Русские - собиратели славян

ПОДВОДЯ ИТОГИ

Вспомним ещё раз предысторию Руси.

Давно, со времён отступления ледника на Русской равнине и — шире — по степям от Амура до Дуная живут люди, получившие однажды хромосомную мутацию M198 и образовавшие вследствие этого гаплогруппу R1a1. Долго живут, бурно, образуя цивилизации и захватывая те, что образованы были без них. Арии — от них, киммерийцы, скифы — от них. Славяне во многом — от них же.

Севернее, бочком, вдоль этого пространства по тайге просачиваются в сторону Запада будущие финны. Их тоже немало, и они тоже представляют собою не некий единый этнический массив, а калейдоскоп из разных культурно-традиционных общностей. В местах соприкосновения и контактов эти общности подчас смешивались, создавая новые этносы и народы — так, например, возникли баллы, до сих пор носящие и «финскую», и «славянскую» гаплогруппы.

Однажды из таких вот стекляшек сложились новые узоры этнического калейдоскопа — славянские племена. Одни из них длинным языком расселились от Волыни до Дуная и, собственно, и вошли в хроники окружающих народов как славяне. Другие, создав узор с местными «стекляшками», образовали ряд славянских народов вдоль южного берега Балтики, войдя в археологию под именем суковско-дзедзицкой культуры. Третьи расселились по речным руслам в Степи и зафиксированы историей как анты. Четвёртые, наиболее спорные археологически и наиболее бесспорные генетически, которых я в предыдущей книге назвал венедами, остались в лесах, куда когда-то отбегали от очередной степной опасности и где образовывали разные культурные комбинации с жившими здесь же финнами.

Говоря языком модным, на Русской равнине сосуществуют несколько цивилизаций. Это — кусок пражско-корчакской, славянской по источникам, культуры, достигающий почти меридиана Киева. Это — балты, расположенные севернее. Это — несколько финских цивилизаций, расположенных ещё севернее и восточнее, с мощной дьяковской культурой среди них. Это — венеды по смоленским, брянским, калужским, московским, рязанским лесам. Это — анты в степях. Это — тюрки и хазары в степях же, но восточнее.

В 500-х годах на север, сквозь славянские, венедские, балтские и финские земли продвигаются племена, позднее названные кривичами. Кто они генетически, неясно — или, во всяком случае, я исследований на эту тему не встречал. Но культурно они своеобычны, отличаются обрядом захоронений от других славянских племён, хотя и явно ведут своё происхождение от некоего общего корня. Кроме того, кривичи достаточно явственно принимают ряд культурных особенностей балтов и финнов, что опять-таки понятно: в столь дальние походы редко уходят всем племенем, обычно это только некая мужская его часть, решившая поискать себе земли и добычи на стороне. А поскольку по пути обязательно встречаются женщины, то их забирают тоже — вместе с тою культурою, которую как раз женщины и сохраняют. Одно-два поколения — и к месту окончательной дислокации приходит совсем другой этнос, нежели тот, от которого оторвались энергичные мужчины.

Затем по следам кривичей пробираются словене. Эти — явные выходцы из суковско-дзедзицкой культуры, точнее — из одного из её приложений — фельдбергерской культуры. Южная Балтика. Словене даже антропологически — западнославянский тип, черепа их учёные называют «ободритскими». Правда, «ободриты» — это тоже расширительное понятие, но в 700-е годы, когда словене от них оторвались, могли представлять собою ещё единое племя.

С юга же, с Балкан и Румынии, продвигаются не то чтобы племена — но группы людей славянского языка. Генетически они со славянами имеют меньше общего, нежели славяне имеют с австралийскими аборигенами, — они потомки балканских народов, оторвавшихся от общего массива ещё кроманьонских переселенцев из Африки около 45 тысяч лет назад. Но культурно и по языку они — славяне, ибо были славянами завоёваны и предпочли ассимилироваться, а не погибнуть. Именно они принесли в состав нынешнего русского народа заметную долю гаплогруппы І2а.

Сдвигались они в рамках некоей «ротации», ибо крупных движений племён мы не фиксируем, но люди явно обновлялись. О том же, об этой же «ротации», говорит и тот факт, что немало названий славянских племён встречаются не по одному разу в разных местах. Какие-то дреговичи, например, были и в Белоруссии, и в Болгарии, некие хорваты — ив Прикарпатской Руси, и в Польше, и на Балканах. Та же история с сербами-сорбами, полянами-поляками и так далее.

А с середины 750-х годов сюда, на Русскую равнину, начинают с севера проникать скандинавы. Сама по себе викингская экспансия была ещё впереди, но уже сейчас скандинавские колонисты и воины начинают обустраиваться в нынешних Эстонии, Латвии, в Поволховье. Оторвавшиеся от родов с их родовой дисциплиной, оторвавшиеся от земли с налагаемыми ею обязанностями, оторвавшиеся от племени своего.

Поначалу они, судя по материалам археологии, больше именно переселенцы, нежели профессиональные воины-грабители. Они разводят скот, ковыряют болотистую землю, занимаются ремёслами. Но прежде всего их занимает охота на пушного зверя. Мех которого очень хорошо идёт на родине, в Скандинавии и далее по Европе.

Но здесь с необходимостью обязан был начаться процесс, который в конечном итоге и запустил проект Древнерусского государства.

В здешних лесах скандинавским трапперам встретились подлинные хозяева этих мест — финские и славянские «индейцы». Естественным образом скандинавам необходимо было находить модус вивенди с этими добрыми людьми. А в Средневековье понятно было, что за этим кроется. Если можешь — отними, вот и вся философия. Не можешь отнять — заплати.

Таким образом, скандинавы ещё во времена оны начали взаимовыгодный обмен с местными аборигенами — шкурки в обмен на жизнь. У норвежцев это называлось «вейцла», у шведов — «ёрда», что на славянский прекрасно переложилось термином «полюдье». Дань эта собиралась регулярно, и совершенно очевидно, что нечто подобное скандинавы должны были развернуть и в Восточной Европе, ограничиваясь только масштабами того сопротивления, что им окажут местные охотники.

Но, с другой стороны, одним отъемом долго сыт не будешь. Не не здесь места, чтобы рассчитывать на постоянную раболепную покорность. Да, местные, пожалуй, похуже вооружены и боевого опыта имеют куда меньше, чем викинги. Однако постоянный упорный и жёсткий противник, какими предстают в скандинавских сагах бьярмы — в конечном итоге, аборигены севера Восточной Европы, — само по себе свидетельство, что путь норманнов за данью не был усеян розами. А в итоге и саги свидетельствуют, что и обыденное для Средневековья покорение слабого сильным, и обложение данью обязано было сочетаться и сочеталось с торговлей. Полюдье, как свидетельствуют северные нарративы, не представляло собой вваливание отряда пьяных головорезов в деревню, а сочетало также и привоз «городского» товара, и совместные дела с местными элитами. Вплоть до дружбы. И — тоже дело подчас необходимое — до усмирения неприятелей подданной общины. По сути, наёмничества.

