Россия 1917 года в эго-документах

М[одестовичем] подозреваем, напр[имер], Палкея (435), в его протежировании типографом

Затуренским, иначе нельзя объяснить его постоянное заступничество за своего собрата. Самое лучшее

будет отделаться как-нибудь от них. Будь я здесь постоянно, то я добился бы этого. Чем плохи эти

сотрудники – что они не любят русского крестьянина, что всегда почти отражается в их статьях, в

особенности на тему о народной темноте.

23 августа. Утром я от фельдшеров услышал, что будто бы сдана Рига. Вечером это снова

подтвердил Яценко (436), читавший, по его словам, газеты. Неужели правда?! И все эти неудачи в

конце концов падут на голову нашему крестьянству, как точно это заметила Ларенька. И совершенно

правильно!

[24 августа.] Из хайкинской типографии я получил сегодня 17–24 страницы брошюрки – оттиски

статьи о Щербаковском (437). По-видимому, будет не менее 48 страниц.

25 августа. В обед солдат из отделения принес телефонограмму, что я увольняюсь в отпуск по

болезни, а вместо меня будет заместителем коллега Смелов (438), из Полтавы.

Вечером я выехал в Полтаву получить документы и уговориться со Смеловым [860].

26 августа (суббота) [861]. Доехал до Полтавы великолепно с товарным [поездом]. Здесь взял в

канцелярии Зав[едующего] от[делением] кон[ского] з[апас]а свои отпускные документы, а также

выклянчил литеру на бесплатный проезд домой самому и провоз 25 пудов багажа (домашнего скарбу и

своих коллекций).

Со своим заместителем, коллегой Смеловым, уговорился, что он приедет в Хорол во вторник.

Чтобы убить время, остававшееся незанятым, я зашел к П. Д. Долгорукову. Здесь любовался

различными художественно-археологическими изданиями, в частности работами [862] Бобринского по

собиранию народных [863] деревянных резных изделий русского севера.

27 августа. Днем был уже дома и начал хлопотать по [864] укладке имущества.

28 августа. Хлопоты и нетерпение, как бы поскорее вырваться из надоевшего места и побывать в

родных краях.

29 августа. Приехал мой заместитель В[алентин] В[асильеви]ч Смелов, годами двумя позже меня

кончивший [курс] в Казанском институте (439).

30 августа. В[алентин] В[асильеви]ч оказался большим формалистом и

требовал [865] выполнения [866] всей приемно-сдаточной обрядности, не считаясь с тем, что я

органически не мог минуты одной дольше оставаться в Хороле. Все-таки кое-как сдать удалось, и

около полудня мы погрузились на поезд, сдавши в багаж чуть не до десятка мест с имуществом и

коллекциями; не забыты были кролики и курицы с цыплятами. Вечером в Кременчуге делали

пересадку на Пензу.

31 августа. Утром были в Харькове. Я сам слежу за выгрузкой всего нашего багажа.

1 сентября. Едем без пересадки до Пензы.

2 сентября. Пенза. Пересадка.

3 сентября. Доехали до Самары. Здесь опять пересадка. На какой-то станции я не мог пролезть

через площадки и выпрыгнул [867] из вагона через окно. Очевидно, это падение на меня так

подействовало, что когда я через буфера влез на железную откидную [868] площадку [869] между

вагонами и было встал, чтобы так ехать, как вдруг повалился в обморок. Кто-то из находившихся на

площадке солдат успел схватить меня и спасти от падения под вагон. Обморок – исключительно

результат выпрыгивания из окна.

4 сентября. К часам 5–6 вечера мы приехали в Челябинск. Здесь пришлось долго дежурить, пока не

пришел сибирский поезд. Я очень удачно нашел место – нижнюю полку в купэ II класса, куда мы

улеглись спать всей семьей.

5 сентября. К полудню мы приехали в Екатеринбург. Я успел сходить в город, повидался с обоими

Клерами (440), причем с О[нисимом] Е[горови]чем поговорил о том, как бы вызволить меня из Хороля

и оставить, в качестве откомандированного для заведования с[ельско]-х[озяйственной] школой в

родном краю. Побыл также у Суворовых (441), удивив их своим появлением [870].

Из Екатеринбурга поезд двинулся что-то около 7–8 [часов] вечера.

6 сентября. Около 12 дня приехали в Катайск (442). Из багажа не досчитались одного места, застрявшего, очевидно, в [871] Богдановиче (443). Как-то не верилось, что мы, наконец, вступили на

родную землю. В Катайске остановились у моего брата Аркаши (444), священника. Для прогулки

съездили под вечер в поле [872]. В Першинское поедем завтра с попутчиком.

Акушев [873], ехавший с нами до Катайска, сегодня же едет в отпуск домой [874].

7 сентября. День выдался хороший, и мы, в общем, весело доехали до Першинского, оставив почти

весь багаж в каменной кладовой у Аркаши.

Ямщик дорогой рассказал, как у них где-то не то в Лобановке (445), не то в Казанцевой (446), одна [875] девка [876], подвыпивши, «потеснила» другую и, т[аким] обр[азом], оказалась парнем.

Пришлось новоявившему бросить девичье имя, остричь волосы и получить, начиная с имени, все

парничье.

Очевидно здесь имеется дело с гермафродитизмом.

Приехав в Першинское и немного опнувшись, я попросил у попа Сивка (447), запряг и снова

поехал в Катайское за багажом.

8 сентября. От нечего делать я простоял в Катайской церкви (448) обедню, а потом, перекусивши

малую толику, сложил свое добро и поехал в Першинское. Добрался туда я только к вечеру и получил

от супруги большой нагоняй за такое опоздание.

9 сентября. На завтра назначен сельский сход, где будет решаться вопрос об отводе земли под

с[ельско]-х[озяйственную] школу.

10 сентября. Долго собирались мужики на сход, пока, наконец, когда уже перевалило за полдень, можно было открыть сход. Я выступил с речью [877], говорил, что 3 с лишним года войны нас

разорили [878], необходимо поднимать сельское хозяйство, начав это поднятие в частности с

организации с[ельско]-х[озяйственной] школы, рассказал какого рода будет эта школа, какая от нее

польза и т[ак] д[алее]. В заключение предложил отвести под [879] школу [880] пять десятин земли

в [881] поскотине (449) на восток от церкви.

Немного поговорили участники схода и быстро порешили землю отвести, а чтобы огородить ее, постановили привезти по 10 жердей с [882] дома.

11 сентября. Ночью из Крестовки (450)приехала мамочка (451).

Днем была мерка земли; под школьный участок отходило несколько гумен (452). Владельцы

последних точно воды в рот набрали, ничего не говорят, не протестуют.

Меня [883] взяло раздумье, будет ли теперь толк из всей моей затеи. Какое-то сочувствие у

мужиков [884] уж очень платоническое, все лишь желают, но не хотят действительно помочь и не

думают [885] даже жердей везти. В конце концов, я пришел к мысли, что надо отказаться от этой

затеи. Ларинька вполне одобряет это решение, и на завтра я отправляюсь в Шадринск (453), чтобы

устраивать там музей, вернее – ряд учреждений, которые хотелось бы объединить одним общим

названием – «Научное хранилище».

12 сентября. Дошел до Долматова (454) пешком. Оказалось, что сегодня поезда на Шадринск не

будет, и я отправился по полотну дальше и дошел сегодня до Замараевой (455).

13 сентября. Около полудня дошел до Шадринска и здесь остановился у Аргентовских (456). От

них узнал, что председателем управы Л. А. Будрин (457), отправился к нему и развил свою идею

Научного Хранилища. Л[еонид] А[лексеевич] одобрил мой проэкт и предложил повидаться и

переговорить с городским головой А. Г. Моисеевым (458). Этот тоже сочувственно отнесся к моему

проекту и в свою очередь предложил побеседовать с председателем городской думы

Н. В. Здобновым (459). Его нашел в театре (460), где происходил крестьянский или какой-то другой

съезд (461). В общем, везде я условился, что 15-го вечером я сделаю в городской управе подробный

доклад.

Вечером же принялся набрасывать доклад.

14 сентября. Живу у Аргентовских и вовсю работаю над докладом, который у меня все

разрастается и разрастается.

15 сентября. Без передышки [886] весь день до вечера сидел за докладом. От умственного

напряжения страшно волновался, даже дрожал. К 4 часам вечера, наконец, вся теоретическая часть

доклада была готова, а практическую, где я выговариваю себе пожизненное директорство и

Лариньке – пожизненное секретарство, – решил сказать без бумажки.

Доклад читал я в маленькой туго набитой людьми комнатке. Тут были А. М. Полиндий (462), Л. А. Будрин, А. Г. Моисеев, Н. К. Лонгинова (463), С. П. Павлинов (464), Н. М. Притыкин (465), М. А. Пономарев [887], (466) и еще как будто кто-то [888]. Все слушали мое чтение с полнейшим

вниманием. Практическую часть я излагал уже без бумажки и [889] порядочно [890] заикался.

После доклада начались вопросы. Многих смущало мое требование пожизненности. В конце

концов, все согласились на необходимость предлагаемого мною учреждения и обещали материальную

поддержку. М. А. Пономарев взял мой доклад, чтобы напечатать в газете «Народная Мысль» (467), а

также издать отдельной брошюркой.

Я торжествовал и не находил себе места от удачи [891]. Теперь оставалось найти помещение и

перевезти в него коллекцию из Першинского и из Долгой (468).

16 сентября. Поиски квартиры и помещения для музея.

17 сентября. В № 6-м [892] «Народной мысли» заметка «Археологическая комиссия» о

состоявшемся заседании в городской управе 15.IX.

Я уехал домой за семьей.

18 сентября. Для временной выставки (469) – низ дома (470) Лысовой (471), а для квартиры

б[ывшую] пухоразборочную (472) на [893] усадьбе дома Мальцева (473).

Приезд в Ш[адринск].

19 сентября. В Полтаву зав[едывающему] отдел[ением] конских запасов (авансовые счета на 41

р[убль] 52 к[опейки]).

В № 7 «Н[ародной] М[ысли]» подвалом (474) 1-я часть моего доклада «Ш[адринское] Н[аучное]

Х[ранилище]» [894], (475).

20.IX. В № 8 вторая часть [доклада] под тем же названием [895].

21.IX.

22.IX. Получено удостоверение от Шадринской зем[ской] управы, «как ветеринарному врачу на

проезд во всех поездках включительно паровозом».

В № 10 – [статья] «Шадринский музей» [896].

23.IX. Заметка в № 11 – «Шадринское научное хранилище».

28 сентября. Казань, [письмо] директору ветеринарного института (476).

В № 14 – [заметка] «Мы этому не верим» [897], (477).

30 сентября. Ред[акция] «Нар[одной] Мысли». Шадринская гор[одская] упр[ава] – уезд[ная]

зем[ская] управа – зав[едующий] специальным отделом.

4.X. Остановка в школе с[ела] Н[ово]-Песковского (478) [по пути] из Ш[адрин]ска в Долговское.

8 октября. Удостоверение Семену Мальцеву (479) на руки.

10 октября. Еду из Першиной до Далматова на 2 лошадях.

12 октября. Шадринск – Макарово (480) 2 л[ошади]. Макарово – Мингали (481) 2 лош[ади].

Мингали – Шутино (482) 1 лошадь. Шутино – Долгая (483) 1 лош[адь].

16 октября. Утром привез свое имущество и семью в Шадринск. Снегу не было, но земля уже была

затвердевшей. Сразу же приехал во двор к Мальцеву, где городской управой один из пухоразборочных

амбаров-мастерских приспосабливается [898] для моей квартиры. Временно пришлось поселиться в

полуподвале со сводчатым потолком в большом доме, где вверху жил хозяин.

Бакланка (484) – Осиновка (485) 2 л[ошади]

Осиновка – Барнева (486) 2 л[ошади]

Барнева – Шадр[инск] 2 лош[ади] [899]

21 окт[ября]. Долм[атов] – Першин[ское] 2 лошади.

22 окт[ября]. В Першиной.

23 окт[ября]. Перш[инское] – Долм[атов] 2 лошади.

24 окт[ября]. В Полтаву зав[едывающему] отд[елениями] кон[ского] з[апаса].

25.X. [Статья] «Научное хр[анили]ще» в № 37 в «Н[ародной] М[ысли]».

26 октября. Вчера [900] днем я получил в земской управе 300 руб[лей] на поездку в Москву за

коллекциями (487), несколько документов, а сегодня [901] вечером выехал с поездом из

Шадринска (488).

27 октября. Утром приехал в Екатеринбург и здесь на улице встретился с В. Я. Толмачевым. Он

постарел, отпустил бороду, но своей красивой походки не потерял. Долго и обо многом мы с ним

толковали. Между прочим, он сообщил, что большевики арестовали в Петрограде [902] Временное

правительство. Словом новая революция, что-то она принесет России? [903]

28 октября. Вчера вечером выехал из Екатеринбурга [904] и утром наш поезд прибыл в Пермь.

29 октября. Вечером были в Вятке. В вагонах невероятная теснота и бесконечные разговоры о

новом перевороте.

30 октября. В поезде [905] между Вяткой и Вологдой. Кажется это одна из старейших в России

железных дорог [906].

31 октября. Вологда. Здесь слезла одна компаньонка по нашему купе, слушательница

Богословского института (489) при Скорбященском м[онасты]ре (490) в Москве. Слухи

самые [907] ужасающие [908]. В Ярославле сгрудилась масса военных [909] поездов; их не

пропускают пока в Москву, где, говорят, идет на улицах ружейный и артиллерийский бой между

войсками вр[еменного] П[равитель]ства и большевиками.

1 ноября. В Петровске (491), т[о] е[сть] недалеко уже от Сергиева Посада (492), я слез с поезда, и

услыхав, что скоро на Сибирь идет последний поезд (ждали всеобщей ж[елезно]-д[орожной]

забастовки), значит, надо было убираться домой по-добру, по-здорову [910], сел я на [911] сибирский

поезд [912] в почти пустой вагон, сидя [913] в нем [914], срезал свои врачебные [915] погоны (493), во

избежание всяких теперь проблем. С поезда я слез, конечно, потому, что боялся попасть в Москве под

обстрел и погибнуть ни за что, ни про что, и дома не узнают [916].

В Ростове (494) солдаты [917] разбили винный склад и в пьяном виде ужасно [918] надебоширили

в городе. Того же ждут и в Ярославле.

2–4 ноября. Все время в дороге от Москвы до дома. Поезда идут медленно. Новые пассажиры

приносят в вагон все новые и новые слухи. Говорят, что в Петрограде и в Москве новое правительство, большевистское, а в дороге все еще Временное.

5 ноября. Сегодня я вернулся в свой Шадринск, так и не смогши сделать намеченное дело в

Москве. С виду наш город живет прежней жизнью.

