Русские - собиратели славян

Когда мы не можем разобраться в сущности того или иного явления, полезно изучить обстоятельства его возникновения. Таков один из принципов исторического материализма — учения, в последние годы изрядно осмеянного, но вне зависимости от текущего отношения к нему дающего полезную и оправдывающую себя методику.

Так каковы же были обстоятельства возникновения Руси?

Давайте смотреть.

Глава 1.1. Обстоятельства места

Самое сложное для нас сегодняшних — совмещение нашей и древней географии.

Ибо люди тогда мыслили куда менее формализованно, нежели мы. Например, под горами могли подразумеваться и настоящие горы, и какие-нибудь всхолмления в ровной степи — по контрасту. Остатки этого мышления в нашем языке мы видим, например, в сохранении понятий Воробьёвы или, скажем, Жигулёвские горы. Под пустыней понимались не только Кара-Кум с самумом и такыром, а и девственные леса, где не встретишь человека. Тоже примеры сохранились — Оптина пустынь и много подобных. Под морем люди подчас подразумевали озеро, а под островом — и кусок суши, образованный двумя рукавами реки, и настоящий большой морской остров. И даже полуостров, дальнего конца которого не знают просвещённые мореплаватели — как Скандинавия, например, которая долго звалась «островом Скандза»…

И ещё одно обстоятельство мешает нам правильно понимать своих предшественников на этой планете.

Мы — люди карты. Причём карты — ориентированной по сторонам света. Север для нас — там, где белые медведи трутся о земную ось. Запад — там, где высятся Кёльна давно уже не дымные громады, и прочая просвещённая Европа. Восток — это Сибирь, под которой загадочно, но грозно размножаются китайцы. Юг — это… юг.

Но и в географии мы часто оперируем понятиями, унаследованными от предков. Вот, например, «Восток — дело тонкое». Это про Восток мусульманский. Хотя объективно этот Восток для нас — на юге и даже на Западе. Например, в Алжире или Тунисе. А уж когда Франция окончательно омусульманится — так и вообще… И в это понятие востока Китай не входит, хотя лежит куда восточнее Туркестана, природу которого столь исчерпывающе охарактеризовал товарищ Сухов.

А Чукотка для нас — всё равно Север. Хотя является крайним восточным регионом страны. А Африка — Юг. И Индия — Юг.

Это сохранилось с тех пор, когда Восток, Север, Запад и Юг означали не стороны, а — СТРАНЫ света. Когда каждому направлению соответствовала не точка на компасе, а определённый набор стран, которые только там и находились. Даже если следовать к ним надо было в противоположном относительно наименования стороны света направлении. Как и сегодня, вылетая из Шереметьева на запад, попадаешь в восточный мир Марокко.

Словом, чтобы понимать контекст действий тогдашних людей, необходимо немножко подзабыть уроки географии в школе. Нужно всё время вспоминать эту вот относительность направлений, сохраняющуюся и в нашем мировосприятии, чтобы понимать представления наших предков.

Вот, например, как перемещается по миру норвежский король Эйрик Кровавая Секира:

И когда Эйрику было двенадцать лет, дал ему конунг Харальд пять боевых кораблей, и отправился он в военный поход, сначала в Аустрвег, а затем на юг в Данмарк и во Фрисланд и Саксланд, и пробыл в этом походе четыре года. После этого отправился он на запад за море и воевал в Скотланде и Бретланде, Ирланде и Валланде, и провел там другие четыре года. После этого отправился он на север в Финнмарк и вплоть до Бьярмаланда, и была у него там большая битва, и он победил. /126, 157/

Переведём. Аустрвег — это восток. От него, оказывается, на юг лежат западные Дания и Саксония. Британские острова, как и положено, на западе. А вот восточная Финляндия и тем более область вокруг Белого моря оказываются на севере.

Наш выдающийся историк-скандинавист Татьяна Джаксон приводит ещё более яркий пример таких представлений. В «Саге о Хаконе Хаконарсоне», написанной в 1264–1265 годах, описывается следующая география:

Этим летом отправились они в военный поход в Бьярмаланд, Андрес Скьяльдарбанд и Ивар Утвик… И отправились они назад осенью, Андрес и Свейн; а они остались с другим кораблем, Хельги Богранссон и его корабельщики. Эгмунд из Спангхейма тоже остался; и отправился он осенью на восток в Судрдаларики со своими слугами и товаром. А у халогаландцев случилось несогласие с конунгом бьярмов. И зимой напали на них бьярмы и убили всю команду. И когда Эгмунд узнал об этом, отправился он на восток в Холъмгардар и оттуда восточным путём к морю; и не останавливался он, пока не прибыл в Йорсалир.

То есть от Белого моря парни отправились на восток к Суздалю, а оттуда на восток в Новгород, откуда опять-таки на восток в Иерусалим.

Как подытоживает Т. Джаксон, географические представления раннесредневековых норвежцев выглядели так:

«Западная область» — это вся Атлантика (Англия, Исландия, Оркнейские и Шетландские острова, Франция, Испания и даже Африка); «Восточная» — прибалтийские и более восточные земли; «Южная» — Дания, Саксония, Фландрия и Рим. «Северная область» — это по преимуществу сама Норвегия, но также Финнмарк, а иногда и Бьярмаланд (Беломорье). Бьярмаланд оказывается как бы на пограничье восточной и северной четвертей — он принадлежит к восточным землям, но добраться до него можно только по северному пути. /117/

Кстати, о пути в Иерусалим. Эгмунд идёт туда от Новгорода восточным путём, но к морю. Это как? Да просто: море-то, в представлениях скандинавов, — круглое. Вокруг населённой суши разливается. Следовательно, к нему попадёшь любым путём. Ну, разве что выйдешь к разным местам: на одном пути — к Британии или Испании, на другом — к Иерусалиму. Но в данном случае герой саги отправился восточным путём. Который, как становится очевидно, означает тот самый легендарный путь «из варяг в греки».

Соответственно, для древнего скандинава не был путь от Бирки до Каспия или до Константинополя ни длинным, ни запутанным, как это представляется нам при взгляде на географическую карту. Для него это были практически прямые коридоры, для движения по которым необходимо лишь предусматривать разумные предосторожности от таких же путешественников. Да необходимое количество продуктов питания прихватить, чтобы не платить за них лишнего по пути или не драться за них в каждой встреченной деревеньке.

А это приводит нас к следующему пункту в понимании обстоятельств места для наших предков времён начала Руси. А именно: сам путь, его характер, извилистость, сложность — были неважны. Как и для нынешних авиалайнеров, тогда также существовали сквозные рейсы. Только за отсутствием авиации осуществлялись они на кораблях. По морям и — что крайне важно для понимания условии формирования начальной Руси — по рекам.

Мысль, что в России дорог нет, а есть направления, должна была родиться ещё тогда. И дело не в качестве дорожного покрытия. А в том, что тогдашними дорогами служили реки.

Это объясняется очень просто. Люди зависели от рельефа куда сильнее, чем сейчас. Достаточно классического примера: почему, скажем, скандинавы стали отличными мореходами? Не потому, что им очень нравилось ходить по ненадёжной жидкой поверхности под студёными ветрами и тонуть в свинцовой воде. А потому, что чаще всего добраться от одного места до другого было проще на лодке или корабле, нежели пешком через горы и фьорды.

А перед степняком ложился под копыта его коня практически ничем не ограниченный простор. Но в лесу он терялся, ибо не было здесь ни простора, ни даже просто привычного обзора вокруг.

Вот леса-то и заполняли территорию будущей Руси. И именно эта особенность природного ландшафта во многом определила её историю.

Что это были за леса? Не нынешние, ох, далеко не нынешние. Таёжные, можно сказать, были леса. Жуткие. Совершенно непролазные. Попробуйте, пройдитесь по вековечному лесу пару километров! Взмокнете, проклиная эту прозрачную и призрачную зелень, расчерченную вертикалями мощных стволов, горизонталями ветвей, диагоналями лежащих на ветвях товарищей умерших деревьев. А какими словами вы будете говорить про зелень, вцепляющуюся в одежду корявыми пальцами сучков и кидающую под ноги варикозные шишки корней? А про ветки, норовящие розгами пройтись по телу и проверить глаза на текучесть? Про опасность заблудиться в этом однообразном разнообразии я уж молчу.

А ежели надо пройти не пару, а пару сотен километров? И при этом у вас не корзинка для грибов, а настоящий вес путешественника — оружие, вода, пища, мешок с необходимым грузом? Не погулять же, в самом деле, пошли? А протащите телегу с товаром! При этом на грейдер «Комацу» и бульдозер «Катерпиллер» рассчитывать не стоит…

Поэтому когда описывают, будто кто-то в те былинные времена ехал по лесной дороге, — не верьте. Не было таковых. Лишь при князе Владимире, что Красно Солнышко, что-то подобное дорогам наметилось. И когда сын его Ярослав мятеж поднял, —

— рече Володимиръ: «Теребите путь и мосты мостите» — хотяше бо ити на Ярослава, на сына своего…

Но, как видно, даже и в этом упоминании о событиях 1015 года показано повседневное состояние этих самых путей, которые ещё надо «теребить». А во-вторых, княжество Владимира Равноапостольного — это уже достаточно могучее для своего времени, единое государство, которое волевым указанием лидера направляло силы и средства на строительство городов, оборонительных валов, укреплений. Могло себе позволить и дороги проложить.

Которые, правда, при нужде снова «теребить» надобно…

А пока дорог нет. Даже по чисто экономическим причинам: трудозатраты при их прокладке и за сто лет не окупятся ценою перевозимого товара.

Да и нет ста лет на их эксплуатацию. Ибо портятся они. Через 3–5 лет снова лесом зарастают. Сначала кустарником, а затем и деревьями. И приказ «о проведении комплекса мероприятий на дорогах федерального значения по обеспечению бесперебойного и безопасного движения транспорта по дорогам в неблагоприятных погодных условиях» отдать некому — нет тут ещё «Росавтодора»…

Значит, только те «шоссе» сохраниться могли, по которым телеги сновали, как машины с «амр»-номерами по Рублёвке. Но кто ж в здравом уме представить может, что из Ростова, скажем, до Новгорода будет что возить с необходимой регулярностью. Хозяйство практически у всех натуральное ещё, товарной экономики пока не существует. Позже-то всё будет, и дороги торные между городами — но до того пара-тройка веков пройти должны…

Потому в реальности сухопутные пути здесь и тогда представляли собою максимум несколько натоптанных-наезженных колей вокруг больших населённых пунктов и городов. Пути от деревенек-весей, жмущихся к центру округи и его, по сути, обслуживающих. А в ответ землепашцы получали не производимые в деревне товары. Иноземный платок жене, бусы стеклянные — дочке. Ну, и себе рубаху какую — городскую, конечно, ибо такую та же супруга дражайшая сама никогда не выткет… Был смысл в город дорожку протаптывать.

Словом, во времена, о которых сейчас идёт речь, когда до могучей державы Владимира ещё лет двести, покрытые лесом водоразделы представляли собою настолько серьёзное препятствие, что даже разделяли единые этносы.

Вот, скажем, днепровско-бужско-припятские славяне представляют археологически одну культуру — лука-райковецкую. А из истории нам по меньшей мере три племени известны — волыняне, древляне, дреговичи. И границами между ними как раз леса и стали. И в другую сторону условной границы Руси — то же: польские племена генетически один народ с указанными славянскими. Но от «наших» тоже лесами отделены. И, как следствие, — очень скоро стали разделены ментально, а затем и этнически.

Как же перемещались тогдашние люди в тогдашнем пространстве?

Да по рекам и перемещались. Про Степь не говорю, где как раз по незарастающим лесам постоянным шляхам перемещаться было вполне удобно… если бы не молодцы, регулярно наведывающиеся сюда с востока всё новыми и новыми ордами. Не говорю и про Европу по ту сторону лимеса, с проложенными римлянами каменными via, — тоже. Но здесь, в этих огромных лесах, в качестве «шоссе» тогда работали реки.

И тут нужно забыть о географии, так сказать, географической. А держать в мозгу только географию направлений, о которых в самом начале главы речь шла. Ибо как бы ни вились речки физически, на реальной местности, — в сознании тех, кто по ним плавал, они были прямыми дорогами. Кратчайшее расстояние между пунктом А и пунктом Б.

Это можно сравнить с горами. Петляешь по серпантину десятки вёрст, когда напрямую между двумя участками одной дороги — несколько сотен метров. Но преодолеть их ты не можешь, не переквалифицировавшись в альпиниста.

Потому, например, какие-нибудь параллельные — по карте — Днепру реки Уж или Горынь для наших предков были последовательной с ним системой пути. И по отношению к нему были «верхом». Подчеркну ещё раз: именно «верхом» в одной системе. Предки этот путь таки ощущали — как мы ощущаем спуск в метро на эскалаторе. В метро ведь тоже можно спускаться и подниматься на разных эскалаторах разных станций — когда делаешь пересадку. У наших праотцов тоже были подобные пересадки. Они назывались волоками. Но от волока до волока они двигались именно по эскалатору — живому, текучему, то темно-зеленому, то серо-прозрачному, с закатными отблесками, играющими в пятнашки по утрам и вечерам, — но прямому.

И потому расстояния здесь неважны. Точнее, они относительны. Ибо самое главное делает сама река-дорога — несёт твои корабли и тебя. И тебе надо только сообразовываться с вековой скоростью течения и от предков унаследованным «графиком движения»: от сего и до сего — столько-то дней плавания.

Например, древлянский Искоростень лежит близко от Киева. Если по прямой. По карте — полторы сотни километров. На коняжке если выносливой — часов десять полевой рысью, в удовольствие и коню, и всаднику. Или в два раза быстрее при необходимости.

Дорога там, скорее всего, была: судя по косвенным признакам, Искоростень входил в число пунктов большого сухопутного пути с Востока в Европу. Из степи до Киева, а там — лесами до Кракова и далее. Опа там и до сих пор идёт, дорога: Искоростень — Ковель — Люблин. В старину было чуть по-другому — приоритетным являлось направление через Владимир-Волынский и далее на Краков и Прагу, — по главное, что путь, в общем, пролегал где-то в этом направлении.

Но предположим, что его не было, — как не было, скажем, сухопутного пути от Ростова до Киева. И тогда тот же Искоростень лежал от Киева за лесами, за горами, по которым не десять часов, а десять дней топать будешь. В лучшем случае. А это, между прочим, равно расстоянию уже не в 150, а в 600 километров — если взять среднюю дневную скорость перехода торгового каравана, скажем, по степи.

А вот по реке, считая все её прихотливые повороты, — от Искоро-стеня до Киева всего километров 300. И именно — всего. Ибо при средней скорости течения в 2 км/час (разные данные дают скорость течения в Днепре от 0,5 до 1 м/сек) и при 16-часовом дневном плавании это те же 10 дней. При условии, что ты решил совершенно облениться, не грести, а валяться на дне лодки и попивать медовушку, загорая на солнышке. А ежели потрудиться на гребле, то при той скорости, что выдавали тогдашние однодеревки — до 4-х узлов, — от Искоростеня до Киева мы добираемся всего за 5 дней. Быстро и весело. При этом не надо ни плутать, ни дорогу искать, ни проводников нанимать. Ни разбойников опасаться, которые, как показывает история, в этих лесах даже епископов убивали.

Напомню: епископ тогда — не сирый босой монашек, а глава большой округи, способный выставить внушительную дружину для своей охраны.

Таким образом, река в тех географических условиях — это вполне быстрый, вполне прямой и вполне надёжный путь. К тому же, что, может быть, ещё более важно — эта мокрая дорожная сеть очень густа. Добраться по ней можно до самой глухой деревеньки, ежели только она на реке стоит. А в другом месте она стоять и не может — ибо и в самом глухом месте людям нужно пить, стирать и возить грузы.

А потому не только Искоростснь очень близко лежит от Киева, если плыть к нему по Днепру — Припяти — Ужу. И из Овруча по Норини и тому же Ужу до Киева — прямая дорога. И из Смоленска — тот вообще на столбовом пути, на Днепре лежит. И даже Новгород на той же дороге расположен, хотя и с «переходом на Замоскворецкую линию»: чтобы до него добраться, надо в другую речную систему переволочься.

Но это — небольшая проблема. Не сложнее, чем нам на машине поворот на другую дорогу совершить. Конечно, лодку тащить потяжелее, нежели рулевое колесо повернуть, но это различие чисто эргономическое. Тем более что на порогах люди сидят, которые тем и на жизнь зарабатывают, что берут твою лодку и перетаскивают куда надо.

Потому передвигаться по рекам было такой же нормальной работой, как для нас сегодня — безаварийно передвинуться из Питера в Москву.

И здесь надо обратить внимание на ещё одно важное обстоятельство. Точно так же, как и мы сегодня, проезжая по трассе Е95 в Петербург, воспринимаем в качестве сущих лишь придорожные пейзажи, придорожных дэпээсников и придорожные пищевые заведения, а уже, скажем, оказавшийся вне данной трассы Великий Новгород для нас так же далёк, как Париж, —

— так и в давние времена всё, что было вне рек, не было пространством как таковым. Пространством были реки и то, что возле них.

Отсюда: пространство для наших предков — хотя, впрочем, и для нас тоже — не плоско. Я бы сказал — не Евклидово. Пространство — это ты. И то, что ты видишь и ощущаешь.

А всё остальное — это географическая карта с сеткою параллелей и меридианов.

Всё остальное — это рассказы учителя географии и рекламные проспекты туркомпаний.

А теперь представьте, что географической карты нет. Нет учителя. Телевизора пет. Интернета нет.

Поэтому для тебя нет того окружающего мира, к которому мы привыкли в наше время. Ты не видишь репортажа из Германии — и её нет. Ты не имеешь понятия об острове Кипр — его тоже нет. Ты никогда не видел Индии — нет оной. А есть только то, что видел сам. Или твой друг рассказал. Или его знакомый. Или проезжий.

И, значит, нет ничего, о чём они не рассказали.

И с другой стороны: зато есть то, о чём кто-то рассказал.

Например, Соловей-разбойник в Брянских лесах — есть. На девяти дубах сидит. Про то знающие люди вот как говорят:

Река с таким названием — Смородинная — протекает, вроде бы, в Брянской области, недалеко от города Карачева. Того, что и через тысячу лет поминался в характерной народной присказке:

Там же, говорят, находится село Девятидубье. Есть ссылки на —

— один из самых известных атласов России — «Большой всемирный настольный атлас», изданный А. Ф. Марксом в 1905 году… Вот город Карачев Орловской губернии, и в 25 вёрстах на северо-восток от него село Девять Дубов.

Не знаю, не знаю. По карте карте я ни села этого, ни речки не нашёл. И жена моя оных не ведает — что важно, ибо сама она из Брянска. А отец её родной из того самого Карачева.

Правда, есть там, в 25 вёрстах на северо-восток, село Берёзовое. Может, от той самой — от «покляпыя» имя своё несущее. Но вот вместо речки Смородины течёт в тех местах речка Колдобина…

Но это неважно. Важно, что в головах тогдашних людей Соловей-разбойник жил. Был, так сказать, фактом бытия. И отсюда мы ещё раз возвращаемся к важнейшей роли рек в те времена — даже для тех, кто никогда не покидал родной деревни. Ибо —

— есть я. Есть мой дом. Есть моё село. Есть моя вервь. Есть город, куда я езжу на ярмарку.

И есть река, по которой плавают разные гости, они же купцы. Или русы разбойные. Или же могу сплавиться и я — тем паче, что до города на лодчонке-то легче и надёжнее, нежели через леса.

И это именно река связывает меня с внешним миром, хотя иногда будь он и неладен. Это — дорога. Дорога в пространство. В космос.

Via est vita — говорили неведомые нашему обитателю приречной деревеньки римляне. Если бы он владел звучной латынью, то поправил бы: via est fluvius. Запнулся бы, поди, поморщился от невольного пафоса, поправился: fluvius est cursus.

Река есть дорога. Путь. Курс. И если верить римлянам, то в конечном итоге — жизнь. Которая тянется к рекам. Вне их — земля дальняя, неведомая. Край света.

А там свои процессы идут, опять же нашему приречному лесовику не ведомые.

На юге — степи. В них живут разные народы. По большей части они или подчинены Хазарскому каганату или связаны с ним в той или иной мере.

На севере — леса. В них тоже живут разные народы. И они пока не подчинены никому.

Этакие земли свободных племён. Индейские территории. Чингачгуки и Виннету здесь, правда, финно-угорского происхождения. Хорошие лесовики, хорошие охотники. Некоторые — земледельцы. Наверняка хитрые партизаны, если им слишком сильно на горло наступить.