Впрочем, смирительные акции были, как правило, совместными — кому же охота отказываться от своей доли заработанного мозолистыми руками с мечом? И неизбежно в таковых походах ковалось не то чтобы боевое братство, по некое феодальное взаимопонимание: да, я твой подданный, но вассал, а не раб. Откуда оставался лишь шаг до собственно формализации сотрудничества пришельцев и местных.

Ну а коль скоро об оккупации и геноциде речь не идёт, то возникает нужда обустроить на Земле не гебитскоммандатуры, а «пункты мира». Где можно обмениваться товарами и услугами ко взаимной выгоде.

Я назвал такие пункты факториями.

Противостоять натиску обезумевших от звона серебра скандинавов могло только наличие уже чьего-то контроля над транзитными речными путями с Севера на Восток. Причём сравнимого по силе потенциального отпора силе потенциального нападения. Однако местные племена, во многом утратившие былую пассионарность, не могли или не хотели дать соответствующего отпора.

Причин тут несколько.

Первая причина: местные элиты — а отпор всегда организуют элиты — именно что не хотели давать отпор. Ведь, собственно, захожие скандинавы были им полезны и выгодны. С их выучкой и мобильностью они сами собою выдвигались на роль агентов сбыта товарной продукции местных хозяйств. С соответствующими бонусами для тех, кто эту продукцию им поставит. И с возможностью пригрозить непослушным или жадным исправительно-уничтожительными мерами со стороны вислоусых дядек с грозными мечами и секирами. Не думаю, что был избыток тех, кто желал подвергнуться такому увещеванию.

Вторая причина: пришельцы не были проводниками иностранной экспансии. Они были как бы экстерриториальны — пришли, загрузились товаром, ушли. Вернулись, расплатились за услуги, ушли. И как пункты такого обмена возникали вдоль транзитных путей открытые торгово-ремесленные пункты. Которые не имели государственной принадлежности. Мы не видим в них ничего, что напоминало бы остатки государственных учреждений — дворцов, казарм, арсеналов и проч. Здесь всё относительно ровненько, все живут примерно одинаково.

Исполняли эти пункты, следовательно, не политическую, а экономическую функцию. Как и в Скандинавии, они обладали определённой экстерриториальностью. В них волен был заходить кто угодно — если, конечно, не с целью грабежа и захвата. Зашедший получал обслуживание, мог купить новый корабль, обменять старый, починить вооружение, продать или купить что-то из товара, переночевать, оттянуться с весёлыми девками и так далее.

Не форты для своих, обеспечивающие прочность завоевания. А фактории для всех, предоставляющие свободу торговли.

Именно с них начиналось административно-территориальное строение страны. От Руси первичного присвоения, Руси рэкетирской она превращалась в Русь торговую, обменную.

И те же гости-кушця-воины-бандиты скандинавские, находники, тоже превращаются здесь в… русских! О чём говорят результаты раскопок:

О том, что какая-то часть дружинной знати была местной, говорят особенности погребального обряда: в нём явно ослаблены норманнские черты, что произошло, видимо, под длительным ассимилирующим влиянием славян (возможно, в Гнездове жили скандинавы не первого поколения). Кроме того, по материалам больших курганов известен специфически русский («варяжский») обряд тризны вокруг ритуального котла. Этот обряд, описанный в скандинавских источниках, тем не менее не встречен в погребениях самой Скандинавии, равно как и на Руси, за исключением больших курганов Чернигова. Видимо, он возник в среде варягов, оказавшихся на Руси, и свидетельствует о местном, русском происхождении гнёздовских варягов. /322/

А дальше и сами освоившие восточные пространства норманны в необходимом, хотя, может быть, и не добровольном союзе с местными «авторитетами» просто принуждены были образовать какую-то форму страхования безопасности своих походов за серебром. Для этого вдоль рек и на волоках им необходимо было завести не просто вики, а вики, соединённые определённой единою властью.

Кто-то, возможно, и местным конунгом себя объявляет. Но в целом вся эта большая неуправляемая вольница всё больше выстраивается в структуру, которая неизбежно должна была начать эксплуатировать эту вот самую «штопку». То есть возникает явление, когда буйные атомарные Хрольвы и Торстейны «сидят» на одной транзитно-бандитской ренте. Точнее говоря, они пока, сами того не ощущая, создают, выращивают эту ренту. Чтобы однажды она стала настолько велика, что ради её присвоения заведётся энергичный парень, готовый и способный собрать других энергичных парней. Чтобы подмять под себя власть других.

А это, по сути, последний шаг к образованию государства.

Итак, на будущей Руси скандинавские бандиты — ну, или в принятой для Средневековья классификации воины — обнаружили сразу два потенциально обогащающих их фактора: наличие на определённой территории мехов (не забудем — и потенциальных рабов) и наличие выхода через эту территорию на потенциального покупателя. Коими выступали прежде всего арабские и византийские потребители и разнообразные посредники — булгары-перепродавцы, хазары — взиматели пошлин, раданиты — профессиональные купцы.

Естественнейшим для Средневековья — да и для дня нынешнего— образом норманны обязаны были устремиться на освоение и покорение этого многообещающего пространства. И устремились. Вспомним: примерно 786 годом датируется первый клад арабских дирхемов в Ладоге. Это несомненный признак, что здесь побывал тот, кто лично сходил в южные походы.

При этом, напомню, очевидны военно-стратегические трудности, которые необходимо было преодолеть скандинавам, чтобы пройти путь до, как минимум, прикаспийских арабов (или хазар, если дирхемы им приходили в результате контактов с Хазарисй). Это преодоление:

— запиравших вход в славянское пространство крепостей Ладоги и Любши;

— волховских порогов;

— волоков и речных путей через финские и славянские земли;

— Волжской Булгарии;

— Хазарии и контролируемой ею волжской дельты.

Противостоять натиску обезумевших от звона серебра скандинавов могло только наличие уже чьего-то контроля над транзитными речными путями с Севера на Восток. Причём сравнимого по силе потенциального отпора силе потенциального нападения. Однако местные племена, во многом утратившие былую пассионарность, — а мы это видим хотя бы на примере угасших к этому времени «дьяковцев», — не могли или не хотели дать соответствующего отпора.

Причин тут, как видится, несколько.

