Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории).

Падение князей Патрикеевых и Ряполовского

Торжественная коронация в феврале 1498 г. не означала перехода к Дмитрию-внуку сколько-нибудь заметной доли власти. Удела он не получил. Не известно и жалованных грамот, выданных им в этом году. Сохранились только сведения о том, что тогда Дмитрий Иванович судил поземельные дела в Белозерском, Вологодском, Переславском, Костромском и Бежецком уездах. Людвиг фон Зансгейм из Кенигсберга (август 1500 г.), упомянув о смерти Ивана Молодого и о Дмитрии-внуке, добавлял, что «с этим внуком имеет старый государь русских все управление страной один в своих руках и не хочет других двух своих родных сыновей к управлению или разделу страны допустить».[469] Думается, роль Дмитрия Ивановича как соправителя здесь преувеличена.[470] За пышным титулом «великий князь московский, новгородский и владимирский» реально скрывалось не так уж много.

Постепенно претензии Дмитрия-внука на власть росли. Он все чаще пользовался титулом великого князя «всея Руси» (ранее в грамотах он именовался просто великим князем).[471] Но в 1499 г. Дмитрий был устранен от реального управления страной. В актах этого года нет сведений о его участии в судопроизводстве. Падение влияния Дмитрия-внука, судя по дипломатическим материалам, определилось в середине 1499 г., хотя формально он продолжал считаться соправителем.[472] Ясных сведений о судьбе княжича Василия в 1498 г. нет.

Внешнеполитическая ситуация складывалась в то время следующим образом. 1497 год прошел сравнительно спокойно. В феврале 1498 г. в Москву вернулся после завершения миссии в Стамбуле М. А. Плещеев. Надежды на установление союзнических или добрососедских отношений с могущественной Оттоманской Портой окрепли, хотя окружение султана было недовольно упорным стремлением Плещеева соблюдать предписанный ему в Москве ритуал, не соответствовавший церемониалу, принятому при султанском дворе. Успешно развивались и московско-крымские отношения, В августе 1498 г. в Крым было отправлено посольство кн. С. В. Ромодановского. Иван III сообщал крымскому хану, что он может рассчитывать на него в случае войны с Литовским княжеством. Развивались нормально и отношения со Стефаном. Весной 1498 г. в Молдавию отправилось посольство Ф. Аксентьева. В 1498 г. велись переговоры и между Менгли-Гиреем и Стефаном.[473]

Зато с Литвой все было неопределенно. Летом 1497 г. в ответ на сожжение Бряславля польский король Ольбрахт и литовский великий князь Александр Казимирович организовали большой поход против Стефана Молдавского.[474] Узнав об этом, 19 августа Иван III послал в Литву П. Г. Заболоцкого и Ивана Волка Курицына с требованием, чтобы Александр «не рушил докончания» с Русью и в походе не участвовал.[475] Из-за противодействия «панов» Александр вернулся восвояси, но отправил с Ольбрахтом С. П. Кишку, кн. С. И. Стародубского и В. И. Шемячича. Осада молдавской столицы Сучавы привела только к разгрому польских войск в конце октября. Ольбрахт «едва утече» к русским князьям (которые в бою так и не участвовали) и вернулся «с великим срамом». Побито было до 40 тыс. человек.[476]

В феврале 1498 г. в Литву направлен был И. И. Телешов с жалобами на задержку русских послов, возвращавшихся из Стамбула. В марте прибыл литовский посол Василий Бокей, который изложил жалобы на действия «слуг» Ивана III князей Воротынских. Посольство кн. В. В. Ромодановского (март 1498 г.)[477] должно было подтвердить верность России договору 1494 г. и добиться признания за Иваном III титула великого князя «всея Руси». Иван III просил также Александра Казимировича, собиравшегося, по слухам, «ити ратью» на Стефана, воздержаться от похода. Посольство было безрезультатно. От признания титула «всея Руси» литовский великий князь уклонился. Зато, очевидно, именно из польско-литовских кругов проникло в Западную Европу наименование России «Московией», которое как бы ограничивало претензии Ивана III на все русские земли, под чьим бы суверенитетом они ни находились.[478] Не успел кн. Ромодановский вернуться в Москву, как он был «пойман» вместе с тверитином Андреем Коробовым.

