Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира

Марина Ясинская Соломенный человек

— Daemon — recedi! Во имя Отца и Сына, in nomine Patre et Filii… Демон — изыди!

В ведьмином круге, очерченном головней на земляном полу в кузне, метался разъяренный демон. Яркий, летучий, с красными глазами, он был похож на пламень. И, несмотря на призывы изыйти, исчезать не торопился.

Но ведь должен! Когда Свейн с отцом отвозили товар на городскую ярмарку, он порасспрашивал кое-кого, и ему рассказали, как призывать демона. И когда попробовал, все у него получилось: демон явился, на вопросы ответил. Точнее — на самый волнующий его вопрос: позволит ли Марла себя поцеловать и… и еще кое-что. Только вот после не пожелал исчезать.

Свейн переложил нательный крест в другую руку и попробовал снова:

— In nomine Patre — recedi! Демон, изыди!

— Да ты в сороковой раз повторяешь! — зло зарычал демон. — «Recedi! Изыди!» Слышал уже! И сам бы рад изыйти! Но видишь же — не выходит! Ты меня как-то запер!

Свейн застонал и в отчаянии вцепился пятерней в вихры на затылке. Может, он слова не так запомнил? Или напутал чего?

— Заклинатель недозрелый! Бестолочь брыдлая! Сдергоумок королобый! Не умеешь вызывать — не берись! — разразился бранью демон и с яростью бросился на невидимые стены ведьминого круга, словно пытаясь пробить преграду.

От столкновения на пол посыпался сноп искр.

— Слушай, я, кажется, очаг дома забыл потушить, — задушенно пискнул румяный круглощекий Гарди, друг Свейна, и попытался прошмыгнуть к дверям кузни.

— Э, нет, приятель! — застучал зубами Свейн, перехватывая Гарди. Ему было страшно до судорог в животе, и он обрадовался, что сможет отвести душу и на кого-то накричать. — Как узнать, залезешь ли ты под юбку Джейни, — на это ты храбрец, первым спрашивать сунулся. А как паленым запахло — так сразу очаг забыл потушить, да?

— И что нам теперь делать? — всхлипнул Гарди, глядя на запертого демона с ужасом в глазах.

— Не знаю, — обреченно признался Свейн. — Беги за отцом Бельтраном, — наконец, сказал он и вздохнул, подумав о том, какие епитимьи наложит за их грехи священник и как распухнут колени от стояния на горохе.

Отец Бельтран совсем не обрадовался истошным воплям, разбудившим его посреди ночи. А, услышав сбивчивые пояснения непутевого Гарди, помрачнел, натянул коричневую рясу и, подумав, из всех имеющихся у него крестов надел на себя тот, что побольше и потяжелее. Он, разумеется, знал, что не размер распятия имеет значение, а вера, с которой к нему обращаешься, и все же… так было как-то спокойнее.

Прихватив с собой святой воды, отец Бельтран поспешил за Гарди, кляня про себя на чем свет стоит этих олухов Всевышнего, которым вздумалось баловаться вызыванием демонов. Двадцать лет! Двадцать лет спокойной службы в приходе! Всю паству держал под сенью Экклезии, ни в одного демон не вселился, выученные за время послушничества экзорции почти позабылись за ненадобностью — и тут на тебе!

Демон яростно взвыл, увидев входящего в кузню священника.

— Вы, выжимки чахлые! Межеумки малахольные! Дуботолки! Вы на брюхо его посмотрите, на брылы лощеные! Да он же, кроме мессы и литургии, знать ничего не знает — он и козла прогнать не сможет, не то что демона в геенну вернуть!

Отец Бельтран гневно покраснел и стиснул пальцы на кувшине со святой водой. Да, слова экзорций побледнели в памяти — но вера-то по-прежнему крепка! Ох и покажет он сейчас этому демону!

Но то ли с поры его послушничества появились новые демоны, то ли слова экзорций доминиканин вспомнил не те — но попытки изгнания оказались бесплодными, и демон по-прежнему метался в ведьминой круге, поливая отца Бельтрана оскорблениями.

Священник заметил, как Свейн с Гарди с ехидцей переглянулись, насмехаясь над его неудачей, — и рассвирепел:

— Вы! Вы что натворили? Грех смертный! Мало того что демона вызвали — еще и заклинания запутали! А мне за ваши дурости теперь отвечай! Да вы у меня до кровавых мозолей грехи отмаливать будете, спины не разогнете! Да я на вас такую епитимью!.. — Отец Бельтран задохнулся от возмущения, перевел дух, а потом, вместо того чтобы продолжить кричать, вдруг покачал головой и спокойно, почти печально добавил: — Крепко вы его заперли. Тут обычными средствами не справишься.

— И как же теперь? — робко спросил Свейн.

— Ну… — Отец Бельтран задумался и неосознанно схватился за распятие на груди. — Я слышал, на постоялом дворе «меч езуитов» остановился. Идите и приведите его сюда.