Первая: местные элиты — а отпор всегда организуют элиты — именно что не хотели давать отпор. Ведь, собственно, как мы уже убедились, захожие скандинавы были им полезны и выгодны. Не лезли собственно во власть — нет примеров того, чтобы некий скандинав пытался захватить власть над неким местным племенем. Процесс таких захватов начался лишь вместе с началом построения Русского государства — а до этого тогда было ещё далеко. Зато скандинавы с их выучкой и мобильностью сами собою выдвигались на роль агентов сбыта товарной продукции местных хозяйств. С соответствующими бонусами для тех, кто эту продукцию им поставит. И с возможностью пригрозить непослушным или жадным исправительно-уничтожительными мерами со стороны вислоусых дядек с грозными мечами и секирами. Не думаю, что был избыток тех, кто желал подвергнуться такому «воспитанию».

Разумеется, без конфликтов не могло обходиться и не обходилось. Но в силу первоначальной слабости неорганизованных скандинавских торгово-охотничьих ватажек и характера местности и незначительной плотности народонаселения эти конфликты в целом не могли не заканчиваться установлением отношений сотрудничества. Ведь в конечном итоге, что удобнее? — сразу получить товар и перепродать его — либо сплавляться по бесчисленным рекам и лазить по дремучим чащам в поисках деревенек, население которых случайно не успеет разбежаться при виде чужих кораблей?

Вторая причина, повторюсь: скандинавы первоначально и не вторгались в сферу компетенции местных элит. Земли вокруг много, полной власти над нею ни у кого нет, люди живут себе по своим понятиям в своих лесах. Если и существуют некие племенные центры, то влияние их, как показывает археология, распространяется на ближайшую округу-задругу — то есть от силы на пяток «кустов» из трех-пяти деревенек каждый.

Пространства полно. Было на нём место для финнов и славян с кривичами, — будет и для скандинавов. Селись, коли добрый человек.

Насчёт доброты скандинавов не скажу ничего, но вот селились они здесь тоже, к тому же не претендуя на захват местных городищ. Поначалу, конечно, не претендуя. Потом-то уже другие вопросы на повестку дня встали. Но и позже, когда уже развернулся чисто территориальный аспект русской экспансии, часть скандинавских поселений продолжала существовать в стороне от поселений туземных.

За исключением, впрочем, того обстоятельства, что сами они становились центрами притяжения для местного населения.

И это уже третья причина того, что аборигены не давали заметного отпора пришлым скандинавам. Ведь поселения пришельцев представляли собою не пункты опоры иностранной экспансии, а открытые торгово-ремесленные пункты. Которые не имели государственной принадлежности. До определённого времени мы не видим в них ничего, что напоминало бы остатки государственных учреждений — дворцов, казарм, арсеналов и проч. Здесь всё относительно ровненько, все живут примерно одинаково.

Исполняли эти пункты, следовательно, не политическую, а экономическую функцию. Как и в Скандинавии, они обладали определённой экстерриториальностью. В них волен был заходить кто угодно — если, конечно, не с целью грабежа и захвата. Зашедший получал обслуживание, мог купить новый корабль, обменять старый, починить вооружение, продать или купить что-то из товара, переночевать, погулять с весёлыми девками и так далее.

Не форты для своих, обеспечивающие прочность завоевания. А фактории для всех, предоставляющее свободу торговли.

Кстати. Прежде чем идти дальше, хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство. Как указывает в своей великолепной работе «Austr í Górðum: древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках» наша выдающаяся исследовательница Т. Н. Джаксон, —

…сочетание höfud garðar, переводимое как «главные города», может иметь это значение только в древнерусском контексте. Так, например, в шведских средневековых источниках термин huvud gård служит для обозначения «главного двора» и тождествен терминам curia и mansio шведских латинских документов.

Между прочим, curia с латинского переводится как «биржа», а mansio — как «ночлег», «пристанище». Иными словами, для скандинавов речь не идёт о каких-то местных городах или княжеских центрах.

Для них это некие ограждённые поселения — garðar, — которые ассоциируются с местом обмена товарами и ночлега после дневного перехода. А что такое — ограждённый постоялый двор с обменным рынком?

Точно так — фактория!

Именно с них начиналось административно-территориальное строение страны. От Руси первичного присвоения, Руси рэкетирской опа превращалась в Русь торговую, обменную.

Это хорошо видно на примере по меньшей мере двух археологически однозначно русских факторий: Сарского городища близ Ростова и Тимирёвского возле Ярославля.

Основное из них — Сарское возле озера Неро, в излучине реки Сара. Его археологи относят к первым трём пунктам первичного проникновения норманнов. Мирного, кстати, сказать, проникновения. Не найдено не то чтобы следов войн и разрушений, но археологически очевидна картина, как местное мерянское население, прежде рассеянное по громадным территориям, собирается вокруг норманнской базы.

Только необходимо обойтись без иллюзий: здесь всё равно не базар, а база. Тут есть свой рынок, но свобода торговли на нём — для своих. Для обитателей фактории и её тороватых гостей. То есть тех, кто может себе позволить недешёвое и опасное в ту пору купеческое дело. Как на российские рынки не может выйти простой крестьянин, не лаской, так таской вынужденный отдавать товар перекупщику, — так и тогда лесной охотник едва ли мог притащить бунт норковых шкурок в одиночку. Из этого, собственно, и начинала строиться любая власть — из стремления такого одиночки получить защиту для своего товара или дела, да и жизни, — и из ответного предложения некой силовой формации поступить под таковую защиту. За мзду определённую, понятное дело.

Так на Руси и власть начиналась — в частности, и из таких вот факторий.

Так что крепостицы здесь, конечно, тоже строили. Поначалу для защиты от набегов вольных пиратских дружин. Затем, очевидно, здесь появлялась уже постоянная силовая администрация. Потому как не могло её не быть. Но, судя по тому, что следов от неё мы долгое время не находим, — носила она некий местный, локальный, сугубо полицейский характер. Вероятнее всего — даже выборный. Наподобие шерифов на американском Западе.

И, наконец, есть четвёртая причина спокойствия местных: эти фактории сами по себе были центрами притяжения для всего того контингента, который мало склонен ковыряться в земле, а ищет менее традиционного заработка. Грубо говоря, сюда, в фактории, стекалось всё, что было передового и пассионарного среди аборигенного населения: ремесленники, рабочие, воины, купцы, надсмотрщики за рабами и животными, представители свободных профессий. К коим по природе вещей примыкали женщины обычные и женщины вольного поведения, различные авантюристы, наёмники, обслуга и так далее. Вот они-то уже и начинали представлять собою постоянное население факторий, профилирующееся пушном и серебряном транзите, обеспечиваемом скандинавами.

