Русская народная сказка

СКАЗКА И СОВРЕМЕННОСТЬ

Судьбы традиционных жанров фольклора, выяснение причин и характера их трансформации — проблемы, которые волнуют не только фольклористов, но и всех, кому дорого народное искусство.

Произведения фольклора в процессе своего бытования не остаются неизменными, так как они всегда связаны с действительностью, адресованы современнику. В периоды ломки социальных отношений, с изменением экономического и культурного состояния общества эта связь усиливается, что приводит к резким изменениям сюжетов и стиля. Одни изменения оказываются случайными, непродуктивными, другие же приобретают характер типовых, закономерных явлений, определяющих судьбу жанра.

Исследование народной сказки советского времени показывает всю сложность, подчас противоречивость и неравномерность процессов, происходящих в современном народном творчестве.

Еще в 20-х годах собиратели отмечали, с одной стороны, активное бытование сказки в районах русского Севера, Сибири, некоторых центральных областей, с другой— почти полное исчезновение сказочной традиции в большинстве центральных и южных районов европейской части СССР.

Так, И. В. Карнаухова, характеризуя сказку в Заонежье, писала: «На русском Севере сказка живет и бытует повсюду. Это не воспоминание, хранящееся в памяти стариков и извлекающееся оттуда для редких любителей и собирателей, как былина, — сказка живет и нет данных говорить об ее исчезновении»[98]. В то же время Н. П. Гринкова, исследуя сказочную традицию в Воронежской губернии, отмечала: «Старинная сказка уже не живет живой жизнью, ею мало интересуются, на нее уже давно нет спроса, и те из представителей старшего поколения, которые в свое время выучились рассказыванию этих сказок, хранят их, как мертвый груз, все дальше и дальше отходящий в памяти»[99].

На различную степень сохранности сказочной традиции указывали М. Б. Едемский, Н. Е. Ончуков, М. К. Азадовский, Ю. М. Соколов. Вместе с тем все исследователи единодушно отмечали значительные качественные изменения в сказке, стремление рассказчика отразить современность, все больший отход от традиционного стиля. Эти выводы подтверждались наблюдениями над сказкой в последующие десятилетия.

Исследование творчества выдающихся сказочников 20–30-х годов — А. К. Барышниковой, Е. И. Сороковикова, М. М. Коргуева, Ф. П. Господарева, И. Ф. Ковалева, в чьих сказках органично переплелись традиционные черты и элементы нового, — со всей очевидностью показало все еще большую сохранность старинной сказки и вместе с тем те изменения, которые неминуемо должны были привести к разрушению жанра.

Во время Великой Отечественной вой^ы наблюдается активизация жизни сказки. Сказки рассказывали в блиндажах и окопах, партизанских отрядах и госпиталях[100]. Сказка как бы вернула свою общественную функцию — отвлечь от суровой действительности, поднять настроение, вселить оптимизм. Фольклорист Н. В. Новиков, который во время войны был офицером, артиллеристом-минометчиком, вспоминает: «Идет бой. Лица воинов сосредоточены, напряжены, суровы. Каждый выполняет возложенную на него обязанность или, как говорят на фронте, «работу». Но стоит только смолкнуть бою и наступить минутам затишья — и уже кто-то сострил, рассказал смешной анекдот, бросил шутку и всех уже не так тяготит суровая военная обстановка»[101].

В послевоенные годы повсеместно ведется большая экспедиционная работа по выявлению и записи произведений народного творчества. В основе работы со сказкой лежат методы, разработанные А. И. Никифоровым в 1926–1928 гг.: внимательное отношение не только к выдающимся сказочникам, но и к рядовым исполнителям, тщательная запись материалов, получаемых от любых сказочников. Таким образом, не поиски «старинной сказки» в исполнении талантливых мастеров, а изучение ее повседневной жизни — такова задача, стоящая перед собирателями.

Наблюдения фольклористов показали различную сохранность сказочной традиции в областях России. Так, в конце 40-х годов в русских селах Башкирии экспедициями Московского университета было обнаружено активное бытование народных сказок, в то же время в Вологодской и Ярославской областях (экспедиции 1953–1955 гг.) заметен явный упадок сказочной традиции. Более двух тысяч текстов сказок записано в районах Карельской АССР и Архангельской области в течение 1956–1974 гг. Однако если учесть целенаправленность поисков сказки в экспедициях, объем их в общем числе записанных фольклорных произведений, то мы вынуждены признать, что сказка забывается. Так, в Ярославской области было записано семь тысяч фольклорных текстов, из них всего 75 сказок[102]. В 1972 г. на Пинеге — 4273 произведения, из них сказок — 167[103].