6 ноября. О том, что делается в Москве и Петрограде ходят разноречивые слухи.

7 ноября. В Шадринске заседает уездное Земское собрание (495). Оно должно решить [вопрос] об

отпуске средств, чтобы существовать моему научному хранилищу.

8 ноября. Уездное земское собрание отпустило на содержание научного хранилища 4082 рубля.

10 ноября. Заметка о Н[аучном] Х[ранилище] (496).

15 ноября. Утром, как мы только что проснулись, прислуга Груня (497) сообщила, что солдаты

разбили сегодня винный склад (498). Эта корь, видимо, добралась и до нашего Шадринска.

Я пошел в город ненадолго и увидел, что по всем улицам и солдаты, и горожане тащат водку.

Некоторые везли бутылки [919] в казенных ящиках.

Солдаты бахвалятся, что вот они напьются и пойдут громить Шадринск.

Я наблюдал, как мальчик тащил четверть (499). Подбежавшие солдаты отобрали ее для себя.

Мальчик закричал, а потом завыл по-звериному, словно потерял родного отца или его жизни грозила

опасность.

К вечеру в городе ходила дружинническая охрана. В нашем участке в этой охране был

А. И. Полницкий (500), историк из реального [училища] (501). Его я узнал, когда дружина остановила

против нашего дома два крестьянских [920] воза с водкой и начала разбивать бутылки.

Бежавшие от склада солдаты поутру были щедры и раздавали водку направо и налево. Дали

бутылку и нашему дворнику.

В одиннадцать [часов] ночи на каланчах забили тревогу на пожар. Но, оказалось, что это жгли

спирт, вероятно, на заводе у Поклевского (502).

16 ноября. По утру Груня со мной пошла и купила хлеба.

Типография (503) была закрыта.

Я заглянул в городскую Управу (504), там было собрание квартальных старост (505).

По улицам валяются груды битого бутылочного стекла, ходят пьяные и опохмелившиеся, по-видимому, солдаты. По [921] улице (506)мимо [922] Управы солдаты [923] провезли несколько

ящиков водки. Дружинники остановили их и велели разбить бутылки. Солдаты начали бить. Какой-то

с богомерзкой рожей человек в солдатской шинели, а в остальном во всем вольном, да еще с кожаным

через плечо саквояжиком под шинелью, орал на всю улицу:

«Товарищи! Буржуи бьют солдат!»

К нашему дворнику пришли, с согласия хозяина, двое солдат: сам дворник и его товарищ-однодеревенец. Дворнику надо было идти в наряд по охране квартала. Вместо этого он с солдатами

наклюкался и начал скандалить. Хозяин спустился к нему и начал ругать дворника и солдат: «Для того

я вас что ли пустил, чтобы вы тут пьянствовали». Солдаты убежали домой в деревню [924], утащив

туда винтовку и кочергу из нашей квартиры, куда они забрались, чтобы попросить Груню затворить

ворота за ними. Однако, эта просьба обошлась дорого и Груне, и Лариньке – они перед тем [925] спали

и страшно перепугались застучавших солдат.

17 ноября. Встали мы сегодня поздно. Напившись чаю, я отправился в редакцию. Там застал

И. Н. Сверчкова (507) и еще кого-то. По рассказу И[вана] Н[иколаевича], в городе убитых будто бы до

200 ч[елове]к: мертвецкая при земской [926] больнице (508) переполнена трупами (509).

Двое солдат стали предлагать водки шедшему по улице И[вану] Н[иколаеви]чу. Тот отказался.

Тогда один из солдат, с винтовкой, поставил дуло ему к груди и сказал: «Если [927] не хочешь водки, так вот попробуй винтовки».

– Стреляй: одним патроном будет меньше для Вильгельмовых солдат.

– Ишь какой храбрый…

Солдаты отпустили И[вана] Н[иколаеви]ча.

Я пользуюсь днями свободы и готовлю коллекцию – нашиваю на картонки.

Вечером я поймал в столовой крысу и прикончил ее. Этой твари полон Шадринск. Сегодня уже

принес стрихнин (510)и буду травить [928] крыс [929], по крайней мере, у себя в квартире.

9-й час [930] вечера. Сижу в мастерской. Слышно, как раздаются выстрелы. Кто стреляет? В кого

стреляет?

Солдаты Шадринского и соседних уездов массами покидают город, тащась на станцию со своими

пожитками.

21 ноября [931]. От земской управы на ноябрь и декабрь получил 600 р[ублей].

22.XI.

23.XI. Коллекция готова, но нет витрин.

24.XI. Удостов[ерение] До[ …] на руки.

26.XI. Заметка об открытии Н[ародного] Х[ранилища].

27.XI.

28.XI.

29.XI. В «Н[ародной] М[ысли]» 2 заметки.

2 декабря. К завтрашнему своему выступлению с докладом я пустил в газете оригинальное

объявление, хроникерскую заметку и небольшую с[та]тейку «Отдохни» [932], в которой обращаюсь к

шадринскому гражданину, утомленному тяжелой современностью, и предложил отдохнуть на докладе

о временах давно-давно минувших.

3 декабря. В начале с 7-го [часа] вечера в земской Управе (511) состоялся мой доклад о находках в

курганах на «Острове» близ с[ела] Долговского (512) Шадринского у[езда] (513).

Собралось народу более 100 человек.

Я говорил не совсем складно, но все-таки ладно.

Самой интересной, пожалуй, частью был обмен мнениями, причем приходилось объяснять

публике самые азы археологии и доказывать, что последняя, в сущности, есть такая же естественно-историческая наука, как палеонтология, ботаника и др[угие].

Как мне передавали, будто бы кой-кто из публики, расходясь с доклада, говорил: «Почаще бы

устраивать такие доклады» (514).

7.XII. Письма Шадр[инским] гор[одской] и уездн[ой] управам, Союзам пред[принимателей] и

потреб[ительских] о[бщест]в (515).

9.XII. Заметки в [газете] «Н[ародная] М[ысль]» о письмах.

11 декабря. Сегодня [933] я был на врачебной комиссии. Членами ее [934] состояли [935] врачи: военный Тер-Акопян (516), гражданские – Фрейер (517) и Дунаев (518), а также прапорщик Арефьев.

Сперва смотрели какого-то прапорщика и дали ему 1 месяц отпуска, а потом и мне дали 3 месяца

отпуска, значит до 11 марта.

Погуляем, поработаем!

И сколько же за это время воды утечет! Недаром я говорил при выезде из Хороля, что больше я

туда не вернусь и, м[ожет] б[ыть], совсем на военную службу. И к 11 марта будет почти 6 ½ месяцев

моего отсутствия из Хорола.

14 декабря. Утром приходил Яшкин (519) и принес заслонку для печки в мастерскую.

Из земской Управы пришла бумажка, спрашивают, скоро ли я дам статьи для земского календаря-справочника.

Затем приходил Аркаша (520) (шурин) с Вас[илием] Вас[ильевичем] Коновым (521). Последнему я

показал свою мастерскую.

Вечером мы с Германом (522) привезли витрину от Шмырева (523), который делал ее около

1 ½ месяцев.

В 7 часов вечера в земской Управе у нас состоялась комиссия по открытию Научного Хранилища.

Были, кроме меня: городской голова А. Г. Моисеев, член городской Управы П. П. Фомин (524), заведующая внешкольным образованием в уезде Е. С. Сергеева (525), священник о[тец] Павел

Писарев (526), преподаватель реального – историк А. И. Полницкий и законоучитель учительской

семинарии (527) о[тец] Александр (528) (фамилию не знаю).

Мы порешили, что [936] выставка будет открыта 27 декабря. Начнется это открытие актом в

городской Управе по программе: речи, мой доклад о задачах и краткой истории возникновения

Научного Хранилища, доклад о[тца] Павла – краткая хронология г[орода] Шадринска и

предполагаемый доклад естественника Карагичева (529), которого о[тец] Павел думает привлечь к

этому делу (530).

Первые три дня плата для всех будет 1 рубль, а с 30 декабря по 6 января включительно: взрослые

50 коп[еек] и дети и учащиеся – по 20 коп[еек].

15 декабря. Столяр Шмырев сегодня почти весь день провставлял стекла в сделанную им витрину.

От Хмелинина (531) привезли еще 5 небольших витринок.

Я достал из земской библиотеки (532) литературу для своей статьи – естественно-исторического

очерка Шадринского уезда.

Был также в городской и земской Управах.

А. Г. Моисеев сообщил мне, что П. С. Кузьминых (533) изъявил желание прочесть на акте

небольшой доклад «Памяти А. Н. Зырянова» (534), [937].

Государственный архив Свердловской области. Ф. Р-2266. Оп. 1. Д. 1343. Л. 31–33. Копия.

Машинопись. Писчая бумага.

Государственный архив Свердловской области. Ф. Р-2266. Оп. 1. Д. 1344. Л. 2–68; Д. 1345. Л. 2–

43; Д. 1346. Л. 27–48. Подлинник. Рукопись. Записные книжки. Чернила.

«БЕШЕНЫЙ ШКВАЛ СНОСИТ ВСЕ, ЧЕМ МЫ ЖИЛИ…»: ИЗ

ДНЕВНИКА РАШЕЛЬ МИРОНОВНЫ ХИН-ГОЛЬДОВСКОЙ [938], (1)

Москва – Белые Столбы (2) – Москва, 9 января – 28 декабря 1917 г. [939]

Понедельник, 9 января [940]

...Прошло уже девять дней Нового Года – и все тоже, все таже хмара. Два с половиной года войны

перевернули весь жизненный уклад. Осиротившие семьи опустились, много гнезд совсем развеяно по

ветру. А те, что уцелели так изменились от [941] непрерывного ожидания катастрофы, от трепета за

собственную жизнь, что стали неузнаваемы. Сломался стержень жизни – чувство долга, сознание

ответственности. Какое-то истерическое легкомыслие овладело людьми. Постоянно слышишь о крахе

в таких почтенных семьях, которых не дерзало касаться злословие. То мать [942] отбивает жениха у

дочери, то дочь [943] отбивает мужа у матери, мать отравляется, а дочь с отчимом преспокойно

продолжают жить в тех же стенах... Тут же и шестилетний мальчик, сын несчастной самоубийцы, который все видел, все знает, ненавидит сестру и плачет по [944] «бедной маме». И эта сестра и этот

отец будут воспитывать ребенка!.. От страха, что вот-вот налетит вихрь [945], закружит [946] и

обратит [947] все на чем мы держались [948] в пыль – понизился весь моральный тон жизни. То, что

прежде глубоко пряталось, чего [949] стыдились – теперь цинически выползло наружу. Все торопятся

«насладиться» сегодня, потому что завтра может быть уже [950] все полетит «вверх дном»... Так стоит

ли «стесняться»!.. –

Суббота, 21 января

Боже, какие холода! Сердце стынет. С Крещенья (3) – непрерывные морозы – 22 градуса, а потом

25 и 27!.. Дом топишь-топишь – и все холодно. Дрова страшно дороги – 50–60 рублей сажень (4).

Отопление нашего дома эту зиму обойдется не менее шести тысяч… Каково же беднякам! Только и

слышишь со всех сторон: – Неужели [951] этой проклятой войне конца не будет!..

[***] [952]

Сегодня обедал [953] Бальмонт (5). Читал новые стихи. Некоторые прелестны [954], но больше старые

перепевы. Бальмонт уверяет, что мы накануне coup d’etat [955]. Но ведь он поэт, а поэты не всегда

пророки…

Часто – почти каждый день – приходит и другой поэт – [956] М[акс] В[олош]ин (6), он же [957] и

философ, живописец и хиромант… [958] Странное существо!.. не человек, а именно существо – милое, толстое, приятное, экзальтированное, аффектированное [959], энциклопедическое, талантливое, ветхо-юное, не мужчина, не женщина, не ребенок… Это не французский «богема», который après avoir roulé sa bosse partont [960] – (а по нашему был: и швец, и жнец и в дуду игрец) [961] – к известному

возрасту остепеняется и заводит собственный литературный кабачок avec une clientéle dernier cri [962] – о нет! В[олош]ин хоть и грешен все же [963] в «прелюбодействе» с Парижем [964] –

продукт русской интеллигенции [965] в ее предпоследней фазе: эстето-

[966]апокалиптического [967], [968] «обормотства» [969], [970]. Он также торжественно, как три года, как пять лет тому назад, читает свои и чужие стихи, все также умно (и в то же время глупо) рассуждает о жизни, искусстве, войне, танцах, политике, театрах, знакомых, новых книгах, страсти, ненависти, грядущих судьбах человечества, отцах церкви, буддизме [971], антопософии… (7) Он всех

любит и ко всем равнодушен. Иногда мне кажется, что милый М[акс] даже не живое существо, а

лабораторное чудо, «гомункулус» [972], (8), сотворенный таинственным Эдиссоном (9) по

астрологическим рецептам [973]. Я [974] радуюсь на его неутолимый аппетит (он может есть всегда и

что [975] угодно). Ну, слава Богу, ест! Стало быть все-таки живой, настоящий…

[***]

...Живем в какой-то эпидемической неврастении. Сплетни, слухи, догадки и [976] напряженное

ожидание неминуемой катастрофы. Это ожидание: вот-вот!.. Завтра [977]! а может быть сегодня!..

может быть уже разразилось, только еще не дошло до нас – парализует всякую деятельность. Такое

впечатление, что люди двигаются, но не ходят, дремлют, но не спят, говорят, но не [978] договаривают

и никто ничего не делает, и что не стоит делать, все равно после придется все переделывать по

иному...

А пока, по-прежнему, свирепствует цензура. Газетам запретили писать о том, что больше всего

волнует [979] общество. Дума и Государственный Совет закрыты до 14-го февраля [980]. Будут-ли они

созваны в обещанный срок – под большим сомнением. Атмосфера все сгущается. Воинственный

«пыл» давно пропал. Вялую декламацию еще кое-как поддерживают оффициальные корреспонденты и

агенты. С «фронтов» все приезжают злые и возмущенные. Мужики проклинают войну. В городах

бессовестная дороговизна. Эти «хвосты», которые [981] по часам дежурят у лавок, чтобы добыть мясо, хлеб, сахар – страшно ожесточают [982] городское [983] население [984]. Стоят, мерзнут, и чтобы

облегчить душу, ругаются. Совсем исчезло чувство страха, этот исторический русский тормоз.

В трамваях, на улицах, в вагонах, театрах, гостиных – все громко ругают правительство – и все

ждут… переворота , как чего то неизбежного. Министры скачут как шарики в рулетке.

Жуткое [985] время.

