Ромейское царство

1204 г. стал роковым для государства ромеев. Под ударами мечей «воинства Христова», рыцарей Четвертого Крестового похода, презиравших «греков» и «прикрывших алчность крестом», пал богатейший город, которому завидовал весь мир, — пал гордый и величественный, священный Константинополь, а вместе с ним был разрушен вынашиваемый столетиями романтичный миф о непобедимости вечной Богоспасаемой Империи. Ее крушение было вызвано политической слабостью, а с другой стороны — огромным богатством, неотразимо притягивавшем чужеземных грабителей.

За разделом награбленной добычи последовал раздел Империи. После падения столицы Ромейское царство, потеряв свой мистический престиж, навсегда исчезло как государство мирового масштаба, а на некоторое время — и как страна. На ее территории образовалась Латинская империя, которую основали крестоносцы-латины, а также три крупных самостоятельных греческих государства и множество мелких, подчас эфемерных полузависимых феодальных владений. Из них наиболее жизнеспособной, успешной окажется Никейская империя в Малой Азии (Карта 6).

В 1261 г. никейский император Михаил Палеолог сумеет вернуть Константинополь. После латинского владычества Ромейское царство вновь восстанет, но уже в другом качестве, утратив значительную часть своих владений, став региональной греческой страной и на деле представляя собой тень некогда могущественной мировой державы. Лишь крылья былой славы еще будут шелестеть над ней…

§ 18. На обломках крушения

После разгрома Константинополя западными войсками единое еще несколько лет назад ромейское государство превратилось в «лоскутное одеяло» — ряд самостоятельных владений из государств-преемников Византии. По образному выражению историка Никифора Григоры (ок. 1293–1361 гг.), «держава ромеев, подобно грузовому судну, гонимому злыми ветрами и волнами, распалась на множество частей, и каждый, разделив ее как кому досталось, унаследовал свою часть».

Прежде всего плодами наступившей анархии воспользовались враги ромеев. Крестоносцы образовали на ромейской территории Латинскую империю с центром в Константинополе, независимое Фессалоникское королевство, по сути дела, город-государство в Македонии, Афино-Фиванское герцогство в Греции и Ахейское княжество в провинции Морея на полуострове Пелопоннес. Венеция заняла важнейшие, наиболее выгодные для торговли гавани и острова, где стала активно возводить свои крепости и укрепления, организовывать городские общины-коммуны.

В целом, латины создали на византийских оккупированных землях автономные колонии с феодальной системой хозяйствования. Но им не удалось сломить ромеев и захватить все их земли. Византийцы, особенно те из них, которые были близки к императорской крови, тоже попытались создать независимые княжества, среди которых в скором времени выделились три региональные греческие державы: Никейская империя в северо-западной части Малой Азии, царство Эпир на Балканах и Трапезундская империя на юго-восточном побережье Черного моря. Именно их действия определяли дальнейшие события в византийских землях. Будто очнувшись от тяжелого сна, ромеи наконец вспомнили о своем попранном достоинстве и организовали всенародное сопротивление. Роль лидера при этом заняла Никея. Все более популярными среди греков становились безжалостные милитаристские и протонационалистические идеи. Чужая земля отторгала захватчиков. Несмотря на неблагоприятные политические события, в некоторых регионах, оставшихся в руках византийцев, наблюдалось развитие, процветание, росло число сел, распахивались новые земли. Политический крах прежнего византийского государства не означал автоматического ухудшения благосостояния всех византийцев. Ромеев увлекла идея экспансии, которой они будут оставаться верны вплоть до начала XIV в.

Крестоносцы, забывшие свои набожные замыслы, на руинах Византии воздвигли по западному образцу свою державу, которую они сами по укоренившейся традиции называли Романией, а историки именуют Латинской империей.

На престол вновь образовавшегося государства феодального типа вожди латинов в мае 1204 г. избрали молодого, набожного и сговорчивого, а потому удобного для них графа Эно и Фландрии, Балдуина I, который стал первым императором латинской Константинопольской империи — Латинской Романии. Он, как и договаривались крестоносцы, получил четверть всей территории былого Ромейского царства включая большую часть Константинополя, а из прочих трех четвертей половина отходила главным победителям — венецианцам, получившим наибольшие выгоды, другая же половина распределялась между западными рыцарями в качестве императорского лена.

Рыцарь Балдуин I считал себя преемником Юстиниана I и Комнинов. По их примеру он носил пурпурные сапожки и плащ, расшитый царскими орлами. Даже свои грамоты новый властелин подписывал красными чернилами и скреплял указы печатью, где на одной стороне было начертано по-гречески: «Балдуин, деспот», а с другой — по-латыни: «Балдуин, христианнейший император милостью Божьей, правитель римский, вечный август». Такие изображения и подписи должны были показать всем претендентам на византийское наследие, что именно латинский император является единственным законным наследником предшествующих василевсов ромеев.

Своим приближенным Балдуин I жаловал византийские титулы. Виднейший крестоносец — Конон Бетюнский стал протовестиарием, а смелый, хотя и почти слепой, дож Венеции, дьявольски хитрый 97-летний Энрико Дандоло (1108–1205 гг.), один из самых главных, предприимчивых организаторов захвата Константинополя, получил титул деспота. Если верить рассказу новгородца, написавшего в начале XIII в. «Повесть о взятии Царьграда крестоносцами», в 1171 г. его, посла Венеции, по приказу василевс Мануила Комнина, приказавшего арестовать венецианцев и конфисковать их товары, подвергли изощренному ослеплению стеклом (по другой легенде, это было вогнутое зеркало, фокусировавшее солнечные лучи), так что глаза у него остались, но он не мог ничего разглядеть на расстоянии вытянутой руки. По словам Никиты Хониата, этот «…муж, лишенный зрения и дряхлый годами, но самый большой ненавистник и завистник ромеев, называвший себя умнейшим из умных, не хотел умирать раньше, чем отомстит ромеям за обиды» В его лице византийцы нашли себе самого непримиримого и самого жадного врага, который сумел за их счет добиться особенно значительных выгод для Республики Св. Марка.

Но латинские правители мало чем напоминали могущественных василевсов ромеев, твердой рукой управлявших процветавшей мировой державой. Латинская Романия с ее сложной ленной системой так и не стала единым государством. Хотя герцог Афино-Фиванский, князь Ахейи (Ахайи), графы Кефалонии и правители острова Эвбея (Негропонта) вели западную по своему образу жизнь и на словах признавали вассальную власть константинопольского императора-сюзерена (верховного сеньора) либо короля Фесалоники или Венеции, на деле они являлись самостоятельными правителями, соперниками.

Да и сам император Латинской Романии, коронованный без участия Папы, посчитавший не нужным просить у апостолика утверждения своих прав, быстро превратился в довольно жалкую фигуру с почти всегда пустой казной. Он считался лишь первым среди знатных вождей крестоносцев, то есть одним из пэров (от лат. pares — «равный»). Его полномочия существенно ограничивал Совет двенадцати, в который, согласно договору, входили шесть франков и шесть венецианцев. Совет принимал все важнейшие решения, в том числе и по вопросам войны и мира. По сути, латинский император был главой исполнительной власти, обязанный выполнять все постановления Совета.

Львиная же доля Романии отошла Венеции. Теперь ее герцоги-дожи пышно именовали себя «Властителями Четверти и еще Половины (от четверти) Ромейской империи», причем рассматривали эти громадные территории как свои собственные, а не константинопольского императора, которому они, в отличие от франкских феодалов, даже формально не приносили вассальную присягу. Непрерывная цепь венецианских колоний и портов растянулась от венецианской лагуны через Адриатику, Средиземное море до Черного моря. Предприимчивой Республике Св. Марка достались земли в глубине Фракии, около Адрианополя, и на побережье Пропонтиды, а также Пелопоннес и многие острова Ионического и Эгейского морей, среди которых были такие жемчужины Византии как Крит, Эвбея и Корфу, — короче, лучшие ромейские гавани и важнейшие стратегические пункты, составившие настоящую колониальную империю, по своему богатству и возможностям превосходившую Латинскую империю, номинальную наследницу Империи ромеев. Даже 3/8 части Константинополя вместе с самым престижным районом храма Св. Софии, а также главными причалами и пристанями оказались в руках пронырливых италийцев. Патриарший престол, как и рассчитывали, занял тоже самостоятельно, без участия Папы избранный венецианец — Томазо Моросини. Италийцы были монополистами в торговле, «денежным мешком» Латинской Романии. Вечно нуждавшиеся в средствах латинские императоры занимали огромные суммы у богатых банкиров Республики Св. Марка, порой под залог собственных наследников престола.

На территории бывшего Ромейского царства крестоносцы принялись устанавливать собственные порядки и обычаи. Общей тенденцией стало укрепление и завершение процессов феодализации, укрепление частно-правовых форм эксплуатации греческого крестьянского населения. Здесь сложилась типичная вассально-сеньориальная система с характерным для средневековой Франции классическим принципом феодального права «вассал моего вассала — не мой вассал». Происходила аграризация многих греческих центров и подъем других, находившихся преимущественно во владениях Венеции и Генуи. На византийских землях, как тогда говорили, возникла «Новая Франция», причем с традициями, обращенными в прошлое, а не в будущее. Романия покрылась многочисленными замками западных рыцарей. Вместе с обычаями своей родины крестоносцы принесли феодализм, феодальные раздоры, узаконенные сеньориальным правом частные войны-файды, нескончаемые междоусобицы.

К греческому населению заносчивые латины относились презрительно, считая его отпавшими от истинной Церкви и предателями христианства. О том, что о них думают также, им первое время не приходило в голову. Они нередко подвергали местных жителей грабежам, вымогательствам, непокорных жестоко наказывали. Как печально констатировал Никита Хониат, «…трудно было угодить латину, человеку по речи чужому для эллинов, с характером корыстолюбивым, очами нескромными, чревом ненасытным, душою раздражительную и суровою, рукою, хватающеюся за меч при всяком случае». Не считались императоры Латинской Романии и с византийской аристократией. Ее всячески унижали и оттесняли на задний план. Отсюда социальная борьба греческого населения, восстания на Крите, Кипре, в Аттике против завоевателей.

Впрочем, более терпимо относились к грекам в Ахейском княжестве на Пелопоннесе, который греки из-за его формы весьма поэтично именовали Морея — Лист Шелковицы: полуостров славился производством шелка, и его форма напоминала им лист лист тутового дерева — пищу шелковичных червей. Неплохо чувствовали себя греки и в Фессалоникском королевстве, основанном предводителем крестоносцев, прославленным Бонифацием Монферратским на территории Македонии и Фессалии. К слову, последний женился на вдове василевса Исаака Ангела, молодой прелестной Маргарите, видимо, для укрепления своих имперских перспектив, но пережил серьезную размолвку с императором Балдуином Фландрским, не жаловавшим конкурента. Правители этих областей не гнушались родниться с местными знатными семьями, гарантировали им дальнейшее владение их имениями-прониями, привлекали аристократов к себе на службу. В результате смешанных браков появилось целое поколение полуфранков-полугреков, которое называли гасмулами. Образовалась двуязычная интеллигенция, которая содействовала знакомству западной Европы с прекрасным миром греческой цивилизации. К примеру, Коринфский архиепископ Гийом Мэрбеке перевел с греческого на латинский язык многие произведения Аристотеля, Архимеда, Гиппократа, Галена, Птоломея и Прокла.

Несколько успокоившись после устроенной крестоносцами чудовищной насмешки над греками, Папа Иннокентий III все же одобрил взятие ромейской столицы и написал императору Балдуину о том, как ему «…приятно, что Константинополь вернулся к повиновению своей Матери, Святой Римской Церкви». Уже в 1205 г. он призвал к привозу латинских богослужебных книг на Восток с целью введения там западного обряда. Все важнейшие посты в Православной Церкви заняли, разумеется, латинские священники. Даже была предпринята попытка основать в Константинополе католический университет. Центром распространения католицизма должен был стать построенный в самом Константинополе монастырь, недаром названный во имя Св. Доминика — основателя инквизиции, особенно непримиримого борца с ересями.

Тем не менее, греки прочно держались своей веры, хранили обряды, обычаи предков. Они наотрез отказывались переходить в католичество, платить обязательную для латинского Запада церковную десятину. Православное духовенство отвергало целибат (обет безбрачия) и требовало создать, наряду с латинским, греческое патриаршество в Константинополе. Нередко православные священники слагали с себя сан, не желая проводить богослужение по католическому обряду. Непослушных бросали в тюрьмы, пытали, а иногда даже казнили. Латины разгоняли православные монастыри, закрывали и опечатывали церкви, прихожане которых не желали принимать католичество. Ромеи, не имея возможности покинуть покоренную «варварами» страну, все же не признавали их засилия, находя свое утешение в вестях об успехах правителей греческих государств. А успехи последовали очень скоро.

Не прошло и года владычества крестоносцев в Византии, как во Фракии и южной Македонии весной 1205 г. вспыхнуло восстание. Здешние землевладельцы, несмотря на хранимые мрачные воспоминания в отношении болгарского царя Калояна, даже решились предложить императорский венец своему бывшему могущественному врагу, если тот изгонит латинов из Константинополя. Царь тоже стремился избавиться от крестоносцев и с его помощью греки начали изгонять, более того, беспощадно истреблять завоевателей, их гарнизоны во фракийских городах.

После Пасхи, 14 апреля 1205 г. у захваченного венецианцами, хорошо укрепленного Адрианополя, расположенного на невысоких холмах, у точки пересечения дорог, произошла достопамятная жестокая схватка объединенных сил болгар и греков с латинами. Возглавивший войско самонадеянный Балдуин I в ходе битвы попал в плен к болгарам, где со временем и скончался. Множество знаменитых, отборных, «знамённых» рыцарей сложили головы в этой кровопролитной схватке. Отважно сражавшийся, старый дож Энрико Дандоло привел остатки войск назад в Константинополь и вскоре тоже умер. Его похоронили в стене храма Св. Софии, где до сих пор на верхней галерее можно видеть беломраморную надгробную плиту этого человека, приложившего все силы для гибели Византии (костей под ней нет — через 56 лет их сразу же выбросили на свалку после отвоевания Города у латинов). Правитель Фессалоники, бывший предводитель крестоносной армии, амбициозный Бонифаций Монферратский погиб в битве с болгарами в 1207 г. И хотя неистовый Калоян, губитель и спаситель ромеев, тоже пал в этом году при осаде Фессалиники, новорожденной Латинской империи был нанесен ряд смертельных ударов, от которых она сразу резко ослабла и не смогла оправиться до конца своего существования.

К 1225 г. территория Латинской Романии, где один бесталанный император сменялся другим, еще более непутевым, по сути была сведена к Константинополю и совсем небольшой области Малой Азии на восточном берегу Мраморного моря. Латинам приходилось бороться не только с ненавидевшим их покоренным населением, чей язык и менталитет им был чужд, но и с греческими правителями горного Эпира, блистательной Никеи, с могущественным Вторым Болгарским царством, рвавшимся через Балканы — от Адриатики к Черному морю. Эта борьба порой выливалась в чудеса героизма со стороны греков, как это было с знаменитым местным разбойником-хосарием Львом Жгуром, который четыре года сражался с врагами до тех пор пока, отчаянно отбиваясь от них, прыгнул вместе с лошадью с вершины акрополя Коринфа и разбился насмерть.

Несмотря на то, что экономика латинского Константинополя после частичной перестройки в 40-50-е гг. XIII в. даже росла под латинским владычеством, слабые и все более бедствовавшие императоры обескровленной, отрезанной от прочих франкских княжеств Латинской Романии держались главным образом не за счет этого, а за счет унизительного попрошайничества у европейских государей, распродажи любого имущества (вплоть до свинцового покрытия крыш ветшавшего императорского дворца), займов денег у Венеции (когда пришлось отдать в качестве залога даже такое высокочтимое достояние как Терновый Венец самого Иисуса Христа) и поддержки Римских пап, которые от случая к случаю одаривали золотом, отправляли из западной Европы в Константинополь отряды рыцарей и пилигримов. Спасали Латинскую империю и раздоры между ее врагами, самыми мощными из которых стали греческие императоры Никеи.

В северо-западной части Малой Азии зятю Алексея III Ангела, деспоту Феодору I Ласкарису (1204–1222 гг.), удалось создать прочное, процветающее, успешное греческое государство — близкую к бывшей столице Никейскую империю. Эта новая государственная структура стала достойной наследницей павшей Византии и, по сути дела, спасла византийский мир от окончательной гибели, помогла воскресить его. По словам главы никейской правительственной администрации и литератора Григория Акрополита (ок. 1217–1282 гг.), именно этот государь «…положил начало восстановлению Ромейского царства, за что обязаны ему ромеи великой благодарностью».

