Россия 1917 года в эго-документах

хуже, а тут совсем ничего… Бог даст рассядемся и доедем! Каждый московский вокзал в настоящее

время представляет свалочное место ненавидящих друг друга людей. Нельзя ни пройти, ни сесть, ни

встать, можно только протискиваться через чужие ноги, узлы, корзины… Только я уселась на место, успокоенная Сашей, что все остальные тоже размещены – хоть и «поврозь», но «очень даже удобно», как меня какой-то «гражданин» вытолкнул из вагона, крикнув, что мой поезд давно ушел и

швырнув [1518] на мое место свой мешок, сел на него. Я опять очутилась на платформе и стояла

совершено растерянная, как вдруг увидела Сашу [1519], бросилась к нему и говорю: ведь это не наш

поезд, меня [1520] какой-то человек вытолкал…

Саша фыркнул: – А вы поверили!.. Это он нарочно, чтоб самому сесть. Ну и жулик народ пошел.

Самый это наш поезд: он еще не скоро пойдет. И все наши тут. Оно даже и к лучшему. Я вас к ним

подсажу… И вправду, разыскал вагон, где были законопачены дети и мы обрадовались друг другу, словно после долгой разлуки… Т[ак] к[ак] всяким испытаниям приходит конец, то и мы добрались до

нашей летней резиденции.

Много [1521] лет тому назад мне очень хотелось купить это имение (258). Оно принадлежало тогда

гофмейстеру Ж., просили за него очень дорого. Потом, оно [1522] было продано (вследствие роковых

обстоятельств!) за грош [1523] – умному [1524] купцу; переходило из рук в руки, а теперь

принадлежит какому-то дельцу. Прелестное место. Дивный дом. Но как на нем отразились следы

последовательных владельцев! Диваны красного дерева, старенькие комоды, кресла с вывалившейся

инкрустацией, трюмо на колонках, шкафы с переплетами, огромные столы карельской березы – и тут

же между ними […] [1525] декадентские пуфы fraise écrasée [1526], модные лампы, драпировки с

клеточками, вазы от Мерилиза [1527], (259) с [1528] глистообразными девицами… На гипсовой тумбе

граммофон… [1529] То, что уцелело от «дворянского гнезда» – очаровательно: большие комнаты и

маленькие с лежанками, верхний [1530] балкон с балюстрадой, узенькая [1531] лестница винтом и

широкая [1532] с решеткой, круглая терраса обвитая диким виноградом. Большой парк (конечно

запущенный) цветники (конечно остатки). Великолепные пруды высохли… Оранжереи

пусты… [1533] Ото [1534] всего веет такой элегией!.. Все уж это в прошлом… Сейчас [1535] имением

управляет старый, больной, глупый, жадный приказчик, не имеющий понятия о сельском

хозяйстве [1536], которому место за прилавком, в трактире. Он с утра до ночи ругается, соседние [1537] крестьяне его ненавидят, рабочие и поденщицы от него разбегаются, п[отому] ч[то] он

их не кормит и обсчитывает. Работают только человек 7–8 немецких и австрийских

военнопленных (260). Без них огорода бы не было. Но и они ненавидят управляющего и где только

могут делают ему на зло. Все здешние [1538] пленные [1539] прямо поражают своей культурностью.

На фоне окружающего неряшества, грязи, бестолковщины…

они [1540] такие [1541] чистенькие [1542], аккуратные, ловкие, умелые. С нами, единственными

дачниками чрезвычайно предупредительные и благодарно улыбаются, когда мы к [1543] ним

обращаемся [1544] по-немецки… нашу женскую прислугу «пленные» совсем обворожили (не

исключая «солдаток»). Эти [1545] «дамы» их кормят, а немцы им [1546] чистят самовары, моют

посуду, колют дрова, таскают под носом управляющего огурцы [1547] из уцелевших парников [1548], рассказывают про оставшиеся в Германии семьи… [1549] На кухне полное «братание» (точно на

фронте!)

Няня Феклуша мне сказала: – Очень даже хорошие люди немцы. И совсем неправда, что про них в

газетах писали. Вот я о своем Тите (261) плачу, а Марфуша об своем муже, а они, пленные наши, об

своих семействах горюют… Так кто же в «этом» виноват!..

[***]

М[ихаил] (262) укатил в Петербург. Его вызвали в «Особое совещание» (263) под председательством

барона Нольде (264). Эта комиссия, учрежденная [1550] при Временном Правительстве [1551] которая

должна подготовить [1552] проект законов для Учредительного собрания. М[и]х[аил] очень доволен, несмотря на все свое очень скептическое отношение к [1553] революции вообще и к русской

революции в особенности…

Четверг, 8 июня

…Жара тропическая. Будет, по-видимому, такое же лето как перед войной, в [1]914 г. М[и]х[аил]

пишет, что, несмотря на напряженнейшую работу, ни у него, ни у других лиц, работающих в «Особом

совещании», – нет убежденности, что мы доберемся до Учредительного Собрания. В Петербурге

настроение подавленное. Революция тонет в «съездах» и «речах». Львовым все недовольны. Этот

приятно журчащий ручеек дворянского свободомыслия очень был мил на земских выборах, но не

теперь, когда на нас катится «девятый вал»… Никакими либеральными словами нельзя теперь

замаскировать внутренне бессилие. Нужна железная рука и воля, чтобы повернуть руль… [ …] ужасно!

Какая-то моровая язва поразила мозг России. Такое чувство, что мы идем под татарское иго, только «ярлык» (265) будет иной… «марксистский»… И увидим [1554] мы, как «Волга-матушка

вспять побежала…» (266) такую пугачевщину разведем, что мир содрогнется!.. Сами виноваты. Уж на

этот раз – никто как мы…

[***]

Вторник, 13 июня

… Несносная жара… В Петербурге очень неспокойно. 10-го июня была организована

«репетиция» [1555] кровопролития на улицах (267). На сей раз она не удалась (268). «Ленинцы»

желают «низвергнуть» Временное Правительство и передать власть «пролетариату». Жалкое

Временное Правительство! Зачем его «низвергать»!.. оно и так еле дышит… До чего только мы

дойдем! Что ни проулок, то «самоопределившаяся» национальность. Так кромсать и разносить по

ветру собственную страну может только сорвавшееся с цепи свиное стадо.

Созерцая [1556] сейчас [1557] нашу «стать», пожалуй бы сам Тютчев (269) усомнился, что «в Россию

можно только верить» (270)…

[***]

Среда, 21 июня

…Что-то совершенно невероятное!.. Первая победа русской революционной армии!.. (271) Ну, как

не сказать, что Россия страна чудес. Вчера – картина [1558] полного развала; трусость, озорство, повальное и нахальное бегство «серых богатырей», сегодня [1559] – огромная победа… 10 000

человек [1560] взято в плен. Конечно в Галиции. «Большевики» возмущены. Они только что – 18 июня

произвели демонстрацию (272) у петроградских тюрем, требуя освобождения четырех немецких

шпионов и кстати уже выпустили 500 человек уголовных… (273) И вдруг – такой пассаж – победа!..

Такая, можно сказать «измена» делу пролетариата…

Погода изводящая – гроза и духота. (Синтез современной России).

[***]

Среда, 28 июня

…Победа была точно вспышка магния… Мгновенная молния – и опять вьюжная тьма… Какая

тоска!.. грызущая, гложущая, от которой можно возненавидеть всю «тварь земную»… Как противно

зрелище разнузданного человеческого стада! Прежде можно было спасаться от жизни в уединении: укрыться в монастыре, закопаться в книги, бежать за океан… А куда убежишь от замечательной

русской революции!.. В Москве вон только что прошли городские выборы. Большинство получили эс-эры. Городским головой будет какой-то доктор Руднев (274) – по общим отзывам – совершенно тупой

господин, ничего в городском [1561] хозяйстве [1562] не смыслящий, помощником его Минор (275), –

старик, проведший всю жизнь [1563] в тюрьмах Сибири и эмиграции! У «кадет» 30 мест, у

большевиков 19… (276) Можно себе представить в какую помойную яму превратят Москву эти новые

«хозяева»… (277)

Среда, 5 июля

Атмосфера все накаливается. 3-го и 4-го июля в Петрограде было вооруженное восстание (278).

Пулеметный (279) и еще какие-то полки, распропагандированные большевиками пошли по улицам с

соответствующими «лозунгами», криками: «долой Временное Правительство», пробовали захватить

Таврический дворец (280), врывались в частные дома, убивали и грабили… (281) В Таврический

дворец их не пустили преображенцы и казаки… (282) но в разных частях города шла стрельба.

Пострадали, конечно, мирные жители. Газеты сообщают о 25 убитых, 500 раненых… Все «кадетские»

министры вышли в отставку (283). Прошел слух об аресте кн[язя] Львова. Слух оказался неверным.

Сегодня появилось подписанное кн[язем] Львовым воззвание Временн[ому] Правит[ельству] о

разоружении провинившихся полков и действовавших с ними рабочих, о воспрещении вооруженных

манифестаций и принятии самых строгих мер против бунтовщиков (284). Исполнительные комитеты

бесчисленных «советов» будто бы выразили доверие Временному Правительству (вероятно

«постольку-поскольку»…). Революционеры, которых с одной стороны плодило грубое, тупое, бессовестное русское правительство, с другой – питало и поощряло либеральное, безответственное, трусливое общество – эти идеализированные маниловским воображением революционеры выползли

из подполья и показали [1564] свой лик. Лик многообразный. Где тут большевик, где черносотенец, где провокатор, разбойник, вор, немецкий шпион – не разберешь… Главный атаман – Ленин – конечно

самый крупный из выпущенных на [1565] расхлябанную, очумелую Россию волков. Фанатик-садист, бездонный [1566] циник, безмерный честолюбец? Вероятно, все вместе. Его «обращения» к «широким

массам» резко отличаются от расплывчатой и пошлой фразеологии его [1567] адъютантов. Его слова, точно гвозди, которые он молотком вколачивает в твердые черепа своих ацтеков. Коротко, грубо, просто, властно. Чрезвычайно элементарно, но… талантливо.

Даже в печати эти жесткие [1568], хлещущие, беспощадные слова производят впечатление.

Чувствуется, что этот господин далеко пойдет. Хотелось бы послушать его живую речь. По

портретам – в газетах и на открытках – он красотой не отличается. Скуластое лицо [1569] из типа

ломброзовских (285) delinquente [1570] – раскосые глаза [1571], лоб уходящий до затылка, маленький

курносый нос, рот как лезвие ножа, жидкая бороденка, челюсть орангутанга, огромные, растопыренные уши… И наверное, есть женщины, которые от него без ума… [1572]

Пятница, 7 июля

М[ихаил] говорил по телефону из Петербурга. Там положение было очень тяжелое. 16 тысяч

кронштадцев (286), пьяные матросы, науськанные рабочие, разнузданное солдатьё… Вся эта

обезумевшая орда, вооруженная винтовками, револьверами, бомбами, пулеметами, бешеным порохом, неслась по улицам, убивая [1573] безоружных людей… Что же это? Смутная эпоха в XX веке с

пулеметами и грантами, но без Минина (287) и Пожарского!.. (288)

[***]

… В газетах появилось письмо члена 2-й Думы, Алексинского (289)и какого-то прапорщика (290). Они

утверждают на основании подлинных документов, что Ленин и несколько человек его ближайших

сотрудников – немецкие агенты, действующие на деньги немецкого правительства (291). «Товарищи»

как будто сконфужены. Назначена (совсем как в «буржуазном» режиме) какая-то «комиссия»… [1574]

[***] [1575]

Пятница [1576], 7 июля

…И провинция не отстает. В Нижнем (292) был бунт: стреляли, избивали, грабили (293). В Киеве

тоже (294). В Ростове (295) и Нахичевани (296) уже такая традиция, чтоб резать друг дружку… Ну а

Москва, как всегда, «самобытна». Двадцать жуликов ворвались вечером в Купеческий клуб (297),

рявкнули: руки вверх! – и так ошарашили игравших в азартные игры купцов, что они, как бараны, дали себя ограбить, хотя их было 200 человек, а жуликов 20!.. Они [1577] работали спокойно. Сначала

сгребли деньги с зеленых столов, а потом стали выворачивать у сидевших с воздетыми дланями

буржуев карманы. Всей добычи им досталось четыре миллиона рублей (298). Жалко убитого

милиционера, а купцов ни капельки. Такие ничтожные трусы! У кого-то из них был револьвер – так он

его со страху выкинул в сад!..

[***]

…Уже дней десять льют дожди. Всю дорогу размыло. Добраться на станцию и на почту – это целая

история.

[***]

Воскресенье, 9 июля

…Кн[язь] Львов вышел в отставку, мотивировав свой уход не коллегиальным поведением

министра юстиции Переверзева (299). Кабинет собрал ряд документов, обличающий заговор

большевистских лидеров против Временного Правительства, решено было держать [1578] эти

сведения в тайне, пока все нити заговора не будут в руках правительства. Но, экспансивный министр

юстиции не «утерпел» и «разболтал» о «документах» журналистам. Те, конечно, воспользовались

«свободой» печати и расписали кто из апостолов Маркса, где и сколько получил от немцев

серебреников (300) за продажу своего отечества. Разумеется, после такого [1579] оповещения, благородные рыцари грядущего [1580] социалистического рая на [1581] грешной земле – поспешили

скрыться. Арестованы Каменев (301), Зиновьев (302) и какой-то ничтожный присяжный поверенный

Козловский (303) – Ленин [1582] нырнул… вероятно в немецкое море.

Оставшиеся у кормила министры-социалисты дебютируют двумя декретами: 1) бывшая [1583] Российская империя объявляется демократической республикой и 2)-й – Земельная

реформа (304). В [1584] чем она будет заключаться – не разберешь. Спешат до Учредительного

Собрания. Может быть, эти меры вынуждены обстоятельствами: повсеместные бунты, война, всероссийская разруха… Но – кто же эти государственные люди, которые бросают в

массу [1585] такие рискованные [1586] приманки!.. По всем признакам «жирондистский» период

нашей революции исчерпан и мы перекатываемся к якобинству [1587], (305).