«К сожалению, — пишет Д. М. Балашов о терской сказке, — наши экспедиции «запоздали» лет на двадцать-тридцать, и мы застали местную сказочную традицию уже, по-видимому, в очень разрушенном состоянии. Говорю «по-видимому», так как и то, что записано, отличается сплошь и рядом высоким художественным совершенством. Хотя, судя по воспоминаниям жителей, и сказок, и мастеров сказа еще лет тридцать назад было гораздо больше»[104].

Показателем полнокровной жизни сказки в устной традиции служит преемственность исполнения. А между тем средний возраст современного исполнителя 60 лет. Качество сказок свидетельствует о забвении и разрушении традиционного жанра.

Процесс этот закономерен. Причины его следует искать в самой действительности, социальных преобразованиях, изменившихся условиях жизни людей, их мировоззрении. Тесная связь города с деревней, всеобщее образование, активное участие в общественной жизни, все усиливающийся поток информации благодаря книгам, радио, телевидению, кино — все это определяет новый облик советского человека, широту его интересов, ускоряющийся темп жизни.

Вполне понятно, что в современных условиях длинная волшебная сказка, которую бывало, по словам исполнителей, за вечер не успевал сказочник рассказать, забывается. На просьбы собирателей рассказать такие сказки, как «Три царства», «Кащей Бессмертный», «Два брата», «Еруслан Лазаревич», исполнители отвечают: «Это раньше рассказывали». Одна из сказочниц на мои расспросы о сказке ответила так: «Войны да войны, все сказки и ушли, да и старухи умерли».

Не всегда помня содержание сказок, исполнители тем не менее вспоминают отдельные мотивы, характерные для того или иного сюжета. В сказке «Морской царь и Василиса Премудрая» это обычно начальный эпизод — купец отдает водяному «то, чего дома не знает», в сказке об Иване Медведко — встреча с бабой-ягой, в «Сивке-Бурке» — сватовство-состязание на конях. Примечательно, что в путаный пересказ нередко вставляются яркие традиционные формулы, например описание бабы-яги, богатырской поездки и пр.

Вот типичный разговор в практике собирателя сказок:

«— Федора Николаевна, может, вы что-нибудь все-таки помните! Вот эту сказку про Яропулку…

— А, Яропулка-то!.. На свет народился… как-то там еще: хлеб за щеку, другой за другу, третий в рот, да четвертым подпихнет… нет, не помню! У таты красивые были сказки… Прежни-то сказки про царей да царевен. Сколько царей да с царицами было в сказках, да мачех, да бабы-яги были, да костяны ноги, а нынче ничего не помнишь этих сказок! Какая-то царевна была, прогнала Иванушку-дурачка, оп пошел по морю, в одно море придет, там корабли не ходят, оступаются. Спустился, а там дьявола спорят: золото или серебро дороже? Он: «Золото!»— говорит…

А ни к чему они нынче! Не говорится, все из ума вышли. Раньше сказывали, бывало, сказки и на вечеринках тоже. А теперь читают… Нынче слушаешь радио, дак как будто и сказка!»[105]

При попытках пересказать длинную сказку, мы, как правило, слышим или путаный пересказ, или сокращенный текст.

Однако не всегда сокращение сказки результат забывчивости. Основное содержание нередко передается последовательно, согласно традиционному канону, с сохранением всех необходимых элементов сказочной обрядности. Создается впечатление, что сказочник, ограничивая сюжет небольшим числом мотивов, как бы желает придать сказке динамизм, вычленить, с его точки зрения, самое основное в сюжете. Так, в сказке «Иван-медвежьи уши» (Терек., № 55) талантливой исполнительницы Елизаветы Ивановны Сидоровой, твердо помнящей, по словам собирателя, тексты, начальный мотив «встречи богатырей и побратимства» сведен к лаконичному сообщению: «Нашел себе два товарища, Дубовика и Лесовика; и стали они ходить с има по темному лесу — добычи искать, добывать». Столь же лаконичен конец сказки — выход Медведко с царевной из подземного царства: «Он взял девицу и привязал к корням и стал дергать за корни. Ну, они тянули, тянули и вытянули девицу. Опустили снова корни. Он привязался и его вытянули». Основное же содержание — встреча с бабой-ягой — прекрасно передано сказочницей.

