Русский Париж

Глава третья Тайные визиты

«Первый Франко-русский союз, заключенный в 1756 году, открывает широкую дорогу перед подданными Российской империи, которые едут во Францию, чтобы получить образование или лечиться…

Больше всего Париж притягивает богатых бездельников, которые пытаются вкусить здесь доселе неизведанных наслаждений; царящая на улицах веселая суета, модные лавки, спектакли, приемы и… «нимфы радости» Пале-Рояля, как называл их Н. Карамзин, неудержимо влекут к себе «северного варвара», который находит здесь радости жизни, отсутствующие в России: Париж — настоящее «кафе Европы», это город, где бурлит самая разнообразная и богатая общественная жизнь…» — писала французская ученая, дочь русских эмигрантов первой волны Елена Менегальдо.

Со второй половины XVIII века подданные Российской империи стали посещать Париж не только по долгу службы или для учебы в университете. Любознательные аристократы ринулись во Францию за новыми впечатлениями. Драма, балет, живопись, музыка, модные наряды, французская кухня, вина, ювелирные изделия — все это притягивало состоятельных русских.

Многие из них еще до поездки неплохо владели французским, читали романы и журналы, выписанные из Парижа.

В этот же период к берегам Сены потянулись из Российской империи люди с «особой миссией».

Людовик XV не раз заявлял приближенным, что лучшим памятником для монарха являются военные победы и строительство. Поразить иностранцев великолепием столицы — значит заставить задуматься: стоит ли враждовать с этой страной, — считал он.

Французский историк Иван Комбо о Париже второй половины XVIII века писал: «В 1773 г. строится Военная школа (архитектор Анж-Жак Габриель), о которой мечтала мадам де Помпадур, два года спустя — Хирургическая школа (архитектор Жак Гондуен)…

Строительство Пантеона (бывшая церковь Сен-Женевьев) заняло почти всю вторую половину XVIII в…

Одновременно город продолжает развиваться в западном направлении. Расширяется квартал Руль, продолжается прокладка через лес Елисейских полей от Рон-Пуэн (Круглая площадь) до площади Этуаль (Звезды), а затем и до Сены. За городскими границами, разделением на собственно город и его пригороды зорко следят королевские власти, по-прежнему опасающиеся беспорядочной застройки и роста численности парижского населения».

Как отмечал Комбо, во времена Людовика XV улицы Парижа тоже существенно преображаются: «Отныне их название и номер каждого здания указывают на специальных табличках, сделанных из жести или камня. Лейтенанты полиции (Аржансон, Сартин, Ленуар) определяют приоритеты: гигиена, безопасность, совершенствование городского движения. В последние десятилетия века улицы начинают освещаться масляными фонарями.

Паровые насосы Гро Кайю и Шайо, построенные Водной компанией банкирского дома Перье (1777), способствуют улучшению распределения питьевой воды, а также водоснабжению городских бань. Благодаря изобретению Николя Соважа и Блеза Паскаля появляется новый конный транспорт (фиакры, кареты, кабриолеты). Исчезают портшезы, их место в 1750 г. занимают 10 тыс. наемных экипажей, разъезжающих по всему городу. Увеличение числа пожарных насосов и организация пожарной службы (Королевская пожарная стража) стараниями Антуана Габриеля де Сартина (1729–1801) гарантируют гражданам усиление мер пожарной безопасности…

Чтобы поддерживать санитарию и гигиену, основные городские дороги, в том числе тротуары и мосты, регулярно поливают водой».

В общем, русскому человеку было чему и подивиться, и поучиться в Париже.

Императрица Екатерина II любила упоминать, что состоит в переписке с «великими умами» — Вольтером и Дидро. Она читала научные сочинения, стихи и романы, доставленные из Парижа, любила французскую живопись и ювелирные изделия.

Но при этом в своем окружении императрица не раз повторяла, что «ветер с Сены приносит опасность». Больше, чем международная политика и интриги Версаля, революции, ее беспокоили русские масоны, отправлявшиеся в Париж для тайных встреч с французскими единомышленниками.

Стремление быть «просвещенной государыней» не позволяли Екатерине II принимать «должные меры» к своим подданным. Так что какое-то время императрица довольствовалась лишь полученной из Парижа информацией о пребывании там русских масонов и о их встречах с французскими единомышленниками.