Керенский [1588] мечется [1589] от «товарищей» к буржуям и кажется уже весь «выкипел»…

[***]

Финляндия отделилась от России… (306)

[***]

Понедельник, 10 июля

…Дождь, дождь, дождь… Без почты, без газет… Жизнь куда-то провалилась… С утра до ночи

весь занят хозяйством – и никогда не жили в таком беспорядке. Только и слышно, что-то в той, то в

другой деревне будет «митинг» с «аратором». Прислуга наша «официально» т[о] е[сть]

в [1590] разговорах с «господами» относится к «митингам» иронически, а потихоньку все туда

бегают – и после ходят, как пьяные. Я как-то спросила нашу бойкую [1591] горничную –

«Феклушку» (307) (как величается в отличие от себя, няня-Феклуша, ее тезка) – понимает [1592] ли

она [1593], что говорит «оратор». Она фыркнула и не без яда заметила: – Ведь они чай по-русски

говорят. Да [1594] здешний оратор не особенный, носом и шмурыгает и [1595] говорит не

вразумительно. А вот к нам в Снежаток (308) приезжал – так уж можно сказать – аратор! Все слова

растолковал, все партии обозначил…

– Какая же тебе больше партия нравится. Феклуша?

Она сконфузилась, глаза беспокойно забегали: – Что вы, сударыня, разве я могу што понимать!

Хоша я и грамотная, да какая наша грамота!.. Да и года мои еще [1596] не вышли – ведь

мне [1597] всего семнадцатый пошел… Нешто [1598] я могу [1599] такие дела понимать… Да и ни к

чему [1600] мне это все… [1601] И отец мне наказывал: поживи, говорит [1602], у хороших господ, они тебя уму-разуму научат!.. Тятенька у нас строгий... [1603] А што там теперь араторы да

ривальционеры народ мутят – так все равно ничего из этого не выйдет…

Она еще долго «араторствовала»!!! ... Ее только заведи, она может целый день

говорить… [1604] Хитрая девчонка, лгунья, льстивая и по мнению ее же тятьки [1605] на руку «больно

расторопна», но удивительно [1606] красива, ловка и грациозна. С другой горничной, солдаткой-Марфушей (309), она на ножах, сплетничает на нее и норовит ее «подвести». Это нетрудно. Марфуша

необыкновенно глупа и бездарна. Тоже увлекается политикой, но молчаливо и угрюмо. Такая новая

прислуга. И у нас еще сносные экземпляры. А что делается в этой брошенной хозяевами усадьбе, трудно описать. На этом клочке точно собрано все наше разорение, глупость, наглость, воровство.

Деревенские мальчишки так «самоопределились», что, когда мы гуляем, кричат нам вслед «бурзуи

паршивые». Управляющий, поденщицы, военно-пленные немцы, даже лошади, скачущие по парку и

цветникам – все «автономны»…

Четверг, 13 июля

…Какой ужас! Вся [1607] одиннадцатая армия (310)бежала без выстрела… Целые полки обнажили

фронт, убегая под покровом ночи (311). Не люди, а подлая людская пыль… В районе Тарнополя, офицеры-артиллеристы на коленях умоляли солдат не покидать орудий и вывести пушки, но никакие

мольбы не помогли (312). Можно [1608] было бы еще [1609] понять такую массовую панику под

напором неприятеля [1610]. Но со стороны немцев не было никакого нажима. Нет! Это

разлагающее [1611] действие [1612] пропаганды на утомленную психику солдат. Фронт обнажен на 78

верст. Солдаты бежали, вглубь [1613] верст на 35. Вот что значит «самоуправляющаяся» армия.

Теперь, социалистическое правительство восстанавливает на фронте [1614] смертную казнь за

измену (313). Поздно. Самая большая измена была допустить революцию во время войны. Надо отдать

справедливость Василию Маклакову. Он это понимал и всячески отмахивался от революции… И

какой же хам русский «всечеловек». Хам, трус, предатель… В сущности, у нас только одна

возможность уцелеть: умолять «союзников» позволить нам заключить сепаратный мир. Конечно, это

срамота. Но ведь мы не «Франциски» (314) – и [1615] Но, т[ак] к[ак] [1616] «союзники» нам никогда

этого не позволят, то [1617] с их помощью мы перещеголяем Франциска: nous perdrons tout et l’honneur avec [1618], (315)…

[***]

Воскресенье, 16 июля

…Приехал из Петербурга М[ихаил]. Много рассказывает интересного. Настроение у него какое-то

раздробленное. Ничего не ждет от Временного Правительства, Керенского считает совершенно

ничтожной фигурой, но говорит, что в «Особом Совещании» работа идет [1619] великолепно под

руководством [1620] Лазаревского (316), Нольде, Набокова, Гессена… (317), [1621] Что этими

людьми [1622] бы мог гордиться и английский парламент. Когда разразился июльский

бунт [1623] М[ихаил] [1624] был [1625] в гостях [1626] у Гессена, в Лесном институте (318), и оба

собирались передохнуть денек от «текущей» политики. Вдруг, Гессена позвали к телефону. Он

вернулся очень взволнованный и говорит: – В [1627] Петербурге вооруженное восстание. Как мы с

вами теперь туда доберемся? – Я пешком пойду, сказал М[ихаил]. Я должен быть завтра в заседании. –

Я тоже, сказал Гессен, но вы человек молодой и худой, а я старый и толстый. Жизнью я могу

пожертвовать для отечества, а пешком лупить 15 верст не могу… Но, не волнуйтесь, может быть нас

еще судьба [1628] выручит. Выручила любовь [1629] к Влад[имиру] Матв[еевичу] его слушателей –

матросов. Он вместе с М[ихаилом] отправился в училище (319) к матросам и объяснил в каком

тяжелом положении оказался он и его друг М[ихаил], что им необходимо быть завтра утром в

Мариинском дворце, а при наступивших обстоятельствах, если бы они даже решили по[й]ти пешком, их по дороге могут двадцать раз арестовать. Матросы подумали и сказали , что они [1630] повезут

Гессена и М[ихаила] на автомобиле с винтовками на перевес, как арестованных. И таким образом их

промчали [1631] через весь Невский, занятый мятежными солдатами и подкатили к Мариинскому

дворцу… Вопиющие безобразия, происходившие в Петербурге 3, 4, 5 июля могли бы превратить в

пессимиста самого доктора Панглоса (320). Вот и рассуждайте после этого о государственном «гении»

русского народа. Русская революция, наоборот, как будто доказывает, что кутерьма и хаос наш

естественный элемент. Толпа – и солдатская, и рабочая, и крестьянская, это невежественные, трусливые и несчастные рабы, которых демагоги уверили, что сейчас за трусость, воровство, убийство

никакого наказания не будет, что на прежнее «начальство» сейчас можно «плевать», что довольно

господа и богачи обижали и грабили простой народ, пускай теперь простой народ обижает и грабит

господ… Никакого в этом греха нет, а только справедливость – пусть мол счастливые попробуют на

своей шкуре, каково жилось нашему брату… На этой веками накопленной зависти, на этой

жажде возмездия вспыхивал и разгорался пожар всей революции. В основе революции – всегда лежит

законное возмущение против царящей на земле неправды, – а трагизм революционного урагана

заключается в том, что правду эту желанную, как [1632] Синюю птицу (321), все равно на земле не

сыщешь. Вместо одного владыки будет другой, а рабство останется все тоже и хлестать и

стричь [1633] рабье стадо будут все пуще… М[ихаил] спросил одного солдата с винтовкой: – Зачем вы

пошли? Ведь нехорошо!..

Он понурил голову и тупо ответил: – Так велели…

[***]

…«Большевики» как будто на «сей» раз потерпели fiasco [1634]. Ленин «испарился». (Буржуи острят: отбыл «к себе» – в Германию). Кое-кто из его «штаба» арестован. Что за пестрая компания выскочила

на политическую арену с претензиями на роль вершителей судьбы России! Все эти Колонтаи (322), Суменсоны (323), Козловские, Ганецкие (324), Нахамкесы… «Как саранча неисчислимы и

беспощадны, как она…» (325) Чего только они не натворили в 3 ½ месяца! Армию развратили в конец.

Стыдно читать, как бегут наши «чудо-дезертиры»! 7-ой армии (326) нет, 11-ой тоже, 8-ая (327) – в

опасности, солдаты убивают своих командиров… Были случаи, когда в наступление шли одни

несчастные офицеры, предпочитая смерть от врагов, чем срам и истязания от своих осатаневших

солдат…

В «общественных» организациях и в прессе только один вой: «Революция в опасности!» Можно

подумать, что революция есть какая-то самоцель. Создан новый идол – перманентная революция!

Революция an u[nd] fur sich [1635]. О том, что погибает Россия, никто не смеет заикнуться из страха

обвинения в контрреволюции. Керенский декламирует о необходимости «правительства спасения

Революции», – и лишь в последние дни нашлись смельчаки, которые попытались изменить эту

формулу и пролепетали: правительство спасения страны, а [1636] Русские ведомости дошли уже до

такой дерзости, что прямо бухнули «Правительство спасения России» (328). Слава Богу! Догадались!

Только – не поздно ли? Призыв к «живым силам страны» встречает [1637] очень определенное

препятствие. «Кадеты» и промышленники не желают работать с «селянским» министром Черновым, а

левые не решаются «пожертвовать» этим господином. Как Николай 2-й держался за Штюрмера и

Протопопова так «Совет Рабочих, солдатских и крестьянских Депутатов» не уступает саратовского

властителя дум – Чернова…

[***]

…Мало бесчисленных «советов» и Временного Правительства. Решено созвать в Москве еще одно

«Чрезвычайное совещание» (329). Оно должно было открыться сегодня, но отложено [1638] на

23 июля.

[***]

…Очень много разговоров чисто «беллетристического» жанра. Никогда еще так не сказывалась

«мягкотелость» нашей интеллигенции. И ведь это вовсе не «рядовые», а очень и очень видные

генералы. Гессен в откровенной беседе с М[ихаилом] метко [1639] назвал их «большевики

оппортюнизма». Кн[язь] Львов (330), с котор[ым] еще так недавно все носились вдруг обвалился, как

пустой мешок. В медовые дни революции [1640] на него [1641] смотрели как на самого надежного

кормчего Временного Правительства. Но закончился «Сон в летнюю

ночь» (331), чары [1642] рассеялись и вчерашние влюбленные страшно [1643] обижены [1644], что

«Оберон» (332) – не знает географии, не знает истории, что ведь это же «средняя земская школа»!..

Конечно, это несправедливо. Кн[язь] Львов вполне порядочный человек, очень полезный член

скромной оппозиции, добрый, сентиментальный и не его вина, что он не годится

в [1645] «Наполеоны»…

Гораздо печальнее, что вокруг него скачут такие «полишинели» как Вл[адимир] Ник[олаевич]

Львов, что такой вольнопрактикующий прихлебатель всякой власти, как его называет Ос[ип]

Петр[ович] Герасимов – может занимать пост обер-прокурора Св[ятейшего] Синода! Про этого

господина и про Годнева (333) острят, что, когда они видят карету, они моментально готовы вскочить

на запятки – все равно, кто бы в этой карете ни сидел…

[***]

Понедельник, 17 июля

…Как дико читать такие телеграммы: Действующая армия. 1) Наши утомленные беспрерывным

отступлением (!) войска отошли на Збруч (334) и в ожидании сильно отставшего (!) противника

готовятся очевидно (это «очевидно» особенно пикантно) к дальнейшему движению вглубь страны…

2) Отход наших войск на австро-русскую границу завершился… без малейшего давления со

стороны [1646] австро-германских авангардов… 3) В районе Тарнополя наши войска, не ожидая удара, оставили свои позиции и отошли еще на десять верст в тыл…

Я с самого начала была против «великой, мировой, священной войны», чувствовала [1647] всем

существом своим ложь провозглашенных для ее оправдания лозунгов: «война против войны»…

«защита слабых и угнетенных народов» и т[ак] д[алее]. Но теперь, на четвертый год этой проклятой

бойни, после стольких жертв, так позорить самих себя… от этого можно сойти с ума! Есть положения, когда надо умирать на поле битвы…

[***]

Пятница, 21 июля

…Опять эта гнетущая сердце тоска!.. Три [1648] года [1649] мать-сыра земля пьет кровь своих

детей – и все еще не насытилась. И почему она мать – эта «миротворная бездна», а не чудовище, которому нужно только поглощать…

Из жизни ушла радость, ушла беззаботность, щедрость, ушла любовь… Может быть, это только на

нашу долю так пришлась и грядущим поколениям будет лучше?.. Не верится. Ведь эти поколения

будут [1650] дрессироваться (?) на новом катихизисе: борьба классов, т[о] е[сть] вековечная драка за

жирные куски… Заменить Бога «орудиями производства», любить не родину, а какое-то абстрактное

«интернациональное» отечество. Нам этого не понять… В юности, люди моего поколения

были [1651] стихийными патриотами. Мы любили Россию [1652] не «за что», не «почему», а так, как

это бывает стихийно, п[отому] что иначе не могли. Потом [1653] благодаря [1654] тупости

и [1655] низости самодержавия, стали [1656] сердиться на Россию и стыдиться слова патриотизм, которым как щитом прикрывались разные [1657] проходимцы [1658] и погромщики всех чинов и

рангов. Но и под этим внешним индиферентизмом уцелела [1659] от стихийного обожания неугасимая

вера, что Россия беспредельна, нерушима, что она все выдержит и явит миру свой бессмертный лик.

И вот, революция – не война, а революция поколебала эту веру. Я слышу теперь такие речи: –

Разумеется, нельзя стереть с лица земли 180 миллионов человек. Но Россия, эта неделимая громада, повержена в прах. Те, что стояли перед ней в трепете, как перед сфинксом, увидали, что это – грубый, глупый, нечесаный дикарь… Вместо России будет этнографическая группа – московские, калужские, тамбовские «братушки», которых будут гонять на аркане англичане, французы, немцы, американцы и

больше всего – интернациональные евреи… Когда я слышу эти речи и когда я о них думаю, то мне

кажется, что по мне, еще живой, служат [1660] панихиду… без умиляющей сердце «вечной памяти»

… (335)

Воскресенье, 23 июля

…Вернулась из Москвы. Видела много народу. Из Петербурга приехал на несколько дней О[сип]

П[етрович] Герасимов. Обедал [1661] у нас. Мрачен, как осенняя туча, худ, как скелет, весь кипит от

негодования и ругательски ругает Временное Правительство [1662]. – Это кисель малиновый, а не

правительство. Что оно делало 4 июля? [1663] Надо было [1664] повесить 5–6 мерзавцев, а не

разговаривать. Поверьте, еслиб население Петербурга увидело сразу 5–6 виселиц, оно

бы [1665] успокоилось и большевики бы хвосты поджали. В бою они только молодцы на овец… А так, с этим краснобайством, мы бог знает до чего дойдем… друг друга перережем…

Трудно, конечно, сказать насколько «метод» Герасимова оказался бы целителен, но одно ясно, что

«методы» Врем[енного] Прав[ительства] никуда не годятся. Раскол там страшный. Кадеты и торгово-промышленники не пошли в коалиционный кабинет, п[отому] ч[то] Керенский [1666] отказался

принять их условия (336). Третьяков (337)очень определенно формулировал условия торгово-промышленной партии (338), и – нельзя не признать – что даже в литературном отношении – эта

формулировка звучала более решительно, чем кадетская. Так или иначе, «национальный» кабинет не

вытанцовывается. Был такой момент, что сам Керенский и все министры, кроме [1667] Некрасова

(этого господина ничем не доймешь) вышли в отставку – и несколько часов мы

оставались совсем [1668] без пастырей (339). Недремлющие Советы – Комитеты всяческих депутатов

перепугались, что им некого будет «осаживать» – и они упросили Керенского опять [1669] взять в

свои руки «бразды». Он взял и опять мечется во все стороны, уговаривает, приказывает, заклинает, взывает… Московский собор «всея земли» – тоже не налаживается (340). Единственный

государственный акт Временного Правительства – за все его существование – это роспуск

финляндского сейма (341). Пользуясь нашей разрухой, сейм официально «сообщал» Временному

Правительству об отделении Финляндии от России. На это Врем[енное] Прав[ительство] ответило

приказом о роспуске сейма и назначением новых [1670] выборов. На «всякий случай» в

Финляндию [1671] отправили [1672] войска (342) и пушки. Финны так были ошеломлены этой

непредвиденной энергией русской «Жиронды», что не протестовали и смирно разошлись.

