Русские - собиратели славян

Как узнать, о чём думали и чего хотели наши предки? Что ими двигало, что побуждало их на те или иные поступки?

Для этого у нас есть несколько источников.

Первый: собственно человек.

Возьмём средний образчик хомо сапиенса как продукта природы. Его тело, его мозг — следствие длиннейшего ряда эволюционных воздействий, начиная еще с того периода, когда все мы были амёбами в первобытном океане. К чему вели амёбу эти воздействия? Ответ очевиден: к поиску и нахождению наиболее эффективных способов не быть съеденным, съесть самому и продолжить свой вид.

Миллиарды лет продолжалась эта история — через моллюсков, рыб, через уродливых земноводных, через великолепных динозавров… И через мелких, похожих на крыс мегазостродонов, первых млекопитающих, — их жизни и их проблемы тоже записаны где-то в глубинах эволюционной памяти человека.

И всё это непредставимо долгое время все воздействия на организм расценивались только с точки зрения пользы от великой триады потребностей: уцелеть — съесть — размножиться!

Поэтому и вся информация об окружающем мире и о том, для чего он нужен, сводится в конечном итоге к обслуживанию трёх базовых потребностей животного под названием человек.

Но! Если бы не удовольствие от такого удовлетворения, — то кто бы согласился длить своё бытие в этой юдоли скорбей?

Впрочем, были такие — святые, отшельники, монахи… Конечно, те из них, кто — подлинные. Воистину отвергшие всё человеческое, устремившие душу к небесам и к божествам, которыми их населил человек. И что же? А то, что как раз и увидим: именно эти святые безгрешники и демонстрируют, во что превращается человек, преодолевший тягу и соблазн трёх инстинктов.

В живого мёртвого он превращается, и всё.

А потому наш первый источник понимания поступков и побудительных мотивов наших предков — мы сами. Мы с ними одной — нет, не крови. Одной базы. А потому обычный человеческий здравый смысл становится вполне законным способом понимания истории. Понимания как реальности, а не кабинетной абстракции.

Но, разумеется, такой способ оправдан лишь в сочетании с другими. А потому второй источник для понимания истории тоже очевиден — документы. Включая анналы и летописи. При всём понимании того, как много в них остаётся ошибок и искажений, как много они не смогли отразить, как много они не захотели отразить… — это, по крайней мере, что-то вроде лампочек под сводчатым потолком древнего тёмного коридора. Без них вместо истории мы будем создавать и описывать чудовищ. Коих, как известно, разум склонен творить в темноте. И творит — как мы это видим по куче макулатуры, в которой делаются поразительные исторические открытия… ничего общего с историей, впрочем, не имеющие.

«Лампочки» эти, правда, не ахти. В массе своей достаточно тусклые, чтобы в рождаемом ими полумраке возникала большая свобода для разных интерпретаций. Это, правда, не чудовища тьмы вроде древних укров. Или русов, от страха перед которыми египтяне начали строить пирамиды. Но, в общем, простор для измышлений есть. А потому документы — хоть и недостаточный и часто противоречивый, но достаточно надёжный источник. Собственно, профессиональная наука история тоже занимается их интерпретацией. Разве что отличается при этом восхитительной кабинетной наивностью при совмещении своих концепций с реальной жизнью. Да «птичьим» языком текстов. Не всегда, конечно. Но, видимо, достаточно часто, чтобы без боя уступить площади книжных магазинов фантастам от истории…

Наконец, третий источник. Это устное народное творчество. В применении к нашей стране это — прежде всего былины.

Сказки — тоже замечательный источник, но из них можно почерпнуть сведения в основном о психологии тех, в чьей среде они бытуют. Реально исторического вытащить из них практически невозможно, а когда это случается, то… в общем, тоже простор для интерпретаций.

С былинами же — иначе. Про них известно достоверно: все или практически все базируются на реальных событиях.

Они, те события, разумеется, преломились в головах рассказчиков в соответствии с тем, что там было, в этих головах. Тогда, скажем, Илья Муромец предстаёт «старым казаком», Алёша Попович становится хитрой бестией — попович же! — а Добрыня Никитич бьётся с каким-то змеем о двенадцати хоботах. А на деле, как мы твёрдо знаем, Добрыня наш биться со змеем ни в коем случае не мог. Динозавры вымерли за 65 миллионов лет до его рождения, да и не было среди них двенадцатиголовых. С родными гадючками и ужами лесной полосы Евразии богатырю меряться силушкою тоже как-то не с руки. А крокодилы здесь не водятся. Так что о том, что именно понималось сочинителями былин под змеем, надо сегодня думать самим: для предков символика, возможно, была очевидной, а вот нам необходимо с этим разбираться.

Попробуем?

Глава 3.1. Синтез политический

Как русы смогли обеспечить себе место в экономике восточноевропейского пространства, мы, кажется, немного разобрались. Они пришли и заняли пустующую нишу. Пустующую вследствие натурального характера хозяйства местных племён.

Изначально скандинавские находники, русы в этих условиях сложились сначала в корпорацию, а затем и в субэтнос в факториях и базах, так или иначе обслуживающих этот транзит. Как сервисно, так и товарно. Этнически в складывании русского субэтноса участвовали как скандинавы, постоянно притекающие к транзитам и факториям, так и местные пассионарные элементы, вышедшие из натурального родового хозяйства и утратившие непосредственную связь со своим этносом.

Точно так же зону транзита могли занять и другие. Более того: волжские булгары усиленно этим и занимались. И русам приходилось вести с ними трудную борьбу за доходные территории. Вятка, Пермь, Печора были для них тем же самым, что Приладожье, Верхнее Поволжье, Поднепровье — для русов. Иное дело, что населения там жило в разы меньше, так что экспортом рабов булгары не прославились. Но вот в меховом бизнесе они были более чем серьёзными конкурентами русов.

Тем не менее в своей зоне влияния русы укрепились. И вот для этого уже одной экономики было мало. Как мы выяснили, сама эксплуатация местных транзитных путей и ресурсов требовала тесного — и, что очень важно! — лояльного взаимодействия с местным населением. Если и не комплиментарного, то в любом случае — не враждебного. Охота за местными же рабами этому нисколько не противоречила. Она шла где-то в лесных дебрях и направлена была на чужаков. А взаимодействие шло на реках и факториях, а тут контрагенты становились своими. Даже если на торгу продавались меха или девки, захваченные в соседней деревне.

Таким образом, хотя русы экономически и этнически стояли вне рамок местных экономических и политических раскладов, но, будучи доминирующей вооружённой и финансовой силою, необходимо оказывали на них влияние. Которое становилось тем решительнее, чем больше «русская» экономика затягивала в себя местные элиты.

Поэтому если не во времена организации первых постоянных транзитов и начального закрепления на здешних территориях, то чем дальше, тем больше экономическое взаимодействие необходимо требовало и политического. Особенно с тех пор, когда отдельные руси выходили на этап территориальной экспансии и закрепления за собою подданных областей. Без союза с местными элитами на это можно* было не рассчитывать.

Разумеется, этот союз чаще всего достигался насильственными средствами. То самое легендарное «примучить». Время такое было. Средневековье. Без сантиментов и прав человека. Зато с полным триумфом воли: «Мне это нужно, мне этого хочется, поэтому я приду и возьму».

Не преувеличиваю пи капли. Достаточно вспомнить героя германского национального эпоса — Зигфрида из «Песни о Нибелунгах». Когда он приезжает в гости к, в общем, дружественному королю и заявляет ему любезно: «Хорошая у тебя страна, понравилась мне. Давай драться, и кто победит, тот её и заберёт».

Тем не менее после захвата всё равно надо было договариваться. О тех же данях, налогах, постоях. Вооружённая сила тут — просто лишний довод в пользу снижения цены ответных условий со стороны покоряемых. Но самого, так сказать, «общественного договора» это не отменяет.

Как же заключался он в нашем случае — во взаимодействии русов с местными элитами?

Замечательной иллюстрацией этого мы обязаны одному из современных исследователей былин Льву Прозорову, детально разобравшему ряд из них в интереснейшей работе «Времена русских богатырей. Но страницам былин — в глубь времён». В том числе и важную для понимания политических процессов в период установления русами своей власти — «Былину о Волъге и Мику ле». Который Селянинович.

Ну и аз, многогрешный, руку приложил, соединяя остроумные идеи исследователя с той исторической картиной диссипации русов с превращением себя и окружающих этносов в русских, которую мы тут определили.

Напомню вкратце сюжет.

Некто Вольта собрал дружину в 29 боеготовых молодцев. Взвод, по-нашему.

И —

Ехали-ехали, наехали на поле чистое, где некий пахарь —

Молодцам делать было, видно, нечего. О получке они тут же забывают — ничего, дескать, поворчит бухгалтерия, да на депозит денежки положит, не пропадут — и к пахарю. Давно не видели.

Долго едут. Свист слышат, скрип слышат, а догнать не могут. Три дня ехали.

Наконец, —

В общем, не зря без зарплаты остались. Такого-то кулака да как класс ликвидировать — взводу нашему на месяц выпивки хватит.

Да только уж больно крутоват мужик. В некоторых вариантах былины он —

А подъехавшим людям воинским на их приветствие учтивое —

— отвечает этак с вызовом:

Типа: в моих делах ты, князь, без надобности.

Оценил Вольга обстановку. Как недавно еще принято было говорить, пальцы гнуть не стал. А поведал мирно: дескать, поощрил меня батюшка городками тремя и позволил брать дани-выходы. Вот и еду за получкою, пока касса не закрылась.

На что местный — уже понятно, что авторитет — отвечает:

И обосновал данное предсказание рассказом о собственных страданиях:

Наехали, в общем. Но пахарь оказался не промах:

Верно Вольга почуял и связываться не стал — не прост мужик, крутой! И пригласил с собою поехать —

По факту — в долю взял. Ибо тогдашний товарищ — это ни разу не приятель и уж вовсе не член коммунистической партии. А человек, с которым товар добытый делят — либо за первоначальные инвестиции, либо за услуги. В том числе и за эскортные.

Данное коммерческое предложение пахарю явно понравилось. К тому же представилась возможность дополнительно с бандюганами давешними посчитаться:

Дальше — что логично в подобного рода предприятиях — настала пора настоящего лидера выявить. Альфу, так сказать. На полпути говорит пахарь Вольге Всеславьевичу:

Как бы ножки сошке не приделали соотечественники!

И попросил товарища пару бойцов послать обратно слетать, —

Вольга, уже, похоже, с ролью беты-лидера смирившийся, приказывает дружинникам исполнить пожелание старшего товарища.

Те, однако, не сдюжили. Не смогли поднять соху. Десяток — тоже не осилил. Тогда всем взводом навалились. Результат — тот же. Пристыдились, руками развели. Тогда пахарь, закрепляя свою роль нового лидера, самолично с кобылки слез (до того всё, видно, в кулак хихикал, глядючи, как люди надрываются), сошку одной рукою из земли выдернул.

Все всё поняли.

В новой властной конфигурации подъехали эти добрые люди к городку, где получка их ждала. Но, как оказалось, действительно обидел тамошних пацанов хитрый пахарь. Затаили они на него. А как увидели врага — немедленно его предсказание исполнили:

Но поначалу этого бойцы наши не заметили, ступили на мост, тот закономерно провалился, пришлось кому плаванием заняться, кому — сразу в водолазы переквалифицироваться.

Естественно, что руководство восприняло этот демарш сугубо негативно:

Соскочили на тот бережок, да и начали злодеев чествовать. Пахарь плетью бьёт, приговаривает:

— Эх вы, жадные люди торговые! Мужики города хлебом кормят, мёдом поят, а вы соли им жалеете!

