Ромейское царство

В этот вершинный трехсотлетний период Византия сложилась в своих классических чертах, — сложилось уже как средневековая самодержавная монархия, с элементами феодализма, впрочем, как и сама византийская монархия, весьма и весьма своеобразного. Централизация этого монархического государства еще более упрочилась. Несмотря на скованность этикетом и традициями, власть василевса все больше поднималась над обществом. Империя с огромной силой стремилась к могуществу, сумела достичь наивысшего расцвета, но затем довольно быстро, даже стремительно пришла в упадок, предоставив потомкам рассуждать, почему так произошло.

§ 11. Вершина величия Македонская династия

В 867 г. в результате дворцового переворота к власти в государстве ромеев пришел Василий I, ставший основателем новой великой династии, которую называют Македонской (867-1056 гг.). За долгие годы достаточно умелого правления этого василевса и его преемников чрезвычайно укрепилась личная власть государя, был наконец закреплен принцип ее наследования, чего прежде не было, усилена законность. Именно поэтому династия уцелела несмотря на периоды регентства и ряд соправителей. Держава достигла необычайного могущества, величайшего военного блеска, какого она не знала в последующем. Самое главное, Византия окончательно сложилась в своих классических чертах как средневековая монархия. Правда, большая часть западных территорий Ромейского царства ушла из рук византийцев. Зато восточные границы государства расширились и ко второй четверти XI в. подступали к армянской реке Аракс, на юге достигали пределов знойной Палестины. Огромный Балканский полуостров, вплоть до Дуная, вновь находился в руках ромеев. Давний соперник, Болгарское царство, даже после Крещения продолжавшее выдвигать притязания к Империи, оказалось на некоторое время уничтожено и целиком поглощено Византией. Территория последней, как и во времена Юстиниана I, вновь расширилась до 1,2 млн. кв. км., что равнялось современным Франции, Испании и Португалии вместе взятым (Карта 4). Население державы ромеев, преодолев демографические потери предыдущих столетий, стало расти с IX в., достигнув к XI в. численности не менее 18–19 млн. человек (20 человек на кв. км.), то есть равнялось тогдашнему населению всей Европы, а по подсчетам некоторых исследователей могло быть даже в два раза больше (50–65 млн. человек). Выросли, хотя и не в такой пропорции, доходы казны, которые исчислялись 15–20 млн. солидов в год, что составляло почти 90 тонн золота, то есть столько, сколько доходы казны процветавшей Российской империи в конце XIX в. Для еще более убедительного сравнения — доходы даже крупнейших держав Запада в XI в. не превышали двух тонн золота в год. Более того, управляли этой великой Империей лучше, чем когда-либо, а жители ее были спокойны и благополучны.

Василий, простой, дюжий и неграмотный деревенский парень, начал свою карьеру в столице Ромейского царства с должности конюха, но сумел проложить дорогу к трону и, будучи человеком изворотливым, беспринципным, не остановился перед убийством своего благодетеля, Михаила III.

Родоначальник новой династии появился на свет в 823–826 гг. в безымянной фракийской деревне недалеко от города-крепости Адрианополя, в семье крестьянина, которая в свое время переселилась в здешние края из Армении. Правда, есть вероятность, что его родным дядей был Константин Маниак, сделавший карьеру патрикия и логофета дрома. Уже юношей Василий отличался красотой, ладностью и богатырской силой. В детстве, уведенный в плен болгарами, он долго прожил в Македонии, отчего получил прозвище Македонянин, несмотря на то, что в нем не имелось ни капли подлинно македонской крови, да и на греческом он говорил с сильным природным армянским акцентом. В поисках счастья молодой человек сначала попытался пристроится при стратиге Македонии, а около 855 г. отправился в столицу Империи — Константинополь, манивший всех искателей удачи.

Город был переполнен, прижиться в нем было непросто, но Василию удалось завязать тесные отношения с Николаем, просмонарием-привратником расположенного рядом с Золотыми воротами монастыря Св. муч. Диомида, и даже породниться с ним, став его братом через процедуру адельфопойи. Родной брат Николая в это время находился на службе у комита оборонительных стен Феофила или, как его обычно звали, Феофоилицы. Тот был главой этарейи — свиты, которую сам одел и вооружил. Василий стал членом этой компании, выделяясь гигантским ростом, недюжинной физической силой и замечательным умением обращаться с лошадьми. Когда Феофилица ездил в пелопонесский город Патры по официальным делам, его сопровождала свита. В Патрах Василию опять повезло — он познакомился с влиятельной вдовой Даниилис, которая владела огромным количеством земель. Вдова усыновила очаровавшего ее молодого силача, одарила деньгами и сделала богатым.

Патрон Василия, Феофилица в свою очередь входил в свиту-фатрию близких лиц Михаила III (842–867 гг.), вполне заслуженно прозванного современниками Мефисос — «Пьяница». В полном соответствии с этим прозвищем, малообещающий, безвольный, постепенно спивавшийся, деградировавший василевс вел праздную, разгульную, полную диких бесчинств жизнь, швырял пригоршнями денег на пирах, увлекался борьбой атлетов, охотой, лошадьми, бегами и даже выстроил с этой целью дворцовый ипподром лично для себя. Василий тоже оказался в этой фатрии и даже получил от царя невысокий чин стратора-конюшего. В 858 г. он был назначен уже протостратором — главой царских конюшен. В скором времени умный и хитрый Василий стал любимцем легкомысленного, своенравного царя, который зло скоморшничал над прочими со своей шутовской свитой подонков-собутыльников, так называемых «митрополитов», среди которых были такие колоритные персонажи как «патриарх» — сквернослов Феофил по кличке Грил — «Поросенок» и патрикий Имерий по кличке Свинья, славившийся своим «искусством» испускать из зада зловонные ветры с такой силой, что мог потушить свечу на столе.

В этой беспутной фатрии, творившей в столице дикие бесчинства, умелый, хладнокровный, сметливый выскочка Василий не просто прижился, но уже через несколько лет занял ведущее место, в 865 г. стал патрикием и паракимоменом — дословно «спящим рядом с императором», постельничьим царя, уступая, пожалуй, лишь всесильному дяде василевса, энергичному, способному, прозорливому Варде, на деле определявшему политику двора и сделавшему для трона очень много успешного. Новому фавориту немало помогали деньги его покровительницы, сказочно богатой вдовы Даниилис. Более того, Михаил III даже выдал замуж за Василия, оставившего первую жену, «македонянку» Марию, свою бывшую любовницу Евдокию Ингерину, знатную ромейку германского рода, что делало большую честь сыну простого крестьянина, едва умевшему читать и писать. Теперь у этого человека была своя этарейя, группировка подвижников, чьим господином-киром он стал, и на которую опирался на пути к манившим высотам власти.

В 866 г. Василию удалось оклеветать в глазах царя конкурента, кесаря Варду, который, несмотря на недовольство столичной знати, возродил в Константинополе ученость и образование, успешно правил страной и готовил масштабную экспедицию на остров Крит. Обвиненный в измене, фаворит был изрублен мечами у колен василевса, где он молил о пощаде. Пролитие царем отеческой крови собственного родственника было встречено в народе и монашестве негодованием, но не коснулось ловкого Василия, с железной последовательностью, изворотливо осуществлявшего свои далеко идущие планы. Михаил III сделал его магистром, потом усыновил и наконец возвел в соправители после соответствующего объявления с огромного амвона Великой церкви.

Василий, которому самому не терпелось надеть царский венец и окончательно утвердиться на троне, уже через несколько месяцев решился на отчаянный, кровавый шаг в отношении своего капризного, непостоянного до невыносимости благодетеля. Основания для этого были: сумасбродный Михаил спьяну вполне мог лишить его соправительства в пользу появившегося очередного любимца и собутыльника, некоего Василикина, гребца императорского дромона, возведенного в сан патрикия. Он уже начал примерять на него дорогие царские одежды. Неизвестно, насколько это действительно могло стать серьезным шагом, ибо Василикин был скопец и в виду ущербности по закону на трон царя не годился, но Василий и его окружение, над головами которых стали сгущаться тучи, пошли на переворот. В ночь с 23 на 24 сентября 867 г., после пиршества, очевидно, в окраинном дворце Св. Маммы, по обыкновению подвыпившего Михаила III зверски зарезали люди из свиты коварного фаворита, проникшие в царские покои. Мужественно пытавшемуся защищаться василевсу, проклинавшему своего вероломного друга, отсекли обе руки, а труп, чтобы скрыть обильно растекавшуюся кровь, завернули в лошадиную попону, после чего без почестей, с минимальными церемониями похоронили подальше, за пределами города, на противоположном берегу Босфора. Таким образом, Василий стал единовластным правителем могущественного государства, которого ждал новый «золотой век».

После прихода к власти новый василевс поступил не менее мудро, чем в свое время Юстиниан Великий. Все свои усилия он направил на стабилизацию, упрочение внутреннего положения страны, упорядочение законодательства и расширение границ Ромейского царства. Огромные средства были потрачены на полную реконструкцию флота, оснащение его передовыми для своего времени кораблями. С их помощью были упрочены позиции Империи на море, а сухопутная армия прорвалась в северную Месопотамию, круша переживавших разброд и мятежи восточных мусульман. В частности, им едва удалось подавить страшное восстание черных рабов-зинджей, к выгоде Ромейского царства терзавшее Халифат 15 лет.

Крещение сербов в 869 г. и массовое истребление павликиан в 872 г. тоже были достигнуты Василием ради торжества христианства. Во время военных походов, он, по словам его внука-биографа, «ревностно трудился вместе с воинами», лично таскал камни на строительстве укреплений, прокладывал дороги и добился успехов в борьбе с мусульманами в южной Италии, Далмации, на семь лет вновь отвоевал у сарацин Кипр, отбил у них несколько важных малоазийских городов-крепостей, успешно отразил нападение арабов на эгейский остров Эвбею и даже справил пышный триумф в честь своих восточных побед, пока не оказался неожиданно наголову разгромлен у Тарса осенью 883 г. Здесь в ночном сражении полегло две трети большущей ромейской армии, а противник захватил огромную добычу, которую с ликованием вывез на 15 000 трофейных лошадях и мулах.

Еще больше ему не везло с активно наседавшими западными арабами. Они все же заняли важнейший в военном отношении средиземноморский остров Мальту (870 г.), обосновались в римской Кампании, разбили два византийских флота, посланных к Сицилии, где после досадной потери столицы здешней фемы — богатых Сиракуз, не успевших дождаться высланной из Константинополя помощи, у ромеев остался только чудом спасенный от мусульман город Таормина.

Зато Василию I удалось решить давно назревшую, очень важную проблему порядка престолонаследия, закрепив наследственное право на царский трон за своей фамилией. Тем самым были ограничены шансы возможных узурпаторов, насильственные действия которых оказывались теперь незаконными. Унаследованный от императорского Рима парадокс «наследования трона без наследования» наконец был преодолен. Уже с 869 г. Василий управлял Империей вместе с соимператором, красавцем Константином, любимым сыном от первой жены, Марии, который, к величайшему горю отца, скончался через десять лет. В нем просматривались задатки выдающегося монарха и, если бы он взял в жены дочь императора франков Людовика II, могло случиться геополитическое чудо — под его властью объединились бы Восточная и Западная империи. Оставшиеся три сына от Евдокии Ингерины — Лев, Александр и Стефан, тоже наследовали отцу, хотя Льва Василий по не совсем ясным причинам ненавидел и едва не сжил со свету.

Одной из главных задач василевс считал необходимость, как писал современник, «…дать императорской власти могучие корни, дабы они породили великолепное династическое древо». Так возник царский род, члены которого получали имя Порфирогенитов, ибо на свет они появлялись в роскошных Порфировых (Багряных) покоях Большого императорского дворца. Это было квадратное в плане здание, увенчанное пирамидой и отделанное внутри плитками порфира или оббивкой шелком цвета порфира, давшего название помещению. В Багряной палате — Порфире императрицы-августы рожали своих сыновей и дочерей, получавших почетный эпитет «порфирородных». Случалось, правда, что законные, прямые наследники временами оттеснялись узурпаторами на задний план, но примечательно, что отныне ни один из потомков Василия I не заплатил головой за трон, как это случалось прежде.

Новый император, хотя не получил приличного с точки зрения ромеев образования, оказался человеком с природным умом, задатками гениального администратора, очень деятельным и в высшей степени верным приверженцем как греческой культуры, так и римского права. Василий I полагал, что нет на земле никого выше василевса, — никого, кто бы мог ему приказывать. Чтобы подчеркнуть величие и могущество византийского царя, его недосягаемую высоту, был до мелочей упорядочен давно сложившийся, сложный и пышный церемониал, отточенный придворный этикет. Теперь он представлял собой своеобразное, многократно отрепетированное театральное действо, где каждому участнику отводили определенное место и роль. Церемониалом сопровождалось венчание на царство, выходы василевса из дворца, приемы послов, торжественные погребальные проводы императора в последний путь и множество других, менее важных вещей повседневной жизни царского двора.

Для того, чтобы дать ромеям справедливое, «соломоново» законодательство Василий I рекодифицировал право великой эпохи Юстиниана I и приспособил его к нуждам современности. Он произвел новое «очищение древних законов», по-гречески анакафарсис — пересмотр прежних законов с добавлением новых, плодом которого стали последний грандиозный византийский кодекс гражданских и церковных законов, позже получивший название «Василики» (та Василика) — дословно «Царские», и так называемая «Исагога», она же «Эпанагога» — дословно «Возведение», или «Введение» к задуманному собранию законов. Их подготовила специальная комиссия во главе с протоспафарием Симватием при активном участии Константинопольского патриарха. Примечательно, что в «Исагоге», составленной, вероятно, между 879–886 гг., впервые в истории Византии и ее светского права появились разделы «Об императоре» и «О Патриархе», в которых была сделана попытка определить формы взаимоотношения Церкви и государства, роли, которые в государственном законодательстве должны были играть василевс, Патриарх и само государство, а также четко разграничить их обязанности.

Борясь с притеснениями со стороны чиновников, василевс всюду рассылал своих уполномоченных и рассматривал жалобы со стороны любого. Желая зримо поднять престиж Ромейского царства, он осуществил программу строительства церквей, странноприимных и сиротских домов, обновил массу старых сооружений, отстроил и богато украсил новые дворцы, особенно в Константинополе, который вновь стал густонаселенным и продолжал оставаться самым богатым городом в мире.

После безвременной смерти в 879 г. своего горячо любимого старшего сына-наследника Константина, царь от горя впал в тяжелую депрессию, из которой уже так и не вышел до самой смерти. Он с глубоким недоверием, неприязнью, едва ли не с отвращением относился к следующему сыну, Льву (от второй жены — Ингерины, бывшей любовницы Михаила Пьяницы), который платил ему тем же. Видимо, Василию не давала покоя мысль, что именно этот нелюбимый сын займет трон, который он так хотел передать Константину. Дело дошло до того, что отец отправил Льва в тюрьму и даже угрожал лишить его глаза. Он примирился с ним по настоянию встревоженных придворных лишь за месяц до своей смерти, которую кое-кто, очевидно, не прочь был поторопить. Согласно преданию, 74-летний, но крепкий не по годам василевс погиб от несчастного случая на царской охоте. Огромных размеров олень бросился на преследовавшего его одинокого всадника, поддел за пояс рогами, вырвал из седла и так волочил императора 16 миль (больше 25 км.). Наконец, одному из царских телохранителей удалось догнать обезумевшее могучее животное и перерубить пояс. Император, изодранный, избитый, упал без чувств на землю. Едва придя в себя, он, верный маниакальной подозрительности, приказал арестовать своего спасителя и расследовать, не был ли тот заговорщиком, поднявшим меч не для того, чтобы освободить царя, но чтобы нанести ему роковой удар. Неизвестно, чем закончилось бы следствие для злополучного телохранителя и, разумеется, для наследника трона, но Василий, не прожив и восьми дней после случившегося, скончался 29 августа 886 г. от «истечения желудка».

Сын Василия I, 19-летний Лев VI (886–912 гг.), продолжил дело, начатое отцом — укрепление царствующей династии. Но всю жизнь ему роковым образом не везло с женами, умиравшими одна за другой, причем первая из них, Феофано, отличавшаяся неказистой внешностью и совершенно невыносимой набожностью, оставила ему дочь и еще одну дочь родила горячо любимая вторая жена, армянка Зоя Заутца, скончавшаяся внезапно через пару лет от загадочной болезни. Третья жена, очаровательная, поразительно красивая фригийка Евдокия Виэни, пробыв женой венценосца меньше года, родила долгожданного сына, но умерла во время родов, а младенец пережил ее на несколько дней. Василевс мог утешаться лишь тем, что провозгласил всех трех своих супруг святыми.

Средний брат и соправитель, пригожий, но злобный, избалованный, охочий до удовольствий, а по сути дела, безнадежно распутный Александр не мог иметь детей. Младшего, 15-летнего болезненного, хилого брата Стефана Лев сразу же после прихода к власти посадил на патриарший трон в качестве послушного орудия в церковных делах, впервые сосредоточив высшую духовную и мирскую власть в одной семье. Поэтому проблему с обеспечением династии наследником надо было решать, ибо его отсутствие могло привести к тягчайшим последствиям вплоть до ужасов гражданской войны.

Еще достаточно молодой, 35-летний василевс не остановился перед запрещенным каноническим законом четвертым браком со знатной столичной дамой, своей любовницей, удивительно красивой Зоей Карвонопсидой, дословно — «Черноокой», или, точнее, «с глазами, как раскаленные угли», чем привел многих в негодование и поссорился с очередным главой Константинопольской Церкви, упрямым, «безупречным» Патриархом Николаем I Мистиком (901–907 гг.). В качестве наказания «за мерзость блуда» тот наложил епитимью на оскверненного несчастного василевса и, став в Царских дверях, не допустил ослушника в храм Св. Софии для приношений и Святого Причастия. В припадке гнева Лев то приказывал избить Патриарха, то в раскаянии плакал, валялся со слезами у него в ногах, моля о прощении. Он даже обратился за помощью к Папе римскому и тот сдержанно одобрил отчаянный поступок Льва. Наконец, бывший духовник царя, новый Патриарх Евфимий (907–912 гг.), человек благочестивый и вместе с тем ограниченный, назначенный вместо строптивого Никифора, обвиненного в заговоре, снял епитимью, и хотя осуждал «четверобрачие» хуже прелюбодеяния, все же ради будущего Империи признал законными и греховный брак с Зоей, и родившегося от этого брака, 18-месячного сына, Константина Порфирогенета. Но еще полтора десятилетия, до 920 г. не стихал скандал, а в Церкви длился глубокий раскол по этому поводу.

Лев VI получил прекрасное образование под руководством высокоученого книгочея и искусного императорского сановника Фотия, дважды занимавшего патриарший престол (858–867; 877–886 гг.). Государь обладал творческой натурой, интеллектом, любил произносить торжественные речи, проповеди по церковным праздникам и сочинять стихи на древнегреческий манер, увлекался математикой, астрономией, астрологией и музыкой, активно интересовался церковными и богословскими вопросами и при этом проявил себя как благочестивый правитель. Его выдающиеся познания и глубина ума несомненны. Современники не зря прозвали этого многообещающего царя Софос, что означало Мудрый, или Философ, а позднейшие легенды приписали ему собрание стихотворных пророчеств, предсказаний о роковых судьбах Империи ромеев, ее падении.

Василевс слыл человеком обаятельным, щедрым, но слабовольным, непоследовательным, склонным к слезам и вместе с тем вспыльчивым. Он никогда не водил войска в бой, предпочитал неудобствам военных походов, в целом при нем неудачных, виртуозное искусство дипломатии и размеренную жизнь столичного Священного дворца с его пышным церемониалом и с детства привычными интригами. Лев очень любил без предупреждения посещать монастыри и оставаться там на обед. Иной раз, переодевшись в бедную одежду, царь ночами бродил по улицам уснувшего Константинополя, чтобы лично убедиться, насколько исправно несут свою службу стражники. Он был очень доволен, когда однажды его схватили и бросили в тюрьму претория, заподозрив в нем бродягу — наивная забава правителя могущественной державы, которая достигла величайшего экономического процветания.

Будучи наиболее плодовитым законодателем со времен Юстиниана Великого, Лев VI Мудрый уже в начале своего правления выпустил в свет первый из шести монументальных томов давно готовившихся «Василик» в виде 60 книг, отчего их также называли по-гречески Экзиконтабиблос, или Экзабиблос — «Шестикнижие». Они стали обширным и основным сводом законов Ромейского царства, в котором отрывки из Дигест, Кодекса и Новелл Юстиниана были сгруппированы по темам. Причем «Василики» отбросили устаревшие законы, оказались гораздо лучше систематизированы, чем корпус юстинианова права, и поэтому вытеснили его, оставшись непревзойденным образцом для ромейских законодателей последующих веков. Новый текст права по большей части излагался на греческом языке, а не латыни, окончательно ставшей в Романии мертвым языком, понятным только ученым, да и то не всем. Со временем свод пополнялся новыми многочисленными приписками — схолиями, которые добавились к старым комментариям и разрослись. В XII в. к ним был сделан специальный перечень-указатель, известный как Типукит — дословно «Что где лежит».

Сам василевс издал «Сборник ста тринадцати законов, пересмотренных и исправленных», больше известный под именем «Новеллы» Льва VI. При всей их бессистемности они внесли важные уточнения во многие стороны жизни, изменившейся за последние столетия. В правление Василия I, между 870–879 гг., или, вернее, как полагают некоторые исследователи, в 907 г., при Льве Мудром к уже появившимся законодательным сборникам был добавлен «Прохирон» — дословно «Приручник, подручная книга») — краткое, из 40 титулов (глав) общедоступное практическое руководство по гражданскому и публичному праву, удобное для судей, а в 911 г. была записана так называемая «Книга Эпарха» — свод давно сложившихся правил, которыми должны были руководствоваться в своей деятельности столичный градоначальник и несколько десятков профессиональных ассоциаций Константинополя.

Лев VI не отличался воинственностью и не имел военных успехов. Скорее, его можно назвать «кабинетным полководцем»: под его именем сначала был составлен вопросо-ответник по военному делу «Провлимата» — «Проблемы», а позже, на рубеже IX–X вв. появился очень важный военный трактат, известный как «Тактика Льва» и написанный в виде пространного письма императора к некоему безымянному стратигу. Впервые после почти трехсотлетнего перерыва в нем были вновь собраны наставления по тактике и стратегии боя, логистике, советы по обучению, тренировкам, экипировке и снабжению воинов и, кроме того, появилась глава, посвященная морской войне, которая известна под названием «Навмахика». На страницах этого руководства самым подробным образом рассматривались виды войск и вооружения, характеристики качеств командующих, военная иерархия, организация походного марша, устройство лагеря, подготовка к битве и ведение самого боя, действия после него, осадное дело, воинские навыки и обычаи иноземных народов, боевые корабли, их оснащение и вооружение, методы морских битв. Дело в том, что фемная стратиотская армия с ее все более бедневшим и терявшим боеспособность иррегулярным ополчением вступала в тяжелые времена, и Лев Мудрый, а вслед за ним и другие василевсы, полководцы ромеев, пытались дать ее военачальникам универсальные руководства, которые, до виртуозности классифицировав и постигнув законы войны, помогли бы им добиться превосходства над любым противником.

Желая подольститься к усилившейся столичной аристократии, Лев VI снял давний запрет, не позволявший чиновникам во время исполнения ими должности без разрешения царя приобретать товары и принимать дары деньгами или землей. Он вообще облегчил получение земли знатью, заложив ускоритель очень опасной для Ромейского царства тенденции развития феодализма, а точнее, аристократической олигархии, которая впоследствии станет одной из основных причин крушения этой великой державы. Скупка земель знатными семействами постепенно стала подтачивать государственную систему, зиждившуюся на состоятельном крестьянстве и осевшей на землю армии.

Вместе с тем василевс провел очередной ряд мероприятий для укрепления личной власти и реорганизации провинциальной администрации. Так, он официально лишил синклит права участвовать в издании законов и сам стал назначать всех должностных лиц государства. С этого времени синклит превратился в административный совет высокопоставленных сановников, которые давно потеряли свое влияние. Было покончено даже с формальными остатками городского самоуправления: подтверждено закрытие городских советов, отменены всякие выборы муниципальных властей. Царский указ категорично гласил, что теперь василевс «…обо всем заботится и печется сам с Божьей помощью». Как избранник Божий и глава государства, он обладал практически неограниченной самодержавной властью, сдерживаемой лишь заветами морали и нравственности. Хотя на словах законы Льва пеклись о всеобщем благе подданных царя, равной справедливости для всех, само слово «димократия» приравнивалось к понятиям «мятеж», «убийство». Городские димы окончательно потеряли прежнее политическое значение и вместе со своими димархами и музыкальными органами превратились в декоративное украшение торжественных выходов василевса.

Пожалуй, только роль руководителя Церкви все же не оказалась полностью в царских руках. Как мирянин-лаик, участник церковной жизни, а не церковнослужитель, клирик, он мог быть только ее защитником. Правда, василевс назначал Патриарха, но сместить его с поста без согласия духовенства не мог, как не мог отменить или хотя бы изменить определения церковных Соборов, которые единственные выносили решения по вопросам вероисповедания. Таким образом, власть Церкви росла вместе с властью царя, а система управления и административный аппарат Империи достигли верха своего совершенства.

Арабы и болгары продолжали оставаться опаснейшими врагами Ромейского царства. К 902 г. мусульманам наконец удалось овладеть почти всей Сицилией. Через три века после захвата острова Велисарием последние ромейские солдаты покидали его, хотя схватки с войсками эмира североафриканского Кайруана продолжались здесь еще несколько десятков лет. Кроме того, сарацины проникли в Адриатическое море, грабили Рим, угрожали разобщенным южноиталийским владениям Империи, в которых ведущая роль перешла к богатому городу-порту Бари, отвоеванному у мусульман отцом Льва Мудрого.

На остальные западные территории нацелилась хищная Каролингская империя, наследницей которой со временем стала Священная Римская империя, созданная воинственными германскими императорами.

Власть Византии на побережье италийской Кампании и на Кипре сохранялась чисто формально. Оживленный Крит, обладавший благодаря своему геоположению исключительным стратегическим значением, окончательно превратился в пиратское гнездо пиренейских арабов, опустошавших прочие острова Эгейского моря и побережье, грабивших корабли и тем самым парализовавших торговлю в восточной части Средиземного моря. Несколько попыток ромеев хотя бы частично вернуть Крит оказались неудачными.

Стремительный налет арабов на крупный южномалоазийский порт Атталию летом 904 г. закончился разграблением этой важнейшей военно-морской базы ромеев и захватом шестидесяти кораблей с богатой добычей — по тысяче динаров на человека! Вскоре мусульманские пираты, предводительствуемые греком, бывшим христианином, обратившимся в ислам, знаменитым злобным корсаром Львом Триполитом, известным в арабских источниках как гулям («раб-воин») Зурафа, ограбили богатый таможенный Авидос на входе в Геллеспонт (Дарданеллы), вторглись в Мраморное море и угрожали Константинополю. Затем, уходя от подоспевшего ромейского флота, они впервые за всю историю напали на Фессалонику, чьи стены были повреждены недавно случившимся землетрясением, и через три дня осады разграбили этот второй по значению после столицы Византии портовый город с населением около двухсот тысяч человек. Здесь они устроили жуткое побоище, захватили огромную добычу, груды денег, горы разнообразных тканей и 22 000 пленных, преимущественно юношей и девушек, детей, которых, погрузив на десятки кораблей, продали на рабских рынках. Лишь через двадцать лет ромеям удастся смыть позор этого опустошительного набега, уничтожить удачливого пирата-ренегата у берегов острова Лемнос и постепенно возобновить свое господство в Эгейском море, где им так долго не везло.

Не лучше обстояли военные дела и на суше. Из-за просчетов командования, слабой дисциплины войск, а порой и из-за случайного невезения византийцы терпели жестокие поражения в войнах с Болгарским царством. Принятие болгарами Православия вопреки ожиданиям не примирило соперников. В 894 г. между ними разразилась первая в Европе своеобразная «экономическая война». Она имела торгово-политические причины и оказалась спровоцирована махинациями жадных и корыстолюбивых «торговых людей» из Фессалоник — сановных царских чиновников, протонотариев фемы, коммеркиариев Ставракия и Космы, близких ко двору, в частности, к фавориту василевса, Стилиану Заутцу, чья дочь была давней любовницей Льва Мудрого. Косма был к тому же и вардарием, то есть, вероятно, отвечал за порядок в речной торговле. Позже, в завершении своей карьеры, он достигнет должности стратига Фессалоник, тогда как Ставракий займет высокий пост главы скринии варваров, занимавшейся приемом иноземцев. Пользуясь своим служебным положением и высокими связями, они «обидели» коммерческие интересы болгар, добившись перенесения их рынка из Константинополя в Фессалонику и обложения болгарской торговли податями через особый склад-магазин — митату, прежде свободную от налогообложения.

Решительный, целеустремленный правитель Симеон Болгарский (893927 гг.), младший сын крещенного болгарского князя Бориса-Михаила, к слову, отнюдь не варвар, а убежденный христианин, воспитанный и обученный при царском дворе в Константинополе, в отместку начал военные действия. После жестокого разгрома ромейской фемной армии в 896 г. под Булгарофигоном, в восточной Фракии, он захватил почти всю Македонию и Эпир в северной Греции. Византийцы теряли контроль столь выгодных торговых путей. В 913 г. царь Симеон, приведя к стенам Константинополя мощную армию и, разорив предместья, силой принудил ромеев признать за ним титул «василевс булгар». Произошла неслыханная, малопонятная церемония — во время трапезы во Влахернском дворце Патриарх Николай Мистик вынужден был венчать его на царство. В отличие от прежних врагов, Симеон откровенно рвался именно к короне царя ромеев и желал, чтобы сын покойного Льва VI Мудрого, тринадцатилетний Константин Багрянородный, взял в жены одну из его дочерей, стал его зятем. Достигнутое было согласие свела к нулю неудачная византийская атака, предпринятая в 917 г. по приказу матери Константина, императрицы-регентши Зои, перебросившей войска с Востока: величайший из болгарских царей почти целиком истребил ромейскую армию в кровопролитном сражении при реке Ахелой, отчего место битвы недалеко от приморского Анхиала до сего дня зовется Долиной Смерти. Даже полвека спустя здесь громоздились огромные кучи черепов, внушавшие ужас путникам.

Наращивая военную эскалацию на Балканах, царь вновь прорвался в северную Грецию, покорил Сербию, на некоторое время овладел фракийским Адрианополем, а в 924 г. подошел к Константинополю. Дело дошло до того, что на следующий год Симеон объявил себя уже «василевсом булгар и ромеев», пытаясь не только притязать на столицу византийцев, но создать вместо прежних Романии и Болгарии новое универсальное христианское царство. На одном из моливдулов он без оговорок называл себя «в Христе василевсом ромеев». Только дипломатическое искусство византийцев, неприступность мощных укреплений столицы и отсутствие у болгар флота не позволило осуществиться этим амбициозным планам новоиспеченного иноземного василевса, однако он снял осаду на условии признания большинства его завоеваний, пересмотра прежних границ и заключения договора о большой ежегодной дани с византийцев.

Затянувшаяся гибридная война с единоверцами и одним из самых опасных и деятельных врагов Империи стала одним из самых суровых испытаний, истощала силы Ромейского царства, подрывала его престиж среди христиан, отвлекала силы от изматывавшей борьбы с «неверными», мусульманами. Лишь после смерти упорного, гордого, неистового царя в 927 г. Византии удалось заключить мирный договор с его сыном, более спокойным, покладистым Петром Коротким (927–967 гг.) и изменить наконец невыгодную стратегическую ситуацию, из-за которой ромеи больше столетия должны были конкурировать с болгарами на равных. Болгария сама оказалась истощена чрезмерным напряжением сил, жестокими поражениями в Хорватии и начавшимся религиозным протестным движением богомилов, сторонников дуалистичной ереси о борьбе материальных и небесных сил зла и добра, чья секта была основана попом Богомилом. Тем не менее, даже тогда ромеям пришлось пойти на новое унижение — согласие на брачный союз «василевса булгар» с едва вышедшей из детского возраста Марией, внучкой соправителя и тестя Константина Багрянородного, императора Романа I Лакапина (920–944 гг.), дочкой его старшего сына-соправителя Христофора, и обещание, как и при грозном Симеоне, выплачивать ежегодно дань за оборону границ от кочевников. Впрочем, это была обычная византийская практика, поскольку война обходилась Империи куда дороже, чем выплата дани, а иноземный правитель, пошедший на брачный союз с царской семьей, формально считался подпавшим в зависимость от престола на Босфоре. Был признан и учрежденный недавно Болгарский патриархат. Таким образом, путем разумных уступок, сближения с Болгарией Византия хотела добиться того, что ей не удалось путем военным. Поэтому она ревниво следила за деятельностью царя Петра, хотя он и вел политику мирного сосуществования, считая дальнейшую борьбу бесперспективной. Показательно, что болгары подпали под сильную культурную византизацию, а князь Сербии вновь признал византийский суверенитет.

Зато, не переставая, беспокоили набеги грабителей-венгров (угров, мадьяр), языческого народа финно-угорского происхождения, постепенно, с рубежа VIII–IX вв. передвигавшегося с Волги в Подонье, причерноморские земли. В итоге в самом конце IX в. венгры обосновались в Карпато-Дунайском бассейне, в Паннонии, на месте уничтоженного королем франков Карлом Великим (768–814 гг.) Аварского каганата — наследника наводивших ужас гуннов.

Свои хищные замыслы вынашивал динамичный монарх, германский король Оттон I Саксонский. В 962 г. он стал императором громогласно объявленной Священной Римской империи, объединившей немецкие и италийские земли, и пытался вытеснить ромейские гарнизоны из сказочно богатой Италии, которая давно служила предметом раздоров с Византией. При этом василевс ромеев полагал страшным скандалом не только то, что он посмел «узурпировать власть» в бывших провинциях Римской империи, формально остававшихся за богоизбранным Ромейским царством, но и, нарушив клятву, назвал себя императором римлян, на что не покусился даже могучий Карл Великий, титуловавший себя лишь правителем Римской империи. С конца IX в. папский Рим вступил в мрачную полосу страшного упадка и политического хаоса, сопровождавшегося зверскими убийствами и надруганиями Пап. Стратиги западных фем постоянно просили о помощи, ссылаясь на бедственное положение своих стратиотов. Чрезвычайные военные и финансовые усилия византийских властей оказывались тщетными. Из одной войны Империя падала в другую, и не было видно конца военным тяготам и непрерывным пограничным конфликтам со стычками и перестрелками.

Лишь к третьей четверти X в. международное положение Ромейского царства стало улучшаться. Этому немало способствовало ослабление Болгарского царства и распад Аббасидского (Багдадского) халифата в результате давних религиозных распрей, вражды правителей, острых межэтнических конфликтов. Теперь багдадские мусульмане вели военные действия лишь в пограничных районах и больше не вторгались в пределы Империи. Ее меч вновь навис над Востоком. Защитные меры стали все более отходить на второй план. Многовековый ненавистный враг, понимавший только силу, наконец дрогнул и зашатался после ожесточенной войны, которая, казалось, длилась вечность. Арабские полчища, недавно еще казавшиеся неисчислимыми, попятились, истекая кровью.

Преобразованной героическими усилиями, обновленной ромейской армии удалось добиться столь невероятных успехов в расширении территории Империи, что они до сих пор впечатляют и удивляют военных историков. Ее сторожевые посты постоянно находились в боеготовности и число их неуклонно росло. Уже в 934 г. удалось овладеть желанным ключом к дороге на Евфрат — мощным городом-крепостью Мелитиной, которую арабы давно превратили в центр здешнего эмирата. Несколько позже византийцы отвоевали у мусульман северную Месопотамию и северную Сирию с все еще блистательными Эдессой и Антиохией, провинцию Киликию на юге Малой Азии, крупные острова Крит, Кипр. Предвосхитив будущее движение крестоносцев Запада, они почти дошли до Иерусалима. Даже северная Болгария отошла ромеям. Армения и Грузия вновь поспешили признать власть василевсов.

В это время побед командование византийскими армиями оказалось в руках талантливых полководцев, главным образом выходцев из провинциальной землевладельческой аристократии центральномалоазийской Анатолии. Это было не случайно, ибо хозяйство обширной Анатолии процветало, население росло и поставляло Империи наибольшее количество войск. В силу неблагоприятных для правящей Македонской династии обстоятельств некоторые из выдвинувшихся анатолийских полководцев заняли византийский престол. Это прежде всего относится к василевсам-узурпаторам Никифору II Фоке (963–969 гг.) и Иоанну I Цимисхию (969–976 гг.).

Первый происходил из могущественного, знатного анатолийского семейства Фок, которое было замечено и возвышено царем Василием Македонянином. С тех пор оно исправно давало Ромейскому царству выдающихся военачальников. Слава талантливого полководца и верные войска привели Никифора Фоку на престол, оправдав буквальное значение его имени — «Победоносный». Будучи главнокомандующим, он вместе со своим братом Львом, тоже способным военачальником, стал руководителем и героем завоевания пиратского Крита в 961 г., подготовив для этого блистательную десантную операцию против сарацин. В ней было задействовано более 50 000 человек и 3 300 кораблей — показатель возросшей мощи Ромейского царства. После 135 лет арабского владычества Крит с его морскими базами опять вернулся под власть ромеев, в результате чего плавание в Эгейском море стало гораздо более безопасным и торговля оживилась.

Перепуганным арабам Фока стал известен как «бледная смерть сарацинов». Своим войнам он придал характер священных Крестовых походов и внушал ужас даже искушенным в зверствах мусульманским пиратам. Рассказывают, что во время восьмимесячной осады Ираклиона, или Хандака, как его назвали арабы, главной, большой крепости мусульман на Крите, Никифор приказал выставить кровавый частокол, увенчанный головами казненных пленных, а его камнеметы, вибрируя мощными жилами, метали эти головы в обессилевший от голода город, в итоге подвергшийся ужасной трехдневной резне и разрушению до основания. С некоторых главарей арабов, по слухам, живьем сдирали кожу или бросали в кипящую, клокотавшую смолу. Для необыкновенно пышного триумфа в Константинополь отсюда было вывезено триста кораблей, до бортов нагруженных пленными и колоссальной добычей, более чем столетие свозившейся пиратами на остров. Последующее крушение власти мусульман на Крите и превращение его через четыре года в фему явилось для ромеев победой такого масштаба, какой не было со времен доблестного василевса Ираклия. На сей раз знатных пленных вместе с захваченной добычей провели через весь Город от Золотых ворот до Халки Дворца по улицам, усыпанном лепестками, украшенных плющом, цветами, роскошными тканями и подсвечниками.

Характер, манеры и даже внешность Никифора Фоки мало способствовали тому, чтобы он смог завоевать сердца своих подданных. В описании современника, византийского историка Льва Диакона (ок. 950 — ок. 1000 г.), он был невысокого роста, плотный, широкоплечий, имел очень смуглый цвет лица, густые, курчавые, черные волосы, бороду с редкой сединой по бокам и глубоко сидевшие, темные глаза, прятавшиеся под мохнатыми бровями. Вечно хмурый, озабоченный и молчаливый, Никифор не пользовался популярностью у легкомысленных, дерзких константинопольцев, но, благодаря поддержке анатолийской аристократии и стратиотов, о нуждах которых искренне заботился и которым прощал любые бесчинства, был недоступен для придворных происков и интриг.

Став василевсом благодаря женитьбе на роскошной, порочной молодой красавице Феофано, жене внезапно умершего Романа II (959–963 гг.), — той тщеславной женщине, через которую теперь шло царское престолонаследие, — Никифор остался грубым и бестактным солдатом. Вне армии у него не было никаких интересов, кроме религии. Он издал закон, чтобы епископов назначали только после личной санкции василевса, проводил часы в беседах или переписке с людьми высокого духовного склада и святого образа жизни, особенно своим верным другом, монахом-отшельником Афанасием Афонским, и вызвал всеобщее возмущение византийского клира требованием, чтобы Церковь признала святым всякого воина, погибшего в бою с мусульманами, то есть попытался узаконить идею, на которую позже, в эпоху Крестовых походов согласится Папа римский и Запад. Скуповатый, ради армии царь жертвовал всем, вводя все новые и новые налоги на ее содержание. Вместе с тем он ограничил рогу синклитикам и высшим церковникам, пресек рост монастырей, богоугодных учреждений, запретил расширять их имения — своеобразную «теневую экономику», которая в условиях возникшего земельного дефицита поглощала наиболее продуктивные земельные владения и била по казне.

Разменявший свое 50-летие, но остававшийся физически очень сильным и мужественным, Никифор питал отвращение ко всем материальным наслаждениям, бичевал корыстолюбие, отличался умеренностью, не искал любви женщин. После смерти своей первой жены, еще до женитьбы на 22-летней Феофано, он дал обет плотского воздержания. Императрице такой строгий муж, постоянно пропадавший на войне, нужен был только как защитник ее малолетних сыновей. Воинственность, безжалостность и солдатская жесткость сочеталась в нем с высоким благочестием, набожностью и угрюмым аскетизмом, доходившими до религиозного суеверия: после смерти горячо любимого сына он отказался от мясной пищи, даже в царских покоях спал на полу на шкурах, носил на теле жесткую монашескую власяницу и по несколько часов ежедневно проводил в молитвах. По словам в тайне жаловавшихся придворных, это был человек холодный и замкнутый, скорый на руку, неумолимый и суровый для уклоняющихся от законов, страстно преданный военному делу и избегавший дворца как заразы. «С ним трудно ладить — сетовали они, — он не подарками привлекает в дружбу, а подчиняет себе страхом и железом». Неподкупный, надменный и невосприимчивый к лести, он был тверд как кремень.

Всю свою энергию этот василевс, солдат и монах в одном лице, направил на восстановление былого могущества Ромейского царства. Ему удалось отобрать для армии, достигшей полутора сотен тысяч человек, обеспеченных, а значит, способных нести исправную военную службу стратиотов. Он обучал их по своим особым программам с целью восстановить дисциплину, поднять моральный дух и боевую подготовку войск. Если верить историку конца XI в., Иоанну Скилице, с такой обновленной, религиозно воодушевленной армией Фока завоевал на Востоке более ста городов. Ему удалось, перейдя горы Тавра, вторгнуться в Киликию и северную Сирию. Здесь он сумел сломить сопротивление наиболее грозного и давнего противника — сирийского эмира Саифа ад-Даула — «Меча династии» Хамданидов. Это был правитель Мосула и городов Алеппо, Дамаск, Эдесса и Антиохия, обладатель самых богатых, роскошных конюшен, библиотеки и гарема, безжалостный воин и вместе с тем изысканный поэт и ученый. Он оставался единственным из упорных врагов Империи ромеев, кому еще удавалось организовывать ежегодные глубокие рейды на территорию юго-восточной Малой Азии. После нескольких сокрушительных поражений грозный эмир оказался окончательно разбит. Спасаясь бегством, он едва не погиб. Преследовавшие его ромейские солдаты бросились жадно собирать рассыпанные им золотые монеты и драгоценности, что задержало погоню, но не надолго спасло эмира: случившийся с ним вскоре инсульт вызвал паралич. Эмират стал вассалом Ромейского царства, его население-нехристиане теперь платили подати василевсу. Самое главное, удалось отвоевать южномалоазийскую Киликию и часть Сирии с прославленной древней Антиохией, центром патриархии, которая 332 года пробыла под господством мусульман. Среди священных трофеев, более ценных для византийцев, чем вся прочая сказочно богатая добыча, особенно выделялась ветхая туника самого Иоанн Крестителя, доставленная в Константинополь из сирийского Алеппо, где она долгое время хранилась. Не менее важным стало временное упрочение фемного строя на отвоеванных территориях, что вылилось в создание новых военно-административных единиц в Киликии и вдоль берегов Тигра и Евфрата — давних рубежей ромейской державы.

Сурового смельчака Никифора пощадили мечи врагов в бесчисленных кровавых бойнях. Отважный, опытный полководец, как уже сказано, пользовался поддержкой давно набиравшей силу анатолийской военной знати, а также любовью и уважением солдат, которые больше всего ценили в своем начальнике готовность делить с ними все тяготы походной жизни и опасности в бою. Став василевсом, он установил, по сути дела, военный режим и заставил константинопольцев строить укрепления вокруг Большого дворца, предусмотрительно стремясь превратить его в крепость с потайным убежищем, чем вызвал раздражение и без того недовольных им, озлобленных горожан, а еще больше синклитиков, которых он лишил прежней роги. Если бы не отсутствие такта, доходившее порой до рукоприкладства в отношении иностранных послов, скупость и вместе с тем алчность, стремление все увеличивать и увеличивать до беспрецедентного уровня налоговое бремя, спекуляции вместе с братом Львом государственным хлебом во время неурожая и голода, пагубный отказ от контроля над городскими рынками, рост дороговизны, василевс еще успел бы много сделать для величия ромейской державы, не потерял популярность и не пал жертвой предательства друзей и коварства роковой августы Феофано, брак с которой привел его на трон.

Глубокой зимней ночью, когда дул леденящий северный ветер и падал густой снег, заговорщики высадились в царской гавани дворца Вуколеон и по одному, в корзине были втащены своими сообщниками наверх, после чего ворвались в спальню василевса. «Приблизившись к ложу и увидев, что оно пусто, они оцепенели от ужаса» — записал византийский хронист. Некоторые из заговорщиков, решив, что их предали, в панике уже собирались сигануть с балкона в море. Но один из слуг женской половины, предатель-евнух, сыгравший роль проводника, указал им на императора, который по своему обыкновению спал на полу. Они окружили его и, не слушая мольб о милосердии, стали жестоко бить, пинать ногами, пока не добили молотом. Растерзанный, выброшенный из окна, обезглавленный труп Никифора II на простой повозке был тихо свезен в храм Св. Апостолов, где упокоился в мраморном саркофаге рядом с прахом Константина Великого. В сонм мучеников столь бесславно кончивший жизнь великий воин не попал, но византийская Церковь все же причислила его к лику блаженных.

Не менее замечательным, способным военачальником показал себя и Иоанн Цимисхий, вероломный, лицемерный убийца неотесанного, неприятного, мрачного Никифора Фоки, которому он являл поразительный контраст во всем, кроме военной доблести. По происхождению армянин знатного рода, внучатый племянник знаменитого, очень талантливого византийского военачальника Иоанна Куркуаса, он был неотразим в общении с женщинами, красив, имел русые волосы, рыжую бороду, ясный прямой взгляд поразительно голубых глаз, любил выпить, обладал пылким темпераментом, веселым, жизнерадостным характером и природным обаянием, которое быстро склонило к нему сердца ромеев. Его армянское прозвище Цимисхий означало «малый ростом», или попросту «коротышка». Тем не менее, новый василевс обладал богатырской силой, ловкостью (мог перепрыгнуть через трех лошадей и приземлиться в седле четвертой), был решительным, храбрым, бесстрашным воином и расчетливым полководцем, умным, искусным дипломатом и при всем этом отличался великодушием, мягкосердечием и щедростью. Рассказывают, что став царем, он пожертвовал половину своего частного имущества бедным крестьянам, наиболее пострадавшим от недавнего неурожая, а на остальную учредил в Хрисополе приют для больных «святой болезнью» — проказой, ибо относился к этим несчастным, как и к больным эпилепсией, с особым состраданием и порой собственноручно омывал их жуткие язвы. Поэтому не удивительно, что он слыл одним из самых популярных и благородных правителей Византии.

Когда в 971 г. против Иоанна, столь жестоко занявшего царский трон, подняли мятеж ссыльные родственники убитого Никифора Фоки — племянник Варда Фока, брат Лев Фока и его сын, он, не желая проливать кровь, верный своему слову, пощадил их, лишь напугав угрозой ослепления: едва ли ссылку без конфискации имущества на уютные острова Лесбос и Хиос, да еще и с семьей, можно расценить как тяжкое наказание. В дальнейшем Цимисхию не пришлось сталкиваться с новыми посягательствами на императорский престол. Желая узаконить свое положение, к концу того же года он венчался на Феодоре, одной из пяти сестер покойного Романа II, возвращенной из двенадцатилетней ссылки: она не блистала красотой и молодостью, но зато была правнучкой, внучкой, дочерью, сестрой и теткой легитимных императоров. Благодаря ей, Иоанн становился членом Македонской династии. Интриганка же Феофано, на которую взвалили все грехи за убийство супруга, по настоянию Патриарха была отправлена в ссылку в Армению.

На Западе василевсу повезло куда больше его предшественника, удачливого по преимуществу на Востоке. Он успешно сдерживал натиск 17-летнего, энергичного германского императора Оттона II Рыжего, безуспешно осаждавшего италийские укрепленные города. Чтобы разрядить напряжение и выйти из обострившегося конфликта, Иоанн не остановился перед отдачей в жены чужеземному государю своей 16-летней племянницы, хотя и не порфирородной, но ромейской принцессы Феофано. Она была дочерью знатного вельможи Константина Склира и Софии Фокины, племянницы василевса Никифора Фоки, тогда как первой женой Цимисхия — сестра Константина Склира, Мария Склирена и, следовательно, новый василевс приходился Феофано дядей. Родство было настолько призрачным, что вызвало возмущение части германских придворных кругов, советовавших императору отослать «небагрянородную» Феофано назад. Тем не менее, брак, заключенный в 972 г., оказался на удивление счастливым, причем родившийся в нем будущий Оттон III вырос скорее греком, чем немцем. Объединение правящих династий обоих Империй давало призрачный шанс на возможность осуществить давнюю мечту — воссоздать единое государство, как это было в IV столетии.

В своей беспримерной, ожесточенной военной «дуэли» с молодым, отважным Киевским князем-витязем Святославом (ок. 938–972 гг.), притязавшим на земли Подунавья, Иоанн Цимисхий тоже одержал верх, по крайней мере, дипломатический, и в конечном счете добился физического устранения воинственного соперника. Можно согласится с теми историками, которые считают, что это стало для росов «последней вспышкой буйной силы, последним взмахом меча», а их удалой князь оказался игрушкой в руках византийских политиков. Дунайский оборонительный лимес был вновь, правда, ненадолго, восстановлен, восточная Болгария стала ромейской. Соблазненный возможностью отобрать у росов богатую добычу, пленных, мстительный печенежский князь Куря напал из засады на возвращавшиеся в Киев, основательно потрепанные, сократившиеся на две трети в боях с Иоанном I войска.

Печенеги или, как их с высокомерно, но точно характеризует византийский историк Лев Диакон, «многочисленное кочевое племя, которое пожирает вшей, возит с собой жилища и большую часть времени проводит в повозках», появились в степях северного Причерноморья с конца IX в. и, победив в ожесточенной борьбе хазар и венгров, распространили свою власть на бескрайние степи от Дона до Дуная. Они не раз нападали на славян и на ромеев, и ныне были раздражены тем, что росы заключили мир с Ромейским царством. Вероятно, их осведомителями стали горевшие жаждой мщения болгары, сообщившие о движении богатого каравана судов с остатками армии.

Череп павшего Святослава, по легенде, был превращен в окованную золотом чашу, из которой на пирах пили печенежские князья и их жены, полагая, что каков был этот человек, таким будет и родившийся от них. Такая необычная, «чудовищная» гибель была типична для раннесредневекового эпоса, в который прочно вошел погибший со славой «последний викинг» на киевском престоле, Святослав Игоревич. Позднее летописец мудро заметить от имени киевлян, что храбрый князь искал чужой земли и потерял свою. Цимисхий мог торжествовать! Его современник, известный проповедник, монах Антоний Студит в своей речи патетически восклицал, что василевсом были не только побеждены гордые латины, то есть жители Запада, но и гнусное племя скифов стерто с лица земли и исчезло, и народ болгар вновь склонил выю под ярмо.

Не менее успешными стали восточные походы императора-воина. Он дал отпор натиску особо опасных, диких тунисских берберов-мусульман, шиитов во главе с энергичной самозваной династией Фатимидов, недавно легко завладевшей Египтом, посягавшей на Сирию, Палестину и на религиозной почве враждовавшей даже с Багдадскими халифами — «Правителями правоверных». В 974 г. Иоанн Цимисхий лично повел свою армию, пополненную без малого 10 000 армян, отвоевывать эти земли, быстро дойдя до Антиохии, Бейрута и Дамаска, которые открыли ему свои ворота. Другие прибрежные сирийские города выплатили огромную дань. Лишь безводные пески горячей пустыни стали препятствием на пути победоносных византийских войск к Багдаду, столице Халифата Аббасидов, но и без вмешательства ромеев некогда блистательный мусульманский город-гигант, в три раза превосходивший по размерам Константинополь, стал вскоре приходить в упадок. Казалось, еще последнее усилие и святой град Иерусалим был бы отвоеван уже до рыцарских Крестовых походов. Эти земли вновь признали власть ромеев и стали быстро населяться христианами, в основном яковитами. С одобрения василевса, они создавали здесь новые епископства и монастыри, которые становились центрами распространения сирийской христианской культуры. В столичный храм Св. Софии были переданы на хранение два главных священных трофея — волосы Ионна Крестителя и сандалии Иисуса Христа.

Но сам василевс вернулся в Константинополь из невероятно успешного великого восточного похода смертельно больным, заразившись тифом или малярией, а, может быть, и отравленный, и, вскоре умер в возрасте 51 года. Он едва успел исповедаться в тяжких грехах своей бурной жизни и благородно завещал все свое богатство бедным и больным. Шесть лет его доблестного правления блеснули в истории Ромейского царства как ослепительный удар молнии. Недаром этому невиданному подъему мощи Империи известный французский византинист Густав Шлюмберже посвятил книгу с символичным названием «Византийская эпопея».

Нигде не было столь активной торговли, столь сильного правительства, столь умелых чиновников, столь мощной армии как в Ромейском царстве. И казалось, так будет всегда! Вера в успех и благополучие были разлиты в воздухе и действовали заразительно.

Тем не менее, конец X в. снова стал тревожным для ромеев. Ограниченные военные операции на Востоке чаще всего проваливались. В частности, не удалась попытка овладеть сирийским Триполи, вернувшимся в руки мусульман. Самое главное, вечная колючка в боку Империи — окрепшее Болгарское царство не только вернуло свои владения, изгнало византийские гарнизоны, но и начало экспансию, направленную на юг, в сторону ромейских земель. По линии болгаро-византийской границы врагам противостояла заимствованная с востока Ромейского царства структура многочисленных «малых фем», которые располагали мощными опорными центрами — крепостями (кастра) и защищали особо важные перевалы, дороги, тропы, переправы через реки, то есть создавали передовую линию обороны прежде всего перед Фессалоникой и Адрианополем. Их военные силы состояли из регулярных пехотных таксиархий по тысяче пехотинцев каждая и из вспомогательных отрядов местных стратиотов. Здесь накапливались войска, располагались запасы продовольствия и материальных ресурсов, содержались пленные. Но и отлаженная система малых фем не спасала: недаром они довольно быстро, не выйдя за пределы X столетия, исчезли на Востоке, влившись здесь в крупные пограничные фемы.

Инициатива на некоторое время оказалась в руках болгар. Ставший во главе их, отчаянно смелый Самуил (976-1014 гг.) был младшим из четырех сыновей комита Николая, правителя Македонии. Двое старших комитопулов — сыновей военачальника со временем трагически погибли во время войны, а третьего своего брата-изменника Самуил уничтожил сам. Создав новое мощное Западно-Болгарское царство со столицей в Охриде, он объединил под своей властью все македонские земли почти до Фессалоник, включая давние болгарские территории и часть Албании. Он возродил Болгарский патриархат, отмененный Иоанном Цимисхием.

Лишь после почти непрерывных сорокалетних войн, навязанных болгарами, хладнокровный и трезвый политик, василевс Василий II (976-1025 гг.) с большим трудом вновь добился перевеса, захватив Болгарию. Впервые со времени прихода на Балканы славян и болгар, весь полуостров оказался под контролем Византийской империи, а Дунай, опять, как и четыре сотни лет назад, стал имперской границей на севере. В 1018 г. в македонском Охриде, сердце болгарского государства, василевс принял клятву верности от вдовы болгарского царя Владислава и оставшихся в живых членов царской семьи. Теперь они вливались в ряды имперской элиты. Некоторые из болгарских царевен были отданы в жены представителям самых знатных византийских семейств.

Василий II вообще поддерживал ромейскую аристократию. За участие в мятеже против василевса были покараны только представители славного семейства Фок, считавшие себя более достойными верховной власти и осмелившиеся соперничать с Македонской династией. Они были разорены конфискациями и почти выпали из круга высшей византийской знати. Но другие старые семейства — Аргиры, Мелиссины и даже бунтовавшие Склиры сохранили свои позиции. Более того, началось возвышение новых провинциальных военно-аристократических семей — Алиатов, Таронитов, Комнинов, Далассинов, Вриенниев, Диогенов, Вотаниатов, Феодороканов, которым предстояло сыграть важную роль в дальнейшем. Причем некоторые представители аристократии уходят из военной сферы деятельности в более доходную, растущую — юридическую или налоговую, чиновную, тем более, что среди военных все более росла роль иноземцев, нанимающихся на военную службу. В целом, знать становится более единой, послушной, ближе к василевсу — источнику благ. Василий II сумел сохранить старые заветы и видел в них свою опору, что подтвердили его успехи.

Самое главное, сбылась заветная мечта жизни 60-летнего царя: страна-враг лежала у его ног вместе со всеми Балканами — впервые со времен их захвата славянами, Болгария, на этот раз уже вся, вошла в состав Ромейского царства. На центральных землях бывшей державы был создан катепанат Болгария (позже превращенный в дукат) с центром в Скопле. Над Нижним Дунаем раскинулась обширная ромейская фема Паристрион, от древнего названия Дуная — Истр, с резиденцией стратига в Силистрии. Позже она тоже была превращена в катепанат, а затем в дукат. Вероятно, фемой стал вечно манивший ромеев пограничный дунайский Сирмий (Сирмиум). Византийский «орел» все же одержал верх над болгарским «львом».

Василий II, старший сын бесталанного Романа II (959–963 гг.) и неистовой красавицы, августы Феофано, суровый и простой в быту, молчаливый и косноязычный, обладал незаурядным умом и энергией. В отличие от изнеженного младшего брата, Константина, который удался в гуляку-отца и ничем, кроме развлечений и секса не интересовался, он был упорным, способным учиться, разумным, но чрезвычайно вспыльчивым, упрямым и злопамятным.

Не любя показной блеск государственных церемониалов, Василий был начисто лишен внешней эффектности: ходил в простой повседневной, не слишком чистой одежде, мягко говоря, не вполне достойной царя, довольствовался скудной едой и питьем, пренебрегал женщинами, не жаловал искусства и науки, да и внешне ничем не выделялся — был небольшого роста, имел тусклые голубые глаза и солидную, окладистую бороду. Его простой и краткий стиль изложения представлялся византийским интеллектуалам безыскусным и грубым. Лишь на коне этот воин и аскет смотрелся великолепно, ибо всадником был превосходным.

Фактически василевс с 976 г., он перестал играть роль марионетки и стал во главе государства только с 985 г., в возрасте 27 лет, после того как смог сместить своего наглого, хитрого, контролировавшего все структуры родственника, воспитателя и опекуна, евнуха-паракимомена Василия Лакапина по прозвищу Ноф — «Бастрад», и отправил его в ссылку, где тот через несколько лет умер. Прочие враги царя из числа родственников прежних василевсов-узурпаторов, мятежной знати, высших командиров, своевольных, кичливых богачей, непокорных архиереев кончали жизнь еще хуже — удавленные, утопленные, с отрезанными языками, посаженные на кол, распятые.

Длительные ожесточенные гражданские войны с могучими провинциальными малоазийскими магнатами сделали из Василия жесткого, недоверчивого человек. Выйдя из них победителем, царь не заботился ни о чем, кроме величия Империи, которой непреклонно служил и самовластно управлял последующие 35 лет. За это время он побывал почти на всех границах государства ромеев, огнем и мечом расширяя их, утверждая ромейское владычество. Благодаря своей способности сочетать оригинальное стратегическое видение главнокомандующего с дотошностью строевого командира, Василий II оказался не хуже самых блестящих полководцев, которых когда-либо знала византийская история. Со временем набравшись опыта, василевс редко шел на риск, и военные потери у него были минимальны.

Патологически скупой, Василий пополнял государственную казну (накопил двести тысяч талантов, то есть больше четырнадцати миллионов номисм — около 65 тонн золота), так что драгоценности грудами лежали прямо на земле в похожих на склепы подземных лабиринтах-сокровищницах. Кроме того, дотошный во всем, он провел в 993 г. перепись имущества всех налогоплательщиков, вынудил крестьян бежать от растущих налогов из «вольных» сел на земли вельмож, знати. Но и с аристократов Василий немилосердно драл недоимки, в 1001 г. возродив для этого специальный налог — аллиленгий, который возложил на крупных земельных собственников. Теперь они должны были платить его в качестве круговой поруки не только за бедных крестьян, но и за пустующие, брошенные земли. Не менее суровый контроль он ввел и за торгово-ремесленной деятельностью. Не доверяя никому, царь не искал расположения ни знати, ни народа, требуя от подданных только одного — беспрекословного подчинения.

Тридцать лет своей жизни, начиная с провальной для ромеев осады Сердики и последующего позорного разгрома у Траяновых ворот, василевс посвятил упорной, методичной, неумолимой, разрушительной борьбе с ненавистными болгарами, достигшими зенита своего могущества. После наведения порядка внутри страны, обуздания аристократической вольницы, с 991 г. все колоссальные ресурсы государственной машины Ромейского царства были брошены в горнило небывало ожесточенной войны. Вопреки традиции, византийские войска воевали в болгарских землях даже зимой, предварительно уничтожая посевы врага и предавая все огню.

Развязка наступила 29 июля 1014 г., когда в верховьях реки Стримон (теперь Струмы), в укрепленном болгарами рвами и изгородями проходе горного хребта Беласица, носившем красноречивое название Клидион — «Ключ», началась страшная сеча. Обойденные по горам с тыла, болгарские воины оказались в окружении. Многие из них погибли, а еще больше попало в плен. Царю Самуилу удалось бежать в крепость Прилеп (Преспа в современной Македонии), но поражение было сокрушительным, решившим исход войны и судьбу Первого Болгарского царства, через четыре года потерявшего свою независимость.

Источники рассказывают, что стремясь отомстить за непокорность, посеять невиданный ужас в стране противника, василевс вскоре приказал ослепить около пятнадцати тысяч пленных болгар, оставив на каждую сотню слепцов поводыря, ослепленного на один глаз, чтобы привести остальных к болгарскому царю в Прилеп. От вида столь страшного, жестокого зрелища тысяч медленно бредущих оборванных, истерзанных слепцов — всего, что осталось от некогда сильной армии, Самуил, к тому времени уже больной человек, оказался окончательно деморализован, сломлен и умер два дня спустя. За такую чудовищную непримиримость и ожесточенность по отношению к болгарам Василий II с этого времени получил прозвище Вулгароктон — «Болгаробойца», «Убийца болгар», с которым он и вошел в историю как покоритель Болгарии.

Впрочем, стоит заметить, что при всей крутизне политики беспощадный василевс оказался достаточно умен и проницателен, чтобы не покуситься на особый самостоятельный статус Болгарской Церкви, лишь пониженной до уровня автокефального архиепископства, не стал увеличивать размеры и менять натуральный вид налогов, которые болгары платили до завоевания, чтобы облегчить восстановление экономики опустошенных войной регионов. Достигнув мира, он стал смотреть на болгар как на своих подданных, а не врагов. Теперь болгарской знати доставались византийские жены и саны.

Разгром германского императора Оттона II Саксонского в 982 г. в Калаврии великолепно организованной армией египетских мусульман, Фатимидов, пришелся весьма кстати, чтобы поправить положение ромеев на юге Италии и снизить активность латинов. Учитывая прогреческие симпатии его наследника, Оттона III, Василий пытался организовать брак 17-летнего юноши с одной из своих племянниц, но из-за происков бесчинствовавшей римской знати первая попытка такого рода сорвалась. Вторая, состоявшаяся в 1002 г., уже почти увенчалась успехом, когда 22-летний жених внезапно умер от лихорадки, отчего средней племяннице василевса, Зое, так и не суждено было стать императрицей Запада, а при отсутствии у Василия наследника мужского пола, возможно, и царицей Востока.

Зато военные дела продолжали радовать. Благодаря им василевс теперь мог осуществлять верховное правление на территории от Адриатики до Азербайджана. Он водил свои войска на Кавказ — в христианскую Ивирию (Грузию), Абхазию, а также в Армению, которые были освобождены от гнета мусульман. Экспансия на Восток проходила за счет грузинских и армянских государств. Раздробленные и соперничающие друг с другом, они становились легкой добычей византийского оружия и дипломатии. Некоторые из их правителей добровольно шли на обмен своих территорий на востоке взамен византийских титулов, должностей и земель. Так, около 1020 г. Сенекерим, правитель армянского княжества Васпуракан, опасаясь арабских вторжений, отдал василевсу свое царство, получив вместе со своей знатью в обмен ромейские саны и обширные имения на востоке Малой Азии, в Каппадокии.

Василевс был глубоко уязвлен бесконечными нападениями сицилийских мусульман на юг Италии. Чтобы успешнее противодействовать им, царь ромеев свел все византийские владения в Апулии и Калаврии под единую власть пограничного наместника — катепана с центром в мощном портовом городе-крепости Бари. Стареющий 67-летний император задумал вернуть даже утерянную Сицилию, для чего занялся планированием военной компании и сбором огромной армии против сицилийских арабов. Лишь его внезапная смерть в 1025 г. оборвала эти амбициозные планы, которые так и остались нереализованными.

Судьба не любила этого крайне одинокого, угрюмого, отчужденного, погруженного в себя человека грубого нрава, который пережил за свою жизнь более двух десятков внутренних конфликтов, мятежей, переворотов, заговоров. В свою очередь, никого не полюбив, он так и умер, не доверяя никому, неженатым и бездетным, что в будущем пагубно отразилось на судьбе Ромейского царства.

По злой иронии судьбы саркофаг могущественнейшего из василевсов ромеев, проведшего на троне шестьдесят два года, — больше, чем любой другой монарх в римской истории, — оказался не среди гробниц великих императоров в храме Св. Апостолов, а в церкви Иоанна Крестителя в пригороде Константинополя — Евдомоне. К XIV в. ее развалины стали служить загоном для овец. Здесь царские посланцы увидели рядом с каменным гробом «…стоящее в углу тело давно умершего человека, совершенно целое, со всеми членами, и абсолютно голое с головы до пят. Во рту у него была пастушеская свирель, засунутая кем-то ради глумления и смеха». Таким стал итог мирской славы этого блистательного и одинокого правителя, который провел жизнь, не выпуская из рук копья.

Как бы то ни было, благодаря усилиям Василия II Болгаробойцы Ромейскому царству вновь принадлежали старые фемные области Месопотамии и северная Сирия с Антиохией, одним из наибольших городов мира, главным опорным пунктом византийцев на Востоке. Вышколенные, спаянные железной дисциплиной, безупречно организованные и хорошо руководимые, снабжаемые всем необходимым ромейские войска стояли на Адриатике, Дунае, Тигре и Евфрате, болгары были сломлены и присоединены, а арабы отражены. Компетентные и способные ромейские командующие следовали хорошо продуманной и иногда блестящей тактике и стратегии, направленной на ограничение возможностей неприятеля. Значение имперской профессиональной армии во внутренней и внешней политике возросло. Она внушала такой страх, что бывало достаточно простого слуха о ее приближении, чтобы держать в узде большинство воинственных соседей или пытавшихся отложиться союзников.

Отвоеванные восточные города, более активные, чем другие провинциальные центры Ромейского царства, теперь вновь вносили свой вклад в рост государственных доходов. Мусульманский эмират Алеппо и соседние с ним эмираты стали данниками Византии. Из мощных соперников, здесь, на Востоке остался только Египет Фатимидов, управляемый могущественной шиитской династией, тоже зарившейся на Сирию. В борьбе за нее с обеих сторон открывались шлюзы дикой жестокости. Захватив в плен воинов одного из летучих отрядов мусульман, непрерывно тревоживших ромейские войска, Василий приказал отрубит руки у 40 пленников и отправить их в Триполи для устрашения врага.

В 995 г. в результате блестящего, молниеносного шестнадцатидневного марша через всю Малую Азию к Алеппо византийского экспедиционного корпуса, посаженного для быстроты передвижения на восемь тысяч мулов, огромная фатимидская армия в страхе поспешно отступила, бросив свой лагерь. Но война продолжалась, подогреваемая ненавистью к «неверным» такого религиозного фанатика как Хаким (996-1021 гг.), нового Каирского султана Фатимидов, взошедшего на престол в возрасте одиннадцати лет. Даже после того, как он вынужден был пойти на заключение мира в 1001 г., дикие причуды этого правителя подогревали идеи священной войны. Так, деспотичный Хаким потребовал, чтобы повсюду, вплоть до бани, неверных можно было отличить от правоверных мусульман, для чего христиане-копты должны были обязательно носить тяжелые нательные кресты, а иудеи — колокольчики. Хаким ненавидел изюм, поскольку из него можно было делать вино, запретил изготовление женской обуви («женщинам нечего делать на улицах»), а группу женщин, застигнутых в публичной бане, приказал сварить заживо. Купцов, пойманных на обмане, отдавали в руки Масуди, нубийского раба халифа: на глазах Хакима тот насиловал провинившихся.

В 1012 г. халиф, — вовсе не обскурант, открывший обсерваторию, библиотеку и даже имевший мать-христианку, — приказал уничтожит все церкви на своей территории, включая храм Гроба Господня в Иерусалиме, что стало одним из поводов Первого Крестового похода, предпринятого в конце XI в. Тела умерших немусульман, бывало, выкапывали из могил и бросали собакам. Впрочем, собак в Каире чудаковатый кровавый халиф приказал перебить, а лавки открывать только ночью, когда он, одетый в простые одежды, разъезжал по Каиру на своем муле по кличке Луна, полагая, что он близок к народу. Во время одной из таких очередных ночных прогулок Хаким таинственным образом бесследно пропал из собственного дворца, что позволило свободнее вздохнуть Василию, много лет боровшемуся со своим странным противником и оружием, и экономическими мерами, запретом торговли с Фатимидами.

Когда дело доходило до войны, всесильный василевс всегда был готов сражаться. Некоторые прежние буферные государства-сателлиты, к примеру, кавказские княжества, были уничтожены. Правители аннексированных Армении и Грузии признавали верховенство василевсов, которые действовали где обещаниями, где дарами, а где силой. Происшедшее необыкновенно активизировало партизанскую войну акритов. Стратиги пограничных фем совершали рейды не только за пределы гор Тавра, но прорывались в Киликию и даже Верхнюю Месопотамию. Враги ничего не могли поделать с такими формами ограниченной войны: местные жители, предупрежденные своими караульными постами, укрывались вместо со скотом и прочим скарбом в горах, труднодоступных крепостях или в скальных подземельях, как в Каппадокии. Урон от вражеского набега оказывался минимальным, а захваченных в плен регулярно меняли, ибо они были с обеих сторон. 400-летнее противостояние арабского мира и Ромейского царства теперь заканчивалось в пользу последнего.

Византийская военная машина становилась все более агрессивной. Мощная, испытанная армия достигла к 1025 г. общей численности около 250 тысяч человек. Правда, имперский военный флот сильно сократился, поскольку уже Василий II пошел по пути получения кораблей у западных данников или союзников, прежде всего, италийцев. Именно их корабли господствовали в Средиземном море, достаточно надежно защищая ромейские владения в южной Италии от пиратских рейдов мусульман. Во второй половине X — первой четверти XI вв. ромеи значительно расширили свою территорию. Они по-прежнему считали своими подчиненными в Италии морские дукаты Венецию, Неаполь, архонтаты Гаэты, Амальфи, лангобардские княжества-принципаты на юге страны — Салерно, Капую, Беневент; в Далмации — Рагузу и Спалато (теперь Сплит); на северных Балканах — сербов и хорватов.

Василевсы давали этим вассальным правителям почетные византийские титулы и придворные должности, городам — льготы в портах Византии. А те в свою очередь создавали заслон для Ромейского царства на его границах, поддерживали мирные отношения, иногда поставляли в ромейскую армию военные контингенты, давали свои корабли, что было дешевле, чем содержать регулярный военный флот в Константинополе, получали повеления-келевсисы ромейских царей и помещали их имена на своих указах, а изображения чеканили на местных монетах. Зона влияния византийской культуры продолжала расти, хотя присоединение Болгарии кое в чем пошло не на пользу Византии: северная граница ромейской державы оказалась отныне обнажена и открыта для вторжения соседних варварских народов, особенно докучливых печенегов, от соприкосновения с которыми прежде ее оберегали сами болгары. Впрочем, вшивые печенеги сами находились в упадке, а половцы, или куманы, еще не появились им на смену.

В целом, Ромейское царство выдержало одновременную борьбу на два фронта, уравновесило свои владения на западе и востоке, сделало христиан куда более сплоченными, сумело затормозить кризисные явления, хотя и не предотвратило их. Византийская торговля получила заметные преимущества за счет европейских центров, особенно городов Нижнего Дуная и далматинского побережья, вошедших в орбиту ромейского влияния. Демографическое и экономическое развитие шло здесь особенно быстро. К тому же сказывался намечающийся подъем италийских городов, который ромеи поначалу могли использовать с выгодой для себя. Ослабевший мусульманский Восток из хищника превратился теперь в добычу. Не было оснований думать, что это положение измениться когда-то в худшую сторону и героическая эпоха Византии после пика ее экспансии завершится новым кризисом ромейского общества.

Для ведения многочисленных войн Ромейское царство нуждалась в большой и хорошо вооруженной армии. Но уже со второй половины — конца IX столетия часть стратиотов, особенно из числа малоземельных крестьян, была не в состоянии переносить тяготы больших военных походов и заниматься своим хозяйством, ибо крупные военные кампании требовали их долгого отсутствия и материальных издержек.

Те, что побогаче под любыми предлогами стремились уклониться от мобилизации, выставляли за себя другого или, на худой конец, соглашались платить отступные деньги как компенсацию за свое отсутствие. В отличие от полных опасностей приграничных областей, в тыловых областях, куда давно не проникал враг, фемные воины-ополченцы забрасывали тренировки как надоевшую бесполезную рутину. Вместо этого, — сетовал автор военного трактата X в., — они «…продают свое боевое снаряжение и лучших лошадей, а покупают коров», так что, если враг нападет, «…не найдется никого, кто был бы способен исполнять труд воина». К тому же многие из фемных стратиотов попросту разорялись и уже поэтому при всем желании не могли приобрести требуемый набор: обмундирование, оружие, коня и повозку для несения службы. В отличие от воинов-ромеев конца VII — первой половины IX столетия они были неважно обучены, если не считать немногих профессиональных солдат из окружения стратига. Не случайно после правления Василия I Македонянина византийцы на некоторое время перестали одерживать военные победы. Длительное существование свободной крестьянской общины, оказавшееся столь полезным для Ромейского царства и его системы благословенного фемного строя, подходило к концу. Традиционная система управления фемными армиями, замкнутая на василевсе, становилась слишком неповоротливой, медленно реагирующей.

Фемные ополчения стали таять не по дням, а по часам, а их боеспособные остатки включали в регулярные воинские части: фемные тагмы (отряды доместиков фем), гарнизоны крепостей (протокентархии), контингенты клисур, пограничные дукаты. По сути дела, уже с конца IX в. наблюдался постепенный отказ от иррегулярных ополчений в пользу регулярных войск. Необходимые изменения в организации армии отразились в серии военных реформ, завершивших процесс перехода от одного способа комплектования армии к другому и занявших всю третью четверть Х в., срок жизни целого поколения ромеев. В результате этих сдвигов постепенно была выработана новая система, в основе которой стало все более расти значение именно регулярных, профессиональных войск, получавших жалованье за службу. Кроме того, такая система предусматривала большую самостоятельность командиров и была значительно эффективнее, чем нанимаемые на сезон «контрактники»-ополченцы, составлявшие основу фемных армий.