Понедельник, 24 июля

Газеты кошмарны. Не жизнь, а судороги какой-то бесконечной агонии. Хрипит от изнеможения

Керенский, что-то замышляет таинственный «Ропшин» (343), ci devant [1673] Савенков (344), генерал

Корнилов грозится: «Коли не очухаетесь – иду на вы!» Стонут Милюков и Родзянко. Маслеников и

Пуришкевич без обиняков заявили в частном совещании Государственной Думы (345), что Россия

гибнет от хулиганов, которые продали свою страну немцам (346). Где же выход? Говорят: забыть все

распри, объединиться, создать твердую власть… Рецепт хорош, только неизвестно, в какой an mort [1674] его можно состряпать. Как объединить Кокошкина (347) с Чхеидзе, Пуришкевича с

Нахамкесом, Родзянко с Черновым, Милюкова с Розенфельдами (348) и Ганецкими! Уж на что

Керенский считался bonne à tout faire [1675] и тот не выдержал, скрылся [1676] от русской «слободы» в

финлядский санаторий. Да и не помогло. Его оттуда вызвали шифрованной телеграммой. Пожалуйте, мол Александр Федорыч, в Зимний дворец на совещание п[отому] ч[то] отечество опять [1677] в

опасности. Александр Федорыч пожаловал, совещались с 22-го на 23-е июля всю ночь до 8 часов утра, а кабинет так и не удалось составить (349). И Кропоткин (350) уговаривал, и Плеханов убеждал, что не

время драться за обои, когда валится дом, и кадеты соглашались: готовы де на все – только избавьте от

контроля самозваного «совета» и отложите решение земельного вопроса до Учредительного Собрания.

Ну, об это «самое» место и расшиблись. Чхеидзы возопили – Как!.. это значит допустить

посягательство на авторитет революционной демократии! Винавер (351) и Милюков возражали: –

Тогда возьмите сами власть, или доверьтесь Керенскому! Но [1678] «товарищи» ответственности не

любят и упорно долбили: и власть не возьмем – еще не пришел момент, а на Керенского согласимся, если он два раза в неделю (!) [1679] будет представлять отчет Совету рабочих и солдатских

депутатов… Вот «der Kurge Sinn der lungen Rade» [1680], (352) сегодняшних газет…

[***]

Среда, 2 августа

…В политике и на фронте всю эту неделю «штиль в хаосе»… Это значит, что хаос сам по себе, но

что исчерпаны все страшные и ругательные слова…

[***]

Среда, 9 августа

Стоят дивные дни. Ни газет, ни писем, ни посетителей. Слава Богу, хоть немножко передохнуть.

Читаю Пушкина, какое наслаждение… почти счастье…

Суббота, 12 августа

…Сегодня в Москве началось всероссийское совещание (353). Россияне всех толков будут

обвинять друг друга в разрухе государства и всяческих «низкостях», вопиять «твердой власти», и в

миллионный раз плакать, что отечество в опасности. Выйдет ли какой толк из Московского собора –

сомнительно. Хулиганство демагогов, немощь нашей [1681] либеральной фронды с ее брюзгливым

страхом перед неизбежной [1682] action directe [1683], притаившаяся злоба черносотенцев, непроходимое невежество, грубость, глупость и хамство этой самой народной «толщи», в

гений [1684] которой [1685] полагалось [1686] верить… ах, какие все это плохие […]!..

[***]

2 ч[аса] ночи [1687]

Темная, сырая, звездная августовская ночь и [1688] вдруг громкий [1689] лай собак, звон

колокольчиков, голоса прислуги, мельканье свечи и фонаря. Оказывается прикатил М[ихаил] [1690].

Сегодня из Петербурга и прямо к нам в Столбы. Все, конечно, ему страшно обрадовались. Няня

притащила самовар, собрала все, что осталось от [1691] обеда, чтоб покормить гостя и беседа, хоть и

не юбилейная, затянулась за полночь… Она тянется и сейчас, но я ушла к себе. Устала.

[***]

Воскресенье, 13 августа

…М[ихаил] [1692] перенасыщен петроградскими впечатлениями. Впечатления эти

plutôt [1693] наводят на меланхолические размышления… Ярмарка [1694] суеты и

тщеславия… [1695] Образованные, даровитые молодые люди взапуски бегут в «секретари» к

Керенскому, завидуют преуспевшим на этом «бегу» счастливцам, интригуют, сплетничают…

Бездарная русская революция! Бессмысленное самоуничтожение... Если [1696] война продлится еще

год, то наши просветленные [1697] «союзники» на [1698] себе испытают, что с собой несет

власть [1699] «широких масс». Для нас продолжение [1700] войны [1701] среди охватившей всю

страну анархии – есть гибель [1702]. Скоропалительное [1703] «отложение» от нас Финляндии, Украины и других окраин вызвано несомненно [1704] желанием спастись от нашей анархии, от

звериной злобы, этой отличительной черты всех наших крайних партий – правых и левых…

[***]

…Сегодня открытие [1705] московского Совещания. Трамваи не ходят (354). (Не могли же, в самом

деле, «трудящиеся» пропустить [1706] такой случай и не выразить [1707] стачкой [1708] протест

«контрреволюционному собору»…) Депутаты с вокзала лупили пешком. Извозчики тоже

«использовали» момент и ломили бесстыдно цены. (М[ихаил] [1709] с Николаевского вокзала в

Староконюшенный пер[еулок] (355) заплатил 15 р[ублей]).

[***]

Англичане и немцы вцепились друг другу в горло, как [1710] разъяренные бульдоги и [1711] не могут

расцепиться. Хороши наши «исторические» учителя – немцы, французы, англичане… В XX-ом

столетии готовы вести войны, точно в средние века. Так жалко нас! Мы [1712] – ведь только-только

стали выползать из «пещерного» периода. Теперь [1713] [1714] снова, в который уже раз, Господи! –

[1715] погрузимся в варварство… «Создал песню подобную стону и духовно навеки

почил?»… (356) Как [1716] будто маловато…

[***]

Понедельник, 14 августа

…Несется очередная мутная волна. Савинков вышел в отставку (357). Говорят, будто и Корнилов

уходит. Только нынешнее разнузданное время – могло сплести эти два имени. Чистый, бесстрашный

генерал и социалист-революционер, душа и глава «боевой организации», разочаровавшийся бомбист, пишущий «покаянные» повести под Толстого… (Вряд [ли] бы Лев Николаевич был в большом

восторге от такого [1717] «толстовца»!) И Корнилов и [1718] Савинков оба настаивают на введении и

в тылу смертной казни за государственную измену. Да! История выкидывает такие курьезы, что твой

Мефистофель! [1719], (358) Подумать только, что Савинков, по [1720] велению которого взлетали на

воздух губернаторы и министры – теперь действует против «революционного народа», точь в точь как

в [1]905-ом году действовали против «оного» народа генералы [1721] Мин (359), Риман (360),

«молодцы-семеновцы»… Кости Победоносцева и Плеве могут спокойно тлеть в своих гробах. Они

отомщены. Какие «сюжеты» мы готовим для будущих – лет эдак через сто – историков, романистов, драматургов!.. То-то будут нас благодарить… Я говорю М[ихаилу]: [1722] – Хоть бы у нас какой-нибудь Дантон объявился. Он смеется: – Не поможет, не [1723] поможет! Вот еслиб в каждой

губернии завести по [1724] Дантону, да дать им в руки по дубинке Петра Великого, чтобы

они [1725] принялись дубасить направо и налево – ну – может мы бы и очухались… Да нет! Мы

должны докатиться до конца краю… Такова наша историческая судьба… Большевики вот собираются

устроить Варфоломеевскую ночь (361), прибавил он с тем же смехом, перво [1726] на перво

перерезать всех буржуев [1727], а там, что дальше, видно будет… Не понимаю, как у некоторых людей

еще хватает духу шутить, заметила [1728] я не особенно любезно. М[ихаил] повел плечами [1729]. Le vin est tiré, Madame, il faut le boire [1730], (362), произнес он своим холодным голосом [1731]. Вы

восторгались французской революцией по книжкам, а теперь, когда «она» пришла к вам в дом, «она»

вам не нравится… Пятьдесят лет подкапывали Россию на либеральных журфиксах и в светских

салонах. А теперь – в ужасе! В Петербурге уже на отцов-иезуетов надеются. Может они выручат.

Католический культ ведь [1732] получил такую свободу, как нигде в мире. Ксендзы и патеры служат

молебны… и т[ак] д[алее] все в том же тоне.

Неприятно разговаривать с М[ихаилом] [1733], когда он в своей упрямой полосе. Не стоит…

[***]

Вторник, 22 августа

Московское Совещание прошло очень бурно. Чего там только не было! Керенский в истерическом

азарте колотил себя в грудь и выкликал страшные слова о своей смерти, о гробе, о цветах, о

своей [1734] железной [1735] решимости «лить кровь», если «такова воля народа»… (363)Даже его

поклонникам было неловко и они смущенно лепетали, что «он» болен, что человеческим силам есть

предел. На «непоклонников» Керенский в [1736] этом своем «выступлении» в Москве произвел

впечатление человека, находящегося [1737] в остром психозе… Корнилов и Каледин по-видимому

поставили все точки над «i», […] прекратить митинговую болтовню и чего бы это ни стоило

«водворить порядок» (364). Эсдеки, эсеры, большевики стоят на своем, т[о] е[сть] продолжают вопить, что прежде всего необходимо уничтожить «имущие классы». Они, бедненькие, не видят, что русские

«имущие классы», это – «фим» [1738] (так [1739] вместо миф говорит герой одного [1740] из любимых

рассказов Кони).

[***]

Среда, 23 августа

Мы «очистили Рижский район». На понятном языке это значит, что немцы взяли Ригу.

Эта [1741] блестящая победа далась немцам без особенного труда; телеграммы сообщают, что

«некоторые» наши полки «самовольно отошли в тыл». Жизнь так ужасна, так безвыходна, что даже

возмущаться перестали. Склонили выи (365), как быки «ведомые на убой»… Да и что, в самом деле, может сделать горсть людей, понимающих, что Россия гибнет! Что может [1742] сделать эта

бессильная горсть против развращенной, озлобленной войной солдатчины, против очумевших от

жадности мужиков, против разнузданных безответственными демагогами рабочих…

Трусливая [1743], тупая, алчная буржуазия и рыхлая, растерявшаяся интеллигенция, вот все, что

мы можем противо[по]ставить немцам. Конечно, они могут взять Петербург голыми руками. И дураки

будут, если не возьмут… Говорят про Корнилова, что он очень сильный человек, что он без пощады

прикажет расстреливать трусов. Приказ такой издать он, конечно, может. А ну как не послушаются?

«Комитеты» уже вынесли «резолюцию», призывающую «революционную армию» не исполнять

приказов Корнилова, Каледина, Савинкова и др[угих] «контрреволюционеров». Что же генерал

Корнилов собственноручно что-ли станет расстреливать каждого бегущего солдата? Всех не

перестреляешь. А по-видимому вся армия поражена маразмом.

[***]

…В Москве [1744] разговоры вертятся на сплетнях о «политике», но еще больше на «запасах». Все

ломают головы где и как достать «продовольствие». Цены сумасшедшие. Мера (366) картофеля 8

рублей, 1 п[ачка] чая 8 рублей… Коленкора 2 р[убля] аршин, крупы нет совсем, 1 пуд овса 32

р[убля]!.. Масла нет совсем. Хлеба дают ½ ф[унта] на человека… Надоело все до смерти… И убежать

некуда.

[***]

Четверг, 24 августа

…Отдали Ригу. Наше «доблестное» воинство удирало во все лопатки… Немцы телеграфировали

своему кайзеру, что «бывшая» русская армия бежит и что дорога на Псков «открыта». А краса и

гордость русской революции Керенский декламирует в Петербурге о «первых лучах русской

свободы», опять в чем-то «клянется» и не желает ни с кем «делить власть».

В Москве в чине прокурора окружного суда [1745] высоко держит «знамя революции» Сталь (367).

Un [1746] poli type ce monsieur [1747]. «Красный» присяжный поверенный, никогда не упускавший

случай упомянуть, что он «правовед», он в [1]905 году единожды [1748] председательствовал на

каком-то импровизированном [1749] и инсценированном крестьянском съезде на котором, кажется, не

было ни одного мужика. Когда началось «усмирение», он не помня себя от страху улизнул в Париж.

Там он пришел в себя и [1750] в «колонии» фигурировал уже как видный [1751] член «крестьянской

партии», преследуемый «царскими жандармами»… Там же он сдружился с Керенским –

и [1752] после переворота [1753] разумеется поспешил вернуться на родину. Министерские портфели

уже были разобраны. Поэт Б. [1754] рассказывал, что когда оба «друга» встретились, Керенский

спросил Сталя: хочешь [1755] прокурором [1756] в Москву? Сталь изъявил согласие. Приехал в

Москву, занял прокурорскую [1757] квартиру в белом здании [1758] на фронтоне которого по синему

фону начертаны слова о суде «скором, милостивом и правом» (368) – и пошел «творить». Чего только

он не натворил! Перехватил письма и дневник княжны N., 18-летней девочки, топал на нее ногами, требуя выдачи «врагов революции», своего [1759] прежнего помощника, которого он пригласил

завтракать, самым серьезным образом хотел арестовать за контрреволюционные убеждения. […], кот[орая] «все знает», передавала мне [1760] в лицах диалог между бывш[им] помощником и

патроном [1761].