А на большой равнине от Балтики до Волги — тоже леса. Там живут разные племена. Но тянутся, тянутся сюда караваны переселенцев-славян. Занимают они пустующие земли — или с их точки зрения пустующие. Если кто-то из местных имеет на этот вопрос альтернативную точку зрения, то диспут принимает подчас весьма острые формы. В результате чего земли всё равно становятся пустующими.

И садятся там славяне, выстраивают родовые веси-деревеньки, начинают леса корчевать да жечь, чтобы поля под просо очистить.

Прибывают сюда и скандинавы. Оторвавшиеся от родов с их родовой дисциплиной, оторвавшиеся от земли с налагаемыми ею по необходимости обязанностями, оторвавшиеся от племени своего. Из-гои и вы-роды. Изгнанники и выродки, по-нынешнему сказать.

Разные у них на то причины. Кто за длинной гривной подался. Или за длинным дирхемом, коли до далёкого сказочного Востока добраться сумеет. Кто от правосудия родового бежал. Или от мести кровной. Кто от конунга, накладывающего лапу на родовое гнездо под воздействием шепотков зложелателей. А кто — по решению сородичей:

От этих трёх людей впоследствии… население Готланда настолько размножилось, что страна не могла всех прокормить. Тогда они выслали из страны по жребию каждого третьего мужчину, так что те могли сохранить и увезти с собой всё, что имели на поверхности земли. /577/

Вот и всё решение демографической проблемы.

Садятся и скандинавы на здешнюю землю. Ставят свои хозяйства — бю. Традиционным для себя промыслом занимаются — скот разводят, по озёрам-рекам ходят, рыбу добывают, корабельничают, мастерят, ремесленничают.

А заодно и соплеменников своих бывших обслуживают, что на землю садиться не захотели, и по миру рыщут, новые пути-возможности обогатиться ищут.

Такие «искатели» заходят на сии некогда сакральные для себя восточные пути всё чаще. Европа занята, там и без того много ухарей монастыри да города на зуб пробуют, богатств алчущи. Бурлит побережье, исходит стоном, кровью да серебром, от несчастных владельцев насильственно отторгаемым.

А в то же время Восток, этот сказочный, богатый Восток лежит себе там, за лесами, за степями, неги и золота полный. Целая страна шёлка — Сёркланд! Целая страна золота — Грикланд! Целая страна мехов — Бьярмаланд!

И тянутся к этим магнитам скандинавы, уже с конца 700-х годов осваивают транзитные пути к ним…

ИТАК:

Главными дорогами на лесных и степных пространствах Восточной Европы были реки. Они служили транзитными путями между разными землями и даже цивилизациями. И в частности — по ним осуществлялись торговые контакты между Европой, прежде всего Северной, и Востоком.

Глава 1.2. Обстоятельства цели

А для чего, собственно, нужны были тогда реки-дороги? Нет, не вообще, а конкретно — в привязке к тогдашним реалиям?

Вот есть у нас дорога. Перемещаться по ней — дело затратное. Топливо, еда, ночлег, амортизация средства передвижения, откуп от дорожных стражей. То, что деревянная лодка бензина не требует, ничего не меняет: она всё равно требует обслуживания, а значит — и затрат.

Далее. Перемещаться по дороге — дело рискованное. Сейчас, правда, меньше, чем раньше, но каждый из нас легко вспомнит ситуацию 90-х годов, когда на ночь водители с машинами сбивались к посту ГАИ. А кто этого не делал, имел широкие шансы в том раскаяться.

А что уж делалось на дорогах общего пользования в далёкие времена предгосударственного вызревания Руси — и представить сложно. Без хорошей вооружённой ватаги и дёргаться в путь не думай.

Наконец, дорога отнимает время. Ты сидишь в транспортном средстве и, в общем-то, ничего не делаешь — в смысле общественно-полезного труда. Не производишь товар, не рассчитываешь векторы Уиттекера, не добываешь полезное ископаемое. В лучшем случае, с твоею помощью из пункта А в пункт Б перемещается нужный тем или иным гражданам груз. Но и в этом случае ты — затратная статья в бюджете. Накладной расход.

Следовательно, единственной разумной целью для твоего перемещения по дороге, что сейчас, что тогда, является лишь получение материального содержания дельты в формуле «деньги — товар — деньги». Иначе говоря, продажа в другом месте товара за такую сумму, которая поможет тебе окупить расходы на дорогу. Ну и — раз уж ты работал не только для того, чтобы согреться, — хоть немножко обрасти жирком благосостояния.

Конечно, я не беру ситуации, когда ты путешествуешь в отпуск или отправляешься в погоню за экзотическими впечатлениями. Это не экономический аспект вопроса. Да и не был он актуален в ту эпоху, которую мы рассматриваем.

Ареал словен

Значит, цель — заработок.

Но вот тут и начинаются проблемы.

Возьмём опору тогдашнего экономического устройства — крестьянское родовое хозяйство. Вот как оно выглядело у, скажем, — чтобы не удаляться от места действия нашей истории — словен новгородских. Новгорода, правда, нет ещё и нескоро будет, — но словене есть, пришли на северо-западный кусок будущей Руси в VIII примерно веке.

Эти замечательные люди в то время занимали пространство вокруг озера Ильмень, по Волхову до Ладоги и бассейны рек Ловать, Мета и верхнего течения Луги. Основным типом поселений были селища, что стояли вдоль берегов рек и озёр, при впадении ручьев и оврагов, близ мест, удобных для занятий подсечным земледелием.

Их традиционные захоронения — круглые сопки — располагаются на карте в образе повешенной на стену головы лося. С рогами.

Уныло опущенный пос — длинный набор поселений вдоль Ловати, правый рог — вдоль Луги, левый — вдоль Меты и далее на восток к верховьям Мологи:

Основным районом распространения сопок является бассейн оз. Ильмень. Более 70 % могильников, в которых имеются такие насыпи, расположено в этом бассейне. /248/

При этом —

— старое мнение, что сопки в основном сосредоточены на берегах крупных рек, т. е. на торговых путях, связывавших север Европы с арабским Востоком и Византией, не соответствует действительности. Абсолютное большинство сопок находится на мелких речках, не пригодных для древнего судоходства. /412/

Отмстим это крайне важное обстоятельство. Словене — не только не «рекоходды», но и даже стараются забраться куда поглубже — туда, где до них не доберётся чужак на корабле. Интересно, правда? Словно бы и не хозяева они на собственной земле…

При этом, убеждены археологи, их захоронения носят такой характер, что —

— могли принадлежать только большой патриархальной семье— крупному брачно-родственному коллективу, ведшему в сложных условиях лесной зоны Восточной Европы (освоение новых земель, очистка от леса пахотных участков и т. п.) общее хозяйство… В северной полосе Восточной Европы распад таких коллективов был задержан условиями жизни, связанными с переселениями, необходимостью осваивать лес под пашню и т. п. /51/

Какова экономика — если уж мы говорим о торговле — этой семьи?

База се — земля и сё обработка. Рентабельность — крайне низкая: ещё только в X веке словене перейдут от подсечного земледелия к пахотному, а пока что занимались тем, что валили и жгли лес на своих семейных участках и в удобренную золою землю сеяли зерно.

Это означает производительность крестьянского труда на уровне, по разным данным, не более 6–8 центнеров ржи с гектара.

Соответствующий и быт:

Кроме керамики в раскопах найдены глиняные льячки, глиняные пряслица, бронзовые спиральки, часть удил, стеклянные бусы, трапециевидные привески.

В общем, видно, что немного мог предложить обычный смерд для городского рынка. Как и тот — неплатёжеспособному смерду. То есть в условиях господствующего натурального хозяйства обмениваться практически нечем.

Это как в Афганистане далёком, в будущем XX веке: один на рынок с рисом пришёл, лично выращенным, и другой с тем же. Или с арбузом. Или с горшком глиняным, одинаковым с лица с тем, что сосед притащил. Ни продать, ни купить. Максимум — обменять баш на баш… — но ради чего?

И пока не брызнет рядом сизым дымом бээмпэшка и не соскочат с неё торопящиеся шурави, не выкупят у ходившего в Пакистан дуканщика, уважаемого Джалаледдин-сафари, магнитолы японские, не посорят местными купюрами-афошками, — нет денег на рынке, нет ему развития. Все при своих останутся. А вот хотя бы арбуз купит офицер за сто афгани — уже прибыль. Уже Ахмад довольный стоит, важно на Хафизулло смотрит, который свой арбуз обратно понесёт…

Так нужна ли река этому простому смерду из большой патриархальной семьи в качестве дороги? Нет, конечно, ибо нечего ему везти на продажу. А нужен ли он какому торговцу, чтобы отвезти к нему товар? Тоже нет, ибо нет денег у этого смерда. Нет у него и товара, которым он мог бы заплатить за привезённое…

Нет?

Не совсем. Это, скажем, топор смерду не нужен — либо в его веси, либо в соседней кузнец живёт, он выкует. Иное дело — предметы роскоши. Человек есть человек — положено ему выделяться из общества себе подобных. А чем можно выделиться? Правильно, именьицем богатым. А что есть богатство? Это одежда, вышивкой украшенная, из холста доброго, а то и чего потоньше. Это обувь кожаная. Посуда разрисованная. Пояс с набором, да добрые ножны для ножа, не менее доброго. Не каждый день наденешь, ан другое главное: лучше ты выглядишь, нежели соседушка дорогой.

Опять же и женщины. Особенно, когда уж замуж невтерпёж. Красота красотою — что бы ни понималось под нею в каждую отдельную эпоху, — а дополнительно прихорошиться тоже не повредит. Да так, чтобы родители потенциального жениха видели: не золушку в дом берем, не оборвашку какую. Чтобы всё порядком было: височные кольца, стеклянные бусы, звезда во лбу, месяц под косою. Род, значит, у неё справный, позволяет себе девок своих в изобильстве держать.

Вот и находят археологи в той же Ладоге большие количества стеклянных «глазок» для бус. Причём из разных мест, подчас едва ли не из Эфиопии. Есть тут и своё стеклодельное производство. Которое, впрочем, опять же «глазки» делает.

А ещё три мастерские. Самая молодая — кожевенная. Ниже — кузнечно-ювелирная. А между ними — стеклодельная, где по арабской низкотемпературной технологии с 780-х годов варились бусы. Их сейчас в ладожской земле не менее двухсот, а то и трёхсот тысяч. /496/

Насчёт сотен тысяч «глазок» — не преувеличение:

В 1114 году Нестор запишет: «…Поведали мне ладожане, как тут случается. Когда бывает туча велика, находят дети наши глазки стеклянные — и малые, и великие, проверченные. А другие подле Волхова берут, которые выплёскивает вода. От них же взял более ста, и все разные…»

А что такое «глазки»? Не только украшение. Это ещё, по сути — и первые русские деньги. Судя по археологии, именно за них —

— ладожане скупали пушнину.

Вот! Вот и появился тот товар, который был в состоянии наполнить содержанием обменные операции. Меха — это да! Это — спрос. Большой, лютый спрос. Прежде всего, как ни странно, в жарких далёких южных странах. Ну и в европейских — тоже.

А потому вот она, искомая товарная позиция!

Экономика Ладоги во многом строилась на торговых операциях и сборе даней с окрестного финноязычного населения. Отношения⁷ с этим населением стимулировали развитие в Ладоге бронзолитейного, стеклодельного, косторезного, деревообрабатывающего и судостроительного ремёсел. Здесь скапливалась пушнина, полученная с окрестных земель в обмен, например, на украшения (застежки, бусы, гребни), оружие, ткани, посуду и некоторую бытовую утварь (топоры). /179/

Впрочем, украсить дочу бусами — дело важное, бесспорно. Но ещё важнее — украсить себя тем, что даёт и бусы, и прочие мелкие и крупные блага. То есть деньгами.

На территории Ладоги и тяготеющих к ней поселений и урочищ (Ладожская крепость и поселение, Новые Дубовики) не менее чем в восьми документированных случаях обнаружены в кладах и отдельно арабские монеты, чеканенные в 699/700—786 гг. Эти находки — одни из древнейших среди до сих пор встреченных в Восточной Европе и с поправками на время их распространения и всякого рода случайности свидетельствуют о начале международной «серебряной» торговли, достигшей нижнего Поволховья примерно в 760-е годы.

Ещё одно ключевое слово прозвучало: серебро. По факту — серебро восточное. Арабское. И в этом случае обменные операции, для которых необходимы торговые пути, обретают содержание. Меха обмениваются на серебро и обратно:

Приобретённый таким образом мех, очевидно, продавали купцам уже на дирхемы. Этот вариант обменно-денежного оборота (впрочем, видимо, не единственный) подтверждает существование в Ладоге не только транзитных дорожных станций и гостевых домов для купцов, но и собственного торжища.

Вот мы и нашли ответ на вопрос, для чего использовались реки в качестве путей. Конечно же, не для того, чтобы один смерд мог по весне отвезти другому горсть сбереженного за зиму проса. А прежде всего нужны они были для транзита добытой в лесах прибавочной стоимости к местам, где она могла превратиться в общепризнанный эквивалент товарной ценности.

Но тут есть одно «но». Как мы помним, количество серебра на Ладоге, в Поволховьс, вообще на северо-востоке будущей Руси несопоставимо с тем, что с Востока угодило прямо в Скандинавию. Прежде всего — на Готланд. По подсчётам замечательного знатока этой темы Г. С. Лебедева, —

— суммарное количество кладов эпохи викингов в Скандинавских странах (известное сейчас) приближается к 1000 находок; примерно половина из них приходится на долю о. Готланд, вдвое меньше — на остальной территории Швеции… /245/

Всего, констатирует Лебедев, кладов арабского серебра почти вдвое больше, нежели западноевропейского: 632 против 352.

При этом связь этого арабского серебра с восточноевропейским транзитом очевидна:

Самые ранние клады Готланда, появляющиеся в первый период обращения дирхема (770–833 гг., по Янину — Фасмеру), невелики по размеру, состоят из арабского серебра с небольшой примесью сасанидской монеты. Во второй половине IX в. (особенно после 860-х годов) количество и размер кладов резко увеличивается, появляются сокровища, насчитывающие свыше тысячи монет… увеличение «серебряного потока», несомненно, связано с развитием отношений между скандинавами и восточноевропейскими народами. На рубеже IX–X вв. в кладах вместе с арабским серебром появляются характерные восточноевропейские вещи (гривны глазовского типа), известные от Прикамья до Финляндии.

Дальнейший подсчёт по количеству монет (более 160 тысяч), из которых 56 тысяч — арабского происхождения, причём каждая из них в три раза тяжелее западноевропейского динария, приводит нас к выводу, что на долю арабского серебра приходится 180 тысяч весовых частей против 160 тысяч западного. Думаю, можно быть достаточно великодушными, чтобы приравнять эти доли друг к другу.

По подсчётам Г. С. Лебедева, —

Общее количество поступившего в обращение на протяжении эпохи викингов серебра можно определить примерно в 7 млн марок.

Тогда, с учётом серебряного лома (что сопоставимо по весу с монетным серебром), вес привезённого через Русь восточного богатства составит 3,5–3,8 млн марок серебра. При весе марки около 205 грамм выходит, что всего через будущую русскую и русскую территории прошло транзитом 720–780 тонн серебра.

Ничего сопоставимого по весу и количеству на Руси при этом не найдено. Серебряная река оставляла в ней лишь жалкие свои капельки.

Таким образом, мы находим ещё одно подтверждение данным, что основная экономическая роль Руси — служить зоной транзита при перемещении арабского серебра в Скандинавию, причём бенефициариями такого рода хозяйственных взаимоотношений были именно скандинавы.

ИТАК:

Целью эксплуатации рек, если не принимать во внимание не имеющий принципиального экономического значения местный трафик, был транзит товаров между Северной Европой и Востоком. Благодаря этому по рекам будущей Руси был перевезён огромный объём товаров и денег. В этом — важнейшая экономическая роль пространства, на котором позднее сформировалась Русь.

Глава 1.3. Обстоятельства причины

Всё это, понятное дело, хорошо — съездить куда-то за денежкой и привезти её домой. Понятны и механизмы исполнения: прибился к ватажке купцов с каким-нибудь ценным за морем товаром на руках, просквозил по Восточному пути на юг, выручил за свой товар деньги, доставил их в свой дом. В какой-нибудь Страндбигден, где на них можно соорудить хороший кораблик и заняться выгодным дельцем по добыче и продаже рыбы.

А что можно продать, чтобы выручить эти самые деньги? Чем таким особенным владели скандинавы, чтобы их товаром заинтересовались обладатели сказочных богатств Востока?

Рыба, которой богата Скандинавия? Ой, вряд ли. Судя по материалам раскопок в Москве, ещё в XVI веке в Москва-реке люди отлавливали белух по 5 метров длиною. Это такая рыба семейства осетровых, которая ныне включена в Красную книгу. А тогда в Москве-реке плавала! Сам об этом в своё время заметку писал. А в Волге, экстраполированно рассуждая, эта и подобная ей добыча вообще должна была друг у друга по головам ходить!

Отпадает рыба. Да и не довезти её свежей, даже если бы существовал вариант с этим товаром.

По той же причине отпадает и мясо. И прочие сельхозпродукты.

Что ещё имели скандинавы? Корабли. И… Пожалуй, всё. Ну, во всяком случае, из такого, что годилось бы для экспорта.

Драться они ещё умели. Это да. Но драку арабы не заказывали. Разве что гораздо позже, когда по примеру византийцев и русских стали нанимать варягов. Но и эта практика была не слишком распространённой.

Тем не менее мы знаем, что скандинавы привозили домой арабское серебро. А значит, что-то такое ценное арабам продавали. Что же?

Благодаря тем же арабским и — шире — восточным свидетельствам мы знаем — что.

Ибн-Мискавейх:

Мечи их… имеют большой спрос и в наши дни, по причине своей остроты и своего превосходства.

Ибн-Хордадбех:

Они возят меха белок, чёрно-бурых лисиц и мечи из крайних пределов славянства к Румскому морю…

Ибн-Русте:

Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают…Единственное их занятие торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям.

Есть ещё свидетельства, но они уже вторичны.

Речь, правда, тут не о «чистых» скандинавах, а о русах. Именно они проделывали такие недобрые вещи. Но, как мы уже знаем, русы — выходцы из скандинавов и в определённые времена от них фактически не отличались. Во всяком случае, на взгляд арабов, для которых и на испанскую Севилью нападали —

— ал-маджус ар-рус —

— хотя уж то были очевидные норманны.

Итак: статьи русского экспорта в ту эпоху — мечи, меха и рабы.

Правда, мой друг и очень хороший знаток древнего холодного оружия rsv_aka_vedjmak тут пожимает плечами:

Знаешь самый интересный вопрос, на который я так и не нашёл ответ?

Где же эти все замечательные мечи, о которых говорит каждый третий восточный источник? В Скандинавии — пожалуйте — несколько тысяч экземпляров, даже на Руси почти полторы сотни, а где на Востоке те знаменитые мечи? А в ответ тишина…

Но даже если оставить мечи под большим знаком вопроса, остальные статьи экспорта сомнений не вызывают. Тем более что они, как мы помним, входили в таможенный кодекс князя Святослава и его святой матушки:

… изъ Руси же — скора, и воскъ, и медь и челядь… челядь, и воскъ и скору, и воя многы в помощь… /353/

То есть и во времена уже вполне себе конституировавшегося Древнерусского государства на внешние рынки оно поставляло рабов, мёд, воск, меха — ну, и воинов.

Да, но всего этого не было в Скандинавии. Кроме мечей, естественно. Разве что меха — но, в общем, далеко на севере. А он был и самим скандинавам — не родной. Самой северной областью их расселения был Халогаланд (Halogaland) — это 69-й градус северной широты, примерно на уровне Мурманска. И прочие обитатели Скандинавии считали халогаландцев суровыми парнями, сделанными из льда и стали, по немного дикими. Набравшихся манер от медведей, которые бродят у них по улицам и с которыми они судятся, как с людьми, за кражу скотины. Во всяком случае, об одном подобном судебном разбирательстве с Топтыгиным в качестве обвиняемого нам саги рассказывают.

Да и было их не много, жителей этой небольшой области, вытянутым вдоль побережья между Намдаленом в Нур-Трёнделаге и Люнгденом в Тромсе.

А рядом с ними лежал —

— Финнмарк — обширная страна. На западе, на севере и повсюду на востоке от неё лежит море, и от него идут большие фьорды. На юге же находится Норвегия, и Финнмарк тянется с внутренней стороны почти так же далеко на юг, как Халогаланд по берегу. /438/

Вот это считался настоящий Север. Хотя, пометим, Финнмарк, то есть «не-область-скандинавов», лежит «с внутренней стороны» — на территории нынешней Швеции восточнее Халогаланда. Далее — Ботнический залив, за которым —

— Ямталанд, затем Хельсингьяланд, потом страна квенов, потом страна карелов.