Вот тут приостановимся. Ещё раз задумаемся. Постоянный контингент поселений, исключённый из местного хозяйственного уклада, но обеспечивающий альтернативную ему экономику. Экономику транзитную, эксплуатирующую исключительно местные природные и — если учитывать охоту за рабами — демографические ресурсы, но не дающую практически ничего в обмен на это. Экономика, по сути, замкнутая на обслуживание самой себя и только отдающая толику богатств местным элитам. И то лишь в той мере, в которой элиты сами втянуты в эксплуатацию местных ресурсов и населения.

По сути, это экстерриториальные поселения.

При этом население их полиэтнично и одновременно иноэтнично для местных народов, ибо составляющие его персоналии вытянуты и выкинуты из аборигенных родов и этносов. Изверги и выродки, если определять их в терминах того времени. Хотя в факториях живут славяне, живут кривичи, живут северяне, живут меряне, живут весяне, живут прочие представители местных этносов — и даже, по захоронениям судя, представляют собою большинство здешнего контингента, — на деле это уже иной этнос. Так сказать — внеэтнический.

Интересно, какое-то название среди местных народов он получал, этот внеэтнический и инохозяйственний элемент?

Конечно, да. Ибо вопрос идентификации стоял для средневекового человека очень остро. Без идентификации ты просто не мог быть и не был членом общества. Никаким — ни местным, ни пришлым. А не членов общества тогда не любили. Ибо не знали, чего от них ждать. А потому убивали. Чтобы зла не было.

И поэтому как сами жители факторий, так и окружающее их население тоже обязательно находили для данной общности некий идентификатор. Название. Имя.

Да, именно:

— gentem suam Rhos vocari dicebant.

Вот когда фраза, разобранная в прошлой части, получает окончательно точный перевод! Привязанный к месту, времени и обстоятельствам места и времени!

А на каком языке должны были говорить эти разноэтничные люди, которых внешние народы называют русами?

Ответ очевиден до крайности, не так ли?

По-русски они должны были разговаривать.

На языке межнационального общения.

А в основе этого языка должен был лежать язык несущего звена всей этой профессионально-этнической конструкции, язык заказчика и работодателя, язык поставщика товаров и потребителя услуг, язык сердца и головы этого торгово-транзитного организма. То есть язык этих самых скандинавских шаек, промышлявших торговлей мехами, рабами, мёдом и прочими товарами повышенного спроса.

Вот потому и оказывается изначальный русский язык — диалектом древнескандинавского, древнесеверного. Со своими непременными особенностями, привнесёнными как самими скандинавами, уже расходящимися по диалектам, так и иноязычным населением факторий. Которое, по всей лингвистической логике, не могло не добавлять собственной, здесь выработанной терминологии в язык общенационального общения. А также собственной орфоэпии.

Этим и объясняются, скорее всего, те небольшие отличия того русского языка, слова которого привёл нам Константин Багрянородный в названиях днепровских порогов, от древнесеверного классического — если, конечно, эти отличия не продиктованы просто невнятной передачей русских слов самим ромейским императором.

Отсюда и нравящееся лично мне объяснение этимологии термина «русь». Пусть убивают меня классические лингвисты, но по сердцу мне вариант от слова «русло». Конечно, цепочка —

др. герм, *rotru— гребля, весло, плаванье на гребных судах => др. сев. *rot(e)R — участник морских походов, гребец => руническое rut — поход => фин. ruotsi — шведы (собирающие дань) => вост. фин. — карел. — коми rotsi-roc-роч — шведы/русские (собирающие дань) => слав, русь —

— мне тоже, как и им, представляется безупречной. Особенно для вот этих вот полиэтничных факторий, находящихся под скандинавским патронажем. Однако же, представляется мне, с не меньшим успехом термином этим могли обозначить и людей, плавающих по руслам рек. «Русящих», так сказать. Тем более что слово «русло» для лингвистов происхождением неясно, но носит явно очень древний, скорее всего, индоевропейский характер. И при этом вполне продуктивно: тут вам и «русалка», и «ручей», и «рухати» — «двигаться». Во всяком случае, это не более смешно, чем объяснять общеславянских «русалок» через заимствование из латыни неких «rosalia» и объяснять их как —

— существо, которое чествуют в праздник русалий!

Ага! А масло — это то, что намасливают, когда хотят съесть бутерброд с маслом!

Кстати, на очень важное обстоятельство по этой теме указал один из интереснейших комментаторов это работы varthan:

Там (Шаскольский находит у Экблома) есть еще один интересный смысл, типа горга как (цитирую) «путь, где можно грести», «неглубокое морское пространство», «фарватер для гребных судов», «защищённое место для плавания», «сравнительно открытые прибрежные воды с защищённым выходом в открытое море и с водными путями вглубь страны». Что неиллюзорно придает термину Русь еще и географический смысл…

Естественно, что в среде восточноевропейских народов термин «русь», откуда бы он пи произошёл, перешёл на всю эту корпорацию скандинавских транзитёров — и тех, кто их обслуживал. И естественно, что скандинавы, возвращавшиеся из «русинга» по факториям-«Гардам», на родине не представлялись русами — ни себе, ни кому другому. Потому этого термина как этнической категории нет и в самой Скандинавии. Как нет в России этноса «водители» или «шофёры», хотя машину водит каждый второй. Это обозначение не этноса, а рода деятельности. Как тот же «викинг».

Потому, в частности, так забавляют попытки антинорманистов опровергнуть существование такого народа — русь. Естественно, такого народа не было. Была такая профессия.

Но однажды эти «шофёры» — речные водители — захватили власть над будущей Русью.

Постспснно, всё больше осваиваясь на новых землях и всё больше опираясь на местные фактории, отдельные группы скандинавов стали потихоньку устанавливать свой контроль над этими самыми факториями. И над волоками, без них никуда.

И вот пробиралась, например, некая свежая банда из Скандинавии к, скажем, Ладоге — а здесь ей уже мягко, но настойчиво намекали: есть-де у этого пункта перевального свои смотрящие. Вспомним: уже в первой трети 800-х годов археологически показано наличие в Ладоге с самого начала «власти золотых поясов». «Интернационалистов», кстати, представлявших основные наличествовавшие этносы, включая скандинавский. Так что если надо чего, ты им скажи. За мзду малую помогут, снарядят, отправят дальше. Но беспредела не допустят.