Вольга палицей жалует за дружинников, за богатырских коней.

Такой вот образовался союз меча и орала…

В общем, усмирили бандюганов. Вольте они кассу за двенадцать лет выдали. А пахарю обещали соль вообще бесплатно отдавать. Сурово пацаны проставились.

Так что как хотите — а предстаёт перед нами в былине чистый выезд рэкетирской бригады на подконтрольные рынки и автосервисы.

А теперь надобно объяснить, отчего я такую лексику-стилистику обеденную избрал, дабы сюжетец былины пересказать. Впрочем, многие наверняка уже догадались: так яснее нашему современнику является как канва событий, так и противоречия в ней.

Например.

Какой, к Велесу, пахарь? Да с такой сошкою? Да в одеждах княжеских?

Что за разбойнички, которые то ли торгуются за соль, то ли попросту деньги отнимают? Если торгуют, то что за сделка такая, в ходе которой покойнички появляются? Отчего это потом разбойники городок свой отчаянно защищают, да ещё от, можно сказать, соединённого войска княжеского и «крестьянского ополчения»?

Что за князь, немедленно в подручники к смерду-пахарю переместившийся?

Или вот — эпизод, когда наконец наши герои познакомились. Правда, на прямой вопрос Вольги о занимаемой должности соратник его новоявленный лёгкой притчею ответил:

И что за интерес у пахаря всё лето на поле горбатиться, чтобы потом мужиков пивом опаивать? Он что, пивбар держит? А соль ему нужна, чтобы рыбка-вобла была, орешки, сухарики солёные на закуску?

Значит, нужен нам перевод с древне-образного на наш, современный понятийный язык.

Кто такой Вольга, мы сейчас гадать не станем. Похоже, конечно, на Олега исторического Вещего, что щит на врата Царьграда прибивал. Тем более, что в других былинах он тоже величается вещим, и волхвом, и царство Индийское воевать ходит, ровно Царьград. И даже рождается от змея — как летописный князь от змея умер. Что для большого былинного счёта принципиальной разницы не даёт: всё равно дело происходит на рубеже Яви-Нави.

Но предположение это — чисто схоластическое, доказательной базы не имеющее в принципе. Так что можно вполне согласиться с выдающимся русским фольклористом В. Я. Проппом: не будем заниматься фантастикой.

Существенно другое. Вольга наш собирает дружину и едет в некие города «за получкой».

Это не дань — то есть не наши нынешние налоги. Те выплачивают сами «подданные», данеплательщики, практически добровольно. Чтобы спать спокойно.

По мужички у нас налогов не платят, чем и вынуждают ретивый спецназ княжеский за недоимкою слать. Значит, они не прямые и непосредственные подданные государства, а кто-то, обречённый выплачивать регулярные контрибуции.

С другой стороны, это не та контрибуция, что налагается на вражеское население. Потому как выплаты со стороны «мужичков» обязательны, тарифицированы, заложены в план. Ну, раз за двенадцать лет недоимки накопились.

И остаётся у нас одно. Помните? —

…образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами… и отправляются в полюдия… в Славинии… Кормясь там в течение всей зимы…

Да, именно: полюдье. Вооруженный выезд в подчинённые земли, чтобы набрать там еды и товара для жизни на предстоящий год, включая будущие торговые экспедиции в Царьград.

По-своему тогда это был уряжённый образ действий. Данные отношения для внешнего наблюдателя даже напоминают форму союза.

Но понять можно и мужичков-разбойничков, что норовили дружину княжескую к русалкам на пощекотаться отправить. Ибо одним из самых ценных видов товара, что можно было взять в лесных замшелых Славиниях, практиковавших ещё подсечное земледелие, оставались не меха даже. Хотя и они тоже ценность имели.

А рабы.

Неплохая, кстати, аллитерация получается, если произнести сейчас слово «арабы». А они нам очень полезны, арабы, поскольку их источники освещают вопрос немного с другой стороны. Отчего ответ становится предельно выпуклым.

Тени соответствуют.

Помните? — мы уже разбирали известие ибн-Русте в труде 903–913 годов, где он рассказывает о том, что русы —

— нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там их продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян.

Типично норманнское нападение на береговых жителей, не так ли? И оно свидетельствует не только о том, что русы — не «вид славян», — но и показывает их агрессивные настроения в отношении последних.

А далее мы видим в известии ибн-Русте почти классическое описание полюдья, как у Константина Багрянородного: русы не сеют, не пашут, а забирают необходимое у славян и тем питаются и — торгуют.

Так что не разбойнички те мужики были. А защитники. Ибо дань рабами — страшная дань.

Вот читаем мы в летописи привычно:

А козари имаху на полянех, и на северех, и на вятичехъ, имаху по беле и веверице от дыма…

А ведь «по беле» от дыма — это не о белках речь, как в голову приходит. Беличий мех — не такая уж дивная ценность, чтобы какой-никакой, но налоговик удовольствовался одной шкуркой с хозяйства в год. Да и «белка» по-древнерусски — это «веверица» или «векша». Хороши были хазары, беря по белке и… белке?

Всё гораздо хуже. Бель в те времена — ив некоторых русских диалектах и сегодня — девушка! Девушек забирали в качестве дани, вот так!

Белка на древнеславянских языках — веверица. В той или иной форме написания и произношения.

Слово же «белка» же внятной этимологии не имеет. Объяснение, что —

— сущ. бѣла — «белка» возникло морфолого-синтаксическим способом словообразования на основе словосочетания бѣла вѣверица — «белая белка». Животное получило название по цвету шкурки очень редкой — белой — разновидности —

— следует признать примером очередного забавного кабинетного фантазерства. Кто их видел, этих белых белок? И если даже — то каким образом название по цвету «очень редкой» разновидности смогло переместиться на представителя одного из самых массовых видов животных? Настолько распространённого, что в деревнях с белок начинали тренировать свои охотничьи навыки мальчишки?

На самом деле всё гораздо проще. «Белка» — такой же тотемный эвфемизм, как «медведь», «лиса», «заяц», да и «волк», пожалуй, этимологии которых при кажущейся ясности совершенно неясны. То есть медведю повезло — очевидны два корня: «мёд» и «ведать». И все знают слово «берлога». Откуда первоначальный «бер» сам на язык просится. С «зайцем» уже не столь очевидно. Хотя корень «ять», «яти» по древнерусской литературе знаком. И если вспомнить немецкого «Hase» с немецким же «haschen» — «ловить, хватать», — то смысл эвфемизма будет ясен: «хватаемый, залавливаемый». Не в том дело, конечно, что славяне у немцев этакий ловкий ход позаимствовали, дабы духов зря не гневить. А в том, что ещё в пору совместного жития народы индоевропейского языка похожим образом с этим языком и управлялись.

С «лисою» этимологи и вовсе разводят руками. Но меж тем опять достаточно заглянуть в индоевропейские глубины, и мы тут же найдём немало вариаций вокруг значения «хитрить» — как, например, «lists» в готском — «хитрость, козни». Да и «волк» очень смахивает назначение, табуизацией навеянное: «волочащий, тащащий».

Так или иначе, выражение —

— по бѣлѣ и вѣверици—

— традиционное кабинетное толкование превращает в бессмыслицу: «по белке и белке». Да и по факту: две белки в год (да пусть в месяц!) — не бог весть какая дань. Мех, что называется, холодный, носкость — два-три сезона, стоимость… прямо скажем, невелика. В ХIV веке белка ценилась в одну деньгу, или 3 копейки серебром, утверждают Брокгауз и Ефрон. И нет оснований думать, что четырьмя веками ранее, — когда зверей было больше, а людей меньше, — беличьи шкурки ценились в разы выше.

Да, собственно, можно обойтись и вовсе без допущений. Имеется вполне корректное сравнение цен на меха. В конце 1400-х — начале 1500-х годов за белку давали 2 деньги, т. е. 6 копеек. А куница стоила 90 копеек (5 грошей). Бобёр шёл за 16 грошей, или 2,85 рубля. И из какого тогда гуманизма варяги и хазары не бобров, а белок требовали? Зажиточно жили, не нуждались? Но хотя бы сам поход за данью окупать должны были стремиться? Иначе смысл где в такой операции?

Между прочим, судя по дошедшим до нас франкским сводам законов эпохи Каролингов Lex Ribuaria, стоимость вооружения воина соответствовала в солидах, т. е. золотых монетах, следующим величинам:

Конь — 7

Меч с ножнами (scogilum) — 7

Куртка кожаная с металлическими бляхами (brunia, bruina— «броня») —12

Шлем — 6

Щит с копьём — 2

Это, в общем, солидный (и — в прямом смысле слова — «солидный») воин. С мечом. Для чистоты сравнения уберём меч, сделаем воина середнячком. Нет, броню тоже уберём — пусть будет бедняком. Всё равно — 15 солидов. Между тем, вол в хорошем состоянии стоил 3 солида, корова — 1, кобыла — тоже 3…

Вряд ли воины хазарского кагана стоили намного дешевле, чем воины сравнимой империи — Франкской. И что же, хазары собирали дань, которая не то что не окупала — она бесконечно не окупала! — содержание своей армии?

Впрочем, и франки нам не нужны. Есть примеры поближе к месту действия. Известно, что содержание одного аббасидского конника — а Аббасиды, вторая после Омейядов династия арабских халифов, суть полные соседи хазар и во времени (750 — 1258), и в пространстве (через Кавказ) — так вот, содержание этого арабского конника стоило 80 дирхемов в месяц. А дирхем к солиду обменивался по курсу 16 к 1. А солид — это 4,2 грамма золота. И получается, что такой же, как арабский, хазарский воин обходился в 60 солидов в год. 252 грамма золота. Почти полфунта.

Сколько это беличьих шкурок? Нетрудно подсчитать.

Те самые 80 дирхемов — это примерно марка серебром. Марка по весу — чуть больше 200 граммов. В товарах одна марка серебра = одна рабыня = четыре копья = 2 коровы. А в беличьих шкурках?

Известно, что из гривны серебра (204 г) чеканили 200 денег. В общем, смело можно сказать: 1 деньга = 1 грамм серебра.

Так вот, полмарки — это цена среднего качества меча. Или 100 шкурок. Или 3 солида у франков (если без ножен). Значит, конь — 230 шкурок, шлем — 200 шкурок, щит с копьём — 65 шкурок. Итого вооружение воина без меча тянет на 500 шкурок белки. И содержание его в год — ещё 2000 шкурок. Одного воина!

Веверица, т. е. белка, напомню — «от дыма»! Иначе говоря, от дома. А мы видели, что собою представляли «урбанистические центры» славян — в таком значительном городе, как Ладога, насчитывалось в синхронную эпоху… ну, пусть 300 домов. Пусть тысяча! Это неважно, ибо в землях обираемых хазарами полян, северян и вятичей мы и таких-то городов не находим. А в селищах, например, синхронной же ромейской культуры — 20–30 «дымов». То есть полуземлянок размером 6 на 6 метров. Ладно, снова будем великодушны — пусть этих жилищ насчитывается 50. Итого на вооружение и содержание одного воина необходимо обложить данью 50 славянских селищ! Или 50 тысяч для содержания всего лишь одной тысячи воинов. Коих у хазар было несколько десятков тысяч!

Интересно, у нас сегодня по всей России 50 тысяч деревень наберётся?..

