Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в.

«Бескоролевье» 1587 г. Россия и Швеция в борьбе за внешнеполитическую ориентацию Речи Посполитой. Возникновение польско-шведской унии

Система международных отношений, сложившихся в Восточной Европе по окончании Ливонской войны, регулировалась рядом соглашений, заключенных между тремя государствами — главными участниками войны — Речью Посполитой, Россией и Швецией. Что касается взаимоотношений Речи Посполитой со Швецией, то из-за острого спора о правах на Северную Эстонию, которую, Речь Посполитая как правопреемник Ливонского ордена считала своей собственностью, между этими государствами в первой половине 80-х годов так и не было заключено какого-либо соглашения[12]. Отношения между Россией и Речью Посполитой регулировались Ям-Запольским договором о перемирии, заключенным в начале 1582 г. на 10-летний срок[13]. Подписанием этого договора на довольно длительный срок исключалась активность русской внешней политики по отношению к польской Прибалтике. Что касается Швеции, то взаимоотношения России с ней регулировались в 80-х годах рядом соглашений о перемирии, заключавшихся каждый раз на сравнительно небольшие сроки. Таким образом, Россия, казалось бы, имела формальную возможность в подходящий для нее момент возобновить борьбу со Швецией за порты на побережье Финского залива, и в этой борьбе она могла рассчитывать на успех, так как, несмотря на ослабление страны в ходе Ливонской войны, явный перевес сил был на ее стороне. Однако активность русской политики сдерживало еще одно соглашение, заключенное между Россией и Речью Посполитой летом 1582 г.[14]

По этому договору условия Ям-Запольского перемирия были распространены на города Северной Эстонии, входившие в состав Шведского королевства, т. е. всякое нападение на эти земли приравнивалось бы к нападению на собственные земли Речи Посполитой. Соглашение, таким образом, ставило Речь Посполитую по отношению к России в роль своеобразного гаранта сложившейся (и невыгодной для русских национальных интересов) системы русско-шведских отношений.

В сложившейся ситуации переход к активной внешней политике в данном регионе был для России возможен лишь в том случае, если бы в международном положении Речи Посполитой произошли такие перемены, которые либо связали ее внешнеполитическую активность на восточном направлении, либо сделали ее не заинтересованной в выполнении соглашения 1582 г.

В середине 80-х годов не было оснований ожидать подобных перемен. Внешняя политика польского короля Стефана Батория носила ярко выраженный антирусский характер. Группировавшиеся вокруг короля политики, среди которых выделялся энергичный коронный канцлер Ян Замойский, старались склонить шляхту к разрыву мирных соглашений с восточным соседом[15]. В условиях постоянной угрозы войны со стороны Речи Посполитой вопрос о выходе к Балтийскому морю в эти годы отошел для русского правительства на задний план — вся его деятельность сосредоточилась на подготовке к обороне страны от ожидаемого нападения польско-литовских феодалов. 25 декабря 1586 г. на заседании «освященного собора» и боярской думы был принят русский план ведения войны, но уже в ближайшие дни в Москву пришло известие, что «литовского короля Стефана не стало»[16]. В Речи Посполитой наступило «бескоролевье», во время которого страна не могла вести активную внешнюю политику. Война со стороны Речи Посполитой России больше не угрожала. Напротив, сложилась ситуация, открывшая русскому правительству целый ряд возможностей для борьбы за реализацию внешнеполитических планов, в том числе и тех, которые касались Прибалтики.

Уже в январе 1587 г. в Речь Посполитую выехали русские представители Елизарий Ржевский и Захарий Свиязев, чтобы официально предложить польской и литовской шляхте объединиться с Россией под «царскою рукою» Федора Ивановича и «против всех недругов стояти общее заодин»[17], а в июне в Варшаву отправилось «великое посольство» во главе с боярином Степаном Васильевичем Годуновым, которое должно было выставить на элекционном сейме кандидатуру царя Федора на трон Речи Посполитой. Врученный послам подробно разработанный проект условий унии позволяет судить о том, какие цели ставило перед собой русское правительство, вступая в предвыборную борьбу за польский трон.