Как раз по Ладоге мы это видим предельно ясно. Вот цветёт она себе, промышляет ремеслом и обслуживанием, а потом раз — и сгорает. Не прислушалась, значит, заезжая команда к увещеваниям местных. А поскольку она и по силам крепенькой оказалась, то и эх, значит, Ладога, родная Ладога…

Бывало наверняка и иначе — иную банду принудительно от жадности лечили. Только тут на археологические следы рассчитывать не приходится — ушлый народ был, знал, как распорядиться трофеями. А голый и ободранный мертвец, переоценивший свои силы, уже и не нужен никому. Разве что на родине, в каком-нибудь Вестерйотланде, воздвигнут поминальный камень по «Хравну, что пал в Гардах»…

Ещё раз, на этом примере: отношения между разными группами русов бывали разными. Было и сотрудничество, были и конфликты. Кто-то, очевидно, заключал союзы между собою, кто-то — с окружающими силами и странами. Но экономическая основа русского пребывания здесь всё больше требовала обеспечения чьего-то единого контроля над транзитом. У кого контроль — у того и деньги. А когда много «контролёров», то и денег им требуется много. На разных перевалочных пунктах платить надо. Это о гостях если речь. А если о хозяевах, то им, наоборот, мало денег достаётся — предыдущие хозяева отрезков транзита много выкачали.

А тех же рабов взять? Только наладился деревеньку какую от девок и мужчин продажного возраста очистить — ан тебе грамотку под нос суют берестяную: не трогать, это уже наши, русские. И подпись: «Хальвдан Быстрая Секира» — известный убийца…

Так что кто-то должен был вслед за стадией установления контроля выйти на стадию «собирания земли Русской». То есть подбора под единую руку всех русских факторий и сконцентрированных вокруг них подконтрольных земель, поселений и охотничьих угодий.

Наверняка такая попытка была не одна. Ещё более наверняка — удачные попытки территориальных захватов тоже были. Это, например, отражают сообщения о том, что даже уже летописные киевские князья вовсе не контролировали все русские земли. Не говоря уже о славянских.

Мы договорились не обращаться особо к «Повести временных лет». Но в одном из случаев её легенда отражается в археологии. Кто-то действительно напал на Ладогу в середине 860-х годов. И затем буйствовал на Севере до 880–890-х. Для простой войны это слишком долго. А вот для войны на покорение — в самый раз. Собираются по весне русинги — и айда очередной непокорный регион зачищать-замирять. А кто-то — может быть, из той же команды, а может, и из другой — в это же время Псков с Изборском жёг да на костях заселялся. И судя по всему, вовсе не тянулись эти люди под руку князей киевских — коли аж в 1030-х годах Ярослав Мудрый зачистил Псков настолько обстоятельно, что город пришлось по новому генплану отстраивать…

Почему и как Киев смог стать главным и самым успешным объединителем, мы точно не знаем. Уж во всяком случае не потому, что некто Олег предъявил неким Аскольду и Диру некоего Игоря, а те так растерялись, что тут же и померли:

…и вынесоша Игоря: «Съ сынъ Рюриковъ». И убиша Аскольда и Дира…

Северная и Южная Руси различались друг с другом очень долго и очень существенно, и это означало то, что Киевское княжение не сложилось в результате экспансии северян. Напротив: и археологически прослеживаются разные даже по географическому происхождению волны скандинавских переселенцев в эти места, и политически мы постоянно видим совершенно разную направленность деятельности тех и других администраций.

Только княгиня Ольга произвела ряд акций, чтобы установить под Псковом и Новгородом власть Киева. Но при Святославе там снова никого не было, и пришлось посылать в Новгород Владимира. Чтобы он что? — да, чтобы он несколько лет снова завоёвывал Север для Киева…

Итак, почему Киев, мы точно не знаем. Но предположить можем.

Его от других русей отличало одно немаловажное обстоятельство: он, судя но всему, вообще возник не как русский, а как хазарский форпост. Потому мы и не видим здесь ни фактории русской, ни форта русского. Рядом, у Чернигова, видим, а здесь — нет.

Более того, судя по археологии, именно Шестовицкая крепость играла тогда роль… Киева. Во всяком случае, здесь найдены довольно интересные византийские вещи, указывающие на то, что здешняя русь имела с Константинополем контакты не только военно-набеговые:

Ключевую позицию в торговле с Византией занимало Шестовицкое поселение, возникновение которого совпадает со временем правления Льва VI Мудрого (886–912 гг.). Кроме монет этого императора, найденных в одном из погребений (Ле 83), с территории поселения происходит печать «Льва примикария, императорского протоспафария и логофета геникона», а также конусная византийская печать времени Константина Багрянородного. В свете этих находок ранний Киев (конца IX — начала X в.) занимает второстепенное положение, и его возникновение, вероятно, связано с функциями перераспределения товаров и судов, спускавшихся по Десне в Днепр, /39/

А значит, и приходили сюда поселяться не те первые, «скандинавские» русы, а какие-то другие. О том же говорит и археология:

Можно отметить, что на юге (Шестовица) скандинавские вещи встречаются вместе с восточными и византийскими изделиями, и, вероятно, свидетельствуют о проникновении норманнов в Среднее Поднепровъе не с Верхнего Поднепровья, а с юго-востока. Любопытно, что вдоль траектории «Хазарского пути» сосредоточены находки мечей местного производства (Донецкое городище, Татьяновка, Фощеватая, Пришиба, Купянск), а также отдельные предметы скандинавского происхождения и подражания им, свидетельствующие о его важном значении в X в.

Собственно, северным, «скандинавским» русам тут и делать нечего было: мехов нет, транзит кисленький. С севера пути перекрыты Смоленском, Полоцком и Ладогой, с востока — Шестовицами и племенами, что под хазарами ходят.

А вот «другие» русы, это же во внимание принимая, должны именно с хазарами быть и связаны. Что мы и видим из археологии — сабельки, мечи, конская сбруя, шлемы носят явный степной отблеск, являют хазарское отражение. Исходя же из того, что Тамань-Тмутаракань до боли точно подходят под базу для всех тех русов, коих мы знаем из арабских, хазарских и византийских источников, кои сплавлялись по Дону и владели серебряным рудником в Кабарде, а также так лихо шалили в Византии и на Кавказе, — то, полагаю, и хазарскую фортецию Самват в Киоаве заняли в конечном итоге именно они, хазарские тмутараканские русы. У которых начальником хакан.

Возможно, и передвинулись они туда как раз из Шестовиц.

Тогда всё становится на места. Тмутараканские русы, конечно же, родственны другим и тоже постоянно пополняются скандинавской вольницей. Но кому, как говорится, поп, кому попадья, а кому и попова дочка. В службе богатому хазарскому кагану тоже немало привлекательного. Жалованье постоянное, обязанности почётные, войны с кем-нибудь обязательные. Болес того, к ним идут, к хазарским русам-то, ибо знают: не вон и на Византию успешно сходили, миллионы заработали. Строго говоря, это уже варяги будущие — скандинавские клятвенники на службе у иноземного государя. И далеко не факт, что бегать по лесам за шкурками и рабами, а затем тащить рабские караваны в Булгар — выгоднее, нежели на службе у кагана на какой-нибудь Табаристан нагрянуть…

Дальше — больше. Осознав, что с уграми каши больше не сваришь, а с печенегами — тем более, хазары могли поручить сбор дани среди северян и радимичей «своим» русам. Отсюда и возникает необходимость отселить известную их часть в Самват, откуда и до тех и до других удобнее добраться. А это уже не за белками по чащам прыгать — это постоянным доходом пахнет.

