Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 3

Артем Веселый Вольница

Всю дорогу разговоры в вагоне.

Об чем крики. Об чем споры. Все дела в одно кольцо своди: бей буржуев, бей, душа с них вон. Все наше. Голова мы. Когти мы. Беломордые? Што нам беломордые, — сила наша. Всех потопчем. Всех порвем. Простонародная революция: плач и стенанье, песни и слезы.

Навстречу, под Тоннельной два эшелона попались — урезный фронтовик, кровь родная. Стогне Днипр, стогне широкий. И все одного направления: жабнуть. Все машут винтовками и страшными голосами эрзерумских высот гукают:

— Долой Хвилимонова…

— Рви кадетню…

— Поиздили, попили… Теперичко мы поиздимо…

— Крой, товарищи…

— Капиталу нет пощады…

— Долой…

А Хвилимонов главковерх царизма по-на-Кубани. В чине свахи гад ползучий-войсковой, казачий круг с Радой спаривал. Но мы раз и навсегда против всей этой лавочки. И бои кругом рикотят — под Тимашевкой, Тихорецкой, Невинкой. Скрозь бои по всей Тамани, по-над-Кубанью, аж до самого Терека.

Диствительно долой генерала Покровского — дюже вредный генерал для крестьянского населения.

Ду-ду. Фьюрр…

— Березай, вылезай.

Новороссейский город. Станция Новороссейская.

— Где комендант?

— Ах, братишка, сурьезные дела…

— Фронтовики не подкачают — в один мент обделают дела в луччем виде…

— Эх, ваша благородия, держись, не вались… Фронтовик он…

— Где комендант? под девято ево ребро!

— Есть.

— Здравствуйте.

— Ваш мандат.

— Налицо.

Правильный мандат: станичник Максим Кужель, как делегат за оружием. А комендант, сучара, развалился в мяхкой кресле и языком ледве-ледве:

— Ни от меня зависит…

— Як так?

— Так.

— Да як же так?

— Эдак.

— Да який же ты и комендант, коли оружие немае… А ежели екстренное нападение контры?

— Ни от меня зависит…

— Га, чортов сынок!

Плюнул делегат через коменданта на стенку, давай в город срываться.

Совет рабочих, солдатских…

На лестницах народ, в залах народ — руки не пробьешь. С Черноморья мужики. Молдаване с Джубги, Дефановки, Сапсульской. Матросики шныряют туда-сюда: где бы горилочки похрамчить. Тут же неизвестный солдат серебряны тарелки продает.

Потолкался-потолкался Максим: ходов не найти, и пронял его такой-то ли аппетит, такой аппетит… Примостился на подоконнике, хлеба отломил и токо-токо за сало… глядь: дорогой товарищ Васька Галаган. Каже:

— Здорово, голубок.

— Та неужто ж ты живый остався?

— Э-э, меня ни берет ни дробь ни пуля…

— Ах, в бога господа мать, рад я ужасно.

И вышел тут экстренный разговор. Смеется Васька — откровенный друг… Подманил товарищей и давай рассказывать, как с Максимом в трубе ночевали, как вдвоем по телеграфу город кавказский взяли. Смеются матросы: щикатурка с потолка сыпится, советски шпалеры вянут — стружкой по стенам завиваются.

— А в Совет здешний всяка сволота понабилась: и большевики, и меньшевики, и кадеты, и эстервы… Оружья тебе, солдат, не достать.

— Як так?

— Да так.

— Да як же так?

— Да эдак.

— Що ж це такий за Совет, коли оружия для добрых людей не сготовил. А ежели экстренное нападение контры? Воны и вусом не моргне…

— Ни по назначенью попал.

Иэ-х, сердцу стало прискорбно. Уцепил Максим Ваську за рукав, давай молить-просить:

— Васёк, товарищ подсердечный… За что мы скомлели, терхались? Долой золотую шкурку. И зачем нам кисла меньшевицка власть? В контрах вся Кубань — тридцать тысяч казаков. Што тут делать и как тут быть!

— Успокой ты свое солдатское сердце.

— Будь уверен, оружья достанем.

— Слово олово.

— Диствительно, долой кислу меньшевицку власть…

— А Совет. Совет — чхи! — будь здоров — погремушка…

— Вся власть в наших руках… Хоромы, дворцы и так далее.