Всё-таки поразительно, отчего это кабинетным историкам не приходит в голову проверить свои домыслы простою математикой? Нет, понятно, что Хазарский каганат не одними славянскими данями богател. Но нелепость передаваемого из одного кабинетного поколения в другое понимания летописного известия в духе дани беличьими шкурками от этого меньше не становится.

Да, но тогда… чем? Если не шкурками — то чем отдавали «налоги» хазарам северяне, вятичи и иже с ними?

Но я не спорю по поводу именно вевериц. В другом месте ПВА мы видим известие, что дань бралась и в щелягах. В шиллингах, как толкуют это иные. Спорить не буду — факт, что у нумизматов щеляг считается названием солида в славянских землях. Что уже больше похоже на правду жизни в том, чтобы данью окупать хотя бы сам процесс сё сбора.

Кстати, это же место в летописи прямо-таки яростно нам сигнализирует, что ни о каких белках в хазарской дани речь не шла. Вот что спрашивает русский князь Олег, победив неких радимичей:

Посла Олегъ к радимичем, ркя: «Кому дань даете?»

Как выяснилось, хазарам. Олег, естественно, распорядился:

«Не давайте козаромъ, но мнѣ давайте».

И дальше — самое важное:

И вдаша Олгови по щелягу, якоже и козаромъ даяху.

По щелягу. Или шиллингу. То есть по аналогу солида. Три с половиной грамма золота. И какое у нас, кроме кабинетных фантазий, основание полагать, что с радимичей хазары брали на порядок более тяжёлую дань, нежели с вятичей или вообще соседних им, открытым всем степным натискам, северян?

И мы знаем, что и веверица, векша, мордка — суть тоже расчётно-денежные единицы на Древней Руси, точную стоимость которых определить затруднительно. Точнее, слишком много вариантов. Скажем: 1/4 или 1/6 куны — и довольно.

А вот —

— бѣля—

— это куда интереснее.

Дело в том, что есть не очень известные этнографические данные. Они говорят, что в ряде брянских, орловских, воронежских — то есть как раз в интересующем нас пространстве — говоров зафиксировано понятие «беля», «бель», иногда «побель» в смысле «девушка», «девственница». Вот чем хазары дань брали — девицами юными! Это тебе не беличья шкурка, коих бунтами считают! Такая страшная дань вполне может претендовать на то, чтобы остаться в памяти народной и до летописи дойти!

И цена такой добыче была уже другою. Напомню: рабыня стоила тогда марку серебра. Как раз на месячное содержание воина. Или четыре копья. Или две коровы. Или 80 дирхемов. А в Европе её приравнивали к жеребцу. Во всяком случае, в таможенном законодательстве, как о том свидетельствует так называемый Раффельштеттенский устав, который регулировал пошлины в Баварской восточной марке между 904 и 906 годами:

Славяне же, отправляющиеся для торговли от ругов или богемов, если расположатся для торговли где-либо на берегу Дуная…, с каждого вьюка воска платят две меры стоимостью в один скот каждая; с груза одного носильщика — одну меру той же стоимости; если же пожелают продать рабов или лошадей, то за каждую рабыню платят по одному тремиссу, столько же за жеребца, за раба — одну сайгу, столько же за кобылу.

Надо полагать, и варяги, приходящие «из-за моря», брали сравнимую по ценности подать. Вряд ли это было меньше, нежели позднее накладывал на своих подданных князь Олег:

Поча Олегъ воевати на древляны, и примучивъ я, поча на них дань имать по черьнѣ кунѣ.

Опять же не будем, подобно кабинетным фантазёрам, понимать это так, будто Олег брал дань чёрными куницами. Куница — это сегодня редкий зверь. А тогда они вроде хорьков были — разве что по головам не прыгали. И цепа им была соответствующая.

А вот куна как денежная единица — это что-то другое. Скажем, проход на корабле от Новгорода до Ладоги стоил три марки кун или пол-окорока, проезд вниз по Неве и обратно — 5 куп или окорок. Включая таможенное мыто. Так что «чёрная куна» здесь — снова какая-то денежная единица Древней Руси, к нашему времени уже забытая. И, судя по всему, немалая, раз позднее князь Владимир обещал варягам —

— пождѣте даже вы куны сберуть за м*ць —

— и не действительно месяц ждали. Что означает — считали такой срок сбора по купе вполне нормальным. Это не то, значит, что можно прямо так вот вытащить из княжьей сокровищницы и выдать на руки. Не исключено — по контексту судя, — что это вообще месячный доход, скажем, среднего данника.

Так что дорогая получается дань — девушками. Стоила овчинка выделки.

Таким образом, первая часть былины становится понятной. Выехал вождь русов Вольга в полюдье во главе верной дружины.

И наткнулся на некоего необычного пахаря.

О его странностях мы уже говорили. Дополним лишь ещё одной: так лихо пахарь пашет, что деревья выворачивает, валы создаёт, камни обрушивает. Ничего не напоминает?

Мифологию славянскую, например?

Помните, как возникли так называемые Змиевы валы на границе лесостепи и степи? Я имею в виду не создание неведомыми племенами —

— предположительно со II в до н. э. по VII в н. э. оборонительных валов по берегам притоков Днепра южнее Киева.

Нет, я имею отображение этого деяния легендарное, былинное.

А в былинах у нас действует Никита Кожемяка. Он и побеждает Змея. Тот логично молит о пощаде и предлагает разделить землю поровну. Никита куёт соху — ага, опять соху! — в 300 пудов, запрягает в неё змея и пропахивает борозду от Киева до моря:

— Разделим всю землю, весь свет поровну: ты будешь жить в одной половине, а я в другой.

— Хорошо, — сказал Кожемяка, — надо межу проложить.

Сделал Никита соху в триста пуд, запряг в неё Змея, да и стал от Киева межу пропахивать; Никита провёл борозду от Киева до моря…

После же выполнения обязательств по мирному договору Никита Змея убивает, а труп его в том же море и затапливает. Благородно поступает. Без всякой издёвки говорю. По меркам той психологии и тех опасностей богатырь не только имеет право, но и обязан не исполнять своих обязательств перед Злом. Ради людей.

Именно у славян мотив чудесного пахаря и волшебного плуга распространен наиболее широко. А иногда, как пишет всё в той же интересной работе Лев Прозоров, —

— в этом качестве выступают и исторические лица — русские князья Борис и Глеб, болгарин Кралевич Марко, чаще же эти персонажи неизвестны историографии (что, естественно, никак не исключает их реальности). Это польский князь пахарь Няст, чешский князь пахарь Пшемысл, упоминавшиеся в связи с былиной о Микуле еще Федором Буслаевым. Это белорусский князь пахарь Радар. Это Кирилла и Никита Кожемяки из русской и украинской сказки. В западноукраинской песне золотым плугом пашет царь Соломоу.

Этот же автор обоснованно указывает на ритуальный характер пахоты правителя. Она сводилась к двум мотивам — это либо первая борозда, открывающая пахоту, либо опахивание — проведение ритуальной границы поселения или страны, ритуально «своей» земли, отделяющей се от «чужого», опасного мира:

Так, белорусский князь Радар, победив змея Краковея, насланного враждебным королем Ляхом, запрягает его в плуг и пропахивает границу с польской землей, о чём отпущенный им змей уведомляет своего повелителя: «Ой, Ляше, Ляше, по Буг наше!»

У Западного Буга действительно существуют гигантские валы, наподобие Трояновых на Дунае или Змеевых валов Украины. У италиков (этрусков и латинян) также существовал обычай опахивания границ поселения медным плугом, за которым идет царь, «слева направо» (очевидно, по часовой стрелке, по направлению движения солнца, «посолонь») вокруг. При такой пахоте по благую, правую сторону царственного пахаря оказывалась своя земля, по левую, неблагую — чужой, внешний мир.

Приводимые Титом Ливием слова Ромула: «Так да погибнет всякий, кто перескочит через мои стены!» (Liv. 1, 7) представляют собою одну из обычнейших заклинательных формул.

Итак, становится понятен ещё один кусок былины. По-княжески одетый пахарь, с богато украшенной сохою, — далеко не крестьянин. А князь и есть. Или скорее — князь-жрец: недаром воины — «подопечные» бога Перуна — не могли поднять сошку. Ещё бы — когда её удерживал сам бог, подземный, в частности, Велес! И это было вполне ясно тем, кто в древности рассказывал и слушал эту былину.

А Велес был парень но тем временам суровый. Перуна уж всяко нострашнсс: и жизнь он контролировал, и смерть, и скот, что тоже означало на деле жизнь и смерть, и жизнь засмертную, загробную. И много чего ещё. Недаром на реке Волхове до сих пор знают место Влссовица — немало девок молодых ушло там к мрачному божеству, неся послание от его народа!

И напротив Ладоги, в урочище Любша, их, говорят, тоже топили…

Потому переводим это место так: встретил князь русов Вольга князя-жреца вслссового, который границы земель славянских обозначал, — да с благословения и при защите бога своего Велеса. Оттого Вольга на всякий случай предупредительно желает жрецу божьей помощи, и ответ получает вполне интеллигентный:

— Езжай своей дорогой, мне тут и без твоих пожеланий Велес помогает.

Ну как такого парня не позвать с собой кассу брать?

Объясняется сразу и смирение князя, и спокойное обретение им бета-роли в собственном войске, и некий даже пиетет перед «пахарем».

А вот дальше начинается самое интересное. В итоге пришлый князь и местный жрец сговариваются о совместном дележе кассы. Интерес обоих внятен и безмятежен: одному — забрать свою «получку» при поддержке местного авторитетного бога, другому — усмирить паству. Что уж там могло лежать в исторической подоснове былины, гадать сложно: подобных бунтов полно было во все времена и у всех народов.

И что же происходит дальше?

После того как Микула Селянинович доказал свои полномочия от Велеса, настала пора для самого приятного. Соединив силы, солдатня и клерикалы задавили свободу местных мужичков. После чего содержание договора простого товарищества, что был заключен ранее, стало очевидно: военные взяли кассу, духовные взяли мужичков.

А теперь совсем выводно и серьёзно.

Очень примечательная былина получается. Словно телескоп, направленный в прошлое, позволяет нам увидеть оформление системы власти, государства и в конце концов русского этноса на территории будущей России.

По городам и опорным пунктам, по факториям, сидят русы. С целью кормления и обогащения они выезжают в военно-фискальные экспедиции в глубь земель, что находятся под их квази-контролем. Причём русы — далеко не Санта-Клаусы: их основной добычей становятся рабы.

Население воспринимает такое отношение со здоровой критикой. Оно, конечно, мужички-пахари — не бог весть какой противник для лучших на тот момент воинов мира. Но бог весть их недовольство, а потому местные славянские лидеры всё же пытаются как-то отгородиться от русских наездов. Тем более — налётов.

Но поскольку свои лидеры — тоже не Санта-Клаусы, а начальники, которым, как и чужим находникам, хочется кушать, хорошо одеваться и женщин, а взять это всё они могут только на мужичках как социальном слое, производящем ВВП, — то рано или поздно их интересы начинают совмещаться с интересами пришельцев. Что после некоторого торга — с предъявлением «крыши» в виде Велеса, как без этого — приводит к некоей верификации, легализации и тарификации сложившихся экономических и властных отношений. Элиты договариваются, порядок складывается, система устанавливается — и все становятся довольны.

Вот и всё объяснение причин отсутствия яростного противодействия захватчикам и, более того, постепенного экономического и политического совмещения с ними местных элит.

Глава 3.2. Синтез военный

В области чистой милитаристики сотрудничество между русами и местными племенами проходит по сообщениям летописей красной питью. То и дело встречаются строки:

множество варяг, и словенъ, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и сѣверо, и вятичи, и хорваты, и дулѣбы, и тиверци…

. . .