Более того, сбор дани, пусть и в чьих-то интересах — это уже пусть и неполная, но государственность. Это настоящая, легитимная власть над целыми территориями, а не точечно-клеточная структура факторий, где каждая проезжая ватажка у тебя на дворе отдыхать-пьянствовать останавливается. А ты ничего сделать не можешь, покуда они не перепьются и кого-нибудь не убьют.

Это — власть.

Которую, кстати, однажды и перехватить можно.

Что, видимо, киевские русы — условно во главе условно с Олегом — и сделали.

Правда, до этого они приобрели контроль над кривичами — и, возможно, факторией Смоленском-Гнёздово, ибо появляются там в это время южные следы. Затем над дреговичами, древлянами и местными лендзянами-полянами. А также, возможно, и над дальними — которые лендзяне-поляне в Польше, через волынян. Тогда ruzzi могли в «Баварском географе» и появиться — как раз потому и за хазарами, что — «хазаро-руссы», хазарские русы.

Насколько всё мирно проходило — то науке неизвестно. Следов больших войн не обнаружено. В отличие от севсрянской земли, где русы — похоже, они — назверствовались всласть. Правда, неизвестно, когда точно: то ли в процессе подбора дани за хазар, то ли в процессе отбора дани у хазар.

Как бы то ни было, как раз со времени ухода угров в конце IX века археология начинает отмечать постепенный расцвет Киева. То есть именно после перехвата дани у хазар на месте трёх посёлков на киевских горах действительно начинает разворачиваться будущая столица Руси.

Впрочем, чему тут удивляться? Из всех русей киевская теперь — самая мощная. С самой Византией на равных бьётся! Пусть, скорее всего, по приказу хазар, но ведь и с хазарами торговаться можно! Севсрян-то с прочими славянскими данниками они так и не вернули себе, русам оставили.

Да и хазары уже не те стали. Русов обидели ни за что в 913 году, перебили всех. Новую гвардию уж не собрать — дураков нет наниматься служить кагану. Хоть среди «чистых» варягов ищи. Союзных венгров печенеги частью вырезали, частью за Карпаты уйти вынудили, а сами теперь по прежде безраздельно хазарским степям шалят, города палят, алано-болгар салтово-маяцкой культуры под корень выводят. Не до русов теперь.

Тем более что киевские русы тоже не те, что прежде. Со своими земельными приобретениями они большую силу взяли. Государственность у них теперь полная. Хозяйничают над славянами, записав их в пактиоты, но объезжая на полюдье и обязывая лодюі для себя рубить, чтобы плоды полюдья в Византию поставлять. Словом, государство уже настоящее — Великое княжество Русское, с подчинёнными ему вассальными Славиниями.

И во власти уже не только русы-скандинавы, но и разнообразный русский народ, когда-то по интернациональным факториям складывавшийся. Не парод это, правда, в марксистском смысле, а элита — воинская, чиновная да купеческая. Но всё так же стекающаяся, как некогда в фактории, в столицу княжества на ловлю счастья и чинов.

Таким образом, Русь как государство возникла именно как уже русское государство — то есть государство нового этноса, в национальной элите которого сплавились в одно целое представители разных национальных элит, в том числе и норманнской.

Экономику, правда, быстро не переделаешь — обогащается элита частично и на том, что вывозит в Империю челядь-рабов, явно в подконтрольных землях отлавливаемых, — ну, так русские и не славяне, им тех не жалко. Они — другие. С самых первых лет, когда собирались в русских факториях и постепенно сплавлялись там в одну общность, становились «русские» славяне отличны от местных славян. А вот как закончатся «ничьи» люди, разойдутся земли по вотчинам да владениям княжеским, станут все славяне «русскими» — тут и работорговле конец придёт.

И на международной арене русы себя уверенно чувствуют. Пока на севере их коллеги меха в Булгар возят, здесь Киев аж с самим Константинополем межгосударственные договоры о дружбе и торговле подписывает. И какие договоры! — целый квартал русам в Царьграде выделяют, без пошлины торговать позволяют. Уважают и опасаются. Так вы тоже вырежьте столько греков, столь гвоздей им в головы позабивайте — и к вам будут предупредительно относиться! А пока будьте добры — без грамотки да печати, подтверждающих, что вы под субъектом договора, под Киевом то есть, ходите, нет вам в Царьград пути. И не просите, не пустят. Щит там наш висит, на печати тот же геральдический рисунок должен быть — с ним пройдёте. Но заплатить за это нужно. Здесь, в Киеве.

И византийцы согласились с признанием некоего нового государства. Правда, чуть позже — когда официально признали княгиню Ольгу во время её визита в Константинополь около 950 года.

Конечно, и до того были договоры Олега и Игоря с императорами ромейскими. Но те всё же подписывались не от имени государства, но от имени «рода русского». А вот в ходе визита Ольги произошёл именно первый акт международного признания Руси.

Но ещё до этого — если не ошибается летопись в том, что Ольгу Игорю из Пскова привели — значит, вняли тамошние русы новому экономическому и политическому императиву. Союз некий с киевлянами заключили.

А в городище Рюриковом конунг местный не внял, видимо, — нет тут пока вещей киевских. Попозже появятся, когда — судя по археологии, лишь в 930-х годах — Новгород ообразуется, а в 960-х Ольга там окончательно киевскую администрацию посадит. С печатями, на коих косой трезубец изображён. Русов городищенских не тронут, кажется, — но и власти им не оставят.

Кстати, это важный момент. Ключевой. Поэтому остановимся на нём поподробнее.

С точки зрения истории и археологии вышеописанное выглядело так.

Возьмём, к примеру, Сарское городище. Которое и можно считать первоначальным Ростовом. Ибо, несмотря на упоминание города в самых первых статьях «Повести временных лет», на месте современного Ростова не было тогда ничего похожего на город, а стоял мерянский посёлок.

То есть летописцу надо было обладать изрядными мотивами, чтобы назвать городом десяток домиков, «не заметив» по соседству значительного торгово-ремесленного поселения, каким было Сарское. С другой стороны, летописца понять можно. Ростов-город в его время уже стоял. А вот того русско-мерянского посёлка, что нам известно как Сарское городище, — уже не было. Летописец действительно мог ничего не знать о нём.

Куда же он делся? Ростов его поглотил? Вырос на его фундаменте? Может быть — на развалинах?