Гарди спал с лица и испуганно икнул. Свейн непроизвольно попятился и осенил себя крестным знамением. Не было таких, кто не слышал бы про рыцарей, связанных обетом с Орденом. И не было таких, кто бы слышал о них что-то хорошее. Лучше с демоном остаться, чем по доброй воле идти к «мечу езуитов».

— Страшно? — спросил отец Бельтран, глядя на вытянувшиеся лица непутевых недорослей. — И поделом вам! Бегом, кому сказал!

«Мечом езуитов» оказался неразговорчивый рыцарь по имени Рандар с холодными, серыми, чуть раскосыми глазами и маленьким шрамом на правой скуле. На плечах у него был ношеный серый плащ, на тяжелом поясе — меч, а на шее — несмываемый знак солнца с крестом внутри — символ самого страшного Ордена святой Экклезии.

Демон при виде его взвыл.

— Вы кого привели? Это же «меч езуитов»! Он не умеет демонов изгонять — он нас только убивать умеет! А я же не сам пришел — меня силой вызвали! Я — жертва обстоятельств!

Рыцарь не обратил на причитания демона никакого внимания. Оглядел его, неторопливо выпростал из-под куртки распятие — и не простое, а серебряное, с красным камнем внутри, вытянул меч, взял его в левую руку, правой достал кинжал, сложил их крестом, направил на ведьмин круг и выкрикнул что-то страшное и непонятное.

Жутко громыхнуло в кузне, вспыхнул нестерпимым светом ведьмин круг — и ослепил. А когда перед глазами перестали плавать солнечные круги, отец Бельтран и горе-заклинатели увидели, что демон исчез. На его месте стоял Рандар и спокойно убирал меч в ножны.

— Кто демона-то вызвал? — негромко спросил он, не поднимая головы.

Свейн с Гарди затравленно переглянулись. Не признаться не выйдет — если не они, так скажет отец Бельтран. Но, как только выяснится, что это они демона вызвали, рыцарь заберет их с собой. Как пить дать заберет — всем известно, что езуиты собирают ведьм, колдунов и заклинателей демонов и изучают их, ставят на них страшные опыты в своих подземельях.

Видимо, отец Бельтран подумал о том же.

— По недомыслию они, господин Рандар, по ошибке, — сказал священник, глянув на олухов царя небесного, которым сам еще недавно грозил страшной епитимьей, и Свейн с Гарди растерянно переглянулись. Неужели отец Бельтран их защищает? — Что с них взять? — продолжал доминиканин. — За одно лето вымахали, недоросли, со взрослого мужика, а умишко за ростом не поспел. Дурачились они, вот и все. Сами не знают, как вышло, так ведь?

Последние слова отца Бельтрана были обращены к ним, к недорослям, и Свейн с Гарди отчаянно закивали.

Рыцарь продолжал молчать, переводя холодные серые глаза со священника на приятелей.

— Вы, господин Рандар, не думайте! Они у меня еще долго грехи будут отмаливать, — уверил встревоженный молчанием рыцаря доминиканин. — И никогда больше ничего подобного не сотворят.

— До его превосходительства епископа Сан-Руэнского дошли слухи о том, что в округе появились адсиденты, — медленно произнес Рандар, сверля Свейна с Гарди пристальным взглядом. — Он отправил меня узнать, сколько в этих слухах правды…

Свейн с Гарди сдавленно застонали. Адсиденты — это люди из тайного клана: они вызывают демонов и служат им. Сейчас рыцарь решит, что они — как раз из адсидентов, и тут даже отец Бельтран их не выгородит. И не докажешь, что они — по недоразумению, ведь у «мечей езуитов» — ни сердца, ни сострадания.

— В нашей округе они, милостью Всевышнего, пока не объявлялись, — развел руками доминикан. — Но, раз уж вы слухи поехали проверять, — говорят, в Кольгриме странные дела творятся. То ли ведьминские, то ли демонские. По ночам появляется огромный соломенный человек и ходит по деревне, дома рушит и скот разгоняет.

— Благодарю, — наклонил голову рыцарь, полоснул напоследок холодным взглядом по Свейну с Гарди и, начертив в воздухе крестное знамение, попрощался: — Крест стоит.

— Воистину стоит, — ответил священник.

Убедился, что рыцарь вышел, и с облегчением перекрестился. Слава Всевышнему, обошлось. И с демоном — и с «мечом езуитов».

А потом перехватил полные беспредельного облегчения и безграничного обожания взгляды горе-заклинателей, спрятал усмешку и нахмурился:

— Ну а теперь, что касается вас…

Вместо зажиточного Кольгрима с вершины холма Рандар увидел только руины. Какая-то неведомая сила пронеслась по селу, разрушила дома и сараи, разогнала скот и распугала людей.

Скромная, приземистая каменная церковь казалась единственным зданием, устоявшим перед напором неизвестной стихии, и именно к ней направил коня рыцарь. Спешился, подошел к наглухо закрытым дверям, уверенно постучал.