Это — хорошие земли:

Далеко на север по Финнмарку идут стойбища, одни в горах, другие в долинах, а некоторые у озёр. В Финнмарке есть удивительно большие озёра, а вокруг них — большие леса, и из конца в конец через всю страну тянется цепь высоких гор.

Подавляющее большинство скандинавов жили в местах не столь лесистых — в Дании, на юге Норвегии, в южной Швеции до местностей вокруг нынешнего Стокгольма включительно. Во всяком случае, на товарную заготовку мехов здесь можно было не рассчитывать.

Таким образом, мы обнаруживаем первую и, со всею очевидностью, самую важную причину первоначальных скандинавских визитов на территорию будущей Руси — бесхозные меховые богатства. Ничьи. Не принимать же за хозяина того, кто собрать их может, а защитить — уже нет?

Зато этих сборщиков-охотников защитить можем мы. От таких же, как мы. Ходи, мерянин или Словении, стреляй белок в глаз, лови горностаев. А чтобы не отобрали потом какие-нибудь грабители залётные, отдашь затем шкурки нам. Часть — в качестве дани за защиту, а часть — за всякие блага цивилизации. Мы ж не бсспредельщики какие, мы своему человечку всегда порадеть готовы. Ножик там ему продать за кун сорок. Или глазок стеклянных жене на колье. В общем, договоримся. Как, например, Торольв с лопарями:

Зимой Торольв поехал в горы, взяв с собой большую дружину — не меньше девяти десятков человек…Он вёз с собой много товаров. Торольв быстро назначал лопарям встречи, взыскивал с них дань и в то же время торговал. Дело шло у них мирно и в добром согласии, а иногда и страх делал лопарей сговорчивыми. I43&

Вот так и получалось, что —

— имаху дань варязи, приходяще изъ заморья, на чюди, и на словѣнсхъ, ина меряхъ ина всѣхъ, кривичахъ.

Но «имать дань» хорошо, когда делаешь это по поручению и под защитой твоего конунга. Как то, например, описывается в сагах, упоминающих, что тот-то или тот-то конунг отправляет своего верного ярла походить повзыскивать добра где-нибудь среди лопарей. Ну и самому подкормиться:

А когда он уехал, конунг передал его должность в Халогаланде сыновьям Хильдирид и поручил им также ездить в Финнмарк за данью.

Торольв сказал, что привез дань из Финнмарка, которая принадлежит конунгу…

А если ты — сам по себе? Во главе, скажем, хорошей такой, ярой ватажки сотоварищей, которые с тобою вместе решили приподняться в Гардах. На мехах, на рабах, на торговлишке, если уж совсем на худой конец. Примерно так:

Когда Торольву исполнилось двадцать лет, он собрался в викингский поход. Квельдульв дал ему боевой корабль. Тогда же снарядились в путь сыновья Кари из Бердлы — Эйвинд и Альвир. У них была большая дружина и ещё один корабль. Летом они отправились в поход и добывали себе богатство, и при дележе каждому досталась большая доля. Так они провели в викингских походах не одно лето, а в зимнее время они жили дома с отцами. Торольв привёз домой много ценных вещей и дал их отцу и матери. Тогда легко было добыть себе богатство и славу. /436/

Предположим, приподнялись. А дальше что? Ведь одно дело — викинг: ограбил и забыл. А другое дело — меха. Тут постоянный призор нужен. А откуда его взять? Как бы хороша ни была ватажка, а без конунга за спиною постоянно контролировать доходное место она не сможет.

Во-первых, домой возвращаться надо. К жене-деткам-хозяйству. Деньжат добытых привезти, раба-трэля, в лесах здешних взятого, к полезному делу пристроить — по землице там или за скотом. Девку, неожиданно из просто добычи во что-то большее превратившуюся за время пути до Булгарского рынка. Пускай тоже в Страпдбигден поедет, хоть и деньги за неё пришлось из доли вынуть и товарищам отдать. Да и Хрольву, бонду соседнему, нелишне показать будет, как мудрые люди в руси за сезон поднимаются. А куда да когда следующая русь ляжет, одной только Вёр и известно, богине всеведения. И вернёшься ли ты на место своё прикормленное — тоже только она знает…

Во-вторых, даже если и вернёшься на места прежней добычи — не факт, что застанешь давешних обложенных данью туземцев своими данниками. За это время к ним может пробраться другая банда русингов либо свора колбягов и отобрать приготовленную для тебя добычу. Ибо чем ты можешь обосновать свои права на эту дань? Бересту с рунами оставишь? Да они, находники-то, плевали на неё! И хорошо, если потом повезёт, как нашему знакомому Торольву из «Саги об Эгиле», который —

— разъезжал по всему Финнмарку, а когда он был в горах на востоке, он услышал, что сюда пришли с востока колбяги и занимались торговлей с лопарями, а кое-где — грабежами, Торольв поручил лопарям разведать, куда направились колбяги, а сам двинулся вслед. В одном селении он застал три десятка колбягов и убил их всех, так что ни один из них не спасся. Позже он встретил ещё человек пятнадцать или двадцать. Всего они убили около ста человек и взяли уйму добра.

Есть в русской истории довольно загадочные персонажи. Колбяги.

Точнее говоря, в русской истории их практически нет. Летописи их не помнят, в каких-либо иных источниках они также не отмечены. Разве что один раз упомянут Климецкой погост «в Колбегах» по реке Сясь, что течёт от Валдая до Ладожского озера. Но это уже писцовые книги XV века — то есть времени, когда от реальных колбягов остались лишь древние топонимы.

Впрочем, есть ещё один источник, где говорится об этих людях. И говорится в весьма обязывающем контексте. Ибо уголовно-процессуальный кодекс — штука именно что обязывающая. А «Правда Русская» для своего XI века как раз и была чем-то вроде УПК — сводом уголовных и процессуальных норм, призванных определять, находить, судить и карать преступников.

И стоят там колбяги равно на той же правовой ступени, что и варяги:

аже будетъ варягъ или колбягь, то полная видока вывести и идета на ротоу.

Иными словами, для русского права XI века что тот, что другой были равны. Что, в общем, если строго внимать начальным летописным сводам, довольно странно. Потому как варяги в них записаны практически в основатели русского государства. И, значит, по логике вещей, колбяги должны иметь не меньше заслуг в начальной русской истории. Раз уж имеют равные процессуальные права с варягами. Но если про последних рассказов и баск написано много, как это мы видим в данной главе, то про первых — ничего. Ноль.

А как мы помним, обе этих социальных группы, согласно правовому уложению, для русского общества не просто равны. Они равноудалены. А значит, и в формировании русского общества принимали одинаковое участие.

Но участие такое, что остались вне общества. В лучшем случае, знакомыми иностранцами. Вроде поляков в советские времена на строительстве газопровода «Уренгой — Помары — Ужгород». Или таджикских «ревшанов» на стройках новейшего времени.

И не стоило бы о них вообще говорить, если б из других источников мы не знали, что колбяги далеко не паиньками были.

Из только что приведённой цитаты из «Саги об Эгилс» мы видим, что они —

— занимались торговлей с лопарями, а кое-где — грабежами.

Что можно заключить из этих слов?

Что — первое — колбяги, по сути, занимались тем же промыслом, что и сами доблестные скандинавы. То есть торговали и грабили.

Тем же, каким, согласно арабским источникам, занимались не менее доблестные русы.

А следовательно, по своему фактическому статусу колбяги тоже должны были доминировать на этих пространствах, подобно русам и скандинавам.

Тогда почему мы о них ничего не знаем? Быть одной из трёх сил в общем-то пустынном регионе, где все друг у друга на глазах, — это как-то не вяжется с практическим информационным вакуумом, когда есть лишь одно, да и то беглое упоминание в судебнике и несколько слов в сагах.

Второе интересное обстоятельство: колбяги приходили в Финнмарк не с Запада, а с Востока. Это ещё больше сужает поле возможностей для существования некоей местной доминанты.

Конечно, «восток» для тогдашних скандинавов — это вообще вся Austrhalfa — «Восточная часть», включая Эстланд, Русь-Гардарики, загадочную Бьярмию и даже Йорсалахейм, то есть Палестину.

Но едва ли неведомые колбяги приходили грабить лопарей из далёкой Палестины. Нет, восток здесь — это территория Руси. А в сочетании с «Правдой Русскою» такая локализация становится неизбежной. Впрочем, Е. А. Мельникова приводит пример и прямого отождествления «земли колбягов» с Гардами:

земля кюльфингров, которую мы называем царством Гардарик (terra kylvingorum, quam vocamus regnum Gardorum).

Но ведь на Руси, насколько мы знаем но комплексу доступных источников, пет и не было какой-то альтернативной доминанты, кроме русов! Они здесь, что называется, правили бал. Покоряли славянские племена, торговали с Востоком рабами, налагали дань на финнов, на тех же лопарей… Кто тут ещё мог злодействовать, кроме них? Ведь не забудем самое важное: брать добычу на чьих-то подданных — это вступать в конфронтацию с их сюзереном. То есть в данном случае — с русскими князьями, шведскими и норвежскими конунгами. А за это обычно убивают, —

— так что ни один из них не спасся…

Лишь в самом лучшем случае — это если брать добычу на неких пока ещё независимых племенах — это означает вступать с этими конунгами в конкуренцию.

И в том и в другом случае такой образ действий требует немало наглости. А наглость по тем временам — как и по нынешним, впрочем, — безнаказанной остаётся только тогда, когда подкреплена силой.

А следов этой силы, силы колбягов, — нет!

На Руси нет.

Но эта сила есть, как оказывается, в… Византии!

В византийских грамотах-хрисовулах среди отрядов наёмников на службе Империи наряду с варягами-варангами указаны и некие Κουλπίγγων:

…рос, варангов, кульпингов, инглингов, франков, немицев, булгар, саракин, алан, обезов, «бессмертных» и всех остальных…

Так, ситуация запуталась ещё больше. Кульфингов знают в Норвегии, в Финляндии, в Византии и на Руси… Их образ действий заставляет думать, что они представляют собою некую силу, сравнимую с дружинами сборщиков дани официальных князей и конунгов.

Но в то же время их — нет!

Может быть, что-то даст анализ их этнонима?

В древнесеверном — первоначальном языке саг — находим ряд родственных форм:

kolf-r, kylf-a, kylf-Ing-ar.

Которые, в общем, сводятся к «родственному» же кусту понятий:

лупить, тузить, жердь, палка, верзила, дубина, верхняя частъ штевня, булава.

В принципе, весьма похоже на подобные смыслообразования вокруг некоего «профессионального» слова: vacringr — варяг — «клятвенник», *rōþеR — русинг — «гребец»… kylfingr — колбяг — «человек с дубинкою»…

Может быть, в этом и кроется объяснение отсутствия кобягов в истории? «Не бойтесь человека с ружьём», — заповедовал в одной из советских революционных пьес вождь всех трудящихся. И ведь прав был! Зачем было бояться человека с ружьём, когда в его время историю определяли люди с пушками, пулемётами и бронепоездами?

А много ли в ней, в истории, могли оставить люди с дубинками, — когда вокруг них в боевые, жадные, агрессивные государства сплачивались люди с мечами, секирами и доспехами? Как образно сформулировала одна из моих любимых собеседниц в Сети Юлия ака vіvvа, —

— напоминает игру Age of Empires: только с трудом взращенные дубинщики начинают потрошить амбар, как появляются конкурирующие всадники в латах и с мечами, и как ни маши дубинкой, а всё равно ляжешь возле этого амбара.

Прямо как Торольв!

На следующую важную мысль о месте кульфингов в «общественном разделении труда» меня навела одна из светлых голов среди моих собеседников и критиков в сети — Альберт Петров.

Скорее всего, «ошкуривали» туземцев, —

— определяет он роль кульфингов, —

— т. е. это некто, занимающий ту же экологическую нишу, что и скандинавы-варяги, но не они.

Так, значит, снова приходим к разговору о доминанте, отвечаю я.

Ею были скандинавы. Но тут не они: скандинавы колбягов от своих — отличают.

Ею были русские. Нет, русские их тоже отделают от своих — даже юридически.

А кто ещё был доминантен в Финляндии?

Ответ здесь можно попытаться, как и в случае с варягами, отрыть в хронологии, —

— предлагает А. Петров. —

— Колбяги появляются после выделения русое, как киевской группировки, так? С этого момента свежие скандинавы — варяги. Но есть ещё какая-то публика на Верхней Волге (Тимирёво, Сарское и т. д.). Они отличаются от скандинавов тем, что достаточно значительно к тому времени должны были ассимилироваться с туземцами, но не со славянской средой, как киевская русъ, а скорее с финской.

Эти верхневолжские ребята и занимались в первую очередь поставками мехов (и рабов) на Восток по Волге. И появление их заготовительной экспедиции в Финнмарке более чем понятно.

Можно только издать знак восклицания!

Ведь действительно, согласно археологическим данным по Северной Фенноскандии, —

— восточноевропейское влияние в регионе становится ощутимым с первой половины XI в.

Заметим: через 150 лет после «призвания русов» в Ладогу!

И это понятно: ранее скандинавские, русские и скандинаворусские находники на север не очень лезли, предпочитая «трясти» более южные территории, населённые преимущественно славянами. Откуда арабы и получали последних в качестве рабов.

Но по мере выстраивания собственного государства русскому руководству становилось просто невыгодно прореживать число собственных данников, продавая их в рабы. Напротив, государство должно было продвигаться — и продвигалось! — во все медвежьи углы, ранее никем не контролировавшиеся, но способные дать меховую рухлядь и прочее богачество.

Но после продвижения государственной власти на подобные территории, появления там постоянной и регулярной военной силы, — перед прежними вольными «трапперами», участниками лихих полуразбойных «русей» на Восток, вставал выбор. Или вливаться в ту русь, которая уже — Русь. Или выбираться из зоны её влияния и контроля, коли есть охота пожить ещё свободным «казаком», промысловиком-добытчиком.

Судя по дальнейшей русской, да и не только русской истории, такой выбор вставал часто и вставал естественно. Перед теми же казаками. Перед улепетнувшими вслед за казаками в Сибирь закрепощаемыми крестьянами. Перед попадающими в периметр государства прежде вольными инородцами.

И решали его люди во все эпохи так же естественно, как этот выбор возникал. Одни шли шли в «под-данные». Другие — в «вольные казаки».

Так вот. Судя по некоторым следам боевых действий, что вела «государственная» русь против «вольной», сарско-тимирёвско-гнёздовской и так далее, о чём мы ещё будем говорить подробнее, многие вольные русинти вовсе не желали «огосударствляться».

Но куда им было деваться? Вариантов — крайне мало. Кому-то — идти в наёмники к хазарскому кагану или византийскому императору. Кому-то — в викинги. А кому-то — в свободный поиск в северные леса, с дубинкою наперевес…

И в этом случае всё потрясающе «цепляется» по времени!

860–960 годы. Русы только обустраиваются на будущей Руси, укрепляются в немногих её городских центрах, покоряют туземные племена, облагают их данью.

А вокруг — вольная чересполосица тоже русов, но только «вольных», самостоятельно русящих по рекам, отлавливающих и продающих туземцев и балующих заезжих ибн-фадланов рассказами про ложе с самоцветами и сорока девушками у их царя.

Затем наступает эпоха 960—1000 годов, когда сперва Ольга, а затем Владимир начинают на этих зыбких ещё территориях настоящее государство обустраивать. Сарские и гнёздовские «вики» утесняют, возле них и в альтернативу, и в грозу им возводятся княжьи города и погосты. Здешние земли «приватизируются», и на них появляется в виде полномочного хозяина либо великокняжеский сын, либо наместник.

И уходят вольные русы… Зато появляется во дворцах окрестных властителей — гвардия из русов и варягов, не имеющих отношения к государству Русь. И никогда не имевших.

А параллельно в ещё не огосударствленных Приладожье и Прионежье появляются первые кульфинги-колбяги. Начинающие, по словам видного их исследователя Д. А. Мачинского, сплавляться —

— из пришлых скандинавов, из приладожских (и иных) финнов, из потомков полиэтничной волховско-сясьской «руси» в занятую сельским хозяйством, промыслами, сбором дани, торговлей и службой в византийских и русских войсках —

— общность.

Наконец, приходит третья эпоха. Великий князь Ярослав дожигает Псков и прочие оставшиеся вне киевского контроля центры «вольных» русов. Государство Русское простирает мозолистую от обращения с мечом длань на широкие территории, где доживают свой исторический век обломки и осколки прежней русской вольницы.

Как и положено государству, оно включает их в свой уголовно-процессуальный кодекс. Но «бизнесу» их не мешает, коль скоро они творят его на норвежских или ничьих территориях. Но такой бизнес не нравится уже норманнам. Которые и убивают их без суда и следствия.

Так и заканчивается история колбягов как самостоятельной общественной группы. Не потому, что Торольв уложил сотню из них. Тот и соврать мог, недорого взять, на то и сага.

А потому, что места им на земле не осталось.

Разве что уйти в настоящие казаки.

Да вот только до появления казаков они и не дожили…

И ежели ты окажешься менее удачлив, нежели Торольв, то будь любезен — клади зубы на полку или плыви дальше. В места, где живёт ещё не покорённый русами народ. А это значит — снова воевать. И, может быть, голову сложить. Оставив привезённую из Гард конкубину на произвол жены, а жену — на обольстителя Хрольва.

Это неприятно.

Наконец, в-третьих, никто не мешает твоим подданным сняться с прежнего места и удалиться куда поглубже в эти бесконечные леса. А дальше ищи их там! Только теперь они тоже умные-опытные, и ты можешь запросто превратиться в натыканного стрелами ёжика помимо собственного желания. Недаром тема противостояния с лесными северными охотниками бьярмами красной нитью проходит через скандинавские саги. И далеко не всегда в столкновениях с ними удача оказывалась на стороне скандинавов.

Таким образом, остаётся только один выход на тот случай, если ты прибыл пограбить эти места не на один раз, а планируешь делать это систематически. А именно: тем или иным способом обеспечить постоянство своего присутствия здесь.

Опорный пункт тебе нужен. Форт. Фактория.

Которая объявляется frìðland — «мирной землёю»:

Термин friðland использовался викингами, когда они давали обязательство не грабить ту или иную территорию при условии, что им будут гарантированы приют и свободная торговля; это и называлось «мирной землей». /121, 403/

И понятно теперь, отчего русы стали заводить свои открытые торгово-ремесленные поселения возле рек местных: для них это — ворота в мир пушнины. Но во вторую очередь — ворота в большой мир на юге, где за пушнину эту можно получить много серебра!

И потому эти поселения открытые, что — да ведь friðland здесь!

По и местным неплохо с русами дружить. Те и товара подбросят, и серебришком за услуги поделятся. Возвращаются они, к примеру, с добычишкой какой-никакой из дальнего плавания, с рухлядью заморской, с холопками на продажу, с денежкою… А тут ты — с хлебушком, с лодкою новой, с мехами, обратно же. Есть чем в обмен вступать!

ИТАК:

Экономическая необходимость добывать и поддерживать право на добычу заставляли часть скандинавских транзитёров оставаться в ключевых точках транзитного пути, где в условиях «мирной земли» начинался обмен товарами и услугами.

Глава 1.4. Обстоятельства образа действия

Реконструкция корабля викингов

Обстоятельства образа действия проистекают из обстоятельств причины.

Если есть цель пройти по реке, то корабль должен уметь причалить к берегу там, где нужно, а не там, где разрешающие глубины.

Он должен уметь зайти в самую узкую протоку — вдруг именно там располагается то, что ты ищешь? — кстати, как мы знаем, именно там словенские родовые веси и прятались. А ещё на реке есть мели и перекаты. Нередко встречаются пороги. И не на всяком корабле их можно пройти. На морском — уж точно нельзя. Наконец, корабль должен быть достаточно грузоподъёмен и при этом остойчив, ибо у воинов иногда оказывается добыча.

Сегодня неизвестно, насколько полноводным был Волхов в годы пресловутого «призвания варягов». Есть данные, что вплоть до X века вода стояла ещё достаточно высоко, и по этому речному пути могли проходить даже большие корабли викингов. И лишь в X–XIII веках уровень воды снизился на 1,5–2 м, что сильно осложнило судоходство. То есть заставило пересесть на суда более мелкие, так сказать, «каботажно-речные».