Речь шла о личной унии, в рамках которой оба государства — Россия и Речь Посполитая — должны были функционировать как два совершенно самостоятельных и не связанных между собой политических организма[18]. В области же внешней политики с заключением унии оба государства должны были принять на себя взаимные обязательства оказывать своему союзнику помощь «людьми своими» и оберегать его территорию «ото всяких наших и от их недругов»[19]. Эта политика должна была быть направлена на решение проблем, в решении которых были равным образом заинтересованы Россия и Речь Посполитая. В этом внешнеполитическом курсе русские дипломаты выделяли две проблемы.

Первой из них был вопрос о судьбе прибалтийских земель, занятых Данией и Швецией. Русский царь в случае его избрания на польский трон обязывался отказаться от своих прав на эти земли в пользу Речи Посполитой и оказать военную помощь для их завоевания при условии, что Речь Посполитая признает за Россией права на Нарву[20].

Другой проблемой, в решении которой в равной мере были заинтересованы и Россия, и Речь Посполитая, была проблема турецко-крымская. По проекту унии предусматривалось строительство крепостей «по Дону, по Донцу и по Днепру», подчинение Крыма, а затем выступление России и Речи Посполитой в союзе с другими европейскими державами против Османской империи. В случае успеха, указывалось в этом документе, «и Волосская б земля до Польские б земли приложилась, и Мутьянская земля, и Босны, и Сербы по Дунаю, и Угорская земля, что за турки, те бы все были приворочены к Полше и к Литовской земле». Крепости «на поле» царь обязывался поставить на свои средства, а войну против турок и татар также вести «сам своею царскою персоною» со всеми силами своими и своих татарских вассалов[21].

В результате осуществления предложенных условий в состав Речи Посполитой должны были, таким образом, войти значительные территории, отвоеванные у ее соседей главным образом с помощью русских войск, в то время как русские территориальные приобретения были бы минимальными. Предложенные условия были явно выгоднее для Речи Посполитой, чем для России, и это ясно говорит о большой заинтересованности русского правительства в политическом сотрудничестве с этим государством. Действительно, в сложившейся ситуации политическое сотрудничество с Речью Посполитой было, пожалуй, единственным путем, который бы позволил России найти позитивное решение некоторых (хотя и отнюдь не всех) стоявших перед нею международных проблем, в числе которых был и вопрос о выходе России к Балтийскому морю.

Следует подчеркнуть, что главным для русского правительства был в это время именно тесный политический союз с Речью Посполитой, а не уния, так как послы получили полномочия заключить с ней договор «как…быти вперед меж собою в любви и в докончанье, и в соединенье ввек нерушимо и против всех недругов стояти заодин» даже и в том случае, если бы по каким-то причинам на польский трон будет избран не царь, а какой-нибудь другой кандидат[22].

Магнатерия и шляхта Речи Посполитой, которым предстояло определить свое отношение и к кандидатуре царя, и к русскому проекту, раскололись на элекционном сейме на ряд соперничавших между собой политических группировок, существенно расходившихся между собой во взглядах на способы решения стоявших перед Речью Посполитой международных проблем.

Наиболее многочисленную группировку образовывали сторонники кандидатуры царя[23]. К этому лагерю принадлежали вся приехавшая на элекцию литовская шляхта, часть магнатов Великого княжества[24] и большое число шляхтичей из различных земель Короны[25], Избранием царя на престол Речи Посполитой объединившиеся в этом лагере группировки магнатов и шляхты рассчитывали обеспечить господство своей державы в восточноевропейском регионе. Главное положение их программы заключалось в том, чтобы в случае избрания царя Россия и Речь Посполитая были объединены так, «как случена Корона Польская с Великим Княжеством Литовским», чтобы «уже навек панству от панства не отрыватися»[26]. Таким образом, отношения между государствами должны были строиться на принципе не личной (как предполагало в своих условиях русское правительство), а так называемой реальной унии, по образцу польско-литовских соглашений 1569 г.

