Русские и пруссаки. История Семилетней войны

Глава тринадцатая Кампания 1760 г. В Силезии

Война уже начинала тяжело отзываться на некоторых державах: и не только на короле прусском, на чьих глазах последовательно уничтожались все его ресурсы, или на Австрии или России, неистово вцепившихся одна в Силезию, а другая в Восточную Пруссию, но более всего на Франции, которая то побеждала в Германии, то терпела там поражения, а за пределами Европы теряла все свои колонии.

Попытка сепаратного мира между Англией и Францией не удалась, британцы ещё не прибрали к своим рукам все владения в Индии и Америке, и поэтому Питт считал долгом чести защищать дело Фридриха II.

Франция продолжала истощать свои силы в Европе и окончательно губить себя за её пределами ради австрийских интересов. Что касается России, то Людовик XV не только отклонил все её предложения о более тесном союзе, но у него сохранялись и все предубеждения против этой державы, о чём свидетельствуют инструкции, врученные 16 марта 1760 г. барону де Бретейлю, направлявшемуся в Петербург в качестве полномочного посланника и помощника маркиза де Лопиталя, а также как агента «Секретной корреспонденции» и негласного наблюдателя за официальным посланником:

Недоверие и зависть Людовика XV к постоянно возрастающей мощи России были столь сильны, что, когда в своих июльских «Инструкциях» 1759 г. герцог Шуазель рекомендовал маркизу де Лопиталю изыскать какой-либо способ восстановления мира между Австрией и Пруссией при вооружённом посредничестве России, король категорически осудил действия своего министра иностранных дел и предписывал барону де Бретейлю: «Надобно почитать весьма благоприятным для интересов короля, что маркиз де Лопиталь… упустил ту возможность, каковая была столь настоятельно ему рекомендована»[317].

На фоне подобной холодности версальского двора Россия делала робкие попытки сближения с Веной. В тайне от французов обе державы подписали в Петербурге трактат и конвенцию[318]. В отдельных и секретных статьях последней предусматривалось, что оба императорских двора будут стремиться получить для себя возмещение за счёт прусского короля: один — возвращением Силезии и графства Глац, другой — окончательным присоединением Восточной Пруссии.

В плане новой кампании, подписанном Елизаветой 11 мая 1760 г., решимость продолжать войну изложена с категорической определённостью: «Необходимость заставляла нас рано или поздно самим начать эту войну, если бы даже король прусский не начал её, ибо этот прежде от всех своих соседей зависевший государь[319] захотел наконец все дворы привесть в зависимость от себя; он всего от всех требовал, а сам никогда ни в чём не хотел удовольствовать и начатием настоящей войны показал, что не позволит, чтоб венский двор сделал малейшее движение в собственных землях своих»[320].

Елизавета сказала австрийскому посланнику графу Эстергази: «Я не скоро решаюсь на что-нибудь, но если я уже раз решилась, то не изменю моего решения. Я буду вместе с союзниками продолжать войну, если бы даже я принуждена была продать половину моих платьев и брильянтов»[321].

Решение продолжать войну требовало средств. Три тяжёлые кампании, проводившиеся по большей части более чем за тысячу километров от границ империи, множество боёв и четыре генеральные баталии явились для русской армии нелёгким испытанием. А восполнение потерь составило в 1759 г. всего 8–9 тыс. рекрутов, хотя только после Кунерсдорфа Салтыков просил 30 тыс. 29 сентября вышел указ о рекрутском наборе, однако призванные под знамёна не могли сразу же прибыть к армии. Были опустошены внутренние резервы и гарнизонные полки. Командовавший в 1760 г. на Украине генерал Бутурлин заявил, что для охраны этой обширной страны, имеющей весьма протяжённую границу с турками и татарами, в наличии всего 3651 драгун и 7 тыс. чел. ландмилиции.

Вновь возникла идея брать рекрутов в Восточной Пруссии. Генерал-губернатору Корфу опять пришлось защищать своих подопечных. Ссылаясь на более или менее точные вычисления, он доказывал, что вся провинция не может выставить свыше 500–600 чел. Стоит ли при столь незначительном числе идти на риск, принуждая пруссаков сражаться с их собственным королём? Воинская обязанность была заменена для новых подданных царицы необременительным налогом и гужевыми повинностями.