Тревожным ветром с берегов Сены государыня Екатерина считала также проживание во Франции «вздорной самозванки», называвшей себя княжной Таракановой. Но эту опасность императрица устранила в 1775 году.

Русские «вольные каменщики», «искатели тайных истин», сторонники «всеобщего равенства» и самоусовершенствования людей, и — самая загадочная женщина XVIII столетия…

Что могло связывать в Париже легендарную княжну Тараканову и русских масонов? Да и была ли эта связь? Точных подтверждений нет.

Эти обличительные анонимные строки относятся к началу правления Екатерины II.

Считается, что масонство проникло в Россию в первой четверти XVIII века не без помощи сподвижников Петра Великого — Лефорта и Гордона. Но документальных свидетельств этому найти не удалось.

В книге «Масонство», изданной в 1914 году, отмечалось, что в России это течение развивалось в три этапа:

«…а) первоначальный период, когда масонство было у нас исключительно модным явлением, заимствованным с Запада без всякой критики и не носившим на себе почти никаких признаков здравых общественных потребностей. Этот период охватывает собою время от возникновения масонства в России приблизительно до начала царствования Екатерины II.

Далее следует б) второй период, когда масонство являлось в России первой нравственной философией; это период преобладания трех первых степеней «иоановского» или «символического» масонства, простирающийся до начала 80-х годов (XVIII в.).

И, наконец, в) третий период — это время господства у нас «высших степеней»… охватывающее собою 80-е годы вплоть до гибели Екатерининского масонства в девяностых годах».

В России более популярным было не французское, а немецкое масонство. Но все же влияние «вольных каменщиков» с берегов Сены ощущалось.

Прибыв в Париж, русские масоны, как правило, встречались с французскими единомышленниками, даже если принадлежали к разным «орденам» и «ложам».

Известный историк Василий Осипович Ключевский в конце XIX века так отзывался о «галльском проникновении» в «умы и души» русских во времена правления Екатерины II: «Потеряв своего бога, заурядный русский вольтерианец не просто уходил из его храма как человек, ставший в нем лишним, а, подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом набуянить, все перебить, исковеркать и перепачкать.

Что еще прискорбнее, многими, если не большинством наших вольнодумцев, вольные мысли почерпались не прямо из источников, — это все-таки задавало бы некоторую работу уму, — а хватались ими с ветра, доходили до них отдельными сплетнями из вторых-третьих рук: какой-нибудь молодой Фирлюшков (петиметр в комедии Екатерины II «Именины госпожи Ворчалкиной»), воротясь из Парижа, проповедовал их доверчивым зевакам-сверстникам, или старый высокочиновный греховодник зазывал молодежь к себе на обеды, чтобы сообщить ей последние, самые свежие полученные из Парижа новости по части атеизма и материализма. Многим русским вольтерианцам Вольтер был известен только по слухам как проповедник безбожия, а из трактатов Руссо до них дошло лишь то, что истинная мудрость — не знает никаких наук».

Видимо, подобное весьма удручало императрицу Екатерину II. Однажды она в отчаянии заявила:

— Как уберечь в Париже умы и души отпрысков лучших российских фамилий?..

С этим вопросом она обратилась к Никите Ивановичу Панину. Умный царедворец возглавлял тогда Коллегию иностранных дел и… Тайную экспедицию, в ведении которой было расследование особо опасных преступлений, разведка и контрразведка. Тихий, и даже немного застенчивый, Панин горестно вздохнул и ответил государыне:

— Да уж как-нибудь и в Париже попытаемся уберечь заблудших… Отстоим затерявшихся в иноземных туманах…

Оберегать за границей души русских аристократов от тлетворного влияния!.. Возможно ли это? Представители знатных фамилий, — гордые, своенравные, богатые, — считали ниже своего достоинства сообщать русским посланникам, в каком городе, в чьем доме или дворце они остановились в той или иной стране.

Даже в одном городе не всегда можно было уследить, чем занимаются, где проводят время вырвавшиеся за границу русские аристократы.

Париж второй половины XVIII века был одним из самых больших городов мира. Агенты Никиты Ивановича Панина жаловались, как трудно составить список всех соотечественников, прибывших во французскую столицу.

