Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории).

Социально-экономический строй России

Когда в 1462 г. на престол вступил Иван III, Великое княжество Московское было сравнительно небольшим государством. Его территория ограничивалась примерно 430 тыс. кв. км. К 30-м годам XVI в. она выросла более чем в шесть раз,[97] и Русь стала одним из крупнейших европейских государств. В единое Русское государство к началу XVI столетия были включены в основном все земли, населенные русским народом. На севере страны жили карелы, саами, коми, ханты и манси, на юго-востоке — мордва, удмурты. Единое Русское государство с самого начала складывалось как многонациональное.

Основную массу населения страны составляли жители сел и деревень. Их главным занятием продолжало оставаться земледелие. В результате упорного каждодневного труда крестьян по расчистке лесов и кустарников под пашню к рубежу XVI в. основные земли страны были освоены, но, конечно, в той мере, в какой позволял уровень сельскохозяйственной техники и трудовых навыков земледельцев. Орудия земледельческого производства изменялись очень медленно. Основным орудием обработки земли оставалась двузубая соха, удобная для обработки недавно освоенной земли. Она все чаще применялась с отвалом (полицей), позволявшим глубже взрыхлять почву. Реже употреблялся плуг, который в лесной полосе применять было сложнее. Сохой определились и основные окладные единицы при взимании прямых налогов. Так, в 1477 г. летописец отмечал, что новгородская обжа — это «один человек на одной лошади ореть», а соха — это кто «на 3-х лошадех и сам третей ореть».[98]

Основным типом сельского поселения была деревня. Название это по происхождению связано с лесистой Северо-Восточной Русью. В Новгороде, где поселения назывались селами, оно появилось только в XV в., а во Пскове — и того позднее. Деревни, как правило, были малодворными (один — три двора). Деревни, покинутые жителями, становились пустошами. Новооснованные поселения назывались починками. Центром группы поселений было село, где находилась владельческая или княжеская администрация (посельские и пр.), а также обычно церковь.

Дремучие, часто заболоченные леса севера и даже центра Руси осваивались с огромным трудом, первоначально путем применения подсеки. Эта система земледелия носила экстенсивный характер. Ее использование могло давать эффект только при условии частых переходов с истощенных земель на новые. В литературе долгое время держался вывод о повсеместном распространении трехполья на Руси в XV в. А. Д. Горский писал о «широком распространении паровой зерновой системы земледелия с господством на старопахотных землях трехпольного севооборота» (особенно к концу XV в.). Однако он допускал, что упоминания об озимых хлебах, яровых и паре (главным образом в конце XV в.) «могли означать и элементы двухпольного севооборота». Выводы А. Д. Горского принял Л. В. Черепнин.[99]

Решающим аргументом были бы указания источников на разделение земли на три поля, но до 60-х годов XV в. таких свидетельств нет.[100] В актах за XIV в. нет и упоминаний о яри, а за первую половину XV в. их всего два-три. Горский пытается расширить хронологические рамки источников. На основании двух документов 90-х годов XV в., в которых говорится о третьем поле и о земле, обрабатываемой крестьянами во всяком случае за 50–70 лет до составления актов, он делает вывод, что указанные участки земли фигурировали в качестве третьего поля в начале XV в. С ним согласиться трудно, ибо не ясно, были ли тогда данные земли «третьими полями», не применялась ли ранее на них подсека. Известен еще один документ — приписка 1462–1492 гг., в которой речь идет о том, что пустоши «изстарины за 60 лет потягли к Каринскому селу третие поле».[101] Из этой приписки можно сделать вывод о существовании трехполья во второй половине XV в., но она не позволяет отнести «существование» третьего поля (как элемента трехполья) к 1402–1432 гг.

Горский привел таблицу упоминаний элементов трехполья и дал перечень уездов, где они встречаются. Он считает, что данных достаточно, «чтобы распространить вывод о наличии трехполья в самых различных районах Северо-Восточной Руси того времени». Сведения о Белозерском, Кашинском, Новоторжском, Переславском, Ярославском уездах говорят о яри и паренине, т. е. могут и не свидетельствовать о трехполье. Данные о трехполье во второй половине XV в. относятся к Владимирскому, Вологодскому, Звенигородскому, Дмитровскому, Коломенскому, Костромскому, Московскому, Угличскому и Юрьевскому уездам, т. е. к 9 из 30. Эти уезды были наиболее населенными и передовыми в экономическом отношении (Московский, Дмитровский) или отличались древней земледельческой традицией (Юрьевское ополье). Роль в экономической жизни страны Углича, Костромы и Вологды не вполне ясна. Но если судить по позднейшим данным и по роли этих районов в ходе феодальной войны второй четверти XV в., то степень их экономического развития была также относительно высокой. Распространять же эти данные на всю страну вряд ли правомерно.

Правильное трехполье, пишет Горский, «предполагает периодическое унавоживание земли под пашню», но в то же время признает, что прямых данных об этом для XIV–XV вв. нет. По Горскому, распространение трехполья было «достигнуто прежде всего за счет дальнейшего усовершенствования основных земледельческих орудий (главным образом сох)».[102] Но основным сельскохозяйственным орудием в XIV–XV вв. была двузубая соха, а она появилась скорее всего как орудие подсеки. Может быть, и возникновение формулы «Куда топор, коса и соха ходили» связано не только с неопределенностью границ земельных угодий, но и с их подсечным освоением.

XIV–XV вв. были временем интенсивного освоения новых земель в ходе крестьянской и монастырской колонизации, когда подсечная система себя вполне оправдывала. Только концом XV в. можно датировать качало интенсивного развития на Руси трехполья, элементы которого спорадически возникали и в более раннее время. Завершение освоения земель внутри государства и развитие трехполья в конце XV в. — две стороны одного и того же процесса.

В последнее время тезис о господстве трехполья на рубеже XV–XVI вв. ставится под сомнение. При этом указывается, что крестьянское хозяйство тогда не могло обеспечить правильного трехполья с естественным удобрением. И. В. Лёвочкин провел по писцовым книгам подсчеты окладного сена и показал, что его не хватало для скотоводства, способного обеспечить правильное трехполье. По Лёвочкину, господствовала комбинированная система земледелия: трехполье сочеталось с подсекой и перелогом. С отсутствием правильного трехполья Лёвочкин связывает и характер поселений XV–XVI вв. (распространенность малодворных деревень и починков).[103] В эти наблюдения нужно внести некоторые коррективы. Давно замечено, что писцовые книги отнюдь не описывают все сено, которое скашивали крестьяне.[104] Поэтому при подсчетах сена, имевшегося в распоряжении крестьянина, не следует ограничиваться данными писцовых книг.