събра вой многы, варягы и словѣны, и чюдь и кривичи…

. . .

Игорь совокупи воя многы — варягы, и русь, и поляны, и словѣны, и кривичи, и тиверцы, и печенѣгы…

И так далее.

Но вот интересно, в каком формате осуществлялось это военное взаимодействие? Были ли это равноправные племенные формирования, либо же кто-то выступал в качестве ярда, гвардии, так сказать, а остальные были чем-то вроде ополчения при позднейших княжеских дружинах?

Увидеть это позволяет история, рассказанная летописцем. О том, как победоносное войско русское уходило от выплатишего ему дань Царьграда.

Вот этот эпизод:

И въспяша русь паруси паволочитыѣ, а словѣне кропийнныя, и раздра я вѣтръ. И ркоша словенѣ: «Имемъся своим толъстииамъ — не даны суть словѣном парусы кропинныя».

Вот ведь, казалось бы, презренные люди, эти русы! Отказали своим же соратникам в праве на паволочные паруса!

Но почему? Ведь, вспомним, в Средние века каждое несправедливое утеснение чести воспринималось крайне негативно и при возможности немедленно каралось. А тут такое унижение — а славяне утёрлись и вернули на мачты свои толстины-холстины!

Но давайте вспомним, что такое коприна.

В общем, это тот же шёлк. Только ординарный, что ли. Более тонкий. В сербохорватском языке сохранилось слово «копрена» — «вуаль, траурный креп, шелковый платок». Собственно, это слово больше всего и характеризует отличие «копринного» шёлка от «паволокового». Оно и происходит, согласно господствующей точке зрения, от «коприва» — «крапива». В седую старину из волокон крапивы ткали ткань, так что перенос этого термина на новооткрытую ткань многое говорит о её качестве. Об этом же говорит и её «целевой потребитель» — не аристократ, а скорее крепкий хозяин, с лёгким излишком денег. Средний класс, если по-нашему. У болгар до сего дня сохраняется новогодняя присказка-поздравление:

«Къща» это по-болгарски «дом». То есть пожелание отражает не некую экзотику, а вещь вполне доступную; но… всё же не слишком доступную. Во всяком случае, такую, обладание которой существенно для качества бытия, а приобретение — ощутимо для кошелька.

Но пс для истории. В смысле — не для летописцев. Эпизод с ко-припой для славян после победы над Царьградом — единственный в анналах, где упоминается этот материал.

Так что мы не ошибёмся, ежели сформулируем так: паволоки — это шёлк для парашютов, а коприна — для женских трусиков.

Собственно, после этого становится понятен уровень мореходной подготовки славян. Эти люди настолько не разбирались в мореплавании, что не умели соотносить силу ветра с крепостью материала для парусов. Второй вывод — славяне настолько не разбирались в драгоценных тканях, что не понимали разницу между шёлком дорогим, парадным, «эксклюзивным» — и обычным, «рулонным». Бельевым.

Можно себе представить, как веселились русы — кем бы они ни были, — видя, как славяне — кем бы они ни были — натягивают на мачты женские трусики!

«Кем бы ни были» славяне — не для того, чтобы их обидеть. Просто мы пока не знаем, кого именно имел в виду летописец. Ибо в поход князь Олег пошёл, взяв с собою тех самых —

— множество варяг, и словенъ, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и сѣверо, и вятичи, и хорваты, и дулѣбы, и тиверци…

Список явно вставной, позднейший. И «славяне» два раза повторяются, и формула уж больно затверженная — вечно у летописца это: «совокупи вой многи» — и давай племена вставлять…

А теперь главный вопрос. А отчего, собственно, славянам предоставили лишь коприну?

Для этого надо вспомнить правила, которые в те годы существовали в том, что касается раздела добычи. У викингов они были несложны, и пет оснований полагать, что у русов дело было устроено сильно иначе.

Просто говоря, вся добыча делилась поровну между уцелевшими после битвы воинами. Деление шло по кораблям. Их экипаж, в зависимости от размеров плавсредства, составлял от двадцати до восьмидесяти человек. В среднем, считается, сорок — пятьдесят. Наш летописец как раз тоже говорит, что в том походе, о котором мы говорим, было по «сорок мужъ» на ладью.

Вождям — хёвдингам, походным ярлам — и кормчим причитались дополнительные доли. У всех это было по-разному, но обычно штурману шло 2–3 доли, а командиру — 3–5. Разумеется, с течением времени и оформлением командной должности в постоянный нобилитет доля вождей увеличивалась.

Но нам эти подробности не важны. Нам важно здесь одно: добыча на этот раз была разделена несправедливо. «Не даны славянам паруса из паволок!» И неважно, распределял ли князь ткань на паруса из «общака», либо экипажи сами придуривались с богатой добычей. Славянам НЕ ДАЛИ качественного шёлка даже ради парадного выхода из побеждённого города.

Вопрос: почему? Ответ возможен только один: потому, что не были в составе Руси. Доказали очевидное? То, что летописец и так нам сказал? А вот и нет. Летописец своею байкою о парусах доложил нам, что славян не было в числе воинов! Потому они и долю в добыче получили меньшую. Потому и подкузьмили их фронтовики подарком из кислого на разрыв шёлка. Потому и жалуются славяне, что кто-то — явно имеющий на то право — не дал им паволок.

Не заслужили.

А почему не заслужили? Разобраться в этом нам поможет свидетельство весьма сановного автора. Самого императора римского Константина. Высказавшегося не за очередным кубком на пиру, и не в стихах или другом произведении изящной художественной литературы. Нет, император оставил данное свидетельство ни больше ни меньше, как в инструкции по пользованию и управлению империей. Оставленной не далёким бессмысленным потомкам, а личному, родному сыну. То есть в документе не только сугубо практическом, но и с достаточно высоким грифом ответственности. А значит — достоверности.

И пишет император наш Константин в своём труде «Об управлении империей»:

9. О росах, отправляющихся с моноксилами из Росии в Константинополь

… Славяне же, их пактиоты, а именно: кривитеины, лендзанины и прочие Славинии — рубят в своих горах моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лед, вводят в находящиеся по соседству водоемы. Так как эти [водоемы] впадают в реку Днепр, то и они из тамошних [мест] входят в эту самую реку и отправляются в Киову. Их вытаскивают для [оснастки] и продают росам. Росы же, купив одни эти долбленки и разобрав свои старые моноксилы, переносят с тех на эти весла, уключины и прочее убранство… снаряжают их.

Итак, славяне перед русами выступают в роли неких пактиотов. Кто это такие?

Вообще, термин «пактиот» имеет ряд значений: от «данника» до «союзника». Из вышеприведённого же отрывка можно уточнить следующее: это некие племенные (кривитеины, лендзанины) образования, участвующие в некоей заказанной и организованной русами работе. Работа эта оплачиваемая. Как на чей вкус, но, по-моему, это больше всего похоже на деятельность фирм-подрядчиков по договору с генеральным заказчиком. Ни данники, ни союзники.

Однако есть в этом отцовском послании сыну ещё один кусок, касающийся взаимоотношений между русами и славянами:

Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты[64] выходят со всеми росами[65] из Киава и отправляются в полюдия, что именуется «кружением»[66], а именно — в Славинии вервианов[67], другувитов[68], кривичей[69], севериев[70] и прочих славян[71], которые являются пактиотами росов[72]. Кормясь[73] там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля[74], когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав.

Чему это соответствует? Уже никак не отношениям «заказчик — подрядчик». Опять же как кому — а мне это напоминает обход подчинённых некой «бригаде» точек. Как в «Брате-1»: «Любит Чечен по рынку ходить, владения свои обозревать». Тут тебе и демонстрация власти, и сбор дани, и суд на месте. Скорый и справедливый: себе на пользу. Рэкет? Нет, уже не рэкет. Тут уже организация. Ещё не бизнес-структура с чётким делением на отделы и управления, с расписанными обязательствами, доходами-зарплатами и правилами поведения персонала. Но уже переходная ступень.

Вот и становится понятным уровень «пактиотства» славян: это подчинённые структуры в условиях бандитской иерархии. «Вы кому платите?» — «Да тут, «царицынские» приходят…» — «Теперь мне платить будете» — «А… Эти если придут?..» — «Скажете, что подо мной теперь ходите. Под Олегом Вещим».

Между прочим, ничего не придумано. Народ в старину попроще был, понаивнее. Так что наш летописец как на духу вышеозначенную сцену качественно и описал:

В год 6393 (885). Послал (Олег) к радимичам, спрашивая: «Кому даете дань?». Они же ответили: «Хазарам». И сказал им Олег: «Не давайте хазарам, но платите мне».

Вот такие «пактиоты». Кои «под рукой» ходят. Не рабы, конечно. И даже не совсем подчинённые. Но обязанные делиться. И в этом смысле совершенно бесправные. Не хочешь мечом по кумполу? Делись! Не хочешь делиться? Получай мечом по кумполу — вдова поделится.

Понятно же, что не могли с такими «союзниками» делиться «быки» Олега Вещего, только что успешно ломанувшие Царьград. Конечно, славяне помогли с транспортом, поучаствовали в перевалке грузов и перетаскивании кораблей. Но на долю бойцов у них в добыче и претензий быть не может! Так, скинем что подешевле — всё ж тоже помощнички…

Ну а для тех, кому вольница бандитская основателя Русского государства не слишком по нутру, подберём другой аналог.

Вот говорит император Наполеон замечательные слова своим солдатам:

«Воины! Вот сражение, которого вы так желали. Победа в руках ваших: она нужна нам. Она доставит нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение в отечество! Действуйте так, как действовали вы под Аустерлицем, при Фридланде, Витебске и под Смоленском, и позднее потомство вспомнит с гордостью о подвигах ваших в этот день и скажет о вас: и он был в великой битве под стенами Москвы!»

На другой же стороне Бородинского поля говорили слова не менее пафосные. Но реалисты, как известно, точили штыки, ворча сердито, кусая длинный ус.

А в это время третьи в темноте, при свете факелов, вгрызались лопатами в грунт, доканчивая возведение полевых укреплений и редутов для этих самых сердитых усачей. А когда раздался первый пушечный выстрел, эти люди выстроились в тылу у уже наточивших штыки, чтобы быть готовыми принять раненых. И вполне себя героически затем вели, бросаясь за ранеными в огонь, вытаскивая их чуть ли не из-под сапог французских гренадеров.

Вот только были они не солдатами. Их даже не включали в списки армии.

Ибо были они ополченцами…

Но позднее ситуация начала меняться. И эти перемены отразили былины. Они теперь вводят нас в мир богатырей русских, когда они уже стали именно русскими. Не русами, славянами или мерью-чудью — а приобрели вот то самое новое синтезное качество.

Но в этих богатырях долго ещё сохранялись черты, по которым можно судить о более далёком прошлом русского этноса, когда он ещё не был русским.

Мы примерно помним, каковы были богатыри былинные. Здоровые, могучие парни. Очень гордые — подчас вплоть до кичливости. С вполне рыцарскими представлениями о чести. И настроенные послужить сперва земле Русской, а уж затем — стольному князю Владимиру как её полномочному главе.

Тем не менее это именно они пируют с князем, они выполняют его приказы, они ездят от него послами в другие страны и они — главное! — собирают для него дань!

А с кого собирают? Да всё с мужичков тех, о коих чуть выше речь шла. То есть — как мы знаем из реальной истории, с местных племён.

Это уже ставит Владимира-князя над ними всеми.