Принимая во внимание эту аналогию и сопоставляя данное общее положение с высказываниями отдельных ораторов на элекционном сейме, можно составить более конкретное представление о том, что означало такое общее принципиальное требование. Речь шла о передаче царем Федором своих наследственных прав на русский трон Речи Посполитой[27], а также, по-видимому, о создании высшего органа законодательной власти в виде «сейма», компетенция которого распространялась бы на всю территорию будущего объединения. Россия стала бы в этом случае частью политического организма, в рамках которого она, несомненно, должна была бы занять подчиненное положение, так как в будущем «сенате» и «посольской избе» представители русского дворянства оказались бы в таком же меньшинстве, как после Люблинской унии представители Великого княжества в составе сейма Речи Посполитой.

Наконец, существенной частью проектов унии, выдвигавшихся этим лагерем, было требование открыть русские границы для польско-литовской феодальной колонизации[28] — мера, которая укрепляла материальное положение различных слоев господствующего класса Речи Посполитой и одновременно должна была служить дополнительной гарантией руководящей роли польско-литовских феодалов в будущем объединении.

Так, путем формального признания верховной власти царя польско-литовские феодалы рассчитывали добиться своего политического господства в Восточной Европе. Подобный путь к гегемонии в Восточной Европе особенно импонировал собравшимся в «московском лагере» силам, потому что он, казалось, открывал возможность достичь конечной цели, не вступая в военный конфликт с Россией. В ином случае борьба за гегемонию вела к войне между Речью Посполитой и Россией, а такой перспективы главная сила «московского лагеря» на элекции — феодалы Великого княжества — и в эти годы, и позднее стремились избегать, опасаясь, что такая война, не приведя к окончательному результату, принесет лишь огромное разорение их владениям.

Иной политической ориентации придерживались те круги польских феодалов, которые группировались вокруг коронного канцлера Яна Замойского. Эта группировка господствующего класса Речи Посполитой состояла главным образом из представителей коронной шляхты, чьи взгляды складывались под влиянием военных успехов Батория на последнем этапе Ливонской войны. Из сложившейся в начале 80-х годов чрезвычайной, не отражавшей общее соотношение сил ситуации они сделали вывод о военно-политической слабости Русского государства и о перспективности военного наступления на Восток. Данная группировка ориентировалась на завоевание господства в Восточной Европе путем прямого применения вооруженной силы и поэтому поддержала кандидатуру шведского наследного принца Сигизмунда Вазы. Эта кандидатура, выдвинутая первоначально не шведским правительством, а определенными кругами польско-литовского общества[29], представлялась политикам данной группировки предпочтительной сразу с нескольких точек зрения. Во-первых, с избранием Сигизмунда связывались непосредственно расчеты на инкорпорацию в состав Речи Посполитой шведской Эстонии[30]. Тем самым было бы установлено господство польско-литовских феодалов в Прибалтике, что давало в руки Речи Посполитой мощное средство для эксплуатации в своих интересах внешнеторговых связей России. «Преградим путь их товарам, они должны будут идти к нашей выгоде через руки наших купцов», — писал в своей брошюре «Ratio pro electione Zygmunti» — Ст. Гостомский, один из главных публицистов шведской партии[31]. Этим, однако, выгоды от избрания Сигизмунда и оформления тем самым военно-политического союза со Швецией для политиков, группировавшихся вокруг Яна Замойского, не ограничивались. Главные преимущества польско-шведского союза, с их точки зрения, заключались в том, что он создавал благоприятные условия для политики широкой экспансии на Востоке. Уже в агитационном «письме», рассылавшемся сторонниками шведского кандидата по Речи Посполитой в первые месяцы 1587 г., указывалось, что совместные действия обоих государств являются гарантией успеха в войне против России[32]. Эти же мысли развивались затем в выступлениях ораторов шведской партии на элекции[33]. Известное уязвимое место этой, хотя и не столь многочисленной, как предшествующая, но очень активной и организованной группировки, заключалось в том, что на протяжении длительного времени опа фактически не имела своего кандидата — кандидатура Сигизмунда, как уже указывалось, была выдвинута без предварительного согласия шведского правительства, и отец Сигизмунда, Юхан III, на первых порах резко отклонил предложения принять участие в предвыборной борьбе. Сдержанность его позиции отчасти, конечно, объяснялась тем, что выдвинутое польско-литовской стороной требование отдать шведскую Эстонию и тем самым уступить завоеванные на Балтике позиции не соответствовали великодержавным амбициям шведской политики. Однако в еще большей мере принятое решение обусловливалось внутриполитической ситуацией в самой Швеции. В условиях острого политического соперничества между отдельными ветвями дома Ваз — королевской семьей, с одной стороны, и претендентом на власть, братом Юхана III, герцогом Карлом, успешно искавшим себе поддержки в широких слоях шведского общества — с другой, заключение унии и длительное пребывание наследного принца (в случае его избрания) в Речи Посполитой грозили королевской семье потерей престола.