Мир сошел с ума и среди адского грохота, стона, крови – в бешеной скачке мчится в пропасть…

Никогда, кажется, не было столько самоубийств. Жена какого-то одесского купца, застрелилась, оставив записку [986]: «Стояние [987] в очереди каждый день по нескольку часов совершенно

отравило мое существование»…

[***]

Недавно, орловский предводитель Маслов (10) выразился так: правых больше нет, а есть патриоты и

сволочь…

И все-таки не верю я в русскую революцию. Не верю и еще больше боюсь ее. Будут бунты и будет

расправа…

[***]

Воскресенье, 22 января

…Германия оповестила о своем решении начать с 1 февраля беспощадную подводную войну, не

считаясь с интересами нейтральных государств (11). В ответ на это, Америка отозвала из Берлина

своего посла и вручила германскому послу (12) в Вашингтоне паспорты. Защита американских

граждан поручена в Германии испанскому послу (13). Все это жирным шрифтом пропечатано

в [988] «Вечернем Времени» (14). Завтра, говорят, последует объявление войны. Общее

настроение [989] оживилось от надежды, что немцы не выдержат этой новой «конъюнктуры» – и

война, благодаря Америке, скоро [990] кончится. Эта проклятая война создала какие-то новые пути

мышления, непостижимые [991] для обыкновенных голов, вроде моей… Я устала слушать умников

вроде М. и В., глубокомысленно изрекающих, что только «иррациональное» реально [992], «любовь

крепка ненавистью» и т[ому] п[одобное].

Холод сегодня волчий. И люди – от холода, похожи на волков…

[***]

Пятница, 27 января

…Мудр лишь тот, кто никого не вызвал из небытия в бытие. Свободен лишь тот, у кого нет

«ближайших»…

Какая гложущая тоска!.. Пословица говорит: «на миру и смерть красна». Это равенство в смерти –

конечно учит смирению, но ведь то смерть, а то жизнь. Мертвецу нужно три шага земли, а живому

подавай [993] весь мир, да и то иной раз [994] тесно…. даже и вне корыстных «анексий» [995]. Когда

смотришь в каком хаосе барахтается Россия, то [996] разве можно [997] утешаться мыслью [998], что

везде «то же самое»! Не только не утешает, наоборот [999], это [1000] отнимает всякую надежду на

выход из чудовищного круга… Приятнее [1001] думать [1002], что у «Варягов»

не [1003] такая [1004] дичь, как [1005] у нас… Наверное, там [1006] здоровые головы работают уже

над тем, как бы [1007] сберечь силы, залечить [1008] раны... [1009]

А у нас! Железные дороги дороги погребены в снежных сугробах, целые поезда по всей Руси-матушке застревают в поле – где на 30, где на 40 часов и вообще «неопределенное» время. В вагонах

даже «первых» классов – пассажиры мерзнут, вагоны не освещаются, есть нечего… Паровозы

испорчены от дурного топлива, а ремонтировать «подвижной состав» – некому, нечем и негде...

Топлива (это у нас то!) вообще нет никакого – ни угля, ни нефти, ни дров, и поэтому стоят заводы, работающие на оборону (Тульский оружейный завод (15), например, уже давно «стоит»). Нет хлеба, мяса, масла, сахара, нет мыла, свечей, шерсти, сукна, ситца…

Ситец, стоивший до войны 12 коп[еек] аршин, теперь стоит 70. Аршин солдатского сукна вместо 1

р[убля] 50 коп[еек] теперь 14 рублей. И вместе с тем, знающие люди уверяют, что у нас не только

все есть, но всего много – и что в нашей нужде виновата даже не столько спекуляция, сколько

чудовищная [1010] безалаберщина. Вот в Бийске (16), например, гниет 4 миллиона пудов мяса.

Вывести его нельзя, п[отому] ч[то] нет вагонов, посолить – нет соли, сжечь – нету керосину, чтобы

облить этакую уйму – и собаки в нем разводят щенят. А с оттепелью эта гниющая падаль разнесет

заразу – и все опять будут «хныкать», что вот какие мы «несчастные»!.. И за что, мол [1011], только на

нас, бедных, такие напасти со всех сторон валятся... Немцы [1012], те [1013] в эти два с половиной

года покрыли сетью железных дорог взятые у нас губернии; а [1014] мы даже [1015] не сумели

проложить [1016] дорогу в Донецкий бассейн, что [1017] нас спасло бы [1018] от голода и холода.

И все не перестаем бахвалиться: «война до победного конца»… «раздавить Германию»… Ах, как все

это глупо! Никакого права, никаких резонов на эту войну мы не имели. Германию во всяком случае

«раздавим» не мы… а вот [1019] у «разбитого корыта» скорее всех очутимся мы…

[***]

…Кн[язь] [1020] Щербатов (17) (тот самый, который месяц «с чем то» или месяц «без чего то» пробыл

министром внутренних дел) рассказывал вчера [1021] разные эпизоды из «синематографической»

петроградской политики. Убийство Распутина (18) считается «ошибкой». Это не улучшило, а еще

больше запутало положение… Что до «переворота», то об этом слишком много болтали и забыли

русскую «традицию», что такого рода «предприятие» решается лучше всего «сам третей у

постели» [1022]. На ближайшее будущее Щербатов смотрит весьма пессимистически. Как старый

земец и опытный [1023] хозяин, он [1024] не удивляется, что при наших порядках, у нас не хватает

хлеба. Мясной кризис нужно было давно предвидеть – и чем дальше, тем будет хуже. Панацея в виде

общественного министерства, по его [1025] мнению, опасная нелепость, ибо теперь Дума в

представлении армии и населения есть нечто священное, а если дать министерство даже из самых

великолепных «кадет», то оно непременно провалится, т[ак] к[ак] продовольственный вопрос

настолько испорчен, что его разрешить невозможно. Нечего сказать, утешил!.. Помню, как лет 14–15

тому назад в благословенной Полтавской губ[ернии] тот же кн[язь] Щербатов, приезжавший из своих

знаменитых Тернов (19) в скромную Хоружевку (20), добродушно и весело рассказывал [1026], к

каким «дипломатическим» мерам ему приходилось прибегать, чтобы поднять у своих

крестьян [1027] коннозаводство. Он давал им матку и жеребца с [1028] указанием беречь и улучшать

«породу». Крестьяне благодарили, пользовались княжьим даром, ни о каком «улучшении» породы не

заботились, а хлопотали только о «свекловице». Тогда князь заявил, что у кого к весне не окажется

хорошего приплода – тот [1029] в аренду «свекловицы» не получит. И [1030] все [1031] лошадки

дали [1032] добросовестное [1033] потомство [1034].

Как далека эта [1035] патриархальная идиллия [1036] от наших черных дней.

Среда, 1 февраля

…Вчера на вокзалах творилось что-то невообразимое. Я [1037] была на Николаевском [вокзале] и

до сих пор не могу опомниться от этого зрелища. Люди орали, дрались, сбивали друг с друга шапки, разрывали [1038] шубы – лишь бы попасть в вагон. С сегодняшнего дня и до 14-го февраля

прекращается пассажирское железнодорожное движение почти по всем дорогам. Будут ходить только

какие-то исключительные поезда… Москва в темноте. Нет газа. И вообще, ничего нет. Пуд овса – 8

р[ублей]. Подковать лошадь стоит 17 р[ублей]. Сегодня ковали нашего «Рыжика» (21), и [1039] то по

«протекции». Кучер привел тайком своего приятеля, какого-то великодушного кузнеца из пожарного

депо…

[***]

Приехал на десять дней в отпуска Ф. В. М-ер (22). Он состоит в штабе где-то возле Брод (23).

Неузнаваем. В начале войны, он был до того непримирим, что жаждал истребления немцев всех до

единого и страдал, что у него немецкая фамилия. Он не желал пользоваться никакими

привилегиями [1040]. Несколько месяцев [1041] прослужил в строю нижним чином и только по

настоянию матери сдал экзамен на прапорщика. Теперь он ненавидит войну, говорит, что она нужна

генералам и офицерам, которые на ней делают карьеру, ничем не рискуя, купцам, которые на ней

наживаются, общественным организациям, которым не хочется «вылезать» из даровых автомобилей и

т[ому] п[одобное].

Грустно, но и поучительно [1042] слушать это брюзжание человека, глубоко

оскорбленного [1043] на вихрь [1044], который так грубо [1045] опрокинул и осквернил его

кумиры [1046]. Он представлял себе эту войну как крестовый поход за освобождение народов от

«бронированного кулака» (24), а [1047] кровавая действительность разбила вдребезги этот мираж. Он

не может переварить этого разочарованья, не может простить своей боли тому таинственному

сфинксу, в кот[орый] [1048] он недавно еще [1049] верил, а теперь так беспощадно громит [1050]. От

прежнего его [1051] восторга к солдатикам [1052] тоже мало осталось, но их [1053] он то хоть жалеет, возмущается, что им перед боем не дают чарки водки в то время, как у каждого офицера для

«храбрости» припасена бутылочка коньяку, возмущается, что [1054] «награды» никогда почти не

достаются рядовым [1055] солдатам, а [1056] всегда фельдфебелю...

И к немцам у него более трезвое отношение. Он уже не собирается истреблять их до единого, не

страдает больше от [1057] того, что он, сын знаменитого русского ученого носит немецкую

фамилию… Наоборот, в [1058] шутливом тоне, но не без гордости заметил, что он с благодарностью

теперь чувствует свою «немецкую» голову, отделяющую его от «анархизма» русского народа, в

котором нет «ни на грош» государственного смысла [1059]. Мы спросили, каковы отношения наших

солдат к немцам.

– Очень хорошие. Немцы отличный народ. Их нельзя не уважать.

– А как же объяснить их жестокое обращение с нашими пленными?

– Да ведь это нарочно пишут, возразил М. Чтобы наши в плен не сдавались. Конечно, немцы

заставляют наших солдат работать, а наши – лентяи, лодыри, им это не нравится.

– Заставляют работать, но не кормят, заметил кто-то из нас.

– Вероятно, совершенно равнодушно отозвался М-ер.

[***]

Воскресенье, 5 февраля

Уж [1060] такая кругом хмара, что только, кажется, и осталось нам, что стенания и плач. И вдруг

все расхохотались. Спасибо Амфитеатрову (25). Он опять показал печальным россиянам le grotesque dans le tragique [1061]. Протопопов пригласил его наилюбезнейшим образом

принять [1062] деятельное «участие» в новой газете Р[усская] В[оля] (26) с безбрежной

программой [1063]. В литературных кругах широковещательные рекламы о новом органе встретили

иронически [1064]. Союз между «случайным» министром, банками и свободой печатного слова не

вызывал доверия [1065]. Соскучился [1066] видно бедный [1067] Амфитеатров под лучезарным небом

Италии и так его потянуло домой, что он даже Протопопову поверил и прикатил в [1068] туманную

Невскую столицу. Ему было обещано много щедрот: личная [1069] безопасность, (т[о] е[сть] забвение

«Обмановых» [1070], (27)) и литературная независимость, 60 000 в год жалованья, сколько [1071] угодно авторских… Как было устоять! [1072] И более суровый человек бы

соблазнился! Амфитеатров прибыл, устроился в редакторском кабинете и стал было действовать «по-амфитеатровски» [1073]. Но тут же и пошли «недоразумения». Что он не напишет, все «не так», не

может «попасть в ногу» – да и только. Он понял, что попал [1074] в ловушку, захандрил, и разочаровал

всех [1075]. Появился ряд вялых фельетонов [1076], в которых трудно было признать задорное

перо [1077] остроумнейшего из русских фельетонистов.

Особенно последний поражал таким нелепым набором слов, что «собраты» соболезнующим

голосом стали поговаривать, что Амфитеатров-то, кажется, того – «свихнулся».

И что же [1078] вдруг оказалось? Что [1079] это был [1080] – кунстштюк! (28) Сведущие люди

(вероятно, не без участия автора) открыли «шифр» с помощью которого – нелепый «набор слов» –

стал очень вразумительным (29). Из начальных букв каждого слова этой странной статьи вышло

следующее: Объяснение с читателем. «Решительно ни о чем писать нельзя. Предварительная цензура

безобразничает чудовищно. Положение плачевнее, чем 30 лет назад. Мне недавно зачеркнули анекдот, коим я начинал свою карьеру фельетониста. Марают даже басни Крылова (30). Куда еще идти?

Извиняюсь, читатели, что с седой головою приходится прибегать к такому средству общения. Но, что

поделать! Узник в тюрьме пишет где и чем [1081] может, не заботясь об орфографии. Протопопов

заковал нашу печать в колодки. Более усердного холопа наша реакция еще не создавала. Страшно

подумать, куда он ведет страну. Его власть – безумная провокация революционного урагана…

Александр Амфитеатров.

Русская Воля, № 21,

воскресенье, 22 января, 1917 г.» [1082]

За этот «пассаж» бедного автора высылают из Петрограда (31). Газеты, впрочем, утешают, что

«ненадолго» и «недалеко» (32). Вот как любезное отечество наказывает за «тоску по родине»…

[***]

Суббота, 18 февраля

В Москве нет хлеба. То тут, то там происходят уличные вспышки. Сегодня на Калужской

площади (33) толпа разгромила [1083] две булочные. Полиция [1084] действовала «холодным»

оружием, т[о] е[сть] кулаками «по шее» и [1085] «по зубам»... Этот испытанный древле-русский

способ водворения «порядка» точно потерял свою волшебную силу [1086]. Около

Сокольников (34) вчера [1087] толпа разнесла в щепки мясную лавку и колониальную. Хвосты

бесконечные.

Были случаи замерзания в очередях.

[***]

Среда, 22 февраля

…Товарные [1088] «две недели» длятся уже месяц и говорят продлятся еще месяц.

«Продовольствие» от этого не прибавилось (по крайне мере для нас), а проехать никуда нельзя.

Взятые месяц тому назад в Крым билеты – уже не годятся.

[***]

Суббота, 25 февраля

…Холода и вьюги, каких, кажется, никогда не было. Все дороги занесены. Зима – четвертый

месяц – без передышки. Все больны и самые простые прежде болезни – теперь проходят в

осложненных, тяжелых формах. Все изголодались, застыли, измучены; нервы истрепаны, душа

больше не выдерживает массы тягостных впечатлений. Общий тон жизни понизился. Грубые – совсем

одичали, обнаглели до полной потери совести. А порядочные люди потеряли головы и опустили

руки… Многие, очнувшиеся от гипноза «священной», «освободительной» войны, стыдятся [1089] своего увлечения, иных – немногих грызет совесть за сочувствие «мировой» бойне, и

только самые храбрые, никогда не унывающие, провозгласили новый девиз: «война на истощение»!..

Кто кого раньше уморит голодом, тот и победитель! Вот в какую циническую формулу вылились

великолепные декларации о войне за право против силы, за «цивилизацию» против «варварства» и

т[ак] д[алее] [1090].

Приехал из Петрограда Осип Петрович Герасимов (35). Вчера обедал и просидел весь вечер.

