Русский Париж

Глава шестая «С таким любопытством, с таким нетерпением!»

Он с детства мечтал побывать во французской столице. Но вначале мешала военная служба. Мечта сбылась, когда в мае 1789 года двадцатитрехлетний Карамзин, отставной офицер и начинающий литератор, отправился в путешествие по Европе.

Впоследствии в его книге «Письма русского путешественника» появится восторженное описание: «Мы приближались к Парижу, и я беспрестанно спрашивал, скоро ли увидим его? Наконец открылась обширная равнина, а на равнине, во всю длину ее, Париж!..

Сердце мое билось. «Вот он, — думал я, — вот город, который в течение многих веков был образцом всей Европы, источником вкуса, мод, — которого имя произносится с благоговением учеными и неучеными, философами и щеголями, художниками и невежами, в Европе и в Азии, в Америке и в Африке, — которого имя стало мне известно почти вместе с моим именем; о котором так много читал я в романах, так много слыхал от путешественников, так много мечтал и думал!..

Вот он!.. Я его вижу и буду в нем!..» — Ах, друзья мои! Сия минута была одною из приятнейших минут моего путешествия! Ни к какому городу не приближался я с такими живыми чувствами, с таким любопытством, с таким нетерпением!..».

Конечно, отличавшийся своей объективностью, историк и литератор Карамзин не мог не коснуться и неприятных сторон блистательного Парижа.

«Скоро въехали мы в предместье святого Антония, но что же увидели? Узкие, нечистые, грязные улицы, худые дома и люди в разодранных рубищах. «И это Париж, — думал я, — город, который издали казался столь великолепным?».

Но печальный вид не долго досаждал русскому путешественнику. И снова восторженные строки: «Но декорация совершенно переменилась, когда мы выехали на берег Сены; тут представились нам красивые здания, домы в шесть этажей, богатые лавки. Какое многолюдство! Какая пестрота! Какой шум! Карета скачет за каретою…».

Разместившись в отеле, Карамзин привел себя в порядок и вместе с приятелем ринулся знакомиться с городом.

«Солнце село; наступила ночь, и фонари засветились на улицах. Мы пришли в Пале-Рояль, огромное здание, которое принадлежит герцогу Орлеанскому и которое называется столицею Парижа.

Вообразите себе великолепный квадратный замок и внизу его аркады, под которыми в бесчисленных лавках сияют все сокровища света, богатства Индии и Америки, алмазы и диаманты, серебро и золото; все произведения натуры и искусства; все, чем когда-нибудь царская пышность украшалась; все изобретенное роскошью для услаждения жизни!.. И все это для привлечения глаз разложено прекраснейшим образом и освещено яркими, разноцветными огнями…

Вообразите себе множество людей, которые толпятся в сих галереях и ходят взад и вперед только для того, чтобы смотреть друг на друга! — Тут видите вы и кофейные домы, первые в Париже, где также все людьми наполнено, где читают вслух газеты и журналы, шумят, спорят, говорят речи и проч.

Голова моя закружилась — мы вышли из галереи и сели отдохнуть в каштановой аллее, в Jardin du Palais Royal (в саду Пале-Рояля). Тут царствовали тишина и сумрак. Аркады изливали свет свой на зеленые ветви, но он терялся в их тенях. Из другой аллеи неслись тихие, сладостные звуки нежной музыки; прохладный ветерок шевелил листочки на деревьях. — Нимфы радости подходили к нам одна за другою, бросали в нас цветами, вздыхали, смеялись, звали в свои гроты, обещали тьму удовольствий и скрывались, как призраки лунной ночи.

Все казалось мне очарованием».

Конечно, Карамзин знал, что революционный Париж 1790 года не только очарователен, но и опасен.

Еще в Женеве Николая Михайловича предупредили: «Вы увидите совсем иной Париж. Не знакомый нам по французским романам и творениям мыслителей. Великий город на Сене преобразился. Даже некоторые аристократы, не говоря уже о простолюдинах, носят красные ленточки. Словом, вы увидите всюду алые цветы, алые песни, алый город…».

Русские поклонники Вольтера и Монтескье, Гольбаха и Руссо, Д'Аламбера и Гельвеция неоднозначно восприняли события 1789 года в Париже. Колоссальный дефицит в бюджете Франции, волнения французских крестьян и горожан, выборы в Генеральные штаты и объявления их Национальным собранием, народное восстание в Париже, взятие печально знаменитой Бастилии, принятие Декларации прав человека…

Императрицу Екатерину II и ее ближайших сторонников волновало: не перекинется ли огонь революции из Франции в Россию? Нашлось в 1789 году немало русских дворян, готовых отправиться в Париж поддержать восставших. Некоторым удалось это сделать.

Известно, что Бастилию штурмовали художник Ерменев, князья Галицины, несколько русских аристократов, называвших себя из осторожности мастеровыми Самсоновым, Петровым, Кузнецовым. Впоследствии некоторые русские дворяне вошли в революционный Якобинский клуб.

Екатерина II знала, что даже в Петербурге и в Москве нашлись сторонники «французского бунта», которые отправились по поддельным документам в Париж.