Весной 1498 г. в Стокгольм к датскому королю Иоганну отправилось посольство, посетившее летом 1498 г. и Копенгаген. Иван III добивался возврата карельских погостов, на что Иоганн (теперь уже шведский король) не склонен был соглашаться. Союз с Иоганном Иван III хотел закрепить браком княжича Василия с дочерью короля Елизаветой.[479]

Положение Польши и Литовского княжества было много тяжелее. Весной 1498 г. османские войска опустошили Подолье и Галицию, уведя в полон до 100 тыс. человек. Летом в нападении принимал участие и Стефан. Осенью последовало новое вторжение войск Баязида. Для обсуждения мер борьбы с османской угрозой летом в Польше побывали послы Владислава Ягеллона. В блок против османов вошел и Стефан, но союзником он был ненадежным. Надежда Ивана III на прочный союз с ним поэтому не оправдалась. Это, конечно, подрывало его доверие к дочери Стефана — Елене. Все эти события происходили в обстановке непрекращавшихся взаимных обид и жалоб Ивана III и Александра. В июле 1498 г. в Литву направился посол А. Голохвастов. Он должен был указать на недопустимость грабежей, которым подвергались русские купцы. Со своей стороны литовский посол С. Кишка жаловался на обиды, чинимые Литовскому княжеству союзниками Ивана III — Менгли-Гиреем и Стефаном.[480]

В январе 1499 г. резко обострилась ситуация в самой России. Официальный летописный свод (редакции 1508 г., сохранившейся в своде 1518 г.) сообщает: «В лето 7007-го генваря князь великий велел поимати бояр своих, князя Ивана Юриевичя з детми, да князя Семена Ивановичя Ряполовского; и велел казнити князя Семена Ивановичя Ряполовского, отсекоша ему главу на реце на Москве, пониже мосту, февраля 5, во вторник; а князя Ивана Юриевичя пожаловал от казни, отпустил его в черньци к Троици, а сына его, князя Василя Ивановичя Кривого, отпустил в монастырь в Кирилов на Белоозеро». Вскоре после этого, «марта 21, в четверк, пожаловал князь великий Иван Василевичь всея Русии сына своего, князя Василия Ивановича, нарекл его государем великим князем, дал ему Великыи Новгород и Псков, великое княжение».[481]

В продолжении Хронографа редакции 1512 г. сразу же после сообщения о коронации Дмитрия следует текст: «Велел князь великий поймать бояр своих, князя Ивана Юрьевича з детми, да зятя его, князя Семена Ряполовского, велел казнити, головы ссечи, а князя Ивана да сына его, князя Василья, в чернцы отпустил лета 7007-го генваря. Того же лета князь велики Иван пожаловал сына своего князя Василья, а нарек его великим князем и дал ему Новгород Великий и Псков».[482] В данном случае известие Хронографа восходит к своду 1508 г. (или одному из сходных).

Близок к своду 1508 г. и текст Вологодско-Пермской летописи. После краткой записи о том, как Иван III в феврале 1498 г. «посади на великое княжение внука своего, князя Дмитрея Ивановича», идет сообщение о «поимании» кн. Ивана Юрьевича с детьми и о казни кн. Семена Ряполовского. Различия сообщений Вологодско-Пермской, Уваровской и сходных летописей сводятся к следующему: в ВПЛ нет точной даты событий; в ней говорится, что Патрикеевых «упросил… у смертные казни митрополит Симан да владыкы»; имеется добавление, что Патрикеевых повелено было «на Москве постричи в железех»; весь рассказ завершает новая запись: «Того же лета, апреля, поймал князь великий Иван Васильевич князя Василья Ромодановского да Ондрея Коробова тферитина»; пожалование Новгородом сына Ивана III — Василия датируется 29 июня.[483]

В Типографской летописи запись о «поимании» очень лаконична и идет после сообщения о казни В. Гусева: «Лета 7000 седьмаго поймал князь великый князя Ивана Юрьевича да его детей, князя Василья, да князя Ивана, да зятя его, князя Семена Ряполовского, месяца генваря 31 день, и стят бысть князь Семен Ряполовский месяца февраля 5 день на память святыа мученици Агафьи».[484] Здесь о поставлении Василия Ивановича на великое княжение новгородское нет ни слова, но точно датируется арест Ряполовского и говорится о том, что он был зятем И. Ю. Патрикеева. В Устюжском своде только сказано: «В лета 7006. Князь великий Иван Васильевичь поймал в ызмене князя Ивана Юрьевичя и сына его, Василья Косово, да князя Семена Ивановичя Ряполовского». Сходны записи и в кратких летописцах.[485]

Причин опалы князей Ряполовского и Патрикеевых источники не излагают. Правда, в грамоте Ивана III русским послам (май 1503 г.) содержится предупреждение: «… вы бы во всем себя берегли; а не так бы есте чинили, как князь Семен Ряполовский высокоумничал князем Васильем, княжим Ивановым сыном Юриевича». Иван III имел в виду посольство С. И. Ряполовского и В. И. Патрикеева в Литву, завершившееся заключением мирного договора и браком литовского великого князя Александра с дочерью Ивана III Еленой. В чем состояло «высокоумничанье» (своеволие) Ряполовского, можно только догадываться. Глухие сведения о казни С. И. Ряполовского и пострижении В. И. Патрикеева приводит А. Курбский. Наконец, Степенная книга отмечает, что 21 марта 1499 г. Иван III «нарек… государем и великим князем» сына Василия, и далее сообщает: «Малым бо пред сим, яко за два лета, некоих ради людьских крамол, гнев имея на них… Потом же великий князь испыта подробну вся преже бывшая крамолы, их же ради повеле князя Симиона Ряполовскаго казнити смертным посечением. Князя же Ивана Юрьевича и сына его князя Василья Косово для моления митрополича и владык милость над ним сотвори: смерти не предастъ их. И отпущени бывше и во иноческий чин облекошася, богоугодно поживе в разная времена и к богу отидоша».[486] Итак, в Степенной книге возвышение Василия и казнь Ряполовского тесно связаны между собой.