Значит, что нужно? Значит, для начала нужен порт в точке «река — море». А при нём — обменный сервис. Оставил драккар, взял снекку речную. Или вовсе плоскодонку. Детали купли-продажи-обмена-проката нам сейчас неважны. Но само наличие оных операций сомнений не вызывает.

А весной собрался он [Харальд Сигурдарсон] в путь свой из Хольмгарда и отправился весной в Альдейгьюборг, взял себе там корабль и поплыл летом с востока…

Калье и его люди пробыли в Хольмгарде, пока не прошел йоль. Отправились они тогда вниз [т. е. к побережью] в Альдейгьюборг и приобрели там себе корабли; отправились с востока как только весной сошел лёд…

Магнус, сын Олава, начал после йоля свою поездку с востока из Хольмгарда вниз [т. е. к побережью] в Альдейгьюборг. Стали они снаряжать свои корабли, когда весной сошел лёд. /122/

Обратим внимание на последнее свидетельство.

Даже если норманны снаряжали свои корабли самостоятельно, все равно они должны были пользоваться местным сырьём — лесом, смолой, пенькою. Мелкий ли, крупный корабль, это — технология. Так что везде по курсу речных русел, в ключевых местах, возникает судостроительная инфраструктура. В начале которой — лесозаготовительное предприятие. Затем лесопилка. Лесосушка. Деревообрабатывающая фабрика. Смоловарня. Металлозаготовка и металлообработка. Далее — склады, логистика, транспорт. Простите за выражение, маркетинг. Подготовка кадров. Квалифицированный — не дрова рубим! — менеджмент. Над ним — руководящий менеджмент. Наконец, питание и социальное обеспечение. Охрана — ибо любой пришедший покоритель речных русел должен отдавать себе отчёт в опасности просто отнять построенный кораблик. Из-за угрозы несовместимого со здоровьем ответного действия.

Вот в этом судостроительном бизнесе наверняка и был один из важнейших экономических смыслов существования Ладоги и других первоначальных русских факторий. Как то и доказывают находки в них корабельных заклёпок.

Заработать на питании-сопровождении-развлечении путешествующих — тоже нужно. Например, кто-то должен был проводку кораблей через пороги обеспечивать. И через волоки. Ведь и на большом судне даже по большой воде можно было пройти лишь немногим дальше Ильменя. Не дальше бассейна этого озера. А из одной речной системы в другую можно было попасть лишь через волок. Вот если брать от Ладоги до Киева: есть путь до озера Ильмень, а далее по рекам Ловати, Кунье, Сереже, волок в Торопу, далее по Торопе, Западной Двине, Каспле, озеру Касплинское, ещё раз волок — в речку Катынь и лишь оттуда — в Днепр.

Как эти волоки преодолеть? Поднять кораблик на плечи и понести? Между прочим, водоизмещение знаменитой ладьи викингов, найденной в позапрошлом веке вблизи фермы Гекстеда (относительно небольшой лодки: длина — 23,8 метра, ширина — 5,1 метра) составляло 28 тонн.

Пусть вес корабля не равен, естественно, водоизмещению, но, в общем, деревянную конструкцию соответствующего объёма тоже на закорках много не потаскаешь. А судно на сорок человек сколько весит?

Значит, катить его? Ну, конечно. Корабли на колёсах, что якобы так изумили греков в Царьграде, наверняка всего лишь — корабли на катках. Не дырки же в бортах под оси пробивали?

Осебергский корабль

Но ведь суда не только переволочь надо. Надо их еще оттуда освободить. А куда деть? В котомку за спиною?

А ведь ещё кто-то охранять всю эту процессию должен. Мало ли людей лихих? Или других таких же воинов мощных и гордых, которые дорогу уступить требуют. А глазом этак на добычу твою косятся…

А покормить — да, покормить! — творящих тяжёлую физическую работу мужчин? Где взять? Отправить кого-то на охоту? Можно представить себе, как быстро сделает ноги любая потенциальная добыча, почуяв запах пота от сорока ворочающих тяжкий груз мужиков и услышав размеренное: «Эх, родимая, сама пойдёт!»

Я ведь почему так подробно эти очевидные вещи излагаю? Потому что в гигантском массиве исторической научной литературы, описывающей материальные следы былых культур и народов, довольно редко можно встретить подобные размышления об инфраструктурной составляющей жизни. Фраза типа «для данной культуры характерны венцевидные что-то там…» — характерно характерна. Или — ещё более — «в 882 году князь Олег собрал большое войско и отправился на Киев».

А чем, например, кормил он это войско, пока оно собирается? Это ж не советский солдат срочной службы. Это мощный профессиональный воин, его на перловке и пустых щах не продержишь. И это не «дух» — его свободное время мытьём туалета зубной щёткой не займёшь. А армия, не имеющая занятия, обычно склонна находить его сама. И если даже и в наши дни матроса, не занятого делом по самые гланды, сравнивают с сорвавшейся с креплений пушкой, то что могли сотворить тогдашние профессиональные убийцы с гипертрофированным самомнением и стремлением к славе?

Правильно, убийства. И прочие уголовные преступления, из которых даже изнасилование становится едва ли не самым извинительным. Всё ж был шанс, что с прибытком девушку оставят…

И это не сальная шутка. Так тогда и верили. Преступлением было то, что посягнули на женского рода собственность мужчины — отца или мужа. А понести дитя от могучего богатыря… Это даже почётно. Да хоть сказки русские вспомните.

Но командиру в любом случае, если он не хочет полной деморализации войска, приходится думать о том, как удержать военных от подобного рода увлекательных занятий. Вон позднее великий князь Ярослав не позаботился об этой стороне дела вовремя и —

— было у него множество варягов, и творили они насилие новгородцам и жёнам их. Новгородцы восстали и перебили варягов во дворе Поромоньем. И разгневался Ярослав, и пошёл в село Ракомо, сел там во дворе. И призвал к себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил. /353/

Или, например, как переволочь эту массу вооруженных сорвиголов из Волхова, например, в Днепр? Ведь ещё местные люди на волоках сидят! И давно приспособились и обслуживать их, и защищать. И потому у тебя выбор простой: с ними или против них.

Предположим — против. Разметал ты «владельцев» одного волока. Воины у тебя хорошие — могут. Но значит, обратно ты по этому конкретному месту не пройдёшь. Завалы-засеки вместо ровного пути окажутся. Потаскай-ка кораблик на плечах или катках вопреки воле туземцев! Вон князь Святослав попробовал — потом долго чашей для вина печенежскому хану служил. Ну и что, что это случится много позже! Природу порогов и навигации через них время не отменяет. Разве только конкретика другая — конкретика того, как используют твой череп лесные лучники, в отличие от степных…

Да что там говорить, когда совсем недавно — во времена Крымской войны — происходили события, один в один иллюстрирующие то, что могут даже слабо вооружённые туземцы сделать против боевых судов и морской пехоты:

Поморы, вооружённые охотничьими ружьями, обстреливали высаживавшиеся с кораблей десанты моряков-мародёров, не давали им провизии, прятали в лесах скот, не шли на переговоры с врагом, прибегали к тактике партизанской войны. /331/

И ведь так ничего и не добились англо-французские агрессоры на Белом море!

Но даже если в самом лучшем случае ты этих «партизан» отловишь и перевешаешь… А дальше-то что?

Во-первых, опять же получается, что корабли придётся самому тянуть. Плюс — деревья на катки самому рубить-обтёсывать. Плюс груз на закорках перетаскивать.

А во-вторых, свято место пусто не бывает. И на следующий раз, когда ты здесь окажешься, тебя снова встретят стрелами. Ибо репутация у тебя уже будет подмочена. Так что если ты намереваешься ходить здесь не раз и не два — проще и для здоровья полезнее дать мзду малую ватажке местной, которая за то уж на себя все твои транспортные заботы возьмёт…

В общем, хочешь не хочешь, а надо договариваться с кем-то из местных, чтобы оказали содействие как в перевалке грузов, так и в замене плавсредств.

Вот что пишет, например, интересный автор, директор Института археологии Российской академии наук Николай Макаров, исследовавший Ухтомский волок возле Белого озера:

Начало «старому волоку» было положено около X века, когда небольшая группа колонистов построила маленькое, площадью всего 400 квадратных метров поселение на берегу Волоцкого озера.

…Формы керамики говорили о финно-угорском происхождении основателей волока.

…Много лепной керамики найдено на селищах Пиньшино II и III, богатый набор украшений той эпохи извлечен из могильника Погостище северо-восточнее Ухтомского волока. /272/

Украшений богатый набор — значит, не бедовали волочане!

На юго-восточной окраине деревни Волок начинается старая тележная дорога. Она соединяет Волоцкое и Долгое озера. Сначала идём по краю поля, пересекаем ручей. Этот переезд… местные называют «Мостище». Не иначе — был тут крепкий мост. Далее дорога идёт лесом. Её ширина составляет два-четыре метра. На стволах деревьев хорошо заметны старые «грани» — затёсы, отмечавшие повороты и служившие для обозначения основного пути. Сейчас старая дорога разбита тракторами. Но хорошо заметно, что проложена она была по ровным, сухим участкам, без крутых подъёмов и спусков, затруднявших перевозку грузов. Продвигаясь по заброшенному пути, мы пересекаем водораздел Каспийского и Белого моря. И всего через каких-нибудь два километра выходим к Долгому озеру!

Старая колея заканчивается у самой воды. Тут же на берегу лежат долблёные лодки-осиновки, оставленные местными рыбаками и охотниками. Как похожи по своей конструкции эти лодки с набитыми бортами на новгородские однодеревки XII века! Их фрагменты были найдены во время раскопок совсем недавно. Неподалёку от места, где по традиции оставляют лодки жители окрестных деревень, находится единственное на Долгом озере поселение XIII века. Присмотревшись, распознаём в подсыпке разбитой колеи пережжённые печные камни и фрагменты средневековой керамики…

В общем, даже простой переволок — это серьёзная операция, требующая соответствующей инфраструктуры. А значит, волоки тогда обязаны были представлять собой некие комплексы из средств обслуживания переброски кораблей, персонала, который этими средствами владеет, жилых комплексов для персонала, коммунальных служб этих комплексов, финансовых учреждений, которые всё это обслуживали, и, естественно, средств охраны, правопорядка и обороны комплексов. И даже в догосударственный период, до всякой княжеской или прочей власти, эти функции должны были выполняться хоть родом-племенем, хоть деревней, хоть засевшей на волоке ватагой. Когда дело требует организации, организация появится.

Ну и понятно, что смазкой для этой системы, чтобы она на детальки не разваливалась, являются деньги. Скажем, известно, что проход от Новгорода до Ладоги стоил три марки кун или пол-окорока, проезд вниз по Неве и обратно — 5 марок кун или окорок. А уж в глубине сибирских руд… э-э, кривичских лесов!

Вот каковы, к примеру, только налоговые обороты — и только одного волока. Правда, сведения содержатся в относительно поздней — 1585 года — «Писцовой книге ездовых дворцовых волостей и государевых оброчных угодий Белозерского уезда». Но данная картина от эпохи до эпохи принципиально не меняется — пока люди переволакиваются, до тех пор и платят. А государство уж свой алтын с исполнителей заберёт:

…А оброку дают с села Ухтомы 2 рубли да пошлин гривна. Да с Шубацкие волости оброку рубль и 22 алтына 2 деньги да пошлин 3 алтына без деньги. Да с волоцких деревень и починков, что были в пусте, оброку дают полтину да пошлин 5 денег.

Платить, конечно, не хотелось. И —

— …надо думать, новый волок белозерцы устроили, чтобы не платить крестьянам Шубацкой волости, села Ухтомы и волоцких деревень сборы за перевозку судов и товаров или, по крайней мере, уменьшить эти выплаты…

Но куда денешься! Одно дело — крестьяне одних деревень через волоки, принадлежащие другим, не пойдут. Все равны, все сами всё готовы сделать. А ежели большой караван с профессиональными купчинами идёт? Те же, повторюсь, катки под днище — поди их, наруби, обтеши, сучки убери, сам волок расчисти, товар выгрузи, да перевези, да телеги для этого сооруди, да пленников-рабов поохраняй, да оружие наготове держи — не дома находишься…

Да и лоцман нужен. А потому только естественно, когда археологи находят свидетельства того, что, например, на Волховском пути существовала целая корпорация лоцманов, которые переводили суда через пороги. А оплата их услуг проводилась в Гостинополье. Тут же происходила и выплата мыта или проезжей пошлины.

Иными словами, раз уж реки — дороги, то к ним, как к дорогам, стремилось и обслуживание тех, кто по ним передвигается. Via est vita ещё и не в философском, а в чисто утилитарном смысле: чтобы проехать, надо прожить, а чтобы прожить, надо прожевать. Пищу. И запить её. И желательно не только водою из самой речки.

Так что проблема — не добыть шкурок и рабов. Ты сильный, ты сможешь. Проблема — встроить себя и свою добычу в хозяйственный оборот. И желательно так, чтобы тебе за это ничего не было. Кроме прибыли. Иными словами, потребна сила, потребен закон, потребен обменный пункт. Вот в этом экономический смысл такой фактории.

И начальной Руси вообще.

В этом — и её политический смысл. Необходима становится власть, которая в состоянии обеспечить возможность обмена пушнины на орудия или предметы роскоши и защитить этот обмен.

Вспомним: даже Торольв с лопарями не мог себе позволить просто отобрать всё. Ибо понимали находники: вот, скажем, налетел ты на поселение, отнял бунд шкурок. А дальше что? А дальше все другие охотники и торговцы товар от тебя попрятали. И остался ты в дураках.

Но одно дело — оленевод северный. От него и нужно-то всего — мехов красивых, чтобы король порадовался. А на Востоке? На Руси? Где тебе нужно несравнимо больше — и мехов, и кораблей речных, и прохода через волоки, и прочих услуг транзитного и инфраструктурного характера? Здесь услуги местных носят такой характер, что не больно-то их отнимешь, услуги те. Скажем, того же лоцмана для прохода по волховским мелям ты уже не найдёшь, ежели перед тем кого обидел из его братии.

Впрочем, жизнь есть сосуществование взаимно зависимых белковых тел. А потому после пары неизбежных инцидентов взаимоприемлемый модус вивенди обязан был найтись. То есть новички этого транзита наверняка пытались — и не раз — прощупать местное население на податливость к насилию. Отсюда, скорее всего, и это настороженно-враждебное отношение к варягам, что красной нитью проходит через все рассказы о них. А вот ветераны походов за мехами и серебром наверняка вели себя цивилизованнее. И уверен: таких, знакомых, почти своих — их как-то отличали от новичков-чужаков-находников…

Итожим. Для обеспечения прохода через местные реки и волоки к местам, изобильным добычею, а от них — к местам, изобильным серебром, вначале с неизбежностью создаётся портовая инфраструктура. Тогда же у нас появляется судоремонтное и судостроительное производство. А рядом с ним с той же неизбежностью возникает инфраструктура снабженческая, обслуживающая, рекреативная. И вследствие этого появляется главное — обменная инфраструктура. Не за бесплатно же корабли дают! А это значит — обмен товара на товар или деньги, это значит — рынок, это значит — воровство и полиция.

А там — шаг и до политического прикрытия. Ибо не может эта самая инфраструктура быть заложницей настроений любого проплывающего ярла и любой подобравшейся сюда банды. Всякая питательная вещь требует пригляда…

И для этой инфраструктуры нужно место, где она разместится. Вот и возникают около волоков и порогов скандинаво-финно-кривичско-славянские торгово-финансово-охранные поселения. Как, например, у первых порогов на Волхове стоят поселение Пчева и укреплённый пункт Городище, а у вторых, соответственно, — Гостинополье и Новые Дубовики:

…произошло формирование сети поселений вдоль волховского участка системы речных путей с Балтики на Восток. Особая их концентрация наблюдается в зоне Гостинопольских и Пчевских порогов, находящихся выше по течению Волхова. Явно неординарную роль играло городище и селище Любша, расположенные на правом берегу Волхова ниже Ладоги. /226/

Не отсюда ли — возникновение больших посёлков и городищ на концах, так сказать, «мелкого пути»? Типа Гнёздовского.

Риторический вопрос. Именно поэтому. Вот что пишут, например, про поселение в Гнёздово, что как раз в конце важного волока лежит:

Волок был наиболее проходим во время «высокой воды», и именно с этими периодами была связана наиболее интенсивная торгово-ремесленная деятельность в Гнездове. Связь поселения с ближайшей округой не ясна. Зато очевидна ориентация «сезонного» ремесла на обслуживание международного торгового пути. /343/

Более того. Подобное же, хотя и в более поздние времена произошедшее —

— возникновение городов на волоках между реками камского и обского бассейнов достаточно хорошо задокументировано. /541/

Так что всё верно: как во времена оны древнегреческие колонисты расселись по берегам Средиземного и Чёрного морей, словно лягушки вокруг болота, так и населённые пункты на Руси с самого начала кучковались прежде всего около ключевых мест транзитных трасс.

Так у нас возникает Смоленск — и его археологическое «зеркало» Гнёздово. Так у нас возникает (точнее, отнимается у предыдущего автохтонного населения) Псков. Так у нас возникает Полоцк на развилке двух речных систем — Двины — Даугавы и Полоты — Великой — На-ровы. Так возникает Ладога перед входом в восточноевропейские речные системы. Так возникает Рюриково городище на острове в районе не построенного ещё Новгорода. Чернигов с Коровелем-Шестовицами. Тимерёво рядом с будущим Ярославлем.

ИТАК:

Природные и экономические условия эксплуатации восточноевропейских транзитов с неизбежностью принуждали транзитёров опираться на местное население в создании и эксплуатации путевой и обеспечивающей инфраструктуры. А уже это с неизбежностью вызывало необходимость силового и далее политического прикрытия этой инфраструктуры.

Глава 1.5. Обстоятельства времени

Время — самая неудобная философская категория для историков. Как ни парадоксально это звучит.

Читая исторические исследования, не можешь отделаться от мысли, что иной раз для авторов время и не нужно. Нет, не так. Оно для них — вроде елки под Новый год. Нечто вертикальное с ветками, на которых надо правильно разместить игрушки. И отбиться от более слабо владеющих темой коллег, считающих, что того зайку надо повесить повыше, а вон тот шарик — пониже.

Нет, смену культур такие авторы отмечают. Развитие их материальной базы — тоже. Но всё — в некоем физически чистом времени. Оторванном от событий. Это — древнее, это — моложе. Это было раньше, это было позже.

И всё.

Хорошая, простая линеечка.

С нею у историков только одна трудность: правильно разместить находку, событие или культуру на временной шкале.

А между тем время — это не линеечка. Это — всегда ситуация. В которой участвуют несколько событий, каждое из которых находится на отдельном месте в своём собственном времени.

Однажды был у меня на эту тему разговор с одним из интересных русских астрофизиков. Формулы и теоретические выкладки приводить не буду — хотя на самом деле поразительно, насколько современный математический аппарат пригоден и для моделирования исторических процессов! Но смысл воззрений этого учёного на время сводился примерно к тому, что оно — не линейка и не шкала для отмеривания лет. Оно не лифт и не прямая между прошлым и будущим. Время — это пространство событий. Оно — перекрёсток явлений. Вот въехали на него несколько машин, столкнулись. ГАИ приехала, разобрались, оформила протокол. Но растаскивать ничего не стали, просто заровняли, сверху вновь дороги положили. И — вновь авария, вновь заровняли, вновь проложили, вновь авария…

Время — это поднимающаяся гора встретившихся в одном пространстве событий. Если их нет, нет и времени.

А событие, в свою очередь, — единая масса-энергия. Чем больше событий, тем больше — время. Массивнее. Или объёмнее — непонятно пока, что у нас с плотностью времени. В первом приближении представляется, что она — неоднородна. Но до полной ясности надо ещё считать.

Возьмём, скажем, вакуум. Чистый, абстрактный, так сказать. Нет массы, нет энергии. Нет и времени. Потому что нет событий в вакууме.

В дальнем межгалактическом космосе, где вакуум менее абстрактен, ибо присутствуют излучения, энергии, частицы, — событий мало. И все они — на уровне элементарных частиц. И время там потому — элементарное. Осцилляция нейтрино для него — событие. Только и масса времени этого события столь же мала, как масса нейтрино — которая в сто тысяч раз меньше массы электрона. Пару-тройку электрон-вольт «весит» нейтрино в пространстве — ну, и что-то аналогичное во времени.

А вот на Солнце событий происходит очень много. Очень много, с очень многими нулями после единицы. Соответственно, и время там большое, массивное. Хватает его, чтобы и с планетами поделиться. И с Землёю, в том числе. А уже на Земле оно растекается по её событиям.

