получением доходов от торговли. Однажды, по словам Продолжателя Феофана, отдыхая на обращенной к морю террасе Большого императорского дворца, Феофил увидел, как «какой-то тяжелогрузный корабль, плывя с попутным ветром под развернутыми парусами, своей огромной тенью накрыл гавань, чем и поверг в изумление царя». Судно было способно взять на борт тысячу человек, а значит, примерное водоизмещение корабля составляло больше 33 000 модиев, длина могла достигать 58 метров, ширина — около пяти метров, а высота от киля до палубы — два метра.

Византия, обеспеченная корабельным сырьем значительно лучше своих главных соперников — сирийских и африканских мусульман, имела явные преимущества. Ее парусные корабли были оснащены такими изобретениями, каких не знали другие торговые флоты, включая римский. К их числу относится квадратная корма и носовая парусная оснастка, известная как косой, или «латинский» треугольный парус, который весьма облегчал маневрирование. Заметными достижениями в кораблестроении, мореплавании, навигации стали также каркасный метод кораблестроения и использование такого морского навигационного прибора как астролябия, известного уже со времен античности, но пережившего усовершенствования. Переход от шиповых конструкций к корпусному строительству, ранняя стадия которого тоже началась в римский период, продолжался на протяжении поздней античности и в «темные века», а к XI в. фрахтовщики Ромейского царства вообще прекратили строить по методу шипо-гнездовых соединений, характерному для их римских предшественников. Выгоды вследствие применения этого метода оказались, прежде всего, экономическими: каркасные методы строительства были более быстрыми и менее трудоемкими, нежели предшествующие, и в меньшем количестве требовали применения в строительстве дорогостоящего металла. Недаром Византийская империя, используя эти преимущества, сдерживала соперников вплоть до середины XI в., когда активность ее флота ослабела и стал развиваться торговый флот италийских портов, который взял на себя перевозку большей части товаров.

В тех случаях, когда в статьях «Морского закона» упоминалась вместимость судна, оперировали стандартной величиной в хилиаду — тысячу модиев. Именно так определялся корабль, пригодный для перевозки самых разных грузов и стоивший 30–35 золотых номисм. Расчеты показывают, что он имел чуть больше четырех метров длины, около двух метров ширины и 1,2 м. высоты, а внутренний объем равнялся шести регистровым тоннам. С точки зрения права, это был своего рода эталон при оценке размеров и стоимости других судов. Для управления подобным тысячемодиевым судном более чем достаточным считался экипаж всего из двух-трех человек.

Между тем «Морской закон», перечисляя состав команды обычного среднего корабля, называет не менее семи человек, да и то в случае, если навклир-капитан совмещал функции кивернета — рулевого, штурмана, лоцмана, а число простых навтов-матросов не превышало двух. Кроме них в состав команды такого судна входили проревс — помощник капитана и впередсмотрящий, навпиг — корабельный мастер для текущего ремонта, каравит (дословно «корабельщик») — ответственный за груз, а потому судовой писец и бухгалтер, парасхарит — кок и одновременно стюарт, обслуживавший пассажиров и отвечавший за пожароопасную жаровню с огнем. Были возможны варианты экипажей из восьми-десяти-двенадцати человек. Разумеется, подобные команды требовались для относительно крупных судов с регистровой вместимостью, превышавшей шестьдесят тонн, или десять тысяч модиев. Средний же византийский торговый или пассажирский корабль имел длину двадцать метров, ширину пять метров, трюм глубиной около двух метров и мог нести до сорока тонн груза. Он был оснащен треугольным, прямоугольным или квадратным парусом и был достаточно маневренным. Управление им затрудняли лишь унаследованные от античности два рулевых весла, которые находились не на корме, а с обеих сторон борта.

Согласно все тому же «Морскому закону», который определял долевое участие членов экипажа с различными функциями, судовая команда носила характер товарищества-кинонии по извлечению дохода от предприятия, что указывает на явную корпоративность отношений. В качестве платы члены экипажа получали часть дохода от фрахта, всякого рода предприятий, соглашений с пассажирами-эпиватами и торговцами. В зависимости от размера этих «частей» состав команды делился на четыре категории: в первую входил навклир, получавший две доли, во вторую — кормчий, проревс, навпиг и каравит, которым полагалось полторы доли, в третью — матросы, получавшие по одной доле и, наконец, парасхарит, на которого приходилась оставшиеся пол доли.

Едва ли правы византинисты утверждающие, что ромейские моряки все больше приближались к положению люмпенов, этаких маргиналов, социальных «аутсайдеров» общества. Это плохо вяжется с отсутствием упадка византийского мореплавания и морского дела в «темные века». Ни правовые, ни повествовательные источники не отражают деградации навтов. Скажем, в Житии Св. Фомаиды говорится, что ее муж-моряк занимал «среднее положение» в обществе, и эта оценка больше соответствует реалиям VII–IX вв. К примеру, даже низкооплачиваемый парасхарит в 709 г. получал две номисмы в месяц.

Археологические источники свидетельствуют, что среди моряков были весьма компетентные в делах, грамотные люди. Так, в 2014 г. турецкие археологи нашли у берега Босфора на месте останков 37 судов VII–VIII вв. портативный деревянный ящичек на ремне для транспортировки. Он представлял собой комплект церакул — восковых дощечек для письма и гирь-разновесов, и состоял из нескольких прямоугольных панелей, положенных одна на одну, покрытых с обеих сторон воском для записей стилом. В нижней части ящика находилась выдвижная панель с круглыми отверстиями разного диаметра, в которые вставляли миниатюрные гири — эксагии для взвешивания. Видимо, он принадлежал капитану или каравиту корабля. Эту находку шутливо окрестили «византийским гаджетом», эквивалентом современных планшетных компьютеров.

Согласно «Морскому закону», имущество навклира оценивалось в 48 раз дороже, чем имущество его помощников — рулевого, проревса и каравита, и в 96 раз дороже, чем имущество рядового матроса. Но надо учитывать, что кораблевладельцы, капитаны-хозяева считались относящимися к богатым людям и на их фоне состояние простого навта было отнюдь не ничтожным.

Реальная морская практика не требовала крупных судов в большом количестве. Наиболее распространенными стали мелкие и средние корабли вместимостью от тысячи до десяти тысяч модиев (6-60 рег. т), длиной от 4 до 13 метров, тогда как очень большими считались суда в 20–35 тысяч модиев (120–210 рег. т), длиной 28–35 метров. Особо следует заметить, что от этих параметров не отличались и размеры судов следующих за «темными веками» столетий. Причем это было характерной чертой всего морского транспорта классического, Высокого Средневековья. Не случайно все это время вплоть до второй половины XIV в. называют «великой эпохой одномачтовых судов», когда даже широко распространенная италийская торговая галера в среднем имела грузоподъемность, адекватную грузоподъемности крупных византийских кораблей VI–IX вв. с регистровой вместимостью около двухсот тонн. Североевропейские когги были способны перевозить и того меньше — от десяти до ста тонн. Не следует забывать, что величина судов ограничивалась и уровнем развития морской техники: имеющиеся оснастка парусами и размеры боковых рулевых весел позволяли управлять лишь относительно небольшими кораблями.

Выходит, абсолютное сокращение тоннажа именно ромейских грузовых судов в VII–IX вв. — иллюзия некоторых историков, ибо на самом деле это было глобальное явление, свойственное не только этой эпохе и не только Византии, явление весьма продолжительное, тенденции, которого обнаружились в позднюю античность, и, значит, однозначно связывать его с резким сокращением объема внутриимперской торговли в «темные века» не вполне справедливо.

Более того, можно утверждать, что значение внешней торговли, в частности, на Балканах, в «темные века» возросло. Если товарообмен между западным и восточным Средиземноморьем стал эпизодическим, то роль путей, ведущих из славянских земель и западной Европы в Константинополь и Фессалонику повышалась. Оживилась торговля с давно зависевшим от Ромейского царства Венето (Венецией), раскинувшейся на более чем сотне островов адриатической лагуны, а также с Неаполем, Амальфи, другими южноиталийскими портовыми городами и Сицилией, которая, судя по числу находок золотых солидов этого времени, была богатейшей ромейской провинцией.

Опасность морских пространств, их необеспеченность не следует преувеличивать. После первых неудач, вызвавших запустение прибрежных районов в результате нападений мусульман, византийцам удалось нейтрализовать арабов. Они отправили свой флот для блокады Египта и Сирии, используя в качестве баз Мальту, Лампедузу и Сицилию. А с ослаблением мусульманского натиска торговые отношения с Востоком вновь наладились. Ромеи снова стали способны ввозить восточные товары не только через малоазийскую Анатолию. Другое дело, что сократившемуся числу населения теперь не надо было импортировать большие количества товаров. Вполне хватало продукции внутренних районов Империи.

Как бы то ни было, многие иноземные торговцы по-прежнему старались приехать на рынки Ромейского царства, где оборот был быстрее и выгоднее, чем в других странах. Они платили низкие пошлины при въезде и высокие при выезде, поскольку таким образом византийское правительство стремилось увеличить привоз и сократить вывоз, особенно дорогостоящих и стратегически важных товаров, предметов роскоши, железа, золота. Поэтому ромейским купцам не было особой нужды ездить в чужие страны: «иноплеменники» сами в изобилии прибывали к ним и сушей, и морем. Такое своеобразное иждивенчество, весьма выгодное поначалу, в дальнейшем дорого обойдется ромейским купцам, не привыкшим завоевывать рынки и не заботившимся об инициативе. При всех попытках вести определенную политику меркантилизма, византийскому государству, к сожалению, не достало взгляда на перспективу.

1. С вашей точки зрения, кто из историков прав: те, которые говорят о превращении большинства византийских городов в деревни или те, которые это отрицают? Поищите аргументы для своего ответа.

2. Подумайте, почему византийские города остаются слабоизученными с археологической точки зрения?

3. Назовите основные причины преобразования ромейского города в VII–IX вв.

4. Как вы представляете себе облик города в Ромейском царстве эпохи «темных веков»? Какие новые черты он приобрел?

5. Чем, по вашему, проастий отличался от обычного крестьянского хозяйства?

6. Пользуясь приведенными цифрами, попробуйте составить диаграмму эволюции численности городского населения Ромейского царства в пределах 600–900 гг. Какой вывод из полученного вы можете сделать?

7. Почему ромеи считали свою столицу священной?

8. Опишите, как вы представляете себе Константинополь к IX в. Попробуйте по памяти о прочитанном составить его схематичный план.

9. Вспомните, против кого ромеи выстроили мощные стены Феодосия? Кто вообще угрожал Константинополю на протяжении V–VIII вв.?

7. Почему можно назвать столицу ромеев городом контрастов?

8. Составьте таблицу доходов византийских ремесленников, торговцев, предпринимателей, наемных рабочих и проанализируйте ее.

9. Как вы полагаете, ведомо ли было ромеям понятие «прибыль»? Чем оно отличалось от современного?

10. Попробуйте нанесите на контурную карту основные морские пути византийцев. Какие выводы позволяет сделать их анализ?

11. В чем заключалась «демократизация» торговли в Византии?

12. Дайте оценку судостроения и морского дела Ромейского царства в «темные века». В чем вы видите их достижения?

13. Как вы полагаете, что могли везти в Византию из западной Европы, славянских земель, Арабского халифата, а что, учитывая запреты, вывозить?

14. Почему константинопольским купцам не надо было путешествовать в поисках рынков и что было в этом плохого с экономической точки зрения?

15. Выясните, что такое меркантилизм и подумайте, в чем он мог проявляться в Ромейском царстве.

«Морской закон» (VII–X вв.).

13. Если войдет на корабль пассажир, имея золото или другое что ценное, он должен передать самому навклиру, а если тот, который не сделает это, заявит: «Золото или серебро у меня пропало», это заявление никакого значения не имеет. Навклир же и моряки вместе плывущие пусть принесут присягу [в том, что не брали ценностей].

17. Если кто внесет на потребности товарищества золото или серебро специально для участия в товариществе по морской торговле и в договоре обусловит срок действия товарищества и если тот, кто получает золото или серебро, не вернет по истечении срока полученного заимодавцу и если после этого случится, что ценности погибнут от огня или разбойников или кораблекрушения, то собственник золота не должен иметь убытка и должен получить свое полностью […].

20. При фрахтовании корабля должен иметь силу закона законным образом заключенные письменные соглашения […].

22. Навклир пусть не берет с собой ничего, кроме воды, съестных припасов и канатов, в которых корабль нужду имеет […].

34. Если корабль повезет полотно и платье, навклир должен предоставить кожаные покрывала, чтобы товар не пострадал во время бури от волн, если [трюм] корабля наполнится водой, навклир пусть тотчас объявит тем, кто имеет товар на корабле, чтобы они произвели перекладку товара […].

39. Если корабль нагружен пшеницей или вином или оливковым маслом по воле навклира и моряков, спустивших паруса, причалит к местности или берегу против желания купца и если произойдет гибель корабля, груз же и товар будут спасены, купец не должен участвовать в покрытии ущерба вследствие гибели корабля […].

43. Если корабль застигнут бурей и придется прибегнуть к выбрасыванию груза в море и если разорваны будут реи и падут мачты, и руль, и якоря, и челноки должны войти в общий подсчет при раскладке убытков, вместе с тем учесть надлежит и стоимость корабля и спасенных вещей.

1. Установите по источнику, какие виды опасностей поджидали купцов в морском путешествии?

2. Что можно сказать о системе организации ромейской морской торговли согласно положениям «Морского закона»? Что в первую очередь стремились оговорить его предписания?

3. В каких имущественных отношениях находились навклир и купец?

4. Какие товары преимущественно указаны к перевозке на ромейских кораблях? Как вы думаете, почему именно им уделено особое внимание?

§ 7. «Золотые века» византийской деревни

Отсутствие документации не дает возможности точно определить соотношение крупных земельных владений и мелкой собственности. Но даже без этих данных ясно, что главной фигурой ромейской деревни VII–IX вв. становится свободный крестьянин — общинник и арендатор. Крупное землевладение значительно пошатнуло свои позиции в Ромейском царстве по причине неурядиц эпохи вражеских вторжений славян, персов, арабов. Византийское общество превратилось в систему сельских общин при сохранении полной, безусловной частной собственности на землю. Колонат утратил свое прежнее значение уже к началу этого периода, на что убедительно указывает исчезновение из византийских источников самого названия колон. В условиях нашествий было трудно управлять большими имениями, что способствовало росту независимых, главным образом, мелких собственников, арендаторов. Такие зоны свободы встречались в средневековой западной Европе, но там они были исключением, связанным, как правило, с существованием пастушеских, пастбищных хозяйств где-нибудь в горных, глухих местностях. Здесь же, на просторах Романии, деревенские люди, находившиеся под защитой царской власти, повсеместно почувствовали себя господами, хозяевами своего имущества и имения, вольными людьми, что выгодно отличало эту крестьянскую цивилизацию, насчитывавшую при всех демографических спадах VIII в. и депопуляции не менее шести-семи миллионов человек. Большинство византинистов полагает, что это была эпоха развития такой крепкой аграрной страны, в какую превратилось Ромейское царство.

Сельская община в Византии оставалась соседской, то есть объединяла крестьян не по родственному, а по территориальному принципу, и по-прежнему называлась митрокомией, или кинотис, точнее — хориу кинотис, кинотис хориона — «сельский мир» Она объединяла кинонов — дословно «сотоварищей», то есть хоритов — независимых крестьян, и сочетала общинное землевладение с частной собственностью на крестьянские наделы.

О правовом регулировании, нормах права, в ней существовавших, можно судить на основании Номос георгикос, дословно с греческого «Земледельческого закона», оформившегося уже в конце VI–VII вв., причем, вероятно, на имперских балканских землях, подвергшихся славянской колонизации. Он защищал крестьян, делал их полноправными собственниками земли, на которой они работали. Видимо, на такую меру правительство заставило пойти острая нехватка людских ресурсов, которая стала ощущаться в Ромейском царстве в результате военных потерь, демографического спада, перемещения массы беженцев, спасавшихся от врагов, наличия больших покинутых территорий в разных опасных районах. Некоторые из таких территорий государству приходилось заселять многочисленными переселенцами из числа варваров, таких как славяне, привычно несших с собой свои исконные общинные порядки.

Упадок имперской власти в конце VI–VII вв. сильно сказался на сельской экономике. Вторжения славян на Балканы, набеги персов, а затем арабов в Малой Азии создали условия неопределенности в регионах, все еще находившихся под имперским контролем, и подорвали основу развития и процветания сельской экономики. Некогда византинисты считали, что поселение славян на территории Ромейского царства привело к росту его населения, что в свою очередь принесло большую пользу сельской экономике. Этого взгляда больше не придерживаются, поскольку археологические исследования доказали, что после интенсивного заселения в V–VI вв. имело место резкое сокращение количества поселений в VII–VIII вв. Даже специальные меры, предпринятые василевсами для обустройства славян на территории Ромейского царства, следует рассматривать не как признак увеличения населения, а как доказательство все той же продолжительной ситуации депопуляции.

Характерными чертами византийской общины-деревни эпохи «темных веков» стали отсутствие регулярных периодических переделов земли и сравнительно медленное образование свободно отчуждаемой земельной собственности. Поэтому митрокомия-кинотис оказалась более устойчивой, сплоченной, дружной, чем западноевропейская община-марка. Этому же способствовала общность византийской общины в административном, судебном и податном отношении, а кроме того, необходимость бороться против натиска государства. Важно уяснить, что именно прочные позиции ромейской общины в VII–VIII вв. препятствовали складыванию в Византии феодального поместья и соответствующих сеньориальных методов эксплуатации, присущих классическому феодализму.

Ромейская деревня этого времени насчитывала, как правило, от 50 до 1 000 человек. Обычно она была невелика и состояла в среднем из десяти-тридцати дворов. За исключением нескольких регионов с богатыми почвами или являвшихся убежищами, перенаселенных из-за миграций, уровень плотности сельского населения стал сравнительно низким по всей Империи. Для Ромейского царства VII–VIII вв. он равнялся примерно семнадцати жителям на квадратный километр, то есть не достигал предложенного современным французским медиевистом Фернаном Броделем «благоприятного порога» в тридцать человек на квадратный километр. Но в течение IX в. демографические условия для нормального развития, видимо, были окончательно восстановлены: «порог» поднялся до трех десятков человек, приблизившись к «дочумным» показателям V–VI вв. Это свидетельствует об общей экономической активности.

Многие деревенские поселения располагались в лесистых местах, поскольку, заметили исследователи, в «Земледельческом законе» постоянно заходит речь о выжигании лесов и распашке нови. Другие обосновывались на возвышенностях, а лепившиеся друг к другу дома обносили невысокими крепостными стенами, оградами. За их пределами, на некотором удалении, находились сады, иногда объединенные в один общий сад. Впрочем, встречались и деревни, в которых жилые усадьбы располагались на определенном расстоянии друг от друга.

Сельские дома чаще всего строили из камня, которого было в изобилии, крышу крыли черепицей либо тростником или соломой, земляной пол утрамбовывали и покрывали гладким слоем глины. В западных областях Малой Азии стены жилищ делали из ивняка и обмазывали глиной. Случалось, использовали сырец — высушенные «земляные кирпичи» из глины, смешанной с рубленной соломой, которыми надстраивали невысокий каменный цоколь постройки.

Двери и окна старались сделать так, чтобы они выходили во внутренний дворик — средоточие жизни. Деревенский дом состоял из полуподвального нижнего, хозяйственного этажа, где хранили земледельческую технику, орудия труда и содержали домашних животных. На втором этаже жила семья георга, любившая теплыми летними вечерами коротать недолгие часы досуга на террасе, где обычно сушились фрукты.

Помещения были небольшими, но даже, когда крестьянину удавалось разбогатеть, он не расширял свой дом за счет приусадебного участка или сада, а, скорее, старался улучшить внутреннюю планировку. Как и горожане, зажиточные селяне, в соответствии с давними правилами приличий, могли позволить себе устроить отдельные покои для женщин.

Каждый член общины-кинон, георг владел наделами пахотной земли, садом или виноградником, а также приусадебным участком, где выращивали всякого рода зелень, огурцы, капусту. Крестьянская семья была довольно многочисленной, достигая порой двух-трех десятков человек: в одном доме могли жить отец со своими женатыми сыновьями, дочерьми и внуками. Такая большая семья именовалась сингения. По яркому, хотя и идеализированному рассказу Никиты из малоазийского Амния, за огромный круглый костяной стол в трапезной его деда, зажиточного сельского хозяина, прославленного Филарета Милостивого, в середине VIII в. жившего в своем поместье в районе Синопа, собиралось до 36 человек, проживающих в доме, а собственно семья состояла из 30 человек: самого Филарета, его родителей, жены, двух замужних сестер, их мужей и детей. Это хозяйство, раскинувшееся в период своего наибольшего процветания на 48 деревень, своеобразных ферм, имело сотню волов, 600 голов крупного рогатого скота, 800 кобыл, 80 мулов и верховых лошадей, 12 тысяч овец и бесчисленное количество ульев. Считается, что оно было сравнительно типичным для своего времени, хотя тогда же было немало крестьян, кто не мог позволить себе иметь больше пары волов, отчего падеж одного из них воспринимался как непоправимая катастрофа.

Семейное владение обычного византийского хорита, так называемый стась, составлял в среднем от 60 до 120 модиев (5,6-11,2 га.) и зависел от качества земли. Хорошая земля стоила одну номисму за один модий (0,09 га. или около 900 кв. м.), среднего качества — одну номисму за два или три модия, плохая земля — одну номисму за пять или даже десять модиев и эта стоимость столетиями оставалась неизменной. Теоретически исправное крестьянское хозяйство должно было иметь не менее 24 модиев (2,2 га.), но на деле размеры наделов, включавших пахотные земли, виноградник, сад, обычно колебались в пределах 140 модиев (12,6 га.) и даже больше — до 250–300 модиев (22,5-27 га.).

Участки зачастую были раздроблены на множество мелких наделов, клочков пахотной земли, виноградных кустов, фруктовых деревьев и весьма отдалены друг от друга. В любом случае, георги старательно обносили свои наделы изгородями, иногда даже окапывали рвом, а в гористых местностях отделяли каменными оградами или просто широкими межами из камней. Они могли сдавать свои участки земли в аренду, обменивать и даже закладывать. Но пастбищами, лугами, лесами, источниками воды общинники-киноны пользовались совместно.

Хориты охотно помогали друг другу и в большом и в малом. В Житии Филарета Милостивого рассказывается, как праведный Филарет, разбогатев, решил все свое состояние, по евангельскому завету, раздать нищим. Но вот в деревню пришли послы из Константинополя, которые искали невесту самому юному василевсу и захотели остановиться в большом доме Филарета. Жене его оказалось нечем угощать послов — ведь все было роздано беднякам. С обидой она набросилась на мужа, попрекая его: «Ты так хозяйничал, что в доме у нас не осталось и единой курицы. Навари диких овощей и угощай своих друзей». Но тут соседи и друзья-односельчане выручили попавшего в неловкое положение Филарета, принеся ему всяческих яств, и на столе собралось богатое угощение.

Случалось, общинники при использовании земельных угодий добровольно шли на временное заключение простой производственной кооперации. Еще чаще они сообща предпринимали необходимые работы, с которыми трудно было справиться в одиночку. Скажем, общими усилиями — кинотис хориони — «сельским миром» выжигали лес под распашку, выкапывали водоем или выворачивали, сдвигали огромный камень-валун. Деревня сообща нанимала сторожей, пастухов, а также мастеров для сооружения моста через речку или строительства мельницы. Сообща община устраивала праздники, ловила воров и уничтожала диких зверей, шла с просьбами к местным святым людям, блаженным и юродивым, молила уберечь поля от налета всепожирающей саранчи, о благословенном дожде в засушливую погоду.

Сходка всей деревни разрешала разногласия между георгами, заставляла их жить коллективным самосознанием, на котором базировалось правовое регулирование сельской общины. Если конфликт касался земли, то созывалось все село. Старейшие его жители, взяв в руки большой деревянный крест, обходили спорное поле, по памяти определяя его первоначальные истинные границы. Землю при этом мерили веревкой предписанной длины. В присутствии чиновника, называвшегося апографий, ее тащил вол или мул.

Кинотис, как и раньше, выбирала своих должностных лиц — старост, протокомитов, протов, имела свою церковь или хотя бы молельню. Епископ не совершал богослужений в сельской местности. Но в деревне были свои клирики, во всяком случае, священник-пастырь, часто выходец из своих собратьев-лаиков, по сути дела, такой же крестьянин, семья которого не имела иных средств существования, кроме надела земли. Занимаясь тем же ремеслом, что и его местная паства, он не обладал таким уровнем дохода, как его коллега — городской священник.

Только крестьяне данной общины — «деревенские господа», киры, как их величали по-гречески, пользовались всеми правами. Пришельцу было сложно прижиться и тем более получить надел земли в чужой деревне. Кинотис неохотно допускал в свою среду постороннего.

Впрочем, некоторые из пунктов «Земледельческого закона», касающиеся аренды, предполагают, что более крупные землевладельцы могли иметь и более значимое присутствие в большинстве деревень, нежели допускают некоторые историки. Социальные условия того времени могли оказывать противоречивое воздействие на крестьянство. Военная нестабильность, вероятно, увеличила необходимость в защите со стороны влиятельных лиц, но, с другой стороны, нехватка рабочей силы, должно быть, укрепляла позиции хоритов в переговорах с землевладельцами. Наши познания о сельском обществе VII–VIII вв. весьма ограничены, но реальность, весьма вероятно, была гораздо более сложной, нежели идеализированная некоторыми византинистами картина всеобщего процветания независимых крестьянских общин.

Ясно, что состав византийских крестьян эпохи «темных веков» отличался крайней неоднородностью. Среди них были обычные, простые собственники земли, а также владельцы чужой земли и домов, держатели земель, принадлежавших крупным знатным собственникам, многочисленные арендаторы. Последние платили ренту хозяевам земли и налог государству и закреплялись за своими участками в зависимости от характера ренты. Бессрочные арендаторы могли передавать свои участки по наследству или продавать, причем в церковных владениях они даже считались собственниками таких своих участков, а не арендаторами. Их самостоятельность возросла. Зачастую они платили низкую фиксированную ренту землевладельцам, которые проживали довольно далеко от них, в других районах. Конечно, им случалось разоряться в виду экологических, стихийных, военных бедствий, непомерных требований властей, но тем не менее, число бедняков до X в. было невелико и составляло, по подсчетам некоторых византинистов, от 8 до 20 % крестьян той или иной деревни.

Все эти категории, в массе своей лично свободные, относительно независимые, имели прочные гарантии своих прав, в случае необходимости могли обращаться с иском в суд. Но все они, как и раньше, в той или иной степени несли бремя податей. Любая деревня-хорион в «темные века» начинает играть все большую роль одновременно и податной, налоговой единицы. Именно на ней отразились преобразования государственной системы налогообложения. Начиная с VII в. новая экономическая и фискальная система государства ромеев имела в своей основе уже не город, а село.

Так, к концу этого столетия прежняя синона превратилась в регулярные ежегодные поступления с земли в виде зерновых и, возможно, других продуктов с каждого налогоплательщика. Еще позже она стала рассчитываться, видимо, по фиксированной ставке. Самое главное, было покончено с объединением подушного налога с поземельным, — подушный налог стал взиматься отдельно от поземельного, перестал быть связан с землей. Хорит теперь платил личный налог независимо от места своей оседлости. Тем самым отпала практиковавшаяся ранее государством важная причина прикрепления налогоплательщика к земле, что внесло вклад в усиление возможности свободы передвижения крестьян.

К IX в., когда экономика стала более денежной по форме, византийские крестьяне платили государственный денежный налог — экстраордин, еще один земельный налог-канон на землю и отдельную важнейшую подушную подать, или, точнее, налог «с очага», «с дыма» — капникон, который взимался, вероятно, с каждого дома или семьи. В силу этих важных изменений в налоговой системе крестьянская община стала носить прежде всего фискальный характер. Она максимально использовалась государством при налогообложении, поскольку все земли кинотис представляли собой единый налоговый округ. При этом подати за покинутую по любым причинам крестьянскую землю перекладывали на соседей, дабы не страдали интересы фиска. Таким образом, как заметил известный французский византинист Мишель Каплан, «…не только налоговая система, но и вся система обработки земли основывалась на монолитной сплоченности деревенской общины». К этому выводу можно добавить, что в раннесредневековой Романии осуществлялся своеобразный симбиоз, взаимное взаимовыгодное использование государства и землепашца, труд которого почитался особо. Показательно, что многие византийские святые этого времени происходили именно из крестьянских семей.

Случалось, византийские крестьяне вели свое хозяйство на крохотных участках — хорафиях, которые располагались на склонах гор, холмов. Кое-кто из них, позажиточней, хозяйствовал на дальних выселках — агридиях, своеобразных хуторах-фермах.

Воды для полива часто не хватало: приходилось строить каналы, орошавшие сады и поля, сооружать цистерны, где скапливалась дождевая влага. Но зато при хорошем уходе можно было в местах с благоприятным климатом снимать и по два урожая в год. Кроме пшеницы, ячменя и бобовых, георги возделывали виноград и фрукты (яблоки, груши, сливы, гранаты), а также неизменно пользовавшиеся спросом оливки, которые употребляли свежими, в соленом виде, маринованными или делали из них наиболее ходовое масло.

Основной системой полеводства было двухполье: половину земли засевали, другую оставляли под паром, то есть давали ей возможность «отдыхать», восстановиться. Но к идее трехполья ромеи эпохи «темных веков» не дошли. Рабочим скотом служили спокойные, степенные волы (кастрированные быки), ослы и мулы (гибрид осла и кобылы, неспособный к саморазмножению). Как и эти животные, приемы пахоты и техническая вооруженность земледелия не изменились, пожалуй, со времен Гомера. Плуг тянула пара неторопливых волов, впряженных в ярмо, охватывающее шею; возвращаясь с поля, пахарь переворачивал плуг и водружал его на спину животных. Плуг оставался легким, бесколесным, деревянным. Он не имел лемеха, то есть не поднимал пластов земли, но лишь проводил борозду насаженным на дерево железным сошником. Пахарю приходилось несколько раз проходить по полю: сперва вдоль, потом поперек. Кроме плуга применялись железная, а чаще — деревянная лопата, окованная железом, и железные кирка-мотыга либо двузубая мотыга (дикелла) — для обработки огородов, садов и виноградников, окопки растений. Такая мотыга являлась универсальным инструментом, с которым ромейский крестьянин практически не расставался. Она стала едва ли не символом сельской жизни и присутствовала на большинстве миниатюр, изображавших занятия византийских крестьян.

Пахоту и вообще обработку почвы осуществляли обычно осенью, когда улетали журавли — в октябре или ноябре, после чего производили сев зерновых и посадку овощей, чтобы можно было использовать пользу зимних дождей для увлажнения почвы. Старинное предание гласило, что ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы во время сева разбрасываемое семенное зерно коснулось бычьих рогов. Суеверные ромеи верили, что в этом случае хлеб уродится жестким и несъедобным. Но и без этого количество собранного зерна по прежнему оказывалось невелико и крайне редко превышало шесть-семь центнеров с гектара земли, а обычно было и того меньше. Негативную роль играло истощение и засоление почвы, особенно интенсивное при регулярном искусственном поливе, без которого невозможно было обойтись. В этом случае уже через пару десятков лет участок оказывался почти бесплодным, заставляя крестьянина напрасно рыдать над ним. Поднять же новь было нелегко, да и, главное, годных для этого свободных земель при имевшихся казалось бы бескрайних просторах было крайне мало. В местах населенных плуг, образно говоря, уже остановился у порога дома.

Во многих регионах Ромейского царства, где господствовал средиземноморский климат, овощи убирали в июне, а хлеб в июле, после чего землю можно было использовать для пастбищ, что способствовало ее полезному естественному удобрению навозом скота. Иногда в почву специально вносили навоз, который в этом случае надо было таскать на себе в плетеных корзинах, но, следует учесть, что использование удобрений на полях было для ромеев скорее исключением, нежели правилом Жали железными серпами, а чтобы защитить левую руку от уколов жесткой стерни, надевали специальный нарукавник, сделанный из плотной ткани или кожи.

Свезенные снопы отвозили на гумно, расположенное на высоком, открытом всем ветрам месте. Молотили хлеб с помощью вола или осла, запряженного в деревянные сани. Разбросав снопы, по гумну прогоняли животных — под тяжестью влекомых ими саней колосья вымолачивались. Затем зерно подбрасывали лопатами, провеивая его на ветру, и ссыпали в большие глиняные пифосы, или просто в устроенные в земле или скале ямы, плотно закрывавшиеся каменными крышками. В таких хранилищах хлеб, не портясь, мог лежать годами.

Для помола зерна использовали ручные жернова диаметром 30–35 сантиметров или стационарные жернова диаметром 0,7–0,9 метра, приводимые в движение «бессловесным мельником» — ослом или волом. Водяная мельница могла находиться в собственности кинотис или отдельных, наиболее состоятельных георгов. Но работала она в основном зимой, поскольку летом многие реки не давали достаточно воды или вообще пересыхали. Зато ручные мельницы исправно выручали, отличаясь довольно высокой продуктивностью: пара женщин за час могли приготовить с их помощью 4,5 килограмма муки, а при хорошем владении ручной мельницей — в два раза больше. Пять-шесть часов такой работы было вполне достаточно для получения муки, необходимой для выпечки восьми десятков караваев хлеба по 450 граммов каждый.

