Русские и пруссаки. История Семилетней войны

Глава одиннадцатая Битва при Кунерсдорфе (12 августа 1759 г.)

Известие о пальцигской победе воодушевило австрийцев. Салтыков через их курьера просил Лаудона о совместном наступлении на Франкфурт, чтобы помешать соединению принца Генриха с прусским королём. «Сие тем паче надобно, — добавлял он, — что я обретаюсь ныне не далее чем в 15 милях от Берлина».

Только теперь Даун счёл «возможным» согласиться на просьбу русских союзников. Он усилил Лаудона 12 пехотными батальонами, 12 ротами гренадер и 3 драгунскими полками, что увеличило наличный штат его корпуса до 18–20 тыс. чел. Гадику было приказано идти в том же направлении, беспокоить принца Генриха и, если представится случай, «не подвергаясь риску, разбить его». Сам Даун оставался в Марклиссе и не намеревался покидать свои позиции до тех пор, пока прусские войска не уйдут из Шмоттзайфена и Лёвенбурга. Зато после этого, по его клятвенному заверению, он сразу же будет «наступать им на пятки». Но на самом деле Даун не столько хотел помочь своим союзникам, сколько рассчитывал на то, что прусский король хотя бы ненамного отдалится от него.

Однако передвижения австрийских войск происходили чрезвычайно медленно. 27 июля Лаудон оставался ещё в Ротенбурге, лишь 1 августа головы его колонн достигли окрестностей Франкфурта на левом берегу Одера.

Салтыков писал в Петербург, что он весьма затруднён в своих действиях, поелику ещё не проник в великий «секрет» фельдмаршала Дауна. Но благодаря присущей ему тонкой проницательности он угадывал суть этого великого секрета — инертность, нерешительность и, быть может, даже робость. Прусский король не ошибался в своём мнении об австрийском противнике, когда откровенно говорил: «Австрийцы меня совершенно не заботят»[235]. Зато Фридриха II беспокоили русские. С нетерпением и страхом он ожидал известий о том, «что происходит в Цюллихау». Эти известия пришли только 24 июля в три часа пополудни. Предоставим слово очевидцу, Генриху де Катту:

Итак, Фридриху надо было всё, и притом одновременно, приводить в порядок после поражения Фердинанда Брауншвейгского у Бергена и Веделя при Пальциге. Но где найти ресурсы для этого? Где взять людей? Тем более офицеров и генералов. С каждой не только проигранной баталией, но даже и одержанной победой вокруг него становилось всё меньше и меньше людей.

С 24 по 29 июля Фридрих II оставался в Шмоттзайфене, стараясь приободрить ближайших своих соратников. О сражении 23 июля он говорил, например, принцу Генриху, как о деле, окончившемся «не вполне для нас благоприятно»; принца Вюртембергского он заверял, что «мы с честью поправим всё упущенное», а Фердинанда Брауншвейгского утешал незначительными потерями — всего 1400 чел., в то время как у русских «14 тыс. убитых и раненых». Одновременно он забирал солдат из других корпусов. Наконец 28-го король сказал де Катту: «Завтра выступаем. Так угодно неблагоприятной для меня Фортуне. Если нам не суждено больше встретиться, вспоминайте иногда о том, кто сделался игрушкой судьбы, но желал вам добра». И, вспомнив про ту далёкую и столь ненавидевшую его царицу, иронически перефразировал стих из «Аталии»:

30 июля с десятью тысячами лучших своих войск и несравненным Зейдлицем он был в Загане, где к нему присоединился принц Генрих (14 батальонов, 25 эскадронов) и принц Вюртембергский (6 батальонов, 15 эскадронов). После этого он послал своего брата командовать оставленной в Шмоттзайфене армией.

Австрийский генерал Гадик упустил возможность напасть на принца Генриха и «наверняка разбить его», как было предписано Дауном, который затем приказал Гадику беспокоить арьергард пруссаков и поставить короля «между двух огней». Но Фридрих II шёл слишком быстро и 2 августа был уже в Мерцдорфе. Здесь он имел удовольствие взять в плен весь Вюрцбургский полк, целиком захватить обоз Гадика и ещё в придачу 600 ящиков с продовольственными припасами. Но тогда же стало известно, что русские вошли во Франкфурт, и он написал принцу Генриху[238]: «Как только мы соберёмся хоть немного с силами, сразу же пойдём на них и будем биться pro aris et focis[239]. 3 августа король достиг Беескова. «Мы прибыли сюда после продолжительных и тягчайших маршей. <…> Я не спал уже шесть ночей»»[240]. 4-го в Мюльрозе он соединился с Веделем и, кроме того, перевёл к себе ещё 10 тыс. чел. генерала Финка из-под Торгау. Тем не менее Фридрих вполне осознавал всю опасность своего положения.

Пока Фридрих II поспешал к Франкфурту, что же делал тот самый Даун, который клялся «следовать по его пятам»? Захваченные у Гадика обозы обескуражили его, и он даже не осмелился напасть на остатки войска принца Генриха в Загане, а велел Гадику идти на соединение с Лаудоном, через которого представил Салтыкову весьма странный план совместных действий.

