Россия 1917 года в эго-документах

Россия 1917 года

в эго-документах

Дневники

РОССПЭН

Москва

2017

РОССИЯ 1917 ГОДА КАК ОТКРЫТАЯ КНИГА

(вместо предисловия)

Публикация подборки дневников, отсылающих читателя к революционной эпохе, продолжает начатый

в 2015 г. цикл изданий «Россия 1917 года в эго-документах». Сборник объединяет десять дневниковых

текстов, обнаруженных в фондах Государственного архива Российской Федерации и Российского

государственного архива литературы и искусства, государственных архивов Свердловской и Тверской

областей, Хвалынского краеведческого музея и Государственного архива Тобольска. Авторы этих

текстов – самые обычные люди своего времени. Мужчины и женщины, взрослые и дети, военные и

гражданские, жители столиц и провинциалы, – все они посредством своих дневников

засвидетельствовали, каково это – жить в революции. Ни о какой монументальной картине

революционной России речи при этом идти не может, поскольку каждая из историй, приводимых

здесь, это история камерная.

Что же тогда все-таки объединяет эти истории, помимо хронологии? Это, безусловно, их жанровая

специфичность, отличающая дневники от любых других эго-текстов. Фрагментарность и

интертекстуальность, несвязность и незавершенность, темпоральность и нелинейность, нефикциональность и эмоциональность, равно как и иные интегральные свойства дневников [1], столь

очевидны, что заставляют поменять отношение к ним как к всего лишь одной из вариаций личных

документов. Они не просто заслуживают особого места среди других я-свидетельств, они

действительно экстраординарны и требуют понимания их внутреннего многообразия, вокруг которого

и выстраиваются сегодня различные дневниковедческие исследования [2]. Дневниковеды при этом

резонно разграничивают не только мужские и женские, взрослые и детские, любительские и

профессиональные тексты, – такое их «раскассирование» практически повторяет «раскассирование»

любых других частных источников (воспоминаний, писем и пр.). Дневники, помимо всего прочего, гетерогенны сами по себе, гетерогенны изнутри, будучи представлены такими вариантами

каждодневного письма, как записки для памяти, дневники-хроники, дневники-фотографии, дневники-воспоминания, дневники-исповеди и т. д. и т. п. Больше того, пусть это и не обязательно, один и тот

же дневниковый текст вполне может соединять и первое, и второе, и третье... Так, публикуемый ниже

дневник А. В. фон Шварц – это и дневник-воспоминание, и дневник-хроника, и дневник-фотография

одновременно, кроме того, скрепленные общей стилистически-содержательной рамкой типичного

«дневника жены». Материалы периодической печати и служебные документы мужа,

«имплантированные» в тело дневника А. В. фон Шварц, и вовсе запутывают ситуацию, размыкая

границы личного свидетельства. Дневник Р. М. Хин-Гольдовской – это прежде всего

профессиональный дневник литератора, чрезвычайно начитанного и хорошо знакомого с

модернистской эстетикой, и в то же время – дневник, которому присуща экспрессия женского

исповедального текста. При этом его литературность и «женскость» безусловно влияют друг на друга, актуализируя проблему эмоциональной достоверности этого эго-источника.

В любом случае неоднозначность дневниковых текстов закономерно порождает сомнение в том, насколько вообще необходима их внутренняя демаркация? Думается, что сама по себе она не особенно

интересна. Однако заложенная в ней возможность идентификации дневниковых записей как отличных

друг от друга ценна тем, что позволяет зафиксировать различные перспективы человеческого видения

и понимания тех или иных событий, а вместе с ними – удивительные парадоксы конструирования

различных субъективностей. Рассматривая публикуемый комплекс дневников в том числе и как

попытку такого конструирования, для его описания представляется уместным использовать понятие

полифонического романа – романа, в котором, по мысли М. М. Бахтина, голос любого героя

самоценен и его «правда» равноправна с «правдами» других [3]. Равноправие этих «правд», будь то

«правда» приближенной ко двору аристократки Е. Мейендорф, сурового боевого офицера С. Толстого

или беспечной киевской гимназистки Т. Рожковой, подчеркивает, что Россия 1917 г. жила не только

событиями, отраженными впоследствии в книжной формуле «от Февраля к Октябрю». Темой

дневника – так уж он устроен – могло быть все, что угодно, включая домашние хлопоты, детские

игры, семейные праздники и т. д. и т. п. Дневник в любом случае оставался свидетельством прежде

всего частной жизни, и в большей или меньшей степени нес на себе отпечаток «аутичности», в нашем

случае наиболее очевидного на примере текстов В. Суханина и В. Бирюкова.

Между тем революционная эпоха, нарушив нормальный ход нормальной человеческой жизни, обнаружила пределы дневниковой «аутичности». «Особенного ничего не было», – записал в один из

дней 1917 г. В. Суханин, очевидно, имея в виду, что в его собственной жизни ничего примечательного

не происходило. Но очевидность этой фразы обманчива. Она также может быть истолкована как

попытка автора противопоставить свое индивидуальное бытие – социальному со-бытию, свою

судьбу – судьбе своей страны. Это имплицитное противопоставление, эта попытка отодвинуть от себя

«роковые минуты» истории красноречиво свидетельствовала, что в России 1917 г. приватное

неумолимо отступало перед социально весомым, что в любую, даже самую личную из всех личных

историй, так или иначе, проникала «большая история». Такая логика опрокидывала сам смысл

дневникового письма, предназначение которого состоит прежде всего в том, чтобы сформировать и

защитить от вторжений извне пространство субъективного, пространство уединения индивида, его

надежное убежище. В России 1917 г. сквозняк в таком убежище стал обычным делом, трансформируя

любой личный дневник в угоду революционным ветрам.

Почему это случилось? Почему обособленные индивидуальные миры россиян в 1917 г. так легко

сдавали свои позиции и тылы? Ответ на этот вопрос содержится практически в любом из публикуемых

текстов, в каждом из которых, так или иначе, отражено революционное насилие. Больше того, складывается впечатление, что это тотальное насилие очаровывало современников своей невероятной

бессмысленностью и бессмысленной невероятностью. Авторы публикуемых дневников, будучи

вполне себе современными людьми, не понимали, почему цивилизация, сталкиваясь с агрессивным

варварством, отступала перед ним? Они не знали, как это объяснить и уж тем более, что с этим делать.

Однако, что показательно, уже в 1917 г. они понимали, что «цивилизационный обвал» [4] неминуем, что модерн со всем его конвенциональным многообразием социального будет сокрушен

непримиримой архаикой, знающей только «черное» и «белое», «свое» и «чужое». Определения ее

победе, в отличие от Н. Бердяева [5], многие не находили, что не мешало им быть весьма точными.

«Что-то будет и что-то страшное. Как-то мы расхлебаем заваривающуюся кашу!..» – писал Е. Дампель

еще в середине февраля 1917 г. «Чувствуется, что в России что-то случилось колоссальное…» –

мрачно констатировал С. Толстой в конце октября 1917 г. «Судя по положению и настроению страны, мы, т[о] е[сть] интеллигенция и богачи, живы будем только до окончания войны, ибо когда кончится

война, то солдаты нахлынут с фронта и не оставят от городов ровным счетом ничего. Пойдут

убийства, грабежи, поджоги и Бог знает что… Будет ужасная внутренняя война...» – предрекал в

сентябре 1917 г. М. Чевеков действительно разразившуюся в России гражданскую войну. «Бешеный

шквал сносит все, чем мы жили… Фомы Опискины опутали всю Россию. А теперь, на смену, грядет

Петр Верховенский с своими “тройками”», – каким-то фантастическим образом предвидела Р.-М. Хин-Гольдовская то, что позже назовут сталинским правосудием. И то, что она, ошибаясь, говорила

именно о «тройках», а не о «пятерках», как у Ф. М. Достоевского, особенно символично.

Но, наделив тотальное насилие статусом сюжетной пружины русской революции 1917 г., были ли

авторы публикуемых здесь текстов просто провидцами? Обрисовывая в своих дневниках ближайшие

перспективы истории России, они самим фактом их фиксации конструировали будущее. И то, что их

слово очень скоро отозвалось делом, не было случайностью. Воспроизводя сценарии будущего в своих

дневниках, их создатели фактически открывали ему дверь, и уже тем самым превращались из

наблюдателей исторического процесса в его соучастников.

Все это, однако, может показаться не более чем субъективной оценкой субъективно

сформированной подборки субъективных текстов. Но в случае с дневниками субъективизм преследует

историка буквально повсюду, причем еще и потому, что сам историк неизбежно субъективен. Даже

предпринятая в этом сборнике попытка максимально аутентичной передачи дневниковых текстов не

свободна от субъективизма его составителей. Положенный в основу композиции книги принцип, суть

которого – в достижении эффекта крещендо, то есть в постепенном нарастании звука рассказывающих

о России 1917 г. голосов, совсем не бесспорен. Однако уход в сторону от привычных

хронологического или проблемного подхода к подаче исторического материала здесь принципиально

важен и рассматривается как прием, который позволяет оградить сценографию революции от

обеднения. Очевидно, что это прием не просто эстетический, он действительно концептуально значим.

Помимо прочего, он подчеркивает, что посвященный России 1917 г. полифонический роман, представленный здесь, может быть прочитан как угодно иначе. И не только потому, что

последовательность прочтения собранных в нем дневников не носит императивного характера. Он

может быть прочитан по-другому даже в буквальном смысле, исходя из иного прочтения вычеркнутых

или неразборчивых текстуальных фрагментов. Прибавив к этому то обстоятельство, что дневников

революционной эпохи много и любой из них мог бы стать частью этого романа, необходимо признать:

«дневниковая» история России 1917 г. продолжает оставаться открытой книгой, по всем параметрам

вполне отвечая принципам «открытого произведения» У. Эко [6].

* * *

Дневники, вошедшие в сборник, публикуются преимущественно впервые. Исключения из этого

правила снабжены указанием на факт предыдущей публикации.

В издание включены как дневники, хронология которых ограничена только 1917 г., так и изъятия

из ранее начатых и/или далее продолженных дневников, обозначенные знаком <…>. Все публикумые

документы датированы по старому стилю, как в оригинальных текстах.

Документы снабжены редакционными заголовками с указанием автора, даты, а также места их

создания. Там, где место и дата создания документа вызывают сомнения, они заключены в квадратные

скобки.

Тексты дневников воспроизводятся главным образом в соответствии с «Правилами издания

исторических документов в СССР» (2-е изд. М., 1990). Намеренно нарушено лишь одно из требований

этих правил – требование передачи текста источников посредством использования современных

правил правописания. В случае с эго-документами оно видится неприемлемым, поскольку

препятствует сохранению их аутентичности. В связи с этим публикуемые документы воспроизводятся

максимально близко к оригиналу, с сохранением авторского стиля, лексики, орфографии и

пунктуации, за исключением случаев, специально оговоренных в археографических примечаниях.

Такой подход к публикации эго-текстов представляется, безусловно, оправданным, способствуя

установлению параметров личности автора не только по основным статусным признакам – полу, возрасту, образованности и т. д., но и посредством реконструкции той языковой и – шире –

социокультурной среды, в которой вращался создатель документа.

Неточности или стилистические особенности текста, допускающие различные смысловые

толкования, остаются без изменений и оговариваются в археографических примечаниях: «Так в

документе».

Восстановленные в тексте документов слова или части слов заключены в квадратные скобки.

Неразобранные слова обозначены в тексте знаком […], а в археографических примечаниях

как нрзб.

Вставки отдельных слов и предложений воспроизводятся в соответствующем месте текста

документа и оговариваются в археографических примечаниях.

Авторские примечания оставлены там, где они и были сделаны – либо в тексте, либо в

подстрочных примечаниях, что позволяет максимально полно передать первозданную структуру

текста.

Подчеркнутый текст выделяется жирным шрифтом.

Авторские отточия обозначены как многоточия.

Каждый документ имеет легенду, которая включает архивный шифр, сведения о подлинности, способе воспроизводства текста и его носителе.

Текст сборника также снабжен научными комментариями, выстроенными в соответствии с

принципом универсальности. Он предполагает, что понятия одного порядка (населенные пункты, собственные имена и т. п.) комментируются на протяжении всего повествования. Повторяющиеся

комментарии опущены. События до 1 февраля 1918 г. датируются в комментариях по старому стилю, после 1 февраля 1918 г. – по новому стилю. Также для событий конца 1917 – начала 1918 г. может

использоваться вариант двойной датировки – ст. ст. (нов. ст.).

Аббревиатуры, используемые в тексте, приводятся в специальном списке в конце книги.

Н. В. Суржикова

[1] См. подробнее: Зализняк А. Дневник: к определению жанра // Новое литературное

обозрение. 2010. № 106. С. 162–181.

[2] См., напр.: Егоров О. Русский литературный дневник XIX века: История и теория жанра. М., 2003; Козлова Н. Советские люди. Сцены из истории. М., 2005; Купеческие дневники и мемуары конца

XVIII – первой половины XIX века. М., 2007; Михеев М. Дневник как эго-текст (Россия, XIX–XX). М., 2007; Савкина И. Дневник советской девушки (1968–1970): приватное и идеологическое // Cahiers du Monde russe. 2009. № 50 (1). P. 153–168; Hellbeck J. Revolution on My Mind: Writing a Diary under Stalin.

Cambridge, Mass., 2006; Paperno I. Stories of the Soviet Experience: Memoirs, Diaries, Dreams. Ithaca; London, 2009; и др.

[3] См. подробнее: Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972.

[4] См.: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917–1918 гг. М., 2001.

[5] См.: Бердяев Н. А. Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы. Берлин, 1924.

[6] Эко У. Открытое произведение. М., 2004. См. также: Зализняк А. Указ. соч.

«ЧТО-ТО БУДЕТ И ЧТО-ТО СТРАШНОЕ»: ИЗ ДНЕВНИКА ЕВГЕНИЯ

ХРИСТИАНОВИЧА ДАМПЕЛЯ [1], (1)

Пустомыты (2) – Шклин (3) – Терешковец (4), Волынская губерния, 1 января –

[2 апреля] 1917 г. [2]

1 января (воскресенье) – позиция у дер[евни] Пустомыты.

Легкий морозец. С утра я пошел по окопам «поздравлять» вверенные мне войска. Занятие нудное и

скучное.

С 2-х часов дня на моем участке завязался артиллерийский бой. По 5-ой роте била 10-и

сантиметровая, а по 8-ой – легкая батареи. За содействием пришлось обращаться к 5-ой батарее.

Канонада затихла лишь к 5 часам дня.

Под вечер [3] выпало маленькое развлечение. Из немецкого леса (урочище Дубина) поднялся

игрушечный монгольфьер (5) полетевший в нашу сторону. Наши дураки – наблюдатели

приняли [4] игрушку за «цеппелин» (6) и открыли огонь. Мне стоило больших трудов унять дураков.