Но это только в первом приближении. Для видимой материи-энергии. Ибо есть ещё «тёмная» материя и «тёмная» энергия, и их, на минуточку, — 75 процентов всей массы-энергии Вселенной. Пустота космоса пронзается не ощутимыми для нас полями и частицами неизвестно чего, и что там происходит с событиями — вообще неизвестно. Не исключено, что эти «тёмные» масса-энергия и есть потенциальное время, ещё не реализованное через события в видимой Вселенной.

Дальше в разговоре с физиком шло уже не очень нужное в данной книге углубление в тему — с разрядами времени, например, когда происходят события с разными массами. Как они взаимодействуют, как всё это модерирует массу времени, — это я оставляю. Там уже такие дебри, где уравнение Шредингера — всего лишь кустик на опушке дремучей тайги, в которую соваться можно только с Григорием Перельманом наперевес.

Для нас важно из всего этого одно: и в истории время не абстрактно и не линейно. И в истории оно — масса событий, наехавших друг на друга на одном перекрёстке. И потому все шкалы тут — относительны. Зато сцепления событий — абсолютны. В отличие от нейтрино, массы их достаточно велики, чтобы для фиксирования их осцилляций не нужен был детектор, заполненный 50 тысячами тонн специально очищенной воды.

Так вот, чтобы разобраться во всем этом самим, не ожидая подчас лукавой помощи со стороны летописцев и историков, я и хочу проанализировать обстоятельства времени. Времени — как массы событий в их сцеплении.

В частности, поэтому, в отличие от традиционной истории, мы не будем в качестве первого события русской истории считать так называемое «призвание Рюрика». Ибо даже если был тот призыв, — либо же Рюрик сам возложил на себя «миротворческие» функции, подобно американцам во время межплеменной войны в Югославии или Ливии, — масса этого события достаточно мала, чтобы с него начинать. В конце концов, мы даже не знаем, существовал ли этот Рюрик на деле!

Итак, что же это за события, если взять их по всей массе времени?

Как мы уже знаем, первые фигуранты именно русской истории появляются в нашем будущем пространстве в 500-е годы. То есть как раз в ту эпоху, на пороге которой мы остановили повествование предыдущей книги. Отсюда и оттолкнёмся.

В 500-е годы, в конце, некие кривичи достигают Чудского озера и реки Великой. Там появляются первые «длинные курганы», подавляющим большинством учёных относимые к их культуре.

Каким путём шли эти люди, и что их гнало на север дикий, где ещё Волхов тёк из Ладоги в Ильмень, а не наоборот, как сегодня, — до сих пор не очень ясно. О начальных кривичах мы знаем немного. Примерно вот что.

Кривичи — народ-загадка. Даже две сразу.

Первая — так и нет единого мнения по поводу того, кто они культурно — славяне, финны или баллы.

Вторая — так и непонятно, откуда они вышли. Дело в том, что когда кривичи в конце VII века вслед за схлынувшей в Балтику водой Ладоги пришли к этому озеру и построили здесь крепость, ныне часто именуемую Любшанской, — то оная крепость оказалась похожей на дунайские образцы. Точнее, на тамошние укреплённые пункты провинциально-римского характера. Значит, тот, кто строил, соприкасался с Империей. То есть — происходил с лимеса, границы с Римской империей. В широком смысле лимеса, конечно, ибо провинциально-римская культура продвинулась довольно широко.

И в то же время во всей оставшейся от кривичей археологии нет ни одного следа римского или византийского влияния.

Но по порядку.

Археология утверждает, что период освоения народом, представленным археологической культурой длинных курганов, Псковского региона относится к VI–VIII векам. Иными словами, славяне пражско-корчакской культуры ещё только образовались, и только начали свою экспансию, — а в бассейне реки Великой, озера Псковского и в верховьях Ловати уже появляются древнейшие кривичи.

Впоследствии территорией этого народа уже была огромная область — верховья Волги, Днепра и Западной Двины, южная часть Валдая, часть бассейна Волхова и часть бассейна Немана. По нынешней географии это вся северо-восточная Белоруссия, Псковская, Смоленская, часть Московской, часть Тверской, часть Новгородской и часть Петербургской областей.

Ареал псковских длинных курганов: а — могильники с длинными курганами псковского типа; б — места находок браслетообразных височных колец середины I тысячелетия н. э.; в — ареал тушемлинско-банцеровской культуры; г — ареал позднедьяковской культуры.

(Цит. по: 421)

Кривичи носят характерный для восточных славян как суперэтноса признак — височные кольца. В данном случае — браслетообразные. Инвентарь явно относится к посткиевской культуре. От неё же ведут своё начало и жилища — небольшие наземные срубные дома размерами 4x4 м.

При этом отмечается —

— своеобразный тип их погребальных насыпей, но также керамика, тип жилищ и целый ряд других признаков. Эта культура, к моменту своего появления на Псковщине, стояла сравнительно на высоком уровне развития по сравнению с предшествующей ей дьяковской культурой. /90/

По этим и по ряду других признаков историки делают вывод, что кривичи — пришельцы в этом регионе.

Откуда же?

Давайте вновь обратимся к археологии.

В третьей четверти I тыс. н. э. почти на всей территории Беларуси располагались города-убежища, известные в археологической науке как памятники типа верхнего слоя Банцеровщины, Тушемли, Колочина. В историографии Беларуси большинство исследователей считают их балтскими. Некоторые относят эти памятники к славянам. Высказано мнение, что это балтославянская культура. /527/

В предыдущей книге мы уже определялись с этим вопросом. Так называемые балто-славянские культуры, по поводу атрибуции которых по-прежнему ломается много копий, — это следы венедского населения. То есть выходцев из тпеворской культуры, постоянно подпитываемых и разбавляемых волнами эмигрантов из лесо-степного региона. Те, в свою очередь, возникали после очередного нападения очередного врага, от которого уходили в леса.

Похоже, что само перемещение предков кривичей связано с гуннским нашествием и всеобщим хаосом на юге Восточной Европы после распада гуннской конфедерации:

События каким-то образом затронули и население лесной зоны Восточной Европы: городище Демидовка в верховьях Днепра возникло в конце IV в. и основано, вероятно, выходцами из зоны киевской культуры, —

— как раз время вторжения гуннов в область проживания «киевцев», в результате чего какая-то часть их отходит в леса —

— а погибает оно, как и ряд укреплений Прибалтики, в середине V в., когда гунны вернулись в Причерноморье… Приблизительно в этом же интервале происходят такие процессы, как формирование культуры Восточно-Литовских курганов с их княжескими погребениями типа Таурапилса, длинных курганов Псковщины, трансформация среднетушемлинской культуры в позднетушемлинскую, конец мощинской культуры и пр. /528, 515/

Оно и понятно:

Ситуация после Недао опять создала шайки грабителей —

— а от тех, в свою очередь, сорвалось с мест и побежало в леса немало носителей различных культур. В том числе и таких, которые уже были заметно «одухотворены» римским соседством и влиянием.

Не из таких ли — та «европейская» часть кривичских предков, которая передала ставшим частью нового этноса потомкам секреты строительства крепостей?

Кстати, еще одно обстоятельство обращает на себя внимание: печи кривичей имеют свои прототипы в регионе верхнего течения Вислы. И вот тут тянет ещё раз вспомнить уже приводившуюся цитату Иордана:

У левого их склона, спускающегося к северу, начиная от места рождения реки Вистулы, на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов. Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами.

Не от венедов ли непосредственно вышли наши кривичи, если верить этому свидетельству? И не потому ли для латышей славяне — krievs, ибо с их точки зрения кривичи оказались частью веками живших рядом венедов?

Кое-кто из археологов на базе имеющихся кривичских древностей полагает, что начальным пунктом миграции было Прикарпатье. Тот регион, где расплёсканные гуннским колесом посткиевские культуры бурно перемешивались с осколками соседних с Римской империей народов. Одним из результатов чего стало, в частности, появление славянских этносов и их безудержная экспансия по всем азимутам.

И таким образом, непротиворечивое объяснение этим археологическим свидетельствам одно: после V века, скорее всего, в VI веке, кривичский этнос складывается в Белорусском Подвинье на базе пришлого европейского народа и местного элемента, близкого к киевской культуре, то есть венедов.

Вот всё и сходится — и крепость, и провинциально-римскость, и княжеские погребения, которых не было у «киевцев», и в то же время отсутствие прямых римских влияний…

Двинулись кривичи в свой дальний путь на север где-то в VI веке. В Белоруссии и Смоленской области они останавливаются, садятся на землю. И сразу теряют «самость» — ведь процесс движения не отделяет их больше от остающихся на обочинах народов. Начинаются контакты с местными, притирки друг к другу — в результате которых горят Демидовки и прочие городища-селища, которым не повезло. В результате с кем-то смешиваются, кто-то уходит — вот и образуются новые культуры, а балтский массив оказывается разорван на две части.

Затем под чьим-то давлением — очевидно, шедших за ними по пятам словен будущих новгородских — часть кривичей сдвинулась на север и дошла через Псков до Ладоги. Здесь они получили ряд финских импульсов, что даёт части археологов основания сближать кривичей с финнами.

Другая часть кривичей направилась на восток, где пришельцы получили дополнительный заряд венедства и стали заметно для окружающих отличаться от своих псковских сородичей. Эти отличия воплотились в культуре смоленских длинных курганов.

Частью же эти люди остались на месте и стали полоцкими кривичами. И подпали под балтское влияние.

Рассевшись наконец на новообретённых землях окончательно, кривичи начали довольно мощно развиваться:

У кривичей-полочан в IX в. существовали хорошо укрепленные пункты Полоцк, Витебск, Лукомль, вероятно, Браслав и другие, на основе которых потом сформировались города в социально-экономическом их понимании. /527/

Дополню этот список городами других ветвей этого народа: Смоленск у смоленских кривичей, Изборск — у псковских. За ними, кроме того, как мы знаем, — крепость в Любше и селение в районе будущего Новгорода, которое впоследствии превратилось в один из его концов.

Далее с кривичами, однако, тоже что-то происходит. ВIX веке они начинают отказываться от прежнего обряда погребения, и после этого времени захоронений в длинных курганах не найдено:

В IX веке в области расселения смоленско-полоцких кривичей длинные курганы сменяются круглыми (полусферическими), по внешнему виду не отличимыми от синхронных насыпей других восточнославянских земель. /248/

Объяснения этому у меня нет. Даже не спишешь на христианизацию — не пришёл тогда ещё её срок. Разве что остаётся предположить очень быструю ассимиляцию кривичей словенами и другими народами.

В летописях кривичи упомянуты в последний раз под 1128 годом (в Ипатьевском списке). А сам этот этноним пропадает после 1162 года, когда полоцкие князья были ещё названы «кривичскими».

Слабоват оказался корень у кривичей? Или просто отжил своё этнос, тихонько ушёл на покой, растворившись в новом, которому вскоре доведётся стать древнерусским?

Не знаю…

И вот в конце 600-х годов мы видим кривичей как раз в далекой северной Ладоге, где сразу же возникает поселение с крепостью и святилищем Велеса.

В это же время появляется жизнь в Изборске. Не ах себе, правда, поселение, несмотря на упоминание в эпизоде призвания варягов: первоначальное городище расположено на треугольной площадке размером 90 на 70 м. Тем не менее считается, что это тоже был один из городских центров кривичей.

Итак, уже 600-е. В это время мы видим первые исторически зафиксированные набеги скандинавов на прибалтийские земли. Между 600 и 625 годами шведские викинги нападают на эстонские острова и саму Эстонию. При этом гибнет сын конунга Швеции Эйстейна Ингвар. Справедливости ради необходимо отметить, что поход был ответом на нападения и грабежи со стороны эстов.

Это, правда, далеко не предки тех, кого мы сегодня называем эстонцами. У нынешних и самоназвание другое, от крестьянской самоидентификации пошедшее. В те годы здесь обитали другие эсты — впервые упомянутые ещё Тацитом и большинством историков относимые к изначально финским народам. Которые затем культурно смешались с венедами, образовав балтские этносы.

Носителей «арийской» гаплогруппы R1a среди балтов довольно много: у латышей 41 %, у литовцев — 34 %. Это почти столько же, что и представителей «финнов»: и у литовцев, и у латышей 40–42 процента составляет гаплогруппа N3a.

Получается страшная вещь — нет балтской генетики! Зато есть финская и славянская. Практически в равных пропорциях.

Выходит, что нет под балгами собственного генетического фундамента. И являются они в таком случае только одним: плодом культурного взаимодействия финнов и славян в зоне их пограничья. Они — попросту метисы, плод контактов двух сторонних массивов. Да и то не до конца: ливы финского происхождения до сих пор себя от латгалов отличают. А у тех происхождение до издевательства славянское — относятся они к тем самым не поймёшь какой археологической принадлежности восточно-балтским народам, а сформировались вообще на глазах у истории — в VI веке.

То есть балты есть финнизированная часть славян и славянизированная часть финнов. Образовавшие на стыке собственные культуры. Которые как раз и появляются там, где существовали финно-славянские контакты — в Прибалтике, Подвинье, верхнем Поднепровье, верхнем Поволжье, Волго-Окском междуречье.

Осталось понять, что это могли быть за славяне, которые стали одним из двух ядер балтов. Но та же история, собственно, однозначно на таковых указывает. Римский историк Тацит в работе «О происхождении германцев и местоположении Германии», написанной в 98 году н. э., застаёт и описывает такую этническую ситуацию в Центральной и Восточной Европе:

Здесь конец Свебии. Отнести ли певкинов, венедов и фен-нов к германцам или сарматам» право не знаю» хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами» речью» образом жизни» оседлостью повторяют германцев… Венеды переняли многие из их нравов» ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам» какие только ни существуют между певкинами и феннами. Однако их скорее можно причислить к германцам» потому что они сооружают себе дома» носят щиты и передвигаются пешими» и притом с большой быстротой; всё это отмежёвывает их от сарматов» проводящих всю жизнь в повозке и на коне. У феннов — поразительная дикость» жалкое убожество; у них нет ни оборонительного оружия, ни лошадей» ни постоянного крова над головой; их пища — трава» одежда — шкуры» ложе — земля; все свои упования они возлагают на стрелы, на которые из-за недостатка в железе насаживают костяной наконечник…

В отличие от Тацита, мы сегодня знаем, кого к кому отнести. Певкины/бастарны — народ археологически германского происхождения, выходцы из кельтизированного пограничья германской ясторфской культуры. Фенны — видно по описанию — это финские лесовики-охотники. Ну, а венедов традиция — в том числе германская — относит к славянам.

Балтов, как видим, нет. Не знает их Тацит. Более того! Он знает неких эстиев, которые занимают прибалтийское побережье и у которых римские купцы берут янтарь. То есть — внимание! — эстии, имя которых затем перешло к генетически финским эстам, проживали тогда на территории нынешней Калининградской области!

При этом понятно, кто отодвинул эстиев на север. Тот же Тацит фиксирует, что на южном побережье Балтики уже высадились новые германские племена из Скандинавии: от рутов на левобережье Одера до готонов (будущие готы) на правобережье Вислы. Южнее почти всю территорию Центрально-Европейских равнин между Одрой и Вислой занимают лугии. Это опять-таки германцы. А в лесах между Вислой и южной границей нынешней Эстонии бродят банды неких венетов, всеми их соседями позднее прочно ассоциируемых со славянами. И при всём различии между будущими славянами и будущими балгами мы видим, что половина всего у них — если не общее, то из одного корня произрастает. И язык, и археология, и культура. А всё необщее вполне объясняется накопленными различиями, когда одна часть венедов впитала в себя финнов, а вторая — всех тех, кто в конечном итоге и развился вместе с ними в будущих славян.

А таких — впитанных — было немало. Считаем:

— напали бастарны на скифов-пахарей — часть покорилась, образовав зарубинецкую культуру, часть ушла в леса;

— напали сарматы на людей зарубинецкой культуры — часть разбежалась, образовав постзарубинецкие культуры, часть ушла в леса;

— напали гунны на людей постзарубинецкой киевской культуры — часть разбежалась, образовав посткиевские славянские образования, часть ушла в леса.

И каждый раз археологи фиксируют в этих лесах появление всё новых и новых «балтских» культур, которые складываются из-за того, что вновь пришедшие что-то от них, балтов, всё впитывают и впитывают… Причем подчас так мощно впитывают, что неотличимы становятся. Или вовсе: даже те, кто балтов оттесняет — как «киевцы» «юхновцев», — всё равно что-то от них «впитывают» — как в данном случае элементы штрихованной керамики. Так покажите мне биологических носителей этого мощного балтизма! Покажите мне их мощные дома, их могущественную технику, их ошеломляющие дизайн-бюро, от которых из поколения в поколение с такой радостью запитывались пришельцы! Да не какие-нибудь там дикари — а те же «зарубинцы», триста лет из Македонии культурные ценности вывозившис. Или не же «киевцы», в ареал искуснейшей Черняховской культуры входившие! Откуда взялись эти балты, что так всех облагодетельствовали?

Оказывается, ниоткуда! Оказывается, не было прото-балтов. Были прото-славяне — венеды. Были прото-финны — эстии. А этих, от которых все якобы влияния принимали, — не было!

Это многое объясняет. И сходство в археологии. И параллели в славянских и балтских языках. И постоянные провалы точной идентификации тех или иных племён на славяно-балтской «меже».

В общем, спасибо тебе, генетика, которая помогла поставить здесь всё с головы на ноги…

Далее у нас начинаются очень конструктивные 700-е годы.

В 753 году (это достоверно датируется по дендрохронологии) к устью Волхова приходят скандинавы. По соседству с кривичской (ставшей, впрочем, уже межплеменной) крепостью в Любше возникает город Ладога или Альдейгьюборг, как его называли в позднейших скандинавских сагах.

Подчеркну один принципиальный момент. Уже в самом начале генезиса Руси, когда на её территорию ещё только приходили племена, что лягут впоследствии в этнический фундамент русского этноса, не было здесь никакого единого парода!

Верхнерусские археологические комплексы включают вещи балтского, финского и скандинавского облика. Костяные и роговые изделия типологически связаны с ремесленными традициями североморских торговых центров Фрисландии, откуда они распространились как в Скандинавию, так и в земли поморских славян, а далее — в Новгородскую землю. /433/

Оно и понятно. Пришли в местность, населённую финнами, два разных племени, одно с Карпат, другое с Одера, принесли две разных культуры, расселились по разным ареалам, испытали разные влияния. Что из того, что они говорили на похожих языках, если они, как мы знаем из истории, с самого начала своего соседства жестоко враждовали друг с другом, и надо отдать им должное — пронесли это страстное чувство через века? И даже став уже одним русским народом, отмечались в кулачных битвах друг с другом на мосту через Волхов в Новгороде. Где, замечу, опять же поселились в разных концах, стараясь не смешиваться…

Как бы то ни было, поселение Ладога начинается с вещей скандинавского облика, в том числе набора скандинавских ремесленных инструментов. То есть минимум один гражданский скандинав жил в Ладоге в самом её начале. А следовательно, была и его семья, было и окружение (как же в те времена без него), были и его военные. Но главное — была его культура!

Отмечается наличие фонда эпических сюжетов, складывавшегося в смешанной славяно-варяжской среде в зоне наиболее интенсивных славяно-скандинавских контактов, прежде всего Верхней Руси. Это оставило следы прежде всего в новгородских летописях и в «Повести временных лет», вошло в состав саг — таких, как «Сага о Тидреке Бернском», «Сага о Хервор», «Сага о Вёльсунгах», «Сага о Хальвдане, сыне Эйнстейна» и других. /121/

То есть Северная Русь — это уже смешанное в культурном отношении славяно-балто-финно-скандинавское общество! И в этом смысле будущие русские — не славяне изначально. Они уже и складываются как симбиотный народ на скандинаво-финно-славянском пограничье. Может, и мешают друг другу немножко… Но следов жертв и разрушений нет.

Примерно до конца 760-х — начала 770-х годов.

А дальше случилось вот что:

Смена построек I яруса постройками II яруса связана с появлением… новой группы населения. Изменение домостроительных традиций и планиграфии застройки, прекращение работы кузнечно-ювелирной мастерской, выпадение и не изъятие «клада» инструментов подчёркивают отсутствие преемственности в жизни поселения на этом этапе. По всей вероятности, не позднее рубежа 760—770-х гг. скандинавская колония прекратила существование в связи с продвижением в Нижнее Поволховье носителей культурных традиций лесной зоны Восточной Европы…Есть все основания связывать группу нового населения Нижнего По-волховья с продвигавшимся в VII–VIII вв. на север с историческим славянством. /226/

Как умеют приходить славяне, мы уже знаем.