Они сообщали, что русские масоны, вместе со своими парижскими единомышленниками, иногда собираются в кафе «Прокоп». В этом заведении, открытом еще в XVII столетии, можно было встретить не только прибывших из России дворян, но и представителей купечества.

Согласно донесениям, петербургские и московские масоны порой собирались в домах своих французских приятелей, в квартале Рульи, рядом с площадью Рон-Пуэн. Встречались они также во дворце на острове Святого Людовика (Сен-Луи). Этот дворец в 1772 году был снят «некоей влиятельной особой» для известной в Европе «самозванки, именовавшей себя в Париже принцессой Владимирской».

Русские «вольные каменщики» вместе с французскими единомышленниками изредка устраивали прогулки и пикники в Булонском лесу, на холме Лоншан.

Об этом чудесном уголке на западе Парижа писал известный журналист Жан-Поль Клебер: «…в XVIII веке парижане и парижанки берут себе за привычку посещать Лоншан во время страстной недели.

Это поначалу благочестивое паломничество в скором времени становится прекрасным поводом щегольнуть туалетами, а по словам летописца, превращается в весеннее гулянье. Во время пасхальной недели, когда запрещены увеселительные зрелища, прославленные артистки срывают здесь аплодисменты публики. Лоншан попеременно видел прославленных Гимар, Дюте, Рокур, проносившихся под грохот колес в умопомрачительных экипажах. Эти необычные, но веселые процессии сопровождались подчас скандалами. Слово «Лоншан» вошло в словарь парижан как синоним карнавальных гуляний».

Благовоспитанные русские масоны, конечно, не позволяли скандалов или других непристойностей. Но вот спорить, читать стихи и трактаты, и даже петь песни приличного содержания, они могли и во время прогулок по Лоншану.

Вероятно, единственным человеком, который едва серьезно не пострадал от невинного времяпрепровождения русских масонов в этом уголке Парижа, стал писатель и просветитель Михаил Матвеевич Херасков.

«Быв уже украшен сединами, с юношескою пылкостью играл на златострунной лире своей», — так писал о нем его современник. С 1755 по 1802 год государственная служба Хераскова была связана с Московским университетом.

Создание студенческого театра, основание журналов «Полезное увеселение», «Свободные часы», написание поэм, романов, басен, драматических и сатирических произведений, сценические постановки, педагогическая и исследовательская деятельность не помешали ему быть еще и ведущим членом ложи «вольных каменщиков».

Нередко на различных собраниях русских масонов звучали стихи и песни Хераскова:

Ничего предосудительного в творениях Михаила Матвеевича ни ревнители веры, ни государевы служащие не находили до той поры, пока они не зазвучали в Париже, в домах, где собирались русские масоны, и на Лоншане.

Прибывшие из Москвы и Петербурга «вольные каменщики» прекрасно владели французским, но стихи и песни Хераскова исполняли на родном языке:

Парижане, прогуливающиеся по Лоншану, спокойно слушали непонятные им стихи и песнопения. Почтенные господа из России не буянили, не приставали к отдыхающей публике, не швыряли в прохожих пустые бутылки… Так что претензий у парижской полиции к русским масонам, исполняющим творения Хераскова, не было.

Зато агентам Никиты Панина такое времяпрепровождение соотечественников показалось подозрительным. А в некоторых строках Михаила Матвеевича они усмотрели критику на царедворцев.

Кто-то из недоброжелателей Хераскова посчитал, будто эти строки направлены против самой государыни Екатерины II.

Конечно, слова «самолюбие вовек неизлечимо» отнести можно к любому правителю. Но добросовестный «государев слуга», верный присяге, Херасков хоть и позволял изредка покритиковать сильных мира сего, не собирался направлять острие сатиры на государыню.

Возможно, спасло Михаила Матвеевича от серьезных неприятностей чрезмерное желание недругов расправиться с ним. Злое намерение часто приводит к глупым действиям. В доносах на поэта было указано, что он лично участвовал в парижских встречах русских масонов, сам якобы читал вслух свои сатирические стихи во время прогулок по Лоншану. Враги Хераскова перестарались.

— Помилуйте, господа, но я никогда не был в Париже!.. А значит, не мог читать свои вирши во французской столице!.. — доказывал Херасков.