Но что же требовать от стрелков, если по монгольфьеру открыла огонь даже какая-то батарея!..

С вечера немцы принялись за Павловцев (7). Упорный, навязчивый минный и бомбежный огонь

продолжался до часу ночи.

2 января (понедельник). Позиция у дер[евни] Пустомыты.

Серо, хмуро. После обеда заморосил мелкий дождик.

Я встал поздно и незаметно провозился за разной вермишелью [5] до 2 ½ ч[асов] дня. После

отправился в окопы, все [6] в ту же 6-ую роту, где опять извелся превыше всякой меры. Наложил меры

взыскания на дежурных.

Опять распространяется сенсационный слух, будто бы в ближайшем будущем мы уйдем на север: по одной версии под Ригу, где наши войска имеют некоторый успех, хотя и несут громадные потери; по другим источникам, мы пойдем [7] даже в Финляндию, где 6-ой армии (8) будто бы уже нет: была, да вся по частям вышла.

С вечера до ½ ночи немцы опять заладили минный огонь по павловцам. Мрачный

грохот [8] разрывов снарядов сотрясал и раздирал [9] тишину ночи.

Для павловцев этот обстрел не прошел даром: мина попала в лисью нору с одним выходом и

погребла в убежище до 30 человек.

3 января (вторник). Позиция у дер[евни] Пустомыты.

Утром уже случилось несчастье, серьезно ранен прапор[щик] Куницин (9), назначенный

командиром – по моему представлению – 4-ой ротой. Шомпольной гранатой (10) ему раздробило обе

ноги выше колен. Одну ногу придется немедленно ампутировать. Бедный, бедный!.. Куницин больше

всего на свете боялся стать [10] калекой и вот судьба посмеялась над ним. А ведь он из числа

немногих хороших молодых офицеров…

Грязь, дождь… Тем не менее я облазил все окопы. Кап[итан] Петров (11), ожидавший, что ему как

старшему [11] передадут 2-ой бат[альо]н, объявлен больным и эвакуируется. К[оманди]р

полка (12) просто не доверяет ему и вообще не хочет видеть его на позициях. Бат[альо]н таким

образом остался за мною.

После завтра смена. Мне не хочется сменяться: в полковом разъезде хуже.

4 янв[аря] (среда). Позиция у д[еревни] Пустомыты.

За ночь подмерзло. Сухо. Я занят целый день – свожу ротные журналы наблюдений. Но

постоянные посетители – то Стефанович (13), то приехавший из отпуска Колобов… (14) Так прошел

день.

Зато к вечеру – сюрприз! В окопы 6-ой роты ввалились 4 немца-перебежчика. В самый нужный

момент. Я сейчас же приступил к общему опросу. И точно пелена с глаз! Теперь наверное знаешь, кто

таков противник перед нами. Перебежчики – эльзасцы и 1 лотарингец (15) – бежали ввиду тяжестей

службы. Добытый материал вместе с перебежчиками я отослал в штаб полка.

5 янв[аря] (четверг). Дер[евня] Пустомыты (позиция).

Ветрено, морозно, сухо. Для смены надо приготовить массу бумаг. Выбраться в окопы так и не

удалось: прибыл кап[итан] Стефанович (ком[андир] 3 бат[альона]) и пошел со своими бесконечными

вопросами… Общее настроение после показаний вчерашних перебежчиков сильно поднялось. Теперь

не страшна и высота 124. K[оманди]р полка очень доволен перебежчиками, в штабе дивизии (16) еще

больше – узнали какие-то интересные вещи.

А Куницын умер – от потери крови. Он был единств[енный] сын у матери и, кажется, примерный

сын. Просил вызвать мать… Мне его очень жаль. Зачем было нужно выдвигать его!..

6 янв[аря] (пятница). В полк[овом] резерве – дер[евня] Пустомыты.

Предполагал встать позднее. Но привели одного из моих перебежчиков с предписанием проверить

его показания на местности. К сожалению, метель [12] помешала точнейшей проверке данных. Да и

немец как-то был сдержанный. Я дал ему на прощание кусок мыла. По его словам, настоящего мыла

герм[анские] солдаты не имеют вовсе.

В штабе полка мне было выражено удовольствие за перебежчиков, но высказано, опасение, как бы

наш корпусный (17) Джек (18) не предпринял наступления на осн[овании] новейших сведений о

противнике.

7 янв[аря] (суббота). В полк[овом] резерве. Пустомыты.

Вьюга стихла, но мороз крепчает. Крещенские морозы!..

Опять пришлось тащиться с передовых в окопы. Проходил все утро, но не узнал ничего нового.

После завтрака ездил смотреть примерный гранатный бой в траншеях. Много поучительно-современного. Гренадеры 2-го полка (19) являются пионерами штурмового батальона (20). Вещь

необходимая, но… много ли найдется охотников в эту компанию самоубийц?!..

До поздней ночи строчил рапорт об опросе перебежчика на местности.

8 янв[аря] (воскр[есенье]). В пол[ковом] резерве у Пустомыты.

Сильный мороз. Тихо. Туманно.

Ходил ознакомляться с левым боевым участком, который займем через 3 дня. Ожидал худшего.

Правда, на сближенном участке (до 50-х) довольно гнусно. В окопах много снегу.

Покончил с канцелярщиной, составил план обороны для… Стефановича.

Надежды на мир заглохли!.. Ходят зловещие слухи о предстоящем наступлении нашей дивизии.

Джэк не унимается!..

9 января (понедельник). В полк[овом] резерве. Пустомыты.

Серо, тихо, умерен[ный] мороз.

Чувствую себя свободным от всякой канцелярщины… Но ненадолго!.. Показания перебежчиков

произвели в штабе дивизии целую бурю. Во что бы то ни стало надо выяснить, где проходит линия

герм[анского] сторожевого охранения. Придется опять ходить!.. Особенно подозрителен интерес

штаба к герм[анской] проволоке. Уж не мечтают ли о дешевых лаврах?..

А немцы выработали новую систему обороны [13].

Совершенно не понимаю, на каких данных Брусилов (21) основывает свою уверенность в нашей

полной победе. И вот его последнее заявление [14].

10 января (вторник). В полк[овом] резерве. Д[еревня] Пустомыты.

Тихо, облачно, легкий мороз.

По случаю производства в шт[абс]-капитаны принимаю [15] поздравления. Vanitas vanitatum [16], а

все же…

Возмущает бездельничанье на боевых участках. На левом участке даже нет отхожих [мест].

Приходится скулить и скулить…

11 янв[аря] (среда). В полк[овом] рез[ерве]. Пустомыты.

Тихий зимний день. Еще раз ходил на будущий участок для ознакомления с артиллерией. Кое-что

выяснил. Ходить, конечно, неприятно, но всегда полезно.

У противника появилась 6-дюйм[овая] батарея. Сегодня она пристреливалась.

Говорят, что мы перейдем в Финляндию, в новую армию (22) Безобразова (23). А нас сменят

туркестанцы (24).

Артиллерии предписано устраивать ночные нападения со снарядами с удушливыми газами. Пусть

так! Только бы не спровоцировали на эту выдумку немцев…

12 янв[аря] (четверг [17]).

Представился к[оманди]ру по случаю производства в шт[абс]-кап[ита]ны. Имел удовольствие

слышать, что к[оманди]р наконец признал необходимость 2-ой линии.

Толки о мире замерли.

Ковальков (25) критикует наш успех под Ригой (26): лишние жертвы, разочарование и озлобление

против начальства. Нужно ли это?..

Вечером я сменил 1-ый батальон на поз[иции] у высоты 124,4. Небрежная была сдача. Какие

лентяи г[оспода] Руднев (27), Наумов (28), и Карамышев!.. (29) 13 янв[аря] (пятница). Позиция у выс[оты] 124,4.

Серое небо, легкий мороз, тихо.

Мне нездоровится – простудился после бани; болит грудь, насморк.

В 3 ч[аса] было маленькое оживление. 8-ую роту начал обшаривать миномет. Я вызвал 6-ую

батарею и наблюдал с высоты 124,4. Влепили гранату в какой-то блиндаж.

Завтра ожидается в окопах нач[альник] дивизии (30). Подчищаемся.

Командарм Балуев (31) издал приказ о подготовке наступления. Серьезно ли это?.. Обратил ли он

внимание, что против нас появились танки!

14 янв[аря] (суббота). Позиция у выс[оты] 124,4.

Серо, холодно. Мне очень нездоровится. В 11-м часу приехал нач[альник] див[из]ии Дельсаль.

Снисходительный с мягкими манерами – я бы сказал – эпохи рококо старый благодушный генерал.

Окопами и пр[очим] остался доволен. Наговорил любезностей.

К вечеру я совсем расхворался. Вызвал фельдшера Дергалова (32) для массажа груди. Спать лег

рано, т[а]к к[ак] на фронте было совершенно тихо.

15 янв[аря] (воскр[есенье]) у выс[оты] 124,4.

Серо, тихо. Ночью, после аспирина, я вспотел. Чувствую себя лучше.

С утра было много дела. Для чего-то мне придана еще 2-ая рота, отлынивающая от работ. Имел

крупный разговор с врем[енным] кома[ндиром] этой роты подпрап[орщиком] Доценкой (33).

Пригрозил обвиненным в неповиновении ввиду противника. Подействовало и даже очень.

На сближенном участке сделал археологическое открытие – следы 2-ой линии. След[овательно], когда-то осенью еще кто-то придавал ей [18] значение. Теперь 5-ая рота разрабатывает ее.

16 янв[аря] (понед[ельник]). Позиция у выс[оты] 124,4 [19]. Ясный морозный день.

Днем над нашим участком кружился герм[анский] аэроплан – что-то высматривал. 6-ая батарея

обстреляла «бугры» на сближен[ом] участке, посбивала стальные щиты у амбразур. Но в конце

концов, это – вздор!

Завален канцелярщиной. Сижу над бумагами до 2–3 ч[асов] ночи.

17 янв[аря] (вторн[ик]). Позиция у выс[оты] 124,4.

Облачно. По кр[айней] мере спокойно. Занят отчетностью.

18 янв[аря] (среда). Поз[иция] у выс[оты] 124,4.

Ясный холодный день. Опять появился герм[анский] аэроплан, начавший крутиться над

штурмовой батареей. В конце концов, он сбросил 4 бомбы, отметил расположение батареи

светящимся шариком, и вскоре засвистели тяжелые снаряды… Методически, размеренно правильно

по нашим пушчонкам было выпущено 140 снарядов, без особого успеха. Как глупо иногда

расходуются снаряды!..

19 янв[аря] (четв[ерг]). Поз[иция] у выс[оты] 124,4.

Серый тихий день. Днем немцы закатили 5 чемоданов (34). Осколки обсыпали крышу моего

жилища.

Отправил наконец все свое бумажное творчество в штаб. Как гора с плеч!.. С легким сердцем

проходил до сумерек по окопам.

Фельдшер Дергалов думает, что я перенес на ногах воспаление легких. Грудь у меня все еще

забинтована.

20–21 янв[аря]. Позиция у выс[оты] 124,4.

Серо, тихо, спокойно. 21-го разбушевалась метель. Обстановка с внешней стороны напоминает

верещагинские мотивы: «На Шипке!» (35) С тою, однако, разницей, что у нас все живы и от морозов

не страдают.

К 22 января [20]. Лондонские настроения (Киевск[ая] мысль (36) от 20 янв[аря] 1917, в фельетоне

«В Тумане») к[оторы]м я симпатизирую от души: «…бесконечно жаль того нашего мира который

существовал до 1914 г. Тогда мы все были им недовольны, все ворчали, протестовали, проклинали, кажется, готовы были стереть его с лица земли. А между тем, какой это был в сущности милый, добрый, веселый и уютный мир, когда сравнить его с тем миром, который мы узнали в теч[ение]

последних 2 ½ лет! Какой романтически розовой дымкой он был окутан. И я часто вспоминаю его

теперь, как потерянный рай, который однажды ушел и больше не вернется…»

«Настанет время и придет новый мир, лучший, чем тот мир, к[отор]ый мы раньше знали, но это

будет уже другой мир, к[оторо]му при всех его несомненных достоинствах будет не хватать той

юношеской наивности и юношеской веры в свои силы, к[отор]ые составляли такое очарование

«древнего мира» 1913 г…»

[***] [21]

В газетах чувствуется томление по миру. Определеннее других газет в этом направлении

высказывается «День» (37). Он надеется, что «принятые конференцией (38) решения будут

проникнуты сознанием серьезности и важности момента, и что ими будет намечен кратчайший и

вернейший путь к окончанию войны, наиболее соответствующему интересам держав согласия».

22 янв[аря] (воскр[есенье]). Поз[иция] у выс[оты] 124,4.

Ветер стих. Расчищаем снег. Немцы обстреляли траншейных рабочих. Потерь не было.

Под вечер все окопы и ходы были чисты. Я остался доволен работами. Зато ненадежна связь с 6-ой

батареей. Телефонисты на артел[лерийском] наблюдат[ельном] пункте вечно спят [22].

Судя по газетам, война как ни как кончается.

23 янв[аря] (понедельн[ик]). Поз[иция] у выс[оты] 124,4.

Проснулся затемно с странным предчувствием каких-то надвигающихся событий. Со мною это

бывает в критич[еские] моменты жизни. Предчувствие грозы…

И гроза разыгралась… Чуть свет, в 8 ч[асов] утра, немцы внезапно открыли по сближенному

участку сильный минный и бомбометный огонь. Я немедленно обратился в 6-ую и 9-ую штурм[овую]

батареи. Но безуспешно: №№-а (39) 6-ой батареи были в отлучке (в бане), а с 9-ой мне ответили, что

батарейный командир сейчас в обозе, а «без него батарея огня открывать не может!»

Что было делать?! Мы открыли беглый огонь из всех наших мино- и бомбометов. Выпустили 56

мин и 250 бомб. Только тогда немцы успокоились. Наши потери: 1 убитый, 4 раненых, 2 контуженых.

По окончании шумихи открыли огонь батареи.

К[оманди]р полка предложил мне составить рапорты на батареи. Я с удовольствием отослал их

ему сегодня же. Надо же подтянуть этот обоз – артиллерию. Будто бы к[оманди]р хочет направить

рапорты самому корп[усному] к[оманди]ру. И отлично!..

24 янв[аря] (вторн[ик]). Позиция у выс[оты] 124,4.

Сильный мороз.

Сегодня смена. За день периодическая артил[лерийская] стрельба. У меня 2 раненых.

Говорят, что новому нач[альнику] штаба дивизии (ген[ерал] Верцинский (40)) хочется наступать.