Какой-то у него трагический вид. Сухое лицо совсем изрезано прямыми, жесткими морщинами. Лицо

члена Конвента (36), если б не русская, добрая улыбка и лукавые огоньки в глазах. Очень раздражен.

«Кадет» ругает на чем свет стоит. Я вздумала «заступиться», но он так [1091] рассердился, что

я [1092] решила просто [1093] слушать, пот[ому] что Герасимова «переубедить» все равно нельзя.

– Хороши «ваши» [1094] (почему мои?) [1095] умники [1096]. Слушал я их в Думе… Все ту же

соску сосут… К продовольственному вопросу не сумели приготовиться… Да Риттих (37) в тридцать

раз их умнее, даром что министр…

Накричавшись всласть, Герасимов стал рассказывать про петроградские события [1097]. Третьего

дня огромные толпы народа шли по улицам с воплем: – Хлеба!.. На [1098] них выслали полицию и

казаков. И тогда произошло нечто до сих пор невиданное. Толпа приветствовала казаков, а казаки… не

стегали и не стреляли, они отдавали честь толпе! И [1099] полиция не била и не «разгоняла»… Это

«новое веяние» произвело такой ошеломляющий эффект, что было созвано экстренное заседание

министров (38), на которое пригласили Президиум Государственной Думы, Государственного Совета

и Городского Голову (39). Отсутствовал только великолепный министр внутренних дел Протопопов.

Про этого господина из Петербурга острят, что в нем только и есть прогрессивного, что

прогрессивный паралич…

[***]

Суббота, 26 февраля

От О[нисима] Б[орисовича] (40) из Петрограда [пришло] письмо с «оказией». Он пишет:

«я наблюдал из своего окна (в Северной гост[инице] (41)) необыкновенное зрелище – нескончаемая

толпа народа – тысяч может быть сто, – приветствующая войска, женщины целуют руки офицерам, ни

одного выстрела, ни одного взмаха нагайки…»

Что же это такое?..

Новая страница русской истории?..

[***]

Сегодня у нас в Москве было экстренно созвано общее собрание Присяжных Поверенных.

Тесленко (42) говорил, что хлеба нет не только у нас, в городах, но и на фронте... Обращение к

общественным организациям и городскому самоуправлению запоздало. Это просто желание свалить в

опасный момент ответственность на чужие плечи… [1100]

Все боятся, что петроградские события перекинутся к нам. С 1 марта у нас вводятся карточки на

хлеб. Помню, как в начале войны наши «essorits forts» [1101] острили, что «у немцев-то!.. куска хлеба

без карточки нельзя съесть!.. Это у них Вильгельм государственный социализм (43) заводит…»

Мы были уверены, что уж чего-чего, а хлеба у нас хватит хоть [1102] на двадцать лет войны. Еще

других накормим!.. «Шапками закидаем» [1103]. Вот и «закидали»… Теперь [1104] боятся другого, что карточки то [1105] для «видимости» будут, а хлеба по ним не дождешься!.. Подумать только, что [1106] есть еще такие «патриоты», которые по сей день [1107] разглагольствуют о сокрушении

«коварного» врага, о «подписании мира в Берлине»!.. Долгоруков [1108], (44) пишет нынче в Русских

Ведомостях (45), что зимой [19]17-го и [19]18-го года дров не будет ни за какие деньги... В Петрограде

трамваи стоят и газеты не выходят уже третий день… А мы, изволите видеть, не

согласны [1109] подписывать мир, иначе как [1110] в Берлине!.. Всему на свете есть грань, одна

только глупость человеческая безгранична... [1111], [1112]

[***]

Понедельник, 27 февраля

В Петербурге дело обстоит очень серьезно. На Казанской площади (46) стреляли в лежачую толпу.

Раненых и убитых переносили в Думу. Сейчас мне сказали по телефону из двух редакций, что

Государственная Дума распущена, что кабинет министров подал в отставку [1113], что четыре

гвардейских полка (Преображенский, Волынский и еще два) перешли на сторону «народа» (47) (?!) и

что будто бы взят Арсенал… Убит будто бы командир Преображенского полка (48).

[***]

Вечером

Оказывается, правда! Вести распространяются с быстротой молнии. Мне целый день звонили по

телефону и целый день прибегали разные люди с [1114] «последними» новостями, которые

становились все драматичнее [1115]. Вот самые сенсационные: 1) когда [1116] был объявлен приказ о

роспуске Думы – председатель заявил, что Дума не разойдется, не смотря ни на что. В Думу вошли

жандармы, но восставшие полки явились на выручку Думе и прогнали жандармов. 2) Все

находящиеся в Петрограде войска будто бы перешли на сторону

«народа» [1117] (Такой фальшью звучит это слово. «Народ» безмолвствует (49) – это

запечатлел [1118] Пушкин и это есть подлинное!) 3) Называют следующие полки: Преображенский, Семеновский (50), Павловский, Волынский и Кексгольмский. 4) Восставшие заняли телеграф, почту, телефон, арсенал и Петропавловскую крепость, из которой освободили всех политических

заключенных (51). Русское 14 июля!.. (52) Взятие русской Бастилии… (53) Голова кругом идет.

Дальше сообщают, что Протопопов бежал.

[***]

Ночью

Мне принесли из редакции «гранки», – с [1119] подробным описанием петроградских

событий [1120]. В газеты это не пройдет. Займусь этим завтра [1121]. Устала от

дикого [1122] круговорота впечатлений. Ничего не могу больше воспринимать…

[***]

Вторник, 28 февраля

Вот [1123] более или менее верный отчет о Петроградском восстании. 26 февраля, в [1124] воскресенье, было первое сражение. Огромная толпа была остановлена отрядом солдат, которые дали залп в воздух. Толпа бросилась на землю. Приказано стрелять в лежащих. Убито до 60

человек, много раненых. Толпа относила раненых в Гос[ударственную] Думу, куда собрались

депутаты: Шингарев (54), Скобелев (55), Дзюбинский (56) и др. Около городской думы и на Невском

тяжелое зрелище – раненые, убитые, вопли женщин…

Второе столкновение было на Знаменской площади (57), против Николаевского вокзала. Пристав

шашкой легко ранил рабочего. Казаки вступились за рабочего, убили [1125] пристава и

городового (58).

27-го [февраля], в понедельник, с утра начались демонстрации. Толпа шла с

красными [1126] флагами и надписями: долой самодержавие. Казаков л[ейб-]г[вардейского]

атаманского полка (59) убрали, п[отому] ч[то] они стреляли не в демонстрантов, а в полицию!..

Охранную службу несет Павловский полк. Когда офицерам отдали приказ стрелять, то часть их

подчинилась, часть отказалась. Между теми и другими произошла схватка. Убиты и ранены не

менее [1127] 1000 человек. Убиты командиры Семеновского, Павловского и Преображенского

полков (60). Петроград объявлен на осадном положении. Типография «Нового Времени»

разгромлена (61). Гвардейцы заняли Петропавловскую крепость (62). Все присутствия и вокзалы

заняты гвардией. Мосты разведены. Ни выезда, ни въезда в Петроград нет. Убит полицмейстер

Шалфеев (63). В районе Басманной (64) произошло сражение между восставшим Преображенским

полком и остававшейся еще верной правительству частью Волынского полка, в котором солдаты

перебили офицеров. Забастовал Николаевский узел железной дороги (65). Гос[ударственная] Дума

заседает в явочном порядке.

Вечером, часть армии, именующая себя «народной», заняла здания Охранного Отделения (66), Департамента Полиции и Петроградского Телеграфного агентства… (67) Прошел слух, оказавшийся

вздорным, об аресте императрицы… Составлено будто бы Временное Правительство. В числе членов

называют Родзянко (68), В. Н. Львова, Чхеидзе, Некрасова (69), Керенского и еще много [1128] друг

с [1129] другом не вяжущихся имен... Этой сенсационной новости пока никто не верит.

[***]

В Государственную Думу, во время заседания совета [1130] старейшин, явилась делегация от

восставших войск. Родзянко заявил делегации, что совет принял следующее постановление: Дума

борется за новую власть, она добивается смены старой власти, но для этого необходимо спокойствие и

организованность. Вопрос о личных кандидатурах пока еще не поставлен, об этом говорить еще

преждевременно.

Родзянко послал телеграмму командующим отдельными фронтами и начальнику штаба

Верховного главнокомандующего с изложением положения в Петрограде. От Брусилова получена

телеграмма, что он исполнит долг свой перед родиной (Хитрый генерал! Ответ [1131], можно сказать, на «все случаи»...) Государю Родзянко послал телеграмму, что решается судьба династии и что всякое

промедление в принятии необходимых мероприятий может быть роковым для династии.

[***]

Сообщают, что взбунтовалось пять полков: Волынский, Преображенский, Литовский и еще два.

Разгромлен [1132] и занят солдатами арсенал [1133] главного артиллерийского управления [1134].

Вокзалы также заняты солдатами. Из Крестов (70) и Пересыльной тюрьмы (71) освобождены

политические. Государя ждут во вторник. Все пулеметные роты [1135] сдались революционерам и

сдали свои пулеметы. По улицам разъезжают революционные автомобили, в которых сидят солдаты с

винтовками, шоферы и штатские… с саблями! Восставших войск насчитывают до 25 000 (72). На

Выборгской стороне собираются восставшие полки. Около казарм расставлены прислоненные к стене

винтовки, и всех желающие приглашают этим воспользоваться (можно себе представить, какое из

этого получится Мамаево Побоище (73), когда «доблестные» революционные полки [1136] и

свободные граждане перепьются).

[***]

…У Думы масса войск. Керенский и Чхеидзе обходили [1137] фронт (74). (Мне очень стыдно, но как-то [1138] эти две фигуры «обходящие фронт» не вызывают во мне энтузиазма. А может быть, это и

есть наши русские Лафайеты?.. (75))

[***]

На заводах избран Совет Рабочих депутатов (76), который [1139] заседает в одном из помещений

комиссий Государственной Думы (77). Охранное отделение подожжено. (Вероятно, сами

«охранщики» и подожгли. Сколько исторических документов погибнет!) На Невском

свободно [1140] гуляет публика. На улицах масса народу. В Думе непрерывные совещания наличных

депутатов под председательством Родзянко. Некрасов предложил образовать комитет из пяти членов

Думы, пригласить [1141] генерала Маниковского (78) и поручить [1142] этому комитету [1143] вести

переговоры относительно передачи власти в новые руки. Кажется, это предложение не прошло. По

последним известиям выбран другой комитет из следующих лиц: Родзянко, Некрасов, Дмитрюков, Ржевский (79), Керенский, Чхеидзе, Коновалов (80), Милюков, Караулов (81), Шидловский (82), В. Львов... Комитет [1144] обратился с воззванием к населению оберегать железные дороги, телеграф, телефон, электрическое освещение, водопровод, винные склады (83). Разосланы через Петерб[ургское]

телегр[афное] агентство бюллетени по России о происходящих в Петербурге событиях (84). Войска

все время выстроены по улицам прилегающим к Таврическому дворцу. По-видимому, завтра выйдут

газеты, а если это окажется невозможно, то отдельные известия [1145] с изложением всего, что

происходит.

[***]

Революционные войска заняли водопровод (85). При смене караула, офицеры ушли, гражданский

караул их арестовал. Так как это происходило около Таврического дворца, то офицеры пожелали, чтобы председатель Государственной Думы им разрешил оставить караул. Они были введены в

Таврический дворец и Родзянко взял их под свое покровительство. Офицеры заявили, что они

передали охрану водопровода гражданскому караулу и остались в Таврическом дворце. Керенский

заявил, что всякое лицо в Таврическом дворце является неприкосновенным. Бюро печати при

Государственной Думе [1146] и общество журналистов образовали [1147] выпуск бюллетеней (86). На

улицах спокойно. Из Красного села (87) идет большое количество войск, чтобы соединиться с

революционными войсками в Петрограде…

[***]

28 февраля, ночью

Получены последние известия.

Непрерывно заседает совет старейшин, на [1148] котором присутствует представитель восставших

войск. Кто он – не сказано. Ему было заявлено, что Государственная Дума останется на своем посту до

последнего момента. Каждому, пришедшему в Таврический дворец, будет говориться одна святая

правда. Председатель Госуд[арственной] Думы, М. В. Родзянко. Родзянко послал в [1149] Царскую

Ставку две телеграммы. В первой заключаются указания на полное расстройство тыла, на полную

непригодность правительства, на [1150] необходимость его смены [1151], на то, что начинается

военный бунт и что только перемена власти может исправить [1152] дело, указывается [1153] на

грозность момента и что за все происходящее ответственность падет на Венценосного Вождя. Во

второй телеграмме говорится, что настал последний час – час решительный для династии. Копии этих

телеграмм посланы всем главнокомандующим.

[***]

На совете старейшин поражает отсутствие крайнего правого крыла Думы. Нет ни Маркова (88), ни

Замысловского (89), ни Левашова (90). Родзянко сообщил, что председатель Совета министров кн[язь]

Голицын сказал [1154] ему по телефону: мы уходим и поручаем все Гос[ударственной] Думе. (Как

просто!) Среди разнообразных слухов определенно циркулирует один: генерал Алексеев (91) будет

объявлен диктатором. Ему поручено составить временное правительство.

[***]

Кексгольмский полк занял Петропавловскую крепость и освободил всех находившихся там

политических заключенных…

[***]

Можно сказать: жребий [1155] брошен! Теперь [1156] уж нас никто не удержит. «Тройка» сорвалась и

несется вскачь. Или – «пропадай моя телега, все четыре колеса», или… русский Бог вынесет…

Авось!..

[***]

Среда, 1 марта

И это не сон! Надо верить… А в душе [1157] привычное, всей жизнью взращенное сомнение.

«Верую, Господи, помоги моему неверию»… (92) Значит, эта бесконечная, рабская [1158], грубая, неподвижная глыба двинулась…

[***]

О[нисим] Б[орисович] приехал из Петрограда. Он все это видел. Страшно возбужден, радостен, помолодел. Говорит, что одно то, что он жил в эти дни – есть уже величайшее счастье… Говорит, что

энтузиазм [1159] Петербурга неописуем…

[***]

…В Москве события протекают гораздо спокойнее. «Констатируются» факты. Вероятно мы еще

«оголоушены» невероятностью событий… Разъезжают в «грузовиках» солдаты с красными флагами, поют: «Вы жертвою пали» (93). Их вяло унимают «верные» войска. Автомобильной ротой (94) убито

три солдата… (95) Еще не разошлись...

[***]

Четверг, 2 марта, поздно ночью

В [1160] редакциях получено известие, что Государь отрекся от престола.