— Крест дому вашему! — громко поздоровался он.

Никто не ответил.

— Отпирайте, я вам не враг!

Внутри кто-то зашебуршал, зашептался, а потом в ответ раздалось:

— А нам откуда знать? Может, ты — одержимый. Или колдун.

Рыцарь хмыкнул. Как доказать, что ты — не враг, через закрытые двери?

— Меня зовут Рандар Гире, — сказал, наконец, он. — Я — «меч езуитов». Ну открывайте!

Кто-то зашаркал, засуетился внутри — и дверь, скрипнув, чуть приотворилась.

Рандар усмехнулся. Он рассудил правильно. Никто в своем уме не станет по доброй воле называться «мечом езуитов». Никто, кроме них самих.

И, что бы ни напугало селян, оно, выходит, было страшнее рыцарей Ордена.

В дверную щель просунул голову худой — коричневая сутана висела над ним мешком, совсем еще молоденький доминиканин, почти мальчишка, со следами юношеских прыщей на лице. Он оглядел местность у рыцаря за спиной, проверяя, не притаилась ли там опасность, и только потом перевел взгляд на Рандара. Увидев у него на шее несмываемый знак солнца с крестом внутри, облегченно прижал к губам распятие и выдохнул:

— Крест с тобой!

И широко распахнул двери.

— Всевышний, помилуй! — охнули люди при виде открывшейся им картины разрушений и хлынули наружу Воздух немедленно наполнился плачем и испуганными восклицаниями: «Где жить?», «Как быть?», «Всевышний — за что?» и «Отец Никода, что делать-то?».

Обложенный со всех сторон растерянными и вопрошающими взглядами, юный отец Никода затравленно огляделся, и у него запылали уши. От него ждут дельных советов и разумных решений, а ему совсем нечего сказать! Он ведь еще молод, не нажил ни житейской мудрости, ни опыта. Все, на что он горазд, — это посоветовать своей пастве уповать на Всевышнего, но отец Никода смутно догадывался, что сейчас от него ждут совсем не этих слов.

Спас юного священника — вольно или невольно — «меч езуитов», вмешавшись с вопросом:

— Кто это ваше село так разгромил?

Охваченные горем люди позабыли, что перед ними — служитель самого ненавистного из пяти Орденов Экклезии, и ответы посыпались на рыцаря со всех сторон:

— Адское порождение!

— Соломенный человек!

— Демон! Как есть демон!

— Ведьмино создание!

Отец Никода за это время успел взять себя в руки и принять вид спокойный и благообразный.

— С некоторых пор, господин Рандар, странные дела у нас творятся, — степенно начал рассказ юный священник. — По ночам стало к нам являться какое-то… существо. Сначала он был маленький, ростом с ребенка. Бродил между домов, ухал, колодезными ручками скрипел, собак дразнил — словом, пакостил по-мелкому. Но ночь от ночи он становился все больше и сильнее. Начал скот разгонять и огороды топтать. Сараи ломал и плетни валил. Отравил колодец, с корнем выдрал мельничный круг, ну а там и за дома взялся. Последние дни стал при свете солнца появляться, так что мы его хорошо разглядели. Ростом он сейчас с три человека, круглый, как бочка, руки, ноги и большая голова. А еще из него отовсюду сухие пучья торчат, будто он соломой набит.

— Экзорции проводили? — поинтересовался рыцарь.

— Не раз, — ответил отец Никода и, покраснев, признался: — Но толку никакого. Прочитаю, он пропадет, а потом снова появится. И каждый раз становится только больше прежнего. А вчера после экзорций словно взбесился — и ну как пошел дома крушить! Вот мы в церкви-то и спрятались — переждать под сенью Всевышнего. А я теперь экзорции читать опасаюсь: как бы он от них еще сильнее не вырос. Думал у францискан помощи просить или даже у воинов-хоспитальеров, а тут как раз вы появились.

Рандар задумчиво покачал головой. Непохоже на ведьмино заклятие. И на творение рук адсидента тоже. Но, что дело нечистое, нет сомнений. Правда, хоть и нечистое, к поручению епископа Сан-Руэнского оно не имеет никакого отношения, а значит, останавливаться в Кольгриме нет причин.

Молоденький отец Никода нерешительно мялся рядом с рыцарем.

Рандар прекрасно понимал его затруднение. С одной стороны — соломенный человек, с которым сам священник ничего поделать не может, и перепуганные селяне, ждущие от него защиты. С другой — «меч езуитов», который, вероятно, помочь может, но только кто же в своем уме обратится к нему с такой просьбой, когда всем известно, что интересы Ордена для них прежде всего и до чужих бед им дела нет.

Рыцарь глянул на юного отца Никоду, нервно теребившего край коричневой сутаны, и обронил:

— Я у вас, пожалуй, немного задержусь.

И едва не усмехнулся, увидев, как облегчение затопило юного доминиканина. В каком же отчаянии должен быть человек, чтобы обрадоваться подобному заявлению из уст «меча езуитов»!