В коротких сценах, показывающих испуг Лесовика и Дубовика при встрече с бабой-ягой и расправу с ней Ивана-медвежьи уши, ярко обозначены характеры, противопоставленность персонажей; сохранение традиционных формул, хорошо развитый диалог — все выдает в исполнительнице сказочницу-мастера.

Сокращение как одно из проявлений изменения сказки было в свое время отмечено И. В. Карнауховой. Ею же были прослежены пути стяжения сказки: сокращение описаний, переход прямой речи в косвенную, потеря эпизодов, утрата троичности; «я не решаюсь делать какие бы то ни было выводы о разложении или изменении фантастической сказки, — писала И. В. Карнаухова, — считая, что этот вопрос требует более детального исследования»[106].

Современный материал не только подтвердил правильность этих наблюдений, но и показал характерность сокращения как одного из наиболее ярких проявлений стиля современной сказки.

Вместе с тем следует отметить хорошую сохранность в репертуаре современных рядовых исполнителей короткой сказки. Таковы волшебные сказки «Мачеха и падчерица», «Сестрица Аленушка и братец Иванушка», «Мать-рысь», «Ивашка и ведьма». Среди бытовых сказок популярны сказки о глупцах, об упрямых и злых женах, традиционные сюжеты сказок о животных. Здесь мы нередко встречаемся с подлинными шедеврами народного творчества.

Бытование этих сказок, сохранность традиционного стиля определяются не только их небольшим размером, лаконичной композицией, ограниченным числом действующих лиц, что позволяет легко запоминать эти сказки, но и тем, что сказки эти до сих пор имеют своих постоянных слушателей. Это детская аудитория, для которой сказки не потеряли своей основной роли забавного фантастического рассказа. Для взрослых же сказки до сего дня остаются непревзойденным средством в эстетическом воспитании ребенка. Популярность этих сказок поддерживается бесконечным числом публикаций.

Но следует заметить, что сказка в устах старших (бабушки, матери, взрослых школьников) в эстетическом отношении всегда более совершенна, нежели та же сказка, рассказанная ребенком. В 1966 г. на Кенозере мне довелось записать одну и ту же сказку от исполнительницы и ее внуков. Приведу лишь их начало: «У бабы была девушка, пошла в лес по ягоды и заблудилась. Ходила да была, ходила да была, нашла избушку лесную и зашла в избушку. А в этой избушке жила баба-яга костяная нога, она все в ступе ездит, пестом погоняет, помелом следы запахивает. Эта девушка пришла к ней.

А она: «Фу-фу, русский дух пахнет. Видом не видано, слыхом не слыхано, а ныне русский дух в глаза пахнет. Ну дак садись, девушка, у меня работы много: надо лен чистить, прясть да мотки мотать, кросна разводить. А потом будешь ткать мене, а я потом с тобой рассчитаюсь» (А. И. Матюгова, 74 года). «Жили-были старик с дочерью. Он взял себе другую жену. Она не любила новой дочери. Однажды она отправила старикову дочь в лес, она там заблудилась и увидела домик. В этом домике жила баба-яга с Котом Котофеичем. Она зашла в этот домик и увидела бабу-ягу. Баба-яга говорит: «Я тебе дам работу. Если не сделаешь, я тебя съем» (Николай Матюгов, 14 лет). «Жили дед да дочь. Дед взял новую жену, а жена эту дочь не любила и прогнала ее в лес. А она заблудилась и увидела избушку, зашла в эту избушку и увидела бабу-ягу. Она говорит: «Я тебе дам работу прясть, — баба-яга говорит, — полезай на полати, а я полезу в подпол» (Сережа Матюгов, 9 лет)[107].

У детей заметен преимущественный интерес к сюжетной фабуле. У взрослых — к художественным деталям, создающим ту поэтичность и плавность изложения, которые всегда завораживают и пленяют в народной сказке. Эта тщательность в разработке стиля и создает авторитет рассказчику.