Безумие!..

Я вывесил на сближенном участке плакат: «Amеrika geht mit uns»!.. [23] Немцы за день

расстреляли его в щепки.

25 янв[аря] (среда). В полк[овом] резерве. Дер[евня] Пустомыты.

Морозный день. На деревьях пушистый иней.

Выспался в постели, очень недурно.

Из-за рапорта на 6-ую батарею выходит большой скандал. В душе мне жаль шляповитого

командира. Но рано или поздно должно же было это случиться. Артиллеристы косятся на меня. Но что

за обломовцы!

За время нахождения у позиции у Пустомыт (с 22 дек[абря] – по 24 янв[аря]) из строя в полку

выбыло 195 чел[овек]: 23 убитых, 85 ранен[ых], остальные больные.

26 янв[аря] (четв[ерг]). В полк[овом] рез[ерве] у Пустомыт.

Никак не могу выспаться. К тому же всегда кто-нибудь мешает. Сегодня в 9 ч[асов] утра

к[оман]дир полка по телефону сообщил, что он отправится со мною на позиции – наметить пункты для

набега с целью захвата пленных!..

Часа 2–3 мы обозревали район высоты 124,4.

Тут же был и нач[альник] штаба дивизии. Я не понимаю этой страсти к приключениям.

Верцинский лично лазил в 3 караула («секреты»), подробно высматривал местность, записывал… Но

кто пойдет на это дело?!..

Курьезно, что на меня взвалили составление проекта поиска контрольных пленных. А потом, вероятно, мне же предложат проект этот осуществлять!.. Volens-nolens [24] попаду еще в штурмовой

батальон!.. Это я-то, со своим критиканством и пессимизмом в отн[ошении] к серому «чудо-богатырю».

27 янв[аря] (пятн[ица]). В полк[овом] резерве. Дер[евня] Пустомыты.

Встал поздно [25]. Вчера еще ходили слухи о предполагаемом наступлении (слова Верцинского).

А сегодня уже поговаривают о смене всей гвардии к 8 февраля.

Вспоминаются мне нек[отор]ые детали прелюдии боя 3-го сентября 1916 г. Наш ком[андир]

кор[пуса] («Джэк») созвал совещание всех нач[альни]ков частей и в своих речах подчеркивал

необходимость наступления во что бы то ни стало, не взирая на явную недостачу технических средств.

«Приходится [26] недостаток технических средств возместить человеческими жертвами»!.. Тогда

среди общего молчания поднялся артил[ерии] генерал Селиверстов (41) и заявил, что никакими

человеческими жертвами возместить технич[ескую] отсталость и бедность нельзя и потому

рассчитывать на успех мы не можем… Джэк будто бы оборвал Селиверстова: «Вы забываетесь

генерал!»…

28 янв[аря] (суббота). В полк[овом] рез[ерве] у Пустомыт.

Ночь и день бушует снежная буря. В моей хате очень холодно.

Сегодня полк сменяется с позиций. Заступает 3-й полк (42). Мы отходим в кол[онию] Шклин.

На душе уныло и пусто. Ничего не хочется делать.

29 янв[аря] (воскр[есенье]. Колония Шклин.

Итак, мы в резерве. Я помещаюсь в бывше[й] командирской халупе. На душе все как-то горько.

Под вечер устанавилась чудесная предвесенняя погода. Солнце начинает пригревать. Значительно

прибавился день. Получается экономия на свечи, тем более, что керосину не дают.

Отсыпаюсь. Отдыхают нервы.

30 янв[аря] (понед[ельник]). Колония Шклин.

Прекрасный солнечный день.

Объехал все роты. В общем, люди похожи на стрелков: достаточно подвижны, бодры, выправлены.

Наш к[оманди]р полка получает будто бы бригаду в 3-ей гв[ардейской] дивизии (43). На его место

кандидатами называют Шуберского (44) или Крейтона (45) (инвалида-преображенца). Шуберский

непопулярен. Наш Ковальков (адъютант) поехал в штаб корпуса хлопотать (sic!), чтобы Шуберского

не назначали!.. Я не понимаю, как может Ковальков браться за такие миссии. Правда, у него есть

какие-то «связи», но неужели эти «связи» простираются так далеко?

Сегодня ночью 2 роты литовцев (46) в белых халатах должны произвести поиск контрольных

пленных.

31 янв[аря] (вторн[ик]). Колония Шклин.

Тихая, ясная, морозная погода. На солнце слегка тает. Начались очередные занятия, будничные

дела [27].

К[оманди]р полка недоволен распущенностью новых молодых офицеров. Адъютант теперь совсем

не дерет им хвосты, как, бывало, раньше. Какое-то новое и плохое веяние.

Старинная неприязнь нашего полка [28] к 3-му разгорается вновь. Опять муссируется: мы «стрелки

его величества» (47), а 3-й полк – «государевы стрелки» (48). Смешно и глупо, а между тем сегодня

полк[овник] Ауэ (49) (из «стрелкачей»), здороваясь с нашим Лебедевым (50) [29] подал ему 2 пальца

по-видимому чуя в нем ярого приверженца вышеуказанных взглядов.

Через неделю я получаю право на отпуск. Но поеду и доеду ли? Говорят, что в стране нет угля, сокращается и замирает жел[езно]-дорожное сообщение. Довоевались!

1 февраля (среда). Кол[ония] Шклин.

Резкий холодный ветер.

К[оманди]р объезжал расположение моего батальона. Остался доволен.

Колобов говорит, что из всех наших 3-х батальонных командиров я наиболее отвечаю своему

назначению.

Приехал из Москвы Арташич (51). Говорил, что в Москве все спокойно. Никаких пулеметов на

улицах нет.

2 февр[аля] (четв[ерг]). Кол[ония] Шклин.

Колобов уверяет, что после выпуска меня командируют в Ц[арское] Село (52) в запасный

бат[атальо]н (53). Мне и жаль расставаться с полком и все же приятно было бы вернуться в Царское.

Германцы будто бы [30] отчаянно [31] вооружаются. На заводах Круппа (54) 300 000 рабочих

гл[авным] образом работают 42-сантиметра орудия. Ежедневно выпускается с заводов свыше 200

тысяч снарядов. Им не до сантиментов!..

3 февр[аля] (пятница). Кол[ония] Шклин.

Бушует буря. Занятия происходят по халупам.

Прибыло 8 чел[овек] новых прапорщиков. Квартирный вопрос в связи с этим осложнился.

Между тем явно-инвалидных прапорщиков (Плотников (55), Захаров (56)) из полка не убирают, вопреки приказам командарма Балуева об устранении [32] из [33] армии «всего малодушного, неэнергичного и несоответствующего своему назначению». По-видимому, не доверяют

многоглаголанию, в котором, конечно, нет спасения.

В 3-м полку на фронте какая-то стрельба: «Эльдорадо у стрелкачей», по выражению наших

непримиримых…

4 февр[аля] (суббота). Кол[ония] Шклин.

Ветер затихает. Мороз несносный.

Еще понаехали офицеры: Будберг (57) из отпуска, Садомцев (58) из госпиталя. Садомцев говорит, что его нервы не выдерживают.

Меня утверждают бат[атальон]ным ком[анди]ром.

5 февр[аля] (воскр[есенье]). Кол[ония] Шклин.

Отличная погода. Почти все офицеры и у[нтер]-офицеры отправляются во 2-ой полк для

присутствования на гренадерском учении боевыми гранатами. Зрелище было очень поучительное. Но

было омрачено катастрофой накануне: по неосторожности или рассеянности в

обращении [34] преждевременно взорвалась французская граната; убиты фельдфебель, 2 раненых; душевно потрясен нач[альни]к гренадерской команды прап[орщик] Гинетич (59).

Вечером был на празднике в пулеметной команде. Колобов любит свою команду, как отец детей, почти что няньчится с нею. Это не в моем духе. Да и другие офицеры находят, что пулеметчики

распущены…

6 февраля (понед[ельник]). Кол[ония] Шклин.

Поговаривают, что саперный полковник Игнатьев (60) непременно хочет командовать

бат[альо]ном. Правда, только для ценза, всего 4 месяца. На это время меня хотят отправить в

Ц[арское] Село для занятия с учебной командой. Что ж, я не прочь!

Хотя и принято говорить, что немцы выдохлись, однако Гинденбург (61) вот так грозит

России [35].

7 февр[аля] (вторник). Кол[ония] Шклин.

Ясный морозный день.

Собрав весь бат[аль]он, занялся осмотром газовых масок. Послезавтра выступаем на позиции, завтра выезжаю в рекогносцировку.

К[оманди]р всем говорит, что война скоро окончится: у него такое предчувствие, к тому же

«Вильгельм (62) должен понимать»… Нет, видимо Вильгельм безнадежно беспонятный! [36]

8 февр[аля] (среда). Кол[ония] Шклин.

Организованные для рот блины и масляничное гуляние вышли удовлетворительные.

Из [37] отпуска прибыл Лебедев, конечно, с ворохом новостей: 1) французы и англичане не

намереваются наступать самостоятельно без нашего содействия; они [38] находят, что русские свою

роль уже выполнили и предоставляют нам оборонять нынешнюю линию.

2) надвигается ужасный продовольственный кризис, в роде патронного в 1915 г. (63) Вечером Тулубьев (64) устроил фестиваль – в правоведческом духе.

9 февр[аля] (четверг). Позиция у дер[евни] и кол[онии] Терешковец.

Стали на позиции к 20 ½ часам. Участок тихий и спокойный.

10 февраля (пятница). Поз[иция] у дер[евни] и кол[онии] Терешковец.

Пурга при жестоком ветре.

Под вечер был на обеих заставах: левого фланга в караулах и секретах. Странная и скверная

позиция! Вся на гребне, на стороне, обращенной к противнику. Серьезного напора она не выдержит –

никогда. А надо составлять план обороны!

Заходил Лебедев. Говорит, что союзники определенно считают нас рванью. Привел некие цифры: у англо-французов 22 000 аэропланов; немцев за черту расположения не пускают (у нас же свободно

летают как хотят); потери при наступлении – 100–120 чел[овек] на дивизию. Вся союзная армия – 6

мил[лионов] чел[овек].

11 февр[аля] (суббота). Поз[иция] у дер[евни] и кол[онии] Терешковец.

Был к[оманди]р полка. Обошли всю позицию, были на заставах и в караулах. Позиция к[оманди]ру

тоже не нравится.

Ночью вправо было какое-то эльдорадо.

Артиллерия бухала часа 1 ½, трещали пулеметы. Вероятно, поиск – безрезультатный…

Наша разведка кончилась ничем. Подсунули немцам прокламаций, на разных языках

убеждающих [39] сдаваться в виду прелестей русского плена.

В мрачных красках рисует Родичев (65) внутреннее состояние страны [40].

Родители пишут, что в Пернове (66) нет сахару.

12 февр[аля] (воскр[есенье]). Позиция у дер[евни] и кол[ония] Терешковец.

Днем моросил мелкий дождик.

Весь день провозился в окопах. Пробрал 8-ую роту с ее к[оманди]ром паном Пулинским (67).

Под вечер зашел Лебедев. За объездом командира полка в отпуск он принял полк. Еще раз обошли

все окопы. Лебедев прекраснодушничает. Это популярно, но – по совести – ничего не стоит.

«Стрелковый вестник» (68) сообщает, что около 20 февраля нас стянут к Могилеву (69).

Из Москвы пишут [41], что в Копенгагене идут форменные мирные переговоры. Торгуются будто

бы во всю.

Говорят, что на Пустомытской позиции на сближенном участке (выс[ота] 124,4) немцы выставили

плакат-рапортичку: «1-ый полк – герои, 2-ой – храбрецы; 3-ий сумасшедшие и идиоты, 4-й –

миролюбцы[»]. Вероятно, чье-нибудь наше [42] досужее сочинение.

13 февр[аля] (понедельник). Поз[иция] у дер[евни] и кол[онии] Терешковец.

Серое небо, тихо, слегка тает.

Утром у Пустомыт была слышна канонада. Вероятно, очередное управление на выс[оте] 124,4.

У нас весь день редкий огонь по тылам.

Завтра меня отправляют в отпуск. Колобов – мой заместитель. Мне не хочется ехать, но придется.

Иначе я расстрою какую-то штабную механику.

Под вечер ходил на заставы 8-ой роты. Плохой начальник – плохая рота.

На фронте всюду робкие поиски [43] разведчиков.

Ликвидирую батальонные дела с каким-то щемящим чувством, что сюда я больше не вернусь и

никто моих работ не оценит…

Конец [44].

[Не ранее 16 февраля (четверг)]. Речь (70) Керенского (71) в Гос[ударственной] Думе (72).

Я читал ее в вагоне и тревожно думал, думал. Что-то будет и что-то страшное. Как-то мы

расхлебаем заваривающуюся кашу!.. [45]

[Не ранее 25 февраля (суббота)] [46]. Обращение Гос[ударственной] Думы к органам местного

самоуправления (заседание 25 февраля 1917 г.):

«Граждане России, в руках к[оторы]х судьбы местного самоуправления, помните, что на ваших

плечах сейчас тяжкая задача обеспечить правильный ход жизни в стране, взять на себя ту задачу, с

к[отор]ой не может справиться правительство. Помните, что если вы не сделаете этого, то для

го[сударств]а нет выхода. Помните, что только общественная самодеятельность, только жизнь всех

органов местного самоуправления в тесном контакте со всеми широкими слоями населения, только

она может обеспечить победу Государства» (73).

[Не ранее 2 апреля (воскресенье)]. Германское приветствие «товарищей» на Пасху

1917 г. (74) (найдена в окопах особой армии) [47], [48]

ГА РФ. Ф. 6612. Оп. 1. Д. 34. Л. 49–64 об. Подлинник. Рукопись. Общая тетрадь. Чернила.

«ПРИ ЗАВОЕВАННОЙ СВОБОДЕ ВСЕ ГОВОРЯТ ШЕПОТОМ…»: ИЗ

ДНЕВНИКА АНТОНИНЫ ВАСИЛЬЕВНЫ ФОН ШВАРЦ [49], (1)

Трапезунд (2) – Петроград, 6 января – 26 мая 1917 г. [50]

<…> [Не ранее 6 января] Не успела я отдохнуть от этого, как надо готовить встречу Нового года. По

примеру Ивангорода (3) муж (4) хочет, чтобы у нас встретили все офицеры, конечно старшие, и

представители местного населения. Предположено человек на 80. При полном отсутствии провизии

это довольно серьезный вопрос. 31-го утром рано прибыл наш пароходик «Петрель» и я была

успокоена. Дом Немли Заде (5) в котором мы живем может вместить такое количество народа. Во

втором этаже, в так называемой запасной парадной половине все собрались после молебна в соборе.