Соломенный человек не заставил себя долго ждать.

Он взялся словно из воздуха: в один миг его еще нет, а в другой — вот он, уже тут, медленно шагает среди разрушенных домов, волоча за собой по земле вырванное с корнем деревцо.

Селяне тут же устремились к церкви — под сень Всевышнего, под защиту толстых каменных стен. Когда внутрь забежал последний из жителей, отец Никода налег на тяжелые двери, собираясь их захлопнуть, — и тут увидел «меча езуитов».

Рыцарь неподвижно стоял среди разгрома и разрухи, прямо на пути соломенного человека. Спокойный и невозмутимый, руки скрещены на груди, темный плащ чуть колышет ветер, голова склонена набок, будто он разглядывает что-то любопытное.

Отец Никода замялся. Да, они просили Рандара о помощи, и рыцарь обещал. То есть — не совсем. Собственно, он вообще ничего не обещал. Сказал только, что задержится. К тому же он — «меч езуитов»; беспокоиться за него — все равно что беспокоиться за волка. И все же… Спокойно смотреть, как соломенное чудище того и гляди растопчет человека, оказалось нестерпимо.

— Господин Рандар! — ломким, непослушным голосом выкрикнул юный священник. — Господин Рандар, сюда!

Рыцарь то ли не услышал, то ли не обратил внимания. Выпростал из-под куртки нательный крест, вспыхнувший на миг красной искрой, и оставил на виду. Затем вытащил меч, перехватил его прямо под гардой, острие опустил вниз. Стало видно, что навершие и рукоятка образовали крест. Левую ладонь Рандар распрямил и поднял над плечом, словно замахивался.

«Боевые литании Ордена», — сообразил отец Никода, завороженно наблюдая за рыцарем. Он слышал, что их существуют дюжины и дюжины. Что есть езутские монастыри, которые только и занимаются тем, что создают и опробывают новые и новые. Но он ни разу не видел ни одной боевой литании в действии и сейчас позабыл о страхе. В глубине души проснулся почти позабытый детский восторг. Так восхищается мальчишка, глядя на взрослого рыцаря и мечтая, что в один прекрасный день он сам будет сидеть в сверкающих доспехах на коне и так же храбро разить врагов.

— Отец Никода, двери, двери закрывайте! — кричали селяне, но священник их не услышал. И не заметил, что, отчаявшись его дозваться, люди попросту захлопнули двери церкви и заперли их изнутри, оставив доминиканина на пороге.

Рандар тем временем произнес слова боевой литании, бросил левую руку вперед и послал в соломенного человека sagitta volante per diem — стрелу, летящую днем.

Серебристые лезвия прошили чудище насквозь. Соломенный человек пошатнулся — и исчез.

Но рыцарь не опускал меча — ждал.

И не напрасно.

Всего несколько мгновений спустя соломенный человек появился у него за спиной и замахнулся деревом, которое по-прежнему держал в руке.

— Сзади! — выкрикнул отец Никода.

Рандар мягким, удивительно быстрым движением припал к земле, и дерево просвистело над ним. Потом взмыл, словно выпущенная стрела, странно растопырил пальцы и выбросил с рук laqueo variantium — сеть ловца.

Соломенный человек задергался в невидимых путах — и снова исчез.

Рыцарь продолжал ждать, держа наготове еще одну боевую литанию. И только несколько минут спустя, когда стало ясно, что чудище не собирается объявляться немедленно, расслабил руки.

Отец Никода перевел дух и понял, что восторженно улыбается. И тут же одернул себя. Негоже ему так по-детски радоваться при виде боевых литаний в действии.

Боевые литании оказались ничуть не эффективнее экзорций. Соломенный человек снова появился среди ночи, а затем еще и рано утром. И каждый раз, возвращаясь, он был выше и больше, чем прежде.

— Это не демон, — подвел итог рыцарь после того, как в очередной раз прогнал соломенного человека боевой литанией laqueo vanantium. — Это чье-то колдовство. Ведьмы в округе есть?

— Ни одной, — заверил Рандара отец Никода.

— Значит, кто-то среди ваших наворожил.

— Не может быть! — дружно ахнули селяне.

— И до тех пор, пока мы не нашли того, кто его вызывает, — невозмутимо продолжил Рандар, спокойно оглядывая собравшийся народ, — соломенный человек так и будет продолжать приходить. Так что думайте, кто это может быть.

Жители разрушенного Кольгрима сдержанно зашумели, неприязненно поглядывая на «меча езуитов». Сам с черным сердцем — и думает, что все такие же!

Отец Никода отвел рыцаря в сторонку и искренне, от всей души сказал:

— Господин Рандар, я, конечно, понимаю, что вы в своем деле мастер и многое знаете, но я… Я второй год уже тут, я хорошо знаю свою паству. Все они — набожные, добрые люди, все как один под сенью Экклезии. Ну не может среди нас найтись такой, кто бы подобное сотворил!