– Послушайте, Алексей Федорович, будь то воскликнул помощник [1762], ведь мы же с вами вели

частную беседу, ведь я к вам в гости пришел!

– Для меня нет частных бесед и нет гостей, когда дело идет о спасении революции, патетически

воскликнул прокурор…

Se non e vero… [1763], (369)

Пятница, 25 августа

…Осень. Холодно. Весь день с маленькими перерывами, моросит дождь. Парк облетает. Грязные

дорожки залеплены желтыми листьями. Холода и дожди смыли прелесть осенних красок. Ни писем, ни газет. Почта в Белых Столбах вообще счастливая случайность…

Воскресенье, 27 августа

…России больше нет. Есть Московия. «Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ…» (370) «От

финских хладных скал до пламенной Колхиды…» (371) Для нас это была реальность, нормальная

истина, дважды два – четыре… А вот для моих внучек, Тани (372) и Лели (373), это уже будет

риторика…

«Русь! куда мчишься ты?» (374) вопрошал Гоголь. Ну вот и примчались… в XVII-й век.

Революция в 5 месяцев замазала всякой всячиной прорубленное Петром окно в Европу – и мы

очутились в Азии. Французские газеты так и пишут: «Россия выброшена из

Европы!» (375) (Благодарные «союзники!» Забыли что без наших «Ванек» Вильгельм

через [1764] месяц, завтракал бы у них в Париже!) Сами виноваты! Никто как мы-с! Чего не доделали

Романовы – с головокружительной быстротой завершили Черновы, Керенские, Соколовы, Ленин при

благосклонном бездействии Львовых, Гучковых и стай кучно сидящих меж двух стульев премудрых

кадет…

В XVII в. у народа были еще патриархальные добродетели, была любовь к родине, был страх

божий… В [18]12-м году мужички хоть и топили в проруби «французя», но они умели и жалеть, и

жертвовать собой и несмотря на рабское состояние вели партизанскую войну.

А вот теперь – в век радиотелеграфов, аэропланов, удушливых газов, подводных лодок, под

сенью [1765] скрижалей Маркса в обработке Ленина, они обрели классовое самосознание!.. С фронта

бегут как ошалелые зайцы, а в тылу ведут себя как бешеные свиньи. Кони мне пишет, что в

Тарнополе (376) «наши солдаты хвостами изнасиловали до смерти пятьдесят сестер милосердия…»

Народ богоносец!.. И трагедия наша [1766] в том, что он в самом деле [1767] и богоносец, и скот.

В Петербурге «трудящиеся» занимаются коммерческими операциями: крадут в складах и вагонах

овес – конечно при содействии такого же «трудящегося» персонала и продают его 26 р[ублей] пуд.

«Работают» на заре, весь день торгуют, а ночи напролет играют в азартные игры…

Рига взята, дорога на Петербург открыта, Временное Правительство занято «углублением

революции»…

Несемся «без руля и без ветрил» (377) по взбаламученному морю…

Вторник, 29 августа

Час от часу не легче! Официальная так сказать декларация о гражданской войне! Вчера вечером

нам прислали из Москвы экстренные выпуски газет, в которых жирным шрифтом возвещается ряд

ошеломляющих новостей (378). Ген[ерал] [1768] Корнилов, 26 августа, прислал к Керенскому

деп[утата] Гос[ударственной] Думы Вл[адимира] Ник[олаевича] Львова с требованием Временному

Правительству передать ему, генералу Корнилову, всю полноту власти с тем что им, по личному

усмотрению, будет составлено новое правительство для управления страной (379).

Получив [1769] эту «ноту», Керенский бросился к телефону, чтобы переговорить с Корниловым по

«прямому проводу», которым столь преизбыточно пользуются нынешние августейшие особы, вероятно в надежде, что Вл[адимир] Н[иколаевич] Львов перепутал слова генерала. Но генерал «не

подтвердил» (380). Поднялась [1770], конечно, невообразимая суматоха. Во всех дворцах Петербурга

пошли «совещания» бесчисленных организаций бесчисленнейших революционных советов,

«совещались» всю ночь, метались из Смольного Института (ныне резиденция Совета Рабоч[их] и

Солд[атских] депутатов!) (381) в Зимний дворец к министру-председателю, назначили было

Директорию (382) и сейчас же ее отменили, министры то «отдавали» свои портфели, то брали их

назад, назначали с отчаянием диктатором Керенского, однако с оговоркой, чтобы он «все-таки» (это

особенно мило!) «опирался на Советы»… (383) Растерянность, очевидно, была невообразимая. Между

тем по городу стали распространятся слухи, что на Петроград идут Корниловские

контрреволюционные войска… Словом, полнейшая паника. Керенский издал приказ: 1) Корнилову

сдать должность генералу [1771] Клембовскому (384) (главнокомандующему Северным фронтом) и 2) объявить Петроград и Петроградский уезд на военном положении (385).

Совсем по испытанному самодержавному рецепту. Вот уж можно сказать: plus ça change… [1772], (386)

[***]

…Сегодня известия еще тревожнее. Корнилов отказался исполнить приказ Керенского. Генерал

Клембовский присоединился к генералу Корнилову (387). К ним присоединился и казачий генерал

Каледин (388).

[***]

Среда, 30 августа

Голова кругом идет. О[нисим] Б[орисович] прислал со станции газету. Происходит какая-то

чудовищная свалка. Восстановлена строжайшая цензура (389). Газета полна «плешин» (совсем как при

Протопопове) (390). Керенский «низлагает» генералов (391), Деникин (392) арестован, но вместе с тем, он «пока» (?!) командует своей армией под «наблюдением» (!!!) – арестовавших его членов

Исполнительного комитета Сов[етов] Раб[очих] и Солд[атских] Деп[утатов] (393).

Кошмар. Эм. (394) правду говорит, что теперь Россия [1773] – это самоуправляющийся

сумасшедший дом, соединенный с арестантскими ротами. Чувство такое, что «предприятие»

Корнилова сорвалось. И тогда – это величайшее преступление. Le 18 Brumaire [1774], (395) надо

делать наверняка, а не «постольку-поскольку»… Так жутко никогда еще не было. Надо переезжать в

город.

Воскресенье, 3 сентября

«Военный заговор» – потерпел полное крушение. У русского Гарибальди (396) несомненно много

личной отваги, но он не разглядел, что «гарибальдийцы» то его хамы и трусы. В таких coup d›État ошибка есть величайшее преступление. Сейчас «большевики» торжествуют по всей линии и мы

кратчайшим путем катимся к русскому террору. Будет дикая скифская поножовщина. В Петербурге

уже открыто вооружают рабочих. И тот же Керенский, который столько болтал о «бескровной»

русской революции теперь пикнуть не посмеет. Торжественно возвещается, что «Корниловщина»

ликвидирована «дружными усилиями революционной армии». Еще бы! Ведь это не то что драться с

немцами. А тут и «корниловцы» и «керенцы» вместе перепились и покончили дело «миром»… Свои

люди!... мигом смекнули, что без генерала будет «вольготней». Теперь Керенскому только и остается

что творить волю тех, кто поддержал его власть… Только – надолго ли?.. Бедный

«Фемистоклюс»!.. (397) Теперь он «верховный» главнокомандующий… (398) Как невыносимо

оскорбительно, что в русскую историческую трагедию таким клином врезалась «хлестаковщина»! –

Ах, какой ужас [1775] власть и каким большим человеком надо быть, чтобы она вас не съела…

Торжество революционной армии уже сказывается. В Выборге солдаты убили трех генералов, трех

полковников и офицера, предварительно истязав их согласно «революционному ритуалу» (399).

Генерал Крымов застрелился после беседы с Керенским. Корнилов, Деникин, Каледин арестованы.

Впрочем, арестованному [1776] Корнилову приказано «пока» продолжать командование армией

(конечно, под наблюдением и т[ак] д[алее]). Очевидно, вопреки уверениям «Новой Жизни»

(замечательный в своем роде «орган» великого Горького (400)) даже Временное Правительство не

решилось объявить Корнилова немецким агентом. Да! г[осподин] Горький особенно хорош в роли

апостола Новой России. Достойный герой нашего времени…

[***]

…Пора уезжать. И этому лету пришел конец. Глубокая осень. Два дня непрерывно льет дождь. Белые

столбы!.. Милая тургеневская усадьба, что то [1777] от тебя останется до будущей весны? Может быть

груда пепла да вырубленный парк!.. Такая тьма кругом… Хоть бы полоска света! Бешеный шквал

сносит все, чем мы жили…

Четверг, 7 сентября

…Подробности Выборгской трагедии ужасны. Убито 23 человека из высшего командного состава.

Семь генералов солдаты сбросили с моста в воду и когда они, несчастные, выплывали, то их добивали

в воде. 60 офицеров пропало без вести. И это делали не немцы, не враги, а свои же солдаты!..

Уже скорей бы пролетариат взял «всю власть». Эти «марксисты» так жаждут быть министрами, что когда они дорвутся до «портфелей» они перегрызут друг другу глотки. Больше растоптать идею

социализма, как это сделали русские социалисты – не мог ни один тиран, ни один мракобес…

[***]

…Умерла Варвара Алексеевна Морозова (401). Эта необыкновенная женщина была настоящий, редкостный русский самородок. Из старинной, самодурной, шалой купеческой семьи (402), она как-то

сумела вобрать в себя крепкие, творческие соки русского духа. Оставшись после смерти

мужа (403) главой Морозовской тверской мануфактуры (404), она отлично вела свои бесчисленные

фабрики – и в то же время вложила всю душу в «Русские ведомости», когда они перешли к ее второму

мужу, Василию Михайловичу Соболевскому (405). «Русские Ведомости»!.. Сколько [1778] над ними

острили позднейшие, радикальные [1779] и по [1780] всем ветрам вертевшиеся представители

«общественной» мысли. А ведь Русские ведомости это целая эпоха! Эпоха великих реформ, идеалов [1781] русского либерализма, гражданской свободы, правового порядка… И как беззаветно

Варвара Алексеевна служила этим идеалам. И как горько, ей верно было смотреть на их теперешнее

«перевоплощение». Какая живописная фигура [1782] уходит со сцены! Она была очень хороша собой.

Величественная московская боярыня, статная [1783] с [1784] великолепными [1785] глазами [1786], жемчужной [1787] улыбкой, плавными манерами, чудесной, оригинальной речью, вежливая, приветливая. Друзья [1788] ее называли Марфа-посадница (406). Чупров (407), Максим

Ковалевский (408), Стороженко (409), Янжул (410), Ключевский (411), А. И. [1789] Урусов (412), величайшие московские [1790] артисты, художники, писатели [1791] – все это были люди ее дома.

Особняк Варвары Алексеевны на Воздвиженке (413) – это маяк, кот[орый] светил всему, что в России

стремилось к просвещению… Теперь он погас.

Москва, суббота, 23 сентября

…Две недели как вернулись из Белых столбов… Жизнь с каждым днем труднее. И самое

печальное, что все как-то начинают привыкать, приспособляться к существованию среди ежечасных

катастроф… Все устали и ко всему – к немцам, к погромщикам, к голоду, к дороговизне, ко всей

творящейся у нас мерзости относятся апатично. С некоторым оживлением говорят только о еде.

И это – в самых избранных, самых интересных слоях московского общества. Благоразумные и богатые

люди потихоньку «реализуют» свое имущество – и как-то «незаметно» ускользают из Москвы.

«Демократическое совещание» (414) в Петрограде лишний раз показало до какой степени

бездарна, ничтожна и просто глупа эта сборная компания «товарищей», которая имеет претензию

управлять в такое страшное время огромным государством. Чего только там не было! Орали, ругались, укоряли друг дружку во всяческих низостях, изрыгали проклятия на «кадет»… Керенский в

миллионный раз клялся, танцовал [1792] на лезвии ножа, кричал, бия себя в перси (415), что он

«твердая власть», лопотал что-то о «выступлении» Корнилова (теперь это уже титулуется

«выступление», а не «мятеж») и слезно молил, чтобы «революционная демократия» дала согласие на

«коалиционный» кабинет. Большинство как будто смекало, что «единение» всех «живых сил» штука

недурная, но… только без кадет… А «большевики» вообще вопили против какого бы то ни было

компромисса с «буржуями»… Вынесено было бесконечное количество противоречивых резолюций и

ни на одной не могли [остановиться]. Прибегли к героическому решению не расходиться, пока не

найдут выхода из своего тупика. Совершенно пошехонский бедлам. Выдумали, наконец, какой-то

«Предпарламент» (416) который будет действовать до созыва Учредительного Собрания и перед

которым «будущий» коалиционный кабинет будет ответствен… Выйдет ли из этого бреда что-нибудь

похожее хоть на элементарный порядок – один Ты, Господи, веси… А пока, Финляндия объявляет

себя самостоятельной республикой (417), немцы двигаются к Петербургу, по всей России пылают

помещичьи усадьбы, громят, грабят, убивают… Тамбов (418), Козлов (419), Орел (420), Царицын (421), Казань (422), Астрахань (423) – отовсюду несется отчаянный вопль о защите, о

заступничестве против озверевших солдат, мужиков и выпущенного на волю человеческого отребья…

И вот, в такое время, когда перед каждым порядочным человеком стоит вопрос: быть или не быть

России – железнодорожный стачечный комитет объявляет всероссийскую железнодорожную

забастовку (424). Если Врем[енное] Правительство не согласится на

прибавку миллиарда железнодорожным служащим, то сегодня, в 12 ч[асов] ночи остановятся все

железные дороги. Сколько ни писали [1793] газеты, что это зарез для страны, товарищи-железнодорожники не вняли «буржуазным» соображениям. И правы. Что им Россия? Для них

существуют лишь «классовые» интересы. Вчера на московских вокзалах происходило нечто

невообразимое. Люди рыдали, дрались у касс. Носильщикам и посыльным платили по 300, 400, 500

рублей, чтобы они только раздобыли в кассе билет.