В духе Степенной книги интерпретировали события Н. М. Карамзин и С. М. Соловьев. Последний писал: «Летописцы говорят глухо, не объявляют, в чем состояли крамолы, измена Патрикеевых и Ряполовского; но нет сомнения, что эта измена и крамолы состояли в действиях их против Софии и ее сына в пользу Елены и Димитрия внука». Против подобной оценки событий выступил Я. С. Лурье, отвергающий сообщение Степенной книги как позднейшее, считая, что оно возникло тогда, когда нужно было приписать Вассиану Патрикееву близость к давним врагам Василия III. Поэтому Лурье не видит связи между опалами 1499 г. и известием о приближении княжича Василия. Он обращает внимание на то, что «в начале княжения Василий III оказывал покровительство Патрикееву», но, по его мнению, опала на Патрикеевых вообще не связана с возвышением Василия Ивановича. О причинах ее он не пишет, ссылаясь только на посольские дела.[487]

Приведя сведения о длительной связи Патрикеевых с московским великокняжеским домом, Л. В. Черепнин обратил внимание на участие И. Ю. и В. И. Патрикеевых в 1495–1499 гг. в решении поземельных споров и пришел к выводу, что «в выработке проекта Судебника 1497–1498 гг. Патрикеевым принадлежала основная роль». Причины их опалы Черепнин связывал с «намечавшейся русско-литовской войной». Это важное наблюдение он подкрепляет сведениями о том, что «И. Ю. Патрикеев являлся сторонником русско-литовского сближения». Патрикеевы, по его мнению, «принадлежали к партии Елены Стефановны, высказывавшейся против войны с Литвой. В рецензии на книгу Черепнина автор этих строк считал Патрикеевых «противниками централизаторской политики Ивана III» и их падение объяснял «борьбой Ивана III против реакционного боярства», т. е. против сторонников Дмитрия-внука.[488] Эта характеристика, данная в 1952 г., в настоящее время представляется ошибочной.

Гипотезу Я. С. Лурье принял К. В. Базилевич, хотя прямо на него не ссылался. Опалу на Ряполовского и Патрикеевых, «убежденных сторонников примирения и сближения с Литвой», Базилевич также не связывал с династической борьбой. По его мнению, в лице этих княжат «Иван III встретил оппозицию своим планам, касавшимся вооруженной борьбы за русские земли с литовским господарем». В рецензии на книгу Базилевича И. И. Смирнов отстаивает версию Степенной книги, считая, что «князья Ряполовские и Патрикеевы представляли собою самые верхи феодальной аристократии», которые «рассчитывали использовать малолетнего внука Ивана III — Дмитрия для захвата власти в свои руки». Подробный рассказ Степенной книги, по его мнению, раскрывает то, что «стремились скрыть ранние летописные своды». Он иллюстрирует свою мысль ссылкой на аналогичный рассказ о боярском мятеже 1553 г. Царственной книги позднейшего (сравнительно с Никоновской летописью) происхождения. Смирнов не считает слишком большую самостоятельность и Ряполовского, и Патрикеевых в дипломатических делах причиной их опалы: казнь С. И. Ряполовского в 1499 г. не могла быть карой за «высокоумничанье», допущенное пять лет назад, в 1494–1495 гг.[489]

Н. А. Казакова, как и И. И. Смирнов, считает, что «не доверять рассказу Степенной книги… нет никаких оснований». В умолчании летописей первой половины XVI в. о связи дела Патрикеевых с борьбой партий при дворе Ивана III она видит «влияние заинтересованных лиц», в руках которых «находилась власть и волей которых определялись в значительной степени содержание и направленность летописных известий». Но вряд ли можно придавать такое значение источнику, составленному спустя 60 с лишним лет после событий. Текст Степенной книги представляет собой простое осмысление ранних летописных рассказов; он не дает новых деталей, которые бы свидетельствовали об использовании авторами не дошедших до нас источников. Мысль Казаковой о связи Ряполовского и Патрикеевых с окружением Дмитрия-внука заслуживает внимания. «Опала Патрикеевых — Ряполовских, — пишет она, — была данью возвышающемуся Василию, но публичное объявление о причинах опалы (выступление Патрикеевых и Ряполовских в 1497 г. против Василия на стороне Дмитрия) могло бросить тень политического подозрения на Дмитрия» и поэтому не попало в летописи, составленные в 1500 г., до опалы Дмитрия. Отсутствие причин опалы в поздних летописях Казакова объясняет тем, что они писались тогда, когда Вассиан Патрикеев стал фаворитом великого князя и напоминать о былой враждебности Патрикеевых Василию было неудобным.[490]