Что-то мелькнуло в холодных глазах рыцаря. Что-то, похожее на сожаление. Мелькнуло — и пропало, и лицо снова стало непроницаемым.

— Паству свою вы, может, и хорошо знаете, но людей, похоже, не знаете совсем.

Первым к Рандару явился мельник:

— Я вам скажу, кто за этим соломенным человеком стоит. Это наш кузнец. Почему? Да потому, что все у него не как у людей. И жена у него молодая, красивая, да еще и из чужого села. И пес у него черный, неизвестно откуда приблудившийся. И детей они не сразу народили, как все, а только через три года после свадьбы. Кузницу на отшибе построил. А еще он за травами в лес ходит, из земли разные глины и пески выкапывает, а потом варит из этого всего зелья, прости, Всевышний, адские. Говорит, что для ковки, что травы и глины, если их особо сварить, железо закаляют и питают, но кто ж так делает? Да и кует он больно хорошо, к нему со всей округи нарочно приезжают. Наверняка не без колдовства обошлось. Он это, точно вам говорю.

— Это старая Гельда, — заявил гончар. — Она сварливая сквалыжница и склочная попрешница. Никто в деревне ей не хорош, а больше всех — я, меня она вообще со свету бы сжить рада, — пояснил он, упустив, впрочем, из своего рассказа то, что Гельда ему — нелюбимая теща и что не терпит она его потому, что он частенько гуляет от ее дочери на сторону, и все в селе это знают.

На старосту указал трактирщик; семь лет назад он сам метил быть старостой, но так и не уговорил народ выбрать его. А на трактирщика указал местный пьяница, которому тот не давал пить в долг. На пьяницу — его сосед-дровосек, давно уставший от его шумных загулов. На дровосека — сыродел, потому что тот отказался продать ему свою самую молочную корову. На сыродела — его жена, которую он под горячую руку поколачивал. На его жену — старшая дочь мельника, которую она когда-то назвала болтливой расщеколдой, на дочь мельника — жена старосты, которой та в муку как-то подсыпала отрубей… Наконец, на белокурую Биргиту указали едва не все девки села, потому как местные парни смотрели только на нее, а их словно и не замечали: без приворота тут точно не обошлось.

К обеду Рандар узнал все об обидах, которые затаили друг на друга набожные и добрые люди Кольгрима, — и ничего о том, кто действительно мог наворожить соломенного человека. А когда поток желавших помочь иссяк, Рандар решил сам осмотреть село. Может, найдутся какие-то мелочи или зацепки, которые смогут пролить свет на тайну соломенного человека.

Разрушенный Кольгрим пустовал: жители не торопились его отстраивать. Зачем, если в любой миг может явиться чудовище и снова его разрушить?

Среди обломков домов и разметанных по улице жердей и досок деловито вышагивали, поклевывая что-то, пестрые куры и лениво лежали, вывалив языки, тощие псы. Припекало солнце, чуть поскрипывало от ветра колодезное ведро на железной цепи.

Возле разрушенного амбара рыцарь заметил девочку лет семи, укрывшуюся среди рассыпавшихся снопов сена. Светлые волосы спутаны, на чумазых щеках — сухие дорожки от слез. Девочка сидела на земле, старательно набивала соломой куклу и что-то бормотала себе под нос.

Рыцаря охватило нехорошее предчувствие, и он подкрался поближе.

То, что девочка не творила ворожбы, стало ясно с первых же подслушанных им слов.

— Вот так, Флавик, — приговаривала она, аккуратно засовывая в куколку пучок соломы. — Вот так, еще немножко. Ты не переживай, я тебе еще чуть-чуть подложу, и ты у меня будешь совсем здоровый.

— А он что, болеет? — постарался как можно более непринужденно спросить Рандар, присаживаясь напротив девочки на корточки.

Та вскинула на рыцаря глаза. В них не мелькнуло ни испуга, ни отвращения. Блаженны дети, ибо еще не научены, что людей надо судить по тому, как они выглядят, откуда родом, насколько богаты и чьи знаки на себе носят.

— Не знаю, — расстроенно шмыгнула девочка. — Но только что-то худеет у меня Флавик. Я ему каждый день соломки подкладываю, а наутро он опять худой.

— Можно на него глянуть?

— А вы что — лекарь?

— В некотором роде.

Девочка помялась, но все-таки протянула Рандару соломенную куклу.

Кукла была незатейливой — руки, ноги, толстое тело и большая голова. На туловище Рандар усмотрел два едва заметных тонких пореза — именно там, где вчера прошла по соломенному человеку его боевая литания sagitta.

Кукла была сшита давным-давно и не очень умело — словно тот, кто ее мастерил, делал ее второпях и без сердца.

Она была затискана и затерта, но цела и невредима — словно тот, кто играл куклой, холил ее и лелеял.