Животноводство играло в жизни деревни не менее важную роль, чем земледелие. Особенно много разводили овец, коз и свиней. Это приносило неплохой доход, ибо баран стоил номисму, — столько же, сколько оливковое дерево вместе с землей, на которой оно росло. Крупный рогатый скот встречался реже, а коней использовали преимущественно для военных нужд и с IX в. стали подковывать. На лошадях ездили, но не пахали, да и стоили они дорого — от десяти до двадцати солидов.

Скотоводство было характерно для большинства сельских общин. Оно было источником не только мяса, молока, сыра, шерсти, но и кож, сырья для производства клеев, изделий из рога и кости и прочего. Впрочем, мясо достаточно редко попадало на стол крестьянина. Корова рассматривалась прежде всего как средство пополнения поголовья волов. Правда, из коровьего молока готовили сливочное масло — вутир, однако простые ромеи не имели привычки к его употреблению. Другое дело овечий или козий сыр, твердый и душистый.

В любом случае заниматься всерьез животноводством мог себе позволить только богатый землевладелец, имевший достаточно обширные угодья, места для выпаса или луга. Простой же георг, хорит был, скорее, озабочен тем, чтобы прокормить семью и сберечь основное средство производства — пару волов или быков, стоившую не менее двенадцати золотых номисм.

Всю эту живность содержали в загонах, а на день выгоняли в лес. Свиней, которые у ромеев отличались небольшими размерами и весом, пасли в дубовых рощах. Волов и коров нередко оставляли под надзором пастушьих собак, а чтобы животное не потерялось в лесу, ему на шею привязывали металлический колокольчик. После уборки урожая животных выгоняли на поля и в виноградники: рачительные хозяев следили за тем, чтобы без пользы не пропала ни одна былинка.

Очень широко практиковали перегон скота на горные пастбища. Иногда на целые месяцы, с весны до поздней осени, крестьянин покидал свое хозяйство, дом и уходил с козами и овцами в горы. На горных плато Балкан и Малой Азии можно было повстречать огромные отары овец, которые переходили с места на место под охраной обученных собак и вооруженных луками суровых пастухов, привычных к палящему солнцу, дождям и ветрам. Несмотря на опасности, встречи с разбойниками или волками, жизнь таких скотоводов была свободнее, а, возможно, счастливее, чем та, что выпадала на долю работавших на земле. Георги охотно разводили также птицу, особенно гусей и кур, и по возможности старались заниматься пчеловодством, имея порой десятки и сотни ульев.

Самое захудалое хозяйство византийского крестьянина не могло обойтись без сада, где росли виноградная лоза, масличные и фруктовые деревья. Зачастую он был относительно невелик, поэтому георг не ленился удобрять здесь почву навозом и усердно поливал деревья и грядки водой, взятой из колодца или ближайшего водоема. Именно сад-огород вселял надежду и помогал выжить крестьянину в неурожайный год, давал дополнительные деньги при продаже овощей и фруктов, как свежих, так и сушенных, на близлежащем рынке.

Необыкновенно важную роль в сельском хозяйстве Ромейского царства играло виноградарство, которое приносило доход больший, чем хлебопашество. Даже небольшой виноградник размерами чуть больше пол гектара был достаточен, чтобы обеспечить семью. Поэтому и ценился он дорого — в среднем шесть номисм за один модий. Вино сбывали оптом охотно скупавшим его владельцам питейных заведений. Его запасы хранили в глиняных пифосах, порой достигавших двух метров высоты, а перевозили в короткогорлых круглодонных желобчатых амфорах или плоских керамических флягах большого размера, которые было удобно приторачивать к боку мула или осла. Случалось, их массово производили в гончарных мастерских, которые устраивали в сельской местности и которые работали сезонно.

Деревенские ремесла ромеев носили, главным образом, домашний характер и были рассчитаны на удовлетворение потребностей семьи в повседневной одежде и нехитрых бытовых изделиях. Однако некоторые сельские кузнецы и гончары работали не только на заказ, но и на продажу.

Особенно востребованной была работа по металлу, связанная с изготовлением и починкой простых земледельческих и прочих инструментов для односельчан. В небольшой кузнице мастеру нередко помогали женщина или маленький мальчик, которые поддерживали в горне огонь, раздувая его ручными кожаными мехами.

Деревенские гончары изготовляли не только керамическую тару, амфоры, кувшины, но и кирпичи-плинфу, черепицу-керамиды. Наряду с кузнецами и плотниками, они, по сути дела, были единственными ремесленниками в деревнях.

Неплохие доходы приносило такое казалось бы нехитрое занятие как плетение корзин, незаменимых в быту и хозяйстве. Красивые, искусно сделанные корзины порой продавались почти за золотой, но даже простую корзинку можно было выменять за хлебец или за три медяка. Так что плетя по десять корзин в день, плетельщик был в состоянии заработать за месяц более трех солидов, с избытком достаточных для пропитания семьи.

Еще более выгодным был такой тяжелый, изнурительный, требующий терпения промысел как выжиг древесного угля, которым занимались обычно сами дровосеки — ксилокопы или специализированные изготовители — анфракопы. Надо было нарубить деревьев, заготовить дрова, сложить их особым образом в штабеля так, чтобы остались щели-продухи для создания воздушной тяги, и засыпать сверху тонким слоем дерна и земли. Подожженные, они медленно, в течение многих дней тлели, превращаясь в угли. От едкого дыма, копоти и смрада у работающих слезились, болели глаза, перехватывало дыхание. Надо было доглядеть, чтобы нигде наружу не прорывался огонь, иначе получаемая ценная продукция могла попросту сгореть. Затем выжженный древесный уголь очищали от земли, измельчали и, ссыпав в корзины, короба или мешки, везли из леса на двух- или четырехколесных телегах или увязанным в тюки.

Но даже продавая только дрова и хворост можно было свести концы с концами. Навьюченных ими ослов или мулов всегда ждали горожане. Жизнь без топлива по понятным причинам была немыслима, а его расходы весьма велики. Забавные изображения таких перевозок представлены на одной из мозаик Большого императорского дворца в Константинополе. Там изображен мул с двумя вязанками хвороста на спине, поверх которых явно попытался взгромоздиться еще и хозяин, потому что мул, брыкаясь, скидывает его.

Существовали деревни, жители которых зарабатывали себе на жизнь морским промыслом, изготовлением полотна, шитьем из него парусов, плетением сетей. Рыболовство подчас становилось профессиональным занятием многих приморских деревень. Рыбаки выходили в море днем с сетями, а по ночам ловили рыбу при свете факелов или прикрепленных на носу лодок железных решетчатых жаровен с зажженными углями. Разумеется, это не мешало, расслабившись, посидеть с удочкой в руке на берегу ручья, реки или пруда, чтобы получить от этого спокойного, приятного занятия пользу.

Таким же подсобным занятием являлась охота с луком и стрелами на куропаток, кроликов, которых вспугивали собакой. Ловкие мальчишки исхитрялись поймать зайца, набросив на него корзину, хотя куда больше в ходу были сети, капканы, деревянные ловушки, которые крестьяне были мастера расставлять. С их помощью ловили не только дичь, но и певчих птиц, на которых всегда был спрос на рынке.

Среди крестьян встречались профессиональные строители — икодомы. В поисках работы они нередко переселялись вместе с семьями из одной местности в другую. К слову, вырубка лесов особенно энергично пошла в Византии с IX в. в связи с необходимостью обеспечить жильем растущее население.

Необходимость уплачивать налоги иногда толкала георгов продавать на рынке не только излишки урожая, но и необходимое. Таким жестким образом, государство, в ущерб крестьянам, стремилось поддерживать низкие цены на продукты сельского хозяйства. Во всяком случае, именно такой была политика некоторых василевсов пика эпохи «темных веков».

1. Попытайтесь, оперируя цифрами, приведенными в предыдущем параграфе, высчитать эволюцию численности крестьянского населения Ромейского царства в течение VII–IX вв, учитывая, что оно равнялось примерно 90 % от общего количества ромеев.

2. Какие существуют оценки влияния славян на состояние византийской деревни и аграрной экономики VII–VIII вв.?

3. Подумайте, какие обстоятельства, причины могли вызвать расширение независимого землепользования, а значит, преобладание свободного общинного крестьянства и арендаторов в Византии VII–IX вв.?

4. Сравните византийскую общину VII–IX вв. и западноевропейскую того же времени.

5. Оцените, на каком уровне находились земледелие и сельские орудия труда в Византии.

6. Сравните стоимость исправного крестьянского хозяйства со стоимостью пахотной упряжки? Какие выводы можно сделать из такого сравнения?

7. Какую роль в хозяйстве георга играло животноводство и почему? Что сдерживало его развитие?

8. Каковы причины того, что в византийской деревне мало использовали водяные мельницы?

9. Высчитайте, сколько стоил виноградник размером в пол гектара? Сравните это со стоимостью такого же надела очень хорошей пахотной земли и попытайтесь объяснить разницу.

10. Какое место в деревне занимали ремесла и промыслы? Сравните их доходность с сельским хозяйством.

11. Как вы думаете, для кого и почему василевсы снижали цены на сельскохозяйственные продукты в ущерб крестьянам?

Из Жития Филарета Милостивого, составленного Никитой Амнийским (ок. 820 г.).

У одного человека, который пахал свою пашню, пал вол. Подумав об убытке, жестокости и несговорчивости заимодавцев, когда дело касается лихвы, пахарь стал печалиться и плакать, и, жалуясь, взывал к Богу: «Господи, нет у меня ничего, кроме этой упряжи волов, и по множеству бед моих не знаю, как теперь прокормить жену и девятерых малых детей? Чем заплачу подать василевсу? Откуда сыщу денег заимодавцу? Ты ведь знаешь, Владыка, что волов я купил в долг. Что мне делать, не знаю. Брошу дом свой и убегу далеко отсюда, пока мои заимодавцы ничего не узнали и не набросились на меня, как дикие звери […]».

«Земледельческий закон» — юридический сборник установлений VII–IX вв.

10. Доля мортита — девять снопов, доля же земледателя — один сноп; тот, кто вознамерился делить иначе, да будет проклят Богом.

30. Если кто-то обрежет колокольчик у быка или овцы и будет опознан, пусть будет высечен, как вор […].

51. Если вол или осел, намереваясь войти в виноградник или сад, напорется на колья изгороди, пусть будет неповинен хозяин виноградника или сада.

55. Если кто-либо, убив сторожевую собаку, не признается и произойдет нападение диких зверей на загон, затем же будет опознан убийца собаки, пусть он возместит все погибшее стадо вместе со стоимостью собаки.

60. Входящий во время жатвы на чужую межу и ворующий снопы, колосья или бобовые пусть будет лишен одежд и высечен.

61. Входящие в чужие виноградники и смоковичные рощи ради того, чтобы поесть, пусть будут безнаказанны: если же ради воровства, пусть будут наказаны битьем и лишены одежд.

62. Крадущие плуг, или сошник, или ярмо пусть понесут ответственность за убытки по числу дней, начиная от того дня, когда была совершена кража, за каждый день по 12 фоллов[75].

63. Поджигающие или крадущие чужую телегу пусть заплатят в двойном размере.

64. Поджигающие гумно или стога из вражеской мести пусть будут преданы сожжению.

65. Поджигающие сарай для сена или мякины пусть подвергнутся отсечению руки.

66. Разрушающие чужие дома самовольно или делающие непригодной изгородь с тем, чтобы огородить или построить свои [дома], пусть подвергнутся отсечению руки.

68. Захваченный в житнице крадущим зерно пусть будет высечен в первый раз сотней плетей и возместит убытки обкраденному […].

82. Если после того, как будет разделена земля села, кто-либо найдет на своем участке место, пригодное для возведения [водяной] мельницы, и озаботится этим, то не имеют права земледельцы других участков что-либо говорить в отношении такой мельницы.

1. Почему в рассказе Никиты Амнийского падение вола повергло пахаря в такое уныние? Мог ли крестьянин действительно сбежать и куда?

2. Кому, согласно «Земледельческому закону», крестьянин должен отдать часть урожая?

3. Как вы думаете, кто такой мортит?

4. Какую информацию о крестьянской жизни, занятиях и быте можно извлечь из приведенных статей «Земледельческого закона»?

5. Попытайтесь разобраться, от чего зависела мера наказания за различные преступления в деревне.

§ 8. Власть заслуженных

Бурные события «темных веков», перевороты, трагедии, почти непрерывные войны с наседавшими врагами все время поддерживали состояние неуверенности, в котором оказалось византийское общество. Эти же обстоятельства усиливали социальную мобильность, вертикальную динамику, способствовали трансформации общественных классов. Прежние богачи-сенаторы окончательно превратились в группу высших должностных лиц, не играющую особой политической роли. С середины VII до середины VIII вв. произошла полная перестройка, обновление системы титулов, должностей, привилегий, богатства и власти, основой которой стала прежде всего имперская служба. На смену старой аристократии, хранительницы традиций городской культуры, приходит новая, очень разнородная служилая знать, пытавшаяся реанимировать систему управления Ромейского царства. Даже в высшую чиновную администрацию столицы теперь могли попасть разного рода выскочки, авантюристы, ибо главное, что требовалось от них — преданность правящему василевсу и относительная компетентность, мало мальские навыки к управлению. Впрочем, в целом, правительство старалось подбирать людей, обладавших соответствующими способностями и ресурсами. Вместе с этим возросла роль армии, а значит, возросло значение опытных военных командиров, военной провинциальной администрации и знати. Власть в Империи в это время балансировала между этими основными социальными силами, ставшими новой, относительно зависимой от василевсов элитой общества.

Всю власть, все бразды правления Ромейским царством сконцентрировал «мозг» державы — Константинополь. Здесь располагались роскошная резиденция василевса и окончательно сложившаяся в VII — первой половине VIII вв., после развала системы префектур, система логофисий — независимых органов — чиновных ведомств, секретов, своеобразных министерств, управляемых непосредственно василевсом.

Часть из них была создана на основе прежних разветвленных финансовых канцелярий префектуры претория: префектуры армии (стратиотикон), общих финансов (генике трапеза) и частных финансов (идике трапеза). Логофет стратиотикона — начальник воинского казначейства занимался сбором военного налога и податей на нужды армии, а также ее комплектованием. Особое управление — идика имело финансовые функции, а также организовывало снабжение армии вооружением. Но основным среди них уже с конца VII в. стала логофесия геникона. Именно это правительственное ведомство устанавливало налоговые ставки, отвечало за сбор казенных податей и государственные финансы. Другими словами, логофет геникона являлся главой самой главной, государственной казны. Его роль была особо важной, поскольку Ромейское царство несло колоссальные расходы, с которыми не могло сравниться ни одно современное ей христианское государство.

Византия обладала самой централизованной, развитой и разветвленной налоговой системой всего средневекового мира, построенной в свою очередь на лучшей системе описания земель и регистрации имуществ. Эти задачи выполняла весьма сложная система служилой бюрократии. Сборы, подати платили практически все, за редким исключением, когда это дозволялось в виде высочайшей милости царя, в виде особой привилегии, да и то всегда предоставлявшей лишь частичное освобождение.

Традиционная византийская «теория налогообложения», берущая истоки в римской, зиждилась на четырех основных принципах: во-первых, справедливости (соразмерности массы налога и величины дохода налогоплательщика), во-вторых, определенности (признания взаимных обязательств государства и его граждан в деле доходов и расходов), в-третьих, удобства плательщика (признание традиций и правовых установлений в качестве определенной «меры» налогообложения) и, в-четвертых, минимальных общественных издержек на процесс сбора налогов (построение финансовой деятельности на публично-правовой основе).

Принцип взаимной ответственности государства и частного собственника выдерживался уже со времен Римской империи. Византийские императоры тоже требовали выплаты налогов с собственности и считали обязанностью подданных уплату недоимок. Ни о каких местных, городских бюджетах теперь не могло идти и речи. По ромейским законам, все должны были нести повинности имущественные, — все способные к ним, а полномочия налогового аппарата распространялись на все Ромейское царство, независимо от географического, экономического или социального положения плательщика податей.

Уже эдикт Юстина II от 569 г. подчеркивал, что от налогового обложения не должны быть свободны ни «дом Бога», ни монастыри, ни нищеприимные дома-птохионы, ни знатные лица, ни сами те чиновники, которые заведуют сбором государственных податей и налогов. Изменение размеров налогов зависело от произвольного решения властей и определялось многими обстоятельствами, обычно складывавшимися не в пользу налогоплательщика. Выколачивать из них требуемое был призван соответствующий финансовый аппарат.

Для этого в провинциальных ромейских центрах уже в VI–VII вв. действовали такие специальные служилые имперские чиновники как аркарии. Они собирали деньги в кассу ведомства префекта претория или ведомства комита «священных щедрот». После того, как эти ведомства претерпели преобразования, для составления и исправления налоговых списков-кадастров из Константинополя в фемы стали слать инспекторов — хартулариев и эпоптов, которые перемеряли землю, распределяли налоги между наследниками умерших, заносили в списки заброшенные и не приносящие дохода участки. На основании составленного таким образом кадастра производился сбор и учет налогов.

Взыскание податей в провинциях и фемных округах осуществлялось и другими чиновниками — диикитами (диойкитами), позже, в XI в. получивших название практоров. Кроме того, налоги учитывали и проверяли эпопты и эксисоты. Все они являлись представителями центральной власти, находились в подчинении логофета геникона и приезжали в ту или иную область, фему лишь на короткий срок (составить, уточнить списки-реестры или учесть, собрать налоги).

Коммеркиарии поначалу занимались закупкой от имени государства ввозимых на территорию Ромейского царства предметов роскоши, дорогостоящих товаров, а позже, с VIII в. — сбором непрямых (косвенных) налогов, причем весьма значительных, прежде всего, десятипроцентной пошлины с торговли, которая собственно и называлась коммеркием.

Интересна эволюция этого должностного лица, функции которого были множественными и изменчивыми. Первоначально (до середины VI в.), он был известен как комит коммеркия (comites commerciorum). Это был государственный агент по закупке на границе Империи товаров, прежде всего, шелка и шелка-сырца у импортеров. В его обязанности также входил контроль над изготовлением и продажей ромейского шелка и вообще шелковых изделий, что, надо подчеркнуть, являлось важной государственной монополией.

Функции коммеркиария стали меняться в сторону ограничения его полномочий вместе с кризисом, охватившим Ромейское царство в первой половине VII в. В это время сей государственный служащий встречается в связи с особым территориально-административным округом — апофикой, иногда включавшей несколько провинций, а еще позже, с 730 г. — с фемой или с соответствующим бюро царских коммеркий. Теперь ему в обязанности вменялся контроль и регулирование международной торговли Империи посредством взимания таможенных налогов и пошлин, а сам коммеркиарий действовал вместе с провинциальными военными властями, стратигами фем преимущественно в портовых центрах. С конца VIII в. коммеркий стал означать главным образом налог в 10 % от стоимости товара. Соответственно должность коммеркиария ассоциировалась с его сбором.

К коммеркию надо добавить пошлины на транспорт, корабли (за причаливание, стоянку на якоре в порту, за высадку на берег, за хранение грузов на складе и т. п.). Кроме того, с каждой сделки взимался пратикион — налог за взвешивание или обмер, половину из которого платил продавец, а половину — покупатель.

В подчинении логофета геникона, который обязательно получал какой-нибудь царский сан, находилось также управление некоторыми императорскими поместьями, водоснабжением, государственными рудниками. Те, кого называли по-гречески о эпи тон икиакон, или ойкисты, управляли царскими поместьями, другими частными императорскими имуществами в провинциях, а контролеры вод взимали вполне справедливую пошлину за пользование водой из общественных водопроводов. Зигостаты (от слова зигии — «весы») старательно следили за правильным содержанием драгоценных металлов — золота и серебра в имперских монетах, которые с VII в. стали отливать преимущественно в столичных оффицинах, поскольку большинство провинциальных монетных дворов было закрыто.

От геникона ветвились многочисленные казначейства. Они следили за хранением и расходом государственных и императорских средств. Так, сакеллион — личная казна василевса занималась в то же время снабжением войска и флота необходимыми припасами и продовольствием. Стоявший во главе нее царский сакелларий заменил теперь комита «священных щедрот» и комита частного имущества.

Уже упомянутое ведомство царских имуществ — идика, во главе которого стоял логофет, или препосит идика, кроме управления императорскими имуществами, имело частную царскую сокровищницу-казну, пополняемую за счет денег от продажи титулов и царской, а значит, «львиной доли» военной добычи. Кроме того, это подразделение также обеспечивало армию, а отчасти и царский двор, провиантом, припасами, вооружением, военными материалами, а также управляло государственными мастерскими, во главе которых стояли кичливые архонты эргодосия. В казне секрета идика хранились и драгоценные вещи, златотканные одежды, шелк. Сокровища находились и в личной казне василевса — китоне, обычно расположенном в дворцовых аппартаментах, собственно в царской опочивальне, носившей то же название. Эта казна обслуживала любые домашние расходы василевса и его семьи.

Ведомство великого куратора управляло частными владениями императора ромеев, отвечало за дела царских доменов и некоторые государственные странноприимные дома-ксенодохионы, во главе которых стояли начальники гостиниц-ксенодохи (от греч. ксенос — «гость»). Некоторые из царских владений и ксенодохионов находились под наблюдением куратора Манган. Так — Манганы — назывался и одноименный императорский дворец в Константинополе с залом для царских церемоний. Вообще, нетрудно заметить, что число царских кураторий постепенно росло.

Во главе самого большого столичного сиротского приюта Св. Павла стоял орфанотроф, дословно «сиротопитатель», куратор самого дома и его имуществ. Ему подчинялись собственные хартуларии, кураторы и казначей-аркарий.

В императорской канцелярии истово трудились ее глава — протоасикрит, его секретари, которые редактировали императорские акты, регистратор прошений (по-гречески о эпи тон деисеон), а царский письмоводитель — препосит каниклия (чернильницы) в специальных местах ставил на документах знак достоверности.

Появившийся позднее других, особый логофет дрома принял на себя круг обязанностей прежнего магистра оффиций и постепенно стал одним из главных чиновников Ромейского царства. В частности, он был главой важнейшей монопольной структуры государства — почты. Чиновники, имея приказ государя, могли для своего безопасного и, главное, скорого передвижения использовать лошадей и повозки почтовых станций, мест смены лошадей, верховых или гужевых животных, а при случае и переночевать на станции. Кроме того, эта система, как и прежде, служила для транспортировки важных государственных грузов. Для ее поддержки те из хозяев и потомственных работников, кто трудился на ниве почтово-транспортных нужд, также как военнослужащие, освобождались от остальных дополнительных государственных налогов и повинностей. За содержанием «царских дорог» и станций в качестве повинности должно было следить население из числа так называемых экскуссатов дрома, живущее рядом с такой дорогой или постоялым двором. Впрочем, надо заметить, делали это не слишком регулярно, да и мостили даже самые крупные, магистральные дороги лишь на ближайших подступах к городам и крепостям.

Логофет дрома имел связь с крупными собственниками, которые с VII в. стали управлять дорожным хозяйством от государева имени, Он ведал обслуживанием посланников и чиновников, разъезжающих по служебным надобностям, распоряжался протяженной системой сигнальных огней — своего рода световым телеграфом, а также судил иноземцев в Константинополе, через инспекторов, путешественников, ромейских торговцев собирал разведывательную информацию, отвечал за организацию приемов иностранных послов и занимался выкупом пленных. В его многотрудных хлопотах ему помогали глава скринии варваров (о эпи тон варварон), то есть бюро, занимавшегося приемом иноземных купцов и послов на территории Ромейского царства, протонотарий, хартуларий дрома, ответственный за налоговый аспект почтовой службы, кураторы — смотрители станций, а также корпус устных переводчиков-герминевтов. Специальные чиновники — епискептиты, посланные в разные концы Ромейского царства, внимательно следили за всем происходящим в провинциях и регулярно отправляли донесения логофету дрома.

За магисторм оффикий были оставлены только придворные функции. Остальные распределелили между доместиком схол — главой корпуса царской стражи, квестором, который возглавлял канцелярии, а также служащим просьб и служащим церемоний. Особенно важной оставалась должность квестора, который представлял судебную власть, вплоть до X в. продолжал корпеть над составлением императорских новелл — новых законов, а также, вместе с логофетом дрома, наблюдал в столице за приезжими провинциалами. Наряду с переписчиками, антиграфами и другими, ему помогали криты — гражданские судьи, которых в случае необходимости могли назначать и судьями фем.

Ведомство логофета стратиотикона, как уже было сказано, занималось военными делами и расходами на армию, следило за набором воинов-стратиотов и учетом их участков-стратий, за состоянием арсеналов, за солдатскими списками-каталогами, выплатами воинского жалованья, налогами и налоговыми льготами для солдат. При этом требуемые для войск денежные средства поступали из финансовых секретов. Кроме того, военный логофет следил за походным снабжением армии лошадьми и вьючными животными, а также контролировал скотоводческие центры Малой Азии, от которых зависело это снабжение. Той же логофессии подчинялись стратиги фем вместе с их хартулариями, а также хартуларии тагм — наемных профессиональных регулярных войск, которые тоже занимались воинскими списками, легатарии, вероятно, имевшие полицейские функции, опционы, выдававшие жалованье солдатам и т. п. За морской арсенал Константинополя отвечал офицер-кентрах, легатарий и экзартист, тогда как вооружением флота ведали служащие общественного вестиария и соответствующие царские нотарии.

Даже стадами скота управляло особое военизированное столичное ведомство во главе с логофетом агелы, то есть главой стад. В его обязанности входили наблюдение за исправной работой конных заводов-митат, прочих ферм, поставлявших животных для общественного транспорта и почты, а также надзор за теми солдатами, которые следили за погонщиками и охраняли животных на пастбищах. Напряженная, изматывающая, затратная война с арабами постоянно требовала лошадей, перевозки людей, грузов. Кроме того надо было покрывать все возраставшие нужды государственной почты-дрома и царского двора, в частности, пышного царского кортежа, для которого отбирали лучших животных. Логофет агелы обязан был к определенному времени пригонять в военный лагерь Малагина близ северомалоазийской Никеи лошадей, мулов, верблюдов, которыми снабжали стратиотов во время военного похода, причем, случалось, их продавали по завышенным ценам, невзирая на ворчание солдат. Вместе со ставлокомитом, главой царских конюшен, он составлял списки животных, требуемых для конкретной военной экспедиции, и, как заправский логист, учитывал резерв, запас животных, нужный для непредвиденных обстоятельств.

Структура и без того сложных секретов-логофисий постепенно усложнялась, число их росло и к Х в. перевалило за шесть десятков. Невзирая на определенный дубляж функций этих ведомств, прекрасно организованный и дисциплинированный бюрократический аппарат позволял василевсу эффективно управлять огромной страной.

Помощь и поддержку императору оказывала вся многочисленная константинопольская чиновная знать. В состав столичной служилой аристократии входили синклитики и придворные, а также служащие многочисленных царских канцелярий. Все они, начиная от простого солдата и кончая главным логофетом, назначались и смещались василевсом, являлись исполнителями его воли, за исправную службу награждались подарками, либо, напротив, за нарушения подвергались тяжким наказаниям, ссылке. Жалованье — рогу придворные служащие, даже мелкие, получали тоже непосредственно от царя, тогда как провинциальные чиновники — через царских курьеров или из местного отделения государственного казначейства.

Эта рабская подчиненность служилого чиновничества императору-господину наиболее ярко выражалась в любопытном обряде, известном в X в., но, видимо, существовавшем и ранее. Перед Пасхой, за пять дней до праздника Входа Господня в Иерусалим — Вербного воскресенья, василевс собирал всех придворных служащих у одного из залов Большого императорского дворца и, стоя за огромным столом, показно, собственноручно вручал им причитающуюся рогу и подарки (драгоценные чаши, роскошные, расшитые жемчугом одежды, мантии, отрезы ткани, «многоценную» пурпурную краску), которые являлись как бы залогом искренней признательности и преданности получавших по отношению к самодержцу.

Толстенный трактат «О церемониях», составленный к 958 г., описывает протокольное платье тринадцати рангов высших чиновников. К примеру, магистру, чиновнику верховного суда, вручали мантию, расшитую золотными нитями, белую тунику, украшенную золотом, плащ-гиматий, тоже с золотой каймой, и пояс с драгоценными камнями. Сию роскошь ему надлежало одевать на все официальные мероприятия. Случалось, чтоб унести, как полагалось, на плечах, все эти знаки внимания самодержца, тяжелые мешки с золотыми монетами некоторым вельможам приходилось брать с собой свиту из слуг.

Служащим меньшего ранга, по вызову проходившим мимо стола бесконечной чередой, вручал дары и жалованье придворный сановник, начальник китона — царских покоев. Но количество чиновников было столь велико, что подобные раздачи, длившиеся по четыре часа в день, растягивались на целую неделю, вплоть до Пасхи. Ведь состав одного только столичного центрального административного аппарата насчитывал к 840-м гг. 605 человек — из них 592 получали от 18 до 144 номисм (236 — по 144 номисмы; 88 — по 72 номисмы; 236 — по 36 номисм; 32 — главным образом писцы-канкелларии имперских ведомств — по 18 номисм). Это не намного отличалось от средней величины годовых доходов некоторых категорий частных ремесленников, торговцев, лавочников, навклиров, зажиточных владельцев эргастириев — эргастириаков, но зато было достаточно стабильным заработком, не зависевшим от переменчивой удачи или ненадежной конъюнктуры рынка, да еще и связанным с обладанием властью, которая в Ромейском царстве всегда ценилась выше денег. Отсюда и проистекала заманчивая притягательность любых санов и служебных должностей, особенно царских.

Связь столичного служилого чиновничества и василевса была обратной. Ведь василевс не в меньшей степени зависел от коллективной воли чиновников, свято чтивших сложившиеся традиции системы управления и стойко державшихся за привычные привилегии. Каждый из них получал только ему отведенное место в четкой иерархической имперской структуре. Она считалась воплощением мировой гармонии и порядка — таксиса («божественного порядка») и противостояла атаксии — безвластию, беззаконию.

Понятие иерархии вошло в плоть и кровь византийского общества с самых ранних времен его существования. Закон подчинения свято, справедливо соблюдался и, следует подчеркнуть, что именно он придавал невиданную крепость византийскому государству. Место, занимаемое человеком на этой иерархической лестнице, определяло его социальный статус, доходы, а также потенциальные возможности карьерного роста. Но место это надо было заслужить. Теоретически считалось, что все должности, звания открыты для любого человека. Вся история великой Империи в раннее средневековье пестрит случаями, когда люди незнатного происхождения занимали любые, даже самые высокие посты в государстве. Они достигали высот власти за счет своей энергии, предприимчивости, или, в не меньшей степени, благодаря случаю, вниманию самого василевса или его приближенных. Если все шло хорошо, человек имел сносные способности, получил приличное образование, проявил компетентность и, главное, ему сопутствовала удача, он вполне мог рассчитывать на успешное развитие карьеры. Сама нестабильность жизни вела к росту социальной мобильности по вертикали, усилившейся уже с эпохи Юстиниана I.

Успех в продвижении по служебной лестнице зависел от различных факторов. Образование и знание законов давали неплохие шансы занять для начала, хоть и незначительный, но пост при дворе монарха или в одной из многочисленных канцелярий. В византийских источниках часто встречаются рассказы о том, как родители, иногда на последние деньги, снаряжают и отправляют свое чадо в Константинополь и просят высокопоставленного родственника или знакомого помочь их сыну и словом и делом в получении дальнейшего образования и устройстве на перспективную службу. Разумеется, семья юноши была обязана в дальнейшем этим покровителям и оказывала им те или иные услуги.

Вступлению чиновника в занимаемую должность предшествовала особая церемония посвящения. На ней «неофитам», гражданским или военным, вручали знаки отличия, характерные только для данного «министерства» (резную пластинку из слоновой кости, пояс, одежду, мантию особого цвета, отороченную соответствующими полосами). А посвященные, в свою очередь, приносили клятву на верность императору и православной вере. Особой пышностью и торжественностью отличалась церемония получения высших должностей. На ней лично присутствовал сам василевс. Похожий обряд проводился и в отношении высшего константинопольского духовенства, которое также являлось неотъемлемой частью этой строгой иерархической лестницы Ромейского царства и, важно подчеркнуть, рассматривалось как чиновничество.

В VIII–IX вв. василевсы довольно часто назначали на новые должности, переводили с должности на должность или повышали чиновников. Даже если их переводили без повышения, им могли жаловать более высокие титулы, звания, так что жалованье и статус все же возрастали. Хотя считалось, что те или иные должности могли занимать только гражданские или только военные лица, порядок этот соблюдался не всегда, с нарушениями. Многое зависело от воли самого царя. Нередко духовные лица, священники занимали и государственные посты, включая военные, несмотря на строгие правила, запрещавшие им брать в руки оружие даже для защиты своих церквей. Яркие примеры этому можно найти в конце VII в., когда умный, энергичный василевс Юстиниан II назначил своего товарища Феодосия, который был монахом, главой финансового ведомства, а несколько лет спустя доверил командование флотом некоему Иоанну, диакону Великой церкви.

Обязательно надо учитывать, что последствия такой динамики сглаживались наличием жесткого церемониала, правил придворного этикета и провозглашения нового правителя. Подобная система гасила напряженность в обществе благодаря образцовой бюрократической иерархии, где отдельные фигуры были легко заменимы без кардинальной смены самой линии властей.