Последнее звено построения Н. А. Казаковой рушится уже потому, что в основе Уваровской летописи находится летописный свод 1508 г., составленный в ту пору, когда Вассиан еще не пользовался покровительством Василия III. Летописец просто отредактировал текст записи 1499 г., не внося в него новых подробностей.[491] Казакова привела материал, говорящий о близости Патрикеевых к Федору Курицыну, лидеру группировки Дмитрия-внука. Так, Ф. Курицын ездил вместе с С. И. Ряполовским и В. И. Патрикеевым в мае 1494 г. в Литву для переговоров о мире. Он, как и Патрикеевы, принимал литовских послов в августе 1494 г. В 1497 г. Курицын и Патрикеевы присутствовали на отводе земель, промененных Иваном III волоцким князьям Федору и Ивану Борисовичам.[492] Отмечает Казакова и следы влияния еретической идеологии на творчество Вассиана Патрикеева. Основной причиной опалы Патрикеевых, по ее мнению, «явилось участие их в династической борьбе на стороне Дмитрия».[493]

«Династический кризис» привлек внимание видного английского исследователя Д. Феннела. Вслед за рядом советских исследователей он, как и Дж. Фаин, отвергает показание Степенной книги как источник для выяснения существа событий 1499 г.[494] Феннел не считает достаточными сведения о близости Патрикеевых и Ф. Курицына, чтобы говорить об их поддержке Елены и Дмитрия во время династического кризиса. Приведенные Л. В. Черепниным данные о поддержке Патрикеевыми борьбы Василия II и Ивана III с их удельными противниками также, по его мнению, не дают еще материала для характеристики их позиций во время событий 1497–1499 гг. В конечном счете Феннел делает неожиданный вывод, что Ряполовский и Патрикеевы симпатизировали оппозиции, возглавленной Софьей и княжичем Василием, а их опала в 1499 г. — удар по группировке Софьи Палеолог.

Доводы Д. Феннела следующие. Василий Иванович, взойдя на престол, приблизил к себе Вассиана Патрикеева. Мог он, следовательно, симпатизировать ему и раньше. Но приближение Вассиана произошло не в начале правления Василия III, а около 1510 г., т. е. после разрыва великого князя с иосифлянами. Факт, на который ссылается Феннел, говорит против его построения: Вассиан в первые годы княжения Василия III находился в опале. Второй его довод заключается в том, что за опальных в 1499 г. ходатайствовал митрополит Симон, а поскольку он был противником еретиков, то должен был поддерживать Софью и Василия. С Симоном обстоит дело не так просто. В 1498 г. Симон «благословил» Дмитрия на великое княжение. В январе 1499 г. по его же «благословению» Иван III секуляризировал земли в Новгороде. Близость Симона к группировке Дмитрия-внука, казалось бы, несомненна. Он подтвердил и духовную И. Ю. Патрикеева. Но это только на первых порах. На соборе 1503 г. Симон решительно выступил в защиту монастырского землевладения. В 1504 г. он возглавлял собор, который осудил еретиков. Послание Симона о соблюдении соборного приговора написал Иосиф Волоцкий.[495] Митрополит покровительствовал волоцкому игумену и позднее, до ухода с кафедры (1511 г.). Во всяком случае ясно, что для характеристики позиции Симона в 1499 г. нельзя привлекать сведения 1503–1511 гг., относящиеся к совершенно иной политической обстановке. Колебания митрополита отражали изменения в соотношении сил при дворе.

Есть одно сообщение, заслуживающее специального анализа, — это рассказ Типографской летописи и свода 1497 г. о том, как Иван III призвал к себе митрополита и епископов и начал просить «у них прощениа о своем брате, князе Андрее Васильевиче, что своим грехом, несторожею, его уморил». Л. В. Черепнин обратил внимание на недописанную в летописи фразу: «Того же лета Симону-митрополиту», помещенную после записи о Судебнике и перед рассказом о «челобитьи» Ивана III. Сопоставив ее с митрополичьим формулярником, он высказал предположение, что «митрополит Симон имел основания ходатайствовать в 1497 г. перед Иваном III за лиц, замешанных в заговоре детей боярских».[496] Предположение интересное, но нуждающееся в дополнительных доказательствах. Во всяком случае позицию Симона в 1497–1499 гг. нельзя считать провасильевской. Она была более аморфной.

Последний довод Феннела — это казнь кн. В. В. Ромодановского, происшедшая месяц спустя после опалы на Патрикеевых и С. И. Ряполовского. Отец последнего, Иван Андреевич Ряполовский, был родным братом деда Ромодановского — Федора Андреевича Стародубского. Сам же В. В. Ромодановский служил одно время боярином князя Михаила Андреевича Верейского, а сын последнего — Василий был женат на племяннице Софьи Палеолог. В 1484 г., опасаясь ареста, он бежал в Литву.[497] К сожалению, интересное наблюдение Феннела не имеет однозначного объяснения, ибо неизвестно, что послужило причиной опалы Ромодановского. Одновременное «поимание» «тверитина» Андрея Коробова, может статься, говорит о протверских симпатиях Ромодановского, а отсюда о близости Коробова и Ромодановского к Дмитрию-внуку.