В сюжетном отсеивании, сокращении сказок, преимущественной ориентации сказочников на детскую аудиторию уже сказывается «приспособляемость» жанра к новым условиям. Но основные тенденции в судьбах сказки раскрываются при обращении к ее содержанию и элементам, формирующим «новый» стиль сказок.

На первый взгляд, сказка остается прежней — с ее неспешным действием, приключениями героев, счастливыми концовками. Но в ней ощутимо и то новое, что позволяет почти безошибочно почувствовать «время рассказчика», а при более внимательном чтении уловить и то общее, что характеризует творческую манеру современных сказочников, — это стремление к реалистичности.

Устойчивость типов героев, обусловленная устойчивостью общественных идеалов, традиционность поэтики, сам характер фантастики, естественно, ограничивают активность проникновения элементов действительности в художественную ткань сказки. И все же эта связь неизбежна.

М. К. Азадовский, исследуя творчество сибирских сказочников, писал: «В сказку врываются, преобразуя ее, элементы нового быта; углубляются и развертываются моменты психологические и социальные, отражаются в той или иной степени общественные сдвиги, и таким образом создается новый тип сказки и новая поэтика. Основной характер этого переформирования или, может быть, точнее сказать, основной принцип — реально-бытовой. Фантастика является то в призме крестьянского быта, то в солдатско-казарменном преломлении, то оказывается связанной с бурлацкой или поселенческой стихией»[108].

Обращенность сказки к действительности многообразна. Она выражается в соотнесенности идейного содержания сказок с проблемами, волнующими народные массы, во введении новых образов, обновлении лексического состава.

Изменение народного мировоззрения под влиянием действительности приводит к поискам новых идейно-художественных принципов, что отражается прежде всего на образах героев.

Демократизация героев становится одной из характерных черт сказок советского времени. Крестьянин, солдат, сын небогатого купца одерживают победу над любым противником. В сказке Е. И. Сороковикова (Азад., № 37) сын бедного крестьянина Самойло Кузнецов приезжает в город и берется разбить столб «в десять сажен вышины и в десять сажен толщины». Сказочник подчеркивает недоверие горожан: «Тут все стали его оглядывать снизу и доверху. «Што ето, мужик откудова такого набрался он духу? Што ты, какого черта прешься? Тут вот какие молодцы выезжали и даже не понюхали этот столб, не то што им ломать!»— «Ничего, — сказал Самойло Кузнецов, — увидите мужика, чем мужик будет пахнуть». Всем показалось забавно ето. Што же ето мужик приехал на таком седелышке, ведь ето просто стыд! «Как его допустили!» — говорят». Но Самойло разбивает столб, побеждает богатыря и женится на «марграфине». Традиционная концовка — женитьба на царевне и получение царского трона — становится формой утверждения прав человека — выходца из социальных низов.

Обращение к творчеству сказочников-мастеров позволяет выявить наиболее характерные изменения в содержании народных сказок. Обширный репертуар, свободное владение традиционным материалом, большой художественный такт, умение чувствовать аудиторию, владеть ею — все это позволяет хорошему сказочнику, сохраняя традиционную канву сюжета, привычные поэтические приемы, в то же время вводить в сказку те новые «авторские» элементы, которые делали бы сказку созвучной настроению слушателей.

В сказках 20–30-годов заметно усиливается социальная противопоставленность персонажей, заостряются классовые характеристики. Осмысление сказочных конфликтов как социальных приводит к стремлению противопоставить события в сказке событиям современности.

В творчестве выдающихся сказочников тех лет — М. М. Коргуева, Ф. П. Господарева, И. Ф. Ковалева — нашло отражение мировоззрение советского человека, осознавшего преимущества социалистического строя, нередко самого участника великих преобразований, в чьей памяти еще живы воспоминания о царизме, помещичьем и церковным гнете.

Переосмысление традиционных мотивов, внутренние монологи, социальная заостренность речи героев, комментарии самих исполнителей становятся дополнительными средствами раскрытия идейного содержания сказок.