Феодор Ласкарис происходил из знатной семьи и был женат на Анне, любимой дочери злополучного императора Алексея III Ангела. Небольшого роста, смуглый, немного разноглазый, с острой небольшой бородкой, этот живчик обладал всепобеждающей настойчивостью, неиссякаемой энергией и был чрезвычайно щедр на дары. Георгий Акрополит в своей «Хронике» особо отметил это его качество, наряду со склонностью к гневу и любовным похождениям. Нельзя ему было отказать в отваге и находчивости. Однажды Никейскому императору пришлось принимать участие в личном поединке с иконийским султаном Кей-Хюсревом, к слову, приемным сыном экс-василевса Алексея III, который строил свои коварные планы в отношении захвата власти в Никеи. Стычка произошла во время ожесточенного сражения у Антиохии на Меандре в 1210 /1211 г., когда погибла вся небольшая франкская дружина, лучшая часть царского войска, буквально сметенная массой турок. К Феодору подскакал султан и могучим ударом палицы сбил его на землю. Но, не растерявшись, ловкий Ласкарис подсек мечом ноги коня Кей-Хюсрева и одним махом отрубил голову упавшему врагу, что и решило исход битвы: растерявшиеся сельчуки бежали с поля брани, а изворотливый интриган, тесть Феодора, которого они хотели усадить на трон Никеи, был пленен, ослеплен и окончил свои дни в никейском монастыре.

Невероятно трудными оказались для Феодора Ласкариса первые шаги. Бежав из поверженного Константинополя, знатный деспот натолкнулся на недоверие местного населения Малой Азии, которое в основном было греческим. Поначалу его даже отказывались впустить в надежно укрепленную мощными стенами Никею. Но Ласкарис не сдался. С группой своих сподвижников, вооруженной челядью и домочадцами, он, опираясь на признавший его вифинский город Прусу (Брусу), шаг за шагом начал подчинять соседние земли, стал правителем Смирны и Никеи, которую сделал официальной столицей нового государства. В 1206 г. он был провозглашен императором Никеи. Двумя годами позже здесь был учрежден Патриархат и перед Пасхой Патриарх Никеи наконец смог короновать Феодора как во Христе Боге благоверного императора и правителя ромеев, вечного августа.

Много раз приходилось Ласкарису сражаться, побеждать и терпеть поражение от латинов. Но в этой борьбе росли и крепли его авторитет и влияние как защитника восточных владений Ромейской державы от западных пришельцев — «проклятой рати», которая захватывала все как гангрена и которую, вступив на трон, император поклялся истребить. К 1214 г. ему удалось справится с нападением прорвавшегося до района Пергама и Смирны латинского императора Генриха Фландрского, воинственного брата и наследника Балдуина I. Тогда же произошел раздел владений Никеи и латинов в Малой Азии. Вскоре Феодор получил еще большую поддержку греков и к 1221 г. заметно упрочил свое господство. Путем войн и политических интриг ему удалось осилить других магнатов Малой Азии и превратить здешнюю страну в небольшое, но стабильное греческое государство.

Огромное значение имело то, что Феодор I добился восстановления греческого патриархата в Никее. Кроме того, он был не просто коронован, но миропомазан на царство избранным перед этим Никейским Патриархом, ученым Михаилом Авторианом. Прежде этого не было. Случившееся произошло под влиянием западного церемониала и отныне стало традицией. Никейский Патриарх смог вернуть моральный и политический авторитет. Он рассматривался ромеями как законный преемник константинопольского и глава всего Православия. В условиях враждебности и страха, вызванных попытками Запада подчинить Византийскую Церковь, народ надеялся больше на помощь Бога, а значит, Церкви, чем государства. То, что институт патриаршества был перенесен именно в Никею и она оказалась духовным центром, несомненно, придавало ей политический вес, а сану ее императора — общевизантийское значение. Из высших соображений на монетах никейские императоры-василевсы стали изображаться рядом с Богоматерью, святыми, Христом, сидящим на троне, что указывало на идею происхождения власти этих императоров от Бога. Идею их преемственности с Константинополем подчеркивало изображение Св. Константина, основателя Константинополя. Не менее знаменательным стало употребление на никейских монетах сокращения из четырех букв, которые расшифровывались как «порфирогенит», хотя ни один из никейских василевсов не был рожден в Константинополе в специальном порфирном зале. Все это указывает на складывание официальной идеологии Никейской империи, оправдывающей претензии на господство.

Набиравшее силу государство обладало богатыми и плодородными землями. Здесь находились цветущие города — Никея, Пруса (Бруса), Смирна, Нимфей (Нимфаион), Филадельфия. Постепенно росло число деревень, где жило немало свободных крестьян, которые, как встарь, поставляли воинские контингенты в императорское войско. Прибрежные же области славились искусными моряками.

Никейская империя рассматривалась греками как Империя ромеев в изгнании, наследница Византии, только на время утратившая свою древнюю столицу — Константинополь и западные провинции. Она стала центром греческого патриотизма, более того, протонационализма. Со всех византийских земель сюда стекались недовольные латинским владычеством. Среди них можно было встретить вельмож, утративших свое влияние и богатства, оставшихся не у дел чиновников, бывших динатов без земель, не смирившихся с католичеством православных священников, ученых, художников. Бежали от грабежей и притеснений рыцарей и простые ромеи, ремесленники и крестьяне. Только здесь греки ощутили себя «дома», почувствовали, что все они — нечто единое, целое, народ.

На восточных границах Никейской империи располагалась прекрасная система пограничной обороны, заложенная уже при Комнинах. Здесь Феодор Ласкарис совершил лишь один недальновидный шаг, который будет потом дорого стоить восстановленному Ромейскому царству. Пытаясь избежать соперничества с Трапезундскими императорами — Великими Комнинами, он в 1214 г. отдал сельчукам важный портовый город Синоп, в результате чего они сильно укрепились в Анатолии и получили постоянный доступ к Черному морю. После захвата сельчуками Атталии на Средиземном море, их торговая деятельность стала еще более процветать. Но как бы то ни было, опрокинуть оборону рубежей молодого государства им не удалось. Большая заслуга в том принадлежала именно Феодору I, его умению организовать защиту и идти на любые меры, чтобы стабилизировать границы.

Жизненно важная оборона, которой византийцы прежде столь неосмотрительно пренебрегли в пользу наступательных действий, состояла на границах государства из трех родов войск. Основную роль играли акриты — пограничные военные поселенцы. Акриты знали толк и в земледелии, а в случае нападения врагов с луком и мечом в руках могли постоять за себя. Пример такого типичного полусказочного героя являет знаменитый эпос о Дигенисе, храбром, независимом воине. Как и у многих акритов, в нем смешалась кровь разных народов: его мать была христианкой, а отец — мусульманином и вождем. Подобные пограничники обладали большим опытом ведения партизанской войны. Их земли и пастбища освобождались от налогов, государство платило им жалованье. Акриты обычно несли службу по месту своего проживания. Так что защита границы означала для них охрану собственных владений, домов, семей. Нередко акриты и сами отправлялись в набеги, пограбить турецкие земли.

Кроме того, в приграничных областях были разбросаны крепости, гарнизонную службу в которых несли наемники из греков и иноземцев (франков, армян, славян, тюрок). Немалую роль играла «скификон» — легкая конница, главным образом, из метких лучников-сельчуков.

Наконец, к обороне привлекали и стратиотов — конных и пеших воинов из местных свободных крестьян — «эллиникон», организованных во вновь возрожденной системе фем. В отличие от акритов они принимали участие и в далеких военных походах. Заимствуя достижения Запада, византийских тяжелых кавалеристов — «латиникон» или «италикон» снабдили взамен круглых продолговатыми щитами и еще более длинными, чем прежде копьями, а наряду с лучниками появился корпус арбалетчиков, чьи короткие тяжелые стрелы, похожие на заостренные металлические болты, за триста шагов пробивали самые крепкие стальные панцири.

Феодор I в короткий срок собрал в северо-западной части Малой Азии значительный фонд земель, которые и составили основу его могущества. Не имея денег, император только пронией мог наградить своих сторонников за верную службу и поддержку. Однако выдавалась она только на срок жизни, с условием несения службы государю. Создавая бронированное войско каваллариев, василевс уменьшил число иноземцев-наемников, достигавшее трети армии, за счет вотчинников-прониаров и тем повысил боевой дух армии. Воины Ласкариса погибали, но не сдавались, проявляя редкостное мужество, — качество, которым ромеи не блистали еще несколько лет назад.

Как и при Комнинах, широко практиковалась опора на родственный императору узкий клан, в руках которого оказались важнейшие посты государства. Допуск в ряды родственников монарха был знаком особого благоволения и давался только самым преданным. В то время окрепли и выросли новые аристократические фамилии: Синадины, Тарханиоты, Макрины, Стасины. Но собственно правительство фактически сократилось до пределов царского дома и его секретариата. Это станет нормой византийского имперского управления на оставшиеся столетия.

В целом, административный строй, чиновничий аппарат, придворный штат были выстроены по старым византийским принципам. Никейский двор с его сложной иерархией чинов и должностей напоминал константинопольский, хотя штат его стал меньше и более деятельным. Правительство возглавлял великий логофет, военное ведомство — великий стратопедарх, которые в случае необходимости могли замещать самого василевса. Гвардейскими схолами и тяжеловооруженной квалерией командовал великий конставл, в самом названии которого сквозит явное подражание западному «коннетабль» — «конюший». Хотя многие земли крупной знати перешли в государственный домен, столичная никейская аристократия добилась сохранения своих привилегий и владений.

Однако принципы управления несколько изменились. Некоторые византийские обычаи в Никее утратили свою силу: ни один наследник престола не был объявлен соправителем и коронован при жизни своего предшественника. Появились и новые традиции: восточный обычай принесения сановной, военной знатью и духовенством торжественной обязательной присяги на верность императору. Так сложилась местная служилая элита.

Преемником Феодора I, согласно его умному решению, стал зять, набожный, болезненный, с возрастом все более страдавший эпилепсией, но безусловно талантливый Иоанн III Дука Ватац (1222–1254 гг.) — величайший государственный деятель никейского периода. При нем возрожденная ромейская армия стала столь мощной, что в 1235–1236 гг. он решился даже на осаду Константинополя, но не смог его взять из-за измены союзников-болгар. Тем не менее, императору не только удалось расширить пределы маленькой Никейской империи более чем на половину Балканского полуострова, но и рядом обдуманных мер превратить ее в могущественную, развитую державу. Своей активной деятельностью, близостью к подданным, разумным управлением государственным имуществом, постоянным контролем над должностными лицами он способствовал процветанию народа, который его искренне любил.

Иоанн III Ватац пошел по пути разукрупнения огромных служилых владений, насаждая поместья «средней» величины. Для увеличения поступлений в казну он начал создавать императорские поместья, которые превратил в чрезвычайно доходные предприятия. В короткий срок Иоанн III, будучи рачительным хозяином, добился процветания своих имений, которые стали образцом для подданных. Амбары ломились от зерна, загоны не вмещали стада крупного рогатого скота, свиней, овец, верблюдов.

Если в IX в. участие василевса или членов его семьи в коммерческих сделках считалось унизительным, теперь предпринимательство стало нормой и позволяло увеличивать царские, а значит, государственные доходы. Императору принадлежали огромные табуны лошадей и бесчисленные стада домашней птицы. Рассказывают, что только от продажи куриных яиц Иоанн III выручил столько денег, что смог купить своей супруге золотой венец, украшенный россыпью драгоценных камней. В назидание подданным и в шутку Ватац называл его «яичной короной».

Покровительствовал император городам и отечественной торговле. Иностранные купцы наконец были обложены пошлинами. Наблюдая, как разбогатевшие жители Никейской империи все больше одеваются в роскошные иноземные одежды и, скорбя о том, что деньги уплывают за границу, Ватац издал постановление, в котором повелевал подданным облачаться только в одежду, изготовленную греческими мастерами, то есть запретил импорт. Девизом стала «самообеспеченность» — главная опора на то, «что родит ромейская земля и производят руки ромеев». Однажды, увидев своего сына Феодора на охоте в дорогой италийской золототканной одежде, разгневанный император сделал ему строгий выговор, объяснив, что, если уж носить подобные одежды, то с пользой для государства, например, во время приема иностранных послов, чтобы поразить их богатством ромеев, но никак не иначе. Он не забывал повторять, что положение государства все еще остается критическим и требовал от подданных, чтобы они самоотверженно трудились и довольствовались самым необходимым.

Плоды благоприятных условий, в немалой степени объяснявшихся мудрой политикой, сказались весьма скоро. В короткое время Никейская империя достигла небывалого процветания, какого уже давно не помнило Ромейское царство. Обогащению казны способствовало и то, что в соседних турецких землях из-за продолжительных беспорядков царил голод. Золото, драгоценности, ткани сельчуки меняли на продукты питания. Гонимые угрозой со стороны длинноволосых, поклоняющихся небу, диких кочевников — монголов, чьи конные армии с потрясшим пол мира боевым кличем «ура!» стали стремительно продвигаться из степей Азии и в 1242 г. ворвались в Анатолию, они не прочь были переселяться в греческие земли, под защиту рачительного Иоанна III, увеличивая тем самым число его подданных. Весьма своевременная победа монголов над сельчуками и болгарами вообще привела к тому, что на восточной границе с 1243 г. наступил прочный мир. Свирепые, безжалостные захватчики на фарси — персидском языке назывались татарами, и именно от персов жители Европы впервые услышали упоминание об этом зловещем народе, не знавшем пощады, чье имя было так созвучно слову Тартар — Преисподняя. Но, обрушившись на мусульманский мир с ужасающей яростью, эти степные хищники, монголы или татары, неожиданно удалились, будто провалившись в Преисподнюю, не тронув никейские земли. Несколько десятилетий азиатские провинции пользовались плодами наступившего спокойствия. Император теперь мог не тревожиться за их судьбу.

В царствование Иоанна Ватаца, Никея, несмотря на тяжкие времена, частые войны, превратилась в один из главных центров византийской культуры и образованности. Это проявилось в том, что в городах создавались библиотеки, собирались и переписывались книги древних авторов. При императорском дворе была основана высшая философская школа, в которой обучались сыновья аристократов. Отныне Никея сравнивалась с древними Афинами, а Никейская империя — с античной Элладой.

И все же первой заботой этого выдающегося правителя, как и его покойного тестя, оставалось укрепление военной мощи государства. С помощью средств от посильных налоговых сборов он еще более умножил наемные отряды «латиникон», «скификон», ополченцев-«эллиникон», в воздвигнутых многочисленных военных крепостях на случай осады создал обильные запасы продовольствия и оружия, специальные части по обслуживанию военных машин, организации снабжения войск в походных условиях. Вытесненных свирепыми монголами кочевников-половцев он расселил в качестве стратиотов. Никейский флот занял крупнейшие острова Эгейского моря и заставил подчиниться средиземноморский Родос.

Борьба с латинами-католиками, «франками» неожиданно сблизила Иоанна Ватаца с ярым противником папства — императором Священной Римской империи Фридрихом II Гогенштауфеном, внуком Барбароссы. Как и его хищный дед, он тоже стремился покорить Италию, сломить сопротивление ее свободолюбивых городов-коммун. Выросший на Сицилии, необыкновенно образованный, он удивлял мир своими вольнодумными выходками и ни во что не ставил Папу римского, которому не желал подчиняться. Для скрепления возникшего союза со столь оригинальным «овосточенным» правителем давно овдовевший 52-летний Иоанн в 1244 г. женился на внебрачной дочери Фридриха, 14-летней Констанции, в православном Крещении нареченной Анной, и пышно отметил свадьбу, что еще более подняло авторитет Никейской империи. Правда, надежды на то, что грозный тесть поможет изгнать латинов из Константинополя не оправдались: в 1250 г. властолюбивый создатель первой в средневековой Европе абсолютной монархии неожиданно умер в самый разгар борьбы за Италию, куда ему в помощь посылались и никейские контингенты.

Несмотря на государственный режим экономии, набожный Ватац не забывал осыпать духовенство богатыми дарами, мелким землевладельцам жаловал за службу пронии, но, как и его германский венценосный друг, требовал одного — беспрекословного подчинения. Император возводил новые церкви, восстанавливал и украшал разрушенные, заботился о монастырях, строил приюты, богадельни, больницы. Этим он еще более укрепил свою добрую славу и снискал популярность среди простого народа, нужду которого стремился уменьшить.