Другие меры касались реорганизации самой армии. Решились наконец покончить с Обсервационным корпусом, столь скверно проявившим себя при Цорндорфе и Кунерсдорфе. Составлявшие его полки были расформированы, а из лучших солдат образовали как раз те артиллерийские полки, о которых столь пёкся граф Шувалов и которых не существовало ещё в большинстве европейских армий. Согласно первоначальному плану генерал-фельдцейхмейстера сформировались три артиллерийских полка усиленного состава: два полка артиллерийских фузилёров[322] и один канонирский. Впоследствии появились ещё и другие, так что к концу 1760 г. в армии насчитывалось 14 тыс. артиллерийских солдат, в то время как при Цорндорфе их было всего 1576. Остатки Обсервационного корпуса влились в пехотные полки действующей армии.

Поскольку Салтыков пожелал довести число донцов до 6 тыс., на Дону был объявлен новый набор, однако весь наличный штат удалось пополнить всего до 5 тыс. Фельдмаршал просил также 2 тыс. малороссийских казаков для охраны путей сообщения в тылах армии, и под командою Чеснокова начали формироваться украинские «полевые полки».

В армии распространялись неблагоприятные слухи о новой шуваловской артиллерии. Генералу Глебову и полковнику Тютчеву было поручено ехать на привисленские винтер-квартиры и в присутствии самого фельдмаршала, всех генералов, офицеров и некоторого числа солдат произвести испытания пушек, чтобы окончательно подтвердить превосходство новых орудий над старыми.

Испытания состоялись в Мариенвердере 8-11 января 1760 г., после чего в Петербург был отправлен отчёт за подписями всех присутствовавших генералов со следующим заключением:

Полевая артиллерия была сформирована по бригадам из 30 пушек в каждой. Бригады разделялись на батареи весьма неравной силы, поскольку, например, принадлежавшие к первой линии имели до 24 орудий, во второй — до 18, а в третьей — только 5. Первая линия имела 68 орудий, то есть три четверти наличного состава, из них половина пушек, а половина гаубиц и единорогов[325]. Весь этот парк имел 11 различных калибров. Большие пушки стреляли на 1500 м, малые и полковые — до 800 м. Благодаря специальным войскам орудия хорошо охранялись и хорошо обслуживались. Прогресс русской артиллерии после начала войны вполне очевиден.

Однако постоянно не хватало офицеров. Пытались возместить эту недостачу путём обмена пленных с пруссаками. В Бютове между линиями аванпостов начались переговоры русских и немецких делегатов, продолжавшиеся с 10 июля до 12 октября. С той и с другой стороны приводили партии пленных и обменивали по принципу равного соответствия: чина и тяжести ран. Если у кого-либо пленников оказывалось больше, то их надо было выкупать по особому обменному тарифу. Генерал-аншеф стоил 3 тыс. солдат, или 15 тыс. флоринов; бригадир — 200 солдат, или 1 тыс. флоринов; полковник и подполковник соответственно — 130 чел. (650 флоринов) и 60 чел. (300 флоринов). Простой солдат оценивался всего в 5 флоринов. Для волонтёров цифра определялась не в людях, а только в деньгах: 1500 за принца, 800 за графа, 400 за барона, 200 за обыкновенного дворянина и 50 за простолюдина.

Также было решено, что в будущем пленных не только не будут принуждать к службе в неприятельской армии, но будут ещё и выплачивать им полагавшееся по чину жалованье, возмещение которого отлагалось до особой договоренности между правительствами. Дезертиры не подлежали ни обмену, ни выдаче. Сроком действия этого картеля или правил обмена были положены шесть лет.

Среди русских, освобождённых благодаря этому соглашению, упомянем генералов Чернышева и Ивана Салтыкова. Первый вернулся на службу, второй, уже отставленный по выслуге лет, уехал в Россию.

Наконец, оставалось составить план кампании на 1760 г. С этой целью фельдмаршал Салтыков, назначив временным главнокомандующим графа Фермора, отбыл в Петербург для совещаний с Конференцией.