Вечно нищий логофет стратиотов, прежде не имевший собственных денежных средств, теперь получил их, чтобы выплачивать солдатам, уже не фемным стратиотам. В связи с этим у него появился заместитель — великий хартуларий логофета стратиотов, который ведал финансами логофесии и которому в свою очередь помогали хартуларии секрета — должностные лица с канцелярскими и, вполне вероятно, финансовыми обязанностями. Кроме того, военный логофет обзавелся некоторыми судебными функциями, что тоже прибавило ему вес. Стратиги стали офицерами, подчиненными катепану или дуке, главам новых военно-территориальных округов, больших коменданств, приграничных районов. В XI в. началась организация таких коменданств, объединявших под военной властью дуки или катепана несколько административных округов или же все военные силы, которые находились на довольно протяженной территории, к примеру, охватывали Крым и Таманский полуостров, именовавшийся византийцами Хазарией. Гражданская сфера в управлении фемой была отделена от военной сферы и передана в руки критеспретора, то есть «судьи-претора».

И так, — самое главное, фемные ополчения стали бесповоротно заменяться регулярными профессиональными тагмами — пехотными таксиархиями, постоянными армейскими подразделениями из 1000 воинов, и этериями — дружинными отрядами местных землевладельцев. К ним следует добавить конных воинов из схол, экскувитов и виглы, возникшие из бывших гвардейских пехотинцев, и так называемых иканатов — «достойных», гвардейскую пехоту — арифм, стражу на стенах и нумера, которые выступали как полицейские и тюремные стражи. Традиция содержания таких постоянных императорских полков-тагм никогда не прерывалась в Византии, но теперь она воистину обрела «второе дыхание» и стала единственно возможной. Немногие уцелевшие, наиболее боеспособные фемные контингенты, особенно с приграничья, где им никогда не давал расслабиться враг, теперь окончательно влились в эти регулярные формирования. Не случайно тогда же появились «малые», или «армянские», фемы наряду, а иногда взамен «больших», или «ромейских» фем. По всему было видно, что фемный строй, исчерпав все возможные структурообразующие и качественные изменения, окончательно вступил в пору своего заката.

Шедшая ему на смену наемная профессиональная армия на жалованьи была более эффективной, но, в отличие от византийской армии ополченцев поры складывания фем, стоила очень дорого. В середине X в. «нормальным» имуществом для несения стратеи — военной службы — считались две литры (144 номисмы — почти 650 грамм золота) для моряка царского флота и вдвое больше — четыре литры (288 номисм) для стратиота-всадника и солдата фемного флота. Но и таких средств скоро стало недостаточно. Стратиотские имения «со свистом» уходили в чужие руки несмотря на все еще формальную незаконность таких покупок. Чтобы поправить положение, Никифор II Фока развил далее военные реформы, пустив на них огромную добычу с отобранного у арабов, разграбленного Крита.

Новшества состояли в том, что было введено раздельное командование в восточной и западной частях Ромейского царства. Были созданы особые военные округа с единым военным командованием в пограничных районах Византии, где были расквартированы постоянные армейские подразделения. Появились мобильные войска в виде полевых боевых постов без какой-либо гражданской администрации. Самое главное, насущное — были образованы отряды элитной кавалерии путем пополнения существующих тагм и создания новых подразделений. С этой целью Никифор Фока решился в три раза увеличить минимальную стоимость стратиотского имения, доведя ее до двенадцати литр (844 номисм — почти 3,8 килограмма золота). Такой обеспеченный всем тяжеловооруженный воин уже не мог быть «бедным».

Разумеется, это не могло не отразиться на социальном составе византийского войска. Василевс полностью отказался от прежней антиаристократической политики поддержки мелких землевладельцев-крестьян, в числе которых было много бедняков. Теперь налогообложение было распространено и на тех, кто нес стратию. Натиск на крестьян, усиление податного гнета привели к ослаблению фемных частей и вместе с тем дали в руки властей средства. На них они могли нанимать все новые и новые войска, содержание которых было куда более дорогостоящим, чем прежде. Другими словами, собранные деньги позволяли финансировать набор наемников и набирать из них регулярные армейские подразделения. Возможность службы в армии и одновременно престиж этой службы для рядового ромейского населения упали. Правительство полагало, что экономически эффективнее дать воину финансовое обеспечение от производителя, чем отрывать самого этого производителя от производства. Действительно, переход к наемникам и регулярной военной службе повышал боеспособность византийской армии. Бедные стратиоты, не способные нести службу, теперь платили в казну деньги на экипировку других воинов. Начинается смена военной повинности финансовой и, соответственно, резкое сокращение численности реально существующих фемных армий. Как уже сказано, этот процесс шел по нарастающей.

Главную роль в каждой полевой армии постепенно стала играть такая ударная сила как тяжеловооруженные всадники, обычно представленные особым отрядом численностью в 400–500 воинов. Общая же численность кавалерии сводилась до 8 500 человек. Она успешно дополнялась вышколенной, боеспособной пехотой, хорошо взаимодействуя с ней. При этом нормальная численность пехоты в действующей армии определялась в 11 200 оплитов — тяжеловооруженных и 4 800 — легковооруженных. Так, «полк» состоял из тысячи человек, из них 100 тяжелых и 400 обычных копьеносцев, 300 лучников с небольшими щитами, мечами и топорами и 200 легких пехотинцев с пращами и дротиками. Следовательно, военных с тяжелым оружием стало по численности гораздо больше, чем прежде, и, самое главное, их роль возросла. Именно поэтому теперь для такой армии надо было отбирать наиболее зажиточных воинов, земельные наделы которых были в три раза больше, чем у прежних, традиционных фемных стратиотов-ополченцев.

Особенно выделялись закованные вместе с лошадьми в тяжелую чешуйчатую или пластинчатую «рыцарскую» броню всадники, похожие на прежних ранневизантийских катафрактов, которых именовали также кавалариями или кливанофорами (клибанофорами). Страшна была атака этих спаянных железной дисциплиной, медленно надвигавшихся боевых порядков панцирных «железнобоких» кавалеристов, которые, как танки, таранили и опрокидывали неприятеля. Их острые копья пронзали людей насквозь, а убийственные шипастые булавы валили наземь. Врагам казалось, что это движутся какие-то чудовища. К концу XI в. они станут, подобно норманнской тяжелой коннице, атаковать галопом, что еще больше усилить необоримую силу их удара.

Тело такого воина покрывал комбинированный доспех, как правило, крепкий железный пластинчатый или чешуйчатый панцирь — кливаний (клибаний), который имел толстую простеганную подкладку из шелка или хлопка и особую схему соединения пластин, иногда цельный металлический нагрудник и, куда реже, кольчужная рубаха-лорика с кольчужными рукавицами. Голову скрывал остроконечный стальной шлем-касис с железной маской или бляхами-забами (завами) в два-три слоя, оставлявшими открытыми только глаза. Предплечье до локтя защищали маникии, а на руки от кисти до локтя надевали наручи-маникелы из кожи с прикрепленными забами или пластинами-ламеллами. Такие же вертикальные пластины покрывали так называемый кремасмата — продолжение панциря, юбку из пластин, защищавшую живот и бедра. Кроме того, на ноги одевали поножи-халкотувы и стальную обувь с металлическими шпорами. Вес полного пластинчатого доспеха составлял четырнадцать-шестнадцать килограммов, включая ламеллярную кирасу весом около пяти килограммов.

Оружие воина составляли тяжелая сабля-парамирий, вероятно, искривленная, чтобы меньше цепляться при рубке, обоюдоострый меч-спафий длиной не менее 0,9 метра и поэтому пригодный для атаки, железная шипастая палица-булава — сидироравда (дословно «железный посох»,) несколько метательных палиц, утыканных лезвиями, — вардукионов или мацукионов и длинное копье-контос, а прикрытием служил большой щит-скутум, обтянутый толстой воловьей кожей.

Поверх доспехов набрасывали епилорику или епанокливану — плащ-накидку с разрезами на подмышках, чтобы не стесняло руки. Для ночных вылазок она могла быть темной. Шерстяную или льняную тунику, надеваемую под кольчугу или панцирь, красили в тот цвет, который был присвоен полку, так что каждая тагма имела свою униформу и четко определенное военным уставом построение. Западная Европа дошла до таких нововведений лишь в XVI в.

Лошади кавалариев имели легкое седло или полуседло, управлялись уздечкой и шпорами и тоже были хорошо защищены от стрел и сабельных ударов железными или кожаными нагрудниками, шейными щитками, налобниками, броней из шкуры зубров, вываренной плотной кожи или войлока — кентуклой, покрытой забами или ламеллами, и даже особыми подвесками для защиты боков и живота коня.

Приобрести дорогостоящее вооружение, доспехи, средства и приспособления для ухода за ними и хранения, боевого коня, научиться всем этим профессионально владеть мог себе позволить только человек состоятельный, обладавший соответствующим досугом. Византийская армия поневоле стала весьма быстро терять свой народный, «крестьянский» характер и эволюционировать в армию по сути своей феодальную, состоявшую из богатых тяжеловооруженных всадников, панцирных воинов и наемников, служивших василевсу. Они несли «налог крови», и поэтому, по распоряжению царя, их родственники и даже слуги освобождались от налогов, тогда как на все остальные категории населения податной гнет возрос.

Выделившаяся ромейская знать группировалась вокруг виднейших военных фамилий и быстро теряла связь с крестьянской общиной. Крупные военные кланы в условиях вырождавшегося фемного строя все более делались не агентами царского правительства в фемах, а, по сути дела, сеньорами своих вассалов. Таким образом, значительная часть стратиотов стратии катафрактов превратилась в мелких рыцарей. Менее зажиточные военнообязанные крестьяне несли службу легкими конниками, во вспомогательных войсках, набираемых только во время военных кампаний, а также пешими воинами, лучниками, пращниками, метателями дротиков и моряками на фемном флоте. Они еще сохранили собственное командование, но византийские офицеры все меньше рассчитывали на них. Походы Фоки и Цимисхия знаменовали собой последние победы фемного строя, который стал изживать себя, не отвечая интересам феодализирующейся военной знати. По сути дела, в это время появилась реальная возможность пойти по пути феодализации Византии по европейскому образцу и лишь наличие сильной центральной власти смогло приостановить пагубную для Империи назревавшую болезнь феодальной раздробленности.

Положение спасли наемники, в том числе из варварской Европы. Они появились в Ромейском царстве уже с начала X в. Через столетие, в начале XI в. государство стало предоставлять всем желающим стратиотам, отягченным военной службой, право откупаться от нее. Но так как своих «профессионалов войны» не хватало, на эти средства набиралось все больше наемников. Среди них было большое количество воинственных народностей, населяющих Империю, — армян, македонцев, фессалийцев, но основную массу составляли иноземцы — норманны, росы, болгары, армяне, грузины, англо-саксы (инглины), франки, датчане (даны), немитцы (немцы), италы (италийцы), далматинцы, сарацины (арабы), хазары, пачинакиты (печенеги), аланы, авасги — подлинный «интернационал», этакий «Французский легион». Из них формировались особые полки-тагмы. Постепенно фемное войско превращалось во вспомогательные части при профессиональном наемном, хорошо оплачиваемом из казны: плата наемникам в полтора-два раза превосходила плату византийского стратиота. Кроме того, наемник получал ежемесячные выплаты ситиресия деньгами, одеждой, продуктами, праздничные выплаты, содержание. С конца X в. постоянные части наемников размещались на постой в населенных пунктах Ромейского царства и питались за счет местного населения. Наемников привлекали к сбору податей на территории военных действий, они получали часть военных трофеев. Для наемников в крупнейшем Манганском арсенале в Константинополе на случай войны были собраны громадные запасы оружия и снаряжения. Такие тагмы имелись во всех провинциях Византии, несли они и пограничную службу и, если не по духу, то по силе, отличались достаточно высоким уровнем боеспособности.

Примечательно, что в составе византийских войск вновь появляется подзабытая должность стратилата, а с 970-х гг. формируется новая элитная дворцовая тагма стратилатов, во главе которой стоял стратилат или доместик стратилатов.

В результате происшедших изменений к последней четверти XI в. ромейская армия сократилась до 20–25 тысяч воинов. Она стала в десять раз малочисленней, но зато качественно более мощной, стойкой, и, что очень важно, политически благонадежной. Ваилевсы отбирали в нее лучших специалистов, среди которых особенно ценились норманнские тяжеловооруженные конники, конные печенеги, конные арабские или пешие армянские лучники. Когда наемникам, будь это греки или чужеземцы, регулярно платили, они воевали с не меньшей отвагой, чем стратиоты, и главное, более профессионально, а значит, эффективно. Служебное рвение подогревалось и узаконенной перспективой подтверждаемого «Прохироном» раздела захваченной добычи.

Византийский военно-морской флот состоял из длинных весельных судов-дромонов (дромониев) — «гонщиков», или, как их стали называть с IX в., — монер (монерий), способных вместить до сотни гребцов-компилатов, других членов команды и столько же вооруженных стратиотов, обученных воевать на море, своеобразных «морских пехотинцев». Такие корабли имели одну-две, редко — три мачты, передний, косой, так называемый латинский парус, очень удобный для маневров. Гребцы, как уже сказано, числом около ста человек сидели на скамьях вдоль бортов по двое, на двух ярусах — нижнем и верхнем, но без верхней палубы. Конфигурация корпуса дромона, несмотря на его скороходность, напоминала утюг: днище было шире, чем уровень края бортов, что обеспечивало этому типу корабля особую устойчивость. При низких надводных бортах и наличии отверстий для весел, куда могла попадать вода, это было предельно важно. Суда, как и прежде, оснащались камнеметами, стрелометами и батареями медных сифонов, пускавших гремящие струи ползучего «жидкого пламени». На некоторых из них у главной мачты, кроме прежней ксилокастры — деревянной башенки, устраивали боевые башни, с которых во время боя метали камни, стрелы, палицы, шары с шипами, ручные бомбы с «жидким огнем» на вражеские суда.

Хорошо защищенные, быстроходные, узконосые тахидромоны и небольшие галеи с одной скамьей для гребцов могли наносить внезапные стремительные удары, несли патрульно-конвойную службу, производили разведку, рекогносцировку, перевозили гонцов с донесениями. Грузовые корабли — фортиды, скафы — служили для перевозки продовольствия, военного имущества и снаряжения. Использование тяжеловесных, грузных судов с механической артиллерией, памфилов, несколько более легких усиев с сотней гребцов на борту, половина из которых, с верхнего ряда, сражалась во время боя, а также однопалубных парусно-весельных монер, стремительных тахидромонов, сифононосных кораблей с «жидким огнем» позволяло ромеям наносить мощные удары, морские набеги, вести долговременную осаду городов, рекогносцировку, блокировать побережье, перебрасывать кавалерию, военные машины, грузы, большие контингенты войск и десант, численность которого достигала от пятой части до половины экипажа каждого дромона, принимавшего участие в операции. Количество же кораблей исчислялось сотнями. Если верить Льву Диакону, только во время критской экспедиции магистра Никифора Фоки было единовременно задействовано две тысячи кораблей с «жидким огнем», тысяча дромонов и 307 грузовых, вспомогательных судов.

Теперь весь флот делился на две части: одна набиралась в семи приморских фемах юга Малой Азии и островов Эгейского моря, где командовали фемные друнгарии, другая, императорская (около 150 кораблей), — по-гречески василея плоиа, «царские суда» — делилась на «красные» и «черные» корабли, обслуживалась отчасти наемниками и располагалась в столице и близ нее, у берегов Мраморного моря и Босфора. На строительство флота были брошены огромные деньги. Так, только рога, то есть денежные выплаты для войск и корабельных экипажей, которые были задействованы в отдельно взятой полномасштабной экспедиции начала X в., составила около 240 000 номисм, то есть больше тонны золота!

Ромейское царство вновь стало одной из самых сильных военно-морских держав Средневековья. Её флот не имел серьезных соперников во всем Средиземном море и безусловно господствовал на Черном море. Уже во второй половине X в. были разгромлены мусульманские военно-морские базы и верфи, обеспечена свобода и безопасность торгового мореплавания. Исчезновение фемного войска, демилитаризация старых фем и даже Константинополя в XI в. не снизило боеспособность по новому организованной армии. Реформированные войска стали элитными и концентрировались главным образом на границах Империи.

Армии ромеев многие столетия обладали стратегическим, тактическим и организационным преимуществом перед большинством ее врагов. Именно это, наряду с эффективным государственным регулированием, позволяло быстро возрождаться даже после неудач, сокрушительных разгромов и потерь.

Другая причина подобной стабильности крылась в давней и весьма уважаемой в обществе традиции обязательно обобщать в военных руководствах и уставах боевой опыт вооруженных сил. Византийцы по праву продолжали гордиться своим воинскими навыками. Они свято берегли и внимательно изучали военную литературу, древние трактаты на военную тему, составляли новые военные пособия в виде вопрос-ответов по военному делу, писем командиру.

В корпус военных трудов и исследований, как и прежде, в VI в., входили тактики — сочинения о правилах развертывания войск и их маневрах, стратегиконы, излагавшие принципы военного искусства, полиоркетики — руководства о методах и изобретениях, применявшихся для осад или защиты укрепленных мест, навмахики — уставы морского боя, стратегематы — сборники военных хитростей, принципов, правил и сведений. Их объемные тексты детально повествовали о порядках построения войска, их видах и вооружении, о тактике действий, об обычаях различных народов, особенно врагов — мусульман, сарацин, об обозах, маршах, тренировках, устройстве и планировке военного лагеря, подготовке к битве и действиях после битвы, о морских сражениях — навмахиях и т. д. Последним византийским выдающимся сочинением в этом жанре явилась «Тактика» одного из способных полководцев Империи, близкого друга василевса Василия II, каниклия — царского канцеляриста и дипломата рубежа X–XI вв., одаренного Никифора Урана, который некоторое время был военным магистром всех западных армий и дукой Антиохии. От XII в. дошли два трактата неизвестного автора, «Герона Византийского», посвященных осадному делу — «Парангельмата полиоркетика» («Наставления по осаде городов») и измерениям, но они основывались на инженерных руководствах многовековой давности. К сожалению, свое дальнейшее развитие военное искусство получит на латинском Западе, а не в Византии, начавшей отставать в этой области.

Пока Ромейское царство оставалось единственной страной, где продолжали изучать военную науку, стратегию и тактику войны, разработанную в прошлом великими полководцами Рима. Эта военная мысль способствовала подготовке командных кадров страны. Более того, взращенные таким способом грамотные ромейские военачальники сами творчески подходили к вопросу. Они не просто слепо следовали рекомендациям древних, но и вносили свои коррективы, продиктованные временем. К примеру, ромеи стали предпочитать такие опасные приемы войны как фланговые удары, хитроумные обходы, неожиданные нападения из засад, заманивания. В свою очередь категорически запрещалось преследовать частично опрокинутого неприятеля, дабы самим не попасть в ловушку притворного бегства. Если военачальники IX в. еще отвергали с презрением ночные вылазки в стан врага и считали, что сражение пристало начинать днем, лицом к лицу, то Никифор II Фока и его брат, талантливый полководец, куропалат Лев Фока, поступали как раз наоборот. Они охотно совершали скрытные набеги на противника, ночью, в темноте, пользуясь своей способностью к дисциплинированным координированным действиям, когда никто не ждал, нападали на врага, совершали опережающие удары, шли на приступ его укреплений, лихо отсекали вражеские обозы с добычей, стремились маневрировать, устраивать ложные демонстрации силы, отвлекающие атаки, дабы задержать противника, спутать его планы, даже позволить совершить вторжение, заманить, чтобы затем неожиданно перехватить его на обратном пути домой.

«Солдатскому императору» Никифору Фоке приписывают сочинение специального трактата «О стычках», по сути дела, о партизанской войне — герилье на пограничье, с ее лазутчиками-синодиками, тайными агентами, шпионами-консариями, проводниками-дукаторами, следопытами, караульными, сменяемыми через 10–15 дней, группами слежения, патрулями легкой кавалерии, внезапными рейдами, атаками малыми силами, контратаками, заманиваниями, засадами, в которых значительно повышалась самостоятельность, свобода действий местных командующих, да и отдельных бойцов. Их тренировали, закаляли, учили не только обращению с оружием, но и моральной стойкости, бодрости духа, умению проводить целые дни в седле, переносить долгие марши, всевозможные лишения и исполнять тяжелейшие задания. Такая ревностная служба крестьян-воинов должна была поощряться вовремя выплачиваемым жалованьем, регулярным довольствием, подарками сверх того, что являлось «обычным или обусловленным договором», например, получением лучших лошадей и снаряжения. Сборщикам налогов и фемным судьям запрещалось связывать, бить, пороть стратиотов, заковывать их в цепи и даже просто унижать, ставить к позорному столбу.

Теперь ромейские стратиги утверждали, что динамику и исход боя решает не только сила натиска, численность войск, а также отвага и храбрость командующего, но и его разумность, мудрость, осторожность, предусмотрительность, умение и хитрость в сочетании с инициативностью. Они учили своих командиров идти на открытый ближний бой на уничтожение, с вероятными большими потерями, только в крайних случаях. Во всех остальных случаях рекомендовалось следовать, скорее, стратегии эластичной защиты и для этого, маневрировать, чтобы заставить врага распылить свои силы, использовать преимущества местности, заранее занимать удобные проходы и места еще до прибытия противника, опережая его, внезапным нападением побеждать даже превосходящие силы, перехватывать обремененные пленными и добычей вражеские колонны, когда они возвращаются домой. Причем в войне с чужеземцами хитрость, коварство считались вполне оправданными средствами, почти не ограниченными никакими этическими нормами. Скажем, перед началом вторжения или сражения полководцу следовало вербовать тайных лазутчиков из числа местного населения, захватить в плен языков для допроса, выведать все окрестные дороги и тропинки, засылать разведчиков-катаскопов, «соглядатаев» с письмами и «корзинами подарков» местным эмирам, но не для того лишь, чтобы усыпить бдительность, задобрить врага, а дабы узнать его настроения, сильные и слабые стороны, стратегический замысел, маршруты, любыми способами, вплоть до подкупа, разведать количество кавалерии и пехоты, маршруты их перемещения.

К слову, о таких мужественных профессиональных катаскопах сообщал уже военный трактат VI в., получивший название «Византийский аноним». В нем указывалось, что они содержались на средства казны, часто маскировались под торговцев, «людей добрых, незатейливых простодушных», заранее устанавливали места встреч, например, на людных торговых площадях, договаривались, каким способом будут осуществлять связь и, конечно, в совершенстве знали обычаи и язык врагов. Они обязательно должны были иметь на родине жен, детей, родителей, братьев, чтобы «…тоска по родственникам постоянно удерживала их от сближения с врагами». Трактат «О военном деле» расширял такие рекомендации для агентов, работавших под прикрытием, к примеру, рекомендовал захваченных членов семьи пленника отсылать обратно, чтобы они шпионили за своими товарищами ради выкупа заложника.

Был детально разработан такой метод ведения военных действий как парадроми — метод тесного «военного сопровождения», полупартизанской войны, окружавшей противника плотной завесой. Войска при этом передвигались тихо, тесными рядами, иногда даже переодевшись крестьянами, конница двигалась поздно вечером, чтобы не было видно поднятых ею облаков пыли. Напротив, слабые, малочисленные отряды сбивали с толку врага, волоча за собой ветки, чтобы поднять больше пыли. Вторгшегося неприятеля постоянно тревожили и обстреливали, изматывали серией мелких ударов, налетов, засад летучих отрядов, отбивали награбленное, блокировали, лишали источников воды, уничтожали доступную ему земледельческую базу, вырубали фруктовые деревья и виноградники, истребляли фуражиров и разведчиков, стремились отрезать военные группы, отделившиеся от основных сил с целью рекогносцировки и грабежа. При этом заранее готовили планы срочной эвакуации населения и стад скота из таких областей, чтобы уберечь от зверств неприятеля и, главное, лишить врага продовольствия и пленников. Все, что невозможно было вывезти, уничтожали. Обоз — тулдон отделяли от боевых сил по причине его медленного движения и для большей безопасности, а запасы фуража на два-три дня везли на «быстроходных мулах» и в чересседельных сумках конницы. Партизанская война могла быть и наступательной, с глубокими рейдами воинских отрядов на вражескую территорию с целью подавить моральный дух неприятеля и посеять панику среди местного населения.

Главное, византийские стратиги предпочитали не суетливую, а хорошо рассчитанную, организованную, контролируемую войну, в которой все было предусмотрено заранее и не оставалось места для неожиданностей, безрассудству, грубой и необузданной физической силы, по мнению ромеев, свойственной варварам.

Законы войны были изложены в трактатах в словах точных и уверенных, как четкая поступь подвижных, тренированных панцирных византийских тагм. Согласно им, вторжению неприятеля всегда предшествовали действия особых небольших подразделений быстрой, подвижной конницы — прокурсаторов в легких доспехах из кожи или плотной ткани, с обязательными запасными конями. В военных трактатах их также называли хосариями (отсюда известные нам гусары) или тасинариями, трапезитами. Несколько сот таких воинов занимали дороги, тропы, выставляли стражу, но самое главное — совершали рекогносцировку, диверсии, засады, небольшие рейды и пробные атаки, чтобы прощупать врага и собрать сведения, необходимые командованию, а при приближении превосходящих сил неприятеля ускользнуть. Собственные главные силы с тяжелой пехотой и катафрактами должны были выступать в поход только после высылки авангарда из лучников и метателей дротиков, обследовании прохода и размещении в нем надежной стражи. Войско на марше обязательно охраняла столь же надежная тыловая стража — сака (от арабского сакат).

Ромеи вообще тщательно следили за своими врагами, изучая типы вражеских набегов, их численность, вооружение, особенности ведения боя, организацию власти, быт, нравы и даже особенности психологии. Они точно знали, в какое время года и по каким маршрутам лучше предпринимать походы против тех или иных стран и народов, и когда, напротив, наиболее велика вероятность нападения врага. Например, военный опыт показал, что летние походы против арабов Сирии были заранее обречены на неудачу. К концу лета мусульманские воины, в основном добровольцы из разных стран, вдохновленные религиозной идеей джихада и желанной военной добычей, сами массово вторгались в Ромейское царство. Из-за невыносимой жары и в условиях безводья привычный к зною арабский воины оказывался намного сильнее ромейского солдата. Наоборот, в Болгарию следовало вторгаться в разгар лета, когда враг был занят сбором урожая. На других давних противников — печенегов и половцев, кочевые племена тюркского происхождения, рекомендовалось совершать нападения в конце осени, когда они, обремененные грузом и стадами, готовились к перемещению на зимние пастбища. Сталкиваясь с сарацинами — конными арабами, тюркам, полагалось ставить панцирных всадников в центр боевого построения, тогда как в иных случаях им отводились иные места в боевой линии, на флангах. Так, в столкновениях с воинственными росами в Болгарии катафракты таранными ударами с флангов нагнали такой страх на врагов, что воины князя Святослава скоро поняли, что не могут противостоять им.

В такой правильной войне, следующей системе догм и предписаний, византийское войско было неодолимо, как искусный фехтовальщик, против которого вышел с таким же оружием жалкий профан.

Основой боевого построения ромеев все еще оставалась упорядоченная пехотная так называемая «фаланга», которая теперь строилась квадратом или прямоугольником: на флангах располагались мобильные колонны конницы (в каждой колонне — двенадцать рядов, построенных трапецией, поскольку каждый ряд был длиннее предыдущего на четыре человека). В случае необходимости, например, если атак не удалась, конница могла укрыться внутри такого пехотного построения, а при необходимости в несколько простых приемов перестроиться в атакующие порядки и в свою очередь прикрыт пехоту. «Фаланга» состояла их тяжеловооруженных воинов-оплитов или скутатов, иногда до шестнадцати человек в глубину, а легкая пехота, псилы, лучники-токсоты, сфендониты — пращники, аконтисты — метатели дротиков группировалась вокруг скутатов, на флангах и служили для их поддержки. Особо важную роль в отражении врага и во время атаки играли могучие, внушительного вида менавлаты с толстыми, массивными копьями — менавлами из цельного ствола молодого дубка, кизила или другого твердого дерева. Их древко имело длину около трех метров, а наконечник копья достигал почти полуметра (до 47 см). Подразделения таких сильных, элитных воинов, численностью от ста до трехсот солдат, стояли в первой линии или в интервалах боевых пехотных порядков, прикрывая прочих. Кроме того, войска могли строиться на поле боя в две или три линии, причем последняя линия выполняла роль полевого резерва и прикрытия передовой линии на случай отступления. Центральный кавалерийский отряд, для которого требовалось пятьсот кливанофоров, должен был строиться в виде грозного треугольного клина — 20 всадников в первой шеренге и 64 в последней. Впрочем, в зависимости от обстановки могли быть и другие варианты построения.

Тяжелая пехота, закрывшись большими щитами-скутами (не менее 1,4 метра) и выставив длинные, до шести метров прочные острые копья-контарии, собираемые из двух половин, принимала на себя главный удар противника, и ее задачей было сковать силы врага, чтобы дать возможность бронированным конным полкам-тагмам императорской гвардии — схолам, экскувитам, иканатам («достойным»), а также легкой быстрой кавалерии — прокластам и прокурсаторам совершить маневры обхода, охвата или окружения. Спаянные железной дисциплиной и испытанные в боях колонны железных скутатов и так называемых экдиков («защитников») играли роль живых крепостей, за которыми в случае неудачи могла укрыться конница и псилы. И хотя судьбу сражения зачастую решала стремительная кавалерийская атака бронированных кавалариев с применением разных хитростей, залогом успеха служила стойкость скутатов, являвшихся хребтом армии. Они были олицетворением слепой безжалостной силы, как сама смерть, надевшая стальную личину. Во время строевой и боевой подготовки их учили слаженно двигаться в полном вооружении, строго соблюдать предусмотренные интервалы построения, мгновенно перестраиваться и поворачивать ряды, маневрировать, пропускать сквозь строй конницу и снова смыкаться непреодолимой стеной. К слову, такая согласованность предполагала однородность вооружения и снаряжения воинов. Во многих сражениях X–XI вв. пехота продолжала играть ключевую роль, несмотря на увеличение боевого веса кавалерии.

Тактика была основана на наступательных и оборонительно-наступательных действиях и предусматривала большое число последовательных координированных ударов по врагу. При этом нарушение строя считалось настолько серьезной виной, что от наказания за нее не могли спасти никакие блистательные подвиги и личные воинские заслуги нарушителя. К тому же в ромейской армии продолжала существовать и давняя, оправдавшая себя традиция соединять и сохранять в одном небольшом подразделении — контувернии — воинов-единоплеменников или земляков. Ведь в случае опасности им было присуще чувство сплоченности, единства, взаимовыручки и взаимопомощи, что шло на пользу общему делу. Кроме того, выстроив солдат по контуверниям, можно было мгновенно вычислить лазутчиков, проникших в базовый военный лагерь — апликтон, тоже разбитый по всем правилам военной науки.

Важно подчеркнуть, что это была христианская армия, военная доктрина которой покоилась на все более увеличивавшемся «религиозном заряде», а именно, на идеологической концепции «христолюбивого воинства», согласно которой высшее назначение армии ромеев состояло в том, чтобы ратоборствовать во имя триумфа Православия и защиты своей страны. Поэтому она вдохновлялась религиозным энтузиазмом, истовой верой в помощь Господа и бестелесные силы, святые реликвии. Победа над врагом воспринималась как результат взаимодействия двух составляющих — военного мастерства и Божьей милости. Более того, Божьему промыслу авторы военных трактатов отдавали преимущество, как главной поруке победы. Посты, молитвы, Причастия, в том числе в начале сражения, были обязательны, так что знакомое нам «ура» заменяло громогласное, истовое «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!», разом произносимое войском по сигналу трубы или иного другого инструмента. Религия становится главной идеей, консолидирующей армейские ряды, где священнослужитель встал рядом с офицером, а хоругвь превратилась в военный символ. Впрочем, как нам уже известно, в полиэтничной византийской армии служили и иноземные контингенты, варанги — варяги, росы и другие «варвары», инородцы-эфники, причем иногда язычники, которым доверяли охрану арьергардов в пустынной местности. Во главе их архонтами оставляли иноземцев, как правило земляков служивших наемников, но высшее командование находилось в руках ромеев.

Так или иначе, борьбе с врагами-иноверцами стремились придать характер непримиримой «священной войны», иногда даже форму Крестовых походов, хотя каноны византийской Церкви все же не позволили принять это положение, столь воодушевлявшее западных крестоносцев и Пап. В любом случае осуществлялось религиозное обеспечение армии.

Особая роль в этих случаях отводилась иконам и молитвам, адресованным Божьей Матери. В войсках молитвенное пение Триагиос (Трисвятое) стало звучать утром и вечером. В «Стратегикон», приписываемый Никифору Фоке, было включено строжайшее требование накануне сражения поститься и совершать коллективные молебны. Каждый воин, закрепив свечу на воткнутом в землю копье или дротике, возносил свои молитвы к Всевышнему, умоляя даровать победу, сохранить жизнь, простить большие и малые прегрешения, ниспослать благополучие родным и близким. Здесь же войсковой священник исповедовал и Причащал всех желающих, окроплял святой водой, посланной василевсом, давал возможность приложиться к святым мощам, которые вместе с крестом обычно несли от Константинополя. Над головами воинов колыхались птихии — дословно «счастливые», приносящие удачу знамена с изображением архангела Михаила. При появлении неприятеля, как предписывалось в «Военных наказах» императора Никифора Фоки, всему войску полагалось «…прочесть неодолимую христианскую молитву: „Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Амин“ и затем слаженно, в совершенном порядке начать „…наступать на врага, не производя ни малейшего шума, ни звука“». Такое приближение было страшным, неумолимым и производило соответствующий психологический эффект, который усиливал следующий после этой полной тишины громоподобный боевой клич «Крест побеждает!», с которым бросались в атаку.

Теперь ромейский стратиот бился на ратном поле не ради победы государства — Империи, и даже не за славу и геройство, а за спасение собственной души, и если ему была уготована гибель, он мог твердо верить в то, что его жертву ждет Божья награда: все те, кто положил свою жизнь за истинную веру и за братьев по вере, получат вечное блаженство.

Война всегда злое, кровавое дело. Но до фанатичного истребления противника, тем более побежденного, ромеи обычно не доходили. Случалось, они могли перебить сковывавших маневр пленных врагов, которых не успели отправить вперед, но зачастую старались сохранить им жизнь, чтобы в дальнейшем поменять на попавших в неволю соотечественников. Так, в Малой Азии такой обмен обычно регулярно, по многу дней происходил на реке Ламус и около города Тарса, причем византийские пленные ценились дороже: одного ромея меняли на двух мусульман.

Крупные приморские города Ромейского царства находились под защитой не только крепостных стен, но и подводных молов и массивных железных цепей, преграждавших вход вражескому флоту в городские бухты, как это хорошо известно на примерах Константинополя и Фессалоники. Сохранившиеся и до сегодняшнего дня остатки мощных укреплений Трапезунда, Никеи, Никомидии, фракийской Месемврии, крымского Херсона продолжают поражать воображение своим величием и грандиозностью.

Широко, как и прежде, ромеи использовали для обороны и осады рвы и частоколы, глубокие подкопы и земляные насыпи, различные орудия, подвижные деревянные сборные башни — гелеполы с перекидными мостиками, колесные «черепахи» с таранами, которые называли греческим словом криос — «баран». Последние подвешивали внутри деревянных крытых каркасов-срубов, как и гелеполы, поставленные на колеса или валики. Их двигали с помощью шестов. Для большого тарана, обитого железом или бронзой, требовалось до шестидесяти человек в защитной кожаной одежде, чтобы его раскачать. Против него могла быть эффективной только постройка дополнительной стены. Железные крюки, служившие для отклонения тарана и веревки, с помощью которых можно было втянуть наверх его балки, помогали слабо, скорее, мешали врагу, но не более.

В руководстве X в. «Как выдерживать осаду» советовали проделать в оборонительных стенах множество отверстий, чтобы вести из них стрельбу из лука и отталкивать осадные лестницы древками копий. Чтобы оповестить о внезапном приступе звонили в вывешенные на стенах и башнях билы и колокола. Для защиты от стрел противника стали в качестве укрытия, заслона применять такое новшество как огромные переносные плетеные остроконечные домики-«корзины» — лесе на 10–15 человек, а для штурма использовали не только колесные и навесные осадные лестницы, но даже надувные, сшитые из промазанного жиром меха, и разновидности самбуки в виде вертикальной трубы, покрытой шкурами, изнутри которой можно было взбираться до вершины вражеской стены. Подобными приспособлениями для неожиданных атак пользуются и современные войска специального назначения.

Марш обязательно заканчивался устройством военного лагеря, одного или двух. Перед старательно окопанным и обнесенным частоколом апликтоном, устроенным, упорядоченным по всем правилам, разбитым по подразделениям, ставили трискелии — деревянные треножники, утыканные копьевидными шипами — ципатами, копали «ноголомы» — небольшие ямы с острыми кольми в них и, наконец, разбрасывали вокруг лагеря металлические шипастые шарики — триболы, или так называемый «чеснок», дабы сковать действия атакующей конницы и пехоты противника. Чтобы не поранить ими своих солдат, им предписывалось имеет обувь с железными подошвами. Кроме наружных постов пехоты и конницы, караулов, виглаторов, то есть «бдителей», часовых, чуткость защиты апликтонов повышали с помощью заграждений из бечевы с колокольчиками.

В ходу были мощные, сложные механические баллисты, основанные на силе скручивания, катапульты, действующие посредством силы натяжения, петроволы, лифоволы — камнеметы (от «петрос» или «лифос» — камень) и аналогичные им устройства, все эти манганики, алакатии, петрарии, тетрарии, ламбдарии, токсобаллистры — стрелометы, крюки для захвата и разрушения осадных приспособлений неприятеля, котлы, из которых на головы осаждавших лили кипящие воду или смолу, масло. С жутким скрипом и грохотом взметались рычаги смертоносных метательных машин типа требюше, действовавшие за счет силы натяжения или силы тяжести высвобождаемого противовеса. Взметавшиеся ввысь каменные глыбы весом до сорока килограммов и худзии, метательные снаряды со смрадной горючей смесью, медленно переворачиваясь на лету, обрушивались на обезумевшего от ужаса противника. Опрокидывались и рассыпались щебнем зубцы крепостных стен. Каменный смерч боевых машин сметал все. Тучами летели длинные стрелы из мощных луков, нестерпимо жалили маленькие короткие стрелы-«мухи» (миес) или «мыши» из деревянных трубок-соленариев, смертельным градом сыпались камни из пращей и ручных камнеметов — малых хироманган, ревели, пуская десятиметровые струи огня, ручные металлические трубки для метания «жидкого огня» — хиросифоны.

Армию обеспечивала отлично налаженная служба снабжения, различные вспомогательные службы, организованные с большой аккуратностью. Главным являлась поставка исправных лошадей, вьючных животных. Эта обязанность была возложена на малоазийские пастбища Фригии и Каппадокии, а также на царские конюшни в Малагине, около Никеи. Дело в том, что на каждых двух пехотинцев полагалось по одному мулу для перевозки солдатской амуниции и вещей, и на каждых четырех — по одному прислужнику — ипургу или просто антропу — «человеку» для ухода за лошадьми и мулами, надзора за вещами, тяжелым снаряжением. По этой же причине тяжеловооруженным пехотинцам разрешалось иметь мулов и совершать походы верхом, чтобы не отставать от конницы. Кроме того, особые люди отряжались для подноса стрел, связанных в пучки по 50 штук, для разноски камней, нужных пращникам, воды сращающимся.

Не менее важным являлась организация тулдоса — обоза со всем необходимым, включая тысячи запасных стрел, уложенных в коробки, и доставка военных машин. Обычно тяжелые осадные механизмы изготовлялись на месте осады из подручного материала манганариями и искусными мастерами-технитами[109]. Так же поступали с плетеными заслонами от стрел. Мостки, треножники с шипами, нанизанные на веревки металлические шипастые «чесноки», навесные, колесные и складные штурмовые лестницы, а также рабочие инструменты (ломы, заступы, топоры), веревки, ремни всегда находились в обозе, на повозках и вьючных животных, вместе с прочим инвентарем (лодками, круглыми кожаными палатками, ручными мельницами) и запасами продовольствия.

Опытные византийские саперы умели быстро строить самые разные укрепления, лагеря, обнаруживать ловушки, засыпанные землей поверх хрупких глиняных горшков, делать под оборонительные стены глубокие подкопы и поджигать их крепления с целью обрушения, устраивать контрподкопы, быстро наводить и разрушать мосты и понтонные переправы из специальных разборных лодок.

Военные трактаты предусматривали также организацию тренировок, во время которых рекомендовались проведения «потешных» боев, с деревянными копьями и мечами и со стрелами без наконечников или с затупленными наконечниками. Лучших офицеров и бойцов по окончании военных действий ждали угощения, трапезы и пиршества, устроенные командующим, а также императорские награды, полученные на основании представлений от командиров: повышение в должности, подарки, земельные и денежные пожалования, доля в добыче. Каждый военачальник как военный администратор должен был вести подробнейшие списки — кафолики, чтобы было ясно сколько людей призвано, сколько осталось дома, сколько бежало, сколько было освобождено по болезни, кто служит ревностно, а кто ленив.

Не многие армии в мире в то время могли поспорить с ромеями. Казалось, их силе нет преград. Исторические исследования и военные труды объясняли успехи ромейского оружия высокой воинской дисциплиной, превосходством тактического мышления, хорошо налаженной работой тыла и, в немалой степени, Божественным провидением, которое, разумеется, не могло не быть на стороне богоизбранного ромейского христианского воинства. Это вдохновляло, но и порождало опасное настроение вседозволенности, возможности чаще, чем прежде говорить с соседями языком оружия.

Василевсы Македонской династии занимались не только государственными делами. Стабильность Ромейского царства позволила все больше внимания уделять наукам и образованию, покровительствовать им. Недаром это время прочно закрепилось у историков под условным названием «Македонский Ренессанс», то есть возрождения в плане культурном. Его же справедливо именуют эпохой «византийского энциклопедизма».

На этом фоне особенно выделяется впечатляющая фигура Константина VII Багрянородного (905–959 гг.), который стал одним из лучших попечителей для византийской образованности, духовной жизни. Его культурный и образовательный уровень поражают, вызывают восхищение. Пожалуй, это был один из самых симпатичных правителей в византийской истории.

Стройный, красивый, с ясными, светло-голубыми глазами и густой черной бородой, Константин VII был приятен в обхождении и вместе с тем добродушен до слабохарактерности. Он был всегда предельно учтив и ни на секунду не терял выдержки. От своего царственного отца, Льва Мудрого, Константин унаследовал склонность к чтению и исключительную преданность науке. По настоящему василевс пришел к власти в возрасте около сорока лет, хотя уже с детства, с 908 г., в течение почти 37 лет носил царский венец. В силу обстоятельств, большая часть времени его прошла в стороне от государственных дел. В шесть лет он остался без отца, соправителем своего дяди, бездарного и беспутного Александра (912–913 гг.), который первым из василевсов приказал изобразить себя на солидах, коронуемым самим Иоанном Крестителем, тем самым стремясь подчеркнуть исключительность своей и только своей власти. Поговаривали, что злобный родич собирался оскопить племянника, чтобы отстранить его от трона. Через год мать Константина, вдову-августу Зою Карвонопсину арестовали, остригли волосы, дали новое иноческое имя — Анна и отослали в далекий монастырь. Несчастный, болезненный маленький император потерянно бродил по дворцу и плакал. В пятнадцать лет Константина женили на Елене, юной дочери самоуверенного выскочки, энергичного, амбициозного армянина Романа Лакапина, друнгария флота, пользовавшегося народной любовью. Тот с большой ловкостью, по сути дела, мягко, без единого убийства узурпировал власть, а попытавшуюся править неудачницу Зою-Анну, обвиненную в попытке его отравить, вновь заточил в монастырь. Более того, став соправителем молодого Константина, он даже начал подумывать лишить зрения единственного законного представителя Македонской династии, дабы укрепить власть своей фамилии и обеспечить четырем сыновьям место на троне. Для этого он, как и дед Константина, Василий Македонянин, короновал их в качестве соправителей.

Пока вокруг бушевали политические страсти, василевсу лишь по названию и, по сути дела, без надежды стать им реально, была предоставлена возможность увлекаться живописью и музыкой, постигать профессиональные секреты самых разнообразных ремесел и, главное, трудиться в тиши библиотек и архивов вместе со своими учеными секретарями, собирая материалы для обширных компилятивных трактатов, делая выписками из исторических сочинений, источников. Управление огромной державой то и дело оказывалось в чужих руках: сначала у опекунов, Патриарха и матери, затем у тестя, Романа I Лакапина, во всеуслышание объявившего себя василеопатором — «отцом царя». Одинокому и нелюбимому, с греховным клеймом незаконнорожденного, Константину приходилось молчаливо смиряться с постепенным устранением всех тех, кому он мог доверится. Глубоко уязвленный, он, тем не менее, не принимал никаких честолюбивых попыток утвердиться во власти, покорно, без жалоб снося все удары несчастной судьбы и тем вызывая к себе явное сочувствие. Лишь в 945 г., после неудачной попытки развращенных, испорченных, склочных сыновей Романа лишить старика-отца трона, а затем свергнуть самого Константина, сорокалетний василевс волей воинов и горожан, сбежавшихся к дворцу, наконец был провозглашен автократором и смог избавиться от своих «защитников» — вероломных, своекорыстных соправителей, отправив их всех в ссылку на остров Проти в Мраморном море, где позднее они умерли, Роман — своей, а его два сына — насильственной смертью.

Придя к власти, он получил возможность и средства для того, чтобы активизировать научную деятельность своего кружка, в то же время направив ее на интересы государства и Македонской династии.

Больше ученый и писатель, нежели монарх, как правитель он относился, скорее, к разряду средних, если не посредственных, заурядных, поскольку был малодеятельным и просто плыл по течению, с большим или меньшим успехом решая проблемы по мере их возникновения. Ни стратегии, ни далеко идущих планов Константин Багрянородный не строил. Впрочем, это не мешало ему быть добросовестным и трудолюбивым василевсом — «советником, радетелем, стратигом, воином, военачальником, предводителем», как лестно охарактеризовал его Продолжатель Феофана. Он умело, изобретательно подбирал кадры на высшие посты. При его дворе неукоснительно соблюдались чинность, степенность, сугубая богобоязненность. Не будучи по природе жесток и кровожаден, он был образцом нравственности в личной жизни. Правление этого просвещенного царя не оказалось омрачено большими войнами, да и внутри Империи ромеев царило относительное спокойствие. Страна была богата и мощна.

Свидетельствами необыкновенно оживившейся международной деятельности стали многочисленные посольства ромеев на Запад, к халифу арабской Кордовы, Абд-ар-Рахману III, к германскому королю Оттону I Великому, прием Киевской княгини, «архонтиссы Росии» — Ольги, которая, по обычаю, после оглашения и Святого Крещения в Константинополе приняла имя своей крестницы, августы Елены Лакапины, воспринявшей ее от купели. Щедрый на милостыню, василевс вместе с тем боролся с коррупцией и засилием тех, кто обладал деньгами и властью, как и его тесть, пытался контролировать аристократию. Он был одним из последних царей, кто еще успешно пытался сдержать распад стратиотов, то есть мелкого крестьянского землевладения, на котором долгое время покоилось могущество Ромейской державы.

Василевс не только славился своей начитанностью, но и старался приобщить к знаниям, а, значит, и образованию как можно больше людей. Он много сделал для развития высшего образования, но самую главную задачу видел не в творчестве, как таковом, а в компилятивном сведении вместе всего того, что заслуживало знания и что надо было сохранить для современников и потомков в качестве научных и практических руководств. Будучи страстным коллекционером, Константин не только собирал редкие книги и рукописи, но и самые разнообразные произведения искусства. По его распоряжению и иногда при его участии составлялись своеобразные энциклопедии, трактаты — справочные своды практической учености по различным отраслям знаний: праву и сельскому хозяйству («Геопоники»), военному искусству (различные «Тактики»), медицине и ветеринарии. Во введении-прооймионе к четырем так называемым «Книгам царств (или царей)» («Василейе») — истории правления императоров с 813 до 886 гг. говорится о щедром покровительствовании автору, константинопольцу Иосифу Генесию, со стороны Константина Багрянородного, который заказал ему написать этот труд.

Чтобы облегчить современникам доступ к безмерному количеству произведений древних греческих, римских, ранневизантийских историков и мыслителей, василевс приказал: «разыскать рукописи во всех странах и собрать их в одно хранилище; сделать избрание и сокращение в этом огромном материале; распределить сделанные извлечения на 53 книги, или специальности», короче — произвести отбор всего лучшего из них о всех случаях жизни. Именно так было записано в предисловии к задуманному компендиуму. Эти извлечения (по-латыни эксцерпты) действительно были разделены по содержанию на 53 тематических раздела — ипофесиса. К величайшему сожалению, до нас дошли, и не всегда полностью, лишь четыре ипофесиса: «О посольствах», «О заговорах против василевсов», «О добродетелях и пороке», «О мнениях», тогда как среди несохранившихся были энциклопедические подборки о народах, поселениях, государственном управлении, императорах, их преемственности, коронации и смерти, о кесарях, других чинах, церковном, военном деле, причинах войн, приемах, браках, штрафах, изобретениях, предсказаниях, надписях, речах, посланиях и некоторые другие. Но и это немногое сохранившееся дает представление о грандиозности и полезности задуманной антологии.

Огромная заслуга Константина VII состоит именно в том, что своими организаторскими усилиями он определил лик эпохи «византийского энциклопедизма» и как никто другой сохранил человечеству часть ее истории. Примерно в это же время был составлен огромный энциклопедический свод — лексикон под названием «Суда», включивший около 30 тысяч статей. Большой вклад был сделан и в агиографию, благодаря упорядоченному «Минологию» — наиболее полному сборнику Житий святых, составленных магистром Симеоном Метафрастом — «Пересказчиком», действительно переработавшим на иной стилистический лад, пересказавшим огромный корпус византийских житийных сказаний, накопившихся к тому времени. Тогда же происходит и регламентация церковной жизни: создаются Синаксарь и Типикон Великой Церкви, определившие годовой порядок поминовений святых и проведения церковных служб.

При этом перу самого царя принадлежат четыре основных сочинения. Наиболее раннее из них, созданное к 934 г., еще при Романе Лакапине, это трактат «О фемах», где приводятся интересные, хотя отчасти устаревшие сведения о военно-административном устройстве и географии Ромейского царства с VI в. до первой трети IX в.

Более ценными, полными, насыщенными материалами оказались сочинения, составленные Константином Багрянородным после обретения самостоятельной власти в 945 г. Это обширный трактат «О церемониях», своеобразное пособие по дворцовому протоколу, вобравшее бесценные данные о жизни и ритуалах императорского двора за сотни лет, начиная с V в.

В «Жизнеописании Василия», написанном между 956 и 959 гг., император рассказал о деяниях своего царственного деда, дабы укрепить славу и законность Македонской династии. Они вошли в состав исторического сочинения, известного как Продолжатель Феофана, которое стали составлять при дворе в правление Константина VII, а закончили уже при его ближайших двух преемниках.

Наконец, особняком стоит крупный трактат «Об управлении империей». Впрочем, такое название ему было дано современными историками. Он тоже подготавливался под личным руководством Константина Багрянородного в качестве этнографического и политического справочника — обзора «О народах» и том, как на них воздействовать, управлять ими, но не был закончен и за пределы придворных кругов, видимо, не вышел, оставшись неизвестным современникам. Собранные обширные материалы, исторические очерки, докладные записки, в том числе совершенно секретные, из императорской канцелярии, архивов дипломатических ведомств были переработаны около 948–952 гг. в важный и конфиденциальный государственный документ. Поучительный и актуальный на тот момент ученый трактат — наставление, своего рода «урок», скомпонованный из 53 разных по объему глав, должен был дать всестороннее представление (историческое, политическое, экономическое, социальное) прежде всего о народах, проживавших близ северных границ Ромейского царства, объяснить, чем они могут быть полезны, чем вредны ромеям, научить основам сложной науки «делания мира», действиям в критических, форс-мажорных ситуациях, а также рассказать, какие внутренние новшества появлялись со временем в государстве. Это написанное в доверительной манере энциклопедическое поучение — руководство или завет по внутренней и внешней политике, дипломатии Империи, адресовывалось порфирородному наследнику, любимому сыну и соправителю Константина VII, будущему императору Роману II, очевидно, к его 14-летию. Для него же отец оставил памятку под заглавием «Что следует соблюдать, когда всевысочайший василевс ромеев отправляется на военную компанию», где содержались советы-наставления, как идти к надежной победе.

Роман, родившийся в 938 г., рос более склонным к чрезмерным удовольствиям, легкомысленным забавам, игре в поло, псовой охоте, распутству, нежели к наукам, и его царственного отца беспокоило будущее единственного обожаемого наследника. С помощью «большой шахматной доски мира» он должен был учиться править народами, строить с ними мудрые отношения. К сожалению, усилия оказались даром: Роман, подстрекаемый своей безмерно тщеславной и столь же безнравственной 18-летней красавицей-женой, августой Феофано, дочерью простолюдина, хозяина одного из постоялых дворов около древней Спарты, примет участие в заговоре против отца, который скончается в 959 г. в возрасте 54 лет от лихорадки, а, возможно, отравленный. Симптомы скоропостижной смерти государя наводили на мысль о яде. Во всяком случае, эта смерть была Феофано чрезвычайно выгода: ее супруг наконец становился полноправным самодержцем и вместе с женой начинал правит государством. Умирал василевс в полном сознании, в окружении преданной жены Елены, пяти дочерей, до конца сохранив философскую твердость духа.

Обретенное царствование не пойдет его бездарному, безвольному сыну-подкаблучнику во благо: больше интересуясь радостями жизни, чем делами управления, он умрет молодым от раны, полученной на охоте, а возможно, и от отравы, на 25-м году жизни и на четвертом году своего самостоятельного правления через два дня после того, как Феофано родит дочь Анну. Ту самую, которой через четверть века будет суждено стать супругой князя Киевской Руси, Владимира Великого, и родить от него дочь, Марию-Добронегу, а по другой версии, князей Бориса и Глеба, которых предательски убьют соперники именно из-за их царской крови. Причудливы и судьбоносны для всего мира оказывались извивы жизни даже самых негодных ромейских венценосцев!

1. Вспомните, с какими событиями византийско-болгарской истории могло быть связано пленение и освобождение будущего основателя Македонской династии?

2. Как вы думаете, почему Василий I законодательно закрепил наследственное право на царский престол, а его предшественники не догадались?

3. Какие меры предпринимали василевсы Македонской династии для укрепления личной власти государя?

4. Почему Василий I и Лев VI занялись «очищением древних законов»?

5. Какие положительные и отрицательные стороны имела политика Льва VI? В чем его главная заслуга перед Ромейским царством?

6. Какие земли входили в состав Византийской империи в начале XI в.?

7. Как вы думаете, почему к началу X в. ромеи стали терпеть военные неудачи, а во второй половине X — первой четверти XI в. смогли добиться замечательных успехов в деле расширения своих границ?

8. Почему сухопутная армия Ромейского царства росла, а собственный имперский флот c XI в. сокращался?

9. Попытайтесь выделить и перечислить основные составляющие территориальных и военных реформ третьей четверти Х в.? На что они были направлены?

10. Какую политику проводили василевсы-полководцы, что в ней было общего?

11. Вспомните, с какого времени и почему военная аристократия стала набирать все большую силу?

12. Какие изменения произошли в ромейской армии в результате военных реформ второй половине X в.? С чем это было связано?

13. Опишите, как вы себе представляете византийский военно-морской флот X в.? Появилось ли в нем что-либо новое?

14. Какие новшества появились в характере и тактике ведения боя в X–XI вв.? Как вы думаете, почему?

15. Что собой представляла структура «малых» фем? Как вы думаете, почему после 1018 г. многие из них прекратили свое существование?

16. С помощью карты спланируйте поход против одного из врагов Ромейского царства в X–XI вв. (арабов, болгар, печенегов).

17. Вспомните, каким византийским императорам удавалось создавать значительные денежные резервы?

18. Чем прославился Константин VII Багрянородный? Насколько справедливым может быть мнение, что василевс занимался науками в ущерб государственным делам?

Продолжатель Феофана (середина X в.) о бесчинствах и святотатственных выходках Михаила III Пьяницы (842–867 гг.)

38. Но что всего хуже, была у него (Михаила) компания, все сатиры, гнусные и развратные сквернословы, которых вполне можно было бы назвать вакховыми тиасотами[110]. Этих людей чтил он и уважал и, унижая божественное, облачал их в золототканные священнические одежды, преступно и святотатственно принуждал их к исполнению священных обрядов, их предводителя — Грила именем — называл Патриархом, а одиннадцать остальных — митрополитами самых значительных и сиятельных престолов. И считал Михаил, что ему царство не в радость, если сам не будет в этой компании, и потому назначил и именовал себя митрополитом Колонии[111]. А когда надо было петь и совершать Таинства, они исполняли гимны под кифары, а на слова иереев иногда в подражание службе отвечали тихо и ясно, а иногда пронзительными и развязными выкриками. Золоченые же сосуды, жемчугом унизанные, они наполняли горчицей и перцем и передавали вкусить желающим, и таким образом издевались над непорочным Таинством[112]. Сей Грил, восседая на осле, совершал торжественные выходы и красовался в окружении своего дионисова сборища. И как-то случилось ему встретиться с блаженным Патриархом Игнатием[113], шествовавшим во главе святого клира с церковными молениями. Как увидел его Грил, обрадовался такому случаю, начал свое бряцание, подобрал плащ, вместе с сообщниками своими ударил посильней по струнам и обрушил брань и сквернословие на этих непорочных[114].

39. И Феодору, свою мать, еще при жизни ее, когда пребывала она во дворце[115], позвал царь получить от него благословение, изобразив так, будто он и есть блаженный Игнатий. Когда же эта святая женщина в благочестии и страхе Божием пришла и распростерлась на полу, прося помолиться за нее (ловко спрятав бороду, Грил до поры до времени скрывал, кто он такой), тот испустил зловонный грохот и безобразные речи, что и навлекло на него проклятия Феодоры и прочих благочестивых людей. Пророча, предрекла она Михаилу, что оставит его провидение и рука Божия…

Выдержка из законов Василия I (867–886 гг.).

Василевс являет собой воплощение законности и общее благо для всех подданных. Он никого не преследует, руководствуясь враждой, и никого не награждает по личному распоряжению, но раздает награды в соответствии с деятельностью каждого.

Извлечение из «Эпанагога» — краткого сборника законов, служившего введением к праву (между 879–886 гг.).

Титул II. О ваилевсе.

4. На василевса возложена обязанность защищать и всячески поддерживать исполнение заповедей, содержащихся в Священном Писании, а также соблюдение всех догматов веры, сформулированных на семи Вселенских соборах. На него также возложена обязанность следить за исполнением всех известных римских законов.

5. Василевс должен подавать пример преданности истинной вере и набожности, он должен проявлять великое рвение в служении Господу и во всем, что имеет касательство к догмату о Святой Троице, а также в вопросах, имеющих отношение к постановлениям Церкви о единосущности Господа нашего Иисуса Христа, о триединстве божественного начала и о двуединстве начала божественного и человеческого в Иисусе Христе.

Титул III. О Патриархе.

4. На Патриарха возложена особая обязанность: поучать людей и наставлять их в вере. Патриарх должен обращаться как с равными и с сильными мира сего, и с самыми ничтожными из поданных василевса; он должен проявлять милосердие, когда он кого-либо судит, но по отношению к закоренелым преступникам ему следует быть суровым и твердым; он должен изъясняться без страха и сомнения перед василевсом, когда речь идет о защите догматов веры.

5. Только Патриарх имеет право и только он один должен давать истолкования всем поучениям и наставлениям Отцов Церкви, а также всем постановлениям Вселенских соборов.

6. Что же касается основных идей и положений христианской веры, выработанных и утвержденных Отцами Церкви в их трудах и в решениях Соборов, то один лишь Патриарх может судить об их истинности…

7. Все древние каноны, все стародавние установления, положения, предписания и заповеди остаются в силе во все времена для всех людей без исключения и для тех случаев, к коим они применимы.

…Мирская власть и священство относятся между собой как тело и душа, необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства.

Из «Взятия Фессалоники» клирика и кувкуклисия Иоанна Каминиата (около 905–908 гг.) о добыче, захваченной арабскими пиратами в городе.

58. В это время от тирана[116] вновь пришло распоряжение: если кто-нибудь из пленников имеет спрятанные где-либо деньги, пусть объявит об этом и купит себе спасение. Если же выяснится, что он лжет, такой человек должен быть обезглавлен.

Тиран отдал этот приказ, узнав, что варвары с того часа, как вошли в город, не пощадили никого, за исключением людей, утверждавших, что они имеют в тайниках деньги, которых не обнаружат никакие поиски.

…Поиски выкупа растянулись на целых десять суток, причем из города непрерывно доставлялись в гавань груды денег и разного добра: дорогих шелковых тканей и льняных, которые по тонкости соперничали с паутиной; кучи этих вещей, сваливаемых друг на друга, покрывали всю землю, образуя целые горы. Медной и железной утварью, а также шерстяными тканями варвары пренебрегали, не стремясь к их приобретению…

61. Так были нагружены все пятьдесят четыре корабля (варваров). Кроме того, оставалось еще много пленников, достойных, по суждению варваров, отправки. Поэтому пошли в дело и корабли, принадлежавшие городу, на которых у нас купцы прежде возили хлеб[117], и были подняты из воды те, которые мы затопили у входа в гавань[118]. Это варвары сделали, использовав весьма удачное приспособление — блоки, которые приводились в движение и при помощи канатов поднимали со дна корабли. Получив, таким образом, дополнительно много кораблей, они погрузили всех пленников, не оставив в городе никого из предназначенных к отправке. Я не знаю, сбрил ли кто из этих юношей первый пух и достигла ли зрелости хотя бы одна девушка. Все они были еще очень юными, а большинство — даже совсем младенцами…

Лев Диакон. «История»(после 992 г.). Об обстоятельствах заключения мирного договора князя русов Святослава с василевсом Иоанном Цимисхием у придунайского Доростола (Дристра) в июне 971 г.

IX. 10. […] ромеи вступили в бой с врагами. Завязалась горячая битва, и скифы не выдержали настиска конной фаланги. Окруженные магистром Вардой, по прозванию Склир, который со множеством [воинов] обошел их с тыла, они обратились в бегство. Сам Сфендослав (Святослав), израненный стрелами, потерявший много крови, едва не попал в плен; его спасло лишь наступление ночи. Говорят, что в этой битве полегло 15 500 скифов, [на поле] подобрали 20 тысяч щитов и очень много мечей.

Всю ночь провел Сфендослав в гневе и печали, сожалея о гибели своего войска. Но видя, что ничего уже нельзя предпринять против несокрушимого всеоружия [ромеев], он счел долгом разумного полководца не падать духом под тяжестью неблагоприятных обстоятельств и приложить все усилия для спасения своих воинов. Поэтому он отрядил на рассвете послов к василевсу Иоанну и стал просить мира на следующих условиях. Тавроскифы уступят ромеям Доростол, освободят пленных, уйдут из Мисии[119] и возвратятся на родину, а ромеи дадут им возможность отплыть, не нападут на них по дороге с огненосными кораблями (они очень боялись «мидийского огня»[120], который мог даже и камни обращать в пепел), а кроме того, снабдят их продовольствием и будут считать своими друзьями тех, которые будут посылаемы по торговым делам в Византий[121], как было установлено прежде.

11. Василевс с радостью принял условия [росов], заключил с ними союз и соглашение и дал им хлеба — по два медимна[122] на каждого. Говорят, что из 60-тысячного войска росов хлеб получили только 22 тысячи человек, избежавшие смерти, а остальные 38 тысяч погибли от оружия ромеев. После утверждения мирного договора Сфендослав попросил у василевса позволения встретиться с ним для беседы. Государь не уклонился и, покрытый вызолоченными доспехами, подъехал верхом к берегу Истра, ведя за собою многочисленный отряд сверкавших золотом вооруженных всадников[123]. Показался и Сфендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос — признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом[124], обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал. Так закончилась война ромеев со скифами.

Из военного трактата «Тактика Льва» (ок. 900 г.). Его авторство приписывают василевсу Льву VI Мудрому.

Глава VII. О тренировке кавалериста и пехотинца.

[…] Упражняй войско следующими средствами и приемами: прежде всего, каждого стратиота в отдельности в соответствии с его специализацией.

3. Тяжеловооруженных пеших скутатов, то есть тех, кто носит полное вооружение, следует тренировать в единоборствах друг с другом с использованием щитов и палок,

4. в меатнии на дальнее расстояние дротиков, мартзобарбул[125], которые ныне называются саливами, и секир.

5. Так называемых псилов следует тренировать соответствующим образом — в скоростной стрельбе на расстояние по вертикальному копью,

6. в метании на дальнее расстояние дротиков и в стрельбе из пращи,

7. в ходьбе и беге по ровной и пересеченной местности. Кавалеристов следует упражнять в скоростной стрельбе из лука, в умении быстро извлечь стрелу из колчана и сильно пустить ее; для этого необходимо умело держаться на лошади.

8. Обучать пехоту в скоростной стрельбе из лука на расстояние либо по копью, либо по другому знаку.

9. Обучать скоростной стрельбе из лука во время движения верхом на лошади в направлении вперед, назад, вправо, влево. Обучать вскакиванию на лошадь.

10. Двигаясь на лошади, быстро выпустить из лука одну или две стрелы, быстро убрать натянутый лук в колчан, если он просторен, или в другое полуналучие, которое для этого предназначено. После того, как натянутый лук будет убран в колчан, выхватить копье, которое носится за плечами, и действовать копьем; быстро закинув копье за плечи, вновь выхватить лук.

12. Лучше будет обучать стратиотов всему этому во время маршей в собственной земле и стараться делать это верхом на лошадях. В этом случае и марш будет успешно осуществлен, и лошади не утомляться понапрасну.

15. Следует четко знать распоряжения, отдаваемые архонтами относительно боевых построений, в частности, те, которые касаются растягивания паратаксии[126] либо в ширину, либо в длину, а также ее сокращения, то есть сжатия по плотности, перемещения ее влево и вправо, видоизменения рядов, установления дистанций от человека до человека, изменения этих дистанций путем уплотнения и разряжения, встречных и расходящихся движений, то есть подходов и отходов, разделения стратиотов и распределения их по акиям[127], то есть по рядам.

16. Следует знать и команды относительно построения всей фаланги, то есть боевого строя в целом, когда […] эта фаланга уменьшается в глубину или растягивается в длину, и команды относительно так называемого сражения с обратным поворотом или сражения на два фронта, когда так называемые ураги[128], то есть солдаты, стоящие самыми последними в акиях, развернувшись вокруг себя, сражаются в передней шеренге как протостаты; точно таким же образом вслед за ними должна развернуться половина акий. Имеются и движения, обратные этим переменам — противоположные эволюции и возвращение фронта в исходное состояние.

29. Когда ванда кавалерии будет расположена по указанным акиям, то есть рядам, и выстроена надлежащим образом, назначенный мандатор[129] должен провозгласить следующее:

30. «Когда произойдет столкновение, никто не должен покидать свое место, никто не должен вырываться вперед, пока не начнется преследование врагов. Если ты вышел за линию фронта, следи за знаменем; не поддавайся страху, не свойственному стратиоту, но будь мужественным, каким подобает быть стратиоту, и не жди никаких увещеваний или каких-либо иных способов воздействия. Соблюдай, стратиот, свое место в строю; соблюдай его и ты, вандофор[130], когда произойдет столкновение с врагом, чтобы можно было следовать за знаменем. Если же ты выступишь за лицевую линию строя, не устремляйся слишком быстро в открытое поле, чтобы не ломать свой строй».

36. Следующее движение состоит в том, чтобы преследовать врага иногда наскоку в качестве курсоров, которые ныне называются прокластами[131], иногда же при сохранении строя в качестве дифензоров, которые ныне называются экдиками[132]. И если нужно двигаться в качестве курсоров, подается команда: «Преследуй на скаку!» — и солдаты одну милю[133] мчаться вскачь. Если же нужно двигаться в качестве дифензоров, полагается команда: «Преследуй строем!», и они двигаются организованно, сохраняя строй.

57. Псилы же, или акроболисты, как их называли древние (ныне они называются токсотами или сигиттаторами[134]), размещались в различных местах: иногда позади каждой акии в соответствии с численностью наличных сил, то есть к 16 скутатам четыре псила, чтобы когда акия скутатов разделится до четырех человек, позади них оказался бы один токсот; иногда в глубину акий попеременно — один скутат и один токсот; иногда же, если псилов много — в акиях на крыльях боевого строя, то есть на внешних сторонах паратакисии, а именно в промежутках между пехотной паратаксией и кавалеристами, а зачастую и вне их, на небольшом расстоянии, вместе с немногими скутатами, предназначенными для защиты кавалеристов, стоящих снаружи пехотного строя.

58. Те, кто имел на вооружении дротики, или секиры, или вардуки[135], размещались либо позади акий скутатов, либо на крыльях паратаксии, но не в середине; пращники — всегда на крыльях паратаксии. Ныне же в целях обучения мы размещаем токсотов и остальных аконтистов[136] позади акий, или же там, где потребуют обстоятельства.

68. Итак, солдаты двигаются и останавливаются по какому-либо звуковому сигналу или по мановению руки. Когда необходимо начать движение, кампидуктор дает сигнал либо горном, либо рогом, либо голосом — и солдаты приходят в движение. Если же необходимо остановиться, подается сигнал либо трубой, которая представляет собой малый горн, либо голосом, либо мановением руки — и они останавливаются. Необходимо приучить к такому звуку или сигналу в условиях звона оружия, пыли или тумана.

72. Урагам следует приказать по мере необходимости подталкивать сзади и выравнивать впередистоящих, чтобы некоторые из них не отставали вследствие возможного страха.

73. Двигаться так называемой «черепахой» следует тогда, когда после сближения нашей и вражеской паратаксий предстоит обстрел из луков, а те, которые расположены по фронту, не имеют панцирей, то есть кольчуг. В этом случае подается команда: «Уплотнись!». Солдаты, расположенные впереди по линии фронта, сближают свои щиты до тех пор, пока они не сомкнутся друг с другом, плотно прикрывают свои животы до колен или же до голеней, а стоящие позади них поднимают свои щиты и защищают ими стоящих впереди, прикрывая грудь и лица, и таким образом вступают в сражение.

88. Это то, что касается движений. Команды же следующие: «Двигайся в полном вооружении!», «Стой в полном вооружении!», «Не покидай фалангу в полном вооружении!», «Молчи и слушай команды!», «Копья вверх!», «Копья вниз!», «Ураг, управляй лохом![137]», «Соблюдай дистанцию!», «Поворот к копью!», «Поворот к щиту!», «Выйти вперед!», «Действуй так!», «Двигайся прямо!», «Удвоить глубину строя; вернуться в исходное положение!», «Повернуться к копью лаконийским способом; вернуться в исходное положение!».

Из «Советов и рассказов» знатного ромейского военачальника Кантакалона Кекавмена (между 1075–1078 гг.).

24. О стратиге.

Если ты стратиг и тебе вверено войско (стратигом я называю того, кто защищает и возглавляет военный лагерь), то дни и ночи бодрствуй и стремись к тому, чтобы поставить трофей против иноплеменников. Если ты находишься в неприятельской стране, то держи при себе многих верных и ловких лазутчиков, тех, кого, как мы знаем, называют хазарами. Нести службу без лазутчиков невозможно. Если кто и станет действовать без них, то действия его будут недостаточны и неподготовлены. Лазутчики твои пусть будут незнакомы друг с другом. Ведь кого-нибудь из них могут схватить, и он может выдать остальных.

34. О том, что враг твой умен.

Если ты узнал наверное, что вождь народа, против которого ты воюешь, умен, то наблюдай за его поведением. Он измыслит всевозможные уловки и козни, чтобы захватить тебя в свои руки. Ты тоже придумывай необходимое и не только то, что слышал и выучил от древних, но и свое, новое выдумывай, изобретай все, что только можно. Не отговаривайся тем, что у древних этого не было. Человеческая природа, говорю я тебе, обладает прирожденной хитростью и смекалкой. Подобно тому, как древние изобретали свои средства, сделай изобретение и ты и поставь трофей. Ведь и они были такими же людьми, как ты.

35. О том, что надо предпринимать против врага.

Если враг твой глуп, то бойся его вдвойне: ночью ли, днем ли он нападет на тебя с отчаянной смелостью или совершит дело, на которое не пойдет человек разумный. Поэтому тебе нужно выставить надежную охрану, не пренебрегать пустяками, не давать себя увлечь мошенникам. Если враг пошлет к тебе людей как бы с грамотой, то знай, что это соглядатаи. Если людей у тебя мало, то прикинься, будто у тебя собраны большие силы. Сделать это можно лишь расположившись в лесистых местах. Там твои люди будут приходить к тебе из разных мест по очереди, и узнать число их станет невозможно.

Из «Хронографии» писателя и ученого Михаила Пселла (1018 — после 1096/97 г.) о характере и внешности Василия II Болгаробойцы (976-1025 гг.).

XXXIV. Он делил себя между военными делами и заботами мирного времени и, если говорить правду, на войне проявлял больше коварства, а во время мира — царственности. Если какому-нибудь воину случалось проштрафиться в походе, царь скрывал гнев и хранил его, как огонь под золой, но по возвращении в столицу обнаруживал и вновь его раздувал, и тогда уже сурово карал провинившегося. Большей частью он оставался тверд в своих приговорах, но бывало, что менял гнев на милость, при этом он нередко доискивался до причины преступления и тогда не наказывал за следствия. Иногда он поддавался состраданию, иногда иным соображениям и чувствам расположения к провинившемуся. Подвигнуть его на какое-нибудь дело было нелегко, но и от решений своих оказываться он не любил. Поэтому к тем, кому благоволил, Василий без крайней нужды не менял отношения, но и не скоро прощал навлекших на себя его гнев, и было для него собственное мнение судом окончательным и божественным.

XXXV. […] Внешность же Василия свидетельствовала о благородстве его природы. Очи его были светло-голубые и блестящие, брови не нависшие и не грозные, но и не вытянутые в прямую линию, как у женщин, а изогнутые, выдающие гордый нрав мужа. Его глаза, не утопленные, как у людей хитрых и коварных, но и не выпуклые, как у распущенных, сияли мужественным блеском. Все его лицо было выточено, как идеальный, проведенный из центра круг, и соединялось с плечами шеей крепкой и не чересчур длинной. Грудь вперед слишком не выдавалась, но впалой и узкой также не была, а отличалась соразмерностью. Остальные члены ей соответствовали.

XXXVI. Роста он был ниже среднего, соразмерного величине членов и вовсе не горбился. Пешего Василия еще можно было с кем-то сопоставить, но, сидя на коне, он представлял собой ни с чем не сравнимое зрелище: его чеканная фигура возвышалась в седле, будто статуя, вылепленная искусным ваятелем […]. Василий имел обыкновение тереть подбородок, особенно, когда возгорался гневом, занимался делами или предавался размышлениям. Другой его привычкой было, расставив локти, упереться пальцами в бедра. Его речь не была гладкой, он не округлял фразы и не распространял периодов, заикался и делал короткие паузы, скорей, как деревенщина, нежели человек образованный. Смеялся он раскатисто, сотрясаясь всем телом.

Из сочинения «Антаподосис» (греч. «расплата, возмездие») диакона Лиутпранда (в миру Люцо или Люзо), посла графа Беренгара, регента и управителя Североиталийского королевства, о приеме во дворце василевса (949 г.).