Проверили. Действительно, Михаил Матвеевич не объявлялся на берегах Сены. Тут же отпало и обвинение в «мартинизме», являвшемся одним из направлений в деятельности «вольных каменщиков».

— Чудно мне, что некто — враг мой — вздумал оклеветать меня какою-то «мартинизмою», о чем я, по совести, ни малого сведения не имею… — заявил, защищаясь, Херасков. — Когда мне думать о «мартинистиках» и подобных тому вздорах? Когда? Будучи вседневно заняту моей должностию — моими музами — чтением стихотворцев, моих руководителей. Взведена на меня убийственная ложь, лишающая меня чести!..

Оправдание, как и обвинение, порой имеет лавинный характер. За оправданием в одном случае следует снятие и других обвинений.

В то же время известным соратникам Михаила Матвеевича по масонскому ордену не удалось избежать наказания. Николай Новиков угодил в Шлиссельбургскую крепость, князя Николая Трубецкого сослали в слободу Никитовку, также оказался в ссылке Иван Лопухин.

Неизвестно, был ли наказан сотрудник Тайной экспедиции, доносивший из Парижа, будто Херасков инкогнито пребывал во Франции.

Один из придворных покровителей Михаила Матвеевича сказал по этому поводу:

— Не пострадал — и будь доволен. Не пытайся найти виновного в недрах Тайной канцелярии. Радуйся, что легко отделался. Вот если бы тебе в те годы приписали встречи в Париже с самозванкой Таракановой, тогда… Сам понимаешь… Немало наших соотечественников, кто лишь мельком виделся с ней, до сих пор скрываются во Франции. Твой случай на этот раз — удача!..

Хераскову не понадобились дальнейшие объяснения. Он вздохнул, поспешно перекрестился и, как истинный поэт, ответил стихами:

«…сперва в Париже и немецких владениях, а потом в Венеции действительно объявилась некая, называвшая себя «всероссийской княжной Елисаветой».

Претендентка, по слухам, собиралась в ту пору к султану, искать защиты своих прав в его армии, воевавшей с нами на Дунае.

… меня поразил вид княжны. Я увидел перед собою в полном смысле обворожительную красавицу — лет двадцати трех, роста выше среднего, статную, из себя стройную, сухощавую, с пышными светло-русыми волосами, белолицую, с ярким румянцем и в веснушках, которые так к ней шли. Глаза у нее были карие, открытые и большие, а один слегка, чуть заметно косил, что придавало ее оживленному лицу особое, лукавое выражение. Но что главное, я в детстве и в возрасте хорошо насмотрелся на портреты покойной императрицы Елисаветы Петровны и, взглянув теперь на княжну, нашел, что она с покойницей значительно схожа».

Так обрисовал в своем романе легендарную княжну Тараканову Григорий Петрович Данилевский. Роман вышел спустя век после описываемых событий. Но Данилевский отличался скрупулезностью и точностью и нашел в архивах немало воспоминаний современников Таракановой с ее словесными портретами.

Однако сотни опубликованных исследований так и не дали основательного ответа: кто же на самом деле она — одна из самых загадочных женщин в истории?..

«Русская Звезда Парижа» — так в 1772 году ее называли восторженные французы.

Госпожа Тремуйль, девица Франк, Алина, Али-Эмете, баронесса Эшби, принцесса Владимирская, княжна Тараканова… — у нее было много имен.

Не меньше — и адресов, где она проживала в Европе: Киль, Прага, Берлин, Краков, Мюнхен, Гент, Лондон, Париж, — это лишь известные агентам Тайной экспедиции города, в которых жила таинственная княжна Тараканова.

Менялись имена и адреса, но неизменным оставалось ее заявление: «Я дочь императрицы Елизаветы, внучка Петра I».

В Париже она появилась летом 1772 года и поселилась в особняке, снятом ее поклонниками.

В Записках Императорского Московского общества истории и древностей, изданных в середине XIX века, отмечалось, что появление русской самозванки Таракановой в Париже произошло в период раздела Польши и восстания Пугачева. «Близкие сношения ее с поляками, уехавшими за границу (в том числе и в Париж), особенно же с знаменитым князем Карлом Радзивилом… с этим магнатом, обладавшим несметными богатствами, идолом шляхты, не составляют сомнения, что эта женщина была орудием польской интриги против императрицы Екатерины II…».