Василевс поддерживал морально и материально бедствовавшее православное духовенство Константинополя, Фессалоники, Афона, Аттики, Антиохии, Александрии, Иерусалима, Сиона, заслужив его расположение и содействуя сакрализации своего образа как хранителя Православия. Именно за заботу, милость к подданным и благочестие через пол сотни лет после смерти, в эпоху наступившего к тому времени кризиса, он был канонизирован, став православным святым Иоанном Милостивым, чего не скажешь о Фридрихе Гогенштауфене, проклятом Римским папой. К новому святому взывали как к небесному заступнику от турок и радетелю о благе народа.

Основателем другого греческого царства — деспотата Эпира, или Арты, как он назывался по его столице, стал энергичный и талантливый полководец Михаил Ангел Комнин (12041215 гг.), правнук великого Алексея I Комнина и двоюродный брат бездарных василевсов Исаака II и Алексея III Ангелов. Его держава со столицей в Арте, а в дальнейшем в Афинах заняла территорию в северо-западной Греции — от Коринфского залива до приморского Диррахия на Адриатике. Одно время в это государство даже входило отбитое у латинов-крестоносцев королевство Фессалоника со значительной частью Македонии и Фессалии.

Задача собирания земель была облегчена Михаилу I Ангелу тем, что он находился в родстве со многими феодалами греческого Эпира. Да и географическое положение отличалось чрезвычайной выгодностью: горы преграждали крестоносцам путь в Эпир. Это была неровная местность с малым количеством плодородных земель, не имевшая крупных латифундий, со свободным крестьянским землевладением, удаленная от центральных областей Ромейского царства. В определенной степени все это стало причиной возникновения независимого эпирского государства.

Эпирское царство населяли не только греки. В средней и южной Македонии жили славяне, севернее, в горах Эпира, большинство составляли албанцы. Кроме того, в Фессалии и Македонии было немало кочевых и оседлых валахов или влахов — пастухов и разбойников, издавна занимавшихся скотоводством.

Однако Эпирское государство не отличалось сплоченностью и централизацией. Неразвитость государственных институтов обусловила неразвитость прониарного землевладения. Часто местные деспоты раздавали земли своим братьям и сыновьям, которые становились независимыми правителями. Главной их обязанностью считалось подчинение во внешних делах воле монарха да военная помощь в случае нападения неприятеля. После отвоевания у крестоносцев Фессалоники в 1224 г. в стране на время оказалось две столицы — два самостоятельных центра — Фессалоника и Арта.

До захвата у латинов Фессалоники правители Эпира даже не носили никакого титула. Не было здесь и единого главы Православной Церкви. Лишь в 1227 г. самоуверенный Феодор Ангел Дука Комнин (1215–1230 гг.), правнук Алексея I Комнина, сводный брат Михаила Ангела, самый сильный и отважный греческий соперник латинов, провозгласил себя василевсом и автократором ромеев[223] и в дальнейшем в открытом противоборстве оспаривал этот титул у «никейцев» Феодора I Ласкариса и Иоанна III Ватаца, пока не потерпел страшное поражение от болгар ранней весной 1230 г. в битве у местечка с рокочущим названием Клокотница, на реке Марица (около совр. болгарского города Хасково), на главной дороге от Адрианополя к Филиппополю. Он попал в плен и позже был ослеплен, но каким-то непостижимым образом именно тогда, когда его могущество обратилось в прах, сумел убедить болгарского царя Ивана II Асеня (1218–1242 гг.) жениться на его дочери Ирине, после чего вернулся в Фессалонику, где посадил на трон собственного сына Иоанна, наделив его титулом императора. В 1241 г. мудро выжидавший конца этой катавасии Никейский император Иоанн Ватац заманил старика Феодора в Константинополь, отпустив его через год только после того, как добился, что сын Феодора, Иоанн Эпирский, согласился сменить титул императора на аморфный титул деспота и признал верховную власть Никеи. Через несколько лет сюда был назначен наместник никейского василевса. В любом случае Фессалоника уже не представляла серьезной силы. Но немного ее было и у Эпира, вынужденного уступить болгарам и никейцам стратегически важные территории во Фракии и южной Македонии. Усиление власти наместников, происходивших из правящей династии, привело к разделению государства на несколько частей и созданию системы полунезависимых владений. Крепла власть крупной земельной аристократии, занимавшей ключевые должности даже в городском самоуправлении. Наконец, создание автономной Эпирской Церкви, не подчиненной Вселенскому Патриарху, тоже стимулировало дальнейшее развитие процесса децентрализации.

Правда, в 1251 г. эпирский деспот Михаил II Ангел, незаконнорожденный сын Михаила I, основателя Эпирского деспотата, подстрекаемый своим дядей, неугомонным, предприимчивым Феодором, вероломно напал на владения Никейского царства, но вскоре оказался наголову разбит Иоанном Ватацем, после чего признал себя его вассалом. В качестве заложника в Константинополь был увезен сын Михаила II, Никифор, обрученный с внучкой Ватаца, Марией. Старый слепой интриган Феодор, всеми способами изворотливо цеплявшийся за власть, наконец, успокоился в темнице. Надежд на успехи у Эпира больше не было. Борьба его правителей за роль объединителей ромейских земель была бесповоротно проиграна никейским императорам.

Тем не менее, сложное политическое положение не помешало росту сельского населения на Балканах. Во всяком случае, сохранившиеся монастырские документы XIII в. из Афона свидетельствуют о росте числа новых деревень в Македонии, которые вписывались в сеть прежних деревень. Часть крестьян в виду нехватки пахотных земель даже занялась подъемом целины. Впрочем, урожаи оставались небольшими, и к резкому подъему сельского хозяйства происшедшие благоприятные изменения не привели.

На территории западных греческих государств находились крупные города — Фессалоника, Арта, Диррахий, Охрид, Навпакт, Ларисса. Но правители не защищали отечественную торговлю: купцы с Адриатики, из Венеции и Дубровника пользовались здесь большими привилегиями.

Третьим обособленным греческим центром стала Трапезундская империя. Она охватывала узкую прибрежную полосу части южного побережья Черного моря, территорию бывшей фемы Халдии и тянулась с востока на запад вплоть до значительного порта Синопа, находившегося сначала у Никейского государя, а затем, как мы уже знаем, недальновидно отданного сельчукам. Греки в этих землях не составляли большинства. В сельских и горных областях в основном жили кавказцы — лазы, а также армяне и тюрки. Соответственно двойственной по составу (местной и пришлой, греческой) была здесь знать, которая формировалась из старых землевладельческих родовых фамилий и новых родов, выходцев из крестьян, умноживших свои владения путем скупки у родственников и соседей земельных участков. К тому же с Халдией можно было связаться только через море: со стороны суши ее отгораживал от Малой Азии высокий, труднопроходимый Понтийский горный хребет.

В апреле 1204 г., причем еще до окончательного захвата Константинополя крестоносцами, знаменитая великая царица Грузии Тамар (1184–1213 гг.) захватила Халдию и посадила на престол воспитываемых ею при грузинском дворе родственников, Алексея и Давида Комнинов. Они были внуками печальнопамятного василевса Андроника I Комнина, чей сын Мануил — отец братьев — женился на грузинской княжне. Алексей (1204–1222 гг.) утвердился в Трапезунде и был провозглашен императором, а храбрый и любящий войну полководец Давид занял прибрежные районы Пафлагонии с портовыми городами — Синопом, Амастридой (Амастрой) и Ираклией Понтийской. Разница направленности деятельности братьев не помешала им принять единое имя Великие Комнины, подчеркнув тем самым легитимность своих прав на трон.

Ядром империи стал Трапезунд — крупный торговый, ярмарочный и ремесленный центр. Здесь ярким образцом имперских амбиций Великих Комнинов стал построенный в середине XIII в. и производивший сильное впечатление храм Св. Софии, который на символическом уровне превращал Трапезунд в новый Константинополь, которым, впрочем, он так и не стал.

От Ромейского царства Великие Комнины также унаследовали ее северные заморские земли: кастрон Херсон с прилегающими областями-климата и Готию на территории юго-западного Крыма. Ежегодно собираемые с них налоги, едва ли большие, на кораблях доставляли в Трапезунд, причем случалось, что их перехватывали сельчукские правители — раисы, нагло грабившие суда в портах и нападавшие на никейские города.

Поначалу Трапезундское царство стало играть заметную роль в Малой Азии, даже начало с агрессивного нападения на Пафлагонию в 1205 г., попыталась продвинуться дальше по побережью на запад, но это оказалось ему не по силам. Здесь вызрел своеобразный государственный переворот, который привел воинственного Давида в Ватопедский монастырь, а Алексей I потерял поддержку пафлагонцев, попал в плен к сельчукам и стал вассалом Иконийского султана. В ходе ряда конфликтов с Никейским царством Великокомнины утратили все свои земли к западу от реки Галис, включая важные Ираклию Понтийскую и тароватую Амастру.

Вскоре под ударами сельчуков и из-за внутренних смут Трапезундская империя превратилась в небольшое, плохо спаянное, раздираемое кровавыми внутридинастическими распрями, феодальной анархией, народными бунтами, слабое, окраинное, удаленное государство, которое потеряло всякое влияние на развитие событий в Византии. Населением ее провинций овладели настроения упадничества, представления о непостоянстве земного бытия и тщетности накопления богатств. Затем она попала в вассальную зависимость от набиравших силу монголов, разгромивших Сельчукский султанат, вторгшихся в Европу и в итоге, хоть и ненадолго, создавших огромную, по тем временам очень неплохо устроенную империю, протянувшуюся от Тихого океана до Атлантики. На пике могущества, в 1300 г. эта держава имела площадь в 24 миллиона квадратных километров, в ней жило около 110 миллионов человек, четверть всех обитателей Земли, в орбиту которых попал теперь и Трапезунд. Глубокий кризис середины XIV столетия привел к перестройке как институтов власти и собственности, так и внешнеэкономических связей Трапезундской империи. Ее судьба оказалась навсегда оторванной от судеб остальных областей Ромейского царства, с которыми она так никогда и не воссоединилась, да и не стремилась воссоединиться.

1. Как вы думаете, справедливо ли латинские императоры считали себя наследниками византийских василевсов? Сравните положение ромейского василевса и императора Романии.

2. Как крестоносцы относились к покоренному населению? Лучше ли жилось крестьянам в странах западной Европы?

3. Почему для Римских пап так было важно сохранять Латинскую империю?

4. Как вы полагаете, отчего Латинская империя была обречена на скорую гибель?

5. На какие силы опирался Феодор I Ласкарис в своей политике?

6. Как и почему изменилась система управления государством при Никейских императорах?

7. Каким образом Никейское царство в короткий срок превратилось в могущественное государство?

8. Какую роль в истории Никейской империи сыграли монголы и чем отличалась их роль в истории Трапезундской империи?

9. Найдите отличия в политике Иоанна Дуки Ватаца и его предшественника.

10. Как рассматривали сами греки Никейское царство? Почему?

11. В чем заключались главные особенности политического устройства Эпирского царства? Почему оно не могло составить серьезную конкуренцию Никейской империи?

12. Как сложилась судьба Трапезундского царства и почему оно так упорно цеплялось за независимость?

13. Подумайте, чем можно объяснить наличие зависимости заморских крымских владений от Трапезунда, а не от Никеи?

14. Что можно отнести к числу благоприятных изменений в греческих государствах XIII в.?

Никита Хониат (ок. 1155–1217 гг.) в «Ромейской истории» о положении византийских земель в период латинского владычества.

Города, до того большие и известные, многолюдные, — небольшие города, но достойные внимания, плодородные поля и пастбища, прекрасно цветущие сады, изобилующие вечнотекущими ручьями, высокие дома и со всех сторон видные жилища, построенные с большим искусством и разукрашенные пестрыми красками, разнообразные прелести бань, плодоносные деревья в садах, нивы с созревающими хлебами и многое другое, производимое временем, что украшает нашу жизнь и делает землю приятной, богатой дарами (природы) и многожеланной, — все это мы видим пустынным, безлюдным, населенным одними ехиднами и дикими зверями. Кто-нибудь, увидев все это, ударяя себя в грудь, проливая слезы и посыпая главу пеплом, сказал бы, что наступила всеобщая гибель или какой-то новый порядок в природе, по которому Бог приказывает произрастать садам, растениям и сеять семена как и прежде, если даже нет человека, который может им пользоваться. Откуда у меня хватает языка для достаточного и усердного перечисления всех этих бедствий или силы голоса, чтобы рассказать их находящимся далеко? О, какой я несчастный писатель, какие бедствия я должен сохранять для памяти, какие несчастья свои и своих единоплеменников я должен передавать! Кто может перенести все это, видя, что враги захватили такие трофеи? В прежние времена победители в сражениях, движимые человеколюбивым чувством, не считали, что ненависть должна сохраняться вечно, и потому устраивали трофеи из дерева и камней […]. Теперь же варвары, которым, по воле Бога, мы преданы на истязание, оставляют напоказ разрушенные города и другие показатели своих побед […]. Пришедшие с Запада дошли до великой тирании, так что какое бедствие прошло мимо нас? Мы терпим грабежи денег […], высылки, убийства и тысячи других бедствий.

Историк и мемуарист Георгий Пахимер (1242 — ок. 1310 гг.) в «Истории о Михаиле и Андронике Палеологах»(1308 г.) об организации защиты восточных рубежей Никейской империи.

3. […] А, наконец, заставив персов (турок) волею или неволею возвратиться восвояси, вступали в горы, созывали отовсюду множество жителей, отличавшихся силою, и, обезопасив их крепкими стенами и неодолимыми оградами, вверяли им охранение римских пределов.

4. Впрочем, эти горные жители, как могшие затеять возмущение, если бы каким-нибудь образом напали на них неприятели, и ничем не обеспеченные для сохранения верности, когда бы борьба, при случае, оказалась выше их сил; не оставались без всякого о них попечения: все они избавлены были от податей, знатнейшие из них получали пенсионы, а тем, которые могли питать дерзкие замыслы, даваемы были царские грамоты. С течением времени они разжились, и богатство текло к ним рекою. Но чем обильнее были средства их к жизни, тем смелее выступали они против неприятелей и через то собирали огромную добычу. Занятие их было — делать засады по ночам и каждый день убивать и грабить врагов. А отсюда происходило то, что, следуя за убегающими внутрь их страны, отнимали у них все, что составляло их надежду, и насильно перевозя это домой, пользовались добычею по своему произволу.

«Ромейская история» Никифора Григоры (ок. 1293–1361 гг.) о хозяйственной деятельности никейского императора Иоанна III Дуки Ватаца (1222–1254 гг.).

6. […] Получив безопасность и отдых от продолжительных войн, Ромеи обратили свои заботы на собственные приобретения и внутренние дела. Сам царь (Иоанн III) отрезал себе земли, годной для хлебопашества и возделывания винограда, столько лишь, сколько считал достаточным для царского стола и сколько внушило ему его доброе благотворительное сердце; земля назначалась также для пропитания престарелых и убогих и для лечения одержимых всевозможными болезнями; вместе с тем он поставил досмотрщиков, хорошо знающих земледелие и возделывание винограда, и каждый год начал откладывать большую и значительную часть урожая. Этого мало; он занялся еще разведением лошадей, коров и овец, также свиней, и ежегодно стал получать от всего этого большой приплод. К тому же он располагал и других вельможных лиц, чтобы каждый дома находил у себя все, что нужно; и не имел побуждений налагать корыстолюбивую руку на людей простых и неимущих, и чтобы таким образом римское государство очистилось от неправд. И вот в непродолжительное время закрома у всех переполнились плодами; дороги, улицы, все хлева, стойла и загороды наполнились скотом и стадами домашней птицы […]. Коротко сказать: когда ходившие за стадами птиц продали от них яйца, накопленные в течение года; то в короткое время составилось от продажи столько денег, что на них устроена была царице корона, украшенная чрезвычайно дорогими каменьями и жемчугом. Царь и называл ее яичною короною, потому именно, что он сделал ее на деньги, вырученные за яйца.

«Хроника синграфа» великого логофета Георгия Акрополита (ок. 1217–1282 гг.) о внешней политике Иоанна III Дуки Ватаца (1222–1254 гг.).