Предлагавшийся им план сводился к следующему: захватить Померанию вплоть до Одера и прочно утвердиться там, имея в виду винтер-квартиры на конец года. В качестве подготовки занять Данциг, воспользоваться всеми ресурсами этого города: продовольственными припасами, лошадьми, людьми, звонкой монетой, а также создать там плацдарм и главную базу снабжения армии. Затем осадить всеми силами Кольберг и не переходить Одер до тех пор, пока австрийцы не добьются какого-либо большого успеха. Салтыков полагал бесполезным снова рисковать генеральным сражением, поскольку ни одна из предыдущих побед не дала таких политических результатов, которые соответствовали бы принесённым жертвам.

Его план был скромен, но разумен. Если бы ему следовали с самого начала войны, русские, захватив Восточную Пруссию, Данциг и Прусскую Померанию, получили бы преобладающее положение в Германии, все удобства снабжения и зимние квартиры на главном театре военных действий.

Но Конференция отклонила этот план и 11 мая (30 апреля) подала императрице на подпись совсем иной: русская армия силою до 70 тыс. чел. идёт на соединение с одной из двух австрийских армий для совместных действий в Силезии; местом встречи назначались по обстоятельствам Франкфурт-на-Одере или Глогау. Австрийские войска в Саксонии должны прикрывать силезские операции и угрожать тылам Фридриха II, если бы ему вздумалось оказывать сопротивление.

Несомненно, что этот план был составлен под давлением венского кабинета, а также австрийских посланника и военного агента в Петербурге. Единственно ради интересов Австрии русскую армию обрекали на бесплодную осадную войну в Силезии. Всем этим, несомненно, заправлял сам Кауниц. План буквально кишел несоответствиями и невозможностями: Салтыкову, например, запрещалось давать битву Фридриху II до соединения с австрийцами, но что если такое соединение будет возможно лишь ценой битвы?

Впрочем, царица, подписавшая эти инструкции, согласилась с пожеланием Салтыкова избегать генеральных сражений:

Это отнюдь не было панегириком царицы для русской тактики. Конечно, Елизавета могла бы упрекнуть свою армию за пассивную, а не наступательную войну, за то, что она сама никогда не искала сражения и оказывалась грозной для неприятеля только при непосредственном столкновении, оставляя, таким образом, за прусским королём выбор — принимать сражение или нет, то есть в определённом смысле верховное руководство всеми действиями. И тем не менее царица предписывала именно эту тактику, которой она же была и недовольна. Отсюда несколько неожиданное заключение: «По нашему мнению, теперь меньше, чем когда-либо, надобно ожидать таких сражений, каких нельзя было бы избежать»[327].

Таким образом, мы видим не что иное, как рекомендацию выжидательной системы Дауна и вообще сведения русской армии на чисто вспомогательную роль, которую Австрия отводила России не только на войне, но и в политике. К этому документу как бы незримо была приложена австрийская печать. Уже заранее предопределялось, что проектируемая в Силезии кампания превратится в войну маршей, манёвров и перемены позиций.

Разделённым надвое армиям Франции и Священной Римской Империи[328] (125 тыс. чел.) Фридрих II мог противопоставить 70 тыс. Фердинанда Брауншвейгского, а 10 тыс. шведов, 180 тысяч. австрийцев и 70 тыс. русских всего лишь 120 тыс. солдат, разделённых между ним самим, принцем Генрихом и генералом де ла Мотт-Фуке. В общем, 190 тыс. чел. против 385 тыс.

Катастрофы предыдущей кампании, истощение армии, финансов и всех провинций вынуждали его к чисто оборонительной тактике, чтобы обезвреживать марши и контрмарши неприятеля аналогичными же манёврами. В своих расчётах он учитывал, что Даун не будет особенно мешать ему, и значительно больше его беспокоили русские. Однако в конце концов он пришёл касательно них к такому же заключению, которые царица приписывала ему в инструкциях для Салтыкова. В письме к барону де ла Мотт-Фуке от 17 февраля 1760 г., перехваченном и переведённом для императрицы, он пишет:

Таким образом, Фридрих II составлял свой план кампании, как будто уже зная, о чём шла речь в Петербурге. Может быть, он не только догадывался? Г-н Масловский убеждён, что король знал об этом непосредственно, то есть уже получил русский план. Но кто мог это сделать? Какой-нибудь офицер из окружения Салтыкова или некий «наблюдатель», обосновавшийся в Данциге?