В Константинополе к императорскому дворцу непосредственно примыкает зала удивительного великолепия и красоты, которую греки зовут Магнавра, или Золотая палата. Император Константин[138] велел привести ее в порядок для приема прибывших одновременно со мной послов испанского халифа и Лиутфреда, богатого купца из Майнца, который тогда был послан германским императором[139]. Перед императорским троном стояло бронзовое, но позолоченное дерево, на ветвях которого сидели разного рода птицы, сделанные из бронзы и тоже позолоченные. Птицы издавали каждая свою особую мелодию, согласно своей птичьей породе. Сиденье же императора было устроено так искусно, что сначала оно казалось низким, почти на уровне земли, затем несколько более высоким и, наконец, висящим в воздухе. Трон этот окружали будто в виде стражи огромной величины медные или деревянные, но, во всяком случае, покрытые золотом львы, которые бешено били своими хвостами о землю, открывали пасть, двигали языком и издавали громкий рев[140]. Я оперся на плечи двух евнухов и так был введен туда пред лик императора. При моем появлении заревели львы, и птицы защебетали каждая свою мелодию. Я же не испытал ни страха, ни удивления, так как еще раньше был осведомлен некоторыми знатоками о всех этих вещах. После того как я, согласно обычаю, трижды поклонился императору, приветствуя его, я поднял голову и увидел императора облаченным в совершенно другие одежды почти у потолка залы, в то время как только что видел его на троне на небольшой высоте от земли. Я не мог понять, как это произошло: должно быть, он был поднят наверх посредством машины, так же как поднимают вал давильного пресса. Сам император не произнес ни слова, а если бы и захотел произнести, это было бы неудобно из-за большого расстояния. О жизни и здоровье Беренгара меня спросил логофет. Ответив ему подобающим образом, я по знаку переводчика покинул залу аудиенции и отправился назад в отведенную мне гостиницу.

Из трактата Константина VII Багрянородного «О церемониях» (около 950 г.).

Глава 38. Церемониал при коронации.

Все выходят в парадных одеяниях — и весь синклит, и магистры, и другие чины; они берут сосуды, чтобы сопровождать владык. Когда же их приготовления окончены, василевс, облачившись в свой пурпурный скарамангий[141] и сагий[142], выходит из Августея[143] в сопровождении препоситов[144] и следует до самого Онопода[145], и в Оноподе первыми его встречают патрикии, и распорядитель говорит: «Повелите!» Тогда они возглашают: «На долгие годы и благие времена!» Затем они следуют до большого Консистория[146], где стоят консулы и остальные члены синклита, и владыки там останавливаются под балдахином; тогда все синклитики вместе с патрикиями падают на колени. Когда же все встают, владыки подают знак препоситу, и силенциарий[147] говорит: «Повелите!» И в ответ ему возглашают: «На долгие и благие времена!»

Отсюда процессия движется в храм[148], через Схолы[149], а димы в парадных одеяниях остаются на своих местах, только творя крестное знамение.

И когда василевс входит в Орологий[150], завеса поднимается, и он идет в Мутаторий[151], где меняет прежнее одеяние на дивитисий и цицакий[152], а сверху набрасывают сагий, потом идет вместе с Патриархом, зажигает свечи в серебряных воротах и входит в храм. Потом он идет в солею[153] и молится перед святыми вратами при зажженных свечах, потом вместе с Патриархом входит на амвон[154].

Тогда Патриарх совершает молитву над хламидой, и после окончания молитвы кувуклии[155] поднимают ее и надевают на василевса. Тогда Патриарх совершает молитву над венцом и по окончании ее сам поднимает венец и возлагает на голову владыки. И тот час же народ восклицает трижды: «Свят, свят, свят! Слава Господу в вышних и мир на земле!» А потом: «Многая, многая лета великому царю и самодержцу!» — и далее по порядку.

С венцом василевс входит в Мутаторий, а выйдя оттуда, садится в кресло, тогда входят чины, падают на колени и целуют ноги царя […]. Тогда препосит возглашает: «Повелите!» и все отвечают возгласом: «На долгие и благие времена!» и уходят.

Этот обычай, как и другие празднества, установлены для любви и содружества.

1. Можно ли принимать на веру описание всех скандальных похождений свергнутого Василием I Михаила III? Как вы думаете, было ли их причиной одно беспутство царя?

2. Как византийское законодательство рассматривало власть царя ромеев и почему?

3. Какие обязанности, согласно «Эпанагоге», возлагались на василевса и Патриарха? Как вы полагаете, насколько сложно было следовать им на практике и к каким отношениям это приводило?

4. Вспомните, когда и кем ранее нарушались правила, упомянутые в «Эпанагоге»? Чем это можно объяснить?

5. О чем говорит грабеж Фессалоники, описанный Иоанном Каминиата? Почему мусульманские пираты смогли захватить столь богатый город? Попробуйте приблизительно подсчитать количество врагов, исходя из числа судов, задействованных в операции.

6. Можно ли сказать, исходя из рассказа Льва Диакона, что Иоанн Цимисхий добился капитуляции русов?

7. На что были направлены тренировки византийских войск и где их рекомендовалось проводить, согласно «Тактике Льва»?

8. Что из перечисленного в военном трактате можно отнести к традициям, а что к новшествам в византийской армии эпохи Льва VI Мудрого?

9. Каким образом, по мнению Кекавмена, должен был вести себя стратиг в неприятельской стране? Почему византийцы делали особый упор на деятельность лазутчиков?

10. Почему Кекавмен советует остерегаться как умного, так и глупого врага? Какой из них, по вашему мнению, действительно более опасен?

11. Какими качествами обладал царь Василий II? Как вы себе представляете этого василевса, его слабые и сильные стороны?

12. Оцените уровень богатства Ромейского царства середины X в. по рассказу Лиутпранда.

13. Вспомните, когда и кем из ромеев были изобретены механические тронные чудеса, которые описал Лиутпранд? Насколько полно их описание?

14. Что можно сказать о методах византийской дипломатии X в., судя по описанию приема иноземного посланника во дворце василевса?

15. Как вы думаете, что подразумевал Константин VII в трактате «О церемониях», говоря, что церемония коронации василевса установлена для любви и содружества? Кого с кем?

16. Для чего царям ромеев был необходим столь сложный церемониал коронации?

§ 12. «Могущественные» и «убогие»

X–XII вв. стали периодом зарождения и постепенного укрепления феодальных отношений в византийской деревне. Это было время, на которое приходится массовое обеднение крестьян, владельцев мелких наделов, пытавшихся работать на себя. Часть из них, относимая к «слабым», получила у современников характерное название — «убогие», «бедняки», по-гречески пениты, птохи, апоры. Это было не столько экономическое понятие, сколько социальное, поскольку такие люди отличались отсутствием какого-либо влияния. Их роль в государстве была сведена только к изнурительной работе на земле, причем земле в значительной степени чужой. К вздорожавшей армейской службе они больше были не способны. Подавляющая часть обнищавших общинников превратилась в париков (ударение на первом слоге), дословно «присельников», арендаторов у зависимых людей, работников динатов (в переводе с греческого — «властелей» или «сильных», «могущественных»). Последние представляли собой всех тех, кто обладал деньгами, землями, а также санами и властью, поскольку земельное богатство в Ромейском царстве подразумевало должность, чин, а значит, и могущество. Пользуясь своим высоким положением в административных и военных структурах власти, они притесняли мелких собственников и скупали их наделы. Ожесточенная борьба между центральной властью и крупной земельной аристократией определила все дальнейшее развитие византийского государства.

Крестьяне, понуждаемые тяжким бременем налогов и нуждой, продавали лицам чиновным и властным землю. Особенно это становилось масштабным во время стихийных бедствий, неурожаев.

Уже знакомый нам выскочка низкого происхождения, василевс Роман I Лакапин (920–941 гг.) с удовольствием использовал преимущества и привилегии знатных родов, в частности, женил трех сыновей и двух дочерей на отпрысках влиятельных семейств, но при этом первым ясно понял опасность уничтожения мелких земельных собственников и повел ожесточенную борьбу против разрастания больших имений. Он стал принимать суровые законы, контролирующие покупку земли аристократами и Церковью, и прозорливо записал по этому поводу в одной из новелл: «Упадок мелкого землевладения приведет к полному упадку нашей казны и нашего войска». Власти, теряя налогоплательщиков, военнообязанных, пытались объявить сделки динатов, связанные с приобретением недвижимости в это время, недействительными, особенно если они касались стратиотских наделов, отчужденных за последние 30 лет.

Крестьянство стихийно тоже сопротивлялось болезненным процессам обезземеливания, обнищания. Проявлением этого стал ряд восстаний, охвативших южную Италию (920–921 гг.), греческий Пелопоннес (921 г.), восточно-малоазийскую Халдию (922 г.). Но особенно грозным оказалось крестьянское движение в самом центре Ромейского царства — в северомалоазийской феме Опсикий в 932 г. Его возглавил македонянин Василий, прозванный Медная рука. Этот бунтарь уже был наказан в свое время отсечением руки, но заменил ее медным протезом, к которому крепил меч. После первых успехов восставшие, как водится, оказались разгромлены, а схваченный Василий был прилюдно сожжен в Константинополе.

Требовалось срочно принимать меры в отношении упорядочивания положения дел в деревне. Надо было всеми способами препятствовать крупным землевладельцам, причастным к провинциальному местному управлению, так называемым «могущественным», «начальственным», «сановным», как называли в законодательных источниках властелей-динатов, скупать крестьянские земли, стратиотские участки и брать под свое покровительство все увеличивающееся число «убогих». С трудом пока это еще можно было сделать, о чем свидетельствуют победы ромейского оружия над арабами и росами. В течение X в. василевсы почти безрезультатно, с нижайшим «коэффициентом полезного действия» издавали все новые новеллы в пользу апоров и пенитов — «бедных», стремясь сохранить исправных налогоплательщиков и пополнение армии солдатами. Но могущество крупных землевладельцев настолько возросло, что эти законы оказались малодейственными. В голодные годы, когда лютовали зимы и свирепствовали эпидемии, доведенные до отчаяния крестьяне отдавали землю за ничтожные деньги или просто за хлеб тем безумно алчным динаатам, которые, как говорится в царской новелле, были «более беспощадными, чем голод и болезни». Часто те люди, которые должны были надзирать за исполнением законов, чиновники, судьи сами желали «погреть руки», завладеть земельными угодьями и, попросту говоря, саботировали запретные царские постановления о незаконной скупке имений. Поэтому к следующему столетию «плотина» из сопротивления крестьян и центральной государственной власти оказалась окончательно прорвана под давлением неумолимых экономических и политических обстоятельств. Массовое разорение общинников и стратиотов приобрело размах стихийного бедствия. Этому в немалой степени способствовало охраняемое ромейским правом свободное распоряжение земельной собственностью и все возрастающий налоговый гнет царской власти. Ведь для военных компаний почти постоянно сражающемуся Ромейскому царству нужны были огромные средства.

Условия держания земли у париков были разными. Часть из них получала ее от землевладельца-дината, обычно фемного офицера или служащего гражданской администрации, и платила ему хоропактон, а другая часть держала от государства и поэтому обязана была уплачивать налог, согласно государственным налоговым кадастрам по фискальным районам-дистиктам.

Следует подчеркнуть, что бремя крестьянских податей и повинностей в пользу державы было особенно тяжелым. Именно оно подрывало благополучие сельского населения, что было особенно болезненно в аграрной стране, какой являлась Византия. Крестьяне регулярно платили обычный основной и, видимо, важнейший налог — синону — «хлебное», за пользование земельным наделом. Первоначально казна взыскивала эту ежегодную повинность натурой, зерном, а позже, со второй половины XI в., стала брать деньгами. Часть этих сборов оставалась в распоряжении стратигов фем, местных гарнизонов и чиновного аппарата провинций, а основная часть собранного отправлялась в столицу Империи в конце сентября-октябре. Кроме того, со всех домохозяев, независимо от их имущественного положения, как и в IX в., взималась подворная или подушная подать — капникон. Любой георг платил энномион — «пастбищное», за пользование пастбищем, а также налоги на пасеку и пчелиные ульи, скот, сад, огород, мельницу, дубовую рощу, масличные деревья, если таковые были. Учтен был каждый лист на дереве, каждый волос на голове, как невесело шутили сами общинники. Более того, по закону, соседи должны были платить даже за тех, кто скрывался от уплаты налогов. С 970-х гг. добавился еще и каноникон — регулярный налог в пользу Церкви, который брали подворно как деньгами, так и натурой — зерном, мукой, вином, скотом, птицей. Впрочем, он был меньше, чем церковная десятина, которую требовало себе западное духовенство. Судебный сбор тоже стал регулярной пошлиной. Тяжелой обязанностью для земледельцев оставался апликтон — прием на постой и поставка продовольствия многочисленным разъездным чиновникам. То же приходилось делать и для проходивших через деревню солдат, в пользу которых несли митатон. Ангарии означали необходимость по первому требованию давать волов и повозки для государственных нужд, обслуживать и строить дороги, мосты, кастроктисии — возводить, ремонтировать крепости, укрепления, военные лагеря, катергоктисии — делать военные суда и поставлять для этого древесину. Кроме того, крестьяне платили поборы землемерам, устанавливавшим размеры их владений, сборщикам налогов — диикитам, которые получали за свой труд в качестве «обычного» платеж-синифию, даже низшим налоговым сборщикам — таксиотам, дравшим элатикон — «дорожное» «за утомление ног», поскольку они ходили от двора ко двору, чтобы получить налоги. Уже в первой половине VIII в., при Льве III Исавре стали собирать по два серебряных кератия — дикерат на общественные нужды, главным образом, на строительство и обновление оборонительных стен. Стены отремонтировали, а надбавка к налогу осталась. Со временем к ней добавился экзафолл (гексафоллон) — дословно «шесть фоллов», еще один дополнительный налог, размером в половину кератия. В итоге с другими дополнительными статьями на каждую номисму основной государственной подати надбавка превосходила 80 %. Причем срабатывал принцип: чем меньше сумма налога, тем больше надбавка. Воистину, не было числа тем, кто кормился в Ромейском царстве за счет византийской деревни.

Правда, существовала особая категория крестьян — экскуссатов, которая вроде бы освобождалась от основных налогов. Однако взамен этого «освобождения» на их плечи ложилось несение специальных повинностей. Одни из них обслуживали ведомство почты, которое издавна функционировало в Ромейской империи. На больших трактах на определенном расстоянии были расположены станции с четырьмя-шестью быстроходными верховыми лошадьми и необходимым количеством вьючных животных. Их поставляли царские конезаводы, крупнейшие из которых находились в Малой Азии, прежде всего, во Фригии. Государство пристально следило за прикрепленными к станциям лошадьми. Крестьяне окрестных деревень обслуживали почтовые станции, выполняли ямскую повинность, со своими повозками сопровождали чиновников, членов иноземных посольств, курьеров. Другие эскуссаты снабжали продовольствием царский стол. К примеру, крестьяне деревни Тември в феме Опсикий поставляли рыбу ко двору василевса. Разумеется, такая деревня не была единственной.

Видимо, динаты, используя свое служебное положение, шли на подлог налоговых книг — изокодиков, куда заносились платежи по всем крестьянским владениям, в том числе и общинным. После правления Льва VI (886–912 гг.) было решено, чтобы лица, производившие в изокодиках записи, делали это со скрибией — подписью, и это закрыло бы динатам возможность делать какие-либо приписки в свою пользу. Но уже принятие такого постановления указывает само по себе, что подобная практика не перевелась.

В любом случае сборщики налогов представляли собой самую ненавистную фигуру в византийской деревне, которой крестьяне по праву приписывали свои многочисленные и тягостные беды. Они произвольно повышали налоги, преследовали недоимщиков, заключали их в тюрьмы, творили всевозможные насилия и жестокости. В глазах современников это были «презренные людишки», жадность которых — причина всех болезней государства ромеев: «…они пожинают то, что не сеяли, и собирают там, где не пахали, и поедают, словно ломоть хлеба, несчастных поселян». При всей разумности византийской налоговой системы, налоги, которыми облагали сельскохозяйственное население, теперь только подрывали его благополучие. Это представляется вопиющим в стране, которая зависела от продуктов, выращенных на крестьянских землях.

Ко всему прочему X — первая половина XI вв. сами по себе оказались экологически очень неблагоприятным временем, что ускорило попадание крестьян в зависимость и рост магнатской элиты. То разливались реки, половодьем затопляя поля; то земли превращались в бесплодный солончак; то лютые морозы месяцами леденили землю и губили посевы; то наступала засуха, когда пересыхали ручьи и даже реки. Сколько раз приходилось вконец отчаявшимся земледельцам совершать ставродиавасий — крестный ход, тщетно умоляя небесные силы даровать хоть каплю дождя или защитить от всепожирающей саранчи!

Стихийные бедствия буквально преследовали крестьян. За неурожаями неминуемо следовал голод. Так, «великий голод», голодомор постиг Ромейское царство вслед за суровой зимой 927/928 г. 120 дней земля была скована льдом, после чего начался неурожай и пришла неизменная горестная спутница голода — «моровая язва», чума. Бедствие продолжалось несколько лет и стоило Империи ромеев потери примерно 10 % населения. 1026 г. принес страшную засуху. В 1028 г., наоборот, начались непрерывные ливни, которые шли всю зиму: погибло много животных и плоды, сбитые на землю, сгнили. В 1032 г. северомалоазийские фемы Армениак и Пафлагонию охватил голод, сопровождавшийся чумой, все той же «моровой язвой», и толпы людей, теряя надежду, в отчаянии бежали, переселялись на новые места. С 1032 по 1034 г. несметные тучи саранчи опустошили поля в западномалоазийской феме Фракисий. В 1037 г. ни одна дождинка не упала на посевы, а затем выпал сильный град, разбивавший в дребезги даже черепичные крыши…

Едва ли не каждый второй год приносил с собой бедствия, от которых, в первую очередь, страдали кормильцы Ромейского царства, крестьяне-общинники. Доведенные до крайности мелкие поселенцы бросали свои наделы и уходили в поисках призрачного счастья в города или переселялись в другие части Византийской империи. Случалось, богатые, могущественные люди, не взирая на протесты общины, насильно захватывали ее владения. Даже в условиях лихолетий динатам, получавшим доходы от служебных должностей, удавалось сохранить и округлить свои финансовые резервы. В голодные годы георги сами продавали свои участки богатеям за бесценок, а иногда просто за меру зерна. Чего не сделает доведенный до отчаяния человек! Обедневшие общинники в одиночку, а иногда целыми деревнями, отдавались под защиту и покровительство динатов, становясь их арендаторами, париками. С законодательной точки зрения они теперь отличались от независимых крестьян, которые работали рядом с ними, случается, в одной семье, в одном имении. За ними теперь старательно приглядывали икодеспоты — состоятельные сельские домохозяева, которые осуществляли надзор в поместьях динатов.

Впрочем, нельзя сказать, что парики были вовсе бесправны. Они имели недвижимое имущество, пусть и на парическом праве, и кроме того могли одновременно арендовать землю на условии уплаты ренты. Особенно важно, что парики все еще могли купить землю в собственность. Так они могли обеспечить себя необходимым количеством пахотной земли или земли под виноградником. С этой земли крестьяне уплачивали налог непосредственно в царскую казну, и эти земли не были отягощены специфическими парическими повинностями. Теоретически парики считались юридически свободными и полноправными гражданами Ромейского царства, могли продавать, сдавать в аренду, бросать землю. Однако в реальной действительности их правоспособность оказывалась все более и более ограниченной, а зависимость становилась не только экономической, но и личной, как бы это ни противоречило официальному праву и как бы сама зависимость, сравнительно с западным крепостничеством, ни была слабой. Социальный регресс все же наблюдался, как бы его хотели не замечать некоторые современные византинисты.

Парик уже был человеком, зачастую потерявшим право свободно распоряжаться своим наделом, если он вообще у него был. Теперь господином земель становится динат, который приобретая все больше недвижимости, выделял крестьянину участок земли, помогал с посевным материалом, тягловым скотом, орудиями труда. Прежняя зона крестьянской свободы, столь удачно взращенная в «темные века», таяла как весенний снег под лучами жаркого солнца.

Свободные общинники, особенно категория средних землевладельцев, были основой военного и финансового могущества, процветания Византии в том виде, в котором она сложилась за предыдущие столетия. И поэтому в X в. и в первой половине XI в. василевсы Македонской династии, при всем их равнодушии к решению социальных вопросов, все же издали ряд законов, которыми они пытались препятствовать захвату крестьянских наделов. Земли, отобранные у общинников в голодные годы без оценки, предписывалось вернуть пострадавшим безвозмездно, проданные же полагалось выкупить в рассрочку. Митрокомии, ее членам, будь это хоть младенец, в полной мере возвращалось ущемленное важное право протимисиса — предпочтительной покупки в случае продажи крестьянской земли. Ее сначала должны были купить родственники, а в случае их отсутствия — совладельцы и ближайшие соседи. Только после того, как они отклоняли покупку земли, она могла продаваться постороннему. Даже за уходившими со своих участков крестьянами в течение 30 лет сохранялось право собственности на надел.

Но царские постановления продолжали открыто нарушаться. К тому же право «предпочтения», закон о сроке давности распространялись и на разбогатевших общинников, в том числе поднявшихся в ряды динатов: понятие «сосед» было довольно неопределенным. Да и зависимым крестьянам порой жилось гораздо лучше, чем свободным общинникам, и они не горели желанием вернуть свой прежний ненадежный статус, иногда они даже дарили свои наделы динатам, добровольно становясь в зависимость от землевладельца, чтобы избежать нищеты, незащищенности. Свобода в новых условиях становилась обузой. Письменные источники недаром свидетельствуют, что крестьяне обдуманно избирали статус парика. Хороший, рачительный господин мог защитить от государственных налоговых злоупотреблений, от насилий, помочь с деньгами, даже вложить их в хозяйство своего «присельника» в надежде получить со временем больший доход.

Поэтому, несмотря на попытки государства ограничить уход крестьян и вернуть жизнь митрокомии в прежнее русло, положение изменилось мало. И тогда василевсы сами постепенно начали превращать свободных держателей земли в париков, но уже государственных. Борьба за мелких землевладельцев оказалась государством проиграна. Эволюция стала необратимой. Ослабление же общины пошло параллельно с ослаблением самого Ромейского царства и наращиванием мощи его «властелей».

Царь жаловал чиновные должности, но на деле они приобретались на деньги, которыми потом проворачивало государство. Суммы эти были огромны, учитывая, что только в одном Константинополе было несколько тысяч чиновников.

Уже василевс Лев VI установил тарифы на звания, которые варьировались в зависимости от того, полагалось ли жалованье, разрешался ли доступ на царский прием. К примеру, генеральское жалованье «старшего меченосца» — протоспафария составляло одну литру золота (72 номисмы), а цена получения должности в 12–18 раз больше, не считая поборов царской канцелярии, ведавшей всеми назначениями и повышениями. Но все равно такая практика была выгодна чиновникам, ибо с отданной суммы они пожизненно получали от государства проценты. Это была их своеобразная «пенсия».

Вручали им и парадные одежды вышитые или вытканные золотом, усыпанные жемчужинами и драгоценными камнями, причем в зависимости от праздника орнамент и цвета были разными. Кроме того, надо учесть, что многие должности предполагали жалованье и подарки, которые василевс делал на торжественной церемонии в некоторые дни. Воистину, руки дающего монарха не должны были скудеть. Это не могло не иметь последствий.

Дело в том, что со временем василевс стал дарить и часть своих безмежных прав. В частности, расширению земельных владений византийских магнатов и росту парикии особенно содействовали такие формы царского пожалования как арифмос и прония.

Арифмос (с греческого «число») представлял дарованное государем право на поселение определенного числа плательщиков казны на землях дината. Подобное явление возникло в результате непрерывного умножения количества крестьян, неспособных своими силами обрабатывать предложенный государством надел. Чтобы вовсе не лишиться поступлений, василевсы разрешали монастырям или вельможам поселять определенное число таких неспособных плательщиков на своих землях в качестве париков. С них государство получало подати, но значительно меньше, чем со свободных крестьян.

Еще более широкое распространение в Ромейском царстве получила такая форма царского пожалования условного характера как прония (в переводе с греческого — «опека, попечительство, попечение, забота»). Наиболее раннее ее определение известно из податного трактата, видимо, XI в., где сказано, что прония, а точнее, прониастика, — это «пожалование от василевса на срок жизни человека». Получивший пожалование от государства, будь то аристократ или крестьянин-рекрут, начинал получать с доставшихся ему подопечных имперских поместий или земель доходы, арендную плату за пользование государственным имуществом, и большую часть полученного оставлял себе. По своей социальной сущности прония была служилой собственностью, поскольку прониары прежде всего были военные. Хотя прониар не мог скупать участки у попавших в его ведение париков, он получал долю с налога, пошлин, арендной платы, поборов за рыбную ловлю и т. п. и фактически имел право контроля над землей, территорией, отданной ему на время в публично-правовое попечение. Более того, в будущем прониар станет верховным судьей над своими париками, получить над ними в какой-то мере и административную власть, хотя это случится еще не скоро. Он даже начнет содержать собственный штат управленцев по образцу государственного административного аппарата. Но уже с самого начала института пронии, окончательно расцветшего с XII в., парики не могли продать свой надел за пределы пронии. Они оказывались как в поземельной, так и в налоговой зависимости от прониара. Скопив средства, прониар мог еще прикупить земли, причем участки, добавленные прониаром к пронии, тоже переставали облагаться налогом в пользу государства.

Обычно прония как некий «грант» действительно давалась получившему ее на срок жизни, за любую службу, военную или гражданскую, причем статус прониаров был самый разный, как высокий, так и низкий. Однако то обстоятельство, что она представляла собой попечение, связанное с управлением территорией, так или иначе населенной зависимыми крестьянами, привело на практике к тому, что прония эволюционировала по пути превращения в условную земельную собственность и становилась частью грозного процесса децентрализации власти в Империи. В дальнейшем, в XIII в. она превратилась в наследственную собственность, а ее держатели — в динатов-феодалов, правда, в отличие от западноевропейских сеньоров, не самовластных, со своими вассалами, а подконтрольных государству, которое в одночасье могло лишить их функции попечения.

Тем не менее, доходы правительства от сельского хозяйства все больше падали по мере того, как число париков росло за счет государственных крестьян и стратиотов, увеличивалось количество освобожденной от налогов земли, принадлежавшей теперь частным светским и церковным землевладельцам. Поэтому власть василевса, несмотря на упорные попытки держать ситуацию под контролем, постепенно ущемлялась, царские сундуки оставались пустыми, государство беднело, в то время как прониары-«опекуны» умножали свои состояния за счет дохода от проний, становясь все богаче и богаче. Мало того, среди их владений преобладали держания именно зависимых крестьян-париков.

Около 1000 г. в Ромейском царстве насчитывалось до семи тысячи монастырей, а некоторые историки полагают, что их было в несколько раз больше. Во всяком случае, по сообщениям русского путешественника Антония, в середине XII в. на территории Византии действовало четырнадцать тысяч монастырей. Едва ли не половина ромеев оказалась за стенами обителей.

Иногда их учреждали постановлением Патриарха или василевса. Частные лица — ктиторы тоже могли организовать обитель: для этого было достаточно разрешения местного епископа. Многие так и поступали, удаляясь в монастырь, который основывали. Но главным образом ряды монашества быстро пополнялись за счет обедневших крестьян, не терпевших отделаться от земли и связанного с ним невыносимого налогового бремени. Еще раз подчеркнем, что статус вольного человека становился все более непосильной ношей. Как мы уже говорили, крестьяне не выдерживали конкуренции с динатами, теряли земли. Случалось, их буквально сживали с земли. И вот прежний крестьянин, разорившись, принимал на себя монастырские обеты. Окончательно обнищавшая часть крестьянства, скинув пропотевшие хитоны, облекалась в черные подрясники. Убогая монастырская трапеза доставалась тяжелым трудом, но это был привычный круг крестьянских работ: пашня, луг, сад, скотный двор, мельница. Кусок иноческого хлеба был невелик, но все же это был верный кусок. Была и одежда, и крыша над головой. Главное, принявший постриг освобождался от государственных налогов, а в мужских монастырях — и от военной обязанности. В миру оставалась семья, но уже отпадала необходимость заботиться о ней, нести определенные обязанности. Принятие «ангельского образа» силою государственных законов отменяло эти тяготившие, опостылевшие обязанности: монах уже не принадлежал «грешному миру», более того, должен был «ненавидеть мир».

Итак, монастырь имел — в этом он был вне конкуренции — поистине даровую рабочую силу, причем в монастырском послушании участвовали и освященные авторитетом Церкви обеты, которые к тому же подкреплялись личной религиозной верой, набожностью. Иночество открывало для религиозного сознания прямую дорогу к загробному блаженству. Здесь работал весь церковный арсенал средств воздействия на человека. Старание в труде иноков и инокинь укреплялось верой в неизбежность и спасительность тягот на грешной земле, в неизбежность и спасительность скудной пищи, уставной «почти до сытости», обильно политой потом, — ибо «…в поте лица будешь есть хлеб свой», утверждало Писание. Постнистиа, молитва, отказ от мирских соблазнов и послушание, послушание, послушание — высшая, важнейшая обязанность и добродетель — «превыше поста и молитвы».

На этих «трех китах» и покоилось преуспеяние ромейских обителей, росших как грибы после дождя. Были и другие крепкие опоры монастырского хозяйства. Так, государство оказывало помощь монастырям, даруя им налоговые льготы, давая дары землей, зерном, деньгами. То же делали и влиятельные ромеи. Не удивительно, что при всех этих условиях византийское монастырское хозяйство стало образцовым.

Но и этим не исчерпывались все способы монастырского обогащения. Многие обители пользовались особой славой у верующих, привлекали к себе толпы паломников. Прийти к святыне, помолиться перед священной реликвией, иконой об исцелении или вразумлении, подании благодати, поставить свечи, запастись евлогиями. Да разве перечислить все надежды и горести человеческие, что несли ромеи в единственно доступное им место утешения — в церковь, в монастырь! В традиции православного паломника было не только обойти храмы и святыни, не только посильно пожертвовать обители приношение, которое, может, год, а может, и долее собиралось по медяку, но и поработать на обитель, послужить монастырю, взять на себя монастырское послушание. На срок. На день или на неделю, на месяц — кто сколько мог, сколько было сил и времени. Делали, что скажут. Эта работа выполнялась на совесть, со старанием: паломник понимал, что трудится для искупления греха, который знал за собой, трудится «в зачет», для спасения души. Некоторые обители имели производственные и торговые эргастирии, вели торговлю, занимались промыслами, держали свои лодки, суда, мельницы, сдавали излишки невозделываемой земли в аренду для того, чтобы на полученные средства содержать гостиницы, больницы, школы, кладбища и удовлетворять иные нужды собственной общины.

Исходя из всех этих тенденций, монастыри продолжали приобретать земельные угодья и увеличивать число монашествующих, превращаясь иногда в крупных собственников. К тому же принадлежавшие им огромные участки превосходной пахотной земли, по причине бездарного хозяйствования, в течение длительного времени не использовались, держались под паром. Духовенство злоупотребляло тем, что земли церквей и монастырей были неотчуждаемыми, «святыми и неподчиняемыми», как утверждали светские законы и церковные каноны. Ситуация, как и к началу иконоборства, вновь становилась угрожающей для государства. В попытке отрегулировать рост церковных владений василевс Никифор Фока в 963 г. издал закон, осуждающий зло, проистекающее от накопления монастырями немеряных богатств. Предполагалось ограничивать размер монастырских владений и запрещать впредь принимать денежные дары и создавать новые обители. Но этот закон, вызвавший бурю негодования духовенства, не мог быть воплощен в жизнь уже в значительной степени потому, что само правительство побуждало монахов обосновываться вдоль границ Ромейского царства для распространения веры и для защиты государства. К примеру, именно при Никифоре Фоке по инициативе его друга, Св. Афанасия Афонского, начался рост монастырей на прославленной с тех пор Святой Горе Афон на македонском полуострове Халкидика, к востоку от Фессалоники, который весь попал под покровительство василевса. Сначала здесь была отстроена Лавра, где поначалу разрешили жить только пяти самым набожным и выдающимся монахам из 120 желающих. Но уже через несколько лет ивирские, то есть грузинские аристократы возвели Ивирон, еще позже сербы — Хиландар. В итоге не только на Святой Горе, но и в иных местах процесс увеличения монастырских имуществ, земельной собственности оказался неостановим. Известно, что корабли, принадлежавшие монастырям, регулярно возили вино в Константинополь, Фессалонику, другие города Византии.

При этом нельзя сказать, что монахи старались как можно эффективнее использовать свое хозяйство только из-за алчности. Согласно уставам, Типикам, цель увеличения благосостояния монастыря была не в улучшении образа жизни, а в увеличении числа иноков, размера милостыни по праздникам и в дни поминовений. Деньги, получаемые через пожертвования, ренту или торговлю, были также нужны для покупки необходимых продуктов, не производившихся в монастыре, верхней и нижней одежды, капюшонов, накидок, обуви, циновок, шерстяных одеял, свечей, масла для лампад и особенно — литургических принадлежностей, многочисленных икон, священных сосудов, дарохранительниц, лжиц, покрывал и одежд для культовой практики, богослужебных книг, кропил, кадил, лампад, подсвечников. Часть таких культовых вещей, относившихся к разряду священных, не продавалась, но подлежавшие освящению можно и нужно было приобретать. Внешние события, военное вторжения, неурожай, эпидемия или, напротив, увеличение числа монахов ставили монастыри перед необходимостью активного включения в экономическую жизнь Ромейского царства и максимально рационального использования собственных ресурсов.

Любая обитель внешне представляла собой, как правило, окруженный каменной стеной замкнутый комплекс, куда можно было попасть через единственные ворота. В центре двора стояла монастырская церковь, а вокруг двора — галереи, покои игумена, кельи монахов, трапезная со столами D-образной формы, кухня, пекарня, хозяйственные постройки, склад, кладовые, где хранились все вещи и продукты, вино, овощи, хлеб, различные мастерские, даже лавки, винодельня, баня, комнаты для приезжающих гостей, без которых не обходился ни один монастырь. Иногда здесь можно было не только переночевать, но и поесть, переодеться и переобуться, используя старую одежду монахов, и даже быть похороненным на специальном кладбище. Монастырскую библиотеку и хранилище документов обители для защиты от пожара старались разместить в отдельно стоящей башне. Стоило все это хозяйство недешево: постройка даже маленькой церкви обходилась в начале XII в. в 30 номисм (22 номисмы материалы и 8 номисм — двухмесячная работа каменщика).

Жизнь за монастырскими стенами текла по своему раз и навсегда установленному, строго упорядоченному расписанию, в котором ведущая роль отводилась религиозным обязанностям. Глухой ночью, между часом и тремя, раздавался сигнал гидрология — водяных часов, по этому звуку поднимался афипнист — дословно «бодрствующий», «неспящий», который обходил спальни со светом и будил звуком деревянного молотка, стучавшего по билу, подвешенной деревянной доске — ксилону, симандру, или звонил в бронзовый колокольчик, иногда с надписью Трисагион — молитвенного песнопения Трисвятое. Зевая и зябко поеживаясь от ночной прохлады, иноки тянулись в монастырский кафоликон на утреню — месониктикон, дословно «среденочье». На рассвете вновь для афипниста звучал гидрологий и бил симандр, поднимая едва успевших заснуть, полусонных иноков на чтение «часа первого», или заутрени. Тогда же открывались ворота обители, чтобы местное население могло присутствовать на церковной службе. Затем каждого монаха ждала привычная работа, — кто отправлялся пахать, жать, собирать виноград или плоды, рыбачить, кто трудился в мастерских, прачечной, в больнице-носокомионе или ксеноне, кто месил тесто, плел корзины, циновки. В середине утра, около девяти часов, симандр отбивал «час третий», после чего можно было позавтракать и опять вернуться к работе. В середине дня наступал «час шестой», а затем обед — единственная горячая и сравнительно обильная еда за весь день и два часа положенного отдыха, когда можно было подремать, после чего трудились уже до захода солнца. Во второй половине дня, около 15 часов, читали молитвы «часа девятого». Но чаще их пропускали и за час до захода солнца служили вечерню — гесперинон, а с заходом солнца — повечерие — аподеипнон. Но уже через несколько часов сна вновь раздавался бой симандра. Бормоча псалмы, надо было вставать, чтобы молиться и снова работать, работать, работать во славу Господа и обители, пока не придет смерть. Только она одна была в состоянии разорвать железный круг монастырских часов, в которых, как в невидимых цепях, оказывался заключен любой инок.

Со стороны такие ромейские монастыри-киновии напоминали коллективные поместья. Как уже сказано, увеличение их числа было вызвано не столько ростом религиозности и тягой ромеев к аскетической жизни, сколько постоянным ухудшением положения крестьян и попыткой спастись от непосильного податного бремени. Эти крестьяне основывали небольшие обители по десять-двенадцать человек. Важно подчеркнуть, что для византийских монахов, если не считать иноков некоторых самоуправляемых монастырей, физический труд считался обязательным, тогда как в западной Европе братии запрещалось заниматься сельскохозяйственными работами.

Рядовые византийские монахи превращались в монастырских париков, положение которых мало чем отличалось от их собратьев, живущих на государственных или динатских землях. Только и того, что их господином считался епископ или игумен.

В теории киновия представляла собой идеальное единство, основанное на принципах нестяжательства и равенства. На деле же за монастырскими стенами были свои «могущественные» и «убогие». Ведь монах, вопреки принципу нестяжательства, мог в виде исключения иметь собственное имущество. Так, если знатный вельможа постригался в монахи, то при нем могли находиться его личные слуги, ему отводили особые помещения и он имел возможность отдельно питаться. От него принималась апотага — пожертвование при постриге, которая шла на постройку или на содержание, ремонт зданий. В некоторых монастырях практиковалась продажа ситиресия — дословно «хлебного довольствия». Такой ситиресий выплачивался человеку, который покупал право содержания за счет монастыря и мог вступить в него в будущем. Это была услуга своеобразного «пожизненного содержания», предоставляемая обителью в обмен на имущественный вклад, пожертвование.

Что же касается идеала равенства, он не соблюдался как при жизни, так и после смерти. В монастырях сложилась своя общественная градация, которая зависела от срока монашеского служения, формы монастырской деятельности, места в управлении обителью. Одни монахи были заняты в богослужении, другие и немало — преимущественно в монастырском хозяйстве. Иноки разделялись также по «возрастному» принципу на великосхимников, монахов малой схимы и рясофоров-послушников. Подобное разделение монашеской братии сводилось не только к формам приветствия, определенному месту во время трапезы или на монастырском кладбище, где игуменам принадлежали особые, привилегированные ряды, а великосхимников хоронили отдельно от простых иноков, иногда в мартириях или рядом с ними. Но неравенство в первую очередь проявлялось в материальном плане: монахи различных категорий стали получать разного размера плату и неодинаковые суммы денег на приобретение одежды. Некоторые из них, из числа знати, сохраняли право держать слуг. Короче, «ангельская общность» разлагалась под напором мирской корысти.

Поразительно, но общество людей, отрекшихся от мира и всех благ, являлись в Ромейском царстве обладателями богатств, прежде всего, земельных. Из иноков, послушников монахи превращались в хозяев, жгучим желанием которых было уже не столько искания пустынного безмолвствования ради спасения души, сколько стремление почувствовать свою силу в этом мире, обрести «суетные» мирские имущества. Монахи, это воинство Христово, научились мыслить перспективно, проявляя значительные хозяйственные, организаторские, а подчас, и дипломатические способности. Монастырь стремился занять ключевые позиции на данной территории и это было всегда то, что мы сейчас называем стратегически важным пунктом. Основателю монастыря надлежало точно оценить перспективность региона с точки зрения будущего обители. И земли, и торговлю, и промыслы монастырь прибирал к своим рукам. В этом плане даже отшельничество напоминало скрытую разведку местности.

На практике в Византии монастыри не представляли собой единого целого, как это было, скажем, в западной Европе. Каждая обитель являлась автономной единицей, и время от времени вступала с соседними общинами-монастырями в договорные отношения или в территориальные объединения — «конфедерации».

Наиболее известными объединениями монастырей с X в. стали общины на горе Латрос в Малой Азии (всего их 12), основанные Павлом Новым, сыном комита флота, благодаря дарам Константина Багрянородного и болгарского царя; сообщество скальных обителей Каппадокии; не менее причудливые, удивительно живописные горные монастыри Метеоры над речной долиной в Фессалии, в Центральной Греции, а также группа знаменитых Афонских монастырей — особый, сложный мир, начавший расти с VII в. и в итоге покрывший своими скитами 123 скальных выступа Святой Горы с приблизительно восьмью тысячами насельников. Прорубая в скалах длинные лестницы, здешние иноки лепили свои здания из камня и деревянных рам на труднодоступных утесах, словно ласточкины гнезда. Их не останавливала и здешняя высокая влажность, из-за которой все промокало насквозь и даже по стенам бежали ручейки.

Святая Гора — Айон Оропс с ее обителями была издавна посвящена Пречистой Деве Марии, и в ее честь ни одно существо женского пола, равно как и бесполые эктомы-евнухи, дети, не должны были ступать на землю полуострова. Этот запрет — по-гречески аватон действует и в наши дни и требует специального письменного разрешения — диамонитирион на въезд в афонские монастыри. Впрочем, он не нов. Уже в IX в. дядя Феодора Студита, Св. Платон, прославленный настоятель монастыря Сакудион, что на горе Олимп, запретил входить в обитель не только женщинам, но даже животным женского пола.

Монашествующие Афона имели элементы общего управления в лице своего прота («первого»), старшего над скитами. Совет Афона, в котором были представители от каждого монастыря, обосновался в маленькой столице Карисе на склоне Горы. Со временем он мог созывать на собрания 124 монаха и распределял между всеми ежегодное пожалование, выделявшееся василевсом. При всем том, обители Афонской горы были автономными, и руководствовались собственными уставами-типиками, являя уникальное разнообразие.

При всем том византийское монашеское сообщество не имело столь мощной экономической базы и не пользовалось столь широкой корпоративной независимостью как монастыри западной Европы. Слабость его заключалась в том, что, несмотря на торжественные заверения законов, ромейское монашество были тесно связано с царской властью. Именно эта власть определяла границы экономической и административной свободы византийских киновий, позволяло им жить за счет своих хозяйств или сборов с населения, работавшего на монастырских землях. Государство назначало многим обителям так называемые солемнии — ежегодные выдачи деньгами или зерном. Иногда они представляли собой права взимания определенной, точно зафиксированной суммы государственного налога, который собирался с крестьян окрестных деревень, не подчиненных монастырю. Последний становился для них патроном. Тем не менее, получение подобных выплат заставляло монахов особенно отчетливо ощущать свою материальную зависимость от государственной власти.

Случалось, монастыри получали от государя определенные налоговые привилегии — экскуссию, то есть иммунитет — освобождение от налогов. Но и она рассматривалась, как царская милость. Всегда сохранялась возможность пересмотра и отнятия такой привилегии.

Не обладали ромейские обители и судебным иммунитетом — независимостью от судебных властей и юрисдикцией над зависимым населением. Единственное, на что могли рассчитывать иноки, так это на выведение их из-под компетенции провинциальных властей и подчинение непосредственно царскому суду.

Широко практиковали в Ромейском царстве, стране монастырей, такую привилегию как харистикий. Она предоставлялась церковными властями или самим императором в качестве условного пожалования монастыря или иного церковного учреждения со всем его хозяйством в распоряжение светского или духовного лица, обычно, пожизненно, реже — на два-три поколения. В результате такой харистикарий становился патроном монастыря, а работавшие на него крестьяне превращались в париков харистикария, который их нещадно эксплуатировал. Он получал причитающиеся с обители государственные поборы. Таким образом, харистикий представлял для государства недорогое средство вознаграждения своих слуг и в тоже время ограничивал рост церковных владений. Эта система давала возможность византийским вельможам округлить свои владения и при разумном ведении хозяйства наполнить свой кошелек звонкой монетой. Разумеется, любой харистикарий понимал временность доставшего ему и торопился выжать из него все, что можно.

Похожи были и полномочия ктитора — основателя монастыря, которым мог стать любой состоятельный ромей, пожелавший пожертвовать свои средства на благо обители. По отношению к такому «подшефному» монастырю ктитор имел ряд прав, которые определялись монастырским уставом. Главным при этом опять-таки было участие в прибылях обители. Права ктиторства были сходны с харистикием, но являлись наследственными, а потому еще более желанными.

Потеряв право собственности на землю и превратившись в парика, крестьянин являлся держателем земли либо господина, либо государства. Теперь именно семьи париков составляли главную рабочую силу в поместьях знати и в императорских владениях. Наемный труд был мало распространен, а рабы вообще исчезли из сельского хозяйства.

Налоговой единицей стал зевгарион — участок земли, который обрабатывала пара быков или волов. В зависимости от этого различали париков-зевгаратов, которые владели упряжкой для обработки земли площадью от ста до двухсот модиев (примерно 9-18 гектаров). Парики-дуозевгараты имели двойной надел, то есть два зевгариона. Парики-воидаты или боидаты, располагавшие лишь одним быком или волом (боиос, по-гречески), имели от пятидесяти до ста модиев пахотной земли (около 4,5–9 гектаров). Не имевшие земли, рабочего скота, то есть имущества (ктима, по-гречески), зачислялись в разряд париков-актимонов. Обычно они занимались уходом за скотом или каким-нибудь деревенским промыслом и в лучшем случае имели только осла — единственное мало-мальски ценное подспорье в хозяйстве.

Все эти зависимые крестьяне продолжали уплачивать государству подати, поголовный и основной земельный налог (телос, зевгарь), нести повинности. Даже если динат получал экскуссию — освобождение от налогов, парики платили подати, только теперь они через руки господского управляющего, эконома, надзиравшего за ними, попадали не в казну, а в кошелек могущественного господина-землевладельца. Кроме того, за пользование землей крестьяне, будь они независимые или парики, уплачивали арендную плату или ренту, которая обычно составляла от 30 до 50 % собранного урожая и вносилась, как правило, деньгами. Все это вместе взятое способствовало увеличению налоговых сборов в стране. Наконец, крестьяне выполняли различные отработочные повинности — ангарии. Это мог быть ремонт господского дома или строительство мельницы, рубка леса или ловля рыбы в пруду.

Господин парика мог менять размеры оплаты за держание надела земли крестьянином и даже — сами виды повинностей крестьян. Господа переселяли своих париков с участка на участок. Парики переходили из рук в руки как принадлежность поместья при продажах земли, дарениях, конфискациях. Хуже того, в любой момент господин мог выгнать парика с участка земли, который находился у него в держании. При этом слабым утешением было для крестьянина то, что он мог забрать материал построек, сооруженных им на этой политой его потом земле.

При отсутствии детей и внуков у супружеской четы париков ее имущество переходило к господину, и даже родной брат не мог его унаследовать. Правда, парик мог обретать право наследственного владения на землю, если он ее держал в течение тридцати лет и исправно нес при этом повинности. Но и тут господа прибегали к законной уловке: при поселении на своей земле париков они обычно устанавливали срок их пребывания в поместье в 29 лет, чтобы сохранить возможность более свободно распоряжаться паричскими семьями и так называемыми стасями — обложенными налогами крестьянскими наделами. Парики одновременно с держаниями могли иметь участки земли на правах полной частной собственности, но и это обычно было редкостью, да и размеры личных участков — ничтожны.

Зато поместья динатов — икосы, дословно «дома», порой занимали обширные территории, включавшие как обрабатываемые, так и не обрабатываемые земли. Некоторые из их владельцев так разбогатели, что могли вести неописуемо роскошную жизнь. К примеру, некая вдова Даниились, зажиточная землевладелица в районе пелопоннеских Патр, в конце IX в. владела восьмью десятками икосов и некоторыми городами, а ее выезды сопровождало три сотни слуг. Она завещала свое огромное состояние царю Василию I Македонянину, который сразу после ее смерти освободил три тысячи рабов и отправил их в Италию в качестве поселенцев. Василевса Василия II Болгаробойцу поразили богатство и размеры владений малоазийского магната Евстафия Малеины, пригласившего на отдых в одно из своих грандиозных имений в Каппадокии… все войско василевса, возвращавшееся из сирийского похода, то есть несколько тысяч воинов! Этот динат, по словам византийского историка Иоанна Скилицы, мог, вооружив своих рабов и париков, выставить отряд в три тысячи человек. Впрочем, царь не жаловал олигархическую провинциальную аристократию, и магистр Евстафий Малеин, один из бывших соратников мятежного Варды Фоки, поплатился за свои интриги, бахвальство и непомерное честолюбие: пригласив вельможу в столицу, Василий заточил его в клетку, конфисковал владения и тот кончил жизнь пленником в отдаленной царской тюрьме. Но еще больше владельцев таких «домов» оставалось здравствовать на свободе.

В завещании невысокого должностного лица, протоспафария Евстафия Воилы, составленном в середине XI в., указывается, что он распоряжался несколькими имениями, земли которых приобрел на малоазийском пограничье. Кроме собственного дома-икоса Евстафий устроил церковь Пресвятой Богородицы, которой владел на правах ктитора, а также содержал монастырь Св. вмч. Варвары, где были похоронены его мать, жена, сын Роман и где он сам хотел быть похороненным. В состав владений протоспафария входили пахотные земли, виноградники, сады и даже степи. Ему принадлежали ирригационные каналы, водяные мельницы, движимое имущество — множество скота и около двух десятков рабов, среди которых были писцы-каллиграфы, поскольку Воила основал библиотеку из 66 рукописных книг — немалое количество и немалая ценность для тех времен. Некоторые арендаторы его земель платили ему по 80 золотых в год, не считая части продукции, а общая ценность имущества достигала четырехсот литров — свыше 28 000 номисм. Впрочем, к периоду составления завещания, когда дела пошли хуже, у Воилы из одиннадцати имений осталось только четыре. Остальные он вынужден был либо продать, либо отдать другим «властелям», сановным лицам за долги. В целом это был собственник средней руки, но встречались провинциальные магнаты, которые подчас имели в своих владениях не только трактиры, распивочные заведения, бани, церкви, часовни со своими священниками, личные мавзолеи, а, случалось, и собственный двор, где их челядь носила титулы, напоминавшие придворных царя ромеев. Иногда динаты сами судили зависимых от них крестьян и даже содержали свои вооруженные дружины, впрочем, в отличие от западноевропейских сеньоров, непостоянные.

Наиболее известными и могущественными крупными землевладельцами Ромейского царства считались выходцы из набравших силу аристократических родов Дук, Склиров, Фок, Малеинов, Аргиров. Все они, отнюдь не питая сепаратистских тенденций и лишь рвясь к участию в высшей власти государства, желали укорениться в той провинции, откуда вели происхождение, где стремились приобрести все новые и новые земли. Так, Дуки чувствовали себя хозяевами в Пафлагонии, на приморском севере Малой Азии, Фоки — в ее центре, обширной Анатолии, Аргиры и Малеины проживали на востоке, в скалистой Каппадокии с ее причудливыми подземными «городами» и монастырями. Эти знатные олигархические семьи поставляли армии высший командный состав хорошего боевого качества и вообще стремились любым способом сохранить за собой имперскую службу, как можно более высокие властные функции, а значит, проистекавшие из этого богатства и престиж. Немало этому содействовали браки между ними, поскольку такие альковные связи позволяли не только восстановить семейное состояние, из поколения в поколение расстраиваемое положенными разделами между детьми, включая дочерей, но и округлить его за счет полученного богатого приданого.

Вплоть до XI — начала XII вв. магнаты-землевладельцы редко обитали вне города, где они имели обширные дворы. Но чем дальше, тем больше аристократы начинают заботиться о своих сельских доменах, строят в них удобные дома с банями и ухоженными садами и даже снабжают имения кое-какими оборонительными сооружениями. Обычно это небольшие укрепления и охранные башни-убежища.

Господский дом — собственно икос — представлял собой большое прямоугольное строение из камня, со всех сторон окруженное террасой. Иногда просторное помещение для приемов могло иметь вычурную крестовидную форму с куполом сверху, покоящимся на четырех колоннах. Входящие в него вступали, чувствуя себя как в храме. Полы в доме и на террасе старательно выкладывали дорогими сортами мрамора, стены украшали мозаичными сценами, изображавшими подвиги героев «Илиады», библейских Самсона и Давида, чудеса пророка Моисея и прочие излюбленные сюжеты. Интерьер усадьбы богатого аристократа в сельской местности поражал своей пышностью и великолепием. В спальнях стояли роскошные позолоченные кровати, в гостиных — столы, украшенные инкрустациями из слоновой кости, золота и серебра, с тонкой, изысканной росписью. Когда темнело, в дворцах знати зажигали восковые свечи и светильники, заправленные чистым оливковым маслом, у ложа, дурманя, курились мускатный орех, камфара, кассия, амбра, мускус и другие экзотичные благовония.

Возле дома, как правило, находилась просторная баня под черепичной крышей, нередко также богато отделанная мрамором, с подпольным отоплением — гипокаустом. В пределах усадьбы располагались хозяйственные постройки. Просторный амбар состоял из двух частей — обширного подвала, где хранились разнообразные вина и скоропортящиеся продукты, и верхнего помещения, куда складывали хлеб. Отдельные сооружения предназначались для ссыпки зерна, соломы, мякины. В комплекс усадьбы обязательно входили конюшня и хлева для скота.

В имении обязательно были виноградники, столь ценимые в ромейском обществе. Сельскохозяйственная энциклопедия X в. «Геопоники» поражает обилием перечисляемых сортов выращиваемого винограда — белого, красного, черного, дымчатого. За сортами тщательно следили, занимались селекцией, прививками. Это была гордость любого хозяина.

К господскому дому непременно примыкал обширный парк-сад, где росли яблони, груши, вишни, сливы, персики, айва, гранаты, фисташковые и миндальные деревья, смоковницы (инжир), каштаны, грецкие орехи, даже финиковые пальмы, лимонные деревья и лавр, ароматы которых кружили голову. Все свободное пространство между деревьями засаживали декоративными цветами — розами, пышными олеандрами, фиалками, лилиями, шафраном. Особенно ромеи любили розы, считая, что в их природе «есть что-то божественное». К слову, бросающееся в глаза изобилие цветочных мотивов в искусстве ромеев подчеркивает их страсть к садам и паркам.

Важная роль в ансамбле поместья отводилась каменной церкви или, на худой конец, часовне. Иногда такой сельский храм даже венчал купол, поставленный на нескольких колоннах. Без сакральной постройки усадьба была просто немыслима. Церковь старались облицевать внутри мрамором, снабдить священными сосудами, богослужебными книгами, движимым имуществом, прикрепить священника. За посланные Богом богатства надо было усердно молить, хорошо понимая, что данное сегодня завтра может исчезнуть как дым. «Сильный», как и последний «убогий», не мог чувствовать себя стабильно. Все было призрачно в бушующем мире ромейской жизни, в которой оставалось уповать лишь на небесные силы.

Крупные землевладельцы, наиболее богатые собственники Ромейского царства вкладывали средства в поместья, находившиеся недалеко от Константинополя, прежде всего в Вифинии и Фракии, где находились их резиденции, а также содействовали разведению скота, особенно в Малой Азии. Однако надо учесть, что это была все еще дофеодальная знать, для которой служба василевсу была основополагающей. Ведь только половина того, чем владел динат, как правило, было рентабельно и приносило доход. Так, с десяти тысяч модиев (примерно 900 гектаров) владений возле Милета великого доместика Андроника Дуки, двоюродного брата василевса Михаила VII, где в 1073 г., согласно перечню, трудилось 49 париков, можно было получить триста номисм, и это без учета жалованья куратору-управляющему и надсмотрщику. Источники свидетельствуют, что поместья были запущены, использовались не лучшим образом. Основу всех доходов составляла арендная плата арендаторов и париков за господскую землю. Однако они были не в состоянии освоить все поместные земли, сады и пастбища. Крупные вотчины типа владений Андроника Дуки составляли исключение, а земельная рента была сравнительно небольшой по сравнению с тем, что могли дать высокие должности и звания. Поэтому представители даже самых могущественных родов должны были настойчиво просить милостей царя, что давало им возможность быстро обогатиться, получить почетную резиденцию в Константинополе. В свою очередь именно это прозаическое обстоятельство позволяло василевсу заручиться верностью «могущественных».

1. Назовите причины разорения крестьян в X–XI вв.

2. Каким образом государство защищало общинников? Почему принятые меры оказались неэффективными?

3. Как вы думаете, почему свободные крестьяне стали отказываться от своего статуса и добровольно переходить в ряды париков?

4. Почему византийским чиновникам было выгодно приобретать должности за собственные деньги?

5. Кем были динаты и какими путями они приобретали землю и недвижимость в провинциях? Играло ли насилие при этом главную роль?

6. Перечислите основные формы земельных пожалований в Ромейском царстве X–XII вв. Объясните их сущность и принципиальные отличия.

7. Можно ли объяснить рост монастырей в Византии к XI в. укреплением истинно православного духа ромеев или для этого были другие причины?

8. К чему со временем вели царские правовые пожалования?

9. Как вы себе представляете главные стороны жизнь византийского монастыря?

10. С какой целью монашеские обители стремились как можно рациональнее и прибыльнее вести свое хозяйство? Нарушался ли при этом принцип нестяжания?

11. Сравните византийский монастырь и западноевропейский. Как вы думаете, почему между ними были отличия и в чем они прежде всего проявлялись?

12. Почему и каким образом динат мог препятствовать уходу от него париков?

13. Чем отличалось положение парика от положения раба и свободного общинника?

14. В каких районах Ромейского царства наиболее интенсивно развивались самые крупные динатские хозяйства?

15. Как вы думаете, почему владения динатов в массе своей были не очень доходны и рентабельны?

16. Какими путями «могущественные» могли увеличить свое состояние?

17. Что не позволяет назвать динатов феодалами?

18. Попытайтесь сравните византийскую деревню X–XII вв. и западноевропейскую того же времени. В чем их сходство и отличие?

19. Можно ли назвать случившееся в византийской деревне X–XII вв. социальным кризисом?

Из новеллы василевса Романа I Лакапина от 934–935 гг.

[…] Итак, пусть никто впредь из высших и низших чинов гражданских, военных и церковных, ни сам собой, ни при помощи какого-либо посредствующего лица, не осмеливается вступить посредством покупки, дара или каким другим путем в какое-либо селение или деревню, покупая полностью его земли или хотя бы даже частью, так как всякое такое приобретение будет считаться недействительным, а само имущество со всякими улучшениями подлежащим безвозмездному возврату прежним владельцам или их наследникам или же в случае неимения таковых — жителям того же самого селения или имения […]. Злоупотребления властью со стороны таких лиц, являющихся в села с многочисленной челядью, рабами и всякого рода спутниками, не только увеличивает тяготы бедных и ведет за собою восстания, преследования, барщину, притеснения, вымогательства, но […] служит к непосредственному и немалому государственному ущербу и вреду. Потому что именно крестьянское землевладение удовлетворяет двум существенным государственным потребностям, внося казенные подати и исполняя воинскую повинность. То и другое должно будет сократиться, если сократиться число крестьян.

Известный ритор, Афинский митрополит Михаил Хониат (ок. 1138–1224 гг.) о сборщиках налогов.

Вы, пышные граждане Константинополя, не желаете выглянуть из-за своих стен и ворот, не хотите взглянуть на древние окружающие вас города, ждущие от вас справедливости; вы посылаете в них одного за другим податных сборщиков с их зубами звериными (если говорить словами Моисея), чтобы пожрать последнее. Сами же вы остаетесь у себя, предаваясь покою и извлекая богатства из законов и судебной деятельности, города же опустошают негодные фискалы. Да и чего не хватает вам? Разве плодородные равнины Македонии, Фракии и Фессалии не производят для вас хлеб, разве не выжимают вам вино Эвбея, Птелерия, Хиос и Родос; разве фиванские и коринфские пальцы не ткут вам одежды; разве не вливают реки всех богатств в столицу, как в единое море?

«Геопоники» — византийская сельскохозяйственная энциклопедия X в.

Глава 44. О надзирателе за имением или экономе.

1. Тот, кому доверена забота об имении, должен быть примером для всех в имении, чтобы, глядя на него, на его жизнь и поведение, люди больше его уважали, чем боялись.

2. Он должен быть человеком почтенным и доступным, по возможности воздерживаться от вина (неумеренное потребление вина отшибает память), не быть жадным и ненасытным в погоне за процентами. Пусть он довольствуется малым и будет всегда готов помочь тем, кто нуждается в необходимом; пусть он бодрствует и первым встает от сна… Во время работы он деятелен и ретив, во время общего отдыха любезен и снисходителен; он разрешает отдых на неделе, не дает на это время никаких тягостных поручений, а заставляет людей отдыхать, особенно в месячные и годовые праздники. 3. Он не принимает подрядов на чужие работы, не берет поручительства за работы на господской земле, не дает взаймы всем из господских денег и руководствуется только господскими приказаниями.

Глава 47. О здоровье земледельца.

1. Хорошо, если в имении имеет свое пребывание врач. Если же нет врача, ты будешь сам лечить болезни, случающиеся у твоих людей, узнав о способах лечения у тех, кто болен подобными же болезнями. 2. Людей, живущих в одной и той же местности и ведущих почти одинаковый образ жизни, если они заболеют одинаковыми болезнями, и лечат одинаковыми средствами. 3. Лучше, однако, предупреждать болезни работников и по мере возможности принимать меры против заболевания заранее.

Глава 49. О том, что следует иметь в селении или поблизости кузнецов, плотников и горшечников.

1. Невыгодно земледельцам ходить для изготовления орудий в города. Постоянная потребность в этих орудиях препятствует такому хождению, и частое посещение города делает работника ленивее. 2. Поэтому нужно иметь в самих имениях или поблизости от них кузнецов и плотников. 3. Необходимее же всего иметь гончаров, так как можно быть уверенным, что в каждой земле можно найти гончарную глину: или на поверхности, или в глубине, или в укромных углах селения ты найдешь глину, пригодную для изготовления гончарных изделий.

Из перечня владений Андроника Дуки, составленного в марте 1073 г. патриаршим нотариусом Адамом Матзукием.

Владение Бари:

Доходы дома:

Право выпаса скота на горе Св. Илии и помещения их в загон, или фтинопорикон (осеннее право), 2 номисмы.

Сбор желудей в лесу Олинфа, 114 номисм.

За траву для корма быков, волов, 5 номисм.

Сборы Пантиза с сельской общины Вервилий, 1 номисма.

Оливковые деревья, 12 номисм…

Сбор с монастыря Намата за 96,5 модия земли 4 номисмы вместо 9,5 номисм, которые он должен платить за аренду земли из расчета 1 номисма за 10 модиев[156].

Трактир — 6 номисм…

Фруктовый сад церкви, 1 номисма.

Фруктовый сад Филопотий, 1 номисма.

Фруктовый сад Олинфа, 1 номисма.

За аренду владений Метанойя («Раскаяние»), 137, 5 номисмы.

За аренду земли Мандраклона, 14 номисм.

За аренду нового парика Иоанна Дескина из Эфеса за 230 модиев[157], 24 номисмы не заплачены, так как он уехал […].

За аренду фруктового сада во владении Прины, включая семена и оливковые деревья, 10 номисм.

За аренду обработанной земли размером в 500 модиев[158], не включенной в законную часть имения, по 1 номисме за 10 модиев — 50 номисм.

Налоги с париков Бориса, Олинфа, Гаммы, Вервулидия, Галаида: в размере с 2,5 до 4 номисмы для тех, кто имеет упряж и землю (зевгараты), и полномисмы для тех, кто имеет вола (боидат) или не имеет земли (актимон), либо в целом 67,5 номисм с 48 семей париков, на которых государство уступает владельцу право поголовного и основного земельного налога 37 номисм.

Описание границ.

Доля парика в урожае. Из сборника арифметических задач.

Дан участок, с которого землевладелец берет в свою пользу 1/3 часть, на этом участке высевается 6 модиев; на другом участке сеют 8 модиев, с него в пользу землевладельца идет 3/4; на третьем участке высевают 10 модиев, в пользу землевладельца идет 1/5. На всех участках получено урожая 100 модиев. Какая доля парика?

Решается задача так: на трех полях засеяно 24 модия; возьми 1/3 от 6, т. е. 2, 1/4 от 8, т. е. 2, 1/5 от 10, т. е. 2, всего будет 6. Теперь помножь 6 на такое число, чтобы произведение было равно числу 100; это будет 16 2/3, 6 × 16 + 6 × 2/3 = 100. Возьми 1/3 из 100, т. е. 33 1/3. Затем помножь 8 на 16 2/3, будет 133 1/3; возьми 1/4 часть, получится 33 4/12. Точно так же помножь 10 на 16 2/3, будет 166 2/3, возьми 1/5 получится 33 1/3.

Господин берет с париков своих 4 1/2 с каждых 8 модиев. На долю господина пришлось 60 модиев, сколько получил парик?

Узнай сначала разность между 8 и 3 1/2; разность будет 4 1/2. Помножь 4 1/2 на 60 и произведенное раздели на 3 1/2. Произведение 4 1/2 на 60 будет 270; эта сумма, разделенная на 3 1/2, дает 77 1/7.

Это и будет доля парика.

Если же господин берет с парика 3 1/2 с 8 модиев, и если парик получил 60 модиев, какая будет доля господина? Разность 8 и 3 1/2 равна 4 1/2. Помножь 3 1/2 на 60, будет 210, раздели это число на 4 1/2, получится 46 2/3. Это и будет часть господина.

Доклад начальника провинции василевсу Исааку II Ангелу (1185–1195 гг.) о насилиях дината Карантина.

[…] Мы приступаем к выслушиванию показаний окольных людей. Не было ни одного, кто не оплакивал бы сердечной болью свою обиду и потери. Одни показывали на отнятие и похищение жилищ и виноградников, угодий и деревьев; другие жаловались на расхищение участков, усадеб, поместий, запашек. Каждый у наших ног положил грамоты на свои владения. И вот мне приятнейшее зрелище. Церкви разгласили, монастыри затрубили о насильственных действиях того мужа, сироты и вдовы и другие классы и общества людей с горьким плачем повествовали о своих утратах — тогда радовался и веселился всякий, получив несправедливо захваченное у него.

Антиохийский патриарх Иоанн (конец XI — начало XII в.) о харистикии.

1. […] Цари и Патриархи стали отдавать разрушенные или разрушающиеся монастыри и богадельни светским сановникам, первоначально в виде дара и не ради земной выгоды, но для восстановления и украшения и ради душевной пользы. С течением времени враг [рода человеческого][159] примешал и в это дело собственный яд, то есть любостяжание и страсть к гнусному прибытку. Ухватившись за благовидный предлог, то есть за вышеозначенную временную и оправдываемую обстоятельствами сдачу монастырей, последующие цари и Патриархи начали уже дарить в виде полного дара даже состоятельные монастыри и богадельни, а потом с течением времени и те из них, которые были наиболее обширны и доходны […]. Они подарены мирянам и даже женщинам […].

14. […] Получив в свою власть монастыри, он (харистикарий) тотчас распускает ненасытную утробу и кладет туда все, принадлежащие монастырю: не только дома, поместья, скот и всякие доходы, но и самые храмы, игумена и монахов он почитает своими рабами и всех и вся рассматривает как свою благоприобретенную собственность, всем пользуется как своим наследством. Большим храмам и церквам он уделяет какую-нибудь самую маленькую часть из всего дохода, да и то, давая, как свое задушное […]. Особенно худо, если с этим душегубительным даром соединяется безответственность. В таком случае тотчас прекращается установленная ктиторами благоговейная служба, возжигание свечей, псалмопение, раздача милостыни, […] прекращается отпуск самого необходимого пропитания для монахов. Еще раньше разрушается всякий монастырский порядок и иноческое правило: игумен теряет свою власть; всем начинает распоряжаться харистикарий […]. Никакая монашеская дисциплина не может держаться при таком унижении духовной власти мирской. […] и внутри святой ограды мирские люди убивают [скот], едят мясо, поют песни и творят невозбранно всякие мирские дела.

15. […] От бедности и недостатка монах пускается в торговлю и барышничество и во всякое мирское занятие. Это делается в мужских монастырях, а то, что бывает в женских, еще хуже того […]. Какой при этом возможен хороший порядок?

1. Какими путями шло обезземеливние крестьянства в X в. и к каким аргументам прибегает в своем законе Роман I Лакапин для доказательства необходимости сохранения крестьянского землевладения?

2. Как вы полагаете, насколько справедливы упреки Михаила Хониата в адрес константинопольцев?

3. Какими качествами должен был обладать управляющий имением, согласно «Геопоникам»? Какие нарушения с его стороны были наиболее частыми?

4. Зачем в имении мог понадобиться врач?

5. Почему в имениях полезно было иметь своих кузнецов, плотников и гончаров?

6. Как вы думаете, к чему приводила конкуренция сельского и городского ремесленного производства в Ромейском царстве X–XI вв.?

7. Проанализируйте, из каких источников складывались доходы дината на примере владений Андроника Дуки и какие из этих источников были наиболее доходными?

8. Самостоятельно решите задачу: парик получил 3 надела земли: на первом он засеял 4 модия, господин взял 1/3 часть; на втором — 12 модиев, господин забрал 1/6 часть; на третьем — 18 модиев, господин взял 1/9 часть. Урожая со всех участков собрано 100 модиев. Какова доля парика и дината?

9. Почему Исаак II Ангел учредил следствие по делу Карантина? Как вы считаете, насколько оно было эффективным и чем могло угрожать динату?

10. В чем Антиохийский патриарх Иоанн видел зло харистикарной системы? Действительно ли в ней крылась угроза для Византии?

§ 13. «Из Варяг в Греки и из Грек по Днепру…»

Так описал летописец главное направление движения товаров, сложившееся к концу раннего средневековья, — от сурового Северного моря до лазурного Средиземноморья. Богатство Ромейского царства в период его наивысшего расцвета в значительной степени покоилось на торговле и ремесле. Имперские рынки и ярмарки, порой подключенные к тысячекилометровым трансконтинентальным водным и сухопутным торговым путям, притягивали самый разный люд, в том числе и жителей иных земель.

В X–XII вв. Ромейское царство продолжало оставаться самой «городской» страной всего европейского мира. В его пределах насчитывалось свыше 400 городов, в которых проживало около двух миллионов человек (10 % от общего количества жителей Империи).

Правда, население городов, как и прежде, относительно редко превышало две-три тысячи, но имелись и средние, по шесть-десять тысяч человек, такие как Херсон или Сугдея в Крыму, и гораздо более крупные, с десятками тысяч жителей: в Константинополе вновь, как в эпоху Юстиниана Великого, проживало около 500 тысяч, а в Фессалонике, большом балканском портовом, рыночном центре, — примерно 200 тысяч человек. Для сравнения, в самых крупных городах Германии даже в XIV в. население редко превышало 25 тысяч человек.

Провинциальные города Ромейского царства переживали в это время настоящий подъем: увеличивалось производство ремесленных изделий, ширилась торговля между городами и областями Византии, подчас велось широкомасштабное строительство. Росли, перестраивались, обновлялись старые центры, складывались, возникали новые. В них по прежнему действовали городские советы, состоявшие из нескольких представителей правящей верхушки и обязательно епископа или митрополита. Население обращалось к этим должностным лицам для решения своих частных дел, заключения контрактов, оформления торговых операций, семейных браков, помолвок, обручений. Случалось, горожане брали в руки оружие и выходили на городские стены, чтобы помочь гарнизону отбить врагов. Один из свидетелей нападения свирепых норманнов на Фессалонику летом 1185 г. писал, что «…любовь к родине превратила жителей города во львов». В подобных ситуациях каждый горожанин понимал: выбора нет — отбиться или погибнуть.

Между городскими центрами Империи ромеев существовала своеобразная территориальная специализация: из Гардикии (Фессалия) везли плуги и телеги, из Фив, Спарты и Коринфа (Пелопоннес) — ковры, шелковые, крашеные ткани, пергамен, из южномалоазийских городов Киликии — разнообразную одежду, в Фессалонике старались нанять строителей, славившихся своим мастерством.

Десятки ремесленных профессий, как и прежде, оставались востребованы в хозяйственной жизни Византии: катартарии (мастера, очищавшие шелк-сырец), шелкоткачи — сирикарии, красильщики, портные — рапты, плетельщики корзин, дубильщики, кожевники, ременники — лоротомы, сапожники — зангарии, скитотомы, меховщики, скорняки — гунары, медники — халкевсы, кузнецы, ножевщики, ключники, якорники, золотых и серебряных дел мастера, торговцы благовониями, красителями, лекарствами — мирепсы, мыловары — сапонопраты, свечники — кируларии, оружейники, столяры, гончары, стеклоделы, лепщики по гипсу, строители — икодомы, мастера по мрамору, камнерезы и пр. Все их обязанности были точно определены, а число специализаций переваливало за сотню.

На крупные и малые ярмарки, которые устраивались в городах, больших селениях, у стен известных, значительных монастырей, съезжались торговцы не только из дальних провинций, но из отдаленных заморских стран. Здесь можно было встретить арабского купца в черном плаще и сандалиях кирпичного цвета, торговавшего шелковыми тканями, благовониями и специями; сумрачного чернявого болгарина, пытавшегося сбыть шкуры, лен и мед; бойкого, говорливого венецианца, предлагавшего покупателям рабов и всевозможные изделия из металла и стекла. Обычно такие торги, или как их метко величали византийцы, панигиры — «игрища», приурочивались к дню святого — покровителя данного города (своеобразные дни города) или религиозным праздникам. Скажем, в малоазийском Эфесе ярмарка издавна проходила 27 декабря (день празднования Св. Иоанна Богослова, который, по преданию, умер в этом городе). В Фессалонике (Македония) торги начинались 20 октября (день широкопочитаемого Св. мученика Димитрия-воина) и длились шесть дней, во фракийском Адрианополе — 15 августа (день Успения Богородицы) и т. д. В каждом месте был свой ориентир, а иногда несколько.

Одной из самых известных ярмарок X–XII вв. в Европе стала фессалоникская. Фессалоника оставалась в это время вторым по величине и значимости городом Ромейского царства, перворазрядным торговым центром, крупнейшим портом Средиземноморского бассейна. Она переживала апогей своего процветания, основывая богатство в основном на экспорте как своих, так и импортируемых из Константинополя товаров и собирая астрономические суммы налогов с эргастириев, рынков и импорта. По словам очевидца, автора сочинения «Тимарион», сюда на торги стекались купцы со всех концов Средиземноморья, самых разных рас и этносов.

Во время огромной ярмарки, размещавшейся за западной оборонительной стеной города, два правильных, длинных ряда временных палаток и ларей тянулись на обширной территории, оставляя широкий проход для толп покупателей. Боковые улицы из таких же палаток и ларей делали панигир похожим сверху на туловище гигантской сороконожки. Многоголосый шум наполнял окрестности: отовсюду доносились громкие выкрики бойких купцов, на все лады расхваливавших свой товар; слышался скрип телег, ржание лошадей, мычание быков, блеяние овец…

Византийские купцы поддерживали торговые связи со странами Восточного Средиземноморья, бассейна Черного моря, Передней и Средней Азии. Первосортный, «многоценный» пурпур, в особенно больших количествах добывавшийся на эгейском острове Кеос, а также поступавший из сирийского города Тира, стремились приобрести не только афиняне и константинопольцы, но и арабы, и венецианцы. В Коринф, Спарту, Фивы, важные центры ткачества, съезжались купцы со всех концов Империи и с Аппениского полуострова, чтобы закупить шелковые ткани. Их отмеряли на вес, взвешивая на больших неравноплечных весах — кампанах, к которым иногда привешивали фигурные бронзовые гири в виде женской головы, бюста Афродиты или сидящего на троне императора. В ромейские цветные шелка и шитые золотными нитями ткани одевались епископы и аббаты, князья и государи всей Европы. Они шли на украшения дворцов вельмож и церквей, как и византийские сосуды, иконы и иная утварь, которая использовалась при богослужении.