Однако существовали причины как внешнего, так и внутреннего характера, не позволившие шведскому королю удержаться на своей первоначальной позиции. С одной стороны, большую заинтересованность в установлении польско-шведской унии проявили заседавшие в шведском риксроде аристократы, для которых отъезд Сигизмунда в Речь Посполитую открывал перспективы установления фактической олигархии при номинальном сохранении королевской власти. Поэтому они оказали сильное давление на Юхана III, вынужденного считаться с их мнением, рассчитывая на поддержку аристократии против герцога Карла.

С другой стороны, сильное воздействие на шведского короля имели сообщения о формировании в Речи Посполитой обширного лагеря приверженцев кандидатуры царя. Для шведской дипломатии было необходимо предотвратить угрозу политического объединения России и Речи Посполитой, так как такое объединение лишало великодержавные притязания Швеции всяких объективных оснований, а сохранение шведских позиций на Балтике стало бы в такой ситуации делом безнадежным. По воздействием этих факторов Юхан III изменил свое первоначальное решение и направил на элекционный сейм посольство, которое уже официально предложило избирателям от имени шведской королевской семьи кандидатуру Сигизмунда, а также дало согласие уступить Эстонию Речи Посполитой[34].

Включившись в предвыборную борьбу, шведское правительство вело ее под лозунгом объединения сил обоих государств для наступления на Россию. В условия, распространявшихся среди шляхты шведскими послами, указывалось, что «таким соединением двух крепких королевств» Речь Посполитая и Швеция сумеют захватить всю Россию или по крайней мере Псков и Смоленск. Одновременно шведский военный флот захватит Архангельск и прервет торговые связи между Россией и странами Западной Европы «и в том Московскому государству убыток великий будет»[35].

Многочисленными выпадами против русского кандидата и призывами к восточной экспансии было переполнено и выступление шведских послов на элекционком сейме. «Король Швеции обещает, — говорилось в нем, — и это с божьей помощью наверняка так и будет, если поляки помогут, что он опустошит и разграбит московитские земли… а это по милости божьей будет нетрудно, так как силы Московита настолько ослаблены, что не смогут сдержать натиска такой коалиции»[36].

Нетрудно видеть близость этих высказываний с аргументами, которые выдвигал во время выбора Ст. Гостомский. Так, во время «бескоролевья» 1587 г. возник своеобразный политический блок между шведским правительством и агрессивно настроенными кругами польско-литовского общества на базе политики восточной экспансии — результатом этого блока стала в дальнейшем польско-шведская уния[37].