О тайном браке императрицы Елизаветы Петровны и графа Алексея Разумовского, о их детях существует немало слухов, преданий, исследований.

Публицист Евгений Поселянин отмечал, что сын императрицы и графа жил в одном из монастырей Переяславля-Залесского и умер в самом начале XIX века. А дочь стала известна под именем княжны Таракановой. «…это имя представляет собой измененную фамилию Дараган. Казачья фамилия Дараган… была в близком родстве с Разумовскими, и одна из членов этой семьи сопровождала за границу дочь графа Разумовского».

Дочь звали Августа. Некоторые исследователи усматривают в имени напоминание об «августейшем» происхождении. Евгений Поселянин писал, что осталось тайной, когда и кем была отправлена за границу княжна Августа, где «…она воспитывалась и жила в тишине и довольстве. Там бы, вероятно, и окончила она свою жизнь, если б ее имя не послужило орудием интриги».

Дочерью императрицы Елизаветы Петровны княжна Тараканова стала называться лишь в конце своего пребывания в Париже.

А в начале она заявляла, что в младенчестве лишилась родителей и была взята на воспитание своим дядей — одним из самых богатых и влиятельных людей в Персии.

О несметных богатствах родственника, завещанных ей, Тараканова постоянно рассказывала парижским знакомым. Это помогало находить состоятельных кредиторов. Жизнь во французской столице требовала больших затрат. Люди из окружения Таракановой советовали завязывать знакомства с русскими масонами.

Но, по агентурным сведениям Тайной экспедиции, те весьма настороженно относились к загадочной красавице. А после того, как она заявила в Париже о своих притязаниях на русскую корону, они старались и вовсе не встречаться с ней.

Кому охота после возвращения на родину оказаться в застенках Тайной экспедиции за связь с самозванкой?

«Беззаботно и весело, утопая в блеске и роскоши, Али-Эмете (Алина) провела в Париже зиму 1772 года. Присылались ли к ней в это время мнимо — персидские деньги, не знаем, но, в надежде на азиатские ее сокровища, парижские капиталисты вверили ей значительные суммы.

Самыми ближними к ней людьми были в то время бароны Шенк и Эмбс; через них-то она и доставала деньги; они занимали их на свое имя, или за своим поручительством. Эти бароны познакомились с богатым купцом Понсе и еще с каким-то Маке, которые и доставляли им деньги на житье в Париже принцессы Владимирской. Она жила открыто, пользовалась всеми удовольствиями Парижа, свела знакомства с разными лицами тамошнего высшего общества и заставила о себе говорить, чего, как известно, не легко достигнуть в столице роскоши и моды.

В числе знакомых был некто маркиз де Марин, тип старого развратника, столь обыкновенный при дворе Людовика XV. Он до того был очарован прелестями и быстрым, увлекательным умом Алины, что пожертвовал для нее и своими связями, и состоянием, и положением при Версальском дворе и в обществе.

…Трудно поверить, чтобы де Марин неискренно верил в действительность происхождения этой женщины от Владимирских государей и в существование персидских ее богатств, иначе вряд ли он дошел бы до такого унижения…

И не только де Марин был в таком положении. Принадлежавший к одной из знаменитейших фамилий Франции, граф Рошфор де Валькур, гофмаршал владетельного князя Лимбурга (из фамилии Линанж), находившийся тогда в Париже по делам своего государя, познакомившись с Алиной, до того прельстился ею, что просил руки ее…

Наконец сам граф Михаил Огинский не мог устоять пред красотою очаровательной принцессы, она и его запутала в свои сети…

Таким образом, в веселом обществе пяти любовников, и в том числе одного жениха, Алина Владимирская проводила дни свои в Париже. Мотовству ее не было границ, а персидский дядя денег не присылал. В начале 1773 года средства красавицы истощились, Вантурс, или барон Эмбс, попал в тюрьму за долги, барону Шенку грозила такая же участь от кредиторов. Алина попросила взаймы у Огинского, но официальное положение его, как польского посланника при французском короле, не дозволило ему исполнить желание обворожившей его женщины. Он, под разными предлогами, отказал ей. Ничего больше не оставалось Алине, как еще раз бежать от заимодавцев.