Обрадовался Максим. Так-то ли обрадовался — сало и хлеба краюху на подоконнике забыл.

Табуном притопали в гостиницу «Россия». Картинки, диваны эти самые и занавески чистый шелк. Барахла понавалено, барахла: сюда повернешься — чемодан, туда — узел, двоим не поднять. Расстегнули бутылочку, другую. Вспоминали с Васькой, как на ахтомобиле мимо дороги чесали, — выпили. Про трубу вспомнили, — еще выпили. За поповский сапог на-ново выпили. Опосля того вывел Васька гостечка дорогого через стеклянную дверь на терраску. Вывел да и показывает:

— Вон немцы в Крыму. Вон Украина, страна хлебородная, всю ее покорили стервозы, а флот наш сюда отсунули.

— Немцы?

— Немцы, Максим, немцы, хлесть иху мать… Шёлм-блём даешь флот по брест-литовскому. Шалишь. Распустили мы дымок — сюда уплитовали. Выпьем вино до последнего ведра, дальше поедем, разгромим все берега и с честью умрем.

— Вася, зачем умирать. Умереть не хитро…

— Я? Мы? Никогда сроду. Все прошли с боем, с огнем: гайдамаков били, Раду били, под Белградом Корнила шарахнули, с Калединым цапались, в Крыму с татарами дрались, офицеров топили в пучине морской… Раз офицер — фактически контрик…

— Бей с тычка. Бей с навесу. Бей наотмашь. Хрули гадов. Ни давай курвам пощады…

— Справедливо, дядя. Полный оборот саботажа. Весь путь под саботажем. Мокроусовский отряд: слыхал. Наш отряд… Черный флот… И кругом теперь судовые комитеты — наша бражка: чумазая, нечесаная, ни одного в очках нет. Дни и ночи у нас собранья и митинги, митинги и собранья. На дню выталкиваем по тыще резолюций — клянемся, клянемся и клянемся: бей контру. Баста…

Правильно, от Новороссейска море начинается. Корабли гуськом. Весь черный флот. Пушечки, дымок, флаги праздничные. По утрам с дредноута «Воля» малым током радио по всей эскадре:

В

сем

всемв

семсего

днявечеро

мвгорсадуот

крытаясценана

вольномвоздухек

онцертмитингшампа

нскоебалдоутравходс

вободныйвоенморыпригл

ашаютсябезисключениядаз

дравствуетдаздравствуетдо

лойдолойдолойдаздравствуетсв

ободныйчерноморскийфлот Тройка.

Команды на берегу. Двенадцать тысяч матросов на берегу.

Сколько это шуму!

Гостиницы и дома буржуйские ломятся. Хоромы, дворцы и так далее. Совет, што Совет! Лучше об нем и не говорить и слов ни тратить. Даешь шампанского, — и кислый Совет из бездонных подвалов Абрау-Дюрсо перекачивал на корабли шампанское. В неделю по два ведра на рыло. И цена подходящая — двенадцать рублей бутылка — твердая цена. Хватало и водки, николаевской, белоголовой. Слезу вышибала, за сердце брала старорежимная, злая водка. Совет — чхи! — будь здоров — погремушка с горохом. И такое бывало. Ночью, загнав всех рысаков и смеху ради перетопив лихачей в вине и керенках, подваливалась к Совету буйная ватажка, обвешенная бомбами, кольтами…

Даешь авто!

— Тыл штатска провинция.

— Душу вынем.

— Го-го-го…

— Даешь авто!..

Высунется в окошечко дежурный член, в шинель одетый.

— Товарищи, я сам четыре года кровь проливал, но автомобилей в Совете нет… Вы, как сознательные, должны…

— Ботай.

— Куда подевали?

— Пропили?

— Немцам берегут.

— Душу выдерем…

— Товарищи…

Из толпы для забавы стреляли. Можбыть, кверху. Можбыть, в члена промахивались. Ни всякий, скажем, понятие о прицеле имеет. Да.

А член мечет:

— Я ни против… Я сам фронтовик… Вместо авто Совет выставит пятьдесят бутылок шампанского.

— Мало…

— Ни заливай нам.