Пока Фридрих II и петербургский кабинет обдумывали свои планы новой кампании, генерал Тотлебен с 4–5 тыс. лёгкой кавалерии вдали от них прикрывал на Нижней Висле зимние квартиры русской армии. Наблюдая за происходящим в Померании, он доносил, что там почти нет прусских войск: слабый гарнизон в Штеттине; небольшой корпус кавалерии и пехоты в Старгарде; в Дамме всего лишь один пехотный полк. Ему предписали переместиться в Прусскую Померанию и пресекать там набор рекрутов и подвоз провианта для армии Фридриха II.

Авангарды лёгкой русской кавалерии угрожали уже всей провинции по линии Кольберг-Глогау. 30 января 1760 г. начались небывало дерзкие набеги. Луковкин с тремя казачьими полками обрушился на Милич (Силезия), атаковал прусских гусар, взял в плен 30 чел., а в феврале напал на Фрауштадт, Лиссу (Лешно) и Гернштадт. Другой отряд из 100 гусаров и казаков достиг Ландсберга, прогнал из него ополчение, взял контрибуцию в 2622 талера и ещё 41 лошадь. Подгоричани с молдавскими гусарами занял Штольпе, Кёслин и разорял местность почти на виду у Кольберга. Русские аванпосты продвинулись до Штольпе и Ней-Штеттина в Померании, Арнсвальде и Ландсберга в Бранденбурге и Фрауштадта и Лиссы в Силезии. Тотлебен устроил свою главную квартиру в Бромберге.

22 февраля капитан Дековач дошёл до Шведта на Одере, пленил там принца Вюртембергского и его семейство, но ограничился векселем от жителей и реверсом[330], подписанным семьёй принца — то есть бумагами вместо звонкой монеты. При отступлении этот отважный партизан был атакован у бранденбургского Кёнигсберга, и ему пришлось пробиваться саблями. Прусским гусарам достались 18 солдат, 53 лошади и вдобавок чемодан с векселем и реверсом. Другой такой же отряд был рассеян и частично пленён у Пиритца, при этом двух казаков завербовали в прусские солдаты. Впрочем, неудача Дековача не помешала Луковкину переходить Одер, чтобы опустошать левый берег.

Однако занятая провинция стала защищаться, и к ней начали подходить подкрепления. 10 марта произошёл бой у Арнсвальде, где русские потеряли 52 чел. Сильная прусская колонна под командою генерал-майора Штутергейма и майора Подевильса подошла к Ней-Штеттину и укрепилась в нём.

Тотлебену пришлось двинуть всю свою кавалерию для поддержки его смельчаков. Он расположил аванпосты на линии Руммельсбург-Прёйсиш-Фридланд. Подевильс хотя и оттеснил русских от Руммельсбурга и Штольпе, но вместо того, чтобы наступать дальше, внезапно отошёл к Кольбергу и усилил его гарнизон. Тотлебен направился к этой крепости и занял позицию в её окрестностях.

Все эти подвиги начинали уже беспокоить временного главнокомандующего графа Фермора, и он задавался вопросом: какая, собственно, польза от подобных набегов лёгкой кавалерии? В конце концов, Тотлебен так и не смог помешать прусскому набору рекрутов в Померании. Учитывая же расплывчатый характер его донесений, сдобренных бахвальством, их никак нельзя было считать вполне достоверными. А для поддержки этой авантюрной кавалерии приходилось выдвигать полки с винтер-квартир. Фермор был недоволен и старался держать Тотлебена в узде и к тому же жаловался на его непочтительность — присылку неподписанных рапортов и похвальбу какими-то особыми инструкциями Салтыкова, с которым он переписывался через голову Фермора. Наконец, Тотлебен дерзко отвечал своему начальнику, предлагая назначить на своё место «…другого генерала, который мог бы лучшее, как управление в угодность вашему высокографскому сиятельству оказывать, а сверх того (доносит Тотлебен) я болен и по-российски говорить не в состоянии, и письменных дел так умножилось, что уже рассматривать времени недостаёт…». Тотлебен указывал главнокомандующему, что он «во всяком ордере [такие] выговоры получает, каковых во всю мою (Тотлебена) продолжаемую службу и ни от одного командующего генерала подобных оным репрошам[331] объявлено не было»[332]. Через несколько дней Тотлебен предложил передать командование гусарами Зоричу, а казаками — Краснощекову. В конце концов терпение Фермора кончилось, он заменил Тотлебена Еропкиным и донёс об этом Конференции, которая не согласилась с ним, и ему пришлось возвратить командование Тотлебену. Подобные разногласия не предвещали ничего хорошего, Салтыкову надо было уже возвращаться, чтобы взять управление армией в свои руки.