Да только вот, как выясняется, не всё князь светлый сам делает. Он, по солидарному описанию практически всех былин, лишь пирует, веселится и проявляет моральную нестойкость в отношениях с женщинами. А собственно князем-военачальником «работает» за него кто-то из богатырей — чаще всего Илья Муромец, их признанный глава. Вот, например, как он рассылает войска в былине о Михайле Потыке:

Ничего себе, размер свободы у богатыря — войну и мир объявлять, земли чужие захватывать!

А веда мы знаем же, где такое происходило! У хазар. Каган и— некий царь, который реально творит политику.

А ещё у нас там есть, если помните, многочисленные и, главное, системные свидетельства того, что русы одно время могли быть вассалами хазарского кагана.

И что интересно: такая трактовка — что в образе Владимира Красно Солнышко отражается хазарский каган как сюзерен русов — очень стройно организует и информационную систему былин. Объяснимы становятся и жестокие самодержавные, но столь нехарактерные для ранней эпохи русов замашки Владимира, когда богатыри упрашивают его, словно Ивана Грозного:

Или так:

Объяснима становится и его вечная неблагодарность по отношению к богатырям — вассалы ведь, и так служить обязаны. Объяснимы и его поручения нередко выполнить явно не государственное поручение — невесту украсть или племянницу спасти.

И в этом смысле я очень продуктивной считаю посыл известного писателя Вадима Кожина о том, что важным элементом содержания былин была борьба с Хазарским каганатом. Добавлю лишь, что не только борьба, но и служение — как элемент известного исторического дуализма.

Во всяком случае, с могучим богатырём по имени Жидовин встречаются наши богатыри на заставе, а наказать его хотят за то, что тот им за проезд не отстёгивает:

Это, конечно, весьма шаткое свидетельство — дорожными поборами занимались тогда все, кто мог позволить себе создать заставу на торговом пути. Но русы, как то видно из истории, сильно страдали именно от хазарских поборов на транзитах. Иногда и головами расплачивались. Потому вкупе с говорящим именем богатыря можно нелживо допустить, что речь идёт как раз о взаимоотношениях русов с хазарами. А уж в чьих интересах богатыри дорожку стерегли — князя Киевского или кагана Итильского… Варианты равноценны.

И вот здесь есть смысл привести снова очень точное наблюдение Льва Прозорова:

Бросается в глаза, что образ «царя» русов у Ибн Фадлана практически совпадает с нарисованным былинами образом Владимира Красно Солнышко. Не менее очевидно и то, что даже для эпохи Ибн Фадлана этот образ чересчур архаичен. Современник арабского путешественника, Игорь Рюрикович, самым активным образом участвовал в боевых походах — что отмечают не только летописцы, творившие веком позже его смерти, но и современники-иноземцы (Лев Диакон, Лиутпранд), — и, как показывает история его гибели, отнюдъ не считался у подданных-славян неприкосновенным.

Правда, далее исследователь делает предположение, с моей точки зрения фантастическое:

Два эти обстоятельства наводят на мысль, что Ибн Фадлан просто слышал от русов их эпические песни — те самые, что легли в основу былин.

Это сомнительно по нескольким причинам. Во-первых, сам формат общения арабского путешественника с русами, как он предстаёт из его записок, едва ли предполагает вдумчивое ознакомление с устным народным творчеством. Во-вторых, данные восточного автора — восточных авторов, ибо эти данные переходят от одного к другому — вообще точнее, чем былинная картинка:

Он сказал:

Один из обычаев царя русов тот, что вместе с ним в его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников, причём находящиеся у него надёжные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты из-за него.

С каждым из них [имеется] девушка, которая служит ему, моет ему голову и приготовляет ему то, что он ест и пьёт, и другая девушка, [которой] он пользуется как наложницей в присутствии царя.

Эти четыреста [мужей] сидят, а ночью спят у подножия его ложа.

То есть это именно рассказ, а не опоэтизированная жизнь из былины. В-третьих, как, надеюсь, мне удалось показать, это не заметки самого ибн-Фадлана, а присоединённый к ним кусок какого-то более циркулярного рассказа о русах.

Но, так или иначе, Л. Прозоров делает поразительный по точности вывод:

…конкретные черты былинного Владимира — черты не дружинного вождя летописных племён, а сакрального, священного правителя, живого кумира первобытности.

Каковым, как мы знаем, был в известной нам истории только хазарский каган.

Однако в то же время необходимо заметить, что сам образ былинного богатыря — богатырей — более соответствует не «хазарскому» времени, а «дружинному». То есть не времени ранних, разобщённых ещё русей, одна из которых «специализировалась» на службе у кагана, а той эпохе, когда уже сложилась дружинная культура. То есть это примерно X век.

В самом деле: богатыри у нас все — на конях, богатыри у нас вооружены мечами (или саблями, в которых, впрочем, всё равно запечатлён образ первоначального меча), богатыри у нас кольчужны, латны и богато одеты. При этом у них нет характерных для славянского вооружения топора, дротика, рогатины. Даже лук редок, а копьё — непременно «рыцарское», используемое в поединках на конях. Есть, правда, палица. Но — булатная. Иными словами, железный шестопёр, тоже оружие профессионального русского воина.

А мы уже знаем, сколько стоило такое профессиональное воинское вооружение. Цена одного лишь меча означала годовой доход от пары деревенек.

И богатыри именно их и получали от «ласкана князя Владимира». Не случайно в былинах повторяется рефреном в соответствующих ситуациях:

И тот же мотив мы постоянно обнаруживаем в тех же летописях, начиная с легендарного:

…и раздал мужемъ своимъ волости и городы рубити: овому Полътескъ, овому Ростовъ, другому Бѣлоозеро.

Но здесь же мы обнаруживаем не менее постоянное противоречие в былинах. С одной стороны, князь богатырей часто унижает, подозревает в неверности и нечестности, даже прямо предаёт. Мы об этом говорили: типичное поведение сюзеренов по отношению к вассалам.

С другой же — богатыри князю практически ничем не обязаны. Да, «сёла с присёлками» они от него принимают — но всегда могут плюнуть, шваркнуть, фигурально говоря, шапкой о землю и уйти со службы. Даже в условиях, когда на Киев нападают враги.

То есть получаются у нас вассалы… на контракте. Пока ты, княже, ласков, мы с тобою. Но когда ты несправедлив — будь здоров! То есть богатырь к собственности не привязан. Скорее это обязанность князя — сделать так, чтобы он не был обижен ни морально, ни материально. Что вновь приводит нас к описанному в летописи управленческому принципу:

Сребромъ и златомъ не имамъ налѣсти дружины, а дружиною палѣзу сребро и злато, яко дѣдъ мой и отецъ мой доискася дружиною злата и сребра.

И продолжение очень важное:

Бѣ бо любяше Володимиръ дружину, и с ними думаа о строеньи землинемь, и о уставѣ земленемь, и о ратѣхъ.

Но что это была за дружина? Что она собою представляла?

Нравы же русских богатырей, какими они предстают в былинах, находятся в восхитительной корреляции с тем, что мы знаем о русах из исторических источников. Эта корреляция тем более примечательна, когда принимаешь во внимание, что эпос былинный создавался не народом. А этими самыми богатырями. Говоря точнее — этим самым дружшшым слоем, который, фигурально говоря, и выстроил вокруг себя государство. Недаром же местные племенные археологические культуры переходят в древнерусскую через посредство дружинной.

И вот, скажем, богатыри паши описывают свою повседневность. Хроники пикирующего молодечества, так сказать:

Прямо сэр Гавейн какой-то! Или Ланселот? Тот, правда, королеву спас похищенную, а наш Добрыня — всего лишь племянницу князя Владимира Забаву Путятишну. Зато наш два подвига кряду совершил: вырвал девушку не из рук какого-то паршивого принца, сэра Мелеганта, а из лап настоящего дракона о двенадцати головах. А затем отказался от девушкиного недвусмысленного предложения. Здесь Добрыня тоже проявил стойкость куда большую, нежели британский коллега, прыгавший в кроватку к любой, какая только была похожа на королеву Гвиневру.

Но, как бы то ни было, парадигма в чисто рабочее время была та же: увидел незнакомого рыцаря — дай ему по шапке. Вот и Добрыня — увидел. Правда, не рыцаря перед мостом, требующим подраться с ним за право пропуска. Тут был шатёр. Но вызов от него исходил не меньший:

Что делает богатырь? Правильно: вздымает подбородок вверх и заходит внутрь. Но богатырь-то наш, русский. Потому, увидев, что —

— самым естественным образом надирается:

После чего начинается закономерное, что в наше время заканчивается ночью в полицейском «обезьяннике»:

Но полиции тогда не было, так что на третьи сутки после погрома встретил похмельный Добрыня недоумевающего хозяина. Какова первая реакция богатыря, только что упившегося чужим вином и в благодарность разорившего жилище благодетеля? Правильно:

В общем, подрались. А поскольку ни один, ни другой перебороть противника не смог, то в дело вмешались подъехавшие свидетели. Тоже богатыри, естественно.

Суд их был мудрый: Добрыня подвергся порицанию за дебош в чужом шатре, а Дунай — это он был хозяином движимого имущества — за наглую надпись. И в итоге порешили ехать на суд к князю Владимиру.

Ну, как говорят в былинах, долго ли коротко, но сюзерен, выслушав стороны, принял решение:

Ну, разве это не замечательно, если проанализировать информемы? Богатыри наши — парни резкие, на насилие всегда готовые. Если что, удержу не знают, а чужое предостережение для них вызов. Так же как чужое имущество.

Поэтому: Добрыня встретил чужое становище. Он решил, что отсюда исходила угроза — хотя бы его собственному самомнению.

Добрыня напал на чужое становище и разорил его.

Хозяин становища ответил адекватным насилием. Потому что закон для него тоже не-писан: всё решает поединок тут же на месте.

Лишь в результате ничьей на боевом поприще тяжущиеся обращаются к суду верхней инстанции.

А теперь изложение всего вышесказанного в устах почти современников и свидетелей:

И нет у них недвижимого имущества, ни деревень, ни пашен.

. . .

Все они постоянно носят мечи, так как мало доверяют друг другу, и коварство между ними дело обыкновенное. Если кому из них удастся приобрести хоть немного имущества, то родной брат или товарищ его тотчас начнёт ему завидовать и пытаться его убить или ограбить.

. . .

Сражаются они копьями и щитами, опоясываются мечом и привешивают дубину и орудие, подобное кинжалу.

. . .

И если один из них возбудит дело против другого, то зовёт его на суд к царю, перед которым (они) и препираются. Когда же царь произнёс приговор, исполняется то, что он велит. Если же обе стороны недовольны приговором царя, то по его приказанию дело решается оружием (мечами), и чей из мечей острее, тот и побеждает.

Так что былина былиною… Обычная, казалось бы, попевочка про встречу двух рыцарей, искателей приключений и чести со славою. А на деле — реальная память о реальных русах…

И вот тут самое время вспомнить уже знакомого нам былинного героя — Микулу Ссляпиновича. Не только Вольгу он опустил до уровня бета-лидера. Он в самом прямом смысле в землю вогнал сильнейшего из сильнейших богатырей, Святогора:

Содержательно поговорили, ничего не скажешь. Однако для предков наших эта байка явно несла сразу несколько смыслов.

Микула Селянинович, как уже говорилось, явно и явственно олицетворяет связь местного земледельческого населения с местными же богами. Говоря проще, с Велесом. Отсюда все истории про тягу земную в маленькой сумочке, про соху неподъёмную, про неподъёмную же торбу скоморошескую. А впросак всё время попадают богатыри.