Лаудон начал с того, что запросил 30-тысячный русский корпус и 500 тыс. талеров из миллиона франкфуртской контрибуции.

4 августа Салтыков принял парад австрийского контингента, командиры которого салютовали ему шпагами и преклонением императорских знамён при звуках труб и барабанов. Лаудон уведомил Салтыкова о намерениях своего шефа и открыл великий «секрет», так и не понятый Салтыковым — предложение об отступлении русских на Кроссен с последующим присоединением к Дауну в Силезии. Русский главнокомандующий указал на всю затруднительность того, чтобы развернуть назад весь громоздкий обоз и все лазаретные фуры. Тягловые артиллерийские лошади и прислуга и так уже были измотаны столь продолжительными маршами; у многих пушек при ужасающей канонаде 23 июля повредились лафеты, а во время сражения было потеряно множество лошадей. К тому же недоставало ещё и снарядов. Свирепствовавший падёж скота достигал 80 быков в день. Тогда Лаудон предложил задержать обоз и 10 тыс. русских во Франкфурте, а поскольку в Силезии ощущалась нехватка фуража, оставить казаков на правом берегу Одера. На вопрос Салтыкова, как долго предполагается держать русский корпус в Силезии, было отвечено: «Всю зиму». Русский главнокомандующий не возражал против отступления к Кроссену, но не согласился уходить далеко и надолго в Силезию. Если австрийцы только о ней и думали, то Салтыкову тем более надлежало заботиться о собственной армии, которая в случае разделения на три части неизбежно погибнет, а также и о Восточной Пруссии, окажущейся в этом случае беззащитной от покушений неприятеля. Впоследствии Конференция вполне одобрила все его решения. Салтыков, в свою очередь, предложил австрийским генералам перейти на правый берег Одера, для чего он уже навёл мост у Щетнова.

Известие о появлении Фридриха II в Мерцдорфе не позволяло союзникам безнаказанно оставаться на левом берегу. По этой и некоторым другим причинам пришлось отложить и наступление на Берлин. Самое большее, что представлялось тогда возможным — это послать туда корпус Румянцева для сбора контрибуции, продовольственных припасов и лошадей. Уже во второй раз накануне генерального сражения его хотели отдалить от армии. Однако быстрое приближение прусского короля помешало этому.

Армия союзников охранялась казаками. Тотлебен руководил организацией линии аванпостов и разведкой. Полковник Туровинов произвёл набег до предместий Кюстрина, захватил пленных и сжёг воинские магазины. Другие отрады мешали сообщению на дороге между Франкфуртом и Берлином. 7 августа гусарский поручик Венцель переправился через Одер у Лебуса, дошёл до Мюнхеберга и, посеяв тревогу в неприятельском корпусе, отступил на Щетнов. Он донёс, что вся местность на Шпрее между Рауеном и Пильграмом уже занята пруссаками, которые повсюду реквизируют лодки.

Если ранее можно было предполагать, что Фридрих II явился лишь для защиты Берлина, теперь уже явно обозначились его намерения перейти Одер. 9 августа со стороны Вальдова были слышны пушечные залпы — король салютовал победе при Миндене. В тот же день военный совет с участием Салтыкова, Фермора и Лаудона принял решение идти на Кроссен, однако исполнение его было ненадолго отложено. 10-го стало известно о приготовлениях Фридриха к переходу через Одер у Лебуса, между Франкфуртом и Кюстрином. Поскольку отступление на Кроссен было принципиально решено, не делалось и никаких попыток помешать переправе пруссаков, которая завершилась без малейших затруднений 11 августа. Это событие полностью переменило всю ситуацию. Уже нельзя было и думать об отступлении. Наименее опасным оставалось только одно — принять сражение.

Русская армия состояла из четырёх корпусов: 1-го (Фермора), 2-го (Вильбуа), 3-го (Румянцева) и 4-го (Голицына, или Обсервационного). В ней было 33 полка пехоты, 5 кирасирских полков, 5 конно-гренадерских, 1 драгунский, 3 гусарских и, кроме того, чугуевские казаки. Всего 45 тыс. чел. при 200 пушках. Вновь прибывшие корпуса лишь восполнили недостачу от потерь на маршах и во время Пальцигского сражения. Почти вся лёгкая кавалерия, гусары и казаки были разосланы по разведкам и набегам.

Австрийцы имели 6 пехотных полков, 33 эскадрона и конногренадер Лаудона, всего 18.523 чел. при 40 пушках. Этой объединённой шестидесятитысячной армии Фридрих II мог противопоставить только 48 тыс. чел. и 114 больших орудий. Его армия состояла из двух совершенно различных частей: армии Веделя, полки которой были уже испытаны при Грос-Егерсдорфе, Цорндорфе и Пальциге, и войск, пришедших из Силезии и Саксонии (10 тыс. чел.). Следует отметить, что при общем численном преимуществе союзников прусская кавалерия обладала превосходством, имея 93 эскадрона против 71, а артиллерия Фридриха, уступая в количестве, имела преимущество больших калибров.