Так или иначе, но на рубеже XV–XVI вв. трехполье в Северо-Восточной Руси достигло только первых успехов и главным образом в густо населенных районах. Распространено оно было и в Новгородской земле.[105]

Первое место среди зерновых культур занимала рожь — основной продукт питания, единственный озимый хлеб. На севере страны возделывали ячмень, дававший хорошие урожаи при подсеке. Требовательная к почве и климату пшеница высевалась в центре и на юге Руси. Овес использовали для изготовления круп и фуража. На яровых полях сеяли просо, гречу, горох. Репу выращивали на полевой пашне и на специальных участках («репищах»). Для обработки зерна в господских хозяйствах применялись мельницы. Крестьяне больше толкли зерно в ступах или мололи жерновами на дому.

Издавна на Руси были распространены огородничество и садоводство. Возделывались лен, конопля, хмель, мак. В источниках упоминаются капустники, хмельники, конопляники. Хорошо были известны лук, чеснок, огурцы, капуста, репа, из фруктов — яблоки, груши, сливы, вишни.

Существенное место занимало скотоводство. В Новгороде на рубеже XV–XVI вв. крестьянские доходы от животноводства и возделывания технических культур составляли не менее 25 % доходов от основных хлебов. Главной тягловой силой в сельском хозяйстве были лошади, и только на юге — частично волы. Кони использовались не только в хозяйстве. Они обеспечивали войско и обслуживали княжескую администрацию. Транспорт был немыслим без лошадей. По селам и деревням разводили коров, овец, коз, свиней, а также домашнюю птицу. Дополнительными отраслями хозяйства крестьянина были сельские промыслы: охота, рыболовство, бортничество. Специальные рыбные и бортные угодья, особые приспособления для ловли рыбы («езы») облегчали занятия этими промыслами.[106]

Развитие сельского хозяйства на Руси тормозилось неизжитой экономической обособленностью земель. Политическая пестрополосица препятствовала успешной борьбе с такими народными бедствиями, как голод и эпидемии. Впрочем, ни страшные эпидемии, ни катастрофические неурожаи в последней четверти XV в. не известны. Недороды случались лишь изредка на Псковщине (в 1484–1485 и 1499 гг.) да в Северо-Восточной Руси (в 1502/3 г. из-за плохой осени «хлебу был недород»).[107]

Бесконечные междоусобные войны, набеги крымцев и ордынцев, вторжения ливонцев тягостно отражались на крестьянстве. Нормальные условия развития хозяйства могли быть обеспечены только в рамках единого мощного государства, поэтому в успешном завершении объединительного процесса были кровно заинтересованы не только представители господствующего класса, но и широкие массы посадских людей и крестьян.

Феодальное землевладение на рубеже XV–XVI вв., представленное большим разнообразием форм, характеризуется серьезными сдвигами в структуре. На Руси существовали тогда в основном четыре вида феодального землевладения: светское, церковно-монастырское, дворцовое (обслуживавшее нужды Государева двора) и, наконец, черносошное. Землевладение светских и духовных феодалов росло прежде всего за счет земель, принадлежавших «черным» крестьянам. Захват крестьянских земель был типичным явлением того времени. Судьбы крупного светского землевладения были противоречивы. С одной стороны, происходил процесс раздробления крупных боярских латифундий, сокращение, а с начала XVI в. и ликвидация податных привилегий светских феодалов, а с другой — рост новых магнатских владений лиц, тесно связанных с великокняжеским двором. Источником формирования дворцового землевладения было владение княжеских слуг («служни земли»). С. Б. Веселовский датировал выделение дворцовых земель из черносошных последней четвертью XV в.[108]

Для светского землевладения характерна была лоскутность владений, разбросанность по нескольким уездам. Корни этого явления уходили в глубокую древность и связаны были с происхождением «первовотчин» бояр в центральных уездах и расширением их земельных богатств по мере объединения земель Москвой. Рост боярских семей приводил к раздроблению вотчин. Приходилось изыскивать новые вотчины. Росла мобилизация земельной собственности, а тем временем значительно повысились цены на землю.[109] Земель же для служилых людей не хватало.

В годы правления Ивана III (после 1485 г.) особым уложением запрещалось продавать иногородцам вотчины в Твери, Микулине, Торжке, Оболенске, Рязани и на Белоозере. Возможно, аналогичные мероприятия коснулись и владений суздальских, ярославских и стародубских княжат.[110] Это уложение, имевшее целью поставить предел процессу дробления княжеского землевладения, вряд ли было осуществлено. Во всяком случае его пришлось подтверждать Василию III и Ивану Грозному.

Наряду с вотчинным землевладением было распространено и землевладение подведомственных князьям всевозможных военных и административных слуг «под дворским». Оно было целиком обусловлено службой и носило условный характер. Слуги «под дворским» (посельские, дьяки, ключники) набирались как из свободных, так иногда и из холопов, приобретавших свободу.[111]

Представление о «безусловном» характере землевладения вотчинников ошибочно. Вотчинники обязаны были службой феодалу. Условное землевладение слуг (свободных и несвободных) и условное вотчинное землевладение стали истоками формирования поместной системы в конце XV в.[112] Ранняя история поместья остается недостаточно изученной. Не ясно, например, было ли первоначально поместье пожизненным владением или безусловным. А. Я. Дегтярев показал, что на раннем этапе основная масса поместий переходила от отца к сыну. Ю. Г. Алексеев и А. И. Копанев считают, что «на раннем этапе развития поместной системы элементы условности владения поместьем сказывались сильнее, чем на последующих» (в частности, отсутствовало право завещания поместных земель). В дальнейшем же происходило «сближение поместья с вотчиной», которое привело к их окончательному слиянию.[113] Эти тезисы представляются нам недоказанными. Поместье и вотчина, происходя из одного корня, на известном этапе разошлись. К сожалению, определить условия поместной службы и поместного владения на рубеже XV–XVI вв. пока крайне трудно. В ходе осуществления поместной реформы в Новгороде землю получило примерно 2500 помещиков.[114] В результате значительно упрочились владельческие позиции рядового дворянства, что содействовало повышению боеспособности войска.