— Тоже фронтовик — нажевал рыло-то…

— Мало.

— Двести…

Сходились на сотне.

Всяко бывало.

Девочки-мармуленочки до одной за моряками. Вихрем свадьбы. Сплошная гульня. Свадебные поезда кишками. Через весь город. Сквозь. Свадьбы каждый час, кажду минуту. Пьянка-гулянка. Дым-ураган. Жизня на полный ход. Хриплые женишки. Невесты первый сорт карамельки. Шафера, подруженьки, тетушки — честь честью. Колец ураган: с пальцами нарубили у корнил-офицеров. Венчанье, лохмачи осипли. Музыка крышу рвет. Денег много. Все пляшут. Все поют. Дым в небо.

Женится Васька на буржуйской дочке. Денежки всему шапка. Васька с Маргариточкой за красным столом сидят, друг дружке эдак улыбаются. Маргариточка в форменке — женихов подарок. Куражится Васька. Уцепил ее за хребет. В миндальные губки целует. Вино пьет, стаканы бьет, похваляется:

— …в натуральном виде с подливкой…

Ах, и веселый же народ матросы. Делегат за оружием Максим среди них, ровно ржавый курган в зеленой степи. Дума грызет — и как бы оружием разжиться — ждут станичники… Хотя какое тут оружие, ежли Васька женится?.. Отгуляем, отпляшем и…

Ржет братва, на слово не верит:

— ……………………………………………………

— ……………………………………………………

— Га-га-га!

— Го-го-го!

— А-ха-ха-ха!

Васька пузырится:

— Што я вам, — говорит, — чувырло какое?

Васька из двух шпалеров на спор садит в пустые бутылки, понаставленные на рояль. Бабы визжат. Братва потешается. Чечоточку, ползунка, лягушечку как тряхнет-тряхнет Васька, локти на отлет:

— Рви ночки…

— Равняй деньки…

Папаша, то-есть буржуй ихний, безусловно пляшет. На затылке смятый котелок. Глотка буржуйская шире голенища разношенного. Рвет камаринского на демократических началах:

— Аарррара… Ааррра…

Ржут матросики. Над буржуем подтыривают:

— Нет. Спой-ка ты нам яблочку…

— Тряхни брылами…

— Повесели гостей…

— Сыпь на весь двугривенный…

— Уморушка-Татьянушка…

А матушка, то-есть буржуйка ихняя, дышит над голубками. Пылью стелется:

— Девушка она у меня чуткая, деликатная. Гимназию с золотой медалью… Уж ты, Василь Петрович, ради бога, будьте с ней понежней… Она совсем, совсем ребенок…

Ваську от умиления слеза прошибает:

— Мамаша, да рази ж мы ни понимаем… Да я в лепешку расшибусь…

Маргариточка за роялем трень-брень. Ее восковой голосок гаснет в мутном утробном реве:

И на улице под окнами подхватывают с подсвистом. Ни поймешь, плачут или смеются стекла, и в раму рожа дико веселая:

— Э, да тут гулянка…

Под окошками летучий митинг:

— Свадьба.

— Ну!

— Верно дело.

— Залетим, братва…

— Вались…

— Заходи, братишки, заходи… Места хватит. Вина хватит…

— Зачем же бить окошки?

Утром с похмельки:

— Ах, ах…

— Где молодой?

— Нет молодого!

Пропал молодой.

Теща плачет. Маргариточка белугой ревет: охорашивает ягодки помятые. Шафера похмеляются, к подруженькам присватываются. Ребятишки выжимают из бутылок похмельку.

Нету Васьки.

Оказывается, на фронт махнул. А можа, и не на фронт. Вечером будто видали Ваську — в гортеатре зеркала бил. А завтра слышишь, будто влюбилась в него артиска. Зяфаловал Васька артиску францускую. Раз-раз по рукам — и в баню. Лафа этому Ваське. Куражится, подлец: артиска, прынцеса, баба свыше всяких прав.

Пришли ребята гулять и видят: артиска ни артиска, а самая заправская чеканка Клавка Бантик. Кто ж ни знает Клавку Бантика. Васька на что доброго сердца человек и то взревел:

— Ах, ты, — кудлячка…

Плеснул ей леща, другого — и в расчете: бесхитростный Васька человек.