51. […] император Иоанн показал еще большую мудрость в том, что нашел средство достичь разом двух целей — и обессилить врагов, и обезопасить свою власть. Именно, у него был сын от императрицы Ирины, носившей имя деда своего, императора Феодора Ласкариса, — которому было в то время 11 лет; а у Асана[224] была дочь, по имени Елена, от его супруги-венгерки, которой был девятый год. Император отправил посольство к болгарскому царю с предложением брачного союза между детьми и договора насчет родства и взаимного вспоможения друг другу. Асан принял посольство; союз и договор были заключены и скреплены клятвой обоих.

«Хроника синграфа» Георгия Акрополита об эпирском правителе Феодоре Комнине Ангеле (1215–1230 гг.).

21. Между тем Феодор Комнин […], не желал оставаться в том положении, какое занимал уже, но мечтал об императорском достоинстве, когда сделался обладателем Фессалоники[225] и покорил своей власти значительную часть ромейских владений, частью занятых италийцами, частью захваченных болгарами, облекся в порфиру и стал носить красные сандалии, хотя на него сильно восстал за это митрополит Фессалоникский Константин Месопотамит, за что этот защитник канонических постановлений подвергся многим напастям и гонениям. Но архиепископ Болгарский, Димитрий, согласился возложить на него царскую корону, говоря, что он самозаконен и не обязан никому давать отчета (в своих действиях), и потому может помазывать на царство кого бы, когда бы и где бы он ни захотел. Провозглашенный императором[226], Феодор повел дела по-царски: назначил деспотов, великих севастократоров, протовестиариев — словом весь царский штат. Но плохо знакомый с внутренним строем царского двора, он ввел у себя порядки болгарские, или лучше — варварские. Тут не было ни чина, ни благолепия, ни древних обычаев, соблюдаемых при дворах. Он немало мешал Иоанну[227]. Этот император согласился считать его вторым после себя и участником царской власти, оставив его владеть своею землею (которой он уже владел) с условием, чтобы он ни на что другое не простирал своих притязаний; а он между тем усиливался все более и более (за счет императора Иоанна).

1. В чем Никита Хониат видит главные несчастья ромеев под властью латинов? Насколько можно доверять его описаниям?

2. Каким образом была налажена охрана восточных рубежей Никейского царства? Что можно сказать об образе жизни акритов?

3. Почему Иоанн III такое пристальное внимание уделял императорскому хозяйству? С чем это было связано?

4. В чем выразился союз Иоанна III с Болгарским царством, о котором пишет Георгий Акрополит? Подумайте, почему он был для него так важен?

5. При каких обстоятельствах и кем Феодор Комнин Ангел был коронован императором? Как к этому отнесся никейский царь Иоанн III Ватац? Насколько мог быть объективен в своих оценках Георгий Акрополит?

§ 19. «Возвращение отечества»

Латинская Романия, просуществовав при семи правителях более пятидесяти лет, рухнула в 1261 г. совершенно постыдным образом, почти случайно захваченная за одну ночь горсткой никейских воинов. Недолговечность ее объяснялась политическими, торгово-экономическими, этническими и особенно религиозными проблемами, полнейшим нежеланием латинов понять греческих подданных и и пойти им навстречу. Установленный режим оказался косным, нежизнеспособным, лишь углубив отчуждение завоевателей от завоеванных. Восстановление Ромейского царства означало возвращение ромеям Константинополя. Но, как и город, обезлюдевший, бедный, обезображенный пожарами и грабежами, лишь напоминал блестящую «столицу мира», так и сама Византия, понесшая за десятилетия оккупации колоссальный духовный и материальный ущерб, потерявшая половину своей территории, административную машину, армию, боевой флот, не могла воскресить былое могущество и, главное, особое состояние духа. С единой и неделимой Империей ромеев было покончено. На востоке вызревал враг в лице новых воинственных тюркских племен, а латинский Запад по-прежнему стремился сломит веру и власть уцелевших ромеев, хотя они все еще оставались последним великим восточным бастионом христианства на пути грозного исламского нашествия.

Едва образовавшись, Латинская империя, Эпирское царство, Никейская империя, а также Болгария вступили в ожесточенное соперничество за ромейское наследство — византийские владения на Балканах.

В борьбу оказались втянутыми Сербия, Венгрия, Иконийский султанат сельчуков, даже Сицилийское королевство. В ход шли все средства: вероломство и обман, нарушение торжественных клятв и заключенных договоров, подкуп и шантаж. Браки роднили вчерашних врагов, превращали их в союзников, но и они не гарантировали успех в этой кровопролитной схватке за земли поверженного великана.

Попеременно то Латинская Романия, то Эпирское царство, то Болгария захватывали лидерство на Балканах. Но так же быстро они приходили в упадок и уступали место очередному окрепшему сопернику. Одно лишь успешное Никейское царство постоянно усиливалось и возвышалось над всеми прочими. Судьба благоволила молодому греческому государству, которое имело все основания стать законным наследником Ромейской державы.

В 1225 г. Иоанн III Ватац вдребезги разгромил отправившихся в поход латинов у стен малоазийского городка Пиманион, взяв реванш за катастрофическое поражение, которое здесь больше двух десятков лет назад потерпел от короля Балдуина I его тесть, Феодор I Ласкарис. После этого он начал решительно изгонять католиков из Малой Азии. Теперь уже не грекам, а латинам приходилось отбиваться. В итоге рыцари сумели удержать за собой лишь полоску азиатского берега Босфора напротив Константинополя и соседний город Никомидию с округой.

Спустя пять лет в битве при Клокотнице, достигший пика своего могущества болгарский царь Иван II Асень (1218–1241 гг.) нанес сокрушительное поражение отважному эпирскому царю Феодору Ангелу Комнину, который был взят в плен. Это положило конец его безоглядным, бурным притязаниям на роль восстановителя Ромейского царства. Но в 1241 г. и сама Болгария ослабела и стала данницей монгольской орды, хищные тумены которых, пройдя истерзанную, издыхающую Русь, были готовы обрушиться на ошеломленную, раздираемую противоречиями западную Европу. Их армия была самым совершенным боевым механизмом своего времени, грозной силой, противостоять которой не смогло бы ни одно государство тогдашнего мира. Она же разрушила Сельчукский султанат в Малой Азии, на греческие земли которого в Анатолии устремились подгоняемые монголами разрозненные, немногочисленные, но воинственные тюркские кочевые племена, пытавшиеся сохранить свою независимость.

Латинские государства на Востоке тоже оказались нежизнеспособными. Их раздирали противоречия, а извне давили мусульманские султанаты, в частности, Египет, накопивший огромные богатства и мощь. В итоге в 1244 г. окончательно пало Иерусалимское королевство крестоносцев, вожделенный трофей многих поколений пилигримов Запада.

Тем временем Никейская империя, накопив силы, перешла в решительное наступление. Вступив в родственный союз с болгарским царем Иоанном II Асенем, василевс Иоанн III Ватац продолжил изгнание «франков» уже не только из Малой Азии, но и с многострадальных Балкан, которые напоминали бурлящий котел. Император отвоевал Адрианополь, захватил огромную территорию в северной Фракии и Македонии, в 1246 г. при помощи местных жителей занял Фессалонику, а после — часть Эпирского царства. К 1254 г. границы государства простиралась на Балканах от Черного до Адриатического моря. Теснимые непобедимыми монголами, сельчуки поневоле хранили мир с Никеей. Боевой флот Иоанна III — навтикон, хотя и уступал по мастерству италийскому, господствовал на Геллеспонте, контролируя проливы и эгейские острова.

За годы своего правления талантливый никейский император в два раза увеличил территорию Никейского государства, тогда как обессиленная изнутри и лишенная лидера Латинская Романия по сути дела свелась к пределами Константинополя. Его защитой оставались только стены и венецианский флот, который препятствовал любому нападению или блокаде. Убогость же правителей дошла до того, что латинский император Балдуин II (1228–1261 гг.) вынужден был заложить венецианским купцам своего единственного сына Филиппа, чтобы получить от них очередной заем.

Феодор II Ласкарис, сын Иоанна Ватаца, унаследовал от отца все достигнутое, но еще более тяжелую форму эпилепсии, которой он тоже страдал. Это оказался противоречивый человек. С одной стороны император-интеллектуал, «богоподобный по мудрости», увлекался науками (его учителем был известный ученый Никифор Влеммид). Он настаивал на том, что «…каковы бы ни были нужды войны и защиты, необходимо находить время на возделывание сада просвещения». Следуя своей разумной заповеди, Феодор II за свою короткую жизнь создал целый ряд литературных, богословских, научных трудов и, окружив себя многочисленными учеными, превратил никейский двор в центр наук. С другой стороны, император был крайне властолюбив, крут, своенравен и неприступен. Его подозрительность в отношении придворных выливалась в самые жестокие кары, причем даже по нелепым доносам, стоило, к примеру, кому-нибудь «хрюкнуть обвинением в колдовстве». Гневливый и нервный, болезненно возбудимый, он, ради укрепления государства и выгоды для армии, путем конфискаций разорил самых знатных людей, бросив их в тюрьмы и ослепив. В то же время он урезал жалованье наемникам-италийцам, затруднил им доступ к царю и тем настроил против себя. Аристократам он вообще не доверял и формировал управленческий аппарат из представителей низших социальных слоев, обязанных верностью императору. Особенно он опирался на небольшую группу чиновников, среди которых были его друзья детства, протовестиарий Георгий Музалон, единственный, кто имел на него влияние, к слову, человек, низкого происхождения, и два его брата, один из которых стал великим доместиком, а другой был возведен в важный, близкий к царю сан протиеракариса, начальника над ловчими в соколиной охоте.

Когда в конце лета 1258 г. в возрасте 36 лет Феодор II умер, измученный депрессией и припадками эпилепсии, регентом при его шестилетнем сыне Иоанне IV стал Георгий Музалон, бывшая «правая рука» царя, к которому никейская имперская аристократия питала не только зависть, но и неприкрытую лютую ненависть. Не жаловал его и простой народ, полагавший, что протовестиарий извел царя чародейством. Уже на девятый день, во время поминального богослужения по Феодору в вифинском Сосандрийском монастыре, Музалона, его выскочек-братьев и даже ни в чем не повинного зятя зверски убили прямо в монастырской церкви Богородицы перед алтарем. Ворвавшиеся в монастырь воины, наемники-италийцы изрубили их тела на такие мелкие куски, что, как пишет историк Георгий Пахимер, «…погребатели должны были сложить их в мешок и так положить в гроб».

Регенство и опека царственного малыша перешли в руки любимца этих самых наемников, блестящего, воинственного полководца, великого конставла Михаила Палеолога. Это был небогатый, но способный и авторитетный молодой аристократ, состоявший в родстве с влиятельными аристократическими домами Ангелов и Комнинов. Его жена к тому же была внучатой племянницей Ватаца. При Феодоре он был в немилости, подозревался в предательстве, даже сбежал к сельчукам, но, смирившись и покаявшись, оказался все же прощен царем. Теперь 34-летнему привлекательному, храброму красавцу, не скупившемуся на лестные обещания, пророчили славу спасителя отечества, тем более, что ситуация требовала уверенного, энергичного правителя: с запада грозила целая коалиция латинских врагов Никеи. В лице Михаила Палеолога победу одержала крупная земельная аристократия, недовольная крутой державной политикой Ласкарисов. Таким образом, кровавая драма в Сосандрийском монастыре вылилась в государственный переворот и оказала непосредственное влияние на дальнейшую судьбу Ромейского царства, в некоторой степени даже предопределив его исход.

Впрочем, поначалу у нового политического лидера, провозглашенного сначала великим дуксом, затем деспотом и, наконец, соправителем малолетнего василевса Иоанна IV Ласкариса, несмотря на нестабильную политическую ситуацию в Никее, все складывалось хорошо. По образным словам Никифора Григоры, он «…поплыл к пристани царствования, так сказать, на всех парусах» и, наконец, 1 января 1260 г. был провозглашен василевсом ромеев. Уже до этого, в середине 1259 г. в долине Пелагония в западной Македонии объединенные силы скрепленного династическими браками тройственного союза — деспота Эпира Михаила Ангела, короля Сицилии Манфреда, сына покойного Фридриха II Гогенштауфена, и храброго франкского князя пелопоннесской Ахайи были наголову разгромлены сильной армией под командованием опытного севастократора Иоанна Палеолога, брата Михаила Палеолога. Собственно, антиникейская коалиция рассыпалась из-за внутренних раздоров и подозрений еще до начала сражения, а оставшиеся, основательно потрепанные никейцами кавалерийские силы была сметены венгерской тяжелой латной конницей и ураганом из половецких стрел. Уцелевшие рыцари предпочли сдаться и лишь единицы спаслись бегством. Ахайский принц Гийом Виллардуэн, пытавшийся спрятаться в кустах, был взят в плен — его опознали по характерным выступающим вперед зубам. Через некоторое время, желая обрести свободу, он согласился клятвенно признать зависимость от Никейской империи, которая получила три крупнейших стратегически важных крепости на Пелопоннесе (Мистру, Ираклеон, портовую Монемвасию — важнейший пункт византийской провинции Мореи) и одну — в Греции (Майну). Победа была почти полной, а когда позже, в 1278 г. талантливый политик Гийом Виллардуэн умер, сил, способных противостоять, а тем более угрожать Никеи, на Балканах более не было. В Малой Азии коммерческая активность возрастала и многие города процветали. Оставалось, казалось, главное — организовать «константинопольскую кампанию», вернуть столицу бывшего Ромейского царства, к которой в духе идеи священной войны стремились продвинуться все соперники, вынужденные при этом сражаться друг с другом и с латинами.

Впрочем, Никита Хониат и Георгий Пахимер писали о наличии среди никейской аристократии мудрых политических сил, не одобрявших подобные устремления своих властей, боявшихся вновь быть втянутыми в европейскую политику и советовавших не торопиться с отвоеванием Константинополя. Они не видели в этом приоритетной цели и не желали перехода столицы под власть ромейских правителей. В духе веяний нового времени сторонники таких взглядов проповедовали преимущество полиархии — многовластия. Будущее покажет, что они действительно окажутся во многом правы в своих предупреждениях об отрицательных последствиях такого шага.

Тем не менее, в 1260 г. Михаил Палеолог предпринял еще одну попытку, как ему казалось, совершить прорыв в военно-политической сфере — вернуть Константинополь или хотя бы Галату Она оказалась неудачной. Удалось отвоевать лишь прилегающие к столице стратегически важные территории и крепость Силимврию.

Очередной шаг был предпринят ранней весной следующего года. Крайне нуждаясь в помощи флота Генуи против охранявших Латинскую империю и Константинополь кораблей венецианской морской республики, император заключил с генуэзцами — главными соперниками Венеции договор в Нимфее, царской резиденции, расположенной недалеко от процветавшего в это время западномалоазийского города Смирны. Согласно соглашению, генуэзцы, в случае отвоевания Никеей столицы ромеев, получали те льготы, которыми раньше пользовались венецианцы. Василевс обязывался предоставить им места для сбыта товаров, собственный квартал в Константинополе, право беспошлинной торговли, а также запретить проход в Черное море кораблей иных латинов, особенно Венеции. Этим историческим соглашением закладывался фундамент будущему торговому верховенству Генуи на Востоке.

Но до использования генуэзских галер для овладения столицей дело не успело дойти. В 1261 г. никейский полководец, родовитый Алексей Стратигопул, один из командующих битвой в Пелагонии, ненароком отнял у латинов самый заветный трофей — Константинополь.

Захват города произошел, на первый взгляд, совершенно случайно, как дар Божий — непредвиденно и с ошеломляющей легкостью. Недаром византийские историки не упоминают даже об обычных в подобном случае знамениях. Летом 1261 г., направляясь в греческую Фессалию на разведку против неугомонных эпирцев с небольшим отрядом в 800 человек из ромеев и наемников-степняков, половцев, годных для набегов и засад, ромейский военачальник решил по пути подступить к столице и всего лишь попугать латинов. К слову, с ними в это время действовало перемирие. На подступах к Городу, от окрестных сельских жителей — телематариев, работавших у латинов по вольному найму, ему стало известно, что главные силы императора Романии на 30 судах венецианского флота, нарушив перемирие, отправились на морскую вылазку для отвоевания и грабежа принадлежавшего никейцам острова Дафнусия у южного побережья Черного моря. Островок был крошечный, но обладал крепостью с портом-убежищем, важными для контроля входа в Босфор. В Константинополе осталась только малочисленная стража. После некоторых колебаний, заручившись содействием все тех же телематариев, Алексей Стратигопул решил занять беззащитный город. В ночь на 21 июля несколько десятков воинов проникли в безмятежно спавшую столицу через подземный ход из загородного монастыря Живоносного Источника Божьей Матери (по другой версии — городские ворота Пиги, которые разблокировали горожане-добровольцы, сбросившие со стены стражников). Дело уже близилось к рассвету, когда остальные военные силы никейцев, главным образом лучники-половцы, наконец вошли в Город, где стали грабить дома италийцев и вместе с горожанами избивать оставшихся латинов. Последний император Латинской Романии Балдуин II (1228–1261 гг.), разбуженный шумом, криками, сполохами пожаров и пораженный вестью о взятии города ромеями, бежал на венецианском торговом судне, позорно позабыв в спешке даже символы своей власти — царскую шапку-калипитру и меч.