Но, что самое главное, — не все. Только чужаки вроде Вольги-колдуна или Святогора, коего русская земля не держит. Прямо говорится: силён-то ты силён, да с нашею землёю не управиться тебе. Чужак потому что. Вот Микула Селянинович — это да, он тебя покрепче будет. Потому как свой он. Не только потому, что местный, но с богами нашими знается.

Более того. Святой Николай, Микула то есть, в православном пантеоне заместил именно… Велеса! Иными словами, на дерзкий вопрос новоявленного таможенника о содержимом ручной клади прохожий чётко представился: «Я — здешний бог Велес и несу свою силу божественную». А ты? Ты, богатырь, с какими богами знаешься?

Глава 3.3. Синтез идеологический

И вот тут у нас появляется информема, годная на сенсацию. Оказывается, не с местными богами богатыри русские знаются! Не Перун, антагонист Велеса, ими олицетворяется! Не из этой былины, из ряда других, но картина предстаёт однозначная. Если исключить явно позднее привнесённый в раннюю русскую эпику православный элемент, то богатыри, оказывается… скандинавские культы исповедают!

Точнее, культы русов, какими они предстают ещё в самом начале своей истории. На это обстоятельство обратил внимание уже упоминавшийся здесь Лев Прозоров:

В одной из записей былины о том, как Дунай и Добрыня добывали для Владимира Всеславича невесту, её отец отвечает сватам-богатырям:

Что это за вера такая — «котельная»?

Сам Л. Прозоров ассоциирует её с кельтскими мифами. Совершенно не исключая влияние кельтов на праславян в образе легендарных венедов (об этом была речь в предыдущих работах), я бы всё же указал на более синхронные и прозрачные толкования.

В 2006 году в одном из таких погребальных комплексов у Шестовиц было обнаружено следующее:

В северной части камеры, на дне, лежало грудой несколько предметов: кожаное седло, украшенное многочисленными бронзовыми бляшками и решмами (бляшки-погремушки) с привешенными к нему железными стременами с выгнутой подножкой; два плохо сохранившихся железных котла (или котёл и сковорода под ним)…

Это — погребение знатного руса времён князя Святослава Игоревича. Причём по очень многим бесспорным признакам — погребение скандинавского типа.

И жертвенный котёл в могиле в этом смысле — не просто скандинавский этнокультурный признак. Это важнейший религиозный идентификатор норманнов. Котёл, в котором часто обнаруживаются кости съеденного во время погребального пира козла или барана, символизирует уход покойного в Вальхаллу, к Одину. А тот первым делом предлагал покушать — из пиршественного котла, где варилось мясо «воскресающего зверя»… Такие котлы археологи находят в центре курганов Гнёздова, возле Бирки в Швеции, на Готланде, на Аландских островах, в Дании…

В общем, различий между Русью и Скандинавией в этом аспекте не наблюдается:

Характерные для больших курганов Руси и Скандинавии черты погребального обряда — «языческое» трупоположение или трупосожжение (на Руси), часто в ладье, использование оружия и пиршественной посуды, иногда размещённых на кострище особым образом (оружие — в виде «трофея»), жертвоприношения. Жертвенный котёл со шкурой и костями съеденного во время погребального пира козла (или барана) располагался в центре кострища курганов Гнёздова и Чернигова; в кургане Скопинтул на королевской усадьбе Хофгарден возле Бирки котёл содержал человеческие волосы (принадлежавшие жертве?), как и в самом большом кургане могильника Кварнбакен на Аландских островах. /339/

И ещё одно важно. Конструкция могилы:

…в яму была впущена срубная конструкция, сложенная из брёвен, диаметром 10–15 см «в обло» с остатком, причём концы нижних венцов на несколько сантиметров вошли в стены погребальной ямы и отпечатались в них.

Отметим: срубная — она же камерная — конструкция могилы также считается у археологов несомненным признаком захоронения по скандинавскому обряду:

Ныне очевидно, что «ансамбль некрополя»… Гнёздова — трупосожжения, трупоположения в ямах и камерах — действительно идентичен «ансамблю» Бирки. Более того, тот же «ансамбль» характеризует и некрополь Киева X в., точнее — то, что от него осталось в процессе развития города (около 150 погребальных комплексов). /246/

К что по этому поводу говорят былины?

Вот Михаила Потык женится.

При этом подписывается свадебное соглашение:

Столь строгий подход к гендерному равноправию и правам женщин сыграл с героем дурную шутку, ибо жена преставилась первой. И пришлось ему в могилку идти. И вот что это за могилка:

В некоторых вариантах ещё и —

А друзья… А друзья в это время сруб делают:

И такой вид погребений отмечен археологией: в корабле или в лодке. Или в символизирующей их колоде.

Надо ли добавлять, что обычай этот — тоже скандинавский?

И одновременно он — русский! Мы видим в былинах всё то, что когда-то описал для нас в качестве непосредственного свидетеля церемонии ибн-Фадлан. Или ибн-Русте — помните? —

Когда у них умирает кто-либо из знатных, ему выкапывают могилу в виде большого дома, кладут его туда, и вместе с ним кладут в ту же могилу его одежду и золотые браслеты, которые он носил. Затем опускают туда множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканную монету. Наконец, в могилу кладут живую любимую жену покойника. После этого отверстие могилы закладывают, и жена умирает в заключении.

И то же мы находим в могиле знатного русского хёвдинга в Шестовицах. А именно: камеру-сруб, запасы еды, коня. И женщину, разделившую со своим мужем или повелителем дорогу к богам…

При этом любопытно совпадение того, как готовят колоду для Потыка, с тем, как Илья Муромец «хоронит» Святогора. В первом случае:

А во втором эти же прутья возникают в результате попыток Ильи освободить побратанца из гроба-колоды:

Осталось уточнить лишь одно. Хотя подобные погребальные комплексы — в виде курганов со срубной конструкцией внутри — изначально принадлежали большим племенным вождям, конунгам, правителям Скандинавии, в X веке эти элитные захоронения появляются в Восточной Европе, на территории будущей Руси.

И тут… они довольно скоро приобретают массу дополнительных этнических признаков. В могилах появляется оружие не скандинавского или не только скандинавского образца, здесь появляются бытовые предметы явно местных производств, здесь появляются останки женщин, которые перед смертью были обряжены в местные одежды. А потому исследователи этих древностей делают вывод:

Вероятно, в Восточной Европе погребённые в камерах являлись той частью древнерусского истеблишмента, который наиболее активно формировал культуру верхушки древнерусского общества в начале — середине X в. Это — преимущественно скандинавская, военизированная, лично свободная (княжеский дружинник мог быть и рабом), связанная с международной торговлей, частично христианизированная группа со значительным, судя по обряду, личным окружением. Существующая хронология подобных захоронений позволяет сузить время активного формирования этой социальной группы до второй — третьей четверти X в. Судя по расположению в могильниках Киева, Гнёздова (Смоленска), Чернигова и позднему проникновению на северо-восток (во второй половине — конце X в. в Тимерёво), эта группа населения должна была быть тесно связана с княжеским домом «Рюриковичей» и, вполне вероятно, эти люди скрываются под термином договоров Олега и Игоря — «русь». /191/

Есть даже специальное обозначение для таких вот смешанных восточноевропейских комплексов — дружинная культура. Да, та самая, о которой шла речь выше и материалам которой полностью соответствуют былинные богатыри! А эта культура совершенно прозрачный и чёткий символ развития того, о чем я тут постоянно говорю: пришлых скандинавов в местных русов и русов при участии прочих местных — в русских.

Ещё на одно очень важное былинное свидетельство синтеза русов со славянами и прочими нативными элементами в ходе развития от догосударственных факторий к государству указывает всё тот же замечательный автор Л. Прозоров. Он обратил внимашіе на то, что —

— Нередко былинный герой, одолевший очередного супостата, обходится с его останками сколь нерационально, столь и не по-христиански, Тело обезглавленного врага рассекается на части и разбрасывается по полю. Голова же насаживается на копьё и победоносно привозится на княжеский двор или на заставу богатырскую. Иногда, впрочем, её «просто» увозят в качестве трофея.

Ну, к примеру, так поступает Илья с беднягой Жидовином:

Таких эпизодов не один и не два, что немедленно дало исследователю повод провести параллель между повадками богатырей и исторических русов. В частности, он вспоминает эпизод, изложенный Львом Диаконом в повествовании о войне Святослава Игоревича с ромеями. Вот что тот поведал:

Что же касается росов, то они построились и вышли на равнину, стремясь всеми силами поджечь военные машины ромеев… Эти машины охранял родственник государя, магистр Иоанн Куркуас. Заметив дерзкую вылазку врагов, [Куркуас], несмотря на то что у него сильно болела голова и что его клонило ко сну от вина (дело было после завтрака), вскочил на коня и в сопровождении избранных воинов бросился к ним навстречу. [На бегу] конь оступился в яму и сбросил магистра. Скифы увидели великолепное вооружение, прекрасно отделанные бляхи на конской сбруе и другие украшения — они были покрыты немалым слоем золота — и подумали, что это сам император. Тесно окружив [магистра], они зверским образом изрубили его вместе с доспехами своими мечами и секирами, насадили голову на копьё, водрузили её на башне и стали потешаться над ромеями [крича], что они закололи их императора, как жертвенное животное.

«Как жертвенное животное» — это важно. Это напоминает также о похожем ритуале, описанном ибн-Фадланом:

Иногда же продажа пойдёт для него легко и он продаст. Тогда он говорит: «Господь мой удовлетворил мою потребность, и мне следует вознаградить его». И вот он берёт некоторое число овец или рогатого скота, убивает их, раздаёт часть мяса, а оставшееся несёт и оставляет между тем большим бревном и стоящими вокруг него маленькими и вешает головы рогатого скота или овец на это воткнутое [сзади] в землю дерево.

Череп на ограде капища — типичная славянская традиция. Следовательно, очевидна связь ритуальных воззрений русов со славянскими традициями.

Но не менее очевидна и связь русов со скандинавами. А те, после того, как бог Один —

— висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей, пронзенный копьем, посвященный Одину, в жертву себе же, на дереве том, чьи корни сокрыты в недрах неведомых, —

Codex Regius, 2365, строка 138

— жертвы, ему посвящённые, преимущественно вешали. В Уппсале вон священный дуб был весь подобными «подарками» богу увешан. Но скандинавы были ребята в этом смысле изобретательные, и жертвы делали подчас с огоньком и истинной любовью к делу. Чего стоит, например, прибивание вынутой из живота обречённого кишки к дереву и затем принуждение того ходить вокруг него, в буквальном смысле выматывая себе внутренности! Тоже, между прочим, обычай, посвящённый богу Одину, богу воинов…

Кроме того, Один сам был воином. И у него любимым оружием было копье Гунгнир. И что характерно, не раз и не два в сагах скандинавских упоминаются посвящённые этому богу убийства копьём. Например, в «Саге о Гисли», «Саге об Эгиле Одноруком и Асмунде убийце берсерков», «Саге о Гаутреке» и некоторых других можно встретить эпизоды, где герои поражают своих врагов копьём в честь Одина, с его одобрения или даже при его прямой поддержке. А самое главное: они тем самым приносят врагов в жертву Одину!