Помимо должностей высшее и среднее звено служилых ромейских чиновников обязательно имело то, что называли аксиомата, аксиома — титулы, саны, звания, влиявшие на размер жалованья. Уже с 660-х гг. выходит из употребления старая система сенатских титулов и достоинств — иллюстрии — «сиятельства», клариссимы — «светлости», спектабили — «великолепия». Определенное значение некоторое время еще сохранял лишь ранг высших сановников, именуемых глориоси — «Их Славности», а по-гречески эндоксы, или эндоксотаты. Власть, как никогда прежде, сосредотачивается в руках царского двора, заслуженной знати, которая начинает все больше зависеть от этого двора. Наследственное сенаторское сословие как таковое перестает существовать. Отныне всех сановников, включая синклитиков, назначали василевсы, от которых они теперь целиком зависели. Имперская служба сама по себе превращается в самый важный источник экономических и социальных преимуществ. От степени близости ко двору теперь зависели и карьера, и высокое социальное положение. Происхождение и родословная теряют былое значение. Показательно, что составителей Житий святых в VII–IX вв. это совершенно не волновало, когда они описывали судьбу своих героев.

Соответственно взамен старых титулов, соответствовавших сенаторскому положению в прежнем смысле, пришли новые саны известные нам из «табелей о рангах», или Тактиконов, как называли такие списки ромеи. Один из них был составлен в 842–843 гг., вскоре после смерти василевса Феофиола, в царствование его малолетнего сына Михаила III и его матери, вдовствующей императрицы Феодоры. Другой принадлежал атриклину — дворецкому, церемониймейстеру василевса Льва VI Мудрого, Филофею, составившему в 899 г. так называемый «Клиторологий». Он содержал календарь всех основных имперских праздников с перечнем должностных лиц, за них ответственных. Из него следует, что к этому времени все византийское чиновничество разделялось на восемнадцать рангов, каждому из которых соответствовал свой титул. Чем ближе стоял чиновник к царскому двору, тем тем выше был его ранг и больше возможностей дальнейшего продвижения.

Так, высшие саны, — кесарь, новилисим (то есть «благороднейший»), куропалат, — жаловались исключительно ближайшим родственникам василевса. За ними следовали чины первого класса — патрикии зосты, то есть патрикии с правом ношения пояса в виде отличительного знака, или опоясанные, — сан, который жаловался придворным дамам, не несшим административных обязанностей, а также магистр[76], вестиарий, анфипат (проконсул), патрикий и протоспафарий — старший воевода, носивший в качестве симеи-инсигнии золотое оплечье — маниакий с драгоценными камнями. Обладатели этих титулов составляли верхушку ромейской бюрократии, занимая должности, примерно равные нынешним генеральским и полковничьим. Ниже протоспафария шли чины второго (спафарокандидаты с инсигней в виде золотой цепи), третьего (спафарии — «меченосцы», воеводы со знаком власти в виде меча — спафы с золотой рукояткой) и четвертого классов (ипаты, силенциарии — «молчальники», от силенцио — «тишина», то есть поддержатели порядка в присутствии императора, для чего им служили золотые палки-инсигнии; страторы — дословно с латинского «попонщики», конюшие со знаком власти в виде золотой плетки; кандидаты — царские охранники с золотыми цепями на шее, мандаторы — посланники с красными жезлами-инсигниями и т. д.). К примеру, главный логофет обычно носил сан магистра, царского протоспафария, патрикия, хотя среди них встречались и обладатели более низких санов, скажем, царского остиария (привратника). Стратиг фемы как правило был царским протоспафарием или спафарием, а коммеркиарий — ипатом. Но иногда обладатель сана не исполнял никакой должности.

Некоторые должности жаловались императором какому-либо избранному лицу. Такими, помимо должности августы — супруги императора, стала должность василеопатора — дословно «отца василевса», который имел всю полноту административной власти, севастофора, ректора, который ходил в белоснежных одеждах и с венком из роз, получая весьма недурной доход, а также синкела, постоянного помощника и советника Патриарха, наконец, служащего церемоний.

Наряду со званиями, которые предоставлялись «бородатым людям», по-гречески барбатам, в Ромейском царстве существовали саны, которыми награждали «безбородых» придворных, то есть евнухов, по-гречески эктомов. Они тоже были связаны с начальным взносом и предполагали получение жалованья. При этом одним из самых высших был сан проедра, или главы сената, за ним следовал вестарх — начальник над вестиаритами, чиновниками вестиария, собственно вестиариты, евнухи-патрикии, примикирии, остиарии-привратники, спафарокувикуларии и кувикуларии — евнухи императорской опочивальни, нипсистарии — ответственные за подготовку императора к омовению.

За евнухами обычно сохранялись дворцовые функции паракимомена — дословно «тот кто спит рядом», главного царского спальничего, постельничьего, отвечавшего за бесперебойную работу дворца; протовестиария, осуществлявшего надзор за личным гардеробом и казной императора; пинкерна — царского виночерпия, прислуживавшего за столом; великого папия — коменданта-управляющего, или главного привратника, какие были в царских дворцах. Особой важностью отличался пост паракимомена, который во время торжеств и процессий следовал за царем с золотым жезлом — отличительным знаком должности, в сопровождении вооруженных телохранителей с оливковыми ветвями в руках.

Согласно занимаемой должности и полученного титула вельможи должны были размещаться в ожидании василевса или рассаживаться во время трапез в императорском дворце. Именно атриклину поручалось строго различать значение чинов и следить за соответствием отведенного места званию и достоинству того, кто в нем находится. Впрочем, надо учитывать, что высокому званию в Ромейском царстве не всегда соответствовала высокая должность: василевс мог избрать на важный пост лицо с не очень высоким титулом, если этот человек казался ему более подходящим и верным.

Должность давала человеку власть, но только звание, титул, сан, то, что ромеи называли одним словом аксиома, определял его положение, «порядок» — таксис в дворцовом церемониале и обществе. Когда кого-либо представляли, вначале указывали имя и титул, а уже после следовала занимаемая должность. Ибо должность могли отобрать, сан же обычно считался пожизненным, но ни в коем случае не наследственным.

Пожалование чина в Византии являлось личной акцией василевса. Но на практике многие титулы можно было купить. Василевс Лев VI в конце IX в. даже установил определенные расценки, тарифы на них. Сан давал любому человеку положение, открывал путь к вершинам власти, поднимал престиж. Вместе с ростом чинов росло и жалованье чиновника. Поэтому подобные покупки служили своего рода инвестицией, возможностью застраховаться от превратностей судьбы. Ведь проценты с суммы, вложенной в покупку титула, обеспечивали чиновнику пожизненные выплаты из казны.

Скажем, жалованье «генерала»-протоспафария составляло одну литру золота (72 солида), тогда как цена получения «генеральского» сана — 12–18 литр, причем на деле она могла быть еще выше из-за поборов имперской канцелярии, ведавшей назначениями и повышениями. Только важнейшие высшие военные и гражданские посты державы, которые требовали определенных способностей и деловых качеств, нельзя было купить. Такие сановники находились под особым контролем императора ромеев. Впрочем, и сюда то и дело попадали люди случайные, далеко не всегда обладавшие особыми талантами, но добившиеся расположения василевса теми или иными способами, ухищрениями.

Закон запрещал служилым знатным лицам заниматься торговлей и, значит, этот источник пополнения состояния, становившийся все более привлекательным по мере роста экономического оживления со второй половины VIII в., был для них официально закрыт. Зато в соответствии со своим титулом и должностью государственные служащие получали жалованье-рогу, которое почти всегда в значительной мере выплачивалось золотой монетой. Жалованье выдавалось ежегодно и увеличивалось с продвижением по служебной лестнице. Когда чиновник выходил в отставку, пенсия как таковая не полагалась, но ему давали единоразово определенную сумму денег, в зависимости от ранга, а также он получал определенные судебные, а иногда и финансовые льготы. Помимо этого многочисленное столичное чиновничество жило за счет доходов от царских щедрот, подарков в дни многочисленных церковных и царских праздников, вплоть до всевозможных взяток и вымогательств, которые иногда узаконивались как «добровольные подношения». К тому же чиновники имели право на определенные сборы с населения в свою пользу. Так, судьи получали с тяжущихся эктаги — вознаграждение для себя и своих слуг. Сборщики налогов в провинциях, как само собой разумеющееся, взимали в свою пользу часть государственного налога. Во время своих поездок по стране чиновники находились на полном содержании местных жителей или отдельных храмов, монастырей.

Понятно почему константинопольская служилая аристократия была кровно заинтересована в исправной уплате податей всеми налогоплательщиками страны и активно поддерживала центральную государственную администрацию, которая являлась гарантом ее благосостояния. Только сильная власть василевса могла обеспечить безбедное жалованье, подарки и иные легальные и полулегальные источники доходов. Понятно также, какими огромными суммами проворачивало государство, обеспечивая эту заслуженную правящую рать.

К другой группе византийской служилой знати относилась знать тоже сановная, но провинциальная. Она состояла преимущественно из фемных военных командиров — фемного офицерства и крупных местных землевладельцев, которые имели соответствующие титулы и отличались боевыми качествами. В руках этой знати сосредотачивалась не только военная, но и гражданская власть на местах. По этой же причине ее верхушка особенно тянулась к должностям стратигов городов и фем. Так к X в. сформировался новый социальный слой, связанный по своему происхождению с провинцией, но тоже стремившийся проникнуть в столицу, к императорскому двору, где можно было сделать карьеру, обрести и власть, и положение в обществе, и новые богатства.

В некоторых византийских провинциях были архонты — начальники города, области или фемы. Они появились, вероятно, с конца VII в., со времени правления Юстиниана II (685–695 гг.). Несмотря на спорность понятия такого архонта, ясно, что это были особые должностные лица, единоличные главы провинциального или городского управления и одновременно чиновники на государственной службе. Будучи представителями центральной власти из числа избранных состоятельных, влиятельных провинциальных собственников, землевладельцев средней руки, владельцев недвижимости, они являлись лидерами местной городской элиты и находились под имперской юрисдикцией, входили в имперскую провинциальную административную систему. Такие архонты осуществляли гражданское и, очевидно, военное руководство, во всяком случае, занимались вопросами обороны, руководили ополчением стратиотов или возглавляли военные эскадры, решали разнообразные вопросы местного управления, финансов, выполнения государственных повинностей, контролировали действия прочих низовых местных властей в интересах Империи. Следовательно, для византийских земель термин архонт означал не просто начальник, но обязательно соответствующее лицо в административном аппарате, представителя центральной власти на местах, невзирая на степень отдаленности, внутренней автономии того или иного архонтата. Обязательно следует учитывать, что эта автономия никоим образом не исключала архонтат из сферы действия византийской налоговой системы, имперского законодательства и церковных институтов.

В некоторых провинциальных центрах рядом с имперским архонтом можно было видеть так называемых «отцов города», протевонов — «первенствующих», которые тоже были из числа местной знати и помогали в управлении городом как имперские служащие, может быть, и без должностного жалованья, но с имперскими титулами, как правило, не выше четвертого класса чинов.

Необходимо особо подчеркнуть, что главы архонтатов были в единственном числе, не представляли коллективного органа, как это было в античных греко-римских полисах, и сама их должность была государственным постом, а не магистратурой. Они почти всегда располагались на одном иерархическом уровне и в VIII — первой половине IX вв. в основном примыкали по своему служебному положению к среднему классу чиновников в сане спафариев (турмархам, хартулариям и др.), хотя поначалу, до конца VIII в., среди них встречались и носители низшего, четвертого класса титулатуры (царские кандидаты, страторы, ипаты).

К последней трети IX в. имперские служилые архонты исчезли из табеля чинов и должностей, будучи заменены фемными стратигами. Эти «генерал-губернаторы», заменившие военных магистров, теперь играли главную роль в фемах. Первоначально каждому из них, как правителю провинции, подчинялся фемный судья, сборщики налогов, архонты — «начальники» городов, прочая местная служилая знать. Но со временем, опасаясь усиления влияния стратигов, василевсы стали предпринимать все более решительные меры по ограничению власти этих всесильных функционеров. Помимо того, что обширные фемы дробились на более мелкие, императоры старались лимитировать пребывание стратига в одной феме несколькими годами, к тому же им строжайше запрещалось без царского разрешения приобретать земли и получать какие-либо подарки на территории места своей службы. Таким образом, успеть срастись с рядами местной провинциальной знати подобным чужакам было нелегко.

Кроме того, в конце IX в. византийский стратиг, при всем его главенстве, утратил ряд полномочий. Он больше не являлся единственным полновластным хозяином фемы. Теперь его основной обязанностью осталось командование военными силами, расположенными на территории вверенного военно-территориального округа. Он же являлся судьей для своих стратиотов. Гражданское же управление, разрастаясь, постепенно сконцентрировалось в руках претора — фемного судьи, подробно доносившего обо всем непосредственно василевсу в столицу. Претор освободился от тесной опеки стратига и стал самой влиятельной фигурой фемы. Рядом с ним уже с 820-х гг. появилась также фигура фемного протонотария. Последний, как уже говорилось, относился к фемной фискальной системе и координировал ее усилия с военной сферой, подчиняясь, однако, не стратигу, а главному финансовому ведомству государства — сакелле. Случалось, этот функционер совмещал свой пост с функциями монетария, отвечавшего за работу монетного двора, хотя, как уже указывалось, таких дворов осталось в Ромейском царстве очень немного, поскольку выпуск монет был окончательно сконцентрирован в столице Империи, Константинополе.

Главным источником богатства основной массы провинциальной знати являлось не только их служебное положение, жалованье-рога, накапливаемые драгоценности, золото, но и поместья-проастии, подчас весьма обширные, особенно в фемах Малой Азии. Чтобы обеспечить свое хозяйство рабочими руками, землевладельцы, преодолевая противодействие императорской власти, постепенно закабаляли окрестное население, обедневших крестьян-общинников, стратиотов и стремились расширить границы владений за счет общинных, крестьянских и пригородных земель. Невзирая на запреты со стороны царской власти, они через своих родственников или посредников всеми правдами и неправдами стремились присваивать недвижимость в провинциях. Так начал неотвратимо развиваться процесс перемещения земельной собственности, который через двести лет преобразит социальный строй Византии. Со временем такого рода хозяева, владельцы, эмфитевты — бессрочные арендаторы стали поставлять на рынок все большую часть производимого в их поместьях, а в городах втягивались в ремесло и торговлю, владея эргастириями через рабов или доверенных лиц. Законы, запрещавшие такую практику, никто не отменял, но заинтересованные лица научились их обходить в ущерб интересам государства. Последнее, при всем старании, было не в состоянии остановить коррупцию, сращивание на местах власти с богатством.

Впрочем, во многом провинциальная знать так или иначе оставалась связана с государственной службой, общей иерархией, тоже зависела от центрального правительства. При соблюдении определенных условий существовала реальная перспектива карьерного роста и возможность достижения высот власти. Разделение оставалось условным и противостояние не таким однобоким, как может показаться на первый взгляд. Жизнь всегда сложнее условной исторической схемы. Как владельцы почетных титулов и государственных должностей такие служилые провинциалы, как и столичные бюрократы, тоже получали рогу золотой монетой, одаривались дорогими одеждами, драгоценной посудой и т. п., причем предпочитали такие вложения как легко перемещаемые, укрываемые и используемые в случае необходимости.

Согласно Тактикону 842–843 гг., верхние четыре ранга служащих — несколько десятков фемных стратигов получали за год от 2 880 до 720 номисм, плюс иногда доходы от сбора коммеркия. Клисурархов одаривали по 360 номисм. Далее по нисходящей следовали турмархи фем, архонты крупных областей, как и прочие чиновники VI ранга, получавшие по 216 номисм. Ксенодохи, гирокомы — надзиратели за домами для престарелых и другие, относившиеся к VII рангу, имели по 144 номисмы. Чиновникам VIII ранга, среди которых обнаруживаются хартуларии флота, протонотарии фем, протокаравы — «старшие рулевые», получали по 72 номисмы. IX ранг составляли отрядные знаменосцы — вандафоры, посыльные — мандаторы схол и прочие, которым полагалось по 36 номисм. Кентархи военных отрядов (ванд), топотириты хор — «местоблюстители», входившие в Хранг чиновников, имели по 18 номисм, тогда как низший, XI ранг служащих — стратиоты гвардейских профессиональных тагм и фемных ополчений, включая декархов — командиров «десяток», получали от одной до 12 номисм в год, да и то нерегулярно.

Традиция предыдущих столетий осталась неизменной — низшие служащие имели в десятки и даже сотни раз меньшую плату, чем их начальники. Тем не менее, фемная знать еще не была сильна экономически и, как и заслуженная столичная бюрократия, не видела себя вне службы.

Противоречия между интересами, присущие служилой столичной аристократии и провинциальной знати, начали проявляться уже в конце VIII–IX вв., которые ознаменовались соперничеством между представителями этих группировок за господство и влияние. Борьба велась с переменным успехом и таким же попеременным переходом из одной страты знати в другую.

Попадавшие в ряды заслуженной столичной аристократии стремилась к увеличению доходов казны, за счет которой они собственно жили, и к усилению контроля над провинциями. Основой процветания фемной знати, армейской верхушки являлось не только служебное положение и титулы, но и крупное землевладение, поместья, эксплуатация провинциальной собственности. Поэтому она добивалась расширения своих земельных владений, благосостояния, получения различных финансовых, а подчас и судебных льгот, усиления влияния в провинциальных городах. Это была группировка, которую условно можно именовать «ястребами», поскольку ее представители, люди, главным образом, военные или связанные с военной сферой, были заинтересованы в процветании армии, ее комплектовании, ведении успешных военных действий, которые давали им добычу, трофеи, награды. Их сила увеличивались по мере усиления роли такой служилой военной аристократии в войнах с арабами.

Василевсы эпохи «темных веков» обычно действовали в интересах той группировки знати, которая приводила их к власти. Нередко стратиги наиболее влиятельных фем (особенно обширного центральномалоазийского Анатолика) поднимали военные мятежи и объявляли себя императорами. В ход пускались не только грубая военная сила, но и интриги, козни, заговоры. Перманентная вражда представителей «бюрократов» и «полководцев» ослабляла государство, отвлекала от решения насущных проблем, приводила к смутам и переворотам, порой довольно частым, в которых Ромейское царство вынуждено было жить, невзирая на явственно обозначившуюся в целом тенденцию к укреплению самодержавной власти царя и централизации государства. Именно эта тенденция объясняет, почему противоречия между константинопольским чиновничеством и провинциальной знатью долгое время не приводили к кардинальному несоответствию их интересов: и те, и другие зависели от василевса, от его милостей и обеспечивались жалованьем-рогой. Борьба велась не против государственной власти, а за участие в ней.

1. Каким образом был организован правительственный государственный аппарат Византийской империи в «темные века»? В чем его отличия от системы ранневизантийской центральной администрации?

2. Руководствуясь книгой, попытайтесь установить функции какого более раннего высокого чиновника перешли к логофету дрома.

3. Попытайтесь найти объяснение, почему византийскому обществу был так важен принцип иерархии и закон подчинения? Подумайте о сильных и слабых сторонах этого явления.

4. Почему действие «социального лифта» в византийском обществе не имело тяжелых последствий?

5. В чем проявлялось усиление центральной власти в Ромейском царстве к IX в.? Как это соотнести с феноменом фемного строя?

6. В чем вы видите положительные, а в чем отрицательные стороны византийской системы налогообложения? Каких было больше?

7. Как вы думаете, почему в разные периоды менялись функции коммеркиариев? От чего это зависело?

8. Попробуйте подсчитать, сколько номисм надо было выплатить в качестве годового жалованья всем служащим столичного центрального аппарата управления в IX в.

9. На чем строилась византийская система обеспечения сановников?

10. Правильно ли было уплачивать фемным стратигам столь большое жалованье? Зачем так делалось?

11. Что вам нравится в византийской служебной иерархии эпохи «темных веков», а что — нет?

12. Сравните положение ромейской знати и западноевропейской. Что между ними общее, а что различное? Почему?

13. Как вы считаете, возможен ли был компромисс между соперничающими группировками знати?

14. Что было различного и общего в интересах столичной и провинциальной знати Ромейского царства? Почему будет неверно жестко их разъединять и противопоставлять?

15. На кого бы вы сделали ставку на месте василевса: на «бюрократов» или на «полководцев»? В каком случае и почему?

Извлечение из Клиторология — трактата атриклина (дворецкого) Филофея о византийском церемониале (899 г.).

Многие в высшей степени видные почетные должности существовали уже во времена предков. Тщательное описание их хлопотно и трудно, так как названия многих почетных должностей с течением времени вышли из употребления. Придуманные же вновь с той поры почетные титулы внесли немалую путаницу в правильное определение значения этих должностей, мы же хотим из часто темных предписаний старых порядков и из ныне существующего придворного церемониала собрать важнейшие […]. Прежде всего помните, мои друзья, что значение всех искусств и навыков ведет к полезной цели; точно так же и наука атриклина не преследует какой-нибудь другой хорошей цели, как только посредством строгого порядка и педантично точного распределения мест, точно отделить друг от друга различные степени придворных чинов и высших должностных лиц. Ибо блистательное жизненное положение или блестящее должностное достоинство никогда не предстанут перед глазами зрителей в таком характерном виде, как тогда, когда по вызову атриклина обладатели их удостоятся почетного места за высоким столом на обеде высочайших особ, что составляет предмет зависти для многих. Если же при устройстве высочайшего обеда произойдет по нашей вине ошибка в этикете или замешательство, то это будет причиной досады не только для их превосходительств и высших сановников, но и также и мы, как старший мастер церемоний, осрамим себя и подпадем проклятию насмешек. Поэтому, милые друзья, при исполнении этой видной и ответственной должности мы должны приложить все старания и самую строгую добросовестность для точнейшего изучения порядка чинов, запечатлеть их в нашем уме и установить и разъяснить с педантичнейшей добросовестностью разделение и подразделение по чинам.

Из сочинения «Антаподосис» (греч. «расплата, возмездие») диакона Лиутпранда (в миру Люцо или Люзо), посла графа Беренгара, регента и управителя Североиталийского королевства, о торжественной церемонии выдачи жалованья ромейским сановникам в Большом императорском дворце (949/950 г.).

Устанавливался большой стол, десять локтей в длину и четыре в ширину. Стол был покрыт кошельками, полными золотых номисм, на каждом из них стоял знак, который указывал на того человека, которому этот кошелек предназначался. Эти люди начинали в строгом порядке проходить один за другим перед императором: их последовательно вызывали, согласно званию их службы. Первым вызывали ректора дворца, на плечи (а не в руки) которого клали мешки с золотыми монетами и четыре скарамангия[77]. После него к столу подходили доместик схол и друнгарий флота, первый из которых стоял во главе сухопутной армии, а второй — во главе морской. Они имели равный ранг и получали тоже количество номисм и скарамангий. Но полученного было слишком много, чтобы нести его на плечах; не без труда, с помощью свиты, они тащили полученное. Затем принимали магистров, которых было двадцать четыре, каждому из них выдавали по двадцать четыре литры золота и два скарамангия. Следующий разряд, который подходил к столу, — патрикии, каждый из которых получал по двенадцать номисм и одному скарамангию. У тех, кто подходил за ними, я уже не знал титулов, как и не знал число получаемых ими монет. Отвечая на вызов, перед столом проходила бесконечная толпа протоспафариев, спафаро-кандидатов, китонитов, манглавитов, протокаравов, каждый из которых, согласно своему званию, получал семь, шесть, пять, четыре, три, две или одну литру золота. Начинавшаяся на пятый день Вербной недели и длившаяся по четыре часа в день, церемония повторялась и на шестой, и на седьмой день. Что же касается тех, чье жалованье было меньше, чем одна литра золота, то они получали его не от императора, а от паракимомена. Церемония выдачи длилась всю неделю перед Пасхой.

Из послания виднейшего Отца Церкви, богослова и Константинопольского патриарха Григория Назианзина (ок. 330–390 гг.).

Овцы, не пасите пастырей и не выступайте из своих пределов, для вас довольно, если вы на доброй пажити. Не судите судей, не предписывайте законов законодателям […]. Поэтому да не замышляет стать головой, кто с трудом служит рукой или ногой, или другим еще менее важным членом тела, напротив, братья, каждый оставайся в том звании, в котором призван (1 Кор. 7:20), хотя бы и достоин был высшего. Довольствоваться настоящим — гораздо похвальнее, нежели домогаться звания, какого не получил. Кому можно без опасности следовать за другим, тот не желай начальствовать с опасностью для себя. Да не нарушается закон подчинения, которым держится и земное и небесное, чтобы через многоначалие не дойти до безначалия.

Выдержки из «Эклоги законов» — византийского правового свода 741 г.

Из предисловия к «Эклоге законов».

Тех, которые поставлены исполнять закон, мы убеждаем и вместе заклинаем воздерживаться от всяких человеческих страстей, но от здравого помысла произносить решения истинной справедливости, не презирать нищего, не оставлять без обличения сильного, неправду деющего, не так [вести себя], чтобы по наружности, на словах превозносить правду и справедливость, а на деле предпочитать несправедливость и лихоимство, как нечто более полезное… Те, в душу которых не вложено заранее истинной справедливости, которые или подвержены подкупу деньгами, или благоприятствуют дружбе, или мстят за неправду к себе, или же боятся [чужого] могущества, все те не могут править правого суда… Посему, всячески стараясь положить предел такому злому стяжанию, мы решили давать мзду (жалованье) славнейшему квестору и писцам, и секретарям, и всем служащим по делам судейским, с тем, чтобы они уже ничего не брали с какого бы то ни было лица, судимого у них…

Титул XII. О вечном и ограниченном эмфитевсисе.

6. Пусть не берут эмфитевсис навечно или на срок доверенные лица императорского дома или благочестивых учреждений, или хартуларии, или диикиты, или их родственники, [ни сами, ни] через посредников. Но и гражданские и военные архонты не могут быть эмфитевтами и арендаторами. И пусть стратиоты не вступают в подобные соглашения, и не занимаются другими частными делами, и не вмешиваются в них и не вторгаются в дома или имения, принадлежавшие кому-либо, и не ставят их себе на службу, ибо они поставлены для того, чтобы только сражаться за государство против врагов.

Титул XVII. Наказание за преступление.

3. Поднимающего восстание против василевса или злоумышляющего, или принимающего участие в заговоре против него или против государства христиан в тот же час должно предать смерти как намеревающегося все разрушить. Но для того, чтобы некоторые часто и из вражды не предавали кого-либо смерти без суда, возведя на него обвинение, что он поднимал голос против царства, нужно его взять на месте под хорошую охрану и донести о нем василевсу, и как сам василевс в итоге рассудит и решит, так и сделать.

1. Как вы думаете, почему столь большое значение византийцы придавали церемониям и этикету? Какую роль у них играли титулы?

2. По словам Филофея, писавшего в конце IX в., некоторые титулы со временем устарели, а появились новые. Как вы думаете, что он имел в виду и с чем это было связано?

3. Попробуйте, исходя из сведений диакона Лиутпранда, подсчитать приблизительную сумму выплат, которую получали на Пасху столичные византийские сановники, если исходить из того, что в общей сложности их было не менее двух тысяч.

4. К чему призывал в своем послании Георгий Назианзин? Почему это было важно для византийского понятия иерархии? В чем заветы Григория соблюдались в «темные века»?

5. Какими недостатками, согласно «Эклоге законов», страдали византийские суды? Что было сделано для их исправления?

6. Какими чертами, согласно «Эклоге законов», должен обладать образцовый византийский судья?

7. Как византийское законодательство смотрело на мятежников и почему предусматривало столь суровое наказание за это преступление?

8. Кто являлся высшим судьей в Империи — квестор или василевс?

9. О каких социальных сдвигах свидетельствует титул XII. 6 «Эклоги законов»? Почему царская власть выступала против посягательств на землю и другие виды недвижимости? О чем говорит отмечаемое составителями «Эклоги» перемещение земельной собственности?

§ 9. Иконоборство Нечестивые отступники или великие реформаторы?

В истории раннесредневековой Византии была эпоха, в оценке которой не просто разобраться: слишком много горячих споров и тогда, и после она породила, слишком противоречивы были ее причины, последствия, неординарны люди, участники этих памятных событий, так или иначе отозвавшихся во всем мире. Трудно их однозначно осуждать и однозначно оправдывать даже сейчас, по прошествии более тысячи лет. И напутствием при этом звучат давние мудрые слова российского историка Николая Карамзина: «Холодный пепел мертвых не имеет заступника, кроме нашей совести: все безмолвствует вокруг древнего гроба!.. Что если мы клевещем на сей пепел; если несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмыслием и враждою?». Попробуем непредвзятыми глазами взглянуть на потрясения, случившиеся с ромеями в VIII — первой половине IX вв.

Последний из представителей Ираклийской династии, высокоодаренный, но властолюбивый, безудержно деспотичный, неуравновешенный Юстиниан II, неудачно поведший войну с арабами и безжалостно доведший до крайности налоговое бремя, был свергнут с престола в 695 г. Ему урезали нос и язык и отправили в ссылку за море, в крымский Херсон. Бежав оттуда к хагану — «вождю вождей» хазар и получив помощь болгарского хана Тервела, он вернулся к власти в 705 г. уже с прозвищем Ринотмит — «Носоусеченный».

Превратившись в сжигаемого неутолимой жаждой мести душевнобольного, кровожадного монстра, он в своем ослеплении рассорился с Тервелом, которому сам же дал высочайший титул кесаря, позабыл о насущных государственных проблемах и в 711 г. был опять свергнут в ходе очередного дворцового переворота и убит, как и его рожденный от брака с сестрой хагана десятилетний сын-наследник Тиверий. Отрубленную голову ненавистного Юстиниана, — единственного из императоров ромеев, которого свергали дважды, — выставили на всеобщее обозрение, прикрепив к его обезображенному лицу искусственный нос из чистого золота.

Сменивший его на троне добродушный, щедрый и жизнелюбивый каппадокийский армянин Вардан, принявший красивое древнее римское имя Филиппик, был свергнут фемной армией и поддержавшими ее прасинами уже через девятнадцать месяцев своего неудачного правления, которое запомнилось набегами болгар, доходивших до Константинополя, и грабежами арабов в Малой Азии. Это недолгое время он провел, опустошая казну, в попойках и в бесплодных богословских спорах по поводу восстановленного им монофелитства, угодного его землякам-армянам, но оскорблявшего веру ортодоксальных ромеев-халкидонитов и папского Рима. Предательски схваченный заговорщиками после пира, пьяный и сонный, Вардан Филиппик был ослеплен и через несколько месяцев умер. Вместо него василевсом стал главный секретарь-протасикрит бывшего царя, Артемий, коронованный под именем Анастасий II, но войска Опсикия, уже почувствовавшие вкус к бунтам, в 715 г. провозгласили царем Феодосия III, бывшего простого сборщика налогов, «человека беспечного и простолюдина». Тот тоже сразу был свергнут, а по сути дела отказался от трона добровольно, и последовал за Анастасием в монастырь.

Пользуясь нестабильностью, политической и религиозной сумятицей в стране, мусульмане, сумевшие в 709 г. прорваться из Азии через Геллеспонт — пролив Дарданеллы во Фракию, в Европу, стали еще более решительно готовиться к новому походу на Константинополь. На этот раз они рассчитывали воспользоваться бунтом Льва по прозвищу Исавр, стратига самой крупной, мощной и значимой восточной фемы Империи — Анатолик, выступившего против слабого Феодосия. Весной 717 г. энергичный узурпатор, лучше других подходивший на роль опытного военачальника, взошел на трон и основал новую династию — Исаврийскую, или Сирийскую, представителям которой будет суждено находиться при власти ровно 150 лет, до 867 г.

Выросший вдали от столицы, Лев III Исавр (717–741 гг.) был выходцем из Исаврии, суровой горной области в юго-восточной части Малой Азии, и некоторое время жил в провинциальном северном сирийском городе Германикии, захваченном арабами. Позже, вместе с другими переселенцами, он оказался в ромейской Фракии, где началась его служба стратиотом. Из состоятельной семьи, но низкого происхождения, не очень образованный, он, благодаря своим талантам, живому уму, стал при Анастасии II стратигом важной фемы Анатолик. Один из самых талантливых полководцев Ромейского царства, суровый солдат, способный, бесстрашный, превосходно владевший оружием, Лев успешно защищал Малую Азию от мусульманских вторжений. К слову, он отлично говорил по-арабски. Высокий, красивый лицом, ловкий дипломат, хороший организатор и вместе с тем коварный, лживый, Лев обладал всеми качествами недюжинного государственного деятеля, какого уже заждалось Ромейское царство после длительной череды переворотов и чехарды на престоле.

Его сын, Константин V (741–775 гг.), уже в двухлетнем возрасте благоразумно коронованный в соправители отца, любил дух коней больше, чем царских дворцов, поэтому из-за своего чрезмерного увлечения скачками, верховой охотой и лошадьми, получил малопристойную кличку Каваллин — «Кобылятник», «Жеребец». Позже идейные противники прозовут царя еще хуже — Копроним («Дермоименный» — от греч. копрос — «нечистоты, навоз»). По легенде, при Святом Крещении он, будучи младенцем, якобы «осквернил купель испражнениями», «окрестив» себя самого таким образом и указав на грядущие беды, которые он принесет Матери-Церкви. Тем не менее, эти наветы не помешали Константину тоже слыть набожным, энергичным правителем, отважным бойцом, блестящим полководцем и талантливым администратором, шедшим по пути усиления централизованной власти. Правда, ум, решительность, удаль, редкий талант дальновидного стратега и другие выдающиеся качества сочетались у него с властностью, вспыльчивостью, болезненной экзальтированностью, подчас взрывами неоправданной жестокости, даже беспредельной свирепости по отношению к своим идейным противникам, но в суровую пору «темных веков» этим было трудно удивить. Невротик, страдающий тяжелыми болезнями, он умрет с распухшими ногами, в возрасте 57 лет во время своего очередного победоносного похода на болгар, оставшись кумиром простых солдат.

Как бы то ни было, оба первых Исавра являлись выдающимися людьми, сильными, одаренными императорами, вновь превратившими Ромейское царство в ведущую державу восточного Средиземноморья и Балкан. Славная память о них долгое время продолжала жить в ромейской армии и народе.