Подражая лекарю, Рандар прощупывал соломенной кукле спину и слушал сердце, а сам коснулся нательного креста, незаметно сложил пальцы нужным образом и прошептал слова требы сути. Они прошли насквозь, не задержавшись. Не было в этой кукле ни ворожбы, ни колдовства. Разве что много нерастраченной любви, обращенной на нее ее владелицей, но это рыцарь определил и без требы.

Рандар вернул куклу девочке и серьезно сказал:

— Думаю, с Флавиком все будет хорошо. Тебя как зовут?

— Нэдди. А тебя?

— Меня Рандар. А ты почему здесь прячешься?

Девочка нахмурилась, прижала куклу к груди и зарылась в нее носом. На рыцаря она не смотрела и говорить, похоже, не собиралась.

— С родителями поссорилась? — продолжил Рандар, отметив про себя, что не видел, чтобы кто-то из селян метался в поисках пропавшего ребенка.

Нэдди, по-прежнему уткнувшись носом в соломенную куклу, кивнула.

— Пойдем, — позвал рыцарь, поднимаясь на ноги и протягивая девочке руку. — Пойдем, сейчас здесь одной гулять нельзя.

— Не хочу, — тихо сказала девочка. — Не хочу к ним. Несколько мгновений Рандар смотрел на съежившуюся фигурку, отчаянно обнимавшую соломенную куколку.

— А к отцу Никоде пойдешь? — предложил он.

Девочка подняла глаза на рыцаря.

— К отцу Никоде пойду, — согласилась она и вложила ладошку в руку Рандара.

— Это дочка усмаря, — тихо пояснил отец Никода, глянул на Нэдди, устроившуюся неподалеку в обнимку с куклой, и вздохнул: — Точнее — падчерица. Нелюбимая.

— А мать девочки? — спросил Рандар; серые глаза были непроницаемы.

— Да и Ольда ее лишний раз не приласкает, — признался юный священник. — Уж не знаю, отчего. То ли потому, что муж постоянно ее попрекает ребенком от другого, напоминает, что беременной замуж взял, то ли потому, что тот, другой, принудил ее…

— Вот ты где, паразитка! — перебил доминиканина резкий возглас.

К Нэдди подошла измученного вида женщина с красными, распухшими от работы руками и отвесила ей подзатыльник. Девочка зажмурилась и уткнулась носом в свою соломенную куклу.

— Опять сбежала, бездельница, вместо того чтобы матери помочь!

Голос у женщины был визгливый, противный, глаза — пустыми и равнодушными, словно кричала она бездумно, по привычке, а не от настоящего гнева. На шее пятнели уже пожелтевшие синяки, а на скуле разливался новый, еще не набравший синевы.

— Вот сейчас отец тебя стеганет разок — вмиг пропадет охота убегать, демонское отродье! — выпалила она, схватила Нэдци за руку и поволокла прочь.

Рыцарь проводил их взглядом, а потом повернулся к доминиканину.

— Демонское отродье? — повторил он последние слова Ольды.

— Понимаете, господин Рандар, тут вот какое дело, — сбивчиво начал отец Никода и затеребил край коричневой сутаны. — За девочкой с раннего детства водится странная привычка. Она все время разговаривает с кем-то невидимым. Говорит, будто это ее лучший друг. Смеется, жалуется, секретничает, ну как с самым настоящим человеком. Только вот нету его, этого человека. Поначалу думали, что демон в нее вселился, даже специального экзорция вызывали, но никакого демона тот не нашел. Я, грешным делом, хоть и не специалист по экзорциям, а как службу свою тут начал, тоже ее украдкой проверил, и — ничего. Видимо, просто блаженная. А блаженных, сами знаете, обычно сторонятся.

Со стороны, куда мать увела Нэдци, раздался тоненький визг, а затем надрывный, пронзительный плач пополам с криком.

Рыцарь вопросительно посмотрел на юного священника.

— Усмарь ее розгами воспитывает, — пояснил тот, прекрасно расслышав незаданный вопрос.

— «Родитель, наказывай чадо свое, доколе есть надежда, и не возмущайся криком его, ибо иначе не видать ему Царствия Небесного», — медленно, бесстрастно процитировал Рандар, глядя на юного священника холодными серыми глазами.

— Славословия, двадцать — тридцать три, — не раздумывая, отозвался отец Никода.

А Нэдди все захлебывалась плачем и криками.

— Действительно набожные и добрые у вас люди, отец Никода, — прищурился рыцарь. — Вон как стараются, чтобы дитя попало в Царствие Небесное!

Юный священник сглотнул, его лицо побледнело, и на нем особенно ярко проступили следы сошедших юношеских прыщей, а в глазах появились растерянность и потрясение.

И тут раздался новый крик — громкий и многоголосый.

Это испуганно кричали селяне, потому что снова появился соломенный человек. Он опять возник словно из ниоткуда и шел среди руин Кольгрима, ожесточенно пиная ногами обломки домов и яростно сметая все, что было у него на пути. Между соломенных ног метались переполошившиеся куры, перепуганные псы и очумевшие люди.