Де Марин поручился за мнимого барона Эмбса, и Вантурс был выпущен из тюрьмы. Вместе с ним, с де Марином и с бароном Шенком принцесса переехала в одну из деревень в окрестностях Парижа».

С первых же дней появления в Париже она полюбила прогулки по Булонскому лесу.

Правда, злые языки утверждали, что прекрасная русская эмигрантка совершала их по совету приятелей.

«Здесь можно встретить принцев крови, финансовых дельцов, известных актеров и художников, аристократов со всей Европы, самых влиятельных людей Франции», — вспоминал о Булонском лесе в XIX веке русский дипломат.

Возможно, и княжну Тараканову этот уголок Парижа притягивал для встреч, знакомств, налаживания связей.

Но, как часто бывает, там, где появляется знаменитость, рождаются романтические слухи и предания. Как говорили в старые времена: даже шепот, прозвучавший на тропинках Булонского леса, разносится по всей Европе.

Весть о том, что загадочная русская красавица является дочерью покойной императрицы Елизаветы, а значит, внучкой Петра I, стала распространяться якобы из этого парка. Так считали некоторые знатоки парижских тайн XVIII столетия.

Однажды во время прогулки по Булонскому лесу княжна Тараканова приказала остановить карету и распахнула дверку.

Сопровождавшие ее кавалеры поинтересовались:

— Что привлекло ваше внимание?..

— Стоит ли выходить в дождь?..

Но она молча выскочила из кареты и, не обращая внимания на слякоть, сделала несколько шагов.

Сопровождающие вынуждены были последовать за ней.

— Господа!.. Взгляните: это же рябина!.. Я не видела ее много лет, с тех пор, как покинула Россию… До сих пор не забыла несравненный вкус оттаявших зимних ягод!.. — воскликнула Тараканова и, не оборачиваясь, указала рукой на еще не потерявшее листву дерево с алыми ягодами.

— Как будто капли крови разбрызганы в зелени… — с грустью добавила она.

— Странно, откуда здесь, среди каштанов, акаций, ив, дубов и павловний, появилась одинокая рябина? — проговорил за спиной княжны один из кавалеров. — В Париже я нигде не встречал это дерево…

Тараканова резко обернулась:

— Это знак, господа… Чтобы я, среди великолепия европейской флоры, не забывала Россию…

Не обращая внимания на дождь, она подошла к рябине и прикоснулась ладонями и щекой к гладкому серому стволу. Так и застыла на несколько мгновений.

Сопровождающие не посмели нарушить молчание.

Княжна отстранилась от дерева, сорвала гроздь ягод и, не проронив ни слова, направилась к карете.

Говорят, с той поры в ее гостиной всегда можно было увидеть веточку рябины в хрустальной вазе. А необычное для Булонского леса растение парижане стали называть «деревом русской принцессы»…

Как ни пытались екатерининские царедворцы засекретить смерть княжны Таракановой, о ней все же узнали во французской столице.

Самая загадочная женщина XVIII столетия умерла от чахотки 4 декабря 1775 года в одиночной камере Петропавловской крепости.

Спустя месяц или полтора немногочисленные парижские поклонники погубленной русской принцессы, услыхав печальную весть из Петербурга, отправились в Булонский лес. Согласно одной легенде, они не смогли отыскать заветное дерево, поскольку его срубили в декабре 1775 года.

В другой легенде говорится, что рябина зачахла, но парижанам удалось сорвать засохшие веточки с последними ягодами «дерева русской принцессы».

Окружению удалось убедить ее, что она должна стать императрицей. И вот, оказавшись по воле случая, в 1774 году в городке Рагуза, княжна Тараканова рассылает свои послания турецкому султану, графу Панину, князю Орлову-Чесменскому, некоторым русским масонам и многим влиятельным европейцам.

В них она сообщала о том, что является дочерью покойной государыни Елизаветы. К этим посланиям также прилагалось сфабрикованное духовное завещание русской императрицы.

Однако найти влиятельных сторонников княжна Тараканова не смогла. Были пустые обещания, советы, наставления, небольшая финансовая помощь, но — не больше. После безжалостного подавления в 1774 году Пугачевского восстания европейские правители опасались раздражать Екатерину II.

А государыня в это время решила, что пора избавиться от опасной, популярной за границей Таракановой. Екатерина хорошо изучила русскую историю и знала, чего добивались самозванцы в прошлые времена.