Уже два дня как бастуют все московские аптеки (425). По нескольку раз в день «прекращают»

работу телефонистки из-за какой-то опостылевшей им начальницы Баюковой (426). Как только эта

Баюкова покажет нос – с телефонистками истерика и телефон моментально замирает (427). Атмосфера

в Москве крайне напряженная. Все ждут: вот-вот начнется… Что начнется – никто себе реально не

представляет, но чувствуют это все… У всех лавок бесконечные хвосты. А ведь пока еще тепло. Что

же это будет, когда пойдут холода. Дороговизна и «спекуляция» дикая. Сегодня нам предлагали муку

по 60 р[ублей] пуд! (по 25 давно платят) Сажень дров 140 р[ублей]. Масло 6 р[ублей] фунт. Крупы нет

совсем. Картофель 12–15 р[ублей] мера. Все запасаются. Мы послали нашего кучера в Быково (428) за

картофелем. Он взял у нас 1000 р[ублей] и пропадает целую неделю. (Быково от Москвы в 30 верстах) Никто не удивится, если он совсем не явится, или явится и скажет, что потерял деньги, что его

обокрали и нас же обругает. Это теперь самое нормальное течение жизни… Кажется уж чего хуже! А

вот мы и сейчас также как и в прежние годы, убирали дом на «зиму». Опять лохматый и мрачный, полупьяный от «ханжи», наш старый драпировщик, Сергей Васильевич (429) выколачивал на дворе

мебель, ковры, прибивал занавески, шторы, сдергивал с ламп и картин марлю, в доме стояла пыль

столбом, воняло нафталином, прислуга металась, как угорелая... И странно! На этот раз меня этот

«дым коромыслом» не только не раздражал, а был даже приятен. Он вносил какое-то [1794] бессмысленное успокоение в разваливающуюся по всем составам общую разруху. Стало

быть есть нечто незыблемое. Война, революция, взятие Риги, «разгрузка» Петрограда, «перегрузка»

Москвы, грядущий террор, забастовки… а приводить дом в порядок все-таки надо… и лохматый

Сергей Васильич, набрав в рот гвоздей и пошатываясь на лестнице, прибивает драпировки в милых

комнатах старого [1795] дома в Староконюшенном переулке… Как это хорошо!.. Ведь это

Кандидовское утешительное заключение: il faut cultiver notre jardin… [1796], (430)

[***]

Никого еще не видала. Забегал Бальмонт и читал свои новые, волнующие стихи…

«Разве есть еще в России храмы? / Скоро, скоро сроют их совсем…» (431) Заходил вчера Алексей Николаевич Веселовский (432). Похож на умирающего. Так и сказал, что

хотел еще раз перед смертью взглянут на меня и М[ихаила]. Все грустны, несчастны, измучены… О!

Проклятая война!..

[***]

Вторник, 26 сентября

…Был Вл[адмир] Ф[едорович] Лебедев (433). Образованный человек, средний актер и автор

талантливых рассказов, которые в его собственной передаче иногда достигают

степени [1797] высокого искусства. В ранней молодости мне приходилось слышать старика

Горбунова (434). Оценить глубину его добродушного юмора – я в ту пору, конечно, не могла и только

смеялась до слез, очарованная как все [1798] неподражаемым мастерством Ивана Федоровича.

Позднее [1799], побывав в жизненных «мяльцах», я поняла какая горемычная, косная, темная, грубая, безалаберная – и все же прекрасная – Россия проходила перед нами в гротесках Горбунова.

Прекрасная потому, что наивный верстовой столб патриархальной России, «генерал

Дитятин» [1800], (435) стоял уже на перекрестке России новой, которая сулила нам такое необъятное

будущее. Нынешние «генералы Дитятины» тоже заставляют смеяться, но в этом смехе нет веселья, нет [1801] надежды… и нет доброты. Один из лучших рассказов Лебедева это –

кухарка [1802] Станиславского (436), попавшая в Художественный театр (437). В первоначальной

своей форме рассказа этот был настоящий [1803] chef-d›oeuvre [1804], но потом он «оброс» такими

вариантами, которые его испортили. Теперь Лебедев принес новую свою вещь и великолепно ее читал, вернее играл. Это не рассказ, а ряд [1805] сцен. Пойдет это у Балиева (438) в Летучей мыши (439).

Действие происходит в «Извозщичьем трактире» и в наши дни. Как в фокусе

собрана [1806] вся [1807] революционная кутерьма [1808], весь хмель первых дней, непонятных, новых ощущений, оторопелость, невежество, озорство, достоевщина – и через все это уже

просачивается смертная русская тоска…

Только бы Балиев с своими «les artistes chez soi» [1809] не «перестарались» и не испортили.

[***]

Был Ждан-Пушкин [1810]. Я его спрашиваю: – Eh bien, cher Monsieur, nous sommes fichus? [1811] Смеется: – Il parait que oui, chere Madam [1812], а все-таки мы еще поборемся. Едет в

Ставку. Рассказывал, что возникает новый военный союз. Очень жалеет Корнилова и подтверждает, что Керенский подвел генерала, что он вполне одобрял его «план», а потом струсил, от всего отрекся и

выдал Корнилова… Эту «каверзу» уже будет разбирать история…

[***]

…Французы называют Керенского «la bonne d҆

apaches» [1813], (440). Прислуга [1814] апашей…

Остроумно.

[***]

Вчера газеты острили, что Керенскому надо [1815] предложить [1816] чин Всероссийского Патриарха

и что если это можно совместить с постом верховного главнокомандующего, то он, конечно, согласится.

[***]

…Едем с О[нисимом] Б[орисовичем] смотреть «Село Степанчиково» (441). Два года не были в

Художественном [театре]. В это время Фомы Опискины (442) опутали всю Россию. А теперь, на

смену, грядет Петр Верховенский (443) с своими «тройками» … (444)

[***]

Четверг, 28 сентября

…Осенняя темнота. Тоска. Большевицкие Газеты – сплошной вопль о прекращении безобразий.

Вихрь бешеного хамства носится по всей Руси… Стоило жить!.. А какие метаморфозы!.. Ни пером

описать, ни в сказке рассказать. Вчерашний порядочный, умный человек – сегодня, как

революционный министр готов [1817] судить полевым судом [1818] «царских» генералов, выпускать

на волю – по требованию Совета раб[очих] деп[утатов] беглых каторжников и убийц… Что это?

Зараза безумия? Дурман власти? Но и власть то призрачная! «Революционная демократия» ведь все

«левеет». И не успеет новоиспеченный «министр» оглянуться, как его уже вышвырнут за борт с

улюлюканьем: «буржуй! ату его!..» Ну стоит ли для ради [1819] однодневной «порции» чечевичной

похлебки бросать свое первородство в такую грязь!..

[***]

…Из солидного [1820] источника. Карташев (445) сказал Керенскому: – Вам надо уходить, пот[ому]

что с вами гибнет Россия. Керенский ответил: – Пусть лучше гибнет Россия, чем

допустить [1821] унижение демократии.

[***]

Воскресенье, 1 октября

…Немцы высадили десант (446) на о[строва] Эзель и Даго (447). Конечно, это ужасно, но гораздо

ужаснее то, что творится у нас внутри нашими гражданами-солдатами. Вся страна охвачена

нашествием безнаказанных разбойников. Помощи ждать не откуда, п[отому] ч[то] эта разбойничья

орда [1822] и есть главный козырь в игре вождей пролетариата.

Сейчас идет расхищение винных складов. Доблестные серые богатыри перепиваются до

умертвия. Кое [1823] где догадались спустить вино в канавы… Но и это не помогло. Полчища солдат

пьют водку и спирт прямо из канав вместе с землей, а потом пьяные врываются в дома, грабят и

убивают. «Войска», кот[орые] посылают на защиту убиваемых, напиваются вместе с погромщиками и

уже соединенными силами идут на безоружных. Вся страна отдана в [1824] жертву безумной

солдатчине и профессиональным разбойникам.

Поминутно приходится слышать: – Что немцы! от своих бы разбойников как нибудь спастись…

При немцах хоть какой нибудь порядок будет. Наш кучер Егор (448) вчера мне говорит: – Уже

поскорей бы немец приходил што-ли… «Он» (!) все-таки хозяин, а ведь нашей сволочи (!) все ни по

чем…

[***]

…Приехала из Петербурга М[ada]me Ш. жена председателя какого-то банка [1825]. Она француженка, уже немолодая, очень живая и неглупая. Они переезжают из Петрограда, п[отому] ч[то] l′existence estine possible [1826]. Свою великолепную квартиру они оставляют на волю божию и устраиваются во

флигеле, который они пересняли у жильца нашего дома. Жилец этот «уступает» им квартиру за

тройную годовую плату и при условии, что они купят за 30 000 рублей его мебель (которой красная

цена 2000). М[ada]me Ш. считает, что она совершила выгодную аферу, п[отому] ч[то] и на квартиру и

на мебель уже имеется несколько конкурентов. Из Петрограда бегут. М[ada]-me Ш. рассказывает такие

«эпизоды» из текущей действительности, о кот[орых] газеты [1827] хранят гробовое молчание. У Ш.

дача на станции Вырица (449). В «Корниловские» дни, по распоряжению Керенского, на этой станции

был разобран путь, дабы помешать «крамольным» войскам идти на столицу. Этим обстоятельством

воспользовались солдаты «дикой дивизии» (450), чтобы навести ужас на местных дачников.

Ворвавшись ночью к знакомым Ш. они потребовали 30 000 р[ублей]. У хозяев оказалось всего 1700, которые они тут же беспрекословно отдали «диким». Те не удовлетворились и стали истязать хозяина

дачи, требуя «еще 100 рублей». Жена на коленях умоляла мучителей пощадить мужа, предлагая вещи, белье, серьги… Дикие забирали все, но хозяина продолжали истязать. Несчастный кричал: – Я вам

говорю как честный человек, у нас нет больше денег, не мучьте меня, пристрелите разом…

Разбойники сорвали с них обручальные кольца и ушли… В этой же Вырице солдаты изнасиловали

двадцать девочек детского приюта и смотрительницу. М[ada]me Ш. три ночи не раздевалась, ожидая

нападения. Она предлагала 5000 р[ублей] за автомобиль, чтобы доехать до Петрограда (всего 70

верст), но все шоферы отказывались, говорили: – Отнимут автомобиль да еще убьют…

[***]

…Борис О. выбран в члены «Предпарламента» – от кадет. Он думает, что через месяц Временное

Правительство и Парламент очутятся в Москве. Большевики грозятся «изничтожить» правительство.

Даже день смертного «боя» назначен: 20-е октября… Caveant consules!.. [1828], (451)

[***]

…Газеты подробно описывают как увозили из Бердичева (452) в Быхов (453) несчастных генералов –

Деникина, Маркова (454), Орлова (455) и др[угих]. Озверелая толпа, предводительствуемая солдатами, заставив их идти две версты пешком до вокзала, плевала на них, бросала в них камни, улюлюкала, изрыгала площадную ругань… (456) Подлее разнузданной черни нет ничего в природе…

[***]

Воскресенье, 8 октября

…Даже и записывать не хочется. Все одни и те же слова. Жизнь как будто и не двигается и в то же

время кружится в безумном вихре. Немцы взяли Эзель, Даго, Моонзунд… (457) Мы потеряли

Балтийское море. Нет больше Петровского «окна в Европу»… Петербург обратится в кладбище, в

русскую Помпею. Только Помпею разрушила слепая стихия (458), а Российскую империю вытолкали

в шею, спустили в 17-й век Николай 2-й с большевиками. Ленин, Троцкий, всяческие анонимы, фанаты, сектанты, неудачники, авантюристы и кондотьеры (459) разожгли пьяных солдат и звериные

инстинкты черни – и вот мы очутились в старой «Московии». Но в старой Московии был свой уклад, тишина, звон колоколов, изобилие плодов земных, смирение, вера и [1829] упование на волю Божью, первобытные пороки и первобытные добродетели; порок был пороком и не выдавался за добродетель, им не бахвалились и сам грозный царь [1830] стенал, что он «пес непотребный и смрадный» (460).

И бояре, и холопы, и граждане именитые, и юродивые отличали – где Dieu [1831] и где table et cuvette [1832], (461). А ныне все перемешалось и такую засмолили живодерню… На весь мир

начадили.

[***]

…Говорят, что Вильгельм в Риге приказал собрать наших военнопленных и произнес им «спич».

Офицерам сказал, что «он» знает, в каких условиях им приходится работать, что они рыцари и герои

(Ritter u[nd] Held [1833]), перед которыми немцы преклоняются, а затем, обратившись к солдатам, воскликнул: – Вы трусы и изменники – и мы вас презираем… Не верится, чтобы этот венценосный

скоморох в самом деле это сказал. Хотя… с него может статься. Ведь этот монарх Божьей милостью

cabotin [1834] с головы до пят. – Как же ему [1835] было не [1836] воспользоваться случаем

произнести такой «монолог»… И это еще не все [1837].

Газеты сообщают, что кайзер (все в той же Риге) приказал отслужить молебен в православном

соборе и как это было до революции возгласить долголетие [1838] благочестивейшему императору

Николаю II-ому… Эффектно. У нас «ничему не научившиеся» уже готовы видеть в этом «жесте»

признак скорой «реставрации»…

[***]

…Вчера открылся Предпарламент. Большевики не преминули ознаменовать это торжество скандалом:

«Советы» не желают переезда Временного Правит[ельства] в Москву и грозят Коммуной (462).

Временное Правит[ельство] уже струсило. Керенский на [1839] открытии не мог даже [1840] найти

свои [1841] напыщенные [1842] фразы, и [1843] тянул [1844] всем надоевшую революционную

волынку (463). От Предпарламента никто ничего не ждет. Думается, что и Учредительное Собрание

выйдет по русской присказке: «по усам текло, а в рот не попало». Ах, хорошо бы теперь иметь

двадцать лет. А катиться под гору без всякой надежды… Ну, чтож! Такая уж видно наша доля…

[***]

Среда, 12 октября

…Бедлам все разрастается. В Москве [1845] рабочие грозят 15 октября начать всеобщую

забастовку. В больницах бесчинствует младший персонал служащих: избивают докторов, бросают на

произвол судьбы больных... в клиниках обязанности низших служащих исполняют студенты.

Вероятно их не сегодня-завтра изобьют как «буржуев» и «интеллигентов»…

Штаб главной «говорильни» перенесен в Совет Республики…

[***]

…Скучно жить… и [1846] обидно… обидно за свою тупость – я никак не могу уловить величия в

«геологическом» перевороте России. Меня слишком оскорбляет гротеск [1847] ворвавшийся в нашу

историческую трагедию; он мешает мне разглядеть тот земной рай, которым [1848] соблазняют

«широкие массы» – и меня совсем не утешает, что во французскую революцию творились такие же

безобразия и зверства…

[***]

…Была Александра Алексеевна А. (464) Удивительная старуха [1849]; ко [1850] всему относится

философически, ходит на разные собрания, с [1851] большим юмором передает

свои [1852] наблюдения из революционного «быта», рассказывает анекдоты couleur du temps [1853].

Два мне понравились. Батюшка возглашает с амвона: «Мир мирови даруй нам, Господи, без аннексий

и контрибуций…» (465)

Недурно и послание члену Врем[енного] Правительства: «Товарищу братский привет шлют братья

Сим и Иафет…» (466)

Пятница, 13 октября

Московские рабочие объявляют 15 октября новую и на этот раз всеобщую забастовку… вплоть до

канализации!.. (467) Каждый день увеличивает развал России.