Из Аравии, Ирана, Средней Азии и еще более отдаленных Индии, Цейлона, Тибета, Явы везли в Трапезунд, крупнейший город-порт, находившийся на юго-восточном берегу Черного моря, восточную парфюмерию, пряности и специи. Отсюда эти товары расходились по всей стране. Трапезунд завладел контролем над сухопутной торговлей с Востоком и экспортировал собственные шелка и серебряные предметы. Из Сирии, как и в ранневизантийскую эпоху, поступали благовония, красители, шелк-сырец, высоко ценившиеся ткани, в том числе хлопчатобумажные — бамбакиновые, одежда, шерстяные ковры. Увы, мы не можем даже вообразить, что они собой представляли, ибо до нас не дошло ни единого экземпляра такой продукции, несомненно имевшейся в изобилии.

Вопреки некоторым утверждениям византийские города были миром свободной торговли, неувядаемой рыночной стихии, миром ромейского купца, пока еще не сильно стесненного иностранной конкуренцией. Цены определялись государством лишь на некоторые наиболее важные продукты, товары. Географические особенности Ромейского царства давали преимущества в развитии прежде всего приморским центрам-эмпориям. Это в свою очередь благоприятствовало возможности пойти по пути развития, который известный уральский византинист Михаил Яковлевич Сюзюмов, условно назвал «венецианским», то есть замешанном на морской торговле и связанном с ней купечестве. Таким путем шло развитие Венеции, адриатических и северонемецких-ганзейских городов в западной Европе эпохи Высокого Средневековья. Но с Византией этого не случилось в силу ряда причин и, прежде всего, ввиду постоянного соперничества рано начавшей феодализироваться военной провинциальной знати, хотя возможность такого пути сохранялась долго, до XI в. включительно.

В экономической жизни Ромейского царства деньги имели широкое обращение. Сформировавшись уже на заре зарождения Империи, ромейская монетная система просуществовала практически без изменений в течение многих столетий.

В основе византийской денежной системы эпохи классического средневековья как и прежде лежали четыре единицы: 1) золотая монета, именовавшаяся с эпохи Нокифора II Фоки номисмой, а с XI в. — иперпиром (дословно «сверхчистой») или византом (последне название появилось под влиянием италийцев); 2) серебряная монета — милиарисий или, правильнее, милиаренс, который стали выпускать с 720 г. и который с IX в. вошел в регулярное обращение; 3) более мелкая единица серебра — кератий; 4) медная монета — фоллис, которую в просторечии называли на старый греческий лад оболом или лептой[160]. Долей золотого к этому времени не осталось: семисс — половина солида исчез уже в VII в., а тремисс — треть солида — в правление Константина V (740–775 гг.). Принятые со времен Анастасия I (491–518 гг.) греческие буквенные знаки достоинства фоллисов — M, К, I, E, означавшие количесво нуммиев, продолжали применять вплоть до правления Василия I, когда их заменили божественными фигурами, такими же, как на золотых номисмах.

Все денежные единицы изготовлялись не чеканкой, а путем литья в формах. При этом наиболее художественными были монеты василевсов Македонской династии, когда на них изображали Христа и императора ромеев, сидящими на троне или стоящими, либо Богородицу, иногда в сопровождении апостолов.

Вплоть до середины IX в., когда выпуск золотых монет сконцентрировался в Константинополе, монеты изготовляли также в оффицинах Никомидии, Фессалоники, Сиракуз, а также в Антиохии и Карфагене до захвата их мусульманами. Не исключен был периодический выпуск на некоторых других провинциальных монетных дворах Балкан и Крыма, что, разумеется, не следует рассматривать как проявление некоего «сепаратизма» или «самоуправления». Разрешения на такого рода акции шли только из столицы Ромейского царства.

Денежная система терпела преобразования, особенно со второй половины X в., но никогда не умирала в Византии даже в самые трудные для государства ромеев времена. В отличие от стран западной Европы, где богатства человека исчислялись количеством земли и вассалов, византийцы, помимо земель, поместий, всевозможного движимого и недвижимого имущества, все же предпочитали аккумулировать свое состояние в монетах. Отцы завещали своим дочерям в первую очередь деньги и драгоценности. Монастыри чаще получали от государства денежные выдачи, нежели земли. Чиновным вельможам платили жалованье-рогу в основном деньгами. Монетой взимали налоги и штрафы, монетой оплачивалась государева служба и труд ремесленника. Большинство сделок купли-продажи тоже шло в денежной форме.

Основным источником государственного дохода являлся земельный налог — димосиос канон, размер которого колебался в зависимости от выращиваемых культур и качества земли, которая могла быть первой, второй категории, с ирригацией или без. Земельный налог включал поставки зерном, древнюю аннону, которую уже с VI в. заменили синоной — уплатой деньгами. Размер ее зависел от числа волов, используемых при вспашке. С выпаса домашнего скота взимался энномион, с дома, где обитала семья, — капникон — «подымное». К ним добавлялись многочисленные параколутемата — дополнительные, косвенные налоги, тоже деньгами, которые брались с каждой номисмы основного прямого налога и тщательно высчитывались по соответствующей шкале. С любой сделки налоговая администрация взимала сбор, обычно соответствовавший 10 % от стоимости товара. Вместе с остальными доходами от государственных имуществ и монополий все это составляло значительные запасы денежных средств. Не зря василевсы ромеев любили поражать иноземцев своими богатствами. Распахивая перед варварами кладовые, ризницы, казнохранилища, где золото грудами, тоннами было рассыпано на полу, и здесь же висели, лежали драгоценные одежды и ткани, император снисходительно и небрежно предлагал ошеломленному высокородному чужестранцу взять столько монет, сколько сможет унести в руках и на спине. Разумеется, такие траты, произвольное увеличение налогов приводили к неуравновешенности бюджета, но долгое время, вплоть до начала XIII в. Ромейское царство переживало только скоротечные финансовые кризисы.

Кроме того, деньги служили символом государственной власти, средством пропаганды. Не зря новоиспеченный император спешил запечатлеть на монетах собственное изображение, которое являлось своеобразной сакральной печатью, освящавшей божественную законность его власти василевса ромеев, то есть всех христиан. Случалось солиды обрезали с краев, но только так, чтобы — упаси Боже — не повредить лик василевса: это губило монету и сурово каралось законом. Стертые, поломанные, подпорченные монеты проходили через руки менял — трапезитов, каталлактов, которые взвешивали их на равноплечных весах-зигиях, пользуясь круглыми, квадратными или многоугольными плоскими бронзовыми разновесами либо небольшими круглыми эксагиями из стеклянной пасты, которые особенно трудно было подделать. Использование менял тормозило денежный оборот, но иначе он был невозможен.

На даче денег в долг под проценты наживались ростовщики — симодарии. И, хотя их профессия, как и прежде, мягко говоря, не относилась к числу почтенных, государство было вынуждено мириться с такой практикой. Все законодательные попытки ее запретить неизменно кончались в ромейском обществе фиаско. Единственное, что удалось сделать, так это добиться того, чтобы процентная ставка ссуд учитывала положение и занятия заемщика. Со знати брали 4,5 %, с предпринимателей, торговцев, ремесленников — 8,5 %, с прочих — 6,5 %.

Впрочем, монета была не единственной формой расчетов. Натуральные поставки в казну государства, для войск или для рабочих рук на общественных работах (строительство, ремонт укреплений, дорого, кораблей), равно как и взимание арендной платы вином и зерном, также играли немаловажную роль. Зерно, вино, оливковое масло давали взаймы. Запасы хранились в общественных амбарах, которые открывали по распоряжению василевса в случае голода. Чиновникам и духовным лица в дополнение к жалованью, получаемому деньгами, полагались хлебные выдачи из продукции общественных земель и иногда одежда, отрезы ткани из числа произведенного по госзаказу. Например, заведующему больницей столичного монастыря Пантократора в XII в. давали восемь номисм деньгами на год, а к этому — пятьдесят модиев пшеницы, шестьдесят модиев ячменя и тысячу мер сена. Плата натурой в данном случае была ничуть не меньшей денежных выплат, если исходить из того, что только пшеница должна была стоить четыре-пять номисм.

О реальной покупательной способности византийских монет судить довольно сложно. Из отрывочных сведений источников разного рода и времени можно выяснить следующее. Так, за одну номисму можно было приобрести 12–18 модиев пшеницы, то есть около 150 килограммов зерна. По византийским меркам, это месячная норма потребления на одного человека, но чтобы заработать такую сумму простому наемному рабочему надо было трудиться не менее месяца не покладая рук. Единственным утешением было то, что имперские власти старались следить за стабильностью и доступностью хлебных цен. Осел стоил три номисмы, рукописная книга оценивалась приблизительно в двадцать-тридцать номисм, за дом в Константинополе давали две-три тысячи номисм. Стоимость имения сановника среднего ранга оценивалась в 150–300 солидов, то есть примерно столько, сколько три-шесть средних крестьянских хозяйств вместе взятых, каждое из которых имело по паре плужных быков и платило по одной-две номисмы налога в год. Наемный работник мог заработать в день от 12 до 100 фоллисов, в то время как стратиг фемы Анатолик получал жалованье в 20 литр ежегодно. За титул протоспафария необходимо было уплатить от 12 до 22 литр, однако, эта цена могла доходить и до 60 литр.

Ромейские монеты имели хождения не только на рынках Византии, но и были известны и очень высоко ценились далеко за пределами «богохранимой» Империи. Не взирая на то, что закон запрещал их вывоз, номисмы утекали из Ромейского царства и, видимо, не только с посольскими дарами. Археологи находят многочисленные клады византийских монет в весьма значительном отдалении от ромейских границ.

Но в четкой и довольно упорядоченной денежной системе Византии, уже начиная с середины XI в., стал прослеживаться кризис. Его первым предвестием стало решение императора Никифора II Фоки (963–966 гг.) ввести наряду с номисмой традиционного веса, так называемым гистаменоном (то есть «стандартной»), золотую монету облегченного веса — тетартерон, дословно «потерявший четверть веса», которые стали обращаться одновременно и участвовать во всех платежах. Она была меньшего диаметра, чем гистаменон, но большей толщины. Законом ее предписывалось принимать при сделках по одному курсу со старыми номисмами.

Примечательно, что в конце X в. появились фоллисы без изображений василевсов или даже их имен. На них изображали Христа, Богоматерь, надписи с их именами и эпитетами, кресты. С середины XI в. монетному кружку гистаменона стали придавать неровную, блюдцеобразную форму, поскольку новые выпуски все более обесценивались и таким нехитрым приемом их можно было зримо отличить от более ранних и более полноценных. От этой практики ромеи уже не смогли отказаться, и с конца XI в. она оказалась унаследована новым, еще более обесцененным золотым, несмотря на то, что его стали звать «свехчистым» — иперпирон, просто перепер («чистый») или трахи (трахея), то есть «неровный». Последняя выпускалась двух типов — из сплава золота и серебра (электра) и из низкопробного серебра. Нумизматы называют такую монету скифатной (от греч. «скифос» — чаша). Единственными плоскими монетами остались тетартерон и его половина, которые стали медными.

Итак, вместо стабильного полновесного золотого начали чеканить номисмы гораздо более худшего качества. Дело дошло до «порчи» монеты, то есть до уменьшения в монетах содержания драгоценных металлов. Номисмы разных царствований оказались неодинакового качества, ценность которых снижалась с 24 кератиев сначала до 20, потом 18, а в конце XI в. — до 8 кератиев, то есть в три раза. Отсюда возникает понятие «предпочтительной» монеты, то есть той, которая принималась в первую очередь. И среди этого множества металлических старых и новых денег разного качества и достоинства все труднее было ориентироваться, четко определить их соотношение, которое колебалось в зависимости от рыночной конъюнктуры. Единственное, что отныне оставалось на них неизменным, да и то не всегда, это портрет василевса, дополненный символами его власти и христианской веры.

Основным местом деятельности византийских ремесленников был эргастирий, который служил одновременно и мастерской, и лавкой для продажи готовых изделий, а, случалось, и жильем. Подавляющая часть зданий в любом городе принадлежала знати. Поэтому ремесленники обычно арендовали помещение под эргастирий, платя за его съем ежемесячно или сразу за год. Покупка мастерской, которая в провинции стоила по разному, от двух-трех номисм до нескольких десятков солидов, являлась непозволительной роскошью или была нерентабельной для большинства ремесленников и торговцев.

В такой мастерской-лавке трудился сам хозяин, члены его семьи, один-два наемных работника — мисфия. В качестве помощников мастера иногда выступали обученные ремеслу рабы, которые представляли собой ценное имущество.

Свободные наемные неквалифицированные работники были немногочисленны. С ними заключался контракт сроком на один месяц, и на протяжении этого времени закон запрещал хозяевам других эргастириев переманивать мисфия к себе. В течение года работник должен был отработать 280 дней, за что ему полагалась плата в среднем в размере двух десятков номисм. Во всяком случае, это была сумма, которая позволяла сравнительно безбедно существовать.

В своей работе ремесленник пользовался простыми орудиями труда, да и техника производства, как и методы торговли, порой оставались неизменными веками, застыв ниже уровня перемен. Качество изделия во многом зависело от профессиональной сноровки мастера. Главные профессиональные секреты дела обычно передавались от отца к сыну.

Настоящими аристократами среди предпринимателей являлись аргиопраты — дословно «среброторговцы», а точнее, торговцы драгоценностями, посредники в сделках, ростовщики. К ним постоянно обращалась знать и Церковь, а государство привлекало к выполнению общественных служб, связанных с финансовыми расчетами. Некоторые из них поэтому имели собственные печати — знак официального статуса. Печати имели также отдельные халкопраты — торговцы медью и изделиями из нее, а также кируларии — свечники, видимо, потому, что им приходилось периодически совершать закупку воска и продажу свечей в интересах Церкви и государства, а не только частных лиц.

Относительно крупными были государственные эргастирии, в которых работали люди, осужденные за преступления, а также свободные мастера, получавшие за свой труд плату. В них изготовляли оружие и воинское снаряжение, экипировку, дворцовую утварь и «жидкий огонь», шелковые и шитые золотными нитями ткани, ценные красители, пергамен и прочее. К примеру, известны печати, принадлежавшие архонту влаттия — начальнику государственной мастерской по изготовлению дорогих одежд, которые шли на выдачу роги, подарки, в том числе посольские.

Ремесленники и торговцы Константинополя, а, вероятно, и других крупных городов, сохранили унаследованный от предыдущих столетий принцип объединения по профессиональным корпорациям — систимам или соматейям. Прежде всего они содействовали государству в контроле городской экономикой. Кроме того, эти производственно-торговые союзы защищали интересы их членов от притеснений вельмож, заводивших через подставных лиц, посредников собственные эргастирии, и от конкуренции ремесленников и торговцев, стоявших вне корпорации и вдвойне опасных в условиях узкого рынка с относительно малым числом покупателей.

Одним из распространенных приемов нечестной конкуренции являлся следующий способ. Надо было подговорить хозяина помещения повысить арендную плату на снимаемое конкурентом помещение. Это заставляло ремесленника увеличивать затраты на производимую продукцию, и соответственно вырастала цена на готовое изделие. Подобные уловки строго карались законом, но не переводились.

О константинопольских профессиональных ассоциациях мы осведомлены благодаря знаменитой «Книге Эпарха» — «градоначальника» Константинополя, который ведал всеми делами города. Она была составлена в правление Льва VI Мудрого, в 911 г. и представляла собой устав столичных корпораций, которые объединяли торговцев и мастеровых 22 профессий, а фактически больше, так как документ не дошел до нас полностью. К примеру, в нем отсутствуют упоминания об объединениях гончаров, кузнецов, медников, плотников и столяров, оружейников и некоторых других, которые явно должны были существовать, более того, относится к числу наиболее крупных корпораций.

«Книга Эпарха» предусматривала, сколько ремесленник каждой корпорации мог закупить сырья и прочих необходимых ему товаров у приезжего купца, регулировала отношения между схожими по своим функциям систимами, запрещала заниматься одновременно несколькими профессиями, совмещать специальности. Ею определялись места, где могли располагаться эргастирии определенного профиля производства и торговли, оговаривались их размеры, условия работы, качество изделий, товаров, заработная плата мисфиев, время торговли, отпускные цены, размеры доходов.

Например, булочник — артопол, дословно «хлебодел», должен был с каждой заработанной золотой номисмы четыре серебряных кератия затратить на содержание работника, топку печей, а 19 кератиев — на покупку и обмол зерна. И только один кератий, то есть 1/24 номисмы, составляла его разрешенная законом чистая прибыль — кердос.

В обход систимы вофров запрещалось продавать лошадей. За определенную плату вофры — знатоки коней и ветеринары — осматривали животное и назначали на него покупную цену.

Членство в систимах было добровольное. Этика труда предусматривала: чтобы войти в соответствующую корпорацию надо было соответствовать определенным стандартам мастерства, иметь должный нравственный уровень и заплатить вступительный взнос. Нарушение предписаний влекло за собой штраф, телесное наказание или исключение из систимы, после чего отверженный должен был зарабатывать себе на жизнь, как мог, в частном порядке, как правило, трудясь на кого-то. К примеру, в IX в. Студийский монастырь в Константинополе нанимал мастеров по металлу, ткачей и сапожников и реализовывал произведенную ими продукцию.

Во главе каждой ассоциации стоял старшина — простат. Он наблюдал за производством и торговлей, следил за уплатой податей и пошлин в государственную казну, решал споры между мастерами, следил за поведением своих подопечных в обществе и быту. За это старшина получал определенную мзду от членов своего профессионального объединения.

Каждый простат отвечал перед эпархом Константинополя и подчинялся непосредственно ему. Градоначальник с помощью своего штата чиновников, среди которых главную роль играл первый заместитель эпарха — симпон, следил за закупкой особо важного сырья и сдачей в аренду помещений под эргастирии, за опечатыванием пломбами изготовленных шелковых тканей и клеймением всех весов и гирь. Продавать некоторые товары без клейма в виде свинцовой пломбы или печати, поставленной вуллотом — клеймильщиком из ведомства эпарха, запрещалось и наказывалось штрафами.

Как и прежде, под особым попечением городских властей находились систимы, от деятельности которых зависела нормальная повседневная жизнь столицы: торговцы хлебом (артополы), рыбой (ихфиопраты), убойным скотом (проватэмпоры), говядиной, бараниной (макелларии), свининой (хирэмпоры), вином на разлив (капилосы), готовыми одеждами (вестиопраты), покрывалами, повязками (прандиопраты), бакалеей (салдамарии или пантаполы). Последним было разрешено устраиваться по всему городу, поскольку они торговали такими важными продуктами питания как сыр, масло, мука, мед, мясо, соленая рыба и овощи. Остальным, как правило, отводилось определенное место, район. Постоялые дворы-пандохионы и распивочные-капилеи, тоже разбросанные по всему городу, предлагали желающим вино и еду, однако по воскресеньям и праздникам им не разрешалось открываться раньше восьми утра и надлежало погасить огни, жаровни и закрыть двери в восемь вечера. Власти по понятным причинам особенно охраняли рыночные площади и боялись пьяного буйства.

И все же в Византии не было бюргерства как организованной самоуправляемой общины, не было принципа городской свободы в противовес деревне, не было самоуправляемых цехов, но, напротив, существовала централизованно-государственная регламентация производства и распределения. Ромейский город не знал крепкой городской общины, бюргерского движения и городского самоуправления в их развитых формах, подобных тем, что стали известны цивилизации средневекового Запада. В этом крылись и плюсы и минусы развития.

Плюсом была упорядоченность, организованность, а значит, стабильность. Константинопольские власти в первую очередь заботились о бесперебойном снабжении двора и столицы всем необходимым, поощряли приезд византийских и иноземных купцов. Чтобы убыстрить оборот, увеличить его интенсивность и вместе с тем соблюсти важные для государства меры безопасности приезжим не разрешалось задерживаться в столице дольше трех месяцев, за чем следил эпарх и подконтрольный ему особый чиновник — легатарий. Исключение было сделано только для сирийцев, которые имели в столице постоянно действующее подворье и даже свои собственные дома.

Парадоксально, но местным купцам — эмпорам, по-прежнему незачем было ездить в далекие страны и подвергать себя опасностям: все, что нужно, в Константинополь привозили сами иноземцы и провинциальные торговцы. Вывоз же некоторых товаров, в том числе производимых государством, в дворцовых мастерских, вовсе находился под запретом (оружие, драгоценные металлы, железо, пурпур, некоторые виды шелковых тканей, окрашенных пурпуром).

Константинопольское ремесло не стремилось завоевать рынки. Более того, пошлины вывозные в несколько раз превышали ввозные, что впрочем, было нормой для средневековой экономики.

В столице Империи и ее предместьях размещались целые торговые колонии иноземных купцов. Христиане-сирийцы предпочитали устраиваться на западной окраине, в монастыре Хора, рядом с оборонительной стеной Феодосия. Русы останавливались в эмволе монастыря Св. Мамы за пределами города. Италийцы селились в районе Софийской гавани, недалеко от императорского дворца и ипподрома, а также в глубине гавани Золотой Рог, во Влахернах. Вероятно, имели свое подворье и болгары, часто наведывавшиеся в Константинополь. На улицах и площадях города слышалась разноязыкая речь приезжих, шла бойкая торговля. До позднего вечера менялы-трапезиты не прекращали денежных расчетов у своих столов с разложенными на них стопками монетами, взвешивая и пересчитывая их.

С другой стороны, государственный контроль не мог не препятствовать развитию частной инициативы. А надзор был неминуем. Независимо от того, состоял горожанин в корпорации или трудился самостоятельно, он уплачивал в казну налоги и пошлины со всех видов своего имущества и с любого рода трудовой деятельности. Платили за все, чем владели: за пригородный участок и за сад в городе, за мастерскую и за лавку, за корабль и за лодку, за овцу и за мула. Ни один товар на рынке не миновал бдительного ока и цепких рук финансового чиновника. Все имущество было обложено налогами. Кроме того, горожане несли и некоторые повинности: ремонтировали водопроводы, водосборные цистерны, общественные здания, во время осады занимали отведенные для них участки обороны. Византийский город давал много, но много и требовал.

1. Как вы считаете, чем был вызван рост провинциальных городов Ромейского царства?

2. Почему в Византии в X–XII вв. часто проводились ярмарки? Чем это было вызвано?

3. С какими странами и народами и чем торговали ромеи в X–XII?

4. Подумайте, что могло мешать Ромейскому царству выбрать «венецианский» путь развития?

5. Какую роль в экономической жизни Византии играло денежное обращение и почему?

6. Почему в ромейском обществе сохранялось негативное отношение к ростовщичеству и в чем проявлялся контроль правительства за процентными ставками ссуд?

7. Чем вы объясните, почему Ромейское царство долгое время избегало длительных финансовых кризисов, хотя имело неуравновешенные статьи бюджета?

8. Как вы думаете, корпорации создавались больше в интересах ремесленников и торговцев или государства?

9. Какое должностное лицо Древнего Рима напоминало эпарха Константинополя и чем?

10. Почему в Константинополе ввозные пошлины были ниже, чем вывозные? Было ли это полезно для Византии с экономической точки зрения или подобная политика была ошибочной?

11. Сравните ромейские систимы и западноевропейские цехи. Какие выводы можно сделать из такого сравнения?

Византийский анонимный сатирический диалог «Тимарион» (первая половина XII в.) о ярмарке-панигире в Фессалонике.

V. Празднество в честь Святого Димитрия здесь (в Фессалонике) играет такую же роль, как в Афинах Панафинеи и у милетян Панионии[161]. У македонян это важнейшее празднество. Сюда стекается не только множество людей из этого племени и этой земли, но сюда отовсюду собираются эллины, затем различные племена мисян, обитающие вплоть до Дуная и до границ скифов, жители Кампании, Иберии, Лузитании и страны кельтов по ту сторону Альп, и, короче сказать, все берега океана посылают к мученику благочестивому поклонников и просителей. Так велика его слава повсеместно по всей Европе. Я же, как каппадокиец[162], живущий за границей, никогда раньше не участвовавший в празднестве и знавший о нем только понаслышке, решил устроиться так, чтобы видеть перед глазами все зрелище и чтобы ничто не ускользнуло от моего взора. Ради этого я поместился на господствующей над местом праздника возвышенности и, усевшись там, мог рассматривать все, не спеша. Здесь мне представилось следующее зрелище: палатки с товарами были разбиты ровными рядами друг против друга. Образованные таким образом длинные улицы давали достаточно простора для проходящих по ним толп людей. Глядя на их густоту и порядок расположения, можно было бы сказать, что это линии, проводимые шнуром на дальнее расстояние с противоположных точек […]. И это было поистине замечательное зрелище. То, что в действительности было двумя рядами палаток, вследствие густоты их расположения и правильного порядка, напоминало зрителю одно живое существо. Казалось, что видишь червя, составленного из палаток, а поперечные переулки представлялись его щетинами […].

VI. Если же ты спросишь меня, мой любопытный друг, что было внутри лавок, когда я позднее спустился с возвышенности, чтобы рассмотреть все поближе, то представь себе все виды товаров, все, что может быть изготовлено мужской и женской рукой из тканей и пряжи; все, что привозится из Беотии и Пелопонесса, и все, что торговые суда привозят эллинам из Италии. Но много товаров доставляет и Финикия и Египет, Испания и Геркулесовы столпы, где изготовляются лучшие ковры. Все это доставляют торговцы прямо из своих стран в древнюю Македонию и Фессалонику. Эвксинский же Понт[163] посылает свои произведения сначала в Византий[164], и тем способствует со своей стороны торжественности великого праздника, так как оттуда товары во множестве доставляют сюда лошадьми и мулами. Все это я увидел, когда спустился. Но когда я сидел еще на своем холме, я удивился разнообразию и множеству животных, и их смешанный рев оглушал мои уши: лошади ржали, быки ревели, овцы блеяли, свиньи визжали, а собаки лаяли, так как и они сопровождают своих хозяев, защищая их от волков и воров.

«Книга Эпарха». 911 г.

III. О трапезитах (денежных менялах).

1. Всякий желающий вступить в корпорацию трапезитов должен представить поручительство людей честных и уважаемых в том, что он ничего не совершит против законов, то есть не будет подпиливать и обрезывать номисмы и милиарисии, что он не будет их подделывать и что если общественная служба помешает ему лично заниматься своими делами, то он не поместит в свою контору никого из рабов, кто бы управлял ею вместо него, что может навлечь крупные злоупотребления. Тот, кто будет изобличен в этом, будет наказан отсечением руки.

2. Трапезиты обязаны доносить эпарху обо всех замеченных на площадях и улицах мешочниках, чтобы ими не совершено было чего-либо противозаконного. Если же, увидя их, не донесут, то подвергнутся вышеуказанному наказанию.

3. Трапезит не должны уменьшать милиарисий, если он доброй пробы и если он имеет подлинное изображение, но будет принимать его, как равноценный 24 оболам. Если он не должной пробы, то принимается по справедливой расценке. Делающие иначе будут высечены.

4. Каждый трапезит должен иметь двух рабов, помогающих ему в рассортировке монет, давая за них поручительство, что если кто-либо из них будет уличен в противозаконных деяниях, то выставивший его вместе с ним подвергается соответствующим наказаниям.

5. Всякий трапезит, который обнаружит поддельную номисму и милиарисий и не предъявит монету и владельца эпарху, будет высечен, обрит и сослан.

6. Менялам воспрещается передавать свои счетные книги и монеты рабам и помещать их на площадях и на улицах, извлекая от них прибыль. Им равным образом запрещается покидать свои конторы и уступать свои места другим, когда они выполняют общественную повинность или (вызваны) для службы императору. Всякий нарушитель будет высечен, обрит и подвергнут конфискации имущества.

1. Как вы представляете себе планировку фессалоникийского панигира, исходя из рассказа автора «Тимариона»?

2. Вы попали на ярмарку в Фессалонику. Кого бы вы там могли повстречать и что купить?

3. Как вы думаете, почему автор «Тимариона» говорить о себе как об иноземце, хотя живет в Каппадокии?

4. Что, согласно Книге Эпарха, было необходимо для вступления в корпорацию трапезитов?

5. За какие преступления менял наказывали наиболее строго и почему?

§ 14. Ромейское царство и Русь: история любви и ненависти

Среди соседей Византии с IX в. прочные позиции заняла набиравшее силы протогосударство Куявия — Киевская Русь, населенная росами и славянами. Их военные, а затем и торговые контакты способствовали знакомству с ромейской культурой, что в итоге привело к обращению в христианство бывших язычников, включило их в круг избранных народов европейского мира. Уникальная роль передаточного звена при этом досталась крымскому Херсону, известному у росов-русов как Корсунь.

Контакты Ромейского царства с северными народами, в том числе восточными славянами и смешавшимися с ними норманнами-скандинавами, или росами, начались, если верить ромейским источникам, уже в первой половине IX в. И были они не дружественными, более того — кровавыми.

В «Житии епископа Георгия из Амастриды» (ум. ок. 808 г.) описывается нападение «варваров Рос, народа, как все знают, жестокого и безжалостного», «звероподобного по поведению, бесчеловечного по поступкам», пришедшего с Мраморного моря — Пропонтиды и безнаказанно разорившего окрестности этого южночерноморского крупного города-порта, посреднического торгового центра, славившегося своими знаменитыми панигирами. Лишь чудесные знамения у гробницы Георгия в Амастриде заставили «игемона» — предводителя варваров прекратить бесчинства. Некоторые исследователи считают, что это «открытие» Византии росами произошло около 815 г., но другие полагают, что упоминание о набеге было сделано не составителем Жития, диаконом Игнатием, писавшим до 842 г., а вставлено в текст гораздо позже.

Хрестоматийным считается другой случай. В составленных у франков анналах Бертинского монастыря под 839 годом сохранилась любопытная запись о посольстве росов, побывавшем в Константинополе и на обратном, окружном пути к себе на родину задержанном франкским императором Людовиком Благочестивым по подозрению, что эти росы-свеоны, то есть шведы, с которыми франки воевали. В их вожде — хагане или неком Хаконе есть основания видеть предводителя этих скандинавов, норманнов — «северных людей», который пытался заключить союз с василевсом ромеев Феофилом.

Согласно свидетельствам старославянского и армянского Жития Стефана Сурожского и более поздних хронографов, летописей, «Русь из Нова града» во главе с князем Бравлином (или Пролисом — в армянском варианте) приблизительно в первой четверти IX вв., по другой версии — в правление василевса Михаила III, в 6360 г. от сотворения мира, т. е. в 851/852 г. от Рождества Христова, после десятидневных сражений ворвалась в Сугдею (Судак), «с…илою изломив железные врата». Это был город, скорее всего, подконтрольный имперским властям ромейского Херсона, один из четырех епархиальных центров на территории Крымского полуострова, причем с богатыми церквами, такими как храм Св. Софии с усыпальницей-мартирием епископа Стефана. Разбив двери кириакона, захватчики нашли на гробе святого царские одежды, «и жемчуг и злато и камень дорогой, и кадила злата и сосудов златых много». Сама цель похода — «повоевать Греческую землю», византийские владения, климата от Корсуня и до Корчева, то есть от Херсона до Боспора (Керчи), ограбить эти места, указывает на то, что северные соседи Ромейского царства, кто бы они ни были, знали о благоприятном состоянии хозяйственного развития южных областей Таврии, где можно было поживиться не только зерном, рыбой и невыделанными шкурами. Однако, войдя в Сугдею с мечом, князь, пораженный знамениями у гроба святого, принял там же Крещение со своими воинами, что следует расценить как успех ромейской дипломатии, и сделал богатые приношения — вернул наиболее ценное церквам «в Корсуни и Корчи и везде» вместе с пленными мужчинами, женщинами, детьми, захваченными «от Корсуня до Корча», после чего ушел, «и град и людей и попов почтив». Это грозное предвестие будущих войн донесло до крайних границ Империи леденящее дыхание варварского Севера. Впрочем, надо заметить, что и этому свидетельству историки доверяют мало, полагая его плодом сочинительства едва ли XVI в.

Под 6362 г. (853/854 г.) летописец записал в летописи, что в царствование Михаила III уже на сам Царьград ходили из Киева князья Аскольд и Дир, судя по именам, скандинавы-росы, но в византийских источниках середины IX–XII вв. оказался надежно зафиксирован другой поход неистовых северных варваров.

Хроника Георгия Монаха (Амартола — «Грешника»), его Продолжателя, или Хроника Логофета, сообщают, что летом 860 г. пара сотен небольших, сделанных из единого куска дерева кораблей характерной удлиненной формы, по-гречески моноксилов — «однодревок» росов, появились у стен Константинополя. Внезапность нападения отяготила незащищенность столицы. Видимо, нападавшие пираты были осведомлены о том, что василевс Михаил III находился в это время в военном походе в Малой Азии, а византийский флот — в экспедиции против Крита. Приведя горожан в ужас, росы, устремившись толпой, разорили, сожгли окрестности города, монастыри, села и, забрав добычу, отправились восвояси. Назвать поход полностью победоносным едва ли возможно, поскольку по некоторым свидетельствам на обратном пути почти весь пиратский флот со всем награбленным был уничтожен морской бурей. Как бы то ни было, но уже через шесть лет после этих событий, по словам очевидца, Патриарха Фотия, неведомый прежде ромеям дикий народ грабителей стал богат и знаменит, более того — «подданным и дружественным». Очевидно, посольство росов из Среднего Приднепровья явилось к этому времени в Константинополь, то есть росы (именно росы — называть их русскими или украинцами будет некорректно) стали принимать активное участие в международных отношениях, а часть из них, важно отметить, обратилась в христианство. Византийцы завязали с ними сношения и начали среди этого народа миссионерскую деятельность, имевшую большое будущее.

Ко времени правления Василия I Македонянина (867–886 гг.) относятся первые византийские свидетельства, подтверждаемые позднейшими ромейскими историками (Продолжатель Феофана, Никифор Каллист Ксанфопул и др.), о добровольном Крещении некоторой, уже значительной части росов, посылке им Патриархом Игнатием (867–877 гг.) ромейского архиепископа для создания церковной структуры, строительстве первых церквей (летописной Св. Илии в Киеве), организации христианских кладбищ. Таким образом, официальное крещение этого народа, хотя бы в лице узкой группы, лиц состоялось, а оно, как известно, могло быть лишь одно, без повторений. Поэтому с точки зрения ромеев Русь уже была крещена, то есть воссоединена со Христом и Церковью, хотя далеко не все ее жители уверовали в Христа, а церковная организация отсутствовала. Языческие идолы и их жрецы — волхвы не торопились сдавать позиции. Богатства ромеев притягивали жадные взоры тех, кто хотел не столько молиться и торговать с заносчивыми «греками», сколько грабить.

Можно предполагать, что неугомонные вожди росов, хотя и приняли христианство, предприняли еще один поход на Ромейское царство в 874 г. В «Житии Патриарха Игнатия (798–877 гг.)», составленном в конце правления василевса Льва VI Мудрого (886–912 гг.), содержится описание осады Константинополя и разграбления его окрестностей «народом Рос» — «запятнанным убийствами более, чем кто-либо из скифов». Нападения продолжались и далее. Они становились все более масштабными, что говорит о крепнущей силе Руси — Руской земли, «проламывавшей» себе дорогу к богатствам Византии.

Если верить летописи, в 907 г., а, быть может, и на год-другой раньше, пришлый князь росов Хельгу-Олег, расправившийся до этого над князем Аскольдом, владевшим Киевом, с флотом совершил поход на столицу Ромейского царства и в знак своего покровительства над этим городом прибил над его воротами свой щит. Более того, есть основания считать этого легендарного князя, захватившего власть в Киеве, вступившего в борьбу с волхвами и загадочно погибшего, крещенным. Не исключено, что задачей набегов росов начала X в. стало их стремление добиться от Ромейского царства более выгодных условий найма на военную службу, поскольку василевс Лев VI действительно остро нуждался тогда в помощи против морских набегов мусульман и для ведения военных действий в Сирии. Накануне 911 г. Хельгу мог предпринять еще одно силовое давление на Константинополь, плодом которого стал очередной договор росов с ромеями.

Поздней весной 941 г. от пристаней Киева и Витичева отплыл ведомый князем росов Игорем, сыном норманского вождя Рюрика (ок. 875 — ок. 945 гг.), невиданный по величине флот из тысячи ладей, на просмоленных бортах которых алели овальные щиты воинов. Подойти к столице Империи скрытно не удалось: сначала стратиг Херсона в Крыму, а потом болгары, видевшие проплывавшие мимо их берегов армаду, донесли василевсу Роману Лакапину о движении грозного противника. В Золотом Роге срочно стали приводить в порядок флот, но большей части его на месте не оказалось: как и прежде, суда оказались задействованы в морском походе против арабов. Тем не менее, царские дромоны протовестиария Феофана встретили росов «жидким огнем». В морской битве вблизи Иерона, на выходе их Босфора, их флот понес большие потери. Князь росов Игорь (по-скандинавски Ингвар) — «дикий демон», «дикий вепрь», как называют его византийские авторы, — потерял управление войсками и вернулся в Киев. Предав пожарам и грабежам побережье Босфора и Пафлагонию, в сентябре оставшиеся росы решили вернуться домой ввиду нехватки продовольствия. Кроме того, их основательно потрепали стремительно подошедшие ромейские войска во главе с превосходным, победоносным полководцем, доместиком схол, армянином Иоанном Куркуасом, с железным упорством успешно воевавшим с мусульманами. Прорываясь обратно морем, большая часть уцелевших от предыдущего разгрома «однодревок» росов была уничтожена ромейскими огненосными кораблями у берегов Фракии. По словам летописца, довелось «видете страшно чудо»: море горело вместе с гибнувшими людьми. Уцелевшие, как говорится в «Житии Василия Нового», свидетеля похода, «…едва спаслись в свою землю, чтобы рассказать о том, что с ними случилось». Но суровый урок прошел даром. Росы и их союзники и данники из Приднепровья — «пактиоты»-славяне, ежегодно поставлявшие им за плату моноксилы, жаждали взять реванш и не собирались сдерживать военный натиск на Византию, привлекая с этой целью печенегов и венгров.

В лето 944 г. стратиг Херсона вновь погнал в Константинополь быстроходную тахидрому с тревожной вестью: «Вот идет Русь, без числа кораблей их, покрыли море корабли!». Гонцы болгар дополняли: «И сушей идет Русь, наняли с собой печенегов, нет им числа!». Не дожидась рати Игоря, василевс Роман Лакапин отправил ему предложение мира и дани. До военных действий, к счастью для обеих сторон, дело не дошло. Был заключен договор, вновь восстанавливавший торговые отношения двух держав и предусматривавший наличие печатей у послов и купцов. Византийцы лишь оговорили, чтобы русы не воевали «Херсонскую страну» в Крыму, не мешали херсонцам ловить рыбу в устье Днепра и защищали бы их от возможных набегов печенегов, «черных болгар» и хазар со стороны Кубани и Приазовья. Сам император получал также право вызывать на помощь себе «воев»-росов и в свою очередь обязывался представлять военную силу князю росов, очевидно, прежде всего для защиты византийских владений в Крыму. Судя по тексту договора 944 г., в окружении Игоря были знатные христиане-росы, и, значит, языческий Киев стоял на пороге новых времен, приближение которых уже давно готовила Византия.

Не полагаясь только на договоры, ловкие ромейские дипломаты пытались строить оборону с помощью дружественных могущественных печенегов. Константин Багрянородный писал сыну, что они, «…побуждаемые… посредством посланий и даров, легко могут нападать на земли росов». Ромеи всегда старались воевать чужими руками.

Кроме того, похоже, византийцы несколько изменили свою тактику миссионерства, которая прежде строилась на восприятии варваров прежде всего как «…людей отвратительных видом, но еще больше отталкивающих своим душевным складом». При этом объектом миссии являлись не столько народ, сколько элита, правители этих самых гнусных варваров. Теперь ромейские миссионеры старались стать для варваров приятными, «своими», — не выказывать к ним прежнюю надменность, кичливость, не обличать и не упрекать, не говорить высокопарно и хвастливо, не уходить от рассказов о Страстях Христа, которые многим варварам казались позорными. Видимо, этим можно объяснить успехи ромейской миссионерской деятельности не только в отношении Руси — Руской земли, но и аланов, венгров. Так, с 948 г. в Константинополе стали креститься видные венгерские вожди. В 952 г. один из них, Дьюла, отправляясь на родину, захватил с собой монаха Ерофея, который был рукоположен Константинопольским патриархом в епископы Венгрии. Государство вновь брало дело миссионерства в свои руки, хотя в дальнейшем византийской Церкви не удалось удержать здесь своих позиций.

В 957 г. столицу Ромейского царства для улаживания торговых условий и политических связей посетила вдова князя Игоря, Ольга (ок. 893/894-969 гг.). Славянка или скандинавка, волею случая в десять лет ставшая княгиней, она отличалась рачительностью, хозяйственной расчетливостью. Понимая, что с ромеями выгоднее иметь мир, нежели войну, «архонтисса Росии» Ольга — Эльга Росена, как на скандинавский лад ее называли ромеи, по своей инициативе склонилась к принятию христианства, «требища бесовские сокрушила» и даже имела среди своих приближенных священника Григория.

Впрочем, в Константинополе архонтиссе оказали довольно сдержанный прием, хотя и позволили ей остановиться со своими ладьями недалеко от Большого императорского дворца, в порте Софии, а точнее, у мола Суда (славянский Соудъ) на Мраморном море, где она простояла около двух месяцев осенью 957 г. В сентябре Ольга была дважды принята василевсом Константином Багрянородным в Большом дворце. Как и другим правителям союзников, ей, по-видимому, был пожалован высокий имперский титул зосты патрикия (в трактате «О церемониях», детально отразившем прием, записано, что она села к апокопту — столу для высших персон «вместе с зостами, по уставу»)… Вероятно, до этих торжественных аудиенциий, ровно через сорок дней после оглашения состоялось ее Святое Крещение, в котором она приняла имя своей царственной восприемницы от купели, августы Елены. Только после этого «новоизбранная Богом» могла получить необыкновенную привилегию, не имевшую аналогов в ходе приема обычных послов варварских народов, — право на личную встречу с царской семьей. Она разделила с ними два званых обеда-клиториев с десертом, сидя вместе с императором, его супругой, дочерьми, сыном, невесткой, и приняла проскинис жен царских чиновников, беседуя с василевсом, как указано в трактате «О церемониях», «сколько пожелала». Ромеи как всегда вели свою тонкую политическую игру.

Согласно предписаниям византийского церемониала, уже крещенную Ольгу-Елену с ее свитой приняли с должным почтением, «пустили пыль в глаза» — провели по всем основным парадным залам Священного дворца и знаменитой оранжерее, угостили, но, похоже, не очень щедро одарили деньгами, как посла важного, но все же только посла. Примечательно, епископа на Русь она не получила. Очевидно, в ней желали видеть вассала Ромейского царства, дающего дары и воинскую помощь. Последнее, вкупе с незначительным размером подаренных ей и ее людям милиарисиев (чуть больше десяти килограммов серебра, не считая золотую чашу), оскорбило и вызвало недовольство честолюбивой княгини, даже заставило ее в пику ромеям обратиться к германскому королю Оттону I с просьбой прислать епископа и духовенство, но все же не отвергло от союза с Византией.

Русь давно представлялась Ромейскому царству могучей силой, которой надо было остерегаться и одновременно пытаться использовать с максимальной выгодой для себя. Поэтому прославившийся своим искусством полководца, суровый, замкнутый василевс Никифор II Фока (963–966 гг.) решил просить у ее «архонтов» наемников — «тавроскифов» для удара по зарвавшейся Болгарии. Ромеи отказались платить ей незначительную, но унизительную ежегодную дань, поскольку соотношение сил поменялось. Времена грозного Симеона Болгарского к тому времени стали преданием. Возмущенный Никифор поносил болгарских послов, обзывая их грязными, отвратительными попрошайками, управляемыми тем, кто одевается лишь в шкуры животных, а затем повелел их выпороть и выгнать вон. Желая найти против болгар силу, которая могла бы ударить по ним с тыла, осенью 966 г. василевс направил к своему северному союзнику, «катархонту росов Сфендославу» — Киевскому князю Святославу Игоревичу новоиспеченного патрикия Калокира, умного, честолюбивого, много повидавшего, говорившего на нескольких языках «первенствующего» — протевона и стратига Херсона, не поскупившись снабдить его щедрым подарком в виде сундуков с 15 кентинариями золота (около 455 кг.), на которые можно было бы нанять до десяти тысяч росов. Предполагалось, что успех миссии помог бы достичь нескольких целей: на время позволить Никифору Фоке сосредоточить военные силы Ромейского царства в борьбе с арабами на Востоке, одновременно заставил бы напуганных болгар ценить союз с Византией, более того, ослабил росов и болгаров во взаимной борьбе. Как покажет будущее, он просчитался, как никудышный дипломат. Вместо слабого соседа, готового удовлетворяться скромной традиционной субсидией, Империя ромеев в скором времени получила другого, еще более амбициозного и агрессивного врага.

Святослав, в союзе с печенегами разгромивший в 965 г. ослабевшую из-за натиска тюркских племен печенегов, отхода от иудаизма, подавления хаганов всесильными беками и последствий экологического кризиса Хазарскую империю, не смог закрепить за собой результаты недавних блестящих походов на Волгу. Поэтому он принял ромейские предложения, а главное, богатые подарки и дважды — в 968 и 970 гг. совершил в Болгарию победоносные походы и, если верить современникам, довел свои воинские контингенты до шестидесяти тысяч человек. Ему удалось вторгнуться в глубь страны и овладеть ее столицей, Великим Преславом. Карая Филиппополь за героическое сопротивление, он с невиданной жестокостью посадил на кол два десятка тысяч горожан. Жертвою зверств оккупантов стали около трехсот казненных местных бояр.

Судя по словам летописца, Святослав получил также какие-то суммы от ромеев — «емля дань на грецех», однако, чем дальше, тем больше стал выходить из под контроля Ромейского царства, преследуя уже собственные, далеко идущие экспансионистские планы в отношении Болгарии, показавшейся ему весьма изобильной. Вместе с со своей дружиной князь оставался привержен прежним языческим богам и не собирался принимать христианство. Как и рассчитывал Никифор II, болгары запросили помощи у хорошо знакомых им единоверцев-византийцев. Давно закрученная политическая интрига наконец стала приносить Империи ромеев свои плоды и осложнила положение Святослава.

В 970–971 гг. против этого почти былинного богатыря, яростного воителя, который подчинил болгар и даже хотел перенести столицу своего государства из Киева в богатый торговый город Переяславец в дельте Дуная, успешно сражался гениальный военачальник, смелый до дерзости царь Иоанн I Цимисхий, окруженный отборным личным конным конвоем, формируемым из детей погибших наиболее славных анатолийских воинов — так называемых афанатои («бессмертных»), одетых в блестящую броню. Командиры василевса, прославившиеся в войнах с арабами, действовали блестяще. Должным образом обученная, прекрасно дисциплинированная царская армия находилась в превосходной форме и тесно взаимодействовала с сильным флотом на море и на Дунае. Многие корабли были оборудованы машинами, трубы которых с жутким ревом извергали струи «жидкого огня». Мощный осадный парк, наводя ужас, тоже вел смертоносный огонь.

После взятия штурмом болгарской столицы, Великого Преслава, Иоанн совершил тонкий политический ход — на словах вернул царские права освобожденному из плена молодому болгарскому царю Борису, которого лишил трона Святослав. На самом деле он не думал о реальном восстановлении, освобождении Болгарии, лежавшей у его ног. Болгарский царь оказался в Константинополе в новом плену вместе со своим братом Романом, который был кастрирован. Бориса, — за исключением огромной рыжей бороды, личность ничем не примечательную, — возвели в сан магистра, но знаки царского достоинства — отороченную пурпуром тиару, багряницу и красные полусапоги, положенные ему как василевсу болгар, отобрали, убедив сложить с себя венец. Это был бесславный конец болгарской династии, которая не раз заставляла трепетать Византию.

В конечном счете, после четырехмесячной, блестяще организованной военной кампании, ценой большого напряжения сил и активности византийской дипломатии Цимисхию летом 971 г. удалось добиться заключения договора, который удалял понесшие большие потери, но все еще страшные своей отчаянной варварской храбростью войска Святослава из восточной Болгарии, вновь скованную железными обручами византийских гарнизонов. Отныне она становилась имперской провинцией великого Ромейского царства с его упорядоченной системой управления и общей православной религией. Для самих болгар такое принудительное приобщение к блестящей византийской цивилизации было все же лучше, чем оказаться под властью жестокого князя-язычника и быть отброшенными назад в еще недавнее варварство. Договор также в очередной раз освобождал от посягательств росов «Херсонскую страну» с ее городами в Крыму и обязывал в случае необходимости предоставлять императору ромеев военную помощь. В скором будущем это соглашение сыграет важную, судьбоносную роль и для Ромейского царства, и для Руси.

Вместе с тем росы не только лили кровь или продавали ее ромеям как наемники, но и с самого начала активно торговали. Подкрепленная военной силой, власть росов по сути дела простиралась на всю Восточно-Европейскую равнину. Их «архонты» были крайне озабочены тем, чтобы во время зимнего «полюдья» у славянских племен добыть в виде дани товары, подлежащие выгодному сбыту на восточных зарубежных рынках летом. С этой целью они организовали систематическое строительство моноксилов, ладей или акатий как называли эти легкие корабли ромеи, и контролировали речные пути на огромной территории Приднепровья. Значительные запасы собранного скапливались в руках военно-торговой дружинной верхушки, делившейся на группы княжеских «послов» и скандинавских по преимуществу «гостей», и нуждались в регулярном сбыте за море. Эта компания буквально «пробивала» себе дорогу к Константинополю, живя за счет обогащавшей их регулярной торговли с ежегодными весенне-летними караванами судов.

Уже Ибн Хордадбех, осведомленный арабский историк середины IX в., бывший глава почтового ведомства халифата, писал о международной торговле «сакалиба» — славян мехами и оружием с городами страны Рум на берегах Черного моря и уплате ими при этом «десятины» — хорошо известной ромейской октавы. Вероятно, нижняя часть Днепровского пути, начинавшаяся где-то в Среднем Поднепровье и связывавшая росов с Черным морем, начала действовать не позже этого времени. Ритор и философ Никита Давид Пафлагон, возможно, тот, кто писал в «Житии Игнатия» о нападении «народа Рос», в одной из речей рубежа IX–X вв. говорил, что в Амастриду «…стекаются, как на общий рынок скифы, как населяющие северные берега Евксина (Черного моря), так и живущие южнее. Они привозят сюда свои и забирают амастридские товары». Если под «сакалиба» и северными скифами понимать купцов-росов, тогда эти свидетельства являются древнейшими упоминаниями торговых контактов Руси с Ромейским царством.

Первый договор мог быть заключен уже в 839 г., когда посланцы северного «кагана» прибыли ко двору василевса Феофила. В этом случае целью грозного грабительского похода росов 860 г. вполне могло стать стремление возобновить старое, обычно заключаемое на 30 лет соглашение или добиться нового, на лучших для себя условиях. Затем осенью 911 г. в Киеве, спустя четыре года после похода на Константинополь, между князем Олегом, его послами-варягами и византийскими императорами Львом и Александром был подписан очередной мирный договор, во вступительной статье которого говорилось о многолетних мирных отношениях между двумя государствами в прошлом. Ниже шла речь о предшествующих регулярных контактах между росами и ромеями: «…да егде ходим в Грекы или с куплею („товаром, торговлей“) или в солбу („посольство“) к цесареви Вашему». Новый договор тоже строился на весьма благоприятных условиях. Купцы-росы получили право беспошлинно торговать в Константинополе, им отводилось место для проживания в ближайшем предместье ромейской столицы, в эмволе монастыря Св. Мамы, недалеко от знаменитых Золотых ворот, выделялась специальная баня, давались припасы и корабельное снаряжение на обратный путь. Кроме того, был установлен порядок обмена и выкупа пленных, возвращения ценного товара — беглых рабов, а также преступников, особенно оговорены те, кто «работал» в Византии. Если верить тексту договора, включенного в летописи, Олег подписал обе копии договора своей рукой, начертав на списках Святой Крест и призвав в свидетели Святую Троицу, что указывает на принятие им к этому времени христианской инициации — Крещения. Возможно, этим объясняются беспрецедентно выгодные для Руси условия этого договора, который был предложен ромеями Олегу за его крещение и обещание крестить Русь. Во всяком случае, о принятии христианства русами именно в 300 год хиджры, что соответствует 912 г., упомянул компетентный арабский историк XI в. ал-Марвизи.

Договор 944 г. входил во все тот же 30-летний цикл соглашений, но оказался менее выгодным для Руси, испытавшей удар ромейского оружия. Теперь прибывавшие купцы должны были платить въездные и выездные сборы. Как и прежде, они не могли оставаться в столице больше трех месяцев, а нераспроданные товары могли оставлять эпарху, чтобы он позаботился об их реализации и на следующий год вернул вырученные за это деньги. В город росы могли входить группой не более 50 человек, без оружия, лишь через одни ворота и только в сопровождении царского чиновника. По всему видно, что ромеи боялись их куда больше других иноземцев, на которых подобные ограничения не распространялись.

Тем не менее, хорошо оплачиваемые наемные дружины как не крещенных, так и обращенных в христианство росов, варягов или варангов, как их называли ромеи, охотно служили в императорских войсках. Они отличались железной дисциплиной, нерушимой преданность, физической силой, неукротимой отвагой, воевали против кочевников в Грузии, Армении, Фракии и Македонии, плавали с византийским флотом на зеленый остров Крит, в солнечную Сицилию, италийскую Лангобардию, сражались с конницей сирийского эмира, несли гарнизонную службу, стерегли тюрьмы, защищали василевсов от предательских покушений и открытых мятежей. Оно и понятно. За одну кампанию, устроенную Империей, в Х в. такие наемники получали сумму в двадцать раз большую, чем могли себе позволить платить варягам Киевские князья в XI в., хотя уже с X в. они контролировали поступление русов-наемников на военную службу к ромеям: это могло произойти только с согласия князей и после выдачи соответствующего письменного разрешения. Светловолосые и голубоглазые воины в золоченных панцирях с обоюдоострыми секирами и варяжскими мечами-ромфеями стояли в покоях императорского дворца в Константинополе, в почетном строю во время переговоров с послами и им доверяли больше, чем коренным ромеям. При таких обстоятельствах нарушать с ними мир было крайне нежелательно.

Через земли восточных славян проходил упомянутый выше важный водный торговый путь, известный в летописях как «путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру», то есть «путь из страны варягов в страну греков и обратно», который единой водной линией соединял Скандинавию, Русь и Ромейское царство. Когда арабские завоевания перерезали прежние торговые пути с Востока и на Восток, актуализировалась роль этого «пути из Грек по Днепру», и как мощный центр стал развиваться Киев, очень важный по своему геополитическому, стратегическому положению. Уже со второй половины — конца IX в. этот путь стал теснить давний Волжско-Балтийский путь, полностью сложился во второй половине X в. и функционировал по меньшей мере до середины XI в. Главные его пункты контролировала именно Куявия, князь которой носил название «архонта» или даже «катархонта», то есть «надначальника росов».

Из ромейской «страны городов» с ее развитым денежным обращением, организованным ремеслом, торговлей, этим путем вывозились самые разные изделия, украшения, разнообразные ткани, плащи-иматии, покрывала-прандии, расшитые пояса, оливковое масло, вина, фрукты. Даже воинственные печенеги — «пожиратели вшей» (фтирофаги), как высокомерно называли этих варваров ромеи, выступали посредниками в деловых, торговых операциях между русами и ромеями по закупке скота, шкур, меха, льна, воска, получая за это соответствующее вознаграждение. Не менее двух караванов из сотен ладей с купцами-росами тяжелейшим путем приходили каждое лето по Днепру и вдоль западного берега Черного моря в Константинополь, везя прежде всего рабов, собранных у вождей славян во время «полюдья», а также зерно, мед, рыбу, соленую икру, воск, кожи, меха. Горловину речных коммуникаций контролировал Киев, что во многом предопределило его политическое верховенство в условиях экономики, ориентированной на внешнюю торговлю и в определенной мере зависевшей от Константинополя. Последнему такое положение тоже было выгодно, поскольку росы тратили полученное за свои товары золото уже в Ромейском царстве, а значительную их часть меняли на высоко востребованный шелк.

Так, — то сотрудничая, то сражаясь, — оба государства и их граждане из самых разных социальных слоев все более и более сближались, непосредственно и основательно знакомились, узнавали устои чужой жизни, взаимно влияя друг на друга. Во всяком случае, в середине Х в. при императорском дворе были твердо уверены, что Русь уже крещена.

Василевс Иоанн Цимисхий умер от тифа в начале 976 г., едва вернувшись из удачного восточного похода в Сирию. Вместе с тем среди ромеев ходили упорные слухи о том, что он был отравлен его алчным главным спальничим — паракимоменом и проедром, евнухом Василием Нофом, бастардом, внебрачным сыном Романа Лакапина от рабыни-скифянки, еще в отрочестве оскопленным по приказу отца.

Разумный и прижимистый, опытный Ноф более тридцати лет находился у вершины власти в Ромейском царстве, давно играл важную роль в политике, интриговал, подгреб под себя все службы и теперь рассчитывал занять главное место при дворе. По сути дела, он стал править вместо своих воспитанников, законных представителей Македонской династии, довольно призрачных фигур, — 18-летнего Василия II и 16-летнего Константина VIII, сыновей бесталанного Романа II и внуков Константина Багрянородного, которые не могли вернуть во дворец из ссылки даже свою собственную мать, августу Феофано. Единственным их преимуществом являлись порфирные пеленки, которые оправдывали законную власть этих молодых василевсов, не проявлявших особых желаний или способностей к управлению. Между тем жизнь совсем недавно показала, что удача сопутствует энергичным, закаленным в боях правителям-воинам, силой оружия, а не по наследству захватывающим власть. Повторить их опыт было кому.

Не прошло и полгода после смерти Иоанна Цимисхия, как летом 976 г. в Романии начался один из крупнейших в ее истории апостасиев — антиправительственных мятежей, дословно «отступничеств», могущественной, родовитой и влиятельной военно-землевладельческой, главным образом, армянской знати, рвавшейся к высшей власти. Политическая борьба была вызвана возросшими амбициями отдельных военачальников, влиянием армии и военных чинов. Лучший полководец Империи ромеев, зять покойного Иоанна и герой войны против Святослава, бывший доместик схол Востока, стратиг огромной окраинной фемы Месопотамия, армянин Варда Склир, самое имя которого, означавшее «Жестокий», приводило в ужас врагов, к 978 г. стал контролировать почти всю территорию Малой Азии. Со своими сторонниками он разбил в двух сражениях посланные против них императорские войска и приблизился к столице. Настал кульминационный момент гражданской войны.

Почти одновременно восстали покоренные болгары, нанеся ромеям чувствительные удары. Их вели против Ромейского царства некий комит Николай Шишман, провинциальный чиновник в Македонии, а после его смерти — четыре сына, именовавшие себя комитопулами (сыновьями комита). С гор и равнин западной Болгарии они прорвались в Македонию и Грецию. Попытка имперского правительства, отказавшись от готовящейся военной кампании на Евфрате, нанести удар болгарам, закончилась полным провалом — имперские войска были изрядно потрепаны в проходах Родопских гор, у крепости Стопонион. После этого недовольный командный состав армии, особенно выходцы из знатных восточных семейств, настояли на избрании доместиком схол честолюбивого каппадокийца исполинского телосложения — Варду Фоку, племянника злодейски убитого императора Никифора Фоки. В 970 г. он уже пытался захватить трон василевса и лишь редкая милость Ионна Цимисхия сохранила ему жизнь, отправив монахом на Хиос.

Именно Варда Фока помог перепуганному Василию Нофу справиться с малоазийскими мятежниками, в тайне, разумеется, преследуя заветную цель — путь к трону. В решающем сражении этот гигант, проявив изрядную силу и отвагу, ранил в личном поединке Варду Склира, после чего тот бежал к арабам в Багдад, но угодил у халифа в тюрьму. На время все утихло, перейдя в стадию своеобразной «холодной войны».

Но через семь лет, в 986 г. все более крепнувшие болгары нанесли византийцам поражение при Сердике (ныне Софии), вынудили опрометчиво действовавшего Василия II снять осаду с этого города и наголову разгромили возвращавшуюся армию ромеев в горном лесистом ущелье, известном как «Трояновы ворота», после чего вновь вырвались на юго-восток Балкан, в Фессалию и Эпир. На сей рас они были предводительствуемы опытным в стратегии, свободолюбивым комитом Самуилом, младшим, но самым способным из всех четырех комитопулов. Он провозгласил себя царем, возродил Болгарский патриархат и начал создавать новое Западно-Болгарское царство с центром в Македонии, навязывая ромеям войну по всей территории Балкан и выдавливая их даже из прилегавшей к Константинополю Фракии. Германский император обещал помощь Болгарии в борьбе с василевсами, его главными соперниками в притязаниях на господство над всем миром.

Прослышав об этих трудностях неуклюжего, неудачливого Василия, Варда Склир решил, что пришло его время действовать, вернуться в Романию, и, хотя уже был глубоким стариком, он вновь, уже в третий раз, предъявил претензии на трон, видимо, рассчитывая и на арабскую поддержку. В середине августа 987 г. в доме богатейшего дината, магистра Евстафея Малеина в Кесари, что в феме Харсиан, собрались его сторонники и провозгласили новым василевсом. Варда Фока, вновь получив верховное командование, выступил против своего тезки и тут же предал Василия II, воссоединился с мятежником, предложив ему в качестве тактического хода поделить будущую власть в Ромейском царстве пополам. Но уже через месяц, в сентябре, хитрой уловкой захватив Склира в плен, Фока, сам имевший давний опыт бунтовщика, неожиданно провозгласил себя единовластным василевсом, предприняв решающую попытку прийти к власти. Используя громадное состояние, накопленное семейством Фок, опираясь на крупную земельную аристократию, малоазийское фемное войско и флот, пополнив свои войска отборными отрядами ивиров-грузин, получив денежную помощь от арабских эмиров, узурпатор завладел крупнейшим городом на востоке Империи — Антиохией, а затем с двух сторон, от приморских Авидоса и Хрисополя, двинулся на Константинополь.

Над Ромейским царством был занесен меч и с Востока, и с Запада, а сил отразить его хотя бы с одной стороны не было. Очередной этап гражданской войны достиг кульминации. Положение правящей династии в лице рано разочаровавшегося в жизни Василия II и его легкомысленного брата Константина VIII оказалось отчаянным. Впрочем, добряк Константин считался правителем только номинально, а на деле проводил жизнь в расточительных удовольствиях, занимался женщинами и попойками, не будучи подспорьем старшему брату. Бывший опекун братьев и их двоюродный дед (по родству с Романом Лакапином), некогда всесильный и влиятельный паракимомен, опытный в делах Василий Ноф еще три года назад был изгнан в ссылку за свои интриги и непомерную тягу к власти. Положиться было не на кого. Вокруг все более слабевшего Константинополя затягивалась петля. Крайним пессимизмом оказались проникнуты слова 30-летнего Василия в новелле к монастырям от 4 апреля 988 г.: «До настоящего дня никакой, даже самой малой удачи мы не встретили в нашей жизни, но, напротив, не осталось такого несчастья, которое мы не испытали бы». Все грознее рисовался кровавый призрак неумолимо надвигавшегося краха, днем и ночью сосущий истерзанный мозг угрюмого императора.

В этих условиях, грозивших обоим царственным братьям падением, ослеплением или даже смертью, Василий II, хватавшийся в надежде на спасение за любую соломинку, видимо, вспомнил о предыдущих договорах с росами и взялся заключить подобный. Предполагают, что еще в августе 986 г. или в 987 г., после трагической вести об узурпации стремительно набиравшего силы Фоки, он решил срочно отправить послов в Киев, чтобы просить союзной военной помощи у извечных политических недругов — росов-русов, или диких «тавроскифов» и их князя Владимира (ок. 962-1015 гг.), о которых рассказывали столько ужасов. Для спасения династии василевс в дни крайней опасности готов был обещать все, что угодно и даже — немыслимое дело! — отдать в жены презренному чужеземцу, варвару-язычнику, незаконнорожденному сыну Святослава и наложницы, рабыни-ключницы Малуши, человеку, имевшему как минимум четырех жен и множество наложниц, порфирородную принцессу, свою сестру Анну, представительницу царствующего дома в пятом поколении. Такое супружество с порфирородной принцессой до сих пор было исключением даже для христианских государей Запада, то есть совершенно необычным для придирчивой византийской династической практики, которая, по словам Константина Багрянородного, соблюдала «страшное заклятие и нерушимый приказ великого и святого Константина I», что «никогда василевс ромеев да не породнится через брак с народом, приверженным к особым и чуждым обычаям… особенно же иноверным и не крещеным». Поэтому, вынуждаемое крайними обстоятельствами нехватки сил и реальной военной опасностью, константинопольское правительство все же выставило одно важное встречное условие — Владимир должен был отринуть свои греховные привычки и, главное, принять христианскую веру из Ромейского царства, быть крещенным по греческому церковному обряду вместе со своим народом.

К слову, принятие христианства давно назревало: знать Киевской Горы, верхушка недавно подчиненных княжеств хорватов и древлян, «старцы градские», «мужи лучшие и нарочитые», несмотря на все еще господствовавшие родоплеменные порядки, не возражали против изменений, отказа от старых языческих богов, «древнего закона и покона», надеясь тем самым еще больше укрепить власть князя и свою, а значит, и государства, сравняться с другими мощными христианскими странами, империями, добиться больших выгод в торговле с ромеями. Уже Ярополк, старший брат князя Владимира, убитый им в 980 г., по словам Иоакимовской летописи, «даде христианом волю велику». Теперь Владимир надеялся, породнившись с византийским императорским домом, как можно быстрее достичь равноправных отношений с Ромейским царством и приобрести особый статус. Кризис системы ценностей языческого общества и поиски новых ориентиров в среде его элиты вынуждали действовать. Без принятия христианства на государственном уровне невозможно было перейти к высшей форме общественной организации. Другого пути вступить в семью цивилизованных народов не было. Поэтому василики не получили отказа.

Сведения источников (летописей, арабских, армянских, скандинавских, византийских авторов) позволяют предполагать, что, видимо, уже к середине лета 987 г., узнав об ухудшении ситуации в Византии и не желая медлить, князь Владимир, посадив на ладьи около 6 000 разноплеменных войск — варягов, словен, кривичей, «черных болгар», отправился в поход к днепровским порогам с целью противодействовать печенегам, а затем, обезопасив тылы, вторгся в пределы ромейских владений в Крыму. Враждебные действия «тавроскифов» должны были повлиять на ромейскую сторону, заставить ее пойти на беспрецедентные уступки. После осады, продолжавшейся не менее шести месяцев, скорее всего, весной следующего года к великой печали василевса Василия он взял измором кастрон Херсон, или, как его называли росы, Корсунь.

Портовый, считавшийся почти неприступным, город-крепость достался византийцам в наследство от Римской империи. Он теснился между двумя бухтами на большом мысе, имел площадь более 30 гектаров и население около 5–6 тысяч человек. Со всех сторон, даже с моря, город был опоясан мощными оборонительными стенами общей протяженностью более четырех километров, высотой до десяти метров и толщиной до трех-четырех метров, имел свыше четырех десятков боевых башен и вынесенную перед основной передовую крепостную стену — протехисму, прикрывавшую перивол.

Херсон играл очень важную роль для Византии. Он служил главным, самым верным и надежным опорным пунктом Империи в северном Причерноморье. Отсюда ромеи торговали с беспокойным варварским миром, вели наблюдение за ним, собирали политическую, разведывательную информацию. Стратиг Херсона, защищая город и одноименную фему, тем самым охранял границы Ромейского царства. Сюда поступали разнообразные сведения о замыслах и передвижении варваров, отсюда стремительные остроносые тахидромы, вздрагивая от бешеных ударов весел и опасно кренясь переполненными ветром парусами, неслись напрямик через море к стольному Константинополю с донесениями о вражеских замыслах. Это было место дипломатических сношений с правителями варваров. Здесь держали заложников, чья жизнь зависела от сохранности и успеха византийских посольств. Сюда ссылали низложенных императоров и попавших в опалу церковников, мятежников и не в меру честолюбивых вельмож, государственных врагов. Василевсы были уверены в своих крымских подданных, которые всегда принимали деятельное участие в столичных событиях, в перипетиях борьбы за трон. Предположение известного польского историка-слависта Анджея Поппе о том, что Херсон, боясь быть отрезанным от поставок продовольствия с севера Малой Азии, стал на сторону мятежников и князь Владимир взял его в наказание за измену, выполняя соглашение с Василием II, остается остроумной гипотезой, которая не находит подтверждения в источниках.

Херсон был центром всей северочерноморской торговли Ромейского царства. Здесь шел оживленный обмен с печенегами, которые, в свою очередь, вели обмен с росами. Последние были частыми гостями в устье Днепра и иногда оставались там на зиму, невзирая на протесты византийцев и трения с херсонитами, тоже добывавшими там рыбу и икру. Следует учесть, что не все купцы русов обладали необходимыми экономическими возможностями для отправки своих ладей в Константинополь, им проще и выгоднее было попасть в Херсон. Печенеги тоже приобретали здесь шелк, ткани, ковры, пояса, изделия из металла, перец, со своей стороны предлагая ромеям кожи, рабов, меха, а также обработанный лён и воск, в свою очередь полученные ими от русов. Эти товары сразу переправляли в Константинополь и другие византийские города севера Малой Азии. Предметом собственной торговли херсонитов издавна служили соль и рыба. Из Византии они везли ткани, изящную поливную (глазурованную) бело-глиняную столовую посуду с одноцветной и многоцветной росписью, благовония, пряности. А в фемах Вукеларии, Пафлагония и Армениак, то есть на южном берегу Черного моря, закупали хлеб, вино и прочее, что было необходимо не только самому городу-торгашу, городу-посреднику, и без чего он, имея слабую аграрную базу, не мог существовать.

Лишиться крымской фемы Херсон — значило потерять многое. Хорошо укрепленный город во главе с византийским стратигом мужественно, крепко оборонялся. Но напрасно херсониты с надеждой смотрели в синюю даль моря, ожидая подхода грозных ромейских огненосных кораблей с войсками под красными и черными императорскими штандартами. В то время Константинополь еле сдерживал натиск болгар и пытался справиться с наседавшими мятежниками. Василевс мог лишь уповать на то, что крымский кастрон отобъется своими силами, и тянул время. Однако оно работало против него.

Росы, устроив лагерь с западной стороны города, около вместительной Стрелецкой бухты Севастополя, известной в источниках под названием Лимен, упрямо пытались возвести земляную «приспу» или «приступу» — насыпь к оборонительной стене, чтобы с ее помощью пойти на штурм, тогда как херсониты, сделав под нее подкоп, уносили землю и ссыпали ее в городе. Огромный холм рос, осада затягивалась уже на шесть месяцев. Неизвестно, чем бы она закончилась, если бы в Херсоне не стала активно действовать пророски настроенные силы в лице некоторых варягов во главе с неким Ижберном (Ждьеберном) и херсонцем Анастасом, возможно, духовным лицом. Именно они повернули колесо истории, сообщив в стан Владимира секретные сведения о том, как лишить херсонцев поступления воды из загородного водопровода и где перекопать «земляной путь» — дорогу, по которой в город с моря, от верховьев Карантинной бухты поступали припасы, доставляемые контрабандистами-«корабельниками». Через три месяца после этого отчаявшиеся херсонцы сдались, их стратиг с женой был казнен, дочь изнасилована Владимиром и «со многим имением» отдана Ижберну. Этот же варяг, на время поставленный своим сюзереном-князем наместником Херсона, вместе с воеводой Олегом был послан в Константинополь.

У всего живого есть рубеж. Есть барьер неудач, выше которого не сдержать наката враждебных сил. Получив чудовищную весть о падении Херсона в результате враждебных действий Руси, Василий II оказался сломлен и заключил с Владимиром соглашение. Согласно договору, в обмен на столь срочно нужную, спасительную военную помощь и обещание вернуть плененный город император ромеев был вынужден отдать суровый приказ: незамедлительно отправить к князю росов свою 25-летнюю сестру Анну, невзирая на ее протесты, мольбы, страдальческий плачь и отчаяние. Видимо, недаром в числе свадебных даров она везла частицы Святой девы, великомученицы Варвары, казненной язычниками за открытое исповедание веры. На летнем небе 20 дней стояла взошедшая «звезда хвостатая», комета, потом необычайная для осени жара сушила сотрясавшуюся землю и особенно ужасали хорошо видимые ночью, некие вставшие на севере «огненные столбы», может быть, вызванные землетрясением взрывы гидратов метана — газовых факелов на шельфе Черного моря, — зловещие для ромеев знамения, указывавшие на взятие «тавроскифами» города. Впрочем, он не очень сильно пострадал в ходе военных действий. Росы постарались сохранить его в целости в качестве традиционного свадебного подарка за невесту «багряных» царских кровей. Большинство археологически зафиксированных слоев разрушений и пожаров относится к рубежу X–XI вв., когда Херсон, очевидно, постигло мощное землетрясение, возможно, совпавшее с тем, которое 26 октября 989 г. «опрокинуло на землю башни Византия», но не ко времени собственно Корсунского похода. Более того, Владимир, если верить Ипатьевской летописи, приказал выстроить в Корсуне еще одну церковь «на горе» — храм Иоанна Предтечи, видимо, в возвышенной западной части городища, дабы принести святой дар помогшему ему Богу.

Сам 27-летний князь принял последнее обязательное оглашение и затем крестился, скорее всего, как полагалось, в субботу перед Пасхой 8 апреля либо на Пятидесятницу 27 мая 988 г. на «торге» — большой агоре в самом центре города. Наиболее вероятно, что это произошло в крестовидном храме-кириаконе Св. Василия, над остатками которого во второй половине XIX в. выстроили нарядный памятный собор Св. Владимира[165]. Князь получил крестное имя — Василий, которое не только указывало на его небесного христианского покровителя, но и было тождественно имени шурина, василевса Василия, справил венчальный обряд и уже летом отправился в Киев. С ним ушли дружинники, крестившиеся одновременно с князем в херсонском храме Богородицы Влахернской за городом, поехали священнослужители из Византии, увозя часть корсунских икон, церковных сосудов, утвари, святых мощей, и началась масштабная христианизация Руси.

Впрочем, по поводу места Крещения Владимира существует несколько версий, подсказываемых разнородными и разновременными источниками. Согласно одной, он принял христианство в Херсоне (Корсуне), по другой — в Киеве, причем за два года до завоевания Корсуня, по третьей — в Василькове, недалеко от Киева. Возможно, во всех их есть доля правды, ибо в X в. оглашение и Крещение язычников по константинопольскому ритуалу не проводилось одноактно и одномоментно: основному Святому Таинству задолго до этого предшествовала процедура воцерковления через молитвы оглашения, после чего человек считался «некрещенным христианином», а затем следовало первое длительное оглашение, которому сопутствовало обучение в качестве оглашенного первой категории, и второе, короткое, не менее десяти дней, уже накануне собственно крещения, когда над кандидатом читали заклинания и совершали чин «отрицания сатаны и сочетания ко Христу». Вероятнее всего, Владимир, загодя готовившийся к этому важнейшему событию, прошел полный срок приготовления и крестился с соблюдением всех церковных правил, что должно было служить гарантом искренности и серьезности его намерений. После Крещения он действительно стал совершенно другим человеком, отказался от блуда, прежних жен и наложниц, активно распространял христианство, как и его супруга, Анна Багрянородная, строил церкви и монастыри, так что после смерти был причислен не много не мало к равноапостольным святым.