Не успел Лев III взойти на престол, как через пять месяцев ему пришлось столкнуться с решающим испытанием, от которого зависели судьбы мира. Громадная 200-тысячная арабская армия под командованием брата халифа, энтузиаста джихада, полководца Масламы ибн Абд-ал-Малика, блокировала Константинополь с суши, со стороны Феодосиевой стены, а чуть позже 1 800 кораблей с 80 тысячами человек экипажа вошли в Мраморное море и пытались атаковать приморские стены города. Еще никогда мусульмане не посылали на войну столь грозные силы. Началась вторая по счету осада арабами Константинополя, одна из самых грандиозных осад в истории Византии.

Ромеи во главе с храбрым, деятельным василевсом отчаянно сопротивлялись врагу почти год. Попытка штурма окончилась для арабов неудачей. Возобновленные еще при Анастасии II неприступные оборонительные укрепления столицы, по всем статьям, включая припасы и военный машины, готовой к обороне, мужество, воинское, дипломатическое искусство и на сей раз спасли византийцев. Притворно пообещав сдать город, хитрый Лев убедил арабов уничтожить зерно, высаженное ими в окрестностях города, и тем самым лишил их провианта, на который они рассчитывали. Одураченные, они даже отдали ему часть своего продовольствия. Необыкновенно свирепая, длившейся сто дней, завалившая все снегом зима заставила обманутое теплолюбивое воинство жестоко, невыносимо голодать, питаться павшими лошадьми, ослами, верблюдами, падалью, мерзнуть в своих легких палатках и массово умирать от чумы, других болезней и истощения. «Рассказывают, — писал хронист Феофан Исповедник, — будто они даже запекали и ели тела умерших, а также заквашивали в горшках и поедали свои испражнения». К тому же с тыла, из Фракии, павших духом интервентов в их станах тревожили набеги язычников-болгар, на тот момент вновь ставших союзниками византийцев. Один из таких ночных рейдов едва не стоил жизни самому Масламе, «так что арабы стали боятся булгар больше, чем ромеев». В Константинополе постепенно скопилось столь много пленных мусульман, что по просьбе арабского командующего для них при тюрьме претория была даже открыта мечеть.

В середине августа 718 г., ровно через год после начала осады, вконец деморализованные, ослабевшие мусульмане, потерявшие к тому времени своего халифа, убитого в сражении, получили приказ об отступлении. После того, как фемные войска задержали у Никеи, столицы Опсикия, прикрывавшей Константинополь, подкрепления, спешившие к войскам Масламы, ждать помощи было неоткуда. Большую часть арабских кораблей, присланных весной из египетской Александрии и из Африки для подкрепления, ромеи застали врасплох и сожгли «жидким огнем», часть моряков-христиан перешла на сторону ромеев вместе с кораблями, другие — попали в ужасный шторм, разыгравшийся в Эгейском море в результате подводного извержения вулкана: «Морская вода закипела, и когда смола, которой просмолены были корабли, растаяла, они потонули в глубинах вместе с командой и со всем, что было на них». В итоге от огромной армады мусульман осталось всего лишь пять кораблей, а к родным очагам в Сирию добрели лишь тридцать тысяч воинов Аллаха, из числа двух сотен тысяч принимавших участие в походе. Потери оказались громадными, на какое то время невосполнимыми. С этого момента Константинополь стал для мусульман незаживающей раной.

Второй по счету разгром арабов в самом сердце христианского мира явился поворотным моментом в истории: ромеи приостановили первый мощный натиск исламского джихада, спасли не только свою цивилизацию, но и прикрыли собой те полудикие варварские королевства германцев, которые лишь формировались на окраинах юной средневековой Европы и из которых должны были вырасти современные европейские народы. Если бы не эта победа Византии, мусульманские армии беспрепятственно захлестнули бы их, болгарский хан, да и Русь под напором Халифата наверняка приняли бы не христианство, а ислам, и, может быть, как полагали некоторые историки и писатели, намаз слышался бы сейчас даже над спящими шпилями Оксфорда, а в Риме читали Коран. Во всяком случае, свершенное византийцами объясняет, почему арабские армии не смогли напасть на Европу наиболее коротким, удобным путем через Малую Азию и Балканы, а вынуждены были десятилетиями, с изматывающими боями следовать многие сотни километров вдоль южного побережья Средиземного моря, чтобы подойти к Гибралтару и ворваться на Пиренейский полуостров. Неудачный поход мавров, последовавший оттуда через пятнадцать лет на юг современной Франции и даже ожесточенная битва с ними франков у Пуатье и Тура, не идут ни в какое сравнение с пережитым в 717–718 гг. Уже один этот подвиг должен был навсегда обессмертить Византию в памяти человечества и уж, конечно, христианского мира.

В итоге решительных, искусных действий Льва III на море, а также благодаря успешной партизанской войне, начатой против арабов акритами — пограничниками (от акра — «граница»), своеобразным византийским «казачеством», приверженцы Пророка вынуждены были отступить. Ромеям в очередной раз крупно повезло.

Но ожесточенная борьба продолжалась. В 726 г. небольшое мусульманское войско прорвалось до Никеи и едва не овладело ею. Ослабевший молот арабских вторжений все же грозил сокрушить византийские владения. Лишь к концу своего правления, в 740 г., в «сердце» Малой Азии, при Акроине в феме Анатолик, мужественный Лев III и его 22-летний сын-соправитель Константин своими главными ударными силами одержали блестящую победу над смертельно опасным врагом. На поле боя полегли две трети всей мусульманской армии с ее полководцем.

В определенной степени успех оказался закономерным, поскольку василевс опирался на благоприятные изменения в государственной структуре и общественном строе Ромейского царства, которые обозначились уже при его предшественниках, начиная с Ираклия I, и закрепились к середине VIII в. Основные законоположения, изложенные в принятой в 741 г., к концу правления Льва Исавра откорректированной выборке юстиниановых законов — «Эклоге» из 18 глав, отвечали современной ситуации, способствовали укреплению малой индивидуальной семьи, арендных отношений, важных для торгово-ремесленного населения и провинциальной знати, способствовали интересам Церкви, упрочению стратиотского войска, централизации власти. С этой же целью василевс стал делить крупные фемы на более мелкие и вручил государству обязанность поддерживать оборонительные сооружения городов, прежде находившиеся в ведении местных муниципальных организаций. Он попытался обуздать процветавшее судейское взяточничество, перевел на государственное жалованье судебный аппарат, который теперь стал отстаивать не интересы частных истцов, а своего «кормильца». Этим он тоже укрепил царскую власть. Наконец, Лев Исавр еще более централизовал налоговые сборы и тем самым улучшил, оздоровил фискальную систему, значительно пополнил имперскую казну. В этом отношении его правление было здравым, эффективным и спасительным.

Триумф ромеев укрепил положение Ромейского царства, показал, что оно переходит от стратегии преимущественно пассивного сопротивления к открытым стычкам наступательного характера и восстанавливает контроль над ситуацией. Это обстоятельство даже ввергло мусульман в смуты и очередную кровавую междоусобную войну, в ходе которой была вырезана династия Омейадов. Арабы долго не могли оправиться от нанесенного поражения и более никогда не осмеливались осаждать Константинополь. Они должны были отказаться от захвата столицы ромеев и смириться с существованием христианской Империи. Постоянные вторжения мусульман в Малую Азию, окрепшую благодаря фемной организации и консолидации общества, прекратились. Ослабел и натиск мусульман на Европу из захваченных к тому времени северной Африки и Пиренеев. Эпоха джихада, казалось, закончилась.

Верными союзниками ромеев в борьбе с арабской опасностью стали наследники тюрок Западного каганата, хазары, которых связала с византийцами их вражда против Халифата. Во второй половине — конце VII в. они создали свое огромное полукочевое многоэтничное государственное образование на землях Прикаспия, между Волгой и Дагестаном и, будто плотина, в течение трех столетий сдерживали натиск с мусульманского Востока (Карта 3). Хазария сформировалась вследствие продолжительного симбиоза местного населения восточного Предкавказья с тюркскими и финно-угорскими военизированными кочевыми племенами, которые в свое время выплеснул в степи Прикаспия и Днепро-Донского медуречья могучий вал нашествия свирепых, беспощадных кочевников-гуннов, в свою очередь двигавшихся откуда-то из монгольских степей и Урала.

Подчинив своего предшественника в приазовских степях — Булгарский каганат (Великую Болгарию), хазары к концу VII в. из своих ядровых земель стали проникать на Крымский полуостров, где в результате сформировалась, скорее всего, система византийско-хазарского «двоевластия», которая просуществовала до 30-х гг. IX в. и означала совместную эксплуатацию территории Таврики, ее демилитаризацию и отказ от применения силы при решении спорных вопросов. Такого рода своеобразные «кондоминиумы» византийцы с успехом использовали и в отношении с персами, арабами, лангобардами и другими народами, как это особенно ярко видно на примерах острова Кипр (с 680 г.), земель Неаполитанского дуката, Ивирии (Грузии), Армении, Албании. Империя умела приспосабливаться к принципу совместного управления такими демилитаризованными зонами, доходы с которых распределялись между обоими договаривающимися сторонами.

Население Хазарии делилось на кочевников-скотоводов и оседлых, причем последние занимались земледелием, садоводством, рыболовством, на высоком уровне владели разнообразными ремеслами. Что касается внешней торговли с Европой и Азией, ее постепенно сосредоточили еврейские купцы-рахданиты (дословно «знающие путь»). Они же весьма ревностно, предприимчиво утверждали свою монополию во всем государстве, которое переживало процесс становления.

В VIII в. при хазарском владетеле Булане (761–806 гг.) была осуществлена религиозная реформа, изгнаны из страны жрецы языческого культа, камы-шаманы и была введена элементарная форма иудаизма, которую особенно охотно стала принимать правящая верхушка. Это был шаг в сторону самостоятельности и государственности, ибо принятие христианства или мусульманства автоматически ставило бы хазар в зависимость от Ромейского царства или Арабского халифата. Позже, при хагане Обадии, видимо, в начале IX в. была предпринята еще более настойчивая попытка сделать уже раввинистический иудаизм верховной религией Хазарии и распространить его шире, что внесло понятный холод в прежде столь дружественные византийско-хазарские отношения. Теперь на арабских дирхемах, приписываемых хазарской чеканке, вместо традиционной мусульманской формулы «Мухаммед пророк Аллаха» с 830-х гг. появилась Musa rasul Allah, то есть «Муса [Моисей] пророк Аллаха». Впрочем, даже после этого, если верить арабским источникам, евреи составляли в Хазарии меньшинство, а мусульмане и христиане — большинство, в то время как религией правящей верхушки оставался иудаизм.

Сами хазары имели тюркскую этническую принадлежность и относились к тюркской языковой семье. Прирожденные всадники, меткие лучники, широкоскулые, длинноволосые, они были воинственным, сильным народом, который раннесредневековые авторы нередко отождествляли с «хищными волками» — гуннами. Они жили данью с племен, которую свозили в указанные хаганом места. Но если бы не было Хазарии, которая противостояла на Кавказе мощным армиям мусульман, история восточной Европы и Византии, возможно, сложилась бы иначе.

Уже в 732/733 г., стремясь укрепить жизненно важный союз, Лев Исавр совершил редчайший для наместника Бога на земле поступок — женил своего 14-летнего сына Константина на дочери иноверного хазарского хагана, Чечак (Цветок), при Крещении принявшей имя Ирина и ставшей истовой христианкой. Через 18 лет от этого брака родился будущий император Лев IV Хазар (775–780 гг.). В себе он смешал царственную кровь ромеев и хазар.

И так, к середине VIII в. византийцам повезло: они могли использовать силы мощного союзника против мусульман, спал смертоносный вал разразившейся перед этим последней, самой страшной вспышки пандемии чумы и после длительной междоусобной войны, восстаний и наступившего экономического кризиса пришел конец славной, воинственной и на редкость жадной арабской династии Омейадов, наделавшей столько бед ромеям. Им на смену пришли Аббасиды, потомки дяди Мухаммеда, Абу-Аббаса, которые, являясь яростными противниками христианства, все же были более заинтересованы в Персии (Иране) и Афганистане, чем в Европе и Африке. Даже столицу Халифата они решили перенести подальше от границ Ромейского царства, из сирийского Дамаска в далекий Ирак, где был основан Багдад — Мадина-эс-Салам — грандиозный «Город Мира» с населением четыреста тысяч человек и площадью в три раза превосходящей Константинополь. Таким образом, в результате деятельных военных и дипломатических усилий ромеев, а также политического, религиозного, сектантского дроблениях, этнических конфликтов арабов и персов, военная мощь мусульман, столь опасная и неумолимая в VII в., наконец, перестала грозить существованию Империи ромеев. Византия со своими союзниками окончательно изменила в свою пользу стратегическую ситуацию и стала с переменным успехом теснить Багдадский халифат на Кавказе, в Малой Азии и Сирии.

Вскоре после вступления на трон молодому василевсу Константину V пришлось столкнуться со своим могущественным родичем, комитом обширной в то время и близкой к Константинополю фемы Опсикий, Артавасдом, который был женат на его тетке и в свое время помог Льву Исавру, своему земляку, добыть трон. Теперь лукавый царедворец Артавасд под предлогом защиты иконопочитания, которое отверг уже Лев III, провозгласил себя императором и лишил законного наследника престола. Более того, переметнувшийся в его лагерь, двуличный Константинопольский патриарх Анастасий предал Константина церковному проклятию — анафеме, объявил его мертвым и водрузил царский венец на Артавасда. Однако законный император сумел собрать силы в ряде малоазийских фем, восторженно принявших его, и осенью 743 г. после недельной осады овладел Константинополем. Артавасда и его двух сыновей, племянников Константина, одного из которых успели объявить соправителем, а другого — главнокомандующим армией, после публичного позора на Ипподроме ослепили. Многих их сторонников казнили или искалечили, отрубив стопы или кисти рук. Неверный Патриарх Анастасий был высечен, раздет догола и как преступник провезен по Ипподрому на осле задом наперед. Но, желая показать силу и дискредитировать высший церковный сан, Константин V оставил опозоренного на патриаршем троне, заставив служить себе. В 766 г. императору, которому повсюду мерещились угрозы, пришлось расправится с еще одним заговором придворных сановников, казнив девятнадцать человек.

Все это вынуждало василевса искать опоры только среди преданных людей, ограничивать влияние стратигов фем, дробить, сокращать их владения, делать управление более гибким и даже провести очень важную военную реформу — создать регулярную полевую армию, сформировав элитную столичную гвардию из воинов-профессионалов — тагмы, командующим которых он стал. В частности, из опальной фемы Опсикий было сформировано шесть тагм, каждая численностью по четыре тысячи человек, разделенных на две турмы по две тысячи человек. Каждая из них делилась на друнги по тысяче человек, в свою очередь состоявших из пяти ванд по двести человек. Теперь, располагая постоянной армией, ромеи перешли в еще более решительное наступление на соседей, разумным образом используя накопленные ресурсы. Византия уже сама атаковала. Воинственный удалой василевс совершал победоносные походы в северную Сирию, Месопотамию и южную Армению, находившиеся под контролем арабов, сумел защитить от них Кипр, в то время как стратиг морской фемы Кивириотов нанес сокрушительное поражение мусульманскому флоту неподалеку от утерянной столетие назад Александрии. Теперь византийцы вели боевые действия на пограничье и даже на землях Халифата, а ромейский флот вторгался в арабские территориальные воды.

Правда, это увлечение восточными делами неудачно отразилось на положении Ромейского царства на Западе, где наступали неугомонные, бедовые бородочи — лангобарды. Римские папы уже давно просили императора ромеев о помощи против основательно теснившего их лангобардского короля. Под натиском лангобардов в 751 г. пала столица италийского севера — византийская Равенна, но Константин V, боясь отвлекать войска с арабского фронта, неосмотрительно посоветовал римскому понтифику обратиться за поддержкой к северным соседям — воинственным, свирепым франкам, неоднократно вторгавшимся на Апеннинский полуостров. Те не замедлили откликнуться и, отвоевав земли вокруг Рима и Равенны, в 756 г. передали их Папе Стефану II в обмен на его поддержку династии Каролингов, утверждавшейся в молодой державе франков. Их новый король, Пипин Короткий, получил от этой мастерски разыгранной политической комбинации свои дивиденды, заложил основы для возникшей меньше чем через полстолетия франкской империи Карла Великого. Папа приобрел основы для будущего папского государства Св. Петра с центром в Риме. Но византийцы потеряли и без того слабое влияние, которое они имели к тому времени в Италии, начавшей стремительно уходить от них. Благодаря роковой политической ошибке имперских властей ситуация на Западе стала для ромеев необратимой, их присутствие и влияние все более и более сокращались. Церковная юрисдикция Константинополя удерживалась лишь на территории эллинизированной южной Италии, а Латинская Церковь стала все более обособляться от Византии, чему в немалой степени посодействовали не только щедрый подарок Пипина Короткого, но и гонения византийских властей на иконопочитателей.

Зато на Балканах положение Ромейского царства крепло. Стремясь защитить стратегически важные земли Фракии, Константин V Исавр повел успешные войны с угрожавшей ромеям Болгарией. Он задался целью совсем уничтожить эту страну, в которой видел главного врага. Болгары в свою очередь ненавидели византийцев и боялись попасть в железные руки царских стратигов, привыкших повелевать людьми, тем более язычниками, как рабами. Василевс, ломая отчаянное вражеское сопротивление, совершил вглубь славянской и болгарской территории не менее девяти полномасштабных, крупнейших военных походов с использованием конницы и огромного флота, укрепил на границе обновленную цепь крепостей, организовывал массовые переселения сирийцев и армян из Малой Азии на земли Фракии и в Подунавье, а 208 тысяч славян из Македонии и болгарской территории — в Малую Азию, Вифинию, где их ранее уже селили. Перед императором ромеев склонила головы также нахарары — армянская великокняжеская знать. В значительной степени вырезанная мусульманами после подавления крупнейшего антиарабского восстания 774/775 г., она была не прочь присоединиться к Ромейскому царству, хотя не имела для этого сил.

В любом случае, при всех издержках и проблемах на будущее, свершенное указывало на пик могущества раннесредневековой византийской державы. Поэтому немецкий византинист Ильзе Рохов с полным правом констатировал в своей книге о Константине V: «…он не жестокий и дикий император, а скорее талантливый политик, сумевший разобраться в ситуации VIII в., провести необходимые политические преобразования и радевший за стабильное государство».

Внутренняя жизнь Ромейского царства при Льве III оказалась отмечена раздорами и беспорядками в сфере религии. Они были возбуждены иконоборским движением, то есть преследованием почитания икон со стороны государства. Насколько это было аномалией, отклонением от нормального развития? Каковы были причины этого явления? Что собственно означало иконоборство? На эти вопросы пытались найти ответ многие исследователи, но однозначно они так и не решены.

На Востоке, в глубине Малой Азии, то есть в ядровых землях Византии, составлявших ее оплот, уже давно существовали христианские секты близкие к иудаизму и мусульманству. Их приверженцы указывали на бесполезность поклонения иконам, находя в «бездушных и безмолвных раскрашенных досках» «изобретение диавольского коварства», — почти тех же языческих идолов, против которых была направлена вторая заповедь Бога, данная через библейского Пророка Моисея: «Не сотвори себе кумира». По словам этих сектантов, верующие под предлогом почитания истинного Бога наполнили мир богами в еще большем количестве, чем их было в языческих храмах, то есть римский мир снова стал как бы языческим. Дело в том, что первые христиане действительно не молились иконам и не знали их долгое время. Раннее христианство как чисто духовная религия исключало почитание икон. Первые изображения живых существ в церквах, рисунки Христа и Божьей Матери появились на Востоке не ранее V в. Даже в конце VI в. Папа римский Григорий I Великий писал, что ни одна вещь, сделанная человеческими руками, не может быть годной для того, чтобы на нее молились и чтили как Божественную. В то же время он не оправдывал случаев уничтожения уже существовавших святых образов. В Церкви понимали, что такие образные картинки, особенно из Священного Писания, важны в миссионерской деятельности, ибо были понятны даже неграмотным.

В VI–VII вв. в Империи широко распространилось почитание святых образов, через которые ромеям и тем более варварскому населению было легче приобщаться к христианской религии. Это стало одной из важнейших форм выражения благочестия. Правда, иконопочитание то и дело доходило до фанатичных крайностей, которые вылились в совсем эксцентричный культ икон, начавших все чаще использоваться верующими с отклонением от церковных догм, не по назначению, едва ли не как языческие обереги, идолы. Согласно сборникам чудес святых, выпитый воск из растопленной печати с ликом Св. Артемия, исцелял от грыжи, а Свв. врачеватели Косма и Дамиан излечили болящую, повелев ей выпить смешанную с водой штукатурку с фрески с изображением святых. Даже краска или пыль с икон наделялись спасающей силой и, случалось, принимались внутрь вместе со Святым Причастием или вместо него. Бывало, при Святом Крещении иконами заменяли живых крестных родителей и шли на прочие подобные злоупотребления, подчас неотличимые от магических практик. К такой экзальтации верующих ромеев тянуло, как пьяниц к вину.

В общем, культ икон, развившись, становился все более неупорядоченным и неуправляемым. Грань между почитанием и слепым поклонением стерлась. Подобное поведение во многом объяснимо многочисленными бедами тяжелого VII столетия, экономическим спадом послеюстиниановского времени, регулярными вспышками безжалостной смертницы-чумы, стихийными бедствиями, изматывающей перманентной войной с арабами, приведшей к кризису, вздорожанию книг из-за прекращения привоза папируса из Египта, спаду культуры, который будет продолжаться более ста лет, до конца VIII в. Все вместе это создавало постоянную нездоровую атмосферу ужаса, апокалиптических пророчеств, подогревало мистические настроения, умножало суеверия, веру в чудо, в оберегающую силу, проявлявшую себя через иконы, культ святых, получивший к этому времени развитие в разных регионах Империи. Ведь ромеи всегда буквально понимали библейское выражение, что вера движет горами.

Хотя Вселенский церковный собор, собравшийся в 691–692 гг. в Труллосе, то есть в знаменитом «Круглом зале» Большого императорского дворца, высказался за почитание икон и сделал это очень обоснованно, принятое высокое решение не остановило, а даже, напротив, активизировало нападки некоторой части ромейского общества на идею иконопочитания, что через пару десятилетий привело к образованию двух враждебных религиозных группировок.

Борясь за чистоту веры и служения Богу, прежде всего, против внешних знаков почтения к иконам в виде поклонов, целования, возжения свечей, воскурения фимиама, каждения, иконокласты, — дословно с греческого «иконоломатели», выдвинули революционное положение о том, что иконопочитание есть извращение истинного христианства, дань грубому суеверию, пережиткам язычества. Они соглашались в том, что иконы могут быть полезны для напоминания о Боге и божественном, но возражали, что из этого еще не следует их святость. Ведь изображения, как предметы о чем то напоминающие, совсем не то, что изображения как предмет поклонения. Как возможно, — с возмущением вопрошали иконоборцы, — чтобы Господь наш Иисус Христос, будучи одним лицом при неслитном единении двух естеств — материального и нематериального, — писался, то есть изображался низменными красками и другими материалами? Они ссылались на некоторые места Священного Писания и приводили весомые богословские доводы из христологических споров. Что изображают иконы? Если само божество, то это противоречит Священному Писанию. Ибо Бог Дух — неописуемый и непознаваемый не может быть осмыслен утлым человеческим разумом и тем более увиден глазами смертного, греховного существа. Если иконописец изображает только человеческую природу, плоть Иисуса Христа, он впадает в ересь несториан, если же напротив — божественную сущность Спасителя, то это ересь монофиситства. К тому же никто из иконописцев в точности не знает, как именно выглядел Господь, и значит, рисует лишь подобие плоти, и подобие несовершенное. Тем более нельзя изобразить воплощенное и воскресшее Слово — Логос. Недаром все евангелисты подчеркивали, что после Воскресения Господь мог как быть узнаваем учениками, так и оставаться неузнанным. Следовательно, икона — нечто иное по сравнению с Христом, не изображенный образ божества, а всего лишь мертвая материя, бездушная картинка, никак не связанная с Богом, по сути дела, идол, тот самый «золотой телец», на поклонение которому был наложен библейский запрет как на один из самых страшных, смертных грехов, за который и следуют наказания в виде многочисленных бед.

Следует также заметить, что, выступая против «древо- и костепоклонников», «идолотворцев», то есть поддерживающих культ святых икон, реликвий и мощей, иконоборцы вместе с тем признавали «умственное» поклонение Богу, а также Евангелие, а со временем — и Крест как символы искупления Христом грехов рода человеческого, несмотря на их аналогичную с иконой материальность. Вообще, их мысли были не менее глубоко укоренены в классической греческой философской традиции, чем мысли почитателей икон. Не случайно, внутрицерковная полемика того времени очень напоминает споры между древними философскими школами, тоже стремившимися выработать максимально точные понятия, термины, формулы, что при разброде вероучительных направлений было едва ли достижимо.

Иконодулы — дословно «рабы икон», защищаясь от столь серьезных обвинений тех, кого они относили к «богопротивникам», «богохульникам», объясняли, что прообраз, лик — по-гречески «архетип», «икона» это лишь подобие, символ написанного на них и внешнее, портретное сходство здесь не обязательно. К тому же образ не имеет ту же природу, что и представленный на иконе прообраз. В этом они справедливо видели главную, изначальную ошибку иконоборцев, ибо предметом поклонения является не само изображение или материал, из которого оно изготовлено (мозаика, фреска или доска), но незримо присутствующие в иконе как в важном церковном символе Божество, Богородица или Силы Небесные, о которых в Священном Писании идет речь отнюдь не как об идолах, бездушных кумирах. Они и проявляли себя не как идолы. К примеру, лик Богородицы, вынесенный на стены города, не раз спасал столицу в самые критические моменты ее истории.

На христианском Западе давно привыкли воспринимать изображения святых и Бога как иллюстрации к Библии, призванные просвещать верующих, и не видели в этом греха. Да и само Писание повествовало о изображениях херувимов, нарисованных или вылитых из золота, и не запрещало иконы. Наконец, Писание тоже создавалось, многократно переписывалось рукой человека, теми же материальными чернилами и красками, но при этом не теряло свою священность. Поэтому Папа особенно активно призывал отстаивать почитание икон, называя противников этого «злейшими еретиками», «иудействующими», «предтечами антихриста», «слугами диавола», от которых и проистекают все ужасные беды, терзающие христиан. Не поддержали иконоборства и восточные Патриархи — Александрийский, Иерусалимский и Антиохийский.

Первым защитником иконопочитания в VIII в. стал святитель Герман, Константинопольский патриарх (715–730 гг.), который изложил свои богословские взгляды на иконы в двух догматических посланиях к сторонникам иконоборского движения в Малой Азии — епископам Константину Наколийскому и Фоме Клавдиупольскому, которые, согласно старозаветным правилам, не считали возможным поклоняться всему, что создано человеческими руками. Патриарх всячески стремился подчеркнуть в споре такой аргумент как давность традиции почитания икон и пагубность нововведений, заставляющих проявлять презрение к трудам и жизни святых, которые, как и Дева Мария, в отличие от Христа, были простыми людьми и уж их то лица вполне могли быть изображены.

Но еще более выделяется своей стойкостью истовый боец за иконы, грек Иоанн Дамаскин (ок. 675–749 гг.), христианин на мусульманской территории, ставший выдающимся православным богословом. Он был родом из семьи высокопоставленного византийского чиновника, сыгравшей определенную роль в сдаче арабам в Сирии Дамаска в 634 г. Его отец, Сергий Мансур (дословно с араб. «Победитель») стал казначеем при дворе дамасского халифа и дал своим детям, Иоанну и приемному сыну Косме (будущему преподобному Косме Маиумскому, епископу, творцу канонов) хорошее светское и духовное образование, а их необыкновенные способности способствовали успеху. После смерти отца, Иоанн, тоже известный среди мусульман как Мансур, пошел на службу халифу, но при этом стал писать трактаты против порицающих иконы, которые сделали его имя известным. По житийной версии, он был оклеветан перед халиформ василевсом-иконоборцем Львом Исавром, который представил халифу документы якобы изобличающие в измене, за что его наказали отрубанием кисти правой руки, но по молитвам Ианна Пресвятой Богородице рука оказалась чудесно исцелена. В благодарность за это чудо Иоанн приложил к иконе Богородицы сделанную из серебра руку, отчего она и стала называться «Троеручицей». Раздав все богатства, он вместе со своим братом Космой отправился в Иерусалим, где поступил в высокопочитаемую Великую Лавру преп. Саввы Освященного (Великого), которая находилась и ныне находиться на западном берегу реки Иордан, в Иудейской пустыне, в знаменитой долине Кедрон. Здесь он и провел оставшуюся часть жизни, почти никуда не выезжая, писал наставления по православной вере, церковные гимны, книги по мистической философии, прочие произведения, слова, направленные против ересей, каковой для него явился и ислам — недавнее порождение Антихриста. Находясь далеко за пределами Ромейского царства, Иоанн Дамаскин мог выражать свои мысли более свободно и категорично, чем иконопочитатели в его пределах, и не бояться преданию анафеме иконоборцами, как это посмертно случилось с ним в 754 г. Его богословские труды не сразу, а постепенно, к концу VIII в. сыграли крупную роль в идейной борьбе с иконоборством, но не потому, что содержали новые доводы в защиту традиционных представлений и религиозных обрядов, а благодаря устранению из церковных догматов противоречий, приведению их в стройную систему идей о Боге, спасении, сотворении мира и человеке.

К концу затянувшейся полемики стал не менее прославлен младший современник Иоанна Дамаскина, монах Феодор Студит (759–826 гг.), истовый священнослужитель и реформатор. Он происходил тоже из знатной, но константинопольской семьи и со временем стал игуменом Студия — одного из древнейших столичных монастырей во имя Иоанна Предтечи, основанного еще в V в. неким вельможей Студием. В этой вновь расцветшей с конца VIII в. обители стали жить по новому, особенно строгому уставу — типикону, пытавшемуся положить конец усилившейся в результате иконоборства монашеской распущенности. Феодор превратился в лидера своеобразной монашеской партии, выступавшей за независимость духовной власти — Церкви от государства и даже самого императора. Его гомилии — речи, которые он регулярно произносил своим монахам три раза в неделю, а также многочисленные письма распространялись по всему Ромейскому царству. Студит вызвал ненависть трех василевсов, подвергался гонениям, даже бичеванию, переходил из ссылки в ссылку, где в итоге и умер непоколебленным в своих взглядах.

Оба ярых иконопочитателя, как и их многочисленные соратники в клире и в миру, были готовы идти на изгнания, преследования и даже смерть за отстаиваемые идеи. Иоанн Дамаскин и Феодор Студит доказывали, что между нематериальным Богом и материальной иконой, изображающей Его как символ, существует тайная действенная связь. Созерцая икону, человек приобщается к этой связи, умом восходит к нематериальному, значит, икона — это воплощенная молитва, и почитание ее приближает верующего к Богу. Самое главное, они указывали, что раз Христос Воплотился, стал ради нас человеком, имел личные свойства, плоть и кости, носил одежду, перемещался из одного места в другое, даже после Своего Воскресения был все же видим апостолам, значит Он воспринял все свойства человеческого естества, в том числе и описуемость. «Ибо никто из рожденных от жены не бывает неизобразимым» — неописуемый человек это нелепость. В таком случае изображение Спасителя в Его человеческом образе было лишь подтверждением реальности Его вочеловечения. Утверждать иное — значит отрицать Воплощение. Поэтому отрекающиеся от иконы Христа отрекаются от Него Самого, заявлял в своих знаменитых «Опровержениях» против иконоборцев Феодор Студит. Наряду со спасительной, чудотворной, исцеляющей силой некоторых икон, это был очень сильный аргумент. Получалось, что преследование образа есть еретическое гонение Первообраза. Дамаскину принадлежат следующие замечательные слова: «Если спросят тебя: покажи мне свою веру, — приведи его в храм и поставь перед ликами святых». Позже эту же ключевую мысль еще раз выразил в своем стихотворении Феодор Студит:

Будучи глубоко религиозным человеком, Лев III, как и все его современники, свято верил в справедливость Бога и раздумывал о причинах Его гнева, вылившегося в переворотах, ожесточенных, кровавых войнах, нашествиях и прочих несчастьях. Не мог он не заметить и того, как при этом везет мусульманам с их строгим запретом на всякое изображение человека, и как страдают ромеи с их вопиющими эксцессами, злоупотреблениями, связанными с культом икон.

Духовный пессимизм, вызванный ошеломляющими вражескими вторжениями, еще более усилили природные катастрофы. В 726 г. большое впечатление на василевса, как и на всех ромеев, произвело очередное мощное извержение вулкана на эгейском острове Фера (теперь Санторин), когда небо затянуло густыми тучами вулканического пепла, газов, а на морское побережье обрушились гигантские разрушительные цунами. Более ясного знамения от Господа трудно было представить. Катаклизм не мог не заставить в очередной раз задуматься о причинах столь явных, зримых проявлений Божьего гнева. И тогда Лев III. как царь и как первосвященник, ответственный перед Богом, посчитал своим священным долгом открыто поддержать часть малоазийских епископов, давно и решительно требовавших запрещения «идольского», губительного с их точки зрения почитания икон. Поскольку после истребления монофелизма в Ромейском царстве не было мощных ересей, которые могли бы оскорбить Господа, василевс увидел непотребство только в «раскрашенных досках», какими действительно были полны храмы и дома. С этим, как и с тем, что идеологию надо упорядочить и консолидировать, было трудно спорить.