Белорусский крестьянин Ф. П. Господарев, участник крестьянского революционного движения 1905 г., рабочий Онежского завода, в своих сказках постоянно подчеркивает непримиримость интересов помещиков и крестьян («Солдатские сыны»). В сказке «Золотое яичко» сказочник пытается по-своему определить роль вождя. Мотив «избрания царя по случаю» (при появлении избранника зажигаются свечи в церкви) получает дополнительную мотивировку: «Народ желает избрать царя, который мог бы избавить от гнету помещиков и быть хозяином, покажет путь, как нам жить на свете» (Госп., № 12).

М. М. Коргуев в традиционную сказку «Цыган, поп и мужик» (Корг., № 58) — сюжет «Умные ответы» — вводит новую тему «кто чем живет». Поп и цыган обвиняют друг друга в обмане народа. Мужик говорит: «Оба вы омманываете людей, а я как целовек простой, мужик, зарабатываю горбом — где тяжелыпе труд, тут и работаю, тем и достаю на расходы; и эти деньги делю на три цасти: свиней кормлю, в воду мечу, в долг даю и старый долг плачу».

И далее поясняет: «свиней кормлю — царю подать плацю; в воду мечу — таких как вы омманыциков кормлю, а третья цясь — старый долг плацю — отця-матерь кормлю, а в долг даю — детей рощу».

А. К. Барышникова, М. М. Коргуев, Ф. П. Господарев, И. Ф. Ковалев с неизменным успехом выступали со своими сказками в студенческих аудиториях, перед рабочими, учеными Москвы и Ленинграда.

Осознанное стремление сказочников отразить в сказке черты эпохи приводило к развитию индивидуального начала в фольклорном творческом процессе. Крайним выражением этого явления были попытки создать сказки на темы советской действительности. Однако эти попытки заведомо были обречены на неудачу. В таких сказках слишком явно ощущалось разительное противоречие между формой, основывающейся на поэтической условности, и содержанием, прямо обращенным к реальным событиям современности. Эстетика чудесного переводилась либо в план аллегорического повествования, либо сказа, что вело к неизбежному разрушению художественных принципов самого жанра сказки. Даже лучшие из этих сказок — М. М. Коргуева «О Чапаеве», Ф. П. Господарева «Как рабочий и мужик правду искали», Е. И. Сороковикова «Как охотник Федор японцев прогнал», И. Ф. Ковалева «Заповедный перстень» о покорителях Севера — не вышли за пределы репертуара сказочников. В сущности это были малохудожественные сочинения самодеятельных авторов.

Новые сказки продолжали создаваться и во время Великой Отечественной войны. Среди них было много удачных, поскольку в основе их лежали народные фантастические рассказы и анекдоты военных лет. Такова, например, сказка А. К. Барышниковой «Как фашистский генерал к партизанам в плен попал». Сказочница создает образ жадного и глупого фашистского генерала по типу персонажей народных сатирических сказок. Узнав, что в лесу много колхозного скота, генерал «приказал в трубы трубить, лес окружить, от жадности трясется, рычит, хочется ему пообедать, свининки отведать, гусей на заедки, а солдатам — генеральские объедки»[109].

Мастер комического рассказа, свободно владеющая сказовым стихом, Барышникова и в новых сказках остается верной своей стилевой манере.

Актуальность тематики сказок о войне, исполнение их самими сказочниками перед бойцами способствовали их популярности, и все же эти сказки воспринимались как авторские произведения.

Таким образом, попытки обновления жанра сказки в результате резкого переосмысления содержания, традиционных мотивов и образов или сочинения новых сюжетов оказались неудачными и бесперспективными. Идейное содержание народных сказок само по себе значительно. Очевидно, события современной действительности должны были отразиться в иных жанрах. Такими жанрами стали устный рассказ и анекдот, плодотворно развивающие традиции народной прозы.

И все же народные сказки не остаются неизменными. Но новое лишь тогда не нарушает сказочной эстетики, когда оно не затрагивает традиционных основ, оставаясь в сфере импровизации. Это те мостки, которые связывают сказку с сегодняшним днем.