С помощью присланных по договору Владимиром шести тысяч отличных воинов, которые сформировали Варяжский корпус, Василий II, скорее всего, в конце марта 989 г., ночью переправившись с войсками через море, на азиатский берег к Хрисополю, смог нанести первый удар мятежникам. Страшные секиры полученных в обмен на брак с Анной Порфирогенитой военных союзников — северных великанов, «скифов Тавра», сделали свое дело и беда, стремительно катившаяся к столице, невероятной ценой была наконец отодвинута. Многочисленные несчастья и смертельная для правящей династии опасность миновали. Вскоре, 13 апреля 989 г. Варяжский корпус отличился в разгроме мятежников на равнине вблизи Авидоса, а затем еще долго служил в Болгарии, Грузии, Армении, Сирии и Италии.

В последнем сражении под Авидосом исполина Варду Фоку, решившегося на отчаянный поединок с Василием, сразили то ли инсульт, то ли отрава. Василевс поскакал навстречу врагу, держа в правой руке меч, а в левой — икону Богородицы, но его противник внезапно повернул вспять, спешился с коня и внезапно умер, скорее всего, от действия яда: привычка полководца пить холодную воду перед сражением стала для него фатальной. Его войска в панике бежали. Голова узурпатора была выставлена в Константинополе, чтобы никто не усомнился в его страшном конце. Вскоре другой враг Василия — «негодный старец», усталый, полуслепой Склир, не желая продолжать борьбу, сдался на милость законного василевса, который все же вышел победителем из отчаянной борьбы с буйной малоазийской аристократией. К концу 989 г. спокойствие в Ромейском царстве было восстановлено.

Таким образом, отринувший язычество Киевский князь стал шурином «христианнейших василевсов», отчего он, а значит, и его наследники были включены в круг новых высоких, престижных связей. Теперь император Византии держал себя и вел переговоры с Великим Киевским князем, как равный с равным и по-родственному. Не исключено, что он получил и высокий византийский титул. Об исигниях царской власти можно говорить куда более предположительно. Некоторые историки полагают, что на своих золотых и серебряных монетах Владимир изображен с портретным сходством, — с грозно насупленными бровями, крупным мясистым носом, длинными усами, бритым энергичным подбородком, а голову его увенчивает царский венец-стема с крестом, драгоценностями и свисающими вдоль лица катасестами (пропендулиями). Причем восседает он на троне-престоле и в правой руке держит крест на длинной рукоятке — знак христианской власти, такой же как на печатях и номисмах Василия II и его брата. Так или иначе силой этого креста Владимир поборол и окончательно обновил душу своего народа, уже давно ставшего на путь Крещения, дал воцариться в стране новой могучей вере, новому закону и обычаям, науке, книгам, храмам. Краткая запись в одной из поздних византийских Малых Хроник свидетельствует, что ромеи отметили факт массового Крещения на Руси уже в 6496 году от сотворения мира, то есть в 988 г. от Рождества Христова, но на эту тему особенно не распространялись ни тогда, ни после, видимо, потому, что христианизаторство не было сколько-нибудь существенной частью византийской внешнеполитической стратегии и пустовавшего в эти годы патриаршьего престола, да и отнеслись они к происшедшему как к завершению давно свершившегося дела, тянувшегося с перерывами едва ли не со времен князя Аскольда. В конце концов крещенные росы были для них ни чем не лучше таких же крещенных «диких» болгар, аланов или венгров, о чем тоже особенно не распространялись, в отличие от куда более важной военной помощи, полученной от тех же росов.

Уничтожение языческого пантеона богов и введение христианства в Киеве состоялось летом 988 г., после взятия Корсуня (скорее всего, между 20 июня и 1 августа). «Митрополия Росия», то есть организационное оформление Церкви, впервые упоминается в византийской епископальной нотиции в конце X в. (не позже 996/997 гг.), а первым достоверно известным главой Церкви Руси стал грек Феопемпт, который занял Киевскую митрополичью кафедру при сыне Владимира, князе Ярославе Мудром. К слову, в XI в. почти все митрополиты Церкви Руси оставались греками и, значит, все же были проводниками имперской политики Византии, которая приравнивала всех христиан к своим подчиненным и, таким образом, сделала из победителя Владимира одновременно и заложника его победы. Как автономная митрополия Русь будет оставаться в зависимости от Константинопольского патриархата еще очень долго — до середины XV в. Московский патриархат будет образован в 1589 г., но и тогда Киевская митрополия останется в подчинении Константинополя.

В течение 989–996 гг. артели «мастеров от греков», в том числе из Херсона, выстроили на Перуновом холме, или холме Ликофорос (Аполлоновом), в Киеве патрональную церковь Св. Василия, а на Старокиевской горе, на территории княжеского детинца, рядом с так называемым Южным дворцом возникла княжеская домовая церковь — видный издалека первый на Руси большой каменный пятикупольный храм, украшенный теми иконами, сосудами, крестами, а может быть, и мраморами, что были привезены из Корсунского похода. Исходя из результатов раскопок, его стали сооружать как базилику, но затем изменили первоначальный простой замысел на более монументальную и защищенную от непогоды, зимних морозов крестово-купольную церковь. Она должна была стать и стала матерью всех храмов Руси. Долгое время здесь служили херсонские священники. Церковь получила сперва имя Св. Климента Римского, мощи которого, доставленные из Херсона, были в ней положены и принимали участие в обряде Крещения народа. Вскоре она была освящена во имя Богородицы Десятинной, поскольку содержалась на установленную князем «десятину», которую получал староста и эконом-управитель церкви. Первым из них, по преданию, был назначен «княжеский протопоп» Анастас Корсунянин, которому доведется прожить в Киеве до 1018 г., а потом уйти в Польшу вместе с войсками польского короля Болеслава Храброго, вмешавшегося в междоусобицу наследников покойного Владимира. Примечательно, что первым епископом Новгорода в 996–999 гг. тоже станет корсунянин — Иоаким (Якима), присланный Константинопольским патриархом.

Принятие Русью христианства не сделало ее монархией византийского типа. Слишком сильны здесь оказались пережитки военной демократии, института вождизма. Тем не менее, уже в XI в. практически исчезли старые славянские общности, племена, все эти поляне, древляне, кривичи и т. п. На смену им пришли воспринявшие это как свое новое обобщающее имя русы, православные. Свершившееся позволило укрепить, совершенствовать государственную власть и территориальное единство, трансформировать вече, как орган верховной власти, в княжескую думу, отдаленно похожую на византийский синклит, получить статус великой державы и стать наравне с крупнейшими христианскими странами средневековой Европы. На нее перестали смотреть как на неведомую землю варваров.

С принятием Крещения Русь не утратила своей самостоятельности. Она оставалась стратегически равным партнером Ромейского царства, будучи его «духовной дочерью», но не политическим сателлитом. Этому обстоятельству способствовало и то, что между Русью и Византией лежала огромная, опасная половецко-печенежская степь, которая делала невозможным прямые контакты и даже паломничества русов в Романию, к ее святыням, превращала в опаснейшие, труднейшие мероприятия. Впрочем, князья русов особенно и не стремились к дальнейшему сближению на матримониальной почве, за счет браков с василевсами ромеев и их прямыми наследниками. Долгое время после Владимира, — по сути дела, до XIII в., — такие браки больше не заключались. Это было не нужно: Русь сама превращалась в империю, наряду с Ромейским царством и еще больше — Германией становилась той силой, вокруг которой группировался мир того времени. Пошел широкий культурный обмен Киевской Руси с христианскими державами центральной и западной Европы, с так называемыми латинами. Значение этого обмена трудно переоценить. Византия же в лице христианской православной Руси приобрела надежного и уникального союзника, который единственный из всех не ставил цели долговременного овладения Константинополем и никогда официально не посягал на титул василевса.

Особо следует подчеркнуть, что Русь приняла христианство от самой глубокой и сложной культуры и цивилизации, которая тогда была в мире. Нужно было в короткий срок освоить огромный пласт невероятно сложных интеллектуальных текстов, образов, новую систему понятий. Правда, с Византией пришли на Русь не светская культура, а святоотеческая, назидательная, дидактическая литература, масса апокрифов, греческая художественная литература, которую, в отличие от ромеев, стали воспринимать тоже как преимущественно священную. Вообще, наиболее сильное влияние Ромейского царства русы испытали именно в представлении о священном. Даже само общение с письменным текстом стало восприниматься как священное. В искусстве колоссальное влияние приобрела византийская иконопись. Из летописей известно о константинопольских художниках, которые учили первое поколение мастеров-русов, среди них — Алипия Печерского. Все это не могло не сказаться на всем последующем развитии культуры Руси. Ничего подобного на классическом европейском латинском Западе не было и не происходило. Там был путь постепенного просвещения варварских народов. А ситуация с Русью с этой точки зрения выглядит уникально, поскольку в результате принятия христианства Русь перескочила на несколько уровней культурного развития.

1. Какой торговый путь связывал Ромейское царство и Русь? Почему он получил такое название?

2. Как вы думаете, почему купцы с Руси, торговавшие в Византии, охотно принимали христианство?

3. Есть ли закономерность между морскими нападениями росов на Византию и заключаемыми мирными торговыми договорами? В чем она выражается?

4. Произведите подсчет участвовавших в морских экспедициях росов, если одно судно было способно вместить 20–40 человек.

5. Какие начальные этапы проникновения христианства на Русь можно выделить в течение IX–X вв.?

6. При каких обстоятельствах произошло Крещение князя Владимира? Почему его нельзя считать делом случая?

7. Чем для Ромейского царства был ценен крымский Херсон?

8. Попытайтесь выстроить связную цепочку из дат, сопряженных с событиями 976–990 гг. Какие этапы можно при этом выделить?

9. Чем можно объяснить почти полное молчание византийских источников о Крещении Руси в конце X в.?

10. В чем видится своеобразие культурного влияния Византии на Русь после ее Крещения? Подумайте, кто больше выиграл от принятия христианства Русью — сама Русь или Ромейское царство?

Из стихов Иоанна Геометра, ромейского поэта второй половины X в.

Увы, меч разделяет единую некогда семью, отец порывается убить своих сыновей, и сын обагряет десницу отчей кровью, горе нам, горе, брат поднимает секиру против груди брата […]. А ты, город василевсов, Византион, скажи, до чего ты дошел — город счастья в прошлом, город несчастья в настоящем?! Не дрожишь ли ты ежедневно? Не рушатся ли твои стены? Ведь дети твои, выраставшие в твоих объятиях, одни стали добычей меча в битвах, другие покинули свои жилища и принуждены весь свой век жить, затаив дыхание, на пустынных островах, в ущельях и среди скал […]. Затмилось солнце, поник блеск месяца […].

[…] Вижу обезумевшую толпу сынов Амалика[166], останавливающих безвременно путников, вырывающих у голодного последний кусок хлеба и все имущество, слышу стоны и плачь мужей, жен и детей, простирающих к небу свои руки.

[…] Вижу дело, достойное воздыханий и плача, — нивы, треснувшие до глубин, зияющие от засухи, поникли колосья, поблекшие и увядшие, точно мертвые. А пахари склонились в трудах над землей и говорят: «Умерла надежда, напрасен наш труд, все гибнет, все горит… Кто уплатит лежащие на нас тягости долгов? Кто накормит наших жен и детей? Кто внесет подати и прочие повинности в казну кесареву? Нет, никто! Так чего же ты ждешь, земля, возьми уж лучше вместе с пустым колосом и нас — мы не можем далее терпеть голод, мы готовы, лучше уж скорее конец…»

Из «Жития Георгия Амастридского» Игнатия Диакона (770/780 — после 845 гг.).

Было нашествие варваров, росов — народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия как в смертоубийстве, они — этот губительный и на деле и по имени народ, — начав разорение от Пропонтиды[167] и посетив прочее побережье, достигнул наконец и до отечества святого[168], посекая нещадно всякий пол и всякий возраст, не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев, но противу всех одинакового вооружая смертоубийственную руку и спеша везде пронести гибель, сколько на это у них было силы. Храмы ниспровергаются, святыни оскверняются: на месте их [нечестивые] алтари, беззаконные возлияния и жертвы […].

Варвар, пораженный этим[169], обещал все сделать как можно скорее. Дав вольность и свободу христианам, он поручил им и ходатайство перед Богом и перед святым. И вот устраивается щедрое возжжение светильников, и всенощное стояние, и песнопение; варвары освобождаются от божественного гнева, устраивается некоторое примирение и сделка их с христианами, и они уже более не оскорбляли святыни, не попирали божественных жертвенников, уже не отнимали нечестивыми руками божественных сокровищ, уже не оскверняли храмы кровью. Один гроб был достаточно силен для того, чтобы обличить безумие варваров, прекратить смертоубийство, остановить зверство, привести [людей], более свирепых, чем волки, к кротости овец и заставить тех, которые поклонялись рощам и лугам, уважать Божественные храмы. Видишь ли силу гроба, поборовшего силу целого народа?

Продолжатель Феофана (около 950 г.) о нападении росов на Константинополь 18 июня 860 г. и их последующем обращении.

Потом набег росов (это скифское племя, необузданное и жестокое), которые опустошили ромейские земли, сам Понт Евксинский предали огню и оцепили город (Михаил в то время воевал с исмаилитами). Впрочем, насытившись гневом божиим, они вернулись домой — правивший тогда Церковью [Патриарх] Фотий молил Бога об этом, — а вскоре прибыло от них посольство в царственный город, прося приобщить их Божьему Крещению. Что и произошло.

«Память на апостола Фому» Симеона Метафраста (X в.) как пример тактики византийского мессионерства.

[…] С таким настроем и образом жизни он (Фома) оказался среди индов, и вскоре слава о нем достигла самых отдаленных (частей этого) народа. Когда [Фома] увидел, что ими владеют предрассудки, иссушающие самые глубины их души, он не сразу кинулся обличать, не прибег к упрекам, решил не пользоваться таким снадобьем как суровость. Ведь он знал: то, что укреплено в наших душах долгой привычкой, нелегко поддается уничтожению, но скорее изменяется под воздействием убеждения, нежели силы. Поэтому он больше прибегал к мягкости, доброй манере и приятным словам. Он являл им свое величие и достоинство не с помощью высокомерия, напыщенности и велеречия, но делами и знамениями, весьма украшенный смиренномудрием, этой отличительной чертой Христа. Поэтому он предпочитал вести к богопознанию тем, что сам вызывал удивление своими делами, был доброжелателен и умерен в мыслях — этим-то он и внушал уважение индам. Они принялись расспрашивать его, кто он, какого рода, какая у него вера и чего он хочет. [Фома] же, имея внутри себя учителем Христа, мягко и скромно отвечал, что родом он из иудеев, ученик великого Моисея, того самого Моисея, что беседовал с Богом, а кроме того, он ученик Христа, который явился для спасения мира и который пришел объявить о вечной жизни и спасении душ; те, кто поверят в это, станут причастниками неиссякаемых благ. Вдобавок к этому он рассказал обо всех чудесах, связанных с нисхождением Христа и Бога Слова и Его земным существованием; и о самих Страстях, которые многим кажутся позорными, и о Силе Воскресения и восхождении на небо. Он говорил: «Я назначен Его учеником и помощником, возвестителем о чудесах, вестником и благовествователем о Его богомужском домостроении. Провозглашая Его человеколюбие по отношению к людям и безмерную к ним жалость, я дошел до вас свободными ногами. Я был причастником Его тайн и слугой, и собственными глазами убедился в том, что говорю. Я не [тащу] силой тех, кто отказывается, но принимаю в объятия тех, кто добровольно поверил».

Константин VII Багрянородный в трактате «Об управлении империей» (948–952 гг.) о херсонцах.

Кн. 53. […] Если жители крепости Херсон когда-либо восстанут или замыслят совершить противное царским повелениям, должно тогда, сколько найдется херсонских кораблей в столице, конфисковать их вместе с содержимым, а моряков и пассажиров-херсонитов связать и заключить в работные дома. Затем должны быть посланы три василика: один на побережье фемы Армениаки, другой — на побережье фемы Пафлагония, третий — на побережье фемы Вукеларии, чтобы захватить все суда херсонские, конфисковать и груз, и корабли, а людей связать и запереть в государственные тюрьмы и потом донести об этих делах, как их можно устроить. Кроме того, нужно, чтобы эти василики препятствовали пафлогонийским и вукеларийским кораблям и береговым суденышкам Понта переплывать через море в Херсон с хлебом или вином, или каким-либо иным продуктом, или с товаром. Затем также и стратиг должен приняться за дело и отменить десять литр, выдаваемых крепости Херсон из казны, а затем стратиг уйдет из Херсона, отправится в другую крепость и обоснуется там.

[Знай], что если херсониты не приезжают в Романию и не продают шкуры и воск, которые они покупают у пачинаков (печенегов), то они не могут существовать.

[Знай], что если херсониты не доставляют зерно из Амиса, Пафлагони, Вукелариев и со склонов Армениаков, то не могут существовать.

Житие князя Владимира особого состава (70-е гг. XI в.) о взятии войсками русов Корсуня.

[…] Князь же Владимир, быстро собрав своих воинов: варягов и словен, и кривичей, и черных болгар, пошел на Корсунь, греческий город. И затворились корсуняне в городе. И стал Владимир на той стороне города в лимане, на расстоянии полета стрелы от города[170]. И крепко сражались горожане. И сказал Владимир горожанам: «Если не сдадитесь, буду стоять здесь три года и более». Они же не послушали его. И стоял Владимир под городом шесть месяцев; и не истомились корсунцы от голода. Был же в Корсуне муж-варяг, по имени Жъдеберн. Он же пустил стрелу в полк к варягам и крикнул: «Донесите стрелу эту князю Владимиру». Написал же на стреле следующее: «Княже Владимир, приятель твой Жъдеберн великое влечение имеет к тебе, но о том тебя извещаю: хотя будешь стоять ты со своей воинской силой под городом год или два, или три, не сможешь ты голодом истощить Корсуня, ибо корабельщики приходят путем подземным с питьем и кормом в город. Путь же тот находиться на восток от расположения твоих войск»[171].

Князь же Владимир разведал этот путь и приказал его перекопать. И люди корсунские изнемогли от голода и водной жажды и через три месяца сдались. И вошел Владимир в город и дружина его […].

Летописный свод «Повесть временных лет» (начало XII в.) о Крещении Киевского князя Владимира.

[…] В 6496 (988) году пошел Владимир на Корсунь, город греческий, и затворились корсуняне в городе. И стал Владимир на той стороне города у пристани, в расстоянии полета стрелы от города, и сражались крепко из города. Владимир же осадил город. Люди в городе стали изнемогать, и сказал Владимир: «Если не сдадитесь, то простою три года». Они же не послушались. Владимир же, изготовив войско свое, приказал присыпать насыпь к городским стенам. И когда подсыпали они, корсунцы, подкопав стену городскую, выкрадывали подсыпанную землю и носили ее на себе в город и ссыпали посреди города. Воины же присыпали еще больше, и Владимир стоял. И вот некий муж корсунянин, именем Анастас, пустил стрелу, так написав на ней: «Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока». Владимир же, услышав об этом, посмотрел на небо и сказал: «Если сбудется это, крещусь!» И тотчас же повелел копать на перерез трубам и перенял воду. Люди изнемогали от жажды и сдались. Владимир вошел в город с дружиною своей и послал к царям Василию и Константину сказать: «Вот взял уже ваш город славный. Слышал же, что имеете сестру девицу; если не отдадите ее за меня, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу!» И, услышав это, отчаялись цари. И послали ему весть такую: «Не пристало христианам выдавать жен за язычников; если крестишься, то ее получишь, и царство небесное воспримешь, и с нами единоверен будешь. Если же не сделаешь этого, то не сможем выдать сестру за тебя». Услышав это, сказал Владимир посланным к нему от царей: «Скажите царям вашим так: я крещусь, ибо еще прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша, мужи» […].. И послушались цари, и послали сестру свою, сановников и пресвитеров. Она же не хотела идти, говоря: «Иду как в полон, лучше бы мне здесь умереть». И сказали ей братья: «Может быть, обратит тобою Бог Русскую землю к покаянию, а Греческую землю избавишь от ужасной войны. Видишь ли, сколько зла наделала грекам Русь? Теперь же если не пойдешь, то сделают и нам то же, что в Корсуни». И едва принудили ее. Она же села в корабль, попрощалась с ближними своими с плачем и отправилась через море. И пришла в Корсунь, и вышли корсунцы навстречу ей с поклоном, и ввели ее в город, и посадили ее в палате […]. По Божественному Промыслу разболелся в то время Владимир глазами и не видел ничего. И скорбел сильно и не знал, что сделать. И послала к нему царица сказать: «Если хочешь избавиться от болезни этой, то крестись поскорей; если же не крестишься, то не избудешь недуга своего». Услышав это, Владимир сказал: «Если вправду исполниться это, то поистине велик Бог христианский». И повелел крестить себя. Епископ же корсунский с царицыными попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тотчас прозрел же он. Ощутив свое внезапное исцеление, Владимир прославил Бога: «Теперь узнал я Бога истинного». Многие же из дружинников, увидев это, крестились. Крестился же он в церкви святого Василия, а стоит церковь та в городе Корсуни посреди града, где собираются корсунцы на торг; палата же Владимира стоит у края церкви и до наших дней, а царицына палата — за алтарем. По Крещении же Владимира привели царицу для совершения брака[172]. И не знающие же истины, говорят, что крестился Владимир в Киеве, иные же говорят в Васильеве, а другие и по иному скажут […].

После всего этого Владимир взял царицу, и Анастаса, и священников корсунских с мощами святого Климента, и Фива, ученика его[173], взял и сосуды церковные, и иконы на благословение себе. Поставил и церковь в Корсуни на горе, которую насыпали посреди города, выкрадывая землю из насыпи; стоит та церковь и доныне. Отправляясь, захватил он и двух медных идолов и четырех медных коней[174], что и сейчас стоят за церковью святой Богородицы[175] и про которые невежды думают, что они мраморные. Корсунь же отдал грекам как вено[176] за царицу, а сам вернулся в Киев.

[…] Затем жил Владимир в христианском законе и задумал создать церковь Пресвятой Богородицы, и послал привезти мастеров из греческой земли. И начал ее строить и когда кончил строить, украсил ее иконами, и поручил ее Анастасу Корсунянину, и поставил служить в ней Корсунских священников […].

Из «Хроники» саксонского епископа Титмара Мерзебургского (ок. 975-1018 гг.) о князе Владимире и его правлении.

VII. 72. Продолжу рассказ и коснусь несправедливости, содеянной королем Руси Владимиром (rex Ruscorum Wlodemirus). Он взял жену из Греции по имени Елена[177], ранее посватанную за Оттона, но коварным образом у него восхищенную[178]. По ее настоянию он (Владимир) принял святую христианскую веру, которую добрыми делами не украсил, ибо был великим и жестоким распутником и учинил большое насилие над изнеженными данайцами[179]. Имея троих сыновей[180], он дал в жены одному из них[181] дочь нашего притеснителя герцога (dux) Болеслава[182], вместе с которой с поляками был прислан Рейнберн, епископ Колобжегский[183] […]. Упомянутый король [Владимир], узнав, что его сын по наущению Болеслава намерен тайно против него выступить, схватил того [епископа] вместе с этим [своим сыном] и [его] женой и заключил каждого в отдельную темницу. В ней святой отец, прилежно восхваляя Господа, свершил втайне то, чего не мог открыто[184] […].

VII. 73. …Сей епископ, обретший в двоякой непорочности (телесной и духовной), прибежище на небесах, смеется над угрозами беззаконника, созерцая пламя возмездия, терзающее этого распутника, так как, по свидетельству учителя нашего Павла, Господь наказует прелюбодеев. Болеслав же, узнав обо всем этом, не переставал мстить, чем только мог. После этого названный король умер в преклонных летах[185], оставив свое наследство двум сыновьям[186], тогда как третий[187] до тех пор находился в темнице; впоследствии, сам ускользнув, но оставив там жену, он бежал к тестю.

VII. 74. Упомянутый король [Владимир] носил венерин набедренник, усугублявший [его] врожденную склонность к блуду. Но Спаситель наш Христос, заповедав нам препоясывать чресла, обильный источник губительных излишеств, разумел воздержание, а не какой-либо соблазн. Услыхав от своих проповедников о горящем светильнике[188] (Лука 12, 35), названный король смыл пятно содеянного греха, усердно творя щедрые милостыни. Ибо написано: подавайте милостыню, тогда все будет у вас чисто. Он долго правил упомянутым королевством[189], умер глубоким стариком и похоронен в большом городе Киеве (Cuiewa) в церкви мученика Христова папы Климента[190] рядом с упомянутой своей супругой — саркофаги их стоят посреди храма[191]. Власть его делят между собой сыновья, и во всем подтверждается слово Христово, ибо, боюсь, последует то, чему предречено свершиться устами нелживыми — ведь сказано: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет […][192].

1. Как вы думаете, о каких несчастьях ромеев печалился Иоанн Геометр, с чем конкретно они могли быть связаны?

2. На какие приемы византийских миссионеров X в. указывает текст Симеона Метафраста о проповеди апостола Фомы в Индии?

3. Какие меры советовал предпринимать Константин VII в случае непокорности херсонцев? Почему они были эффективны?

4. Что общего в рассказах агиографов о нашествии варваров на Амастриду и Сугдею и о чем это может говорить?

5. Как свидетельства Продолжателя Феофана о росах объясняют слова Патриарха Фотия о том, что этот народ стал дружествен и знаменит?

6. Сравните рассказы об обстоятельствах взятия Корсуня в источниках. В чем они совпадают и в чем расходятся? Как вы думаете, почему?

7. Какие моменты в сведениях Корсунского летописного рассказа о Святом Крещении князя Владимира представляются достоверными, а какие вызывают сомнения?

8. В чем обвиняет и как оправдывает правителя Руси Владимира Титмар Мерзебургский и насколько справедливы эти обвинения и оправдания?

§ 15. Эпоха раскола и интриг

Большая часть XI столетия византийской истории оказалось заполнена смутами и мятежами. Явными стали скрытые противоречия между интересами все более крепнувших самостоятельных магнатов-землевладельцев и правящей политической элиты государства, столичной чиновной знати. Теперь речь шла о том, какая аристократическая группа — гражданские чиновники или военные аристократы — получит преобладание и превратит царскую власть в свое орудие. В ходе этой борьбы за 56 лет (с 1025 по 1081 г.) на престоле сменилось тринадцать василевсов. «Склонность захватывать корону, — по словам немецкого византиниста Франца Герцберга, — превратилась в настоящую эпидемию».

На западных границах Ромейского царства появились новые опасные враги — норманны в южной Италии, а на востоке пробовали свои силы агрессивные новообращенные мусульмане, кочевники сельджуки, а правильнее, — сельчуки-туркмены, пришедшие из иранской Средней Азии и постепенно захватившие две трети Малой Азии (Карта 5). В Сирии и Месопотамии продолжались почти беспрерывные войны с арабами, но и они стали теперь не всегда успешными для ромеев. Чтобы снизить враждебность армянской знати, потерявшей к тому времени самостоятельность, василевсам приходилось идти на предоставление ей титулов и поместий в Малой Азии.

Значительно ухудшилась ситуация на Балканах, где прежде податливые сербы теперь начали борьбу за независимость и добились значительных успехов. Завоевание Болгарии вплотную приблизило Ромейское царство к задунайским кочевым ордам. На Дунайских рубежах не дававших покоя печенегов (пачинакитов византийских источников) сменили к концу столетия половцы, они же — куманы, команы, или кипчаки. Между тем былая армия Империи ромеев исчезла. Расходы на нее были радикально сокращены, а число заморских вероломных наемников-иноземцев заметно росло. Все прежние структуры Ромейского царства, включая фемные войска, вступили в стадию кардинальных изменений, реформирования. Росла напряженность между ромеями и народами подчиненных территорий — славянами Болгарии, лангобардами Италии, армянами, сирийцами.

Будто мрачная тень этих несчастий, нараставшее взаимное политическое отчуждение «латинов» и «греков», острое соперничество между главами Вселенской Христианской Церкви стало необратимым и завершилось «великой схизмой», разделением Церкви на западную с центром в Риме и восточную — в Константинополе. Недаром Георгий Острогорский оценил роковой XI век с его потрясениями как «…поворотное время, с которого начинается закат Византии».

Вскоре после ухода из жизни такой мощной фигуры как Василий II Болгаробойца, сумевшего на некоторое время обуздать вельможную аристократию, в истории Царства ромеев началась непрерывная, уже никем не сдерживаемая борьба между конкурирующими служилой гражданской столичной и военной провинциальной знатью за экономические интересы, а значит, и за императорский престол. Успех и процветание первой обеспечивала служба в правительственном аппарате Византийской империи, особенно права получения государственных налогов и сборов. Главным источником богатства провинциалов, этого военного класса, наслоившегося на городских администраторов, стали накопленные ими драгоценности, золото, а также поместья и пронии с работавшими в них крестьянами. Вместе с тем и те, и другие были объединены в общую иерархию, на вершине которой находился василевс.

Борьба шла за контроль над ресурсами, распределение государственных доходов между столичной знатной бюрократией и богатыми, влиятельными землевладельцами, военными, которым тоже случалось занимать господствующее положение в некоторых секторах государственного управления. Часто враждовавшие группировки знати, в числе которых были представители аристократических семейств высших рангов, укрепившихся к XI в., те, кого называли «благородные», «люди добрых родов», делали ставку на недовольство народных масс непомерными налогами, произволом и коррупцией чванливых чиновников, засильем то и дело менявшихся фаворитов венценосцев. Альковные интриги, скандалы подчас перерастали в политические бури, колебавшие трон. Престола пытались достигнуть в основном тремя путями — жениться на особе царской крови, быть усыновленным ею либо совершить военный переворот, то есть фактически захватить власть в государстве, создав новую аристократическую систему правления, основанную на родственных и дружеских, по сути, клановых связях.

Женившийся на 50-летней гордой, избалованной принцессе Зое, дочери слабохарактерного, беспутного Константина VIII и племяннице сурового Василия Болгаробойцы, бывший эконом Великой церкви и эпарх столицы, 60-летний синклитик, слабовольный император Роман III Аргир (1028–1034 гг.) тоже предоставил знати право влиять на дела государства. Он даже пытался воевать на Востоке, но не всегда удачно. Задумав изгнать Мирсадисов, незначительных, как ему казалось, арабских эмиров сирийского Алеппо, Роман Аргир потерпел от них поражение и сломя голову бежал с поля боя. Правда, в 1031 г. положение удалось поправить, отвоевав Эдессу, крупный город Месопотамии с зажиточным сирийским и армянским населением.

Страсть этого императора к гигантским стройкам вылилась в создание невообразимо грандиозного, устрашающего своим видом столичного монастыря с огромным количеством монахов и церкви во имя Богоматери Перивлепты (Восхитительной), что едва не стало поводом к бунту выведенных из терпения константинопольцев, видевших на какие излишества уходят собранные баснословные налоги.

Среди всех этих многотрудных дел василевс приблизил к себе странную и зловещую фигуру — выходца из Пафлагонии, монаха-евнуха Иоанна Орфанотрофа — главу столичного сиротского дома, человека беспринципного, жесткого, своевольного, при том весьма способного и трудолюбивого. Он происходил из семейства менялы, имел еще четырех братьев, одного из которых, исключительно красивого 19-летнего юношу, хотя и страдавшего эпилепсией, ему удалось сделать любовником страдающей от скуки, престарелой императрицы Зои. Добиться этого было не трудно, учитывая страстную любвеобильность августы и то обстоятельство, что Роман Аргир своей супругой стал откровенно пренебрегать, завел любовницу и даже стеснил в средствах на содержание. Не мудрено, что вскоре больного старика-царя верные Зое и Иоанну Орфанотрофу слуги утопили в бане и уже на следующий день вдова обвенчалась со своим молодым любовником, который занял трон как Михаил IV Пафлагон (1034–1041 гг.).

Когда дело было достигнуто, новый василевс потерял интерес к своей пухлой низкорослой жене, которая отличалась на редкость белоснежной кожей без морщин, но при все своем благородстве была слишком стара, чтобы произвести на свет потомство. Тем более, самому новоиспеченному императору, хотя он и управлял достаточно мудро, умело и даже стал храбрым полководцем, жить оставалось недолго — болезнь, включая водянку, и приступы эпилепсии прогрессировали. Из красавца он превратился в уродливое, обрюзгшее создание с полупарализованными, чудовищно раздувшимися, пораженными гангреной ногами, и помыслы его были направлены, главным образом, на поиски прощения грехов и умилостивления Божьего гнева.

И тогда, дабы не потерять возможность управлять государством, своекорыстный ловкач Орфанотроф добился у старой, глупой, легковерной императрицы усыновления другого Михаила, сына своей сестры и некоего, Стефана Калафата, захудалого деревенщины, который начал свою карьеру друнгария флота с простого конопатчика-калфата в порту. Однако, на сей раз привычная схема дала сбой. Придя к власти после страшной и мучительной смерти Михаила IV, племянник, сам отъявленный лжец и прожженный интгиган, решил избавится от не в меру прыткого дяди-махинатора, отправив его в ссылку, а заодно, для пущей верности искалечил других своих родственников, оскопив их. Новым стало то, что, пренебрегая синклитом, «людьми вельможными», пугая их «грозными речами», он, если верить очевидцу происходившего, царскому асикриту Михаилу Пселлу, «…привлек к себе избранный городской люд», то есть сделал ставку на верхи торгово-ростовщических кругов Константинополя, стал давать их представителям должности. Самое главное — «худородный выскочка» с помощью лжесвидетелей обвинил свою нареченную мать, Зою, в покушении на его жизнь, приказал срезать ей волосы и услал в монастырь на остров Принкипо в Мраморном море — признанное место ссылки для дам царских кровей. Это был уже явный перебор. Наглец вызвал взрыв негодования Церкви, придворных аристократов, лишенных новым василевсом привилегий, а также широких слоев столичного населения, недовольство которого уже давно подогревалось податным гнетом.

Через четыре месяца, весной 1042 г. в Константинополе вспыхнуло грандиозное восстание. Низы горожан — «рыночный народ» бурно вмешались в борьбу за власть между сторонниками нового безродного царя Михаила V Калафата[193] и его приемной матерью Зоей, вдовой Михаила IV. Имя этой последней настоящей порфирородной царицы, представительницы Македонского дома, олицетворяло собой время расцвета и могущества Ромейского царства, законную власть. Оно стало символом борьбы за перемены к лучшему.

Через неделю после Пасхи, 19 апреля 1042 г., стали оглашать безропотно поддержанный синклитом указ Михаила V об отречении Зои от престола и о ее ссылке. В многотысячной толпе, собравшейся на форосе Константина, недовольно зашумели, вдруг раздались решительные выкрики: «Не желаем Калафата, крест поправшего, василевсом! Хотим законную нашу наследницу, матушку Зою!» В едином порыве сотни голосов слились в грозный вопль: «Поломаем кости Калафату!» Гул, будто от конского топота, долетел до отдаленных галерей царского Дворца. На улицах Константинополя вспыхнул открытый бунт, — завязалось настоящее трехдневное сражение между восставшими и правительственными войсками, наемниками, унесшее около 3000 жизней. Воины стреляли из луков и метали дротики, пытаясь отстоять Дворец и разогнать бунтовщиков. Однако это им плохо удавалось: озверевшими людьми, по словам Михаила Пселла, «…словно обуяла какая-то высшая сила, все носились, как бешенные». Построившись по отрядам, толпа сметала все на своем пути. Ситуацию не исправило даже возвращение в Константинополь Зои и попытка представить ее вместе с напуганным Михаилом Калафатом в кафисме Ипподрома. Разгромив и разграбив многие красивые, роскошные дома вельмож, царских родичей, восставшие — впервые в истории Ромейского царства — взяли штурмом Священный палатий василевса! Они бросились растаскивать все, что попадалось под руку, попутно уничтожая ненавистные налоговые списки. Толпа на радостях плясала на улицах и слагала песни о происшедшем.

Пытавшийся найти защиту у алтаря в Студийском монастыре, судорожно дрожащий Михаил V несмотря на рыдания и мольбы, был ослеплен вместе со своим дядей, новелисимом Константином, а для верности подвергнут еще и пострижению в монахи и ссылке на эгейский остров Хиос. Причина его поражения заключалась в том, что круги, на которые он ориентировался, были слабы по сравнению с главными «политическими игроками» — силами, представленными столичной чиновной бюрократией и оппозиционной военной аристократией. Именно они воспользовались плодами переворота, вернули на трон 64-летнюю Зою и впридачу к ней еще более старую Феодору, хотя обе сестры люто ненавидели друг друга. Разумеется, пришедшие к власти честолюбивая, порывистая, похотливая, попросту неумная, крайне расточительная, склонная к интригам, приземистая, пухлая императрица и ее окруженная эктомами-евнухами, болтливая, скупая, высокая и худая, с непропорционально маленькой головой, мрачная старая дева — коронованная сестра, хотя и пытались навести порядок в администрации, руководили страной, мягко говоря, плохо. Детей у них не было и по возрасту уже и быть не могло, а разногласия не способствовали столь желанной стабильности. Поэтому было предложено найти им мужа, который возьмет дело в свои руки. Феодора напрочь отказалась от такого варианта, поскольку приняла «политическую смерть» — монашеский постриг, но идею поддержала продолжавшая мечтать о браке неугомонная, любвеобильная Зоя, вспомнившая об одном из синклитиков, своем фаворите, Константине из древнего, благородного, богатого семейства Мономахов, семь лет назад сосланном Орфанотрофом на остров Лесбос.

В итоге новым хозяином Большого императорского дворца по требованию синклита вскоре стал очередной, уже третий по счету муж императрицы Зои, жизнелюбивый, элегантный, утонченный красавец Константин IX Мономах (1042–1055 гг). Василевс, щедрый, добродушный шутник, был на двадцать лет моложе своей не в меру молодящейся жены и имел стойкую репутацию дамского угодника. Вскоре к негодованию константинопольцев, он закрутил шашни со своей бывшей любовницей, племянницей его второй жены, умной, красивой Склиреной, внучкой старого Варды Склира, причем снисходительная Зоя не препятствовала этой вопиющей связи. Лишь смерь Склирены, в 1044 г. умершей от легочной болезни, разрушила эту «семью на троих». В 1050 г. Константин потерял и старушку Зою, которую неумеренно, показно оплакал, чтобы в оставшиеся пять лет жизни никогда больше не печалиться. Вообще, слабовольный император страдал ненасытной жаждой удовольствий, легкомысленных развлечений и, абсолютно безответственный, пренебрегал делами, не забывая лишь, как и его предшественник, жесточайше взыскивать поборы и осыпать невероятно щедрыми дарениями — апокомбиями церкви, особенно Св. Софию, где благодаря этому перешли с воскресного на ежедневное литургическое богослужение. По словам Михаила Пселла, такое поведение сменявших друг друга правителей стало «причиной болезней в то время еще здорового государства», хотя на самом деле все было гораздо сложнее, чем неумелая расстановка кадров, налоговые «хитрости», безудержное мотовство, расточительность, легкомыслие и пагубные привычки недалеких императоров и императриц.

В итоге в течение почти всей второй четверти XI в. позиции василевсов слабели, а высшая столичная гражданская знать, которой автократоры передоверили заботы, занимала ключевые позиции в управлении Ромейским царством. Из их рядов вышли такие возвысившиеся, богатые знатные семейства как Кируларии или Макремволиты. Они заполучили власть над правительственной машиной и наплодили множество государственных постов, зачастую дублирующих функции друг друга. Пытаясь лишить своих политических противников преимуществ, правящая чиновная аристократия опустошала казну «до последней монетки» и вместе с тем зверски преследовала налогоплательщиков — должников казны, лишала многие церкви и монастыри государственных продовольственных субсидий (опсония), узурпировала право суда. Попыткой спастись от экономического кризиса стало девальвирование номисмы, а это лишило ее статуса международно признанной валюты, каким она обладала столько веков.

В борьбу за власть включились и такие аристократические, магнатские семейства, которые были связаны с военной службой и извлекали выгоды из своего участия в военных действиях. Среди них выделяются те, кого ромеи называли «македонцы». В свое время они сражались с болгарами и обосновались в Адрианополе. Диогены, Даласины, Мелиссины, Вурцы, Тарониты участвовали в столкновениях и с мусульманами. Многие из них были армянского происхождения и представляли целые кланы с их свитами и клиентами. Все они приняли участие во множестве бунтов, ослаблявших Империю.

Но особенно опасной стала политика сокращения расходов на армию и ее численности. Правители Ромейского царства делали это не только потому, что были не в состоянии нести расходы на армию военного времени, но еще больше потому, что боялись усиления влияния военной провинциальной элиты. Вреда такой политики не понимала и сама недовольная провинциальная элита, озабоченная, как правило, лишь своим положением и взаимоотношениями с правящим василевсом. Прежнего мира и стабильности, достигнутого к концу правления Василия II, уже не было, враги вновь стояли у границ, а стратиотам легкомысленно разрешали откупаться от военной службы. Ликвидация крестьянских и стратиотских фемных наделов шла с огромной быстротой, что негативно отражалось на оборонной и податной силе страны.

Кроме того, византинисты отмечают, что большие достижения в военном деле и громкие успехи второй половины X — первой четверти XI вв. имели оборотную сторону. Они создали у ромеев иллюзорное ощущение безопасности, которое способствовало распространению пацифизма и презрения к армии среди гражданского населения. Даже установление безопасности на море, достигнутое к XI в. долгими усилиями, теперь сыграло роковую роль. Византийцы перешли на использование торгового флота, представив праздно гнить грозным дромонам. В итоге оказался значительно уменьшен военно-морской флот, былая слава Ромейского царства. Это было преступным неразумием, поскольку впоследствии он так и не восстановился после регресса и поэтому не смог соперничать с набиравшими мощь флотами италийских городов. В подобных случаях страна всегда платила высокую цену за свою беспечность.

Фемными ополчениями слишком долго пренебрегали в пользу регулярных войск. В силу этой и других причин социально-экономического характера фемные армии прекращали свое существование, а фемы теряли военный характер, превращаясь в гражданские административно-территориальные, фискальные округа. Само название «фема» в правление Константина Мономаха начинает выходит из употребления и теряет свой прежний смысл. Теряет свои полномочия и стратиг фемы. Его должность теперь носит сугубо гражданский характер. Фемной армии, по крайней мере, как фундамента военных сил Империи ромеев, больше не существовало. Фемного войска теперь не хватало даже для пограничной и гарнизонной службы, тогда как системы регионального управления и командования, известные как пограничные дукаты и катепанаты, годились больше для мобилизации, сбора и организации армий вторжения на неприятельскую территорию, но не могли самостоятельно отражать вражеские удары по внутренним областям страны.

Одновременно вместе с упадком фемного ополчения появляются личные дружины местных владетелей. В подобные «этерии» могли входить вооруженные слуги, парики, земляки, родичи, некоторые из которых получали от хозяина не только плату, но и землю. Иногда такие «сеньоры», опираясь на собственное войско, добивались доминирования в одной или нескольких провинциях и сохраняли определенную самостоятельность от византийского правительства. Окончательно разваливается вся система, на которой столетиями держалось византийское могущество. Талантливых и популярных среди народа полководцев, как потенциальных соперников, василевс не терпел и старался сместить с должности или сослать на окраины Империи. Их место занимали случайные люди — иноземцы, эктомы-евнухи, монахи, причем нередко ничего не смыслящие в военном деле. Легкомысленный и беспечный, Константин IX Мономах не умел оценивать качества людей при подборе кандидатов на руководящие должности, вел неудачную внешнюю политику и дипломатию. Неудивительно, что все стремительно катилось в пропасть.

1042 г. ознаменовался еще одним восстанием, которое вспыхнуло в византийской армии. Возглавил мятеж не очень знатный, но искусный полководец и крупный малоазийский землевладелец, патрикий Георгий Маниак, возможно, арменизированный тюрок из числа тех, что встречались среди знати Византии и совершали карьеру от низшей до верхней ступени. По описанию современника, он отличался огромным ростом «… так что на него нужно было смотреть снизу вверх, как на колонну или верхушку горы», и львиной силой, способной «…колебать стены и разбивать медные двери». Ядром дружины этого властного силача с громовым голосом и грозными бровями стали профессиональные наемники — норманны, лангобарды. Опираясь на столь превосходное войско, Георгий достиг заметных успехов в борьбе с арабами в Малой Азии. В 1032 г. ему удалось отвоевать крупный и важный город Эдессу в Месопотамии, потерянный в VII в. За эту блестящую победу он был назначен катепаном. Затем в 1038 г. его направили освобождать Сицилию, которую мусульмане удерживали уже два столетия. Там полководец сумел захватить восточную часть острова, в том числе важнейшие, крупнейшие греческие города — Сиракузы и Мессину, контролировавшую переправу с острова. Позже ему же удалось навести порядок в южной Италии и приструнить даже здешних, служивших ему норманнских вождей, с которыми он обращался совершенно бесцеремонно, порой отбирая у них военную добычу. Ужасы, которые при этом творил Маниак с местным населением, трудно передать. Мужчин и женщин, монахов и монахинь, юношей и стариков убивали без разбора: кого вешали, кому рубили голову, детей закапывали заживо.

Завидовавшее военным успехами Георгия Маниака, а потому обеспокоенное правительство Константина IX Мономаха решило избавиться от слишком быстро набиравшего обороты популярного военачальника, на помощь которого наделась отодвинутая от власти василисса Феодора. В августе 1042 г. в результате дворцовых интриг магистр Георгий был смещен с должности, его имения оказались разграблены, а жена обесчещена. Придя в ярость, он поднял бунт, прибывшему из Константинополя военачальнику-сменщику приказал напихать в рот, нос и уши навоза, а затем забил до смерти. Армия объявила Георгия василевсом ромеев. Высадившись на Балканах, он подошел к стенам Фессалоники. Казалось, победа уже близка, и голову прославленного героя вот-вот покроет царский венец. Однако в феврале 1043 г. во время сражения с верными Константину IX войсками Маниак был внезапно поражен метко пущенной стрелой, упал с коня и попал в плен к врагам. Голову мятежника отправили в Константинополь. Если бы не эта злополучная стрела, византийский трон мог оказаться во власти одного из самых грозных правителей в истории Ромейского царства.

Восстание 1042 г. под предводительством грозного полководца Георгия Маниака оказалось первым открытым и значительным возмущением военной провинциальной знати. Оно положило начало целой серии беспрерывных мятежей военной аристократии и дорого стоило Византии прежде всего потерей влияния в фемах южной Италии и Сицилии, вскоре захваченных набиравшими все большую силу норманнами. Евнух Стефан, удачливый победитель Маниака, в 1043 г. организовал заговор в пользу стратига Мелитины, вспыхнуло восстание на Кипре против судьи и сборщика податей, а бывший наместник Сербии, Феофил Эротик, попробовал для захвата престола использовать растущее недовольство народа.

Внутреннюю ситуацию отяготили раздоры между Константином Мономахом и Киевским князем Ярославом Мудрым, двоюродным братом Феодоры и Зои. Если верить «Обзору истории» Иоанна Скилицы, их вызвали ссора между купцами на константинопольском рынке, в результате которой был убит некий «знатный скиф», а на Афоне были разорены пристани и склады Русика — Русского монастыря. Впрочем, истинная причина конфликта, видимо, коренилась в отказе нового василевса в возмещении расходов отряду варяго-росов, призванных сестрами-василиссами Феодорой и Зоей еще до того, как последняя вышла замуж за Константина Мономаха и вместе с ним лишила сестру власти. Теперь надобность в их услугах по охране трона от узурпаторов отпала, но наемники оказались разочарованы таким поворотом событий. Четыреста военных судов, собранных князем Владимиром Ярославичем, с воеводой Вышатой в июле 1043 г. подошли к столице, требуя выплатить по тысяче золотых на каждое судно, но были рассеяны «жидким огнем» наскоро собранного византийского флота, который, по словам очевидца сражения, писателя Михаила Пселла, устроил «варварам истинное кровопускание». Потери усугубил разыгравшийся морской шторм. Оставшаяся часть росов во главе с Владимиром Ярославичем все же сумела отбиться от преследовавших их судов и даже потопили 24 корабля, пленив часть ромеев. Но при этом 800 «скифов Тавра» вместе с Вышатой тоже оказались в плену у византийцев, были признаны мятежниками, ослеплены и три года томились в неволе. Тем не менее, это не помешало в Новгороде заложить церковь… в честь победы над греками!

Порушенный мир удалось восстановить лишь в 1046 г. Ожидая нового нашествия печенегов и нуждаясь в помощи еще недавно такой дружественной и почтительной Руси, Константин Мономах пошел на уступки, пообещал вернуть пленников, возместить весь ущерб и отдать в жены сыну князя Ярослава, 16-летнему Всеволоду, свою внебрачную дочь. Это был последний вооруженный натиск росов на Византию — отныне вплоть до ее падения отношения будут оставаться только мирными. Впрочем, следует заметить, что Всеволод Ярославич был одним из младших сыновей князя Ярослава и не имел никаких перспектив на ведущую роль в Киевской Руси. Так что, как и поход 1043 г., заключенный брак стал для самого Ромейского царства еще одним моментом унижения, который лишь в малой степени смогло смягчить поставление из Константинополя в Киев нового митрополита-грека, протопроедра Ефрема, члена синклита.

Воинственные кочевники-сельчуки — самый грозный враг, с кем Византии приходилось сталкиваться за последние четыре столетия, уже стоял у ворот. Великая засуха X–XI вв. вытолкнула эти тюркские племена, возглавляемые семейством Сельчука (в арабском произношении — Сельджука), из степей Средней Азии в северо-западный Иран. Они обосновались на просторах обессиленного, угасшего Арабского халифата, восприняли у покоренных народов суннитский ислам, который вдохновил их на новые походы против «неверных» в «землю войны» (Дар-уль-Харб). Теперь селджуки или сельчуки, как их правильнее было бы именовать на тюркский лад, — легкие конники, высочайшие мастера стрельбы из лука, — были готовы вторгнуться вглубь Малой Азии и нести дальше ислам суннитского толка, вплоть до шиитского Египта Фатимидов.

Вместе с тем непросто складывались отношения с армянами, которые могли бы стать для ромеев спасительным заслоном для надвигавшейся угрозы с Востока. В 1045 г. Гагик, правитель армянского княжества на Кавказе с центром в Ани, признал себя вассалом византийского императора, однако натолкнулся на враждебность собственной знати и населения. Сам Гагик и некоторые представители армянской знати получили ромейские саны и имения, главным образом, на востоке Малой Азии. Василевс от этого выиграл, поскольку добился снижения сопротивления армянской военной и религиозной элиты, смог противопоставить ее старой аристократии, проблема контроля за которой всегда вызывала тревогу константинопольского правительства, и, кроме того, добился некоторого увеличения численности населения Анатолии за счет армянских переселенцев. Но, пожалуй, это был один из немногих перспективных и разумных политических шагов, наряду с попыткой начать реорганизацию окончательно запутавшихся функций расплодившихся центральных ведомств. Судя по скудости источников, едва ли это привело к чему-то путному.

Не успела утихнуть спровоцированная императором вражда с северными «родичами», как зимой 1046–1047 гг., перейдя по льду замерзший Дунай, на земли Ромейского царства, теснимая узами, то есть турками-огузами или торками, вторглась громадная орда печенегов, с которой едва удалось справиться только благодаря эпидемическим болезням, обрушившимся на кочевников, но возвращавшееся войско ромеев попало в бурю. Кое-кого из побежденных печенежских вождей удалось склонить к принятию Крещения, поселить на территории Болгарии и даже включить в состав северобалканских приграничных гарнизонов. Однако остальные печенеги продолжали грабить Фракию и Македонию, их отдельные отряды подъезжали к стенам Константинополя, нагло выкрикивая угрозы и оскорбления в адрес ромеев.

Вскоре после этого популярный полководец, патрикий Лев Торник, выходец из старинной армянской семьи, попытался организовать заговор против изнеженного, беспечного и неудачливого царя, овладеть Константинополем и примерить императорскую корону, правда, безуспешно. Он едва было не ворвался на белом коне в почти беззащитный город с войсками фемы Македонии, поддержавшими своего любимца, но промедлил в ожидании, когда константинопольцы, покинувшие едва дышавшего, с расстроенным желудком, стонущего царя, сами пригласят его в столицу, потерял инициативу в мелких стычках под стенами Влахерн и в итоге был оставлен подкупленными приверженцами, схвачен во фракийском Булгарофигоне, приведен в Константинополь и ослеплен.

Дело дошло до того, что в 1056 г. легкомысленный племянник незадолго перед тем умершего Константина IX, Феодосий Мономах, попытался сместить императора, бывшего стратиотского логофета, Михаила VI Стратиотика (1056–1057 гг.), или Старика. Взошедший на престол в пожилом возрасте, он был человеком ничем не примечательным, примитивным, негибким и ни в чем, кроме снабжения армии, не разбиравшимся. Приближенные к трону придворные интриганы специально избрали человека такого типа, чтобы иметь на престоле послушного, управляемого исполнителя их воли. Он и потворствовал гражданской администрации, синклитикам, осыпая их почестями и в то же время стремясь всячески досадить военным, вместо того, чтобы поддерживать равновесие меду ними. Единственное, что он сделал в Константинополе, — повелел расчистить площадь Стратигий, где когда-то продавали убойный скот. Глядя на это, горожане шутили, что он ищет там кубик, который обронил, играя там в детстве.

Надеясь на легкий успех, Феодосий Мономах вооружил своих родственников и друзей и двинулся к императорскому дворцу, попутно освобождая из тюрем заключенных. Но, вопреки ожиданиям, ни Патриарх, ни народ его не поддержал и шутовской мятеж провалился. Незадачливого претендента высмеяли и сочинили даже шутливую песенку с таким припевом: «Ай да Мономах! Что ни задумал — совершил!». Опозоренный искатель престола даже не был серьезно наказан. Его лишь изгнали в Пергам.

Наконец, летом 1057 г. войска малоазийских фем и некоторые стратиги-провинциалы, в частности, опальный, ослепленный императором полководец, прославившийся в войне с грабительскими бандами сельджуков-сельчуков и печенегов, адрианополец Никифор Вриенний, взяв в помощь иноземные силы, в том числе «италийцев» (сицилийских норманнов) и «тавроскифов» (русов), свирепых «людей устрашающего обличья в чужеземных одеяних» и даже боевой раскраске, добились своего, разгромив в безумном, братоубийственном, кровопролитном сражении недалеко от Никеи, у пафлагонского места со зловещим названием Аид правительственные войска, верные столичной чиновной знати и ее ставленнику, старику Михаилу VI Стратиотику. По сути дела, это был уже не просто мятеж, а самая настоящая гражданская война с тяжелейшими потерями с обеих сторон. Оппозиции военной знати сочувствовал могущественный Константинопольский патриарх Михаил Кируларий, который отличался железной волей, администраторскими способностями и весьма искусно подстрекал движение против царя, хотя делал вид, что присоединился к заговорщикам по принуждению. Без малейших попыток к борьбе, подчиняясь воле Патриарха, Михаил Стратиотик добровольно снял царские одежды и принял «политическую смерть» — пострижение в монахи. На вопрос, что же взамен ему может пообещать Патриарх, посланники Михаила Кирулария глубокомысленно ответили: «Царство небесное». Дома протестовавших были отданы на разграбление.

На троне впервые оказался ставленник уже не гражданской, а исключительно военной аристократии, малоазийских военных кланов, пафлагонский магнат Исаак I Комнин (1057–1059 гг.), который за свое краткое правление, опираясь на эту знать и своих кровных родственников, попытался установить прочное военное правление, укрепить императорскую власть и восстановить ее на границах. Он хотел вернуть Ромейскому царству былое величие, утраченное за три десятка лет ни на что не годными василевсами, стареющими императрицами и бесполыми эктомами-евнухами, которые держали армию на положении бедной родственницы. При нем синклитики оледенели от страха. Он кругами расходился по этому болоту интриганов, взяточников и бюрократов, думающих только о своем кошельке. Новый суровый василевс, женатый на дочери болгарского царя Екатерине, имел репутацию лучшего, искусного полководца Империи, боровшегося с сельчуками, человека честного, твердого, горячего, энергичного и бесстрашного. Казалось, он практически не нуждается в сне и отдыхе, из развлечений признавая только охоту, которой предавался с обычным для себя неукротимым пылом. Мчась верхом на коне, он мог рукой поймать стремительно удиравшего зайца, но удержать власть оказалось куда труднее.

Исаак Комнин с ходу начал лихорадочную реформационную политику укрепления финансов, императорского домена и создания боеспособной, обновленной, хорошо обеспеченной армии. В случае необходимости командование большими контингентами регулярных войск теперь поручалось временным, экстраординарным командующим — стратилату Востока или стратилату Запада, которым случалось отправляться в походы за сотни километров от мест дислокации своих войск. Василевс попытался поддержать мелких собственников и призывал не обижать сельскую бедноту. Но, пытаясь укрепить государство, обуздать амбиции служилой бюрократии, Исаак покусился не только на земельные владения разного рода фаворитов и приспособленцев, но и на часть владений Церкви и монастырей, дарованные им земли, что привело его к конфликту с бывшим сторонником, фанатичным, суровым и своевольным Михаилом Кируларием, который к тому же высокомерно заявлял, что священство может быть выше царства. Более того, вымогая у царя уступки, осуждая его политику конфискаций в пользу казны, он стал многозначительно грозить василевсу, заявляя: «Я сковал для тебя корону, я же могу ее и расплавить». В итоге зарвавшийся, переоценивший свое могущество старый Патриарх был арестован и вскоре умер от тяжких переживаний в ореоле мученичества. Это обстоятельство позволило церковным кругам вновь вернуться к союзу с оппозиционной чиновной аристократией, гражданской служилой знатью. Парадокс, но именно столичная знать, объективно заинтересованная в централизации, встала против энергично, вопреки принятым традициям действовавшего царя.

В итоге через три года правления резкий и самоуверенный Исаак Комнин, вызвавший своей слишком поспешной, крутой централизаторской политикой недовольство практически всех кругов служилой знати, духовенства и даже деревни, обираемой налогами, оказался в изоляции, оплетен сетью интриг своих ближайших советников и окончательно пал духом. Тяжело заболев лихорадкой, он оказался при смерти, а выздоровев, ушел в монахи и потерял трон. По роковому совету приближенных, василевс, отрекаясь, назначил преемником своего товарища, отпрыска одной из старейших и богатейших семей, не столько военного, сколько интеллектуала, многодетного Константина Дуку, которому было уже больше 50 лет от роду. Тот не стал продолжателем хлопотных дел своего предшественника, а погряз в ученых дискуссиях по хитроумным правовым вопросам, бесплодных мелочевых реформах правосудия, сбора налогов и возведения в должности и титулы бесчисленного количества людей «как из синклита, так и с рынка». С неразумной скупостью он стал экономить на армии. Вновь столичная служилая бюрократия взяла в государстве верх и ее положение еще больше окрепло.

Исаак же, этот не лишенный талантов человек, умрет через пол года простым иноком Студийского монастыря, похоронив с собой появившиеся было перспективные надежды на столь необходимое для державы глубокое реформирование системы. Процесс расширения церковных и аристократических земельных владений продолжался беспрепятственно, а вместе с ним неуклонно шло ослабление Ромейского царства.

Следующее тридцатилетие в ее жизни стало сплошной полосой интриг, заговоров и переворотов, приводивших к власти все новых и новых, далеко не лучших василевсов и поддерживавших их аристократические кланы. Даже провинциальная знать, провинциальные архонты с окружающими их группами зависимых людей, клиентов, арендаторов, пытаясь оградить местных налогоплательщиков от чрезмерного нажима центральной власти, порой оказывали вооруженное сопротивление правительству, как это было в фессалийской Лариссе при василевсе Константине X Дуке (1059–1067 гг.). Одновременно усилилась и освободительная борьба подвластных Византии народов — болгар, сербов, албанцев. Поразительно, что хозяйственная жизнь Ромейского царства все же успешно развивалась на фоне ослабления центральной власти. Шло строительство, энергично пускались в дело новые эмиссии медных денег. Стран жила и хозяйственно процветала вопреки политической нестабильности.

В то время как внутри государства ромеев шла непрерывная борьба служилой знати, на ослабевших границах Византии было неспокойно. Они рушились с тревожащей скоростью.

Территория балканских владений Империи ромеев подвергалась почти ежегодным набегам тюркских кочевников-печенегов, а затем родственных им узов, на которых давили новые кочевники — воинственные половцы, они же куманы. В 1064 г. переправившись неисчислимыми массами через Дунай на долбленках и на мешках с соломой, привязанных к хвостам лошадей, узы заставили пришедших в ужас ромеев подумывать о переселении в Азию, объявить всеобщий пост, удариться в покаянные молитвы и в церковные процессии с иконами. И небо сжалилось в очередной раз: варваров стали массово косить обрушившиеся на них эпидемии, а оставшиеся повернули обратно или, попав в плен, поступили на византийскую службу.

Тем не менее, другие хищные орды степняков, жаждая наживы и пропитания, продолжали рыскать по Фракии и Македонии, подвергая ее беспощадному разорению. Их конные отряды стремительно налетали на мирные селения, оставляя после себя лишь руины, трупы, плач и стенания ограбленных и осиротевших.

Полностью пренебрегая военным делом и предоставляя границы Ромейского царства опустошениям, Константин X Дука оставлял безнаказанным эти громадные поражения, из соображений экономии продолжал свою катастрофическую политику, сократив выдачи на военные нужды, забросив постройку кораблей и заготовку военных материалов. Он лишь продолжал любовно возиться с судебными делами, расплодил адвокатов и отдал на откуп желающим сбор государственных податей, что только отяготило население. Его бесславное царствование несло большой вред Империи.

Пользуясь затруднительным положением ромеев, некогда служившие им и лангобардам наемники, свирепые и алчные норманны-разбойники во главе с семейством Отвилей и их волевым, беспощадным, исключительно одаренным герцогом Апулии, Калаврии и Сицилии Робером Гвискаром («Хитрым») начали год от года захватывать византийские владения в южной Италии — земли, которые на протяжении многих столетий были известны под названием Великая Греция и по своему духу, языку все еще являлись более греческими, чем италийскими. Имперские военачальники, привыкшие по старинке атаковать шагом, были ошеломлены смертоносным галопом тяжелой норманнской конницы, в полном порядке, с пением христианских гимнов бросавшейся на неприятеля и, как нож сквозь масло, проходившей через его линии. Прежние византийские научно-технические и организационные преимущества быстро сходили на нет перед лицом новых западных социальных структур, позволявших им выводить в поле большие массы хорошо обученных и отлично вооруженных, надежно защищенных храбрых воинов.

Весной 1071 г., после трехгодичной блокады с суши и с моря норманнам сдался последний город-аванпост на Аппенинском полуострове, который находился во власти ромеев — стратегически важная портовая крепость Бари. С этого времени материковая Италия оказалась навсегда потерянной для византийцев, после того, как они продержались здесь более пятисот лет. Не помогла даже попытка соблазнить Робера Хитрого браком между его дочерью и малолетним сыном-наследником только что пришедшего к власти василевса Михаила VII Дуки. Более того, это предложение, в конечном счете расстроившееся, навело абсолютно беспринципного герцога-авантюриста на мечты о собственном водворении на византийский трон.

Еще более губительные неудачи ждали ромеев на другом конце Империи, на Востоке. Здесь в 40-е гг. XI в. появились новые воинственные враги, исламизированные племена великолепных конных лучников, туркмен-сельчуков, или сельджуков, как их называли арабы, которые к тому времени уничтожили остатки арабского господства в Средней Азии, в 1055 г. овладели Багдадом — некогда блестящей столицей халифата Аббасидов и от имени Багдадского халифа стали номинально править Ираном, Ираком и северной Сирией. Халиф объявил их вождя, Тогрул-бека, внука Сельчука, обратившегося в ислам суннитского толка, «султаном и царем Востока и Запада». Туркменские воины-кочевники горели желанием дальнейших завоеваний и захвата добычи уже за пределами исламского мира суннитов и направили свою агрессию против соседних христианских стран. Их первой жертвой стала Армения, религиозная столица которой, значительный город Ани, где была епископская кафедра, оказалась разграблена и разрушена в 1064 г. На границе с Ромейским царством они стали создавать свое независимое государство — огромный Сельчукский султанат. Он стремительно наращивал мощь и наглел. Его ключевыми городами являлись персидские Тегеран и Экбатана.

Поначалу сунниты-сельчуки не ставили своей целью захват собственно византийских территорий. Их основной удар был нацелен против ненавистных султанов-шиитов из династии Фатимидов, чье государство раскинулось от атлантического побережья Марокко до Сирии и Аравии. Тем не менее, именно с сельчуков-сельджуков началась турецкая экспансия — медленно развивающаяся, но смертельно опасная болезнь Ромейского царства, поразившая сначала степные плоскогорья, а затем добравшаяся до южного побережья Малой Азии. «Как голодные волки», — по выражению армянского историка, — сельчуки накинулись на такие цветущие ромейские города как Милитина, Феодосиополь в Армении, Кесария — столица Каппадокии, Колоссы во Фригии, на юго-западе полуострова. Только при взятии древнего Феодосиополя — армянского Арзана погибло до 150 тысяч жителей, а чтобы вывезти захваченные в городе сокровища победителям понадобилось 10 тысяч телег. Все к северу от Кесарии Каппадокийской было занято сельчуками, безжалостно разграблено или превращено в выжженную пустыню. Правда, враги встречали сопротивление партизан-акритов, уничтожавших отдельные разбойничающие отряды и в свою очередь нападавших на туркменов, но вообще восточная Анатолия оставалась беззащитной перед опустошительными набегами, поскольку организованной системы обороны, линейной защиты границы давно не было, как не было и средств для ее создания. Крах оборонительных структур, пренебрежение к оборонительным мероприятиям принесли свои зловещие плоды. Старые ромейские фемы были демилатиризованы и упадочны. Неповоротливые, разношерстные, пестрые имперские войска никак не могли справиться с ситуацией, становившейся невыносимой. Лишь благодаря флоту за Империей сохранились некоторые береговые области Малой Азии и Сирии.

Крупное поражение от туркмен, славившихся своей отчаянной храбростью, маневренностью и военной опытностью, ромеи потерпели все в том же роковом 1071 г. в битве недалеко от кастрона Манцикерт в северной Армении. Это к западу от озера Ван в нынешней восточной Турции. Сами по себе военные потери оказались невелики, но стоявший во главе войска храбрый император Роман IV Диоген (1067–1071 гг.) попал в плен к неприятелю. Черная весть, словно гром, поразила византийцев. Ведь ни один василевс никогда не оказывался в плену у варваров.

Интересна судьба этого императора, полная приключений и неожиданных поворотов судьбы. Он вступил на престол весьма необычно. Опытный, способный полководец, командовавший войсками на Балканах и не раз крушивший отряды печенегов, каппадокийский магнат, дука Сердики, вестарх Роман возглавил заговор против вдовы императора Константина X Дуки (1059–1067 гг.), Евдокии, которая оставалась регентшей при трех своих сыновьях, и провозгласил себя василевсом. Но заговор оказался своевременно раскрыт, и Романа Диогена в цепях отправили в Константинополь для предания суду. Однако благоразумная Евдокия, прикинувшая сложную ситуацию, прониклась более чем симпатией к рослому, широкоплечему, мужественному красавцу, который был моложе ее на 11 лет, и решила сжалиться над ним, помиловать, видимо, умно рассчитывая в дальнейшем использовать талантливого, энергичного Романа в качестве столь необходимой ей и детям опоры. Несостоявшийся император был всего лишь сослан в свое родовое поместье. Не прошло и двух месяцев, как его вызвали в столицу, назначили стратилатом и дали высокий сан магистра армии, которую, как и страну, надо было срочно спасать от развала. А 31 декабря 1067 г. он вступил в брак с Евдокией и уже на следующий день короновался царским венцом, добившись волей судьбы того, чего не смог взять силой. Надо сказать, выбор оказался весьма удачен. Трудно было найти наиболее подготовленного для решения серьезных военных задач человека, которому в его непродолжительное, трагическое по своим последствиям царствование пришлось действовать в очень тяжелых условиях. Он энергично принялся восстанавливать мощь и благосостояние Ромейского царства.

В короткий срок решительный, порывистый вояка и довольно способный администратор, Роман IV Диоген обуздал дворцовую «вольницу» синклита, сократил траты на пустые церемониалы суда, уменьшил выплаты вконец распоясавшейся придворной знати, значительно снизил расходы на украшение столицы и, самое главное, поправил боеспособность расстроенного, деморализованного, погрязшего в коррупции войска, пополнив его, кроме регулярных кадровых частей и обнищавших фемных стратиотов-ополченцев из Фракии и Македонии, дисциплинированными иноземными наемниками-профессионалами, прежде всего, из числа варягов. С этими упорядоченным, реорганизованными силами он совершил два больших, в целом вполне успешных похода, пытаясь защитить подданных Империи — местных земледельцев-налогоплательщиков от сельчуков, выдавить их из византийских владений и принудить к генеральному решительному сражению, от которого небольшие мобильные отряды неприятеля пока всячески уклонялись. Ничто не предвещало катастрофу. Лагеря отлично укреплялись, войска в полном порядке маневрировали в поле, интендантская служба работала образцово. На повестке дня стояли модернизация оружия и тактики византийской армии.

Весной 1071 г., после неудачных переговоров с сельчуками в сирийском Алеппо и несмотря на тревожные подозрения в измене в своем окружении, василевс во главе армии, собранной из гвардейских дворцовых тагм — этереи, схолы, стратилатов и, главным образом, из разноплеменных, но сплоченных наемников (варангов, франков, немитцов-немцев, болгар, печенегов, узов, сарацин, армян, грузин), в очередной раз направился на Восток, дабы восстановить границу, отвоевать захваченные кастра, а при удобном случае, атаковать на территории Ирана армию сельчукского правителя Мухаммада ибн Дауда Чагри (106-1072 гг.). Его прозвали Алп Арслан — «Отважный лев», но вполне могли бы звать и «Усатый» из-за невиданно длинных усов, которые во время охоты приходилось завязывать за спиной.

Неровно качались копья над медленно ползущей черной змеей невиданно большой, не менее, чем 40-тысячной войсковой колонной, растянувшейся на несколько миль, плыли над головами значки и знамена-птихии. Скупо посверкивала сталь доспехов, скрипела кожа, бряцали, задевая друг друга, боевые секиры, булавы и мечи. За отдельными отрядами, застилая дороги клубами пыли, громыхали колеса бесчисленных повозок, тяжело груженных двухмесячным запасом провианта, войсковым скарбом, деталями хитроумных военных машин, гелепол, специальными материалами и обстановкой для гигантского царского шатра. Казалось, на сей раз эту собранную с невиданным трудом мощную громаду ничто не в состоянии остановить. Но политические противники Романа из отстраненного от вершин власти семейства Дук не оставили козней и были настроены уничтожить василевса. Сперва на него обрушился ночью тяжеленный походный царский шатер, лишь чудом он остался жив. Затем оказался подожжен дом, предназначенный для ночлега. Кто-то сеял смуту в войске, командующие которым, ошибочно полагая, что враг находится далеко, решили разделить армию на две части, тем самым разбросав и ослабив силы. Это был главный, фатальный тактический и оперативный промах командования.

Половина этого войска, встретив главные силы неприятеля, поспешно отступила к Евфрату, в район Мелитины, даже не предупредив об этом императора. Другая половина, причем далеко не лучшая, скопилась у только что отобранной у сельчуков маленькой пограничной ромейской крепости Манцикерт, контролировавшей стратегически важные пути через Армению на вражескую территорию — Иранское нагорье. 24 августа 1071 г. многочисленный конный отряд под командованием армянского полководца Никифора Василаки, дуки Феодосиополя, азартно преследуя заманивавших его сельчуков, проявил беспечность, попал в засаду и был истреблен, а отряд из наемников, легких конников — узов, которых по их безобразной наружности, воинственным крикам и ухватке трудно было внешне отличить от родственных им по сходству сельчукам, был принять за неприятеля и обстрелян из ромейского лагеря, под защитой которого он хотел укрыться. Командующий левым флангом Никифор Вриенний после неудачных атак, пытаясь отогнать наседавших сельчуков, едва смог спастись в лагере, будучи ранен в грудь копьем и двумя стрелами в спину. В общем, начало сражения не предвещало хорошего и указывало на тактические ошибки, плохую разведку, неудачное командование и предательство.

На следующее утро Роман, поняв, что он имеет дело с главными силами султана, отразил дерзкую атаку врага, но часть узов, которым накануне незаслуженно досталось от ромеев, дезертировала и переметнулась к сельчжукам. Тем не менее, решительно настроенный василевс высокомерно отверг присланные с послами халифа из Багдада предложения о мирных переговорах с Алп Арсланом, хотя и располагавшим до 30 тысяч всадников, но не уверенном в победе над ромеями. Наконец, на третий день византийские войска успешно пошли в наступление своими тяжеловооруженными фалангами и конницей, прикрытыми на флангах оставшимися печенегами и узами. Но вражеская армия, разделенная на несколько отрядов и верная своей давней тактике, продолжала уклоняться от серьезного боя. Осыпаемые тучами стрел легких всадников, стремительно перемещавшихся вдоль боевых порядков византийцев и избегавших сближения, ромеи продвигались в устойчивом темпе по каменистой, сильно пересеченной местности, все ближе подходя к горам. Они даже захватили пустой лагерь сельчуков, но несли все более значительные потери как в людях, так и в лошадях. Руссель де Байель, командовавший норманнскими и франкскими наемниками, вообще не принял участия к битве, поскольку накануне был опрометчиво отправлен императором, чтобы взять одну из крепостей на берегу озера Ван. Отозвать его не хватило времени.

К вечеру, когда солнце стало клониться к горизонту, ромейские войска, остававшиеся, несмотря на потери, в полном порядке, потеснили неприятеля и, усталые, страдающие от жажды, остановились. После этого Роман, настроение которого становилось все более мрачным, приказал армии начать организованный отход в лагерь, оставшийся далеко позади. Однако сельчуки не умерили свой боевой пыл, продолжали наседать на начавший отступать центр ромейских войск, а основательно отставший правый фланг не понял маневра и ударился в беспорядочное бегство. При этом византийский арьергард и резерв, которым командовал явный политический враг Романа, протопроедр Андроник Дука, молодой племянник умершего императора, не прикрыл отступавшие войска, скомандовал отступление, а среди воинов стремительно пробежал предательский, ложный слух, что Диоген убит, его знамена повернули вспять и все кончено. Вслед за этим дезертировали армянские вспомогательные войска и началось позорное, паническое бегство остальных. Очевидец события, историк Михаил Аллиат писал: «Это было как землетрясение: крик, волнение, страх, тучи пыли и орды турок вокруг нас. Это было трагическое зрелище, более скорбную картину трудно даже измыслить».

Из окружения в относительном порядке смогла вырваться только большая часть отрядов левого фланга во главе с мужественным Никифором Вриеннием, хотя потери оказались в целом невелики: сельчуки, преследуя бегущих, гнали их как стада овец, пока не наступила ночная темнота. Часть беглецов успела укрыться за стенами Манцикерта как на спасительном островке. Согласно имеющимся исследованиям, в плен попало около 20 % армии и лишь 10 %, в основном из числа попавших в окружение в ущелье Цибрица, оказались убиты или ранены. Зато ликующим победителям досталась огромная добыча из брошенного при отступлении богатейшего обоза.

С горсткой храбрецов-гвардейцев, сражавшихся спина к спине, император пытался остановить панику, мужественно сдерживал натиск врагов до тех пор, пока его, смертельно уставшего, раненного мечом в руку, сбили с коня. Заваленный трупами, он был обнаружен только на следующее утро и, закованный в цепи, приведен к предводителю сельчуков, который приказал ему поцеловать землю перед собой, после чего поставил ногу на шею поверженному василевсу. Вместе с тем он уважительно, милостиво отнесся к своему рыцарственному пленнику и уже через неделю отпустил Романа на свободу, обязав отдать огромный выкуп в полтора миллиона золотых монет и впредь платить ежегодную дань, выдать за сына султана одну из императорских дочерей, а до этого оставить сельчукам большую часть восточной Малой Азии в виде залога.