20 мая из Петербурга пришёл приказ сосредоточиться на Нижней Висле и готовиться к выступлению. Салтыков приехал в Мариенвердер только 11 июня, когда было потеряно уже много времени, прежде всего по вине Конференции, задержавшей фельдмаршала в Петербурге и беспрерывно требовавшей от него планов кампании, которые затем сама же заменяла на противоположные.

Армия была разделена на авангард под командою Захара Чернышева и три корпуса: 1-й Фермора, 2-й Броуна и 3-й Румянцева. Кроме того, князь Волконский командовал кирасирами, генерал Олиц — конногренадерами и драгунами, Глебов — полевой артиллерией. Тотлебен возглавлял лёгкие войска. Не считая этих последних, общие силы русских составляли 74 батальона и 44 эскадрона, всего 65 тыс. чел. первой линии и 15 тыс. для охраны операционной базы на Нижней Висле.

29 июня Тотлебен направился к Кёслину. Прусский генерал Бекендорф вывел войска из города и построил их в ордер баталии. Тотлебен атаковал пруссаков с таким напором, что они едва успели скрыться под защиту городских пушек, потеряв при этом около 300 чел. Затем начался обстрел города, и Бекендорфу пришлось сдаться на капитуляцию с почётными условиями, «как из уважения к храбрости гарнизона, так и по состраданию к жителям града». Пруссаки получили свободный выход со всем своим имуществом: пушками, зарядными ящиками, фурами, лошадьми и запасом провизии на один день. Было договорено, что обе стороны оставляют у себя взятых в плен, и таким образом Бекендорф мог увести с собой русских военнопленных.

Главная армия продолжала свой марш к Варте. 13 июня авангард Чернышева был уже у Позена, к которому вскоре подошли один за другим и прочие корпуса. Однако Конференция приказала считать главным пунктом наступления на Одере уже не Кроссен, а Бреслау. Чтобы приготовиться для соединения там с русскими, Даун приказал Лаудону взять Ландсгут и осадить Глац.

Фридрих II из своего лагеря в Мейсене не переставал слать одну за другой инструкции к де ла Мотт-Фуке, напоминая, что необходимо помешать этому соединению и разбить неосторожно двигавшиеся поодиночке русские корпуса[333].

Фуке, испуганный наступлением Лаудона, отошёл к северо-востоку, сообщив королю о своём намерении защищать Бреслау. На это последовало новое повеление Фридриха II: возвратиться в Ландсгут, что и произошло 19 июня. Однако 23-го Лаудон атаковал пруссаков и заставил весь корпус Фуке положить оружие, а самого его взял в плен. Для Фридриха это явилось повторением катастрофы при Максене. В Силезии у него почти не оставалось теперь войск, и вся эта провинция была открыта для союзников.

Силезию спасло лишь то, что, во-первых, Лаудон потерял много времени после своей победы — целый месяц он недвижимо стоял между Лигницем и Пархвицем, прежде чем решиться на осаду Бреслау. Второй причиной оказались медлительные марши русской армии: магазины, устроенные генералом Суворовым в Калише и Шримме ещё не были готовы; Конференция не велела рисковать переходом Одера до соединения с австрийцами. Однако Лаудон не подавал признаков жизни, а, с другой стороны, принц Генрих стоял в Цюллихау, Гольц — в Мезерице, Вернер — в Дризене. Разведка и аванпосты русских уже почти соприкасались с пруссаками.