Шампанское в этом году не удалось достать а потому поздравляли белым кахетинским. Муж

провозгласил тосты за Государя и Вел[икого] кн[язя] Н[иколая] Н[иколаевича] (6), а Нач[альник]

шт[аба] (7) прочитав присланное ген[ералом] Юденичем (8) поздравление провозгласил тост за

командующего армией. Затем муж пил за здоровье Митрополита Хрисанфа (9) и его паству, а

Митрополит провозгласил тост за начальника укрепл[енного] района и за победоносное русское

воинство. После этого я пригласила всех к столу в третий этаж в нашу квартиру, которая была

соединена на этот вечер с квартирой полк[овника] Беляева (10), вследствие чего получилась очень

красивая картина; двери в этом доме четырех-створчатые и раскрытые настежь они делали из трех

комнат как бы одну. В двух больших продолговатых комнатах гостинных были накрыты столы для

ужина, а посередине, в нашей столовой, стояло два стола с закусками. Тут же помещ[ался]

оркестр [51]. Я украсила все что могла полевыми цветами маргаритками, цикламенами, perci-noige’ами (11). Мангалы – (турецкие жаровни) утелизировала как вазы, наполнив их дикими

тюльпанами. Скудное освещение керосиновыми лампами дополняли канделябры и люстры со

свечами. Вечер прошел очень непринужденно и даже весело, судя по тому [52], как потом о нем

говорили. Греки были довольны. Впервые дом Немли Заде переживал

такой [53] недопустимый [54] для магоментан раут где мужчины были вместе с дамами. Гости

разъехались в 3 ½ ч[аса] ночи. На миг забыли все что творится на белом свете. В Петрограде между

тем сменяются и назначаются министры (12). Румыны отступают и Одесса по слухам

эвакуируется (13). Как жутко думать обо всем этом. Вот почему так отрадно было всем [55] хоть

несколько часов отвлечься от этих кошмарных дум.

Как жаль графа Игнатьева (14), замененного Кульчитским (15). «Военным министром назначили

как ты думаешь кого?» Спросил меня муж 5-го утром. Я остановилась на момент подумала кого бы

похуже назвать и назвала Беляева (16) и … попала в точку. Беляева! Т[о] е[сть] мертвую голову.

Беляева! Против которого так ратовал и писал А. И. Гучков! (17) Ну что же, чем хуже – тем лучше!..

6-го утром большой парад и крестный ход на водосвятие. В 9 ½ ч[асов] я поехала в собор с жен[ой]

нач[альника] шт[аба]. Собор был полон. Горели все паникадила и успокоительно мерцали огоньки в

красных лампадах. Митрополит служил в полном облачении. Два хора греческих певчих пели

свои [56] заунывные [57] носовые [58] мотивы [59]. А кроме них пели и наши певчии [60]. Пришли с

дарами и готовили воду для освещения. Прибыл муж в сопровождении нач[альника] шт[аба] и

адъютанта. Вскоре прибыло с крестным ходом и наше духовенство из гарнизонной церкви и два

знамени одно Казачьего полка, а другое Ополченской дружины. В соборе стало сразу так душно, что

мест[ами] захватывало дух. Но поборов себя, я справилась с дыханием. Вскоре на середину церкви к

столику с водой подошел Митрополит со всем духовенством и начал святить воду. В руках у него

были старый крест кипарисового дерева, весь резной, украшенный кораллами и миртовая веточка, которая служит для окропления св[ятой] водой вместо нашей метелочки.

Освятив воду все двинулись крестным ходом на Иордань (18) к берегу моря. Лишь в этот день

можно было видеть как густо населены Трапезоны [61]. Все улицы, окна домов, крыши, каждый

выступ или подъем были полны народом. Народ двигался целой лентой по турецким улицам. Вышли

на Туркестанскую (19). Все магазины в этот день были заперты. Впереди пели наши певчие «Во

Иордане крещаетися» [62], (20) и как только они прекращали оркестр подхватывал и играл «Коль

Славен Наш Господь в Сионе» (21). Было торжественно-жутко. Голубая высь казалось наполнена

ангелами ликующими над торжеством Православия, которого пять веков с лишним ни видал

Трапезонд. Солнце ярко залило своим светом облачения священников, хоругви, кресты, иконы и

знамена. Процессия медленно повернула с Туркестанской узким переулком к морю. Вдруг

неожиданно развернулась дивной красоты панорама. Павильон выстроенный у самого берега моря

расцвеченный русскими национальными цветами проектировался на зеленоватом фоне моря, девять

больших фелюг с мачтами (22) но без парусов а на веслах покачивались переполнен[н]ые народом.

Вправо от павильона [63] стояло 9 юношей в купальных костюмах держась за веревку

ограничивавшую рвение каждого из них. Вся площадь образованная по [64] берегу [65] моря до

первых построек, сооруженных на стенах древней крепости; крепости существовавшей до

Комненов [66], (23), видевшей служение богу Аполлону [67], (24), была залита народом. Митрополит

прошел под сень шатра. В руках у него был крест черного дерева обвитый лентами. Ему была

приготовлена лодка украшенная коврами и гирляндами. Благословив воду Митрополит вошел в лодку.

За ним последовал муж, нач[альник] шт[аба]. Во вторую лодку пригласили нас, дам. Я быстро

согласилась на это предложение, а теперь жалею, т[ак] к[ак] отвлеченная нашей лодкой, креном, массой народа набившегося в нее, я не так уж внимательно следила за тем, что творилось на воде.

Однако все же я видела, как бросившиеся плавцы быстро и сильно рассекая воду плыли к

видневшемуся уже в воде кресту, который был брошен в море Митрополитом. Один из пловцов

схватил его. Громкие крики «Vivat» и «Зито» [68], (25) разнеслись далеко. Пловец быстро поплыл со

своей священной [69] добычей от своих соперников к одной из лодок и вскарабкался на нее. Другие

пытались последовать за ним но их не пускали во избежание драки.

После этого Митрополит вернулся с мужем в лодке к павильону, а оттуда снова по тому же пути

процессия двинулась обратно в метрополию. Метрополит предложил прохладительные напитки. Затем

явился герой дня пловец, захвативший крест. Он получил от Митрополита 25 р[ублей] деньгами и в

этот день он по местному обычаю может пить и есть во всех ресторанах бесплатно. Кончились

праздники и с ними хорошая погода.

7-го уже шел дождь. Было мрачно и холодно.

12-го все ощущали подземный толчек. Я рано встала и потому [70] не заметила его. Был он в 8

с ¼ утра.

Ждем теперь разрешение поехать в отпуск. Уж очень устал муж да и у меня раздергались нервы.

Постоянные трения из-за мелочей ужасно отзываются на настроении. Теперь кроме внешних неурядиц

с моряками еще прибавляются и внутренние. Недовольство нач[альника] ш[таба] капризы его жены

Ек[атерины] Мих[айловны] (26) интриги Персианова (27), – так меня раздражают что я прямо начинаю

болеть. Скорей бы вырваться!

Боюсь, что В[е]л[икий] кн[язь] (28) не пустит мужа, тем более, что кн[язь]

Р[оман] П[етрович] (29) не совсем здоров. Временно даже не ездит на работы. Простудился.

17-го у Р[омана] П[етровича] денщик захворал сыпным тифом. Немедленно [71] его перевели во

второй этаж нашего дома. Он очень милый и мы с мужем всегда рады сделать все, что возможно для

него. Но отношения М[арины] П[етровны] (30) меня удивляют. Персианов вдруг заявляет, что

Р[оману] П[етровичу] неудобно здесь, т[ак] к[ак] М[арина] П[етровна] не может у него бывать, т[ак] к[ак] она нигде не бывает. Удивляюсь! Т[ак] к[ак] знаю, что она была у Ильменского [72], (31) и

была в этом же этаже у протопресвитера [73]. Ну да впрочем это не важно. Хотя конечно непонятно

почему знакомство с семьей г[осподина] губ[ернатора] и генерала всеми чтимого стесняет, а

знакомство с другими лицами нет. Вообще на словах отношение В[еликого] к[нязя] Н[икалая]

Н[иколаевича] и П[етра] Н[иколаевича] (32) по отзывам всех весьма и весьма хорошие, но на деле это

мало проявляется. Особенно обидно когда Вел[икий] кн[язь] слушает самые нелепые доклады верит

им и посылает категорические приказания, совершенно ничем не вызванные как напр[имер] о

землевладении. Ему б[ыло] доложено что буд то земли [74] наиболее ценные захватываются

греками (33), что он приказывает это немедленно прекратить и

руководствоваться [75] его [76] правилами по генер[ал]-губ[ернатор]ству (34). Обидно было получить

подобного рода телеграмму и именно потому, что муж особенно ревностно относился к этому

вопросу: все земли, брошенные турками считал только казенным имуществом и на все вопросы о

продаже участков говорил что ничего не продается, до окончания войны или до особого распоряжения

наместника. Землю же использовал для посева сдавая ее в аренду. Доход идет в пользу Городской

управы, которая и расходует эти деньги на оздоровление города, починку улиц и прокладку новых, дабы не затрачивать ничего из казны. Бюджет города достиг одного миллиона и ста тысяч. Д[окто]р

Кефели (35), как городской голова работает великолепно. По управлению округом (36) дело тоже

постепенно налаживается.

2-го февраля открылся суд городской. Накануне были произведены выборы заседателей. Кроме

городового суда учреждается еще и суд сельский и суд окружной.

Теперь мужем закончены формирования управлений (штаба, инженерного и артиллер[ийского]

управл[ений]) округа (37), открыты суды, главнейшие оборонительные работы сделаны настолько что

в случае надобности могут быть использованы. Теперь мог бы и кто-нибудь иной продолжать начатое, а его могли бы использовать и на более живом деле, на Западн[ом] фронте (38), а то только силы и

нервы начинают трепать на мелочах и интригах. Особенно противна вся история с Серафимовским

лазаретом (39). Писать о ней прямо не хочется. Но она [77] может служить [78] образцом нашей

ужасной распущенности и общего развала. Разве бы допустили в Германии, чтобы распоряжения

высшего авторитета в крае могли так легко отменяться по просьбе экзарха (40), к которому с просьбой

обращаются какой-то заур[ядный] врач (41) и женщ[ина] врач (42) руководимые личными интересами

и удобствами, а не своими прямыми назначениями – оказать помощь там, где она нужна. Так надоели

все эти глупые но и вредные для дела истории. Я радуюсь, что мы едем в отпуск.

14-го предполагаем выехать. Все уже сложено.

13-го привезли письмо от ген[ерала] Гурко (43). Он предлагает мужу новое назначение в

Ставку (44), но ожидает для окончательного решения возвращения из отпуска ген[ерала]

Алексеева (45). В виду такого неопределенного положения, мы решили задержаться на некоторое

время. Много слухов давно носится о новом назначении мужа. Правда, могли бы использовать пока

еще есть силы и не угасли стремления. Муж смотрит быть может слишком светлыми глазами на

положение России. Он верит что мог бы изменить положение в каком теперь находится Родина.

Правда, он не хочет власти из-за самой власти, а только для того чтобы помочь спасти Россию [79].

Дальше так итти не может. Он изобразил бы положение дел как оно есть и предложил бы одно

решение; в случае согласия он принял бы руководство в противном же случае он не берется. Но

конечно едва ли осуществимо подобное назначение когда теперь без связей и интриг ничего не

делается.

13-го заболел Борис (46) (брат) оспой. Где он заразился – неизвестно. По-видимому болезни опять

начинают распространяться (47).

19-го пришла телеграмма из Ставки что нач[альник] шт[аба] Верх[овного] оставил вопрос

нерешенным. Ехать в отпуск советует, но на всякий случай сообщить адрес. Досадно, что опять ничего

определенного. Теперь предполагаем выехать 28-го во вторник, а 24 заболел Боря Лященко (48), предположительно сыпной тиф. Прямо какое-то несчастье преследует нас. Болезнь мамы затем брата и

наконец Бориса племянника.

Весь февраль стоят сырые, холодные дни с бурями на море. В начале февраля было так много

снегу как редко бывало в Трапезунде. Померзли апельсины и поломалось много деревьев. Пейзаж

сразу напомнил Русь с ее снегами и вьюгами с мягкими хлопьями снега. Снег толщиною около

аршина (49) лежал около 2-х – 3-х дней. Жизнь за месяц протекла как обычно без особых событий.

Вчера 27-го приезжал адмирал Колчак (50), командующий Черноморским флотом (51). Жизнь до

того стала однообразной, что часть людей занялась визитами, вечерами и вечеринками, другая

сплетнями и интригами. Грустно все это… К войне привыкли… и не думают о ее конце…

Мужу неприятно теперь работать здесь в этой более чем мирной обстановке. Правда, тут тоже

можно было бы многое еще сделать, но уж больно неприятно что все начинания и мысли приходится

проводить с постоянными противодействиями то с той то с другой стороны, поддерживаемые высшим

начальством.

О жизни в России мы знаем только из газет поступающих к нам при благоприятных условиях на 9-ый день, а при неблагоприятных на 12, 15 и т[ак] д[алее]. По агентским телеграммам видно, что ни

военные дела, ни внутреннее благоустройство, ни продовольственный вопрос, ни железнодорожное

дело не подвинулись ни на йоту вперед. Даже есть намеки, что в Петрограде не совсем благополучно

на почве недостатка продовольствия. Теперь все снабжение Петрограда хотят передать Городской

думе. Что-то назревает, все чего-то ждут и никто ничего не делает, чтобы предупредить это что-то.

28-го февраля [80] вечером председатель Государственной Думы получил Высочайший приказ об

отмене, об отсрочке заседания Государственной Думы до Апреля. В тот же день н[ижние] ч[ины]

Волынского (52), Литовского полков (53) вышли на улицу, устроили ряд демонстраций в пользу

Государственной Думы. К вечеру того же дня волнения в войсках и населении приняли крайне

тревожный размер и члены Гос[ударственной] Думы, собравшись на частное совещание постановили

поручить Совету Старейшин немедленно выработать меры для восстановления порядка. Совет

Старейшин избрал для этой цели, а также для сношения с организацией и лицами, Временный комитет

из 12 членов (54), которому и передали, выпавшую из рук правительства, власть. После

продолжительного обсуждения временный комитет во главе с Председателем Государственной Думы

Родзянко (55) решил принять на себя функции исполнительной власти в ближайшие дни. Волнения из

столицы перебросились на ее окрестности и опасность принимала угрожающие размеры. С целью

предупреждения полной анархии Верховный комитет (56) взял на себя восстановление военной власти

приняв ряд мер [для] восстановления нормальной связи между нижними чинами и офицерами, в

короткий срок при единодушном настроении всей армии в пользу Переворота. Комитету и

сгруппировавшимся около него войскам Петроградского Гарнизона (57) удалось мало-по-малу

приостановить уличные эксцессы и восстановить порядок в столице. Ряд общественных зданий однако

пострадал от господствовавшей анархии. Количество человеческих жертв к счастью оказалось не

столь значительным, как можно было бы опасаться.