Кто-то, особенно храбрый, подбежал к соломенному человеку с выхваченной из костра веткой и попытался подпалить чудище. Солома огромной ножищи задымилась, но так и не занялась огнем. Разозленный соломенный человек взмахнул рукой — и смел неудачливого поджигателя. Тот пролетел несколько саженей в воздухе и тяжело рухнул на каменистую землю.

— Скорее, скорее! — выкрикивал в это время отец Никода, стоя у широко распахнутых дверей церкви и торопя свою паству быстрее укрыться за толстыми каменными стенами.

В поднявшейся суматохе никто не заметил, что Рандар быстрым, решительным шагом зашагал прямо к соломенному человеку. Только на этот раз он не вытянул меч, не выпростал из-под куртки нагрудный крест и не сложил пальцы для боевой литании. Когда до чудища осталось всего ничего, рыцарь не остановился, не встал в боевую позу. Не замедляя шага, он проскользнул между огромных ножищ, левая из которых все еще дымилась, и стремительно пошел дальше, оставляя соломенного человека позади, крушить и громить останки села.

Рыцарь направлялся к одному ему известной цели.

Он нашел ее съежившейся под огромной яблоней. Уткнувшись носом в соломенную куколку, Нэдди сидела на земле и тихонько покачивалась вперед-назад. Она уже не плакала, просто смотрела перед собой застывшим взглядом.

Рандар стремительно опустился рядом с девочкой, подхватил ее на руки и принялся баюкать, словно маленького ребенка. Ласковые, бессмысленные слова — слова, которые, как он думал, он давно позабыл, легко слетали с губ:

— Все хорошо, Нэдди. Ш-ш-ш… Все будет хорошо, девочка. И с Флавиком, и с тобой. Все пройдет, — тихо шептал он, гладя ее по волосам.

Нэдди, наконец, моргнула, перевела взгляд на Рандара — и вдруг, всхлипнув, уткнулась носом рыцарю в плечо и обняла его за шею. Рандар продолжал мерно ее баюкать, нашептывая что-то, и гладить по волосам. Соломенная кукла валялась на земле: левая ее нога дымилась.

Так и нашел их отец Никода через некоторое время.

— Соломенный человек исчез, — негромко сказал он, с изумлением оглядывая открывшуюся ему картину.

Рандар кивнул. Отцу Никоде на миг показалось, что в глазах «меча езуитов» теплилось что-то, но рассмотреть, что именно, он не смог.

— Но почему он исчез? — растерянно спросил доминиканин. — Ведь никто ничего не делал. Ни боевых литаний, ни экзорций…

Взгляд священника упал на валявшуюся на земле соломенную куклу с дымящейся ногой, и в его глазах сверкнул ужас.

— Так это… так это… — силился выговорить доминиканин.

Рыцарь поднял на отца Никоду глаза — серые и холодные.

Ничего в них не теплилось, священнику просто показалось.

— Давно у нее эта кукла? — спросил он.

— Кукла? — растерянно повторил отец Никода, не сразу сообразив, о чем спрашивает рыцарь. Потом собрался, сосредоточился: — Даже не знаю. Когда я сюда приехал, она уже была старая и затасканная. Кажется, ее дядя мастерил кукол на ярмарку; одна не вышла, и он ее выкинул. Ну а Нэдди подобрала — игрушками она не балованная, так что ей и такая оказалась за радость…

Голос отца Никоды умер.

— Девочка с рождения никому была не нужна, — тихо заговорил рыцарь, не глядя на доминиканина. — Даже матери. И, чтобы скрасить одиночество, она придумала себе друга, Флавика. С ним она беседовала, с ним секретничала, с ним делилась горестями и радостями, ведь больше ей поговорить было не с кем — только с ним, с выдуманным приятелем. Нэдди так сильно в него верила, что он постепенно, изо дня в день, становился все более и более настоящим. И однажды Флавик стал достаточно силен, чтобы принять физическую форму и броситься защищать Нэдди от обид. А обижали ее часто.

— Колдовство… — прошептал отец Никода и осенил себя крестным знамением.

— Нет, — жестко отрезал рыцарь. — Колдовство — особые, темные материи; колдовство призывает диабола, использует его силы.

— Но не от Всевышнего же она… — пробормотал доминиканин, и Рандар кивнул:

— Не от Всевышнего. Это другие силы, отец Никода. Не злые и не добрые. Это силы природы, которые как-то затронула и всколыхнула отчаянная вера одинокой девочки. Ну а мы своими литаниями и экзорциями только подпитывали эти силы. Такой вот редкий, необычный феномен.

— То есть… — Юный священник сглотнул, и глаза у него стали виноватыми. — То есть если бы… если бы…

— Да, — закончил за него Рандар. — Никакого соломенного человека и не появилось бы, если бы ваша добрая, набожная паства была бы хоть немножко человечнее.

— Нам колдунью в селе не надо, пусть даже и малолетнюю, — выразил всеобщее мнение староста.