Ликвидация самостоятельности Великого Новгорода привела к конфискации земель у новгородских бояр. Часть бояр была переселена в центральные районы страны и слилась с массой детей боярских (например, Лашинские в Рязани). Некоторые из новгородских бояр (например, Амосовы), став владельцами земель на Двине, в дальнейшем трансформировались в черносошных крестьян.[115]

Кризис переживало непомерно выросшее в предшествующий период церковно-монастырское землевладение. Нуждаясь в землях для испомещения массы служилых людей, правительство Ивана III обратило взоры на огромные земельные богатства церкви. В связи с присоединением Новгорода к Москве оно провело там ликвидацию владычных и монастырских земель. Конфискован был ряд земель и у пермского епископа. Правительство снисходительно рассматривало земельные претензии крестьян к монастырям, будучи заинтересованным в сохранении фонда черносошных земель. В конце XV в. в отдельных монастырях происходил спад стяжательской деятельности. В 80-е годы XV — 10-е годы XVI в. значительно сократился рост вотчин Троице-Сергиева и Кирилло-Белозерского монастырей. Симонов монастырь в 80-90-е годы XV в. и вовсе прекратил приобретение земель. Резко ограничены были и иммунитетные привилегии монастырей.[116] На соборе 1503 г. правительство поставило вопрос о секуляризации всех церковно-монастырских земель. Однако руководство церкви провалило правительственную программу. Победа клерикальной реакции в начале XVI в. прервала этот процесс, и землевладение монастырей-вотчинников снова начало расширяться.

Особой формой феодального землевладения было землевладение черносошных, или государственных, крестьян. Верховным собственником их земель был великий князь, но крестьяне обладали известными правами на распоряжение своими землями. Они могли их продавать, менять, завещать, но при условии, что эти земли не выйдут из тягла.

Более полутора десятка лет шла дискуссия о природе черносошного землевладения. Начал ее И. И. Смирнов, выступив против тезиса Л. В. Черепнина о феодальном характере землевладения и отстаивая мысль о том, что землевладение государственных (черносошных) крестьян было свободным.[117] Точку зрения А. В. Черепнина разделяли А. Д. Горский, С. М. Каштанов, Н. Н. Покровский, А. М. Сахаров.[118] Мнение И. И. Смирнова поддержали Г. Е. Кочин, Ю. Г. Алексеев, Н. Е. Носов, А. И. Копанев.[119] Компромиссную точку зрения высказал А. Л. Шапиро, исходивший из представления о расчлененном характере собственности на землю при феодализме.[120] Своим оппонентам отвечал Л. В. Черепнин.[121]

Дискуссия была заметным явлением в советской исторической науке. В ее ходе еще раз были обсуждены теоретические основы изучения проблемы крестьянского землевладения в феодальную эпоху, внимательно рассмотрены все известные к тому времени сведения актовых источников, высказывалось много тонких наблюдений по отдельным аспектам взаимоотношений крестьян между собой и с феодальным государством. В частности, были отчетливо показаны различные формы мобилизации крестьянских земель (купля, продажа, мена). Весьма плодотворной представляется мысль Н. Е. Носова о том, что именно черносошное землевладение создавало больше возможностей для развития страны по предкапиталистическому пути. Думается, нет уже такой несовместимости и между взглядами сторонников самых «крайних» точек зрения: ведь А. И. Копанев и Ю. Г. Алексеев сделали впечатляющую оговорку, что они имеют «в виду «свободу» относительную — свободу в рамках феодального общества, в котором крестьянство в целом занимает низшую ступень лестницы и является непривилегированным, приниженным классом».[122]

Итак, авторы включают «свободное» крестьянство в рамки крестьянства феодального общества в целом и фактически рассматривают его как феодально-зависимое. Спор их с оппонентами — чисто терминологический. Разница в положении черносошного и частновладельческого крестьянина обусловливалась и тем, кто являлся его господином (государь, светский феодал или духовная корпорация), и формами его эксплуатации, но суть оставалась все та же. Конечно, при этом следует иметь в виду, что фискальный гнет государства (в отличие, скажем, от поборов помещика или вотчинника) давал все же больше возможностей для развития крестьянского предпринимательства и складывания условий предкапиталистического развития страны. Этот процесс для черносошного севера России отчетливо прослеживается в работах А. И. Копанева и Н. Е. Носова.

Социальная структура Русского государства отражала незавершенность процесса централизации и формирования сословий. Наверху ее находился полновластный великий князь, далее следовали его ближайшие родичи — удельные и служилые князья, сохранявшие остатки суверенных прав. Следующую прослойку феодальной аристократии составляла княжеско-боярская знать. Она обладала правами на занятие высших должностей (в том числе в Боярской думе, в войске, на наместничествах и пр.). Рядовая масса служилых людей разделялась на Государев двор и детей боярских, служивших «с города» (центра уезда, где располагались их земли). Основная масса администраторов-кормленщиков и военачальников набиралась из дворовых детей боярских, как правило происходивших из старинных служилых фамилий. В стадии формирования находилась прослойка администраторов-дьяков, представители которой стремились, получив вотчины и поместья, влиться в состав дворовых детей боярских.

Имели свои права-привилегии и представители духовенства, которое разделялось на черное (монашество) и белое (служители церкви). Высшая прослойка духовенства — «князья церкви» (епископат) были близки к представителям феодальной светской аристократии и к великому князю, хотя и имели свои корпоративные интересы. Положение массы рядового белого духовенства практически ничем существенно не отличалось от положения крестьян и посадских людей. В средние века, писал Ф. Энгельс, сельским и городским священникам «как выходцам из бюргерства или плебса были достаточно близки условия жизни массы…».[123]

Сословие горожан находилось в стадии формирования.