…Отсутствие преемственности в жизни поселения —

— что уж там. Вплоть до нынешних археологов остались лежать в мастерской, погибшей в это время, два кресала — скандинавское и кривичское. И девичье кривичское височное кольцо.

Любша тоже горела два или три раза — и каждый раз от славян! Так что кто агрессор на Руси, а кто её исконный житель — вопрос далеко не бесспорный.

Но хоть и не бесспорный, а точно — праздный. Не народ славян приходил искоренять народ ладожских скандинавов. А какая-нибудь дружина Мордяты во главе рода своего, рода Серого Бобра, без всяких националистических побуждений пришла на понравившееся местечко. Но встретила там гардр, защищаемый фрэндрами под руководством уважаемого одальсбонда Хрольва Щетины. Не стерпев такой наглости, люди Мордяты гардр разнесли и сожгли, фрэндров и карлов, кто уцелел, перерезали, Хрольва Щетину посадили на кол. И стали жить-поживать и добра наживать.

После чего потихоньку все снова уравновесилось в этих местах. Значит, надо пахать землю, делить угодья, умыкать любушек у воды— а затем договариваться с их сородичами о свадебке доброй, широкой… А ещё надо обмениваться продуктами с охотниками-финнами, самим охотиться. Обслуживать суда проезжие — скандинавы-то тоже никуда не делись, приплывают, уплывают, возвращаются с добычей и товаром, подселяются, живут, умирают.

Во всяком случае, мы знаем как факт, что Ладога развивалась как город преимущественно словенский, но! — с элементами других этнических групп. Археологически доказано наличие здесь с самого начала «власти золотых поясов» — то есть возникновение олигархических семейств по новгородскому в дальнейшем типу.

793 год. С ещё не существующей, но вызревающей Русью он напрямую не связан, но в этом году случилось нападение викингов на монастырь на острове Линдисфарн около Нортумбрии. Считается, что этим событием и начался период яростной норманнской экспансии.

Что послужило её причиною — внятно, пожалуй, не сформулирует никто. Некоторые исследователи видят за этим даже некий ответ языческих патриархов на экспансию христианской церкви на подконтрольное тем пространство. Эта экспансия осуществлялась на копьях франков, и потому у множества европейских языческих народов накопился к тем значительный объём не только религиозных вопросов. И потому «морских королей», нацеливавших свои удары на франков, покорённое теми население поначалу встречает как освободителей. Саксы и фризы указывают лучшие подходы к замкам ненавистных покорителей, к укреплённым монастырям и аббатствам, открывают изнутри ворота городов.

Поначалу. Ибо довольно скоро стало выясняться, что северных воинов ведёт в бой далеко не жажда восстановить идеалы древней веры. А обыкновенная любовь пограбить.

Тем не менее в начале — середине IX века побережья Европы вокруг Северного моря являются ареной ожесточённого ристалища между северным германским язычеством и ещё некрепким здесь христианством.

Параллельно происходит постепенная колонизация Северной Руси скандинавами. В 800-х годах твёрдо устанавливается наличие скандинавоморфного поселения в Рюриковом городище. Появляется изначально смешанное балто-славяно-скандинавское поселение в Гнсздово. Сюда же можно отнести Тимерёво и Сарское городище возле Ростова. В IV ярусе Ладоги (810—830-е годы примерно) исследователи отмечают симбиоз «североевропейского» интерьера и «восточноевропейской» техники домостроительства. А где дом, там и погост:

Несомненен определённый демографический подъём и определённая устойчивость развития поселения в 810-х—830-х гг. (IV ярус). Очевидно, это время следует считать нижним хронологическим рубежом сложения особой культуры, вобравшей в себя как севера-, так и восточноевропейские элементы. Часто её именуют «культура сопок», но более сложное соотношение поселений IX в. с «культурой ладожского облика» и монументальных курганов, именуемых сопками, заставляют рассматривать такую культуру шире, как прото- или преддревнерусскую. /226/

В каком-то смысле Северная Русь — идеальное место, чтобы совмещать специализацию и интересы разных племен: охоту финнов, зсмлсдсльчсство славян, тороватость русов. Нет, девку зазевавшуюся попортить, коровок чужих к себе отогнать, драки по праздникам — этого, конечно, не отпять. Но, в общем, русам не обойтись без финнов и славян: велик риск, не поделив интересы, самим в лесу надолго задержаться.

То есть, наоборот — не надолго.

До конца жизни.

А для славян и финнов, как мы уже видели, русы полезны тем, что придают их экономикам серебряный цвет. То есть приравнивают бесполезную дотоле меховую живность к всеобщему ценностному эквиваленту и превращают натуральное хозяйство в товарное.

А в это время, в первое десятилетие 800-х годов, на юге, влиятельный иудей Обадия берет власть в Хазарии и превращает раввинистский иудаизм в государственную религию. После этого началась гражданская война, где на стороне повстанцев действовали угры, а на стороне иудеев — нанятые печенеги. Константин Багрянородный пишет:

Когда у них произошло отделение от их власти, и возгорелась междоусобная война, первая власть одержала верх, и одни из восставших были перебиты, другие убежали и поселились с турками (венграми) в печенежской земле (в низовьях Днепра), заключили взаимную дружбу и получили название кабаров.

Вот что там творилось.

Государство хазар в ту эпоху — эпоху перед его драматическими изменениями — было устроено так.

Основным правящим классом были всадники — наследники древних тюркских родов. Арабский автор Истахри писал, что хазары делятся на белых и чёрных. По аналогии с другими тюрками можно заключить, что это означало две социальные категории. Чёрные хазары — плебс, народ, податной слой. Белые — родовая и служилая аристократия.

Именно аристократы первыми оседали на землю, превращая временные поначалу зимовища в постоянные укреплённые пункты. Их окружали стенами, сложенными из белого камня. А вокруг этих уже фактически крепостей постепенно сгущалось и «чёрное» население, рассчитывая обменивать свои услуги на безопасность.

Затем часть особенно популярных и, следовательно, окружённых большими поселениями замков перерастали в города.

Но родовая аристократия и вела себя как аристократия, предпочитая утруждать себя охотами, битвами, вином и девками. А кому-то надо и работать, государство блюсти! И источники закономерно свидетельствуют о наличии в Хазарии довольно мощного класса государственных чиновников. Например, ибн-Фадлан рассказывает, что —

— царя замещает муж, называемый кундур-хакан, а этого также замещает муж, называемый джавшигыр.

Премьер, вице-премьер, министр, начальник департамента и т. д.

Была и мощная «третья власть» — судебная. Причём —

— судей было много, и судили они по разным законам: христиан — по христианскому, мусульман и иудеев — по Корану и Торе, язычников — по «обычному» праву, т. е. по законам общины.

А роль полиции, полагают историки, играла наёмная гвардия кагана, состоявшая из мусульман, переселившихся из прилегающих к Хорезму земель. Назывались они лариссии, или ал-арсии. По поводу чего видный хазаровед С. А. Плетнёва делает остроумное предположение, что —

— очевидно, это остатки аорсов-алан, обитавших, по словам Бируни, в нижнем течении Амударьи. /348/

Это тоже немножко к вопросу о поисках русских предков где угодно, только бы не в Скандинавии. Уж аорсов-то в древние русы не записывал только ленивый…

Во главе этого общества находился каган. Он был, как это ныне принято говорить, представителем богов на Земле. Не только его власть, но и персона была сакральной. Ещё бы! — правитель в самом прямом смысле обязан был поначалу побывать у самой кромки смерти, чтобы там и получить божественные качества:

Когда они желают поставить кого-нибудь хаканом, то приводят его и начинают душить шелковым шнуром. Когда он уже близок к тому, чтобы испустить дух, говорят ему: «Как долго желаешь царствовать?» Он отвечает: «Столько-то и столько-то лет».

И всё — никто больше на эту власть не претендовал. Но горе было кагану, ежели выяснялось, что он то ли приврал о своем божественном озарении, когда шнурок давил шею, — то ли Тенгри-бог отказался от своих слов впоследствии. А такое, как известно, случается, особенно в степях, — то засуха, то арабы шальные из-за Кавказа вырвутся, то еще какое несчастье приключится. И тогда, по свидетельству того же источника — арабского автора ал-Истахри — народ —

— чернь и знать —

— приходили к царю и заявляли ему:

Мы приписываем своё несчастье этому хакану, и его существование нам приносит несчастье. Убей его или отдай его нам — мы его убьём, /348/

И уже бесполезно было топать ногами, наподобие великолепного филатовского царя, крича:

Та самая удавка на шею и — здравствуй, Тснгри-хан!

А теперь необходимо понять фразу:

— они приходили к царю —

— и требовали убить кагана. Что это за царь такой, который мог распорядиться священной сокровищницей жизни представителя Тенгри на Земле?

Началось всё, скорее всего, от самых прагматических соображений. Поскольку всякое негативное развитие событий могло вызвать всяческие неприятные последствия — например, вплоть до вынужденного убийства национального лидера, — то оно было ни для кого не желательно. Потому кагана предпочитали ограждать от неправильных решений и поступков. Ничего не делал, ничего не знал. Не он виноват в возникновении проблемы.

А как только такую парадигму исполнения государственного долга признали конституционной, то уже вскоре возникла плотная цепь всевозможных запретов. Которую было не разорвать.

А все решения — и, естественно, ответственность за них — доставались на долю только что упомянутого «царя».

Скорее всего, полагает С. А. Плетнёва, власть кагана и пошатнулась-то во время арабских войн, —

— когда ему пришлось бегать по степи, спасаясь от арабских конных разъездов, и в конце концов принять под угрозой лишения власти религию врагов — мусульман. Вот тогда и выдвинула жизнь соправителя кагана из среды наиболее дееспособных и богатых (не разорённых войной) донских болгарских ханов. Вполне возможно, что в те годы болгары просто могли сбросить кагана с полуразрушенного трона, однако они сделали более мудрый шаг к достижению власти в государстве: кагана полностью табуировали, а соправителю, который в арабских источниках называется царь, каган-бек, бек или шад, фактически предоставили право устранять (убивать) неугодного владыку. Носитель древних, освящённых традицией обычаев остался на троне, окончательно связанный этими обычаями по рукам и ногам, а свободный от всяких условностей царь единолично правил Хазарским государством.

И вот его-то власть была и реальной, и огромной.

У хакана власть номинальная, его только почитают и преклоняются перед ним при представлении… хотя хакан выше царя, но его самого назначает царь.

По словам Ибн-Русте, —

— царь не дает отчёта никому, кто бы стоял выше его, сам распоряжается получаемыми податями и в походы свои ходит со своими войсками.

Царю же подчинялась и армия. Она состояла из двух частей— собственных его войск и феодальных дружин, выставляемых аристократами в качестве вассальной повинности. Таким образом, делает вывод С. А. Плетнёва, царь был уже настоящим феодальным сюзереном. Войско его представляло собой регулярную наёмную армию, соединённую с феодальным ополчением. Он собирал подати — и для этого при нём существовали чиновники.

Он мог решать даже такие вопросы, как перевод всей страны в новую веру!

Об этом свидетельствует сам каган — правда, из более позднего времени:

Рассказывая о принятии иудаизма хазарами, Иосиф писал, что хазарский каган Булан заверил ангела, который явился ему во сне, в том, что сам он, безусловно, перейдёт в иудаизм, но «народ, над которым я царствую, — заметил Булан, — люди неверующие. Яне знаю, поверят ли они мне… Явись к такому-то главному князю их, и он поможет мне в этом деле…» Только после вмешательства этого царя (князя), новая вера была якобы одобрена народом. /347/

Вот тут как раз мы и подошли к тем драматическим событиям, которые едва не сломали хребет Хазарскому государству.

В начале IX века по до сих пор так и не получившим внятного объяснения причинам хазарская верхушка решила принять иудаизм в качестве государственной религии.

Уж чем там иудеи улестили кагана — неизвестно. Местный иудаизм базировался в основном в среде дагестанских «горных евреев». Правда, есть сомневающиеся, что те тогда уже существовали, а не были как раз продуктом хазарской имматрикуляции в иудеев. Нос другой стороны, «Электронная еврейская энциклопедия» уверяет, что царя впервые обрезали именно там:

Упомянутые при этом долина Тизул и горы Варасана позволяют соотнести место, где происходило обращение хазарского царя, с регионом Северного Приморского Дагестана, районом древнейшего обитания евреев на хазарской территории около хазарского города Самандар. Основная миграция евреев на территорию Северного Дагестана произошла в 451–456 гг. из области Арминия (включала, кроме Армении, Грузию и ряд прикаспийских областей), входившей в состав сасанидского Ирана, в результате насильственного насаждения зороастризма в Закавказье.

Так или иначе, но у горных евреев вряд ли было достаточно золота и сил, чтобы каган так соблазнился первым и столь опасался последних, чтобы сменить идеологическую систему государства. Так что, вполне возможно, у Обадии принятие новой религии было действительно вопросом совести. Или долгом дедушке Булану, который во время оно сам принял иудаизм.

Но ещё скорее, что было это изменение культа продиктовано другими, внешними силами. К такому варианту могло подтолкнуть наличие христианства в Византии. Ведь христианство довольно настырно насаждалось в Хазарии — особенно из тех причерноморских областей, что со времён Митридада Евпатора оказались в лоне римской цивилизации. И, соответственно, христианизированы были уже давно.

А империя не может подчиняться империи. Хотя бы и духовно.

И ислам принять было невозможно из-за предельно враждебных отношений с арабами. И очень непростых — с персами.

Так, во всяком случае, считает большинство историков.

Но я бы сюда добавил ещё два фактора. Постоянное бегство евреев, регулярно подвергаемых гонениям в Византии и арабских халифатах. И многообразные деловые отношения между ходящими по Великому шёлковому пути иудейскими купцами-радхонитами и чиновничеством лежащей у них на пути империи.

Первый пункт очевиден: при всей ксенофобии иудаизма в Хазарии иудеям открылся веротерпимый мир наивного почитания Тснгри. Обрати государственную верхушку в свою веру — и во мраке рассеяния появляется светлое пятно, хоть какая-то замена земли обетованной. Страна, где ты уже не будешь гонимым и преследуемым чужаком.

Очевиден и второй пункт: как в России нет больших западников, чем таможенники и внешторговцы, так и в Хазарии местные чиновники не могли не иметь взаимовыгодных связей с еврейскими транзитёрами. Соединились эти два обстоятельства — и дело пошло…

Иными словами, не горные евреи и уж точно не палестинские иудеи, ещё императором Титом разгромленные и львам-тиграм на аренах скормленные, обладали достаточными ресурсами, чтобы сменить идеологию такого государства, как Хазария. Зато ими обладали те самые воспетые Львом Гумилёвым евреи-радхониты, что «держали» торговлю между Европой и Азией.

Сначала новую религию принял сам Обадия и его окружение. Как писал позднее каган Иосиф, —

Воцарился из сыновей его сыновей царь по имени Обадья. Он поправил царство и утвердил веру надлежащим образом и по правилу. Он выстроил дома собрания и дома учения и собрал мудрецов израильских, дал им серебро и золото, и они объяснили ему 24 книги священного писания, Мишну, Талмуд и сборники праздничных молитв.

«Дал им серебро и золото» — прекрасный мотив для любого идеолога! Совсем недавно мы это видели в собственной стране. Где рядом с директором завода, знающим и отвечающим за дело, такие же деньги получал и партсекретарь, не отвечающий ни за что…

Как бы то ни было — а скорее всего, тоже за серебром и золотом — после принятия иудаизма Обадией и его окружением —

— стали стекаться к нему иудеи из разных мусульманских стран и из Рума.

К сожалению для Хазарии, далеко не все из её граждан согласились с такой модернизацией идеологической структуры общества. Что, в общем-то, можно понять. При всей теоретической прогрессивности единобожия по сравнению с язычеством, иудаизм оставался религией сугубо ксенофобской. По сути, Бог Израилев на деле отличается от языческих божков только одним — наличием себя в единственном числе. И как всякий племенной божок, веротерпимостью он не отличался.

А потому в Хазарии иудейские талмудисты оказались перед крайне непростой проблемой. Хазары, что ни говори, — гои. А следовательно, —

И не роднись с ними: дочери своей не давай его сыну и его дочери не бери для сына своего. Ибо он отвратит сына твоего с пути моего, и будут служить они божествам чужим; и воспылает гнев Господа на вас, и истребит он тебя немедля. (Втор. 7: 3,4)

И тому подобное. Там много — даже если не обращаться к антисемитским толкованиям вырванных из контекста цитат из Талмуда.

Для кагана и его окружения проблему разрешили просто: «доказали» их еврейское происхождение. Теперь они стали «своими». Но для грязных кочевников из «чёрных» хазар такой способ не годился. И до каменных сердец консервативных провинциальных баронов особо не достучишься прозелитическим глаголом. Даже если бы хотелось. А хочется не очень, ибо возвращаемся к пункту первому: пи к чему всякого встречного-поперечного лишний раз в состав избранного народа вводить. Иегова ведь не Санта-Клаус, может за подобное так одарить, что и не мечтать лучше…

Вот если бы они все сделали гиюр… Но эти… …צקש

шекецы… Не хотят!

А тогда вступают в дело другие правила — типа:

У тебя нет обязанности помочь нееврею выжить. (Псахим 216)

Но есть и противоположная сторона вопроса. И мысль, что —

— Земля Израиля пьёт вначале, а весь остальной мир — потом, —

— в качестве генерального принципа вряд ли могла нравиться степным корсарам. Когда одна часть народа — «Израиль», а другая — нет, такая идея на «чёрных хазар», кочевников в засушливой степи, должна была действовать не особенно одухотворяюще…

Вот и получилось в итоге, что вместо объединения многочисленных хазарских народов и верований под одной надёжной Б-жественной крышей вышло разъединение всего и вся. И отделение правящей верхушки от собственного народа осуществилось, как в России после 1991 года: не социально и даже не национально, а — чуть ли не по всем мыслимым параметрам общественной стратификации.

Разве что мигалок тогда ещё не изобрели.

А дом, разделившийся в себе, не устоит, как однажды поведало знакомое всем учение.

Десять лет продавливал своё решение Обадия, но когда, похоже, взял за живое каких-то серьёзных беков, оные беки оное живое ему не дали. А наоборот, подняли в 810 году восстание.

Практически все, кто не принял новой религии, в том числе христиане и мусульмане, объединились против правительства. Мятеж назвали впоследствии «восстанием кабаров» или «фрондой».

Ареной гражданской войны, как и в наши недавние времена, стала вся степь. И, как и в начале XX века, на противостояние между «красными» и «белыми» наложился всеобщий раздрай. Венгры, печенеги, аланы, хазары белые, хазары чёрные, гузы…

Батьки Ангелы всех пошибов упоительно резались среди ковы-лей, добывая себе чести… ну и лишним дирхемом тоже никто не пренебрегал.

А с юга всех науськивала друг на друга тогдашняя Антанта — Византия. Сама под шумок занимавшаяся всяческими гуманитарными миссиями в виде захвата портов и крымских владений Хазарии. Не зря даже и больше чем через сто лет помнили эту войну в Константинополе:

Когда у них произошло отделение от их власти и возгорелась междоусобная война, первая власть одержала верх, и одни из восставших были перебиты, другие убежали и поселились с турками —

— то есть венграми —

— в нынешней печенежской земле, заключили взаимную дружбу и получили название кабаров.

Впрочем, некоторые умные люди — один из великолепнейших исторических лингвистов, выступающий в Интернете под ником wiederda, — указывают, что гражданская война не обязательно должна была быть следствием обращения хазар в иудейство:

Версия эта от безрыбья. Типа, вот было обращение, потом гражданская война, следовательно — война связана с обращением. А это ни из чего не следует. Lapsus logicae.

При этом учёный напоминает про материалы раскопок погребения в сербском местечке Челарево, где были обнаружены могилы хазар с весьма показательными предметами иудейского религиозного культа.

А никаких хазар, кроме ушедших с венграми кабаров, здесь, считает исследователь, быть не могло. Или нужны слишком существенные допуски…

Но в любом случае главное, что в ходе этой войны Хазария ослабла настолько, что в контролируемые ею степи — в основном на севере — проникли орды венгров и печенегов.

Венгры — по-тогдашнему лучше говорить «угры» — жили на окраине каганата и, судя по следам в языке, — в близком соседстве со славянами. Только этим можно объяснить ранний слой заимствований славянских слов в венгерском языке, наиболее вероятно датируемый VIIІ—IX веками. Судя по тому, что прародиной венгров считается территория примерно нынешней Башкирии, то нахвататься славянских слов они могли лишь от «именьковцев» и «волынцевцев». А это территория Волжской Булгарии.