Сказочник всегда обращается к слушателю-современнику, что, естественно, сопровождается изменением языка и стиля сказок. Современность входит в сказку новыми образами, явлениями, понятиями, что влечет расширение и обновление словаря сказки. Так, рассказ о пребывании купеческого сына в городе ввел в сказку слова: бассейн, магазин, бульвар, театр, гостиница и пр. Специфичен язык солдатской сказки. Наблюдая бытование сказки во время Великой Отечественной войны, один из фольклористов писал М. К. Азадовскому: «Резко меняется словарь, есть новые сравнения и новые образы. «Иванушка приехал в город и встал на довольствие». «Ему поручено выполнять боевое задание». «Получил он обмундирование, подъем у них рано, как у нас»… Я понял, что сказка живуча и потому, что очень быстро впитывает в себя все окружающее. Как это ни странно, но получается так, что герои оказываются похожими на кого-то из слушателей своими поступками, а из богатого арсенала выбираются соответствующие сюжеты. А сказочная бутафория — если будет позволено так выразиться — служит зачастую лишь прекрасным орнаментом к повествованию»[110].

Черты современности мы обнаруживаем прежде всего в деталях, в реалистической конкретизации обстановки, атрибутов, в «подновлении» традиционных мотивов. Лесные избушки называются дачами, цари говорят по телефону, читают газеты, чугунные лапти заменяются чугунными калошами, умерший отец дарит Ивану-дураку «капронового» коня и пр. Естественно, что в сказках последних десятилетий в связи с появлением множества новых явлений, пополнением и обновлением словарного состава мы особенно чувствуем эти нововведения. В новейших записях читаем: «Пишет царь заявление в Верховный Совет, в суд» (Ленек., № 1); «Курьер приносит телефонограмму» (Терек., № 95) и т. д. Вместе с тем сказочные персонажи, их поступки, намерения остаются прежними. В результате новые детали начинают спорить с традиционной основой, они заземляют художественный вымысел, ограничивают воображение — разрушают эстетику народных сказок.

Можно возразить, что обновление лексики — это естественный процесс, сопровождающий творческую жизнь сказки во все времена. Но сегодняшняя действительность, быстро и резко меняющаяся, не успевает пройти органическое художественное усвоение, и потому новые детали часто не соответствуют смыслу определяемых образов, вырываются из общего стиля.

Модернизация сказки есть одно из проявлений творческой активности современного исполнителя, так как в основе ее часто лежит намеренное стремление оживить рассказ, сделать его более динамичным, приблизить к современности. Часто создается впечатление, что нарочитое обращение к модным городским словам — это своего рода художественный прием, вызванный желанием сказочника поразить слушателей знакомством с новыми предметами и явлениями и таким образом обратить на себя внимание, либо это может быть средством создания комизма.

Активное вмешательство исполнителя в традиционный текст, как правило, приводит к нарушению традиционного соотношения между условным (фантастическим) миром сказки и реальностью и, как следствие, к нарушению стилевого единства.

Реалистичность современной сказки проявляется не только в заметном обновлении языка, наполнении ее предметами нового быта, но и в попытках сказочников осмыслить поступки персонажей, природу фантастического, чему служат многочисленные пояснения, описания переживаний героев, внутренние монологи.

Одна из современных сказочниц, рассказывая сказку «Мачеха и падчерица», объясняет отказ мышки помочь дочери мачехи тем, что та ей «ножку сломала», бросив в нее ложкой. А в сказке «Сестрица Аленушка и братец Иванушка» жажда, которая мучает Иванушку, мотивируется тем, что он ест перед дорогой хлеб и блины. В одной сибирской сказке «царевна-лягушка» — это просто древняя старуха, «лягушкой» ее называют за безобразие.

Резонерство героя становится привычным средством создания образа. В сказке Сороковикова «Чудесная винтовка» (Азад., т. II, № 38) Иван — купеческий сын, размышляя, кому помочь в сражении — льву или змею, пытается всесторонне обосновать свое решение, принимая во внимание и эстетическую и социальную стороны: «Которо же будет ему лучше: или обладать такими несметными сокровищами змея — ну до чего же он казался ему противным, так что все сокровища ети не прельщали его нисколько. А уж лев-то, по крайней мере, хоть по-глядеть-то любо! Хоть он если меня не очень удовлетворит, ну сам-то он чистенький, красивый. Я думаю, он, вообще, в мире может принести менее вреда».

Таким образом, новые элементы могут получать в сказках сюжетные функции — служить дополнениями к традиционным характеристикам. Некоторые из них становятся традиционными. Так, в герое наряду с физической силой отмечается теперь образованность. Александр «рос просто не по часам, а по минутам. Стал семь годов уже, а не как семи, как десяти. Большущий сделался. В седьмом классе учиться должен, а ходит в десятый класс уж и всех проворнее»[111].