Основную массу населения страны составляли холопы и крестьяне. Холопы разделялись на две группы — слуги (или «приказные люди») и «страдные (или «деловые») люди». Первые составляли челядь господина, входили в число его администраторов и военных слуг; вторые обрабатывали господскую запашку и занимались ремесленной деятельностью. Основная масса холопов переходила к своим господам по наследству. Холопов покупали, брали в полон, холопами становились по полным грамотам, которые докладывались местной администрации (докладные). С конца XV в. из среды полных «людей» выделяется группа кабальных (упоминаются в 1479 г.). Их появление объяснялось усилением феодального гнета. Обнищавшие крестьяне вынуждены были поступать во временное (кабальное) холопство, составляя кабалу на взятые в долг деньги. Полные холопы в отличие от крестьян считались собственностью феодала. Роль их в социально-политической структуре общества была значительной. Холопы-послужильцы, отпущенные на свободу, входили в состав господствующего класса (значительная их часть испомещена была в Новгороде): дьяки, казначеи, посельские становились органичной частью государственного аппарата. Холопы-страдники обеспечивали феодалу обработку его пашни, а другие «деловые люди» в условиях господства натурального хозяйства доставляли необходимые для него продукты ремесленной деятельности. Если рядовой феодал имел один-два десятка холопов, то такие, как кн. И. Ю. Патрикеев, — до полутораста.[124]

В литературе существовало мнение, что с конца XV в. начинается массовый отпуск холопов на свободу, порожденный изживанием рабства.[125] Но отпускали на свободу всех своих холопов, как правило, те феодалы, у которых не было родичей, наследников. К XVI в. численность холопов у феодалов не только не уменьшилась, но даже увеличилась. Незавершенность крестьянского закрепощения делала применение труда холопов совершенно необходимым. Их эксплуатация отличалась особой жестокостью, что вызывало учащавшиеся побеги подневольных людей.[126] Труд холопов находил все более широкое применение на растущей барской пашне. Некоторые феодалы давали своим «людям» особые наделы, тем самым как бы подготавливая слияние холопов с крестьянами в единую крепостную массу.[127]

Основную часть сельского населения на рубеже XV–XVI вв. звали крестьянами. Это наименование закрепилось за ними в тяжелые годы ордынского ига. Вопрос о категориях крестьянства в XV в. еще не вполне ясен. Долгое время господствовала точка зрения Б. Д. Грекова, считавшего, что крестьяне тогда делились на «старожильцев» (феодально-зависимых крестьян) и «новоприходцев». Старожильство, по Б. Д. Грекову, было этапом в закрепощении крестьян и определялось не количеством прожитых лет, а существом отношения крестьянина к господину.[128] В данном случае Б. Д. Греков модифицировал представления П. И. Беляева.[129]

Л. В. Черепнин показал, что источники XV в. не знают термина «новоприходцы». По его мнению, «старожильцы» — это «основное крестьянское населенно феодальных вотчин или государственных земель, противопоставляемое… крестьянам, вновь призванным феодалами в свои имения из других княжеств». Отчуждение населенных пунктов означало в первую очередь отчуждение «старожильцев».[130] Развернутый разбор взглядов Б. Д. Грекова дал Г. Е. Кочин. По Кочину, термины «старожильцы» и «пришлые» — «слова бытового, житейского языка — о крестьянах одних и тех же деревень: об издавна здесь живущих и только что поселившихся»; разница между ними «лишь в количестве льготных лет». Под этими наименованиями, по его мнению, не было никаких особых категорий крестьянства.[131] И. Я. Фроянов высказал предположение, что во время судебных процессов «старожильцами» просто назывались свидетели, долгое время проживавшие на определенной территории, и в этом качестве выступали не только крестьяне.[132] Ими могли быть и дети боярские,[133] и монастырские слуги, и посадские люди. Соображения Г. Е. Кочина и И. Я. Фроянова заслуживают серьезного внимания. Конечно, сохранившиеся правые грамоты относятся в первую очередь к земельным делам, поэтому и большинство «старожильцев» там — крестьяне. «Подвижность» населения была незначительной. Крестьяне из поколения в поколение сидели на землях отцов и дедов без всякого законодательного принуждения. Переходы, переманивание крестьян касались близлежащих районов. В этом отношении очень убедительны наблюдения Н. Н. Масленниковой над северным материалом первой половины XVI в.[134]

Преувеличивать степень закрепощенности крестьянства в XV в. нет оснований. Выделение отдельных отграниченных друг от друга (в правовом отношении) категорий крестьян — дело более позднего времени. Это, в частности, видно и на изучении так называемого серебреничества. Б. Д. Греков видел в серебрениках одну или «несколько категорий феодально-зависимых людей», попавших в зависимость в результате закабаления их «за серебро». В понятие «издельного серебра» у Грекова входила и денежная рента. По мнению Л. В. Черепнина, серебреники не составляли особой категория крестьянства. «Серебро издельное» могло быть и денежным оброком, и деньгами, розданными феодалами в долг под условием погашения его работой на барщине. «Серебро» в отдельных случаях могло означать и денежный оброк.[135] И вместе с тем «серебреник — это задолжавший крестьянин, обязанный расплатиться с землевладельцем».[136] Последнее определение, на наш взгляд, лучше всего передает суть отношений серебреничества. И. И. Смирнов и Ю. Г. Алексеев связывают «издельное серебро» с превращением крестьянина в издольщика-серебреника. Тезис о «серебре» как денежном оброке вызвал возражение Г. Е. Кочина.[137] Распространение серебреничества свидетельствовало о процессе обнищания крестьянства, о привлечении задолжавших крестьян к барщине («изделью»). Серебреничество было одним из источников складывавшегося в конце XV в. служилого холопства.

В то же время в источниках встречается еще одна категория сельских жителей — бобыли (непашенные и нетяглые люди). Впервые их упоминают псковская летопись под 1500 г. и писцовая книга Шелонской пятины (конец XV — начало XVI в.). О росте обеднения и обезземеливания крестьян говорит и распространение испольщины (половничества), когда крестьянин, потеряв свою землю, переходил на службу к феодалу и отдавал ему часть урожая, полученного на землях последнего. Этот процесс был особенно распространен в северных районах страны. Нехватка земли приводила к тому, что крестьяне (как волостные, так и владельческие) «наймовали» землю у феодалов и тем самым способствовали хозяйственному освоению новых территорий. «Новины», «росчисти», «притеребы» упоминаются в различных источниках.[138]

О мирской организации владельческих крестьян данные очень скупы, больше известно о черносошной волости.[139] Во главе ее находились сотские (сотники) или старосты. Иногда сотский упоминался наряду со старостой. Встречались также пятидесятские и десятские. Все эти волостные администраторы генетически восходят к представителям старинной сотенной общинной организации, сложившейся на заре классового общества.