Но к тому времени, когда раненый, больной, страдающий расстройством желудка император поспешил вернуться на родину, его трон оказался узурпирован новым василевсом, 20-летним Михаилом VII Дукой (1071–1078 гг.), старшим сыном Евдокии Макремволитиссы от ее первого мужа, а сама Евдокия, уверенная в смерти Романа Диогена и полумертвая от страха, изгнана в монастырь на берегу Босфора. Василевс-неудачник пытался организовать сопротивление с оставшимися ему верными войсками в Киликии, но покинутый в очередной раз теми, кому доверял, поверил уговорам, сдался на волю победившего семейства Дук, отрекся от престола и дал согласие принять монашество, поверив заверениям трех митрополитов в своей полной безопасности. Однако по дороге в столицу, куда его с позором везли на простом муле, Романа бросили в какой-то чулан, придавили щитом и зверски выжгли глаза раскаленным шестом от палатки. Хронист Иоанн Скилицаоставил об этом злодеянии следующую запись: «Провезенный на дешевом вьючном животном, имея при этом вид разлагающегося трупа — с выколотыми глазами и кишащими червями лицом, — он прожил еще несколько дней, испытывая жуткую боль и издавая отвратительное зловоние, пока не испустил дух, после чего был похоронен на острове Проти, где он когда-то построил монастырь».

Манцикерт навсегда остался в памяти ромеев как ужасный, роковой день, — «День Ужаса», как катастрофическое столкновение между двумя государствами и двумя верами — христианством и мусульманством. Он явился символическим переломным моментом в борьбе ромеев с тюрками, раз и навсегда открыв им дорогу на земли Ромейского царства. После этого судьбоносного сражения и Армения, и Сирия, и, самое главное, ядровая Малая Азия — главная демографическая и налоговая база Империи, область за областью, фема за фемой, почти без сопротивления, стали необратимо переходить в руки тюрок-сельчуков, разъяренных отказом Михаила Дуки признать договор, оговоренный Алп Арсланом с Романом Диогеном. Так за десять лет были потеряны крупнейший источник зерна — почти вся Малая Азия и более половины человеческих ресурсов (Карта 5). Разорительные тюркские вторжения вызвали волну миграции на запад. Дороги заполнили новые толпы беженцев. Вскоре эмир сельчуков Сулейман (1077–1086 гг.) присвоил себе титул султана и основал в Никее столицу султаната Сельчуков Рума (Рум — мусульманское название Ромейского царства).

Впрочем, даже после Манцикерта ситуация могла бы не превратиться в катастрофическую, стать необратимой. Беда была вызвана не самим поражением в Армении, изменой и постыдным дезертирством, а политическими последствиями сражения, отказом мобилизовать армию для защиты границы, последующим хаосом внутри Империи, явной и скрытой междоусобной борьбой, по сути дела, гражданской войной, которую развязали высокомерные столичная и крупная землевладельческая знать, полководцы с имперскими амбициями, готовые на любую подлость, чтобы добиться привилегий, власти. В течение последующего десятилетия Дуки, Комнины, Диогены, Вотаниаты и Вриеннии ожесточенно боролись за нее, с ошеломляющей регулярностью поднимая восстания, призывая на помощь кочевников, в том числе сельчуков, и уступая им все больше земель. Именно они нанесли Византии роковой удар, истощили людские и материальные ресурсы соперничающих сторон, покончили с извечным представлением о незыблемом могуществе Ромейского царства. Один лишь талантливый полководец Никифор Вриенний, поднявший мятеж в 1077 г. и неудачно пытавшийся узурпировать трон, навербовал на Балканах несколько тысяч испытанных в боях ветеранов, а также привлек на свою сторону печенегов, уплатив им больше полутонны золота, — громадную сумму в 20 кентинариев! Дважды восставал неугомонный, жадный командир норманнских наемников, бродяга-воин Руссел де Байель, который даже пытался провозгласить на ромейских землях независимое норманнское государство.

Ситуацию усугубили хозяйственный кризис, попытка введения жестких мер для пополнения казны, государственной монополии на торговлю хлебом, а также инфляция, подорвавшие привычный внутренний уклад. Золотая номисма серьезно снизила свою покупательную способность. Оказавшийся у власти Михаил VII недаром получил обидное, насмешливое прозвище Парапинак — дословно «на пинакий»: при этом императоре дороговизна столь выросла, что за золотой можно было купить уже не модий хлеба, как раньше, а на пинакий (пара пинакион), то есть на четверть меньше. Безвольный, жалкий, некомпетентный, он тратил массу времени на пустые «поэтические занятия», стыдился резкого слова с приближенными, вертевшими им, и благодушно прощал проступки даже прислуге. Важно заметить, что уже при нем дело шло к установлению коллективного фамильного управления Империей ромеев, огромное значение стали играть члены семьи царя. Но, несмотря на их поддержку и таланты могущественного, коварного, изворотливого и беспредельно алчного советника-логофета, евнуха Никифорицы, через семь лет правления неспособный усмирить своих соперников, робкий василевс, не выдержав непрекращающихся бунтов в горящем Константинополе, отрекся от престола, постригся в монахи и в итоге стал архиепископом Эфеса, тогда как его нечистый на руку советник умер после пыток, в изгнании на пустынном крошечном скалистом островке Оксия в Мраморном море.

Очередной василевс, 70-летний Никифор III Вотаниат (1078–1081 гг.), в прошлом знатный стратиг фемы Анатолик, неплохой полководец, пришедший к власти, как водится, благодаря очередному мятежу и дворцовому перевороту, правил уже в интересах провинциальной военной знати, достаточно мирно, но бестолково. Способный, удачливый военачальник, он ничего не смыслил в политике, до безрассудства щедро раздавал награды и подарки своим приверженцам, императорские дарения, фискальные, судебные, налоговые привилегии — права экскуссии, села, крестьян. Ресурсы, казна быстро пустели, средств и сил не хватало, хаос нарастал.

Часто сами ромеи своими внутренними раздорами содействовали врагу. Так, Никифор III в борьбе за престол с мятежным Никифором Вриеннием заключил союз с сельчуками, по праву считавшимися хорошими воинами, и призвал их в свои провинции и укрепленные города, которые они никогда бы сами не взяли. Византийская знать сама использовала интервентов в качестве наемников, содействуя таким образом сельджукской миграции. Фактически она своими руками создала тюркский «этнический котел» на территории Фригии и Вифинии. Именно это обстоятельство сделало невозможным восстановление власти Ромейского царства в Малой Азии. В результате туркмены заняли древнюю Никею, которая находилась в 100 километрах от Константинополя, после чего вломились даже в город Хрисополь на левом берегу Босфора, напротив столицы ромеев, и сожгли его дотла. Теперь из окон дворца «христианнейших императоров» можно было наблюдать на противоположном берегу зловещие хвостатые знамена и черные шатры кочевников.

Легкой добычей сельчуков стали те беззащитные ромейские города, которые были заброшены. Каппадокийское население не могло простить зверское ослепление своего вождя, Романа Диогена. Его мучительная смерть оттолкнула от поддержки Константинополя. Кроме того ситуацию отягощали набеги безжалостных норманнов и печенегов, рвавшихся на Балканы. Высоченный блондин с громоподобным голосом, неистовый норманнский герцог Робер Гвискар, разозленный заточением в монастырь его дочери Елены, так и не успевшей стать женой малолетнего Константина, наследника свергнутого Михаила VII, летом 1080 г. начал приготовления для вторжения во владения Империи на Адриатике. Более того, используя удачно подвернувшегося ему некоего Лже-Михаила, якобы бежавшего из монастырского заточения, он рассчитывал при поддержке своего верного союзника, Папы Григория VII (1073–1085 гг.) усадить проходимца на царство в Византии, чтобы взамен этой «помощи» потребовать у ромеев часть их земель. Небывалое предприятие расстроил лишь удар арабов по Риму и тылам Гвискара в Италии, заставивший его бросится на выручку Папы, попавшему в плен. К тому же скорая смерть унесла обоих.

К этому времени сельчуки уже вполне ощутили себя хозяевами на завоеванных ромейских землях в Малой Азии и основали здесь Румский султанат, столица которого поначалу находилась в северомалоазийской Никеи. Отныне в руках ромеев здесь остались лишь несколько развитых городов и крепостей на берегу Эгейского моря. Остальные, внутренние земли — десятки тысяч квадратных километров территории активно осваивались беспощадными иноплеменниками, точнее, раз и навсегда превращались сельчуками в привольную степь и пастбища для выпаса скота, поскольку климатические условия центрального, анатолийского плато полностью соответствовали образу жизни кочевников с их стадами и шатрами. Недаром мудрый византийский историк начала XIII в. Никита Хониат сравнивал тюркские племена с огромным стадом овец, которое разбрелось по византийским пределам. Это было пострашнее всех потерь «темных веков»! Ромейское царство лишилось своего источника продовольствия и живой силы навсегда. Казалось, его конец был не за горами.

До середины XI в. существовала единая Вселенская (Католическая[194]) Церковь. Главными ее авторитетами считались Римский папа и Константинопольский патриарх. Но между ними постоянно возникали споры и давно велась борьба за господство во Вселенской Церкви. К мнению кого из иерархов прислушиваться в первую очередь? Наследника престола Св. Петра или Патриарха Константинопольского? Кому должны подчиняться новообращенные народы — болгары, русы и прочие?

Византийцы разработали целую теорию иерархии государств и народов, возглавляемых их «отцом»-василевсом ромеев. Они признавали всех христиан общей семьей, объединенной единой верой и Церковью во главе с византийским императором и Константинопольским патриархом.

Основателем своей Церкви в Визáнтии-Константинополе ромеи считали старшего брата Св. Петра — апостола Андрея. По этой причине она, как и римская, является «апостолическим престолом». А поскольку Андрей был первым — «первозванным», кого Христос призвал идти за Ним, и именно этот апостол привел своего младшего брата к Иисусу, выходило, что константинопольский престол ничуть не ниже по своему происхождению, чем римский, основанный «первоверховным» апостолом Петром.

Тем не менее, уже в 491 г. Папа Геласий высказал теорию о двух властях: светская власть принадлежит императору, но он должен склониться перед духовной властью Римского понтифика. Эти притязания приняли на свой счет и некоторые Константинопольские патриархи, в частности, блистательный, деятельный Фотий (858–867, 877–886 гг.), занявший особенно непримиримую позицию по отношению к папству.

Под тонкой пленкой сплоченности христианского мира давно крылись глубокие противоречия Востока и Запада, веками все больше отдалявшихся друг от друга. В частности, расхождения между двумя Церквами обнаруживались в культурном плане — в разности языков богослужения — латинском и греческом, а также по вопросам теологии и догматики, хотя эти несоответствия были несущественны. Так, Никейско-Константинопольский Символ Веры гласил: «Верую… во Святого Духа, Господа Животворящего, происходящего от Отца». Но на Западе уже с конца VI в., причем без одобрения властью Вселенского собора, стали добавлять к этому «и от Сына» (по-латыни Filioque), значит, от Иисуса Христа. С IX и до начала XI вв. о прибавке «филиокве» спорили, но не использовали, а затем опять установили в Римской Церкви. Ромеи же считали это дополнение не только незаконным, но и ложным с теологической точки зрения: Дух Святой происходит только от Бога-Отца, а добавление имени Бога-Сына — омерзительная ересь. В свое время против нового догмата яростно выступал Патриарх Фотий, который стал насаждать среди высшего духовенства своих людей и добился в 867 г. отлучения Папы от Церкви. Более того, от имени василевса он выставил абсурдные требования к Папе относительно политического и культурного превосходства ромеев. Не менее враждебен Риму оказался и сменивший Фотия Патриарх Игнатий (867–877 гг.). И хотя после этого наступило примирение на Соборе в Константинополе в 879 г. и обе Церкви считались равными, каждая со своими обрядами, на деле искреннего согласия не удалось достичь. Римский престол упрямо продолжал считать, что Константинопольский престол ниже и следует за ним. «Фотиевый раскол» оставил неизгладимые следы.

Этим не исчерпывались богословские расхождения. Так, на Востоке признавали в качестве церковного права 85 апостольских правил, утвержденных церковными Соборами, а на Западе — только 50. На Западе постились в субботу, а на Востоке этот пост был запрещен уже подчеркнутым порицанием Трулльского Пято-Шестого собора в 692 г., что было категорически отвергнуто Папой. На Востоке Соборами было запрещено вкушать удавленину и кровь, а на Западе, Римской Церковью — разрешено. На Востоке было запрещено изображать на иконах — первообразах Христа в виде агнца, указываемого перстом Иоанна Предтечи, а на Западе такие изображения были популярны. На Востоке священники приносили молитву о Святых Дарах, на Западе — нет, точнее, делали это иным образом и в ином месте богослужения. На Востоке иереи могли оставаться женаты, если это произошло до их рукоположения в сан, и, значит, иметь семьи, на Западе — нет. На Востоке пели «алилуйя» в Великий Пост, а на Западе — нет.

Особенно страстно обсуждалась тема о том, каким хлебом надо Причащаться: квасным, замешанном на дрожжах по византийскому обычаю, или пресным (опресноками — по-гречески «азима»), как это делали на Западе. По представлениям ромеев, именно в закваске — дрожжах — заключался Святой Дух, а Причащение пресным хлебом являлось обманом. Латины, которых они презрительно именовали азимитами, напротив, видели в закваске зло, грех, не понимали, как можно Причащаться обычным хлебом, подобным спеченному в любой пекарне, тогда как опресноки, по их мнению, означали не просто чистоту, но и иноприродность Тела Христова по сравнению с человеческим. Когда и почему возникло это кардинальное обрядовое разногласие, толком никто не понимал и не помнил, но полемика вокруг этого шла очень бурная.

Византийцы также не признавали такие обрядовые правила латинов, как соблюдение субботнего поста в святую четыредесятницу (от Пасхи до Троицы), совершения полной Литургии во время всего Великого Поста, обычай священников брить бороды, отказ от повторного Крещения раскаявшихся еретиков, а также Крещение посредством одного только обрызгивания, без погружения, хотя бы частичного, новообращенного в купель, пренебрежительное отношение к культу икон, предпочтение скульптурного распятия и прочие подобные, на первый взгляд, мелочи.

Такие различия не были непреодолимыми, однако конфликт серьезно углубился в середине XI в., когда патриарший престол занял Михаил I Кируларий (1043–1058 гг.), дословно Михаил Свечник. Это был посредственный богослов, но человек властный, решительный и своевольный, бюрократ до мозга костей, который пользовался значительной популярностью в Константинополе и не случайно конфликтовал почти со всеми василевсами, на время правления которых приходилось его патриаршество. Он столкнулся с не менее сильным, энергичным и амбициозным Римским папой Львом IX (1049–1054 гг.). Каждый не хотел поступаться своей самостоятельностью, а переписка между ними становилась все более желчной и оскорбительной.

Теперь к назревавшему разрыву подталкивали не только теологические, но и политические причины. Дело в том, что иноземные купцы с IX в. получили право иметь в Ромейском царстве свои церкви. Они служили местом их объединения в чужой стране, своеобразными коммерческими конторами. Экономическая мощь латинского Запада росла и постепенно превращалась в угрозу для ромеев. Патриарх Михаил Кируларий, узнав о поражении от норманнов и о том, что Папа не сможет помочь в деле сохранения византийских владений в южной Италии, велел закрыть церкви иноземцев и тем нанес их торговым делам серьезный ущерб. Но главный спор возник вокруг епископов южной Италии. Кому они должны подчиняться, а значит, и платит, — Риму или Константинополю?

Религиозно-политические противоречия попытались решить путем переговоров, но они лишь углубили разногласия, дали разгореться вражде. После разгрома в 1053 г. папской армии в Италии Папа Лев IX в то время оказался в норманнском плену. Его посол-легат, германский кардинал Гумберт, фактически замещавший плененного Папу, в мае 1054 г. был отправлен в Константинополь с двумя другими прелатами как раз для того, чтобы договориться о союзе с василевсом Константином Мономахом против общего врага, норманнов южной Италии. Это было тем более вероятно, что император отвечал в примирительном тоне и вовсе не желал скандала. Более того, по настоянию василевса игумен Никита Стифат в присутствии папских легатов сжег свой скандальный полемический труд против сочинения Гумберта «Диалог». Но в ответ упрямый Гумберт, враждебно относившийся к ромеям, написал новое, более резким, оскорбительным тоном и приготовился критиковать восточные обычаи греков. Более того, он решил, что сможет большее: уговорить василевса утвердить первенство папского Рима. Всем стало ясно, что Рим ставит ультиматум — либо абсолютная, непререкаемая покорность, либо разрыв. Оскорбленный Патриарх 15 июня резко отказался вести переговоры и принять раздраженного Гумберта, на что легаты на следующий день перед началом богослужения положили на главный престол Великой церкви хартию об отлучении (Chartam excommunicationis). Она содержала длинный список грубейших обвинений и даже бранных слов в адрес Михаила Кирулария и его приближенных, а также анафемствовала их и всех прочих сторонников Патриарха. К примеру, среди претензий были обвинения в попытке заставить латинское население Константинополя принять греческие традиции, рукоположение в духовный сан евнухов, что было не принято в Риме, а также неправедный с точки зрения латинов отказ крестить женщин перед родами.

Кипевший от злости, немец Гумберт использовал весть о смерти Папы Льва IX в норманнском плену, чтобы действовать самостоятельно и вырваться из Константинополя, поскольку при мертвом Папе его дальнейшая миссия оказывалась бессмысленной. Субботним утром 16 июня он бросил на серебряный алтарь Св. Софии хартию об исключении из Церкви Михаила Кирулария и его сторонников и, демонстративно обтрусив пыль с ног, в гневе провозгласил: «Пусть Господь увидит и рассудит», после чего высокомерно удалился. Глупый и недостойный жест. На следующий день экс-легаты, несмотря на попытку василевса Константина Мономаха вернуть их, чтобы уладить ссору, покинули Константинополь. Таким образом, эта, по сути дела, частная грамота, вышедшая из-по пера ограниченного, упрямого, заносчивого клирика без официального статуса, — булла, не утвержденная ни одним из Пап (ее папские печати были поддельны, да и папский трон тогда был вакантным), — стала еще одним трагически случайным и роковым документом в списке давних претензий Римской и Константинопольской Церквей друг к другу. Именно человеческий фактор привел к плачевному результату.

Михаил Кируларий не остался в долгу и не долго думая сделал то, что тоже нельзя назвать мудрым шагом. Через два дня он, пользуясь поддержкой византийского духовенства и населения столицы, созвал Синод в Константинополе, который объявил всех приверженцев Папы римского еретиками и анафемствовал его послов. Окружное послание Патриарха предостерегало весь Восток от церковного общения с Римом. Во всех восточных церквах перестали поминать Папу за богослужением. Охочий до удовольствий, слабый император не вмешался в действия фанатичного, упрямого, проникнутого сознанием своей самодержавности Патриарха и недалекого, бескомпромиссного кардинала, хотя ситуацию можно было бы спасти, если бы не искусственно раздутый антилатинский бум. Видимо, ни одна из сторон не осознавала, что инициирует долговременный раскол.

Так было спровоцировано начало «великой схизмы», формального разделения Вселенской Святой Христианской Церкви на Западную и Восточную. Это не означало разрыва с Римской Церковью в целом, да и в адрес византийских светских властей и императора Константина Мономаха Гумбертом не было произнесено ничего, кроме похвал. Попытки ликвидировать этот далеко не первый разрыв, попытки примирения еще предпринимались какое то время. Даже после 1054 г. дружеские отношения между Востоком и Западом продолжались. Но «согласия» в вере (concordia) в последующих сношениях между Константинополем и Римом так и не удалось достичь. Длительный процесс отделения друг от друга двух форм богопочитания набирал силу. Западная Церковь стала со временем называться Римско-Католической, а Восточная — Греко-Католической или Православной. Последнее слово стало употребляться для обозначения ортодоксальной вероисповедной общности, признающей только семь Вселенских соборов. Как отметил Джон Норвич, «…рана, которую девять столетий назад совместными усилиями нанесли христианской Церкви кардинал Гумберт и Патриарх Михаил Кируларий, продолжает кровоточить по сей день». Удар оказался непоправимым.

Хотя раскол не помешал Папам призывать верующих Запада на помощь Империи ромеев, тем не менее, он привел к ухудшению отношений между Византией и странами западной Европы, усугубил характер международных отношений. Они издавна, едва ли не с V в., и без того складывались как сопернические, а временами, даже враждебные. Религиозный мотив лишь усугублял их характер, но не определял его. Теперь латины (так ромеи называли всех католиков) стали для греков еретиками, которые не заслуживали ни уважения, ни доверия, ни терпимости. Даже на бытовом уровне византийцы относились к ним достаточно холодно, с большой подозрительностью и затаенной ненавистью, считая их коварными, грубыми, неразумными и заносчивыми, рассматривая их в качестве потенциальных, если не явных, то скрытых врагов, неуклюжих варваров, день за днем несущих им «множество великих зол». Взаимная неприязнь, проистекавшая не из споров иерархов относительно проблем веры, обычаев или авторитета, а из политических событий второй половины XI–XII вв., вошла в плоть и кровь, росла, подпитывала схизму. Восток не хотел идти на уступки Западу, а Запад был согласен только на подчинение Востока. Но главное в расколе Церкви заключалось не в разности языка богослужения, догматов, обрядов, церковной традиции, а в том, что перед Востоком и Западом стояли разные проблемы, разные культурные ориентиры. По разному, независимо друг от друга, текла их жизнь и это неизбежно вело к разграничению сфер влияния и к расколу, который должен был произойти рано или поздно и оставить ослабевшее Ромейское царство в опасном и пугающем одиночестве.

Ситуация, пока еще поправимая, окончательно вышла из под контроля с началом рыцарских Крестовых походов, принесших на Восток ту или иную форму чужеземного владычества. Считается, что первый открытый схизматический акт относится к 1098 г., когда норманн-крестоносец, герцог Боэмунд Тарентский захватил Антиохию и назначил сюда латинского Патриарха. Греческий Патриарх удалился в Константинополь, но греческое население не признало ставленника латинов. Таким образом, около 1100 г. в Антиохии возникла местная схизма. Как заметил известный английский византинист Стивен Рансимен, «крестоносцы принесли не мир, но меч, и этот меч разрубил христианский мир». Вместо терпимости и мудрости решающими в споре Церквей стали личное соперничество, глупость, жадность и зависть. Противоречия переросли в открытую незатухающую вражду. Одо ди Дийло (Дейльский), каноник, сопровождавший французского короля Людовика VII в его походе на Восток и пребывании в Константинополе в 1147 г., писал в своей книге, что ромеи были согласны принимать католиков в церковное общение только после отречения их от ложных учений и перекрещивания. Правда, в дальнейшем перекрещивание заменили помазанием святым миром, но, разумеется, такая «уступка» нисколько не улучшила отношение греков с латинами, которые с не меньшим основанием настаивали на ложности православных учений.

Официально окончательно разделению Церквей послужил разгром Константинополя и византийской Церкви в 1204 г. участниками злополучного Четвертого Крестового похода, что потрясло весь православный мир и надолго сохранило горестное чувство обиды на «варваров». Ромейский чиновник и историк Никита Хониат, очевидец кощунственного разграбления столицы, писал, что между ромеями и латинами «…утвердилась величайшая пропасть вражды, мы не можем соединиться душами и совершенно расходимся друг с другом». С этого времени христианский Восток и христианский Запад больше не пребывали друг с другом в единстве и каноническом общении. В дальнейшем это усложнит совместные действия европейских держав против турок и приведет к катастрофе — окончательной гибели Ромейского царства и войнам европейских стран с могущественной мусульманской Османской империей.

1. Какими путями и средствами шла борьба за власть в Ромейском царстве XI в. и кто принимал в ней участие?

2. Каковы причины столкновений между столичной и провинциальной землевладельческой знатью? Почему в них иногда принимали участие народные массы? Приведите пример.

3. Как вы считаете, что объединяло враждующие группировки ромейской знати и возможен ли был компромисс между ними?

4. Какое черезвычайно жестокое отношение ромеев к пленным напомнили вам события 1043 г.?

5. Какие новые враги появились на границах Ромейского царства в XI в.? Чем они были опасны для Византии?

6. Вспомните, кто из василевсов отвоевал у мусульман Бари и кто сделал его центром катепаната на юге Италии?

7. Что можно сказать о хозяйственной жизни страны в «эпоху интриг и раскола»? Почему политический кризис не перерос в экономический?

8. Чем вы объясните причины быстрого продвижения туркмен-сельчуков в Малой Азии? Почему Византия не могла противостоять им?

9. Что стало причинами поражения ромеев при Манцикерте? Почему эта битва приобрела роковое значение?

10. Вспомните моменты столкновений между Церквами Рима и Константинополя в V–X вв. Когда и из-за чего они обострялись?

11. Каковы причины «великой схизмы», последовавшей после 1054 г.? Почему нельзя считать, что раскол Церкви произошел именно в 1054 г.?

12. Можно ли было избежать разделения Вселенской Церкви или хотя бы уменьшить разрыв? Аргументируйте свой ответ.

13. Сравните догматику и Литургию современной Католической и Православной Церквей. Выясните, какие различия между ними продолжают существовать до настоящего времени.

Константин VII Багрянородный в трактате «Об управлении империей» (948–952 гг.) о пачинакитах (печенегах).

1. …Я полагаю весьма полезным для василевса ромеев искать мира с народом печенегов, заключить с ними дружественные соглашения и договоры, посылать отсюда к ним каждый год посланника-апокрисиария с подобающими и подходящими для (этого) народа дарами и забирать оттуда заложников и (печенежского) посла, которые прибудут в богохранимый этот град [Константинополь]…

4. [Знай], что пока василевс ромеев находится в мире с печенегами, ни росы, ни турки (венгры) не могут нападать на державу ромеев по закону войны, а также не могут требовать у ромеев за мир великих и чрезмерных денег и богатств, (ибо они) побоятся, что василевс употребит силу этого народа (печенегов) против них, когда они выступят на ромеев. Печенеги, связанные дружбой с василевсом и побуждаемые его грамотами и дарами, могут легко нападать на землю росов и турок (венгров), уводить в рабство их жен и разорять их землю.

8. [Знай], что в стороне Булгарии по направлению к области Днепра, Днестра и других там имеющихся рек расположился народ пачинакитов. Когда послан отсюда василик с кораблями, то […] обнаружив их, он оповещает (печенегов) через своего человека, пребывая сам на кораблях и […] охраняя на судах царские вещи. Пачинакиты сходятся к нему, и, когда они сойдутся, василик дает им своих людей в качестве заложников, но и сам получает от пачинактов их заложников и держит на кораблях. А затем он ведет переговоры с пачинакитами. И когда пачинакиты принесут василику клятвы по своим законам, он вручает им царские дары […]. Так то нужно договариваться с ними, чтобы, когда у василевса появится потребность в них, они исполняли службу против росов или против булгар или против турок (венгров), ибо они в состоянии воевать со всеми ими и, многократно нападая на них, стали ныне [им] страшными.

Из «Хронографии» Михаила Пселла, свидетеля ослепления василевса Михаила V Калафата 21 апреля 1042 г.

XLVI. Люди Феодоры знали, что Зоя ревнует к ней и скорее согласится увидеть на царском престоле какого-нибудь конюха, чем разделить власть с сестрой, и потому, не без причины, опасаясь, как бы императрица не пренебрегла сестрой и тайными кознями не вернула на трон прежнего царя, единодушно решили устранить бежавшего. Людям, наиболее из них умеренным, не хотелось приговаривать его к смерти, они судили и рядили, каким иным способом погасить в нем всякие надежды, и в конце концов отправили отважных и дерзких мужей с приказом немедленно железом выжечь глаза обоим, как только встретят их за пределами святого храма.

XLVII. И вот они выходили из храма[195], а их уже поджидала позорная процессия. Чернь, как ей и положено в этих случаях, потешалась над несчастными, и одни хохотали и осыпали их насмешками, другие, поддаваясь гневу, тащили их с намерением провести через город. Пройдя совсем немного, они повстречали людей, которым было приказано погасить глаза пленникам[196]. Те сообщили о приказе и, готовясь привести его в исполнение, принялись точить железо…

XLVIII. Беды и горести сломили царя, он пребывал все время в душевном смятении и то принимался рыдать, то голос его прерывался, он просил о помощи каждого подходящего к нему, смиренно взывал к Богу, вздымал в мольбах руки к небу, к храму, к чему угодно. Дядя же его сначала и сам вел себя так же, но когда потерял всякую надежду на спасение (а был он человеком более стойкого и крепкого нрава и умел обуздать свои чувства), взял себя в руки и, как бы вооружившись против урагана бедствий, приготовился мужественно встретить страдания, а когда увидел, что палачи уже готовы приступить к делу, сам первый пошел навстречу пытке и спокойно отдал себя в смертоносные руки. Поскольку строй горожан стоял не на расстоянии, а вплотную к нему, и каждый рвался вперед, стремясь увидеть зрелище казни, новелисим спокойно взглянул кругом в поисках того, кому была доверена эта трагическая роль, и сказал: «Прикажи расступиться этому строю, чтобы лучше могли увидеть, с каким мужеством буду я переносить свои страдания».

XLIX. Палач принялся было его вязать, чтобы он не вырывался во время операции, но новелисим сказал: «Если я стану вырываться, пригвозди меня». С этими словами он распростерся на земле и лежал, не изменившись в лице, сохраняя полное молчание, не испуская ни единого стона и не обнаруживая никаких признаков жизни. И ему вырвали глаза, сначала один, потом другой. Царь же, по чужим страданиям наперед представляя свои собственные, переполнился его болью, размахивал руками, бил себя по лицу и жалобно мычал.

L. Лишившийся глаз новелисим, поднявшись с земли и опершись на руку одного из близких, заговорил с теми, кто приближался к нему и, будто ему нипочем и сама смерть, был сильнее обрушившихся горестей. Что же до царя, то палач, видя, как тот боится и как без конца взывает к состраданию, связал его потуже и схватил покрепче, чтобы не разворотить ему лицо во время наказания. Когда вырвали глаза и у царя, всеобщее возбуждение и злоба улеглись…

Из сатирических стихов Христофора Митиленского о клириках Великой церкви в середине XI в.

Посмотри на этих пастухов, плотников и зеленщиков! Один, только что из моряков, вместо «Давайте помолимся» возглашает по привычке «Давайте поплывем!». Другой, разделяя Святые Дары на божественном алтаре, вспоминает свою профессию и кричит: «А вот кто купит хлебушек?», третий, держа в руках чашу для Причастия, выкликает: «Хорошее винцо, сладкое!» — как положено в кабаке.

Из «Хронографии» Михаила Пселла о первом заседании синклита при императоре Исааке Комнине в 1057 г.

[…] Был установлен трон, и сенаторы расположились по обеим его сторонам, император еще не успел ничего сказать, а […] сенаторы уже были охвачены страхом: одни оледенели от испуга и застыли, будто их поразила молния, ссохшиеся, упавшие духом и бездушные, другие с мирным видом делали одно движение за другим — в тишине переминались с ноги на ногу, прижимали руки к груди, поникнув головой. Потом один, а за ним и все остальные испытали непреодолимый страх, они старались быть как можно более незаметными, и когда император всего лишь смотрел на кого-нибудь перед собой, дыхание остальных замирало, а изменения в лице того, на кого смотрел император, были заметны даже невооруженным глазом.

Из хроники Иоанна Скилицы (последняя четверть XI в.) о правлении Исаака I Комнина (1057–1059 гг.) и о смотре армии в начале правления Романа IV Диогена в 1067 г.

[…] Достигнув власти вышеизложенным способом[197] и обнаружив славу мужества и военной доблести, Комнин немедленно приказал изобразить себя с мечом в руках, не Богу приписывая свою удачу, а собственному мужеству и военному опыту. По отношению к делам империи являет себя неограниченным повелителем и прежде всего почтил отменными наградами тех, которые оказали ему содействие в задуманном предприятии[198].

В заботах о народной пользе он назначил многих дозорщиков за сборами податей. За Великой церковью утвердил право непосредственного распоряжения всеми ее имуществами, совершенно изъяв ее от государственной власти, так что как в ее земельных владениях, так в распоряжении священными предметами василевс не имел никакой власти, а все было подчинено Патриарху, как назначение должностных лиц, так и заведывание администрацией. Приказав доставить в столицу из кастрона Пимолиссы свою жену, объявил ее августой и севастой. Собственного брата Иоанна и Катакалона Кекавмена почтил саном куропалатов, брату кроме того дал звание великого доместика. Так как от материальных средств зависит все, и военное дело пришло в упадок и в конец расстроилось вследствие отсутствия денег в казне, и со всех сторон поднялись против Ромейской державы враги, что не мог он не вменять себе в бесславие и что его крайне беспокоило, то он стал беспощадным сборщиком податей с тех, которые задолжали в казну, и сам первый прекратил раздачу привилегий. Обратил он внимание на бережливость в расходовании государственных средств и озаботился приращением казенных имуществ. Почему многие частные лица лишились своих владений, так как он отменял жалованные им царские грамоты, равно как некоторые монастыри потеряли записанные за ними имущества под благовидным предлогом, что монахи должны довольствоваться малым.

Странное зрелище представляли эти столь знаменитые ромейские войны, храбрость которых подчинила Восток и Запад. Налицо было скромное число мужей, да и то одетых в рубища и удрученных скудостью, лишенных вооружения и вместо мечей и военных снарядов имеющих при себе колчаны и секиры; конники без коней и без прочего вооружения. Давно уже василевсы не выступали в поход, поэтому у военных людей, как не несших действительной службы, отняты были содержание и денежные выдачи. Они имели робкий вид, не имели мужества и казались неспособными ни на какое большое предприятие. И сами знамена, не возбуждавшие громкого крика, мрачные и как бы потускневшие, окруженные незначительным количеством воинов, производили на зрителя тягостное впечатление. Приходило на ум, как дошли до такого состояния ромейские войска и каких денег и какого труда будет стоить привести их в прежнее состояние: старые и опытные воины не имеют коней и снаряжения, а вновь набранная молодежь не имеет военной практики и опыта. С другой же стороны, неприятель, с которым придется иметь дело, известен своей отчаянной храбростью, настойчивостью, опытностью и искусством. Сознавая все это, василевс [Роман Диоген] тем не менее, ради государственной пользы считал обязательным для себя идти на врага, и, по возможности, ограничить и сократить его сильный напор. Неприятели же, не догадываясь о внутренних тревогах и колебаниях василевса, были крайне удивлены его неожиданным движением и пришли к заключению, как об этом мы осведомились после, что василевс не имеет никакого понятия об опасности своего предприятия, если мечтает с такими средствами восстановить в прежнем блеске ромейские дела и нанести поражение своим врагам.

«История» Михаила Атталиата (ок. 1030–1100 гг., писал ок. 1080 г.) о битве при Манцикерте.

Приход послов [сельчуков] еще не был ни отменен, ни отсрочен, а некоторые из приближенных василевса [Романа Диогена] убеждали его отвергнуть мир, как лживый по существу и скорее бесполезный, чем сулящий выгоды. Ведь султан, говорили они, боится [нас], ибо не имеет значительных сил и, ожидая войска, идущие следом за ним, выигрывает время, чтобы соединиться с остальными силами. Эти речи толкали василевса на войну. Таким образом, тюрки (сельчуки) хлопотали у себя о деле мира, василевс же, издав боевой клич, неожиданно одолел в [первой] схватке. Молва об этом, достигнув врагов, поразила их. Пока же они, также вооружившись, отогнали беспомощную толпу [своих] в тыл, а сами тотчас сделали вид, что построились в военный порядок. Но большинство их [тут же] обратилось в бегство, увидев выстроившиеся в порядке и военном великолепии фаланги ромеев. Тюрки отступили назад, а император устремился следом за ними со всем войском [и преследовал их], пока не наступил вечер. Однако, не встречая у врагов сопротивления и зная, что лагерь лишен конных воинов и пешей стражи, ибо у василевса не было с собою достаточного войска, чтобы и здесь оставить защиту, [к тому же] большинство воинов […] было утомлено еще раньше, василевс решил не продолжать более преследование, чтобы тюрки, устроив засаду, не напали на беззащитный лагерь. Вместе с тем он учитывал, что, если он продолжит свой путь, ночь настигнет его при возвращении и тогда тюрки, будучи хорошими стрелками из лука, изменят направление своего бега на противоположное. Поэтому, повернув царское знамя, он возвестил, что пора вспомнить о возвращении. Стратиоты же, оказавшиеся далеко от своих фаланг, видя поворот царского знамени, решили, что василевс потерпел поражение. Многие, впрочем, уверяют, что некто из злоумышлявших против василевса, двоюродный брат Михаил, пасынок василевса, давно затаив на него злой умысел, сам сеял среди стратиотов подобные слухи и тотчас, захватив своих [воинов], а ведь ему по доброте василевса была вверена немалая часть войска, вернулся, как беглец, в лагерь. Подражая ему, и соседние с ним отряды один за другим без боя обратились в бегство, а за ними и другие. Тогда василевс, видя бессмысленное и беспричинное бегство, остановился вместе с окружавшими его людьми, призывая, как обычно, своих [воинов] прекратить бегство. Но никто не повиновался.

Те же из неприятелей, которые стояли на холмах, видя неожиданную беду ромеев, сообщили султану о случившемся и убеждали его повернуть на ромеев. И вот после возвращения султана тотчас и неожиданно для василевса битва разразилась. Приказав окружавшим его не поддаваться и не впадать в малодушие, василевс долго и мужественно защищался. Среди прочих же [воинов] вне укреплений лагеря, захлестнутых волною паники, стоял разноголосый вопль, господствовало беспорядочное бегство, и никто там не сказал нужного слова. А если и говорили, то один о том, что василевс храбро сопротивляется с оставшимися у него воинами и что варвары уже обращены в бегство, другие же возвещали о его гибели или пленении, третьи же болтали совсем другое и приписывали победу то той, то другой стороне, пока не начали многие из бывших с василевсом в походе каппадокийцев дезертировать оттуда целыми отрядами.

О том же, как я сам, стремясь отвратить поражение, встал на пути бегущих и многих из них задержал, пусть расскажут другие.

После этого многие из царских конюхов, возвращавшихся с конями, на вопрос о том, что случилось, отвечали, что не видели василевса. И какое было смятение, и плач, и горе, и ужас неудержимый, и пыль до небес, и, наконец, тюрки, нахлынувшие на нас отовсюду! Поэтому каждый, сколь у него нашлось рвения, или стремительности, или сил, вверил бегству собственное спасение. Неприятели же, преследуя бегущих по пятам, одних убивали, других же взяли живыми, а третьих растоптали лошадьми […].

Так обстояло дело с остальным войском. Но окружившие василевса враги отнюдь не легко и не сразу его одолели. Обладая военным и стратиотским опытом, знакомый со многими опасностями, он оказал сильное сопротивление нападающим, убив многих [из них]. Наконец он был ранен мечом в руку, а затем конь его был повержен стрелой, и ему [Диогену] пришлось сражаться пешим. И вот к вечеру, вконец утомленный, он смирился и стал пленником.

1. Подумайте, чем мог быть привлекателен для печенегов описанный Константином Багрянородным союз с ромеями?

2. Насколько типичным был способ устранения от власти Михаила V Калафата, описанный Михаилом Пселлом? Кто сыграл в этом устранении главную роль и почему?

3. Попытайтесь найти объяснение падению уровня кадров клириков в Св. Софии в правление Константина Мономаха и Зои? С какими действиями царственной четы это могло быть связано?

4. Как синклитики, столичный правящий класс, по словам Михаила Пселла, относились к василевсу Исааку Комнину, почему они трепетали перед ним?

5. Проанализируйте рассказ Иоанна Скилицы и установите, чье недовольство должна была вызвать политика Икаака I Комнина? Почему его правление могло стать переломным, но не стало им?

6. Исходя из описания Иоанна Скилицы, найдите объяснение, чем была вызвана слабость ромейской армии?

7. Случайно ли было поражение василевса Романа IV Диогена при Манцикерте?

8. Что вы можете сказать о военном искусстве византийцев и сельчуков на основании приведенного рассказа Михаила Атталиата?

9. О чем умолчал очевидец случившегося, Михаил Атталиат, описывая сражение при Манцикерте? В чем его рассказ расходится с данными других источников?

§ 16. Загадка Комнинов

К концу XI в. в Ромейском царстве наметилась попытка изменить государственную власть, а точнее, «восстановить старый порядок» — строго централизованный государственный контроль над экономикой и чиновной элитой. Последующие сто лет, на которые приходится время правления императоров новой династии Комнинов (ударение на втором слоге), некоторые византинисты емко определяют как период «вестернизации», то есть озападнивания ромеев. Он был отмечен реформами по сокращению финансовой администрации и стабилизации денежного обращения, мерами, обеспечивавшими учет и сбор налогов, укреплением самодержавной царской власти и авторитета Церкви в провинциях, развитием византийских провинциальных городов, крупных динатских и монастырских хозяйств, преобладанием провинциальной военной аристократии и ростом дорогостоящего наемничества в армии. В последний раз Византия сумела вернуть себе положение мирового лидера, но под нажимом политических обстоятельств ромейские правители расстались с иллюзией исключительности, единственности своей державы во всем мире и начали завязывать дипломатические связи с государствами западной Европы, вступать с ними в тесные контакты, приглашать на службу западных рыцарей, открывать рынки для италийских купцов. Тогда же была предпринята попытка произвести очередную «перекалибровку» властных структур, придать классический феодальный характер самодержавию, государственной власти и обществу, создать клановую систему аристократических фамильных связей, однако в конечном итоге она оказалась непоследовательной, безуспешной и уже в конце XII в. василевсы вновь вернулись на путь не оправдавших себя прежних традиционных форм власти, то есть к той единственной модели, с помощью которой можно было управлять страной. В новых условиях это стало губительным для Ромейского царства, вынужденного с переменным успехом вести борьбу на два фронта — с сельчуками и норманнами, крестоносцами. При всем том деятельность первых Комнинов выглядит столь блестящей, что ужасающий крах, которым завершилось правление представителей этой безусловно выдающейся династии, кажется чем-то загадочным, почти мистическим.

В течение своего короткого, трехлетнего правления старый, основательно потрепанный жизнью Никифор Вотаниат не сумел расположить к себе ни военных, ни духовенство, ни обнищавший, бедствующий народ. Знать оказалась недовольна сокращением раздач из оскудевшей, растраченной казны, духовенство не могло простить василевсу его третьего, запрещенного Церковью брака с молодой, умной и красивой Марией Аланской, которая годилась императору во внучки. Тяжким преступлением в глазах всех стало устранение от наследства законного наследника престола, Константина, маленького сына Михаила VII Дуки. Не удивительно, что попытки узурпации престола продолжались, Вместо того, чтобы помочь Империи, безответственные и жадные глупцы, ревниво отстаивавшие только свои интересы, упорно продолжали сражаться за ее полутруп.

Так, былой герой-неудачник баталии при Манцикерте, армянин Никифор Василаки, на этот раз наместник адриатического портового Диррахия (ныне Дуррес в Албании), поднял мятеж, захватил Фессалонику, но был выдан своими же сподвижниками. Потом восстал брат Михаила VII, Константин Дука, но василевсу удалось договориться с войсками незадачливого узурпатора, который тоже был выдан и отправлен в ссылку. Наконец, малоазийский аристократ, Никифор из известного, могущественного семейства Мелиссинов, создав свою базу в древней Никеи, двинулся на Константинополь, но не успел: в первый день Пасхи, 1 апреля 1081 г. в столице произошел очередной дворцовый переворот и после продолжавшихся целый день диких грабежей и насилий, чинимых как наемниками, так и коренными ромеями, уже в Пасхальное воскресенье Большой императорский дворец и трон занял овладевший Городом племянник василевса Исаака Комнина, великий доместик Алексей Комнин, дальновидный политик, талантливый, перспективный военачальник с непревзойденной военной репутацией, которого обожала армия. Никифор Мелиссин, свояк Алексея, после этого удовлетворился титулом кесаря и передачей ему во владение второго по значению города Империи — Фессалоники. Трясущийся от дряхлости, согбенный старец Никифор Вотаниат вынужден был отречься от престола и постричься в монахи огромного столичного монастыря Богоматери Перивлепты, впрочем, переживая не столько об утрате трона, сколько о том, что отныне ему не придется вволю есть мяса.

Алексей I (1081–1118 гг.) благодаря матери, знатной и умной Анне Даласине, имел связи со многими видными аристократическими семействами, в частности, членами сильного рода Дук. Его брак с 15-летней Ириной Дукеней, дочерью предательски отступившего при Манцикерте Андроника Дуки, обеспечил ему поддержку не только одного из самых влиятельных семейств Ромейскго царства, но также клира, Патриарха Космы и большей части аристократии. Его защитницей стала даже императрица Мария Аланская.

Алексей Комнин был великолепным, храбрым полководцем, каким стал уже с 14 лет, принимая личное участие в боях с сельчуками и при этом не проиграв ни одной битвы за исключением Манцикерта. Именно этому способному, деятельному, скрытному, 33-летнему, слегка картавившему, коренастому человеку с густой бородой, мощным подбородком и широкими плечами было суждено остановить наконец долгую череду переворотов в несчастной Византии и основать последнюю великую византийскую династии — Комнинов. Таким образом, представители этого семейства пришли к власти в результате компромисса с рядом аристократических кланов и находились у власти с 1081 по 1185 г. Их герб — корона на лазоревом поле, которую держат две руки, больше столетия будет осенять Ромейское царство.

Новому василевсу досталось жуткое наследство. Маститый английский историк XVIII в. Эдвард Гиббон, немало поспособствовавший очернению Византии, на этот раз справедливо писал, что «…небесное правосудие, вкупе с пороками предшественников Алексея, именно в период его царствования обрушило на Империю все бедствия, какие только могут постигнуть приходящее в упадок государство». Расстроено было все — хозяйство, управление, финансы, армия, которая свелась к немногочисленным рыцарям-наемникам, отрядам из провинциальной городской милиции и из слуг или членов свиты родственников императора и знати. Василевсу и другим его преемникам из дома Комнинов пришлось действовать в очень сложное для ромеев время. Византия, находившаяся в состоянии депрессии и распада, стояла на краю гибели: с пустой казной, ослабленная внутренними смутами и близорукой политикой на границах, разрушившей заслоны из союзных народов, она была окружена, как железным кольцом, различными беспощадными и опасными врагами, с запада — норманнами, с севера — печенегами, с востока — сельчуками, которые, что особенно важно подчеркнуть, лишили Ромейское царство основы ее мощи — Малой Азии. Как образно и вместе с тем метко заметил Вальтер Скотт, управлять своими распадающимися провинциями Алексей I «…мог не больше, чем издыхающая лошадь может двигать конечностями, на которых уже расселись вороны и ястребы, терзающие добычу».

Но пришедшему к власти императору удалось справиться с мятежами служилой знати, придворными интригами и уже в течение первого, очень трудного десятилетия своего правления восстановить силу армии и равновесие на границах. Он обратился к народу с призывом предоставить материалы и рабочие руки для строительства кораблей, потребовал снабжать войска в походах бесплатным хлебом, обеспечивать кровом и транспортом. И, хотя эти меры сделали армию крайне непопулярной среди гражданского населения, и без того не любившего ее, византийцы вскоре смогли остановить натиск неприятеля, сами перешли в наступление и обеспечили Ромейскому царству еще столетие славы и процветания.

При первых трех наиболее энергичных представителях новой династии — Алексее I, его сыне, Иоанне II (1118–1143 гг.), и внуке, Мануиле I (1143–1180 гг.), — Византия расширила свои границы и вновь находилась в ряду крупнейших мировых держав (Карта 5). Как и прежде, государство ромеев в XII в. поражало западных путешественников богатством и невиданной роскошью дворцов и храмов, искусством ювелиров и ткачей, образованностью подданных. То, что произошло, считается византийским феноменом. Империя ромеев еще раз показала всему миру, что она способна возрождаться будто сказочный феникс из пепла.

Но вслед за неожиданным взлетом, в короткое, заключительное пятилетие, пришедшееся на царствование малолетнего Алексея II (1180–1183 гг.), сына Мануила, и Андроника I (1183–1185 гг.), самого своеобразного, скандального, лукавого и авантюрного из последних Комнинов, Византия пережила новый политический упадок. Будто молния сразила ствол могучего с виду дерева, оказавшегося внутри трухлявым. До нынешнего времени остается не полностью разгаданными причины столь стремительного подъема и столь же быстрого упадка Ромейского царства, эта загадка последней по настоящему великой византийской эпохи — эпохи Комнинов.

Первые три василевса из новой династии обладали незаурядным умом, энергией и дипломатическим искусством, были одаренными политическими деятелями, неутомимыми воинами. Их жизнь проходила не в роскошных покоях царского дворца, а в беспрерывных военных кампаниях, походах, когда приходилось продираться сквозь заросли, пересекать опаленные солнцем степи и ночевать под открытым небом.

В своей политике они сделали ставку не на столичную имперскую или провинциальную знать, одинаково шаткую опору, а на единственное, что оставалось — семью, своеобразный «комниновский клан» из родственников и близких друзей. 33 аристократические семьи — преимущественно выходцы из восточных пограничных областей Империи — Даласины, Мелиссины, Дуки, Вриении, Палеологи, Торники, Катакалоны, Пакурианы, Кондостефаны, Враны и другие, как и сами Комнины, окрепшие еще во времена Василия II Болгаробойцы, связанные сложными династическими брачными, родственными и дружественными узами с новым императорским домом, монополизировали всю государственную власть, занимали теперь ключевые должности, стремились жить в столице и образовывали фамильную систему Комнинов, вобравшую в себя прежних соперников. Теперь они управляли обширными государственными землями, получая с них доходы, земельные ренты, владели собственными несметными богатствами, поместьями, скорее напоминавшими города, содержали свиту, какую мог себе позволить не всякий монарх. Им принадлежали крепости, села, рынки, прекрасные дворцы, корабли и прочие ценности. Этот союз с рядом знатных кланов позволил Комнинам восстановить центральную власть в провинциях. Даже политические разногласия стали теперь преимущественно внутрисемейными, сосредоточившись внутри этого узкого круга.

Зато старые аристократические, главным образом, армянские фамилии — Склиры, Фоки, Аргиры, Куркуасы — сошли с политической сцены. В немалой степени это объяснимо тем, что их владения находились, в основном, в Малой Азии, беспощадно ограбленной сельчуками.

Кроме того, деловые посты Ромейского царства теперь занимали люди незнатного происхождения, не отличавшиеся изысканной речью и хорошими манерами, но преданные династии и обладавшие умом и энергией.

Вот некоторые из них. Иоанн Аксух, пленный сельчук-мусульманин, еще в детстве подаренный крестоносцами Алексею Комнину, после принятия Крещения начал свою карьеру прислужником во дворце, а при Иоанне Комнине стал уже командующим армией — великим доместиком и пользовался таким влиянием, что даже члены царской фамилии при встречах с ним сходили с коней.

Иоанн Каматир («Трудолюбивый») пользовался колоссальным влиянием при дворе Мануила I. Он вовсе не был похож на утонченного вельможу, проводившего дни в изысканных беседах и за книгой. Атлетически сложенный, храбрый и честолюбивый, Иоанн, говорят, и пальцем не коснулся философии. Но зато прославился своим обжорством и умением выпить. Однажды он, забавы ради, осушил, «словно бык», целый таз воды и выиграл спор у императора. Чтобы вволю поесть столь любимых им зеленых бобов, Иоанн готов был плыть среди ночи через реку. Во время разгульных пиршеств и сверхобильных возлияний он охотно пел и плясал, быстро перебирая ногами, и при этом, «насасываясь вином как губка», никогда не теряя ясности мысли, чем приводил в восторг иноземных правителей, к которым Каматир успешно ездил с посольствами.

Иоанн Путицийский, начав службу с мелкого чиновника, сумел дослужиться до поста главы финансового ведомства Империи. Он достиг такого могущества, что, как рассказывают, утверждал или напротив, разрывал в клочья царские постановления. Иоанн был особо изобретателен по части придумывания новых источников дохода, за что его и ценила власть.

Над скупостью логофета потешались. Однажды, важно шествуя по константинопольскому рынку, в сопровождении свиты, Иоанн заметил новенькую подкову, валявшуюся в пыли. Он немедленно послал слугу подобрать ее, но едва тот дотронулся до железа, как закричал от боли. Оказывается подкову специально раскалили и подбросили, чтобы поиздеваться над мелочностью всесильного императорского чиновника.

Иоанн Путицийский отличался суровостью нрава: легче казалось разжалобить камень, нежели его. Но зато он обладал редкой честностью — логофета невозможно было подкупить дарами и приношениями, что для привыкших к взяточничеству ромеев было само по себе удивительно.

В противовес высшей местной знати, продемонстрировавшей свою низкую боеспособность, Комнины стали поддерживать иноземных западных рыцарей, поступавших на службу к василевсам и нашедших в Ромейском царстве вторую родину. Не связанные с византийской аристократией, они верно служили императорам, так как их благосостояние полностью зависело от милости и щедрости государя.

XII столетие, в целом, довольно благополучное в плане экологических и климатических условий, почти не знало случаев голода и стало благоприятным для сельского хозяйства, в котором окончательно утвердилось крупное землевладение. Кроме того, династии удалось опереться и на городское население Ромейского царства. Василевсы проявляли заботу о городах, которые по-прежнему оставались крепостями: отстраивали разрушенные и пришедшие в упадок, даже возводили новые, содействовали их коммерции, развитию товарообмена между городом и селом. Это была относительно короткая, но яркая эпоха расцвета и преображения многих провинциальных центров, которые несколько потеснили абсолютную роль Константинополя, продолжавшего оставаться суперполисом.

Если верить хронисту XII в. Иоанну Зонаре, уже Алексей I видел себя «…не управителем, а хозяином, считая и называя империю собственным домом». «Он вел государственные дела так, — осуждающе пишет Зонара, — как если бы это были его частные дела, то есть не как их управляющий, но как их господин, и все, что принадлежало обществу и фиску, рассматривал как свою собственность». Таким образом, это был отход от прежних государственных порядков и приемов управления, в которых царь был лишь ключевой частью царства, но не его собственником. Тем самым создавался перекос власти и опасный прецедент для развития феодализации, прежде слабо знакомой Византии.

Василевсы из рода Комнинов действительно стали рассматривать страну как нечто находящееся в личной собственности правителя, государя-хозяина своих владений. Они считали, что престол Империи ромеев — достояние их семьи, а само Ромейское царство — их дом. Все чиновники рассматривались как слуги-рабы царя. Правящая социальная элита стала наследственной аристократией, внутри которой господствовали несколько могущественных родов, от которых в свою очередь зависело множество семейств менее знатных. Все они по праву традиции считали высшие государственные должности своими и отождествляли свои интересы с интересами централизованной Империи. Но только сам автократор мог назначать себе наследника, уже не считаясь с мнением синклита и войска. Многое из наследия Римской империи и системы фемного строя теперь было отброшено, вытеснено новым. В провинциях власть постепенно переходила к местной знати, укрепившей свои позиции. Несмотря на высокую степень централизации правительства Ромейское царство стало приобретать некоторые черты феодальной монархии.

Выражением разрыва со старой системой стало появление в конце XI в. новой иерархии титулов. Теперь, в соответствии с происходившей аристократизацией общества, она носила чисто аристократический характер и распространялась на всех чиновников, как прежде, а только на высшие слои знати, да и то не все. Прежние основные титулы византийской служилой знати — магистр, анфипат (проконсул), патрикий и протоспафарий обесценились и практически вышли из употребления. Следовательно, за бортом аристократических разрядов административная реформа специально оставила большую часть константинопольских вельмож. Вертикальная социальная мобильность сворачивалась, «социальный лифт» теперь возносил на верх лишь избранных. Новые титулы севастократор, протосеваст, севаст присваивались лишь членам царской фамилии, родственникам и ближайшим знатным соратникам. Звания новелиссимов, куропалатов и проэдров, как и прежний титул кесарь, теперь давались аристократам второго порядка, как правило, высшим сановникам, придворным. Из головоломной комбинации отдельных титулов и эпитетов возникают все новые возможности для повышения — паниперсеваст, севастоипертат, пансевастоипертат, протопансеватоипертат, энтимоипертат, панэнтимоипертат, протопанэнтимоипертат, протоновелиссим, протоновилиссимоипертат и тому подобное. Самое главное, рядовые чиновники теперь оказываются вне «табели о рангах».

Правящий класс обрел новые формы, а управление Ромейским царством — все характерные черты последней фазы византийской истории. С этих пор родовитость, родственная близость к правящему императору, к его клану выдвигаются на передний план, благородство крови становится эталоном знатности. До IX в. ромеи знали только ценность добродетелей, которые зависели от Бога. Теперь стала ощущаться потребность в предшественниках, ценность связей с известной семьей. Принадлежность к роду определяла место человека в этом новом обществе, а не занимаемая должность, как ранее. Лучшие офицеры армии стремились вступит в брак с женщинами из семей, родственных царской, и таким образом пополнить ряды высокой аристократии. Понятия «чиновник» — архонт и «знатный человек» перестали быть словами-синонимами. По мере того, как эта аристократическая элита эволюционировала, социальное расслоение все возрастало. Но при всем том многоступенчатая иерархическая лестница из сеньоров и вассалов, присущая классическому феодализму, в Ромейском царстве так и не сложилась.

Византия обладала сложным, разветвленным, громоздким, вездесущим и довольно дорогостоящим бюрократическим аппаратом, который контролировал всё и вся. Дабы уменьшить бремя расходов на его содержание, Комнины сократили и упростили административное управление государством, подстроив его под себя. Это принесло успех. Огромный штат чиновников подвергся сокращению, многие из них вынуждены были искать себе другие занятия, становились адвокатами или земельными собственниками в провинции.

За всей центральной администрацией, секретами (ведомствами, приказами) теперь, согласно административной реформе Алексея I Комнина, следили новые управляющие и контролеры во главе с логофетом секретов. Позже, к концу XII в. его стали именовать великий логариаст (по-гречески мегас логариастис) или просто великий логофет. С этой должностью старшего чиновника все чаще соединялись функции по сути дела первого министра и одновременно советника, фаворита царя — месазона, дословно «посредника», или меситевона. Логофеты имперских владений, куда входили и казенные приюты, тоже отвечали за налоги. Кроме того, важную роль продолжали играть логофет дрома, ведавший иностранными делами, эпарх Константинополя, великий друнгарий, командовавший царской дворцовой стражей — виглой, дословно «часами», хартуларий сакеллия, заведовавший государственной казной, хартуларий вестиария, отвечавший не только за царский гардероб, но и за государственные запасы в натуре, чиновник икиака, собиравший доходы с государственных поместий — икосов. Для улучшения системы правосудия была создана должность дикаиодотов — чиновников, возглавлявших собственный суд. Имперскую казну стали охранять два небольших гвардейских подразделения вестиаритов.

При этом вся вертикаль власти держалась на одном стержне — фигуре автократора, его клане, который единственный принимал решения. И это клан не хотел делиться властью. Управление государством, монополизированное Комнинами, все больше перемещалось во дворец и только во дворец. Недаром именно придворные занимали первостепенное место в иерархической лестнице Ромейского царства и в армии. Зато синклит и народ Константинополя окончательно потерял свои былое значение и права. Недаром членами синклита теперь становились даже некоторые члены столичных торгово-ремесленных объединений. Сенаторы в лучшем случае оставались «собеседниками» василевса, к которым он то прислушивался, то полностью игнорировал. Феодализация общества привела также к тому, что евнухи наконец были отстранены от власти.

Василевсы стали более эффективно использовать государственные и налоговые средства. Они росли за счет завоеваний, земель, перешедших в собственность государства, конфискации имущества многочисленных мятежников. Все это не распродавали по низким ценам, за бесценок, как прежде, а организовывали имперские куратории из общественных земель, на которых селили государственных париков. Налоговую систему тоже удалось приспособить к новым условиям господства крупной земельной собственности. Само право собственности на землю ассоциировалось в сознании византийцев с уплатой с этой земли налогов. Неуплата налогов воспринималась как отсутствие собственнических прав.

Гораздо больше внимания уделялось провинциальным городам, которые на некоторое время стали опорой Комнинов. Они упрочают свое положение, хотя остаются сравнительно небольшими, редко превышая 10 тысяч жителей, если не считать таких старых больших полисов как расцветшие Фессалоника, Смирна и города Востока — сирийские Антиохия, Эдесса, армянский Ани около озера Ван. Но даже небольшие крепости быстро превращаются в оживленные центры ремесла и ярмарочной торговли, а их местная знать, землевладельцы средней руки, именитые горожане вкладывают средства в торговлю и ремесло, таких как производство вина, оливкового масла, керамики, стекла, и получают таким образом прибыль от развития собственной региональной экономики. В отличие от константинопольской знати, пренебрежительно относившейся к торговле, местные землевладельцы гораздо охотнее занимались коммерческими предприятиями, даже если это не давало высокого положения в обществе. Будучи патриотически настроенными, они оказываются заинтересованными в развитии собственных городов, не менее, чем в признании Константинополя. Вместе с тем в отдельных случаях растет их роль в области экономического посредничества между провинциями и столицей, что увеличивает доходы государства. В некоторых провинциальных городах, таких как греческие Фивы и Коринф, активно работают шелкоткацкие эргастирии, продукцию которых прямо на месте охотно закупают италийские купцы. Ромейские рынки вновь становятся привлекательными для иноземцев.

Но производство предметов роскоши в основном концентрируется в Константинополе, который продолжает обладать самым большим рынком. Его экономическая жизнь жестко контролировалась эпархом. Историк Никита Хониат писал, что городское население группировалось вокруг «дел», «занятий», по-гречески технаи, а техниты столицы в свою очередь были организованы в систимы и силлоги, тогда как рыночный люд — агораи собирались в факции, чтобы защищать своих от засилия царской администрации. Следовательно, политическая и социальная роль горожан все же не была совсем ничтожна, а численность их росла, учитывая медленный демографический рост, начавшиеся с XI в. Во всяком случае, Константинополь вновь достиг своих максимальных показателей населения, приблизившихся к 400 тысячам жителей.

Несмотря на значительное упрощение системы налогов и стандартизацию их ставок, а отчасти благодаря этому, рост производства вел к увеличению налоговых поступлений Их сбор теперь координировали и контролировали провинциальные практоры, полагавшиеся на тщательно составленные писцами-апографами подробнейшие описи всех обложенных налогами земель. Тягость плательщика легко себе представить, если вспомнить, что уже при Алексее I, вынужденном решиться на исключительную меру — занять сокровища у церквей, на основные подати стали накладывать дополнительные статьи — дикерат, экзафолл, элатикон и другие, которые составляли почти четверть от суммы основных налогов. Выросли и злоупотребления из-за системы откупа или аренды податей. Крестьян еще больше обременяли натуральными повинностями и отработками, среди которых значились постройки кораблей, крепостей, укрепление мостов, обслуживание, ремонт дорог, постой солдат, поставка для государственных нужд дров, угля, всевозможных продуктов по низким ценам. Тем не менее, в казну стекались доходы с императорских доменов и поместий, которые росли, пошлины с иноземных купцов. В стране фактически исчезает рабство. Показательно, что на некоторое время затухают народные движения. Они встречаются, как, например, восстание «голых» на острове Корфу в 1147 г., когда из-за тяжести налогов бедняки вступили в сговор с норманнами, но не носят массовый характер.

Удалось поправить и расстроенные финансовые дела Ромейского царства, восстановить относительную стабильность золотой и серебряной монеты, хотя при этом пришлось пойти на значительное, едва ли не в три раза обесценение денег, то есть девальвацию[199]: Сказались нехватка драгоценных металлов в момент экономического роста и дефицит имперских финансов. Дело в том, что многие провинции оказались завоеваны и поступление налогов с них прекратились именно тогда, когда военные расходы особенно возросли. В результате монетной реформы 1091/1092 гг., последовавшей вслед за предшествующей почти вековой порчей монет, была отменена старая система номиналов — номисмы, милиарисии, фоллисы. Вместо нее была введена новая система из золотого иперпира, номисмы из электра, сплава золота и серебра, и медного тетартерона. Более того, в обращение были введены причудливые монеты вогнутой формы, которые невозможно было ни с чем спутать. Отныне новый золотой, хотя его и стали величать иперпир — дословно «сверхчистый», или просто перпер, на деле лишь на треть состоял из золота, а остальная добавка к нему была из серебра. Серебряный милиарисий был заменен новой, вогнутой монетой, которую называли трахи — «неровная» и которая состояла из электра или из низкопробного серебра. Тем не менее, эти деньги продолжали широко использовать в международной и особенно внутренней торговле в течение последующих ста лет. Безусловно, громадной заслугой Алексея I Комнина стало то, что в 1106–1109 гг. ему удалось реформировать запущенную фискальную систему.

Второй из Комнинов — смуглый, темноволосый Иоанн (1118–1143 гг.), при всей своей внешней малопривлекательности отличался особенно богоугодной и высоконравственной жизнью. Из-за этого он даже получил прозвище Калоян, то есть «Калеиоанн» — «Прекрасный Иоанн». Унаследовав лучшие качества Алексея I, он и правил достойно, справедливо, с разумной трезвостью и целеустремленной энергией, стараясь не прибегать к обычным в то время пыткам в отношении противников, казнил по крайней необходимости, занимался щедрой благотворительностью, осуждал роскошь, был воздержан во всем и даже не терпел сквернословия. Прямой и твердый человек, Калоян старался заручиться поддержкой интеллектуальной элиты, представителей которой охотно брали в канцелярии, приглашали ко двору для сочинения речей, назначали на важные церковные посты.

Вообще, все Комнины были показно благочестивыми, энергично боролись с еретиками, старательно «прикармливали» верное им духовенство, давая щедрые пожалованья, дары, париков и стремясь одновременно всячески воспрепятствовать росту независимой Церкви и монашества. Царская власть стремилась свернуть интеллектуальные свободы, активно вмешивалась в духовную сферу, пыталась установить контроль над ней. Константинопольский патриарший престол теперь занимали ставленники Комнинов, а императоры вмешивались даже в решение догматических вопросов, стремясь унифицировать богословскую мысль. Давая одной рукой, другой они иногда брали у Церкви, и немало, считая не зазорным при необходимости, из-за нехватки средств покуситься на ее имущества и сокровища.

Но особенно много внимания было уделено восстановлению и укреплению армии и военного аппарата Ромейского царства. Их пришлось восстанавливать фактически на пустом месте. Все наместники, правители областей, особенно пограничных округов, и главы крупных воинских регулярных частей, обладавшие как военной, так и гражданской властью, теперь носили титул дуки, им подчиненные — катепана. Уже с конца X — начала XI вв. они стояли вне делавшейся все более неэффективной прежней системы местных военных округов-фем и фактически защищали эти фемы. Хорошо известное прежнее наименование «стратиг» окончательно исчезает во второй половине XI в. Над городскими гарнизонами начальствовали прокафимены, тогда как комендантами крепостей являлись кастрофилаки. Военно-морским флотом, вновь возрожденным, отстроенным тоже практически с нуля, командовал мегадука — дословно «великий дука», «адмирал», который объединил командование провинциальными флотами и постоянной императорской флотилией в Константинополе. Два доместика — Востока и Запада теперь назывались великими доместиками. Императоры, начиная с самозабвенно отдававшемуся военному делу Алексея I, лично участвовали в военных учениях и так же лично, не доверяя никому, руководили войсками во время боевых действий. Все высшие военные должности находились в руках царской фамилии и ее ближайшей или дальней родни. Не случайно даже в выпусках монет Комнины начали широко использовать образы святых воинов, своих покровителей.

Старое ополчение из рекрутированных крестьян теперь играло совершенно второстепенную, подсобную роль, набор новобранцев был затруднен, годные к службе всеми способами стремились уклоняться от нее. Первые Комнины еще пробовали восстановить народную армию, сажали на землю поселенцев-стратиотов из числа переселенцев, пленных, но без особого успеха. Именно так возникла воинская часть архонтопулов из двух тысяч сыновей отслуживших или погибших солдат. Но в остальном армия все больше пополнялась многоязычными наемными формированиями. Для укрепления ее боеспособности вводили все новые поставки. Заботясь о кавалерии, василевсы покупали отличных боевых лошадей у венгров и сельчуков. Они передавали налоги на откуп отдельным лицам и взамен начинали требовать поставок для армии обученных воинов. И аристократия, и семьи синклитиков, и монастыри сильно страдали от разного рода взиманий. К примеру, на жителей Эгейских островов была возложена обязанность поставлять определенное количество военных судов и моряков. Новой и выгодной для государства Комнинов практикой стали ория — обложенные налогами земли, фискальные землевладения, доходы с которых деньгами или натурой, произведенной продукцией шли на поддержание сухопутных и морских вооруженных сил. Ситуация меняется кардинально: если прежде, в докомниновские времена военной службы стремились избежать, то теперь все спешат к вербовщикам., записаться в армию, а военные становятся в государстве господствующим сословием, которое содержится за счет прочего населения. Как водится, армия тяжелым налоговым бременем падает на плечи населения.

Чтобы облегчит армейский призыв и уменьшить расходы на содержание иноземных войск и территориальных войсковых соединений, не включенных в регулярную армию и гвардию, Комнины пошли на отчаянный шаг. Они решили сделать службу прибыльной, особенно для ромейского офицерского состава, пойдя по пути организации новых государственных земель, которые давали на основе пронии. В основе этого понятия, ставшего социально-экономическим явлением, лежала совокупность пожалованных императором правовых привилегий. Так стала расти крупная земельная собственность, на которую были возложены обязательства государственной, прежде всего, военной службы. Прониары должны были прибывать в армию полностью вооруженными, на коне и приводить с собой солдат, набранных среди крестьян. Эти же крестьяне, которые жили на земле прониара, платили ему все налоги и сборы, что помогало таким помещикам разбогатеть. Однако подобные воинственные аристократы, несколько укрепив вооруженные силы Ромейского царства, скоро показали себя неспособными к войне. Да и удаление их из поместий привело к сокращению получаемой от них продукции, столь нужной государству для все той же армии. Поэтому основной ударной силой окончательно стали бронированные каваларии, тяжеловооруженные воины с копьями, набиравшиеся из высокооплачиваемых иностранных наемников, рыцарей, поскольку Империя ромеев так и не смогла в полной мере овладеть этой новой военной тактикой, применяемой на латинском Западе.

После введения соответствующих доспехов, экипировки и длинной, тяжелой пики, ромейское вооружение ни в чем не уступало оружию западных рыцарей, которых василевс Мануил Комнин называл «стальными котлами», в противовес грекам — «глиняным горшкам». По сути, это был тот же хауберк — железная кольчуга с капюшоном и кольчужные штаны, которые пристегивались к поясу. Голову прикрывал островерхий куполообразный шлем широко распространенного норманнского типа с наносником или маской, но пока еще без откидного забрала.

В византийском войске служили норманны, англо-саксы (инглины), франки, немцы (немитцы), а также болгары, арабы-сарацины, печенеги и другие кочевники, поставлявшие легкую кавалерию. Особо выделялись превосходные норманнские всадники, «скифская» конница, аланская пехота и «британская» гвардия из англо-саксов с их ужасными обоюдоострыми топорами-секирами, свирепо крушившими врагов вместе с лошадьми. Правда, в третьей четверти XII в. в византийской армии появился корпус вардариотов — воинов из Македонии и Фракии, но это было уже недолго просуществовавшим исключением из правила. Позже вардариоты превратились в царскую, парадную, дворцовую охрану в эффектной красной одежде с причудливым желтым «персидским» колпаком в форме «огурца».

Власти все боле наращивали масштабы найма иноземцев на военную службу в регулярные воинские соединения, хотя для поддержания их высокой боеспособности и воинской дисциплины им надо было обязательно регулярно платить. Часть этих людей, особенно с Запада, вербовали, когда они проходили через Константинополь, совершая пилигриммаж — паломничество в Иерусалим. Первоклассные храбрые воины, они имели одно слабое место — страсть к вину, которым до потери рассудка перепивались к каждому вечеру, ибо никогда его не разбавляли. Так, на службе в Византии оказался прославленный варанг Гаральд Гардрад, почти десять лет верой и правдой служивший василевсам, пока не угодил в тюрьму в 1044 г. Говорили, что он посватался к племяннице любвеобильной императрицы Зои, которая сама была неравнодушна к могучему варангу и из ревности велела его арестовать. Тот совершил побег и на ладье со своими товарищами, будто на качелях, перевалил через знаменитую гигантскую цепь, запиравшую Золотой Рог: когда судно приблизилось к препятствию, Гаральд скомандовал всем перебежать на корму, а оказавшись над цепью — броситься на нос и, таким образом преодолел препятствие, перед которым пасовал флот арабов и росов. Прибыв на Русь, отважный авантюрист побратался с князем Ярославом Мудрым, а потом вернулся на родину, где в 1046 г. стал королем Норвегии. Он погиб в печально известном 1066 г. при неудачной попытке совершить вторжение в Англию. Эта попытка дорого обошлась англо-саксам, которые, потеряв силы, через неделю после схватки с викингами Гаральда Гардрада не смогли остановить рыцарей герцога Нормандии Вильгельма Завоевателя, захвативших страну. Многие из них, не пожелав жить под чужеземцами, разорившими их, массово ушли в изгнание, став наемниками ромейских императоров и особенно охотно сражались в Италии и на Балканах против ненавистных норманнов.

Кроме выходцев из западной Европы василевсы охотно поселяли в Ромейском царстве пленных, порабощенных сельчуков (турок), «агарян» (арабов), «пеонцев» (венгров), далматов, сербов: получив свободу, они тоже зачислялись в воинские списки. Влияние иноземцев в армии быстро росло, давая повод делать о греках несправедливое заключение как о лишенных военного мужества. По этому поводу кастильский еврей-путешественник, раввин Вениамин из Туделы, посетивший Константинополь в декабре 1171 г., отметил в своих путевых заметках, что «… они подобны женщинам, у которых отсутствует сила военного сопротивления». Вероятно, это преувеличение. Однако важно иметь в виду, что со времени окончательного крушения фемного строя вплоть до окончательной гибели Византии военная организация Империи действительно не имела жизнеспособной социальной основы в самом византийском обществе, да и ромейские дуки и стратиги-администраторы, превосходно разбираясь в военной теории, далеко не всегда могли похвалиться владением оружием.

Уже к началу XII в. Ромейское царство восстановило достаточно мощные военно-морские силы, которые, пережив короткий расцвет, оставались действенными несколько ближайших десятков лет, пока вновь не были утрачены: вместо своих византийцы стали пользоваться кораблями Венеции, Пизы, Генуи и других крупных морских республик Италии. Но при первых Комнинах ромейские эскадры вновь насчитывали сотни судов. Они присутствовали в Эгейском и Адриатическом морях, причем на эгейских островах был введен даже особый «военно-морской» налог. Мегадука находился под неусыпным надзором василевса. Реформа флота сделал его полностью наемным — экипажи кораблей больше не комплектовали по принципу набора в морских фемах. Широкое использование «жидкого огня» и маневрового косого паруса обеспечило успехи на море.

Разумеется, все это, — профессиональную армию, крепости, гарнизоны, флотилии, — надо было поддерживать и развивать, что обходилось слишком дорого, требовало все больших средств и в конечном счете оказалось непосильным бременем для ресурсов Ромейского царства и его казны. Прочность подобной системы оказалась невелика еще и потому, что зависела от веры населения в Богом избранного государя. Да и вообще, большим государством нельзя править как собственным поместьем, в «ручном режиме», а именно так поступали все Комнины.

Несмотря на приведенные выше оговорки, приходиться признать, что представители новой династии сделали многое в деле укрепления Византийской империи. К середине XII в. государство ромеев вновь стало одной из сильнейших и богатейших держав Средиземноморья.