1-е марта. Сегодня телеграммы принесли печальную весть: Дума и Государственный

Совет (58) распущены. Какой-то ужасный гнет. Чего-то страшного почувствовали все у нас при этом

известии. У всех один вопрос: «Чего же хотят “они”? Чего добиваются и наконец чем все это

кончится?»

2-го марта уже носятся слухи об отставке министров, будто в Петрограде беспорядки и образовано

новое правительство. Называют Керенского и Чхеидзе (59). В этот день были вызваны в Тифлис князь

Ром[ан] Петр[ович] и Марина Петровна.

3-го утром муж получил телеграмму ген[ерала] Юденича приложенную здесь в разъяснение к

войскам Трапезонда [81].

Тот гнет о котором я писала 1-го марта сразу исчез, сразу возродились надежда и вера в силу

России, силу народа; надежда и вера [82], которые были так сильны в начале войны и которые были

окончательно погашены старым режимом. Теперь снова воскреснет вера в Победу над немцами.

В течение всего дня поступали телеграммы от временного правительства (60). В первую очередь

поступили телеграммы от исполнительного комитета Государственной [83] думы. Весь день у нас не

переставая народ. 3-ье выпало на пятницу – общ[ес]т[венный] [84] прием и доклад[ы] [85] у мужа всех

командиров частей. Спустившись вниз муж объявил, очевидно, всем о случившемся. Всеми известие

принимается спокойно со вздохом облегчения, серьезно, с полным пониманием всего смысла

происходящего события.

После приема когда муж поднялся из служебного кабинет в квартиру, он сообщил нам о

последующих донесениях исполнительного комитета, сформированного из членов Думы под

председательством М. Родзянко, а для заведывания [86] министерствами назначены из членов думы

особые комиссары: внутренних [дел] – Капнист (61), Масленников (62), Ефремов (63), Арефьев (64).

Почтой Барышников (65), Черносвитов (66). Телеграфом Гронский (67). Морск[ой] и Воен[ный]

Савич (68). Градонач[альник] Герасимов [87]. Земледелия Волков (69) и др. Телегр[амма] № 101 [88].

Немедленно были приняты меры к доставке продовольствия, уже грузились и отправлялись поезда с

хлебом.

Председ[ателем] Исполнит[ельного] Комитета Родзянко были отправлены еще 1-го марта 2

телеграммы – одна в Царскую Ставку о серьезности положения в Столице и вторую к Командующим

Флотами, Главнокомандующ[им] Армиями всех фронтов, в которой сообщалось об устранении от

управления всего состава министров, об учреждении временного комитета Государст[венной] думы и

призывались как флот, так и сухопутные войска сохранить полное спокойствие. Днем были

напечатаны разъяснения к телеграмме Ген[ерала] Юденича и разосланы в части войск. Около 6 ч[асов]

прибыл Митрополит Трапезондский Хрисанф, который остался у нас до ужина и с большим интересом

отнесся к нашим событиям [89], [90]. Все телеграммы читались с необычайным волнением. Не было

[…] [91] дошедших до нас телеграммах никаких сведений [92], где царь и вся семья. Около 8 ч[асов]

вечера из Тифлиса была получена телеграмма от ген[ерала] Янушкевича (70) в которой говорилось, что Верховный [93], [94] Главнокомандующий [95] приказывает немедленно командировать князя

Романа и княжну Марину. Эта телеграмма дала повод думать что В[еликий] К[нязь] Н[иколай]

Н[иколаевич] назначен Верховным Главнокоманд [ующим] [96]. Муж вызвал к себе князя Романа

Петровича и объявил ему о случившемся и о воле Верховного Главноком[андующего], чтобы он

немедленно выехал с княжной. Из Батума б[ыл] вызван миноносец и 4-го утром они должны были

выехать. За ужином была доставлена с Радио-станции телеграмма где излагалась по порядку история

переворота, разосланная циркулярно из Петрограда [97]. Муж прочел вслух эту радиограмму, а, т[ак] к[ак] Митрополит не мог понять, что в ней говорилось, то он просил меня перевести на

французский, что я и сделала. После этого муж произнес тост за обновленную Россию, за Зарю

Русской жизни. Я была так взволнована, но все же хотя и дрожащим от волнения голосом, но

провозгласила за «Полную победу над немцами» [98].

Сообщалось что Царь находится во Пскове вопреки слухам не арестован, а семья в безопасности в

Царском [Селе]. Все эти события развернулись так быстро и так интенсивно, что сразу было даже не

легко все это постичь и в этом разобраться, особенно нам, находящимся в таком отдалении.

Я лично чувствовала страшное волнение. В эту ночь мало кто спал.

[Не ранее 4 марта]. 4-го утром муж проводил Кн[язя] Романа Петровича на миноносец. Стояла

страшная буря начавшаяся с 4 ч[асов] утра и длившаяся весь день. Того чего мы так боялись разрыва

связи телеграфной с Батумом и Тифлисом конечно случилось. Весь день просидели без телеграмм.

К вечеру связь была установлена и телеграммы [99] были получены в числе которых и Акт об

отречении Императора [100] Николая II (71) за себя и сына в пользу Вел[икого] кн[язя] Михаила

Александровича данный во Пскове 2 марта в 3 ч[аса] дня [101]. Привез эти телеграммы Нач[альник]

телегр[афа] полков[ник] Мелик-Парсаданов (72). Сначала он доложил их мужу. Все кто были тогда у

меня княгиня Максутова (73), Владимиров (74), Сулуренка (75), городской голова Кефели и др[угие]

все мы сидели в гостинной, затем вышел из кабинета Нач[альник] телеграфа и предложил нам войти в

кабинет мужа, который нам и заявил об отречении и передал мне для прочтения телеграммы. Что-то

жуткое чувствовалось при чтении этого акта. Несмотря на радость что уже свершилось то, что все

давно если не ждали то предчувствовали все же какой-то трепет потряс всех слушавших. Каждый

сознавал сколь серьезен тот момент, который все мы переживаем. За Актом отречения Императора

следовало отречение Вел[икого] кн[язя] Михаила Александровича (76) дающего этим возможность

возвести на престол своего избранника. После прочтения сначала водворилось глубокое молчание, затем начались предположения какие последствия возможны, какое впечатление [отречение]

произведет на деревни и армию. По телеграммам видно, что все войска Петрогр[ада] и Москвы

отнеслись спокойно к этому перевороту.

Завтра воскресенье. Как будут молиться в церквах?

Воскресенье 5-го [марта]. Утром муж и я [102] отправились в гарнизонную церковь, был

пост [103], четвертая неделя (77) началась [104]. Стоял на аналое крест, украшенный цветами.

Я подошла к нему, зажгла свечу, и к Пригвожденному Христу с мольбой [105] о Родине [106] горячей

обратилась. Прости нам Господи, что все мы, как едино, отвергли нашего Царя. Нам не было исхода...

Но я молю тебя, не дай пролиться крови. Кровь залила Россию – так пусть же хоть теперь, когда с

врагом суровым мы проливаем кровь внутри настанет мир[»]. С хоров неслась херувимская. Отец

Александр (78) выйдя с чашей еще в последний раз, вероятно, упомянул «Великого

Самодержавнейшего Государя [107] Императора Николая Александровича и супругу его Императрицу

Александру Феодоровну (79) Наследника его Алексея Николаевича... (80)

[Не ранее 6 марта]. 6-го была получена телеграмма Военного Министра Гучкова с сообщением о

том, что он обратился с просьбой [к] Командующ[ему] Кавказской армией (81) о немедленном

командировании мужа в Петроград. Когда офицеры гарнизона узнавали об этом радовались, т[ак] к[ак], зная мужа, его любовь к Отечеству и беззаветную работу на пользу его [108], они видели

что и новое правительство подбирает людей, очевидно, солидарных с его взглядами относительно

войны до конца.

[Не ранее 8 марта]. В ночь с 7-го на 8-ое была получена телеграмма Ген[ерала] Юденича о том, чтобы муж сдал должность и немедленно отбыл во временную командировку.

Восьмого мы решили выехать. В среду 8-го мы причастились Св[ятого] Таин[ства]. Весь день

прошел в лихорадочных сборах и был одновременно днем проводов. Еще накануне у нас собрались

почти все старшие и некотор[ые] из младших чинов гарнизона. Как все сожалеют о нашем отъезде.

Видно что все чувствуют к мужу особые симпатии. Говорилось мало но сколько искренности было во

взглядах и в словах. Многие плакали от волнения. Одно, говорили они, их утешает, что они посылают

на работу за Родину лучшего своего товарища, лучшего гражданина.

В среду в 11 ч[асов] должны были фотографироваться, затем был молебен в присутствии

Митрополита Хрисанфа. Он еще накануне благодарил мужа за его отношение к населению и говорил, что все население и беженцы (82), о которых муж постоянно заботился все со слезами провожают его.

В речи после молебна он напутствовал мужа на новом поприще и высказывал уверенность, что он

справится с новым трудом, т[ак] к[ак] своей истинно [109] христианской душой всегда отличит что зло

и что добро.

Затем говорил отец Александр Клементовский (83), недавно посланный в Трапезонд благочинный.

Говорил очень задушевно, умно и красиво. Вообще, я считаю его настоящим церковным пастырем, самоотверженным, добрым и умным со взглядами ушедшими далеко вперед. Сегодня, когда мы

возвращались из собора и когда я сообщила, что в Петрогр[аде] [110] Митрополит[ом] назначен

Андрей Уфимский, Князь Ухтомский (84), он очень обрадовался и сказал: Ну, значит, церковь опять

оживет. На мое сообщение же что назв[ание] нижн[ий] чин уже не существует, а солдат, он сказал:

«Как я рад этому». Вот таких священников следует подобрать и их дело теперь сдержать все грубые

инстинкты человека. Наше духовенство поднесло образ Св[ятого] Алексея (85). Затем говорил

Городск[ой] Голова и сообщил, что греки гор[ода] Трапезонд [111] изъявили желание избрать мужа

почетным гражданином.

Приемная была полна народа, все подходили прощались со мной, а у меня будто отрывалось что-то близкое от сердца. Привыкли мы ко всем. Правда и в Орше (86) проводы были очень горячие, но

тут видно было что все с болью в душе отпускают мужа. Многие уже просили, чтобы он взял их к

себе.

Такая любовь подчиненных к мужу, как выразился один из его подчиненных, зиждится на

удивительной обаятельности и доступности мужа. Каждый шел к нам и с нуждой и с вопросом, и

всегда встречал добрую улыбку, помощь и совет. Конечно не все же [112] его любили, но все уважали

и все, что было сделано в Трапезонде было стройно, широко обдумано.

После молебна был гарнизоном устроен обед. Командир порта, давая мне руку, когда мы уже

прибыли на пристань говорил, что он впервые видел такие проводы начальства, чтобы так искренне

любили и жалели подчиненные об уходе своего старшего начальника и чтобы было столько общего

между ним и его подчиненными. Были поднесены адресы, говорились речи, особенно хороша была

речь полк[овника] Рябинина [113], (87) и когда был окончен обед мужа вынесли на руках качая. Муж

попросил отпустить его дабы попрощаться с музыкантами но когда появился у лестницы то снова был

поднят на руки и так его несли до автомобиля. Муж говорил мне что проводы были положительно

трогательны. Некоторые стояли у его стола и глаз с него [114] не спускали. Так [115], один

молодой [116] доктор долго стоял и смотрел, пока муж не подошел к нему и не чекнулся с ним.

Муж вернулся [в] 9 ½ ч[асов] вечера, а в без 15 м[инут] [117] 10 час[ов] мы уже уезжали из дому на

миноносец. Что-то щемило сердце. На пристани собралась огромная масса народу. Меня дамы

гарнизона приветствовали цветами. Речь говорила Лидия Ив[ановна] Рябинина (88) но

так [118] заволновалась что мы обе всплакнули. Ночь была темная, но тихо. Звезды мерцали. Солдаты

с фонарями освещали пристань. Мы сели в катер и отплыли при криках ура и пожеланиях счастливого

пути от берегов Тропезонда, древней столицы Комненов, куда 10 мес[яцев] тому назад я выехала с

трепетом и грустью и откуда теперь уезжала и сожалела, к[а]к о потерянном рае. В Батум мы прибыли

в 5 ч[асов] утра. Переехали на вокзал и вскоре был подан поезд и мы погрузились в наш вагон. На

вокзале ни жандармов, ни администрации. Однако полный порядок. До Тифлиса ехали спокойно.

Дорога идет по удивительно живописным местам. В Тифлис прибыли в 10 ½ ч[асов] вечера. В дороге

уже мы прочли 1 приказ Сов[ета] Солд[атских]и Рабоч[их] депут[атов] (89). В Тифлисе уже

настроение повышенное. Муж проехал [к] Ген[ералу] Юденичу. Узнал об отъезде в

Ставку [119] В[еликого] Кн[язя] Н[иколай] Н[иколаевича]. В Трапезонд назначается г[енерал]

Колосовский (90). (?) [120]

Поезд из Тифлиса выходит в 9 ч[асов] утра. Нигде не успели побывать – жаль. Едем дальше с нами

едет полков[ник] (91) Мелик-Парсаданов и Бауман (92). Очень грущу – что оба Борисы больны и не с

нами. Народу от Тифлиса масса. Сидят в коридорах, на площадках и на крышках. В поезде муж

обрабатывает план реформ для Главн[ого] Воен[но-]Техн[ического] Управл[ения] (93), т[ак] к[ак]

думает, что, вероятно, Гучков предложит ему именно это.

Хватаем газеты на каждой станции. Постепенно узнаем обо всем, что делается и происходило в

Петрограде. Одно угнетает, что работа остановилась, а враг не дремлет. Как единодушно отвергли все

старое правительство, как все мы, находившиеся на фронте, радовались Заре новой жизни, как сразу

воспрянули духом и поверили в победу над немцами! Так зачем же начинаются распри, зачем борьба

партий, когда теперь должна быть одна партия русских патриотов, людей готовых всю жизнь отдать за

Родину. Зачем теперь хотя бы временно ни потерпеть только бы спасти Россию.

Республика (94) должна быть, иной строй не удовлетворит и [121] повлечет новые жертвы; так не

лучше ли сразу перейти к форме правления, которая обеспечит нормальную жизнь в стране.