Узнав о случившемся, латины уже на следующий день вернулись из похода, но пришли в ужас: на стенах Константинополя, ключевых оборонительных рубежах они обнаружили врагов, а свои охваченные паникой семьи, полуголые, в разорванной одежде, босые, столпившимися на пристани или попрятавшимися куда угодно, вплоть до канализационных водостоков. Впрочем, на сей раз ромеи благоразумно обошлось без резни: чтобы заставить латинов думать только о собственных семьях, а не о контратаке, Алексей Стратигопул приказал поджечь дома италийцев, из которых они выбегали, «…как пчелы, выкуриваемые дымом». В этой ситуации латинам не оставалось ничего другого, как спасать жен и детей, и забрав их, погрузиться на венецианские корабли. На следующее утро, 25 июля — день Св. Анны, матери Богородицы, они отправились восвояси. Жизненная нить прогнившей, пораженной страхом и финансовой нищетой Латинской империи оборвалась навсегда.

В полден невероятно жаркого, душного дня 15 августа 1261 г. Михаил Палеолог торжественно вступил в древнюю столицу и пешком, по солнцепеку, с непокрытой головой, приняв смиренный вид, «скорее как Христос, нежели как государь», не торопясь, как полагается великому правителю, направился через медленно открывшиеся перед ним знаменитые Золотые ворота до древнего Студийского монастыря на юго-восточной оконечности города, а затем прошествовал в Айя Софию. Впереди василевса несли древнюю чудотворную икону Богоматери Одигитрии — «Путеводительницы», покровительницы Константинополя, казалось, величайшим чудом божественного промысла спасшей его в очередной раз. Неожиданный триумф не случайно носил религиозную окрашенность и еще более подчеркивал потрясающий восторг, эйфорию ликования, царившие тогда в византийском обществе. Он вошел в историю как «мегистис еортис» — «величайший праздник», который отныне собирались ежегодно справлять по «эллинскому обычаю». Едва ли кто думал, что это будет последний триумф, который видели прославленные ворота, через которые в течение многих столетий въезжали победоносные императоры ромеев.

«Богоспасаемый Город» вновь стал столицей и символом Империи ромеев, после 57 лет изгнания вернувшейся домой. Патриарх совершил повторную церемонию венчания на царство Михаила Палеолога и его жены Феодоры в Великой церкви — храме Св. Софии. Их сын, трехлетний Андроник II, был провозглашен наследником престола и тем самым был сделан решительный шаг в сторону основания новой династии Палеологов. Все эти торжественные акции символизировали возобновление греческой Романии и формально способствовали укреплению авторитета восставшей к новой жизни императорской власти.

По поводу возвращения «акрополя Вселенной» в Константинополе на радостях устроили торжественное празднество. Народ ликовал от осознания своего единства и принадлежности к богоизбранной Империи, охраняемой Небесными силами. Удачливый полководец Алексей Стратигопул удостоился неслыханных почестей: он был увенчан драгоценным венцом, возведен в достоинство кесаря, которое давалось только родственникам василевса. Более того, его имя должны были в течение года поминать во всех византийских церквах рядом с именем царя.

Правда, посреди всеобщей эйфории вдруг зазвучали недобрые голоса и на горизонт набежали черные тучки — предвестие грядущих бед. Законный василевс, девятилетний соправитель Иоанн IV (1258–1261 гг.), наследник Ласкарисов, остался в Никее, забытый и заброшенный в этой суете. Хуже того, через несколько месяцев, на Рождество, Михаил Палеолог, которому, как пишет Георгий Пахимер, казалась невыносимой «одна корона на двух головах», нарушил торжественное обещание верности — «сжевал страшные клятвы словно овощи» — и приказал кельтам-пелекифорам взять под стражу царевича, «…нежного малыша, не умевшего еще толком ни радоваться, ни огорчаться, мальчика, которому все равно было, властвовать или подчиняться», а затем лишить зрения, водя перед глазами раскаленным железом. Жалкое, словно бездыханное тело перевезли в приморскую крепость Никитиаты на берегу Никомидийского залива Мраморного моря. До конца своих дней — еще 44 года — ослепленный Иоанн будет находиться здесь в заключении, не играя никакой политической роли, по-христиански простит своего палача, примет постриг под именем Иосаф и окажется канонизирован после смерти как святой мученик. Императорский секретарь, прославленный ритор Михаил Оловол, за горячее сочувствие судьбе несчастного мальчика и преданность ему был наказан разгневанным царем отрезанием носа и губ, а затем пострижен в монахи. Такая безжалостность шокирует всех его современников, в том числе и собственную семью императора. В Никее объявился лже-Иоанн, а никейские воинственные поселяне-горцы, трикоккиоты, даже взялись за оружие и восстание пришлось усмирять. Впоследствии Михаил Палеолог не мог простить себя — «червь совести точил его сердце», и он справедливо считал все беды расплатой за гнусный грех тяжкого злодеяния. Разгневанный Патриарх, суровый аскет Арсений Авториан (1261–1264 гг.), даже отлучил императора-клятвопреступника от Церкви, хотя в итоге лишился поддержки царя, потерял патриарший трон и угодил в ссылку на остров Проконнис, где до последнего вздоха проклинал Михаила. Будто разгневавшись на вероломство, небо обрушило на землю сильнейший ливень с градом, сотрясаясь ударами грома и блеском молний. Таким образом, начало правления новой династии Палеологов, оказавшейся самой длительной, но последней в истории Ромейского царства, было омрачено жестоким преступлением, наложившим на нее роковое проклятие.

Возрожденная Империя ромеев мало напоминала прежнюю великую централизованную мировую державу. Под ее властью остались лишь часть Фракии и Македонии, Фессалоника с округой, несколько городов на Пелопоннесе, некоторые земли в Малой Азии и острова Эгейского моря — всего 350 000 кв. км. и население от 3 до 5,5 млн. человек. Небольшое региональное европейское, преимущественно греческое по составу государство. То, что византийский историк Георгий Пахимер в начале XIV в. назвал «возвращением отечества» — алосис тис патридос, состоялось формально.

В Малой Азии Михаилу VIII Палеологу принадлежали владения Никейского царства, но его провинциальное население скоро потеряло доверие к императору, правление которого ничем не напоминало времена былого процветания при мудрых Ласкарисах с их полными золота сокровищницами. Еще более важно, что византийские земли полностью так и не воссоединились. Трапезундское царство, с середины XIII в. ставшее выпускать собственные монеты, продолжало упорно цепляться за свою независимость. Север Фракии и Македонии находились в руках болгар и сербов, которые создали свое величие за счет Ромейского царства, готовили военную экспансию и были настроены антивизантийски, что можно понять. В частности, их вражду усиливали попытки возрождавшейся Византии посягать на независимость Болгарской и Сербской Церквей. Латины отстояли области в средней Греции и на Пелопоннесе. Неугомонный Эпир всегда был готов приветить врагов Константинополя, проявлял особую враждебность и не стремился к единению. Можно было вполне ожидать, что непримиримую позицию займет Папа Урбан IV (1261–1264 гг.), который не мог смирится с тем, что Константинополь был потерян для Римской Церкви. Как и многие на Западе, он был заинтересован в существовании Латинской Романии и уже напугал генуэзцев отлучением от Церкви за поддержку ромеев. Один из имеющихся источников утверждает, что получив известие о восшествии Михаила на константинопольский трон, Папа приказал заживо содрать кожу с посланца василевса и начал призывать к новому Крестовому походу. На морях господствовал флот италийских городов-республик. Союз этих врагов, даже не всех, а нескольких, мог легко уничтожить достигнутое. Самое главное, большинство греков вовсе не считало василевса своим законным государем, что делало восстановленное Ромейское царство непрочным и предвещало его распад.

Латинское завоевание нанесло серьезный удар по византийской аристократии и ослабило бюрократию с ее многовековым опытом и управленческими традициями. Административная машина безвозвратно потеряла свою мощь. Собственно, дело было не только в этой мощи. Как верно заметила английская византинистка Тамара Тальбот Райс, «…даже усилия многочисленных добросовестных и честных людей, которые продолжали служить ей, не могли восстановить веру в администрацию и будущее страны».

Некогда блестящая и роскошная столица ромеев, три раза масштабно горевшая во время событий 1203–1204 гг., представляла собой печальную картину разорения и опустошения, длившихся более полувека. Обезлюдел даже центр города. Население было небольшим и бедным, а торговля находилась в руках генуэзцев, укоренившихся в своем квартале Галата на северном берегу Золотого Рога. Цистерны, виноградники, сады — все было в запустении, стало кладбищем. Произведения искусств, ранее украшавшие «царицу городов», были распроданы и раздарены жалкими латинскими императорами. Ипподром был почти полностью уничтожен, превращен в гигантскую булыжную яму. Даже во Влахернском дворце — бывшей восхитительной императорской резиденции Комнинов стало невозможно жить из-за пропитавших его стены дыма и кухонного чада: повара латинских вельмож готовили для своих господ прямо в палатиях. Опаленные огнем чудовищных пожаров, разграбленные и полуразрушенные, стояли остовы оскверненных церквей и монастырей Константинополя. В густонаселенном когда-то городе появились пустыри, поросшие сорняком и заваленные грудами почерневшего мусора.

Воистину, первому императору новой Византии, Михаилу VIII Палеологу (1261–1282 гг.), при всех его недюжинных талантах и энергии, досталось тяжелое наследство.

Михаил Палеолог (дословно «Древнеречивый») происходил из старинного рода, известного с середины XI в. В его предках было не менее одиннадцати императоров из трех династий и сам он стал основателем последней славной византийской династии, которая с некоторыми перерывами находилась у власти с 1261 г. по роковой 1453 г. Это был человек действия, опытный полководец, предприимчивый политик, тонкий интриган и способный дипломат. По словам Никифора Григоры, судьба дала ему многое, чтобы превзойти во всем всех своих царственных предшественников, но подобного не случилось по многим причинам.

Первой заботой василевса стало восстановление лежавшего в руинах Константинополя и поднятие благосостояния константинопольцев. Строительство велось с большим размахом, средств для этого не жалели. Отстраивались и заново освящались после поругания латинами церкви, монастыри и другие святыни, важные для укрепления народного духа и для поддержки со стороны церковных кругов. Вероятно, с этими обстоятельствами обновления, возвращения городу святого покровительства и авторитета «очага христианства» связано появление на монетах Михаила VIII небывалого прежде числа святых персонажей и символов. Перед храмом Св. Апостолов василевс распорядился воздвигнуть колонну со статуей своего покровителя, Св. Михаила, а перед колонной установить еще одну статую, изображающую самого государя с макетом Константинополя в руках.

С былым великолепием отделывались царские дворцы и общественные здания. В короткий срок была восстановлена гордость константинопольцев — легендарная огромная железная цеп, преграждавшая вход в Золотой Рог, отремонтированы, надстроены и укреплены крепостные стены и башни, расчищены глубокие рвы, даже возведена новая стена, опоясавшая Акрополь, которая превратила его во внутригородскую цитадель в соответствии с веяниями опасного времени. Для усиления обороноспособности были призваны на службу легковооруженные отряды лаконцев, считавшиеся самыми лучшими воинами. На случай осады склады были пополнены большим количеством продуктов, фуража, внутри города расположили многочисленные стада коров, насколько возможно в пределах крепостных стен расширили пахотные угодья, благо места для них все еще оставалось достаточно.

В столицу быстро стекалось население, шли потомки и ученики тех мастеров, что бежали отсюда от разгрома 1204 г., возвращалась знать. Вельможам выделялись щедрые выдачи из казны для восстановления их дворцов, отводились участки под сады и виноградники. Всем этим был вызван «строительный бум», мощный взрыв архитектурной активности в столице, хотя преодолеть картину общего запустения, упадка полностью так и не удалось. Золотая дымка славы, как дымка заката, увы, предвещала ночь.

Энергичный император стремился возродить престиж мировой державы, вокруг которой вновь стала бы вращаться политика в Средиземноморье. Забытые идеи универсальной «Богохранимой Империи» вновь были извлечены на свет, что в новых условиях оказалось крайне губительным. Непомерные средства шли на содержание роскошного двора нового царя, разросшийся штат чиновников, раздачи царским приближенным, назойливым просителям, на нужды дипломатии — богатые дары Римским папам и иноземным правителям, отправление и прием послов.

Не скупясь, Михаил Палеолог жаловал своим родственникам и приближенным чины, поместья, сорил деньгами, раздавал дорогие подарки и пожизненные пронии. Особо важно подчеркнуть, что последние теперь были признаны наследственными или, как метко выразился историк Георгий Пахимер, «бессмертными». Столь высокую цену пришлось заплатить за службу и преданность все растущего числа прониаров. Это усугубляло и без того острый экономический кризис на селе, углубляло социальную и имущественную дифференциацию общества, уводило от централизации государства в сторону раздробленности. Землевладельцы осели в своих поместьях, оказались освобождены от уплаты земельного налога. Многие из них получили полный иммунитет и вели богатую частную жизнь посреди всеобщей нищеты, упадка мелких землевладельцев, крестьянства, которые становились их рабочими руками. Приход к власти Палеологов означал победу византийской крупной аристократии, а значит, очередной взлет процессов феодализации.

При все том военное поприще стало считаться непривлекательным. Несмотря на обязательный призыв из поместий, светских и церковных, армия теперь все более и более пополнялась иностранными наемниками, жалованье которых невыносимым бременем ложилось на казну. Давняя традиция, а еще более откуп прониаров от службы и неуклонное сокращение местных людских ресурсов, вынуждали власти идти именно по этому пути. Византийские войска включали тюрков, особенно крещенных — туркопулов, половцев, монголов, сербов, болгар, влахов, грузин, алан, албанцев, латинов. Стоит заметить, что теперь, в новых условиях они все хуже и хуже ассимилировались и зачастую сохраняли свой язык, обычаи, верования. При этом численность армии достигала 15–20 тысяч, что было тяжкой ношей по тем временам. Флот, который снаряжала союзная Генуя, насчитывал от 50 до 75 боевых кораблей и также стоил казне немалых денег. Италийцы ничего не делали бесплатно, тогда как для них бесплатно укрепили их посад в Пере. Поскольку латины доказали на деле, что гавани Золотого Рога слишком уязвимы, василевс, не считаясь с расходами, решил восстановить обмелевший порт Элефтерий на Мраморном море, для чего провел крупные дноуглубительные работы, по словам Георгия Пахимера, «влив туда ртути» — все истребляющей жидкости, окружил гавань большими камнями и запер извне крепкими железными воротами.

Все, что с таким трудом копили рачительные никейские императоры, исчезло в одночасье в «горниле восстановления». Как отмечал современник, Михаил VIII «…боготворил всем, и из большого, прежде накопленного богатства, черпал обеими руками». Деньги расточались на свадебные подарки иностранцам и «на чрезмерные почести чужим народам», к которым снаряжали массу посольств. Поддержка статуса великой державы, ее новые обязанности требовали больше сил и средств, чем те, которыми Ромейское царство реально обладало в то время. Как верно отметил Георгий Острогорский, «…в героической борьбе была отвоевана позиция, которую однажды уже оказалось невозможным удержать». Как и во времена Мануила Комнина Ромейское царство вновь взвалило на себя непосильное бремя великодержавности, обрело новых врагов на Западе и беспечно забросило восточные рубежи.