Казнь В. В. Ромодановского — одно из следствий отказа от мирной политики по отношению к Литовскому княжеству, сторонником которой он, очевидно, являлся. В феврале 1495 г. Ромодановский был отправлен в качестве боярина в Литву вместе с дочерью Ивана III и Софьи — Еленой. Посольство возглавлял С. И. Ряполовский. Вернулся Ромодановский осенью того же года. В марте 1498 г. его снова направили с посольством в Литву. Попытка упрочить мирные русско-литовские отношения не увенчалась успехом. В разрядах есть запись, помещенная под сентябрем 7007 (1498) г., о походе к Казани.[498] После нее дан разряд, в котором перечислены четыре воеводы: С. И. Ряполовский, В. В. Ромодановский, С. Карпов, А. Коробов, что свидетельствует о близости Ромодановского и Коробова к Ряполовскому. Сохранил ли Ромодановский старые семейные связи с Софьей в 90-е годы, сказать трудно. Итак, попытку Феннела включить С. И. Ряполовского и Патрикеевых в состав окружения Софьи Палеолог нельзя считать удачной.[499]

С. М. Каштанов считает, что в основе рассуждения Я. С. Лурье о Степенной книге лежит «теоретически неприемлемая посылка о большей достоверности ранних источников по сравнению с поздними, хотя нередко бывает и наоборот».[500] Конечно, сведения любого позднего памятника могут оказаться достоверными, если будет выяснен их источник, который мог быть осведомлен о происшедшем в далекие от позднего памятника времена. В общей же форме прав Лурье, ибо обычно показания современников заслуживают предпочтения. Но опираться на Степенную книгу, каким бы соблазнительным ни казалось ее известие, все же нельзя, ибо нет оснований считать, что по интересующему нас поводу памятник обладал каким-то «особым» (древним) источником информации. Каштанов, доверяя показаниям Степенной книги, примыкает к тем исследователям, которые связывают Патрикеевых и Ряполовского с Дмитрием-внуком. Думается, что для этого есть достаточно данных помимо Степенной книги. П. Нитше подчеркивает, что летописи не связывают опалу Патрикеевых с династической борьбой.[501]

Вслед за К. В. Базилевичем и другими исследователями А. Л. Хорошкевич считает, что причина опалы Патрикеевых и Ряполовского «не перипетии династической борьбы, а неудача во внешней политике России по отношению к Великому княжеству Литовскому». Опальные княжата, по ее мнению, принадлежали к окружению Елены и были сторонниками замирения с Литвой. Их вина состояла в том, что они в 1494 г. не смогли (из-за простой оплошности) закрепить за Иваном III титул государя «всея Руси» в грамоте о «греческом законе» Елены (хотя в проекте он содержался). Ромодановский пострадал также потому, что в 1498 г. не добился признания Александром этого титула.[502] Соображения Хорошкевич заслуживают внимания, но не исчерпывают всех причин опалы князей.

Биография князей И. Ю. и В. И. Патрикеевых достаточно обстоятельно изучена Л. В. Черепниным и Н. А. Казаковой. Это были крупные политические деятели, близко стоявшие к великокняжескому престолу, решительные сторонники укрепления власти государя. Достаточно вспомнить, что накануне падения (в 1498 г.) И. Ю. Патрикеев был фактическим главой Боярской думы. Биография кн. С. И. Ряполовского изучена хуже. Известны два князя Семена Ивановича Ряполовских. Один носил прозвище Хрипун, другой — его племянник. Казнен был последний. В литературе обычно оба Семена Ивановича смешиваются.[503]

Семен Хрипун еще в 1446 г. выступал верным сподвижником Василия Темного в борьбе с его противниками. Известия о нем идут до конца 70-х годов.[504] Боярином он никогда не был, ибо сохранял остатки суверенных прав в Стародубе. Иное дело — племянник Семена Хрипуна. Впервые он появился на исторической сцене около 1467–1474 гг. с прозвищем Молодой как послух в грамоте влиятельного боярина В. Б. Тучко-Морозова. В казанском походе 1487 г. он возглавлял передовой полк и находился на Вятке. До 19 августа 1491 г. выступает душеприказчиком у А. М. Плещеева. В том же году именно ему поручили «поймать» князя Андрея Углицкого, а кн. В. И. Патрикееву — детей опального брата Ивана III. Содружество с В. И. Патрикеевым продолжалось и далее. В 1494 г. они неоднократно ездили в Литву для переговоров о заключении мирного договора и его ратификации. В том же году Семен Молодой упоминается впервые и как боярин, что связано с выполнением им важных государственных поручений. В 1495 г. был в Новгороде в составе двора Ивана III. В 1496–1498 гг. он — участник крупных военных акций против Казани. В хронографическом списке бояр 1498 г. Семен Молодой назван четвертым по счету. В 1497/98 г. покупал земли в Суздальском уезде. Женат был на дочери кн. И. Ю. Патрикеева.[505] Карьера С. И. Ряполовского, сумевшего за 12–13 лет превратиться в крупнейшего политического деятеля, типична для временщиков. Ее печальный конец также не является исключением из общего правила.