Помимо двух главных группировок, в господствующем классе Речи. Посполитой можно выделить еще одну, состоявшую главным образом из представителей великопольской магнатерии (Гурка, Зборовские) и примыкавшей к ним шляхты, которые в сотрудничестве с некоторыми литовскими магнатами поддерживали кандидатуру представителя Габсбургов — эрцгерцога Максимилиана, брата императора Рудольфа II. Позиции этой группировки среди различных слоев польско-литовских феодалов были гораздо слабее двух других, что хорошо понимали ее предводители, а также австрийская дипломатия. Это обстоятельство вынуждало Гурку и Зборовских к сложному политическому маневрированию. К началу элекции они стали изображать себя сторонниками царя, чтобы обеспечить себе политическое руководство над огромной массой сторонников русского кандидата. При их поддержке вожди проавстрийской партии рассчитывали провалить кандидатуру Сигизмунда, надеясь, что царь не сможет договориться со своими сторонниками и тогда, они полагали, у шляхты не останется другого выхода, как согласиться на избрание Габсбурга[38]. Австрийская дипломатия, аналогичным образом оценившая ситуацию, избрала несколько иное решение проблемы: Габсбурги попытались устранить с поля борьбы шведскую кандидатуру путем соглашения с домом Ваза. Уже в первые месяцы 1587 г. Максимилиан при посредничестве вдовствующей королевы Анны пытался вступить в сношения со шведским двором, обещая, что если Сигизмунд снимет свою кандидатуру, то Максимиллиан женится на его сестре Анне и заключит по вступлении на польский трон военно-политический союз со Швецией. Летом 1587 г. для прямых переговоров с Юханом III в Стокгольм направилось австрийское посольство[39]. Если учесть, что одновременно австрийская дипломатия не предпринимала никаких усилий для сближения с Россией[40], можно сделать определенный вывод, что именно соглашение со Швецией было целью австрийского политического курса в период «бескоролевья».

Заканчивая характеристику расстановки сил в польско-литовском обществе и политических программ отдельных группировок, можно констатировать, что попытка русского правительства добиться изменения внешнеполитической ориентации Речи Посполитой в сложившихся условиях не имела больших шансов на успех. Из соперничавших группировок две ориентировались на сближение с враждебной России Швецией и, следовательно, занимали антирусскую политическую позицию, а третья, наиболее многочисленная, хотя и провозглашала своей целью сближение с Россией, но понимала его совершенно иначе, чем русское правительство.

Принципиальные и непримиримые расхождения в точках зрения довольно быстро выявились во время переговоров, происходивших в середине августа 1587 г. в с. Каменце под Варшавой между русскими «великими» послами и представителями польско-литовской шляхты, поддерживавшими на элекции русского кандидата. Русская внешнеполитическая программа, вопреки ожиданиям русских политиков, не нашла положительного отклика у шляхты. Проект раздела Прибалтики шляхта вообще отказалась обсуждать[41], а к планам наступления на Крым отнеслась очень сдержанно[42]. Для русских же политиков были неприемлемы предложения «случить» Россию и Речь Посполитую по образцу Люблинской унии[43]. В итоге переговоры затянулись, не приведя к определенному результату. В конце августа сторонники Сигизмунда и Максимилиана провозгласили своих кандидатов польскими королями, а между царем и его сторонниками так и не состоялось никакого соглашения.

Поскольку слабость позиций проавстрийской партии была очевидной, такой исход выборов как бы предрешал победу шведской кандидатуры. Подобный результат элекции не мог не обеспокоить русских дипломатов, так как избрание этого кандидата было чревато для России войной с польско-шведской коалицией. По аналогичным причинам результаты «бескоролевья» вызывали беспокойство магнатерии и шляхты Великого княжества Литовского, не заинтересованных в возобновлении войны на Востоке, а именно к этому вело осуществление внешнеполитической программы шведского кандидата и его сторонников. Тревога обеих сторон в создавшейся ситуации была тем более оправданной, что к моменту окончания элекции между государствами не существовало никакого долгосрочного соглашения. После смерти Ивана Грозного Стефан Баторий объявил Ям-Запольский договор недействительным и отношения между Россией и Речью Посполитой регулировались краткосрочными соглашениями. Срок действия последнего из них истекал 1 ноября 1587 г. В этих условиях 23 августа в Каменце начались сепаратные мирные переговоры между русскими послами и представителями Великого княжества[44], завершившиеся 26 августа подписанием договора о 15-летнем перемирии между Россией и Речью Посполитой[45]. Хотя это соглашение далеко не соответствовало тем ожиданиям, с которыми русское правительство посылало своих послов на элекцию, но в создавшемся положении оно давало Русскому государству определенные преимущества. Так, прежде всего договор предотвращал на длительный срок возможность возникновения новой войны между Россией и Речью Посполитой, в чем Русское государство было очень заинтересовано. Кроме того, соглашение включало взаимное обязательство сторон «всякого государя нашего недругу людей и казны в помочь не давати» и, следовательно, гарантировало нейтралитет Речи Посполитой в случае возможной войны между Россией и Швецией. Наконец, поскольку одновременно с договором не была подтверждена «запись» 1582 г., накладывавшая на Россию обязательство в течение срока перемирия «не добывати» городов шведской Эстонии, русское правительство приобретало свободу действий по отношению к шведским владениям в Прибалтике.