До тех пор, пока войска находились в Польше, они шли как в мирное время. Авангард и все три корпуса двигались колоннами, не опустошая поля с зерном; Салтыков заботился о поддержании строжайшей дисциплины и исполнительности по службе. Ему пришлось бороться с дурными привычками, появившимися в корпусе Тотлебена, что побудило последнего[334] принять некоторые меры. В его приказе от 17 августа читаем: «Усмотрено, что многие имеют здесь с собою и возят женский пол… Того ради оных жён… с сего числа, через 24 часа сроком отвесть прочь от полков…». Характерны меры Тотлебена за нарушение этого приказания: «А ежели за тем сроком усмотрено будет (присутствие женского пола. — Д.М.), то как оные грабежу казакам отданы быть имеют…». 28 августа встречаем указание на то, что «полковники казачьи… водят компанию с неприятелем и гуляют и предаются (временно) на пароли…»[335]. Последнее означает, что они ходили друг к другу на пирушки. «…Граф Чернышев …приказал Тотлебену присылать к себе всех провинившихся, предупредив, что виновные офицеры (не исключая казачьих полковников) будут тотчас же разжалованы в рядовые, а виновные в беспорядках нижние чины — подвергнуты наказанию кнутом[336]. Вообще, эти войска, имеющие специально лёгкую экипировку, начали отягощаться обозами, чтобы перевозить добычу. Салтыкову пришлось строго наказывать за все эти злоупотребления».

Приблизившись к прусской территории, армия шла уже единой колонной, соблюдая все предосторожности военного времени.

7 июля она была в Вилькенсдорфе, где задержалась, чтобы получить хоть какие-либо известия об австрийцах. Даун сообщил, что намерен преградить путь неприятелю из Верхней Силезии в Богемию и не может оставить свой лагерь в Рейхенбахе. Салтыков доносил Конференции 30 июня: «Не имея никакого вспомоществования от австрийцев, армия может оказаться в величайшей опасности»[337]. Для овладения Бреслау ему была нужна осадная артиллерия, которую он просил у союзников. 14 июля генерал Шпрингер доносил фельдмаршалу, что Лаудон занят осадой Глаца, а сам Даун переместился из Рейхенбаха в Бунцлау, чтобы воспрепятствовать соединению Фридриха II с принцем Генрихом, шедшим на Глогау.

В ожидании прошёл ещ целый месяц. Тотлебен и Чернышев беспрестанно передвигались, наблюдая за тем, что происходит на Среднем Одере, и охраняя пути сообщения с Позеном.

Наконец Глац пал. Это произошло 26 июля, и корпус Лаудона, казалось бы, мог теперь освободиться. Однако австрийский генерал просил Салтыкова оставить в Вилькерсдорфе Чернышева для прикрытия со стороны Бреслау, а самому идти на Лебус к одной из переправ через Одер. Салтыков отвечал, что ему самому нужны все войска и он пойдёт к Бреслау, где по инструкциям назначено общее рандеву. Лаудон согласился и сообщил, что направится туда же, поскольку гарнизон в Бреслау весьма слаб и его может поддержать только принц Генрих. Он снова просил содействия русских, подтверждая, что без их подхода к Бреслау будет вынужден отступить.

Салтыков, опасаясь принца Генриха, выслал на его пути эскадроны лёгкой кавалерии, а сам направился к Бреслау, и 6 августа казаки уже появились на расстоянии одного пушечного выстрела от него. Таким образом, было сделано буквально всё, о чём просил Лаудон.

Но в конечном результате австрийцы оказались далеко, а пруссаки совсем близко. Принц Генрих решительно двигался по левому берегу Одера на помощь Бреслау. Лаудон, даже не побеспокоив, пропустил его. Казаки Перфильева и Попова, а затем и весь корпус Тотлебена спешно поскакали к Лебусу, перешли мост и рассеялись по левому берегу. Но они застали лишь арьергард принца, убили 104 чел. и взяли сотню пленных. Обогнав русскую армию, брат Фридриха II 6 августа вступил в Бреслау. Когда в полдень у стен крепости появились русские разведчики, их встретили прусские гусары, и они были вынуждены отступить к Гундсфельду.