К началу 70-х годов XII в. внешняя политика Ромейского царства достигла значительных успехов. Предшествующий период бедствий и «героической обороны», длившийся почти до конца XI в., ушел в прошлое. Гибель, казавшаяся неминуемой и близкой, миновала, а потускневшая репутация Византии восстановлена. Половцы-куманы были давно устрашены. С их помощью наседавшие печенеги, которым не хватило одного дневного перехода до стен замершей в страхе, запертой столицы Империи, оказались наголову разгромлены 29 апреля 1091 г., после чего среди ночи, по условному знаку ромеями была беспощадно истреблена вся оставшаяся печенежская орда вместе с плененными воинами. Об этой необыкновенной, ужасной резне, когда «…погиб целый народ вместе с женами и детьми, численность которых выражалась в громадных цифрах», даже сложилась поговорка: из-за одного дня скифы не увидели мая. С этой победы, — самой значительной со времен Василия II, — Ромейскому царству перестала угрожать опасность соединения европейских и азиатских тюрок — печенегов и сельчуков. Это был серьезный урок другим варварам. Венгрия и Сербия признали господство ромеев. Сельчуки не были разбиты полностью, но оказались оттеснены вплоть до центральной части Малой Азии и некоторое время не решались открыто поднять оружие. Их вождь Чаха, эмир Смирны, опасный авантюрист, хитроумный пират, хорошо знакомый с положением ромейских дел и строивший дальновидный план взятия Константинополя с моря, был убит по приказу своего тестя, эмира Никеи в результате интриг византийского императора.

На пользу Византии удалось обратить даже священную войну объединенных сил Европы против мусульман — Первый Крестовый поход западных рыцарей (1096–1099 гг.), направленный на отвоевание у сельчуков Иерусалима и Святой земли. Его спровоцировали Римские папы и другие католические проповедники своими призывами силой отнять у мусульман Восток, а также сам василевс Алексей I Комнин неоднократными просьбами о найме на Западе вспомогательных войск и помощи страдающим от неверных христианским общинам в Малой Азии. В итоге плохо организованные, но неисчислимые как песок и истерично преданные вере вооруженные паломники «воинства Христова», известные нам как крестоносцы, общим числом более 100 тысяч, вторглись на территорию Империи ромеев по нескольким сухопутным и морским маршрутам, которые пересекались в Константинополе.

Самая богатая, самая огромная и самая роскошная столица мира с ее невообразимо величественными дворцами и церквами с загадочными обрядами произвела на эту неуклюжую, немытую толпу впечатление чего-то совершенно невероятного, вскружила головы. Ее надменные, экстравагантно разодетые в яркие платья аристократы и накрашенные, благоухающие, увешанные драгоценностями дамы, сопровождаемые по многолюдным улицам и рынкам множеством слуг и надушенных евнухов, вызывали смешанное чувство восхищения и черной зависти.

К своему крайнему изумлению крестоносцы застали византийского императора не столь беспомощным, как им представлялось. Он не только не унижался, но, поняв, что пришельцы с Запада высоко ценят клятвы, требовал себе вассальной присяги и договаривался о городах, которые крестоносцы завоюют у турок, причем часть этих турок оказалась у него на службе и в прямом смысле попортила крестоносцам немало крови. Именно в этом следует искать объяснение причин недоверия, взаимных недоразумений и горьких объяснений рыцарей с ромеями, а также попыток некоторых крестоносных вождей заключать союзы с тем народом, против которого было направлено крестоносное движение.

В итоге после известных треволнений, даже сражений с латинами, Алексей с помощью тех же латинов, воинственных герцогов и графов с развязными, дурными манерами, не устоявших перед огромными богатствами, какими их соблазнил император, сумел потеснить погрязших в распрях сельчуков. К примеру, василевс до глубины души потряс своего старого врага, честолюбивого Боэмунда Тарентского, старшего сына ненавистного Робера Гвискара и главу южноиталийских норманнов, одарив его золотом, серебром, изысканными шелками, сложенными в дворцовом помещении так обильно, что туда трудно было войти. Понимая, что он имеет дело не с простыми наемниками, император ежедневно, как пишет хронист, посылал армии крестоносцев столько золота, что только два, а часто и четыре человека могли его унести, и это не считая отдельных сумм, на которые кормили солдат. На каждой остановке воины находили припасы и царских посланников с богатыми подарками. Поскольку сила была еще на стороне ромеев и рыцари при всей мощи их неуязвимых для стрел бронированных доспехов, нуждались в помощи, Алексей I довольно гибко, ловко сумел справиться с враждебностью этих вооруженных пилигримов, добился от большинства их вождей принятой на феодальном Западе вассальной клятвы верности и даже извлек выгоду из их присутствия, вновь закрепившись в Малой Азии. Города, недавно потерянные византийцами, отчасти были возвращены им крестоносцами или отвоеваны самими ромеями.

Среди них была и северомалоазийская Никея, которая перестала быть столицей Румского султаната и вновь вернулась под власть Империи. В 1097 г. сельчуки вынуждены были отодвинуть свою столицу к юго-востоку, в город Коний (древний Иконий, теперь Конья), важную точку пересечения дорог в глубине малоазийского плато. Были отвоеваны территории обширных богатых ядровых фем — Вукеларии, большая часть Армениака и Анатолика, и почти вся Пафлагония. Граница Ромейского царства на южном побережье Черного моря вновь проходила восточнее Трапезунда. Западные области Малой Азии с лучшими пахотными землями, а также с такими значительными городами как Смирна, Эфес, Милет, Сарды и Филадельфия снова находились в руках византийцев. Удалось спасти окруженный сельчуками порт Атталию, важнейший южный военно-морской центр Империи. Таким образом, ущерб, нанесенный Манцикертом, был отчасти возмещен. Лишь размолвки с крестоносцами в северной Сирии, отказ Алексея вовремя прийти на помощь западным союзникам лишили ромеев шанса получить Антиохию, отвоеванную строптивым норманнским авантюристом Боэмундом Тарентским. Западные вожди стали распространять слухи о том, что император будто бы выдает сельчукам на уничтожение отряды крестоносцев, оказывает всяческое уважение мусульманским пленникам, давая им еду без свинины и обращаясь с ними как с ценными союзниками. Не все в это верили, но взаимная неприязнь, подозрительность стали расти, порой доходя до полного разрыва между ромеями и крестоносцами. Чтобы парализовать враждебные, захватнические, грабительские намерения последних, Алексей и последующие Комнины вынуждены были полагаться не только на силу оружия, организуя целый ряд походов в Сирию, но и на гибкую дипломатическую игру, все сильнее манипулируя иноземными силами и входя при этом в круговорот европейской жизни.

Династические, матримониальные браки, бывшие для ромейских императоров даже в X в. еще осуждаемой редкостью, теперь становятся одним из распространенных средств, превращавших заклятых врагов Империи в её верных союзников. Византия ранее не заключала такого рода союзнических договоров с другими государствами, находилась в «блестящей изоляции». Гордые «богоизбранные» ромейские монархи не признавали ни одного иноземного правителя достойным партнером в политической игре, сознательно унижали послов во время пышных дворцовых приемов. Но с XII в. ситуация резко изменилась: Ромейское царство постоянно создает коалиции, причем с явным поворотом к латинскому Западу. То вместе с дружественным германским государем Конрадом III Гогенштауфеном и лицемерными венецианцами против буйных южноиталийских норманнов и окрепшего французского короля, то, напротив, в борьбе против Венеции и императора Священной Римской империи, племянника и преемника Конрада, хищного Фридриха I Барбароссы («Рыжебородого») ромеи искали поддержку сицилийских норманнов, Генуи, Пизы и Милана, а затем — французского и английского королей. Любые, самые активные контакты и фантастические проекты теперь были не в силах поразить византийское общество, при этом становившееся, важно подчеркнуть, все более политически и религиозно индифферентным.

Кроме того, Комнины все более активно вмешивались в италийские дела, особенно Пизы, Венеции и соединенных в одно королевство Апулии, Калаврии, а также Сицилии, окончательно перешедших от мусульман в руки норманнских герцогов и графов. Вообще, в силу роковой необходимости Запад стал главным направлением их политики. Здесь особенно отличился четвертый, младший сын Иоанна Комнина, василевс Мануил I (1143–1180 гг.), полный воинственности и амбициозных планов. Выбор отца, умиравшего от случайной раны, полученной на охоте отравленной стрелой, остановился на нем, несмотря на то, что у 20-летнего наследника был старший здравствующий брат, Исаак (двух других братьев к тому времени уже не было в живых).

Эффектный, очень красивый, высокий, статный, как все Комнины, Мануил имел светлые волосы, но необыкновенно темный цвет кожи, унаследованный от матери Пирошки, дочери знаменитого венгерского короля Ладислава. Став супругой Иоанна II Комнина, она получила имя Ирина. Их высокообразованный отпрыск поражал широтой знаний и выглядел как настоящий император. Кроме того, василевс был довольно умелым бойцом, очень сильным и физически крепким. Однажды на рыцарском турнире, устроенном крестоносцами в Антиохии, он, — неслыханное для византийцев дело, — лично принял участие в поединке и к удивлению собравшихся с такой силой выбил копьем из седла своего противника-италийца, что тот, перелетев через лошадь, поверг на землю другого рыцаря. Мужественный император разделял со своими воинами все тяготы походной жизни: мог стремительно покрывать десятки миль, спать на куче хвороста под проливным дождем, совершать ночные переходы, освещая дорогу факелами.

По словам византийского историка Никиты Хониата, «…ему казалось возможным, что все западные народы составят союз против ромеев и войдут в одно общее против них соглашение, а потому он всячески старался заблаговременно обезопасить себя». Он говорил, что восточных варваров он может деньгами склонить к миру, но что касается многочисленных народов западных, то чрезвычайно их боится: «Это люди высокомерные, решительные, для которых война составляет всегдашнюю потребность, богаты и являются в поход закованные в железо, но кроме всего этого питают непримиримую и неукротимую против ромеев вражду, подозрительно к ним относятся и постоянно вооружаются». Ввиду возможности образования могущественной коалиции необходимо было разъединять и ссорить Папу и германского императора, норманнов и венецианцев, искать друзей и союзников в Италии. Как верно заметил Георгий Острогорский, «…западная ориентация Мануила была не его капризом, а его судьбой, которую взвалили на него события на Западе».

При все том этот блестящий василевс был убежденным поклонником западных обычаев, больше похожим на рыцаря, нежели на византийского монарха. Его забавляла варварская экзотика этих обычаев, хотя он питал мало теплых чувств к самим латинам и смотрел на них с опасливым высокомерием. В соответствии с западническим направлением Мануил перестроил Влахернский дворец, устраивал пышные турниры, приглашал западных рыцарей и советников. В отличие от своего сурового и аскетичного отца, василевса Иоанна Калояна, темпераментный император питал пристрастие к женскому полу и до самозабвения любил показной блеск, веселье, музыку, роскошные пиры, охоту, внешний лоск, удовольствия и радости жизни. Бега на ипподроме, столь любимые константинопольцами, теперь заменили элегантные рыцарские состязания в присутствии прекрасных дам. Пестрая, многоязычная, окончательно ставшая наемной в своей основе, армия обучалась теперь западному строю, имела сходную с латинами экипировку и выучку. Различие заключалось лишь в том, что при должном командовании она имела даже лучший порядок тактических построений. Громадное количество наемников с Запада буквально заполонило византийский двор: им Мануил открыл свободный доступ в армию, доверял самые ответственные посты и должности, что было оскорбительно для чести высокородных ромеев, не могло не вызывать их раздражение. Этот василевс, в отличие от своих предшественников, не пытался силой уничтожить латинские государства в Сирии и Палестине, а, напротив, хотел сблизится с королями Антиохии и Иерусалима, сохранять с ними хорошие отношения. И во внешней, и во внутренней политике он опирался исключительно на иноземный элемент, возбуждая этим неудовольствие у коренных ромеев.

Сознавая важность родственных союзов на Западе, Мануил, как и его отец Иоанн II, женатый на Ирине Венгерской, стал еще шире вводить в свою семью латинов, несмотря на презрение греков к ним. Большую роль сыграло то, что оба раза, несмотря на негодование византийской Церкви, василевс был женат на западных принцессах. Первой его женой стала дочь немецкого графа Зульцльбаха и свояченица (сестра жены) Конрада III Гогенштауфена — богомольная, холодная и чопорная Берта Зульцльбах, взявшая тронное имя Ирина. Поначалу она чувствовала себя неловко в новой для себя среде, совершала церемониальные промахи, например, приняла пурпурное одеяние за траур, но очень тянулась к образованию и даже заказала известному литератору Иоанну Цецу краткое изложение Гомера, хотя и не получила его, рассорившись с исполнителем из-за гонорара. В источниках о ней сказано, что «…отвергая пудру и румяна, она искала только ту прочную красоту, которая проистекает из сияния добродетели». Едва ли физически она удовлетворяла похотливого, открыто изменявшего ей Мануила, которому все же родила двух дочерей, но ее советы и дипломатические достоинства муж ценил, не забывая оказывать подобающее уважение. Умерла Ирина внезапно, от лихорадки, прожив в браке 14 лет, после чего Мануил «ревел, как лев». Вторая супруга императора ромеев — Мария, дочь графа аквитанской Тулузы и роскошного рыцарственного правителя Антиохии Раймунда де Пуатье — прославленного Сент-Жилля, француженка по происхождению, была совершенно восхитительной, обворожительной, любвеобильной юной красавицей, «звездой Востока», как ее называли.

Кроме того, при Мануиле наблюдается коренное изменение места византийских принцесс в области брачной дипломатии. Их стремятся выдать за иноземцев, прежде всего «франков», то есть немцев, французов, италийцев, что было крайней редкостью в предшествующие 300 лет. Теперь такого рода морганатические браки, нерадостные для престижа Комнинов, посыпались как из рога изобилия. Малолетняя племянница Мануила, Феодора, была выдана замуж за брата Конрада III, Генриха, герцога Австрийского, а после его смерти, в возрасте 13 лет стала женой умного, просвещенного и на редкость обаятельного короля Иерусалима, Балдуина III (1143–1162 гг.), двоюродного брата Марии Антиохийской, ставшего, как в свое время Конрад, близким другом Мануила. Другая племянница, Евдокия, дочь брата Алексея, вступила в брачный союз с крупным италийским маркграфом Гийомом Монплие. Кроме того, Мануил устроил брак своей единственной сестры Марии с королем Иерусалима Амори I (1162–1174 гг.). После его смерти Мария в 1177 г. сочеталась вторым браком с Балианом де Ибелином, лордом Наблюским (ум. 1193 г.). Особые хлопоты василевс проявлял по поводу замужества своей дочери Марии. Так, в женихах у дебелой Марии Комниной, отличавшейся крупной статью, побывали сын владетеля Сицилии, Вильгельм II, наследник венгерского престола Бела III, пока, наконец, уже в 30-летнем возрасте «роковая вдова» стала супругой брата влиятельного италийского маркграфа Конрада Монферратского, 17-летнего, но весьма деятельного Райнера (Ранье) (1163–1182 гг.), который получил сан кесаря, богатые византийские имения и постепенно набирал все больший вес и популярность при дворе. Наконец, малолетний сын василевса, Алексей II был обручен в 1179 г. с 8-летней Агнессой (в православном Крещении Анной), дочерью французского короля Людовика VII Молодого от его третьей жены, Аликс Шампанской. Феодора Комнина в 1175 г. сочеталась первым браком с правителем Антиохии Боэмундом III (1163–1201 гг.). Евдокия, дочь Исаака Комнина в 1170 г. вышла замуж за Одона Франгипани, а в 1179 г. вторым браком — тоже за италийца, Гуэльфо де Поркария. Из 22 брачных союзов, осуществленных при Комнинах, десять брачных альянсов пришлись на правление Мануила и все были заключены с латинами. Едва ли это делалось только ради получения от них военной и материальной помощи, весьма мизерной. Дело было в другом. Западная политика поневоле становилась велением времени, раскрывала Романию для Запада, но, как покажет история, приобретала роковое значение.

Мануил мечтал соединить под своей властью Запад и Восток, восстановить былые могущество, почет Римской державы и для этого нанести упреждающие удары, особенно — остановить казавшуюся ему самой грозной западную опасность. Никита Хониат не случайно сравнивал его с прилежным земледельцем, который выпалывает сорняки до того, как они разрастутся. Прежде всего, его тревожили неукротимые, вероломные норманны южной Италии и Сицилии. Их вредоносный король, талантливый дипломат и беспринципный авантюрист Рожер II Сицилийский, племянник грозного герцога Робера Гвискара и двоюродный брат наделавшего в свое время множества хлопот Боэмунда Тарентского, ограбил богатые греческие города Фивы и Коринф, а пленных ремесленников, знатных людей, молодых красивейших женщин и огромную добычу вывез в Сицилию, свою столицу Палермо на громадных грузовых судах, по словам Никиты Хониата, «переполненных множеством дорогих вещей до такой степени, что сидели в воде по верхний ярус». Только с помощью венецианцев, которым вновь были обещаны в Константинополе торговые привилегии, пришедшему в ярость Мануилу удалось потеснить «островного дракона» и в конечном итоге, после неудачных героических штурмов, в 1149 г. взять голодом неприступную норманнскую крепость, воздвигнутую на Корфу, на высоченной обрывистой скале. Но союзные венецианские матросы к тому времени изменили и вообще вели себя крайне нагло, развязывали драки, позволяли себе грубые, циничные издевательства над особой василевса, чего чернявый царь им никогда не простил. В дальнейшем, повелением от 12 марта 1171 г. он изгонит из Ромейского царства венецианских купцов, приказав конфисковать их товары, что окажет крайне отрицательное влияние на экономику Венеции. Мануил будет натравливать на нее оставшихся в Константинополе торговых соперников — генуэзцев и пизанцев, не забывая в свою очередь ссорить зазнавшихся италийцев между собой, нанося им ощутимые материальные потери.

Василевс, помня каким кошмаром явился для его деда Первый Крестовый поход, толком не поддержал франкских и даже союзных, дружественных ему немецких крестоносцев во время Второго Крестового похода 1147–1149 гг., закончившегося полным провалом. Более того, опасаясь склонных к грабежам и разбоям вооруженных западных паломников, готовивших, как стало известно, атаку на Константинополь, Мануил вступил в союз с казавшимися ему менее опасными сельчуками, гарантируя им свой нейтралитет в отношении вооруженных до зубов западных «паломников». При этом он свел территорию Румского (Иконийского) султаната до внутренней части Малой Азии и укрепил византийское влияние в южномалоазийской Киликии и западной Сирии. Не удивительно, что после поражения этого бездарного Крестового похода, приведшего к самому сильному унижению христианства за весь период Средневековья, на Западе родилось очень опасное для будущего Византии убеждение, что для успешного достижения цели святых походов надо сначала уничтожить мешающее им вероломное царство ромеев-отступников.

Ситуцию накаляли и военные рейды византийцев, совершаемые раз за разом против антивизантийски настроенных венгров и сербов. При этом особенно большие территориальные потери в районе Адриатики понесла Венгрия, чье немалое войско было наголову разгромлено в 1167 г. в сражении при Сирмии благодаря превосходству ромеев в тактике и воинской выучке.

Спаянные железной дисциплиной, профессиональные войска оставались ключевым орудием имперской внешней политики. У каждого времени есть свой потолок понимания и в соответствии с ним василевс, полагавшийся на это ключевое орудие больше, чем на дипломатию, не мог подняться дальше романтической «римской мечты» о единой Империи, единой Церкви и едином монархе в лице самого себя. Но в условиях стремительно преображавшегося мира это было полнейшим анахронизмом, более того, — опасной утопией. Мануил же спешил любыми средствами распространить на невизантийские земли действия ромейских законов, что меняло политическое пространство Ромейского царства. Его быстро достигнутые, хотя и непрочные успехи, пугали латинский Запад, который, в свою очередь, и манил, и страшил василевса. Дело дошло до того, что он даже решился оспаривать у честолюбивого Фридриха I Барбароссы (1152–1190 гг.), все чаще поглядывавшего на Восток, титул императора Священной Римской империи и, не жалея византийского золота, поддерживал восставшие против этого дерзкого императора североиталийские города-коммуны, оплачивая их наемников.

Тем не менее, скороспелым, экспансионистским и, по сути дела, фантастическим замыслам василевса по восстановлению давно нарушенной исторической правды не суждено было сбыться. Время огромных универсальных империй, какой была Византия в незабвенную эпоху Юстиниана Великого, прошло. В выстроившемся сложном мире европейских государств наступала пора национальных монархий, многие из которых имели давно правившие собственные династии, не желавшие подчиняться ромеям. Этого не могли не знать, но не хотели признавать ни василевс, ни его ближайшее окружение. С изумительной настойчивостью, достойной лучшего применения, Мануил Комнин создавал разнообразные комбинации для осуществления притязаний на господство прежде всего в Италии, до конца оставаясь последовательным и верным раз принятой системе. Ради достижения этой важнейшей для него цели он совершил роковую ошибку — не учел, что средств недостаточно, поспешил, пожертвовал всем и возбудил справедливое неудовольствие среди населения Ромейского царства. Кроме того, в результате всех стремительных усилий бывшие союзники византийцев в Италии в лице изворотливых, жадных дельцов-венецианцев, Римского папы и страдавшего манией величия германского императора превратились в заклятых врагов. В них быстро развивалось почти психопатическое чувство ненависти к коварным грекам, пытавшихся обложить их со всех сторон. На Западе были уверены, что Мануил вынашивает зловещие планы в отношении изгнания латинов из Сирии и Палестины и восстановления восточного обряда в тамошних церквах. В итоге Венецианский конгресс 1177 г. сплотил против Ромейского царства всех ее западных врагов и стал угрозой не меньшей, чем сельчукский Иконийский султанат в Малой Азии, подстрекаемый императором Священной Римской империи. Враждебная коалиция, которой так боялся амбициозный василевс, все же образовалась, и оказавшаяся в изоляции Византия была окончательно вытеснена из Италии.

Внешняя ситуация резко обострилась. Зашевелились болгары и славяне на севере Балканского полуострова, восстали против византийского императора озлобленные сербы, которых пришлось вновь покорять. То и дело вспыхивали войны с воинственными венграми на Дунае. Все труднее стало сдерживать сепаратистские устремления армян, массово бежавших от сельчукских нападений и обосновавшихся на юге Малой Азии, в ставшей вновь ромейской Киликии и горах Тавра. Сами сельчуки признали власть Империи ромеев и согласились не делать набеги, но их султан, культурный, умный Кылыдж Арслан II, обласканный Мануилом и с величайшей пышностью принятый в Константинополе, со временем воспользовался доверчивостью василевса и завладел значительной частью подконтрольной ромеям территории, за которую теперь надо было вновь ожесточенно бороться. Это стало самой крупной ошибкой Мануила. Погрязнув в хитросплетениях западной политики, в интригах и мечтательных планах о союзе с ломбардскими городами и Папством, могущими, как ему казалось, помочь Византии утвердится в Италии и оказать противодействие притязаниям со стороны германских императоров, василевс проглядел новое усиление Иконийского султаната и недооценил силу его сопротивления в центральной Малой Азии, которую он во что бы то ни стало стремился вернуть. Его запоздалая, непродуманная и очень дорогостоящая попытка положить конец господству сельчуков привела к беде.

В то время, как в мае 1176 г. армия Фридриха Рыжебородого была наголову разгромлена объединенным ополчением лиги североиталийских городов, поддержанным византийским золотом, и надо было бы спешить пользоваться плодами этой долгожданной победы, огромная ромейская армия к концу лета выступила в грандиозный поход, но не Запад, а на Восток, на территорию сельчуков. Здесь она попала в засаду, была окружена во фригийских горах турками и уже 17 сентября полностью разгромлена, переходя через перевал Мириокефал. Это неожиданное жестокое и кровавое поражение продемонстрировало мифичность византийской силы, опустошило казну, ознаменовало собой отказ Империи от активных действий и вновь переход к глухой обороне. Оставалось лишь печалиться и вспоминать как все случилось.

Византийское войско под предводительством Мануила Комнина двинулось по направлению к своей главной цели — сельчукской столице Иконию, с намерением осадить и взять ее. Предполагалось, что решительный, молниеносный удар полностью сокрушит неприятельское могущество. Султан Кылыч Арслан II, после отвергнутого ромеями предложения заключить мир, отдал приказ своей 25-тысячной армии избегать открытых столкновений, лишь устраивать засады, заслоны, но уничтожать на пути все: жечь деревни, запасы продовольствия, корма, заражать источники воды, колодцы, сбрасывая туда трупы и нечистоты. В результате во многих ромейских воинских частях стала свирепствовать дизентерия, косившая хуже вражеских стрел.

Вынужденная все необходимое везти с собой, византийская армия тащила огромный обоз из трех тысяч повозок с провиантом, водой, фуражом, оружием, материалами для осадных, метательных машин и прочим военным скарбом. Колонна из воинов по пять в ряд классическим ромейским походным порядком — авангард, главные силы из регулярных войск, правый фланг, обоз, левый фланг, элитные войска самого василевса, арьергард — растянулась на десяток мил. Путь к становившемуся все ближе Иконию лежал по малоазийской Фригии через длинный горный проход, ущелье Циврица, находившееся перед руинами заброшенной крепости Мириокефал — дословно «Десятитысячеглавой», названной так из-за множества вершин скал, окружающих здешний перевал. Вопреки советам и предписаниям руководств по военному делу, Мануил, зная, что ресурсов осталось крайне мало, решил не тратить их и драгоценное время на обход этого угрюмого, опасного для армии места. Здесь и разыгралось грандиозное сражение, закончившееся сокрушительным разгромом ромеев. Зажатая со всех сторон горными кручами, византийская армия совершенно пренебрегла элементарными требованиями своей же тактики избегать таких мест и вести разведку, оказалась застигнута врасплох, без организованной защиты на случай нападения, и разрезана сельчуками на части. Начавшие отступать ромеи некоторое время еще пытались сопротивляться, но раз за разом попадали в засады, устроенные по всей длине прохода. С горных круч на головы охваченных паникой ромеев лавинами сыпались вражеские стрелы. В кровавой, безумной сумятице оказались потеряны все нити управления бегущим, гибнущим войском и скучившемся обозом. Отчаявшийся император со съехавшим на сторону шлемом, с обломком копья в руке, сражался как рядовой кавалларий, без знамени и телохранителей, подставляя под сыпавшиеся со всех сторон удары щит, в котором торчали десятки стрел. Он лишь по случайности не попал в плен и не разделил судьбу несчастного василевса Романа Диогена. Бой длился весь день и лишь к ночи Мануил насилу вырвался из жуткого ущелья с остатками тех войск, которые сумел перестроить. Он запросил у Кылыдж Арслана разрешения беспрепятственно удалиться, на что тот с радостью согласился, ибо и сельчуки понесли немалые потери.

Через два дня уцелевшие начали отход. На поле боя остался цвет ромейской армии, погиб весь правый фланг, осадный парк, полностью был потерян обоз. «Зрелище, представшее глазам, — с надрывом писал Никита Хониат, — было достойно слез, или, лучше сказать, зло было так велико, что его невозможно оплакать: рвы, доверху наполненные трупами, в оврагах целые холмы убитых, в кустах горы мертвецов; все трупы были скальпированы, а у многих вырезаны детородные части. Говорят, это сделано было с тем, чтобы все тела казались греческими, ибо многие пали и со стороны турок. Никто не проходил без слез и стонов, рыдали все, называя по именам своих погибших друзей и родственников». «Из-за множества трупов ущелья сделались равнинами, долины превратились в холмы, рощи едва были видны», — такую страшную картину нарисовал очевидец этой провалившейся военной экспедиции с ее напрасными жертвами.

Никогда больше Византия не сможет организовать вторжение в Малую Азию такого масштаба. Несмотря на последующие успешные, более того, блестящие отражения сельчуков, все надежды на возврат земель Анатолии оказались потеряны. Самое главное, они начали полным ходом заселяться тюрками, несшими с собой ислам и исламизацию населения, отчего Ромейское царство стало терять свою устоявшуюся территориальную форму и все больше становиться лишь европейским государством. Через 105 лет кровь Мириокефала вновь воскресила позор Манцикерта.

Причины постигших внешних неудач и надвигавшихся новых видятся не только в тактических ошибках, но, прежде всего в том, что в своей внутренней деятельности Комнины ограничились полумерами, подвергнув традиционные формы государственной организации лишь относительному, а не радикальному обновлению. Нужно было заботиться о развитии сил самих ромеев, поднять патриотический дух внутренними реформами, радикальным, последовательным улучшением административной и финансовой системы, особенно мерами против сосредоточения земель в руках знати и духовенства. Но должного внимания на это не было обращено. Кроме того ромейские власти выбрали неверный вектор внешней политики, будучи одновременно и испуганны, и зачарованы латинским Западом. Показательно, что в беседе с Мануилом I тогдашний Патриарх Михаил III Анхиальский (1170–1179 гг.) сказал, что для спасения души лучше покориться сельчукам, нежели отступникам-римлянам. В этих словах оказалась заложена вся программа будущих событий, закончившаяся через 280 лет окончательной гибелью Империи. С этой точки зрения комниновская Ромейское царство было обречено уже тогда, когда, казалось, находилась на пике успехов.

К концу правления Мануила Комнина в Византии стал ощущаться рост напряженности. Стратегия «пропалывания сорняка» — предупреждающие военные меры и система дорогостоящих дипломатических сдержек, равновесий не принесли результата. Бесконечные войны, широкие предприятия, огромные задействованные силы, отдаленные затратные экспедиции опустошали казну, армия была утомлена непрерывными походами, битвами и потерями, у флота хватало средств только на защиту морской торговли и охрану побережья от одинаково беспощадных латинских и мусульманских пиратов.

Василевсу прямо в лицо бросали обвинение в том, что он, подобно вампиру, до опьянения пьет христианскую кровь, выжимает последние силы из своих подданных. Тяжелые уроки и разочарования, глубокая депрессия все более лишали его былой энергии и предприимчивости.

В царствование Мануила I оппозиция в лице оттесненной от власти бывшей столичной чиновной аристократии ограничивалась лишь насмешками в адрес царя, но уже после его смерти, последовавшей 24 сентября 1180 г., разгорелась открытая ожесточенная борьба, в которую оказались втянутыми все слои византийского общества. «Кажется, будто божественной волей было решено, чтобы вместе с василевсом Мануилом умерло все здоровое в царстве ромеев, и, чтобы с заходом этого солнца покрыла нас непроглядная тьма», — записал через несколько лет знаменитый публицист, архиепископ Евстафий Фессалоникский, как и большинство современников, очень точно почувствовавший роковую точку перелома к худшему, низменному, начало необратимого процесса гибели Ромейского царства. Великая держава снова быстро теряла внутреннюю прочность. Предшествующие реформы не возымели длительного эффекта. Предыдущий внешний блеск был чисто внешним, а по существу далеко не все обстояло благополучно. Противоречия между фискальным аппаратом центральной императорской власти и знатью в центре и в провинциях все более подрывали эту одряхлевшую власть и определили суть стремительно надвигавшегося внутреннего кризиса. Следствием этого кризиса плохо устроенного государства стали социальная и психологическая нестабильность. Все наиболее сильные, лучшие черты, казалось, ушли в прошлое, тогда как слабости, присущие «домовой» административной системе Комнинов, теперь проявились особенно отчетливо. Эффективно регулировать в «ручном режиме» разные сферы государственной жизни теперь становилось невозможно. Ромейское царство ожидало тяжелое будущее.

Василевс оставил власть своему 11-летнему сыну Алексею. Будучи ничем не примечательным ребенком, к тому же с порочными наклонностями, он находился под влиянием матери, вдовствующей императрицы-регента, еще сравнительно молодой красавицы Марии Антиохийской из знатнейшего рода графов Аквитании. «По незрелости возраста и недостатку благоразумия», Алексей, разумеется, был царем лишь по названию. «Занятый пустыми удовольствиями, — отмечал историк Никита Хониат, — …он забавлялся только травлями и конными скачками, проводя время с молодыми товарищами своих игр и развивая в себе самые дурные привычки». Насколько можно понять, его воспитанием и образованием толком никто не занимался, да и не собирался заниматься.

Государственные дела оказались совершенно расстроены, дворец наполнен смутами и тревогами: «…все пришло в беспорядок, потому что каждый преследовал свою цель и все друг другу противодействовали». Казна бессовестно расхищалась «народными грабителями», в том числе слишком прозападно настроенным, тщеславным протосевастом Алексеем Комнином, племянником покойного василевса, фаворитом и любовником царицы-латинянки: «Он имел обыкновение проводить большую часть дня в постели… Как только появлялось солнце, он начинал искать более темное помещение, словно дикий зверь». Другим его удовольствием этого бесстыдного человека, порочащего трон своими выходками, являлась чистка зубов и вставка новых взамен разрушавшихся. Все остальное его мало интересовало.

Следует особо заметить, что в XII в. наряду с ростом рационализма, тяге к практическим занятиям стала расти очень опасная для ромеев тенденция — равнодушие к христианству. Писатели эпохи Комнинов все чаще жаловались на пустующие храмы, на сквернословящих епископов, снующих в толпе и бранящихся на рынках монахах, священниках, оскверняющих себя непотребством, даже пролитием крови. Рассыпался тот прочный духовный стержень, на котором долгое время держалось ромейское общество, а за этим маячило нечто худшее, чем внутренние трудности, политические интриги и внешние неудачи.

Уже после победных войн Никифора Фоки, разгрома арабов на Крите, плаванье в восточной части Средиземного моря стало безопасным, но от такого изменения выиграли больше италийцы, нежели ромеи. В условиях замкнутого пространства Черного моря Константинополь не мог потерять своей роли обязательного посредника. Однако василевсы по давно укоренившейся традиции способствовали ввозу товаров в столицу и ничего не делали, чтобы поощрять вывоз товаров. При всем том, ввоз ряда товаров был неразумно запрещен. Грозовые тучи неблагоприятных перемен окончательно накрыли некоторые окраинные города Империи ромеев, такие как крымский Херсон или приазовская Тмутаракань, местные правители которых, севасты, разумеется, отнюдь не царских кровей, стали искать более существенных покровителей в лице все тех же набиравших силу предприимчивых италийцев. Все это привело к тому, что италийцы стали вытеснять греческих купцов из торговли, перехватывать предпринимательскую инициативу в свои руки.

Как уже говорилось, с виду все процветало. Капеллан не по возрасту мрачного Людовика VII, монах Одо де Девиль, сопровождавший набожного французского короля во время Второго Крестового похода, при всех отрицательных отзывах, данных им «хитрым и коварным» надменным предателям-константинопольцам, отмечал необычайную дешевизну товаров в городе. Немного позже приехавший кастильский путешественник Вениамин из Туделы, слышал, что купцы съезжаются в византийскую столицу со всех концов света и, по рассказам, доход от всех лавок, рынков и взимаемых торговых пошлин достигает лишь за день 20 тысяч золотых монет! И тем не менее, эта видимость благополучия была обманчива, была призраком силы, что понимали далеко не все современники. В XII в. византийский город, по выражению известной уральской византинистки Маргариты Адольфовны Поляковской, носил уже черты «утомленности», а льготы италийским купцам, данные Комнинами, усугубили их. Город как кирпич византийского общества вновь стал терять свою прочность, и это тоже следует особо учесть для объяснения случившейся позже катастрофы.

На исторической сцене появились новые силы. Иноземцы в то время приобрели важную роль в Константинополе, который рассматривался ими как восточный, а не европейский город. Особым влиянием пользовались давно имевшие весомые торгово-экономические привилегии венецианцы, чей боевой клич — Viva San Marco! — можно было услышать на всех морях. Ромейские императоры, нуждавшиеся в сильном флоте, особенно в борьбе с захватчиками норманнами, не раз прибегали к помощи Республики Св. Марка. В обмен за эту обременительную услугу они уже с 1082 г. даровали купцам Венеции, в которых все еще видели недавних подданных Империи, лавки, причалы, немало другой недвижимости и самое главное — невиданное доселе право свободно торговать любыми товарами во всех городах Ромейского царства, включая ее столицу, без уплаты коммеркиона, налога на торговлю. В 1171 г. они потеряли эти права, но их не лишились пизанцы и генуэзцы. Это ставило италийцев в более выгодное положение, причем не только перед западными конкурентами, но и перед самими ромеями, которые должны были терпеть такую несправедливость. Империя никогда не сможет избавиться от этой стесняющей связи, превратившейся со временем в мертвую хватку, хотя будет предпринимать спорадичные, в целом неудачные попытки бороться с италийцами, отказываться возобновлять их торговые права, арестовывать, забирать товары, даже ослеплять особо наглых послов.

Центрами, которые наиболее часто упоминались в венецианских документах XII в., были Константинополь и греческие Коринф, Спарта, Фивы, Алмир. В столице Ромейского царства латины населяли целые кварталы, коммерческие колонии, отведенные им эмволы. Им принадлежали многочисленные лавки, склады, амбары и некоторые пристани-скалы, становившиеся самыми востребованными. Эти кварталы располагались по другую сторону Золотого Рога и поэтому назывались Пера (дословно — «выше», «по ту сторону») или Галата (во времена античности — «Сики»). Уступка Галаты генуэзцам превратила ее в соперничающий самостоятельный пригород, который со временем стал бурно развиваться и, вопреки запретам, укреплялся стенами и башнями. В Константинополе проживало больше 60 тысяч иностранцев, преимущественно италийских купцов, а также немцев и французов, которых ромеи называли алеманами и франкогенами. Они составляли едва ли не четверть населения столицы Империи ромеев. Позабыв, что они находятся не дома и не в завоеванной стране, латины держали себя гордо и вызывающе грубо относились к византийцам. Все более бедневшее население столицы, недовольное правлением регентши, которая сама была западного, франкского происхождения, люто ненавидело этих бесцеремонных, дерзостных, изворотливых чужеземных торгашей, уверенно богатевших любителей наживы, а также надменных западных наемников, составлявших главную опору регентства. Рост антагонизма между латинами и ромеями отразил известный византийский канонист Феодор Вальсамон, который отнес латинов к схизматикам, раскольникам Церкви. Нужно было малое, чтобы в сверхцентрализованном и в то же время обезглавленном государстве, а точнее в его стольном городе, олицетворявшем державу как таковую, в 1182 г. вспыхнуло антилатинское восстание, переросшее в мощнейший погром.

В начале мая в Константинополе разыгрались драматические события, с трудом поддающиеся рациональному объяснению, хотя понятно, что виною случившегося стала неумная, разорительная «западническая» политика Марии Антиохийской и ее окружения. Кроме того, ситуацию отяготила попытка убийства протосеваста Алексея Комнина, которую предприняли пользовавшиеся популярностью у столичного населения решительная старшая дочь покойного василевса Мануила I, мужеподобная кесарисса Мария, и ее муж кесарь Раймунд (Райнер) Монферратский. После раскрытия неудавшегося заговора они укрылись в храме Св. Софии, который стали штурмовать наемники-латины. Это вызвало взрыв возмущения горожан. Подогретые как патриотическими, ксенофобскими настроениями, так и в не меньшей степени жаждой поживы, они бросились грабить и жечь дома ненавистных италийцев, представленных главным образом генуэзцами и пизанцами. Латинов убивали, не обращая внимание ни на пол, ни на возраст, женщин насиловали. Тех, кто пытался спастись на судах, догоняли и сжигали «жидким огнем», на суше встречали мечом бегущих. Не щадились и церкви католиков, их благотворительные учреждения, госпитали, где перебили даже лежачих больных. Некогда роскошные и цветущие италийские кварталы столицы истекали кровью, в одночасье превратившись в дымящиеся руины. Четыре тысячи иностранцев было взято в плен и продано сельчукам.

Латины, которым удалось спастись от ужасов этого погрома, получившего название «Константинопольской бани», не остались в долгу. Они ограбили и сожгли многие византийские города и селения на берегах Босфора и Принцевых островах в Мраморном море. Главное, вернувшись на родину, италийцы стали взывать к возмездию, изображая в самых мрачных красках византийское правительство. Как верно заметил Федор Иванович Успенский, событиями 1182 г. было «…если не посеяно, то полито зерно фанатичной вражды Запада к Востоку». Некоторые историки даже называют происшедшее «геноцидом» и полагают, что месть за него оправдала будущий сокрушительный разгром столицы Ромейского царства крестоносцами.

Уже до этого небывалого лютого истребления иностранцев на политическом горизонте Константинополя стала утверждаться фигура вернувшегося с области Понта из очередного изгнания двоюродного брата покойного Мануила I — Андроника Комнина, давно имевшего виды на императорский венец и строившего козни против своего кузена. Теперь он воспользовался поворотом судьбы как поворотом ключа, открывавшего дверь к заветному престолу. Будучи правителем города Энея в Пафлагонии, первое, что он сделал, после того, как с пафлагонскими войсками на волне антилатинских настроений в апреле 1183 г. вошел в охваченную мятежом столицу и вскоре узурпировал трон, — приказал отослать в Скифию, то есть в дунайские владения Галицкого князя, своего противника, ненавистного протосеваста Алексея Комнина, но тому повезло, и он смог змеей улизнуть в Сицилию. Зато была убита брошенная в монастырскую темницу 37-летняя вдова Мануила, «бесстыдная кокетка», «иноземка» Мария, а чуть позже — ее сын, законный василевс Алексей II, спасителем и защитником которого Андроник как соправитель клятвенно себя объявил. Мальчик, пишет Никита Хониат, «не совсем еще умевший отличить горе от радости», вынужден был сначала подписать приговор о казни собственной матери, а через два месяца его самого задушили тетивой лука, голову отрубили, причем в ухо вдели восковую серьгу с печатью нового василевса. Тело ребенка в свинцовом гробу утопили в море. Прикрываясь принципом легитимности власти, 13-летнюю невесту Алексея, дочь французского короля Агнессу-Анну, 65-летний узурпатор забрал себе в жены и, по-видимому, жил с ней как с супругой. Избавляясь от других потенциальных претендентов на трон, он организовал отравление своих бывших союзников, дочери Мануила — мужеподобной, громогласной кесариссы Марии и ее зубатого мужа-латина, ослепил некоторых, прежде помогавших ему сторонников из сановной знати.

Андроник, сын обделенного судьбой севастократора Исаака, старшего брата Мануила Комнина, представляет собой одну из самых колоритных фигур византийской истории. Молва, всегда злоязычная, к нему была особенно немилосердна. Высокий, красивый, прекрасно сложенный, импозантный, он обладал богатырским здоровьем и к моменту вступления на трон выглядел гораздо моложе своих лет. Его романтическая жизнь сложилась фантастичнее любого приключенческого романа. Спасаясь от вполне оправданной подозрительности своего царственного кузена, этот смелый авантюрист, легкомысленный и страстный, блестяще образованный, красноречивый и остроумный, изъездил многие страны Европы и Азии, жил в Иерусалиме, Дамаске, Багдаде, Грузии, даже принимал участие в боярских заседаниях, пирах и охоте на кабанов, оленей и зубров у своего родича по матери, Ирине, двоюродного брата Ярослава Осмомысла (1153–1187 гг.), высокообразованного, влиятельного правителя разраставшегося к тому времени могучего, богатого Галицкого княжества. Владея древнерусским языком, он получил от князя несколько местечек «в утешение», а еще больше набрался от «варваров» привычки к кровавым зверствам.

В своей жизни Андроник занимался разбоем купеческих караванов, одну за другой совращал знатных дам-красавиц, включая своих троюродных племянниц, таких как племянница Мануила, принцесса Евдокия, антиохийская княжна Филиппа, сестра Марии Антиохийской, или еще одна племянница Мануила, молодая королева Феодора, вдова короля Иерусалима Балдуина III, от которой он имел детей. Впрочем, на последней Андроник все же женился. Сексуально невоздержанный, он готов был затаскивать в постель любую понравившуюся ему женщину, так что, по словам Никиты Хониата, «…водил за собой любовниц, как петух водит кур или козел — коз на пастбище».

Девять долгих лет Андроник провел в заключении во Влахернах, в глубоких, темных казематах башни Анема — самой страшной политической темнице Константинополя при бастионе со складскими помещениями Влахернского дворца, куда он угодил за скандальные альковные связи, а еще больше — за интриги против своего царственного двоюродного брата. Но и там его мятежная, жаждавшая власти и почестей душа не знала покоя. Благодаря своей исключительной смелости и сообразительности Андронику дважды удавалось бежать из тюрем. Первый раз он воспользовался заброшенной водосточной трубой, добрался до противоположного берега Босфора и лишь там был схвачен. Второй побег оказался удачным: на сей раз хитрец смог добыть ключи от тюремных замков. Пока его искали по Дворцу, он три дня прятался в густой, высокой траве глухого угла дворцового двора, потом по веревке спустился со стены в поджидавшую его лодчонку некоего Хрисохопула, на варварском языке находчиво наплел следившей за подходами с моря страже Вуколеона, что он домашний слуга этого Хрисохопула, якобы пытавшийся бежать от своего жестокосердного господина, совершенно заморочил им голову, умолил отпустить со своим «хозяином» и скрылся.

Атлет и воин, элегантный и обаятельный, особенно с женщинами, которые его обожали, ловкий дипломат и прекрасный актер, он сочетал в себе высокий интеллект, рыцарственное благородство, безрассудную смелость и щедрость с редкостными коварством и жестокостью. Без малейшего затруднения Андроник проливал потоки слез: благоговейно целовал колени Патриарха Феодосия (1179–1183 гг.), твердо решив, что добьется его замены своим пособником. Уже придя к власти, он лил слезы на могиле Мануила I, своего бывшего соперника, которого люто ненавидел, а жену и сына собирался уничтожить.

Поначалу Андроника, невзирая на кровавую узурпацию трона, встретили ликованием, приветствовали любые его дела, слагали восторженные песни. Хитрый, опытный демагог и талантливый «политтехнолог», он, чувствуя массовое настроение и пытаясь манипулировать им, заявил, что не желает, чтобы иноземцы сделали из Ромейского царства западное государство и взяли перевес над греками. Заигрывая перед славящим его простонародьем, новый василевс объявил себя врагом крупной аристократии и всех коррупционеров. Он приказал вывесить перед входом в роскошно отстроенный им константинопольский храм Сорока Мучеников огромную картину, на которой был представлен в простой крестьянской одежде синего цвета, длинных сапогах, с тяжелой и кривой косой в руках — словно настоящий мужицкий царь. Кто бы мог тогда подумать, что он пройдется по людям с косой смерти! Способный правитель, по ширине замыслов, энергии, решимости и даровитости ничем не ниже Мануила, этот император мог бы спасти Ромейское царство, вывести из кризиса, но только ускорил его гибель.

К концу жизни узурпатор потерял свою былую, совершенно исключительную репутацию и превратился в свирепого, развращенного реакционера, тирана, страдавшего манией преследований и погрязшего в массовых репрессиях и злодеяниях. Смерть его оказалась ужасной.

Как бывает в истории, крупные общественные потрясения иногда зависят от мелких личных обстоятельств. 11 сентября 1185 г. к дому вельможи, двоюродного брата Андроника, Исаака Ангела, 35-летнего златокудрого красавца и модника, направился начальник царской охраны, зловещий Стефан Айохристофорит с несколькими стражниками, дабы арестовать хозяина, безосновательно заподозренного в опасности для императора. В отличие от прочих оцепенелых жертв, безропотно дававших уводить себя на заклание, смертельно испугавшийся Исаак решил не сдаваться. В чем был, в какой-то домашней двухцветной рубахе с длинными фалдами, полуголый, он, схватив меч, выпрыгнул со второго этажа прямо на спину своего коня и во весь опор помчался на обомлевшего Стефана Айохристофорита и стражников, которые бросились врассыпную. Раскроив надвое мечом начальника царской охраны, он помчался по улицам Константинополя к храму Св. Софии, ища у его алтаря убежища, и попутно во весь голос крича, что он убил ненавистного Стефана Айохристофорита. Собравшаяся толпа поначалу ждала, что будет дальше. На свою беду василевс промедлил, ибо, находясь во дворце на противоположном берегу Босфора, узнал о случившемся только вечером. Между тем огромная и теперь уже ревущая будто шторм, толпа, продолжала расти, смелела, стала выказывать сочувствие Исааку, к утру следующего дня короновала его императором и двинулась на штурм Влахернского дворца. Андроник, никак не ожидавший такого стремительного поворота событий, потерял обычную выдержку, начал суетиться, совершать недальновидные действия, ошибки. Он попытался взять ситуацию под контроль, организовать с варяжской охраной сопротивление, даже лично стрелял из лука по толпе, убил несколько человек, но этим только еще больше разозлил нападавших, все же ворвавшихся в царские покои. Тогда погрузив на борт корабля золото, юную жену Агнессу, а заодно прихватив самую любимую наложницу-флейтистку, он решил тайком бежать из бушующего города к «тавроскифам», видимое, в родные ему владения Галицкого княжества. Однако буря и встречный ветер не дали паруснику пройти Босфор.

Андроник был схвачен, закован в кандалы и тяжелые цепи, на которых держат львов. Ему отрубили секирой кисть правой руки и бросили в тюрьму Анема, где он провел несколько дней в страданиях, без пищи и питья. Затем снова принялись за него: Андронику выкололи левый глаз, посадили голым на облезлого тощего верблюда и погнали по улицам столицы по самому солнцепеку. Разъяренная толпа, некогда прославлявшая, боготворившая его, провожала развенчанного императора гневными, срамными оскорблениями. Никита Хониат с неодобрением пишет о катившемся по улицам столицы кровавом клубке самосуда, во время которого «…глупые и наглые жители Константинополя, особенно колбасники и кожевники, и все те, кто проводит целый день в эргастирии, кое-как живя починкой сапог и с трудом добывая хлеб иголкой», набросились на недавнего царя с палками, били и кололи его ножами, шилами, мечами, мазали калом, обливали мочой и кипятком. Особенно в этом усердствовали родственники казненных и униженные мужья, родители множества обесчещенных им женщин, издеваясь, насмехаясь над которыми он в свое время хвастливо вывешивал на Меси рога пойманных им оленей. Все муки Андроник переносил с необычайной стойкостью, лишь иногда повторяя искаженным муками голосом: «Господи помилуй! Зачем вы ломаете сломанный тростник?!». Его никак не могли убить. Жизнь покидала его по каплям. На Ипподроме истерзанного царя повесили за ноги, кололи в пах кинжалами и избивали, издевались до тех пор, пока истекающий кровью несчастный не забился в предсмертной агонии. Леденящая душу мучительная казнь наконец свершилась. Труп последнего из Комнинов удостоили погребения в церкви Св. Марии Панахрантус (ныне мечеть Фенари-Иса) только через несколько суток, да и то в виде милости.

С приходом к власти опорой Андроника, помимо доставшейся ему в наследство старой чиновной аристократии, которую он вынужден был использовать, стали разного рода жадные до власти и денег проходимцы: лавочники и корабельщики, завидовавшие богатым и предприимчивым купцам-латинам; мелкие, иногда полуграмотные чиновники, мечтавшие о блестящей карьере; отставные дипломаты и тому подобные. Пристраиваясь к «корыту» государственного бюджета, такие бесполезные типы стремились обзавестись жалованьем, получать дары, милости от царя на единственном условии — быть лояльными к власти правоверными ромеями. В общем Андроника поддерживали те, кто хотел погреть руки на нестабильности, и кого устраивала атмосфера политических преследований, смещений, опал и казней, открывавших дорогу к вершинам власти порой самим бездарным, темным личностям.

Поскольку расправам в большинстве случаев подвергались люди знатные и состоятельные, простонародье встречало ликованием такие действия василевса, видя в нем своего защитника. За свою лояльность царю оно было настроено требовать содержания от государства, социальных выплат. Дабы снискать себе славу просвещенного правителя и борца с несправедливостью, Андроник I провел меры, которые действительно позволили в короткий срок улучшить положение провинций, поднять захиревшие торговлю, предпринимательство, сельское хозяйство, увеличит население во многих районах. Проводя разделявшуюся большинством православных ромеев антизападную, антилатинскую политику, император попытался избавиться от засилья на византийском рынке дешевых и более качественных западноевропейских товаров, запретив их продажу. Он разрешил всем желающим, а не только знати или стратиотам, перепродавать пожалованную царем землю, что позволило торгово-ремесленным верхам вкладывать свои доходы в землевладение. Андроник действительно обуздал хищничество вельмож, поначалу уменьшил налоги, добился невиданного — отменил «береговое право» — давний, столетиями державшийся дикий, злобный обычай, разрешающий прибрежным жителям, прежде всего, динатам, грабить выброшенные бурей корабли. Сухопутные пираты получали с этого занятия весомую прибыль. После кораблекрушения все село с радостью выбегало на берег, налетая на добычу и потерпевших бедолаг как стервятники. Теперь ослушников царского повеления вешали на мачтах разграбленных кораблей.

Василевс сократил безмерные расходы двора, повел решительную борьбу с коррупцией в государстве: была запрещена порочная практика продажи должностей, сборщики налогов поставлены под неусыпный контроль, повышено жалованье наместникам провинций, чтобы сделать их менее склонными к взяточничеству. За малейшие злоупотребления властью, коррупцию следовали неумолимые, немедленные кары, громкие, причем публичные процессы, казни провинившихся. Осмелившемуся осудить его жестокости анагносту Великой церкви Георгию Дисипату царь пригрозил поджарить на вертеле и скормить это жаркое жене чтеца. И это не было пустой угрозой. Недаром говорили, что алчные податные чиновники, готовые прежде нажиться сверх меры и отнять даже у бедняка последнюю рубашку, цепенели и разбегались от одного имени василевса, словно от некоего волшебного заклинания.

Те, кто попадал в его руки, действительно оказывались замученными до смерти, зачастую в присутствии Андроника, а порой и при его личном участии в пытках. Он даже устраивал публичные сожжения своих противников на Ипподроме, во время которых палачи копьями заталкивали жертву в полыхавший громадный костер. По словам Никиты Хонитата, «этот человек считал для себя тот день погибшим, когда он не захватил или не ослепил какого-нибудь вельможу, или кого-нибудь не обругал, или, по крайней мере, не устрашил грозным взглядом и выражением гнева». «Неумолимый в наказаниях, — писал византийский историк, — он забавлялся несчастиями и страданиями ближних и, думая погибелью других утвердить свою власть… находил в том особое удовольствие». Царь ставил своих слуг перед выбором: «или прекратить творить несправедливость, или прекратить жить», и был убежден, что «нет ничего, чего бы василевсы не могли исправить». Ослепленный идеей собственного всемогущества, он решил строить идеальное государство на крови и кругом видел одних врагов. Пытаясь выявить и искоренить их, он сеял зерна страха и пожинал колосья смертей.

Но так продолжалось недолго, ведь главное — государственная система управления оставалась прежней. Популистской демагогией, одной безоглядной жестокостью и грубой силой ее невозможно было исправить. А император не в меньшей мере нуждался в деньгах, чем его предшественники. Финансовый кризис проявлялся в постепенном, все большем обесценивании иперпира. В нем все более и более падало содержание драгоценного металла, а количество обесцененных, скифатных монет, которые было легко отличить по их вогнутой, блюдцеобразной форме, росло. Практически такой «золотой» меняли уже только на четыре трахи плохого, низкопробного серебра, то есть официальная стоимость монеты снизилась в три раза по сравнению с временами господства полноценного «доллара средневековья». Привилегии венецианцам пришлось восстановить, да еще заплатить за их потери и в 1171 г. и в 1182 г. Ярмо италийского торгового господства не удалось сбросить: мера, которая могла бы стать спасительной для византийской экономики, не состоялась. В скором времени Андроник вынужден был пересматривать налоговые ставки в сторону увеличения поступлений: он нуждался во все большем количестве денег. Его позитивные реформы укорениться не смогли, зато негативные последствия правления становились все более очевидными.

Пожалуй, самым порочным в этом правлении стало то, что василевс безжалостно уничтожал всех, кто стоял на его пути, мог ему явно или потенциально, даже мнимо угрожать, и тем самым еще больше разжигал интриги недовольной крупной знати. На мятежи и заговоры он отвечал все возраставшим насилием, переросшим, по сути дела, в гражданскую войну. Эта главная, серьезная ошибка стоила ему трона и жизни. Жертвами его болезненной подозрительности и лютой ненависти стал едва ли не каждый десятый аристократ, которых Андроник садил на кол, сжигал, вешал, казнил мечом, ослеплял, отправлял в монастыри, в изгнание. Он физически истребил Комниновский клан, с которым на протяжении последнего столетия была связана защита границ Ромейского царства. Тот социальный слой, который выдвинул, поддержал Комнинов и превратился в опору Византии, тоже подвергся беспощадной расправе, что ослабило государство.

Жестокий удар был нанесен и провинциальным городам. Вскоре волна неслыханного по масштабам террора захлестнула простых граждан. В стране стал как никогда процветать донос, широко распространились оговор и клевета. Жертвой волны всеобщего кляузничества оказался и стар, и млад. По словам Никиты Хониата, «…брат не смотрел на брата, и отец бросал сына, если так было угодно Андронику». Причем василевс редко прибегал к тайным убийствам, предпочитая инструмент «народного гнева»: он создавал громкие судебные дела и, формально не вмешиваясь в деятельность судов, поручал судьям выносить угодные ему приговоры, которые народ должен был одобрять и считать абсолютно справедливыми. Для создания соответствующего «общественного мнения» в Константинополе вывешивались проскрипционные списки крамольников, «врагов народа» с указанием рода казни, которая ждала «предателей родины». Жертвой таких «политических процессов» стало немало ни в чем не повинных людей. Остальные дрожали от страха. Немудрено, что всеобщая ненависть и разочарование заставили со временем забыть даже прежние заслуги царя, его действенные, позитивные преобразования. По мере усиления неудач, боготворивший Андроника плебс Константинополя все более отворачивался от «народного царя», и в итоге стал палачом того, кому не так давно дал «страшную клятву на верность и преданность».

По сути дела, недолгое, трехлетнее правление василевса ознаменовалось возвратом к старому политическому порядку, основанному на жесткой авторитарной бюрократической централизации, но без прежней мощной финансовой подпитки. «Противостояние новаторства и консерватизма обнаружилось в трагической обнаженности» — подытожил случившееся византинист с мировым именем Александр Каждан. За периодом «комниновых реформ» последовало отступление. Более того, режим кровожадного Андроника I Комнина разрушил все, что с таким трудом созидали его предшественники. Он отказался и от спасительной опоры на родственный клан, и от непоследовательных, несмелых попыток перестроить Империю по образцу западноевропейских государств. Возможность спасти Византию была упущена.

Как следствие, в царствование последнего Комнина, погруженное в смуту, Ромейское царство пережило ряд внешнеполитических неудач. Венгрия окончательно захватила побережье Далмации, важное для Византии в стратегическом отношении. Результаты прежних чрезвычайно затратных венгерских войн Мануила Комнина рассыпались в прах. Окрепшая Сербия стала теснить ромеев в их северо-западных владениях. От Ромейского царства отделился Кипр, одна из богатейших его провинций, где утвердился дальний родственник Андроника и внучатый племянник Мануила, Исаак Комнин. Он дерзко назвался василевсом и стал выпускать собственную монету.

Мстя за погром 1182 г., давние и наиболее решительные враги Византии — разнузданные сицилийские норманны под началом графа Танкреда, подстрекаемые опальными византийскими вельможами и ведя с с собой некоего узурпатора, Лже-Алексея II, летом 1185 г. высадились на Балканах, без боя взяли важный адриатический порт Диррахий (нынешний Драч) и после яростных атак, воспользовавшись изменой немецких наемников из гарнизона города и подкопом, ворвались в зажиточную, процветавшую Фессалонику. Они разграбили, сожгли этот второй по значению после столицы город Империи, осквернили святыни, оставили горы мертвецов — семь тысяч детей, женщин, стариков, и ужасно надругались над их телами, разложив в обнимку с трупами ослов и мулов. Зловещее предзнаменование будущей трагедии, в недалеком будущем ждавшей столицу ромеев!

80-тысячная армия агрессоров сицилийского короля Вильгельма II Доброго (1166–1189 гг.), не встречая сопротивления, маршем двигалась по главной древней балканской дороге к охваченной паникой «царице городов» — Константинополю, рассчитывая добыть византийскую корону. Если бы не разразившаяся в рядах норманнов эпидемия, они бы не отступили. Но в Эгейском и Мраморном морях продолжали хозяйничать сицилийский флот и пираты, остров Эгина стала наводящим жуть притоном морских разбойников. «Пестрая цепь ударов судьбы», по словам мемуариста Евстафия Фессалоникского, привела к тому, что былая слава Ромейского царства в одночасье загадочно улетучилась на глазах современников, которые с недоумением вопрошали, куда же девались мощь и богатства ромеев?! Казавшаяся незыблемой Империя стала, будто срезанный тростник, рушиться на глазах, постепенно съеживаясь в ограниченное пространство вокруг столицы-мегалополиса.

1. Как и на кого смогла опереться новая династия Комнинов и к чему это привело?

2. Какие изменения произошли в системе управления Империи ромеев за время правления Комнинов?

3. Сравните систему титулов IX и XII вв. Какие процессы в византийском обществе отражала новая титулатура?

4. Почему в Ромейском царстве в эпоху Комнинов не сложилась феодальная иерархическая лестница, подобная той, что существовала в средневековой Западной Европе?

5. Какие процессы переживали провинциальные города Ромейского царства в эпоху Комнинов? Можно ли говорить о росте их самостоятельности?

6. Как вы считаете, что можно отнести к числу реформ Комнинов? На что они были направлены и насколько успешны?

7. В чем заключалась специфика политики Комнинов в отношении Церкви? Как это связано со сворачиванием интеллектуальной свободы в обществе?

8. Какими средствами пользовались василевсы из династии Комнинов для расширения границ Ромейского царства? Что в них было нового?

9. Какие земли удалось отвоевать ромеям при Комнинах у сельчуков и арабов? Каким образом?

10. На что была направлена внутренняя и внешняя политика Мануила I Комнина? Почему его стремления восстановить Римскую империю были обречены на неудачу? Можно ли эти усилия рассматривать только как каприз деспота?

11. Подумайте, почему Империя ромеев проигрывала всякий раз, когда мало обращала внимание на восточные провинции? Вспомните такого рода случаи.

12. Какие поражения византийцев напоминает битва при Мириокефале? В чем были их сходство и в чем отличие?

13. Каковы причины дряхлости византийской государственной системы к концу XII в.?

14. Как вы думаете, было ли случайно восстание константинопольцев 1182 г. против латинов? Докажите свою точку зрения.

15. Как вы считаете, какие черты характера Андроника I Комнина позитивные, а какие вызывают осуждение?

16. На кого в своей политике опирался Андроник I? Почему?

17. В чем вы видите противоречивость и главные ошибки государственной деятельности последнего Комнина?

18. Назовите основные изменения в денежной системе Ромейского царства в течение XII в.? О чем они свидетельствуют?

19. В чем, на ваш взгляд, заключается загадка дома Комнинов и эпохи его правления?

Послание василевса Алексея I Комнина к государям западной Европы зимой 1091 г.

Святейшая Империя христиан греческих сильно утесняется печенегами и турками (сельчуками). Они грабят ее ежедневно и отнимают ее области. Убийства и поругания христиан, ужасы, которые при этом совершаются, неисчислимы и так страшны для слуха, что способны возмутить самый воздух. Турки подвергают обрезанию детей и юношей христианских, насилуют жен и дев христианских перед глазами их матерей, которых при этом заставляют петь гнусные и развратные песни. Над отроками и юношами, над рабами и благородными, над клириками и монахами, над самими епископами они совершают мерзкие гнусности содомского греха. Почти вся земля от Иерусалима до Греции и вся Греция, острова Хиос и Митилена (Лесбос) и многие другие острова и страны, не исключая Фракии, подверглись их нашествию. Остается один Константинополь, но они угрожают в самом скором времени и его отнять у нас, если не подоспеет быстрая помощь верных христиан латинских. Пропонтида уже покрыта двумястами кораблей, которые принуждены были выстроить для своих угнетателей греки: таким образом Константинополь подвергся опасности не только с суши, но и с моря[200]. Я сам, облеченный саном императора, не вижу никакого исхода, не нахожу никакого спасения: я принужден бегать перед лицом турок и печенегов, оставаясь в одном городе, пока их приближение не заставит меня искать убежища в другом. Итак, именем Бога умоляем вас, воины Христа, спешите на помощь мне и греческим христианам. Мы отдаемся в ваши руки. Мы предпочитаем быть под властью ваших латинов, чем под игом язычников. Пусть Константинополь достанется лучше вам, чем туркам и печенегам. Для вас должна быть так же дорога та святыня, которая украшает город Константина, как она дорога для нас. Если сверх ожидания вас не одушевляет мысль об этих христианских сокровищах, то я напоминаю вам о бесчисленных богатствах и драгоценностях, которые накоплены в столице нашей. Сокровища одних церквей константинопольских в серебре, золоте, жемчуге и драгоценных камнях, в шелковых тканях могут быть достаточны для украшения всех церквей мира. Но богатства Софийского храма могут превзойти все эти сокровища вместе взятые и равняются разве только богатству храма Соломона. Нечего говорить о той неисчислимой казне, которая скрывается в кладовых прежних императоров и знатных вельмож греческих. Итак спешите со всем вашим народом, напрягите все усилия, чтобы такие сокровища не достались в руки турок и печенегов. Ибо кроме того бесконечного числа, которое находится в пределах Империи, ожидается ежедневно прибытие новой 60-тысячной толпы. Мы не можем положиться и на те войска, которые у нас остаются, так как и они могут быть соблазнены надеждой общего расхищения.

Из «Алексиады» византийской принцессы Анны Комниной (1083 — ок. 1153/54 г.) о её отце, Алексее I Комнине, и его действиях против латинов.

Алексей был не слишком высок, и размах его плеч вполне соответствовал росту. Стоя, он не производил сильного впечатления на окружающих, но когда он, грозно сверкая глазами, сидел на императорском троне, то был подобен молнии: такое всеподобающее сияние исходило от его лица и от всего тела. Дугой изгибались его черные брови, из-под которых глаза глядели грозно и вместе с тем кротко. Блеск его глаз, сияние лица, благородная линия щек, на которые набегал румянец, одновременно пугали и ободряли людей. Широкие плечи, крепкие руки, выпуклая грудь — весь его героический облик вселял в большинство людей восторг и изумление. В этом муже сочетались красота, изящество и непревзойденное величие. Если же он вступал в беседу, то казалось, что его устами говорит пламенный оратор Демосфен. Потоком доводов он увлекал слух и душу, был великолепен и непоборим в речах, так же, как и в бою, одинаково умел метать копье и очаровывать слушателей…

XI. 10. Выступившие в поход на Иерусалим франки, стремясь к завоеванию сирийских городов, многое обещали епископу Пизы[201] за поддержку в достижении их цели. […] Император, получив об этом известие, приказал строить корабли во всех областях Ромейской империи[202]. Немало кораблей стали сооружать они в самом царственном городе. Сам же он время от времени совершал объезды на монере[203] и указывал строителям, что и как следует делать. Зная опытность пизанцев в морских боях и опасаясь сражения с ними, император поместил на носу каждого корабля бронзовую или железную голову льва или какого-нибудь другого животного, — позолоченные, с разинутой пастью, головы эти являли собой страшное зрелище. Огонь, бросаемый по трубам в неприятеля, проходил через их пасти, и казалось, будто его извергают львы или другие звери. […] общее командование флотом он поручил Ландульфу и назначил его, как самого опытного в морской войне, великим дукой.

Покинув столицу в апреле[204], они с ромейским флотом прибыли к Самосу[205], причалили к суше и сошли на берег, чтобы покрыть корабли асфальтом и увеличить этим их прочность. Узнав, что мимо прошел пизанский флот, они отчалили и поспешили вслед за ним. […].

Между тем ромейский флот не вступил в бой с пизанцами в правильном боевом строю, а напал на них быстро и беспорядочно. Сам Ландульф первым подплыл к пизанским кораблям, но неудачно метнул огонь[206] и достиг лишь того, что огонь рассеялся. Комит по имени Елеимон отважно атаковал с кормы большой корабль, однако его судно зацепилось за руль вражеского и не смогло отплыть. Елеимон попал бы в плен, если бы немедленно не кинулся к снарядам, не бросил в пизанцев огонь и не поразил цель. Затем он быстро повернул корабль и тотчас же поджег еще три огромных варварских корабля. Между тем внезапно разгулявшийся ветер взволновал море, стал трепать корабли и грозил вот-вот потопить их (волны бушевали, реи скрипели и паруса рвались). Варвары, испуганные огнем (ведь они не привыкли к снарядам, благодаря которым можно направлять пламя, по своей природе поднимающееся вверх, куда угодно — вниз и в стороны) и устрашенные бурей, решили обратиться в бегство.

Из описания крестоносца Одо де Девиля, капеллана французского короля Людовика VII Молодого и монаха монастыря Сен-Дени, посетившего Константинополь в 1148/1149 гг.

[…] Константинополь — слава греков — в действительности богаче, чем о нем говорят, он имеет форму треугольного паруса. […] море окружает город с двух сторон. По прибытии справа находится Рука Святого Георгия (Золотой Рог), слева — река, которая вытекает оттуда и простирается примерно на четыре мили[207]. Далее находится дворец, который называют Влахернским, он воздвигнут на небольшом возвышении, но тем не менее, восхищает своей архитектурой, богатством и размерами и дает возможность своим хозяевам наслаждаться тройным удовольствием от тройного пейзажа — деревенского, морского и городского. Его внешняя красота практически не сравнима ни с чем, а внутренняя ее еще и превосходит. Все украшено золотом и мрамором различных оттенков, расположенным с большим вкусом, и я не знаю, что важнее — его стоимость или красота, изящество искусства или ценность материалов. Третий угол треугольника занят полями, но он защищен двойной стеной с башнями[208], которая простирается от моря до дворца примерно на две мили. Эта стена не очень внушительна, и ее башни не высоки, но я думаю, что город гордиться своим многочисленным населением и традиционным спокойствием. Внутри стен — обрабатываемая при помощи плуга и мотыги незанятая земля, которая дает жителям всевозможные овощи. Подземные акведуки приносят в город пресную воду в больших количествах. Но город вместе с тем грязный и смрадный, многие его уголки обречены на вечный мрак. В итоге богатым достаются красивые дома на улицах, беднякам и чужестранцам — грязь и мрак. Там происходят убийства, кражи и другие преступления, которым необходима темнота. В этом городе живут без закона, все богатые здесь короли, почти все бедняки — воры и преступления совершаются без страха и скрытности, потому что преступление остается тайным и безнаказанным. Город превосходит все другие как по богатству, так и по порокам.

Из описания Константинополя испанского еврея-путешественника Вениамина из Туделы (1171 г.).

[…] Жители города очень богаты золотом и драгоценными камнями, они привыкли к шелковой одежде, украшенной золотой вышивкой, они ездят на лошадях и похожи на принцев. Страна по-настоящему богата тканями, хлебом, мясом и вином. Нигде в мире не найдешь похожего процветания.

«Ромейская история, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина» Никиты Хониата (ок. 1155–1217 гг.) о раздаче земель под условием несения воинской службы.

У ромеев принято за правило — да я думаю, что это правило имеет силу и у варваров[209], — давать на содержание воинам жалованье и делать им частые смотры, чтобы видеть, хорошо ли они вооружены и заботятся ли надлежащим образом о лошадях, а людей, вновь вступающих на военную службу, прежде испытывать, здоровы ли и сильны ли они телом, умеют ли стрелять, и потом уже вносить в списки. Но этот василевс (Мануил I) все деньги, какие должны были идти на содержание воинов, собирал к себе в казнохранилище, как воду в пруд, а голод войск врачевал пожалованиями париков, воспользовавшись делом, придуманным прежними василевсами и только изредка допускавшимся для таких воинов, которые часто разбивали врагов. Через это он, сам того не замечая, и ослабил войско, и перевел бездну денег в праздные утробы, и привел в дурное положение ромейские провинции.

При этом порядке вещей лучшие воины утратили соревнование в опасностях, так как то, что побуждало их выказывать воинскую доблесть, не было уже, как прежде, чем-то особенным, что представляется им одним, а сделалось доступным для всех.

Иоанн Киниам (около 1143 — после 1176 гг.) в «Сокращенном изложении царствования Иоанна и Мануила Комнинов» о бегстве из заключения будущего василевса Андроника I.

Книга 5. 11. Он (Андроник) не раз каким-то дивным способом уходил из темницы […]. Так однажды достиг он уже, говорят, реки Сангария[210], где, понуждаемый холодом, вошел в одну бедную хижину. Но жившие в ней люди тут же узнали его по внешнему виду […]. Земледельцы окружили его и, несмотря на ужасное сопротивление с его стороны и уверения, что он не Андроник, связали его и отвели в Византию, где опять заковали его в цепи и заключили в темницу. В последний же раз он сделал оттиски ключей на воске, и послал их жене и сыну[211]; а они, при содействии других, принявших в этом участие, приготовили железные ключи и тотчас переслали к нему. Получив их, он, говорят, немедленно после солнечного заката (каковое время и было назначено для исполнения намерения), подстерег отсутствие стражей и ушел. К стене темницы, в которой он содержался, примыкал двор; а на дворе, в месте наименее утоптанном, сама собой росла очень высокая трава. Сюда-то и скрылся беглец, как заяц, и сжал там в комок все свое тело. Когда наступила уже ночь, и ночным стражам нужно было по обыкновению окружить темницу, пришел и тот, кому вверено было от царя хранение Андроника. Поставив стражу и потрясши запоры, что делалось обыкновенно всякий день перед отходом ко сну, он старался узнать, не предпринято ли тут чего-нибудь худого; но уверившись, что нет ничего подозрительного, удалился и предался сну […]. Потом в глубокую ночь пришел (Андроник) к концу двора, где влез на замыкавшую его стену, которая хотя была и не очень высока, зато стояла так близко к морю, что волны воздымавшиеся на нем от южного ветра, часто разбивались о ее поверхность. К вершине этой стены привязал он веревку и, ухватившись за нее, спустился на берег […]. В ту же минуту для принятия его приблизился плывший по морю челнок, на который посадили его и привезли домой. Дома сбросил он цепи, которыми были закованы его ноги, и тотчас, взошедши опять на корабль, поплыл на нем за городские стены. Там нашел он приготовленных для себя лошадей, на которых сел и уехал.

Архиепископ Евстафий Фессалоникский «О пленении латинами города Фессалоники» (1185 г.).

4. «Да поистине это величайшее несчастье для людей»[212]. Самым горестным зрелищем было, когда рядом с погибшими от разных причин взрослыми людьми повсюду лежали распростертые трупы малых детей. Некоторых из них пронзили одновременно с теми руками, которые их держали. Иные гибли от страха, или их убивали как раз те, кто их нес. Большинство из них лежали плашмя. Ведь необходимость бежать влекла за собой подобную смерть, без оружия.

И вот народ кинулся в церкви, и завязалась жесточайшая борьба за жизнь.

Во второй раз это произошло при входе в акрополь: когда вражеское войско поднялось на восточную башню со стороны моря, это было как бы условным знаком для неприятеля, что город уже покорен, так что все, кто только хотел, могли карабкаться с внешней стороны — тогда нижнюю часть города многие покинули. Они обратили взор к акрополю, «словно к горам спасительным»[213].

5. Судить о размерах уничтожения можно по тому обстоятельству, что рядом с грудами человеческих трупов вырастали горы убитых животных. Так как единственные ворота не давали достаточно выхода для бегущей наверх толпы, и пешеходы, и всадники, чтобы оказаться в безопасности, яростно стремились прорваться, но все же пройти они не могли.

Тогда идущие позади тяжело навалились на передних, но и сами пострадали от тех, кто находился еще дальше. В свою очередь и те не могли избежать подобной судьбы. Так, валящая толпа в стремительном беге превращалась в гору мертвецов, где все находилось в пестром нелепом смешении: люди, лошади, мулы, ослы, на которых многие поместили поклажу с самым необходимым. Этот холм достиг высоты находившейся там городской башни и был лишь немногим ниже валов перед городскими стенами […].