Как следствие, первой была немедленно уничтожена и заменена на изображение Креста самая известная и весьма почитаемая константинопольцами, великолепная, огромная, надвратная рельефная икона Христа Халки — Халкитис, которая находилась над главным входом в Большой императорский дворец и была отовсюду видна с площади Августиона. Несмотря на вспыхнувшие в связи с этим беспорядки (возбужденная толпа женщин растерзала командира отряда, направленного для разрушения святого образа), василевс был настроен решительно и покарал виновных, пытавшихся сопротивляться действиям властей. Его не остановили даже вспыхнувшие в близкой феме Эллада в Греции и в далеком Равеннском экзархате мятежи сельского населения, вызванные отчасти вестью об иконоборском поведении царя. Их удалось подавить, но верный василевсу экзарх Равенны был убит, а возмущенные мятежные италийские гарнизоны, включая Венето-Венецию, заявили о своей независимости. Это стало серьезным предупреждением со стороны населения европейских частей Империи и Папы римского, сильно раздосадованного тем, что император — светский владыка столь круто вмешивается в вопросы церковной доктрины.

Тем не менее, фанатично настроенный Лев III, при всей своей политической осмотрительности, все же решился принять окончательное решение в отношении икон. Для соблюдения законности 17 января 730 г. в императорском дворце в Константинополе собрался силенций (от греч. силентио — «тишина») — совет, состоявший из царских сановников и духовенства. Официальный эдикт, вынесенный им под давлением василевса, был крайне суров и предельно категоричен: иконопочитание отныне объявлялось преступлением и подлежало гонениям. По царскому распоряжению властям предписывалось не только затруднять доступ к иконам, перевешивать их в церквах повыше, но, по возможности, вообще удалять их из храмов и монастырей. Даже на византийских монетах изображения Христа отныне должен был заменить крест.

Престарелый Патриарх Константинополя Герман, не желая поддерживать скандального нововведения, сложил с себя сан и был мирно отпущен царем в свое родовое имение. Его место занял бывший келейник отстраненного Патриарха, Анастасий, готовый во всем слушаться василевса. В письме к Папе Григорию II (715–731 гг.), очень резко протестовавшему против такого жесткого отношения к иконам, Лев III самонадеянно подчеркивал, что он и царь, и священник, то есть посягал на высшую духовную власть. Даже если это письмо подложное, ясно, что василевс стремился выступить одновременно как руководитель и государства, и Церкви. Таким образом, он стремился оказаться выше Патриарха и Папы. Через два года последний потерял часть своих церковных кафедр, которые император ромеев, наказывая за строптивость, отнял у него на Балканах, Сицилии, Крите, в южноиталийской Калаврии и передал Константинопольскому патриархату.

Западный мир открыто взбунтовался. Папа Григорий II, не желая подчиняться, даже выпустил свою собственную монету. Его преемник, Папа Григорий III (731–741 гг.), осудил иконоборство на Соборе, за что папские легаты, безуспешно пытавшиеся образумить василевса, оказались брошены в темницу. Время закономерно покажет, что Папа Павел I (757–767 гг.) объявит о своем избрании уже не царю ромеев Константину Исавру, а королю франков Пипину. Теперь на него, а не василевса папство будет делать ставку в борьбе с лангобардской опасностью. Давно назревавший разрыв с отдаленной Италией теперь стал неминуем. Как верно заметил Георгий Острогорский, «византийское иконоборство… привело к тому, что Рим был вытеснен с греческого Востока, а Византия — с латинского Запада». Кроме того, часть духовенства, включая даже восточных Патриархов, оказавшихся на территории Халифата, заняла твердую, неприкрыто враждебную позицию против начатых реформ и нового государственного и церковного учения Империи, которая стала терять свой прежний универсализм.

Объяснение случившемуся перевороту надо искать, разумеется, не только в идеологической борьбе, но и в сфере материальных интересов, в сфере политической борьбы за власть, влияние.

Воинственные, на редкость упрямые императоры Исаврийской династии вели очень активную внешнюю политику. Но невозможно воевать, не вступая в контакты с противником. Эти контакты заставили обратить внимание на требования врагов-мусульман в вопросах веры. У арабов было категорически запрещено изображать человеческие фигуры, лики. Лев III знал, что в Халифате действует закон, воспрещающий христианам поклоняться иконам. Недаром василевс, прекрасно знавший арабский язык, получил от современников прозвище «Саракинофрон» — дословно с греч. «сторонник арабов». Кроме того, в Ромейском царстве было много евреев, которых император горячо желал окрестить. Но их непременным условием было удаление икон из церквей. Наконец, против икон ополчились и остатки монофиситов, прочих еретиков и, что особенно важно, часть высшего духовенства, войска и царский двор. Как уже было сказано, особенно много сторонников запрета икон обнаруживалось в Малой Азии, а поддержка со стороны населения именно этого анклава была необыкновенно важна для Империи в период ожесточенной борьбы с мусульманами. Наконец, под предлогом борьбы с иконами императорской власти можно было получить деньги на жизненно необходимые военные кампании против арабов и болгар, обобрав Церковь и особенно — многочисленные монастыри, которые, невзирая на уставные предписания Василия Великого жить в нищете, накопили значительные имущества, богатства. Начиная с VII в. царские и частные дары в них нередко бывали очень ценными. Кроме того, культ чудотворных, нерукотворных икон — ахиропоиетос, чудодейственных мощей, священных реликвий, а также памятных предметов, образков для паломников, благословений — евлогий, которыми вовсю торговало духовенство, тоже приносил немалые доходы. Число монашеских обителей в Империи умножилось до опасной степени. К началу иконоборства едва ли не половина населения истово веровавшей Византии приняла постриг, стало монахами, что, в свою очередь, послужило увеличению земельных угодий и достатка, а, значит, и могущества Церкви. Чрезмерно разраставшееся монашеств, не встречая препятствий, забирало столь нужных солдат у армии.

Дальнейшее усиление Церкви и монашества мыслилось императорской самодержавной власти уже как опасное самому существованию государства. Поэтому именно для поднятия престижа центральной власти и ослабления влияния стремившихся выйти из под государственного контроля церковных и особенно монашеских иерархов была развернута беспримерная по масштабам идеологическая кампания борьбы против почитания икон.

Византийское общество оказалось расколотым на две части. На стороне иконодулов выступили ортодоксальное духовенство, монашество, представители Константинопольской патриархии, а также некоторая часть старой столичной аристократии, особенно из числа знатных женщин, фанатично преданных почитанию икон. На первых порах им удалось привлечь на свою сторону большую часть простого народа, главным образом в европейской части Империи, хотя их хватало и в азиатской. Поэтому говорит о географической поляризации византийского общества едва ли возможно. Но так или иначе северная и центральная Италия во главе с Римским папой, стремившимся принизить авторитет василевса и тем самым добиться большей самостоятельности, решительно высказалась против преследования икон. Под предлогом иконопочитания она отделилась от Византии, хотя и там остались мощные очаги иконоборства, как например, в Неаполе. Кроме того, тысячи отверженных иконопочитателей из числа не желавших смириться перед царской волей находили сочувствие и убежище на Кавказе, областях, близких к Дунаю, на отдаленной Сицилии, крайнем юге Малой Азии, большом эгейском острове Крите и в Греции. Сотни монахов тайно бежали туда, спрятав под своими рясами небольшую толику великолепного собрания древних драгоценных икон и подпавших под осуждение священных реликвий.

Иконокласм же распространялся прежде всего благодаря поддержке Льва III и некоторых сменивших его василевсов. Они опирались на верную им столичную бюрократию, власть заслуженных, провинциальную военную знать, стратиотское войско, солдат, чаще всего выходцев из провинций, основную массу жителей Константинополя, столичную интеллигенцию, часть белого духовенства, недовольного настойчивым стремлением монашества диктовать свои условия. Давно обнаружившееся противостояние армии и столичной аристократии тоже подогревало рознь в вопросах веры. Постепенно и торгово-ремесленные слои византийских городов выразили поддержку императорам — иконоборцам. Главным оплотом последних стали восточные провинции Ромейского царства, большая часть Малой Азии и Армения. Основная масса епископских кафедр занималась иконокластами.

Со временем иконоборская политика стала требовать весомых официальных санкций, которые мог дать только большой церковный Собор. Он был созван Константином V в памятном победоносным походом на болгар 754 г., в загородном царском дворце Иерии на азиатском берегу Босфора, то есть в окрестностях столицы, недалеко от портового городка-переправы Халкидона. Этот Иерийский синод вошел в историю с насмешливым именованием «безголовый», потому что на него не прибыл ни один верховный глава Церкви: Сверхпослушный Константинопольский патриарх Анастасий (730–754 гг.) умер незадолго до начала Собора от воспаления желудка, восточные Патриархи, выступившие в защиту икон, не были по понятным соображениям приглашены, к тому же они находились под властью мусульман, а Папа Стефан (752–757 гг.) искал защиту для себя на Западе, у набиравших силу франков, и не прислал своих легатов. Хотя он и высказался против иконоборского синода, ему, отчаянно теснимому лангобардами, было не до богословских споров. Тем не менее, формально теперь можно было ополчиться против икон во всехристианском масштабе. 338 епископов, принимавших участие в Соборе, длившемся почти пол года (февраль-август), под нажимом убежденного в своей полной правоте василевса единогласно признали иконопочитание языческим идолопоклонством, вызванным кознями диавола, бесов, запретили не только писать иконы, изображавшие Бога, Иисуса Христа, Богоматерь и святых в любом подобии человека, дословно — оскорблять их «…презренным эллинским искусством», но и держать святые иконы в храмах и домах.

Собор в Иерии перевел спор на новый уровень: отныне речь шла не о борьбе с суевериями и идолопоклонством, а об ипостаси — естестве, сущности (природе) Христа и возможности его изображения в связи с этим. Иконоборцы утверждали, что они защищают единственный истинный образ Христа — Евхаристические дары. Отныне официальным оставалось лишь одно поклонение — Святое Причастие, через которое совершалось приобщение к Христу Спасителю. Вместо скончавшегося Анастасия, василевс, ощущавший себя владыкой Церкви, назначил новым Патриархом епископа Константина Силейского (764–766 гг.), причем совершил это исключительно своей властью.

Таким образом, подавляющее число церковных иерархов, а, значит, с ними их центры, города, признали иконоборство. Были приняты законы, ограничивающие рост «мраконосителей», как презрительно называл иноков василевс, а значит, сокращавшие их влияние и доходы. Даже облачение в монашескую одежду оказалось под запретом, а сами иноки и инокина в случае провинности отныне подвергались светскому суду.

Константин V, сильный теолог, составивший не менее тринадцати богословских работ, включая свои знаменитые «Вопрошания», был, как и его царственный отец, фанатично уверен, что делает доброе дело во имя Бога, борется за чистоту веры и очищает церкви от идолов (образов), крашеных досок, спасая тем Ромейское царство. Он лично осудил не только возможность правдивого изображения Христа, но, вероятно, и культ Богородицы, которую сравнивал с «пустым кошельком» в отличие от Христа — «кошелька с золотом». Если верить иконопочитателям, его приводило в ярость одно лишь упоминание слов «святой», «праведный». Желая подчеркнуть, что Бог на его стороне и поддерживает Ромейское царство, «равноапостольный василевс» приписывал заступничеству Господа все победы византийского оружия, а они, как нарочно, уже через десять лет после начала иконоборства стали на редкость удачными, впечатляющими. Казалось, Небеса стали на сторону «иконоломателей», которые наконец нашли корень всех прежних бед. Теперь уже речь шла не о том, чтобы повесить иконы повыше в храмах, дабы они не могли стать предметом необоснованного почитания и целования. Любые скульптурные изображения, «доски» и образы на стенах (мозаики, фрески на религиозные сюжеты, даже из священной истории) должны были быть убраны, стерты, замазаны, а почитающие их отлучены от Церкви. На стенах церквей, молелен, дворцов вместо сюжетов из Священного Писания стали все больше и все чаще появляться картины, прославлявшие царя и изображавшие преимущественно государственные цирковые игры, скачки, сцены войн императора, охоту, развлечения, а также природу, пейзажи, птиц (журавлей, воронов, павлинов), животных, плоды, цветы, побеги плюща, гирлянды, исключительно растительный, чисто декоративный орнамент. Критики недаром ехидно сравнивали такую роспись с «овощным складом и птичником». Зато под влиянием иконоборства появились условные, более стилизованные приемы для передачи божественного света, созерцательного состояния святых, которые в дальнейшем прочно вошли в византийское искусство.

Однако, надежно защищенное от внешних врагов, Ромейское царство оказалось как никогда глубоко и безнадежно погружено во внутреннюю рознь. Дело дошло до того, что каждый молился как хотел, запрещали лишь образы. Поэтому стала наблюдаться активизация иных еретических течений и иудеев. Последние даже начали строить давным-давно запрещенные имперскими законами новые синагоги, а василевс весьма милостиво смотрел на это.

Все это вместе взятое нагнетало страсти. Время перемен, переворотов редко обходится без жертв. Примерно с 759 г. императорская власть, переставшая более осторожничать и выжидать, стала подвергать открытым гонениям, осмеянию, увечьям, мучениям и даже смерти некоторых, самых стойких, отважных, фанатично настроенных представителей монашества, как главных носителей вековых культовых «предрассудков» и обрядовых суеверий. Поэтому «икономахии», уничтожению, сожжению икон, святых мощей, стала сопутствовать «монахомахия», чего еще не наблюдалось в умеренное правление Льва Исавра, не случайно не включившего вопрос об иконах в свою «Эклогу законов». Теперь отдельные церковные и монастырские здания, обители по царскому приказу были срыты либо превращены в склады, эргастирии, казармы, бани, конюшни или постоялые дворы. Часть земельных владений монастырей конфисковывалась императором, передавались в дар некоторым его верным сановникам, хотя преувеличивать размеры таких конфискаций не стоит — едва ли они были велики.

В любом случае, иконоборство утратило свой прежний, умеренный характер, стало воинственным. Религиозное противостояние достигло уровня политического мятежа, когда дело доходило до пыток и казней отдельных опасных смутьянов, противников политики властей. Иконопочитание стало рассматриваться как государственное преступление.

Бывало, в Константинополе в правление Константина V действительно разыгрывались позорные, а порой и ужасные, кровавые сцены. Озверевшая, фанатичная толпа «активистов», натравливаемая властями, расправлялась над наиболее стойкими сторонниками иконопочитания, особенно с их столь же фанатично преданными своей вере вождями и идейными вдохновителями из числа монашества. Некоторых из них забивали до смерти, калечили, отрезали им носы, языки, выкалывали глаза. В Житии Св. Анфусы из Мантинеи в Вифинии говорится, что ее истязали, пытали при помощи раскаленных углей от сожженных икон. На столичном Ипподроме в 762 г. был прилюдно замучен Св. Мамант и засечен бичами монах Андрей. Самой известной жертвой стал Стефан Новый, знаменитый мученик иконоборского времени, игумен Трихинианского монастыря с горы Авксентия в пригороде столицы. Он был необоснованно обвинен в участии в политическом заговоре против василевса, во всевозможных пороках и зверски растерзан на куски возбужденной уличной толпой осенью 767 г. Прогнанные в позорном шествии под улюлюканье собравшихся на Ипподроме или попавшие в ссылку могли считать себя легко отделавшимися. Около 771 г. в Эфесе тамошний стратиг, близкий к царю Михаил Лаханодракон, видимо, стремясь пополнить население Фракисийской фемы, предложил местным инокам либо переменить одежды и заключить браки, либо подвергнуться ослеплению и ссылке на Кипр, остававшийся под совместным контролем арабов и византийцев. Об этом статиге также известно, что он окунал в масло, воск и поджигал бороды, избивал бичами, пытал, казнил мечом непокорных монахов и предавал огню целые библиотеки с «еретическими книгами».

Вместе с тем преувеличивать размах преследований и террора не стоит. Речь шла о нескольких сотнях наиболее потерпевших, включая несколько десятков высших чиновников и военных, таких как царский логофет дрома, комит Описикия, стратиги Фракии и Сицилии. Большинство населения, видимо, стояло в стороне от дебатов и тем более от энергичной борьбы. Следует учесть, что многие повествования о святотатственных действиях василевса были рождены непониманием и последующей преувеличенной пропагандой иконопочитателей. На деле, борьба с ними не всегда занимала в императорской политике первое место, как может показаться. Зачастую ее оттесняли на второй план удачные военные, административные, фискальные изменения в провинциях, существенное накопление средств, организация элитных подразделений полевой армии, регулярных полков-тагм, блестяще решаемые проблемы борьбы с внешними врагами, проблемы восстановления Константинополя после землетрясения 742 г. и последовавшей через несколько лет последней вспышки бубонной чумы, когда потребовалось заселять обезлюдевшую столицу со стороны. Именно принудительно закрываемые монастыри могли дать резерв столь необходимых рабочих и солдатских рук в Ромейском царстве, численность населения которого из-за свирепствовавшей до этого пандемии чумы сократилась по меньшей мере на треть. Таким образом, некоторый чисто мирской, практичный резон в политике иконоборства, в борьбе с иконами и монахами все же был и начавшийся с этого времени подъем Империи оказался отнюдь не случайным.

Большинство клира формально признало царскую политику, за долгие годы сжилось с иконоборством, было воспитано на нем, и вовсе не рвалось множить ряды мучеников. Показательно, что на иконоборском Соборе 754 г. лишь три епископа было осуждено за иконопочитание. Значит, почти все остальные восточные иерархи присоединились к иконоборцам. Страх перед потерей места служения в Церкви, при дворе или в администрации был сильнее страха перед вечными мучениями, которыми иконопочитатели пугали отвергнувших иконы: ведь при открытом переходе на сторону противников царской политики первая была весьма реальна, а вот вторые не представлялись столь же неизбежными. Покорных же, тем более мирян, которые не приняли «чистого поклонения духом» и втихую продолжали молиться как хотели, никто не преследовал и, следует подчеркнуть, таковых было большинство.

Не менее примечательно, что столичный храм Св. Софии с его святынями иконоборцы вообще не тронули. Святые мощи они не относили к числу рукотворных и потому не отказывались полностью от их почитания. Настроенность Константина V против почитания Богородицы (если это не надуманное обвинение иконопочитателей) не помешала в середине VIII в. в столичном императорском дворце возвести небольшую, но роскошную церковь, освященную во имя Пресвятой Богоматери Фара. Именно она стала выдающимся сакральным центром Ромейского царства — хранительницей наиболее прославленных новозаветных реликвий, связанных с Иисусом Христом, реликвий, которые, как считали ромеи, должны были спасать их Империю.

На окраинах контроль за соблюдением постановлений иконоборского Собора тем более был слаб. Значительные массы людей не были вовлечены в борьбу, а люди знатные держали нос по ветру и угождали власть имущим. Даже пострадавшие монахи и монахини, отпущенные после допросов с пристрастием, вновь обустраивали обители, число монашествующих в которых продолжало расти, как это следует из житийной литературы. К примеру, Св. Анфуса, поселившаяся в Вифинии на острове среди озера, основала монастырь с 30 инокинями, выстроила две большие церкви, а к концу правления Константина V община насчитывала уже 900 человек, послушников, монахов и монахинь.

Уже после смерти крутого василевса в 775 г. волна иконоборских погромов пошла на убыль, и монастыри вновь оказались заполнены. Битву с ними император все же проиграл. Антимонашеская политика прекратилась и на важнейших епископских кафедрах вновь появились монахи. Простой народ устал от распрей, охладел к движению, от которого лично для себя мало что хорошего получил. В отличие от властей, его волновали не столько церковный раскол, сколько вопросы пропитания, благосостояния и безопасности. Стали сильнее колебания среди знати. Все больше становилось умеренных, готовых идти на компромисс, и все меньше убежденных и последовательных деятелей иконоборства, ревностных поборников реформ из числа епископов и даже родственников покойного императора и его детей от двух жен.

Ирина, непомерно честолюбивая невестка Константина V, супруга его старшего сына, василевса Льва IV Хазара, была красивой зеленоглазой сироткой из провинциальных Афин, где так и не исчезли симпатии к иконам. Она продолжала почитать их и даже держала под подушкой, несмотря на гнев иконоборски настроенного мужа, обнаружившего это и отказавшегося спать с женой. Когда в 780 г., на пятом году правления Лев преждевременно умер в 30-летнем возрасте, жадная до власти молодая вдова сразу прибрала ее к рукам, стала регентшей при малолетнем сыне-наследнике Константине VI и начала всерьез подумывать о легализации культа святых икон. Для этого надо было созвать церковный Собор в Константинополе, но предпринятая в 786 г. попытка не удалось: жители столицы, особенно армия, в том числе шесть тысяч схолариев, были настроены в массе своей антииконопочитательски и оставались верны памяти умершего одиннадцать лет назад горячо любимого «солдатского императора» Константина V. Этого следовало ожидать, поскольку армия, благодаря вдохновляющей силе военных успехов василевсов-иконоборцев, давно стала социальной базой для популяризации иконоборских идей. Намерение делегатов, включая двух приехавших легатов Папы, собраться в знаменитом столичном храме Св. Апостолов провалилось — военные и епископы — иконоборцы попросту разогнали иконопочитательски настроенных епископов, заявив, что в 754 г. уже состоялся Собор и обсуждать нечего.

Тогда Ирина, не желавшая сдаваться, организовала расформирование и высылку непослушных войск на арабский фронт, заменив их верными частями из Вифинии. Чтобы избежать тягостной зависимости от преданных свекру сановников и армии, она стала опираться на мощную монастырскую группировку в той же Вифинии, состоявшую из старой константинопольской аристократии, которая избегала столицы и превратила вифинскую гору Олимп в Святую Гору, оплот иконопочитателей. В сентябре 787 г. Седьмой Вселенский собор все же удалось созвать и быстро, в течение двадцати дней провести вдали от беспокойного, ненадежного Константинополя, в вифинском городе Никее — месте проведения прославленного Первого Вселенского собора 325 г., отчего он вошел в историю как Второй Никейский собор, хотя последнее его заседание все же состоялось в Константинополе.

Впервые решения Иерийского собора 754 г. удалось осудить, и первый период иконоборства, продлившийся долгие шестьдесят лет, закончился. Новый синод предложил полноценное богословское обоснование (орос) для ранее не упорядоченных практик. Прорывом стало разделение на «служебное» и «относительное» поклонение: первое полагалось только Богу, второе — «образу, который восходит к первообразу». Это были слова Василия Великого, ставшие настоящим девизом иконопочитателей. Кроме того, была предложена теория омонимии — с греческого «единоименности», снимавшая проблему портретного сходства изображения и изображаемого: икона Христа признавалась такой не благодаря сходству черт, а благодаря написанию имени — акту называния. Согласно канонам, принятым примерно 350 участниками Второго Никейского собора, включая беспрецедентное число монахов (131 человек), чествование, почитание икон следовало относить не к веществу икон, не к пресловутым дереву и краскам, а к высшему, святому первообразу тех, кто изображен на них, и, следовательно, оно не имело ничего общего с служебным поклонением, предназначенным лишь Богу. К иконам нельзя было относится как к божествам, они не признавались предметом ритуального почтения, поклонения-проскиниса, но христианам вновь разрешалось служить им (латрия), целовать, зажигать перед ними свечи и молиться. Ссыльным монахам дозволялось вернуться в монастыри. Пресвятая Богородица вновь была принята в качестве безусловного предмета почитания. Иконоборские сочинения подлежали уничтожению, а бывшие иконоборцы, после отречения от своей ереси, принимались в церковное общение.

На Соборе, легализовавшем иконы, как и полагалось, формально председательствовал 15-летний Константин VI, жертва будущей борьбы с матерью за власть. Ее интриги против сына завершатся в 797 г. редкостным злодеянием — ослеплением молодого императора в той самой Порфировой палате Дворца, где он появился на свет. Более того, предательски схваченного василевса лишили зрения особо жестоким способом, — так, чтобы у него не осталось шансов выжить, и в итоге он вскоре умер в ссылке на руках горячо любившей его жены, Феодоты. Маленькая дочка царя, Ефросинья, была заточена на отрезанном от мира острове Принкипо в Мраморном море. Набожность не пересилит в Ирине неженскую свирепость и жажду власти любой ценой. Она окажется куда более ужасным человеком, чем зачинатель иконоборства Лев III, и войдет в историю как василевс, облагодетельствовавший Церковь, и как бесчеловечный, бездушный, в целом неудачный политик, погрязший в интригах своих советников-евнухов. Кроме наведения порядка в центральной Греции, Пелопоннесе и укрепления христианизации, церковной и военной организации этих регионов, ей не удалось свершить достойных дел. Она не уделяла должного внимания границам, армии и в погоне за симпатией переставшего уважать ее столичного населения, в погоне за все более слабеющей популярностью, уменьшила высокие налоги с горожан и таможенные пошлины, что привело к жесточайшему финансовому кризису.

Еще раньше ухудшились отношения с арабами и болгарами. Но, самое главное, окончательно упал престиж Ромейского царства на Западе. За два года до свержения Ирины, на Рождество 800 г. (25 декабря), в Риме Папа Лев III, желая укрепить свое положение, неожиданно самонадеянно возложит священный венец императора и августа на короля франков и лангобардов Карла Великого и, таким, образом, отныне василевсы потеряют свое исключительное положение, их превосходство и даже легитимность будут поставлены под сомнение, а италийские территории получать формальное подтверждение своей независимости от Ромейского царства. Кроме того, это станет началом очевидного раскола между латинской (Католической) и ортодоксальной (Православной) Церквами. Суровый Запад, где у власти стояли только мужчины, наконец возродил звание своего императора, которым стал один из величайших представителей средневековья — Карл Великий, и хотя тот не прочь был соединиться браком с Ириной, не хотел признать главой государства и священнослужителей женщину, даже такую, которая ополчилась на иконоборцев и попыталась вернуть порядок в Церкви. После ее правления, оборвавшегося дворцовым переворотом 802 г. и ссылкой на эгейский остров Лесбос, где сверженная умрет в нищете, компромиссная ситуация с иконопочитанием застынет в состоянии неустойчивого равновесия. С бесславным концом Исаврийской династии вопрос не был окончательно решен.

Между тем военная ситуация становилась все сложнее. После 787 г. византийцы понесли ряд поражений от арабов, переживавших новый подъем и остававшихся еще достаточно сильными, чтобы требовать от Ромейского царства громадный выкуп. Наследник багдадского престола Халифата, султан Харун аль-Рашид, сумел прорваться до вифинской Малагины, важной военной базы, где уничтожил царские конные заводы. Став прославленным халифом, он совершил еще семь походов, один из которых привел его к Хрисополю напротив византийской столицы. Понятно, почему после очередного разгрома ромеев на равнинах Фригии и разрушения близкой к Константинополю Ираклии Понтийской ему легко удалось добиться от василевсов, способного администратора, бывшего главы налогового ведомства (логофета геникона) Никифора I Геника (802–811 гг.) и его сына-соправителя Ставракия, новой уплаты унизительной дани.

Правда, пошатнувшуюся при интриганке Ирине византийскую экономику удалось стабилизировать с помощью ряда налоговых и связанных с ними энергичных реформ, в том числе за счет церковного имущества. В частности, была введена круговая порука в деле уплаты налогов, ростовщичество под высокий кредитный процент (токос) стало выгодным монопольным правом государства, крестьяне обязывались сообща нести бремя расходов по вооружению стратиотов из своей общины, а военные моряки обеспечивались земельными участками по назначенной государством цене. На Балканах был создан ряд новых фем, проведены массовые переселения колонистов-стратиотов из Малой Азии в славянские области и подавлено крупное, упорное восстание славян в Пелопоннесе, которых, наконец, лишили самостоятельности и свободы. Не наступая на иконопочитание, разумный, толковый василевс Никифор Геник лишь пытался сдержать радикальные претензии монашества во главе с неугомонным Феодором Студитом, который перебрался в столицу и восстановил пришедший в упадок Студийский монастырь, сделав его оплотом оппозиции.

Но в 811 г., когда самое страшное, казалось, было уже позади, прирожденный воин, грозный болгарский хан Крум, жадный до войны и завоеваний, удачно сманеврировал и неожиданно наголову разгромил царскую армию, выступившую против него в решающий поход во главе с Никифором I и Ставракием. Захватив и разграбив Плиску — столицу хана, василевс допустил ошибки в оперативном командовании, дал болгарам возможность собраться с силами и был убит в сражении. Оно случилось в ущелье, точнее, в горных проходах, укрепленных болгарами деревянными палисадами, где перебили всю армию ромеев. Ставракаий, сын-соправитель погибшего Никифора, раненный копьем в спину, с перебитым позвоночником, парализованный, скончался позже, всеми брошенный и забытый, за три месяца до смерти приняв монашеский постриг. Впрочем, хроника Петра Александрийского оставила версию, что его кончину мог убыстрить яд, который тайком дала обреченному страдальцу сестра Прокопия, прокладывавшая путь к трону для своего супруга, куропалата Михаила. Как бы то ни было, такая катастрофа не стрясалась с византийскими императорами уже много столетий. Константинополь огласился воплями вдов и сирот. А спустя немного времени до столицы дошла еще одна ужасная весть: болгарский хан-язычник, надругавшись над трупом убитого царя, сделал из его черепа чашу, оковал серебром и пил из нее со своими военачальниками, позорно принуждая к этому же присланных византийских дипломатов. Унижение было еще тяжелее, чем военный удар, полученный от варваров.

Теперь на троне волею случая и придворных интриг оказался чудесно спасшийся в той роковой битве зять Никифора, муж честолюбивой сестры Ставракия, ревностный иконопочитатель Михаил I. Однако, несмотря на прозвище Рангави — «Сильнорукий», справиться с ситуацией, сложившейся на Балканах, этот добрый, благочестивый, но совершенно безвольный человек оказался бессилен. Боясь наглого Крума и ища хоть какой-то поддержки на усилившемся латинском Западе, он пошел на признание имперских претензий Карла Великого, назвал его василевсом, правда, не римлян, а франков, но и этот унизительный шаг не помог, ибо Карл и формировавшаяся при нем культура Каролингского Возрождения хотели видеть себя единственными наследниками Рима. Запад не собирался помогать ненавистной кичливой «Римлянии».

В 813 г. болгары, еще больше преисполнившись самоуверенности и в очередной раз наголову разгромив под Адрианополем в несколько раз превосходившую их армию ромеев, осадили Константинополь, который стоял на грани гражданского мятежа. Пригороды были уничтожены, сметены захватчиками и лишь неприступные стены в очередной раз чудом спасли Город. Теперь можно было только горько печалится, вспоминая победные времена правления воинственного иконоборца Константина V. Добряк-император, окруженный предателями, да и проявивший себя слабым, безавторитетным, безумно расточительным правителем, попросту раздававшим деньги Патриарху, духовенству и двору, в отчаянии отрекся от трона в пользу коварного и опытного Льва, командующего восставшими войсками Анатолика. Его пятерых детей-мальчиков оскопили, а самого экс-василевса, жену Прокопию и дочерей отправили в изгнание, в монастыри, велев жить незаметно. Через тридцать два года, безвыездно прожив на маленьком пустынном островке Платия в Мраморном море, бывший неудачливый император ромеев окончит свои дни под скромным именем инока Афанасия.

Было от чего прийти в отчаяние и вновь начать искать причины Божьего гнева, а также духовные и материальные источники спасения. Поиски настроили на привычный ход мыслей и возродили прежние группировки. Уже в начале IX в. василевсы возобновили гонение на иконы. Иконоборство вновь стало поднимать голову, вступив в свой второй этап. Реакция особенно активизировалась в правление умного, способного, преисполненного боевого духа, деятельного, но жестокого василевса Льва V Армянина (813–820 гг.), прозванного иконодулами «звероименным тираном», «ассирийским драконом», «делателем преступлений», «злославным богоненавистником». Восстанавливая иконоборство, его сторонники, особенно их идейный предводитель, бывший иконописец, иеромонах, один из самых мощных, раскованных мыслителей той эпохи, армянин Иоанн Грамматик, убедительно указывали на синоде, созванном в 815 г. на Пасху в храме Св. Софии, что времена правления иконокластов, уничтожавших иконы как идолов, были гораздо более счастливыми и полезными для государства, самих василевсов и их детей, чем правление иконопочитателей. Последних вновь обвиняли во всех несчастьях и, прежде всего, в военных неудачах.

Действительно, нетрудно было заметить, что все государи, царствовавшие после восстановления иконопочитания, были несчастливы на войне и кончили довольно плохо: Константин ослеплен, Ирина свержена, Никифор убит болгарами, Михаил низложен. Все чаще, все громче на улицах можно было слышать слоган: «Долой кости икон!». Несмотря на сопротивление Патриарха Никифора, который был известен своими трудами-апологиями в защиту икон, в частности, тремя трактатами-возражениями, так называемыми Антирретиками против Константина V, и пользовался поддержкой ряда митрополитов, а также несмотря на крайне энергичное, даже открыто вызывающее, противодействие Феодора Студита, главы своеобразной ортодоксальной монашеской партии, иконоборцы вновь восторжествовали: изготовление икон было объявлено «бесполезным», духовенство призвали «не учить иконопоклонству», а в церквах иконы вновь, как и во времена Льва Исавра, стали перевешивать как можно выше, под предлогом защиты их от поругания, а на деле дабы не воздавать им культового поклонения и не зажигать перед ними свечей.