Волость осознавала свое право на владение обрабатываемой ею землей, признавая верховным собственником земли великого князя. Так, в конце XV в. староста одной из волостей на побережье Кубенского озера говорил: «…земля Бураково наша волостная, Залеская, черная тяглая изстарины».[140]

Волость состояла из крестьянских деревень. Волошане совместно распоряжались лесными угодьями, лугами, на севере и рыбными ловлями, давали крестьянам (пришлым) землю для заведения хозяйства или внаем. Волость ведала раскладом («разрубом») государственных податей, наместничьих кормов, повинностей. Центром волостного управления был «столец» (волостная канцелярия-казна). В волости решались и мелкие судебно-административные дела. Из среды ее жителей выделялись «люди добрые — старожильцы», свидетели на судебных процессах, «судные мужи», участвовавшие в судопроизводстве. Крестьяне-волощане обладали правом продажи земель. Словом, функции волости были значительны. Интересы князя в волости представлял дворский.[141]

Развитие феодального землевладения и складывание общерусского государственного аппарата приводили к росту эксплуатации крестьянства. XIV и XV столетия Б. Д. Греков рассматривал как время развития ренты продуктами, а с конца XV в. находил тенденцию к переходу от оброчной системы к барщинной. К. В. Базилевич считал ведущей с конца XV в. денежную ренту, но известно также его более позднее и осторожное высказывание: «По отношению к концу XV и началу XVI в. можно говорить лишь о спорадическом появлении денежной ренты».[142]

А. П. Пьянков полагал, что в XIV–XV вв. наряду с рентой продуктами существовали и барщинные повинности крестьян. А. Д. Горский добавил и наличие денежной ренты, причем для конца XV — начала XVI в. отметил «увеличение удельного веса денежных платежей в общем комплексе повинностей, главным образом среди государственных повинностей». Л. В. Черепнин в осторожной форме («хотя бы и гипотетически») высказал мысль о развитии барщинного хозяйства как одной из предпосылок развития Русского централизованного государства. На материалах новгородского поместья конца XV — первой половины XVI в. Р. Г. Скрынников говорит об увеличении барщины в этот период. Г. Е. Кочин сомневался в широком распространении барщины в XIV–XV вв. и дал иную интерпретацию данных, на которые опираются Горский, Пьянков, Черепнин, говоря о существовании барщины. Он считает, что речь должна идти о так называемой десятинной пашне. Крестьяне засеивали на господина одну из шести своих десятин, что соответствовало выплате оброчного шестого снопа. В конце XV в. средний крестьянский надел в Северо-Восточной Руси равнялся, очевидно, пяти десятинам пашенной земли в одном поле, т. е. 15 в трех полях. Наличие «хлеба стоячего» в житницах у феодалов само по себе еще не свидетельствует о его происхождении. Сплошное исследование материала новгородских писцовых книг дало основание говорить только о небольшом увеличении барщины в числе крестьянских повинностей. Господствующей была рента продуктами. Этот же вывод подтвердил и А. Я. Дегтярев на основе изучения новгородского поместья.[143]

Различие в оценках динамики и форм развития феодальной ренты на рубеже XV–XVI вв. объясняется в первую очередь объективными причинами — скудостью сохранившихся материалов. Если для Новгородской земли как будто можно полагать, что говорить о развитии крестьянской барщины в изучаемое время еще рано, то разрозненные источники по Северо-Восточной Руси не уполномочивают на какие-либо категорические суждения. И все же хочется высказать несколько соображений в порядке постановки вопроса.

Барщинная форма эксплуатации крестьян была прежде всего распространена в вотчинах духовных феодалов (в их распоряжении не было холопов, которые обрабатывали господскую пашню у вотчинников и помещиков). Все остальные виды «изделья» (например, сенокос, городовое дело у черносошных крестьян) не имели определяющего значения. Для частновладельческих крестьян отсутствуют в XV в. и сведения о натуральном оброке, хотя, конечно, он мог взиматься (вспомним кормы, шедшие наместникам и волостелям).

Обращает внимание и наличие значительных денежных средств у феодалов. Об этом свидетельствуют и многочисленные факты покупки земли, цена которой к концу XV в. значительно возросла, и духовные грамоты. Так, в конце XV в. боярин В. Б. Тучко-Морозов отдал распоряжение раздать после его смерти 123 руб. из денег, полученных за продажу господского хлеба и за счет «серебра», которое его сын «ис тех сел… на людех вымет». Богатства феодалов могли в значительной степени создаваться и при помощи денежной ренты. За это предположение говорит структура кормов, взимавшихся княжескими администраторами (а кормления перерастали иногда и во владения землей). Основные поборы в пользу кормленщиков шли деньгами. «Дань», взимавшаяся Казной с черносошных и дворцовых крестьян, также перерастала в денежную ренту. В конце XV в. происходил перевод ряда государственных натуральных повинностей (в том числе ямской) на деньги. Денежную ренту обычно связывают с интенсивным развитием товарного производства в стране. Но А. В. Данилова показала, что в Новгородской земле источником роста денежных оброков служили сельские промыслы, а хлебопашество сохраняло еще натуральный характер. Наблюдения над окладными единицами могут дать дополнительные аргументы для обоснования предположения, что денежная рента конца XV в. генетически восходила к дани и имела ведущее значение среди форм эксплуатации крестьян. «Выть» в XIV–XV вв. носила не поземельный, а подворный характер. Крестьянские повинности определялись не размерами земельных наделов, а исчислялись по количеству крестьянских хозяйств. Отсутствие в XIV–XV вв. в Северо-Восточной Руси писцовых книг с указанием земельных площадей также (наряду с другими причинами) объясняется тем, что налоги начислялись на крестьянский двор, а не на определенное количество земли. Наконец, и в соседних странах именно денежная рента стала преобладающей формой эксплуатации крестьянства (в Чехии в XIV в., а в Польше этот вид ренты получил интенсивное развитие в первой половине XV в.).[144]

В условиях господства натурального хозяйства значение денежной ренты сильно отличалось от того, какое она имела в период разложения феодально-крепостнического строя. И все же денежная рента в сравнении с другими формами эксплуатации крестьян давала известные возможности для более интенсивного развития производительных сил.