[***]

Суббота, 4 марта

События несутся с быстротой вихря. Государь отрекся 2-го марта за себя и за сына – в пользу

Михаила Александровича. А Михаил Александрович в свою очередь отрекся, заявив, что он примет

венец только по решению Учредительного собрания. Вчера разнесся слух о смерти наследника.

Бедный мальчик ни в чем не повинный и без вины виноватый… Если он умер, то это – милость

Господня. Народ-победитель такой же сфинкс, как народ-богоносец. Сегодня он кроток и

великодушен, а завтра – лютый зверь… Как это ни удивительно, но, по-видимому, меньше всех

ожидал катастрофы Николай II. Он не чувствовал как шатается под ним трон. Ничто так не ослепляет

человека как власть. А власть – божией милостью – могут выдержать только исключительные люди, такой [1161] жестокий гений, как Петр... (96) И никакие исторические [1162] примеры и жизненные

уроки никогда никого и ничему не научили. Сколько предметных [1163] уроков, начиная с

«Ходынки» [1164], (97) и втечении всего царствования [1165] учительница жизнь давала Николаю! И

9-е Января (98), Японская война (99), [1]905-ый год, распутинский скандал (100), наконец, –

«мировая» война… Всего мало. Ничему не внимал. А теперь! Взял [1166] эшелоны с фронта и послал

их с генералом Ивановым (101) на Петроград [1167]. Когда делегаты от Временного

Правительства [1168] – Шульгин (102) и Гучков, остановили императорский поезд на станции

Дно (103), Государь их принял и [1169] выслушал их объяснения о происшедших событиях.

Узнав [1170], что посланные под начальством ген[ерала] Иванова эшелоны [1171] отправлены обратно

на фронт [1172], он задумался [1173] и после небольшого [1174] молчания, произнес: – что же мне

делать? Ему ответили: – отречься от престола. Он [1175] опустил голову. Все кругом молчали. Потом, ни к кому не обращаясь, промолвил [1176]: – что-ж! если это нужно для блага России… – и подписал

поданный ему акт. Так, с небольшими вариантами [1177], – газеты описывают [1178] это событие, которое знаменует новую историю России. Кажется, это первый в истории

пример [1179] «легализованной» революции…

[***]

Воскресенье, 5 марта

…Только и разговоров, что об Учредительном Собрании. Страстные споры и разноголосица.

Энтузиасты революции исполнены самых радужных надежд. Они уверены, что у нас уже текут

«молочные реки, кисельные берега». А скептики пожимают плечами.

– Какое возможно Учредительное Собрание в [1180] разгар войны, когда все избиратели на

фронте... Но «скептиков» никто не хочет слушать. Все упоены новой эрой, новым светом с востока, который озарит весь мир…

…А левые уже затрубили в свои [1181] трубы и на митингах зовут мужиков [1182] не дожидаться

Учредительного Собрания и немедленно, «явочным порядком», отобрать у помещиков все земли…

[***]

Понедельник, 6 марта

Временное Правительство [1183] составлено. Председатель – кн[язь] Г. Е. Львов (104), он же

кажется и министр внутренних дел, Милюков [1184], министр иностранных дел, Керенский юстиции, Коновалов торговли, Гучков [1185] военный, но говорит, что это только пока приедет генерал

Алексеев. Называют еще Чхеидзе, Терещенко (105), Урусова… (106) По-видимому, Правительство [1186] еще [1187] не окончательно сконструировано [1188].

…Все точно пьяные. На всех улицах толпы гуляющих. Идут гурьбой среди улицы – женщины в

платках, дамы, рабочие, солидные мущины и [1189] смеются и поют… На бульварах и площадях

митинги. Громко ругают Николая и Александру Федоровну. В «Московском Листке» (107) (еще

вчера черносотенном!) неприличные фельетоны разоблачающие «Тайны Зимнего дворца». Тоже самое

в «Русском Слове»… Противно зрелище этого хамства. При таком, можно сказать, геологическом

перевороте, неизбежно, чтобы не обнаружилась и вся глубина человеческой пошлости, подлости и

низости. Что «революции не делаются в белых перчатках», давно стало общим местом [1190]. Так то

оно так… и все-таки противно.

[***]

…Ну, разве не колдовство? Керенский, этот enfant terrible [1191] Думы, арестовывает Щегловитова, Протопопова, Штюрмера, Горемыкина, Макарова (108), Климовича (109), Дейтриха (110), Стишинского (111) и еще, еще, еще… Они заключены в Петропавловскую крепость, в те же камеры, где томились и заживо умирали политические вольнодумцы… Все ликуют. Оно и понятно. Столько

накопилось в душах обиды [1192], возмущения, ненависти… Старые люди [1193] говорят: [1194] –

Какое счастье заснуть с мыслью, что нет больше Романовых!.. Ради этого стоило страдать… Вся наша

жизнь прошла в рабстве… Теперь и умереть не страшно… Мы видели зарю свободы. Наши дети и

внуки будут жить в свободной России…

Такие [1195] речи слышатся с утра до ночи в самых разнообразных кругах Московской

интеллигенции…

О войне [1196] не говорят, о ней точно забыли… Все увлечены волшебным превращением рабской

«Пошехонии» (112) в свободнейшую на земном шаре страну. В церквах больше не возглашают

долголетия «благочестивейшему»… И «всему царствующему дому». Придворные поставщики

сбивают гербы со своих лавок [1197], (113).

Все это до того нереально… Фата-моргана [1198], (114). На чем же все это держалось?.. Где же эти

незыблемые устои?.. Почему их никто не защищает? Где же эти блестящие кавалергарды, императорские стрелки, гусары, драгуны, казаки? Неужели это была только балетная декорация

вокруг картонного дуба? [1199] Толкнули ногой – все [1200] рассыпалось и провалилось [1201] в

трап!.. [1202]

Слишком, слишком все головокружительно [1203], неправдоподобно… и потому страшно…

…Забегал Бальмонт. Он в экстазе… [1204] Не человек, а пламень [1205]. Говорит, Россия показала

миру пример бескровной революции. Мрачный М. на это [1206] возразил:

– Подождите! Революции, начинающиеся бескровно, обыкновенно [1207] оказываются самыми

кровавыми.

[***]

…Сегодня, на Красной площади был парад Народных войск (115). Командовал парадом полковник

Грузинов (116). Зрелище было торжественное и очень красивое. Мы смотрели [1208] на него из

огромного окна магазина Сапожникова (117), где нас встретили [1209] сияющие приказчики, наши

приятели. Сияли впрочем только молодые. Старики расхаживали по магазину, опустив глаза и стиснув

зубы. Молодые мотались от окна к окну, победоносно поглядывали на «старших» [1210], смеялись и

громко выражали свои чувства [1211]. «Силища-то. Силища какая!» – «И этакую-то красоту не сумел

Николай удержать!.. Будет! попользовался… Теперь сами себе служить желаем» [1212]. Седой с

проплешиной [1213] кассир только глаза вскинул на говорящего, чуть-чуть пожал плечами, вздохнул и

ничего не сказал…

[***]

Вторник, 7 марта

…В Москве столпотворение Вавилонское. Все, что способно двигаться, писать, считать, болтать –

все это расхватано по разным «комиссариатам», «исполнительным комитетам» и

разным [1214] организациям [1215]. Вместо полиции действует «милиция». Это значит, что вместо

вышколенных для [1216] наблюдения за уличным порядком городовых, мечутся студенты, вооруженные винтовками, (которые то и дело выпадают из их непривычных рук), на места

околоточных поставлены помощники присяжных поверенных, а вместо приставов важно

распоряжаются присяжные поверенные. Все эти новоиспеченные «граждане» уже до смерти устали –

и через месяц такого «управления» Москва, вероятно, обратится в Бедлам. Поразительно, до чего мы, русские, несмотря на все наши претензии, неоригинальны. Вечно кричим о своей «самобытности» – и

вечно рядимся в чужие платья. Уж если революция, то – тюлечка в тюлечку [1217] – по французскому

словарю! Милиция, комиссары, декреты… Скоро, вероятно, и календарь перелицуем. Пойдут у нас

плювиозы, мессидоры, фруктидоры (118). Как бы до термидора (119) не докатиться. И «товарищи»

ожили! Несть числа фракциям и группам… [1218] Левые, правые, меньшевики, большевики, пораженцы, оборонцы... Против [1219] [1]905 года они [1220] расцветились [1221] в [1222] самых

неуловимых оттенках [1223]. Действуют они куда бесцеремоннее, чем в [1]905 году. Вламываются в

разные учреждения с заявлением [1224], что такое-то [1225] помещение [1226] им «удобно» и они его

«реквизируют»… [1227] Пока их успешно выпроваживают, но объясняются по каждому случаю очень

пространно, уговаривают, убеждают [1228] – в надежде, что они скоро «устанут» и отстанут [1229].

Вероятно, это приведет в обратному результату. Эти господа войдут «во вкус» и пойдет такое

безобразие, что все начнут вздыхать о Горбуновском «становом» … (120) Сегодня, например, какая-то

фракция [1230] анархистов [1231] пожелала реквизировать университетское имущество для

«народа»… Мандата от «народа» эти «печальники» не предъявили и [1232] университетские сторожа

(тоже «народ» и тоже без мандата) их прогнали.

[***]

Московским комиссаром назначен доктор Н. М. Кишкин (121). Комиссариат помещается в генерал-губернаторском доме… (122) Если тени могут страдать [1233], то как [1234] должна

содрогаться [1235] тень великого кн[язя] Сергея Александровича! (123) Во [1236] что историческая

Немезида [1237], (124) превратила его роскошный, недоступный для простых смертных дворец!

Миллион комиссий, комитетов, заседаний, собраний, на которых мелькают, вертятся, приходят, уходят, странные люди, громко произносящие такие запретные слова, за которые вела [1238] прямая

дорожка туда, куда «Макар телят не гонял»… Все мужчины с ног сбились. Весь день в бегах.

Политические дамы носятся по городу как листья в бурю… «Ах, чем это кончится, боже, чем это

кончится, чем!»…

[***]

В Москву прибыл Керенский (125). Был в суде, посидел в Совете Присяжных Поверенных, держал

себя очень «просто» – и всех очаровал. Керенский несомненно восходящая звезда нашей

новорожденной революции, ее Камилл Дюмулен (126). В Думе [1239] он был один из немногих

«красных», которого почти [1240] все, кроме крайних черносотенцев слушали, даже [1241] любили, ему прощали [1242] его истерические [1243] «выпады» за молодой задор, за хлесткую, но не злобную

манеру речи, за то, что [1244] он больно иногда «царапал», но никогда [1245] не бил ломом. А теперь, когда он, с разрешения «партии» (Керенский трудовик) вошел в правительство, он [1246] сразу

завоевал симпатии [1247] «буржуазных» министров, которые видят в нем [1248] «буфер» между

старым и новым… «Левые» считают его своим, а «правые» довольны его [1249] заверением, что он

«не Марат» (127) – и что русская революция несет с собой не [1250] месть, а свободу и

справедливость. Точно [1251] по ман[овен]ию волшебного жезла, у молодого министра оказалось

многое множество приверженцев и тьма поклонниц. Его превозносят выше небес, называют

«надеждой России», восторгаются его пламенным красноречием, повторяют его «крылатые» слова, засыпают его красными цветами… Обижены на него только судьи. И в самом деле! Министр жал руки

курьерам, а судьям не оказал никакого [1252] поощрения…

[***]

Среда, 8 марта

…Обедал Бальмонт. Он все в том же [1253] состоянии [1254] ликующего пафоса [1255]. Читал

свои новые стихи, три гимна: «В единении сила», «Слава солдатам» и «Слава Народу» (128). Говорит, что [1256] Рахманинов (129) пишет на эти слова музыку. Гимны [1257] всем очень понравились. Меня

эта поэзия à thèse [1258] не трогает. Мне [1259] очень совестно, но когда я слушаю такую

торжественную декламацию, я никогда не могу отделаться от одного воспоминания из далекого

детства. У нашей няни была огромная чашка с рисунком [1260]. Над букетом роз и фиалок два голубка

с конвертом в клюве, а кругом вьется золотыми буквами стишок: « – Так позвольте же вас

проздравить [1261] с днем ваших именин»… Вот и мы теперь «прозравляемся» [1262]…

[***]

Суббота, 11-ое марта

Приехал из Петрограда С[ергей] А[ндреевич] Котляревский (130). Он привез печальные известия, идущие непосредственно от Ал[ександра] Ив[ановича] Бычкова (131), который его просил не делать из

их беседы секрета. Оказывается, что Совет рабочих и солдатских депутатов, как то незаметно

возникший в уголке Таврического дворца, становится все развязнее, присвоил себе право контроля над

Временным Правительством и санкционирует его мероприятия «постолькупоскольку» они

согласуются с видами и лозунгами этого [1263] Совета. Таким образом, сразу создается такое

двоевластие, которое теперь, когда вся страна взбаламучена, грозит самыми опасными последствиями.

Этот самозваный «орган» ведет совершенно самостоятельную политику. Его приказ № 1 – есть

величайшее преступление. Это приказ о немедленной [1264] реорганизации армии. Его отпечатали в

количестве шести миллионов экземпляров и разослали на все фронты – без ведома Временного

Правительства. В результате этого «государственного акта» явилась молниеносная дезорганизация

армии. Солдаты перебили множество офицеров, несчастные офицеры вышибленные [1265] из

привычной колеи, потеряли головы, дисциплина подорвана в корне, пошло массовое дезертирство, все

сбито с толку. Солдаты, забыв свой воинский долг и честь, бросают Россию на растерзание врагам и

бегут, словно сорвавшись с цепи, домой!.. в деревню!..

Это такой ужас, такой срам! [1266] Право, можно подумать, что этот гнусный приказ № 1 куплен у

«Совета [1267] рабочих и солдатских депутатов» на немецкое золото [1268]. Временное Правительство

потребовало отмены этого замечательного приказа. И формально Совет его отменил. Но шесть

миллионов летучек не остановишь [1269]. Они делают свое предательское дело. Несколько немецких

дивизий уже двинуто на наш северный фронт (132). Гучков считает, что Петроград – в настоящее

время – защищен от врагов только льдом Финского залива и распутицей, т[о] е[сть] «божьей волей».

Немцы могут нас взять и с суши и с моря… Балтийского флота (133) больше нет.

В Кронштадте (134) матросы зверским образом убили сто офицеров и сто офицеров брошены в

казематы (135). Всем распоряжаются дикие матросы, разжигаемые какими-то новоявленными, точно

из-под земли выросшими агитаторами (136). В Свеаборге (137) потише, но тоже очень тревожно (138).