Утром 12 августа 1759 г., так же как и год назад, 25 августа, восточное крыло русских располагалось вблизи Одера и прусского города, на сей раз занятого ими, — Франкфурта, в то время как в 1758 г. взять Кюстрин так и не удалось. Но теперь битва происходила почти в самых городских предместьях. Здесь, подобно Цорндорфу, линию холмов, ориентированную с востока на запад, перерезали овраги.

Армия Салтыкова расположилась на этих высотах, и если бы её сбили к востоку или югу, она увязла бы на болотистых берегах Одера. Но и пруссаки имели опасные секторы, поскольку в тылу у них были или Одер, или Варта.

Русская армия построилась на трёх высотах: западное крыло (Фермор и Вильбуа) — на Юденберге; центр (Румянцев) — на плато Большого Шпитцберга, а восточное крыло (Голицын) — на Мюльберге. Что касается австрийцев, то они ещё не заняли позиции на холмах и были сосредоточены у франкфуртского форта Ротфорверк.

Салтыков не сомневался в атаке неприятеля с севера и прикрыл свой фронт оборонительными сооружениями, которые ещё более усложнили профиль холмов, где были поставлены батареи большого калибра. При таком расположении оставалось только два пути к отступлению: дороге из Франкфурта на Кроссен и по четырём наведённым через Одер мостам. Первое неудобство, аналогичное уже бывшему при Цорндорфе, заключалось в том, что русская армия оказалась разделённой на три части двумя глубокими оврагами, и поэтому отдельные корпуса могли лишь с большим трудом приходить друг другу на помощь. Во-вторых, Обсервационный корпус, сократившийся до пяти слабых полков и всё ещё не изживший свои первородные пороки, стоял на самом низком и наименее защищённом из холмов.

Салтыков перевёл тяжёлые обозы обеих армий на другой берег Одера у Щетнова, и там был сооружён вагенбург, охранявшийся одним пехотным полком. Для сообщения с ним навели ещё и пятый мост с тет-де-поном[242], занятым тремя австрийскими полками.

В самом Франкфурте Салтыков оставил только двести солдат и пять офицеров для защиты жителей.

Русская лёгкая кавалерия сосредоточилась между тет-де-поном и Юденбергом, а также у северного склона горы Шпитцберг. И, наконец, по течению Хюнера (или Хюнерфлюсса — Куриного ручья) располагались аванпосты.

Фридрих II перешёл Одер у Лебуса по пяти мостам. Затем, не желая атаковать русских по фронту, он совершил обходной манёвр их восточного крыла. Этот манёвр оказался чрезвычайно тяжёлым, так как пришлось пробиваться через лес и болота да ещё тащить за собой большие пушки, взятые в Кюстрине. 11 августа в два часа основная масса его войск заняла позиции между высотами Треттина и прудами Бишофзе. На холмах король поставил батареи и выслал аванпосты к Хюнерфлюссу.

Салтыков уже понял, что Фридрих II выйдет к деревне Кунерсдорф, то есть прямо на тылы союзников, и скомандовал общий поворот кругом для всех войск. Повторялась ситуация Цорндорфа — фланги менялись местами.

Всё то время, пока прусские войска были на марше, то есть с 11 часов дня и часть следующей ночи, Салтыков мог заниматься укреплением своей позиции. Пушки крупного калибра он переместил на южную сторону. Юденберг ощетинился тремя большими батареями, одна из которых могла простреливать мосты у Франкфурта и Щетнова. Вторая, направленная на юг, держала под прицелом склоны холмов. Огромная батарея была установлена на господствующей высоте Большой Шпитцберг, а рядом с нею ещё одна. На холме Мюльберг расположились две батареи и звездообразный редут для обстрела Малого Шпитцберга и Хюнерфлюсса. Все эти батареи соединялись куртинами[243], с которых могла вести огонь и пехота, и полковая артиллерия. У подножия холмов были вырыты волчьи ямы против кавалерийских атак. Таким образом, все три холма представляли собой цитадель с замкнутой круговой обороной, где роль бастионов играли большие батареи. Теперь Салтыков не беспокоился ни о Юденберге, который неприятель мог атаковать, лишь имея за спиной ручей, ни о северном склоне, где уже и раньше были укрепления, не говоря о болотах, делавших его неприступным.

Он перевёл на Юденберг австрийскую пехоту, а корпус Вильбуа на плато Большого Шпитцберга. Все кавалерийские полки были сосредоточены у подножия холмов.

В течение всего дня 11 августа Фридрих II мог предполагать, что Салтыков, угрожаемый неприятельской позицией между Треттином и Бишофзе, ночью отступит или по франкфуртским мостам, или же по дороге на Кроссен. Однако ничего подобного не произошло, и ему пришлось готовиться к завтрашней битве.