И… будто по мановению Божьей руки на Ромейское царство на долгое время снизошел мир: на Западе все успокоилось. Граница и столица были дополнительно укреплены, кое-кто из нерадивых, корыстолюбивых фемных архонтов предан суду. С молодым болгарским ханом Омуртагом, преемником наводившего ужас Крума, незадолго перед тем внезапно умершего жуткой смертью, видимо, от инсульта, удалось заключить тридцатилетнее перемирие, а внутренние раздоры, усилившиеся среди арабов, мятежное религиозное движение во главе с персом Бабеком, вызвали кризис власти у мусульман и положили конец их набегам. Однако общественный порядок Льву Армянину не удалось восстановить и не мудрено: согласно царскому эдикту, любой человек в любое время мог разбить священный образ, не опасаясь понести за это наказание, поэтому ризы со святыми изображениями рвали в клочья, иконы сбивали камнями, пачкали калом, рубили топорами и жгли на площадях и рынках. На Соборе 815 г., состоявшемся в константинопольской Айя. Софии, был провозглашен возврат к решениям Иерийского собора 754 г. Православных епископов избивали, пороли плетьми из воловьих жил, а самых упорных несогласных, включая непреклонного Феодора Студита, отправили в ссылку. Василевс создал сеть агентов и доносчиков, которые следили за любыми проявлениями иконопочитания, а уличенных бичевали, арестовывали, изгоняли, морили голодом. Такую жестокость к подданным не смогли компенсировать даже военно-политические успехи царя.

В 820 г. Лев Армянин был неожиданно убит, что стало результатом заговора его старого товарища по оружию Михаила, бывшего начальника экскувитов — дворцовых царских караульных. Этот простой, коренастый, полуграмотный, едва умевший читать и писать провинциал из малоазийского города Амория страдал заиканием и вошел в историю с соответствующим прозвищем Травл — «Заика», или «Шепелявый». Обвиненный в измене Льву, он был отправлен в темницу, где, закованный в цепи, дожидался весьма эксцентричной казни: его должны были бросить в печь императорских бань, привязав к обезьяне. Но пока ужасная расправа готовилась, сторонники Михаила успели безжалостно расправиться с василевсом, изрубив его мечами на ранней утренней службе прямо в алтаре дворцовой церкви, отсекли ему руку то ли с крестом, то ли с кадилом, которыми несчастный пытался отбиваться, а убитого поместили в общественное отхожее место, чтобы потом в обнаженном виде проволочить по Ипподрому и свезти на муле в гавань. Здесь труп свергнутого царя погрузили на корабль и, вместе с женой и четырьмя сыновьями, отправили на находившийся примерно в двух десятках километров от Константинополя остров Халки в Мраморном море, где мальчиков кастрировали.

Новый василевс, амбициозный Михаил II был грубовато-прямодушным, невежественным солдатом с хамскими манерами, которому однако хватило здравого смысла не будить религиозные страсти, споры и предоставить верующим полную свободу, по крайней мере, за пределами столицы, лишь бы они слишком явно не проявляли приверженность к иконам и не занимались открытым проповедованием иконопочитания. Все относящееся к иконам должно было «погрузиться в великое молчание». Василевс освободил всех заключенных и сосланных иконопочитателей во главе с многократно пострадавшим Феодором Студитом и низложенным Патриархом Никифором, которые мирно скончались соответственно в 826 и 829 гг. Иконы, как и при Льве Армянине, не убирали из церквей, но старались держать их повыше под предлогом, что невежественные христиане, будто идолопоклонники, доходят в своем заблуждении до употребления краски с икон на Причастие и берут образы святых в качестве анадохов — «крестных отцов» детей. Верившие в иконы вынуждены были молитвенно общаться со священниками-иконоборцами и новым иконоборским Патриархом Антонием Кассиматом (821–837 гг.), причащаться у них. При этом далеко не все понимали, что они поступают плохо, неправославно.

Зато своего апогея политика преследования иконопочитателей достигла в царствование сына Михаила Травла, высокообразованного, умного, справедливого, но горячего и несдержанного царя Феофила (829–842 гг.). Он был воспитан упомянутым выше знатоком наук и богословия, игуменом столичного монастыря Сергия и Вакха Иоанном Грамматиком в духе непримиримого иконоборства, полагал, что вновь последовавшие поражения от арабов проистекают от излишней снисходительности к иконопоклонникам и вообще всячески подражал Константину V, громкая посмертная военная слава которого не давала ему покоя. Со временем его талантливый учитель, поражавший в своих проповедях ссылками на языческих философов наравне с Отцами Церкви, стал патриаршим синкелом, а в 837 г. — Вселенским Патриархом Константинополя. Но иконодулы продолжали обзывать его «нечестиеначальником», «блюдогадателем», «колдуном», а он бесчестил их как лжецов-«иконников».

Открытая проповедь иконопочитания в Империи ромеев запрещалась царским указом 833 г., предписывавшим всем благочестивым христианам следовать постановлениям Собора, состоявшегося восемнадцать лет назад при василевсе Льве Армянине. Поклонение иконам пылкий василевс воспринимал как оскорбление святости Бога. Часть монастырей было предписано вывести из столицы и других города, что, впрочем, лишь посодействовало их будущему росту в провинции, где обители стали превращаться в крупных держателей земли и еще более богатеть. Феофил был готов терпеть тайных, скрытых иконопочитателей, но открыто, показно непокорных, в основном из числа небольшой, красноречивой монашеской оппозиции, нарочито выставлявших свое «благочестие» в пику «злочестивым иконоборцам», как и при Льве Армянине, ждали конфискации имущества, тюрьмы, ссылки, жестокости, скитания, хотя простого народа, как и прежде, это коснулось мало.

Пожалуй, самыми знаменитыми мучениками той отчаянной поры стали пришлые палестинские пожилые монахи-иноземцы, 60-летние братья Феодор и Феофан, которые в своих стихах называли покойного Льва Армянина безбожником, глупцом, злодеем, сошедшим в Ад. За эти оскорбления в адрес царя и искажения текстов Священного Писания их подвергли особенно изощренному способу наказания: после жестокого бичевания железными иглами вытатуировали на лбу и лице издевательские, бранные иконоборские стихи, из-за чего эти монахи вошли в историю с прозвищем Грапты — «Меченые», или, как чаще переводят, «Начертанные». Феофил не посчитался с тем, что грозные предписания библейской Книги Левит (19:28) запрещали наносить на тело отметины, татуировки. Мучительная казнь длилась почти целый день, после чего братьев отправили в заключение в Апамею Вифинскую, где Феодор через три года умер.

В остальном василевс вошел в историю и легенды как знаток юриспруденции и судопроизводства, справедливый, нелицеприятный правитель, который заботился о народе, лично разбирал судебные дела, защищал от притеснений, лихоимства чиновников, во время выездов по пятницам специально медленно пересекал на коне весь город, чтобы к нему могли обратиться с жалобами просители, ходил по рынкам, проверяя правильность цен и торговли. Он щедро раздавал милостыню бедным и нищим, устроил бесплатную школу для юношей, великолепную странноприимницу на месте квартала разогнанных блудниц, был усерден к божественным службам, почитал мощи святых и Богородицу, писал церковные гимны, любил по праздникам сам руководить церковным хором, при этом каждый раз жалуя певчим большие суммы золотом. Примечательно, что придя к власти, он приказал казнить непосредственных убийц Льва Армянина за святотатственное пролитие крови в алтаре, хотя они были сообщниками его отца. Все эти дела, достойные благочестивого христианина, стяжали к нему почти общенародную любовь, хотя иконопочитатели поговаривали, что царь совершает это нарочно, дабы завоевать народные симпатии и тем удобнее вести гонения на иконы.

К концу своего правления подражавший Константину V, но не блиставший военными талантами Феофил потерпел ряд жестоких поражений от мусульман, едва не попав в плен в одной из битв. В 838 г. арабские войска после двухнедельной осады, с ожесточенным боем и большими потерями взяли сильно укрепленный Аморий, тогдашнюю столицу фемы Анатолик, второй по значимости центральномалоазийский город-крепость Ромейского царства, который был местом рождения василевса и его отца. Это была месть ревностного мусульманина халифа Мутасима (833–842 гг.) за взятие ромеями приграничной крепости Запетры, или Созопетры, его родного города, над пленными которого воины Феофила жестоко надругались, выкалывая им глаза, отрезая носы, уши, мучая, насилуя. Одно из самых тяжелых, позорных поражений IX в. имело еще и пропагандистское значение. Недаром штурмующие по приказу халифа начертали на своих щитах слово «Аморий». Понимавший, что пощады не будет, отчаянно защищавшийся город очень быстро пал в результате предательства бывшего пленного араба-христианина, указавшего врагу наиболее слабое место в оборонительной стене, где врагам удалось пробить брешь. Аморий подвергся жесточайшему разграблению, его стены, дома были разрушены, запершиеся в большом кириаконе жители заживо сожжены, командовавший обороной патрикий Аэций распят на кресте, а около шести тысяч истомленных пленных обезглавлено по пути к Багдаду.

Ожесточение войны достигло высших пределов, после чего халиф даже стал подумывать о походе на Константинополь. В эту пору обманутых надежд оставалось только укреплять восточную границу цепью дополнительных укреплений для отражения внезапных нападении арабов и искать союзников на Западе в лице императора франков Людовика Благочестивого против мусульман, вторгшихся на юг Италии.

Теперь маятник качнулся в другую сторону — неудачи были приписаны иконоборским пристрастиям царя, каре за его «ересь», «злочестие», отчего поддержка иконоборства, и без того слабая, пошла на убыль, а сама идея практически иссякла. Даже жена Феофила, Феодора и его теща Феоктиста тайком продолжали чтить иконы и в таком духе воспитали дочерей василевса. Народ вновь стал испытывать тягу к старым знакомым образам, напоминавшим ему о более спокойных и благополучных временах. Самое главное, потребность Церкви в культовых образах и реликвиях оказалась непреодолимой. Это стало одной из главных причин бесславного исчезновения иконоборства.

Окончательно почитание икон было восстановлено тоже женщиной, вдовой Феофила, прекрасной, блистательной царицей-регентшей Феодорой (842856 гг.), которая осталась на троне одна с четырехлетним сыном, будущим Михаилом III (856–867 гг.). Согласно легенде, мучимая одним и тем же вещим сном, в котором ей являлся ее умерший муж, весь в грязи и цепях, как преступник представший перед толпой народа на площади Константина, она решила вымолить прощение его тяжким смертным грехам и ради этого пошла на компромиссную сделку с лидерами иконопочитателей. Переговоры шли тяжело и неприятно.

Феодора, опираясь на помощь способных советников из числа родни и логофета дрома, евнуха Феоктиста, отдала приказ отпустить на свободу сосланных или посаженных в темницу в связи с иконопочитанием. Символ «нечестия» — увлеченный мирскими знаниями «блюдогадатель» Иоанн Грамматик, представленный основным виновником разжигания борьбы в предыдущие годы, попытался инсценировать покушение на себя, был низложен как неудавшийся самоубийца и с позором отправлен в ссылку в убогий монастырь на берегу Босфора, а потом в свое имение. Он отказался от какой бы то ни было борьбы.

Наконец, 4 марта 843 г., в первое воскресенье перед Великим Постом — временем каяться в грехах, лидер иконопочитателей, хитрый интриган Мефодий, был возведен на патриарший трон. В субботу, 10 марта на катехумениях — верхних галереях Айя. Софии состоялся созванный по согласию с царицей церковный Собор, который предал иконоборцев и их учение анафеме. Так иконоборство стало последней ересью, осужденной всей полнотой Церкви. Но, по настоянию Феодоры, как и договорились, имя Феофила не было внесено в списки проклятых видных еретиков на том основании, что он, якобы вразумленный неким страшным видением, раскаялся перед самой кончиной и с верой поцеловал икону. И хотя это было сделано не перед священником, без должного церковного покаяния, по гречески — метанойя, дословно «изменения ума», и без принятия православного Причастия, за почившего государя, противно правилам, было разрешено молиться как о верном и православном. К концу первой седьмицы Великого Поста Мефодий торжественно возгласил, что имя Феофила… чудесным образом исчезло из списка еретиков.

В первое воскресенье поста, 11 марта, Патриарх со всеми православными клириками и множеством мирян собрались на крестный ход в Великую церковь, неся кресты, иконы и зажженные свечи, а четырехлетний василевс Михаил — маленькая кукла в царских одеяниях, вместе с матерью, в сопровождении кувикулариев и синклитиков прошли в храм и, соединившись с Патриархом, вошли в церковь, зримо символизируя единство светской власти, государства и Церкви. После их молитвы в алтаре Мефодий вновь во всеуслышание провозгласил анафемы иконоборцам и «вечную память» почившим исповедникам иконопочитания. «Зверей и богоборников, Антония скверного и преступника Иоанна сатаномысленного и церковного борителя, как волков лютых, сошедшись, верные, проклятию предадим!» — гремел патриарший архидиакон. Тогда же, после окончания службы было объявлено, что отныне ежегодно память этого Торжества Православия над ересью (по-гречески Э Анастилосис тон иконон — Восстановление икон) будет совершаться в Церкви в первое воскресенье Великого поста. Все старые догматы обрели прежнюю силу, а иконы были вывешены во всех храмах столицы. По последовавшему компромиссному решению, поклонение иконам (латрия) осуждалось, а предписывалось их почитание (дулия), какое можно было оказывать и василевсу. Иконы в Византии окончательно стали пониматься не как религиозные картины, а как образы-посредники, которые были призваны соединять земной и небесный миры.

В знак победы иконопочитания на монетах и печатях после 843 г. вновь появилось отвергнутое со времен грозного Льва Исавра изображение Христа, а затем Богоматери и иных святых. Одним из главных символов триумфа, по распоряжению благочестивой августы, стало возобновление известным иконописцем, монахом Лазарем, в свое время наказанным за писание икон прижиганием ладоней раскаленным железом, огромного мозаичного образа Спасителя на Вратах Халки, который был сгруппирован в один ансамбль с изображением Креста, установленного при Льве III на месте иконы. Художники вновь взялись за свои инструменты, чтобы с успехом пытаться изображать божественное в красках, дереве и камне.

Если раньше, решением Второго Никейского собора 787 г., все покаявшиеся священники-иконоборцы сохранили свой сан, то теперь началась «великая чистка» среди еретического клира. Отступников, всех тех, кто присоединился к противникам икон, даже публично покаявшихся, принявших Православие, ждали отставления от сана, извержения из клира в ряды мирян и невиданные по масштабу, слепые, методичные репрессии, каких не знали василевсы-иконоборцы. Тысячи людей, — епископов, священников, диаконов были выброшены со своих мест, их потрясенные семьи, родственники лишены привычной жизни. Немало низложенных занялись частными уроками, кто-то устроился работать при храмах и различных благотворительных заведениях, иные занялись торговлей или земледелием, кто-то пошел даже на черные работы. При этом многие надели на себя личину невинных страдальцев и говорили иконопочитателям, что они победили «не Божиим содействием и своим благочестием, а из-за поддержки императрицы». Удаление от алтарей такого количества духовенства создало большие трудности: нужно было думать, кого рукополагать взамен, довольно спешно, а кандидатов было не так много. Атмосфера общества оставалась накаленной. Толпа ворвалась в храм Св. Апостолов, где были гробницы Константина V Исавра и Патриархов-иконоборцев, разгромила их. Трупы были выброшены и после осквернения, надругательств, сожжены на грязном, в колдобинах конном рынке на площади Амастриана, а пепел развеян.

Таким образом, руководители как одного, так и другого лагеря были не на высоте и едва ли искренне тянулись к заповедям Христа и апостолов своим сердцем. Каждый со своей точки зрения был прав, — но кто был прав с точки зрения Бога? Ведь победи учение иконоборцев, именно оно бы сейчас называлось Православным, а учение их противников мы бы называли иконопоклонством и говорили бы не об иконоборском, а о об иконопоклонном периоде в Византии. Иной была бы вся дальнейшая история восточного христианства.

Но случилось так, как случилось. Возвращение к культу икон стало победой ортодоксальной греческой религиозной мысли над мистическим религиозным мировоззрением, шедшим с Востока, из Азии. День 11 марта Православная Церковь до сих пор празднует как восстановление — Торжество Православия. Вот только вопрос, заметило ли это событие большинство народа тогдашнего Ромейского царства, так же легко, по крайней мере, внешне, принявшее иконы, как при императоре Льве Армянине отвергшее их? Ведь распри, грызня, смуты, раздор внутри Церкви, в рядах «победителей», увы, не прекратились. Призрак иконоборства преследовал ромеев вплоть до полной гибели Империи: на протяжении веков участники любых церковных споров изощрялись в попытках уличить друг друга в самом страшном — скрытом иконоборстве, и это обвинение было серьезней обвинения в любой другой ереси.

В то время, когда спор об иконах еще не был решен и сменявшие друг друга в результате переворотов василевсы в лучшем случае старались не будить страсти, в 820 г., сразу после смерти Льва V Армянина, в Византии началась междоусобная, по сути дела, гражданская война. Эта звериная пора принесла грандиозные бедствия ромеям, по словам современника, «…подобно открывшимся Нильским порогам, затопив землю, но не водой, а кровью».

Причиной восстания стали социальные, этнические, религиозные противоречия, особенно недовольство крестьян и стратиотов тяжелым податным гнетом и коррупцией, притеснениями властей. Как писал очевидец тех событий, «…раб поднялся против своего господина и стратиот против своего командира». К восставшим примкнули монашество, враждебно настроенное к императорам-иконоборцам, знать восточных фем, пытавшаяся дорваться до власти и занять лучшее положение в государстве. Позже к мятежникам присоединились часть городской бедноты, а также различные племена (гунны, лазы, абазги), обитавшие главным образом на окраинных землях Ромейского царства, в северо-восточной Малой Азии и на Кавказе.

Запылавшая гражданская война охватила громадную территорию от границ Армении до берегов лазурного Эгейского моря. Возглавил мятеж один из военачальников, бывший однополчанин Михаила Травла, турмарх федератов Фома Славянин, очевидно, потомок славянских переселенцев в Малую Азию, не так давно переведенный из столицы в фему Анатолики.

Жизнь Фомы была исполнена опасных авантюр и постоянной борьбы, овеяна преданиями и легендами. Светловолосый, с круглым лицом и светло-серыми глазами, он прихрамывал на одну ногу, но был очень крепок телом и силен. Молодость его прошла довольно бурно: устроившись на службу к одному стратигу, он вступил в любовную связь с его женой, был уличен, сбежал к арабам и провел там несколько лет, изучив тамошний язык и обычаи. Собрав шайку разбойников из разорившихся крестьян, лихих людей, дезертиров, уголовников, Фома принялся грабить богачей под флагом установления справедливости. Однако разбогатеть таким образом ему не удалось, и, вернувшись в Ромейское царство, он решил попытать счастья на военной службе. К началу восстания это был человек уже преклонного возраста, который прожил яркую и трудную жизнь. Отважный воин, способный полководец, Фома сочетал в себе чрезмерное властолюбие с умом изворотливого и хитрого политика, обладал большим жизненным опытом и талантом покорять сердца людей. Казалось, сама судьба вела его на императорский трон ромеев.

В короткое время мятежник собрал под свои знамена многочисленную армию. В результате ловко проведенных переговоров, сделанных им больших подарков и еще больших посулов на его сторону перешло большинство фем Малой Азии, а на море поддержал флот из 350 судов, набранных, очевидно, преимущественно в морской феме Кивириотов и на островах Эгейского моря.

Первоначально Фома, желая привлечь как можно больше сторонников из числа простого народа, временно облегчил податной гнет. Он всячески пресекал злоупотребления сборщиков налогов, щедро раздавал отобранные у них деньги бедноте, чем множил ряды своих сторонников среди простых людей, озлобленных нуждой. Но все же главной целью честолюбца было овладение византийским престолом и желание одеть столь вожделенную и такую недосягаемую стемму христианнейшего царя ромеев.

К Фоме примкнули часть аристократов, недовольные только что воцарившимся грубым, резким «самозваным василевсом» Михаилом II Травлом (820–829 гг.), обиженные на Константинополь иконопочитатели и монахи. Мятежник весьма удачно повел дела с арабами, сумел отразить их натиск на приграничные области Ромейского царства и даже вынудил халифа аль-Мамуна (813–833 гг.) пойти на соглашение с ним, пообещав после взятии Константинополя прислать богатые дары. Халиф, разумеется, преследовавший собственные корыстные политические цели в отношении Византии, выделил в помощь «ромейскому владыке» несколько отрядов конных лучников, налетавших как вихрь на правительственные войска и так же неожиданно скрывавшихся. Более того, по приказу халифа в захваченной мусульманами Антиохии при огромном стечении народа местный Патриарх Иов возложил на голову Фомы Славянина царский венец, причем церемонии проходили при поклонении иконам, что еще более подогрело слухи, что узурпатор восстановит почитание святых образов, если войдет в Константинополь. Новоявленный самозванный император объявил себя Константином VI, якобы чудесно спасшимся от ослепления, к которому его приговорила злобная мать Ирина, незаконно захватившая трон. Успех этой выдумки в народе оказался столь велик, что сумасбродный Фома временами сам почти верил в нее.

В разгар зимы, в декабре 821 г. все увеличивавшееся войско восставших решилось на осаду Константинополя, понимая, что падение Города решит судьбу предприятия. К тому времени под знаменами мятежника собрались 80-тысячная хорошо вооруженная армия, а также немалый флот. Повстанцы приблизились вплотную к мощным сухопутным стенам ромейской столицы, раскинули огромный лагерь, а флот Фомы прорвал державшуюся на плавучих буях гигантскую железную цепь общей длиной около 700 м., которая крепилась на противоположных башнях и преграждала широкий вход в бухту Золотой Рог. Куда ни взгляни с крепостных стен, повсюду колыхались тысячи копий и боевых знамен мятежников, и лица, лица, сумрачно-одинаковые, как потемневшие оболы…

В праздник Зачатия Богородицы Св. Анной Патриарх Константинополя с молодым императором Феофилом, сыном и соправителем василевса Михаила II, возглавили крестный ход, который с Древом Креста Господня и с Покровом Богородицы, небесной заступницы столицы, прошел по крепостным стенам с пением тропарей и молениями о даровании победы. Это посеяло сомнения и некоторую растерянность среди бунтовщиков и, напротив, укрепило дух защитников, вдохнуло веру в чудо, которое одно, казалось, было способно спасти Город.

Константинопольцы не собирались сдаваться, понимая, что их ждет в случае неудачи. Они мужественно отбивали самые яростные штурмы и упорно сопротивлялись около полутора лет. Даже монахи-студиты во главе с игуменом Студия, Феодором, называли мятежников не иначе, как «агарянами» и не выказывали никакого сочувствия их начинаниям. Царский флот, оснащенный бронзовыми сифонами, грохотавшими «жидким огнем», был страшнее, а главное, сильнее флота восставших, набранного из различных, преимущественно грузовых кораблей с «востока Азии». Михаил II, опытный знаток военного искусства, опирался на оставшиеся верными войска крупнейших фем — Опсикия и Армениака. К тому же василевс пошел на крайний шаг — обратился за помощью к заклятым врагам — болгарам, и заручился поддержкой их правителя, хана Омуртага. Тот внезапно двинулся со своими лихими конниками к столице Империи, уже во Фракии, на побережье между Ираклией и Силимврией рассеял пестрые, плохо спаянные мятежные войска, разорил все на своем пути, взял богатую добычу и пленных. Именно это обстоятельство предопределило конечную неудачу Фомы и помогло добиться решающего перелома в ожесточенной борьбе с ним.

Весной 823 г. царские войска нанесли тяжелое поражение армии лже-Константина, в пух и прах разгромив остатки заметно поредевших отрядов мятежников недалеко от Константинополя, на поле Диабазис, при впадении Черной реки в Мраморное море. Фома с горсткой приспешников бежал во фракийский город Аркадиополь, где продержался все лето и начало осени против правительственных войск. Но, не видя дальнейшей возможности, да и не желая сопротивляться ради безнадежного дела, осажденные, измученные голодом, вымолили себе прощение, схватили Фому, связали и передали Михаилу Травлу.

Василевс устроил торжественную церемонию попрания ногами побежденного мятежника, а затем велел посадить его в железную клетку. Публичная расправа, учиненная над ним, была чудовищно жестокой: ему отрубили руки по локоть и ноги по колено, после чего посадили задом наперед верхом на осла и выставили на всеобщее обозрение. Все, проходя, плевали в изувеченного мятежника и кидали в него грязью, а вечером подвешенный на вилах, искалеченный Фома наконец мученически испустил дух. Тело его выбросили за городом в яму с отбросами. Причудливая игра жизни великого авантюриста оказалась оборвана, так и не подарив пурпурную мечту — трон.

Несколько отрядов мятежников еще продержались некоторое время во фракийских городках Пании и Ираклии и в малоазийских крепостях Саниане и Кавале, но не смогли устоять перед царскими войсками, и к концу ноября 823 г. последние оплоты бунтовщиков пали. Михаил возвратился в столицу, совершив пышный вход в Константинополь через Золотые ворота. Были устроены празднества на Ипподроме, причем василевс приказал провести пленных мятежников со связанными за спиной руками, но потом всех отпустил, по сути дела, амнистировал, отправив в ссылку только нескольких архонтов, наиболее отличившихся на службе у Фомы. С затянувшимся бунтом было окончательно покончено.

Восстание под предводительством Фомы Славянина явилось не просто еще одним неудавшимся переворотом, каким ромеев было трудно удивить. Оно оказалось одним из самых крупных народных движений средневековья. Мятеж выделился своим небывалым размахом и высоким уровнем военной организации повстанческой армии. Пестрота социального и этнического состава восставших во многом определила его силу, но стала и слабостью, привела, в конечном счете, к поражению.

Гражданская война, эта великая пожирательница людей, бушевавшая почти три года, негативно сказалась на военной мощи страны. Особенно жестоким ударом стала гибель большей части византийского флота, сожженного и потопленного в боях. Это значительно ослабило столь трудно отстаиваемые позиции Ромейского царства на море, чем не преминули воспользоваться враги. Не случайно, десять-пятнадцать тысяч андалузских (испанских) мусульман-мятежников, изгнанных эмиром Кордовы и ставших промышлять морским разбоем, именно в 823 г. предприняли яростный поход против Крита, причем с использованием «жидкого огня», захватили массу жителей в рабство, а в 826 г. надолго овладели этим богатейшим, стратегически важным островом, основав там на месте ромейского Ираклиона свою столицу-крепость Хандак (Кандия). Тем самым морской торговле ромеев был нанесен жестокий удар, поскольку Крит в дальнейшем превратился в пиратское государство, на полтора столетия став раем для работорговцев.

Летом следующего года аглабиды — африканские арабы-мавры, жившие на территории современного Туниса, воспользовались мятежом заместителя сицилийского стратига — турмарха Евфимия. Этому типу грозило разжалование и положенное по закону усечение носа за то, что он похитил и заставил некую монахиню святотатственно вступить с ним в брак. Он сбежал от ее разгневанных братьев и царского правосудия в северную Африку и там склонил эмира Кайруана организовать нападение на Сицилию и признать его императором. Самозванец вскоре погиб от рук ромеевских послов из Кастоджованни, неожиданно убивших его во время переговоров о сдаче города, но с этой необычной уголовно-романтической истории началась эпоха войн за благодатный богатый остров.

Арабы-аглабиды высадились на Сицилии с большим войском, начав шаг за шагом завоевывать ее, несмотря на отчаянное сопротивление ромеев, нехватку продовольствия и эпидемию чумы. Взяв после одиннадцатимесячной осады крупный сицилийский город Панорм (Палермо) в 831 г., они сделали его новой столицей эмирата. Греческое население бежало в восточную часть острова, источники доходов с которого для византийцев заметно сократились. Со своей новой базы мусульмане совершали рейды на побережье Адриатики, восток и юг Италии, в Апулию и Калаврию, а в крупнейших италийских портовых городах-крепостях Таренте и Бари основали эмираты. Могущество Ромейского царства в Средиземном море, и, особенно, на Адриатике, было самым серьезным образом подорвано.

Общее положение, ухудшившееся после гражданской войны 820–825 гг., удалось несколько выправить лишь к 840 г., когда Феофилом, последним василевсом-иконоборцем, постоянно заботившемся о государственной безопасности, была удачно проведена военная реформа, которой предшествовали военно-территориальные преобразования, выделение новых фем, главным образом на северном, понтийском побережье Малой Азии и на тесно связанном с ним Крымском полуострове. Погрязшие в раздорах арабы больше не могли, как прежде, выставить единую армию, и теперь ромеям противостояли войска отдельных эмиров, начальствовавших над приграничными крепостями. Мусульмане все больше переходили к обороне. В любом случае иконоборская эпоха прошла для ромеев на редкость бурно. Казалось, будто Господь одновременно и губил, и спасал Империю.

Эпоха иконоборства стала самым ярким и противоречивым периодом в истории византийских «темных веков». С одной стороны, внутренняя смута и распри, вспышки фанатизма и жестокие расправы, насилия над инакомыслящими любого лагеря, опустошительная, кровавая гражданская война. Трудно поверить, что могло быть такое взаимонепонимание между теми, кто подвизался ради одной и той же цели, исповедовал одну веру. Иконоборские императоры стремились подчинить Церковь своей воле, пренебрегали догматическими канонами, шли на установление жесткой диктатуры, вели репрессии внутри страны и непрерывные войны за ее пределами, поначалу не особо заботясь о развитии культуры, образования.

С другой стороны, на это же время приходятся развитие эффективного фемного строя, военных структур, разрастание системы провинциальной администрации, блестящие успехи ромейского оружия и самые большие победы над болгарами и арабами. Несколько драматических неудач не пошатнули положения. Невзирая на некоторую формальную децентрализацию, начавшуюся уже с VII в. вследствие развития, эволюции фемного строя, самодержавие все же укреплялось. В Ромейском царстве шел медленный процесс консолидации. Устойчиво держалось сельское хозяйство хоритов, кинонов, еще не познавшее губительного засилья знати. Не замирали торговля, промыслы, мелкая предпринимательская деятельность. После сокращения доходов государства до 15 млн. солидов в середине VII в. постепенно наметился их подъем к середине IX в., когда они достигли 30 млн. солидов. Василевсу Феофоилу даже удалось скопить значительные резервы, достигавшие 7 млн. номисм.

Оживилось преследуемое до этого Церковью искусство мимов, театральных актеров. В Константинополе при храме Сорока Мучеников была открыта бесплатная школа довольно высокого уровня, произошли сдвиги в образовании, вновь начавшем процветать. Иконоборские споры вообще стимулировали чтение, копирование и изучение письменных источников, поскольку противоборствующие стороны вынуждены были обращаться к ним в поисках аргументов для полемики. Это стало одной из причин внедрения нового, более прогрессивного вида письма — минускула — скорописи, поскольку иконопочитательская оппозиция нуждалась в своеобразном «самиздате», возможности быстрого копирования текстов и не имела средств для создания дорогих рукописей, написанных тщательным, но не экономным унциалом, похожим на печатные буквы. Сказанное способствовало преодолению начавшегося в VII в. культурного кризиса. Немало этому поспособствовала и филологическая работа при подготовке и проведении церковных Соборов. Вместе с тем возрос интерес к светской культуре и наукам и этот рост продолжался и после Торжества Православия. В IX в. были переписаны многие античные рукописи светского содержания. Насколько проявился интерес к мирскому знанию ярко видно на примере одаренных Ионна Грамматика и его племянника, знаменитого ученого, изобретателя Льва Математика, или Льва Философа, представлявших особую, «эллинскую» линию в развитии византийской культуры, отличную от ортодоксально-православной.

Среди византинистов принято считать, что в суровое иконоборское время строили мало. Тем не менее, трудно спорить с фактами, которые свидетельствуют, что строительство, частное и общественное, возобновилось, особенно со времен Константина V, и затем все более нарастало.

К примеру, во время правления василевса Феофила, в 830-е гг. в Константинополе, на территории Большого императорского дворца был воздвигнут великолепный комплекс упорядоченных зданий с золочеными крышами, колоннами, мозаиками, полами из разноцветного полированного мрамора, дверями из полированной меди и серебра. К одному из них примыкала небольшая, но богато отделанная церковь с двумя приделами — в честь Богоматери и победителя диавола, архангела Михаила. Одновременно с большим размахом были начаты работы по разбивке новых дворцовых террас и садов, устройству цистерн для воды. Самым чудесным и удивительным среди дворцового ансамбля по праву считался Мистирий — зал, имевший изумительную акустику. «Подобно звучащей пещере, — восхищенно писал Продолжатель Феофана, — он возвращает слушающим звук той же силы». Все, что говорилось шепотом у стены одной конхи было прекрасно слышно человеку, приложившему ухо к противоположной стене. Видимо, такой эффект чуда достигался с помощью особых акустических приспособлений. Некоторые постройки дворцового комплекса были украшены пышными, полными неги росписями в восточном духе и получили соответствующие названия — Зал любви, Опочивальня гармонии, Жемчужный триклиний.

Арабское влияние также вызвало моду на часовые механизмы, которые византийцы научились виртуозно делать к концу «темных веков». Призванные вызвать трепет ужаса и восторг механические, пневматические чудеса в виде рыкающих и бьющих хвостами необыкновенной величины позолоченных львов рядом со стремительно поднимавшимся ввысь царским троном Магнавры, позолоченный платан с выводящими разные мелодии позолоченными, украшенными драгоценными камнями птицами были плодом труда византийских ювелиров и прославленного ученого, советника Феофила Льва Математика, некоторое время преподававшего в школе при храме Сорока Мучеников и ненадолго ставшего иконоборским архиепископом Фессалоники Этому редкостному мудрецу принадлежала также наладка очень важного «огненного телеграфа», в который входили неугасимый огонь мощной константинопольской приморской башни-маяка Фарос и располагавшаяся против него сигнальная площадка на вершине горы Св. Авксентия (нынешняя Каишдаг) на азиатской стороне Босфора. С помощью этой сигнальной системы протяженностью 1 200 км. в столицу Ромейского царства за час попадали сведения с отдаленной юго-восточной границы Малой Азии, отважного в стратегическом плане византийского кастрона Лула недалеко от киликийского Тарса. Именно здесь находился единственный проход — «Киликийские ворота», ведший вдоль известнякового массива Тавра. Это система синхронизированной по времени визуальной связи из нескольких промежуточных станций с сигнальными кострами на холмах, которая наискось проходила через плоскогорья всего малоазийского полуострова, была крайне важна для своевременного оповещения о грозящей опасности. Часы в крепости близ Тарса и во дворце были синхронизированы. На них под каждым часом были написаны события, случающиеся в Сирии: под первым часом — набег арабов, под вторым — сражение, под третьим — пожар и так далее. «И если что-либо происходило в Сирии, — пишет хронист, — то зажигался огонь в тот час, под которым этот случай был записан».