Вообще, развал и в армии и в тылу потрясающий. В Петербурге рабочие до сих пор не принялись за

работу. Все празднуют революцию. В Твери «сознательные товарищи» не поверили, что в тюрьме

всего два политических заключенных и волею «свободного народа» – выпустили шесть тысяч

уголовных (139). Теперь вся Тверская [1270] губерния кишит разбойниками. В Корчеве (140) сожгли

председателя Земской управы… (141) Помещичьи усадьбы уже запылали… Крестьяне захватывают

инвентарь, уводят скот, но пока еще с некоторым «недоумением»…

Вот, что мы натворили в первые девять дней революции. Мужицкий патриотизм такой же мираж, как государственная мудрость рабочих… [1271]

[***]

Воскресенье, 12-ое марта

Если Петербург будет взят, то немцы будут нам диктовать условия мира. Наши просвещенные

союзники от нас отступятся, как только мы перестанем поставлять для них пушечное мясо. Россия

будет обращена в Болгарию до Турецкой войны (142) а мы – превратимся в «братушек» … (143) И нас

же эта благородная [1272] Европа будет презирать, как дикарей. Что ж! [1273] если отрешиться от

самолюбия и посмотреть на себя «со стороны», то, вероятно, они окажутся уж не так неправы…

[***]

Четверг, 16-ое марта

Атмосфера жуткая. Солдаты бегут с фронтов неудержимо [1274]. Советы рабочих депутатов

открыто на ножах с Временным [1275] Правительством. В Москве вся администрация и полиция

смещена [1276] и заменена присяжными поверенными, их помощниками, студентами. Все они

называются каким-то новыми, длинными, дурацкими именами: «Помощник Комиссара

Исполнительного Комитета Московской Городской Думы»… Язык сломаешь…

[***]

5 ч[асов] утра, пятница, 17-го марта

Не спится… Проснулась, когда часы [1277] в буфетной били два – и как ни старалась – не могла

заснуть. Думаю, думаю… И сколько сейчас по России таких же бессильных, никому неведомых

людей – думают те же тяжелые, неразрешимые думы! [1278] Неужели русский народ, проснувшийся

Илья Муромец (144), окажется недостойным своей исторической задачи? [1279] Неужели он продаст

свое первенство за чечевичную похлебку «классовых» вожделений?.. (145), [1280] Неужели мы все

ошиблись и наш народ вправду только дикарь и зверь!.. [1281] Неужели фанатики и доктринеры

решатся, ради осуществления своих программных утопий, отдать Россию на поток и

разграбление? [1282] Ведь они же не только марксисты, они ведь русские! [1283] Как же они не

понимают, что теперь – все классовые «интересы» – деталь, что классовая «рознь» [1284] – теперь! –

преступление, что, если мы пропустим этот единственный в истории нашей родины момент, то наши

внуки будут рабами, что нас будут проклинать внуки наших внуков. Теперь – мы обязаны идти все

вместе, как один человек. Это понимает Екатеринославский помещик и гусар Родзянко, это понимают

родовитые аристократы, привыкшие любить государя, потому что их деды и прадеды

служили государям, отождествляя престол с величием России, это понимает моя горничная

Саша (146), для которой нет большей радости, как бегать в церковь, это понимает и наш кучер, и

дворники, и наша деревенская извозчица Дуняша… (147), [1285]

А [1286] вот Чхеидзе этого не понимает!.. [1287] Но [1288], может быть и мы, робкие русские

интеллигенты, тоже не понимаем, в каких муках Россия должна родить свою свободу!.. [1289] Надо

все принять… Может быть!.. [1290]

[***]

Уже день. Серая мгла. Грязный снег… Черные деревья… Поет петух… [1291]

На [1292] что рабам дары свободы

Их нужно резать или стричь

А. Пушкин (148) («Свободы сеятель

сеять семя свои»(?) (149)

Понедельник, 20 марта

…Итак, сбылось то, о чем никто из людей не только [1293] нашего поколения не смел мечтать, но

то, о чем не мечтали наши дети… Как то мы оправдаем свою историческую задачу!.. В 1905 г., в

Париже, – на одном сборном и сумбурном завтраке в caf é Voltaire (150), на котором милейший С.

ввиде plat de resistance [1294] «сервировал» отца Гапона (151) и его [1295] товарища не то Пузина, не

то Кузина (152) – An[atole] France [1296], (153) вполголоса спросил меня –

mais avez vous des grands hommes ne pour mener une r é volution? Des Mirabeaux? (154) Des Dantons?.. (15

5), [1297] Я [1298] сказала, что я [1299] их не знаю, но что ведь и «тулонский поручик» (156) до поры

до времени никому не был известен… Умнейший [1300] из французов покачал головой [1301] и

скосив свои огромные, лукавые глаза в сторону Гапона, с усмешкой [1302] прошептал: – Celui-

l à, c’est un demagogue… il a tout pour se faire tuer, mais pour un grand homme… [1303] и он опять пожал

плечами… Сколько воды утекло с того завтрака . Помню [1304] с каким любопытством французы

( France, Octave Mirbeau (157), Rouannet (158), Longuet (159), [1305]) разглядывали патентованного

русского meneur des foules [1306], задавали ему вопросы через добровольных переводчиков… И какие

пошлости с важностью «вождя» преподносил Гапон! Совестно было слушать…

Ну вот теперь уже не долго дожидаться. Самая пора [1307] показать [1308], что «может

собственных Дантонов земля российская рождать…» (160)

[***]

…Сегодня год, как ушел из жизни Обнинский (161). Как бы он теперь был счастлив!

Бросился [1309] бы в самую кручу [1310] русского [1311] урагана … – никакие [1312] бы цепи его не

удержали [1313]… Еслиб можно было предвидеть!.. Какие [1314] все мы слепцы!.. «Эх, как бы

знатье», говорил он мне с загадочной улыбкой в последний день…

Теперь его друзья-приятели [1315], которым он так щедро и безумно [1316] раздавал себя и

которые подмигивая [1317] и [1318] щурясь [1319] и тихонько сворачивали в «проулок», когда он

бился, как рыба об лед – теперь они – члены Временного Правительства…

[***]

Воскресенье, 26 марта

Революция, по-видимому, принимает перманентный характер. Выползли, словно [1320] грибы

после дождя, жрецы, для которых она является самоцелью. А. Ф. Кони (162) любил рассказывать из

своих судейских воспоминаний про одного студента [1321]-армянина, который на все вопросы судей

отвечал утвердительно [1322]: «Были на таком то собрании? – Был. – Участвовали в таком-то

заговоре? – Участвовал!.. “Зачем вы это делали?” – Потому что я лублю рэволюцыю!» с пафосом

восклицал армянин. Вот и у нас теперь таких «любителей» несть числа. Как бы и нам, новоиспеченным «республиканцам» [1323] не пришлось скоро вздыхать: «O, qu′Elle était belle sous l›Empire!»… [1324], (163)

Первым делом, конечно, «пролетарии» [1325] побросали работу. По улицам бесконечные

процессии «трудящихся» шествуют [1326] с красными флагами и надрываются: «Вы жертвою

пали»… (164), [1327] «Вставай, подымайся рабочий народ»… (165) «Это будет последний

решительный бой» (166), тоже поют, но не очень бойко. На всех площадях и бульварах словесные

«ристалища». На Пречистенском бульваре (167) около Гоголя (168) и на Тверском около

Пушкина (169) непрекращающиеся митинги (170). День и ночь ораторствуют [1328]. Меньшевики на

большевиков, большевики на всех… [1329] «Сарынь на кичку!..» (171) – Старая русская история: лупи

друг дружку на радость врагам. Чего только не требуют! И все сию минуту! Вынь да положь! Помилуй

Бог, обдумать… [1330] Митинговые резолюции гласят: «Немедленное осуществление 8-и часового

рабочего дня»!.. Немедленная социализация земли», дабы сие уже было фактом до созыва

Учредительного Собрания… Такое же категорическое требование «немедленно» созвать

Учредительное Собрание – притом непременно в Петрограде, ибо там Совет рабочих депутатов может

оказывать «давление» (!) на Временное Правительство. Партийные органы: «Социал-демократ»,

«Вперед» (172), «Известия» и др[угие] (каждый день появляется новый выразитель «широких масс»), ежедневно обливают помоями это новорожденное Временное Правительство; обвиняют его, что оно

бросается в объятия «царскому палачу» (генералу Алексееву! Вот так палач!..) – что оно вместе с

Бьюкененом (173) и французскими банкирами преследует «империалистские» идеалы и т[ак] д[алее].

Ничтоже сумняшеся действуют большевики. Они [1331] порешили – ни много ни мало – заключить с

немцами мир помимо «буржуев» и обратились с воззванием к немецким «товарищам», рекомендуя им

«свергнуть» Вильгельма, не стесняясь [1332] с барышническими планами «врагов пролетариата». На

этот клич немецкие «товарищи» ответили в Vorwaerts (174) в таком смысле, что «мы мол не

нуждаемся ни в чьих советах, никому не позволим вмешиваться в наши дела и навязывать нам ту или

другую форму правления». Большевики не смутились, обругали Vorwaerts [1333] «социал-предательским прихвостнем [1334] капитализма» и продолжают «через головы» буржуев и «социал-соглашателей» взывать, чтобы солдаты бросали оружие… Тем временем, немцы на

Стоходе (175) уничтожили четыре наших полка (176). Рабочие [1335] совсем [1336] сбиты с толку

доктринерами [1337], фанатиками [1338] и [1339] тупыми полуграмотными сектантами, – это в

лучшем случае! [1340] А в худшем – их водят за нос [1341] провокаторы [1342] бывшей охранки, перебежавшие к новой власти. Они [1343] болтаются [1344] вместе с солдатам и целые дни по улицам

и «митингуют» (новый глагол!). Заводы останавливаются, снаряды, говорят, уже тратятся из

запасов… [1345] Мужички [1346] тоже проникаются революционным духом [1347], начинают рубить

помещичьи леса и жечь усадьбы. На железных дорогах хаос и невообразимое озорство беглых солдат.

Они вваливаются [1348] без билетов в вагоны первого класса, выгоняют пассажиров, а если им это не

удается, они влезают на крыши вагонов и все время бьют ногами, ружьями, кулаками по вагонной

крыше, чтобы мешать «буржуям» спать. Что будет?.. «Что день грядущий нам готовит»… (177) не

угадать…

Весна наступила «дружная» – и ждут большого половодья. А когда вода [1349] схлынет… немцы

пойдут на Петербург… Может быть, нас опять выручит чудо. Россия ведь страна чудес… Только

жутко… очень жутко…

[***]

Суббота, 1 апреля

Завтра Пасха. Первое Светлое Воскресенье свободной России… Когда и как

всё [1350] «образуется» – ни один мудрец не скажет [1351]. Одно несомненно: совершилось нечто до

того великое, мифическое, что оно исключает всякий поворот к прошлому. Может быть, нам придется

пережить весь ужас террора и все мы, сегодняшние «граждане» окажемся [1352] des «ci-devant [1353]», будем голодать и прятаться от новых сыщиков пуще чем от старых. И все же «старое в землю

зарыто» – а за это можно и претерпеть…

[***]

…Целый день народ. Устаешь слушать рассказы, читать газеты. Вся жизнь сейчас – фантастический

синематограф… Как гудят колокола! Как-то особенно торжественно… Вся Москва у

заутрени… (178) Наши все ушли. Дома только я да Юлия Ивановна (179) – наша

старая [1354] латышка.

Воскресенье, 2 апреля

…Совсем тепло, – а [1355] солнца нет. Первая Пасха свободной России… [1356] С утра льется

«малиновый» звон (180) кремлевских колоколов. Кому только [1357] они на своем долгом веку не

звонили, кого не отпевали, кого не венчали! Так хочется уловить в этих [1358] с детства родных

переливах – новые звуки… Так [1359] хочется верить, радоваться, а на душе печаль и трепет перед

Неизвестным.

[***]

…Был Борис О. (181) В [1]905 г. он был пылкий студент-«кадет», живой, остроумный, член гонимого

полицией [1360] студенческого «центрального органа». После университета он

скоро [1361] выделился из алчущего «практики» легиона помощников присяжных поверенных – и

занял видное место в рядах [1362] уголовных и политических защитников. Теперь он – восходящая

политическая звезда, высмеивает меньшевиков и большевиков [1363] на всех митингах, он [1364] уверяет [1365], что никакой поножовщины у нас не будет, ну погромят немножко, кое-где

пограбят, но [1366] русский [1367] мужичок слишком умен и «марксисты» его не обойдут, скорее [1368], «ён» сам [1369] любого марксиста надует [1370]. Было [1371] бы разумеется

лучше [1372], еслиб рабочие теперь не «лодырничали», а солдаты не удирали с фронта, но все это

«с похмелья» – и скоро войдет в берега. Так преятно было среди всеобщей

растерянности услышать [1373] наконец [1374] бодрую, самоуверенную речь.

Борис О. рассказывал много пикантных анекдотов из текущей действительности. Так, Совет

рабочих депутатов был крайне «шокирован» [1375] посланной в армию формой [1376] присяги

Временному Правительству (182). Совершенно неуместными находили слова [1377]: «Именем

Бога»… – Зачем Бог?.. Это старый [1378] «пережиток», которым «буржуи» пугали народ… Нам не

нужен ни Бог, ни поп, ни царь… (183) И вот, Совет [1379] послал в армию свою «формулу» –

перл [1380] блестящего пера тов[арища] Нахамкеса (184)(Стеклов тоже) . Совершив сей политический

«акт» – довел о нем до сведения [1381] кн[язя] Львова – через того же Нахамкеса. Львов сказал, что он

уже об этом извещен.

– Каким образом, изумился тов[арищ] Нахамкес [1382]-Стеклов.

– Да с телеграфа прислали проверить, можно ли посылать эту бумажку, спокойно ответил Львов.

Борис О. передавал этот диалог между премьером и Нахамкесом с особенным вкусом, как

доказательство, что «Совет» никакого [1383] серьезного значения не имеет [1384]. Но… меня это

не [1385] убеждает. Зато [1386] другой его рассказ [1387] о раздавшемся [1388] из Тверской тюрьмы

поэтическом [1389] крике какого-то уголовного мне очень понравился:

«Не верю я тому народу

И не шлю ему привет,

Который политическим дал свободу,

А уголовным – нет!..»

[***]

Суббота, 8 апреля

…На душе беспрерывная тревога. Нет покоя днем, нет отдыха ночью. Так страшно за русскую

свободу. «Изнутри» мы раздираем ее сами, извне на нас надвигаются беспощадные немецкие пушки, газы, аэропланы… Газеты с каждым днем тяжелее читать. Все – решительно все недобросовестны.