[Не ранее 14 марта]. В Петроград прибыли 14-го/III [122] в 11 ½ ч[асов] вечера. Нас встретил

В. В. Карпинский (95) и уступил нам свою квартиру в 3 мал[ых] комнатки pied-a’terre [123]. Я рада, что не в гостинице. Здесь зима, которую мы почти не видели в Трапезунде. Странно то что жизнь

будто не переменилась. Мне казалось, что все должно измениться. Единственно, что бросается сразу в

глаза, что при завоеванной свободе все говорят шопотом. А дальше погоня за рублем – стремление

всех проходимцев [124] воспользовавшись моментом извлечь выгоду для себя [125].

13 мая 1917. Вот уже два месяца к[а]к мы в Петрограде. Я не могла засесть за мою тетрадь.

Причины самые житейские, переезд на казенную квартиру и главное отсутствие прислуги. Муж

назначен, по приезде в Петроград, на место Нач[альника] [126] Гл[авного] Воен[но-]Тех[нического]

Упр[авления]. Я писала в дороге о его планах как преобразовать ГВТУ, и что уже на первых его

действиях выступил Исполнительный комитет офиц[еров] и чиновников во главе с ген[ералом]

Герандли (96). Долго описывать к[а]к все это произошло, но характерны те факты, что во-первых

протест против действий мужа был в непозволительной форме, во 2-х причиной его возникновения

был шкурный вопрос и нежелание впустить в Управление свежих людей и в 3-х боязнь, вероятно, обнаружения [127] […] за свою работу [128]. Муж немедленно поднял вопрос об уходе, т[ак] к[ак]

служить в такой атмосфере и с такими сотрудниками совершенно немыслимо. Гучков, бывший в то

время министром страшно рассердился и возмущался тем, что ГВТУ не желает впускать свежего

человека в свое учреждение и грозил сен[а]торской ревизией.

Весть об уходе мужа быстро разнеслась по всему Управлению, явились депутаты от солдат, пожелавшие узнать в чем дело и заявившие, что они доведут до сведения Сов[етов] солд[атских] и

раб[очих] деп[утатов], если инциндент не будет исчерпан. Было собрано общее собрание, председателем был избран тот же Герандли и было решено отправить к мужу делегатов с извинениями

по поводу случившегося и с выражением полного доверия и с просьбой вернуть им ту бумагу, которая

вызвала весь этот инцидент. Этот факт сам по себе незначителен, но как характерен он для

переживаемого нами времени. Когда на первом месте стоят вопросы о личных интересах, когда

каждый стремится использовать в свое пользу это время, когда государственный механизм еще не

приведен в окончательный порядок. Что сейчас происходит, конечно, естественно и объяснимо, если

мы стали бы говорить о народе, о неинтеллигентном классе. Тьма, в которой народ содержался, должна была породить лишь то, что мы наблюдаем, но как ужасно, что и образованный класс по

своими нравственным качествам, по своему воспитанию оказался таким же темным. Что им Родина, когда шкурный вопрос дороже, что им Родина, когда страдает его брюхо и кошель!

Вся ржавчина, наложившаяся еще при прежнем владельце государственного механизма теперь

растет с неимоверной быстротой. Что-то будет с нашей бедной Россией?!! ...

26 мая 1917 г. Петроград. Ах, как одинока душа моя! Как хочется, особенно теперь, чтобы ты был

не просто существо, а существо и душа необходимая другим. Так много горя видишь кругом, так жаль

Родину… Так хочется помочь и ничего не можешь! Как ужасно такое сознание! Оно парализует, отнимает разум, заставляет болеть душу. Неужели же все сходят с ума! Неужели немцы уже убили

весь русский дух! Ах как тяжело… как тяжело! Как жаль что мы не делимся между собою мыслями.

Мне кажется если бы все говорить другому близкому человеку было бы легче чем все таить в себе.

К сожалению, я много не могу... Как жаль, что внутренний мир каждого из нас закрыт. Привычка ли, чувство ли долга создает те отношения, которые <…> [129]

ГА РФ. Ф. 10027. Оп. 1. Д. 72. Л. 45–87 об. Подлинник. Рукопись. Общая тетрадь. Карандаш, чернила.

«МИНИСТРЫ УШЛИ В ОТСТАВКУ – СУКИНЫ ДЕТИ!»: ИЗ

ДНЕВНИКА ЕЛЕНЫ ПАВЛОВНЫ МЕЙЕНДОРФ [130], (1)

Петроград, 8 февраля – 3 марта 1917 г. [131]

8-е февр[аля] [132]. Все ждут забастовок и беспорядков. Уверенность в этом идет снизу. Лавочник

Ильин (2) распродал вчера весь свой наличный запас муки, боясь неприятностей. Вчера

С. И. Шидловский (3) говорил, что [133] первоначально предполагались забастовки к открытию

Думы (4), но это отставлено и они должны быть с 10–12-го ч[исла]. Какие-то аресты и везде этим

маркируются. Устроители – трудовики (5), крайние левые, согласий с Г[осударственной] Д[умой] не

имеющие.

Принимаются усиленные меры в Административ[ных] сферах для подавления уличных

беспорядков. Был будто бы проект вызвать сюда гвардию, но к счастью от этого отказались. По

письмам они бы [134] все соглашались вести полицейскую службу здесь [135], вместо борьбы на

фронте. В публике же говорят, что полки все отказались идти в Петроград, согласились только

семеновцы (6) и поэтому от проекта этого отказались свыше и нагнали сюда дикую дивизию (7) и

др[угие] казачьи части.

Фактически, здесь давно приняты меры на случай беспорядков. Округ (8) отделен от 6-ой армии, чтобы не терять времени на запросы в штаб (9), казачьих полков нагнали много и вооружили их

выведенными из употребления пулеметами. Сын няни Раевских (10) работает на заводе. Ему

приказано бастовать 14-го, будто на 2 недели (?). Другие говорят, что баставать не будут, а поедут в

Царское Село (!).

Рассказы Ник[олая] Ил[иодоровича] Шид[ловского] (11) по поводу того, что симбирское

дворянство (12) послало Протопопову (13) запрос, – на предмет исключения – требуя объяснение в

том, что, облеченный доверием дворянства, он изменил своим прежним убеждениям и принципам.

Он ответил только: «Я пользуюсь доверием Государя Императора». Дело его разбираться будет

лишь через [136] три года, в общем двор[янст]во бросили.

Вообще дела таких г[оспод] [137] как Милюкова (14) со Штюрмером (15), Манасевич-Мануйлова (16), Сухомлинова (17) – никогда до суда не доводят, т[ак] к[как] привлечение к суду таких

крупных должностных лиц сопряжено с такой сложной процедурой, которой не

хватит [138] человеческой жизни [139]. Дело же Ман[асевич]-Ману[й]л[ова] (18) еще тем важно, что

он слишком много знает, именно сколько кто взял, и за что взял. Нет расчета многим, чтобы все это

стало гласным. Для характеристики царствующей анархии, типично дело менонитов (19). Их земли

подпали под закон ликвидации нем[ецкого] землевладения на юге (20). Менониты представляют там

слишком миллионное население (21). A raison de [140] 60 коп[еек] с десятины

Добровольский (22) согласился доложить Гос[ударю] их просьбу о пересмотре их дела. (Дела эти

совсем не в ведении Мин[истерства] юстиции.) Государь, приняв этот доклад, разрешил пересмотр и

Добр[овольский] передал о совершившимся факте Председателю Cовета мин[истров], который ничего

об этом не знал. Голицын (23) просто пешка, Трепов (24) ушел именно оттого, что не соглашался быть

фиктивным министром, ибо все делалось помимо его, через имп[ератрицу] и ее доверенных.

Родзянко сказал все что могло и должно было быть сказано. Он нравственно страдает, на нем лица

нет. Конечно ничему не верят, смысл ответных ему речей: «Вы можете бунтовать, mais le peuple est pour nous [141]».

Родзянко говорит: «Вы это думаете, потому что при вашем появлении вам кричат: “Ура”. Еще

этого бы недоставало, чтобы вас не acclamer [142]; эти крики ничего не стоят, их всегда можно

возбудить. Даже во время разгула франц[узской] революции (25), народ кричал “vive le Roi” [143], когда он появлялся. Дума будет молчать пока будет уверена, что правительство дает возможность

работать для победы, в противном случае ей придется принимать действительные меры. Одна из

таковых, не принятие бюджета. Страна от этого не пострадает, потому что остается в силе бюджет

прошлого года.

Большая ошибка: арест группы рабочих умеренных партий, которые служили звеном, связывающим рабочих с Думой (26). Через них удавалось сдерживать революционные элементы.

Аресты эти имеют провокационный характер.

(3-его Февр[аля]) [144]. Рассказывали, что подозрения на Протопопова, что все у него направлено

на то, чтобы заставить Россию заключить позорный, но мир. Он искустно очень все к этому подводит, доводя Россию до полной анархии. Нельзя будет вести войну, когда нечем будет кормить армию.

Хлеба и муки – сколько угодно, но подвезти не на чем. Вагонов нет, паровозы не чинят. По словам

Дягилева (27), в Петр[оградском] узле до 2000 вагонов больных. В портах Финляндии 79 000 тон

каз[енного] груза первой важности, а вагонов не дают.

Заводы, которых специальность починка и изготовление частей для паровозов, – делают снаряды.

Углю тоже не хватает. Если отапливаются […] паровозы, то в ущерб [145] работы нескольких заводов, работающих на оборону.

Совместное действие, которое требуют союзники и которое должно выразиться в энергичном

нашем наступлении, для нас возможно лишь частично, в виде короткого удара, в роде

Брусиловского (28), в 20–30 верст, потому что для дальнейшего наступления нужен подвоз, надо

прокормить и питать армию во всех отношениях, а дорог нет, строить мы не можем, нет рельс и опять-таки подвижн[ого] состава. Из-за политики генералы перессорятся, а голодные солдаты уйдут домой, потому что всем надоела война. Если не будет единства власти в армии – немцы будут здесь. C’est un cercle vicieux [146]. Отсутствие единства всегда чувствуется в Армии. Вернувшиеся из Риги

Дашков (29) и Васильчиков (30) говорили, что удачное дело (31) Радко-Дм[итриева] (32) не имело

дальнейших последствий, потому что для этого необходим был корпус свежих войск. Он его просил, он был ему обещан, но месяц спустя его еще не было полностью в распоряжении Радко-Дмитр[иева].

Немцы успели за это время вполне оправиться и укрепиться на новых позициях.

Протопопов заявляет, что может подавить всякую революцию обещанием 10 дес[ятин] (33) земли

на человека. Будто 3 дес[ятины] на брата уже обещаны новому призыву. Однако столько свободной

земли не будет. Если захотят их удовлетворить из нем[ецких] земель, то это будет на новых местах, куда крестьяне не захотят идти, или же все будет в ущерб дворянскому землевладению! Во всем

виноват Один (34), который сам безвольный, но под властью Ее (35) сильной, но бессмысленно

направленной воли (Шидл[овский]).

Англичане, участвующие в съезде (36) говорят: «Why don’t you make a little revolution, if would be cheaper, than what you will have to pay in money and men if this goes on» [147].

Они критикуют роскошный Им сделанный прием в Москве. Говорят: «Мы себе этого не

позволяем».

Ан[на] Ник[олаевна] Родзянко (37) приходила к папа (38) в Кр[асный] Кр[ест] (39) с запросами о

том, что может быть сделано для военно-пленных? (40) Мих[аил] Влад[имирович] (41) отказался от

председательствования предполагаемого Комитета, который должен был объединить все действия в

отношении помощи военнопленным (42). Импер[атрица] Мари[я] Фед[оровна] (43) не пожелала

осуществления этого, чтобы не встать чем-нибудь поперек деятельности Комитета Алекс[андры]

Фед[оровны], в ведении которой Комитет о воен[но]-плен[ных] (44), хотя и он под Кр[асным]

Кр[естом]. Родзянко нечего было отказываться от того, что еще не существует. Ан[на] Ник[олаевна

Родзянко] сильно возбуждена против Ал[ександры] Фед[оровны]. С уверенностью утверждает, что

деньги на воен[но]-плен[нных] она тратит на немцев. Что она сознательно работает в руку

Вильг[ельма] (45). Это всей семьей Р[омановых] усиленно распространяется. Вообще семья вредит

Мих[аилу] Влад[имировичу], превознося его как спасителя России и распространяя самые

невероятные слухи. Дети и она глупы и все это выходит не умно и для него конечно не полезно. Он же

очень был полезен и на своем месте, mais la moutarde lui monte au nez [148], (46).

9-е. Ф[евраля]. Передают слова Протопопова: «Я оболью кровью Москву и Петроград, но спасу

Царское Село». Из идиотских мер нашего Воен[ного] мин[истерства]:

В Астрахани осталось человек 13–15 детей от 5 до 13 лет, детей немецк[их] подданных, военнообязанных (47), родители которых, с объявлением войны были задержаны в Германии.

Теперь через Кр[асный] Кр[ест] было устроено, что их увезет в Германию одна из нем[ецких]

сестер, возвращающихся на родину (48). Из Воен[ного] министерства, вдруг остановка. Запрещается

вывезти [149] детей старше 6-ти лет, потому что они могут быть шпионами! До сих пор разрешения на

выезд детей еще не получено.

10-ое (49) Февр[аля]. Четверг.

На заседании разговор зашел с профессором Вреденом (50) о здоровье наследника. Он его

пользовал с октября по март, сделав ап[п]арат для ноги. После этого больше не видал.

Как известно, первой [150] причиной заболевания насл[едника] было падение. Прыгая с берега в

лодку, он упал в нее на одну ногу, другая же осталась на берегу, вследствии чего получилось

растяжение мышцы, связывающей ногу с спинным хребтом (51). Боткин (52) потребовал полного

покоя и уложил его. На беду, приехала в это время, принцесса Ирена Прусская (53), сестра

императрицы. Узнав о приключившемся, она стала убеждать имп[ератрицу], что врачи ничего не

понимают, что они уже ей испортили сына, что от лежания будет у наследника сохнуть нога, что его

необходимо поднять и позволить двигаться. Импер[атрица], не слушая никого, приказала ему

вставать. Нога однако настолько была повреждена, что наследник ходил, ступая лишь, на цыпочки

больной ноги. Во время драки с Настасьей (54), он снова упал и на этот раз получился полный разрыв

поврежденной связки с огромным кровоизлиянием в брюшную полость. Тут уже оказалось опасность

для жизни (55) и все усилия были направлены для парирования опасности и ногу запустили, т[ак] ч[то]

когда Вреден его начал пользовать, нога была совершенно согнута в коленном суставе и мальчик

ходить не мог.

На мой вопрос, какое он вынес впечатление от окружающих, Вреден с жаром говорит: «Она

дура… настоящая дура… но дура с фанаберией (56) и большой выдержкой. Вот мой разговор с нею.