Императрица поручила прославленному флотоводцу Алексею Орлову-Чесменскому схватить Тараканову и доставить в Россию.

Честный порядочный Алексей Григорьевич был вынужден пойти на обман. Он притворился влюбленным в Тараканову и заманил ее на свой корабль. Некоторые исследователи полагают, что Орлов на самом деле влюбился в пленницу. Но верность долгу пересилила чувства.

Так легендарная Тараканова оказалась в Петербурге, в одиночной камере Петропавловской крепости.

В последнем своем показании она заявила фельдмаршалу Голицыну: «Меня постоянно держали в неизвестности о том, кто были мои родители, да и сама я мало заботилась о том, чтобы узнать, чья я дочь, потому что не ожидала от того никакой себе пользы…

Я помню только, что старая нянька моя, Катерина, уверяла… о происхождении моем знают учитель арифметики Шмидт и маршал лорд Кейт, брат которого прежде находился в русской службе и воевал против турок.

Этого Кейта я видела только однажды, мельком, проездом через Швейцарию, куда меня в детстве возили на короткое время из Киля. От него я получила тогда и паспорт на обратный путь. Я помню, что Кейт держал у себя турчанку, присланную ему братом из Очакова или с Кавказа. Эта турчанка воспитывала несколько маленьких девочек, вместе с нею плененных, которые жили при ней еще в то время, когда по смерти Кейта, я видела ее проездом через Берлин. Хотя наверное знаю, что я не из числа этих девочек, но легко может быть, что я родилась в Черкессии…».

У тех, кто познакомился с признаниями Таракановой, сложилось мнение, что ее умело втянули в опасную политическую авантюру. Она поверила в свое царское происхождение и в необходимость занять русский трон.

Сведения о прошлом несчастной самозванки противоречивы. Спустя много лет после ее смерти вдруг всплывали документы о ее немецком, польском, чешском, венгерском, русском происхождении.

У спецслужб России, как и других стран, давно умершая легендарная самозванка не вызывала интереса. Фальшивые документы создавали аферисты для продажи любителям исторических сенсаций и литераторам-романтикам.

В XIX столетии появилось немало художественных произведений и новых версий о Таракановой. Судьба блистательной авантюристки не могла не волновать любителей тайн прошлого, и некоторые из них щедро продляли ее жизнь.

… Она не умерла в 1775 году, а была пострижена в монахини под именем Досифеи и умерла в Ивановском монастыре в 1810 году…

… Екатерина И, узнав, что ее пленница сама была обманута относительно своего происхождения, помилова-да Тараканову. Ей сделали фальшивые документы и отпустили в Европу…

… Через несколько лет после освобождения из Петропавловской крепости, с преображенной внешностью и под другим именем, бывшая принцесса Владимирская, княжна Тараканова снова появляется в Париже. На этот раз ее жизнь во французской столице скромна и размерена. Она пережила Наполеона и была похоронена на кладбище Монмартра, неподалеку от могилы палача Шарля Сансонса, прославленного тем, что отсек ножом гильотины голову Людовика XVI…

Что ж, народная молва всегда была неравнодушна к легендарным и светлым личностям, и злодеям.

Весной 1814 года части русской армии во главе с императором Александром I вступили в Париж. Представители старой французской аристократии, противники Наполеона приветствовали победителей у городских ворот Сен-Дени.

Среди них был старик с военной выправкой, одетый по моде времен Людовика XVI. Русские офицеры обратили внимание на его серебряную бутоньерку. Их удивило, что в ней был не цветок, а маленькая гроздь рябины. Прошлогодние ягоды сохранили свой алый цвет.

Заметив вопросительные взгляды, старик усмехнулся:

— Не правда ли, господа, издали похоже, будто на моей груди — свежие капли крови?.. Рябину в бутоньерке я ношу в память о вашей соотечественнице — прекрасной русской принцессе Владимирской.

Офицеры в недоумении переглянулись: молодые люди не слыхали о ней.

Старик смутился: видимо, понял, что всякое упоминание о принцессе Владимирской в России запрещено.

— Простите, может быть, я назвал неправильно ее титул и фамилию… — поспешно заговорил он. — Однако не ошибся я в главном — это была прекрасная русская женщина!..