Предполагалось начать её двойной атакой: Финка и Шорлемера со стороны Треттина и самого короля от Бишофзе. В половине третьего ночи Фридрих начал движение и перешёл Хюнерфлюсс. Это не обеспокоило Салтыкова, подумавшего, что дело идёт об обычной разведке. На рассвете Лаудон зажёг Кунерсдорф, дабы затруднить проход между его прудами.

В 9 часов утра две прусские батареи открыли огонь с высот Треттина, а остальные заняли Малый Шпитцберг и берега кунерсдорфских прудов, так что Мюльберг оказался «в кольце прусских батарей словно при регулярной осаде»[244]. В 10 часов стали разворачиваться прусская пехота и кавалерия. Король построил пехоту в четыре линии; его кавалерия состояла из четырёх дивизий: принца Вюртембергского, Зейдлица, Платена и Шорлемера. Как видно из «Ордера-де-баталии», составленного прусским генеральным штабом в 1860 г., Фридрих не надеялся на войска Веделя, столь часто битые русской армией, и распределил их по всей другим дивизиям, прежде всего своим собственным.

Салтыков, внимательно следивший за всеми передвижениями пруссаков, понял, что Мюльберг будет подвергнут ожесточённому штурму и удержать его не удастся. Он занялся усилением Большого Шпитцберга и перевёл туда австрийские полки, а к оврагам Кунгрунд и Лаудонгрунд подтянул кавалерию. На Юденберг были подняты австрийские гусары, которых он поставил между двумя русскими линиями.

В 11 часов прусский авангард спустился со своей позиции и под командою генерал-майора Юнг-Шенкендорфа, поддержанный огнём 60 пушек, атаковал Мюльберг. Этой атаке благоприятствовало и то, что при прохождении оврага Бекергрунд русские ядра не достигали пруссаков. Пехота князя Голицына, и без того смущённая молчанием своей артиллерии, увидела вдруг прямо перед собой и с обоих флангов атакующего неприятеля. В единое мгновение гренадерский полк был отброшен к северным болотам. Четыре мушкетёрских полка, развернувшись направо и налево, пытались атаковать нападающих. Сюда же поспешил и сам Фридрих, чтобы поддержать свой авангард. Привезённые им пушки были поставлены на позицию и стали осыпать картечью эти мушкетёрские полки и также сбросили их к болотистой пустоши Эльз-Буш.

Это был уже большой успех. Из трёх занимаемых союзниками высот Фридрих II сумел захватить восточную — Мюльберг, что давало прекрасную возможность обстреливать и атаковать Большой Шпитцберг. Кроме того, было выведено из строя 15 русских батальонов и взято 42 пушки. Благодаря этому первому успеху король мог внести и вещественное, и моральное расстройство в русские войска, столь «неопытные в манёврах», оттеснить и сгрудить их на плато Большой Шпитцберг, что позволило бы прусской артиллерии стрелять по сплошной массе, не тратя даром ни одного ядра. «Не было ни единого пункта, — говорится в реляции Салтыкова, — где неприятельская артиллерия не наносила бы ужасающего урона, по каковой причине на нашей стороне взлетало на воздух множество зарядных ящиков, равно как и немалое число лафетов явились повреждёнными»[245].

Фридрих, несомненно, уже мнил себя победителем. В Берлин и к Силезской армии были посланы курьеры, к принцу Генриху тот самый, который привёз известие о победе при Миндене.

Но оставалось, однако, куда более трудное дело — пересечь широкий (50–60 шагов) и глубокий овраг Кунгрунд под ядрами большой батареи Большого Шпитцберга и мушкетным огнём пехоты. Салтыков произвёл новый манёвр, чтобы повернуться фронтом к этому оврагу. Плато Большого Шпитцберга столь тесное, что там можно было построить не более двух полков по фронту, поэтому русские с австрийцами стояли там эшелонами. Командовавший ими Брюс пытался перейти Кунгрунд и снова овладеть Мюльбергом, но был отбит. Тем не менее это задержало атаку Фридриха II. Если бы король сумел сохранить первый порыв наступления и захватить большую батарею, русские были бы разбиты, поскольку огонь именно её пушек по Кунерсдорфу и проходу между прудами не давал развернуться кавалерии Зейдлица и атаковать правый фланг русских позиций.

Фридрих II заметил, что болота Эльз-Буш не так уж непроходимы, как предполагалось, поскольку бежавшие с Мюльберга, а также русские конно-гренадеры смогли преодолеть их. Сначала по этим беглецам, которых пытался собрать князь Голицын, палили из пушек, и они, снова поддавшись панике, увлекли за собою и конно-гренадеров. Теперь пруссаки могли штурмовать плато Большого Шпитцберга с северной стороны. Король решил произвести тройную атаку: справа, через Эльз-Буш, по фронту через овраг Кунгрунд и кавалерией Зейдлица со своего левого фланга.

Правым крылом на штурм шли пехотные и кавалерийские колонны. Почти на уровне Лаудонгрунда и Юденберга прусская пехота столкнулась с Сибирским, Низовским и Азовским полками, поддержанными Углицким и Киевским под командою бригадиров Берга и Дерфельдена. С холма Юденберг австрийская артиллерия вела огонь по пруссакам, которые, понеся огромные потери, откатились к Эльз-Бушу.