В конце XV в. резко возросли государственные подати и повинности. Их состав обстоятельно изучен А. Д. Горским. В их число (достигавшее 20) входили: дань (основной прямой налог), ям, «писчая белка» (писцам), обязанность ставить дворы, выполнять городовое дело, служить с подводами, косить сено, кормить государственных посланцев — «ездоков», платить корм наместникам. Значительным было и число торговых пошлин: мыт (проездная пошлина), тамга (торговая), пятно (за клеймение лошадей), явка (за предъявление товара), гостиное. Весь этот комплекс податей и повинностей существовал, наверное, и в XIV в., т. е. был весьма архаичен. К этому надо добавить еще и судебные пошлины. В последние десятилетия XV в. размеры кормов и поборов, как полагает А. Д. Горский, увеличились.[145]

Таким образом, к рубежу XV–XVI вв. намечались серьезные сдвиги в социально-экономическом положении крестьянства. Завершалось (в основных чертах) освоение земель Северо-Восточной Руси. На повестку дня встали вопрос о земле и сопряженные с ним проблемы совершенствования земледелия и усиления феодального гнета. Вопрос, по какому пути пойдет в дальнейшем экономическое развитие страны, не был решен. Противоборствовали две тенденции — рост денежной ренты и спорадически начавшееся складывание крестьянской барщины. Эта неопределенность положения отразилась и на законодательстве. В Судебнике 1497 г. только регламентировался крестьянский выход, но не было его решительного ограничения.

Усиление феодального гнета вызывало обострение борьбы крестьянства против своих господ и княжеской администрации.[146] Пассивной формой крестьянского сопротивления был уход от феодалов. Крестьяне подавали жалобы на захват их земель господами. Стремясь отстоять свои земли, захваченные феодалами, они основывали на них поселения. Запахивалась и засеивалась земля феодалов, закашивались владельческие луга, переносились ограды, производились самовольные порубки леса. Дело доходило до убийства холопами и крестьянами своих господ.[147] Особенно резкий подъем антифеодальной борьбы относится к 80-м годам XV в.

В средние века с занятием земледелием была неразрывно соединена домашняя промышленность. Крестьянин обеспечивал себя всем необходимым — одеждой, обувью, жилищем. Он строил избы и хозяйственные постройки, добывал и обрабатывал железо, варил соль. Холсты и полотна, изготовлявшиеся в его хозяйстве, не только шли на одежду, но и входили иногда в счет оброков. С плотническим ремеслом знакомы были практически все крестьяне, но появлялись и специалисты-профессионалы — плотники, бочарники, ведерники. Кое-что из произведенного крестьянин вез на продажу. Сохранились известия о торговле крестьян лошадьми, о том, что монастырские крестьяне ездили торговать «з житом и з животиною, с чем ни буди, какой товар ни повезут». На Белоозере «уездные люди» торговали рыбой. Подобные отрывочные сведения связываются в целостную картину, если учесть, что для уплаты и денежной ренты, и многочисленных денежных пошлин, и государственных податей крестьянам нужны были деньги, которые они могли получить, только продавая продукты своего труда. Сельская торговля носила местный характер и представляла собой, по словам В. И. Ленина (относящимся, правда, к более позднему времени), «сеть мелких местных рынков, связывающих крохотные группы мелких производителей, раздробленных и своим обособленным хозяйничаньем, и массой средневековых перегородок между ними, и остатками средневековой зависимости».[148]

В вотчинном ремесле большую роль играли холопы. Из числа несвободных «людей» известны не только специалисты тонких профессий («серебреные мастера»), но и портные, кузнецы, сапожники, плотники, бронники и т. п. С. Герберштейн писал в начале XVI в., что в Московии «все домашние работы делаются руками рабов».[149]

Товарное производство было в первую очередь связано с развитием городского ремесла и торговли. Вторая половина XV — начало XVI в. отмечены, как установили Б. А. Рыбаков и Б. А. Колчин, дальнейшим развитием городского и сельского ремесла. Ведущей отраслью промышленной деятельности была добыча и обработка железа. Известно более 150 видов изделий из железа и стали, производством которых занимались и сельские жители. Домницы упоминаются в Вотской пятине в 1500–1505 гг.[150] Сталь («уклад») производили специальные мастера — «укладники». Изделия из черного металла (как сельскохозяйственный, так и бытовой инвентарь) выковывали кузнецы. Изготовлялись сошники, пилы, косы, серпы, топоры, ножницы, гвозди, ключи, замки. Выделывалась броня.

Поскольку благородных металлов не хватало, приходилось закупать их за рубежом. Впрочем, известны и поиски их в самой России. 2 марта 1491 г. на Усть-Цильму была отправлена большая экспедиция «серебра делати и меди», которую возглавляли Мануил Грек (брат Д. Ралева) и сын боярский В. И. Болтин. С ними отпустили 340 «делавцев» с Устюга, Двины, Пннеги, а также вымичей, вычегжан, пермичей и усольцев. Руда на Цильме была найдена,[151] но о дальнейшей ее разработке сведений нет.

Масса изделий изготовлялась из дерева. Жилища, укрепления, сани, мостовые, водопроводы, орудия труда, посуда и мебель были в основном деревянными. Плотники и столяры жили на Руси с незапамятных времен. Бочарники изготовляли бочки, кади, ведра. Одежда изготовлялась из льна и шерсти. С прядением и ткачеством была хорошо знакома еще Древняя Русь. Велик был спрос и на кожаные изделия — обувь, части сбруи, колчаны для стрел. Кожевники, сапожники, скорняки упоминаются в источниках неоднократно.

Об относительно высоком уровне развития ремесла свидетельствует ювелирное дело. Путем ковки и чеканки делали церковную утварь, сосуды, украшения. Литейное дело обслуживало нужды культа (колокола) и артиллерии (пушки). Обработка кости преимущественно была распространена на севере и в районах, примыкавших к большим озерам и рекам. Косторезы точили пуговицы, шахматы и тому подобную мелочь. Среди изделий гончарного производства преобладали домашняя посуда и игрушки. Развивались химические промыслы: обработка смолы и дегтя, изготовление мыла, минеральных красок, свечей, производство поташа.