Знаменитый предупреждавший о беде Золотой Петушок, позаимствованный из арабских сказок, видимо, явился откликом на эти два слившихся воедино легендарных византийских изобретении — поющих золотых птиц царского трона и оптической сигнальной системы Льва Математика.

О высоком мастерстве свидетельствуют галереи и верхняя часть восстановленной после землетрясения 740 г. древней столичной базилики Св. Ирины, преобразованной в крестово-купольный храм с огромным центральным куполом диаметром 15,5 метра. Дошли до нас и величественные, заново отделанные в 838 г. бронзой и украшенные крестами в рамах из орнаментов двери для соседнего со Св. Ириной храма Св. Софии.

С учетом печального опыта арабских морских осад были полностью обновлены оборонительные морские стены и башни Константинополя. Новые постройки украшали крестами с монограммой «Иисус Христос побеждает» и надписями из букв залитых свинцом, сообщавших, что они воздвигнуты благочестивым самодержцем, верным во Христе великим василевсом Феофилом, призывавшим Господа сделать их «до скончания веков неколебимыми, несотрясаемыми».

Впрочем, строительство велось не только в сердце Ромейского царства, но и в провинциях. Судя по письменным источникам, эпиграфическим памятникам, в целом ряде городов, особенно на западе Малой Азии, в Каппадокии и на Балканах, по инициативе местной знати возводились оборонительные стены, башни, общественные здания, храмы, новые дома.

Животрепещущим нервом движения был вопрос о взаимоотношении духовной и светской власти в Византии. Василевсы-иконоборцы упрямо стремились изменить традиционные христианские представления, подчинить Церковь и особенно монашество своей воле, вмешивались в определения церковных догматов, шли на установление жесткой диктатуры. Они не тронули церковные поместья, но покусились на церковные имущества, секвестировали некоторые монастырские владения, что позволило несколько укрепить экономические позиции царской власти. В частности, за счет конфискаций этих богатств удалось снизить дефицит драгоценных металлов, столь нужных в условиях войн и уплаты дани мусульманам.

Если в конце VII в. византийский император называл себя «рабом Христа» и впервые приказал чеканить изображение Спасителя на реверсе монет, то в VIII в. положение изменилось: царь подчеркивает не свою подчиненность Богу, а свою власть над Церковью. Стремление василевса поставить себя выше Патриарха отчетливо прослеживается в процессе избрания нового главы Церкви. После смерти Патриарха царь объявлял митрополитам, что они должны выбрать трех достойных кандидатов. Митрополиты после совещания в Айя Софии сообщали о принятии решения василевсу, и он приказывал им явиться во дворец. Встав перед царем, они подавали ему список избранных. Одного из этих кандидатов василевс утверждал на пост, выбирая желательного для себя, после чего представлял нового Патриарха собравшемуся во дворце духовенству. Во время приема Патриарх сидел по левую руку от царя, но кресло его стояло ниже. Когда в палату входили митрополиты и синклит, они падали ниц, после чего их по очереди подводили к царю и они целовали его колени и руки.

С помощью политики иконоборства императоры боролись и со светской знатью, во всяком случае, с той частью аристократии, которая противилась их власти. Таким образом, в конфликт оказались вовлечены все слои ромейского общества, но особенно духовенство, наиболее активная часть монашества, а также военная и гражданская верхушка. Нередко столичная и провинциальная знать использовала споры об иконах в борьбе против своих соперников, ярким примером чему может служить восстание под предводительством Фомы Славянина.

Выступление монашества против официальной церковной политики вызывали вмешательство Папы римского. Подобные ситуации были в этот период при Патриархах Тарасии (784–806 гг.) и Никифоре I (806–815 гг.). Они приводили к тому, что Папа официально осуждал Патриарха или наоборот. В целом, иконоборство ухудшило отношения с папским Римом, хотя и без него Италия шла к отделению от Империи. Зато оно позволило оспорить универсализм Римской Церкви, а государству укрепить позиции центральной власти, царя, воспользоваться церковными материальными богатствами для укрепления армии, флота, поднятия обороноспособности страны, что помогло выдержать схватку с арабским Халифатом, болгарами и склонить чашу весов судьбы в пользу византийцев.

Уже к концу VIII в. основные цели государственной политики иконоборства были достигнуты: крайностей в почитании икон стало гораздо меньше, материальное положение оппозиционного духовенства подорвано, сокровища и часть имуществ церквей и монастырей конфискованы, многие иконы и мощи, служившие объектом поклонения, а значит, и влияния, заброшены, уничтожены, некоторые монастыри вообще закрыты, ряды монашества сокращены. Главное — подверглись разгрому крупные центры сепаратизма (особенно в Малой Азии). Василевс отстоял свои позиции иерея, признанного главы Церкви. Монашество не сумело добиться верховенства, угрожающе росший поток уходивших в монастыри людей был остановлен и перенаправлен на интересы обороны страны. Была решена и вторая важная задача иконоборства — фемная знать, разросшаяся в результате продолжавшегося процесса децентрализации власти и провинциализации административного управления, все же всецело подчинилась престолу. «Бюрократы» и «полководцы» сплотились вокруг императорского трона. В подтверждение этому улучшились государственные дела, стабилизировалось финансовое положение, расцвело образование, искусство, развилась вера, утраченные провинции были завоеваны вновь, на границах наступил покой.

Тем не менее, победа иконопочитателей способствовала деморализации белого духовенства и стала в основном все же монашеской победой. После Торжества Православия монахи начинают вновь богатеть, становиться более независимыми и более многочисленными, особенно в городах. Кроме того, они все больше вмешиваются в вопросы этики. Из их среды все чаще и чаще происходят Патриархи, которые разными способами оказывают влияние на имперскую политику. 843 г. положил конец стремлениям византийских царей единовластно распоряжаться делами Церкви. Восторжествовала точка зрения Феодора Студита. Иноки и их обители смогли сохранить центральную роль в культурно-идеологической жизни ромейского мира. Спрос на иконы, а значит, и доходы монастырей от их производства резко подскочили. Искусство иконописи и его канонические правила вскоре возродились в прежнем объеме. Раз принятое и тем более оправданное догматически, иконопочитание уже не могло исчезнуть. Самое главное — эпохе великих веручительных споров ромеев пришел конец, а использование икон с той поры стало определяющей чертой православной церковной среды и богослужебной практики православных верующих, то есть одной из важнейших составляющих наследия Византии.

1. Охарактеризуйте внешнеполитическое положение Ромейского царства в период правления первых василевсов Исаврийской династии.

2. Как вы думаете, почему хазары не стали захватывать территорию Крымского полуострова и уничтожать там византийские владения?

3. Вспомните, кто из византийских правителей, кроме Льва Хазара, имел смешанную хазарскую и ромейскую царскую кровь?

4. Какие централизаторские мероприятия по укреплению царской власти и государства провели Лев III Исавр и его сын Константин?

5. Можно ли было заранее предвидеть иконоборство в Византии?

6. Какие религии и воззрения повлияли на враждебное отношение к иконам?

7. Какими доводами пользовались в религиозных спорах иконоборцы, а какими — иконопочитатели? Какие из них представляются вам наиболее весомыми?

8. Каковы были политические и экономические цели василевсов-иконоборцев? На кого они опирались, кто им противостоял?

9. Как вы думаете, почему монашество особенно рьяно выступало против иконоборства?

10. В чем видятся сходство и различия первого и второго этапа иконоборства?

11. Почему иконопочитание не удалось восстановить с одной попытки?

12. Попытайтесь сформулировать основные причины восстановления иконопочитания?

13. Чем были события 820–825 гг. — восстанием или обычным мятежом, переворотом с целью узурпации трона? Аргументируйте свое мнение.

14. Каковы причины и последствия действий Фомы Славянина? Что они принесли ромеям?

15. Каковы итоги иконоборства? Что удалось достичь иконоборцам и как это отразилось на положении страны?

16. Какие изменения принесло иконоборство в византийское искусство?

17. Сравните размеры доходов византийского государства с VI до IX вв. Как они менялись? Найдите этому объяснение.

18. Представьте, что вы живете в период иконоборства. К какой бы группе вы примкнули — к иконодулам или к иконокластам? Почему? Что бы вы попытались предпринять, чтобы примирить враждующие партии?

19. Как могла бы измениться история Ближнего Востока, если бы иконоборцы кардинально одолели иконопочитателей?

Из «Краткой истории» Никифора, Патриарха Константинопольского (806–814 гг.), о преследовании иконопочиталей при Льве III Исавре (717–741 гг.).

Говорят, что василевс (Лев III), услышав о землетрясении и извержении вулкана на одном из островов недалеко от Крита[78], счел это свидетельством Божьего гнева и старался угадать, какова же причина этого. Поэтому-то он и восстал против благочестия и святых икон, замышляя их низвержение, ибо полагал по невежеству, что будто бы от водружения икон и от поклонения им произошло страшное знамение. И начал он учить народ собственным догматам. Многие, впрочем, горько оплакивали оскорбление Церкви. Именно поэтому жители Эллады и Кикладских островов, отвергая неблагочестие, ополчились на василевса. Собрав многочисленный флот, они поставили над собою императором некоего человека по имени Косма и прибыли к царственному городу[79]. Жители Города, сразившись с ними, подожгли многие из кораблей вокруг Космы. Видя поражение, [мятежники] побежали к [своему] императору. Один из его архонтов, по имени Агаллиан, увидев это и отчаявшись в собственном спасении, предал себя вместе с войском [морской] пучине. Косма же и другой [мятежник], Стефан, были схвачены и обезглавлены…

[…] василевс (Лев III) собрал вокруг своего дворца огромную толпу из жителей Города, позвал тогдашнего архиерея Константинополя, [Патриарха] Германа[80], и принуждал его подписать [документ] о низвержении святых икон. Тот же отказался и сложил священство, говоря: «Без Вселенского собора я не излагаю веру письменно». Уйдя затем в свой отеческий дом, он завершил путь своей бренной жизни. После него рукоположили в архиереи Анастасия, бывшего клириком Великой церкви (Св. Софии)[81]. Многие благочестивые не присоединились к императорским догматам, претерпели от этого [Патриарха] величайшие кары и бесчестия.

Из Актов иконоборского Иерийского собора 754 г.

Нечестивое учреждение лжеименных икон не имеет для себя основания ни в Христовом, ни в апостольском, ни в отеческом предании; нет также и священной молитвы, освящающей их, чтобы сделать их из обыкновенных предметов святыми; но постоянно остаются они вещами обыкновенными, не имеющими никакого особенного значения, кроме того, какое сообщил им живописец.

Итак, мы взяли свидетельства из [Священного] Писания и деяний Отцов Церкви и объединили их в настоящем нашем определении, выбрав, так сказать, из многого немногое, чтобы не растягивать своей речи. Итак […] все мы, облеченные саном священства […] пришли к одному убеждению и единодушно определяем, что всякая икона, сделанная из какого угодно вещества, а равно и писанная красками при помощи нечестивого искусства живописцев, должна быть низвергаема из христианских церквей.

Никакой человек да не дерзает заниматься таким нечестивым и неприличным делом. Если же кто-либо с этого времени дерзнет написать икону и поклоняться ей или поставить ее в церкви, или в собственном доме, или же скрывать ее, такой если будет епископ, или пресвитер, или диакон, то да будет низложен, а если монах или мирянин, то да будет предан анафеме[82], и да будет он виновен и пред императорскими законами, так как он противник Божьих распоряжений и враг отеческих догматов.

Определяем также и то, чтобы ни один человек, будучи настоятелем церкви или хозяином дома, под предлогом ослабления такого заблуждения относительно икон, не налагал рук своих на посвященные Богу сосуды с целью дать им другое — не идольское — назначение. А также и на одежды и на другие покровы, или на что-либо другое, посвященное на служение Богу, под предлогом дать всему этому полезное назначение.

Равным образом определяем, чтобы никакой человек из начальствующих или подчиненных им, или же из мирского чина не налагал под тем же предлогом руки свои на божественные храмы и не порабощал их, как это сделано было некоторыми бесчинно поступающими.

Из «Хронографии» Феофана (814–818 гг.) о преследованиях иконопочитателей в правление василевса Константина V (741–775 гг.).

[…] 21 августа того же четвертого индиктиона (757 г.) на Ипподроме выставил он (Константин V) на посмеяние и на бесчестие образ монахов, приказал каждому из них вести за руку женщину и таким образом явиться на Ипподром, а между тем весь народ плевал на них и делал над ними все ругательства. 25 числа приведены были на Ипподром знаменитые сановники числом девятнадцать и представлены для зрелища, как злоумышленники против царского величества. Это не правда была. Их подстерегла зависть как мужей благовидных, сильных и всеми прославляемых. Иных из них убил (Константин V) за благочестие их, за то, что посещали отшельника и прославляли его страдания […].

Из Жития Стефана Нового — одного из самых активных монахов-пропагандистов иконопочитания, в 766 г. брошенного в дворцовую тюрьму.

(Василевс Константин V), сидя на балконе, который зовется Фарос[83], в окружении всего двух придворных, велел, чтобы святой предстал перед ним. Он же попросил у товарищей монету и спрятал ее в своем капюшоне. Тиран воскликнул: «О презренный, неужели мы, попирая иконы, попрали тем самым и Христа?». А премудрый Стефан запустил руку в капюшон, вытащил монету, имевшую изображение богоборца[84], и сказал: «А если кто-нибудь бросит вот это на землю и станет топтать, понесет ли он наказание?». «Разумеется, — ответили они, — ведь он попрал бы образ царя». «Так какого же наказания заслуживает тот, кто попирает образ Сына Божия?» — воскликнул святой и, немедленно бросив монету оземь, наступил на нее. Присутствующие накинулись на Стефана, как звери, собираясь скинуть его в море, — подхалимство никогда не знает меры, — но царь остановил их.

Из постановлений Седьмого Вселенского собора в Никеи (787 г.).

Кроме досточтимого и живоносного креста должно помещать святые иконы, будут ли они в красках, из мозаики или из другого материала, в священных храмах Божиих, на освященных сосудах и облачениях, на стенах и досках, в домах и на улицах. Иконы, то есть изображения нашего Бога и Спасителя Иисуса Христа, пречистой Матери Божией, высокочтимых ангелов и всех святых должны содержаться как святые воспоминания; должно их почитать и ценить, однако не воздавая им поклонения, которое приличествует одному невидимому, непостижимому Богу. Все, кто этому древнему преданию Церкви противодействует и стараются силою или хитростью снять какую-либо икону, должны быть отлучены[85].

[…] Мы все верим, все утверждаем и подписываем это. Это есть вера апостолов, вера Церкви, вера православных, вера всего мира. Мы поклоняемся Святой Троице, почитаем иконы. Кто этого не делает, то да будет отлучен. Отлучен каждый, кто называет икону идолами. Отлучены все, кто имеет общение с непочитающими икон. Вечная слава православным римлянам, Иоанну Дамаскину. Вечная слава [Папе] Григорию в Риме[86]. Вечная слава всем проповедникам истины.

Из «Хронографии» Феофана (814–818 гг.) о реформах василевса Никифора I Геника (802–811 гг.).

802 г. от Р.Х. В сем году Никифор, продолжая безбожные казни и желая совершенно унизить войско, приказал сделать христианские поселения из каждого легиона в Славянской земле, имения же сих переселенцев продать. Тогда представился совершенный вид пленения: многие в отчуждение ума изрыгали богохулия и желали нашествия врагов, иные плакали над гробами родителей и завидовали умершим, некоторые для избавления от бедствий повесились. Никто не мог сносить настоящего порядка вещей, но он был неизменяем. Хотя все видели истребление стяжаний своих, приобретенных родительскими трудами, отчаяние овладело всеми: бедные пришли в отчаяние от сих бедствий и от тех, о которых будет сказано; богатые сострадали им, но не могли помочь и сами ожидали еще горших бед; это возымело начало свое от сентября месяца и приведено к окончанию к Святой Пасхе. После того второе стеснение: он (Никифор) приказал бедным записываться в военную службу, вооружаться за счет окрестных жителей, которые притом должны вносить в казну восемнадцать монет и подати платить одним за других. Третье притеснение: надзирать за всеми, и взимать подати по имению и сверх того, платить за бумагу два кератия. Четвертое притеснение: приказать уничтожить все льготы. Пятое: с первого года своего царствования востребовать пошлины за дым с жителей благотворительных домов, сиротопитательного, странноприимного, приюта для старости, церквей и монастырей, излишние имения взять в царскую опеку, а подати за них возложить на оставшихся в тех богоугодных заведениях и прилежащих жителей; таким образом подати от многих предметов удвоились, а жилища и помещения стеснены. Шестое: чтобы военачальники наблюдали за теми, как из бедности вдруг обогащались, и требовали бы деньги, как от открывателей сокровищ. Седьмое: от тех, кои за двадцать лет до сего времени нашли или бочку, или какой-либо сосуд [с сокровищем], также требовать деньги. Восьмое: получившие наследство от дедов или родителей, считая также за двадцать лет, должны платить в казну, хотя бы они уже обеднели; живущим за Авидосом приказал платить с каждого живущего по две монеты, особенно с двенадцатиостровии[87]. Девятое: жители приморские, особенно начальники кораблей из Малой Азии, которые никогда не занимались земледелием, против воли своей должны были покупать похищенные им земли и платить за них наложенную им цену. Десятое: собрав знатнейших судовладельцев в Константинополе, раздал им по двенадцать литр золота в рост с монеты один тетракерат, притом чтобы они платили обыкновенные пошлины с торговли.

Из письма василевса Михаила II Травла (820–829 гг.) к императору франков Людовику Благочестивому относительно заблуждений в поклонении иконам.

Многие из церковных людей и мирян отверглись апостольских преданий и отеческих постановлений, сделались виновниками злых новшеств: изгнали честные и животворящие кресты из святых храмов и на их место поставили иконы с возженными перед ними свечами и стали оказывать им такое же поклонение, как Честному и Животворящему Древу, пением псалмов и молитв просили у икон помощи, многие возлагали на эти иконы полотенца и делали из икон восприемников своих детей при Святом Крещении. Желая принять монашеский чин, многие предпочитали отдавать свои волосы не духовным лицам, как это было в обычае, а складывать при иконах. Некоторые из священников и клириков скоблят краски с икон, смешивают их с Причастием и дают эту смесь желающим вместо Причащения. Другие возлагали Тело Христово[88] на образа и отсюда приобщались Святых Таинств. Некоторые, презрев храмы Божии, устраивали в частных домах алтари из икон и на них совершали священные Таинства и многое другое непозволительное и противное нашей вере допускали в церквах. Чтобы устранить эти заблуждения, православные императоры составили Поместный собор[89], на котором определено было снять иконы с низких мест в храмах и оставить те, которые были на высоких местах, дабы невежественные и слабые люди не воздавали им божеского поклонения и не зажигали перед ними свечей. Это постановление мы доселе соблюдаем, отлучая от Церкви тех, которые оказывают приверженность к подобным новшествам.

«Книга царств» историка Генесия (середина X в.) о восстании Фомы Славянина.

Когда Фома узнал, что Михаил стал василевсом[90], он, говорят, быстро набрал множество людей с целью поднятия мятежа против него. Ибо уже с начала они расходились друг с другом кардинальным образом. Михаил, являвшийся стратигом всего восточного войска, был не хуже [Фомы], но имел недостатком то, что был по происхождению из области, вскормившей множество афинганов[91], как кажется, а также и потому, что был косноязычен и считался недостаточно храбрым. Фома же был любим всеми вследствие того, что не уступал ни в мужестве, ни в учтивости и обходительности, ни в лучших качествах Льву[92], хотя и был по происхождению из скифского рода, был уже старцем и имел искалеченную ногу. И он захватил сборщиков, взыскивающих государственные налоги, предписав отобрать у них все денежные сборы, чтобы разделить среди народа и собрать боеспособную армию против Михаила. И никто не оставался не вовлеченным ни с востока, ни с запада, ни из чужеземных племен, ни из местных, ни из соседских, ни из тех, кто имел рабский удел и ненавидел господ, ни из целых народностей, которые в разное время вливались и следовали за ним, как за новым Ксерксом, явившимся среди единоверцев, одни по земле, другие по морю. Так что затем и все фемы вместе со стратигами решили присоединиться к нему […]. И настолько увеличилась масса шедших против своих соплеменников, что сарацины осмелились безнаказанно грабить все острова и земли и захватили бы их полностью, если бы затем Фома их не забрал обратно, благодаря своей большой славе, без сопротивления. Потому что он сделал попытку войти с сарацинами в сношение таким образом, что он их сумел так хитро обойти; они удовлетворились, пораженные его огромной силой. И он послал к ним с предложением мира или, лучше, союза, если они будут стоять за повстанцев против императора. И так он заключил союз с агарянами[93], с ведома их начальника, и был венчан на царство Антиохийским патриархом Иовом, затем с индами, египтянами, ассирянами, мидянами […] и другими всякими народами, образовал всеобщую армию и стал господином всего Востока; и, наконец, приблизился к областям Фракии, намереваясь захватить путем осады Византию, имея хорошо вооруженных всадников и пеших камнеметов, так же как и пращников и легковооруженных пехотинцев неизмеримой силы, да еще и осадные машины и немалое число технических средств. И еще, так как многократные безуспешные атаки его против стен со стороны материка были отбиты, так как против них устремился сын василевса Феофил[94] и сильно разбил их, но затем подошел и сам отец его Михаил и напал на противников.

Поэтому Фома, неспособный сравниться здесь, вступил в морской бой, выдвинув большое скопление небольших судов, но и здесь в равной степени потерпел неудачу. Они были уничтожены военным огнем[95]. […] В течение трех лет этот несчастный (Фома) продолжал мятеж.

Продолжатель Феофана (середина X в.) о восстановлении иконопочитания императрицей Феодорой в 843 г.

4. Смотри, как сия благородная жена, не враг, а истинно помощница мужу[96], собрала вместе православных, какие только были на земле, предоставила им право свободной речи и сказала: «О отцы и клир Божий, с великой благосклонностью дарую я вам восстановление всечтимых и святых икон, соблаговолите же и вы по-справедливости воздать благодарность своей госпоже […]. А прошу я для своего мужа и царя от Бога прощения, милости и забвения греха. Если же этого не случится, не будет ни моего с вами согласия, ни почитания и провозглашения святых икон и не получите вы Церковь».

6 […] Они выслушали ее речь и, чтя нрав августы (как никто другая была она христолюбива), а также жаждая ввести поклонение святым иконам, общим приговором и мнением ответили, что, если все так и есть, найдет он прощение у Бога, и дали в том письменное удостоверение госпоже. Получив Церковь, она отдала святейшему Мефодию[97] чин первосвященника и в первое воскресение святого поста[98] вместе с самой госпожой совершили всенощное песнопение в святом храме всесвятой Богородицы во Влахернах, а утром с молениями отправились в Великий храм Слова Божия (Св. Софию). И восстановила Церковь свою красу, ибо вновь стали непорочно совершаться Святые Таинства. И расцвела Православная Церковь и возобновилась подобно орлу, согласно Писанию, а все еретики во всей вселенной подверглись унижению с ересиархом[99].

1. Насколько правдоподобными вам кажется объяснение Патриарха Никифора о причинах иконоборства при василевсе Льве III?

2. Чем объяснить, почему Иерийский собор, борясь с почитанием икон, не позволял использовать церковные здания и утварь не по назначению?

3. Каким образом Константин V, согласно свидетельствам Феофана, расправлялся со своими оппонентами-иконопочитателями?

4. Что бы вы могли возразить от имени иконоборцев на аргумент в пользу почитания икон, приведенный автором Жития Стефана Нового?

5. Сравните решения Соборов 754 и 787 гг. К каким аргументам относительно икон прибегали участники обоих соборов и в чем они разнятся?

6. На что были направлены реформы Никифора I? Можно ли согласиться с описавшим их Феофаном Исповедником, что они все являлись притеснениями, злодеяниями?

7. Можно ли считать новшествами те отклонения от обычаев почитания икон, о которых писал в своем письме Михаил II? Насколько справедливы упреки и меры василевса?

8. Как вы думаете, почему арабы, согласно Генесию, поддержали Фому Славянина и заключили с ним союз?

9. Каким образом Фома использовал средства, отобранные у сборщиков налогов? Дайте источниковедческую оценку имеющимся у Генесия сведениям.

10. Как вы думаете, почему повстанцы, имея немалые силы, потерпели поражение у стен Константинополя?

11. Как, согласно Продолжателю Феофана, произошло восстановление иконопочитания и почему? Какую роль в этом сыграла царица Феодора?

§ 10. Битва Бога и диавола Ереси и миссионерство в VIII–IX вв.

«Темные века» были наполнены ожесточенными религиозными спорами, которые то и дело выливались в ереси. Случалось, что еретики, сопротивляясь официальным властям и Церкви, брались за оружие, хотя для них это было не характерно. Материальное зло, полагали верующие ромеи, неустранимо с помощью материальных средств. Гораздо правильнее было положиться на Бога. Вера должна была сама подсказать путь к спасению, избавлению от греха. Отчасти этим объясняется та смущающая историков, на первый взгляд, странная не настойчивость усилий официального ромейского общества по организации миссионерской деятельности среди язычников и неверных. Византийцы с большим снобизмом относились к варварам, инородцам-эфникам, их проповедники редко шли в иные страны. Тем не менее, попытки миссионерских предприятий, особенно в отношении Хазарии, Моравы, Болгарии, Сербии, Венгрии, Руси предпринимались, тем более, что их правители зачастую стали сами стремиться привести свои народы в сообщество христианских государств.

Наиболее широкое распространение в пределах Ромейского царства, особенно в Малой Азии, получило протестное, антицерковное движение павликиан.

Павликианство возникло в VII в., если не ранее, в Армении или в Сирии как в основе своей безвредная христианская секта, многое почерпнувшая из идей пророка, перса Мани (ок. 216–276 гг.), заложившего основы так называемого манихейства — очень сложного, синкретичного, близкого к гностикам, мудрствующего учения о борьбе доброго и злого начал над миром и людьми. Но название свое павликиане получили от человека по имени Павел Самосатский, сына манихейки, который утверждал, что Бог создал только небеса и их обитателей, а диавол — человека и земной мир. По его мнению, Христос был праведником и сыном простой женщины, который стал Сыном Божьим лишь после своей мученической смерти. Господь послал Его в мир, чтобы смело бороться со злом. Сторонники учения Павла отказывали в почитании Деве Марии, пророкам и святым, а в качестве священных книг признавали только Евангелия Нового Завета, причем не все, и отрицали «басни» Ветхого Завета, первой части Библии.

Павликинане, для которых была характерна глубокая набожность и строгая дисциплина, не признавали икон, венчания, христианских Таинств Крещения и Причастия. Они не считали крест святым, а, напротив, видели в нем символ проклятия, ибо на нем был распят Иисус. С их точки зрения монашество и монастыри были «порождением диавола». Церковь, служившая опорой государству, тоже расценивалась ими как служительница сатаны. Некоторые дошли до того, что видели в сатане старшего Сына Бога.

Многих павликиан отличали религиозная экзальтация, граничащая с мистическим экстазом, жажда мученичества, страстный протест против погрязших в пороках земных правителей, бунтарский дух, соединенный с бескомпромиссным аскетизмом. Следует особо подчеркнуть, что павликианство не было пассивным учением, как большинство других ересей. Оно не просто призывало к бегству от мира зла и к полному отказу от земных радостей, но обязывало своих последователей принимать активное участие в борьбе с сатаной и ускорять победу над ним. Это учение, с отрицанием порочных земных порядков, в целом несло заряд оптимизма, светлую веру в конечную победу добра над жестоким миром зла. Оно быстро обретало сторонников.

В павликианстве нашли отражение взгляды, надежды и чаяния свободного крестьянства, его общинный дух. Уважение к труду, признание его обязательности[100], призыв к скромной трудовой жизни и презрение к богатству, идеи взаимопомощи пользовались широкой популярностью среди деревенских масс и находили отклик у простых горожан, мелких торговцев, ремесленников. Идеи всеобщего равенства выражались в признании павликианами небывалого — равенства между мужчиной и женщиной.

Павликиане отрицали существование церковной иерархии, вообще духовенства как особого сословия, клира, церковные обряды. Их духовными наставниками становились проповедники, которые своим примером воздержания и строгого соблюдения всех идей и требований учения завоевывали уважение и авторитет среди единоверцев.

Близость идей павликиан и иконоборцев объясняет, почему при василевсах-иконоборцах отношение к павликианам в Ромейском царстве было вполне терпимое. В них видели союзников и не подвергали преследованиям как еретиков. Смерть последнего царственного иконоборца-василевса Феофила покончила с этим благодушием.

843 г. стал не только годом восстановления иконопочитания — Торжества Православия, но и началом грандиозных репрессий против павликиан, что стало политическим просчетом правительства царицы Феодоры, в дальнейшем дорого обошедшимся Империи. В области поселений павликиан на востоке страны, где усиленно распространялись слухи, что в Ромейском царстве «возобновилось идолопоклонство», а «женщина и евнухи взяли власть», были организованы карательные «крестовые походы», когда во имя торжества христианства оказалось истреблено до ста тысяч еретиков. С неслыханной жестокостью их резали, вешали, топили, распинали на деревянных столбах. Все их имущество и земли под чистую были конфискованы государством. Уцелевшие в этой бойне, изгнанные основали свой город Тефрику (Карта 4).

Эта крепость на восточной границе Византии превратилась в столицу сторонников учения Павла. Там они создали своеобразную колонию, павликианскую «республику», основанную на самоуправлении религиозно-территориальных общин, выдвинули талантливых руководителей и полководцев, убежденных павликиан, — Карвея, бывшего протомандатора, то есть адъютанта стратига фемы Анатолик, и Хрисохира, «отличного мужеством и умом». Было также создано фанатично преданное учению павликиан войско, которое теперь, вместо того, чтобы стать мощным бастионом на пути арабов, само принимало участие в грабительских мусульманских набегах на ромейские земли. Пленных, которых захватывали, павликиане частично оставляли себе, а частично продавали арабам, причиняя бывшим согражданам не меньше вреда, чем мусульмане. Кровно заинтересованные в ослаблении Ромейского царства, арабские халифы и эмиры, особенно мощный эмир Малатен — бывшей византийской Мелитины, всячески покровительствовали павликианам, принимали их как переселенцев, поставляли им оружие, съестные припасы и оказывали всяческую помощь.

Со временем еретики настолько утвердились в восточных областях Романии, что дошли в своих походах до Анкиры, а после взятия богатого Эфеса с его крупным торговым центром и ежегодной ярмаркой-панигиром даже предлагали василевсу Василию I Македонянину (867–886 гг.) отказаться от Малой Азии, то есть поделиться государством. Стремясь добиться этого, они вступили в крайне опасные для Ромейского царства переговоры с болгарами о совместных действиях против общего врага.

Только в результате целого ряда изнурительных походов и кровопролитных сражений императорской армии удалось сломить ожесточенное сопротивление приверженцев апостола Павла, покончив с их независимостью. В 872 г. армия павликиан была окончательно разгромлена византийским главнокомандующим, зятем василевса Василия Македонянина, доместиком схол Христофором, и в панике бежала. Пытавшийся спастись, Хрисохир был убит и ограблен собственными телохранителями. Теперь царь смог удовлетворить свою неуемную жажду мести, лично расстреливая из лука выставленную на столичном Ипподроме голову заклятого врага. Тефрика сдалась и в довершение бедствий оказалась разрушена сильным землетрясением. Тысячи уцелевших павликиан, не пожелавших отречься от учения, поплатились жизнью, были истреблены физически.

Тем не менее, павликианство не было полностью уничтожено. Вместе с беженцами и принудительно переселенными оно широко распространилось на Балканах и позже слилось с движением богомилов, схожим по своим идеям отказа от религиозных обрядов и от церковной иерархии, перекинулось на юг Франции, где дало ростки ереси катаров (по-гречески «чистых», «совершенных») или альбигойцев — учению, которое к XIII в. по степени своей популярности будет конкурировать с христианством. Битва Бога и диавола продолжалась.

В далеком 679 г. хан Аспарух, один из сыновей прославленного Куврата, предводитель тюркского племени булгар, прогнанного с их пастбищ на Волге пришедшими с востока хазарами, совершил грандиозный тысячекилометровый переход через степи северного Причерноморья и появился в землях, примыкавших к устью Дуная, — Оглосе византийских авторов.

Покорно попросив у ромеев разрешения поселиться здесь, он его не получил. Тогда, наголову разгромив неудачно пытавшуюся преградить путь византийскую армию Константина IV, которую не спасла поддержка патрулировавшего Дунай имперского флота, он в скором времени объединил придунайских славян, обосновавшихся между рекой и горной цепью Балкан, и создал могущественное государство, так называемое Первое Болгарское царство с центром в городе Плиске.