Салтыков закрепился в этом городке, имея по фронту реку Вейде, на левом берегу которой поставил батареи. Он понял, что внезапное нападение на Глогау с его слабым гарнизоном не удалось, хотя было совершенно непонятно, как Лаудон, обещавший идти форсированными маршами к Лебусу и Бреслау, мог пропустить принца Генриха и не заградить ему путь. Всё прояснилось, когда разведчики донесли, что австрийцы ушли с тех пунктов, где должны были находиться. И теперь Лаудон не только не ускорит марш к Бреслау, но, напротив, отойдёт к югу.

В соответствии с договорённостью русские подошли к этой крепости, но оказались там без союзников, и, таким образом, только ради них одних так старался принц Генрих.

Салтыков переменил свои позиции и, оставаясь на правом берегу Вейде, занял Вейгельдорф и Гундсфельд. Брюс, командовавший отрядами на левом берегу, на следующий день, 7 августа, был атакован пруссаками и отброшен на противоположный берег, но с помощью подошедшего Кексгольмского полка и артиллерии успешно контратаковал. Подкреплённый ещё шестью полками, он снова закрепился на левом берегу. Принц Генрих не продолжал свою попытку, вспомнив о рекомендациях брата: в эту кампанию прусские войска обречены на оборонительную войну.

Ещё через день, 9 августа, получились наконец известия от Лаудона — оказывается, он отступил до Стригау! И теперь просит о соединении значительно выше Бреслау, у Лебуса, и, кроме того, о сооружении там русскими мостов. Фельдмаршал и на этот раз откликнулся на призыв о помощи. Но от него требовали опасных операций: сначала, имея позади реку (Вейде), совершить в присутствии неприятеля фланговый марш, а затем рисковать атакой на арьергард пруссаков. Получив послание Лаудона, он начал с того, что перевёл тяжёлый обоз под защиту кавалерии Тотлебена. Затем армия выстроилась в колонну: впереди три полка кирасир и три пехотных полка, затем основная масса войск и, наконец, арьергард, состоявший из одного кирасирского и три пехотных полков.

Принц Генрих ничем существенным не помешал этой операции; вместо того, чтобы перейти Вейде и ударить в левый фланг русской колонны, он лишь послал немного кавалерии для преследования неприятельского арьергарда.

Салтыков достиг Аураса, где разведчики сообщили ему, что прусский король прибыл в Бунцлау, Даун отступил на Гольдберг, а Лаудон идёт ему навстречу. Фридрих II продолжал свой марш к Одеру и, судя по всему, намеревался перейти его у Штейнау, то есть ниже Аураса. Если так, это означало, что он хочет перерезать русским путь на левом берегу, зажать их между своей армией и корпусом принца Генриха и уничтожить.

Видя себя окружённым неприятелем и не получая никаких известий от союзников, Салтыков ушёл из Аураса к Кунцендорфу. Здесь ему доставили депешу Лаудона, где тот сообщал, что по согласованию с Дауном идёт на Лигниц, намереваясь остановить Фридриха перед Одером, поэтому русским остаётся лишь твёрдо удерживать свои позиции. Салтыков собрал военный совет, где было решено дожидаться развития событий в Кунцендорфе. Если Даун пропустит короля через Одер, тогда следует предложить Лаудону соединиться на правом берегу, поскольку русские не могут обороняться одновременно против двух неприятельских армий. Но если король не перейдёт Одер, нужно послать Чернышева на левый берег для соединения с Лаудоном и для нападения у Бреслау на принца Генриха. Чтобы быть готовым ко всем неожиданностям, необходимо отправить весь тяжёлый обоз в Милич. Наконец, следует разрушить мост у Лебуса и построить такой же в Аурасе на случай переправы всей армии.