Итак, это произошло с внешней стороны крепостных ворот. Другая совершенно иного рода трагедия постигла тех, которые прижали ворота изнутри, когда горе-полководец[214] очень некстати соскользнул с них и пустился в позорное и тайное бегство.

6. Так как, видимо, еще недостаточно людей различным способом лишилось жизни, тот человек, в хороших делах ничтожный, а в плохих великий, умножил несчастья и как бы собственноручно увенчал беду короной. Он не мог упустить момент стать собственноручным убийцей еще и для тех, которых он приблизил к гибели уже раньше своими бестолковыми планами, говоря по правде, легкомыслием в битве и плохой охраной города […].

Эти варвары донесли волну своего насилия до самого подножия алтарей. Было странно даже помыслить, что у них появится такое желание — уничтожать наши иконы, используя их в качестве топлива для огня, на котором они готовили для себя еду. Явив еще более преступные наклонности, они начали танцевать на алтарях, перед которыми трепетали сами ангелы, и петь непотребные песни. Потом они стали мочиться по всей церкви, так что на полу потоком лилась их моча.

1. Выскажите ваши соображения о достоверности послания Алексея Комнина. Мог ли этот литературный памятник отражать настроения официального Константинополя? В чем последний был действительно заинтересован и что приписывали ему на Западе?

2. Насколько описание внешности Алексея I в «Алексиаде» соответствует современным понятиям о мужской красоте? Как вы думаете, чем руководствовалась Анна Комнина, когда писала о своем великом отце?

3. Какую информацию о «греческом огне» и его использовании можно извлечь из описания Анной морского сражения ромеев с пизанцами? Что изменилось с момента изобретения этой горючей смеси в конце VII в?

4. С чем в описаниях Константинополя эпохи Комнинов можно согласиться, а с чем нет? Чье впечатление, на ваш взгляд, более правдиво — Одо де Девиля или Вениамина Тудельского?

5. Как вы считаете, насколько справедливы слова Никиты Хониата в адрес Мануила I? Действительно ли это была ошибка императора?

6. О каких качествах Андроника I говорит рассказ Иоанна Киннама о его побегах из темницы? Подумайте, почему крестьяне вели себя по отношению к Андронику именно таким образом?

7. В чем Евстафий Фессалоникский видел причину взятия Фессалоники войсками сицилийских норманнов в 1185 г.? Почему ромеи пытались искать спасения от врагов в церквах и на акрополе города?

8. Почему норманны, будучи христианами, творили надругательства над церковными святынями Фессалоники? Вспомните, когда над святынями католиков надругались византийцы?

§ 17. В зените славы и слабости Ромейское царство на грани XII–XIII вв.

После смерти последнего василевса из дома Комнинов Византийская империя вступила в период резкого упадка и серьезных внешних потерь. С трудом сдерживаемые центробежные силы отныне стали действовать без всякого стеснения. В провинциях бунтовали мятежные магнаты, их политическая роль росла, что было следствием нараставших феодальных тенденций в обществе. В 1186 г. решительно восстали не переставшие стремиться к независимости болгары, сербы в союзе с Венгрией тоже сбросили византийское господство. К Эгейскому морю продолжали рваться войска свирепых сицилийских норманнов, ранее едва не захвативших Константинополь. В душах ромеев росло смятение, вера уходила.

Никуда не годные императоры из новой династии Ангелов (1185–1204 гг.), близкие родственники Комнинов, все два десятилетия выпавшего на их долю короткого, но неудачного правления больше заботились о личном благополучии и поддержании внешней видимости величия, нежели об интересах государства. Несмотря на стремление правительства сдержать провинциальные центробежные силы, местная земельная аристократия стремительно крепла. Это готовило социальную почву для последующего распада Ромейского царства, порожденного трагическими распрями и недомыслием.

Летом 1203 г., распаленные жаждой наживы, рыцари Четвертого Крестового похода оказались у стен Константинополя. Напряжение между паломниками и ромеями росло, выливаясь в грандиозные пожары Города и взаимные нападения. В Страстную Пятницу следующего года богатейшая древняя христианская столица оказалась захвачена и опустошена крестоносными грабителями. Единство христианства было окончательно расколото, а централизованная государственность, державшаяся в Византии столетиями, разрушена. Это бедствие мирового масштаба можно считать самой страшной культурной катастрофой за всю мировую историю.

Бразды правления Царства ромеев оказались непосильным бременем для слабых рук василевсов из династии Ангелов. Это были внуки знаменитого Алексея I Комнина. В свое время его дочь вышла замуж за члена знатного семейства Ангелов. Но пришедших к власти спесивых новых венценосцев, в отличие от их славных предшественников, мало занимали государственные дела. Куда больше их интересовала роскошь собственной одежды и подаваемые к столу изысканные яства.

Любя показной блеск, Ангелы быстро разбазарили казну, истратив огромные деньги на роскошь своего беззаботного двора, дорогие одеяния, многочисленные шумные пиры и женщин. Как всякие посредственности, они подозрительно относились к любым выдающимся людям и различными средствами устраняли их. Короче, из всех семейств, правивших Ромейским царством, Ангелы в лице Исаака II, Алексея III и Алексея IV оказались наихудшим.

Пришедший к власти благодаря случаю, Исаак II Ангел (1185–1195 гг.), как пишет Никита Хониат, «…жил великолепно и любил угощать гостей». По ядовитому выражению писателя, «…каждый его пир представлял собой горы хлеба, царство зверей, море рыб и океан вина». Он, будто влюбленный в свою красоту павлин, наряжался в разнообразные, многочисленные богатые одежды, причем в один хитон не облачался дважды, принимал через день освежительные ванны, завивал волосы, тратил огромные суммы на тонкие восточные благовония и притирания, сорил деньгами, раздавая их столичным нищим. О василевсе говорили, что государственные посты и саны он продавал, «…словно овощи на рынке». Даже для покрытия расходов на собственную необыкновенно роскошную свадьбу он ввел в провинциях особый налог. Его излюбленным занятием было разрушать, сравнивать с землей старые, еще вполне добротные казенные здания, даже если это было не очень нужно, и возводить на их месте великолепные громады новых. Любя забавы и услаждаясь песнями и музыкой, этот праздный император-сибарит окружил себя шутами, карликами, мимами, песенниками и странниками, с интересом слушая их песни, сказки, рассказы, коротал время с многочисленными гадателями и астрологами, бессовестно обиравшими его. Ленивый и неспособный, он был обречен на то, чтобы потерять власть, и можно только удивляться, почему это случилось через десять лет, а не на второй год совершенно бездарного правления. Множившиеся внутренние неурядицы, церковные распри, упадок торговли, задушенной привилегиями италийцев, неконкурентноспособность собственных товаров перед западными вызывали всеобщее недовольство, которым пользовалась византийская знать, рвавшаяся ко все большему влиянию на трон и поднимавшая частые мятежи.

В результате интриг этой знати в 1195 г. Исаак II был свергнут и ослеплен собственным старшим братом Алексеем III (1195–1203 гг.). Своего 12-летнего племянника новый василевс тоже упрятал на годы в самую темную тюрьму. Такого позора Ромейское царство еще не знало! Более того, один брат сменил другого на престоле, как оказалось, только для того, чтобы безраздельно пользоваться всеми благами власти. Дела, и без того паршивые, пошли еще хуже. Византинисты единодушны в том, что царствование Алексея III отличалось невероятной пышностью двора при поразительной некомпетентности и нечестности управления. Новый правитель, человек слабый, испорченный и бесстыжий, не любил стеснять себя в средствах. Для него оставались характерны расточительность при полном отсутствии способностей и интереса к управлению государством. Как и его брат, он, по словам Никиты Хониата, тоже обеими руками сыпал богатства на пышную придворную обстановку и драгоценные костюмы, а еще более на любовниц и родню, «совершенно бесполезную в делах общественного управления». Постоянно, как и его брат, нуждаясь в деньгах, Алексей III не останавливался даже перед мародерством, изымая драгоценности из старых императорских гробниц и таким образом получил 70 кентенариев — около 23 центнеров серебра и некоторое количество золота. Он же отдал приказ грабить морские торговые караваны с помощью немногих оставшихся боевых кораблей ромейского флота, которые принялись столь усердствовать, что вызвали войну с султаном сельчуков. Тайные казни, клятвопреступления, вымогательства были для него в порядке вещей. Слабохарактерный, трусливый и ленивый, он скоро стал объектом самых бессовестных манипуляций. Не без злой иронии современники замечали, что какую бы бумагу василевсу не подносили, будь то просто бессмысленный набор слов, или «…проситель требовал, чтобы по суше плавали корабли, а море пахали», он, не раздумывая, подписывал ее.

Окружавшая Алексея III знать была ему под стать: пыталась не уступать василевсу в мздоимстве, тунеядстве, мотовстве и безумных тратах. Покупая у царя чины и титулы, они стремились путем расхищения казенных средств как можно быстрее вернуть истраченное на их приобретение. Бывали случаи и похуже, на уровне откровенных уголовных дел. Рассказывают, что начальник константинопольской тюрьмы — некто Константин Лагос (с греческого — «заяц») следующим образом извлекал выгоды из своей должности. Он освобождал самых ловких воров на ночь, получая затем свою часть добычи. В столице начались лихие налеты и ночные бандитские грабежи, чего прежде не было.

В то время, как никогда ранее, расцвели злоупотребления и коррупция, которые стали неискоренимым фактором правовой культуры Византии. Их проявлением, если прибегнуть к выражению ромейского историка начала XIV в. Георгия Пахимера, стало «умение брать взятки». Аппарат центральной власти продолжал быстро разлагаться. Придворные сановники беззастенчиво расхищали казну. Порченная монета подвергалась обесценению. Ромеи вновь столкнулись с таким явлением как девальвация, которая на сей раз стала катастрофической. Всесильные временщики вступали в тайные сделки с податными чиновниками, которые произвольно повышали налоги. Закрывая глаза на вымогательства сборщиков податей, они требовали себе долю с награбленного. Бесконечный поток чиновников из центра грозил перерасти в потоп. Михаил Атталиат, писатель, вместе со своим братом, Никитой, бывший свидетелем этих гибельных времен, в своей сатире против алчной столицы отметил, что она «…посылает в провинцию чиновников в большем числе, чем Бог некогда лягушек в Египет».

На этом безрадостном фоне местная феодализирующаяся аристократия укреплялась, обзаводилась крупными, по сути дела, независимыми земельными владениями вотчинного типа — уделами. Она думала только о себе, о подчинении административных органов своих провинций, а собственники проний, этих земельных пожалований, радовались лишь тому, что теперь они стали наследственными. Неудивительно, что доведенные до отчаяния непомерными налогами и различными вымогательствами со стороны чиновников, управленцев, налоговых сборщиков, крестьяне часто перебегали к сельчукам, предпочитая власть Иконийского султана-нехристя голодной смерти. Ромеи уходили в леса, искали себе пристанище на труднодоступных островах среди озер, в горах, укрепляли свои поселения, чтобы дать отпор своим притеснителям.

Редкий год не отмечался теперь бунтами, народными восстаниями. Чаще всего они случались в Константинополе и его предместьях. Достаточно было малейшего повода, чтобы взяться если не за оружие, то за камни и черепицу, которые в таких случаях градом летели в продажную городскую полицию, вынужденную прибегать к помощи царских войск. Притихшая в правление Комнинов, провинциальная знать, чувствуя слабость, нестабильность центральной власти, поднимала голову. Некоторые магнаты, ставшие полновластными хозяевами в обширных владениях, все чаще стали пытаться даже отделиться от Ромейского царства, — небывалый доселе симптом опасной для государства болезни, которую Ангелы безуспешно пытались приостановить.

Так, в 1189 г. в крупном городе Филадельфии, столице провинции Лидии на юго-западе Малой Азии, вспыхнул мятеж под предводительством Феодора Манкафы, представителя тюркской знати Византии. Манкафа происходит от турецкого слова, означающего «глупая, тупая голова». Может быть поэтому Феодор был известен как Морофеодор, то есть «глупый Феодор». Тем не менее, его поддержали жители Лидии и соседних областей. Манкафа уже начал было чеканить собственную монету, когда Исааку II щедрыми посулами удалось уговорить сепаратиста сложить оружие и повиниться.

Такие же бунты с целью отделения от Ромейского царства происходили в правление Исаака Ангела на Кипре и в Пелопоннесе. Еще хуже пришлось с армянскими правителями Рупенидами, давно обосновавшимися в Киликии. С их сепаратизмом пытался бороться еще Мануил Комнин, но после его смерти они все же добились независимости, а в 1198 г., Лев, правитель Киликии, стал самостоятельным королем.

События очередного, Третьего Крестового похода тоже негативно отразились на положении Империи ромеев. Этот поход был спровоцирован тем, что выдающийся полководец и политический деятель, отважный султан, курд по происхождению, ас-Салах Эйюб Наджим ад-Дин — «Защитник веры», известный латинам как Саладин, распространив свою власть от Египта до Сирии и мстя за личные оскорбления, нанесенные ему западными рыцарями, в 1187 г. вступил в Иерусалим, который после разгрома и смерти Иерусалимского короля некому было защищать. Впрочем, рыцарственный султан, не устроил резню, как это 88 лет назад сделали крестоносцы, а великодушно предоставил христианам возможность спасти себя и покинуть город, заплатив соответствующий выкуп. Зеленое знамя ислама вновь взвилось над Иерусалимом, а узнавший об этом Папа Урбан III умер, получив роковое известие. Его преемник, Григорий VIII, в 1189 г. призвал христианский мир к оружию. В ответ на это прославленный своей рыцарской храбростью, стальной волей и прекрасными организаторскими способностями император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса, давний недруг Византии, решился пересечь территорию Ромейского царства и отвоевать у мусульман Святой Город. Он даже заключил с впавшим в панику вынужденным союзником Салах ад-Дина, Исааком II Ангелом договор о взаимопомощи, но лелеял планы завоевания ослабевшей Империи ромеев и, главное, захвата ее столицы с помощью флота италийцев, прежде всего, пизанцев, которые предложили ему для этой цели свои корабли. Осуществлению этих планов помешала лишь сдержанная позиция Папы, не желавшего поддерживать недружественного ему западного императора, а окончательно расстроила внезапная гибель самого Фридриха Рыжебородого во время переправы через холодную, бурную киликийскую горную речку Салеф неподалеку от Селевкии, на юге Малой Азии, куда с боями против сельчуков добралась крестоносная армия.

Зато английские рыцари-паломники во главе со своим королем, жестоким, энергичным Ричардом Львиное Сердце, плывя в Сирию, в 1191 г. попутно захватили отделившийся от Ромейского царства шесть лет назад богатый Кипр, который надолго стал еще одним латинским государством Востока. Его прежнего императора-самозванца Исаака Дуку Комнина английский король приказал заковать в серебряные цепи, а знатным киприотам повелел сбрить бороды в знак перехода Кипра под владычество латинов. Первое время управление островом было за 100 тысяч золотых монет передано ордену крестоносцев — рыцарей Храма (тамплиерам), а затем бездарным и кичливым графам Лузиньянам, которые выкупили Кипр у тамплиеров. Иерусалим так и не удалось отвоевать у мусульман, с которыми был заключен мирный договор, после чего власть латинов сохранилась только на узкой полоске побережья Сирии. Самое примечательное в этой истории, что формально единоверные ромеям крестоносцы планировали поход на Константинополь и его захват уже во время Третьего Крестового похода 1189–1192 гг., и это ни для кого не было неожиданностью.

Ситуацию для ромеев ухудшило еще и то, что в царствование Ангелов чрезвычайно укрепилось положение Венеции. Дело в том, что изнеженные василевсы конца XII в. боялись политических интриг наглого Фридриха Барбароссы, в связи с чем искали в лице венецианцев и генуэзцев потенциальных союзников на случай осложнения взаимоотношений с этим опасным, решительным германским государем. Недальновидную ставку на венецианцев сделал уже Андроник Комнин, который отменил решение Мануила Комнина от 1171 г. об изгнании, аресте и конфискации имущества венецианских купцов, велел освободить тех из них, кто еще сидел в темнице и даже компенсировал им понесенные убытки, в том числе во время погрома 1182 г. Эти компенсации к великому ущербу ромейской казны продолжал выплачивать и сменивший Андроника Исаак II Ангел. Очень скоро торговцы из Венеции вновь потеснили на рынках Ромейского царства позиции своих конкурентов из Пизы и Генуи, обзавелись новыми торговыми факториями. Ромеям теперь не оставалось ничего другого, как пользоваться услугами главным образом флота Республики Св. Марка. Собственный, некогда могущественный ромейский флот — слава и гордость Византийской империи — был заброшен и находился в жалком состоянии. Более того, Исаак Ангел принял безумное решение о его официальном роспуске. Приближенные его брата-узурпатора, муж одной из сестер императрицы Евфрасиньи, мегадука Михаил Стрифн с характерным прозвищем «Толстопузый», вместе с друнгарием флота Стирионе втихую разбазарил оставшееся военно-морское имущество, превратив «…в золото не только рули и якоря, но даже паруса и весла». Недаром к 1204 г. от прежних боевых морских сил осталось, по словам хрониста, лишь «…20 сгнивших кораблей, источенных червями». За предоставляемую помощь в морских перевозках венецианские предприниматели, купцы и судовладельцы уже давно освобождались от налогов, могли беспошлинно торговать во всех концах ромейских владений, а теперь получили еще и право экстерриториальности[215]. Правда, в противовес все возрастающему богатству и влиянию Республики Св. Марка, Ангелы по старой дипломатической традиции вновь попробовали давать подобные привилегии Генуе и Пизе, рассчитывая уравновесить ситуацию и использовать в свою пользу вражду между Венецией и ее соперниками на морях. Но это вызвало гнев и ненависть венецианцев к «коварным грекам». Они устраивали отчаянные поединки, даже настоящие сражения с генуэзцами и пизанцами на улицах и в гаванях Константинополя, как пишет Никита Хониат, «…попеременно побеждали или были побеждаемы, и вследствие того грабили своих соперников или подвергались грабежу».

Расточив огромные средства на подарки фаворитам, сановникам и Церкви, Ангелы оставили армию и боевой флот, охранявший столицу Империи, в полном пренебрежении, что стало одной из главных причин происшедшей в скором будущем трагедии. Система фем, представлявшая собой спинной хребет византийской оборонной мощи, фактически окончательно развалилась и ушла в небытие. Фемы остались только по названию, причем, несмотря на сократившиеся размеры государства, число этих «пустышек» выросло в два раза. Такое отношение к вооруженным силам не замедлило сказаться на международном положении государства. Ромейское царство рассыпалось на глазах.

Ярким показателем этого далеко зашедшего процесса стали события 11851186 гг., когда после гибели Андроника Комнина восстала болгарская знать под руководством трех братьев-боляр Иоанна, Петра и Асеня. Последние поначалу потребовали отдать некоторые земли им в пронию. Заносчивый отказ василевса Исаака Ангела удовлетворить эти претензии вместе с недовольством болгар непосильными налогами стали причиной мощнейшего антивизантийского восстания, которое поддержали половцы-куманы — по словам Никиты Хониата, «народ до сих пор свободный, неприветливый и очень воинственный», а также влахи — предки современных румын, сербы и «некая ветвь росов, народ милый богу войны», «которые смеются от смерти», возможно, представленные Галицким князем Осмомыслом. Последний не простил жестокой гибели своего царственного родича и помог восстанию болгар, прикрыв важнейшие горные проходы. Ромейское правительство не могло справиться с болгарскими сепаратистами.

В 1187 г. Византия после безуспешной попытки подавить мятеж вынуждена была фактически признать существование Второго Болгарского царства, которое было создано в южном течении Дуная и в скором времени превратилось в одно из сильнейших государств. Решительный и чудовищно жестокий болгарский царь Калоян поставил своей целью отомстить Ромейскому царству за былые обиды и оправдать прозвище «Ромеебойца», «Убийца ромеев»: в совей лютой ненависти он дошел до того, что приказывал живыми закапывать в землю попадавших в плен греков. Правда, в роковом 1185 г. все же удалось нанести поражение дошедшим до Мраморного моря зверствовавшим норманнам, оставшиеся захватчики стали жертвами восставших фессалоникийцев, а в 1190 г., когда Исаак II, попытавшийся подавить восстание болгар, едва спасся от болгарского плена, был разгромлен блистательный господарь Стефан Неманя, объявивший о независимости Сербии, но даже после этого пришлось выдать за второго сына Неманя племянницу василевса Евдокию и вежливо признать Сербию независимым государством. Господство ромеев здесь было сброшено и стало все больше усиливаться могущество Римской Церкви.

Таким образом, весь север Балканского полуострова был потерян для охваченной разложением, разваливающейся Империи. Более того, дни византийского господства здесь уже никогда не вернутся. Как греческие, так и италийские феодалы вступали во владения небольшими территориями в Греции, Малой Азии, на островах Ионического моря, а также на Родосе и Кипре. Значительные удельные княжества возникли в Родопах и в Македонии, а затем отошли к переживавшей бурный расцвет державе болгар. Беспринципный король Венгрии отнял у Ромейского царства Боснию и Далмацию на Адриатике. Далекая Сицилия, оказавшись в кольце германских и норманнских владений, тоже окончательно ушла из-под влияния василевсов. Наследник Фридриха Рыжебородого, его старший сын, новый император Священной Римской империи Генрих VI Гогенштауфен (1190–1197 гг.) устроил брак своего младшего брата, герцога Филиппа Швабского с младшей дочерью Исаака II Ириной и на этом основании вполне обоснованно выдвинул территориальные и династические притязания на константинопольский престол, стремясь отобрать его у пришедшего к власти в 1195 г. жалкого узурпатора Алексея III и таким образом якобы восстановить справедливость, отомстить за свергнутого Исаака. Он потребовал от него уплаты дани в размере 50 кентинариев (более 1600 кг.) золота, но ни ограбление гробниц византийских императоров, предпринятое Алексеем III, ни попытка обложить ромеев специальным чрезвычайным «германским налогом», так называемым «аламаниконом», не помогли собрать требуемую сумму даже после того как дань была уменьшена до 16 кентинариев (около полутонны) золота. Как и его отец, Фридрих Барбаросса, Генрих нашел союзников на Востоке в лице правителей Кипра и Киликии — Малой Армении и начал готовить решающий удар, который сорвала лишь смерть латинского императора, скоропостижно скончавшегося в 1197 г. от очередного приступа малярии.

Но несчастному Ромейскому царству врагов всегда хватало. Только благодаря «Богом призванной фаланге» энергичного Романа Мстиславича, союзного Галицко-Волынского великого князя, женатого на старшей дочери Исаака II Ефросинье, даже столица Империи ромеев едва спаслась в 1200 г. от половецкого войска, которое стало основной силой в болгаро-византийском противостоянии.

Спокойней было на восточных рубежах Ромейской державы, хотя выручало лишь то, что сельчуков отвлекали собственные внутренние распри. Да и в случае угрозы нападения Ангелы предпочитали откупаться от хищных турок золотом, которое текло потоком, однако этот поток грозил вот-вот окончательно иссякнуть.

Весной 1202 г. сыну низложенного и ослепленного императора Исаака II Ангела, 17-летнему юноше, которого, как и его дядю, нового правителя, звали Алексеем, удалось усыпить бдительность стражей и с помощью сторонников отца в Городе сбежать из заключения. По легенде, его спрятали на своем корабле отчаянные пизанцы в бочке с тройным дном, налив над затычкой воды, чтобы ни у кого не возникло сомнений при обыске. Впрочем, по версии Никиты Хониата, Алексея не смогли найти только потому, что «…он постриг себе волосы в кружок, нарядился в латинскую одежду, смешался с толпой латинов».

Исчезновение молодого царевича не замедлило обнаружиться, и василевс отдал приказ тщательно обыскать все стоявшие на столичном рейде суда. Но смертельно рисковавшему беглецу посчастливилось ускользнуть и добраться до своего шурина, германского императора Филиппа Швабского (1198–1208 гг.), женатого на его сестре, Ирине. Тот оказался главной тайной пружиной последующей трагической интриги, вступив в сговор с беглецом. Именно он посоветовал Алексею обратиться за помощью к крестоносцам, собиравшимся по призыву недавно избранного Папой энергичного, грозного Лотара де Сеньи, римлянина из знатного рода, принявшего имя Иннокентий III, нанести удар мусульманскому Египту, чтобы отсюда в очередной раз попытаться освободить от неверных Святую Землю и обетованный Иерусалим.

Так самый младший из Ангелов стал тем человеком, которому будет суждено разрушить византийское государство. Действия этой роковой фигуры оказались фатальны. В апреле 1203 г. Алексей прибыл на остров Корфу, где заключил соглашение с предводителем начавшегося к тому времени Четвертого Крестового похода, прославленным знатным североиталийским рыцарем, маркграфом Бонифацием Монферратским, заметим, ставленником Филиппа Швабского, к тому же имевшим собственные притязания на Востоке. Отчаянно нуждаясь в поддержке, этот не имевший никаких официальных полномочий «юноша столько же по уму, сколько по летам», безответственно, опрометчиво предлагал за свержение своего дяди и возвращение законного престола отцу, а значит, и самому себе, как прямому наследнику, все что угодно: подчинить Греческую Церковь Римскому папе, уплатить «воинам Христа» любую, самую огромную сумму денег, год содержать их флот, профинансировать завоевание мусульманского Египта, выставить для Крестового похода 10 тысяч воинов, бессрочно содержать 500 рыцарей на Святой Земле для охраны Иерусалима. Некоторые считают эту авантюру молодого Алексея латинской интригой, затеянной, чтобы сокрушить Византию. Доказательств этому, кроме самих результатов авантюры, нет.

Первоначально рыцари собирались отвоевывать Гроб Господень, переправившись через Средиземное море в Египет, который считали «ахиллесовой пятой» мусульманского Востока, а затем оттуда вторгнуться с юга в Палестину. Византийские дела не входили в их планы. Многие воины не хотели ничего большего, как исполнить свои клятвы пилигримов в Обетованной земле, а потом вернуться к семьям и обычным делам. Они не желали отклоняться в сторону и вмешиваться, пусть даже косвенным образом, в политику других народов, даже если это означало, что они увидят легендарный город столь же легендарного Ромейского царства. Но вожаки крестоносцев и их перевозчики-венецианцы не дали себя долго упрашивать и после споров, поначалу едва не приведших к расколу армии, все же согласились на предложение юного Алексея Ангела. Как показывают мемуары одного из пилигримов, рыцаря Робера де Клари из Амьена, они верили, что в столице греков сосредоточены две трети всех богатств мира. При возможности сказочного обогащения поход на Константинополь, в свете восстановления прав пострадавшего от злого узурпатора якобы законного византийского императора, выглядел по своему даже благородно, а опасность кампании была минимальной. Легкомысленный и хвастливый Алексей не скупился на щедрые посулы, обещая своим покровителям за возврат трона «золотые горы» в виде 200 или даже 300 тысяч марок — миллион и 200 тысяч ромейских золотых иперпиров! В той ситуации, в которой находилась ослабленная Византия, такие сумасбродные обещания были чистой фантазией, но в них хотелось верить и уж тем более попытаться реализовать.

В итоге, предводители Крестового похода не стали возражать: у каждого из них были свои интересы. Жесткий, умный и честолюбивый, еще достаточно молодой Папа Иннокентий III (он занял Св. Престол в 1198 г. в возрасте 38 лет, что было редким явлением в истории папства), ссылаясь на божественное установление, открыто заявил о главенстве Римской Церкви над всеми остальными. Человек железной воли, суровый и властный, он втайне мечтал восстановить единство в христианском мире, более того, создать универсальное мировое теократическое государство и был совсем не прочь распространить свою власть на ромеев, правда, не с помощью оружия, и тем более оружия могущественных германских императоров-соперников, претензий на мировое господство которых откровенно опасался, а путем церковной унии. Поначалу он даже предлагал василевсу Алексею III Ангелу принять участие в организации Крестового похода, прозорливо предрекая, что в случае отказа его могут ждать неприятности со стороны сил Запада. Вместе с тем, по словам эльзасского монаха-хрониста Гюнтера Пэрисского, писавшего в 1207–1208 гг., Папа был не против поворота похода на Константинополь, ибо «…с давних пор ненавидел этот город». Его страшила лишь опасность гибели там западного войска: «Он не надеялся на то, что наши в состоянии будут совершить это, и говорил, чтоодин только рыбацкий флот Константинополя более многочисленен, чем все их (крестоносцев) суда…; военных же и торговых кораблей у них несметное множество, и к тому же [имеется] вполне надежная гавань».

Невзирая на такого рода опасения, германский император Филипп Швабский, младший сын печально памятного для ромеев Фридриха Барбароссы, предъявил претензии на балканские территории между албанским Диррахием и македонской Фессалоникой, которые считал своим наследственным владением. Он тоже пообещал Папе, что подчинит Православную Церковь Латинской, если «всемогущий Бог отдаст мне или моему шурину Греческую империю».

Тароватые жадные венецианцы надеялись окончательно уничтожить мощь Ромейского царства, от которого долгое время в прошлом зависели, по крайней мере, получить более расположенного к ним византийского императора, навсегда утвердить свое монопольное положение, добиться исключительных льгот, торговых выгод, а заодно и отомстить за памятную кровавую «Константинопольскую баню» 1182 г. и прочие репрессии, несправедливости, контрибуции, денежные поборы византийских властей, — короче, возместить потерянное имущество. Тем более, что в их, оказавшемся очень удачным, коммерческом договоре о морской перевозке крестоносцев на театр военных действий за 85 тысяч марок серебром был четко оговорен еще более соблазнительный размер доли завоеванного: «Половину получим мы, а другую — вы». Уже подвергшимся папской анафеме в ноябре 1202 г. за организацию разграбления христианского адриатического города Задара, своего конкурента, им нечего было терять: грехом больше — грехом меньше, второму проклятию не бывать.

При таком раскладе формальный запрет Иннокентия III — не проливать кровь единоверцев-христиан — все заинтересованные стороны постарались просто не заметить. Но, делая эти оценки, следует учесть главное — отклонение Крестового похода от изначальной цели, его поворот на столицу Ромейского царства в не меньшей степени стали следствием распрей внутри высших слоев византийского общества, правителей, предавших интересы своего государства и народа. Харьковский византинист Андрей Домановский верно отметил по этому поводу: «Империя ромеев, сама во многом породившая западноевропейскую цивилизацию, стала в этом плане жертвой собственных детей, обучившихся у нее всему тому, что теперь использовали против нее же. В арсенале антивизантийских средств оказалась и изворотливая венецианская дипломатия, и доминирование купцов Республики Св. Марка во внешней морской торговле с Востоком, и подхваченная Германией мысль об универсальной мировой империи, и окончательно усвоенная папством идея создания единой христианской Церкви в рамках целостного теократического государства». Внутренние и внешние факторы, обстоятельства, подталкивая друг друга, совпали, — капкан набиравшего силу латинского Запада, в который попало увядавшее Ромейское царство, с железным лязгом захлопнулся.

Тихим ранним утром 23 июня 1203 г., вскоре после восхода солнца, венецианские корабли, везшие крестоносцев, оказались у европейского берега Босфора, под стенами Константинополя. Гигантский, богатый город, «столица мира» «христианнейших императоров» и их надменной знати — «владычица городов» с ее древними, но все еще высоченными стенами, могучими башням и богатыми дворцами, величественными церквами предстала перед взорами находившихся на борту изумленных западных рыцарей во всем своем великолепии и блеске, в которые было трудно поверить. Дрожь пробирала всех от сознания величайшей дерзости их похода против такой твердыни!

Высадившись на берег, рыцари сначала обосновались на северной стороне Золотого Рога, в Галате, которая тогда была еще торговым поселением преимущественно для иноземных купцов — генуэзцев и пизанцев, поэтому пока не была обнесена стеной, но имела одноименную мощную башню-бастион, откуда полукругом простреливался весь пролив. Самое важное — в ней находился огромный ворот для поднятия и опускания массивной железной цепи, которая перегораживала весь залив и препятствовала входу неприятельских судов в Золотой Рог, или, как его звали латины, «Рука Святого Георгия». Теперь, 5 июля константинопольцы ошарашенно смотрели на то, как крестоносцы убирают эту цепь, после чего, оказавшиеся беззащитными, вовсе не многочисленные остатки окончательно разворованного к тому времени ромейского флота были сожжены. Победа венецианцев на море была полной.

Вскоре крестоносцы, используя корабельные лестницы, поднимавшиеся выше невысоких приморских стен, штурмом заняли еще 25 башен, в том числе в районе царского дворца Влахерн, что и решило успех операции. Малодушный узурпатор Алексей III, безуспешно попытавшийся подкупить крестоносных рыцарей богатыми дарами, 17 июля все же решился выехать с огромной армией против латинов, но затем, по необъяснимым причинам, как последний трус, не принял боя, развернулся и ускакал за городские стены. Изрядно струхнувшие крестоносцы восприняли это как Божье чудо. Прихватив с собой 10 кентинариев золота (больше 300 кг.) и любимую дочь Анну, василевс сбежал под покровом наступившей ночи в Херсонес Фракийский, а оттуда, возможно, на север, во владения Галицко-Волынского князя Романа Мстиславича, оставив на произвол судьбы столицу и собственную семью, включая печально известную жену-прелюбодейку Ефросинию и их общую дочь Евдокию, уже начавшую проявлять такую же прыть, как ее мамаша.

На следующий день, резонно боясь пожаров, грабежей и насилия со стороны ужасных «смертоносных ангелов» — головорезов «воинства Христова» и в то же время уже привыкшие к незаконным захватам власти жители столицы и придворные бросились в тюрьму к слепому и больному старику Исааку II Ангелу, который спешно был вновь провозглашен василевсом, невзирая на то, что, по византийскому обычаю, слепота делала человека непригодным для трона. Уже с венцом на голове, он принял вождей крестоносцев и их ставленника, собственного сына, сделав его соправителем, поклялся исполнить все немыслимые условия договора, без каких бы то ни было полномочий заключенного Алексеем Младшим с крестоносцами, но, впрочем, не позволил войскам войти в городе. Они остались на прежних позициях у «Руки Святого Георгия», чтобы ждать положенной им награды.

Пришло время расплачиваться с союзниками, которые формально выполнили обязательства. Однако легкомысленные обещания ромейской стороны, как и следовало ожидать, оказались чрезмерны, невыполнимы, казна пуста. Провинции, обозленные сбором огромных налогов в пользу крестоносцев, не признали возвратившегося на трон экс-василевса. Жители столицы шептались, что он повредился головой от сидения в тюрьме, а его беспутный сын, явившийся с западными дикарями-варварами, обирает всех до нитки и приносит одни несчастья. Духовенство было возмущено слухами о возможном подчинении папскому Риму и обиранием церквей, когда даже священная утварь шла в переплавку на деньги. С большим трудом Алексею IV (1203–1204 гг.) удалось наскрести половину обещанного гигантского вознаграждения — 100 000 марок серебром. Теперь оставалось только запоздало жалеть о необдуманных предложениях, сделанных весной.

Чувствуя себя хозяевами в Константинополе и его окрестностях, латины вели себя крайне бесцеремонно, разнузданно. Нередко у них возникали потасовки, драки с ромеями. Во время одной из таких масштабных стычек в августе 1203 г. пизанцы и фламандцы подожгли мечеть в нагло ограбленном мусульманском квартале города, откуда огонь перекинулся в соседние кварталы. Разгоревшийся страшный пожар бушевал два дня и, по мнению очевидца-латина, поглотил столько домов, сколько их насчитывалось в трех крупных городах Франции вместе взятых, причем жертвой огненной стихии стала восточная, наиболее густонаселенная, древняя часть столицы. Едва не сгорела Св. София. В пламени погибли не только многие мужчины, женщины, дети, но и тысячи ценнейших рукописей, накопленных в течение девяти веков существования Ромейского царства, подверглось разрушению множество великолепных памятников культуры. Вместе с ними превратились в пепелище лучшие, самые богатые торгово-ремесленные кварталы города. Италийцы могли злорадствовать, видя какой удар они нанесли конкурентам, и без того слабым, упадочным.

Время неумолимо шло, ситуация в Константинополе становилась безысходной и продолжала накаляться с каждым днем. Слепой, с расшатанной психикой, безвольный Исаак II не интересовался реальными делами, проводя все время с астрологами, морочившими ему голову, а его трусливый, лживый сын вертелся, юлил перед латинами, пьянствовал с ними, заискивал, пресмыкался и теперь как мог ловчил и тянул время. Разгневанный дож Венеции Энрико Дандоло, ведущий организатор захвата города, по словам Робера де Клари, заявил несостоятельному банкроту, что крестоносцы, однажды вытащив его из грязи, теперь вновь могут столкнуть в грязь. Не только историк, но и современник сложившейся уникальной ситуации, Никита Хониат, метко определил это призрачное царствование как «акробатическое».

В конце январе 1204 г., возмущенные предательским поведением двух «ангелов зла», горожане, простонародье вместе с взбунтовавшейся варяжской гвардией, пелекифорами-секироносцами из числа наемников-чужеземцев, свергли их, а знать, боясь введения в Константинополь крестоносцев, выдвинула новым василевсом способного к решительным действиям протовестиария Алексея IV Ангела, 60-летнего Алексея Дуку, имевшего прозвище Мурзуфл, что означало «насупленный»: его густые, кустистые брови сходились на переносице, придавая ему вечно хмурый вид. Убежденный противник латинов, он должен был отбросить их за море. «Бровастый» был известен как человек скрытный, хитрый, жесткий и вместе с тем крепкий военачальник. Незадолго перед тем Ангелы выпустили его из многолетнего заключения и он даже успел закрутить роман с дочкой Алексея III, похотливой Евдокией, в прошлом женой сербского короля.

Теперь, презрев клятвы присяги, Алексей V Мурзуфл добился истребления своих царственных соперников: младший был предательски умерщвлен в тюрьме — удавлен тетивой от лука, а старший, совершеннейшая развалина, умер, видимо, сам, хотя не исключено, что и ему помогли отправится на тот свет. Тогда же в темницу вместе с женой был брошен выдвинутый простонародьем еще один кандидат на престол — молодой воин Николай Каннавос, человек добродушный, благонамеренный и не лишенный военных дарований, самовольно, без участия Патриарха коронованный горожанами в храме Св. Софии. Как знать, как стали развиваться события, если бы Каннавос основал новую династию? Во всяком случае, «бровастый» узурпатор повел себя круто, самонадеянно, отказался что-либо платить или хотя бы поставлять крестоносцам, в ультимативной форме потребовал от них в недельный срок покинуть пределы Ромейского царства и предпринял энергичные меры по защите столицы и подготовке к войне, что поставило под угрозу позорного срыва все крестоносное предприятие.

Однако Мурзуфл мог положиться в этой ситуации только на мощь оборонительных стен и силы наемников. По его царскому приказу начали вестись работы по восстановлению и надстройке, хотя бы бревнами, особенно с моря, обветшавших, разрушенных участков укреплений Константинополя. Единственной реальной силе — иностранным наемникам, варягам, из которых состоял почти весь гарнизон, были обещаны скорая плата и самое щедрое вознаграждение. Из горожан попытались набрать новое ополчение, а сам храбрый василевс, чтобы вдохновить подданных, с мечом и булавой лично отражал нападения неприятелей или совершал неожиданные бравые наскоки на отдельных крестоносцев, когда они разрозненно бродили в поисках продовольствия. Но для того, чтобы вооружить и накормить ополченцев, нужны были деньги, а пожертвования поступали крайне вяло. Да и сами простые константинопольцы, хотя их число в разы превосходило все войско крестоносцев, отнюдь не рвались в бой и были плохо, а точнее, никак не организованы и не мотивированы. Равнодушие и жадность взяли верх над рассудком. Правда, из обложенных экстраординарными тяжелыми взысканиями высоких сановников и правительственных чиновников времен правления Ангелов и даже собственных родичей «Насупленный» выбил все, что мог, но прочие богатые ромеи надеялись на стены столицы, которые испокон веков никому не удавалось преодолеть штурмом. Между тем бездействовавшие недовольные наемники, секироносцы-пелекифоры теперь начали бунтовать, справедливо требуя обещанную плату и угрожая покинуть город.

А в это время оголодавшие, уже при Ангелах лишившиеся поставок продовольствия крестоносцы, видя позорное крушение задуманного, стали готовиться к взятию Константинополя, чтобы восстановить справедливость «по своему усмотрению». Ими двигала месть за враждебное к себе отношение и за смерть царевича Алексея, которого они обещали даже в случае провала их плана привезти обратно к Римскому папе и влиятельному родственнику, Филиппу Швабскому. Ненавистный город был обложен с суши и с моря.

Чтобы оправдать себя, западные рыцари манипулировали высшими соображениями — отсутствием у ромеев верности своему законному царю, их несогласием с католической верой. Церковники твердили воинам, что эти мнимые христиане еще хуже неверных. Ведь даже в изображениях книжных миниатюр вполне сознательно насаждались образы распутных и вероломных греков. К примеру, можно обнаружить множество иллюстраций убийств, иногда даже вымышленных, греками своих правителей. Тем самым подспудно внушалась мысль о незаконности власти грешных ромеев и создавался их «черный портрет». Теперь латины явно стремились воспользоваться представившимся поводом — возней всех этих слабых Алексеев вокруг константинопольского престола и двойственной позицией тогдашней главной политико-идеологической «инстанции» — папства. Прикрываясь формально соображениями восстановления справедливости, возвращения на трон «законного» императора, на деле они преследовали весьма корыстные цели, которые очевидец событий Никита Хониат справедливо оценил как «пиратские».

Это особенно отчетливо видно из того, что уже в марте 1204 г. вожди Четвертого Крестового похода вместе с их перевозчиками-венецианцами, с которыми они все еще не расплатились за дорогостоящую перевозку крестоносцев, скрупулезно разработали детальный план завоевания и раздела Византии — Partitio Terrarum Imperii Romanie. Они заявили, что ромеи вероломны, а их василевсы страшно увечат и убивают друг друга и поэтому утратили «…божественное право владеть Христианской Империей». После захвата Константинополя предполагалось создать совет из шести французов и шести венецианцев, который изберет императором самого достойного и который будет управлять страной «…во славу Бога и Святой Римской Церкви и Империи». О ромеях и их проблемах речь не шла. Новому императору должна принадлежать четвертая часть захваченной территории, остальные три четверти достанутся венецианцам и рыцарям. Латинским Патриархом, который наконец положит конец церковному расколу, станет представитель той стороны, из которой не будет избран император. Ему же достанутся все церковные богатства и знаменитая, блистательная Св. София. Три восьмые части Константинополя с двумя дворцами перейдут в собственность нового монарха, а пять восьмых — венецианцам. Все сеньоры, рыцари, получившие ромейские земли, принесут присягу на верность латинскому императору. Таким образом, над всеми призрачными, оправдательными соображениями изначально явно превалировал мотив дележа награбленной добычи (в виде имущества, привилегий, владений) и управления захваченным при совершенном игнорировании проблем местного населения завоеванной страны.

12 апреля 1204 г., после нескольких неудачных предварительных попыток, уверенные в своих силах, хорошо организованные крестоносцы, наконец, предприняли решающий штурм столицы ромеев. По всем правилам, под гром барабанов и рев боевых труб, с распущенными знаменами, прикрываясь установленными на кораблях защитными панцирями из дубовых настилов и лозы, они ринулись в атаку на морские стены города, откуда летел град стрел, камней и ревели пылающие струи «жидкого огня». При любых расчетах им противостояла немалая сила обороняющихся, превышавшая их собственную в три-четыре раза. Но, придвинув вплотную попарно связанные корабли и перебросив с них мостки на стены, рыцари все же захватили несколько башен, а к вечеру, проделав проход в замурованной калитке и разбив изнутри еще трое городских ворот, ворвались в охваченную паникой византийскую столицу, которую к тому времени уже бросила, покинула часть населения, прежде всего, наиболее богатого. Без всякого усилия и сопротивления «богобоязненные пилигримы» овладели Влахернским царским дворцом. Большая часть деморализованных, разуверившихся в своих правителях, равнодушных ко всему константинопольцев-обывателей, привыкших слепо полагаться на государство, попросту не предполагала такого развития событий, рассчитывая, что, как всегда, военный переворот закончится провозглашением на троне очередного василевса, к чему они уже привыкли. Ведь спор, по их мнению, разгорелся из-за того, кому сидеть на троне, а их богоспасаемому отечеству ничего смертельного не угрожало, тем более от христиан, пусть и латинского обряда. На троне утвердиться сильнейший, думали они, и жизнь вернется в свое привычное русло.

Однако на сей раз ситуация сложилась куда хуже, и Византия потеряла не только достоинство, — то, что при всех потрясениях теряется в первую очередь. На рассвете следующего дня потерявшая способность к самоорганизации византийская знать, после пустых ночных препирательств и поисков личного спасения, предложила царскую корону Бонифацию Монферратскому и должна была препроводить его в храм Св. Софии, где, как предполагалось, состоится коронация. Хотя корону он не принял, но присоединился к процессии знати, во время которой армия захватчиков начала грабеж, шокированная лишь неожиданным отсутствием какого либо сопротивления со стороны ромеев. Город наполнился звоном мечей, то там, то здесь вспыхивали потасовки, отовсюду доносились вопли избиваемых и насилуемых. С грохотом разбивались окна и двери, рыцари врывались в жилища константинопольцев и, на глаз оценив их содержимое, выставляли у ворот домов копья со знаками своей собственности. «Каждый выбрал себе жилище по вкусу, — вспоминал в своих мемуарах о взятии Константинополя маршал Шампани, Жоффруа Виллардуэн, — а было их там достаточно».

По признанию самого сурового Папы Иннокентия III, крестоносцы, «не имея никакого права, ни власти над Грецией» и «предпочтя земные блага небесным», «обагрили мечи в крови христиан, не имея пощады ни к сану, ни к возрасту, ни к полу». Тем не менее, несмотря на свое недовольство случившимся, он, как и непосредственные участники похода, видел в нем истинное «чудо Божье», не думая, что ровно через 800 лет за это «чудо» придется запоздало извиняться его далекому преемнику, Папе Иоанну Павлу II во время визита Константинопольского патриарха Варфоломея в Ватикан. Действительно, тогда казалось невероятным, что всего лишь около 15–20 тысяч крестоносцев сумели овладеть почти полумиллионной столицей великой Империи, считавшейся неприступной. Главным фактором их изумительного, феноменального, казавшегося чудом успеха, помимо ясной мотивированности алчных действий, были военная выучка, решительность и грамотное руководство силами, поскольку ни в чем другом, кроме венецианского флота, у них не было преимущества над ромеями. Единственное объяснение случившемуся можно найти в политическом кризисе, безладе и моральном упадке, которые охватили Ромейское царство в последние десятилетия XII в. и вылились во взаимные распри византийской элиты — главной виновницы разыгравшейся трагедии, инспирированной Западом.

Алексей Мурзуфл, когда понял, что шансов выстоять больше нет, и не желая, по словам Никиты Хониата, «попасть в виде лакомого блюда или десерта в зубы латинов», сбежал ночью из Константинополя с Ефросиньей, женой экс-императора Алексея III Ангела, и ее дочерью Евдокией, своей любовницей. Позже он попытается заключить союз со скитавшимся по Фракии и не прекращавшим попыток вернуть престол Алексеем III, но бродяга обманет его: сначала предложит руку дочери, Евдокии, а потом, заманив, лишит глаз убийцу своего племянника. Несчастный калека попытается бежать в Малую Азию, но осенью 1204 г. попадет в руки крестоносцев, которые казнят его за убийство своего сюзерена — Алексея IV в прямом смысле «высоким образом»: сбросив вниз головой с 40-метровой колонны Феодосия Великого на столичном форуме. Сам неприкаянный экс-василевс Алексей III вскоре после этого будет все же пойман герцогом Бонифацием Монферратским, который вышлет его в собственные владения в Монферрате, в северной Италии. В итоге, ничего не добившись своими дальнейшими интригами в поисках власти, перенесенными теперь уже в Малую Азию, он будет ослеплен в 1211 г. и бесславно закончит жизнь в монастыре в Никее. Поразительно, насколько похожей оказалась судьба всех «путчистов».

Три дня и три ночи продолжались разгром, пожары, убийства и грабежи в опустевшем, запертом Константинополе — богатейшей столице мира, последней жемчужины римской короны. Со дня его основания здесь скопилось невероятное количество драгоценностей, произведений искусства, изваяний, рукописей, предметов церковного обихода, святынь. К слову, само богатство и многочисленность сокровищ современных европейских и американских собраний византийского искусства может служить наглядным свидетельством главной причины разгрома и огромного урона, нанесенного византийской культуре во время Четвертого Крестового похода. Его рядовой участник, амьенский рыцарь Робер де Клари, не веря глазам, восторженно писал в своих мемуарах по этому поводу: «Там было такое изобилие богатств, так много золотой и серебряной утвари, так много драгоценных камней, что казалось поистине чудом, как свезено сюда такое великолепное богатство. Никогда с самого сотворения мира не было видано и завоевано столь громадного количества добра, столь благородного или столь богатого… И в сорока богатейших городах земли, я полагаю, не было столько богатств, сколько их было в Константинополе. Да и греки говорят, что две трети земных богатств собраны в Константинополе, а треть разбросана по свету». С таким мнением соглашался и немало повидавший на своем веку знатный маршал Жоффруа де Виллардуэн: «…с тех пор, как стоит мир, не было столько захвачено ни в одном городе».

Дав выход страху, безудержной ненависти, жестокости, чувству безумной жажды крушить все и вся, участники «пиратской» экспедиции бессмысленно уничтожали бесценные памятники искусства. Низвергались и разбивались статуи дивной красоты прославленных древних ваятелей, разрушались прекрасные дворцы, храмы и здания, портики и колоннады. С неистовой яростью была бессмысленно сметена даже часть оборонительных стен.

Многие великолепные творения рук человеческих, прекрасные, искусные статуи мастеров древности были разрублены на части, переплавлены и превращены в медные и бронзовые монеты, которые латины стали выпускать, подражая типам византийских монет Комнинов. Такая участь постигла громадных размеров изваяние Геракла, творение гениального Лисиппа, стоявшее на ипподроме (предание гласит, что только окружность пальца греческого героя равнялась поясу человека), и еще более гигантскую статую Беллерефонта на крылатом коне Пегасе, круп которого был столь широк, что на нем ежегодно устраивали себе гнезда десять цапель. Не пощадили «воины Христовы» даже бронзовую статую Девы Марии, украшавшую один из центральных кварталов Константинополя. Тем более, та же участь постигла знаменитые статуи Геры Самосаттской, Парисса, Афродиты и многие другие. Больше везло тому, что попадало в руки знавших толк в красоте венецианцам, в частности, знаменитой бронзовой квадриге коней Лисиппа, стоявшей над карцерами-стойлами константинопольского ипподрома. Ее бережно сняли и отослали в Венецию. До сих пор она украшает возвышение над главным порталом собора Св. Марка.

В глазах ослепленных жадностью крестоносцев цену имело золото, и только оно, все остальное выбрасывалось и втаптывалось в грязь. В огонь летели произведения древних мыслителей и ученых, религиозные книги «схизматиков», с которых сдирали дорогие оклады. Мародеры не оставили в покое даже церкви и прах византийских императоров. Ворвавшись в царские усыпальницы, рыцари разбивали саркофаги и обдирали их содержимое: внимание привлекали лишь драгоценности, серебро и золото. Заповеди Христа были забыты, когда открылась возможность за считанные дни сказочно разбогатеть. «И радовались они весьма чести и победе, Господом им дарованной, — с восторгом вспоминал Жоффруа де Виллардуэн, — ибо тот, кто доселе был беден стал богат и имущ».

Главный храм Ромейского царства, величественная Св. София, подверглась страшному опустошению и осквернению. Западные варвары рубили на куски и делили между собой украшенные драгоценностями, необыкновенной красоты святые аналои — столики для размещения церковных книг, «…забирали священные сосуды, предметы необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которыми были обложены кафедры, амвоны и врата», а для того, чтобы вывезти награбленное, ввели внутрь притворов Св. Софии вьючных животных, мулов и лошадей с седлами, которые, — ужасается Никита Хониат, — «пугаясь блестящего пола, не хотели войти, но они били их и таким образом осквернили их калом и кровью священный пол храма». Целью охоты победителей были также древние христианские священные реликвии и мощи святых, драгоценная богослужебная утварь и богато украшенные иконы, которые представляли как религиозную, так и художественную ценность. К слову, благодаря вывезенным реликвиям в западной Европе развилось паломничество, а оно, в свою очередь, способствовало складыванию здесь сетей коммуникаций.

Только наступившее лунное затмение приостановило этот разнузданный грабеж, поскольку суеверные крестоносцы сочли его дурным знаком. Насколько кощунственным было зафиксированное хронистами поведение западных ратников и пилигримов, трудно сказать: в отличие от разъяренных ромеев, писавших об этом, сами крестоносцы помалкивали о подобных леденящих душу эксцессах и не видели в своем поведении в Константинополе ничего необычного. Для них это было всего лишь «Константинопольское опустошение», как называлась одна из латинских хроник, описавших случившееся. Так поступали в любом захваченном городе, в том числе и западном, даже католическом, подвергая его страшной резне, ограблению, разрушению и пожарам. Если что и волновало победителей, так это организация справедливого раздела колоссальной, фантастической добычи, которая во много превзошла то, что обещал дать злополучный Алексей IV Ангел западным войскам, приведшим его на престол.

Это был самый черный час Константинополя, обрекший то, что останется от Империи на роковую судьбу под пятой все новых и новых захватчиков. Богохранимая столица христианнейших ромейских автократоров, краса и гордость всего средневекового мира, всегда поражавший путешественников своим великолепием и блеском, теперь представляла ужасное зрелище. Несчастные ромеи еще никогда не сталкивались с бедствием подобного масштаба. Половина города в ходе трех пожаров превратилась в дымящие развалины, другая — была опустошена и разграблена. Разоренные потрясенные горожане, лишенные крова и пропитания, потерянно бродили по пепелищам своих очагов. Брошенные на произвол судьбы, константинопольцы собирались группами и покидали город, скорбя, кто о гибели имущества, кто о поруганной чести дочерей и жен, — «…каждый шел со своим горем», как печально записал Никита Хониат. С одной из таких групп ехал Патриарх Иоанн Каматир, «…не имея ни дорожной котомки, ни денег, без жезла и без сандалий, в одном хитончике». Чтобы выжить, некогда чванливые горожане, а ныне грязные, оборванные беженцы распродавали за бесценок последнее. «Теперь и мы обогатимся» — злорадно бросали им в спину крестьяне окрестных сел, хотя каждый понимал, что впереди всех ждут отнюдь не лучшие времена.

«Новый Рим» простоял почти девять веков. О его стены разбилась не одна волна варварских нашествий. Их не сумели преодолеть дикие авары и славяне, искусные персы и арабы, храбрые болгары и русы. Это был единственный из городов древности, который, как эмоционально заметил Ларс Браунворт, «…никогда не слышал вони сапог иностранных захватчиков». По иронии жестокой судьбы древней столице Константина I Великого было суждено, по словам ромеев, «испить чашу гнева от руки Господней», а именно, погибнуть жертвой «воинства Христова», крестоносцев, поклявшихся защищать христианские святыни, не проливать кровь братьев-христиан, но забывших в конечном счете о своих обетах. Они, как обвинял Папа Иннокентий III, не только «безрассудно отклонились от… чистого намерения» и не вернули из рук мусульман Иерусалим, но даже не достигли Святой земли. Кризис крестоносного движения обрек его на неудачу. Блеск золота превратил «ратников Христа» в безжалостных, алчных грабителей и насильников, сделав вражду ромеев к латинам просто непримиримой.

Уже с конца X в. в Ромейском царстве нагнетался пророческий страх перед разрушением Константинополя светловолосыми чужеземцами, пришедшими с запада и севера. Предчувствие, отнюдь не способствовавшее укреплению отношений между двумя цивилизациями, оказалось вещим. Более того, чудовищный, кощунственный разгром разграбленного, изнасилованного Константинополя окончательно отринул сердца восточных христиан от возможности какого бы то ни было союза с этими западными варварами, которые повели себя хуже известных врагов — мусульман. Показательно, что это отчетливо осознавал сам римский понтифик, когда, отчитывая вождей крестоносцев, писал их предводителю: «И недостаточно было вам исчерпать до дна богатства императора (ромеев) и обирать малых и великих, вы протянули руки к имуществу церквей и, что еще хуже, к святыне их, снося с алтарей серебряные доски, разбивая ризницы, присваивая себе иконы, кресты и реликвии, для того, чтобы Греческая Церковь отказалась возвратиться к Апостольскому престолу, усматривая со стороны латинов лишь изуверства и дела диавольские, и была бы вправе относиться к ним с отвращением, как к собакам…».

Будущее действительно покажет, что даже в самом бедственном положении ромеи будут готовы подчиниться кому угодно, только не католическому Риму. В коллективном сознании православных огненным клеймом навсегда оказались выжжены слова «Помни 1204 год!». Как признал Папа Иоанн Павел II, дата захвата Константинополя — «это постыдный день для Католичества и скорбный для Православия». Именно кровоточащая рана взаимного отчуждения в значительной степени подорвала универсализм христианства.

В последнее время среди историков стало принято отыскивать смягчающие обстоятельства для участников Четвертого Крестового похода. Причиной разграбления Константинополя они считают «снобизм» византийцев, заявляя, что ромеи частично сами оказались виноваты в своих проблемах, ибо отказались смириться с реальным военным превосходством западного мира. Указывается на то, что неверно представлять содеянное крестоносцами как «расправу» над мирным населением столицы, что «греки», православные хронисты многое преувеличили и все было не так уж страшно, оставалось в рамках «принятого» в том мире, где жестокость была нормой. Едва ли бы с этим согласились современники, писавшие, что от происшедшего «…содрогается разум и человечество краснеет от стыда».

И так, весной 1204 г. вследствие достигшего апогея кризиса центральной власти, расстройства системы управления и военной системы пала столица Православия, и Ромейское царство, распавшись, прекратило свое существование, казалось, навсегда покинув сцену мировой истории.

1. Чем вам запомнилось царствование династии Ангелов?

2. Сравните правление Комнинов и Ангелов.

3. Почему Ромейское царство оказалось в столь плачевном состоянии именно к моменту Четвертого Крестового похода?

4. Почему василевсы пренебрегали интересами византийских торговцев и предоставляли льготы италийским купцам?

5. Вспомните, какому византийскому императору удалось подчинить Болгарию, и при каких обстоятельствах? Как вы думаете, почему в 1187 г. Византия признала независимость Болгарского царства?

6. Что привело крестоносцев к воротам Константинополя? Какие силы и почему были заинтересованы в его падении? Можно ли назвать среди них главного виновника отклонения крестоносцев от похода против мусульман?

7. Какие бы меры вы предприняли на месте василевса ромеев, чтобы защитить Константинополь от крестоносцев и урегулировать ситуацию?

8. Оцените поведение рыцарей в захваченном городе. Почему они не считали его преступным?

9. Обратите внимание на высказывания Римского папы Иннокения III до и после взятия Константинополя и дайте им оценку.

10. Вспомните, какие народы прежде осаждали Константинополь? Как вы полагаете, почему они не смогли покорить столицу ромеев, тогда как в 1204 г. это удалось сделать не столь многочисленным крестоносцам?

11. Какие события из современной международной жизни напоминают завоевание Константинополя крестоносцами и какие уроки оставила нам трагедия византийцев?

Византийский историк Никита Хониат (ок. 1155–1217 гг.) в «Ромейской истории» о братьях Ангелах — Исааке II и Алексее III.

Он (Исаак II) жил великолепно и любил угощать гостей. Его стол был истинно соломоновский, равно как одевался он, подобно Соломону, всегда в новые одежды, и каждый его пир представлял собою горы хлеба, царство зверей, море рыб и океан вина. Постоянно принимал он через день освежительные ванны, натирался благовонными помадами, прыскался духами, увешивался множеством разных одежд, представлял собой как-будто модель какого-нибудь корабля, и завивался. Нарядившись таким образом, подобно влюбленному в свою красоту павлину, и никогда не позволивши себе два раза в неделю одно и то же платье, он каждый день являлся из своих палат, как жених из спальни, или как светлое солнышко из прекрасного моря. Любя забавы и услаждаясь песнями нежной музыки, царь наполнил дворец шутами и карликами, отворивши также двери всякого рода комедиантам, скоморохам и песенникам […]. Более всего он был занят сооружением громадных зданий и так рьяно устремлялся к осуществлению задуманного, что при этом большею частию не смотрел ни на какие требования долга […]. Между тем, когда он решился построить еще во Влахернском дворце башню, частию, как говорил, для защиты и обороны дворца, а частию и для собственного помещения; то разломал несколько церквей, исстари спокойно стоявших на берегу моря, обратил в развалины множество отличных домов в столице, основания которых отчасти и доселе представляют вид, невольно вызывающий слезы, и совершенно сравнял с землею великолепные здания государственного казначейства, все выстроенные из обоженной плинфы.

[…] Братья Ангелы […] во многих отношениях недобросовестно пользовались властью; но особенно они страдали корыстолюбием, не опуская случаев извлекать деньги даже из неправедных источников, и притом не берегли собираемых богатств, но сыпали их обеими руками на пышную придворную обстановку и драгоценные костюмы, более же всего разорялись на любовниц и на родню, совершенно бесполезную в делах общественного управления. Таким образом, они не только притесняли и опустошали римские города, налагая на них новые, небывалые подати, но, сколько представлялось возможным, обирали и латинов. Между прочим, нарушая мирные договора с Венецией, они часто налагали на венецианцев разные денежные поборы, брали с их кораблей контрибуции и ссорили их с пизанцами, так что нередко можно было видеть, как среди самого Константинополя или в открытом море граждане обеих республик схватывались между собою в отчаянной битве, попеременно побеждали, или были побеждаемы, и вследствие того грабили своих соперников, или подвергались их грабежу.

«Ромейская история» Никиты Хониата об императоре Алексее V Дуке Мурзуфле.

Это был человек хитрый и в то же время самонадеянный, полагавший всю правительственную мудрость в скрытности и рассчитывавший при помощи ее к общему изумлению вдруг явиться со временем, в веках отдаленной будущности, благодетелем своего отечества, в силу того правила, что, как он говорил, царю следует действовать не опрометчиво и безрасчетно, но осмотрительно и неторопливо […]. Царские сокровищницы Дука нашел не только не переполненными через край, или даже не только убавившимися на половину, но совершенно пустыми, и поэтому немедленно по воцарении начал жать, где не сеял, и собирать, где не расточал. Он обложил тяжелыми взысканиями все лица в сане кесарей и севастократов, занимавших прежде, в правление Ангелов, высшие правительственные должности, и вырученные отсюда деньги обратил на государственные расходы. Прежде всего, и нетерпеливее всех желал он окончательно отразить латинов, считая это дело легким: поэтому увеличил бревенчатыми надстройками высоту прибрежных стен города, огородил земляные ворота[216] укреплениями и собственным примером одушевил войско. Много раз, опоясавшись мечом, с медной булавою в руках, он собственноручно то отражал неприятельские нападения, то сам храбро и неожиданно нападал на неприятелей, когда они разрозненно бродили в поисках продовольствия. Этим он очень нравился горожанам.

Из «Взятия Константинополя» рыцаря Роббера де Клари о наставлениях латинских прелатов перед окончательным штурмом города 11 апреля 1204 г.

LXXIII. И тогда стали скликать по всему лагерю, чтобы утром в воскресенье все явились на проповедь: венецианцы и все остальные; так они и сделали. И тогда стали проповедовать в лагере епископы — епископ Суассонский, епископ Труаский, епископ Ханетест, мэтр Жан Фасет и аббат Лоосский, и они разъясняли пилигримам, что битва является законной, ибо греки — предатели и убийцы, и им чужда верность, ведь они убили своего законного сеньора, и они хуже евреев [, распявших Христа]. И епископы сказали, что именем Бога и властью, данной им апостоликом[217], отпускают грехи всем, кто пойдет на приступ, и епископы повелели пилигримам, чтобы они как следует исповедались и причастились и чтобы они не страшились биться против греков, ибо это враги Господа. И был отдан приказ разыскать и изгнать из лагеря женщин легкого поведения и всех их отослать подальше от лагеря; так и поступили: всех их посадили на корабль и увезли весьма далеко от лагеря.

Из «Истории завоевания Константинополя» монаха Гунтера из обители Пэрис, писавшего в 1207–1208 гг. по рассказам вернувшегося из крестового похода пэрисского аббата Мартина.

XVII. […] Затем корабли [крестоносцев] с укрепленными на них башнями приблизились, насколько можно было, к стене [Константинополя]; и в то время как несколько храбрецов полезли по лестницам наверх, герольды громко возвестили: тот, кто первым взберется на вражеские стены, получит в награду сто марок. И тогда ты увидел бы, как все с неистовостью стали добиваться того, что предназначалось лишь одному, — не столько из стремления к обещанным деньгам, сколько из любви к Богу и ради общей пользы и для завершения начатых трудов […].

[Взломав ворота, крестоносцы ворвались в город.]

XVIII. С радостными криками ринулись в открытые ворота те, кто был на кораблях, сделав вид, будто грозят врагам смертью копьями, мечами, камнеметательницами, стрелами и всякого рода метательным оружием, а [на самом деле] не имея вообще никакого желания [устраивать] кровопролития; как растерявшихся овец, погнали они врагов по всем площадям города, и те бежали в таком множестве, что даже простор широких улиц был им тесен для бегства; [наши] накинулись на них с такой стремительностью, что не давали им ни передохнуть, ни оглянуться назад. И хотя они могли убивать сколько угодно, […] умерщвлены были лишь очень немногие [из греков]. Крестоносцы по своей воле давали им пощаду, ибо еще находившиеся с ними в лагере монахи [в том числе], конечно, Мартин [Пэрисский] и другие, часто увещевали их не марать по возможности своих рук кровью. Тем не менее, в тот день[218] убито было около двух тысяч горожан, но [они погибли] не от [рук] наших, а от [рук] тех франков, италийцев, венецианцев, немцев и прочих, которые уже раньше жили в городе, но во время осады были заподозрены в измене, и так как соединились с нашими, то подверглись изгнанию греками [из Константинополя]. Помня эту несправедливость, они жесточайшим образом мстили [теперь] грекам за свою обиду […].

Только тогда, когда все враги были побеждены и обращены в бегство и самым жалким образом изгнаны из города, и только после того как ворота были тщательнейше заперты, победителям дозволено было заняться добычей, но не ранее того: под угрозой казни (букв.: потери головы) было запрещено до полной победы помышлять о добыче. Итак, они нашли повсюду и в изобилии такое количество денег в золоте и серебре, такое великолепие благородных камней и одежд, такое сверхизобилие драгоценных товаров, такую массу съестных припасов, такие замечательные наполненные всевозможным добром дома, что все они вдруг превратились из пришельцев и нищих в богатых горожан.

Тем временем упомянутый выше пожар опустошил почти третью часть города: ибо в то время, пока все, горожане и паломники, были поглощены столь тяжкой опасностью[219], [там] не нашлось никого, кто мог бы погасить беспрепятственно распространявшийся огонь[220] […].

[В следующей главе рассказывается об охоте за константинопольскими святыми реликвиями аббата Мартина Пэрисского].

«Ромейская история» Никиты Хониата о разграблении Константинополя латинами в 1204 г.

Неприятель сверх всякого ожидания увидел, что никто не выступает против него с оружием в руках и никто не сопротивляется: напротив, все остается открытым настежь, переулки и перекрестки не защищены, нигде ни малейшей опасности и полная свобода неприятелю. Жители города, передавая себя в руки судьбы, вышли навстречу латинам с крестами и святыми изображениями Христа, как это делалось в торжественных и праздничных случаях; но и это зрелище не смягчило души латинов, не умолило их и не укротило их мрачного и яростного духа: они не пощадили не только частное имущество, но, обнажив мечи, ограбили святыни Господни и звуком труб побуждали коней идти вперед. Не знаю с чего начать и чем кончить описание всего того, что совершили эти нечестивые люди. О ужас! Святые образы бесстыдно потоптаны! О горе! Мощи святых мучеников заброшены в места всякой мерзости! Но что страшно промолвить, и что можно было видеть глазами: Божественное Тело и Кровь Христовы разлиты были и разбросаны по земле. Некоторые из них разбивали драгоценные чаши: их украшения прятали за пазуху, а из них пили, как из бокалов. О предтечи Антихриста и предвестники его нечестивых дел, в ожидании которых мы находимся! […] О разграблении храма (Св. Софии) нельзя и слушать равнодушно. Святые налои[221], затканные драгоценностями и необыкновенной красоты, приводившей в изумление, были разрублены на куски и разделены между воинами вместе с другими великолепными вещами. Когда им было нужно вынести из храма священные сосуды, предметы необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которым были обложены кафедры, амвоны и врата, они ввели в притворы храмов мулов и лошадей с седлами; животные, пугаясь блестящего пола, не хотели войти, но они били их и таким образом оскверняли их калом и кровью священный пол храма.

…Разве могли пощадить жен, дочерей и дев, посвященных Богу, те, которые не щадили Самого Бога? Было ведь трудно смягчить мольбами и умилостивить варваров, раздраженных и исполненных желчи до того, что ничто не могло противостоять их ярости: если кто и делал такую попытку, то его считали безумным и смеялись над ним. Кто сколько-нибудь им противоречил или отказывал в требованиях, тому угрожал нож; и не было никого, кто бы не испытал в тот день плача. На перекрестках, в переулках, в храмах — повсюду жалобы и плач, рыдания, стоны, крики мужчин, вой женщин, грабежи, прелюбодейство, плен, разлука друзей. Благородные покрывались бесчестьем, старцы плакали, богатые бродили ограбленными. Все это повторялось на площадях, в закоулках, в храмах, в подвалах. Не было места, которое оставалось бы нетронутым или могло служить убежищем для страдальцев.

…Между тем низкая чернь и уличная сволочь обогащались через ограбление святыни, которую распродавали латинам. Враги же предавались пиршествам и увеселениям, имея при этом ввиду особенно осмеять и надругаться над греческими обычаями: так, они ходили по улицам, надев на себя без всякой нужды широкие одежды, а шеи лошадей украсили полотняным убором; белые ленты, которые развешивались по плечам, они привязывали к мордам животных и с таким убранством разъезжали по городу. Другие носили письменные приборы, чернильницы и держали в руках тетради, как бы желая осмеять наших писателей. Большинство же забавлялось тем, что сажало на лошадей задом наперед обесчещенных ими женщин, завязав им волосы в узел и откинув их назад; кроме того, они украшали лошадей женскими головными уборами и локонами и целые дни бражничали и пили, угощаясь лакомствами и дорогими яствами; другие же объедались отечественными блюдами, как-то: лопатки говядины, отваренные в горошке; гороховая каша со свиным салом, приправленная чесноком, и соус, приготовленный из различных острых соков. После раздела добычи они не делали никакой разницы между святынею и обыкновенными предметами, но обращали все для своего употребления, без всякого уважения к Господу и религии, так что пользовались образами Спасителя и святых как стульями и скамьями.

Из письма Римского папы Иннокентия III к императору Латинской Романии Балдуину I (1204–1205 гг.) вскоре после взятия Константинополя крестоносцами.

[…] Вы, не имея никакого права, ни власти над Грецией, безрассудно отклонились от вашего чистого намерения, устремились не на завоевания Иерусалима, а на завоевание Константинополя, предпочтя земные блага небесным […]. И недостаточно было вам исчерпать до дна богатства императора и обирать малых и великих, вы протянули руки к имуществу церквей и, что еще хуже, к святыне их, снося с алтарей серебряные доски, разбивая ризницы, присваивая себе иконы, кресты и реликвии, для того, чтобы Греческая Церковь отказалась возвратиться к Апостольскому престолу, усматривая со стороны латинов лишь изуверства и дела диавольские, и была бы вправе относиться к ним с отвращением, как к собакам […].

Жоффруа де Виллардуэн (ок. 1150–1213 гг.). «Взятие Константинополя».

Из записок видного предводителя крестоносцев, маршала Шампани, продиктованных им в конце жизни (после 1207 г.) на французском языке.

В основе лежали дневниковые заметки, ведшиеся автором с 1201 г.

LV. 250. […] и столь значительна была добыча, что не могу вам и описать, сколько было там золота и серебра, утвари, и драгоценных камней, и шелковых одежд и материй, и мехов и соболей, и разных богатств, когда либо на земле существовавших. И истинно свидетельствует Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, что с тех пор, как стоит мир, не было столько захвачено ни в одном городе.

251. Каждый выбрал себе жилище по вкусу, а было их там достаточно. И вот разместились паломники и венецианцы, и радовались они весьма чести и победе, Господом им дарованной, ибо тот, кто доселе был беден, стал богат и имущ. […] И воистину должны были они Господа нашего славить, ибо было их не более двадцати тысяч воинов, а с Божьей помощью победили они четыреста тысяч, а то и больше человек и взяли самый могучий город мира (а был он и весьма большим городом) и самый укрепленный.

LVI. 252. И приказал по всему войску маркиз Бонифаций Монферратский, предводитель войска, бароны и дож[222], дабы было собрано все захваченное в одно место, как то решено было и скреплено клятвой, а кто того не сделает — тому грозит отлучение. И были указаны три храма, куда сносить добычу, и поставили там охрану из самых надежных французов и венецианцев. И каждый стал приносить свою добычу и складывать в общую груду.

253. Одни несли с охотой, другие поневоле, ибо алчность есть корень всех бед и многих она не отпускала. И стали самые алчные понемногу удерживать добычу при себе, и умалилась любовь Господа к ним. О Боже, сколь благородно вели они себя доселе, и через то даровал им Господь честь и возвысил над прочими людьми […].

254. […] То, что было в храмы принесено, собрано было вместе и поделено между французами и венецианцами, как то ранее клятвой скреплено было. И знайте, что после дележа паломники уплатили венецианцам оставшиеся пятьдесят тысяч марок серебром и сверх того поделено было меж всеми добрых сто тысяч. И знаете как? Простые конные воины получили в два раза больше, чем пешие, а рыцари в два раза больше, чем простые конные воины. И знайте, что ни одному человеку еще не доставалось больше ни по чину, ни по заслугам, разве что он украл.

255. […] И посудите теперь, сколь велика была добыча, если без того, что было утаено, и без того, что было отдано венецианцам, осталось четыреста тысяч марок серебром и добрых десять тысяч лошадей, как боевых, так и вьючных. Так была поделена константинопольская добыча, как вы уже о том слышали.

1. Почему в словах Никиты Хониата звучит осуждение в адрес Исаака II?

2. Как вы считаете, для чего Ангелы, по словам византийского историка, ссорили между собой венецианцев и пизанцев? Какие цели они преследовали?

3. Какие меры предпринял Алексей V Мурзуфл для спасения Константинополя от западных пришельцев и насколько они представляются эффективными?

4. Чем могли бы оправдать свои бесчинства латины, разграбившие Константинополь?

5. Чем объяснить необходимость проповеди перед окончательным приступом крестоносцев, о которой рассказывает Роббер де Клари?

6. В чем можно верить рассказу аббата Мартина Пэрисского, а в чем нет?

7. Как вели себя жители столицы во время описываемых событий и кто из них особенно пострадал?

8. Насколько можно доверять описанию разгрома Константинополя, оставленному Никитой Хониатом? В чем видны библейские аналогии?

9. Что осуждал Папа Иннокентий III в письме к первому латинскому императору Константинополя?

10. В чем рассказ Никиты Хониата расходиться с рассказом Жоффруа де Виллардуэна о дележе константинопольской добычи?

11. Высчитайте на основании приведенных данных письменных источников, сколько добычи в среднем пришлось на каждого участника Четвертого Крестового похода.