Разница только в тоне. «Буржуазные» приличнее и грамотнее. У «социалистических» тон совершенно

хулиганский, каждая старается перещеголять другую в «левизне», а главное как то непроходимо

глупо, безграмотно, бездарно. При самой высшей благожелательности не верится в

искренность [1390] этих бесчисленных [1391] разнообразных «товарищей». Это оглушительное

«чрево», эта разнузданная демагогия, это одурманивание рабочих и солдат ядом [1392] непонятных

слов, это разжигание земельных вожделений мужиков, это толкание в пропасть русского народа, окруженного огненным кольцом врагов… И так действуют друзья народа? Их новые печальники и

вожди? Неужели [1393] это – строители новой жизни?.. Каменщики нового града? (185) Плоды

их [1394] проповеди уже сказываются. В Саратовской, Самарской, Нижегородской, Тамбовской

губ[ерниях] начались крестьянские беспорядки (186). Приехавшая из Ревеля (187) жена генерала

** [1395] рассказывает, что там сожгли 6 офицеров, а одного сварили… (188) Временное

Правительство топчется на месте. Каждый день кто-нибудь из министров назначает себе четвертого

или пятого товарища, хорошего человека и доброго знакомого, которому «нельзя отказать»! Все очень

важны, очень хвалят друг друга, разъезжают по «тылу» и по «фронту», произносят благородные речи, но и речи их и жесты их не производят впечатление настоящей, сознающей свою крепость силы.

А [1396] «комплименты» и «приседания» перед Советом Рабочих депутатов свидетельствуют только, что министры его до смерти боятся. Керенский?.. Еслиб он умер в первые дни Революции, это была

бы, может единственная красивая фигура на красном фоне. А теперь он говорит, говорит, говорит!..

чувствуется, что [1397] уже из последних силенок человек [1398] себя нахлестывает. Вероятно, он

искренен [1399], но и красноречие его и пафос… Это такая провинция! Никогда не поверю, чтобы

наши кадеты – Милюков, Набоков (189), Маклаков (190) могли его принимать au sérieux [1400].

Вероятно, он им нужен «для широких масс»…

А как все бросились к власти! Какая жажда карьеры! Какой разлив зависти! Каждому адвокату

хочется засесть в «курульное» кресло (191), подержать в своих руках уголок [1401] министерского

портфеля. Если б немцы не стояли у ворот – все это было бы с полгоря, а теперь так страшно…

Умны немцы, очень умны… – И до чего [1402] любезны! Через всю Германию провезли в

запломбированном вагоне Ленина и высадили его у нас! (192) А этот господин [1403], называющий

себя русским, не постыдился ходатайствовать [1404] о такой милости! Социалист-коммунист вдруг

так затосковал по родине, что даже каменные сердца Вильгельма и Гинденбурга не устояли против

столь высокого чувства. Можно себе представить, что в нашей теперешней «буче» начнет выкидывать

сей [1405] сверх-марксист. Шутка сказать – революция в разгар войны! Уж более счастливого момента

для «повертывания» колеса Истории – не придумаешь. Да! Все изменяется под солнцем, всему есть

предел и мера (193). Безмерна и беспредельна только человеческая низость, злоба [1406] и

глупость… – «Земля наша велика и обильна»… (194) Вот и начнут ею [1407] торговать «распивочно и

на вынос». Не пришлось бы опять кланяться варягам, чтобы взяли нас под свою «высокую руку» и

завели «порядок». Черносотенцы, говорят, уже пророчат какого-то Николая III-ого, брата

кронпринцессы.

Воскресенье, 9 апреля

…Столпотворение «Своя своих не познаша» (195). Солдаты, как это явствует из сегодняшнего

заявления военного министра, массово бегут с фронтов (196). Мужики отбирают помещичьи земли, сельскохозяйственные машины, рабочий скот, но и крестьянские – отрубные и хуторские. «Эсдеки»

разжигают «классовую» борьбу, «эсеры» науськивают друг на друга темных, озверевших людей,

«самоопределенные» рвут Россию в клочья. В Киеве какая-то «украинская» процессия несла плакат:

«Да здравствуют наши доблестные союзники Англия, Франция и… Россия (!)» «Киевская» республика

уже, значит, «самоопределилась». А мы то в Москве сидючи, в простоте душевной продолжаем

считать, что Киев – мать [1408] русских городов. Оказывается, Киевская республика заявляет

претензии на Орловскую губернию, а [1409] поляки требуют себе Вильну. Скоро они войдут во вкус и

потребуют Смоленск, а там уже и до Москвы рукой поддать. Была же Марина

Мнишек (197) московской царицей. Все исторические «права»… И как странно, что среди этого

общего развала [1410] не унимается [1411] игра мизерных страстей. Тщеславие, самолюбие, зависть…

Вернувшиеся в [1412] университеты профессора рвут друг у друга кафедры. Взаимное подсиживание, интриги, сплетни. Покойник [1413] Кассо (198), небось, от удовольствия в гробу переворачивается.

Все жены желают видеть своих супругов на ответственных постах. Не понимают, что [1414] la Patrie [1415]-то в самом деле «en danger» … [1416], (199)

Понедельник, 17 апреля

Кошмарное время. Все злы, мрачны… Временное Правительство очевидно в тисках. Сидят

там [1417] умные, образованные, талантливые, честные люди; они были бы великолепны

в [1418] нормальной парламентской сессии, ни [1419] теперь, когда над нами крыша горит, –

а [1420] под нами земля дрожит – нужны люди иного закала [1421], – люди, умеющие и

смеющие действовать наперекор бушующему урагану. А кто же из наших «кадетов» или даже

октябристов на это способен? Они и правду то сказать боятся во всеуслышание. Да и как ее сказать!

С одной стороны нельзя кончить войну, а с другой – нам нечем и не на что воевать. И «живой» силы, которой мы всегда так похвалялись – тоже нет. Старая армия перебита, а молодую – ораторы

митингов – превратили [1422] в разбойничьи шайки. Дня три тому назад, О[нисим] Б[орисович] был

на заседании [1423] Комитета, который состоит при главном московском комиссаре Кишкине. Два

инженера, приехавшие из Петербурга, делали доклад в спокойном деловом тоне. Оказывается, что

наши железные дороги пришли в полную негодность, чинить их невозможно, пот[ому] что нет ни

материала, ни людей, знающих это дело (200). Для того, чтобы исправлять еще годные паровозы или

вагоны – надо ломать совсем никуда не годные и пользоваться этой рухлядью для «подштопки». Рельс

нет. Пришлось уничтожить некоторые пути в Сибири – и перевозить оттуда рельсы к центру. Где было

два пути – оставляют один… Американские паровозы настолько больше наших, что наши могут войти

в американские совсем с трубой. Еслиб даже нам удалось получить эти «чудища», то наш русский

путь не очень то скоро к ним приладить. Весь наш железнодорожный состав в настоящем

его [1424] виде инженеры назвали кладбищем! Как при таких условиях продолжать войну с немцами и

в то же время ломать, очертя голову, веками установившийся [1425] быт – эту проблему мог

бы [1426] разрешить только Петр (201). Львову [1427], Милюкову, Гучкову и Керенскому со

товарищи [1428] не по плечу такая задача. Наши Нероны (202) от Маркса (203) конечно не задумаются

ради торжества «пролетариата» пустить по миру всю Россию, но… жив Бог земли русской! Не надо, не надо отчаиваться. Отчаяние – смертный грех – теперь больше, чем когда-либо…

[***]

…Какой это ужас, когда целый народ охвачен духом безумия!

Полыхают [1429] барские [1430] усадьбы [1431], как снегом усыпаны деревенские дороги

барскими [1432] библиотеками, на телегах [1433] увозят мебель, вещи, картины; чего не могут

увезти – варварски уничтожают… Помещики бегут из своих родовых гнезд. Мужики рубят

леса [1434], отбирают зерно, но полей не засевают… Возьмут овес, продадут его по 12–14 р[ублей] за

пуд, а на посев требуют зерно от земства! В Бережках [1435], (204), чтобы вспахать четверть десятины

со своей же учительницы спросили 200 рублей… Несчастные, темные дикари, которых распаляют

дошедшие до буйного бреда демагоги. На днях, большевики сорвали «кадетский» митинг, на котором

выступал Евг[ений] Трубецкой (205). Конечно, Трубецкой не митинговый оратор и перед такой

аудиторией благоразумнее было бы ему не выступать. Когда он стал [1436] объяснять, что сепаратный

мир уже потому не возможен, что к нам сейчас же явятся японцы и англичане, и покажут нам, что

значит не выполнять союзных договоров, – поднялся неистовый свист и рев.

Организованные [1437] […] как по команде выпаливали из разных углов [1438]: «Политический

шантаж!»… «Титулованный славянофил!»… «Его сиятельству хочется водрузить крест на Св[ятую]

Софию»… (206) «Давай ему проливы и Константинополь»… «Небось сам тут сидит, а на бойню

посылает нас»... «Довольно нашей крови попили»… [1439] Площадная ругань [1440] невыносимые

свистки [1441], поднятые [1442] кулаки [1443], топающие ноги, звериный вой… [1444] До чего

омерзительно зрелище одержимой бесами толпы!..

[***]

…Ленин «захватным правом» поселился во дворце (207) Кшесинской (208). Его программа

«maximum» (209) даже «эсдеков» распугала – и сейчас правоверные марксисты грызутся до умертвия с

уклонившимися в «ересь» «мартовцами» (210), «плехановцами» (211), «эсерами» разных толков. Все

это оказывается [1445] «лжесоциалисты», а чистокровные, миропомазанные [1446] – одни только

большевики. Един Бог Маркс и Ленин пророк его!.. (212)

[***]

Третьего дня к Таврическому дворцу пошла импозантная процессия – десять тысяч инвалидов из всех

петроградских лазаретов (213). Безрукие, безногие, хромые, слепые… Они несли плакаты: «Ленина и

компанию назад в Германию»… «Буржуазные» газеты [1447] отмечают [1448] это «отрадное» явление, как пробуждение народного здравого смысла. Как жаль, что это пробуждение приходиться пока

отмечать у инвалидов…

[***]

…Мы сегодня без хлеба. На весь наш дом вместо 16 фунтов выдали четыре…

[***]

…Завтра опять «народный» праздник. Рабочие празднуют европейское 1-е мая (214). Холод сегодня

несносный, как в ноябре. Уже несколько дней как от весны ни синь пороха… Но русский человек

верен своим традициям: уж коли именины так на Антона и на Онуфрия (215). Этого никакая

республика не изменит…

Воскресенье 23 апреля

…В эти дни произошли зловещие события. Милюков обратился с успокоительной нотой к

союзникам что [1449] де [1450] Россия не нарушит договора и война будет доведена до конца (216).

Эта «нота» разгневала Совет Рабочих депутатов – и он напустил на Временное Правительство чернь и

солдат (217). 21 апреля на улицах Петербурга была стрельба (218). Целый полк занял все выходы

Мариинского дворца и фактически Временное Правительство находилось несколько часов в

плену (219). После долгих «переговоров» пришли [1451] к какому-то убогому «соглашению» (220).

Но, конечно, это только «цветочки» наших раздоров. Война сорвана. Солдаты тысячами бегут с

фронтов «делить господскую землю». Братаются с немцами… Офицеры пикнуть не смеют… Полный

развал. Вот к чему нас привели три года [1452] «великой, священной мировой войны»… Чего нам еще

ждать? И не все ли равно, кто нас вздует – японцы, англичане или наша собственная, варварская орда, разнузданная новыми ханами!..

Понедельник, 24 апреля

…Война считается сорванной. Солдаты не хотят сражаться. Офицер (сын генерала Ч.) так

описывает настоящее [1453] положение на фронте [1454] в письме к сестре: «Старший офицер

приказывает взять гору. Солдаты отвечают, что батальон желает “посовещаться”… “Посовещались” и

решили: – Так что, ваше В[ысокоблагород]ие, эта гора нам ни к чему…»

[***]

…Носится такой слух, будто англичане вместе с японцами желают привести нас в «порядок». Вздор, конечно. Мы им были нужны вначале войны, а теперь они без нас управятся…

[***]

Погода ужасная. Вчера шел снег, как зимой. Есть нечего. На человека выдают по ½ ф[унта] хлеба. Ни

мяса, ни масла, ни крупы. Все живем впроголодь. Люди ночи проводят в очередях, чтобы раздобыть

фунт мяса. Цены растут не по дням, а по часам. Башмаки 3-хлетнему ребенку стоят 8 ½ рублей…

[***]

Суббота, 29 апреля

…Развал, хулиганство, науськивание голодной, деморализованной черни… третьего дня

(27 апреля) в одиннадцатую годовщину Первой Думы (221) – Гучков сказал, что Россия «на краю

гибели» (222). Волнующую, трогательную речь произнес Ф. И. Родичев, этот исконный, бескорыстный

искатель русской свободы, Дон Кихот русских «бессмысленных мечтаний». Он умолял всех очнуться

от яда вражды и помнить только, что погибает Россия. Надо спасать Россию, а там «разберемся»…

Увы! Это даже не [1455] вопль в пустыню, а [1456] безнадежная мольба за родину перед

«Шигалевыми» (223), которые вне своего разрушительного «катехизиса» – не видят, не слышат и не

разумеют. Над Россией тяготеет фатум. Чего не доделало самодержавие, доделает революция. Армии

нет [1457]. Два месяца революции превратили ее в разбойничий стан. Что же будет дальше?!. Нас ждет

судьба Турции, Персии… (224)

Четверг, 4 мая

…Вся жизнь перевернулась. Волны взбаламученного моря хлещут вовсе стороны, опрокидывая по

пути почти все, что ни попадется. В [1458] самых патриархальных [1459] домах [1460], где

десятилетиями складывалось мирное общежитие господ и слуг – прислуга, словно по колдовству, оборотилась в «классовых врагов»… Наша повариха – латышка, которая двадцать лет с нами прожила

душа в душу, завела у себя в кухне клуб и там идет форменная пропаганда. Интересно, что с нами она

так же безупречно корректна, как всегда и когда я с ней завожу разговор о «текущем моменте», она

своим однозвучным голосом меня успокаивает: – Бог даст, все будет по-прежнему. Мало чего глупым

людям кажется.

– А что это, Юлия Ивановна, у нас как будто прислуга чем то недовольна?

– Не знаю. Кажется все хорошо, все по-хорошему. Ну, русские ведь глупые, думают [1461], что

если революция, то это значит, что все будут богатые и не нужно работать.

– А вы как думаете, Юлия Ивановна?

Она засмеялась своим коротким, деревянным смешком.

– А я думаю, что еще неизвестно, что будет. Надо подождать…

[***]

…В Москве прибавляется жителей. Сюда бегут из Петербурга [1462] «граждане», чтобы быть

подальше от «очага» революции. Цены на квартиры повысились вдвое и втрое… (225)

[***]

…Политическое положение все усложняется. Гучков как-то очень круто вышел из состава Временного

правительства, мотивировав свой «уход» совершенной невозможностью работать при таких условиях, когда армию точно нарочно ведут к полному развалу (226).