12 августа войска возвратились в Аурас, и там были наведены два моста, а на другой день получено новое послание Лаудона: король сделал крюк из Лигница на Гольдберг; австрийские генералы хотят дать ему сражение и просят прислать к ним корпус Чернышева, который имел уже приказ перейти реку и ждать дальнейших распоряжений. Следующие два дня не было никаких новостей; затем выяснилось, что Даун не захотел атаковать короля под тем предлогом, будто перебежчики открыли Фридриху секрет всей комбинации; король сам перешёл в наступление и 15 августа поколотил Лаудона у Плаффендорфа, уничтожив и взяв в плен 3 тыс. австрийцев (а по его собственным словам — 8 тыс.). Затем Лаудон сообщил, что король всего лишь преследовал его, не подходя ближе, чем на мушкетный выстрел, и потом быстро ушёл. Но в каком направлении? Из донесений казаков можно было заключить, что он возобновил свой марш к Одеру, намереваясь напасть на русских. Поэтому фельдмаршал приказал Чернышеву возвратиться на правый берег и разрушить мост у Аураса.

Таким образом, то ли из педантизма, то ли по малодушию Даун позволил разбить Лаудона. Но если он вёл себя так по отношению к своему соотечественнику, то чего могли ждать от него союзники? Однако Салтыков, выполняя приказания Конференции, всё ещё стремился к соединению с Лаудоном, столько раз обещанному, долго готовившемуся и всегда не удававшемуся.

15 августа русские восстановили аурасские мосты, но в тот же день другие известия заставили их спешно отступить.

Фридрих стоял лагерем на левом берегу Одера. Всё говорило о том, что он будет переправляться у Лебуса. Было перехвачено его письмо к брату, в котором он сообщал о полном поражении Лаудона с громадными потерями и о смертельном ранении этого генерала; сам же он будто бы готовится теперь к нападению на русских. Впрочем, все эти грубые преувеличения были вполне обыкновенны для Фридриха. Салтыков полагал, что перехват письма преднамеренно подстроен[338].

Тем временем положение русских становилось слишком опасным между двумя неприятельскими армиями, которые то ли у Бреслау, то ли у Лебуса могли соединиться на берегу Одера. Лаудон возвратился в Штрайгау и уже не вспоминал о соединении, а лишь настаивал на присылке к нему корпуса Чернышева. Военный совет не согласился с этим, полагая слишком большим риск его уничтожения. 17 августа началось отступление к Миличу.

Таким образом, все попытки русских и австрийцев соединиться закончились двойным отступлением в противоположных направлениях. Тем не менее Салтыков сделал всё возможное, чтобы выполнить имевшиеся у него распоряжения. Трижды австрийцы подставляли его под прусские пушки и трижды не выполняли договоренность о соединении; если они так уж хотели его, то было бы легче, имея магазины и все ресурсы страны в своём распоряжении, вкупе со знанием местности, самим пойти навстречу русским, а не призывать их к себе в Силезские горы, так далеко от оперативной базы. И если мы видим у них столько робости и несогласованности, то всяческой похвалы заслуживают хладнокровные манёвры Салтыкова, угрожаемого с левого фланга принцем Генрихом, а по фронту — самим «скоропостижным» королём.

Все дальнейшие действия не представляют никакого интереса. Даун или Лаудон присылают курьера с запросом о намерениях русских. Салтыков отвечает: «Если принц Генрих будет преследовать нас, мы нападём на него». Но ведь занятый русскими принц освобождал Дауна для действий против короля. 6 сентября австрийский фельдмаршал предлагал Салтыкову идти на Штейнау и Кёбен, навести там мосты и привлечь к себе и принца Генриха, и Фридриха, а сам он пошёл бы тем временем к Швейдницу. Иначе говоря, Даун хотел, чтобы русские в одиночку сразились с двумя неприятельскими армиями. Тогда же Лаудон требовал от них идти на Глогау, обещая соединиться там с ними для осады этой крепости. Австрийские генералы не могли даже согласовать свои требования, доведя до крайности и военную, и дипломатическую неразбериху.

24 августа русские отошли к Трахенбергу, 25-го они были в Геррнштадте, где переправились через Барч, и оставались там недвижимо до 12 сентября. Салтыков заболел, выздоровел, но болезнь снова возвращалась. Несколько раз он передавал командование Фермору, но с 12 сентября до 30 октября совершенно отошёл от дел, хотя и оставался при армии. Болезнь Салтыкова была, несомненно, одной из причин неудачи всей Силезской кампании.