Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира

Елена Тополева Тузик

Дорога закончилась. Метров пять гравия, столько же песка — и целина. Вокруг ночь: летняя, короткая, темная. Руку протяни — не найдешь, а дорогу видно, будто светится. Камни не местные, все больше белые, не лень везти было? Да и накладно. Не иначе местный хозяин жизни чудит. Разве что, мужикам работа…

В костре потрескивали еловые сучья, терпко пахло смолой. Андрей подвинулся ближе к огню и подставил ладони. По лицу замелькали тени, отчего нос, и без того тонкий и острый, обозначился еще резче, а серые глаза сделались почти черными.

— И как вы строите? Вас же двое всего?

— Ну… — неопределенно протянул первый дорожник и заискивающе глянул на второго, будто дворовый кобель, перед тем как стянуть со стола кусок колбасы. Андрей тут же окрестил его Тузиком. Второй же, огромный бородатый молчун — форменный медведь, — пошарил за спиной, достал две жестяные кружки, уместившиеся в одной ладони, плеснул в каждую кипятку.

— Нас ведь не торопит никто, делаем и делаем, — словно получив разрешение, заговорил Тузик. — Хозяин понимает: не до первой распутицы — на века строим.

Андрей улыбнулся. От скромности не умрут. Ладно бы стройка века какая была — ширь, масштаб, шумиха в прессе. А то грунтовка местного значения, от деревни на погост… Хотя, надо признать, сделана на совесть: полотно будто вылизано — ни сучка ни задоринки. И ведь чем! Лопаты возле бытовки свалены да ровнялка из досок. Россия, Россия…

— Ты на лопаты не смотри, — обиделся Тузик, — рано тебе еще в такие вещи вникать. Сперва ночь переживи.

Медведь что-то буркнул в бороду. Тузик вскинулся и умчался в темноту. Странные они. Впрочем, кто еще будет в такой глуши дорогу лопатами строить? Медведь явно за главного, а Тузик шестерит с полпинка. Может, зэки бывшие? Андрей поежился, вытянул ноги поближе к огню. Идти все равно некуда. Да и взять с него нечего — телефон и тот дома забыл. И чего в лес понесло? Горожанин… Шампиньонов ему не хватило, белых решил поискать. А нашел овраг и пень еловый. Метко нашел, затылком. Если бы не Медведь…

Андрей уважительно посмотрел на здоровяка. Хотели бы — раньше прибили. Дело Тузик сказал, сейчас только сидеть остается, а утром покажут дорогу. Дорожники же, невесело пошутил он про себя, потрогав изрядно припухший затылок.

Захрустел гравий, и откуда-то слева вынырнул Тузик с брезентовым мешком. Рожа довольная — вылитый барбос, палочку притащил.

— Так-так, — Тузик запустил руку в мешок, — что нам бог послал…

На широкий кряжистый чурбан упруго шлепнулись полбатона вареной колбасы с кубиками жира, буханка хлеба, пачка рафинада, три банки тушенки. Андрей не поверил глазам — советская еще! Странно как-то… Может, их тут вообще забыли? Списанные продукты завезли, лопаты вручили — и поминай как звали? Хотя нет, колбаса вроде свежая. Да и зарплату наверняка платят. Наш мужик за пайку работать уже не станет.

— Чего ждешь? — Тузик толкнул Андрея локтем. — Налетай, трюфеля не предусмотрены.

Медведь сграбастал тушенку, вогнал нож, одним движением вскрыл банку и поставил перед оробевшим Андреем. Тузик бесцеремонно заехал пальцем в застывший бульон, облизнул.

— Ммм… Нормально, есть можно. Ты чего как неживой?

Андрей было засомневался, но Тузик так бойко принялся уминать тушенку из второй открытой Медведем банки, что рука сама потянулась к ложке. И правда, тушенка оказалась мясной, с горошками черного перца и тонкими прожилками нутряного сала — объедение. А с ломтями хлеба, что шустрый Тузик уже успел обжечь до хруста, да под ароматный смородиновый чаек…

Странные они, опять подумал Андрей, мужики — и без водки. Какой-никакой самогон должен быть, бормотуха, тормозная жидкость, наконец. Как же они строят без ракетного топлива?