За его спиной собралось все село. Среди них, в первом ряду — Ольда. Измученная, растрепанная, глаза пустые и равнодушные, синяк на щеке налился полноцветной синевой.

Рядом с ней стоял усмарь — щуплый, затрапезного вида мужичишка. Он согласно кивал в такт словам старосты и прожигал жену взглядом, словно говорившим: «Мало того что дите нагуляла, так ублюдок еще и колдуньей оказался!» Казалось, ему так и не терпелось подкрепить свои слова подзатыльником, но на людях приходилось сдерживаться.

— Но послушайте, я же вам все объяснил! — всплеснул руками юный священник. — Это — не колдовство! Это совсем другой феномен!..

— Вы, отец Никода, эти свои заумные словечки бросьте! — ответил староста. — Ежели дерьмо пометом назвать, оно дерьмом от этого быть не перестанет. Вот и колдовство, ежели фемеменом обозвать, оно так колдовством и останется, правильно я говорю?

Селяне одобрительно загудели.

Доминиканин растерянно оглядел свою паству.

— Но это же не по Писанию, — пробормотал он. — Возлюби друга и недруга, возлюби доброго и злого, ибо любовь — от Всевышнего… Пятая проповедь, шесть — одиннадцать…

— Но возлюбить диабола — это разгневать Всевышнего, — непререкаемо заявил староста, и селяне снова согласно закивали.

— А ты что же, Ольда? Это же твоя дочь! — с отчаянием в голосе обратился к измученной женщине отец Никода.

Ольда ответила ему бесконечно усталым взглядом.

— Колдунья мне не дочь, — сказала она.

Стоявший рядом усмарь одобрительно кивнул.

Взгляд юного священника затравленно метался по внезапно ставшими совсем чужими лицам, пока не наткнулся на единственный взгляд, в котором ему почудилось сочувствие и понимание.

Отец Никода вздрогнул, обнаружив, что смотрит в серые глаза «меча езуитов».

Рыцарь усадил Нэдди впереди себя на седло и собрался было пришпорить коня, когда прямо перед ним появился отец Никода. Кадык нервно ходил по худой шее, руки, схватившие нательный крест, тряслись.

— Не пущу! — выкрикнул он. — Костьми лягу, но не позволю отвезти ее в ваши казематы!

Возвышавшийся на коне Рандар едва заметно усмехнулся:

— А почему ты решил, что я везу ее именно туда?

— А куда еще? Всем же известно, что ваши езуиты собирают по всему свету ведьм, адсидентов и одержимых демонами, а потом изучают и пытают их в своих подземельях и казематах. А про Нэдди ты сам сказал — редкий, необычный феномен.

Рыцарь и не думал отвечать на обвинения доминиканина. Он собирался просто-напросто проехать мимо юного священника, но что-то в бледном лице отца Никоды, что-то в его отчаянных, безумных глазах, в тряском голосе остановило Рандара. И, вместо того чтобы проскакать мимо, он наклонился в седле и спросил:

— Ну оставлю я тебе Нэдди — и что? Думаешь, если она с тобой будет, твоя набожная паства ее примет? Нет, отец Никода, они вас обоих выгонят.

— Я знаю, — неожиданно ответил доминиканин и взглянул прямо на рыцаря — открыто и смело. — Но они не виноваты. Это я. Я виноват. Я — никудышный пастырь. Как я мог вести их по истинному пути, если сам бродил во тьме и только сейчас это понял?

— И что же ты хотел делать? — помолчав, спросил Рандар.

— Я вернусь в Орден, — твердо ответил отец Никода. — Буду молиться о том, чтобы Всевышний наставил меня на путь истинный. Буду замаливать свои грехи. Буду просить избавить меня от гордыни. Буду просить показать мне истинный путь… Буду заботиться о Нэдди.

Несколько долгих мгновений рыцарь изучал бледное, со следами юношеских прыщей лицо отца Никоды, а потом чуть улыбнулся:

— За Нэдди не беспокойся. Как это ни странно прозвучит, очень многие мне обязаны. И я найду ей хороший дом.

Отец Никода посмотрел в холодные серые глаза — и понял, что рыцарь говорит правду.

— Что до возвращения в Орден, — продолжил Рандар, — это, конечно, не мое дело, но думается мне, ты уже увидел истинный путь. И теперь сможешь показать его своей пастве.

Юный священник судорожно вздохнул. На глаза против воли навернулись слезы; он отчаянно заморгал и с трудом проглотил вставший в горле ком.

— Спасибо тебе, — справившись, наконец, с голосом, сказал отец Никода. — Ты очень хороший человек, — добавил он. Посмотрел на несмываемый знак солнца с крестом внутри на шее Рандара, и у него неожиданно вырвалось: — Не знаю, что заставило тебя принести обет Ордену езуитов, но дай тебе Всевышний когда-нибудь его разорвать… Крест стоит, господин Рандар, — произнес он, прощаясь, и сотворил в воздухе крестное знамение.

— Воистину стоит, — дрогнувшим голосом ответил Рандар и пришпорил коня.