Когда я доставил ап[п]арат для ноги наследника и приехал его проверять, я застал у него императрицу.

Наследник отказывался надевать ап[п]арат. На мои убеждения, импер[атрица] говорит: “I would not thank you for such a heavy thing” [151] и швырнула его на диван[»]. Разговор продолжался на

английском языке и его смысл следующий. Вреден объяснял, что такой ап[п]арат именно требуется и

что обязанность старших убедить ребенка потерпеть для его же добра.

Она говорит: «I tell [152] you, that if it is God’s will that Алексей should walk he shall walk, if it is not his will, he never shall get will» [153]. Я говорю: «Что же? вы ее не спросили зачем она за вами тогда

вообще посылала?»

«Нет, – отвечал он, – я очень корректно, но сказал свои мысли: что приятно слышать, о ее живой

вере, но что если она верит в Бога, Мудрого и Всеблагого, то должна признать, что он будет

поддерживать все человеческие действия, разумные и ведущие к пользе и благу и наоборот».

Она вспыхнула как индейский петух и говорит: «Я не желаю знать Ваших религиозных

убеждений!» (57) И вышла из комнаты.

Через несколько времени она вернулась уже успокоившись, подошла к наследнику и говорит ему

по-русски: «Надевай сейчас ап[п]арат, довольно мне слышать замечания от лиц, на это не

уполномоченных».

– Я ее опять увидал только в начале нынешней войны, – добавил Вреден, – в Гродно (58), в

Лазарете. Она была со мной вполне любезна.

Отец Александр (59) у Лили (60) говорил, что одна его обязанность, это душа человеческая, он ни

во что другое не входит. Однако, по его впечатлениям, le mauvais genie [154] при Государе, это

Военков (61). Все выдающееся, все и вся что могло бы иметь [155] хорошее влияние, что могло бы

открыть глаза на правду, он удаляет или совсем не допускает, дабы его власть не пошатнулась.

10-е [февраля]. Пятница.

Вчерашняя статья (62) Менш[икова] (63) не понравилась (64), не в бровь, а в глаз Прот[опопову].

№ 9 арестован, но после того, что розничная утренняя продажа уже совершилась. Об аресте объявило

сегодня Н[овое] Вр[емя] (65). Если бы этого не было, половина глубинки статью бы не прочла, теперь

все ее будут знать. Написана хорошо и то что все думают. Беспорядков и демонстрации ждут на 14-ое, к открытию Думы.

Говорят, что пойдут и будут требовать ответов мин[истров] и т[ак] д[алее]. Если не впустят в

Думу, то обложат и будут держать в осадном положении.

Другая версия, что беспорядки на почве продовольствия.

Третья, что будут требовать: «Долой войну».

Таня Раевская (66) говорила ведь (Андрей Раевск[ий] (67) – Ставка), что Государь не едет в

Ставку, потому что болен наследник, опять кровоизлияние, на этот раз в почки – довольно серьезное. –

(?)

Заехав за папа в Кр[асный] Кр[ест], я услышала слова: «Ну, уж эти у Вас порядки! […] это

Арбузов (68) в вопросах [156] военно-пленных за границей [157] сильно напутал, или не хорошо вел

дело… У него помощниками два: один бывший адъютант Андрея Шув[алова] (69) пьяница, его

втягивавший в кутежи и пьянство и видимо обделывающий собственные дела. Грязная личность.

Второй, такой же аферист!..» (70)

Везде грязь, воровство и как-то все это проходит безнаказанно. Лишь бы тут накрыли!

У Лили Ш[уваловой] были Матильда Витте (71), очень довольная сбором после своего спектакля

(около 30 000). Но в треволнении, потому что распространяют, что у нее, после спектакля была оргия.

Что будто Имп[ератор] все повторяет, что в обществе только веселятся, играют в бридж, танцуют, и

что русские женщины ничего не делают.

Папа с Ильиным (72) говорил, что вновь назначенный заместитель Голицына в комитете о военнопленных ничего не знает, совсем внове и даже не потрудился явиться в Кр[асный] Кр[ест], которому

однако подчинен. Ильин говорит: «Не беспокойтесь, скоро Голицын опять будет во главе своего

Комитета» [158].

11-ое. Февр[аля]. Суббота.

Масса рассказов: Старуха Звегинцева (73) (belle-mère [159] Волконского (74)) рассказывала

слышанное от Штюрмера, до отставки его.

Вернувшись из заграничной поездки Протопопов явился к нему, с просьбою устроить ему

представление Государю (75).

Он его взял с собою в Ставку. Его приняли и особенно долго он имел аудиенцию у Императрицы, которой передал будто бы письмо от Вильгельма, данное Протопопову из рук Варбурга (76), банкира и

официального агента по всяким делам (77).

Анна Николаевна Родзянко говорила Тале (78), что муж ее в ужасном состоянии, потому что

должен заседать с иностранными делегатами вместе «с этой гадиной» (Протоп[овым]).

В Ц[арское] С[ело] он же выписывал магнетизера – шведа, который явился к посланнику

Неклюдову (79) в Стокгольме, требуя свободного пропуска в Россию. Некл[юдов] писал

Покровскому (80), что нельзя ли задержать, что личность сомнительная. Протопопов, узнав об этих

переговорах, приказал через жандармов, выслать возок и беспрепятственно принять и привезти в

Петроград. Пока шли переговоры, в Стокгольме получены сведения из Франции что магнетизер оттуда

выслан, как шпион. Так его вагон даром и прождал, к счастью.

Масса толков о забастовках. Нянин сын говорил, что отменили беспорядки, потому что боятся

пулеметов. Прислуга от Т. Тали рассказывала, что по вечерам на фабриках заставляют шить флаги с

надписью. – «Какой?» – «Да, долой императрицу». Что пулеметов не боятся, потому что у самих

таковые наготовлены.

Нини Ох. (81) рассказывала, что Бурцев (82) будто бы заверил, что беспорядков не будет, что

моск[овские] студенты ходят и успокаивают рабочих, объясняя что возбуждают их нарочно, что все

провокации со стороны правительства, по инициативе Протопопова. В этом многие, особенно со

стороны Г[осударственной] Д[умы] убеждены.

12-ое [февраля]. Воскресенье.

В Царском. Утро детское, музыкально-драматическое у Левшиных (83). Очень удачно. Хорош

струнный оркестр и франц[узская] сцена Мухановых (84) и […].

13-ое [февраля]. Мар[иинский] приют (85), обычные дела. Так же у Котцебу (86). Маленькая

паника везде. Видят уже скопища на улицах, которых нет и следа. Удвоенные посты городовых и

конной стражи я видела, но последние спешенные. Говорят, что забастует водопровод, электричество.

Воды наберем. Лавка одна отказалась продавать рыбу для приюта под предлогом, что будут завтра

беспорядки. В другой продали. Храбрые дамы собираются на заседание Г[осударственной] Д[умы].

Сестра (87) замечает, что трубы в заводах не дымят – значит бастуют (88).

17-ое [февраля]. Суббота. У Тесы (89). 13-го [она] посетила Нобеля (90) по делу. Он ей говорит:

«Беспорядков не будет. К счастью рабочие не попались на удочку, которая им заброшена была

правительством».

Вернулся сюда по делам военно-пленных амер[иканец] Hard [160], (91). Ему нигде не

препятствуют продолжить заботы о пленных. Их судно, под флагом их ассоциации, даже немцами

пропускается через блокаду. Он сам сейчас в Германии не был, но в Копенгагене свиделся со своим

агентом из Германии. Их было двое. Они накинулись на сытный обед, в волю, и оба заболели, до того

желудки отвыкли от настоящего питания. На этот раз и […] признает, что там [в Германии] в смысле

питания вето, а то он был оптимистичен.

Эттеро (92) замечание: Ее (93) мнения можно не разделять, но надо сознаться, что она упорно и

настойчиво ведет свою линию. Рядом со слабостью Его (94). Она видит свое и России спасение в

самодержавии и хочет вернуть все что утеряно. Если б это делал Он, быть может многие пошли бы на

встречу, но и то вмешательство всем претит.

Кн[ягиня] Кантакузена (95) у нее бывает. Впечатление и ставит себя мученницей. Разговор только

о злобе людской.

Приехал Ш. Вопрос, отчего Он (96) не едет в Армию (97). Все в Ставке смеются: кто же у нас

Главнокомандующий? (98) Вернулся в Ставку Алексеев (99).

19-е [февраля]. Воскр[есенье]. В Царском [Селе]. Продолжая обсуждать провокации

правит[ельства] по поводу открытия Г[осударственной] Думы подтверждают, что Милюков и группа

рабочих, стоящая во главе работ по обороне, хотели заранее напечатать воззвания для успокоения

умов, в роде того, что написано было Хабаловым (100) и цензура напечатать их воззвания не

разрешила. Напр[имер], была пропущена афиша за подписью (подложной) Милюкова, где рабочих

поднимают на беспорядки. Милюков только, обратившись лично к Хабалову, добился разрешения

напечатать свое воззвание.

Наследник действительно повредил себе что-то, (растяжение в плече). Призванный к нему

д[окто]р Деревянка (101), нашел его завернутым в шубу. «Что это такое?» – «Одежда святого

человека». – «Едва добился, чтобы сняли шубу для исследования». Рассказ идет будто бы в Ц[арском]

С[еле] от самого Деревянки.

21-ое [февраля]. Вторник.

Мая (102) вернулась из Выб[орга]. У Шер[еметевых] подробности о болезни Павла (103). Случай

тяжелый и очень серьезный по определению Карпинского (104). Поздравление Орл[ова]-

Дав[ыдова] (105). В Лазарете – Лили и […] хор дьяконов. – Очень хорошо. Вопрос поднят об огороде.

22-ое [февраля]. Среда. –

23-ое [февраля]. Четверг. Заседание в Мар[иинском] приюте. Все были кроме […], но доехали

кружа, из-за толпы рабочих шумевших у клиники, на Лит[ейном] мосту (106), у вокзала (107). Мы

проехали, не встретив никого, через Самп[сониевский] мост (108), где стояли ряды пустых

трамваев (109). Говорили, что останавливают и высаживают публику. Дочка Альбрехта (110) с няней у

клиники Вилие (111) попала в толчею и спаслась в клинич[еском] саде. Кто-то им кричал: «у!

буржуйки!» В общем однако народ добродушно был настроен. Требовали хлеба. С утра и у нас еле

могли добиться мак[симального] количества, стоя без конца в хвосте. В приюте сестре пришлось

послать санитаров, а то хлеб вырывали из рук женщины. Санитар мне говорит: «Ведь голодные, дают

фунт (112) семейному человеку, с этого сыт не будешь. Возвращаются домой с работы, а есть нечего».

Выехали около пяти, через Лит[ейный] мост. Опять задержка трам[ваев]. На

Лит[ейном] (113) много народу, на мосту на панели тоже. Из трамки публика высаживается и идет

пешком. При начале спуска взвод казаков с пиками. Я высунулась из кареты и говорю кучеру:

«Поверни лучше назад», а публика: «Ничего поезжайте, вас пропустят» – и уговаривали ехать. Так и

сделали и по наб[ережной] Воскр[есенской] (114) доехали спокойно до Орл[ова]-Дав[ыдова]. Конечно

к молебну опоздала. Там ждали наши и за нас волновались, слыша, что на Выборг[ской]

стороне (115) беспорядки. Литейный будто запружен. На

Невский (116) д[окто]р [161] Жемчужников (117) не мог проехать, из-за толпы. Лиля на извощике с

Натальей (118) попала в толпу. Говорит, что страшно не было, толпа благодушная. Боялась только, что

вдруг начнут стрелять. Однако шли спокойно, а за ними спокойно взвод казаков верно на случай

буйства. Говорят, что разгромили две лавки. В 5 ½ час[ов] все разъехались. На улице уже нигде никого

не было.

24-ое [февраля]. Воззвание Хабалова опасное (119) – нынче сказать, мы не виноваты – берите где

есть. Лозинский (120)однако говорил, что у них прислуга так сегодня ничего и не достала. Вчера у нас

бесконечный хвост. Путиловцы (121) и Лейснер (122) прекратили работу за недостатком угля.

Публика стоит и глумится [162] над афишей: где же этот хлеб? По вчерашнему ходили толпы, останавливали трамки и высаживали публику. Когда волна проходила, движение восстанавливалось, т[ак] ч[то] в четвертом часу мы проехали без задержки на 18 № до Литейной [улицы] (123) и там

ходили совершенно беспрепятственно пешком.

Раевские, Ника (124) и др[угие] были в самой толпе, у Ник[олаевского] вокзала (125). Настроение

благодушное, овации войскам, те отвечают поклонами, но кавалерия все же добросовестно расчищает

улицы от толпы, держа пики на перевесе и проезжая так по тротуарам. Насилий не было. Только

пристав какой-то, у Ник[олаевского] вокзала объявлял публике, что они ничего не добьются таким

образом, надо грабить лавки, разнести их несколько, тогда хлеб дадут. Офицер, начальник взвода, его

остановил, обругал и удалил. (Рассказ товарища Раевского, который сам слышал.) На Невском была

толпа, которая кричала: «Хлеба» и «Долой “немку”».

У «немки» все дети в кори (126).

25-ое [февраля]. С утра папа выехал на встречу военно-пленным (127). Панический телефон от

Marie [163], (128) – объявлено военное положение (129), убит у Лит[ейного] моста пристав, бомбой, верно хотели убить команд[ующего] войсками, никого не надо выпускать на улицу. Из Мар[иинского]

Приюта говорят, что ничего спокойно [164].

Телефон к Мордвинову (130). Наружно все спокойно. Действительно отдано распоряжение в

Лит[ейной] части, чтобы не выпускать жильцов и держать ворота на запоре, потому что будут

применять военные действия. Говорят [165] убили пристава на Выборгской [стороне] (131). Солдат из

Мар[иинского] Приюта уверял что у них тихо, но что трамвай задерживают, вынимая какой-то

инструмент, т[ак] ч[то] работать не могут. Через мост пускают только по одиночке.

Из Вартемяг (132) вдруг запрос от Козлова (133), что у Вас случилось? От гр[афини]

Шуваловой (134) говорили, что у барона Мейендорфа ранили даже молодого барона.

Звонили к папа в Собрание (135), где завтракает. Он благополучно принял военно-пленных, едет к

Секретеву (136) и не видит причин, чтобы не ходить по городу.

Все убеждены, что усиленно идет провокация и что сама полиция пугает публику. Вчера тоже

говорил и Дм[итрий] Ив[анович] Толстой (137), в С[анкт-]П[етербургском] районе. Конечно, разговор

коснулся и Импер[атрицы]. «Des personnes qui la connaissent bien m’ont assuré, que c’est une personne dont les idees sont entièrement fausses jusqu’au sens moral» [166].