Стоявшая на левом фланге кавалерия принца Вюртембергского атаковала весьма неудачно, по словам Фридриха, единственно из-за нетерпеливости самого принца, который «не выдержал бездействия конницы»[246] и бросился на штурм северного плато почти прямо против большой шпитцбергской батареи. Сначала атака шла довольно успешно: кирасиры взобрались по склону и ударили во фланг Новгородского полка, а поскольку вся русская пехота уже сражалась с прусской, то им удалось пройти в глубь позиции. Лаудон и Румянцев едва успели подтянуть полк Коловрата, тобольских драгун и Архангелогородский полк. Яростной контратакой они опрокинули прусских кирасир и отбросили их в Эльз-Буш.

Сам Фридрих II атаковал в центре — его авангард, первая линия и резерв генерала Финка гнали русские полки и приблизились на 150 шагов к большой батарее. Но здесь к русским со стороны Юденберга подошёл бригадир Берг с Азовским, 2-м Московским и 1-м Гренадерским полками. Русская артиллерия также не бездействовала — генерал Бороздин со своими шуваловскими гаубицами осыпал ядрами слишком плотные ряды прусской пехоты. А русская пехота оборонялась с обычной для неё стойкостью. Атака стала захлёбываться. И здесь Фридриху II уже не помогли ни его военный гений, ни изощрённая тактика: это была схватка фронт на фронт, рубка саблями и штыковой бой лицом к лицу. Продвижение на каждый метр стоило груды трупов и умирающих.

Болотов пишет:

Тем не менее первой прусской линии удалось овладеть сожжённым уже Кунерсдорфом и закрепиться на кладбище. Отсюда, карабкаясь по оврагам, пруссаки могли забраться на плато Шпитцберг и ударить в правый фланг союзников.

Для русских наступил самый критический момент всей битвы. Если верить Болотову, Салтыков совсем пал духом:

К трём часам пополудни Фридрих II занял более половины той территории, на которой утром стояла русско-австрийская армия. Однако в бой была введена уже вся прусская пехота, включая резерв. Силы её иссякали, требовались всё новые и новые усилия, чтобы сбить русских со Шпитцберга и Юденберга. Генерал Финк советовал остановиться на занятых позициях; по его мнению, русские были материально и морально истощены и ждали лишь ночи, чтобы начать отступление, так что необходимый результат может быть достигнут без дальнейшей потери людей. Генерал Ретцов рассказывает, что «все генералы согласились с его мнением, за исключением одного, желавшего подольститься к королю». Болотов называет этого человека: «…король делает ему честь, вопросив его сими словами: «А ты, Ведель, как думаешь?»» Сей, будучи столько же придворным человеком, сколько воином, восхотел королю польстить и изъявил совершенное своё согласие с его прежним мнением и желанием, и тогда король, недолго думая, закричал: «Ну! Так марш!»[249].

Так ли всё было на самом деле, но несомненно одно — Фридриха всё ещё удручал полууспех Цорндорфской битвы, к тому же и оспариваемый, и он хотел на этот раз полностью покончить с русскими ещё до конца всей кампании. Ему была нужна полная и несомненная победа.

И он снова бросил в бой свою пехоту. Пруссаки прорвались справа к большой батарее и прошли через неё. Русские дрогнули и побежали. «Вот от чего зависит победа!» — написал впоследствии Фридрих[250]. Согласно его рассказу подошедший на помощь русским Лаудон отбил батарею и открыл картечный огонь из больших пушек.

Теперь успех могла дать только атака на левом фланге. И для этого король выдвинул кавалерию Зейдлица. Но даже такой неустрашимый воин заколебался. Ведь надо было сначала дебушировать из-за кунерсдорфских прудов, построиться под перекрёстным огнём батарей Шпитцберга и Юденберга и только потом идти в атаку вверх по крутым склонам, увенчанным ретраншементами и защищённым волчьими ямами. Даже обзор здесь был не так прост, как на поле Цорндорфской битвы. Поэтому Зейдлиц колебался, но, получая от короля один приказ за другим, не будучи уверенным в своём успехе при новом неповиновении, решился дать сигнал к атаке.

Через интервалы кавалерия дебушировала из-за прудов и, выстроив под страшным огнём артиллерии ряды, кидалась на оборонявшиеся полки (Псковский, 3-й и 4-й Гренадерские, Невский и Казанский). Но всё было напрасно — она лишь с большими потерями откатывалась назад. У проведших четырнадцать часов в седле людей уже не оставалось сил. Главный нерв прусской армии, её великолепная конница была разбита. Разгром Зейдлица воодушевил слабую кавалерию союзников. Сначала отступавших контратаковали два эскадрона австрийских гусар и два эскадрона кирасир Его Императорского Высочества. За ними в атаку бросилась и вся остальная кавалерия под личным предводительством Лаудона. Зейдлиц был отброшен за пруды Кунерсдорфа. Победоносные эскадроны выстроились по кромке франкфуртского леса, лицом к Большому Шпитцбергу. С этого момента они уже не принимали почти никакого участия в сражении.