Впрочем, дело не в этих деталях, углубление в которые заведёт нас в дебри схоластики. Само наличие в русском воинстве и скандинавских, и славянских по происхождению обычаев означает одну простую вещь. А именно — что не считали они ни тот ритуал скандинавским, ни этот — славянским. А считали они его русским. Что и демонстрируют русские богатыри в русских былинах. А уж кто какой обычай привнёс в их быт во времена давние, седые — это представляет сегодня лишь академический интерес. А тогда не представлял никакого, ибо люди тогда делили себя на своих и чужих, а не на славян и скандинавов.

Вспомним всё того же хёвдинга из Шестовиц — по времени он как раз мог быть одним из тех, кто сначала рубил Курку аса на части, а затем выставлял его голову на копье. А это означает, что люди, захороненные по скандинавской традиции — и иногда с молоточками Тора на шее, — при жизни с полным удовольствием участвовали в изначально славянском мистическом ритуале.

Снова — синтез.

Кстати, о том же нам говорит и ещё одно свидетельство Льва Диакона:

И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили несколько грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра.

Много ведётся споров, чего тут больше — славянского ритуала или скандинавского. На самом деле спор бессмысленный: это русский ритуал. О чём нам достоверно сообщает сам ромейский император Константин Багрянородный:

После того как пройдено это место, они достигают острова, называемого Св. Григорий. На этом острове они совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб: приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие — кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми.

Опять же можно углубиться в уже много десятилетий не приносящую победу ни одной стороне полемику о том, чьи верования лежат в основе подобных ритуалов. Но мы, как уже говорилось, не стоим ни на стороне славян, пи на стороне скандинавов. Точнее — адептов оголтелой славянофилии или сторонников решительного норманизма. Мы — на стороне русских. И потому лишь отметим одно очень многозначительное место в этом тексте, на которое обычно мало кто обращает внимание в пылу священной дискуссии. Вот оно, ещё раз:

…[одни] приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие — кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, КАК ВЕЛИТ ИХ ОБЫЧАЙ…

Одним обычай велит одно, другим — другое. Но речь идёт о русах — именно они, по Багрянородному, идут караваном в Константинополь. А время, когда писались эти строки, — как раз чуть позже гибели Игоря у древлян. А в договоре Игоря с греками фигурируют в списке русских представителей правящей верхушки и их послов как скандинавские, так и славянские имена.

И две информемы из, в общем, достаточно надёжных источников прекрасно коррелируют друг с другом. И говорят они о том, что русы есть уже единый правящий, управленческий и воющий организм, но состоящий пока из элементов разного этнического происхождения. Это, однако, не мешает русам, придерживаясь каждый своих этнических обычаев, участвовать и в общих ритуалах, где эти этнические черты перемешиваются, проникают друг в друга и становятся уже общими.

А значит, русскими.

А в следующем поколении, когда подрос сын Игоря Святослав, его русы на поле брани уже в одном общем ритуале участвуют. А через поколение, к которому (формально, конечно же, ибо о собирательных образах речь идёт) принадлежат наши былинные богатыри с князем Владимиром, оные ритуалы уже и не мыслятся ничьими другими, нежели природно русскими.

Интересные аллюзии к скандинавской мифологии предлагает внимательному читателю и одна из самых известных русских былин— «Добрыня и змей».

Конечно, в том, что я скажу ниже, содержится очень много лишь косвенных соображений, но когда они складываются, получается интересная картина.

Итак, у нас есть река Почайна. Прямо скажем, река со странностями:

Так что маменька Добрыми вполне справедливо наказывает ему не купаться в оном опасном потоке.

Судя по описанию реки Почайны, этот водный ресурс очень похож на «адскую реку» скандинавской мифологии — Gjoll. Это одна из двенадцати, что пошли от Élivágar, ледяных рек, которые текли в Гишіупгагапе (Ginnungagap) — хаосе-пустоте, что существовал до создания человечества:

Вне Муспельхейма (Muspelheim) —

— мир огня на юге —

— лежит пустота, называемая Гиннунгагап, к северу от неё — Нифлъхейм — мир грозной темноты и холода. В этом мире появился родник —

— или же колодец —

— Хвергельмер (Hvergelmer), и потекли из него двенадцать рек. Имя этих рек — Эливагар. Реки замёрзли и заняли Гиннунгагап. Когда ветер, дождь, лёд и холод встретят тепло и огонь Муспелъхейма в центре Гиннунгагап, родится место света, воздуха и тепла. /152/

В общем, Дух Божий метался там над водами, пока мозги Имира не были подброшены в воздух. Впоследствии через Гьёлль по мосту Gjallarbro проскакал Хсрмод, чтобы просить повелительницу ада Хель отпустить любимого всеми бога Бальдра.

Этакая древнескандинавская река Стикс.

А далее у нас есть Змей. Который обитает в этой реке.

Змей у нас тоже со странностями. Такого в славянской мифологии — кроме данной былины — нет.

То есть, вообще говоря, Змеи-ящеры-драконы присутствуют в мифологии практически всех народов. И в славянской — тоже. Достаточно вспомнитъ бесконечно дружелюбного Змея Горыныча. Но это, так сказать, чудовище не хтоническое. Скорее, просто персонаж, присутствующий в мире людей и, в общем-то, занимающийся понятными людям делами: девиц воровать, с женщинами совокупляться, дань требовать, с богатырями сражаться… Но вот обитают эти антропоментальные рептилии преимущественно в горах. Отсюда — Горыныч. И плюются огнем.

Зато хтонический — и к тому же водный — Змей есть в мифологии скандинавской. Это Ёрмунгир, мировой зверь. Он на стороне Зла, он окружает весь мир, он пока кусает от злости сам себя за хвост. Но в день последней битвы Добра со Злом — в Рагнарёк — змей поднимется и отравит небо.

Тогда его убьёт бог Тор. И это будет третья битва Тора со Змеем. В первой ему удалось лишь одну лапу пресмыкающегося от земли оторвать — и расстались они в состоянии боевого перемирия. Во второй Тор настиг Змея именно в реке, подманил его бычьей головой на крючке, подсёк и почти размозжил ему голову молотом. К сожалению, помешал великан, сидевший с Тором в одной лодке. Он подрезал леску и тем позволил Змею скрыться в глубинах. Гуманист оказался.

Что интересно, Добрыня в былине проявил такой же несвойственный воину-богатырю слюнявый гуманизм. Поначалу-то —

Но Змей — или змея, в разных вариантах по-разному — взмолился о пощаде. И в качестве ответной услуги пообещал —

Вот тут Добрыня и уступил. Это очень странно. Как писал великий В. Я. Пропп, —

— Во всём русском фольклоре герой никогда не знает никакой пощады по отношению к врагам. Он не вступает с ними ни в какие соглашения, а всегда только уничтожает их. Эта норма здесь нарушена.

Хотя скрупулёзно отмстим, что Добрыня, как и Тор, не совсем чтобы очень хотел уступить, но… как-то так само собою получилось:

То есть опять же есть некая схожесть с мифом о Торе: тот тоже не хотел змеюку отпускать, но как-то так само вышло…

Ну, дальше следуют разные приключения. Змей, естественно, оказался хозяином своего слова — как только освободился из Добрыниной тяжёлой хватки, тут же украл племянницу стольнокиевского князя Владимира Забаву Путятичну. Кому поручить вызволить девушку из лап холоднокровного сластолюбца? Добрыне, конечно. За удачное оказание услуги обещано поощрение:

Делать нечего, отправился Добрыня на контртеррористическую операцию, заложницу освобождать. И вот тут оказывается уже наш змей вполне себе традиционным — теперь живёт он уже в горах, в пещере змеиной.

Обменявшись версиями на тему, кто первым нарушил заповедь, заключённую на реке Почайне, и не придя к согласию, оппоненты начали драться. С трудом и небесною помощью, но одолел Добрыня. А затем пошёл —

— и освободил множество пленников.

Лишь Забаву найти не мог. Пока не дошел до самой последней пещеры, где наконец и обрёл гарантию целостности своей шеи.

Примечательно, что освобождённая прелестница немедленно сделала освободителю предложение, что обычно высказывают девушки юношам. Чтобы взял её замуж, конечно.

Но Добрыня холодно отверг матримониальное предложение, сославшись на низкое своё — буквально: «крестьянское» — происхождение.

Подлинная причина такой холодности непонятна. Но она разъясняется, если почитать эпическое произведение дальше.

По некоторым вариантам былины далее Добрыня передаёт Забаву Алёше Поповичу, дабы тот отвёз её к дядюшке, а сам едет «поляковатъ». То есть крутиться по чисту полю и искать богатырских приключений. Ну, вот как с Дунаем.

В этом анабазисе он встретил некую поляницу — деву-богатыршу. Как водится, подрался с нею. Не слишком удачно:

Да что там «не слишком удачно»! Прямо скажем: совсем неудачно сложилось боестолкновение для нашего героя. Опять пришлось услышать ему роковое предложение.

И на сей раз отвертеться от дамского предложения Добрыне не удалось. Сыграли свадебку в Киеве, три дня гуляли. На том былина и кончилась.

А нам остаётся развести руками в недоумении. Какую связь имеет история с купанием Добрыни в огненной реке с, например, битвой с жестокою поляницею? А что общего у приключения с Забавою Путятичной с тем же первым боем со Змеем?

Скажем определённо: ничего. Совершенно очевидно, что одна былина распадается на три совершенно разных истории: историю битвы со Змеем, историю освобождения Забавы (из лап совершенно другого Змея, отметим попутно) и историю встречи с поляницею, каковая история явным образом относится к чисто рыцарскому циклу. То есть ко всем этим многочисленным былинам о поездках наших богатырей во чисто поле, где они и завоёвывают рыцарскую славу в битвах с Идолищами, Жидовинами, поляницами и друг с другом.

И пришиты эти части друг к другу достаточно грубыми швами. Чтобы вывести Добрыню на уже побеждённого Змея во второй раз, вводится неживая байка о том, что богатырь пощадил злого врага. Чтобы вывести героя на поединок с поляницею, вводится тезис о том, что скромняга отказался от принцессы из-за своего социального происхождения. Хотя все мы твёрдо знаем — в том числе и из самих былин, — что допуск на пиры княжьи в составе старшей дружины сам по себе означает приравнивание к боярскому достоинству.

Поэтому вывод напрашивается один: мы имеем дело с двумя позднейшими вставками-привязками.

Мы ими заниматься не будем, а вот первая часть для нас интересна. Она же и древнейшая, она же и, так сказать, философская. Из разряда тех опять-таки традиционных для почти всех народов сюжетов, где герой, представляющий человечество, борется за существование с чудовищами хтоническими, изначальными, человеку враждебными.

И именно в этой части былины мы видим ряд элементов, сближающих её со скандинавскими мифами.

Разумеется, прямого заимствования тут нет. Ну, так мы и не говорим, что русы были скандинавами. Но они были выходцами из скандинавов. А также из славян, финнов и прочих местных народов. Ибо раз русы — симбиоты, то и мифология их должна была быть симбиотична.

И по этой причине мифы, легенды и предания должны были сплавляться в их среде в весьма причудливую новую мифологическую ткань. В которой, в частности, змей уменьшился до зла уже не мирового, а местного, норовящего портить жизнь людям, имеющим дела на здешних реках. Причём не исключено, что на Руси он для выходцев из Скандинавии олицетворял опасность для их кораблей от самих рек с их порогами, перекатами и водоворотами, а для выходцев из Славиний — опасность от корабелов, нападающих на селения и уводящих людей «в полон».