Между тем эйфория «возвращения отечества» довольно быстро прошла. Примечательно, что у нас нет данных о праздновании ромеями дня освобождения Константинополя в более позднее время. Объяснение этому нетрудно найти. Финансовое равновесие Империи очень быстро стало весьма неустойчивым. Налоговые поступления в казну сокращались, а некогда полные казнохранилища-сокровищницы бережливых никейских царей быстро опустели после того, как к ним получил доступ первый Палеолог. Чтобы справиться с финансовыми затруднениями, он стал прибегать к крайним мерам: порче монеты, конфискации имущества опальной знати, штрафам, которые взимались с населения по поводу и без всякого повода. Пытаясь девальвировать стоимость монеты, василевс приказал изъять все золото из обращения и переплавить его якобы для того, чтобы отлить новые монеты с изображением Богородицы-защитницы. Народ разоряли также спекуляция хлебом, некомпетентность, а еще более алчность чиновников и сборщиков налогов-практоров. Крестьяне, десятилетиями страдавшие от постоянных войн и грабежей латинов, уходили на земли магнатов и превращались там в париков. В византийской деревне царило запустение и нищета.

Переход международной морской торговли в руки Венеции и Генуи лишил ромейское государство значительных таможенных поступлений. Особенно активизировал этот процесс уже упоминавшийся невыгодный византийцам договор, заключенный с генуэзцами в Нимфее в 1261 г., еще перед отвоеванием Константинополя. Теперь северное предместье ромейской столицы, Пера-Галата, превратилось в официально признанную соглашением генуэзскую колонию со своим портом, а со временем — укреплениями и гарнизоном. Между тем генуэзцы очень скоро потерпели поражение в морском сражении с венецианцами, и разочаровавшийся василевс отказался от услуг генуэзской флотилии, а их погрязшего в интригах с врагами Византии правителя-подеста вместе с остальными генуэзцами изгнал из Константинополя. Альянс с Генуей, просуществовав лишь три года, распался на непродолжительное время, но избавиться от агрессивно настроенных чужеземных торгашей, все увеличивавшихся в числе, было практически невозможно. Выручала лишь возможность играть на извечном соперничестве между Генуей и Венецией, то расторгая, то заключая соглашения с ними обоими.

Михаил VIII допустил еще одну серьезную ошибку во внешней политике, недооценив восточные — монгольскую и турецкую опасности. Обороноспособность в Азии оказалась подорвана. Эта оплошность очень дорого стоила Ромейскому царству.

Василевс сознательно пренебрег защитой восточных рубежей, считая это делом второстепенным. Главный заслон границы, акритов, он обложил налогами, стал нерегулярно выплачивать им жалованье. Акриты, в свою очередь, начали уклоняться от несения пограничной службы, перебегали к туркам, а порой поднимали восстания. Оборона восточных границ Византии распалась, теперь враги безнаказанно грабили ромейские земли. Мануил попытался заключит союз с монголами Передней Азии, чтобы с их помощью сдерживать соседний Иконийский султанат сельчуков. Однако это озлобило монголов Золотой Орды, которые враждовали с переднеазиатскими монголами хана Хулагу, главой персидской державы Ильханов. Ворвавшись во Фракию в 1264 г., они в союзе с болгарами наголову разгромили ромейскую армию и едва не убили самого василевса. Говорили, что после этого здесь почти невозможно было увидеть ни вола, ни пахаря, а скорее дикого зверя. Чтобы прервать череду опустошительных вторжений, Михаил Палеолог пошел на то, что отдал в жены хану Ногаю, занимавшему тогда господствующее положение в Золотой Орде, свою внебрачную дочь Евфросинию, отправил ему богатые дары и заключил мирный договор. Только благодаря этому союзу с неверным удалось перенаправить грабительские монгольские набеги на болгар и пресечь их враждебные действия против Византии.

При всем том Михаил VIII Палеолог был, безусловно, талантливым воином и дипломатом. В его правление Ромейское царство в последний раз стало значимым участником международных отношений, поскольку средства и возможности, имевшиеся в распоряжении преемников этого недюжинного царя, уже были сильно ограничены. Михаил сражался против княжества Ахейского, отвоевал пелопоннеские Мистру и Монемвасию, которым суждено было стать крупными коммерческими городами. Сражался он и против венецианцев в Эгейском море, отвоевывал города болгарского побережья с грекоговорящим населением, имевшие коммерческое значение в качестве причерноморских центров торговли зерном. Он заключил союз с внуком «потрясателя мира» — Чингисхана, грозным Хулагу, лидером персидских Ильханидов, против Иконийского султана, и с монголами Золотой Орды против Болгарского царства. Он даже добился союза с Бейбарсом, султаном Египта. Его успешная в целом оборонительная политика по освященному веками византийскому обычаю заключалась в том, чтобы использовать друзей, втайне являвшихся «врагами врагов», и таким образом покорить врагов. Его наступательная политика имела целью полное восстановление Ромейского царства в прежних границах, но была успешна лишь отчасти.

Взгляды честолюбивого императора были обращены на Запад. Именно поэтому все силы концентрировались в европейской части Империи. Именно оттуда, с Запада, нависала совершенно очевидная угроза, пытаясь противодействовать которой он вел войны, бесконечные и отчасти бесполезные, с латинскими баронами Пелопоннеса и Аттики, независимыми амбициозными правителями Фессалии и Эпира, которые сильнее всего противодействовали делу воссоединения.

Недостаток средств не позволял Михаилу VIII при всех его воинских талантах вести продолжительные, постоянные войны, столь необходимые для государственной безопасности и поддержания идей великодержавности. Разоренная, на грани банкротства страна, окруженная со всех сторон врагами, остро нуждалась в мире.

С собственными Патриархами василевс не ладил и имел от них не столько помощь, сколько епитимии и унижения. Сторонники смещенного Патрараха Арсения Авториана — арсенаиты открыто поносили его. Они отвергали всякое вмешательство царя во внутренние дела Церкви и отказывались признавать новых Патрархов. Тяжба с ними, раскол, растянувшиеся на десятилетия, стали печальной приметой эпохи. Арсенаитов массово поддерживали азиатские ромеи, не простившие Михаилу VIII ослепления Иоанна IV и узурпацию трона.

Надо было проявлять большую дипломатическую умелость, чтобы, маневрируя, способствовать возрождению государства, вносить раздоры в ряды врагов, среди которых наибольшую угрозу с 1266 г. стал представлять амбициозный младший брат храброго и набожного французского короля Людовика IX Святого, чрезвычайно умный, холодный, жестокий, не веривший ни Бога, ни в черта Карл, граф Анжуйский и Прованский. Именем покровительствовавшего ему Папы римского он захватил юг Италии и Сицилию и, в союзе с князем Ахейским, герцогом Афинским, Венецией, Сербией и Болгарией покушался на владения Ромейского царства, мечтая не только о реставрации Латинской империи, но о покорении всего мира. Это было тем более опасно, что сбежавший из Константинополя жалкий Балдуин II женил своего сына Филиппа на дочери могущественного графа и в виде брачного подарка изворотливо отдал ему город, которого уже не имел. Желая обрести этот «подарок», Карл Анжуйский даже вступил в переговоры с такими потенциальными союзниками как Венеция, султан сельчуков, князь Армении и монгольский великий хан. Княжество Морея в центре и на юге Пелопоннеса превратилась в главный плацдарм лихорадочно готовившейся военной экспедиции против ромеев. Перед лицом таких грозных объединенных враждебных сил на Западе и на Балканах будущее Ромейского царства представало в мрачном свете. Даже неожиданная гибель флота Карла, в щепки разбитого на редкость свирепой бурей у берегов Сицилии, казалось, лишь отодвигала неизбежное.

Парализовать стремительно надвигавшуюся угрозу можно было только рассчитывая на поддержку Римского папы, которого втайне не могли не начать тревожить столь феноменальные успехи ненасытного Карла Анжуйского, слишком быстро лепившего свою империю. Однако Папа не желал признавать греческого императора-еретика, претендовал на верховное руководство единой Церковью и всеми способами добивался подчинения Константинополя Риму. Отсюда отчаянный дипломатический шаг до предела обеспокоенного Михаила Палеолога — примирение с главным, как ему казалось, противником греков — папским престолом. Желая с его помощью установить, наконец, мир с латинским Западом и подорвать агрессивные намерения твердолобого, заносчивого Карла Анжуйского, василевс предложил давнюю приманку византийской политики по отношению к Риму — соблазнительную идею решить все проблемные вопросы путем унии, что, еще раз напомним, в переводе с латинского означало «союз, единение» Православной и Католической (Латинской) Церкви. Как дипломат, — возможно, самый блестящий в истории Византии, — он не видел другого выхода для перемены настроения Папы, наставника западных государей, и, тем самым, сохранения безопасности Ромейского царства.

6 июля 1274 г. во Франции, на церковном Соборе в Лионе — бывшем римском Лугдуне трое чудом добравшихся посланцев василевса (один из двух отправленных кораблей вместе со всеми дипломатическими подарками и самими послами утонул во время бури) подписали соответствующий документ с Папой Григорием X, который проявил себя выдержанным, изощренным дипломатом, нашедшим действенные пути давления на Византию. Свершилось, как всем казалось, величайшее событие. Впервые за истекшие 220 лет Восточная и Западная Церкви вступили в тесный и вроде бы неконфликтный контакт друг с другом. Великий логофет Георгий Акрополит от имени Михаила VIII принес присягу на верность латинскому исповеданию, признал католический Символ Веры — Кредо, верховенство Римского пастыря над всем христианским миром, право апелляции на его имя и необходимость провозглашать Папу во время богослужения. Взамен Григорий X пообещал примирить страны Запада с Ромейским царством и оказать ему столь желанную помощь.

Но дальше слов дело не пошло. Мимолетное объединение фактически осталось на бумаге. Ухищрения, к которым прибег василевс, не оправдали всех его надежд. Правда, Михаил VIII получил кое-какие политические выгоды, которые действительно помогли защитить Ромейское царство от завоевательных планов Запада. С благословения Папы удалось очистить многие эгейские острова и Пелопоннес от остававшихся там латинов, чему помог союз с Генуэзской республикой и католическим Арагоном, мощным феодальным королевством Пиренейского полуострова, и с их помощью, а также с помощью интриг и золота сдерживать напор самого могущественного государя Европы — Карла Анжуйского. Тот лишился морального оправдания для запланированных им военных действий против Империи ромеев и реставрации власти франков на Востоке. Кусая в бешенстве свой скипетр, он вынужден был смириться перед запретом Папы нападать на греков.

К сожалению, цена достигнутого василевсом путем блестящего дипломатического хода оказалась слишком велика. Подлинного примирения между Ромейским царством и католическими странами достичь так и не удалось. Не мусульмане, а христиане-католики, латины оставались на тот момент самыми злейшими врагами православных христиан. Не затухавшие военные действия на Балканах, в западной Греции и на островах эгейского Архипелага вспыхнули с новой силой. Страна сепаратистки настроенных греческих магнатов, Фессалия, особенно активно продолжала сопротивляться объединительным устремлениям византийского царя. Самое главное, навязанная василевсом Лионская уния не прекратила полемику внутри Церкви, надолго расколола ромеев на враждующие лагеря, привела к распрям, более того, к бурной смуте, ослабила византийское общество, ожидавшее теперь неминуемого наказания Небес за совершенный царем-предателем тяжкий грех. Патриарх Иосиф I Галисиот (1267–1275 гг.) в ярости отказался утвердить дионский документ, за что немедленно впал в немилость государя и вскоре был смещен. Большинство православного духовенства, особенно рядовые священники, а также монашество не признали оскорбительного соглашения. Всего лишь через тринадцать лет свободы они не хотели снова надевать ярмо франков в каком бы то ни было виде, отказывались провозглашать Римского папу в храмах и тем более изменять освященный веками порядок греческого богослужения и обрядов. Против церковного единства с грубыми, неотесанными, презренными западными варварами-еретиками, — а именно так привыкли в Византии воспринимать латинов, — выступала большая часть верующих, которые не забыли, не простили осквернения церквей крестоносцами и насилий над женщинами, стариками и детьми. С крайним недоверием к униатской идее отнеслось мелкое ремесленное и торговое население ромейских городов, интересы которого ущемляли предприимчивые, эгоистичные италийские купцы, а также византийские крестьяне, хорошо помнившие тяжелые времена унизительного латинского господства, истоптавшего душу народа. Михаил Палеолог явно недооценил характер и настроения своих православных подданных.

Тем не менее, новый Патриарх Иоанн XI Векк (1275–1282 гг.), бывший хартофилак, ловкий и многосторонне одаренный человек, стал активно выступать ярым приверженцем Лионской унии, чем возбудил к себе всеобщую ненависть. Его поддерживала лишь близкая к царю придворная знать, чиновничество, высшие православные иерархи, часть рафинированной византийской интеллигенции, а также те купцы, что вели прибыльную для них торговлю с Западом. Но голос врагов унии — арсенаитов звучал все громче, сторонники Векка могли держаться только за счет репрессий, которые василевс-униат обрушивал и на виновных, и на невинных.

Вскоре дискуссии и столкновения перенеслись на улицы, площади и рынки Константинополя. Раздоры накалили страсти до предела. «Отчуждение простирали до того, — вспоминал Георгий Пахимер, — что не хотели ни из одной посуды пить, ни вместе разговаривать». В городе, наподобие антиправительственных «листовок», множились, распространялись памфлеты и пасквили, порочащие василевса-отступника и его приближенных. Новый литературный жанр получил название василография. Раздраженный, царь в огромных количествах собирал доносы, так называемые просангелиаис на противников Лионской унии, преследовал и самым жестоким образом наказывал недовольных — клириков и мирян, бедняков и вельмож. Причем монарх не щадил даже собственных друзей и ближайших родственников, членов семьи из числа тех, кто не разделял его точку зрения. В связи с этим к своей дочери, болгарской царице Марии вынуждена была уехать даже любимая сестра Михаила, Ирина, в монашестве — Евлогия, решительная противница унии, которая стала плести интриги против василевса при болгарском дворе. Становившийся все более неискренним и подозрительным, государь сеял террор, боясь за свою власть. Историк Георгий Пахимер записал: «Исступленный дикими мыслями и подозрениями, он производил ужасы». Обещания, на которые прежде был столь щедр василевс, теперь оказались напрочь забыты. Его двуличная политика, — не меняя вероисповедания хитрить и заигрывать с папскими легатами, — помогла выиграть время, укрепить положение Ромейского царства, но бесконечно так продолжаться не могло. Папа больше не верил обещаниям и требовал дальнейших реальных, конкретных уступок Риму в вопросах веры. Следует также учесть, что православные Болгария и Сербия нашли в случившемся прекрасное религиозное оправдание для войны с Михаилом VIII Палеологом. Чтобы сдержать их, он вынужден был в очередной раз пригласить на помощь монголов, стремительное вторжение которых нанесло болгарам непоправимый, роковой урон.

В скором времени стало ясно, что объединение Латинской и Греческой Церкви не состоялось. В 1281 г. византийцы и латины, рыцари Карла Анжуйского, презревшего запрет Папы поднимать меч против христиан Константинополя, сошлись на севере Балкан, у византийской крепости Берат в ожесточенной битве, которой Михаил Палеолог постарался придать характер «священной войны», понимая, что в случае поражения возможно вновь восстановление Латинской Романии. Во всех церквах ромеи молили о победе и она пришла, в очередной раз спасая Ромейское царство. Но уже через год Папа римский Мартин IV, француз по происхождению, слепое орудие в руках Карла Анжуйского, отлучил василевса от Церкви и предал его анафеме как схизматика, главного виновника фактического разрыва Лионской унии, государя, не сумевшего сдержать клятвенного слова, данного на Соборе. Все жертвы, принесенные несчастным императором ромеев, два десятка лет кропотливой работы по примирения Рима и Константинополя были сведены на нет, а Ромейское царство брошено в одиночестве перед лицом его врагов.

Не помогло даже то, что весной 1282 г. на Сицилии, где собирался огромный десантный флот анжуйцев против Константинополя, неожиданно вспыхнуло кровавое антифранцузское народное восстание, известное как «Сицилийская вечерня»: оно началось в Палермо, когда в пасхальный понедельник колокола звали к вечерней церковной службе. Ненавистные анжуйцы были перебиты и изгнаны с помощью сил короля Арагона Петра III. Субсидируемый потоком византийского золота, он нанес Карлу Анжуйскому спасительный для Ромейского царства удар в спину, после которого тот умер через три года сломленным человеком. Тем не менее, с юга Италии анжуйцы не убрались и вступили в продолжительные, изнурительные войны с королевским домом Арагона и византийцами.