Салтыков вновь обрёл присутствие духа. С Юденберга, где оставалось всего три полка австрийской пехоты и три гусарских, он беспрерывно брал всё новые и новые подкрепления для плато Шпитцберга. Туда был переведён весь корпус Фермора, ещё не побывавший в бою. Оставленная на какие-то минуты большая батарея была отбита. Под этим неудержимым напором не имевшие свежих войск пруссаки откатились к оврагу Кунгрунд, на гребне которого вновь появились шуваловские гаубицы. Ядра ливнем сыпались на Мюльберг, куда отошли от Шпитцберга прусские войска. Фридрих II утверждает, будто его солдаты боялись плена и отправки в Сибирь. Возникла паника. Пруссаки стали скатываться вниз по всем склонам. Русские перешли Кунгрунд и штыковой атакой овладели Мюльбергом. Через мгновение этот холм был очищен, а Кунерсдорф и кладбище захвачены.

Фридрих II понапрасну из последних сил старался остановить всеобщее бегство. На нём был разорван мундир, две его лошади убиты. Шальная пуля расплющилась о лежавший у него в кармане золотой футляр. Он беспрестанно пытался ввести в бой всё, что хоть сколько-нибудь походило на войска, но пехотинцы, едва построившись, сразу же разбегались.

Уже не было ни одного целого батальона. Только кавалерия Зейдлица и несколько эскадронов гвардейских кирасир оставались в сёдлах. Однако король любой ценой хотел вырвать ускользающую от него победу. Зейдлиц снова прошёл между прудами Кунерсдорфа, атаковал ретраншементы русских, но упал, поражённый картечной пулей. Всё обратилось в бегство. Возвратившийся к драгунам, чтобы возглавить последнюю атаку, принц Вюртембергский оказался в одиночестве и был ранен. Генерал-майор Путкаммер пал, находясь впереди своих гусар. Были ранены генералы Финк и Хюльзен.

Избавившись от страха перед этой кавалерией, русские батальоны начали спускаться с высот. Регулярная конница, казаки, кроаты[251] — всё широко рассыпались по долине.

Фридрих ещё пытался оборонять переправы через Хюнерфлюсс, используя для этого полк Лезвица, сапёров и два эскадрона гвардейских кирасир. Но чугуевские казаки со своими длинными пиками опрокинули их, захватили штандарт и взяли в плен командира. Теперь бегущие пруссаки давили друг друга в узких проходах между озерами Бишофсзее. Весь сапёрный полк попал в плен. Фридрих остался почти один, и уже слышалось «Ура!» скачущих прямо на него казаков. Наконец поручику Притвицу удалось собрать 40 гусар, чтобы в сабельном бою прикрыть бегство короля.

Лаудон преследовал Зейдлица, Тотлебен поскакал на Бишофзе и Треттин. Победители собирали повсюду фуры, зарядные ящики и пушки. Всё, что пыталось сопротивляться, было или схвачено, или изрублено, или сброшено в болота. У Бишофзе Тотлебен загнал в топи целый эскадрон, но не пошёл далее. Если бы преследование было энергичнее, а русская конница не так измотана или, быть может, не столь отвлечена грабежом, не уцелел бы ни один прусский батальон.

В тот же день корпус генерала Вунша, следовавший по другому берегу Одера, вошёл во Франкфурт и пленил там 260 чел., оставленных Салтыковым в качестве охраны. Полковник Брандт, озабоченный защитой вагенбурга, ничего не сделал, чтобы воспрепятствовать этому ничтожному подвигу, который русская армия даже и не заметила. Однако, если бы не победа союзников, это могло иметь тяжёлые последствия. Что касается Вунша, то он сразу же ушёл из Франкфурта на Лебус.

На следующий день Салтыков велел отслужить благодарственный молебен и произвести победный салют. Но теперь уже русским пушкам не отвечали, как это было в Цорндорфе, прусские залпы. Первая реляция была послана царице с другим Салтыковым (Николаем Ивановичем), который впоследствии служил гувернёром великих князей Александра и Константина, получил титул князя и достиг фельдмаршальского чина.

Главнокомандующий свидетельствовал в своём донесении, «что если найдётся где победа её славнее и совершеннее, то, однако, ревность и искусство генералов и офицеров и мужество, храбрость, послушание и единодушие солдатства должны навсегда примером остаться. <…> Артиллерия наша сохранила ту славу, которую при всех прочих случаях приобрела»[252].

Наконец, Салтыков деликатно похвалил и союзников-австрийцев: «Корпус римско-императорских войск вместо обыкновенных почти между разнородными войсками зависти и несогласия, казались для того только соединены с армиею Вашего Императорского Величества, что обои войска имели взаимно неустрашимости своей беспристрастных свидетелей и что свету пример подать согласия и единодушия союзных войск…»[253]

Салтыков написал также и канцлеру Воронцову: «Какой удар для прусского короля, который хотел изничтожить нас! А мы разбили его в пух и в прах»[254].