— А покрепче нет чего? — решился он.

Тузик подмигнул и улыбнулся. Широко, понимающе, с бездонной тоской в глазах.

— Хозяин… — Он задрал голову. — Высоко сидит, далеко глядит.

Андрей потянулся взглядом к небу, но против воли уставился на острый белый кадык Тузика, перехваченный темной полосой. Всполохи костра заставляли полосу шевелиться, и казалось, будто она раззявила рот и вот-вот вывалит на грудь Тузику пережеванную тушенку. Андрей сморгнул и отвел глаза. Привидится же такое. Ну вешался мужик, бывает. Не повод.

Тузик наконец оторвался от звезд:

— Поел? Все. Детское время. Марш в бытовку, а мы еще посидим, правда, Миша?

Таки Медведь, сонно подумал Андрей. На него вдруг навалилась усталость, затылок запульсировал, ноги одеревенели.

— Э! — возмутился Тузик. — Только не в костер, ты нам еще нужен.

— Ладно, — пробормотал Андрей, сполз с чурбана и улегся тут же, на теплом гравии.

Сколько он спал, не помнил, а только начал урывками просыпаться: то плечо на камнях занемеет, то ветерок спину захолодит. И показалось ему, что дорожники спорят меж собой, будто делят чего.

— А я говорю, отлично подойдет! — наседал Тузик.

— Коротковат, — бубнил Миша. — Ростом долог, умом короток.

— Вот всегда ты так говоришь, — не уступал Тузик. — Вспомни-ка Бориску последнего. А Гришка? И проститутку ту не забудь!

— Другое там, — буркнул Миша совсем рядом.

Андрей с ужасом почувствовал, как по его телу шарит корявая лапища. Он крепче зажмурил глаза — не дай бог поймут, что проснулся, — тут же пригвоздят, маньяки. Черт, вот влип!

— Да чем же другое-то, чем же? — частил Тузик. — Точно поперек ляжет. Вот смотри, и штука эта его как раз в ту дыру встанет — не придерешься.

— Штука, может, и встанет… — Лапища передвинулась ниже, к пупку, Андрей замер. — А с той стороны выпрет. Долбить придется.

— Эка невидаль, спишется все.

— Отходов много, — веско сказал Медведь. — Хозяин будет недоволен.

Тузик забормотал себе под нос:

— Это сюда, это туда, дырка стянется, сверху само схватится, после полирнем — комар носа не подточит… Мишенька, я все рассчитал! Пойдем, покажу, а?

Лапища выдернулась из-под толстовки, корябнув напоследок по ребрам.

— Идем, Иуда.

Захрустел гравий, глухо отдаваясь в голове. Андрей осторожно приоткрыл глаза. Костер почти догорел, темень вокруг: шагни в сторону — никто не найдет. Он пошевелил руками, ногами — повезло, даже не связали. Только шея не двигалась. Сунул руку за ворот и нащупал что-то лишнее, будто сучок. Ладно, потом разберется. Снова прислушался: Тузик самозабвенно тараторил что-то метрах в десяти, наверняка и Медведь там. Пора. Андрей перевернулся и стал тихонько, по-тюленьи, отползать из освещенного круга, стараясь не шуршать. Ночь-полночь — уже не волновало, хоть к черту на рога, лишь бы подальше от этих чокнутых. Родилась мысль сперва к лопатам пробраться, но тут же сдохла — против Миши только танк.

Под руками заскользили стебли, толстовка на животе промокла, и Андрей понял, что отполз за бытовку, к канаве. Оглянулся, неловко, всем корпусом, — далеко позади белесым пятном расплывался костер. Теперь не услышат, можно припустить во весь дух.