Стонут, качаются дома.

Пляшут улицы.

Прислонился ходя к «России». По неизвестной причине плачет ходя, разливается:

— Вольгуля мольгуля…

Выкатились из «России» ребятки и навалились на ходю:

— Хам…

— Гам…

— Китаеза…

— Черепаший хвост.

— Что обозначают твои слезы?..

— Вольгуля мольгуля… Моя лаботала, лаботала, все денихи плолаботала: папилоса нету, халепа нету…

Слезы эти из него так и прут.

— Ха-ха!

— Гу-гу!..

— Бедолага, сковырни слезы, едим с нами.

— А-яй, чудачок, кругом слобода, а ты плачешь.

— Едим…

— Мая каласо, тавалиса…

Эх, развезло, размазало.

— Стой, не вались…

В дымину пьяного делегата Максима с десять рук втолкнули в реквизированную архиерейскую карету с проломленным боком. Ввалились — Галаган, Суворов, китаеза, еще кто-то. Сорвалась пара, разукрашенная красными лентами. И у лошадей праздник.

И лошадям весело.

— Пошел!

— Качай, качай!..

— Рви малину!

— Руби самородину!..

— Хха, Фьюьюьюьююю!.

Помнил Максим станицу. Фронт помнил. Гнеденького жеребчика Сокола. А слова, ровно раки, пьяные, расползаются:

— Вася… Родной… Господи… Братишки… Контра вся Кубань… Тридцать тысяч казаков…

— Погоди, и до казаков доберемся и их на луну шпилить будем.

— За што мы страдаем?..

— Ни расстраивай, солдат, ты своих нервов… Всех беломордых перебьем, и ббаассттаа — останется одна пролетария…

— Оружья тебе достанем…

— Должны мы погулять… Первый праздник в жизни…

— Вася…

Гортеатр. «Гейша». Занятная штука. Радовался китаеза, ровно малый ребенок. Смеялся китаеза, в ладоши прихлопывал:

— Уф, мая каласо…

Максим под стульями спал. Трое в карточки перекидывались на заднем плане. А Галаган с Суворовым расставили по борту ложи бутылки. Хлебали шампанское. «Гейшей» интересовались и языками причмокывали:

— Вот это нда!..

— Бравааааааааааааааааааа!..

— Вахтаналия!

Разбудил Васька Максима.

— Едим!

— Куда?

За денежками на дредноут «Свободная Россия». Открыл Галаган сундучок кованый: керенки, николаевки, гривны, карбованцы, браслеты — все на свете. Подарил дружку бинокль Цейс на три фазы.

— Вот и портсигар бери… Ни сомневайся: портсигар семь каратов…

У делегата руки трясутся. Бинокль за пазуху сунул. Портсигар в кулак утопил. Подмигнул делегат Максим:

— За два оглядка куплено.

— Ни боже мой… Грабиловки никогда нигде на грош не сочинили. Все у мертвых отнято. Скажи, зачем мертвому портсигар в семь каратов?

Максиму, безусловно, крыть нечем. Пощупал бинокль за пазухой, оглянулся:

— Показал ба ты корабль мне, Вась… Эка махина…

— Можна.

Спускались в кочегарку. Васька сыпал:

— У нас на миноносце «Пронзительной» триста мест золота на палубе без охраны валяется, никто пальцем не трогает. А ты: грабиловка… Тут, браток, особый винт упора… Понимать надо.

— Золота?

— Триста мест золота из кеевских-харьковских сейфов… Мы, браток…

Черно. Угарно.

Топки жаром плескали, ревели ветрогонки. Забитые угольной пылью, задымленные кочегары в рукавицах без рубашек. Бегали, мотались. Ширяли ломами. Подламывали скипевшийся шлак. Из угольных ям на руках чугунные кадки подтаскивали. Сопел, ревел огонь в топках. Угольные лампочки еле дышали.

Максим утерся:

— Дюже жарко.

Падая на него, Васька кричал:

— Это што… Два котла пущены… Это што. Во когда все десять заведем… уууууууу… Жара восемьдесят. Ветрогонки стара система — тяга слабая: жара восемьдесят… Да ведь надо ни сидеть, платочком обмахиваться. Надо работать. Без отверту, без разгибу… Ни пот — кровь гонит с тебя…

— Жизня горьки слезы.