Папа ездил на Выб[оргскую] сторону, по всему городу до Царск[ого] вокзала (138) – нигде ничего

не видал. Мальчики, на Невском конечно попали в толпу. Масса народу, большинство любопытные.

Воинские части разъезжают по улице и по временам рысью и разгоняют. Видели как, по команде, вынимают сабли и бросаются на публику. Говорят в одном месте стреляли, где то были красные

флаги… Полицмейстера действительно убили.

Днем у нас Гринвальд (139). Не доволен, но страшно боится скомпрометтироваться и никого не

называет. Говорил, что завтра-то именно ждут главных беспорядков, потому что [167] отменили бега, что никогда не делается. Он же говорил, что со вчерашнего вечера объявлено осадное положение. Это

ошибка, в которую впала и полиция, объявив, что после 9 ч[асов] никто выходить из домов не должен.

Не осадное положение, а порядок передан в руки военных властей. Все могут гулять когда и где хотят.

Вчера было заседание у Голицына с 4 министрами, Родзянкой и Щегловитовым (140). Протопопов

выразил желание тоже в нем принять участие, но ему объяснили, что неудобно, из-за присутствия

Родзянки и Щегл[овитова]. Решено передать продовольствие городу. В понедельник это должно

осуществиться. Министр путей сообщ[ения] (141) заявил, что не знал об остроте продовольственного

вопроса и потому не действовал довольно энергично (!). Валуев (142) говорил Гринвальду, что едва ли

возможно будет вновь усилить пассажирское движение. Нет топлива. Живут со дня на день.

Дума совсем потеряла нити к пониманию настоящего движения. Рабочая группа, которая

арестована, одна была связью, которая и знала и руководила. Остался на свободе один Керенский, но и

этот говорит, что ничего не знает. В речи своей в Думе он будто бы сказал, что политическое

положение таково, что допускает даже политическое убийство (143).

Стенограмма этой речи изъята Родзянкой и не напечатана (144) (Шидловская Маруся (145)) 26-ое. Февраля.

Газет нет. – Трамваи не ходят. –

Днем у Marie. – Поздравляли с днем рождения.

Проезд свободен. На Невский не пускают. Там стреляли. Есть раненные и убитые. Говорят были

толпы с красными флагами. Рассказы Marie, via [168] Леонид Игнатьев (146), будто бы от брата

Павла (147), что Императрица управляет по тайной, на бумаге, доверенности от мужа. Что ей удалось

его убедить в его слабости и неумении управлять и что она взяла от него бразды правления (??) Однако, по данным полученным в Кр[асном] Кр[есте] вернется Царь 4-ого.

У нее, по тем же данным, (т[о] е[сть] Marie) безвыездно сидит Штюрмер, во дворце, как самое

доверенное лицо и советник, а так же конечно Протопопов.

После этого перешли к Лили. Дети собирались к Дягилевым (148), но полковника в моторе (149), не пропустили через Невский и он проехал прямо в Штаб, откуда телефонировал жене

о [169] столкновении кровопролитном на Невском, с войсками.

Рассказы о том, что была стычка между казаками и полицией, при чем казак заколол пристава, за

то, будто, что он задел лошадь казака.

В 5 часов, в придворном ландо мы беспрепятственно, по Фонтанке, переплыли через Невский и

попали на Царск[ий] вокзал и Царское [Село].

Невский в эту минуту был пуст. Только разъезжали кавалерийские части. Толпы зевак на всех

перекрестках, у всех [170] подъездов и ворот, а так-же в прилежащих улицах. После раздавшегося

сигнала вся толпа бросилась бежать, предполагая вероятно, что это сигнал к атаке.

В Ц[арском] С[еле] тишь да кладь [171]. Вечером фальшивая тревога, по телефону передали в

конюшню, что по случаю беспорядков лошади выехать не могут на вокзал в Петрогр[аде]. Решили

было заночевать, но потом вызвали мотор Кр[асного] Кр[еста] и поехали со следующим поездом.

В городе все таки и карета, и мотор, т[ак] ч[то] развезли Ялтинского

градоначальника (150) и [172] Таврического губернатора [173], (151), а Маю – Сандру (152) от

Шидловских домой. В городе – пустыня, это в 12 час[ов] ночи. У здания градоначальства (153) масса

моторов – видимо совещание и только там эскадрон, который впрочем строился в ряды и уходил.

Какой-то серьезный беспорядок по слухам в Павловском полку (154).

[27-е. Февраля.]

27-ого с утра по тел[ефону] Митька Оболенский (155) сообщал, что возмущение там было и убили

баталионного командира (156). С Виленского пер[еулка] (157) передавали, чтобы штабс-капитан туда

не приезжали, потому что там «ужасные» беспорядки.

Ника сообщал, что дома ночевать не будет с вечера, но где неизвестно.

11 час. Телефон от Нади. – «Не знаю, где Ника – вот звонит – не он ли?»

Действительно Ника, подошел к телефону и говорит: «Я не дошел до Виленского… Папа – не

выпускай… Никого не выпускай… Телеграфируй Люлику (158), чтобы оставался в Выборге… Здесь

нехорошо. Остаюсь у Раевских».

Потом телефонировал к нему папа, говорит: «Некоторые части отказались стрелять на толпу».

Стелла (159): «Дядя Эрик (160) у нас живет, вышел и телефонировал, чтобы никто не выходил. На

Литейном, у арсенала (161), стрельба пачками, дым такой, что на Кирочной (162) ничего не видно.

Говорят, что Преобр[аженцы] (163) перешли на сторону мятежников…» Телефон Мордвинова: «Центр

[событий] около них. Кексгольмцы (164) и Волынцы защищают угол Киричной. Преобр[аженцы], литовцы и атакуют с толпой». Черн[ый] хлеб не пропустили и захватили. Полковник цензурной лежит

раненый, попал случайно в передрягу. Дягилев говорит, что с этой стороны пока тихо, он мог попасть

и в Штаб и домой. Хабалов кажется в Штабу.

2 часа. Вышли к Ник[олаевскому] (165) мосту погулять и навестить в больнице

m[ada]me [174] […]. Возвращаясь, встретили Маю, которой по телефону Ника приказал нас вернуть

домой. Здесь тишь да кладь. На улице женщины, дети. Стоят на перекрестках часовые, есть разъезды.

Погода чудная, все с удовольствием гуляют. На Ковенском (166) нельзя выйти на улицу. Толпа

отнимает оружие у офицеров. Пошли на весеннюю выставку.

В 4 ½ [часа] дома. Думу распустили (167), но как будто собирается где-то самостоятельно (168).

Телефон от Marie, ужасная битва все время. Перед окнами на панели лежит убитый офицер.

Доместики (169) в панике, но любопытствуют, т[ак] ч[то] с трудом удерживает дома. Половина полков

за, половина – против. Генерал вышел из собрания, его взяли в плен (?!) On prend toutes les provisions [175]. Это устроил и руководит этим Пурышкевич (170) (?!) Я решила, помолясь пока

никуда не уходить, да и не в чем. Сын хотел за мной приехать на автомобиле, да его не пропустили.

Если будет скверно, я уйду в собор Преображенский (171). 5 ½ Стелла по телефону. Здесь очень

неприятно, целый день слышем пальбу. Бежет народ и солдаты. Летают переполненные солдатами

моторы, которые орут и машут саблями офицерскими, на голо. Кто принимает меры, неизвестно.

Говорят, что задерживают поезда в Финляндию… Marie – телефон. Еще убили офицеров, всех

раненных тащат к Пузику (172). Толпа запрудила Лит[ейный] и Пантелеймоновскую (173) и

Спасскую (174), к сбору (175). Мятежники взяли в плен отряд тут стоявший, за то дом (176) у Цепного

моста (177) усиленно охраняется. Швейцар бегает везде и проносит известия. Никто по-видимому не

приводит их в порядок. Подожгли окружный суд (178), проехали пожарные.

Околоточный (179) уверяет, что ждут Царя завтра. Поезда в Финлянд[ию] и обратно задержаны в

Левашове (180) рабочими.

От Теси тел[ефонный звонок в] 6 ½. «Мол люди с ума сошли. Бегают везде, не боятся, интересуются[»]. Николай (181) говорит, что вломились в Мин[истерство] внутренних дел, искали

Протопо[по]ва. Не нашли. Будто бы его сменили и кого то назначили (Алексеева?). Разгромили

комендантское управление (182). Требуют перемены правительства, тогда все успокоится. Дума, хотя

распущена, но заседает, оберегаемая войсками. Гуляла, расспрашивала, отвечали любезно.

7 ч[асов]. Мордвинов сообщает, что полная победа мятежников, они владеют всем местом и

защиты никакой. В Собрание заходят, попугали, но ничего не раззорили. Жильцы в ужасе, но не

тронуты. Мордвинов сидит в 6-ом этаже, внизу все заперто. Лежит несколько раненных. Горит

Окружной суд, или завод. Будто бы пожарных прогнали.

9 час[ов]. Надя. Знает от Шидловских. Все министры подали в отставку. Протопопов удрал в

Ставку (183). Дума заседает, выбрано временное Правительство (184), во главе неясно кто – может

быть Родзянко. Выпущены политические, с ними Хрусталев-Носарь (185), который прямо отправился

в Думу. Обещают завтра водворить спокойствие. По улицам еще стреляют. – Взят Богдад (186).

Ник[олай] Ил[иодорович] (187) был в Думе – вернулся.

Теся: у нее перед подъездом стрельба. Части полковые на обратном пути встречены пулеметным

огнем из-под ворот, смятение, ужасно страшно. Андрей Шув[алов] телефонирует, что в Ставку послан

ультиматум с требованием ответственного министерства. Министры вышли в отставку – сукины

дети [176].

Маруся Шидл[овская]

«Нас уже нет!» Извещение Голицына Родзянке, по поводу отставки министров [177].

10 ч[асов]. Появление Люлика и Захарьина (188) пешком из Новой Деревни (189), куда попали на

узкоколейной из Шувалова (190).

В толпе были с Каменностровского (191). Настроение скорее хорошее, есть элемент

успокаивающий, объясняющий публике, что в среде их хулиганы, которые мешают делу и которых

следует усмирить.

Полковник Георгий Павлович Захарьин инженер, строитель части Рев[ельской] крепости (192), теперь будет строить электрическую станцию на Иматре (193) для использования этой силы в

Петрограде. Половина этой силы, которую можно там получить, достаточна, чтобы весь Петроград

заменил уголь электричеством: и заводы, и освещение и трамваи. До сих пор, 10 лет, ведомства

спорили, кому предоставить пользование этим богатством [178]. Благодаря войне, могло [179] это

забрать в свои руки военное ведомство и принимается за работу [180].

По знакомству телефонировал к министру Кригеру (194), который сообщил, что Родзянко

председатель Совета министров (195).

Маруся говорила, что обещают завтра привести город в порядок.

28-е. Февраля. С утра телефон не действует. Слышали в аппарате, что барышня сообщала:

«Пожалуйста не звоните, телефон временно приостановил действие».

Сидим в бесте (196). Погода чудная, на улице публика гуляет. Ездят моторы, полные солдатами, с

оружием и без оного, свистят, кричат и стреляют на воздух, под красным флагом. Так-же моторы под

Кр[асным] Кр[естом]. Этим иногда кричат «Ура».

В 3-ем часу телефон заговорил [181] и удалось переговорить со всеми. Все тоже. – Появились у

всех газеты «Известия» (197) с телеграммами и [182] думскими известиями. В 4 часа появление толпы

на лестнице. За дверью слышно, что идут в 1-ый №. Дверь открыли – человек 20 хотят оружие. Мая, Сандра и Люлик вступили в переговоры. Хотят войти, дайте ружья.

Сандра [183] принесла [184] старые винтовки, дайте револьвер. Люлик говорит у меня свой, как же без

револьвера на фронт мне ехать. «Мы вам ваш оставим, дайте другой». – «Больше нет». – «Ну, патроны». – «Вот только австрийские, – Если дадим, так уйдете?» – «Уйдем». – «Честное слово?» –

«Честное слово». – «В Бога веруете?» – Крестится старший, в папахе и с револьвером в руке. – Слегка

пьяны. Один с Георгием (198). Я ему говорю, вот ты был на фронте и вот сын мой тоже на фронте. –

«Да, ты, мамочка, не беспокойся, мы за порядок, за свободу, вот Родзянко, что пишет». – «Мы

Родзянку знаем хорошо». – «Ну вот и отлично». – Сандра принесла патроны, они и ушли. Еще хотели

войти, Люлик не пустил в квартиру. «Нельзя беспокоить старого генерала, пусть один войдет». –

«Одного пустить не можем». – Сандра объясняла, что сестра милосердия и их трогать не будет, только

уйдите.

Наконец ушли, только говорят, [«]заприте двери, заприте двери» – настаивают. Верно боялись, что

сзади будут на них стрелять. Они жаловались, что стреляют на них из 4-го этажа и они потому

вооружаются. Уходя поцеловать хотел руку Сандре.

Вечером только телефон от бар[она] Вольф (199), что у них было ужасно. Искали по зданию

пулемет, стреляли на дворе и т[ак] д[алее].

1-ое. Марта. Как будто проблески начинающегося введения порядка. 2-ой № «Известий», напечатанный в типогр[афии] «Нового времени». Речи врем[енного] Комитета (200) к войскам и

сосредоточение войск к Думе. Приказы о созыве офицеров. Получать пропуски от Думы, в

Оф[ицерском] Собрании. Леконария (201) собирается к нам: Гвоздон[ский] (202), Гагенмейстер (203), Павел Григ[…] (204). Этот не успел уехать, но Морской Г[енеральный] Штаб (205) функционирует

вполне, распоряжения толковые и сговорившись с Г[осударственной] Думою. Части примыкают в

полном порядке, с офицерами. Калинин (206): «На Невском встретил флотский экипаж, во главе

командир и офицеры, с музыкой шли к Думе, с кр[асными] значками. Хабалов, якобы, с 400

чел[овеками] попал в Адмиралтейство (207), где отстреливался. Григорович (208) предложил команду

эту распустить, а Хабалов куда-то скрылся».

Приходил Григорьев (209), директор корпуса (210), рассказывал о посещении вчера, три раза, забастовщиков, искали, как у нас, оружия; – не взяли, убедил, что у него игрушки 4-х линейные.

Третий раз помирились на чае с хлебом.

Гагенмейстер винит полицию, что зря отстреливаются, потому за ними гоняются. Переодеваются в

офицерск[ую] форму. Обстреливали сегодня Андр[еевский] собор (211) и Нем[ецкую] кирку

Михаила (212), будто там сидят городовые. В Думе арестованы Штюрмер, Курлов (213) (он вышел в