Это как раз и объясняет, почему в одну былину были объединены три разных цикла. Да ведь развивались русы в среде, сотканной из местных реалий жития на Восточно-Европейской равнине! Где уже не какой-нибудь вредный бог Локи хулиганил по-детски, отрезав волосы у спящей жены Тора Сиф, но где охота за людьми, и тем более за девушками, была большим бизнесом. И занимались им все — начиная от тех же русов и заканчивая степняками, у которых змеи нередко были тотемными знаками. И любимый богатырь, когда-то бившийся за место под солнцем с порождением дочеловеческого мира, ныне бьётся за свободу захваченных в плен соотечественников…

И не потому ли молоточки Тора-Добрыни так популярны были в русской среде?

Глава 3.4. Синтез государственный

Основную подоплёку взаимоотношений между «богатырями» — то есть русами — и местными элитами мы уже поняли из былины про Вольгу и Микулу.

Мужичков на «счётчик» сажать выгодно всем, но надобно и делиться. Одни русы не потянут всю махину взаимоотношений с тысячами селений, где мужички готовы подрубить слеги мостов, дабы ты с местными речными божками на предмет «получки» побеседовал. И, судя по эпизоду общения Садко с Морским царём, о подобного рода партизанских акциях люди помнили. Это в старые времена кнорр мог по-тихому причалить у сонной деревеньки и после лёгкой драки вооруженных с безоружными набрать там очумелых поселян для пассивного их участия в работорговле. А после наведения какого-то подобия регулярной эксплуатации территорий так или иначе надо договариваться с её авторитетными представителями. Что и происходило, как видим.

В этом — всего лишь прагматичном — подходе русов к делу и кроется одно из объяснений того, почему изначально скандинавские выходцы быстро и легко начинали клясться местными богами, но и принимали местные обычаи. Не только потому, что в факториях постепенно обрастали местными пассионариями. Но и потому, что так легче было скреплять меморандумы о взаимопонимании с местными племенными «Микулами». Ну, хорошо, пусть я даже Святогор. Но вот —

— потому как в ней сила земли местной. То есть данного племени. Если напрягусь, возьмусь за дело «обема руками», принатужусь «силой богатырской», так ведь тем дело и кончится, что —

Вона сколько древлян умиротворяли — лет сто. А вятичей — и все двести. Оно надо? Тем более что если с помощью коня богатырского и выберешься затем из ямы, —

— то всё равно утомишься до такой степени, что уснёшь —

— да —

Настолько крепким, что любой проезжий Илья Муромец будет тебя «палицей булатной» да «по белым грудям» садить.

Ещё раз: оно надо? Не дешевле ли местных в долю взять?

Вот и происходило в итоге побратание. А для этого что нужно? — нужно обычаи к общему знаменателю привести. Например, так:

Да и что делить «святорусским богатырям», коли они одно общее дело затеяли? А уж кто младший, кто старший — дело третье. Тем более что в итоге младший старшего в колоду погребальную уложит да обручами железными обошьёт. Чтобы не вырвался.

Ах, как мне это напоминает то, как князь Владимир варягов в Царьград спровадил, которые ему не нужны стали, помогши ему Киев взять! А ведь тоже — очень яркий символ того, как изменившиеся в симбиозе с местными, ставшие русскими, русы оторвались от бывших соплеменников!

Но существовали и нарушители «конвенции». Вот что, например, рассказывается в былине про Чурилу Плёпковича.

Вновь не будем продираться сквозь поэтические образы и напевшие языковые выверты. Перейдём сразу к делу.

Князь Владимир с богатырями и боярами занимаются любимым делом — пируют. Их напряжённый досуг прерывает «толпа мужиков», которые князю приносят устную петицию. В оной мужики требуют от государя «праведные суд» на некоего —

В содержательной части жалобы значилось, что оный пехорошй человек во главе с бандой неведомых людей, известных лишь под названием «дружина Чурилова» —

— на рыбачивших мужичков. Затем наглецы прогнали их с речки, а сами —

Результат:

В переводе на современные понятия это означает, что на бизнес, с которого Владимир получает свой откат, напали чужие рейдеры. И отняли бизнес вместе с откатом.

Что должен делать Владимир?

Ничего он сделать не успевает. На дворе у него уже новая депутация. С посланием на ту же тему. Только на сей раз неведомые люди —

С аналогичной вестью уже и третья толпа трудящихся подходит. Только у них неведомы люди —

При этом, что характерно, неведомые захватчики нагло представляются:

Выводы трудящиеся делают самые нерадостные:

И опять Владимир не успевает даже распорядиться. К Киеву подваливают те самые наглецы. При этом сведения, доставленные делегатами с мест, подтверждаются: агрессоры и без того богаты, чтобы последнюю рыбку у парода не отнимать. А раз делают это, то, скорее всего, из хулиганских побуждений:

А ведь нет! Не хулиганские это побуждения у таких-то ладных да богатых! Это наезд. И наезд на самого князя.

Тут уже и столица поднялась:

И вновь повторимся: что делать князю великому Владимиру?

Собирать армию: богатырей ушатом воды протрезвлять, от князей да бояр холопов их боевых требовать, от киевлян ополчение призывать. Да показать наглецам кузькину м-мать!

Что делает Владимир?

Владимир отнекивается:

Народ настаивает: зато мы-де знаем —

А далее едва ли не волоком тащит Владимира суд вершить:

Тут князь увидел двор Чурилин, и тот, надо сказать, произвёл на подвергнутого наезду властителя большое впечатление:

Покои хозяина тоже впечатлили стольного князя:

И — по-былинному — во третей раз да спросим-то: что должен делать князь Владимир?

А вновь он ничего не успевает. Ибо окружен уже дом:

А молодцы… молодец к молодцу! Одеты богато, да воинскую выучку свою этак ненавязчиво демонстрируют:

Не будем в чевёртый раз задавать сакраментального вопроса. А скажем в итоге, что смирился Владимир со своею участью:

Самого же Чурилу пригласил —

Переводим. Стольник — одно из высших лиц княжеской администрации, в ведении которого само пропитание государя. Чашник, согласно «Большой советской энциклопедии», ведал —

— хозяйственным, административным и судебным управлением дворцовыми сёлами и деревнями, населёнными добывавшими мёд бортниками, и дворцовыми бортными лесами.

Иными словами, не только мужички-жалобщики попадали в руки того, на кого они жаловались. На деле сам государь вверял захватчику и свою жизнь и всё своё хозяйство.

От какового предложения Чурила отказываться не только не стал, но и завёл ещё в благодарность интрижку с женою Владимира — «прекрасной княгинею Апраксией».

Дело дошло до общественности, общественность начала шептаться, шёпот дошёл до князя, а сама Апраксия допита до безумия, предложив мужу сделать Чурилу ещё и постельничим. Причём в данном случае не в административном, а в прямом качестве. Ибо сам Владимир вынужден был пригрозить отрубить ей голову за то, —

Ну а Чуриле от дома было отказано, в чём, согласимся, былина явно пытается выдать желаемое за действительное.

Действительное же довольно стройно восстанавливается по вот какому эпизоду реальной истории:

В лѣто 6526. Поиде Болеславъ сь Святополкомъ на Ярослава с ляхы, Ярославъ же множество совокупируси, варягы, словсны, поиде противу Болеславу и Святополку. И приде Волыню, и сташа оба полъ рѣкы Буга. И бѣ у Ярослава корьмилець и воевода Буды, и на ча Буды укаряти Болеслава, глаголя: «Да что ти пропоремъ трескою чрево твое толъстое». Бѣ бо великъ и тяжекъ Болеславъ, яко пина конине моги сѣдѣти, но бяше смысловъ. И рече Болеславъ: «Аще вы сего укора не жаль, азъ единъ погибну!» И, вьсѣдъ на конь, вьбреде в рѣку, а по немъ вой его. Ярослав же не утягну исполчитися, и побѣди Болеславъ Ярослава. Ярославъ же убѣжавь с чстырми человѣкы к Новугороду. Болеслав же вниде в Кыевъ сь Святополкомъ. Ирече Болеславъ: «Разведете дружину мою по городомъ на кормъ». И бысть тако.

В переводе: польский король Болеслав, во исполнение как родственных обязательств (Святополк приходился ему зятем), так и чисто коммерческих планов (ограбить Киев, а по заключении мира отхватить победоносно липших территорий на Червенской Руси), пошёл наказывать Ярослава. Который к тому же, с точки зрения польского лидера, был узурпатором, отнявшим законный киевский трон у зятя.

Это предприятие вполне удалось из-за крайней безалаберности Ярослава — может, он тоже, как по былине, пировал до вечера «со бояры да дружило»? Похоже, что так, ибо как ещё, кроме как с пьяного куражу, можно было выскакивать на берег речки и орать угрозы вражескому королю, не будучи готовыми к битве?

Но, как бы то ни было, Киев был оккупирован, а киевская земля была разделена между поляками им на прокорм. Судя же по эпизоду, в котором —

— Болеслав же бѣжа ис Кыева, възма имѣние и бояры Ярославлѣ и сестрѣ его… —

— при захвате города в руки Болеслава попала сама Предслава Владимировна. А та сыграла в развитии данной гражданской войны и иностранной интервенции роль настолько заметную, что удостоилась даже рассказа об этом в летописи. В общем, вполне сопоставимо с образом Апраксы-королевичны.

Но меня тут больше занимает не историческая подоплека былины о Чуриле, а тот пласт взаимоотношений между властью и населением, который она вскрывает. Ибо пласт этот более древний, нежели описываемые события. И видно в нём дальнейшее развитие Русского государства как института реализации договора между русами и местным населением — по сравнению с тем состоянием, которое мы видим в былине о Вольге и Микуле.

А именно. Мужички теперешние — вполне лояльные данники. Недоимок они теперь сами боятся. Ибо не данники они в полном смысле, которых раз в год посещает князь или его доверенные лица и ведут строгий учёт да суровый суд. Они теперь скорее договорники. Поставщики двора, можно было бы сказать, если бы данная система наверняка не была представлена и на более низких уровнях общественной иерархии.

Как бы то ни было, местное население находится уже не в противостоянии, а в симбиозе с правящей верхушкою, которая сама, как мы знаем, является симбиозом местных элит с русскими… которые, как мы знаем, сами являются симбиозом осевших по факториям скандинавов с местными пассионариями.

Путанно получилось? Вовсе нет.

Я бы это даже проиллюстрировал. Историческими примерами.

Первая стадия:

Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян.

Вторая стадия:

Славяне же, их пактиоты, а именно: кривитеины, лендзанины и прочие Славинии — рубят в своих горах моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лед, вводят в находящиеся по соседству водоемы. Так как эти [водоемы] впадают в реку Днепр, то и они из тамошних [мест] входят в эту самую реку и отправляются в Киову. Их вытаскивают для [оснастки] и продают росам.

Третья стадия:

И рече Володимсръ: «Се не добро есть: мало городовъ около Кыева». И нача ставити городы по Деснѣ, и по Устрьи, и по Трубешеви, и по Сулѣ, ипо Сіугпі. Ипоча нарубати мужилутпіи от словенъ, и от кривичъ, и от чюдии, и от вятичъ, и от сихъ насели и грады…

Мы как раз и видим тут третью стадию формирования разнообразных человеческих элементов в русский этнос. Первая: скандинавы смешиваются с местными на базисе обслуживания восточного транзита — и становятся русами. Вторая: русы, экономика которых доросла до необходимости территориальной экспансии, втягивают в себя местные элиты — и становятся русскими. Третья: русская элита, перешедшая к упорядоченной эксплуатации теперь уже не племенных, а общих территорий, втягивает в этот процесс всё подданное население — и оно становится русским уже на уровне этноса.

Не сразу, конечно. И в ходе противоречивых и часто кровавых процессов. Но именно так.