В конце XV в. получила новый стимул для развития старинная профессия каменосечцев. Бурное строительво шло во Пскове. Летописи сообщают о постройке там с 1483 по 1496 г. семи каменных церквей. В Москве они отметили постройку в 1479–1505 гг. примерно 25 церквей. Рост каменного строительства не ограничивался крепостными сооружениями и соборами. Крупные размеры приняло градостроительство в столице. Здесь возводятся стены Кремля, сооружается Государев дворец. Каменные палаты были воздвигнуты для виднейших бояр Д. Ховрина и В. Образца.[152] Каменный детинец сооружен был в Новгороде (1484–1490), а дворец — в Угличе. Наиболее интенсивно строительство велось до начала 90-х годов XV в. Затяжные войны с Великим княжеством Литовским рубежа XV–XVI вв. на время замедлили темпы градостроительных работ.

В ремесленном производстве применялись порой довольно сложные приспособления: воздуходувные мехи, ножные гончарные круги, ткацкие и токарные станки, тараны, ручные и водяные мельницы, блоки, весы. Для постройки Московского Кремля Аристотель Фиораванти соорудил подъемный механизм. Не чурались на Руси и использовать опыт иноземных мастеров. Замечательные итальянские зодчие участвовали в строительстве Кремля. Известен выдающийся пушечник П. Дебоссис. В 1504 г. Д. Ралез и М. Карачаров привезли с собой из Италии «многих мастеров» (серебряников, пушечников, архитекторов).[153]

Развитие ремесла сопровождалось и оживлением торговли. Вся страна была покрыта сетью мелких местных рынков, связанных еще подчас с географическим разделением труда, а также с особенностями истории Руси периода феодальной раздробленности. Центром льноводства были новгородские и псковские земли. Пушниной славились Пермь и Печора. В Вотской и Ижорской землях добывали железо. В Калуге делали добротную деревянную посуду. Постепенно в ходе преодоления политической раздробленности и общего подъема экономики налаживались торговые связи между различными районами страны. Так, на Белоозеро ездили торговые люди из Московской, Тверской и Новгородской земель.[154]

Развивалась внешняя торговля. Широкий размах приобрела торговля со странами Востока. Она велась водным путем по Волге через Казань и сухопутным — с Крымом, особенно с Кафой и Азовом. На Восток из России поступали льняные и шерстяные ткани, одежды, меха, оружие, ремесленные изделия. В Кафе в 1498–1501 гг. находилось несколько русских торговцев: один из них был скорняком, другой — кожевником, третий — колпачником. В обмен привозили шелковые и хлопчатобумажные ткани, драгоценные камни, пряности. Ногайцы продавали в Москве табуны лошадей. Торговые сношения с Польшей, Великим княжеством Литовским, немецкими городами и Ливонией развивались, несмотря на частые войны. Русские купцы активно торговали в Риге, Смоленске, а также, возможно, в Кракове, Познани и Лейпциге. В европейские страны поступало из России преимущественно сырье (воск, меха, пенька, лес). Приобретали там благородные металлы, селитру, суконные ткани, вино, оружие. Зарубежную торговлю вели не только крупные купцы-сурожане, но и мелкие торговцы — ремесленники.[155]

Подъем ремесла и торговли сопровождался ростом городов. Число их на рубеже XV–XVI вв. можно установить только приблизительно. Источники не дают достаточно точных сведений. В основу подсчетов мы кладем список городов России первой половины XVI в., составленный нами в 1955 г., внося в него необходимые коррективы.[156] Центр насчитывал примерно 57 городов.[157] К этому нужно добавить 12 новгородских и 14 псковских городов,[158] а также не менее шести поморских городов (упомянутых Герберштейном) и, возможно, Тотьму, Соликамск и Чердынь — всего, следовательно, девять. Существовали в изучаемое время не менее четырех рязанских и поволжских городов (Переславль, Старая Рязань, Перевитеск, Касимов), Тула, Алексин и, возможно, еще несколько, о которых нет определенных известий.[159] Итого примерно сто городов. В результате войн с Великим княжеством Литовским к ним добавилось 8 городов Украины, 18 городов заоцкой и литовской Украины,[160] 11 северских — итого 37 городов. Всего, следовательно, в начале XVI в. было примерно 140 городов. Число внушительное. А. М. Сахаров за XIV–XV вв. (до 80-х годов XV в.) насчитывал всего 73 города Северо-Восточной Руси (он не учитывал новгородско-псковские и муромо-рязанские), причем с социально-экономической характеристикой — всего 29.65) Так или иначе, но рост числа городов несомненен.

О численности населения в городах определенных сведений нет. Некоторые представления дают летописные записи о пожарах. Так, в мае 1491 г. сгорел весь Владимир с девятью церквами и 200 дворами, а в июле того же года — весь Углич (более 500 дворов и 15 церквей). В 1499 г. в Вологде сгорело 330 дворов и пять церквей.[161]

Градостроительный процесс происходил очень неравномерно. Большой размах он приобрел в Москве, Новгороде и Пскове. Меньше, очевидно, строились другие города. В 1492 г. после пожара за два месяца «срублен» был деревянный «город» во Владимире и заложена была каменная крепость Ивангород на р. Нарове (против ливонской Нарвы). На следующий год был «срублен» деревянный город на Луках — один из сборных пунктов войск во время войн с Литвой. В 1488 г. построен был Белозерск, а горожанам была выдана уставная грамота, регламентировавшая права наместников.[162]

Гораздо больше сохранилось сведений о городских пожарах. В Москве известны пожары в апреле 1485 г., когда сгорело полгорода; в августе 1488 г.; «велик пожар» в июле 1493 г., когда погорела вся «нутрь» города; в августе 1500 г. Летописцы отметили не менее шести пожаров в Новгороде (в 1481, 1487, 1489, 1501 и 1504 гг.) и четыре пожара во Пскове (1487, 1493, 1496 и 1500 гг.). Горели Тверь (1481, 1483 гг.), целиком Владимир и Углич (1491 г.), Рязань (1493 г.). Пожары вспыхивали в Костроме (1493 г.), Устюге (1496 г.), Вологде (1499 г.), Чердыни (1504 г.). В 1496 г. шведы сожгли Ивангород.[163] Пожар в средневековом, как правило деревянном, городе был бедствием, бороться с которым было очень трудно.