Поначалу отношения венгров и хазар трудно было характеризовать как враждебные. Без борьбы поначалу, вероятно, не обошлось, коли одним пришлось подчиниться другим. Но, во всяком случае, вассалитет должен был оказаться достаточно лояльным, раз венгерскому воеводе Леведии дали в жёны знатную хазарку:

… дал в жёны первому воеводе турок, называемому Леведией, благородную хазарку из-за славы о его доблести и знаменитости его рода. /208/

Всё испортил, как водится, квартирный вопрос. Степь — штука хотя и широкая, но как производительная сила совершенно недостаточная для слишком большого количества кочевников. А тут в неё возьми и пожалуй печенеги. В и без того перенаселённую коммуналку ввалились новые гости.

Охарактеризовать их сколько-нибудь лояльно я, честно говоря, затрудняюсь. Дикие, примитивные, злобные. Что называется, не бросившие векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда… —

— да ничего не бросившие векам.

И вот эта орда, жадная и злая, появляется в приволжских степях из пересохшей местности между Аральским морем и рекой Урал.

Они бы и так создали проблемы. Но хазары — или теперь уже иудсо-хазары? — по-видимому, эти проблемы удвоили.

То ли они поначалу натравили печенегов на угров, то ли наоборот — но в результате недовольными остались все. Печенеги Волгу перевалили — а угры, если и хотели их остановить, то безуспешно, В итоге откатились к Днепру. И хотя именно в это время Леведии-угру и дали в жены ту знатную хазарку, было, судя по всему, поздно. То ли печенеги продолжали досаждать — это наверняка, — а каган не сумел оградить своих союзников, то ли сама выдача хазарки была попыткою загладить некую прежнюю вину… Но факт, что угры в религиозной гражданской войне хазар заняли сторону «фрондёров».

Кабары вошли в венгерскую орду как равные, а в силу своего происхождения из метрополии вскоре, судя по всему, заняли командные высоты. Отчего война вспыхнула с новой силой. Барон Врангель пошел на Мелитополь, и судьба мировой революции должна была решиться под Каховкой…

Роль Каховки сыграла в те годы крепость Саркел.

Точнее, сначала эту роль сыграло другое укрепление — лежавшее на правом берегу Дона и контролировавшее брод на перекрестье степного караванного и речного пути. Кто-то — а то и угры же, ведущие уже собственную войну с каганатом после окончательной победа иудейской общины в 822 году, — разнёс её по камушку.

И тогда хазары обратились к византийцам с просьбой соорудить новую фортецию — уже на левом берегу. Похоже, для защиты от тех же угров.

Вот как рассказывает про это через сто с лишком лет император Византии Константин Багрянородный:

Ибо известно, что хаган и пех Хазарии, отправив послов к этому василевсу Феофилу, просили воздвигнутъ для них крепость Саркел. Василеве, склоняясь к их просьбе, послал им ранее названного спафарокандидата Петрону [по прозванию Каматира] с хеландиями из царских судов и хеландии катепана Пафлагонии. И так сей Петрона, достигнув Херсонеса, оставил хеландии в Херсоне; посадив людей на транспортные корабли, он отправился к месту на реке Танаис, в котором должен был строить крепость. Поскольку же на месте не было подходящих для строительства крепости камней, соорудив печи и обжёгши в них кирпич, он сделал из них здание крепости, изготовив известь из мелких речных ракушек.

Тогда же хазары построили и те укрепления, что так смущают наших нынешних адептов «Русского каганата». Получается, что крупнейшее и мощнейшее на тот момент государство Степи вынуждено было в пожарном порядке строить целый ряд крепостей. У Хазарии, похоже, появился враг, с которым она была вынуждена считаться.

Кто он?

А мы его уже знаем.

Зададимся вопросом: а отчего мы сейчас знаем, что наши генералы всегда готовятся к прошедшей войне? А в отношении средневековых стратегов убеждены в их прозорливости и стратегическом даре? Отчего, наоборот, зная о медленности тогдашних коммуникаций, не предположить, что и в те времена генералы и политики гораздо позже реагировали на возникавшие геополитические вызовы, чем оно желательно было?

А как только мы это предположим, всё станет ясно.

Уже около 30 лет по степям носятся полевые вожди и их банды. Понятно, что тогдашние средства производства не позволяли вести настоящую гражданскую войну на протяжении нескольких лет. Но стычки, набеги, перемирия, новые бои могли продолжаться достаточно долго. Вспомним хоть Столетнюю войну. А Степь к тому же — сама по себе постоянная война. Пришла весна, отъела лошадка брюшко на свежей травке, собрались джигиты храбрые — и айда соседа грабить, на место ставить.

А тут ведь кавары да угры с печенегами больше двадцати лет не успокаивались. Вот и решили, наконец, стратеги итильские крепость на Дону поставить. Во избежание и назидание. Да и на Северском Донце — тоже.

Кстати, очень похоже, что за постройку крепости (или крепостей) византийцы получили весомую прибавку к территории: Хазария смирилась с потерей готского Крыма, а Херсонес окончательно вошёл в состав Ромейской империи. Во всяком случае, по словам Константина Багрянородного, спафарокандидат Петрона ведет себя по отношению к Херсонесу, как Рома Абрамович, по случаю выкупивший у США Аляску и передающий сё президенту России:

Затем этот выше названный спафрокандидат Петрона, прибыв к василевсу после постройки крепости Саркел, сказал ему: «Если ты хочешь всецело и самовластно повелевать крепостью Херсоном и местностями в нём и не упуститъ их из своих рук, избери собственного стратига и не доверяй их протевоинам и архонтам». Ведь до василевса Феофила не было стратига, посылаемого [туда] из этих мест, но управителем всего являлся так называемый протевоин с так называемыми отцами города. И так василевс Феофил, размышляя при сём, того или этого послать в качестве стратига, решил наконец послать вышеозначенного спафарокандидата Петрону, как приобретшего знание местности и понимания дел отнюдь не лишённого, которого он избрал стратигом, почтив чином протоспафария, и отправил в Херсон, повелев тогдашнему протевоину и всем [прочим] повиноваться ему. С той поры до сего дня стало правилом избирать для Херсона стратигов из здешних.

Но несмотря на постройку Сарксла, война всех против всех в степи продолжалась. Угры с печенегами воспылали друг к другу настолько нежной любовью, что хазары, собственно, уже ничего сделать с этим не могли, даже если и хотели. Как поётся в красивой песне великих А. Пахмутовой и Н. Добронравова, —

Ну, не одна, а очень много смертей потребовались для прекращения войны между венграми и печенегами.

Но самое главное — все эти десятилетия анархии оказали самое серьёзное влияние на развитие здесь русского государства с центром в будущем Киеве.

Именно в эти годы — 807, 808, 811 годы — в районе Ладоги и Волхова оставляются клады: под Рюриковым городищем, второй клад (арабского серебра) в укреплённом поселении в Ладоге и третий — снова под Рюриковым, в Холопьем городке (последняя остановка перед городом со стороны Невы).

Эти арабские дирхемы могли быть взяты только у хазар — у византийцев была своя валюта. Значит, клады оставили те, кто только что вернулся из Хазарии. Нагрел руки в качестве бойца-наёмника.

С другой стороны, зарыть денежки в землю — это, повторимся, явно не от хорошей жизни делалось. Следовательно, кто-то разбогатевший в хазарах лёг здесь, на Волхове, из-за чего не смог вернуться за своим кладом. Не будет излишне большою смелостью предположить, что что-то серьёзно заварилось тогда и возле Ладоги. Не исключено, что эти клады связаны с набегами скандинавов, в ходе которых их дружины осваивали восточные территории и образовывали вики. В это время случались локальные нападения, в том числе и на Ладогу.

А в 813 году начинается замятня и в Византии. Болгарский хан Крум доходит до стен Константинополя. В том же году начинается правление императора Льва V Армянина. Он, в частности, способствовал возрождению иконоборчества.

А дальше начинается крайне загадочная и многозначащая эпоха.

В конце 830-х годов истончается и пропадает первая волна восточного серебра в Бирке. И до середины IX столетия, как свидетельствует в своей великолепной книге «Эпоха викингов в Северной Европе» Г. С. Лебедев, наступает спад в поступлении арабских монет.

В эти же годы — 836–839 — возникают серьёзные трения между Византией и Дунайской Болгарией. Болгарский хан Персиан, зная, что византийцев бьют в Малой Азии, в 837 году напал на имперские владения в Македонии и захватил несколько крепостей.

В эти же годы венгры, подталкиваемые новыми волнами степных кочевников, занимают Причерноморье. Впрочем, они признавали сюзеренитет хазар и, что называется, тогда ещё «ходили под их рукою».

И еще одно в эти годы происходит примечательное событие, о котором мы уже упоминали в предыдущей книге.

Осенью 838 года некие русские послы обнаруживаются у византийцев в весьма миролюбивом состоянии, говоря, что они посланы от хакана (кагана) русов. Что, впрочем, может быть и не должностью, а именем. Хакон, например.

Послы ведут себя необычно. Они после окончания посольства не возвращаются к своему повелителю, ссылаясь на то, что пути назад отрезаны дикими племенами, а вместе с византийцами прибывают в Ингсльхсйм, столицу Франкского королевства. Где их, идентифицированных «свеонами», задерживают как шпионов.

Надо полагать, послы тщательно подбирали слова в разговоре с императором франков. Слава о норманнах в Европе была уже вполне одиозная, обстоятельства появления при дворе в Ингельхейме достаточно подозрительные, рекомендательное письмо императора Константинополя нужного действия не оказало или даже насторожило франков… Настоящих верительных грамот тоже нет — иначе их не посчитали бы за разведчиков. В общем, раскалённые щипчики на интимные части тела — это была реальная перспектива.

Так что слова свои шведы явно хорошо продумывали. Потому и заявили, что —

qui se, id est gentem suam, Rhos vocari dicebant —

To есть: «Нас только называют росами», — говорят они.

Любопытна и вторая часть фразы.

quos rex illorum chacanus vocabulo —

— кого король тех, хакан именуемый…

На этой основе нетрудно восстановить общую канву происшедшего расследования.

— Кто вы, господа?

— Мы представляем народ, который принято называть русами.

— Кто вами правит?

— Хакан.

— Что-то вы нам очень шведов напоминаете…

— Так и есть.

— Какой у шведов император, что вы нам вкручиваете?

— Так это мы по крови шведы, а наш народ называют русами.

— И хакан вами правит?

— Хакан правит многими народами…

В общем, как со Штирлицем — вроде и его пальчики на самых неожиданных предметах, но ведь действительно стояли там какие-то чемоданы…

Как бы то ни было, в остатке находим, что послы русские проинформировали франков примерно вот о чём:

— мы не представляем славян, потому как в ином случае об этом сказали бы, поскольку франки славян знают;

— мы не представляем шведов, поскольку представляем другой народ и совершенно другого властителя;

— мы не имеем вражды ни с Византией, ни с франками, ибо без боязни прибыли к ним в Ингельхейм в составе византийской делегации;

— нам пришлось возвращаться кружным путем через земли вас, с кем враждуют наши единокровные, но чужие государственно шведы, поскольку на прямом пути образовалась некая война с нашим каганатом, вам не враждебным.

А что мы ещё можем заключить из этого эпизода, если рассматривать только информемы?

Что франки народа или рода «рос» не знают. Им недостаточно такого названия, они требуют дальнейшей идентификации. Что византийцы, напротив, его знают, но в целом за росов не «вписались», предоставив тех своей судьбе и расследованию франков. То есть всерьез их не воспринимают. Но — хоть и не союзники, однако и не враги: объявление о дружбе от кагана к императору Феофилу было принято, и благосклонно (написал же он письмо-рекомендацию!).

Таким образом, мы видим:

— шведы по национальности образовали новый народ (род), не имеющий ничего общего со Швецией;

— этот (на)род следует называть «Рос», поскольку его так всё равно называют;

— новый народ лоялен Византии настолько, что ей не показалось неприемлемым включить русов в состав собственной делегации, направляемой к немцам, — хотя византийцы, надо полагать, были не глупее последних и также проверили послов на национальную принадлежность;

— государство, от которого прибыли послы, франкам-немцам крови не портило, потому совершенно не боится, что к его представителям, по национальности шведам (т. е. норманнам), будет проявлена враждебность;

— это государство за время поездки послов вступило с кем-то в жестокую войну, которая помешала им вернуться на родину по пути, по которому они прибыли в Византию;

— то есть оно не граничило с Византией, зато воевало с кем-то, кто граничил с Византией прямо или через территорию кого-то ещё.

Дальше расследование заходит в тупик. После опроса византийцев франки могут установить, что хакан — это величина в варварских пространствах Скифии. Стоит он на уровне императора. Народов у него под скипетром действительно много. И народы, входящие в это государство, знают лишь одно: они ходят под каганом и ему платят дань.

Такой же каганат, могли напомнить византийцы франкам, мы с вами уже видели. То был Аварский. Серьёзные ребята, если помните, ещё батюшка Карл Великий с ними ратился.

О чём после такой информации должны были размышлять оперативники императора Людовика? Только об одном: могли ли хорошо известные члены организованной преступной группировки норманнов-шведов, ходящие под конунгом Эйриком, назваться ходящими под крупным международным авторитетом хаканом? Вопрос второй: мог ли за недавнее время появиться в Скифии новый международный авторитет уровня кагана или данные шведы лгут?

Не знаю, что могли на эти вопросы ответить испытуемые императору Людовику. Но относительно каганата русов, о котором так любят рассуждать национально ориентированные публицисты, у нас есть вполне компетентная информация.

Вспомним византийские источники. Как Фотий обзывал русов до того, как те напали на Константинополь? А определял он их как народ неизвестный, убогий, едва ли не рабского состояния:

Народ незаметный, народ, не бравшийся в расчёт, народ, причисляемый к рабам, безвестный — но получивший имя от похода на нас, неприметный — но ставший значительным, низменный и беспомощный — но взошедший на вершину блеска и богатства; народ, поселившийся где-то далеко от нас, варварский, кочующий, имеющий дерзость оружия, беспечный, неуправляемый, без военачальника…

А теперь скажите, положа руку на сердце — у «презренных» полурабов мог быть какой-либо собственный каганат за двадцать лет до описанных Фотием событий? Иными словами — у них могла быть империя, о которой Римская империя с полуторатысячелетней историей политических игр и разведки слыхом не слыхивала?

Добавлю: вопросы титулатуры в тогдашнем мире стояли очень серьёзно, даже остро. Князь Даниил Галицкий полжизни — и какой жизни! — короны королевской добивался. А тут некая группка презренных шведов величает своего властителя двух долин и трёх горок аж каганом-императором? И осмеливается посольство своё направить к настоящему императору первой империи того мира.

А затем — и к еще одному признанному всем миром императору? Да тем послам нос задранный тут же укоротили бы вместе с головой — и вся недолга!

Не потому ли и скромность такая в словах послов? Rhos ѵосаrі dicebant — так называют нас…

Но — те события вокруг Константинополя ещё впереди. Пока же из того, что сказано до и в Ингельхеймс, очевидно: росы-русы самостоятельной политической силой не являются и служат какому-то кагану. Та же их скромность о том говорит.

В различных изданиях звучит довольно мощный хор, мотив которого: неважно, кто послы по национальности, важно, кому они служили.

Это верно. Непонятно только, с какой такой радости немедленно после этого звучит утверждение, что служили эти шведы славянам.

Нелепость такой постановки темы выявляется только одним вопросом: а каким славянам?

Веем? Так в 800-е года славяне сидели от Крита до Ладоги и от Эльбы до Волги. Вот так прямо всем им шведские послы и служили?

Ладно, снимаем эту нелепость. Вслед за авторами этой гипотезы предположим, что русы служили не всем славянам, а некоему славянскому каганату. Были его послами.

И тут же немедленно попадаем в следующую логическую ловушку: если каганат славянский, — то отчего послам его не поведать и в Константинополе, и в Ингельхейме, что служат они некоему давно известному всем народу? Славян знают, отношение к ним куда более лояльное, нежели к норманнам. И потому если бы «рос» были народом славянским, послам куда проще было — особенно в виду обстоятельств, когда их заподозрили в шпионаже, — назваться либо славянами, либо послами славянского лидера или парода. В общем, в соответствии с элементарной логикой выживания — а дело ведь шло о выживании, не меньше, поскольку у франков к норманнам претензий накопилось к тому времени ох как немало! Словом, послам следовало привести ситуацию как раз к знакомому франкам аналогу. При всех претензиях их к славянам это были все же совершенно другие отношения, нежели с норманнами.

Однако наши «Штирлицы» к спасительному славянскому имени не апеллируют. Они упрямо твердят: «Нас надо называть русами».

Почему Штирлиц опять забыл отстегнуть парашют?

А куда ему — им — деваться было?

Ибо франки должны были сказать в таком случае: «Оп-па! Славяне уже каганат создали! Где? Какой? Кто правит? Велико ли войско? И дайте хоть монетку посмотреть!»

И действительно, зададим мы тот же вопрос энтузиастам славянского каганата, — может, хоть монетку предъявите? Чтобы император — да без собственного профиля на аверсе? Да и вообще — что-нибудь предъявите из вещественных доказательств! Вон Черняховская культура, даром, что не каганат ни разу, — а сколько археологии даёт! Аварский каганат — тож. Не говоря уж о Хазарском. Ведь каганат, как мы уже знаем, — империя. Предъявите империю, господа!

Но тут нам в лучшем случае предъявляют салтово-маяцкую культуру. Которая, конечно, хороша по-своему. Но отчего-то так и остаётся не более чем археологической культурой. Черепки, бусы, ножички. А от империй остаются множественные документальные следы. Потому что империи обычно начинаются со зверств — а это не та тема, которую окружающие их грамотеи склонны обходить молчанием. Вон русы, даром что ещё в 839 году их никто не знал — а уже двумя десятилетиями спустя какого страху на главную столицу тогдашнего мира навели?! Жаль, что не взяли — вот была бы эпика!

Но забавно не это. Забавно, что салтово-маяцкая культура археологами признаётся за вполне… хазарскую! В смысле — культуру населения каганата. Со всем многообразием укладов, но явными взаимовлияниями в силу общего пространства под единой политико-силовой крышей. Или «крышей», как угодно. Вот как, по мнению известного хазароведа Плетнёвой, эту культура возникла и что она означает:

Длительная война с арабами тяжелее всего отразилась на экономике молодого Хазарского государства. Арабы неоднократно… вторгались на его территорию, разоряли и грабили города, жгли поселения, вытаптывали нивы и виноградники, угоняли скот с зимовищ, а население, как правило, забирали в плен и обращали в рабство. Поэтому уже в период войн началось постепенное, но настойчивое переселение алан, болгар и самих хазар на север — на широкие и обильные пастбища волжских, донских и донецких степей…

Появление в донских и приазовских степях населения, занимавшегося на Северном Кавказе земледелием, причем развитым, орошаемым земледелием, привело к тому, что донские и приазовские болгары стали активно оседать на землю.

Вот это массовое оседание на землю, переход к новому способу ведения хозяйства — земледелию, а вместе с тем и к ремесленному производству положили начало сложению культуры, названной салтово-маяцкой.

. .

Единство культуры на всей указанной территории свидетельствует, по нашему мнению, о том, что это была культура не столько этническая, сколько государственная. Границы её распространения совпадают с границами Хазарского каганата, о которых писал каган Иосиф, перечисляя пограничные с каганатом племена, страны и народы.

Так что получается, что в поисках неведомого, но великого славянского каганата приходят энтузиасты последнего к каганату… иудейскому!

Тогда откуда прибыли к франкам русские послы?

Давайте взглянем на карту. В Ингельхейм они попали по Дунаю. Оттуда перевалили в Рейн. Дальше перед ними были Северное море и Балтика. Если исключить экзотическую версию, что послы представляли Англию, — а что они не представляли скандинавских королей, это столь же очевидно, — то дальнейший их маршрут может упираться только в Ладогу. А оттуда — куда угодно по будущему русскому пространству. Значит, их родиной можно предполагать любое географическое место от балтийской границы Германии до Степи.

Остаётся определить только место, где в этом пространстве мог пребывать хакан-каган.

Если мы не говорим об имени Хакон — а мы про него не говорим, ибо о подвластности русов какому-то кагану рассказывают и ряд других, в частности, арабских источников, — то на этом пространстве каган с каганатом локализуется только один.

Хазарский.