Долгое время существовавший главный естественный рубеж Ромейского царства по Дунаю перестал быть незыблемым. Тем самым процесс восстановления власти Византии в важнейшей для нее области — на Балканах был подорван, и отныне она должна была делить полуостров с болгарами, на три столетия ставших постоянной и очень близкой, серьезной угрозой для византийской Фракии и самого Константинополя. Ассимилировавшись в языковом отношении с жившим здесь славянским большинством, прежние тюркоязычные булгары образовали средневековых и современных болгар. Несмотря на периодические военные столкновения, борьбу из-за границ, за возвращение «отеческих земель», соседство с развитым Ромейским царством благоприятствовало налаживанию хозяйственных и культурных связей между двумя государствами. Разность верований — язычества у болгар и христианства у византийцев — не мешала им обмениваться посольствами, заключать военные и торговые договоры, ездить по делам друг к другу.

Так, с 718 г. начал действовать договор, заключенный ранее василевсом Феодосием III и Патриархом Германом с болгарским «владетелем» Кермесием (Кормисошем). Он предусматривал приход болгар с их товарами в Константинополь и Фессалонику, куда они могли попасть при наличии соответствующих письменных разрешений, своеобразных паспортов с печатями — сфрагидиев и сигиллиев, выдававшихся властями с обеих сторон. Как верно отметил крупнейший отечественный византинист Ф.И. Успенский, это были уже отношения «культурных наций». Видеть в этом выгоду только для болгарских властей невозможно, так как контроль был обоюдным: ему подвергались все ромеи, приходившие к болгарам, но и болгары не могли его избежать.

Вся вторая половина VIII — начала IX вв. прошли в огне византийско-болгарских войн, в ходе которых болгары оказали мужественное и упорное сопротивление ромеям, в ряде кампаний проникавших со своими войсками и громадным флотом на славянские и болгарские территории. Ромеи упрямо восстанавливали здесь свои административные структуры, укрепляли фемы Эллада и Фракия, давили поддерживаемые болгарами славянские мятежи в Пелопоннесе, в окрестностях города Патры, как нигде настойчиво вели христианизацию местного населения. Фемы, созданные на землях, занятых славянами, обязывались платить дань и выставлять винские контингенты.

Но летом 811 г. болгарский хан Крум (802–815 гг.), удвоивший к тому времени свою территорию, устроил роковую западню для громоздкого воинства василевса Никифора I Геника, задумавшего раз и навсегда уничтожить Болгарское ханство. Бездарное руководство загнало ромейскую армию, к тому же не отличавшуюся высоким боевым духом и отчасти вооруженную лишь пращами и дубинами, в тактически безвыходную ситуацию. Византийские войска, стиснутые в долине, были захвачены врасплох и понесли огромные потери от внезапной, предрассветной мощной атаки болгар, славян и аваров, сам василевс погиб в начале боя, а его сын и наследник престола, Ставракий оказался тяжело ранен и не выжил. Три последующих года стали периодом наивысших успехов воинственного хана, самого опасного врага Ромейского царства, по языческой традиции сделавшего чашу из черепа убитого врага-василевса.

В руках болгарского государя оказалось несколько десятков ромейских городов и крепостей в Подунавье, а ромейская граница сместилась к югу, за Сердику (Софию). В частности, Крум поселил в «Болгарии за Дунаем» десятки тысяч плененных им жителей Адрианополя и окрестностей этого крупного укрепленного балканского города, защищавшего Константинополь. Лишь спустя четверть столетия, в 837 г. вошедшему в дельту Дуная ромейскому флоту удастся вызволить часть этих «македонцев» из неволи. Неистовый болгарский государь дважды подходил к стенам Константинополя, даже осаждал его, нанес византийским войскам ряд позорных поражений, истребил их лучшие силы из западных провинций. Только внезапная смерть Крума в 814 г. спасла столицу ромеев от падения. Но примечательно, что даже будучи на пике своего могущества «архигос» болгар счел нужным повторить основные клаузулы договора 716 г., «установленные предками», и, значит, оставались неизменными причины, по которым они не потеряли для болгар жизненной важности за истекшее столетие.

Воистину, в судьбе обоих народов тесно переплелись и взаимная ненависть, и взаимная приязнь, которые вылились в итоге в важнейшее событие их общей политической и духовной жизни. На сей раз ему предшествовали победы ромейского оружия. К тому времени византийцы вновь показали силу в войне с арабами и не только выправили ситуацию, заставив врага перейти к обороне, но и достигли большого успеха, в 863 г. окружив и в пух и прах разгромив на границе Пафлагонии войска эмира Мелитины, крупнейшего форпоста мусульман на востоке Малой Азии и союзника злокозненных еретиков-павликиан. Одержанная победа подняла авторитет Ромейского царства и усилила его решимость к действиям. Византийская армия появилась у границ Болгарии, а флот внушительно демонстрировал свою мощь у берегов северобалканской Далмации, где издавна сохранялись зоны таких латинских поселений как Сплит или Задар. Стычки за Венето (Венецию), важный порт, заменивший соседствовавшую с ним Равенну, тоже складывались в пользу византийского контроля за этим регионом Балкан. Исподволь, постепенно ромейские власти восстановили ряд епархий, исчезнувших в результате славянских вторжений.

Все это вынудило болгарского хана Бориса (852–889 гг.), склоняемого к Крещению его сестрой, воспитанной при ромейском дворе, перестать слать посольства к франкам и по заключению мира после очередного успешного похода ромейских войск к болгарским пределам довольно поспешно принять от византийцев христианство в 864/865 г. После Крещения он, по традициям византийской дипломатии, получил имя своего восприемника, крестного отца, правившего на тот момент василевса Михаила III, и титул князя, по-ромейски «богоданного архонта». За ним крестились и его подданные, а при болгарском дворе образовалась сильная проромейская партия. Это был один из крупнейших официальных миссионерских успехов Ромейского царства после VIII в., отмеченного усилиями лишь единичных частных проповедников, таких как Стефан Сурожский (Сугдейский), пытавшегося умножить число христиан в юго-восточном Крыму. Правда, почти тогда же, в 777 г. принял Крещение свергнутый и бежавший в Византию хан тюркского народа булгар Телериг. По традиции его восприемником от купели выступил василевс Лев IV Хазар, который женил крестника на своей родственнице. Но это не шло в сравнение с Крещением целой страны, и какой страны!

Теперь Православие распространилось в сопредельном могущественном государстве, чуть было не попавшем под покровительством папского Рима. Поражение последнего в этой борьбе за Болгарию объяснимо в значительной мере тем, что, хотя византийцы настойчиво требовали соблюдения исключительно ромейских церковных традиций, не совсем приходившихся по нраву болгарам, и наводнили болгарские земли греческими и армянскими священниками, которых надо было теперь кормить и содержать, Константинопольский патриарх не стал настаивать на том, чтобы языком богослужения в Болгарии был непременно греческий. Папство же не пожелало идти на аналогичную уступку в отношении латинского языка. Поэтому вся церковная литература в Болгарии стала переводиться с греческого на славянский, понятный и знатным, и простым болгарам. В целом христианизация ускорила и завершила процесс этнического и государственного сплочения страны, процесс ее славянизации, а оппозиции старобулгарской знати в прямом смысле была отрублена голова.

Итак, Болгария, попавшая в сферу борьбы Константинополя и Рима за церковное верховенство над страной, получила Крещение из рук ромейского духовенства, что имело огромное значение для увеличения влияния Византийской империи на Балканах. Здесь около 870 г. было создано архиепископство в македонском городе Охриде. Оно включило 32 новых епископства во главе с греческими архиереями.

Впрочем, победу не удалось распространить далее на Запад. Болгарский успех некоторое время оставался уникальным. Хитрый и беспринципный князь Борис-Михаил удачно воспользовался актом единения с Ромейским царством и потребовал у византийцев, «поскольку их теперь не двое, а один», в обмен на покорность и вечный мир отдать ему пустовавшие пограничные земли от Сидиры до Девельта (он же Загора). Византийская сторона благосклонно их отдала, поскольку в соответствии со своей дипломатической стратегией полагала, что они переходят болгарскому «богоданному архонту» в управление, а не отторгаются от Империи ромеев.

Указанные обстоятельства не помешали Борису-Михаилу начать добиваться для своей только что созданной Церкви автономии. С этой целью он обратился к смелому, властному Папе Николаю I, но, несмотря на все реверансы и поиски взаимоприемлемых компромиссов, получил отказ. Рим сам был не прочь прибрать к рукам Болгарскую Церковь и заявил о своем праве окончательного решения всех церковных вопросов. Однако это стремление вызвало раздражение себялюбивого, высокомерного и резкого Константинопольского патриарха Фотия, конфликтовавшего с Римом. Николай сочувственно относился к «игнатианам», сторонникам фанатичного Патриарха Игнатия, оскопленного сына Михаила Рангави, сверженного Фотием с нарушением канонов. В итоге развязавшихся интриг и богословских споров Папа предал Фотия анафеме, а Патриарх, не оставшись в долгу, в 867 г. добился от Константинопольского церковного собора отлучения Николая от Церкви. Уже после смерти соперника Фотий примирился с его преемником, поскольку папство, лишившись поддержки пришедших в упадок Каролингов, было не в состоянии отбиваться от арабских рейдов без помощи Ромейского царства. При этом каждая Церковь — Римская и Константинопольская — сохраняла свои обряды и формальное равенство по отношению друг к другу. Прочих трех глав восточных патриархатов можно было не принимать в расчет: они были обречены на полное бессилие, поскольку находились под чужеземным мусульманским владычеством.

Не трудно заметить, что для Византийской империи, стремившейся проповедовать Евангелие «всей Вселенной», христианизация служила прежде всего средством политического верховенства, возможностью расширить число людей, верных василевсу, сферу влияния. Впрочем, Крещение не обязательно меняло внешний вид, обычаи «варваров» и делало их менее безопасными. Среди ромеев бытовали легенды о том, что такие новые христиане могли оставаться развратниками и даже «людоедами». Поэтому византийский хронист, известный как Продолжатель Феофана, глубокомысленно отмечал: «Неразумно отдавать свое добро другим и делать доступным для язычников то знание о сущем, благодаря которому род ромеев стал предметом восхищения». Почитая себя особым народом, гордясь своей культурой и образованностью, византийцы, как заметил видный немецкий византинист Ганс-Георг Бек, «варваров как будто считали недостойными христианства». Видимо, в этом отчасти кроется объяснение сдержанного отношения ромейского государства к миссионерской деятельности за пределами имперских территорий, его малая активность до второй половины IX в., в отличие от западного миссионерства, которое действовало весьма энергично, напористо, вплоть до использования при этом принудительной силы огня и меча.

Но как бы то ни было, ромейские миссионерские предприятия, снисходившие к «варварам», не всегда терпели фиаско. Византинисты условно подразделяют их на три категории: миссии, инициировавшиеся императорами и правящими кругами Ромейского царства, случалось, с применением, хотя и редко, военной силы; миссии, характеризовавшиеся византийским влиянием через дипломатию, и миссии, возникшие благодаря инициативе какой-либо Поместной Церкви или личным усилиям некоторых частных деятелей, отдельных лиц, причем без участия светских властей. Отдельные удачи в этих направлениях стали особенно заметными в связи с распадом Халифата и попытками Ромейского царства создать противовес западному «политическому блоку» во главе с Восточно-франкским королевством. Отсюда успехи в Крещении Бориса Болгарского, и, возможно, князей Аскольда и Дира Киевских около 867 г., сербов в 869 г. Такие меры обеспечивали, хотя бы иногда, помощь Византии в военных конфликтах и неучастие народов, получивших от нее веру, в военных действиях против Империи. Для них, как и для ромеев, христианство рассматривалось в качестве некой «государственной религии», принятие которой считалось признаком лояльности к государству. Как бы то ни было, византийцы в большинстве случаев старались сделать так, чтобы крест предшествовал мечу.

Успехи ромейского миссионерства в IX в. были во многом связаны с такими ныне прославленными именами как Мефодий (род. до 820–885 гг.) и Константин (ок. 827–869 гг.). Последний больше известен нам под монашеским именем Кирилл, хотя принял его незадолго до смерти.

Оба брата были греками, детьми Льва. Из Житий Константина и Мефодия следует, что это был человек «богатого и доброго рода», известного и василевсу, и всей области Фессалоники. Он служил при стратиге фемным друнгарием, то есть имел средний офицерский чин, вероятно, был командиром нескольких сотен стратиотов и получал, как полагалось, шесть литр золота в год.

Константин и Мефодий (до принятия монашества — Михаил) родились в городе Фессалоники, в окрестностях которого обитало очень много славян. Поэтому братья прекрасно владели как греческим, так и славянским языком, слыша его с детства. Самое главное, они получили очень хорошее образование.

Константин, самый младший из семи детей Льва и его жены Фотины, возможно, славянки по происхождению, особенно выделялся способностями и неуёмной жаждой знаний. После семи лет, как утверждает составитель Жития, он был отдан «в учение книжное», обнаружил незаурядные дарования.

В возрасте не менее 14 лет он был приглашен в Константинополь логофетом дрома, просвещенным всесильным евнухом Феоктистом, пользовавшимся большим влиянием при вдовствующей императрице-регентше Феодоре, для продолжения обучения в частный кружок ученых. Изучение наук — грамматики, геометрии, диалектики, риторики, астрономии, арифметики, музыки велось здесь с участием лучших наставников, в том числе прославленного с 30-х гг. IX в. энциклопедиста Льва Математика, крупнейшего ума, знатока философии, античного наследия, трудов Платона, поэтики и астрологии. Любопытно, что не известно, преподавали ли ученикам богословие. Если верить агиографу, Константин учился вместе с юным василевсом Михаилом, был вхож в дом Феоктиста и в царский дворец, ему прочили успешную карьеру главы архонтата, а потом и стратига. Но он рано, в возрасте около 20 лет, стал клириком, со временем принял, вероятно, духовный сан диакона или священника, а также занял должность патриаршего библиотекаря (по другим версиям — хартофилака-письмоводителя, архивариуса, или «сосудохранильника» — скевофилака). Как прошедшему полный курс обучения, ему присвоили титул философ, ставший его прозвищем.

Отличаясь кротостью нрава, любя уединение и ведя благочестивую жизнь, Константин приобрел всеобщую любовь. Желая посвятить себя монашеской жизни, он пол года провел в монастыре на Босфоре. Житие сообщает о его всеобъемлющих познаниях и гениальной способности к языкам: кроме греческого, он хорошо знал славянский, латинский, еврейский и арабский.

В возрасте 24 лет, то есть в 851 или 852 г. (по другой версии — в 855–856 гг.) Константин Философ участвовал в посольстве царского секретаря (асикрита) Георгия на Восток, вероятно, к эмиру Мелитины, находившейся в то время в руках арабов. Позже ему пришлось покинуть Константинополь, очевидно, в связи с убийством своего покровителя, логофета дрома, в начале 856 г. павшего от рук знатных заговорщиков, недовольных «тиранией» Феоктиста. Несколько лет Константин с братом Михаилом, до этого начальствовавшим в одной из славянских архонтий, а теперь постригшемся в монахи под именем Мефодий, провел в монастыре на знаменитой монашеской горе Олимп в Вифинии, на северо-западе Малой Азии.

В конце лета 860 г., вскоре после посещения Константинополя хазарским посольством и нападения на столицу флота варваров — «безбожных росов», Константин по повелению василевса Михаила III и Патриарха Фотия отправился с миссинерско-посольской миссией к хагану хазар и его «первому советнику», пеху, во время которой братья провели зиму 860–861 г. в Крыму, в византийском Херсоне. Здесь Константин занялся изучением языков хазар, евреев, самаритян и сирийцев. Изучение их было для него вполне актуальной задачей, а практика в этих языках увеличивала шансы на успешное завершение миссии в Хазарию, где его ждал диспут со знатоками иудаизма. Наряду с этим он приступил к поискам мощей блаженного епископа Климента Римского, ученика апостола Петра, по преданию, семь столетий назад убитого здесь в ссылке. С помощью херсонитов ему удалось разыскать гробницу мученика в окрестностях Херсона, на островке в Казачьей бухте, и помочь в организации перенесения раки в епископальный храм города — большую базилику Свв. Апостолов Петра и Павла, что подняло дух горожан, страдавших от нападений разбойных толп разных «варваров» включая венгров и хазар.

Весной 861 г. миссия отправилась морем, а затем по суше «к Каспийским воротам Кавказских гор», в ставку хагана хазар, которая находилась где-то в районе Дербента в Дагестане. Константину здесь пришлось выдержать спор о вере с иудейскими богословами. Кроме того, он, вероятно, собрал сведения о существовании христианских общин на территории Хазарии с целью возможной в будущем организации хазарской епископии. Крестив около двести человек и взяв с собой пару десятков пленных ромеев, в знак доброй воли отпущенных хаганом на свободу, братья сухим путем возвратились в Крым. Здесь Константин, если верить Житию, еще побывал у некоего «народа фульского», наставляя его в вере, борясь с языческими заблуждениями этих местных христиан, после чего столь многофункциональная миссия морем вернулась в Константинополь. Мефодий удалился в монастырь Полихрон, одну из обителей, сосредоточенных на южном берегу Мраморного моря, где был поставлен игуменом, а Константин пребывал в знаменитой церкви Св. Апостолов — Апостолионе, одном из главных храмов столицы и одновременно усыпальнице византийских императоров и Патриархов, в липсанотеку — «костехранительницу» которой были положены доставленные из Херсона части святых мощей Климента Римского.

Славяне, жившие вдоль реки Моравы, северного притока Дуная, объединились и в IX в. создали довольно сильное славянское государство. Себя они называли моравами, а свое государство — Великая Морава. Оно включало в себя часть земель современных Чехии, Словакии, Венгрии, а также южные части Польши и Германии. В Великой Мораве преобладала латинская культура, она была Крещена западными священниками, но в 862 г. князь Моравы Ростислав, находивший опеку короля Людовика Немецкого слишком тяжелой, решил оградить свою страну от все возраставшего влияния франков. Беспокоило и заключение союза Людовика с еще не крещенным болгарским ханом Борисом — недругом Ростислава. Боясь быть зажатым между франками и болгарами, он обратился в поисках союзников к василевсу Михаилу III, скрыв это предлогом необходимости прислать ему миссионеров, особенно учителя, способного объяснить не на латинском, а на славянском языке основы христианского вероучения.

И василевс, и Патриарх откликнулись. Их проницательный выбор остановился на уже проявивших себя, великолепно образованных Константине и Мефодии, которые получили приказ проповедовать веру за пределами имперских границ, в славянской стране, на славянском языке. Братья с радостью согласились, создав славянскую азбуку из 38 букв на основании греческого алфавита, начали разрабатывать грамматику нового языка, приступили к переводу Священного Писания на македонско-славянский диалект и составили специальную славянскую церковную терминологию. Так начался вершинный путь их жизни — те самые главные отпускаемые нам годы, для которых вьется вся остальная жизнь.

Весной 863 г. или немного позже — в 864 г. Константин и Мефодий отправились в Мораву, где проработали несколько лет (по разным версиям — от трех лет и четырех месяцев до четырех лет и шести месяцев), занимаясь, главным образом, переводом на славянский язык текстов Евангелий, Посланий Апостолов, Псалтири, богослужебных книг, обучая способных юношей и улаживая отношения с франкскими, германскими священниками и с Римским папой. Правда, язык они выбрали не моравский, а южномакедонский, отчего моравы поначалу имели мало проку. Но тем не менее, предоставив славянским народам алфавит, приспособленный к фонетическим особенностям их языков, Константин и Мефодий заложили основы для литературного развития славян. Примечательно, что миссия имела реликвии Римского епископа Климента, незадолго до этого обретенные братьями в Херсоне, и, значит, считала его своим небесным покровителем.

Скорее всего, в начале 867 г. Константин и Мефодий покинули Мораву и, вероятно, вернулись в Ромейское царство жить в их монастыре. Здесь им стало известно о дворцовом перевороте, убийстве Михаила III (оно случилось 23 сентября), смещении проклятого ранее Папой Николаем I высокоученого Патриарха Фотия (25 сентября) и избрании вместо него сурового аскета Игнатия, пользовавшегося влиянием в простом народе. Новые царь Василий I Македонянин и Патриарх желали налаживания нормальных отношений с папским Римом, из которого Константин и Мефодий весьма кстати получили письменное приглашение Папы Николая I. Кроме того, перед братьями стояла важнейшая задача посвятить в епископы и священники обученных ими учеников и тем самым дать Мораве церковную организацию того направления, которого добивался славянский князь.

Путь Константина и Мефодия лежал через Могабург (он же Блатноград), столицу славянского Блатенского княжества, около современного озера Балатон — владения князя Коцела Паннонского (нынешняя юго-западная Венгрия), и Венецию, которая формально все еще входила в состав Ромейского царства. Таким образом, вследствие многих причин разом братья вместе с имперской делегацией прибыли к папскому двору, где после скоропостижной смерти Николая I их торжественно встретил уже новый обладатель престола Св. Петра, Адриан II, избранный Папой в конце 867 г. Тогда же Константин и Мефодий доставили в Рим часть мощей блаженного Климента, после чего Папа освятил привезенные из Моравы церковные «славянские книги», организовал посвящение «учеников славянских» в пресвитеры и диаконы, а самих братьев — в епископы. Вскоре слабый здоровьем Константин тяжело заболел и, приняв монашеский постриг, скончался через пятьдесят дней в Риме на 42 году жизни. Он был похоронен в римской церкви — позднеантичной базилике Св. Климента, по преданию, построенной на месте дома мученика, чьи мощи доставили братья.

Через несколько месяцев после этого, в середине 869 г. Мефодий был отправлен Адрианом II в качестве посланника-легата в Паннонское княжество Коцела, а по возвращении в Рим в конце того же года был рукоположен Папой в сан римского архиепископа Паннонии. Последние годы жизни ему пришлось вынести немало суровых испытаний, побывать в плену у франков, защищать славянское богослужение в своей епархии, развернуть обучение молодежи славянскому письму и бороться с враждебностью немецких священнослужителей. В 880 г. во главе посольства князя Великой Моравы Святополка он явился в Рим, где Папа Иоанн VIII подтвердил буллой разрешение богослужения на славянском языке. Многочисленным врагам архиепископа не удалось перечеркнуть его дело. Через пять лет земной путь Мефодия завершился, причем его последним великим делом стал славянский перевод почти всего текста Ветхого Завета, выполненный им с двумя лучшими учениками.

Главное в многочисленных заслугах братьев заключалось в том, что уже в Мораве они не только строили новые церкви, расширяя сферу влияния Православия, но, что особенно важно, дали славянам самый совершенный учебник правой веры — Славянское Евангелие, ввели уставное богослужение на славянском языке, распространяли славянскую письменность. Здесь ими была создана школа по подготовке священников из местного населения, умеющего читать и писать по-славянски.

Составленная для этого азбука получила название глаголица, от древнеславянского слова «глагол», то есть «слово». Ее алфавит отражал фенологию древнеславянского языка. Существует около трех десятков версий происхождения этой письменности. Пожалуй, ясно одно: часть букв глаголицы братья взяли из греческого алфавита, причем греческой скорописи своего времени, часть из семитских языков[101], а несколько знаков были, видимо, новыми. Впоследствии, в первой трети X в. ученики Константина создали еще одну, более простую, удобную, чем глаголичная, азбуку, теперь уже исключительно на основе греческого алфавита с добавлением немногих новых знаков. Ее назвали кириллицей, как считают, в честь Кирилла Преславского — болгарского проводника реформ алфавита. Интересно, что азбучный состав глаголицы и кириллицы, при разнице манеры написания букв, почти совпадает и обе системы письма использовались с рубежа IX–X столетий одновременно: глаголица больше бытовала у западных и южных славян, а кириллица — у южных и восточных. В дальнейшем, с XIV в. глаголица почти полностью вышла из употребления, погибла, а кирилличной азбукой мы пользуемся до сих пор. Она распространена в Болгарии, Сербии, Черногории, Беларуси, Украине, России и в некоторых других восточных странах.

Деятельность Кирилла и Мефодия, при всей неоднозначности оценок успешности их миссий, имеет огромное значение для всей славянской культуры. Моравская Церковь в итоге все же примкнула к Римской Церкви, но привезенная братьями в Мораву славянская азбука, письменность и переводы многих церковных книг быстро разошлись по всем славянским землям, на огромную территорию, которая по площади превышала остальную Европу.

Известный английских византинист, грек Кирилл Манго видел во введении славянского языка вместо греческого и латыни некую неудачу для славян, которые, не понуждаемые к изучению этих языков, оказались отодвинуты от огромного фонда оригинальной церковной и светской литературы. Ее переводы, действительно, медленно пополняли славянский мир, пользовавшийся своим языком. Но при этом надо учесть и обратную сторону случившегося. Создание многочисленных школ в раннеславянских государствах привело к усвоению письма не только религиозной и политической элитой общества, учеными интеллектуалами, как это случилось на Западе с его латынью, но и широкими массами народа. Кроме того, многие сотни слов из греческого языка перешли в дрвнеславянские языки, необыкновенно обогатив их. Поэтому Кирилл и Мефодий считаются «первоучителями», просветителями славян, принесшими им христианство и ставшими родоначальниками их литературы. В славянских странах братьев почитают равноапостольными святыми, то есть равными самим апостолам Иисуса Христа, несшим свет христианства самым разным славянским народам. Они боролись за равенство всех, без различия языков и степени развития культуры. Можно согласиться с крупнейшим отечественным византинистом Федором Ивановичем Успенским, отметившим по этому поводу: «В обстоятельствах жизни и деятельности Кирилла и Мефодия Византия имеет блистательное доказательство своей всемирной культурной миссии». Эту же мысль, хотя и на иной лад, высказал английский византинист Роберт Браунинг: «Уроженцы Фессалоники, Кирилл и Мефодий стали гражданами вселенной. Они постоянно меняли культурную карту Европы. Каждый ребенок, от Черногории до Камчатки, который может написать свое имя, является, в каком-то поколении, учеником этих двух братьев».

1. Сравните взгляды павликиан, иконоборцев и иконопочитателей. Что в них общее, а что различное?

2. Кто поддерживал павликиан? Почему?

3. Почему павликианское движение потерпело фиаско?

4. Как ромеи вели миссионерскую деятельность и чем она отличалась в разные столетия? Чем объяснить ее ослабление в VII–VIII вв.?

5. Как вы думаете, что побудило болгарского хана Бориса принять христианство от византийцев?

6. К чему привела интрига в отношении независимости Болгарской Церкви и можно ли считать случившееся между Папой и Патриархом церковным расколом?

7. Навязывали ли ромейские цари христианство другим народам силой?

8. Почему византийцы были заинтересованы в распространении Православия и что активизировало их миссионерскую инициативу с середины IX в.?

9. Какие политические обстоятельства могли вынудить ромейские власти отправить в 860 г. миссию в Хазарию?

10. Перечислите основные цели путешествий Константина и Мефодия в иные края и страны?

11. В чем состоит особое значение Ромейского царства в истории ранних славян?

12. В чем вы видите особенности византийского миссионерства? Чем и почему оно отличалось от западного?

Из «Истории павликианства» Петра Сицилийца (конец IX в.).

Я хочу написать вам о так называемой ереси манихеев и павликиан […]. Во-первых, согласно их воззрениям, признается два начала — бог зла и бог добра. Один является создателем этого мира и властителем его; другой — будущего мира.

Во-вторых, они вечную Деву [Марию] исключают из числа почитаемых добрыми людьми […].

В-четвертых, образ, воздействие и сила чтимого и животворящего Креста ими не признается, и они подвергают его всяческим поруганиям.

В-пятых, они не признают книги Ветхого Завета, называя пророков безумцами и обманщиками […].

В-шестых, ими отвергаются священнослужители Церкви.

Продолжатель Феофана (середина X в.) о расправе над павликианами.

Феодора[102], имея подобные достижения на Западе, возымела сильное желание привести к правой вере на Востоке павликиан, либо искоренить их и удалить из числа живых. Это принесло много бед нашей стране. Ибо она послала некоторых из магистров (Аргира, Дуку и Судалу — так именовались ее посланники); они одних распяли на дереве, других поразили мечом, третьих бросили в морскую пучину. Так погибло до ста тысяч человек, как исчисляется. Их состояние было привезено и передано в царскую казну. Был у Анатолийского стратига (это был Феодосий Мелиссин) некий муж, числящийся на службе, по имени Карвеас, исполнявший должность протомандатора, чванившийся и гордившийся верой этих самых павликиан. Когда он услышал, что его отец был распят на дереве, руководимый несчастием и своею предусмотрительностью, он бежал вместе с другими пятью тысячами своих сообщников по ереси к тогдашнему эмиру Мелитины.

Из «Жития Мефодия» (конец IX в.).

V. Случилось же в те дни, что Ростислав, князь славянский, со Святополком[103] послали из Моравы к цесарю Михаилу[104], говоря так: «Мы божьею милостью здоровы, и пришли к нам учителя многие от италийцев, и от греков, и от немцев, и учат нас по-разному, а мы, славяне, люди простые, и нет у нас [никого], кто бы наставил нас истине и дал нам знание. Так, добрый владыка, пошли такого мужа, который нас наставит великой правде». Тогда цесарь Михаил сказал философу Константину: «Слышишь ли, Философ, эту речь? Никто другой сделать этого не сможет, кроме тебя. Вот даю тебе дары многие и иди, взяв [с собой] брата своего игумена Мефодия. Вы ведь солуняне[105], а солуняне все чисто говорят по-славянски» […]. И когда минуло три года, возвратились (братья) из Моравы, учеников научив.

XV. […] Раньше же [еще], посадив из учеников своих двух попов скорописцев, перевел [Мефодий] быстро и полностью все книги [библейские], кроме Маккавеев, с греческого языка на славянский, за шесть месяцев […]. Окончив же достойную хвалу и славу воздал Богу, который дал ему такую благодать и удачу […]. Ведь только Псалтирь и Евангелие с Апостолом и избранными службами церковными перевел сначала с Философом. Тогда же и номоканон[106], что значит правило закона, и книги Отцов[107] перевел.

Из «Жития Константина Философа» (не позже 882 г.).

И так 40 месяцев провел [Константин] в Моравии и пошел рукоположить учеников своих. Принял же его на пути Коцел, князь паннонийский[108], и очень возлюбил славянские буквы, и научился им, и великую ему честь оказал, и проводил его дальше. И не взял ни у Ростислава, ни у Коцела ни золота, ни серебра, ни чего иного […], кроме пищи. Только выпросил у обоих пленных девятьсот и отпустил их [на свободу].

XVI. Когда же был он в Венеции, собрались против него латинские епископы, и попы, и черноризцы, как вороны на сокола, и воздвигли триязычную ересь, говоря: «Скажи нам, как ты теперь создал для славян письмена и учишь им, а их не обрел раньше никто другой […]. Мы же знаем лишь три языка, на котором подобает Бога с помощью (особых) письмен славить: еврейский, греческий и латинский». Отвечал же им Философ: «Не идет ли дождь от Бога равно на всех, не сияет ли для всех солнце, не равно ли все мы вдыхаем воздух? Как же вы не стыдитесь лишь три языка признавать, а прочим всем народам и племенам велите быть слепыми и глухими? Скажите мне, зачем делаете Бога немощным, как если бы не мог дать [народам своего письма] или завистливым, если бы не хотел дать?».

«Азбучная молитва» Константина Философа.

Аз словом сим взываю к Богу:

Боже, всего сущего Создатель,

Видимого и невидимого!

Господня Духа живого ниспошли мне,

Дабы вложил Он в сердце мое Слово.

Есть оно благо для всех нас,

Живущих по заповедям Твоим.

Закона Твоего, как света, взыскую,

Ибо он — светоч жизни тех,

Кто алчет евангельского Слова, моля о ниспослании даров Твоих.

Летит ибо ныне и славянское племя, целиком обратясь к Крещению, желая называться людьми Твоими,

Милости Твоей испрашивают горячо.

Но мне даруй еще и красноречие,

Отец, Сын и Святой Дух,

Просящему о помощи Твоей!

Руки свои к небу воздеваю,

Силы и мудрости хочу набраться от Тебя.

Ты ведь даешь силу достойным,

Убогих же всех исцеляешь.

Фараонову злобу уничтожь во мне,

Херувивовомыми разумом и силой одарив. О честная Пресвятая Троице! Преврати печаль мою в радость,

Целомудренно чтобы смог я описать

Чудеса Твои, сверх всякой меры дивные.

Шестикрылую мощь восприму я, шествуя вслед за Учителями, слову их и делу следуя, ясным сделаю евангельское Слово,

Щедрую хвалу воздам Божественной Троице.

Это Ей, что питает любой возраст,

Юных и старых, своим разумом,

Язык еще один воздает вечную хвалу — Отцу, Сыну и Святому Духу — тем, кому принадлежит почет и слава, власть над всеми живыми и неживыми во все века. Во веки веков. Аминь.

1. Почему Петр Сицилийский ставил знак равенства между ересью павликиан и манихеев? Как вы думаете, почему павликиане не признавали Богородицу, символ креста, книги Ветхого Завета и институт священнослужителей?

2. Что заставило павликиан взяться за оружие? К какому времени относится свидетельство Продолжателя Феофана?

3. Почему, если верить агиографу, византийские власти с такой готовностью ответили на призыв князя Ростислава прислать наставников в вере?

4. Как вы полагаете, исходя из текста Жития, почему, когда речь зашла о посылке учителей к славянам, выбор василевса пал именно на Константина и Мефодия?

5. Какую плату за науку, согласно данным агиографа, потребовал у славянских правителей Константин Философ? Почему?

6. Как вы считаете, почему латинское духовенство столь упорно настаивало на триязычии богослужения и не хотело признавать его на славянском языке?

7. Чему должна была служить «Азбучная молитва» и действительно ли ее автором мог быть Константин Философ?