Ромеи не простят своему царю унию, предательство величайшей святыни — веры отцов, тюрьмы и казни. Отступник скончается в 58 лет от скорой тяжелой болезни во время очередного похода в Эпир против непокорных латинов, но сын и наследник, Андроник не решится везти тело отца (восстановителя Ромейского царства!) для захоронения в столицу, вполне справедливо опасаясь беспорядков. Прах императора, который в глазах православных и католиков умер еретиком, проклятым Патриархом и Папой, без церемоний будет погребен в крипте кириакона фракийской Силимврии. Он так и не будет перенесен в спасенную им столицу — ромеи утверждали, что земля не принимала его и труп лежал в гробу черный и раздувшийся.

Реакция не замедлила последовать. В правление сына Михаила, кроткого и очень набожного Андроника II Палеолога (1282–1328 гг.) противники унии были возвращены из ссылок и превозносились как мученики за Православие. Свобода Восточной Церкви больше не ущемлялась, влияние ее и особенно монашества выросли. Византийские обители и материально, и духовно вступили в свой золотой век. Иоанн XI Векк, главный поборник церковного единства греков и латинов, удалился в монастырь и отрекся от патриаршества. Тяжелый духовный кризис с виду был вроде бы преодолен. Константинопольский патриархат остался центром православного мира. Но и сменившие друг друга четыре последующих Патриарха (с 1282 по 1303 гг.) не смогли восстановить мир в Греческой Церкви. Один из них, Григорий Кипрский (1283–1289 гг.), светский человек, едва ли не силой втащенный Андроником II на патриарший трон, с горечью вспоминал в своей автобиографии: «…каждый предпочитал собственные удовольствия и почести божественной пользе, Церковь исполнилась смятения и бесчинств, управлять и распоряжаться там нравилось всем, а подчиняться канонам — никому, так что подтвердилась правота Платона: не каждому полезна свобода». Едва возродившись, Ромейское царство, несмотря на виртуозную дипломатию, входило в XIV в. в ухудшившихся внешних обстоятельствах, в предчувствии тяжелых испытаний, растеряв былые надежды.

Во внешней политике Андроник II тоже поменял ориентацию отца и вовсе перешел к глухой обороне. Военных способностей он не имел, полководцам не доверял, поэтому грохоту сражений этот высокообразованный император предпочитал занятия финансами, литературой, а высшие государственные посты, места советников предоставил людям сугубо гражданским. В их числе можно было найти таких знаменитых ученых-энциклопедистов, людей высоких интеллектуальных способностей как Никифор Хумн, Феодор Метохит и Никифор Григора. При них Константинополь, несмотря на политический упадок, все же еще удерживал позиции интеллектуального центра мира.

Пустая казна и не менее пустая надежда на выгодное использование кораблей италийцев заставила василевса принять самоубийственное решение — в 1284 г. распустить с таким трудом восстановленный и требовавший наибольших расходов византийский боевой флот — навтикон, сведя его до двух десятков судов. Это еще более упрочило и без того крепкое положение италийских купцов в Византии, увеличило зависимость ромеев от военно-морской мощи их держав и вынудило пойти на привязку номисмы к италийскому гроссо — «доброй золотой монете» (la buono moneta d’oro), что означало окончательную утрату международного авторитета и значения ромейской золотой монеты. Тогда же начался переход на серебряные номиналы, которые, правда, еще производили на высочайшем уровне. Василикон, введенный Андроником II, был создан по образцу венецианского серебряного дуката. Предпринятая мера отчасти помогла на время восстановить контроль над хозяйством и финансами, но эти успехи скоро были сведены на нет своекорыстием чиновников, высокородных вельмож, междоусобицами и необходимостью платить соседним державам за мир. Кроме того, свертывание ромейского флота немедленно активизировало пиратство, а добытых с помощью роста налогов и экономии денег все равно не хватило на содержание сухопутных войск. Был введен даже новый налог — ситокрифон, но он взыскивался с крестьян натурой, частью от урожая зерна, и денег государству не приносил. Поэтому ежегодный доход от налоговых поступлений едва достигал миллиона иперпиров, при том, что эта монета обладала лишь половиной своей прежней золотой ценности.

Тогда василевс принял еще одно скоропалительное, роковое, по сути дела, самоубийственное решение — перестал заниматься организацией собственной армии, радикально уменьшив ее до трех тысяч каваллариев и сократив до минимума расходы на содержание наемников, которых теперь набирали не из закаленных профессионалов, а из случайных бродяг и беженцев. Они были дешевы, но не имели ни дисциплины, ни опыта. Кроме этих наемников полевая армия формировалась за счет все новых получателей пронии, тогда как провинциальные гарнизоны с трудом обеспечивали себя в основном за счет казенных льгот. По мнению современников, такие вооруженные силы «были смехотворны». Защититься от врага силою оружия стало невозможно.

Между тем правление Андроника II оказалось отмечено новыми испытаниями для беззащитного Ромейского царства. Со своей женой, оборотистой итальянкой Иоландой (в Крещении Ириной) Монферратской, которая уехала жить в Фессалонику, царь не ладил, а она активно интриговала и устраивала своих сыновей: Феодор оказался правителем Монферрата в Италии, Димитрия же мог ждать сербский престол, поскольку старый король Милутин не мог иметь детей от своей, мягко говоря, слишком «юной» жены Симониды, сестры Димитрия. Он радушно принял принца, но тот, по словам Никифора Григоры, «всеми фибрами души возненавидел эту дикую неприютную страну» и вскоре сбежал из тяготившей его Сербии. Хороший шанс наладить отношения с опасным соседом был упущен. Кроме того, очередное болгарское нашествие лишило ромеев западночерноморских портов, а монахи-рыцари Св. Иоанна — госпитальеры захватили богатый Родос.

И это в то время, когда на Востоке начал крепнуть пока неприметный, очередной враг — кочевые туркмены (тюрки-огузы) из рода Османов, под нажимом непобедимых монголов вынужденные со своей ордой уйти за тысячи километров из родного среднеазиатского Хорасана. Надеясь покончить с зависимостью от монгольского государства ильханов, они, с разрешения разгромленных и ослабленных теми же монголами сельчуков Иконийского султаната, поселились у самой византийской границы на полноводной малоазийской реке Сангарий, немногим более чем в ста километрах от Константинополя. Перед ними лежала вся богатейшая Вифиния, но поначалу турок было немного — несколько сот кибиток и они вовсе не казались страшными. Неотесанные вояки, обитавшие среди палаток и дыма костров, они правили, не слезая с седел, вместо подписи ставили отпечаток большого пальца, и их «великая история» явилась плодом позднейшего мифотворчества. Располагая мало-мальски исправной армией продвижение этих жадных до свободных территорий кочевых искателей приключений можно было остановить, если бы взяться за это вовремя.

Формирование нового государственного образования — османского княжества — бейлика началось во второй половине XIII в. В 1258 г. монголы уничтожили Багдад. По легенде, они закатали халифа в ковер и в знак уважения предали почетной казни без пролития крови, затоптав копытами коней. Легендарный, сказочный город был разграблен, а в реку выбросили столько рукописных книг, что вода в ней стала цвета чернил. Вскоре султан сельчуков, страдая от сокрушительного натиска беспощадных монголов, громивших его государство, пожаловал пограничную с ромеями область — удж на северо-западе Анатолика вождю огузского кочевого племени кайы, Эрторгулу. Это было обычной практикой того тревожного времени, выплеснувшего к византийско-сельчукской границе в Малой Азии, — этому своеобразному «дикому западу», — массу людей, озабоченных поиском земли и добычи. Воспользовавшись дальнейшим ослаблением Иконийского султаната сельчуков, сын Эрторгула, энергичный и очень жестокий бей Осман I Гази (1288–1326 гг.), стал вести себя достаточно свободно, дерзко и перешел к практике регулярных набегов на византийскую территорию, система обороны которой пришла в упадок. Более того, в 1302 г. он впервые наголову разбил ромейское императорское войско, — это случилось при Магнисии из-за предательства войска аланов, составлявших ядро ромейской армии, — и основал новую династию турецких султанов, потомкам которых будет суждено захватить вожделенный, снившийся им в вещих снах, драгоценный Константинополь, потрясти мир, создать гигантскую Османскую империю и править до 1923 г. Объединенные под началом Османа Гази соплеменники и другие пришлые воинственные племена, заполонившие к началу XIV столетия почти всю Малую Азию, освободились от подчинения Сельчукидам и получили название османлы — османцы, турки-османы. Как гази — воины веры, они соединили агрессивное кочевничество с воинственным исламом, были спаяны мусульманством, идеей исламского джихада — священной войны против неверных, имели своих мудрецов суфиев, знатоков ислама, и своеобразное «монашество» — дервишей, которые объединялись в ордена. Их сильной стороной стало стремление построить собственное независимое государство, которое, основываясь на мусульманской вере, в то же время объединяло бы людей всех народностей и вероисповеданий.

Небольшое государство османов вместе с другими тюркскими владениями, или эмиратами, стало, подобно раковой опухоли на теле Византии, довольно быстро разрастаться, превратившись в постоянную и страшную угрозу. В свою очередь, еще недостаточно окрепшие османы видели в Ромейском царстве угрозу для себя и своих завоеваний, понимая, что они окажутся в безопасности только полностью уничтожив своего соперника и его прославленную столицу. Соперничество между обеими силами привело к тому, что уже к концу первой трети XIV в. почти весь огромный полуостров Малая Азия, прежде представлявший собой становой хребет Империи, был потерян ромеями навсегда (Карта 7). За ними остались лишь считанное число изолированных портов, таких как Ания, Фокия и Смирна на Эгейском побережье и Ираклия Понтийская на южном побережье Черного моря, и отдельные «точки на карте», утесами высившиеся в половодье турецкого завоевания, — малоазийские города Никея, Никомидия, Пруса (Бруса), Эфес, Сарды, Магнисия, Филадельфия, которые турки захватывали по мере необходимости. Ветшавших укреплений и таявших скудных ресурсов Ромейского царства явно не хватало для организации более или менее эффективной обороны. Создавалось впечатление, что его размеры уменьшались с каждым днем, подобно карте, сворачивающейся с краев. Огромная голова — Константинополь покоилась теперь на крошечном, хилом, беспомощном теле.

Активные, предприимчивые османлы-османы, пассионарная энергия которых била ключом, учились в буквальном смысле «на копытах», усваивая ромейские технологии, правила дипломатии и тактику с исключительной быстротой. Они провели военные преобразования, которые укрепили боеспособность их армии. К пехотному ополчению так называемых азебов было добавлено пешее регулярное войско («яя» или «йайа») и конница («мюселлем»), которая вербовалась среди кочевников — лихих наездников. Самое главное, каждый воин за свою службу получал от султана тимар или зеамет — доходное земельное владение, село или сёла, на условии выполнения службы и, следовательно, был заинтересован в новых и новых захватах. В свою очередь, мощь султана зависела от увеличения числа тимариотов и их богатств, возможности платить налоги в казну и содержать своих воинов, даже латников. Именно этим вполне прозаическим обстоятельством объясняется разбойничья политика агрессивного османского государства, стремившегося в ходе джихада поглотить Ромейское царство, другие страны Средиземноморья и стать мощной державой, грабительской империей.

В XIV в. византийская армия стала представлять все более пеструю картину. В ее состав входили крестьянские провинциальные ополчения, служившие на основе освобождения от налогов, «союзники» из соседних стран — сербы, болгары, аланы, половцы-куманы, а также прочие иностранцы, получавшие землю за военную службу, наконец, те, кому были пожалованы пронии. Но против двойного натиска — с Востока и Балкан собственных урезанных сил не хватало и отчаявшийся Андроник II решил нанять на Сицилии крупный иноземный воинский контингент — самостоятельный корпус каталонцев — тяжелых пехотинцев и сицилийских рыцарей под предводительством кондотьера[228], славного тамплиера Рожера де Флора, который предложил императору ромеев свои, разумеется, платные услуги в борьбе против все более наглевших турок. Так начала отсчет действий «каталонская компания», принесшая византийцам не ожидаемое спасение, а неисчислимые бедствия и еще большее разорение.

Немец по происхождению, сын сокольничего Фридриха II Гогенштауфена, Рожер свою подлинную фамилию Блюм переделал на испанский манер — де Флор. Тщеславный авантюрист, в молодости промышлявший откровенным пиратством, Рожер де Флор несомненно обладал организаторскими и полководческими способностями. Его неординарной личности особый романтизм добавляла принадлежность к рыцарям Храма — прославленного, скандально богатого ордена тамплиеров, созданного во время Крестовых походов для защиты пилигримов.

Разношерстное войско де Флора состояло из корсаров, пиратствовавших в Средиземном море, разноплеменных банд наемников и просто лихого сброда, искателей приключений и легкой наживы. Но ядро компании составляла спаянная железной дисциплиной каталонская тяжелая пехота, — знаменитые альмугавары, которые славились высочайшими профессиональными боевыми качествами. Они служили королю Сицилии Федерико Арагонскому, который не знал как отделаться от них. Дело в том, что к моменту столь удачно подвернувшегося приглашения на службу к византийцам, каталонцы остались не у дел, без заработка после окончания войны на юге Италии между французами-анжуйцами и арагонцами с Пиренейского полуострова, и искали, где бы приложить свои силы.

В сентябре 1302 г. около двух с половиной тысяч испанских наемников на 36 сицилийских и генуэзских кораблях прибыли в Константинополь, прихватив с собой своих многочисленных любовниц, жен и детей, так что общее число этой беспокойной, шумной компании оказалось приблизительно в три раза больше. Надеявшийся на лучшее, не отличавшийся смелостью, добряк Андроник II, пойдя на значительные расходы, с великой готовностью сразу заплатил им за четыре месяца вперед, назначил Рожера де Флора мегадукой, то есть главным адмиралом и в качестве «десерта» отдал ему в жены свою 16-летнюю племянницу, Марию, дочь Иоанна Асеня III Болгарского (1279–1280 гг.), справив пышную свадьбу. Согласно договору, каталонцам было обещано весьма выгодное высокое жалованье по двойному тарифу.

Вскоре небольшое, но опытное испанское войско пересекло Мраморное море и высадилось в Малой Азии около Кизика, а затем направилось к осажденной османами Филадельфии. Компания начала победоносный марш, нанося одно за другим сокрушительные поражения ошеломленным туркам, которые попросту еще не располагали значительными силами. Неся огромные потери, обескровленные отряды османов откатывались от западномалоазийских центров в глубь полуострова.

Ромеев охватило ликование, но, как оказалось, преждевременно. В скором времени выяснилось, что каталонцы при всех их ценных боевых качествах никакие не освободители, а обычные жестокие, властные, высокомерные завоеватели, которые не различают ни христиан, ни мусульман и убивают всех подряд, невзирая на пол и возраст. Их главной целью являлось обогащение за счет византийцев, которых они воспринимали как отколовшихся от истинной Латинской Церкви схизматиков, извращающих христианское учение. Василевс необдуманно дал волю злой силе, которую невозможно было контролировать. Испанские наемники безбожно грабили как на суше, так и на море, облагали поборами в свою пользу местное греческое население, которое отвечало им все возраставшей враждебностью, иногда даже удачными нападениями на каталонские гарнизоны. За первый год такой «службы» они уже получили из царской казны колоссальную сумму денег — 100 тысяч золотых! Теперь распаленные участники компании, ряды которой осенью 1304 г. пополнило новое наемное войско во главе с кондотьером Беренгарием д’Эстнеце, стали требовали от Андроника II уплаты еще 300 тысяч золотых «жалованья», которые тот задерживал по причине пустой казны, и сваливали на это причину своих дерзких бесчинств, нагло утверждая будто они и их семьи голодают. Ромейским властям приходилось отказывать в плате своим собственным войскам, пускать в переплавку ценную церковную утварь, к ущербу собственной экономики еще пуще портить, обесценивать иперпир, чтобы покрыть недостаток в монете. Кроме того, пират по духу, латинянин Рожер де Флор дал ясно понять василевсу, что самостоятельно принимает решения и никому не должен отдавать захваченные огромные земли на юге и западе Малой Азии. Он не собирался беззаветно сражаться за Ромейское царство и питал вовсе не пустые надежды на создание своего собственного королевства, тем более, что сумел добиться от василевса пожалованья сана кесаря — второго по старшинству после императора ромеев, доселе не жаловавшегося иностранцам.