Вот у него как раз всё необходимое и есть. Имперский статус — конечно! Признание другими империями? Да, списываются византийский и франкский император как раз по поводу русов: знаем хазарский каганат, аварский знаем, русского — нет, русского не знаем. Оно и понятно: русы неким образом входят в состав Хазарской империи.

О чём нас любезно информируют арабо-персидские источники:

Что же касается язычников, находящихся в стране хазарского царя, то некоторые племена из них суть Славяне и Русы.

… Они живут в одной из двух половин этого города —

— Итиля —

Русы и Славяне же, о которых мы сказали, что они язычники, составляют войско царя и его прислугу.

И что не так? Не вижу, отчего бы представителям русов, бывших в составе каганата и служивших его главе в качестве воинов — а это было почётно до тех времён, пока воинов не сменили солдаты, — не вижу, отчего бы им не съездить в Константинополь. И не сказать там: мы не какие-нибудь не берущиеся в расчёт, мы в состав империи входим и от самого императора вам мирные заверения передаём.

Интересно также, что эти росы были достаточно богаты, чтобы в отсутствие пособий от своего руководства, а также банковской системы оплачивать длительное незапланированное путешествие. Во время которого им, как послам, на хлебе и воде сидеть не полагалось. Зато полагалось иметь хотя бы по одному слуге.

И здесь появляется ещё одно очень интересное продолжение наших «Семнадцати мгновений весны» 839 года. Его дают результаты раскопок в… Гнездове! О них рассказывает в своей интересной работе «О времени кургана 47, исследованного у д. Гнёздово в 1950 г.» С. С. Ширинский из Москвы.

Говоря о возможности уточнения времени погребения по найденным там вещам, автор не только указывает на подвеску-солид Феофила — то есть превращённую в сувенир монету того самого императора, к которому ездили наши послы. По её поводу легендарный Г. С. Лебедев говорил, что не исключено, будто она — большая редкость — как раз и свидетельствует о возможности захоронения в данном кургане одного из тех самых послов. С. С. Ширинский идёт ещё дальше и называет ряд предметов, которые могут подтвердить такое предположение:

Одной из них является медная портупейная скоба, состоящая из щитка-основания с изображением крылатого единорога и крюка, представленного фантастическими животными, одно из которых заглатывает второе. Уши этих существ воспроизведены в виде поставленных на ребро колечек. Подобная манера их изображения не характерна для Скандинавии… Крылатый единорог на щитке скобы идентичен его изображению на каролингских копоушках и соответствует характеру сюжетов на литых вещах позднеаварского круга памятников конца VIII — первой трети IX вв…

Не определённые ранее обломки дугообразного предмета массивного серебра представляют… части каролингских шпор…Времяраспространения подобного типа шпор — первая половина IX в. /509/

Конечно же, само по себе такое сочетание ничего не доказывает. Но в то же время даёт вес предположению, что император Людовик выполнил обещание позволить русам вернуться домой, если те окажутся —

— людьми вполне благожелательными.

Похоже на то, что послы таковыми и оказались, несмотря что шведы. И в качестве извинения император одарил их портупеями с серебряным шитьём и серебряными шпорами. Вполне адекватный наряд для рыцарей, каковыми, надо полагать, Людовик гостей и признал.

И благодаря этому мы снова видим, что послы наши служили не какому-нибудь северскому князьку с ржавой хазарской сабелькою. И не какому-нибудь самозваному скандинавскому конунгу. Ибо, повторюсь, шпоры — это рыцарь. А рыцари самозваными не бывают. И список тех, кто имел право произвести человека в рыцари, был такой короткий, что достаточно было только назвать имя и должность благодетеля, чтобы тебя распознали и тебе поверили.

И этот благодетель, конечно же, тоже не мог быть самозваным.

Таким образом, если в кургане № 47 покоится один из тех послов, то он мог либо доказать своё рыцарство ссылкой на хакана, императорский статус которого признан франкским императором, либо был оным императором возведён в рыцарское достоинство.

Но и в том и в другом случае он не мог оказаться ни простолюдином из северян, где рыцарей не было, ни викингом, которые права на шпоры не имели.

В общем, хватит топтаться у открытой двери. Скажем прямо. Заявление, что-де «есть такой народ!» следует расценивать совершенно однозначно: как заявку на собственную идентификацию, не связанную ни со славянами, ни со скандинавами.

В следующее десятилетие — 840–850 — происходит вспышка норманнской экспансии в Европе. Одна из очевидных причин — серебряный «голод» из-за пресечения восточного транзита, о чём мы говорили чуть раньше, когда упоминали отлив первой волны восточного серебра в Бирке. В 840 году снова сгорает Ладога, и частично даже превращается в пустырь. Она лежит в начале восточного транзита, но приток серебра в Швецию не возобновляется. Значит, дело не в Ладоге, а где-то дальше. А дальше — это, собственно, Булгар и… Хазария. Каганат Хазария.

Похоже, скандинавы, потеряв путь на восток, отправляются, с одной стороны, грабить на западе, с другой — пытаются вернуть утраченное, прибегнув к интервенции в Гарды. И подкрепили своё желание, как водится, убедительной аргументацией, оставившей свой след в слоях 840-х годов:

Около 840 г. поселение гибнет в пожаре и на нём отчетливо фиксируется новая группа населения, определённо скандинавского происхождения… /226/

У этого «населения, определённо скандинавского происхождения» есть и палочки с рунической надписью, и подвески «молот Тора», и игральные шашки. И даже деревянные игрушечные мечи, копирующие форму боевых каролингских клинков. Их, кстати, немало: археологи говорят об «особой концентрации» их в этом ярусе. Словно кадетское училище с собою привезли.

А мы ведь можем, пожалуй, узнать, кто такие эти нехорошие люди, что сожгли Ладогу в 840 году!

Оговоримся, правда, сразу, что нападали на ладожских жителей не шведы. Не только потому, что в Бирке самой отмечается спад поступления восточного серебра. А потому, во-первых, потому, что нападали и датчане, и норвежцы. А во-вторых и главных потому, что не было ещё ни шведов, ни датчан. Ни норвежцев. В нашем нынешнем понимании. А были семьи, роды, фюльки. Кои идентифицировали себя иногда по месту проживания, иногда по имени предводителя-главы-хёвдинга, иногда — по имени ярла, власть которого распространяется на данное место. А ярлов тогда в Скандинавии было много. В Норвегии едва ли не на каждом фьорде собственный ярл сидел. А фьордов в Норвегии мно-ого!..

Вот они и начали однажды так называемую «эпоху викингов», эпоху нападений скандинавов на окружающий мир.

Поскольку поначалу шло всё довольно удачно, то начавшее приходить во фьорды европейское серебро стало вступать в бурную реакцию с мозгами сидевших здесь ярлов. И к 840—850-м годам эта реакция выплеснулась уже в масштабную экспансию викингов по всем азимутам.

В это время они нападают на всё, чего только могут достигнуть на своих драккарах.

Хотя точнее говорить не о драккарах — а о целых флотах в 100–150—200 кораблей. А это 6—15 тысяч воинов — необоримая сила для той феодально-раздробленной Европы, где и армия в 3 тысячи профессионалов — большое войско богатого короля. В эти годы викинги оккупируют Англию с Ирландией, захватывают или сильно разрушают Париж, Шартр, Гамбург, Дурестад, Бремен, Бордо, Севилью, города в Италии. Добираются аж до Африки!

И они не просто захватывают — они уже поселяются! Становятся, к примеру, конунгами Ирландии. Или графами Шартрскими во Франции. Или фактически оккупируют Англию.

Вот и на Ладогу кто-то из них внезапно обрушился.

Можно примерно предположить — кто. В сочинении исландского поэта Снорри Стурлусона «Хеймскрингла» («Круг земной») есть упоминание о типге — народном собрании, которое состоялось 15 февраля 1018 года в Упсале.

Некий Торгнир сказал тогда: «Торгнир, мой дед по отцу, помнил Эйрика Эмундарсона, конунга Уппсалы, и говорил о нём, что пока он мог, он каждое лето предпринимал поход из своей страны и ходил в различные страны и покорил Финланд и Киръялаланд, Эйстланд и Курланд и много земель в Аустрленд».

Не исключено, что именно Эйрик нападал и на Ладогу в это время, который —

— ходил с боевым щитом повсюду в Гардарике.

Во всяком случае, следующим Эйриком был только Эйрик Победоносный (умер в 994 году).

Про Эйрика первого мы знаем мало. Но считается, что он умер в 882 (или в 871) году в преклонном возрасте. То есть по времени — подходит. Хотя и не будем отрицать всей гадатель-пости этой конструкции. Тем более, что замечательный историк valdemarus также замечает:

840-й — это все же не Эйрик, его правление начинается позже — в 867-м. Это как раз те датчане, которых его отец Анунд/Эймунд с помощью прорицателей умело перенаправил на Ладогу. Сделали своё дело и ушли, а в технологии застройки Ладоги ничего нового не появилось, большие дома построены абсолютно так же, как и до нападения.

Вот оно, это свидетельство. В «Житии святого Ансгария», составленном Римбертом (гамбургский и бременский архиепископ 865–888 гг. и ученик Ансгария) записано:

И выпал жребий, что им следует идти к какому-то городу, находящемуся далеко оттуда, в пределах славов. Они, то есть даны, веря, что это приказано им как бы по определению богов, ушли из упомянутого места и прямым путём поспешили к указанному городу. Напав на ничего не подозревавших и безмятежных жителей, они с помощью оружия внезапно захватили этот город и, взяв в нём добычу и много богатств, возвратились к себе.

Судя по замечаниям из «Жития», речь идёт о периоде между 845 и 852 годами. К безмятежным жителям датчане кинулись от шведской Бирки, что находилась примерно в 30 км западнее нынешнего Стокгольма. Какой город стал их жертвой — непонятно. Ведь «в пределах славов» — это и к южному побережью Балтики относится, к землям ободритов. А можно ли говорить о пределах славян именно в отношении полиэтнической и лежащей, в общем, среди финских земель Ладоге? Сомнительно. Не подходит она под образец чистой славянскости.

С другой стороны, —

— в отношении привязки сообщения Римберта к определённому географическому пункту немаловажно и следующее археологическое наблюдение, к тому же дополняющее и уточняющее один из сюжетов «Сказания о призвании варягов». Во время раскопок на Земляном городище в Старой Ладоге выделен горизонт Е_у датированный 842–855 гг. Постройки горизонта погибли в тотальном пожаре, который можно приурочить не к расписанным в «Сказании о призвании варягов» междоусобиям среди славян и финнов, а к датскому нападению 852 г. Таким образом, «Житие св. Ансгария» и свидетельство варяжской легенды определённым образом дополнили друг друга. Если в нашем сопоставлении есть доля истины, то можно предположить, что именно в 852 г. после разграбления Ладоги славяно-финская племенная конфедерация была, может быть, впервые обложена варяжской данью и возникла коллизия, которая в дальнейшем привела к призванию заморских правителей. /179/

Впрочем, оно и неважно. В смысле — неважны имена нападавших. Важно, что появляются у нас —

— варязи, приходяще изъ заморья.

Надо полагать, жившие здесь уже век местные скандинавы тоже не были в восторге от поступившего предложения. Потому как, повторимся, в симбиозе жили не шведы и славяне, а конкретные Gude, Добрынѧ, Нуvärі. И стояли за ними их роды, а не народы. И если надо, защищали от норманнских агрессоров свой город вместе Ulfr, Волъчии Хвостъ и Hukku. И вполне могли —

— изгпаша варягы за море, ине даша имъ дани, иночаша сами в собѣ володѣти…

А последовавшее затем —

—.. и въста родъ на род, и бьппа усобицѣ в них, и воевати сами на ся ночаша —

— тоже вполне логично. Ибо, конечно же, лично из тех людей никто и не думал ни о каком симбиозе и создании нового народа. До XX века с его открытием либеральных ценностей и толерантности было еще далеко. И тогдашнее согласие было продуктом не взаимного непротивления сторон, а вовсе даже наоборот. Чтобы кто-то кому-то начал рубить корабли, заказчик в те времена первым делом не кошель открывал, а занимался тем, что в летописи сформулировано блестящим понятием «примучить». И чтобы отучить этого «купца» от подобной нерыночной практики, — так же как от того, чтобы дальше он, высадившись у дальнего селища в лесу, не отнимал шкурки попросту, да вместе с дочерью («.. а девок заодно в Булгаре продадим»), — должно было состояться немало кровавых схваток. Покуда не вырабатывался подписанный кровью симби… э-э, договор: я тебе столько-то шкурок, а ты мне столько-то денег. Идочку — ни-ни!

Не мир, но меч несли тогда друг другу люди. И уж затем мечами выковывались компромиссы, приводившие к симбиозам, а затем — и к новым, объединённым этносам…

Так что иллюзий питать мы не будем: тогдашние соглашения строились на крови и силе. И лишь затем, ради сокращения количества этой крови, возникали некие межплеменные тинги, вече, советы. А уж на этом базисе и складывались народы.

А дальше наступают времена и совсем лютые.

В 860 году какие-то русы на 200 судах нападают на Византию. Они неожиданно — не на кораблях ли, поставленных «на колёса»? — входят в бухту Золотой Рог и осаждают Константинополь, опустошая его окрестности. Русы грабят монастыри на Принцевых островах. Однако скоро они внезапно для византийцев уходят от Константинополя и «с несметным богатством» возвращаются домой.

Далее есть сообщение не столь достоверное. Но примечательное тем, что очень хорошо совмещается с другими свидетельствами о постигшем всю Восточную Европу несчастье — голоде. Вроде бы после 860 года киевский князь Аскольд ведёт не очень удачную войну с печенегами. В результате в Киеве —

— голод и плач великий, /306/

И как раз к этому примыкают свидетельства 864 года о начавшемся по востоку Европы страшном голоде. А он, как известно, обостряет противоречия, имеющиеся в обществе.

И в 865 году на Руси продолжается голодный мор. И вот тут в Ладоге, судя по материалам раскопок, начинается то ли война, то ли та усобица, к которой наша летопись и привязывает призвание Рюрика и рождение Руси.

Происходит пожар (около 865 года), соотносимый с той гражданской войной, которая, повторюсь, совершенно естественна в условиях голода. Или же это было просто военной интервенцией в условиях, когда можно воспользоваться беспомощным состоянием соседа. Потому что история подсказывает: какое-либо призвание внешней военной силы может случиться лишь только и лишь в результате того, что местный аппарат государственного насилия и принуждения отказал. Или его вовсе не было.

По этой причине только как довольно низкую можно оценить вероятность указанных в летописях межнациональных столкновений. Потому как в таких столкновениях подобный аппарат только организуется, укрепляется и оттачивается. Что, например, прекрасно иллюстрирует вообще история распада СССР. Если бы кривичи, чудь, славяне и прочие действительно дрались друг с другом — то не было бы нужды во внешней силе: каждое племя с удовольствием отвоевало бы себе собственную землю, вырезав иноплеменных, и не нуждалось бы ни в какой форме нового с ними объединения. Но войска Рюрика сыграли роль 20-й Красной армии в Закавказье в 1920–1921 годах, когда после армяно-азербайджанских войн и резни снова внешняя сила навязала им жизнь в рамках единого государства.

Об этом, скорее всего, свидетельствует ещё и такой факт.

По карте могильников судя, племена, упомянутые в сказании о призвании, — не смешиваются! Каждое живёт на своей земле. Между массивами захоронений словен и кривичей проходит довольно внятная граница. Тем более внятная, что только но ней и встречается некоторая чересполосица. Точно так же нет мерянских памятников в землях словен. В IX веке археологические следы, отличные от словенских и кривичских и относимые к мерянским, присутствуют довольно далеко от Ладоги. Даже если считать позднедьяковские захоронения мерянскими — все равно от них до Ладоги как от Москвы до… до Ладош. Представляете эти пространства, где якобы люто резались род на род? Примерно как из-под Мюнхена до Парижа добираться, чтобы там правду свою устанавливать…

Таким образом, сказание о призвании варягов при всех разноречиях отражало, скорее всего, реальные события, связанные с появлением в Ладоге норманнского конунга с его окружением. Тем самым скандинавы гарантировали себе устойчивость транзита, благодаря которому именно через Русь в Скандинавию поступало более половины бывших в обращении материальных ценностей.

Но самое поразительное знаете что?

Что, судя по следам жесточайшей двадцатилетней войны, Рюрик столкнулся здесь в борьбе за это право с… —

— русами!

К этому выводу приходишь, изучая вопрос о том, как чисто скандинавское мероприятие по захвату контроля над транзитом привело к возникновению государства Русь…

ИТАК:

Главный экономический ресурс будущей Руси состоял в наличии транзитных путей на богатый серебром и золотом Восток. Вторым по значимости — но таким, без которого первый теряет 90 процентов смысла — было наличие здесь крупных меховых богатств. Объединение этих двух составляющих и привело к тому, чем и известны стали русы в исторических источниках. А известны они стали в качестве людей, собирающих меха и обменивающих их на серебро.

И вот здесь мы приходим к главному. Эксплуатация как местных богатств, так и местных рек, игравших роль дорог, не была возможна без взаимодействия с местными элитами. Конечно, команда среднего норманнского корабля была в состоянии захватить любую местную деревеньку, а то и городище. Перебить мужчин, захватить женщин, повязать молодёжь и продать в рабы. Разжиться тем, что можно было захватить из материальных ценностей.

Да, это она могла. Но на перспективу такая практика не срабатывала.

Захватить меха можно было один раз. Ради постоянного бизнеса с ними необходимо было налаживать постоянное и взаимовыгодное сотрудничество с местными охотниками. Либо самому таковым становиться — но тогда прощай, суперприбыльная торговая деятельность на Востоке.

И захватить рабов можно один раз. Ведь в дальнейшем ты просто лишаешься бизнеса, ибо воспроизводство человеческого ресурса происходит довольно медленно.

И пройтись по другим «хлебным» местам через местные леса, реки, пороги и волоки, оставляя после себя огонь и кровь, также можно один раз. Ибо на следующий ты рискуешь в самом лучшем случае не найти лоцмана или волоковую команду. В худшем ты можешь не найти себя в списке живых.

И значит, тебе, пришельцу, необходимо либо вести тотальную войну против всех — на что у тебя нет ресурсов, а у местного населения — мотивации оставлять тебя в живых. Либо искать взаимодействие с местными элитами, чтобы покупать у них меха и избыточное население — а таковое нередко возникало в результате неурожаев и голода.

Были и другие привязывающие к здешнему обществу обстоятельства, вызванные экономической деятельностью в данных условиях. Например, обмен и ремонт кораблей, пропитание, наличие безопасных гаваней и мест для стоянок, место для покупки необходимого в пути снаряжения, одежды, продуктов питания, складских помещений и так далее. Словом, возникала необходимость всей той сложной инфраструктуры, что и сегодня характеризует торгово-транспортный бизнес.

Ну а дальше всё просто. С необходимостью и неизбежностью возникали вдоль транзитных рек пункты, где сосредотачивалась такая инфраструктура. В этих пунктах с необходимостью и неизбежностью концентрировался персонал, эту инфраструктуру обслуживающий. К этому персоналу примыкал обычный в таких случаях человеческий элемент — от членов семей до воришек и искателей приключений.

А поскольку такие пункты с необходимостью и неизбежностью носили внеплеменной, надплеменной, внеэтнический и мультикультурный характер, то и население их становилось носителем именно таких качеств такой культуры. Инокультуры, можно сказать.

И концентрировалась она вокруг заказчика и одновременно силового элемента описанного вида бизнеса — русов. Изначально норманнского происхождения, но с каждым годом и поколением становившихся важнейшим элементом именно местной человеческой и культурной среды. Иными словами, становившихся русскими — как становились русскими все прочие обитатели и действующие фигуры названных факторий. Независимо от того, происходили они из славян, финнов, болтов или кого-либо ещё.

И именно этот наднациональный элемент постепенно покорял и впоследствии покорил местные племена, тем самым делая их русскими — опять же независимо от изначального этнического их происхождения.

И вот здесь мы выходим на главную тему второй части данной книги. Ведь покорить население — этого для создания государства мало. Государство всегда является плодом согласия элит. И затем — результатом согласования этого плода согласия — с населением, с массами. Оно может быть сколько угодно кровавым, это согласование. Либо наоборот, мирно-договорным. Но оно так или иначе обязано быть. В ином случае государство либо крайне недолговечно, либо его вообще не возникает.

А ведь России, между прочим, 1150 лет, и она по древности суверенного существования находится в первой тройке государств Европы. Значит, что-то такое делали русские тех факторий, чтобы суметь закрепиться во главе огромных масс людей громадного количества и разнообразия родов и племён? Как-то они обеспечили своё право повелевать ими?