Да нет. В стороне он вырос, Ростов, как уже отмечено.

А как вырос, показывает его археология:

… «вдруг» мерянский поселок у берега озера Неро превращается в нечто совсем другое. Прямо поверх мерянского слоя, без перерыва, встаёт типичный древнерусский город.

Когда это происходит?

Несмотря на то, что раскопками в Митрополъичем саду кремля затронута лишь окраинная часть города (его основная территория жалась ещё ближе к озеру), ответ есть. Самая древняя мостовая (яркий признак древнерусской урбанистической культуры) срублена, судя по дендрохронологической дате, в 963 году. То есть Ростов упоминается в летописях уже 100 лет, Сарское городище существует 150, а город на месте нынешнего Ростова ещё только появляется!

Это из уже упоминавшейся интересной работы Е. Арсюхина. И вывод исследователь делает однозначный:

Конечно, это свидетельствует о том, что «Ростов» 9-го — первой половины 10-го века располагался на Сарском городище — других-то кандидатов нет.

И — главное:

Очень важно, что вскоре после 960-х годов Сарское городище приходит в упадок: предметов позднее самого начала 11-го века там нет. То есть люди продолжали по инерции жить на Сарском всего 50 лет, а с учетом размытости датировок древних предметов вообще можно говоритъ об одномоментном покидании Сарского городища. Что это, как не перенос города?

Причины? О них — несколькими абзацами позже, а сейчас привнесём в повествование дополнительную интригу.

Кроме Сарского, у нас есть административно-торгово-ремесленное поселение IX века на острове Рюрикова Городища. Летописи его не знают, но знают Новгород. Который возник по соседству в качестве города в середине X века.

У нас есть значительное торгово-ремесленное поселение IX века в Гнёздово. Летописи его не знают, но знают Смоленск. Который возник по соседству в качестве города не ранее XI века.

У нас есть военно-торгово-ремесленное поселение IX века у Коровеля-Шестовиц около Чернигова. Летописи его не знают, но знают Чернигов. Который возник по соседству в качестве города после середины X века.

У нас есть торгово-ремесленное поселение IX века у Тимирёво около Ярославля. Летописи его не знают, но знают Ярославль. Который возник по соседству в качестве города в 1024 году.

Что характерно: везде поселения — скандинавские. В смысле — скандинаво-русские. В основе. У Шестовиц вон вообще захоронение хёвдинга норманно-русского обнаружили — с конём и женщиной. То есть статус поселения — ого-го!

Обстоятельства везде, впрочем, разные. Рюриково Городище затухло, но через некоторое время вновь стало функционировать в качестве княжеской резиденции. Сарское — быстро ликвидировалось или самоликвидировалось с переездом на место нынешнего Ростова. Тимирёво затухает синхронно с Сарским. Гнёздово как-то само собой захирело. Шестовицкое превратилось во что-то вроде военного городка, пока его не ликвидировал князь Мстислав Владимирович, брат Ярослава Мудрого.

Но, как мы видим, при всей разности обстоятельств есть одна объединяющая эти явления тенденция. В середине X века на этих поселениях появляются новые укрепления. Возникает вал на Гнёздово, воздвигается вторая линия укреплений на Сарском городище, укрепляется Ладога, Изборск, Полоцк. Этакая bellum contra omnes… Только холодная и неизвестно кем ведущаяся.

Что же это за война такая тихая?

А вот не подходит ли к этим явлениям описание тех действий, что в ПВА связаны с именем княгини Ольги?

Иде Вольга Иовугороду. и оустави по Мьстѣ повосты и дани. и по Лузѣ оброки и дали [и] ловища, єæ суть по всей земли, знамдньзе и мѣста и повосты.

Шла себе княгиня и дани народу устанавливала. А также места её подвоза. А также заповедные места княжеские. Так сказать, личные домены правящего дома. Очевидно, что творила она это от имени большой государственной администрации, сопровождаемой соответствующим аппаратом принуждения. Ибо власть — это прежде всего налоги. И значит, если раньше руси для собственного экономического обеспечения нужны были открытые торгово-ремесленные поселения, то теперь той части руси, что выросла во власть над территорией, — в данном случае киевской — для той же цели требуются базы для налогообложения.

Ибо какая уже может быть власть, кроме государственной? Си-речь — великокняжеской. А таковая нуждается уже не в опорных пунктах и факториях, фактически ничьих (разве что с небольшими княжескими представительствами), а в настоящих областных центрах. Наместничествах. Из которых могла бы осуществляться уже государственная эксплуатация подвластных территорий. Таможня, налоги, постоянный суд, постоянный гарнизон и т. д.

А как это называется на языке современной политики? На языке современной политики это называется укреплением властной вертикали. И в первую очередь — среди всех этих Сечей Заволховских, Засарских, Закоторосльских, Заднепровских…

А кому это понравится? Когда вертикаль на твоей шкуре укрепляют? Особснно, если учесть, что все эти сарские-гнёздовские русы — явная, последовательная и весьма боеспособная вольница. И когда некая группировка таких же, как они, только укрепившихся в Киеве и несколько поднявшихся на походах против окрестных племён и Византии, начинает расточать управленческие импульсы…

Надо полагать, не ласковым словом одним лишь великая княгиня собственность местную распределяла да Киеву куски отрезала.

Вот вам и напряженьице среди общественности…

Думаю, многие озлились — как запорожские казаки на Екатерину II. И как запорожские казаки же, явили самую разнообразную радугу реакций. Кто насупился и за кордон ушёл. Кто насупился, но покорился, чин дворянский принял, в город переехал, на государеву службу поступил. Кто плечами пожал — де, как угодно! — ив состав государственных казачьих формирований влился, на Кубань отправился новую линию против диких горцев выстраивать.

Но только тогда киевской руси, которая уже вкус и кровь настоящего государства попробовала, в разы труднее было, нежели великой императрице будущего. Сил и средств в распоряжении гораздо меньше, из инструментария принуждения — только меч, такой же, как у принуждаемого. И материальных стимулов относительно немного. А на той стороне — лабильный, очень подвижный контингент, вечно сменяющийся и крайне скользкий. Ухвати его, когда он сегодня здесь, завтра там! И всё, за что его можно ухватить — его кошель, — он носит с собой. Это всё равно как грузинского барсеточника подоходным налогом обкладывать.

Как вооружённая личным табельным оружием и никому не подчиняющаяся вольнорусская общественность должна была на проблему реагировать? Ведь идеалистов тогда было мало — обычно они не доживали до возраста принятия политических решений.