[***]

…Вчера была вместе с М[и]х[аилом] на открытии совещания общественных деятелей (468).

Впечатление уныния и бессилия… [1854] Все, конечно, подхлестывают себя бодрыми словами:

«Россия не может погибнуть…» «Мы верим…» «Я верю…» Но это звучит как: «верую! Господи, помоги моему неверию…» Вопль, который не вяжется с лейтмотивом: «патриотизма нет…» «все летит

к черту…» «народ взбесился…» «армия, это – сброд убийц, пьяниц и трусов» – и т[ому] п[одобное].

Был очень волнующий момент, когда Евг[ений] Трубецкой (469) взволнов[анн]ым, прерывающим

голосом заговорил о [1855] наших мучениках офицерах, предложив собранию преклониться перед их

героизмом. Все поднялись как один человек… Родзянко плакал. В зале то тут, то там слышались

рыдания. Вся речь Трубецкого бурная, необыкновенно талантливая, была проникнута такой горечью, таким возмущением, таким разочарованием пораженного [1856] в самое сердце патриота. Между

прочим, он сказал: «В XVI веке, в Смутное время, когда поляки жаждали Троицкую лавру (470) –

поляков было среди осаждающих всего одна треть. Остальные две трети была наша русская сволочь –

тогдашние большевики». Эту «непарламентскую» фразу покрыл гром аплодисментов. Но это был

только минутный рефлекс [1857], отклик на то, что каждый таит про себя. Уже в перерыве мне

говорили: « – Какая неосторожность!.. ах, Евгений Николаич – всегда такой!.. Уж если захочет

выругаться – его ничем не удержишь… Начнет великолепно – а потом вдруг такое бухнет…» Надо

сказать правду, что критиковали мущины – «общественные деятели», а дамы были очень довольны.

Речь Новгородцева (471) была очень умная лекция и сводилась к тому, что напрасно многие думают, что мы отброшены в XVI век. Мы свалились в эпоху до государственную, прямо к Гостомыслу (472).

Тоска по Варягам дошла до того, что при посещении Вильгельмом Риги, какой-то славянский фанатик

германской власти гаркнул: – Да здравствует Вильгельм, император всероссийский (!!!)…

[***]

Вторник, 17 октября

…Общая забастовка «пока» отложена. Читать газеты – это окончательно лишать себя с утра

способности что-ниб[удь] делать, а не читать – не хватает характера. Все горит и валится…

[***]

…«Кадетский» съезд (473). Часовая речь Мандельштама (474) – вычурная, тяжелая декламация о

красоте партии «Народной Свободы[»] – всех утомила…

Остальное было очень прилично, но ужасно грустно. Прекрасно, сдержанно, без всяких

риторических «фиоритур» (475) рассказал историю Временного Правительства Набоков (476). Из всех

кадетских «генералов» – самая корректная, самая изящная манера говорить и держаться у Набокова.

В каждом слове, в каждом жесте чувствуется европеец первого разряда. В его сдержанной, благородной характеристике вся жизнь Временн[ого] Правит[ельства] являет картину такой

безнадежности, что руки опускаются…

[***]

Забегал Бальмонт. Кипит против Керенского, с котор[ым] во времена «изгнания» дружил в Париже.

Теперь он отхлестал его в стихотворении «Говорителю»… (477) Я ему говорю: – Что же это будет, Константин Дмитриевич?

А он: – Будет все хуже… [1858]

[***]

Четверг, 19 октября

…Рабочие грозятся остановить жизнь в Москве завтра в ночь на 21-ое. Сегодня, в отделе Земгора, большевики дали первое представление. Там кожевники бастуют уже [1859] 2 ½ месяца (478).

В комитет явился бледный, с дрожащими губами рабочий и потребовал, чтобы правление выдало

немедленно 1000 р[ублей] рабочим на фуфайки. Ему ответили, что касса пуста и что во всяком случае

надо обсудить это предложение. «Делегат» возразил, что «обсуждать» – некогда и что если

администрация сейчас же [1860] не согласится [1861] на требования по «сей бумажке» (и он подал

клочок бумаги, на кот[ором] было напечатано несколько «пунктов» на машинке) – то будет

приступлено к «активным» действиям… [1862] (Как быстро усвоили наши рабочие революционную

терминологию!) Сунув «администраторам» эту бумажку, делегат дал им на размышление пять минут.

Через 5 минут он вбежал еще более дрожащий, захлебываясь [1863] проговорил: – сюда идут рабочие, спасайтесь, я ни за что не отвечаю – и убежал. Действительно, в помещение ворвалась [1864] пьяная, крайне возбужденная толпа... [1865] «Земгорцы» [1866], однако [1867], каким-то чудом успели

испариться… [1868]

[***]

…Читаю для назидания и утешения Тэна (479). Не утешает. Еслиб можно было уснуть, закоченеть на

несколько месяцев…

[***]

Суббота, 21 [1869] октября

М[ихаил] в понедельник уезжает в Петербург. Он получил две телеграммы – одну из комиссии

Особого совещания, другую от барона Нольде. Его вызывают в Комиссию для составления

законопроекта Основных Законов для Учредительного Собрания. (Какая длинная «комиссия»!) А я вот

ни капельки не верю в спасительность этого самого Учредительного Собрания… Не верю даже, что

«оно» состоится… –

Пока что немцы расколотили вдребезги итальянцев… (480) –

[***]

Среда, 25 октября

…М[ихаил] третьего дня уехал в Петербург, а сегодня, в вечерних газетах, сногсшибательное

известие, что большевики захватили власть, овладели телефоном, телеграфом, Государственным

банком. Временное Правительство арестовано, кроме Керенского, который успел скрыться. (Ловкий

малый!) Слухи фантастические. Новый кабинет будто бы составлен так: Ленин – премьер, Троцкий

министр иностранных дел, а только что прогнанный Верховский (481) опять «обернулся» военным

министром… Конечно, на Руси все возможно, но это как будто бы для нас «чересчур»…

[***]

…Последнее телефонное сообщение было сегодня в 3 ч[аса] дня. Никитин (482) телефонировал

Рудневу, что все Временное правительство сидит в Генеральном штабе (483), что часть войск еще

верна Правительству и что большевики еще не «одолели».

Очень тревожимся за М[ихаила]. Он попал в самую «бучу»…

[***]

Суббота, 28 октября

…Со вчерашней ночи в Москве идет стрельба. Все закупорились в домах. Вчера верх был у

большевиков, сегодня будто бы одолевают правительств[енные] войска. Масса раненых и убитых.

Телефон еще действует. Целый день и целую ночь звонят к нам и мы звоним к другим. Слухи самые

кошмарные, но и за это мы благодарны, это единственная отдушина москвичей через кот[орую] еще

можно подавать друг другу голос. Когда замрет телефон (говорят [1870], его отстаивают юнкера

Александровского училища) мы очутимся в могильной тьме. Московский командующий войсками, полковник Рябцев (484) два дня [1871] парализовал все действия против большевиков, вел себя, вообще, как предатель. Тоже и гор[одской] голова Руднев.

Власти настоящей – сейчас в Москве нет. Геройски сражается за Москву только Александровское

военное Училище, т[о] е[есть] юнкера. Говорят, что там есть гимназисты и студенты. Офицеры

попрятались. А ведь в Москве генерал Брусилов. Неужели и он спрячется?!.

М[ихаил] вчера утром неожиданно вернулся из Петербурга. Был несколько часов арестован в зале

заседания Предпарламента (485), но затем выпущен, как не имеющий к нему прямого отношения.

В Москву прорвался благодаря счастливой случайности, купив всего за сто рублей – билет до

Севастополя у какого-то «несознательного» офицерского денщика.

Говорят, что в Петербурге ад…

[***]

Воскресенье, 29 октября

11 ч[асов] ночи

…Больше не могу. Легла в постель. Будь что будет… Целый день шла стрельба. Сейчас опять

пушечные залпы… один… другой… третий… Телефоны от нас не звонят, а к нам – еще изредка

раздается звонок… Слухи всевозможные, но, конечно, никто ничего не знает. Все замурованы в своих

домах… Противодействие большевикам оказывают, по-видимому, один юнкера. Развращенные

восьмимесячной анархией солдаты, чтоб сохранить собственную шкуру, идут с большевиками, которые им хорошо платят, или, как недавно говорил О[нисиму] Б[орисовичу] Жорж

Якулов (486) выдерживают «нейтралитет», т[о] е[есть] не идут «ни туда ни сюда». Из Кремля юнкера

вышибли большевиков. Говорят, что завтра должны к нам подойти войска, будто бы даже сам Каледин

идет нас выручать. Все это, конечно, «обывательские» видения. О Петербурге ничего не известно.

Один «очевидец», выехавший из Петербурга вчера, уверяет, что город в руках большевиков; другой, тоже «очевидец» и тоже выехавший из Петербурга вчера, утверждает, что Керенский и все министры

опять на местах. Газеты, кроме социалистических, не выходят. Но из этой «лаборатории» ничего

нельзя узнать. «Вперед» (меньшевистский орган) сообщает, что большевики уже составили «свое»

министерство и первым их «актом» будет опубликование тайных дипломатических переговоров…

[***]

Завтра Москва уже будет без хлеба.

[***]

1 ч[ас] ночи

Сейчас звонил мой брат (487). Ему – будто бы из верного источника сообщил

Д. Я. Мак[овский] (488), что Москва окружена войсками, что большевикам дано на размышление 24

«минуты», (но!) что Ленин и его дружина бежали и что весь большевистский погром можно считать

ликвидированным. О[нисим] Б[орисович] с свойственным ему оптимизмом стал улыбаться и

упрашивать меня совсем-совсем успокоиться, закутаться с головой, заснуть [1872] и ни о чем

страшном не думать. «Теперь, этот нарыв прорвался и скоро бог даст все «образуется»…[»] Я его не

разочаровала. Пусть отдохнет. Мы ведь три ночи не раздевались.

[***]

Понедельник, 30 октября

…Проснулась от страшного залпа. Весь дом содрогнулся… Вот то и успокоение…

12 ч[асов] ночи

…Целый день палили. Сейчас потише. Случайно уцелевшие телефоны (у нас из пяти телефонов

звонит один) – приносят самые разноречивые слухи. Никто [1873] ничего не знает, кроме очевидной

для всякого порядочного человек истины, это – что российские социалисты величайшие изверги.

Вчера в Думе (489) совсем было «сторговались» (490). «Ногин» (491) – делегат большевиков

соглашался сдать оружие и ставил условием, чтобы «революционный комитет» был отдан под общий, а не военный суд. Эсеры-думцы согласились но тут вмешался комитет железнодорожного союза, набитый большевиками, заявивший, что он не впустит войска в Москву. Вот почему и сегодня весь

день палили. Говорят, много убито и ранено юнкеров. И тех много. Масса, конечно, сбита с толку, одурманена бессовестными посулами [1874], деньгами, вином… Но почему эта жалкая чернь

отзывчива на все низменное и так глуха на самые ясные требования долга! Да… почему? Один из

проклятых вопросов, на кот[орый] никогда нет ответа…

Говорят, что юнкера поклялись биться до последнего человека.

[***]

…Три дня расстреливают Москву. И это – за две недели до Учредительного Собрания! О, скифы! Не

земля и не воля им нужна, а водка и вольный разбой…

Сейчас опять два залпа…

[***]

…Ленин выпустил «афишу» [1875], (492). «Граждане! идите к урнам 12 ноября![»] Учредительное

собрание обеспечено! Тому назад три месяца день [1876] выборов в Учредительное Собрание был

назначен на 12-ое ноября (493). Оказывается, что это господин Ленин, три дня расстреливающий

Петербург, три дня расстреливавший Москву, что это он обеспечивает созыв Учредительного

Собрания. Кто же этот вождь мировой революции? Сверх-человек? Сверх-гад?..

Опять залп…

Сегодня моя внучка Таня, вздрагивающая от каждого залпа, говорит своей гувернантке: encore un coup… [1877] Eh [1878] bien [1879], строго ответила француженка – qu҆

est-ce que ç a vous fait? ecrivez: table! [1880] – и непоколебимо продолжала диктовку.

[***]

Вторник, 31 октября

…Весь [1881] день непрерывная пальба из пулеметов – частая-частая, трескучая, гул пушек и

просто ружейная [1882] стрельба вдоль нашего переулка. Пули залетают в наш двор, одна пробила

верхнее окно на парадной лестнице и легла в цветы. Утром наш канцелярский мальчик, которого

неудержимое любопытство влечет во двор, прибежал впопыхах в дом и задыхаясь проговорил: –

О[нисим] Б[орисович], у ворот стоит Павел Николаич [1883], хочет [1884] вас видеть… Я без вашего

разрешения не посмел его впустить. Как прикажете? – Какой П[авел] Н[иколаевич]? Не знаю, он велел

сказать, что прямо из Петербурга, с вокзала, но только что до своей квартиры им нет никакой

возможности добраться. О[нисим] Б[орисович] пошел [1885] сам [1886] и через минуту вернулся, вместе… [1887] с П. Н. Малянтовичем (494), последним министром юстиции Временного

Правительства. Его и какого-то еще министра-социалиста большевики выпустили, остальные

арестованы. На Малянтовича жалко смотреть. Это руина. Целый день – под уханье [1888] пушечных

залпов он [1889] с какой-то истерической неудержимостью рассказывает об агонии запертого в

Зимнем дворце Временного Правительства. Остановится на минуту и опять начинает говорить, говорить, припоминает подробности, хочет непременно объяснить, оправдать, доказать, что они все –

т[о] е[сть] министры – жертвы трагического положения, исторической [1890] стихии, из которой

никакого логического выхода не было. Когда начался мятеж, министры оказались в разных местах.

Малянтович [1891], Терещенко, Карташев, Коновалов и еще кто-то из социалистов были застигнуты в

Зимнем дворце и там заперлись [1892], уверенные, что их скоро освободят «верные» части войск. Во

дворце их сначала охранял какой-то отряд и юнкера. Потом они «соскучились», ушли и на смену им

пришел женский батальон (495), убежавший, как только показались большевики. Прокопович (496), по

телефону, просил их не терять мужества, продержаться [1893] еще час, что он идет к ним на выручку.