Обращает внимание еще один факт. В 1498 г. влияние группировки Патрикеевых в Боярской думе было, можно сказать, определяющим (5 бояр из 12). К ней принадлежали кроме И. Ю. и В. И. Патрикеевых и С. И. Ряполовского князья Д. В. Щеня и И. В. Булгак, вскоре умерший. Остальные члены Думы происходили из княжат ярославских (Семен Романович, Д. А. Пенко) и оболенских (П. Нагой и А. В. Оболенский) и из старомосковской нетитулованной знати (Яков и Юрий Захарьичи и А. Ф. Челяднин).

Историю падения С. И. Ряполовского и Патрикеевых обычно начинают с событий, происшедших задолго до 1499 г., — с участия этих вельмож в заключении русско-литовского мира 1494 г. В том, что Ряполовский и Патрикеевы были решительными сторонниками литовско-русского сближения, как будто сходится большинство исследователей. Потомок Ольгерда — И. Ю. Патрикеев и его друзья пользовались доверием литовских послов.[506] В 1503 г. Иван III возмущался «небрежением нашему имени», допущенным Ряполовским и В. И. Патрикеевым, т. е., по мнению великого князя, его уполномоченные могли добиться большего успеха (в первую очередь территориальных и престижных уступок) во время переговоров. Однако в начале XVI в. Иван III смотрел на условия мира иначе, чем при его заключении в 1494 г. В 1495–1498 гг. положение Патрикеевых и Ряполовского при дворе было еще достаточно прочным. Как отмечалось, С. И. Ряполовский и В. В. Ромодановский сопровождали в Литву Елену Ивановну. В октябре 1495 г. С. И. Ряполовский, М. Я. Русалка-Морозов и В. И. Патрикеев отправились вместе с великим князем в Новгород. В январе — марте 1496 г. В. И. Патрикеев и А. И. Коробов участвовали в походах против «свейских немцев», В августе там же находился и В. В. Ромодановский. С. И. Ряполовский в мае 1496 г. отправлен был под Казань.[507]

Попытка решить вооруженной силой давнишний спор со Швецией была оборотной стороной заключения мира с Литовским княжеством и договора о союзе с Данией (1493 г.). Н. В. Синицына обратила наше внимание на деятельное участие в войне со Швецией В. И. Патрикеева (он фактически руководил всеми русскими силами, осаждавшими Выборг). Это, по ее мнению, свидетельствует о том, что Патрикеевы активно поддерживали программу мира с Литовским княжеством и войны со Швецией, т. е. были близки к группировке Елены Стефановны и Дмитрия-внука.[508] В мае 1496 г. С. И. Ряполовский, А. И. Коробов и другие воеводы выполняли важные поручения Ивана III. Они были посланы с войском под Казань оказать помощь Мухаммед-Эмину. В сентябре они выехали в Москву.[509] В июне 1497 г. отец и сын Патрикеевы вместе с Ф. Курицыным присутствовали на обмене земель Ивана III волоцкими князьями Федором и Иваном Борисовичами. Около февраля 1498 г. И. Ю. Патрикеев «Москву держал», т. е. был московским наместником.[510]

Вопрос об участии В. И. Патрикеева в решении поземельных споров представляется очень сложным. Правые грамоты, упоминающие «князя Василия Ивановича», не имеют точной датировки. В то время жили три князя Василия Ивановича, которым могла принадлежать высшая судебная санкция. Это — сын Ивана III, В. И. Патрикеев и В. И. Голенин (последний разбирал поземельные споры главным образом в начале XVI в.). Поэтому придется разобрать все акты, имеющие отношение к их деятельности. «По грамоте княж Васильева Ивановичя» один суд по земельным делам московской митрополии вершил С. Д. Кроткого. Речь здесь идет о сыне Ивана III, «ибо судья рекся доложити государя великого князя… и перед князем Василием Ивановичем судья Семен Данилов список положил». Вторая подпись на грамоте сделана великим князем Дмитрием в марте 1498 г. Грамота 1495–1499 г. суда кн. Василия Ивановича также имеет в виду, очевидно, сына Ивана III, а не В. И. Патрикеева, ибо у него на суде были бояре кн. Иван Юрьевич (Патрикеев) и Юрий Захарьич:[511] отец не мог быть «судным мужем» на процессе, разбиравшемся его сыном.