Потому укрепления строятся и валы обновляются…

С обеих сторон:

Вероятно, с политикой насаждения погостов связано то обстоятельство, что серединой X в. датируются новые укрепления на этих поселениях; вал на Гнёздовском городище, вторая линия укреплений на Сарском. Впрочем, напряжённость обстановки чувствуется в это время повсюду: укрепляются Ладога, Киев, Новгород, Полоцк, Изборск; Смоленск упоминается Константином Багрянородным как крепость. /343/

Выход из конфронтации и ситуации двоевластия был найден, прямо скажем, блестящий! Если за его конструкцией стояла Ольга, — она достойна своей славы в истории!

Она не стала ломать ситуацию через колено. Вик у вас тут, фактория? Замечательно, викуйте себе дальше. Но я, как великая княгиня русская, Византией-Хазарией признанная, — имею право на своей земле городок малый рядышком поставить? Даже не городок, а так — повоет, чтобы было куда дали-выходы привозить. Ещё бы вы возражали! Будет там посадник мой сидеть — а как же, нельзя без власти да охраны. Конечно же, и прерогативы я ему отдельные передам от имени верховной власти — иначе как? Суд творить надо? Надо. Княжье собрать. Надо. За людишками приглядеть, чтобы порухи какой не было. Всё надо!

А вы — что ж? Будете населённым пунктом при повоете этом. И трогать вас не станем. Налоги заплатите — и спите спокойно! Ну, за порядком приглядят, конечно, посадничьи люди. А то народ вы буйный, ненадёжный. С дисциплинкой, прямо скажем, плоховато. Тут мы поможем, не беспокойтесь. А то давайте сами к нам, а? Что мы, сами в русь, что ли, не ходим? Вот и для вас по факту и не поменяется ничего. Только будете русить уже как княжьи люди. Ну, выход дадите, конечно, но результатам турне — а как же иначе! Зато и за князем вы, как за каменной стеной. Что у вас есть-то? Пара кнорров, да мечи франкские? И то не у всех. А тут за вами вся Русская земля стоять будет!

Как блестяще сформулировал эту проблематику уже известный нам varthan, —

— Ольга демонстративно строит погосты вне виков, но на аборигенных поселениях. Таким образом, она показывает, что более не является частью вольного «народа виков». Она идентифицирует себя как часть народов, причем очень разных этнически, но общих, сравнительно с виковцами, своей территориальной ориентацией. Элитарной, репрессивной частью, но неотъемлемой в смысле новой социальной системы.

Это декларация: «Бизнес тут, может, и ваш пока. Но земля — моя! Теперь вы тут гости, всего лишь».

Важность состояния идентификатора свой/чужой невозможно переоценить, когда мы рассуждаем о причинах социальных явлений.

И куда ты денешься после такой обработки? Русы тогдашние были авантюристы — иначе быть не могло. Но при этом — реалисты.

Иначе история их не запомнила бы. Так что ответы они давали в массе своей — в рамках одной парадигмы. Кто в неё не вписался — сильно изменил свой статус.

Процесс не одномоментный, понятно, с тогдашними-то средствами коммуникации и пропаганды. Тем не менее — последовательный. Что мы, в общем, и видим.

Вскоре после основания Новгорода в качестве местного центра великокняжеской власти здесь начинают обнаруживаться фискальные пломбы и печати великих князей Киевских. Так вот, именно Ольга явно выделила три местных общины, живших радом друг с другом и уже жавшихся к блеску русского серебра на Рюриковом острове. И указала им стать городом Новгородом.

Тогда же, кстати, — с середины X века, говорят археологи, — на север, в Приладожье, приходят в массовом количестве византийские монеты. И это понятно: здесь появляются богатые киевляне, византийскую торговлю крепко в своих руках держащие. А вот с хазарами, напротив, сильно поссорившиеся, а потому не пускающие больше с нею торговать всех, до кого только руки дотянутся.

А от Новгорода руки как раз до Ладоги хорошо дотягиваются. Ибо что такое Ладога вне Новгорода? Порт приозёрный, не более. Что есть он, что нет — ведь дальше Новгорода никто находников-купцов-путешественников не пустит. Это раньше тут было своё княжество-конунгство, а теперь — Киевского кусок.

С Растхофским конунгством, оно же Сарское-Тимерёво — и вовсе разговор короткий. Это они раньше люди богатые были, важные. А когда в Смоленске, Новгороде да Ладоге киевляне нарисовались — то кто ты теперь стал такой? Так, огрызок бывшего великого транзитного пути, на Булгар завязанный. Но совсем к булгарам волжским привязаться — политически — мы тебе тоже не дадим. Поставим рядом с твоим Растхофом настоящий Ростов, с киевской администрацией, и расскажем всем, кто тут главный. И строй ты свои валы защитные, не строй — нам на тебя нападать даже не надо. Экономической базы мы тебя лишили, а транспортной лишим вот-вот, дай только время на Которосли город Ярославль достроить.

И потому мы видим почти внезапное и фактически синхронное образование всех известных русских городов именно в X веке: Новгород, Ростов, Чернигов, Любеч, Смоленск и так далее.

Вот, собственно, и всё. Ибо ликвидация последних факторий русов пришлась уже на время вполне себе дееспособного и боеспособного Древнерусского государства. На времена Владимира Красное Солнышко и сына его Ярослава Мудрого. Когда русами уже считались — да и были — не скандинавские недавние выходцы, а представители правящего слоя Киевской Руси. И русским теперь считалось всё, что принадлежало этой правящей многонациональной когорте, разговаривающей уже на языке большинства подданных. А потому последние русы Тимерёва и Гнёздова были теперь вовсе непонятно кем.

Кульфингами-колбягами, возможно, если предпочитали оставаться вольными трапперами-охотниками, — правда, обрекали себя на большие неприятности, если встретят русских или норманнских милиционеров, примучивая ИХ данников.

Варягами, если решались отправиться наёмниками в Византию.

Ну, или русскими, коли соглашались войти в ряды подданных Киева…

Со скандинавами — похожая история. Никаких больше вольных ватажек, промышлявших грабежом и насилием среди русских подданных. Такие уничтожались беспощадно. Зато можно было наняться в варяги — если дать клятву князю и договориться с ним об оплате. Ну, а если ты нужен оказался князю русскому — службою ли варяжской заработав хорошее к себе отношение, по династическим или ещё каким соображениям, — добро пожаловать в русины, в элиту русскую, в феодальную верхушку общества.

Впрочем, то же касалось и славян, и прочих аборигенных обитателей Русского государства. Можешь ты стать полезным воином или политическим деятелем — приходи в дружину княжескую, в его администрацию. Проверку, конечно, пройдёшь кровью — иначе в те времена не бывало, — но в случае успеха станешь ты русом. Точнее, русином, служить будешь князю русскому.

Так и кончилась русь.

Стала Русь.