«Выведывать все, ничего не упускать. Особое внимание — к нашим подданным…» — таков был приказ из Петербурга русским дипломатам и секретным агентам.

Императрица, хоть и недолюбливала короля Людовика XVI, но желала его победы над «бунтовщиками». О народных депутатах Национального собрания Франции она писала: «Я думаю, если бы повесить некоторых из них, остальные бы образумились.

Для начала следовало бы уничтожить жалованье в восемнадцать ливров, которое выдается каждому депутату (и тогда эта голь для своего пропитания должна была бы вернуться к своим ремеслам), а потом запретить законом принятие адвокатов в члены собрания. Против ябедников существуют во всех землях законы, иногда очень строгие; а во Франции этим шавкам дали законодательную власть».

Да, не церемонилась государыня Екатерина в высказываниях о революционерах. Весьма тревожили ее сообщения «доверенных лиц» из Парижа о том, что одна часть находящихся там русских «смиренно, однако с любопытством» наблюдает за бурными событиями во французской столице, другая — принимает в них участие.

Приближенный Людовика XVI летом 1790 года заявил: «Русские обеспокоены тревожной ситуацией в Париже, не меньше нас, французов… Такое впечатление, что это их город».

Что будет с Людовиком XVI и его близкими? Подобный вопрос в 1790 году волновал многих русских — как приверженцев монарха, так и настроенных революционно.

Был этим обеспокоен и Карамзин. Хотя в дни пребывания в Париже он не предчувствовал кровавую трагедию венценосной семьи Франции.

«Вчера в придворной церкви видел я короля и королеву, — писал Карамзин. — Спокойствие, кротость и добродушие изображаются на лице первого, и я уверен, что никакое злое намерение не рождалось в душе его.

Есть на свете счастливые характеры, которые по природному чувству не могут не любить и не делать добра: таков сей государь!

…Королева, несмотря на все удары рока, прекрасна и величественна, подобно розе, на которую веют холодные ветры, но которая сохраняет еще цвет и красоту свою. Мария рождена быть королевою. Вид, взор, усмешка — все показывает необыкновенную душу… Улыбаясь так, как грации улыбаются, перебирала она листочки в своем молитвеннике, взглядывая на короля, на принцессу, дочь свою, и снова бралась за книгу…

Все люди смотрели на короля и королеву, еще более на последнюю; иные вздыхали, утирали глаза свои белыми платками; другие смотрели без всякого чувства и смеялись над бедными монахами, которые пели вечерю…».

Встречал Карамзин и пятилетнего наследника престола, сына Людовика XVI Луи-Шарля.

Вот только добрый Карамзин не пояснил: «народ любит» проливать «царскую кровь» или наблюдать, как она льется.

Конечно, тогда, в 1790-м, глядя с умилением на королевскую семью, Николай Михайлович не предполагал, что «ангел красоты и невинности» дофин Луи-Шарль через два года будет, вместе со своими родителями, брошен в тюрьму, а после казни короля и королевы семилетнего принца выпустят из тюрьмы и отдадут на воспитание сапожнику-якобинцу.

Карамзин пытался понять Париж. Город, о котором он читал и грезил в детстве и юности, изменился в течение нескольких месяцев.

Немало пострадало от революции французов, близких Карамзину по духу и мировоззрению, но, как истинный историк, он старался быть объективным в описании Парижа 1790 года.

Но никакие политические перемены не смогли поколебать чувств Карамзина к Парижу.

Прощание русского писателя с городом звучит как признание в любви.

Герой книги Карамзина «Письма русского путешественника» не совершил никаких открытий. Он всего лишь иностранный наблюдатель бурных событий во Франции 1790 года. Однако наблюдатель — с добрым сердцем, способный сопереживать людям разных сословий, противоположным политическим взглядам.

Пребывание в Париже не сделали Николая Михайловича ни якобинцем, ни яростным сторонником французской монархии. В политических движениях он, прежде всего, видел человека и сострадал ему независимо от его убеждений.

Спустя семь лет после посещения Парижа Карамзин писал: «Французский народ прошел все степени цивилизации, чтобы оказаться на той вершине, на которой он находится в настоящее время…

Французская революция — одно из тех событий, которые определяют судьбы людей на много последующих веков. Новая эпоха начинается: я ее вижу, но Руссо ее предвидел».

Были и другие высказывания Николая Михайловича о событиях во Франции: «…ужасные происшествия Европы волнуют всю душу мою… Бегу в густую мрачность лесов, — но мысль о разрушаемых городах и погибели людей везде теснит мое сердце…».

Он хотел снова побывать в Париже, оказаться в гуще событий. Противоречивые слухи, которые доходили из Франции до Москвы, вызывали у Карамзина горестные раздумья и сомнения.

Еще раз посетить Париж ему не удалось. Перемены в семейной жизни, литературная деятельность, назначение историографом, многолетняя работа над «Историей государства Российского»…

Исследователи творчества Карамзина сходятся во мнении: как настоящий историк и литератор, он состоялся, когда завершил «Письма русского путешественника», когда открыл читателям свой Париж 1790 года.

Желание не исполнилось…

Но Париж остался светлыми страницами в творчестве Карамзина.