Города в Русском государстве различались и по социально-экономической сущности, и по функциям. Прежде всего они являлись административными центрами уездов и средоточием их торговой и ремесленной жизни. Население городов-крепостей преимущественно состояло из гарнизона. В Псковской земле города считались «пригородками» Пскова. На юго-западе страны они стали опорными пунктами в степи, куда стекалось окрестное население во время набегов крымских и ордынских татар. На севере возникали города-посады. Существовало небольшое число частновладельческих городов (Оболенск, Стародуб Ряполовский, Шуя). Герберштейн сообщает, что Иван III начал их ликвидацию и это дело было закончено Василием III.[164]

Город состоял из различных элементов населения. Жили в нем феодалы со своей челядью. Размещались там и гарнизоны, и наместники с административным аппаратом. В городах находились монастыри и церкви с белым и черным духовенством и кормившейся около них нищей братией. Наряду с основной массой «черных» (государственных) сотен и слобод, в которые были организованы ремесленники, существовали частновладельческие («белые») слободы, наделенные всевозможными податными льготами. Иван III начал решительную борьбу с иммунитетными привилегиями белослободчиков.[165] Продолжили ее Василий III и Иван IV. Организация ремесленников в городах имела черты корпоративного устройства, напоминавшего западноевропейские цехи. Так, Кузьма и Демьян считались покровителями кузнецов, а церкви, посвященные этим святым, были их патрональными. Процесс имущественного расслоения на посаде приводил к появлению городской бедноты, кормившейся случайными заработками, наймом в мастерских и железоделательном производстве, на соляных варницах и водном транспорте. Одновременно складывается посадская верхушка и возникают богатые купеческие семьи. В конце XV в. в зарождавшемся Сольвычегодске обосновались первые Строгановы, ставшие позднее крупнейшими торгово-промышленными людьми. Купцы-сурожане Саларевы, торговые люди Таракановы, Сырковы, С. Хозников, И. И. Афанасьев, Ф. Р. Сузин, И. В. Подушка составляли верхушку купечества. Многие из них стали основателями купеческих фамилий, сохранивших торговое могущество на протяжении всего XVI в. Большинство из них входили в высшую купеческую корпорацию — гостей. Они вели крупную оптовую торговлю со странами Запада и Востока. Корпорация «суконников» закупала сукна и другие товары на Западе. Купечество широко привлекалось для выполнения внешнеторговых поручений государя и сбора торговых пошлин (как правило, отдававшихся «на откуп»). Правда, сведений об участии наиболее богатой части купечества (гостей) в финансово-административной деятельности для конца XV в. нет. Во главе купеческих корпораций стояли старосты. Купцы стремились войти в состав феодальной знати и приобретали для этого землю.[166]

Столицей единого Русского государства была Москва — естественный экономический, культурный и политический центр страны. Территория ее к началу XVI в. достигала современного Бульварного кольца. Заселялось и Заречье (Замоскворечье). Москва принадлежала к числу крупнейших европейских городов. Имперский посол Герберштейн, побывавший на Руси в 1517 и 1525 гг., считал, что число дворов в ней достигало 41,5 тыс. М. Меховский писал в 20-е годы XVI в., что Москва была «вдвое больше тосканской Флоренции и вдвое больше, чем Прага в Богемии».[167] Центром торгово-ремесленной жизни города был Большой посад. Он занимал территорию позднейшего Китай-города. Основные магистральные улицы столицы вели на Тверь (Тверская), Дмитров (Дмитровка), Волоколамск, Новгород. Москва тем самым контролировала центры старинных удельных и когда-то независимых в экономическом и административном отношении княжеств. Через дорогу на Можайск и Смоленск (Арбат) Москва была связана с Великим княжеством Литовским. Из Заречья дороги шли на юг (Ордынская), а также на Серпухов, Коломну и Калугу.

Москва стала крупнейшим торговым центром страны. Итальянец Контарини (1476 г.) так описывал зимний торг на Москва-реке: «…строят лавки для разных товаров, и там происходят все базары… Ежедневно на льду реки находится громадное количество зерна, говядины, свинины, дров, сена и всяких других необходимых товаров. В течение всей зимы эти товары не иссякают… чистое удовольствие смотреть на это огромное количество ободранных от шкур коров, которых поставили на ноги на льду реки».[168] Москва вела оживленную торговлю со странами Востока и итальянскими колониями в Крыму. Через Новгород и литовскую границу в столицу поступали товары ливонских и других северо- и западноевропейских городов.

Состав населения столицы отражал черты, присущие феодальному городу той эпохи. В Кремле жил великий князь и его ближайшее окружение, так как Москва являлась центром управления государством. Там же находилось и митрополичье подворье, ибо Москва давно была и центром церковной жизни страны. Число церквей и монастырей здесь было непомерно велико. В Москве и подмосковных селах жили представители феодальной знати, входившие в великокняжеский двор. Но основную массу столичного населения составляли, как и в других городах, черные ремесленники и торговцы. Социальные антагонизмы выступали в Москве в наиболее обнаженной форме. Именно поэтому столица была очагом особенно острых форм классовой борьбы. В управлении Москвой сохранялись черты неизжитого наследия удельных времен. Так называемая третная система управления вела происхождение от совместного управления городом сыновьями Ивана Калиты. Она была ликвидирована Иваном III, да и то не полностью: «третной наместник» (наряду с большим московским) продолжал существовать и в более позднее время.[169]

Превращение Москвы в столицу единого Русского государства сделало необходимым перестройку политического центра города — Кремля. Взамен обветшавших и снесенных старых соборных зданий в конце XV в. были построены кафедральный Успенский и великокняжеский Благовещенский соборы, в 1505 г. заложили Архангельский. Марк Фрязин при участии Антонио Солари возвел Грановитую палату, где происходили торжественные приемы иностранных послов и заседания Боярской думы. В 1491–1508 гг. была перестроена и жилая часть Государева дворца. В 1485 г. строительство новых крепостных укреплений началось с южной стороны Кремля, выходящей к Москве-реке. В 1491–1492 гг. были построены восточные укрепления, а к 1495 г. строительство треугольника кремлевских стен было завершено.[170] Но возведение всей оборонительной системы закончилось уже при Василии III. Бурный подъем экономики России на рубеже XV–XVI вв., нашедший наглядное выражение в жизни ее столицы, создавал реальные предпосылки для завершения объединительного процесса в стране.