Но час проходил за часом, а на «выручку» никто не являлся. Министры – Терещенко, Карташев, еще

кто-то из социалистов – стали понимать, что дело принимает скверный оборот. Наконец, появились

большевики во главе с каким-то Антоновым (497) […], в кот[ором] Малянтович узнал своего бывшего

подзащитного (498) и повлекли их в темную ночь, по улицам на которых [1894] с разных концов

раздавались [1895] выстрелы – в Петропавловскую крепость… На [1896] мосту они наткнулись

на [1897] пулемет и все – министры и их поводыри легли в грязь… Допрос министров

происходил [1898] в каком-то коридоре [1899] Петропавловки [1900] при свечах [1901] среди

натолкавшегося туда сброда… Окрики Антонова, прекрасные, изящные ответы Карташева, гоготанье

и угрозы «волонтеров» стекшихся на [1902] это невиданное [1903] зрелище [1904] – вся эта смесь

ужаса, нелепости, глупости, фанфаронства, распущенности, простоты и чисто-русской

интеллигентской беспомощности – в рассказе Малянтовича производит удручающее впечатление. Не

могу последовательно записывать. Невыносимая пальба. Когда же конец?.. Ведь это же невыносимо…

[***]

Вечером

…Сегодня все телефоны молчат. Одни пушки бухают… Мы не решаемся зажечь лампы.

А Малянтович все говорит как человек, который не может не говорить. Он то вскакивает, то ходит по

комнате, судорожно разводит руками, изображает в лицах все этапы своего сиденья в Зимнем дворце и

в Петропавловской крепости. Видно, что он весь внутри изодран своим месячным «министерством» и

видно, что его гложет мысль, что т[ак] к[ак] он был последний министр юстиции [1905] злополучного

Врем[енного] Правит[ельства] то его больше всех закидают, будут закидывать грязью…

Я его спросила: – Что же может нас спасти П[авел] Н[иколаевич?]

Он весь съежился и произнес свистящим шепотом: – Генерал и кнут…

[***]

Среда, 1 ноября, 5 ч[асов] дня

Всю ночь шла пальба – и сегодня весь день этот нестерпимый, неумолкающий грохот. То залпы

пушек, то треск шрапнели, то одиночный выстрел, то вдруг – днем и ночью – начинается

бессмысленная пальба вдоль переулка. На двор к нам залетают пули. Михайло (499), наш дворник, их

подбирает и приносит в кухню. Для нашей прислуги – я заметила – происходящее

представляет [1906] что-то вроде несомненно опасного и тем не менее захватывающего, интересного развлечения. Несмотря на строгий запрет, постоянно кто-нибудь выбегает на двор

посмотреть в [1907] отверстия железных ворот – что делается на улице, пробираются, прижимаясь к

стенам в лавочку, все время «ужахаются», но любопытство побеждает страх. Набравшись

впечатлений, они возвращаются домой – и [1908] рассказывают [1909], что они видели и то, что они

видеть никак не могли. Чувствуется и другое, что [1910] все происходящее «безобразие» (это среди

нашей прислуги самое ходячее слово) гораздо страшнее для господ, чем для них. Может быть, это

подозрительность моих [1911] слишком поднятых нервов, но… на этих почтительных, казалось таких

знакомых [1912] лицах, – в [1913] этих непроницаемых глазах, – я читаю какое-то затаенное

злорадство…

[***]

Вечером

…Пятый день расстреливают Москву. Говорят, что на Никитском бульваре (500) и в разных частях

города горят дома… Малянтович ночевал у О[нисима] Б[орисовича] в кабинете и до сих пор не может

добраться домой, хоть и живет в пяти минутах от нас – в Лопухинском пер[еулке] (501) (через

Пречистенку не пропускают). Нынче, к завтраку, пришел С. А. Котляревский (502). С трудом, по

«стенкам» к нам добрался. Внешний вид у него совсем как у «бывшего» человека. Худой, растрепанный, весь мятый, словно он неделю не раздевался и не мылся, на шее какой-то жеваный

шарфик, в каком-то желтом пальто (для комического актера прямо клад!) И во [1914] всем этом своем

«a[c]-coutrement» [1915] С[ергей] А[ндреевич] такой милый, такой очаровательный, такой божий человек.

Весь день «снует», чтобы повидать друзей, был третьего дня даже в Думе, но тоже – ничего не

знает и тоже мечтает о «генерале», который в один момент все устроит. Одно несомненно: сила в

руках большевиков. Говорят, что руководят их орудиями немецкие офицеры. Это [1916] очень похоже

на правду, ибо где же наши эмигранты и марксисты могли научиться

такому [1917] обращению [1918] с тяжелой артиллерией… Мы держимся только силами

Александровского военного училища. Алексеевское училище (503), говорят, уже истреблено.

Несчастные юнкера!.. Казаки держатся «нейтрально», т[о] е[сть] двусмысленно, ждут: чья возьмет…

Сегодня дошла до нас газета [1919] – отвратный «Социал-демократ» (печать [1920] «Русских

Введомостей», это означает, что «апаши» захватили типографию).

Что ни слово то ложь и самая наглая демагогия. Обещают, напр[имер] телефонисткам и «прочим

бедным трудящимся» что как только они, большевики, расправятся с «буржуями», телефонистки и все

«трудящиеся» получат бесплатные квартиры в хоромах теперешних «домовладельцев», которые

получают деньги с квартирантов, а сами «ничего не делают». Весь листок наполнен такой же пошлой

дребеденью. Не могу понять на кого эти люди могут действовать? А может быть, они умнее нас и

лучше понимают – как [1921] и чем можно воздействовать на первобытную психологию «масс»?..

Может быть нам, страдавшим за [«]Униженных и оскорбленных» (504) в самом деле пора в

архив?..

[***]

…Котляревский рассказывал, что он был у Гагариных (505) (на Новинском бульваре (506)), когда туда

явились большевики для обыска [1922]. Обыск производили грубо, но по словам С[ергея]

А[ндреевича] все-таки «ничего» – могло быть хуже. Злые лица были только у большевиков, а у какого-то солдата лицо было даже «приятное». Искали оружия. В гостях у Гагариных был какой-то граф и

офицер. Послышались замечания: «– Ишь, все князья да графы!.. Они [1923] привыкли пить народную

кровь…» Офицера арестовали. Обещали выпустить и конечно обманули…

[***]

Ночью

Самое ужасное, это конечно отсутствие всякой информации. «Социал-Дем[ократ]» пишет, что

Керенский со своим «войском» разбит в Царском Селе. А Малянтович рассказывает, что, когда он, 29-го уезжал из Петрограда, от Керенского вернулся его секретарь Станкевич (507), и с отчаянием

говорил, что у Керенского совсем нет войска. Временное Правительство так непопулярно, что на его

защиту никто не идет. Поэтому Москва и Петербург отданы на растерзание оголтелой орде, закупленной, одурманенной водкой, лестью и обещаниями такого [1924] райского благополучия, какого нет нигде на земном шаре…

Газета «Труд» (508) (с[оциал]-р[еволюционеры]) хнычет, что, вот мол, какие большевики

нехорошие! «Комитет Общественной безопасности» (есть и такой!) ведет в Думе [1925] все время с

ними переговоры о «перемирии», перемирие это втечение четырех дней уже несколько раз

торжественно заключалось, Дума и Комитет идут на всевозможные уступки большевикам, а

большевики их все время обманывают. То же и «Викжель» (509). (Исполнительный Ком[итет]

железнодорожных служащих! От одних этих «прозвищ» голова мутится). Так вот этот «Викжель» не

пропускает к нам войска. Какой бы это был фарс, еслиб не трагедия задыхающейся страны…

[***]

Такой грохот, что стекла дрожат. Пишу у себя в спальне. В кабинете у меня сидят О[нисим]

Б[орисович,] М[и]х[аил,] Эви (510), их противная мне «приятельница» С-ч (511), милые [1926] Гр-ы, Наденька (512), M[ademois]elle Bouvet (513), Малянтович… Я пошла туда и вернулась. О[нисим]

Б[орисович] тоже пришел ко мне, лег на кушетку и стал, по своему обыкновению, меня утешать и

уверять, что все «образуется»…

[***]

Четверг, 2 ноября, 12 ч[аса] ночи

...Сегодня самый кошмарный день. Непрекращающаяся пальба. Каждый удар пушек отдает в

сердце. Сил больше нет. Какой ужас! Господи, да что же это такое! Вот сейчас опять… Еще, еще, еще!.. Слава Богу, что дети не понимают. Таня шалит, бегает, капризничает, а Леля совсем

равнодушна…

[***]

Пятница, 3 ноября, 10 ч[асов] утра

…Утром, часов в 8 было слышно три орудийных удара. Потом, все стихло. Сейчас пришла наверх

наша повариха Юлия Ивановна и с улыбкой на своем каменном латышском лице, объявила, что мир

заключен, что большевики «одержали верх» – и «все хорошо!»…

На что лучше!.. [1927] Русские люди (тоже ведь интеллигенция!), расстреливавшие [1928] Кремль… [1929]

[***]

Вторник, 7 ноября

…Все эти дни была в таком состоянии, что не могла записывать. Пока шла стрельба – я еще

держалась, но после «победы», когда стали выясняться постыдные

подробности шестисуточного сражения горсти юнкеров с большевистской ордой [1930] возглавляемой

немецкими артиллеристами – я совсем рухнула. Нигде еще не была. Но все наши и те, кто [к] нам

приходят, говорят, что на Москву тяжко смотреть. Кремль, Благовещенский собор (514), колокольня

Успенского собора, Чудов монастырь (515), Николаевский дворец (516), Спасские ворота, Никольские

ворота – страшно изуродованы, а местами разрушены. Окружной суд (517) разбит, мебель переломана, шкафы с делами разгромлены, дела разорваны и уничтожены. Тоже самое в Городской Думе. На

Поварской (518), Никитской (519), Тверской (520), в Кудрине (521), на Пречистенке, Моховой (522) –

уничтожены, сожжены и разнесены целые дома. Это, так сказать, архитектурные лавры победителей.

А «моральные» еще краше. Масса убитых. Глашатаи новой жизни расстреляли [1931] Кадетский

корпус, т[о] е[сть] детей. В доме Котова (523), сын хозяйки, ученик школы живописи, зажег

электрическую лампочку. В дом ворвались большевики и убили мальчика на глазах у [1932] матери

под предлогом, что из этого дома «сигнализировали». Телефонная станция, кот[орую] защищали

юнкера, разрушена, телефонистки ранены, есть убитые. Убит в градоначальстве (524) бывший

помощник О[нисима] Б[орисовича] присяжный поверенный Бессмертный (525). Труп его найден в

одном белье, бывшие при нем деньги исчезли вместе с одеждой. И так без конца…

В квартиру Брусилова (526) влетела граната, осколком которой генерала ранило в голову. Когда

его, на носилках, несли в лечебницу, мимо проходила толпа солдат, только что громивших Москву.

Увидав носилки, они невольно вытянулись во фронт. Шедшие по улице люди крикнули: – Шапки

долой!.. И громилы сняли шапки…

[***]

…Юнкера дрались, как герои, но офицеров среди них почти не было и отсутствие опытного

руководителя их очень угнетало. Когда, неожиданно, к ним вдруг явился офицер, которого никто не

знал, они ему обрадовались, как отцу родному. Офицер (мне называли его фамилию, но я забыла, кажется Прокофьев (527)) оказался умный, образованный, смелый, благородный, настоящий командир. Но Рябцев и тут всем мешал, вообще, держал себя, как предатель. А Руднев –

городской голова! – хныкал, что он, как социалист, не может истреблять «пролетариат». Юнкера

сдались, когда у них осталось по 5 патронов.

[***]

…В Петербурге большевики уж перегрызлись. У нас они держатся победоносно. Но жизнь города

замерла и не им ее оживить. «Буржуазные» газеты не выходят, а «социалистические» уже поносят

друг друга в свойственном каждой «фракции» стиле. Невежество большевиков равно их безумию, бесстыдству и кровожадности. Работать с ними никто не будет.

Во всякой другой стране их «авантюра» кончилась бы очень быстро. Ну а у нас – трудно

предсказывать у нас ведь на все «особенная стать». Слухов множество. Говорят, что Бьюкенен не

принял Троцкого, говорят, будто наши союзники заключили с немцами перемирие на два месяца, говорят, что Керенский «утек» на автомобиле американского посольства. Многое «говорят»…

[***]

…Московский митрополит Тихон (528) выбран Всероссийским патриархом. Церковный

собор (529) происходил в «стрелебные» дни… Это [1933] событие в нашем нынешнем мраке –

кажется, единственный символ, что Россия еще жива.

[***]

Четверг, 9 ноября

…Москва в панике. Банки закрыты. Боятся, что Ленинская «гвардия» ворвется и начнет грабить.

В Петербурге «министр» финансов (530) (фамилия его еще до нас не дошла), во главе

большевистского полка с броневиком – пошел на государственный банк (531). Надо [1934] отдать

большевикам [1935] справедливость, что [1936] они [1937] предупредили администрацию банка, что

если банк не будет открыт через 10 минут и им не выдадут 10 миллионов – они войдут в банк силой.

Но произошло нечто неожиданное. Чиновники не струсили и отказали по обоим «пунктам» –

и [1938] красный министр – т[о] е[сть] народный комиссар – отбыл с[о] своим броневиком восвояси.

Но… это было третьего дня. А вчера и сегодня может быть уже все «наоборот».

[***]

…Москва терроризирована. Подвоза нет. Голод и нашествие солдат с развалившегося фронта дело не

дней, а [1939] может быть часов. Помощи ни откуда. Ожидания Каледина и других генералов [1940] –

бабьи сказки, порожденные горячечной [1941] жаждой [1942] спасения. Эсеровская болтовня в

разогнанной большевиками Городской Думе – возбуждает только презрение. Фактически – мы во

власти разнузданной орды, на которую идет саранча с фронта. Иностранцы из Москвы разъезжаются.

«Союзники» на нас плюнули. Вильгельм на все декреты Ленина и Троцкого [1943] о мире без анексий

и контрибуций – молчит…

[***]

…Россия на дне. Скоро мы, как голодные волки изгрызем друг друга – и тогда придет Вильгельм, или

Ллойд Джордж (532), или Фош (533) – не все ли равно кто – и нас «рассудит»…

[***]

…Приехал с румынского фронта милый Алексей Крупенский (534). Он в мундире

французского [1944] авиатора [1945]. Едет во Францию. Очень мрачен, надеется [1946] что [1947] полетит в вечность вместе с своим аппаратом. C′est encore la manière la plus chic de se casser la gueule [1948], сказал он с печальной улыбкой… О русских солдатах говорит

с [1949] отвращением…

[***]

…Вышли «буржуазные» газеты. «Русские Ведомости» и «Русское Слово». В один голос поют

отходную России…

[***]

…У всех, кого ни видишь, лица людей, перенесших личное, непоправимое [1950] несчастье. Только и

слышишь, что глубокие вздохи…

[***]

…Порвали все «постромки» и рухнули на дно…

[***]

…Пришел Малич (535). Полуактер, полуделец, добрый малый из тех, что в огне не горят в воде не

тонут… Il fr é quente [1951] в большевистских кругах и говорит, что они последнего ума «решились» от

своей победы. В штабе [1952] у [1953] них хаос. Командующий московскими войсками солдат

Муралов (536) (по словам Мал[ича] молодой [1954] человек, «побывавший» в среднем учебном

заведении) устал до изнеможения, ничего уже не соображает и как автомат подписывает все бумаги, которые ему швыряют. «Будьте, добрый, товарищ, обращается он к прислуживающему солдату, принесите мне стаканчик чаю». Солдат отвечает: – Не велика шишка, сам принесешь…

[***]

Суббота, 18 ноября

…Завтра выборы в Учредительное собрание… Русская Constituante – ni plus ni moins [1955].