Русские потеряли 2614 чел. убитыми и 10.863 ранеными; австрийцы — всего 1399 чел. Потери пруссаков были огромны: 7267 убитых, 4542 раненых и 7 тыс. пленных. Ещё больше оказалось беглецов, которые так и не возвратились под знамёна. Все прусские генералы были ранены, убиты или контужены; из рядов выбыло 540 офицеров. Неприятелю достались 26 пехотных знамён, 2 кавалерийских штандарта, 172 пушки, в том числе и те крупнокалиберные, которые Фридрих с таким трудом доставил из Кюстрина.

Среди прусских офицеров, погибших при Кунерсдорфе, был и тот, которого до сих пор оплакивает европейская литература — Эвальд фон Клейст[255], майор полка Гаузена, автор «Весны» и многих других изящных и сильных стихотворений. Ему было 44 года, вместе со своим полком он штурмовал неприятельские позиции, уже имея с дюжину контузий и без двух ампутированных пальцев на правой руке. Невзирая на это, с саблей в левой руке Клейст атаковал австрийский батальон, но пуля поразила и здоровую руку. Всё-таки он продолжал сражаться, пока залп картечи не перебил ему правую ногу и не свалил с лошади. Двое солдат подняли его и отнесли к хирургу, которого убило во время операции. Подоспевшие казаки ограбили раненого вплоть до шляпы, парика и рубашки. Они и прикончили бы его, но он стал говорить с ними по-польски, и, подумав, что это поляк, они бросили Клейста совсем голого в болото. К вечеру ему помогли русские гусары — вытащили на сухое место, дали старый плащ и шляпу, обогрели и накормили на своём бивуаке. Один гусар даже пожертвовал ему монету в восемь грошей. Однако другие казаки вскоре отобрали всё полученное от гусар. На следующий день в 10 часов утра русский кавалерийский офицер по имени Штакельберг приказал положить Клейста на повозку и отвезти во Франкфурт. Его взял к себе профессор Николаи и ухаживал за ним. К Клейсту приходили многие русские офицеры с предложениями о помощи. Но было уже поздно. 24 августа, через двенадцать дней после баталии, Эвальд фон Клейст скончался от полученных ран. Профессор Николаи принял на себя заботы о похоронах, а русский комендант Франкфурта Четнов приказал отдать ему воинские почести: тело несли двенадцать гренадеров и за ним шли все старшие офицеры русского гарнизона.

Ужасным было отчаяние Фридриха вечером после битвы. Он писал министру Финкенштейну: «К несчастью, я всё ещё живу. Из сорокавосьмитысячной армии у меня не осталось и трёх тысяч. Сейчас всё бежит, и я уже не властен над своими людьми… Это жесточайшее поражение, мне не пережить его. А последствия будут ещё хуже. Нет более никаких средств, и, по правде говоря, я почитаю уже всё потерянным и не смогу пережить гибель моего отечества. Прощайте навсегда!»[256]

Два последние слова как будто намекают на то, что Фридрих подумывал о самоубийстве. И в самом деле, потеряна, казалось, последняя надежда. Разве можно было предвидеть, что Салтыков и Лаудон не бросятся преследовать оставшиеся у него какие-то несколько тысяч человек? Что принц Генрих, ослабленный взятыми у него войсками, сможет удержаться против Дауна? Что, наконец, ни для Берлина, ни вообще для Прусского Королевства отнюдь ещё не всё потеряно? Королю представлялась единственная перспектива — пленение кроатами или казаками. Спасаясь от Салтыкова, он неизбежно наталкивался на Дауна. До полного разгрома оставались считанные дни.

Ночь на 13 августа король провёл в Отшере, на северо-востоке от Лебуса. 14-го, переправившись через Одер, он был в Рейтвейне. От усталости, нервного напряжения и контузии Фридрих чувствовал себя настолько больным, что передал командование всеми войсками генералу Финку. У него оставалось не более 3-10 тыс. чел. Полный упадок сил усугублялся для Фридриха ещё и приступом подагры — он едва держался на ногах. Король совсем пал духом и уполномочил Финкенштейна просить Англию о посредничестве для мирных переговоров. Голова его омрачалась самыми безрадостными мыслями; вокруг уже не оставалось соратников былой славы: великий Шверин пал под стенами Праги, Кейт и Бранденбург — при Гохкирхене, Воберснов — при Пальциге, Путкаммер — при Кунерсдорфе. Под начало хирургов перешли Зейдлиц, принц Вюртембергский, Хюльзен, Итценплиц, Кноблох. Всё стало намного хуже по сравнению с тем временем, когда он писал: «Мои генералы полным галопом скачут вдоль Ахерона[257], и скоро у меня вообще никого не будет»[258]. «Злая война», которую столь упорно вели против него три женщины[259], уничтожила всех его лучших людей. «Боже! Если бы у меня только было десять батальонов 1757 года! <…> Ведь то, что осталось, не сравнится даже с самым худшим из прежнего»[260].