В архиве Троице-Сергиева монастыря встречаются акты с прямой ссылкой на В. И. Голенина. Так, в меновной от декабря 1499 г. на земли Московского уезда упоминается «писец великого князя князь Василий Ивановичь». В. И. Голенин проводил описание московских земель как раз в этом году. В судном списке 1499–1502 гг. называется судья «писец князь Василий Ивановичь Голенин». Грамота докладывалась великому князю «всеа Русии» Василию Ивановичу. В. И. Голенин назван и в актах 1503–1504 гг. В одном подтверждении акта И. А. Голубцов отождествил судью «князя Василия Ивановича» с В. И. Голениным, исходя из того, что акт относился к Переславскому уезду, где в 1504 г. Голенин был писцом. Но в 1504 г. уже не было в живых Ф. Курицына, который вместе с кн. Василием Ивановичем подписал подтверждение. С. М. Каштанов убедительно доказал, что речь должна идти о княжиче Василии.[512]

Целую группу грамот, датированных 1495–1499 гг.,[513] И. А. Голубцов связал с В. И. Патрикеевым. Однако определенных данных для этого нет: речь может идти и о сыне Ивана III[514] (например, в грамоте от апреля 1496 г. о размежевании ярославских земель,[515] явно выданной будущим Василием III). Три ярославские грамоты около 1495–1497 гг.[516] непосредственно связываются с ним. Так, в двух из них прямо говорится, что «судья рече доложити государя великого князя», а далее речь идет о кн. Василии Ивановиче. Великим князем мог быть назван только княжич Василий. Кн. Василия Ивановича, руководившего отводом на Белоозере в 1492 г., И. А. Голубцов отождествляет с Голениным, составлявшим там писцовые книги. Однако С. М. Каштанов установил, что и в данном случае речь идет о княжиче Василии.[517] Нет достаточных оснований связывать с Патрикеевым и грамоту 1497–1498 гг. на суздальские земли.[518] Итак, можно с уверенностью сказать, что в решении поземельных споров В. И. Патрикеев, как и С. И. Ряполовский, в 1495–1498 гг. участия не принимал. Эти молодые и энергичные деятели проводили тогда большую часть времени в походах, посольствах, при дворе, а не занимались разбором поземельных кляуз.

Данные о судопроизводственной деятельности И. Ю. Патрикеева, московского наместника, многочисленны.[519] Атмосфера секуляризационных мероприятий Ивана III, бесспорная причастность к ним И. Ю. Патрикеева подкрепляют гипотезу о близости к кругу Дмитрия-внука Патрикеевых и Ф. Курицына, являвшегося одним из вдохновителей великокняжеской политики в 90-е годы XV в.

Есть еще одна нить, позволяющая распутать сложный клубок окружения Патрикеевых. В одном летописце помещены лаконичные сведения о том, что в Кирилловом монастыре «постригся Майков друг Иван Гаврилов сын Заболотскаго» и что в 1502–1503 гг. «Нилов брат Андрей преставися». Так как фамилия Нила Сорского была Майков («Нил пореклу Майков»), а известного дьяка Ивана III — Майка звали именно Андреем, то исследователи делают естественный вывод, что Нил был братом Андрея Майкова («родом от великого града Москвы скорописец, рекше подъячий»). Андрей Федорович Майко — один из старейших государевых деятелей при дворе Ивана III. Он начал карьеру в качестве дьяка в последние годы правления Василия Темного и некоторое время находился в окружении его вдовы княгини Марии. В поземельных делах редко принимал участие, зато принадлежал к наиболее видным дьякам Боярской думы. Вместе с Ф. Курицыным участвовал в литовских переговорах 1494 г., ездил с миссией в Литву в 1495 г. и занимался решением литовских дел вплоть до 1501 г. В 1497 г., решившись посмертно восстановить добрую память кн. Андрея Васильевича, Иван III послал к митрополиту как своих доверенных лиц боярина Дмитрия Владимировича и Андрея Майка.[520]

Не менее интересна фигура И. Г. Заболоцкого. Во второй половине XV в. Заболоцкие принадлежали к высшей московской знати. Двоюродный дядя Ивана Гавриловича — Григорий Васильевич Заболоцкий был боярином в первые годы правления Ивана III.[521] Его дети исполняли важные правительственные поручения. Константин ездил в августе 1492 — апреле 1493 г. с посольством в Крым.[522] В 1493 г. к князю мазовецкому Конраду был отправлен третий из братьев — Василий (Асанчук).[523] В июле 1498 г. для ведения переговоров «с немцами» ездил К. Г. Заболоцкий и Волк Курицын. Петр и Василий принимали участие в приемах литовских послов в 1494 г., а Константин и Алексей — в январе 1495 г. Получив чин окольничего, Петр Заболоцкий в 1495 г. сопровождал княгиню Елену в Литву, а затем вместе со своими братьями Василием и Алексеем — Ивана III в Новгород, в августе 1497 г. был отправлен послом к Александру. Позднее (1498–1499 гг.) П. Г. Заболоцкий был послан писцом во Владимир и тогда же судил поземельные дела. Его брат Константин в 1497–1498 гг. описывал Юрьев и также в конце XV в. судил поземельные споры. В 1490–1491 гг. их троюродный брат — Василий Михайлович Чертенок-Заболоцкий описывал Ростов и тоже выступал судьей. Дети боярские Петр Федорович Черленого и Иван Александрович Данилов Заболоцкие находились в свите Елены в 1495 г.[524]