Скифы покажут миру невиданное доселе зрелище. Что делается – уму непостижимо. Иногда кажется,

что вся скверна, которую таило в себе человечество оно [1956] извергло в Россию и сейчас эти

чудовищные черви пожирают друг друга…

Когда Таня и Леля щебечут, смеются, играют – так жутко за эти нежные, живые цветы, за всех

русских детей. В какой атмосфере ненависти они осуждены расти…

Снег покрыл грязь и… кровь [1957].

[***]

Воскресенье, 19 ноября [1958]

…Сегодня, значит, голосовали… Хвосты угрюмых людей, испуганно озирающих друг друга

злыми, подозрительными глазами. Пройдут, вероятно, большевики, а за ними, пожалуй, «кадеты» (по

крайне мере, в нашей «буржуазной» Пречистенской части). «Списков» видимо-невидимо. Левые, полулевые, крайние, черезкрайние, сверхкрайние – все сочетания алфавита, все оттенки красного

цвета. «Агитаторы» – все почти мальчишки – мечутся по улице, суют списки, но как то с «опаской» –

никакой «бойкости», ни острот, ни смеха не слышно. Большевики – молодые люди лет 18–20 –

угрюмы, за то – неизвестно когда [1959] народившиеся барышни-большевички действуют с азартом

даже около урн. А какие «избирательницы»! Цепь фабричных девчонок – душ восемь, под-ручку, гогочут, щелкают подсолнухи, лихо выплевывают шелуху на пол, толкают буржуев и особенно

«буржуек», нагло кричат: «тоже избираться выползли»… Когда смотришь на

этих [1960] «трудящихся» [1961], кот[орые] явились «осуществлять» свое право, так очевидно

становится, какая нелепость «всеобщее избирательное право» – в такой темной стране, как наша… А

как О[нисим] Б[орисович] (и я, грешная!) сердито спорили [1962] (в [1]905-ом году, в Париже) с

покойным Максимом Ковалевским, когда он нас убеждал, что это – опасная нелепость! Совестно

вспоминать…

…Теперь перед нами проходили тупые физиономии кухарок, горничных, портных, дворников, швейцаров, извозчиков… Все стадно [1963], по приказу, несут в руках «номер 3-ий» и «номер 5-ый»…

И это в столице! в Москве!.. Можно себе представить, что будет в провинции. Большевики – для

деревень – пропечатали в своих списках в числе кандидатов великого князя Михаила

Александровича!!! На эту удочку, говорят, многие ловятся. Наша няня Феклуша говорит: – Уж, конечно, лучше царя, будет какой-нибудь порядок. И та же няня Феклуша голосовала за 5-ый номер.

Когда я ее спросила: – Зачем ты это сделала? Ведь ты сама говорила, что большевики разбойники, когда они расстреливали Москву!.. Она покраснела, спрятала глаза и пробормотала: – Разве я што

понимаю, барыня? Куды люди – туды и я. Нешто я могу против своих иттить!.. Вон Егор и Михайло

говорят, что кто не за пятый номер пойдет, у того в деревне землю отымуть. А у меня в деревне, небось, мать с отцом и братья, и родные…

Ну что на это можно сказать…

Да и кто знает! Может быть и впрямь на мировую сцену выходят новые деятели, и наши

культурные мозги, привыкшие мыслить в известных логических «дисциплинах» просто не способны

воспринять эту новую ось, на которой должна завертеться земля, а первобытный мозг няни Феклуши

не анализирует, а просто чует, что «господская» пора прошла…

[***]

…Министры-социалисты напечатали вчера в «буржуазных» газетах весьма [1964] «платоническую»

декларацию протеста (537). За такую «дерзость» – новая власть предписала их

немедленно [1965] арестовать, но Петропавловская крепость считается за такое преступление слишком

мягким наказанием и несчастных ex-министров решено сдать доблестным кронштадским матросам.

Бедный Малянтович еле дышет и каждую ночь прячется то у нас, то у других знакомых…

[***]

…В Ставке полный развал. Духонин (538) будто бы решил сдаться. Солдаты бегом бегут со всех

фронтов. «Союзники» загадочны. Господи, спаси и помилуй нас!..

[***]

Четверг, 23 ноября

…Непрекращающиеся ужасы. Духонин зверски убит прибывшими в Могилев с «Главкомверхом»

Крыленко (539) матросами. Несчастный Духонин уже сдал власть этому замечательному

«главкомверху», (бывш[ий] прапорщик, судившийся во время войны за измену) он уже совершил свой

крестный путь по городу на вокзал, уже сидел в вагоне под защитой тов[арища] Крыленко, когда

зверская толпа потребовала его выдачи. Опричник Ленина его вывел на платформу, какой-то матрос

выстрелили ему в горло, а подлая чернь растерзала его труп. А ведь Духонин уже был

«революционный» генерал!..

[***]

…Корнилов бежал из Быхова… (540) Куда? – неизвестно. Только бы не поймали…

[***]

…Обещанный с такой «помпой» мир что-то не вытанцовывается.

«Делегаты» Ленина и Троцкого ездили на поклон к немцам (541). Их принимал генерал

Гофман (542), но, очевидно, «предложения» [1966] большевиков были недостаточно заманчивы и

немецкий генерал их отослал ни с чем.

[***]

…Выборы в Москве прошли так: у к[онституционных]-д[емократов] будет 3 места, у большевиков 5, у

остальных [1967] еще [1968] неизвестно. Ленин издал новый декрет о перевыборах в Учредительное

Собрание. Это значит, что «неугодные» будут просто «изъяты». А Керенский оказывается уже опять

министр, но этот раз в отложившейся Сибири – и оттуда взывает к «армии», чтобы она не слушалась

большевиков…

[***]

…Савинков напечатал статью, раскрывающую всю трагическую бестолочь, которая привела к краху

Временного Правительства. Если б не «рыхлость» у кн[язя] Львова и не хлестаковщина Керенского, то, по уверению Савинкова, мы бы не докатились до нынешней каннибальской оргии.

[***]

…Большевики освободили Колышко (543), который был арестован по подозрению в шпионаже для

немцев. Это тот самый «публицист», кот[орый] в дореволюционное время, работал под разными

псевдонимами и в черносотенных и либеральных газетах. Был protégé [1969] кн[язя]

Мещерского (544), знаменитого в своем роде издателя «Гражданина»… (545) Какие «типы»

выплывают! «Натуральные» герои смутного и мутного времени… Еще не то увидим. Это только

цветочки, ягодки – впереди.

[***]

Большевики произвели обыск у патриарха Тихона и во время этой процедуры бойко называли его:

«товарищ-патриарх». Нестерпимые болваны. Не верится, что Ленин и Троцкий не понимают, что

так держаться – просто неприлично и глупо. Почему же они не прикажут своим жандармам не

компрометировать славный «режим»?

[***]

Воскресенье, 26 ноября

…Был Ждан-П[ушкин]. Вчера из Ставки. Видел все последние ужасы. Духонин погиб из-за

собственной слабости. Когда в Могилеве стало известно, что туда едет Крыленко со свитой, офицеры, располагавшие 3 ½ тысячами ударников (546), предложили разбить Крыленко вдребезги. Духонин

колебался, говорил, что надо во что бы то ни стало сохранить Ставку, как единственный военно-технический аппарат. Тогда полковник N. просил его согласия на следующую операцию. Офицеры

примут на себя весь риск боя, ставка будет ни причем, но, чтобы после Духонин засвидетельствовал, что участвовавшие в деле [1970] не контрреволюционеры. Духонин и на это предложение не дал

решительного согласия. Тогда ударники свернулись и ушли на юг. Духонина погубило то, что он

поверил подложной телеграмме о согласии Италии на сепаратный мир России с Германией и объявил

об этом в армейском комитете. Когда, на следующий день, ему пришлось в том же комитете

объяснять, что телеграмма эта – злостная провокация – он потерял всякий авторитет. Затем в Могилев

прибыл Крыленко в сопровождении 3000 совершенно оголтелых матросов и ужасное дело

совершилось. Крыленко, перепуганный «увещевал» матросов: – Я его (Духонина) сейчас разжалую.

Смотрите! Вот его погон! (и «главковерх» сорвал с Духонина погоны). А злодеи вопили: – Возьми их

себе, а нам подай генерала!..

Мы спрашивали Ждан-П[ушкина] не устыдились ли матросы своего [1971] преступления. Он

говорит: – Нисколько. Сам слышал слова: мы мало ему… А как издевались над трупом! Приставили к

стене, воткнули ему в рот папиросу… У… сволочь! Я опомниться не могу. На Ждан-П[ушкина]

тяжело смотреть. Куда девалась вся его «элегантность». Желтый, глаза ввалились, голос поминутно

срывается, платье, сапоги точно он месяц провалялся на улице…

[***]

…В Петербурге не [1972] менее мрачные картины, хотя и в другом роде [1973]. Революционный

гарнизон пробил ручными гранатами стену в винный погреб Зимнего дворца и все перепились (547).

Перебили на миллион рублей бутылок, разлитое вино наполнило подвал на аршин. Вино локали, набирали его в сапоги, в шапки, некоторые тут же умирали, захлебнувшись. Посланные на усмирение

«красногвардейцы» тотчас же присоединились к пьянству и грабежу «товарищей». Явившейся на

чудовищное пиршество народный комиссар Луначарский (548) не выдержал и убежал. (Не даром он

«драматург» – не из удачных, но все-таки «интеллигент»).

Эта пьяная оргия, сопровождавшаяся грабежами и убийствами длилась всю ночь…

[***]

…Учредительное Собрание можно считать сорванным. Комиссия по выборам арестована!.. Зато

выпущены на волю все собственные и немецкие шпионы, агенты «охранки» и махровые черносотенцы

вроде: Орлова, Дубровина (549), Комиссарова (550), Колышко, Дезобри (551) и т[ак] д[алее]. Идет

какая-то дьявольская вакханалия. Жутко жить…

[***]

Вторник, 28 ноября

…Ленин [1974] и К° откладывают Учредительное Собрание до прибытия в Петроград 400 членов.

Вероятно, чтобы поощрить это «прибытие» – на всех заборах расклеены плакаты, гласящие, что

кадеты, Милюковы, Родичевы суть изменники отечества, с которыми солдаты должны

«расправиться»…

[***]

…Письмо от Кони. Пишет, что Сенат, окружной суд, коммерческий, мировые суды – заняты

«вооруженной силой» и заменены «революционными трибуналами»… [1975], (552), (553) Пятница, 1 декабря [1976]

…Аресты, пьяные погромы, апофеоз хулиганской оргии… А может быть и это еще не апофеоз?

Никто не знает, что «день грядущий» нам готовит. Съехавшиеся в Петербург члены Учредительного

Собрания желали устроить в Таврическом дворце ряд подготовительных частных заседаний и… были

разогнаны вооруженными матросами (554). «Кадетских» людей вообще решено изъять (555).

Арестованы Шингарев, Павел Долгоруков, Кокошкин, гр[афиня] Панина (556). Ищут Милюкова.

Грозят арестовать всех руководителей партии к[онституционных]-д[емократов], объявленной

«злейшим врагом народа». В Петербурге громят все винные склады, казенные и частные. А Ленин

каждый день публикует на всех заборах всероссийских новые «декреты». Уничтожена недвижимая

собственность в городах. И все это «немедленно», сию минуту!.. С нынешнего дня, например, дома

уже не принадлежат их хозяевам, а переходят в собственность домовых комитетов (557). Что из этого

выйдет – российские якобинцы не задумываются. С немцами заключено перемирие [1977], (558). Зато

в Харькове, Киеве, Ростове, Белгороде (559), Нахичевани – полная война (560). Матросы и

«революционные» солдаты расстреливают «Калединцев», «Корниловцев» и всякого, кто в лихую

минуту под руку попадется.

[***]

…В Брест-Литовске, где происходят «делегатские» совещания с немцами о мире – один из

«делегатов», генерал Скалон (561) застрелился (562), не выдержал…

[***]

…Да! Тяжело теперь жить. Все противно. Темно, холодно, грязно. До сих пор нет снега. Терпкий, постылый, унылый холод. Люди забыли Бога и Бог забыл людей. Мне часто кажется, что мы уже не

живые люди, а старые автоматы. Вот-вот заржавленный механизм остановится и мы повалимся.

А вчера я видела прелестный сон, вернее прелестный на половину. Я очутилась в Париже, в

маленьком, уютном магазине где-то в переулочке возле бульваров. Все магазины были залиты

солнцем, а в окно было видно ясное, синее небо. На прилавке, в витринах блестело множество

бисерных кошельков с общей этикеткой: 2 fr[ancs] [1978], (563). Вот хорошо, подумала я, я все куплю, всем привезу подарки, вот прелесть! И я стала собирать кошельки. – А еще что у вас есть, спросила я

продавщицу. – У нас целая партия пасхальных яиц, Madame, ведь скоро Пасха. – Ах, покажите! Она

развертывала целые пакеты – все милые, изящные яйца, я их торопливо отбирала, думая про себя: –

Как хорошо, не нужно будет покупать в Кустарном музее (564). И так мне было весело, легко, что все

страшное миновало, что я опять в Париже… И вдруг все исчезло. Я в России, в каком-то бесконечном, подземном [1979], сводчатом коридоре и не в одном, а во все стороны, по радиусам, тянутся такие же

темные коридоры и в пролетах мелькают таинственные языки газовых рожков. И вот, коридоры, как

вода в половодье, стали заливаться людьми, страшными людьми, они шли-шли-шли непрерывными

массами [1980] – и по их головам шел один..

Какой-то голос – знакомый – громко крикнул [1981]: – famoser Kerl [1982]!.. Я проснулась.

[***]

Суббота, 9 декабря

…В Москве со вчерашнего дня введено военное положение (в Петрограде осадное). Из

«буржуазных» газет ни одна не вышла. Восстановлена предварительная цензура для всех

«несоциалистических» газет и объявлено столько бичей и скорпионов за всякую «крамолу» нынешних