Нередко в современных сказках наблюдаем упрощенное реалистическое толкование фантастических образов и мотивов, и тогда сказочный кит превращается в корабль (Терек., № 40), чудесный дар предвидения объясняется грамотностью (Ленек., № 3), братья-великаны с лопатами и инструментами идут на помощь Ивану-царевичу (Ков., № 12), Марья-царевна для Иванушки покупает шапку-невидимку и сапоги-скороходы (Терек., № 6).

Заметно меняется и стиль речи героев. Царевна подземного царства на вопрос Ивана-царевича, не знает ли она, где его мать Анастасия — Золота коса, отвечает: «Мельком слышала. И я тебе помогу. Если сумеешь найти родную мать, то вытащи и нас из этого ига» (Ленек., № 3), или в той же сказке: «Я до основания кушать хочу».

Введение в речь героев «городских» слов должно подчеркнуть их особое положение, образованность, что становится одним из идеальных свойств персонажей. С другой стороны, «литературный стиль» должен показать осведомленность самого сказочника, его грамотность. Во всем этом ощущается ориентация современных сказочников на городскую культуру и книгу. Вновь напомним, что образованность становится едва ли не обязательной в характеристике героев современных сказок.

Ориентация сказочников на книгу проявляется, в частности, в нередком стремлении выдать народную сказку за книжную. Собиратели неоднократно отмечали, как некоторые исполнители, рассказывая сказку, держат перед собой книгу, имитируя таким образом чтение.

Влияние литературы на народную поэзию, как мы уже отмечали, процесс закономерный. Книга и сказка уже давно идут рядом, благотворно влияя друг на друга. Книга заимствует художественные образы, мотивы и сюжеты народной прозы, и сама сказка вбирает в себя сюжеты книжных повестей. Достаточно вспомнить сказки о Бове, Еруслане, Ерше Ершовиче и лисе-исповеднице, сюжеты многих авантюрных сказок. Но взаимодействие литературы и фольклора благотворно лишь до тех пор, пока между ними есть общее, — в характере осмысления действительности, принципах типизации. Потому-то не удивительно, что сказки братьев Гримм, Андерсена, по наблюдениям Э. В. Померанцевой, органично входят в репертуар современных сказочников. Сборник сказок А. Н. Афанасьева, ставший подлинно народной книгой, служит источником репертуара многих современных сказочников. Мотивы сказок Ершова, Пушкина, Аксакова тесно переплелись с мотивами народных сказок. Порой книжный источник мы ощущаем лишь в общей сюжетной схеме да по отдельным деталям или редким цитатам.

Но в число книг, пользующихся популярностью на селе, входят также романы Жюля Верна и Майн Рида, баллады Жуковского, повести Пушкина и Гоголя, «Князь Серебряный» Толстого и «Тихий Дон» Шолохова и др. В целом заметен интерес к романтическим, остросюжетным произведениям. Книги такого рода четко отграничиваются сказочниками от фольклорной прозы. Знакомство с ними составляет предмет гордости рассказчиков, а умение точно передать сюжет — показатель степени мастерства.

М. К. Азадовский еще в начале 30-х годов отмечал необходимость записи книжных пересказов и сравнения их с оригиналами. Такие наблюдения помогли бы объективно не только представить интересы современных рассказчиков, но и проследить процесс фольклоризации литературных произведений[112].

Талантливый сказочник, как мы уже не раз отмечали — личность незаурядная, творческая, пользующаяся большим уважением в деревне. Как правило, он обладает прекрасной памятью, грамотен и начитан. Сказочник как бы чувствует свою ответственность перед слушателями; желая поддержать авторитет рассказчика, но всегда стремится пополнить репертуар новыми произведениями, будь то сказка, запомнившаяся от матери, слышанная на стороне или прочитанная в книге. Естественно, что в свой репертуар он включает и книжные повести. И нередко пересказ книг вытесняет сказки, что в известной мере обусловлено и требованиями аудитории, желающей слышать новое. Но даже у лучших сказочников пересказы литературных произведений не получают органической стилевой переработки и потому выглядят бледными копиями подлинников.