Следовательно, это были представители все той же придворной знати (к которой принадлежали Ряполовский и Патрикеевы), занимавшиеся решением важнейших внешнеполитических и внутренних задач. Заболоцкие были связаны с Ряполовским и Патрикеевыми не только совместной службой при дворе, но и дальним родством. Так, двоюродный брат С. И. Ряполовского — Василий Мних был женат на дочери Ивана Ивановича Заболоцкого (троюродной сестре боярина Григория Васильевича Заболоцкого). Деятельность Василия Асанчука обрывается в 1499 г., т. е. тогда же, когда был казнен С. И. Ряполовский. Константин Григорьевич стал окольничим в 1503 г., умер после 1512 г.[525]

Заслуживает внимания следующий момент. 14 марта 1499 г. Иван III выдал грамоту митрополичьему дому на беспошлинный провоз рыбы по территориям, среди которых были Белоозеро и Переславль, подсудные Дмитрию Ивановичу в 1498 г.[526] Таким образом, в год возвышения княжича Василия и опалы Ряполовского и Патрикеевых правительство Ивана III сокращало объем земель, на которые распространялись полномочия Дмитрия-внука.

Итак, в 90-е годы XV в. именно С. И. Ряполовский, Патрикеевы и их окружение (Заболоцкие, дьяки Ф. Курицын, Андрей Майко) осуществляли курс политики Ивана III. Его кульминацией была коронация Дмитрия-внука в 1498 г. Падение С. И. Ряполовского и Патрикеевых означало поражение той политической линии, за осуществление которой боролись Ф. Курицын и его сподвижники.

Но вернемся к анализу рассказа свода 1508 г. о событиях 1499 г. В распоряжении исследователей есть более ранний вариант летописной записи (1499 г.), составленный до окончательного торжества княжича Василия. Свод 1539 г. (представленный списком Дубровского и некоторыми другими) сохранил текст великокняжеского свода 1500 г.[527] Известия о казни С. И. Ряполовского и опале Патрикеевых, о пожаловании Василия Ивановича хотя и помещены здесь ошибочно под 7001 г., но сохранили наиболее раннюю (конца XV в.) версию великокняжеского летописания, которая позднее подверглась тщательному редактированию.[528] Так, в редакции 1508 г. опущены наименование И. Ю. Патрикеева «московским наместником» и известие о том, что митрополит Симон «печаловался за опальных». Важно замечание свода 1500 г. о том, что в 1499 г. Иван III Василию Ивановичу «вины… отдал». Я. С. Лурье справедливо полагает, что «трактовка опалы Василия в 1497–1498 гг. как заслуженного наказания за «вину» могла иметь место в официальной летописи только до 1500–1502 гг. (когда Дмитрий был лишен звания великого князя Московского и всея Руси и наследником стал Василий)».[529]

Но не менее существенны еще два обстоятельства. В своде 1539 (1500) г. рассказ о пожаловании Василия идет непосредственно за сообщением об опале на Ряполовского и Патрикеевых, тогда как в Уваровской и сходных летописях он перебивается другими сведениями. Следовательно, позднее первоначальная связь событий была нарушена. В поздних летописях сняты детали, которые рисуют опальных в выгодном свете. После утверждения княжича Василия у кормила правления не поощрялась даже тень симпатии к опальным вельможам. Не случайно Иван III счел уместным сослаться на «дурной пример» «высокоумничанья» С. И. Ряполовского в 1503 г. Судьба рассказа 1499 г. в летописании начала XVI в. является еще одним доказательством того, что опала на Патрикеевых связана с возвышением княжича Василия и началом конца «эры Дмитрия-внука» при дворе Ивана III.

Непосредственная причина падения Ряполовского и Патрикеевых — крах политики умиротворения. Мирный договор 1494 г. не принес решения больной проблемы русско-литовских отношений. Значительная часть русских и белорусских земель продолжала оставаться в пределах Великого княжества Литовского. Задача их воссоединения в едином государстве отвечала насущным интересам России. В таких условиях после 1495 г. С. И. Ряполовский и Патрикеевы были фактически устранены от переговоров с князем Александром. Весь 1498 год, предшествовавший падению этих когда-то всесильных вельмож, наполнен русско-литовскими спорами, которые разрешились в конечном счете только новой войной. Таковы были обстоятельства, вызвавшие в 1499 г, падение С. И. Ряполовского и Патрикеевых и приход к власти Василия Ивановича.