— Эх, в бога господа мать… Пять годиков я тут отчубучил. Теперь свет увидал. Али и теперь ни погулять? Первый праздник в жизни…

— Айда!

Прыгнули в ялик. В город поцарапали.

Город в огнях, в музыке. Кафе-рестораны — все за матросами. Черно от матросов.

Пьяно.

Пыльно.

Пляско.

Сплошной праздник.

Штатским вход воспрещен.

Горсад. Куплетисты. Цыганы. И кругом дешевка. Вдесятером за тыщу всю ночь с девочками, с музыкой, с вином. Не любил Васька деньги пересчитывать. А денег этих самых у него с полпуда. Пропивай — не пропьешь. Гуляй — не прогуляешь.

— Э-эх, братишки, в бога боженят…

— Нынче гуляй, завтра фронт.

— Иисус Христос проигрался в стос…

— Пей, все равно — флот пропал…

— Кто там бузит?

— Бей буржуев: деньги надо…

— Надоела вся борьба… Домой…

— Ни хочешь ли на мой?..

— Братишки, в угодничков божьих, в апостолов мать… Сцена. Вальсняшка. Яблочко. Танец «Две киски».

— Дамочки, мамочки, бирюзовы васильки…

— Цыганка Аза, в рот тебя, в глаза…

— Рви рр-рр-рр ночки… Равняй деньки…

— Руби малину… Не хочешь ли чаю с черной самородиной?..

Хор цыганский:

— Ой, резвы ноженьки, верти, верти верти…

Смоляные факелы пляшут. Пляшут матросы Рогачевского отряда. Обвешаны они бомбами, пулеметными кишками, пушками. Пахнет от них пылью, порохом, кровью: вчера только с фронта убежали. Погуляют день — другой и на извозчиках покатят обратно на позицию. Позиция под боком. Кругом бои. Кругом вода.

— Арра барра…

— Засобачивай…

— Ходи-ходи…

— Отдирай пятки…

Наливался наливался китаеза на голодное-то брюхо, и вдруг хлынуло из него все обратно: мадера, шампанское и всевозможные закуски.

За столом Максим, Васька, Ильин, Суворов, жид — Абрашка — слесарь из дела, мадьяр Франц и опять же потрясенный китаеза. На привольном воздухе. Якорь глубины морской. Максим целует всех подряд, сморкается в рукав:

— Абрашка, дай свою черствую руку… И рассознательный жа у вас в депе пролетареят-ох… Абрашка, законный пролетареят из рабочава строю… глаза страшат — руки делают. Руки ни достанут — ребрами берите…

— Берем.

— Это так. Это по-нашему. Шутка ли в неделю два бронепоезда сгрохали… Под Батайском, под Кущевкой шибко они нам помогли… Вот как помогли, Абрашка… Вася, обороти внимание: в неделю два бронепоезда…

И Васька угощает китаезу, Максима, шкипера Ильина, Суворова, шестерку, Абрашку, в круговую:

— Пей, гуляй, бражка… Нонче наш праздник… Хозяин, даешь ужин из пятнадцати блюд… За все плачу… Есть ответ… А беломордых передушим до одного. Душа с них вон… Мы…

— Больше жизни…

— Больше жару…

Кажда башка весела. Кажда башка бубен.

Распалилось сердце Васькино. На стол влез ревом:

— Братишки… Слушай сюда-а-а…

И начался тут митинг с слезами, с музыкой.

И ночью же прямо из города на вокзал добровольческий отряд. Васьки Галагана партизанский отряд в двести голов. Навалились на коменданта бесповоротно:

— Оружья… Вынь да выложь…

С пятого пути два вагона винтовок. Один Максиму достался. На крыши пульмановских ставили пулеметы. Грузили мешки с рисом, хлебом, сахаром. Китаеза работал, как чорт.

— Садииииись…

Длянь… Длянь… Длянь…

Ду-ду. уу…

Эшелон сорвался и, гремя буферами, раскачиваясь на стрелках, сразу пошел на-рысях.

Мотай. Крути. Винти.

Поезд мчится

Огоньки

Дальняя дорога…

Артем Веселый