С помощью золота и соблазнительных, заманчивых посулов обуреваемому страхом Андронику II все же удалось выманить и переправить алчных пришельцев во Фракию, где назревала опасность со стороны Болгарии. В апреле 1305 г. ненавистный ромеям кесарь Рожер вместе с сопровождавшими его каталонцами, с почетом прибывшими в Адрианополь для переговоров, были перебиты в военной ставке заведовавшего армейскими делами Михаила IX, сына и соправителя Андроника, который таким традиционным коварным способом рассчитывал избавиться от ставших обузой «спасителей». Убийство, скорее всего, заказное или такое, которому никто не препятствовал, случилось у входа в царский шатер, где некий сын вождя алан зарезал кондотьера, мстя за гибель своего отца, а остальную свиту перебил ворвавшийся на пир, до зубов вооруженный отряд пьяных аланских наемников. Это привело к катастрофе.

Узнав о гибели в лагере Михаила своего предводителя, возмущенные альмугавары стали мстить за его смерть, объявив полномасштабную войну своему нанимателю, насилуя, грабя и уничтожая все населенные пункты на пути к Константинополю. Правда, на море их эскадру удалось остановить с помощью союзного ромеям генуэзского флота, но воинственные наемники не растеряли боевого духа и стали действовать на суше с еще большим остервенением.

В 1307 г. они разгромили малочисленное, нестройное, хотя и усиленное турками и аланами византийское войско. Отважно сражавшийся, но неудачливый наследник престола Михаил IX, раненный, едва спасся бегством во фракийскую крепость Дидимотику, а каталонцы, получив подкрепление с родины и из Арагона, наняв в помощь турок, еще два года бесчинствовали, безжалостно грабили земли южной Фракии, по сути дела, пригороды Константинополя, не менее страшно опустошили Македонию, не пощадили даже знаменитые монастыри Афона, а потом яростно обрушились на плодородную Фессалию в средней Греции, сея ужас среди местного сельского населения. Истребление испанской торговой колонии в Константинополе и арест товаров и торговцев на каталонских кораблях в византийских портах по приказу василевса Андроника II явились слабыми ответными мерами и никоим образом не поправили положение. Критическую, кризисную ситуацию еще более ухудшило то, что болгарский царь, воспользовавшись отчаянным положением Ромейского царства, овладел несколькими важными, опорными ромейскими городами-крепостями на побережье Черного моря, которые пришлось признать за ним по мирному договору. Антивизантийские настроения Запада во всю подогревал зависимый от политики французского короля, бывший архиепископ Бордо, Папа Климент V, вновь подвергший ромейского императора анафеме.

Положиться было не на кого, предавали даже собственные магнаты. Так, Иоанн Мономах, наместник Фессалоники — второго по богатству и значению византийского города Ромейского царства, заявил, что готов признать своим повелителем брата знаменитого жестокого «железного короля» Филиппа IV Красивого (1285–1314 гг.), французского принца Карла Валуа, тоже тянувшегося к императорскому венцу Константинополя. Наиболее могущественные знатные семьи Фессалии стремились обособиться и основать свои собственные удельные владения.

В 1308 г. каталонцы принесли вассальную клятву Карлу Валуа, но в дальнейшем, в 1310 г., нисколько не считаясь с амбициозными планами своего очередного сюзерена, поступили на службу к французскому герцогу Афин, а вскоре, верные своей необязательности, обратили оружие и против него. Весной 1311 г., на греческой реке Кефис, близ Копаидского озера в Беотии они нанесли сокрушительное поражение численно превосходящему войску Афино-Фиванского герцога Вальтера де Бриена и убили его. К негодованию Папы римского здешнее франкское государство пало, а вместе с ним рухнуло навсегда и франкское господство. Но ромеи не выиграли и от этого. В центральной Греции возникло каталонское Афинское герцогство со столицей городом Неопатры (Новые Патры), которое вскоре стало вассалом Сицилийского, а потом Неополитанского королевств. Власть коварных каталонцев на этой территории сохранялась 77 лет, а сами они на века остались в бранных словах и легендах греков как некие дикари, разбойники, преступники. В их лице Ромейское царство получило жестокий удар, на долгие годы приобрело еще одного опасного и беспокойного соседа, хотя, если бы эта весьма опытная в военном деле кучка авантюристов с крайнего Запада соблюдала условия соглашения с Андроником II, она могли бы спасти ромеев и изменить всю будущую историю. Кроме того, случившееся показало, что в борьбе за свое самосохранение византийцы становятся все более зависимыми от иностранных военных частей. Трагедия заключалась в том, что у них не было иного выхода.

1. Какие страны принимали участие в борьбе за византийское наследство в XIII в.?

2. Почему именно Никейская империя стала бесспорным лидером на Балканах?

3. Что случилось в Никее после смерти Феодора II Ласкариса и можно ли это оценить как аристократический переворот?

4. Почему часть византийского общества не считала возвращение бывшей столицы Империи ромеев первоочередной задачей?

5. Какой аналогичный договор и с кем напоминает соглашение в Нимфее?

6. Только ли случай помог ромеям захватить Константинополь в 1261 г.?

7. Выиграла ли Византия от возврата своей столицы?

8. Какие территории потеряло восстановленное Ромейское царство? Оцените ущерб.

9. Почему государственная казна так быстро опустела при Михаиле VIII Палеологе? Была ли в этом его вина?

10. В чем была схожесть политики Михаила VIII Палеолога с политикой Мануила Комнина? О чем это говорит?

11. Какие серьезные просчеты допустил Михаил VIII в своей политике, и чем это угрожало Ромейскому царству? В чем вы видите причины упадка византийского могущества?

12. Вспомните причины заключения Лионской унии 1274 г.

13. Почему большинство ромеев отвергло унию 1274 г.?

14. Как вы думаете, какими аргументами могли пользоваться сторонники и противники Лионской унии?

15. Что было бы с Ромейским царством, если бы Михаил VIII Палеолог не сорвал захватнические планы Карла Анжуйского?

16. Вспомните, каковы были размеры ежегодных доходов византийского государства в раннее средневековье и сравните их с такими же доходами при Андронике II Палеологе. Насколько обеднела Византия?

17. Когда, почему и где появились турки-османы в Малой Азии?

18. Чем можно объяснить быстрый рост могущества турок-османов?

19. С чем была связана «каталонская компания» и почему император ромеев не искал помощи у себя в стране?

20. В чем заключались причины удивительных успехов каталонских авантюристов и в Малой Азии, и на Балканах?

21. Какие результаты имели приключения каталонцев для Ромейского царства? В чем оно проиграло, а в чем выиграло?

Из «Хроники синграфа» великого логофета Георгия Акрополита (ок. 1217–1282 гг.) об отобрании у латинов Константинополя в 1261 г.

85. Между тем император[229], давши несколько войска Стратигопулу Алексею, кесарю, послал его на запад, с тем, чтобы он вместе с бывшими там ромеями вступил в сражение с неприятелями, поручивши ему между прочим мимоходом, так как дорога лежала неподалеку от Константинополя, сделать нападение на этот город и подвинуть свой отряд до самых его ворот, чтобы напугать находившихся здесь латинов […]. Между тем кесарь Алексей Стратигопул нечаянно ночью подошел к Константинополю. А так как он имел при себе несколько таких людей, которые по разным причинам удалились раньше из Константинополя и до подробностей знали этот город, то он, расспрашивая их, узнал, что в стенах города есть один проход, которым может пройти внутрь города вооруженный воин, — и без всяких отлагательств приступил к делу. Этим проходом сперва вошел один, за ним другой, третий, и так далее до пятнадцати, а скоро того взошли и многие другие […]. Таким образом кесарь Стратигопул и все бывшие с ним ромеи и скифы[230] (потому что в войске его были и они) очутились в городе. Быв поражены неожиданностью совершавшегося события, бывшие в городе (латины) стали заботиться каждый, как только могли, о своем лишь спасении […].

86. Император жил тогда в Метеорие[231], как вдруг ночью разнеслась молва о взятии Константинополя между многими. Молва эта вышла от одного служителя родной сестры императора, Ирины, переименованной в монашестве Евлогией, прибывшего из окрестностей Византии; — он по дороге узнал, что Константинополь взят ромейскими войсками. Сестра императора как можно скорее отправилась к императору и нашла его погруженным в сон, тихонько толкнула его рукой и громким голосом проговорила: «Государь! Ты взял Константинополь! Христос даровал тебе Константинополь!».

Из написанной в 1308 г. «Истории о Михаиле и Андронике Палеологе» Георгия Пахимера (1242 — ок. 1310 гг.) об освобождении Константинополя от латинов в 1261 г.

II. 26. […] вверил он (царь Михаил Палеолог) войско скифское, с небольшим числом других воинов, кесарю Алексею и послал его к пределам Фракии с тем, чтобы он, сколько можно лучше устроил дела в Орестиаде. В то время болгары не хотели жить мирно и питали вражду и ненависть, особенно к царю […]. Итак, кесарю было приказано остановиться в пределах Фракии и показывать угрожающий вид городу[232], главным же образом грозить мечом италийцам, ничего, однако же, не делая, потому что у него мало было войска. […] подступив к городу и поставив в предместьях его палатки, он тайно призывал к себе тамошних горожан, кто повиднее, и открывал им свои мысли, питая в них высокие надежды, если они будут содействовать. Призванные говорили ему, что теперь самое благоприятное время напасть на город, потому что весь стоявший у города италийский флот отправился для взятия острова Дафнусия, и вот, к прискорбию италийцев, находится там уже весьма много дней; в городе же остались только народ и самые неопытные из воинов.

27. Когда все было обдуманно и время наступило, — ибо положено сделать нападение ночью, вдруг, неожиданно, — главной заботой их (горожан) было теперь взойти на стену по лестницам без шума, сбросить сверху стражу и отворить ворота, что при Источнике[233], выломав их сперва посредством клиньев из камней стены, к которой они приложены, а кесарю предоставлено, приведши ночью войско, быть готовым к нападению и вступить в отворенные ворота. Как скоро наступила назначенная ночь, они приступили к делу и, попав на выбранное место, принесли туда лестницы и все делали осторожно, чтобы не открыла их стража […]. Между тем кесарь в ту же ночь, взяв скифов и все прочее войско, повел его к городу. Прибыв на место прежде, чем те успели исполнить свое дело, и видя, что ночь проходит в бездействии, он испугался этой задержки и стал подозревать, не перехитрил ли его противник. […] мог ли он вообразить, что они заняты раскапыванием укрепления, сложенного позади ворот из диких камней? […] итак, Алексей сидел у монастыря Источника, предписав войску молчание, и нетерпеливо ожидал условленного знака: громкой здравицы в честь царей с вершины стены. Между тем горожане, по одному поднявшись тихо по лестницам, тотчас напали на сонных стражей-италийцев и сон их сделали мертвым, ибо одних, и не очнувшихся еще, сбросили со стены вниз, а других, проснувшихся от шума и пустившихся наутек, догоняли и рубили, чтобы никто не мог поднять тревогу. Подбежав к воротам Источника, они обнаружили, что те заложены камнями. Ромеи тотчас принялись растаскивать их и приготовили достаточный проход для войска, а затем медными клиньями сбили с крюков ворота. Один из горожан, священник Лакерас, который тоже был из добровольцев и мужественно помогал, наконец поднялся на стену вместе с Главаном и некоторыми другими. Но он очень робел, и голос его от страха пресекался, ему чудилось будто стена раскачивается, так что он боялся свалиться вниз, если громко воспеть здравицу. Однако, понукаемый остальными, он дрожащим голосом пропел провозглашение царствующему дому, а за ним здравицу громко подхватили все. Когда это дошло до слуха тех, что были в засаде с кесарем, они стремглав понеслись к воротам и ринулись в город. Только что блеснули первые лучи солнца, кесаревы воины вдруг разбежались по окрестностям и начали грабить, что попадалось; напротив, скифское войско благоразумно не рассеивалось, но сдерживало прибывавший из города народ, пытавшийся узнать, верно ли то, что говорят, ибо это событие казалось сказкой.

«Ромейская история» Никифора Григоры (ок. 1293–1361 гг.) о состоянии Константинополя после полувекового латинского владычества.

Самая столица представляла не иное что, как равнину разрушения, наполненную обломками и развалинами, — разметанные здания и незначительные остатки на огромном пожарище. Много раз и прежде ярый огонь помрачал красоту Константинополя и истреблял его лучшие здания, когда еще латины добивались поработить его. Потом, когда был порабощен, он не видел от них никакой заботливости и даже днем и ночью подвергался всевозможному истреблению; потому что латины не верили, что останутся в нем навсегда […]. Итак, первым делом, сильно озаботившим царя, было — очистить город, уничтожить его безобразия и возвратить ему, по возможности, прежнюю красоту, — возобновить еще не совсем разрушившиеся храмы и наполнить лишенные обитателей дома.

Никифор Григора о Лионской унии.

Между тем Патриарх Иосиф[234], не принимая единения, уступает свой престол, кому угодно и, вскоре удалившись из столицы, поселяется в монастыре Архистратига, у Босфора […]. Немало было и из знатных людей, которые весьма крепко держались своего убеждения, противоречившего царским приказаниям[235]. Поставленный в такое затруднительное положение, царь решил идти одной какой-нибудь дорогой из двух, если уже крайняя необходимость не допускает другого исхода, то есть или всех согласить с собой, или всех признать врагами. Итак, сначала он пытался вкрадчивыми словами и ласками заманить и завлечь умы, несогласные с ним, говоря, что это дело благоразумия, а не желания новизны. А быть благоразумным — значит принимать меры против бедствия прежде, нежели они наступили […]. Если, прибавлял он, придут неприятели, то для Константинополя, еще во многих местах разрушенного и еще возобновляемого, или, если можно так выразиться, мало по мало воскресающего из мертвых, настанут бедствия более тяжкие, чем минувшие; неприятели сделаются господами не только храмов, но и решительно всего — наших детей, жен, имущества; а сами господа, быв ограбленными, сделаются из свободных рабами не только по телу, но и по душе, и, уступая силе необходимости, станут выполнять волю врагов. Дело дойдет до того, что некому будет уже отстаивать отечественные обычаи и законоположения, равно как священные правила и догматы, но все легко извратится и уничтожится. Предвидя это, я и становлюсь покорным исполнителем того, чего требует благоразумие. А благоразумие требует того, чтобы в крайности предпочитать меньшее зло большему и большую выгоду меньшей. Говоря так, царь одних убедил, других нет. Посему, оставил убеждение, он пошел другим путем — насилием. По воле царя, оно употреблено было во многих и разнообразных видах: лишение состояния, ссылка, тюрьма, ослепление, плети, отсечение руки […].

«Каталонская компания» в описании Никифора Григоры.

[…] Что же касается до латинов, шедших с кесарем Рожером, то они, проходя через оставшиеся у несчастных римлян города, поступали как нельзя хуже; они накинулись, как на неприятелей, на тех, которыми были призваны, говоря в свое оправдание, что не получают от казны определенного годового жалованья и что потому прежде, чем умереть с голоду им самим, им необходимо уморить тех, которые их призвали, а своих обещаний не выполнили. Таким образом, можно было видеть не только, как расхищались имущества жалких римлян, как были насилуемы девицы и замужние женщины, как были связываемы и истязаемы другими способами старики и священники (неприязненная и безжалостная рука латинов была находчива на истязание), но часто и то, как над головой римлянина сверкал обнаженный меч, грозя ему немедленной смертью, если не объявит, где хранятся его деньги. Римляне или отдавали все и сами оставались ни с чем; или же, не имея чем откупиться, валялись по дорогам, с отсеченными оконечностями тела, представляя из себя жалкое зрелище, выпрашивая у прохожих ломоть хлеба или какой-нибудь обол, и не имея никаких других средств к поддержанию жизни, кроме языка и ручьев слез. Узнал об этом и царь[236] […]. Он видел, что призванные им чужеземцы опустошают римские владения больше, чем неприятели, что они для римлян сущее божеское наказание. Но видел и то, что не может отомстить им за все их обиды, потому что его полки возбуждали только смех своею малочисленностью […].

1. При каких обстоятельствах произошло освобождение Константинополя от латинов? Сравните сведения Георгия Акрополита и его продолжателя, Георгия Пахимера и установите в чем они совпадают, а в чем противоречат? Можно ли на них построить связную, цельную картину исторического события?

2. Почему Константинополь оказался в столь жалком состоянии во время латинского владычества? Насколько верно и полно объяснение Никифора Григоры?

3. Исходя из текста «Ромейской истории» Никифора Григоры, установите, какими доводами пользовался Михаил VIII для убеждения противников Лионской унии? Насколько его аргументы были разумны, а действия оправданны?

4. В чем причина разнузданности каталонцев в Малой Азии, согласно рассказу Никифора Григоры? Действительно ли василевс не мог противостоять им и у него не было другого выхода?