Знакомство с книгой, частая обращенность сказочников к книжным сюжетам определяют и изменение стиля народной сказки. У рядовых сказочников это проявляется в робком, неумелом введении в сказку литературных слов, а подчас и в грубой стилизации. У талантливых сказочников сплав традиций народной сказки и книжной культуры привел к созданию своеобразных, интересных произведений, отражающих общие тенденции в судьбе жанра.

Сказочник-книжник — новый тип сказочника, творческую манеру которого характеризует не внешнее подражание книге, а органичное усвоение стиля, некоторых принципов создания художественных образов при сохранении традиционной основы сказок. Причем каждый из мастеров берет из книги то, что соответствует его идейным и художественным устремлениям.

А. К. Кошкарова (Антона Чирошника) увлекают приключенческие сюжеты, детальная разработка бытовых сцен, описание любовных страстей. Книга определяет и стиль его сказок: «Вот также он приходит в свою спальну, свечку засветил, прилег и газету взял, читал, читал — уснул. Вдруг кто-то его дернул. Он скинул глаза, перед им стоит та самая женщина-красавица и держит перед им левольвер» (Азад., № 34). Влияние книги на стиль сказок Кошкарова столь велико, что в представлении самого сказочника теряются грани между литературной повестью и народной сказкой. Традиционные сказки с типично авантюрным сюжетом о любви знатной дамы к молодому человеку, не имеющему родства, он считает «сторизмами», одну из них он назвал «Исторический роман «Дом терпимости» сочинения Гоголя», другие — «Про дочь Меньшикова и Петра Первого», «Про Зубова и Екатерину».

Иное отношение к книге наблюдаем в сказках Е. И. Сороковикова. Если Кошкаров усвоил в основном стиль приключенческих романов, то Сороковиков более вдумчиво относится к прочитанному, его интересуют сложные характеры. Введение книжных элементов связано с мировоззрением сказочника, с его представлениями о сущности человека. Его герои грамотны, горды, полны чувства собственного достоинства, они бедны, но по моральным качествам всегда превосходят своих избранниц, царских и графских дочерей.

Сказочников И. Ф. Ковалева и А. Н. Королькову привлекает лирика повествования, отсюда стремление к психологизму, последовательности в изложении, внимание к фону действия. В их сказках многочисленны портретные зарисовки, элементы пейзажа, описания внутренних переживаний героев. «Поехали они ранней весной, когда установилась весна. Реки стали в берега. Тогда, в эту пору они и поехали. Вот уже целый год сестре весточки нет. Пришла опять весна, снег растаял, реки стали в берега, деревья оделись в зеленый бархат, а сестру ничего не радует, она скучает и плачет — от брата ни слуху, ни духу» (Корол., стр. 89).

Творчество лучших сказочников наиболее наглядно отражает современное состояние жанра и пути его распада. Постепенное стирание граней между сказкой и книгой ведет к неизбежной ликвидации народной сказки, с одной стороны, и к развитию творческой индивидуальности современных рассказчиков — с другой. «Все возрастающая «литературность» устной сказки — характерная черта народного творчества в наши дни, — пишет Э. В. Померанцева. — Новое качество, приобретаемое в связи с этим устной сказкой, несет в себе ее гибель. Пересказ литературного источника неминуемо должен уступить место самому источнику. «Барышня-крестьянка» в пересказе даже первоклассного сказочника не может конкурировать с текстом Пушкина»[113].

Таким образом, отмечая модернизацию сказки и ее «литературность» как ведущие тенденции, мы вынуждены признать эстетическую несостоятельность этих процессов, ибо они ведут к разрушению жанровых основ народной сказки. Попытки со стороны даже лучших сказочников создать «современную» сказку оказались в сущности безуспешными. «Новое плохо уживается со старым, так как сказка — жанр, вызванный к жизни условиями одной эпохи, а вносимые в нее изменения — следствие влияния другого времени»[114].

Эстетическую ценность народной прозы по-прежнему определяет традиционная сказка, которая обрела новую жизнь — в книге. В сказках нас всегда будут пленять сила поэтического воображения, глубина художественных обобщений, меткость и образность народной речи. «Что за прелесть эти сказки! — восклицал А. С. Пушкин. — Каждая есть поэма!» Народные сказки остаются благодатным источником, питающим творчество писателей, композиторов, художников.