Впоследствии Фридрих признался: «Если бы русские сумели воспользоваться своей победой, если бы они преследовали наши декуражированные войска, с пруссаками было бы покончено… Окончание войны зависело только от неприятелей, им оставалось лишь нанести завершающий удар»[261]. Вечером в день Кунерсдорфской битвы Фридрих уже видел врага, наступающего на его столицу. «В Берлине, — писал он Финкенштейну, — должны позаботиться о безопасности города»[262]. На следующий день король предписал ему переехать вместе со всем правительством в Магдебург и порекомендовать «под рукою» всем богатым и состоятельным горожанам удалиться в Гамбург, поскольку «неприятель может быть в Берлине уже через два или три дня»[263].

В Кунерсдорфской битве Салтыков показал себя далеко не заурядным генералом. Он решительно пошёл на сражение; избрал наиболее выгодные позиции, усилив их естественные преимущества ретраншементами; делал глубокие рекогносцировки; готовясь к обороне, обеспечил себе и пути к отступлению. В своих диспозициях он сумел учесть намерения противника; отказался от рутинных больших каре времён Миниха; вовремя перемещал войска с западного фланга на помощь восточному, а в критический момент выказал хладнокровие и стойкость. Его можно упрекнуть лишь за то, что при самом начале сражения он не препятствовал переправе неприятеля через Одер, а в конце не довершил разгром пруссаков более энергичным преследованием.

Зато великий полководец совершил серьёзнейшие ошибки. Он не позаботился тщательно разведать местность. Может быть, при столь сильных позициях неприятеля вообще не следовало давать битву, тем более что, оставаясь в обороне, он принудил бы союзников спуститься с высот для атаки. Впоследствии Фридрих как будто признал эту свою неосторожность. Де Катт пишет, что, желая утешить короля, он сказал ему: «Государь, разве на войне не приходится неизбежно рисковать?» — «Вы правы, любезный друг, однако сего не следует делать, рассчитывая на слабость или глупость неприятеля». И было ли верным направление главного удара на Мюльберг? Г-н Масловский задаётся вопросом, что предпринял бы великий Суворов на месте Салтыкова? Точно так же можно сравнивать с Фридрихом II и Наполеона. Русско-австрийская позиция у Аустерлица[264] в некоторых отношениях повторяла кунерсдорфскую: такая же возвышенность, казавшаяся неприступной и ставшая ключом всей битвы. Наполеон не рассеивал свои силы, ему было нужно плато Пратцен, и он взял его. Правда, лишь после того, как ослабил своих противников. В самом начале Кунерсдорфского сражения Наполеон скорее всего атаковал бы Мюльберг, но не упорствовал бы в переходе через овраг Кунгрунд. Он достаточно быстро превратил бы эту атаку в простую диверсию для отвлечения неприятельских сил со Шпитцберга и Юденберга. Вероятнее всего, главный удар был бы направлен на Юденберг, сколь бы сильной ни казалась эта позиция, пока пехота не понесла ещё тяжёлых потерь на второстепенном направлении.

Однако Фридрих II сосредоточил у Мюльберга все свои полки вплоть до последних резервов и поэтому был вынужден, чтобы расчистить для себя пространство, бросить на крутой и сильно укреплённый Шпитцберг конницу Зейдлица. Он безрассудно атаковал кавалерией ретраншементы и батареи. А когда надо было прикрывать отступление, превратившееся в паническое бегство, у него уже не оставалось этих великолепных эскадронов.

Позднее и втайне он не мог горько не упрекать себя, однако попервоначалу предпочитал сваливать всю вину именно на эту кавалерию. 16 августа в письме к принцу Генриху Фридрих говорит лишь о том, что «после ранения принца Вюртембергского и Зейдлица конница исчезла с поля битвы»[265]. Похоже, он всё более и более укреплялся в этом несправедливом суждении, поскольку 24-го уже прямо возражает принцу Вюртембергскому: «В ответ на письмо ваше от 22-го числа я, к сожалению, должен сказать, что кавалерия ничем не отличилась в сей баталии и совсем не вовремя атаковала, вследствие чего пришла в совершенное расстройство, и когда она действительно понадобилась, то была уже ни к чему не способна»[266]. Однако навряд ли и Зейдлиц, совсем не стремившийся к первой атаке, и принц Вюртембергский, и генерал Путкаммер решились бы атаковать вторично без приказа самого короля. И когда это произошло (к тому времени двое из них были ранены, а последний убит), не оставалось уже никакой надежды. Только благодаря их стойкости контратака русской пехоты задержалась и остатки прусской армии смогли отступить.

Если вспомнить ошибки Веделя при Пальциге, за которые его столь резко упрекал Фридрих II, то увидим, что сам король повторил их все при Кунерсдорфе: начатая без настоятельной необходимости битва; атака на слишком сильные позиции и упорство в её продолжении, несмотря на всё уменьшающиеся шансы победить; наконец, использование кавалерии против хорошо укреплённых высот с тяжёлой артиллерией.