Керенский в очень пылкой речи воскликнул, что он «жалеет, что не умер два месяца

тому [1463] назад, п[отому] [1464] ч[то] тогда он бы верил, что революция есть дело свободных

людей, а не взбунтовавшихся рабов[»] (227). Первые осмысленные слова среди потока трескучих фраз.

Милюков тоже ушел в отставку (228). Временное Правительство уже три дня бьется, чтобы

создать «коалиционное» министерство, но пока еще ни до какого соглашения не дошли. Говорят, Керенский будет военным и морским министром (прямо швец и жнец и в дуду игрец!) Министром

иностранных дел (на место Милюкова) – называют Терещенко, про которого в сущности известно

только, что он сын очень богатого человека (229). Из «социалистов» говорят о Чернове (230),

Пешехонове и Скобелеве. Интересно, что наши социалисты не желают проводить в члены

Временн[ого] Правительства Плеханова (231), одного из немногих социал-демократов с европейским

именем и широким кругозором… Как всегда на первые места пролезают посредственности.

Революционный режим в этом отношении ничем не отличается от монархического… У нас в Москве

такое чувство, что Временное Правительство ни при каких «комбинациях» не удержится – и мы

фатально полетим в пропасть…

[***]

…Аграрные грабежи, которые деликатно именуются «беспорядками», разгораются по всей России.

В Мценском уезде разгромлено имение Шереметьевых (232). Грабили солдаты и мужики под

предводительством двух прапорщиков. Когда они дорвались до винного погреба, то пили до тех пор, пока не падали мертвые. Громили как истинные варвары. На семь верст от имения дорога была

усыпана листами от французских книг, осколками зеркал, клочьями ковров. Во дворце мебель и двери

разбиты в щепки, уничтожена галерея картин, стены, драгоценности, посуда, пять [1465] роялей и

т[ак] д[алее]. О земледельческих орудиях, машинах, зерне, посевах, рабочем скоте, породистых

коровах, конном [1466] заводе и говорить нечего. Все увезено, уведено или сметено в прах.

Приехавший оттуда д[окто]р Ш. похож на человека, вырвавшегося из сумасшедшего дома…

Из Тамбовской губ[ернии] приехала [1467] прелестная, умная

и [1468] незлобивая [1469] Douchette N. (233) Она еще сидит в своем родовом [1470] гнезде, но думает, что скоро придется бежать [1471]. Помещики терроризированы, а крестьяне сведены с ума

«ораторами». К ней уже обращались восемь деревень с требованием: «– отдайте нам ваш пар! Именье

у вас все равно отберут, так уже лучше пусть нам пар достанется, чем придут чужие». Такое

обращение [1472] считается желаньем обойтись с барыней «по-хорошему»… Распоряжается

«народом» маляр, известный всему околотку проходимец, до революции считавшийся в деревне

«последним» человеком. Он говорил Douchette: «– Я все отлично знаю и понимаю – и эседков, и

эрдеков, и все партии. С нашим народом иногда нужно действовать кулаком…» На возражение

Douchette: – Зачем же кулаком? Я думаю, можно без кулака, он любезно заметил: «Мы солидарны в

наших политических понятиях». И это «поводыри» нашего слепого стада. И ведь это только начало.

«Les [1473] Dieux ont soif?» [1474], (234) Жажда русских «богов» только распаляется [1475], может

поглотить всю страну, п[отому] ч[то] русским «Гамеленам» (235) всегда было «по колено море»…

[***]

Воскресенье, 7 мая

…Погода гнусная. «Коалиционное» министерство внесло [1476] некоторую надежду на

успокоение и газеты опять записали в мажорном тоне. Надолго ли?.. Временное Правительство

далее [1477] «действует». Каждую минуту какой-ниб[удь] бездарный доцент назначается сенатором

или восьмым товарищем министра. Евг[ений] Трубецкой сострил, что скоро на пост

главнокомандующего всеми армиями будет назначена «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская (236). А Борис О. очень рекомендует на пост министра финансов только что

выпущенного на волю «Сашку-семинариста» (237).

Служащая в Земском Союзе барышня получила письмо с фронта от брата офицера. Он пишет: Еслиб немцы начали наступление, они бы нашли наши окопы пустыми, пот[ому] что [1478] солдаты

бегом [1479] пустились до Москвы… Недавно, один «неприемлющий» войны прапорщик просил

солдат: – Товарищи! Сделайте меня полковым командиром – и я вам обещаю, что никогда не поведу

вас в атаку… [1480]

Понедельник, 8 мая

Весь день шел снег. Тоска такая, точно ничего в жизни не было хорошего, а теперь уже и

подавно [1481] ничего не будет… [1482] Революция [1483] растерзает Россию и растопчет каждого

отдельного человека…

[***]

Вторник, 9 мая

Вчера всю ночь и сегодня весь день снежная буря. Поезда стоят из-за снежных заносов. О[нисим]

Б[орисович] поехал в Елец (238), кучер вернулся с вокзала, но отойдет ли поезд – не знает. Кучер […]

выражается в [1484] «доисторическом стиле»: – О[нисим] Б[орисович] [1485] будут телефонировать, и

ежели поезд сегодня не пойдет, то приказали мне опять на вокзал ехать… Одна знакомая, очень

больная, для которой после долгих мытарств, удалось получить купэ в Крым, сидит с дочерью уже

двое суток в этом нетопленом купэ на Курском вокзале (239). Да-с! Революция в нашем климате – ce n’est pas une sinécure … [1486], (240) А «буржуи» никак не могут войти в новый «курс»… Ехать в

Крым!... Это все еще старые «валики» вертятся. Сиди дома и радуйся, что тебя еще не зарезали…

[***]

… Вчера у нас была M[ademouse]lle Ш. (241) классная дама и преподавательница Екатерининского

института (242), швейцарка. Она рассказывала, что у них в институте совершенно бедлам. Вся

прислуга: повара, судомойки, горничные, прачки, водопроводчики, полотеры, кучера, монтеры – в

общем человек 200 – потребовали равного со всем педагогическим персоналом [1487] участия во всех

делах института. Устроили совещание, на которое приказали явиться начальнице, управляющему, классным дамам, учителям и преподавательницам. Все явились. Председателем был избран par acclamation [1488] пьяный монтер. Он начал с того, что горничные больше не намерены убирать

комнаты классных дам: «Пусть убирают сами». На возражения, что классная дама обязана в 8 ч[асов]

утра быть в классе, что ее рабочий день кончается в 10 ч[асов] вечера и что у нее просто не хватит

времени на уборку комнат – последовал громкий хохот и возгласы: «Поспите в неубранных, мы ведь

спим… Тоже про рабочий день разговаривают…» Монтер все больше входил в раж [1489] и вел

заседание в таком тоне: «Эй, ты, управляющий! Можешь ты починить водопровод? Управляющий

ответил: – Могу. «А дрова наколоть можешь?» – Могу.

«Врешь», сказал председатель, тебе пузо помешает (общее гоготание). M[ademouse]lle Ш. не

выдержала этого [1490] издевательства [1491], поднялась и крикнула: – Это безобразие! Вы даже не

понимаете, что значит настоящая свобода. Два месяца тому назад вы еще пели «Боже, царя

храни» (243), а теперь оскорбляете нас… За что? Мы разве не делаем свое дело? Я швейцарка, я

никогда не пела «Боже, царя храни», и слушать ваше безобразие не желаю и сейчас уйду.

Опешивший монтер спросил: «А что же ваша Швейцария, королевство какое будет?

«Нет, Швейцария уже много столетий республика, стала объяснять M[ademouse]lle Ш., и там

понимают, что как рабочие нужны для нас всех [1492], так и мы все [1493] нужны для рабочих. Там

понимают, что учителя также работают, как вы, и что каждый должен честно исполнять свое дело.

Я не могу чинить водопровод, а вы не можете поправлять ученические тетради».

Монтер вломился в амбицию и решил не уступать: – Ты хочешь этим сказать, что я дурак, заорал

он, так я тебе на это скажу, что ты сама дура.

На этом собрание закончилось и фактически Екатерининский институт закрыт. Учениц разослали

по домам, у кого нет родных, пристроили к добрым людям, классные дамы «не нашедшие»

«кондиций», боязливо прячутся в своих комнатах и дрожат, что не сегодня-завтра их оттуда выгонят…

При всем этом Екатерининский институт еще считается «счастливым», п[отому] ч[то] там нет

бездомных и безродных воспитанниц. Гораздо хуже обстоит дело в Николаевском (244), где

воспитываются сироты. Там низшие [1494] служащие предъявили уже совсем нелепые требования –

вроде участия на равных правах с педагогическим персоналом в обсуждении учебных программ и

т[ому] п[одобное]. Начальство решило закрыть институт и разместить воспитанниц по другим

благотворительным заведениям. На это повара, судомойки, прачки, дворники, монтеры и проч[ие]

подали коллективную [1495] жалобу в «Совет рабочих депутатов», а этот новорожденный кладезь

государственной мудрости вынес заключение, что институт не может быть закрыт «дабы не обращать

низший персонал в безработных». Тогда [1496] педагогический совет [1497] обратился в ту же

инстанцию с ходатайством отпустить средства на отправку воспитанниц к их опекунам. На это

ходатайство ответа не последовало – и в настоящее время Николаевский сиротский институт как

бы [1498] существует и не существует…

[***]

Воскресенье, 14 мая

…Сегодня опять трамваи не ходят… Это демонстрация-протест: «В честь чего?» – как

выражается [1499] неподражаемая массажистка Н. А чтоб пристыдить австрийцев за смертный

приговор Адлеру (245). (Его, кажется [1500], уже помиловали, но на всякий случай, отчего не

побастовать московским трамваям!)

[***]

... На днях, д[окто]р Смирнов (246) делал доклад о том, как обращаются с нашими военнопленными.

Это средневековые пытки. Больше 500 000 наших пленных погибло от голода и истязаний… (247) Вот, против этого никто не протестует. Да и что протестовать! Вероятно какой-нибудь немецкий доктор

Мюллер (248) делает такие же доклады об истязаниях немецких военнопленных в Сибири или в

Алжире… Все хороши!.. И мы, и цивилизованная Европа… Наше «хамодержавие» становится все

неудержимее. Мы катимся по наклонной плоскости к уличному террору… Естественным

последствием этой анархии будет, конечно, жесточайшая реакция. Н. Н. Львов (249), приехавший из

Петербурга, рассказывал нашим доцентам о беседе, происходившей между японским послом (250) и

Родзянко.

– Япония это Англия, а Англия это Япония, сказал посол. Обида Англии это обида Японии. Если

вы предадите Англию, вы предадите Японию. И тогда, или мы решим сделать вам визит, мы сделаем

его в то место вашей территории, в которое сочтем нужным… Н. Н. Львов говорил доцентам, что он

ручается за дословную достоверность этого японского «монолога»… Он же рассказывал, что

англичане не посылают нам больше тяжелых (8-дюймовых) орудий (251), п[отому] ч[то] наши

солдаты на фронте занимаются болтовней и «братанием» с немцами. Сугубой болтовней на митингах

и в бесчисленных организациях занимаются в тылу запасные…

[***]

Неожиданно приехал с фронта Ждан-Пушкин (252). Он был тут месяца полтора тому назад. Тогда он

был в совершенном восторге и ждал, что русская «бескровная» революция обновит весь мир. Сейчас

он неузнаваем: осунулся, постарел, мрачен. Немудрено! Ведь несмотря на свою принадлежность к

какому-то [1501] социалистическому «толку» [1502] Жд[ан-]П[ушкин] кадровый офицер и ему нелегко

видеть развал русской армии. Говорит он [1503] то же, что и все, приезжающие с фронта. Дела наши

ужасны. В начале революции солдат охватило полное безумие. Это был массовый бред. Теперь это

начинает проходить. Меня трогает, что Жд[ан-]П[ушкин] не только «ругается», но приводит и

«смягчающие» обстоятельства. Люди истерзаны, продовольствия нет, цынга, ревматизм, холодные

сырые окопы сделали свое дело. Солдаты чувствуют себя обездоленными, покинутыми, обозлены, что

никто не приходит им на подмогу, что здоровые лоботрясы «заседают» и бесчинствуют в Москве и

Петрограде, а требуют «всего» только от фронтовых, которым и самим «жрать» нечего и лошадей

нечем кормить. Фуража совсем нет. Лошади это – обтянутые кожей скелеты на четырех палочках.

И вот поди же [1504], есть солдаты, кот[орые] [1505] кормят их из своего голодного пайка. «Лошадь, говорят [1506], бессловесная, она [1507] ни в чем не виновата». Самое ужасное, что [1508] в армии дух

упал. Это страшнее цынги, по мнению Жд[ан-]П[ушкина].

– Что же с нами будет, сказала я.

– Если не случится чуда, то Россия, подобно Турции, будет разделена на сферы влияния…

– То есть?

– То есть: немецкая, английская, японская, французская – угрюмо пояснил Жд[ан-]П[ушкин].

Нечего сказать – утешил…

Но в самой, в самой глубине души – я все-таки не верю, что мы так уж совсем пропали. Польша и

та не «згинела»… (253) Не сгинем и мы… Бог не попустит… Ведь мы же еще и не жили! Все только

собирались… [1509]

[***]

Белые столбы

Четверг, 1 июня

…Переехали на новую дачу. По нынешним временам, это подвиг. Две недели собирались. Из

старой прислуги с нами одна няня – Феклуша (254), тоже уже «тронутая» пропагандой и возмущенная, что муж ее не «бегит» от немцев (он в плену). Из [1510] двух [1511] горничных [1512] старшая –

мрачная белоруска, беженка [1513], (муж на войне) [1514], младшая бедовая и прехорошенькая

деревенская девчонка, которая ничего не знает и во все суется. Кухарка – загадочная особа с желтым

испитым лицом, в сером «дипломате» (255), на голове кружевная, рваная косынка, в ушах огромные

серьги, в руках растопыренный зонтик. Необыкновенно услужлива и противна. Миллион вещей.

Укладка и раскладка. Чего стоило добраться до вокзала! По дороге сломался [1515] автомобиль.

Шофер потребовал двойную плату. Заплатили. На Москворецком мосту [1516], (256) умолили

ехавших порожнем «товарищей ломовых» взять наши вещи и прислугу. Заломили бешеную цену. Мы

с благодарностью согласились. Сами погрузились с внучками в какую-то дряхлую пролетку.

Существо, именуемое лошадью, еле передвигало ноги. Паралитический извозчик на наши мольбы не

лезть под трамвай – угрюмо тащился по рельсам… На вокзал прибыли все «поврозь».

Выручил [1517] нас – наш канцелярский мальчик Саша (257). Без него мы бы пропали. Он летал по

вокзалу, собирал вещи, людей, достал носильщиков и приговаривал: – Это что! На Курском гораздо