Он и припустил, только в штаны, когда перед носом вырос грейдер в тельнике, а за шиворот будто крюком зацепили и — вира помалу!

— Майна, — скомандовал Тузик. — Удрать решил, болезный? Да кто ж от Хозяина удерет…

Медведь закинул оцепеневшего Андрея на плечо, придавил лапищей и понес к костру. Тузик бежал позади и радостно жаловался:

— Как тушенку жрать, так первый, как за дела отвечать, так — в кусты. Что за народ пошел? Мы к нему со всей душой: и накормили, и поговорили, и спать уложили, чтоб, значит, мягонько так все сделать. Ан нет — уполз аки червь поганый.

— Иуда, помолчи. Тошно.

— А мне, Мишенька, не тошно? Мне не тошно? С прошлым-то праведником облажались, где я теперь столько подлости возьму? Вот ни столько ни полстолько, а ровнехонько на укус? И этот попался чистоплюй — капли греха не выжмешь, хоть сам ложись.

Медведь остановился, опустил Андрея на гравий, шепнул в самое ухо:

— Рыпнешься — удавлю.

И с разворота заехал напарнику в голову.

Андрей смотрел, как тщедушное Тузиково тело дергалось на камнях, из смятого виска сочилась кровь, губы кривились в судороге. Потом перевел взгляд на небо, на звезды… Сон, все сон.

— Не робей, морок это. — Медведь снова принялся ощупывать Андрея, на этот раз голову: прошелся по темечку, за ушами, плотно прижал ладонь к шее.

— Дай-ка поправлю.

Раздался мерзкий хруст. Андрей покрутил головой, недоверчиво посмотрел на Медведя. Тот ухмыльнулся в бороду и задрал грязный тельник. Посреди мощной волосатой груди чернела обугленная дыра размером с кулак.

— Чечня? — зачем-то спросил Андрей.

Медведь помрачнел:

— Брест.

— А-а…

— Вставай. Некогда рассиживаться. Светает.

Повинуясь коротким командам, Андрей помог раздеть и уложить Тузика поперек дороги, там, где гладкое, почти зеркальное полотно обрывалось и начинался гравий.

— Смотри, — приказал Медведь, — твой первый.

Андрей заставил себя взглянуть на белое дряблое тело. Оно лежало на дороге, лишнее, нелепое, неправильное… Не так. Не так! Живот! Андрей бросился к телу и принялся мять остывающую плоть, словно под кожей двигались воздушные пузыри, и нужно было согнать их в заведомо правильное, единственно верное место. Пальцы вязли в белом жире, растягивали мышцы, плющили кости. Не зная что, не зная как, Андрей перемещал и направлял, творил и растворял, лепил и одухотворял, пока дорожное полотно не начало поглощать тело Тузика. Последней исчезла полоса с белого кадыка. Вильнула черной змейкой и юркнула в толщу гравия.

— Довольно, — шепнул Медведь.

Андрей очнулся, отпрянул. На границе полотна в первых рассветных лучах поблескивал серый неправильной формы камень. Он был корявый и живой, как… Тузик. А впереди разворачивалась бесконечная, пестрая, галдящая на все голоса дорога из людей. И каждый стоял как кусочек смальты в мозаике, неповторимый, плотно спаянный с другими: глупость обнимала мудрость, ненависть тянулась к любви, подлость доверчиво льнула к честности. А больше ничего и не было — свет и дорога: чистая, прямая, равняющая всех.

— Упокоился, Иудушка. — Медведь прижал ладонь к глазам, провел по лицу, стряхнул что-то невидимое.

Андрей подошел к погасшему костру, сел на чурбан.

— Скажи, почему я?

— Ты дальше меня пойдешь. — Медведь помолчал. — Тузиком буду звать, уж не взыщи. А меня теперь Иудой кличь.

Он тяжело побрел к бытовке: огромный белый камень со свежей трещиной. Обернулся:

— Идем. Покажу, как лопату держать. Щас повалят, родимые.