Все это позволяет расценивать заключенный договор как успех русской дипломатии, создавший благоприятные условия для решения в последующее время балтийского вопроса в пользу России.

Но достигнутый успех был, однако, далеко не бесспорным, так как соглашение было заключено лишь с одной частью Речи Посполитой и, кроме того, подлежало утверждению со стороны будущего главы верховной власти в государстве — короля. Правда, одновременно с заключением договора было составлено своеобразное «заявление» от имени сенаторов и шляхты Великого княжества, переданное затем русским послам, в котором говорилось, что лицо, пожелавшее стать великим князем литовским, должно предварительно дать обязательство соблюдать договор о перемирии[46], однако желание и возможности литовцев настаивать на этих условиях в значительной мере зависели от хода и результатов борьбы претендентов на польский трон.

В этой борьбе наиболее деятельной оказалась австрийская сторона. Своей активностью сторонники Габсбургов в Польше и австрийские дипломаты старались как бы возместить отсутствие прочных позиций в польско-литовском обществе. С одной стороны, были приняты меры к тому, чтобы путем соглашения со шведской королевской семьей сиять кандидатуру Сигизмунда на польский трон. Польские сенаторы — сторонники Габсбургов, а затем и сам император Рудольф II обратились к Юхану III с посланиями, в которых предлагали за снятие кандидатуры шведского претендента заключить брак австрийского кандидата со шведской принцессой и сделать территориальные уступки за счет земель польской Ливонии[47]. С другой стороны, Максимилиан должен был сразу же после элекции вступить в Польшу, молниеносно захватить Краков и короноваться на Вавеле королевскими регалиями. Тем самым польское общество было бы как бы поставлено перед совершившимся фактом.

Однако намеченный план австрийской стороны реализовать не удалось. Ее аргументы оказали определенное воздействие на Юхана III, но Сигизмунд уже выехал в Речь Посполитую, вернуть его не удалось[48]. Антигабсбургские силы в Польше тоже не допустили застать себя врасплох: когда эрцгерцог Максимилиан со своей наемной армией подошел к Кракову, перед ним была готовая к осаде крепость. При виде иноземной армии, осаждавшей Краков, широкие слои шляхты стали переходить на сторону партии Яна Замойского и ее кандидата Сигизмунда Вазы. Максимилиан и его польские приверженцы оказались в изоляции и под напором превосходящих сил противника стали отступать к австрийской границе. В конце января 1588 г. они были наголову разбиты армией Яна Замойского, а сам претендент на польскую корону оказался в плену у Сигизмунда[49]. Борьба партий закончилась, таким образом, быстрой и окончательной победой шведского кандидата и его приверженцев.

В таких условиях политическим руководителям Великого княжества, несмотря на то что принятые под Варшавой решения были затем одобрены на двух съездах в Вильне и Берестье[50], было трудно настаивать на своих условиях. Сигизмунд решительно отклонил требования литовцев, получив при этом полную поддержку как находившихся при нем коронных сенаторов, так и сеймиков коронной шляхты, квалифицировавших русско-литовский договор как незаконный акт. В итоге 28 января представители Великого княжества принесли королю присягу, не настаивая на выполнении своего требования[51].

Таки м образом, русскому правительству в ходе «бескоролевья» не удалось реализовать свою программу перестройки международных отношений в Восточной Европе на базе политического сотрудничества России и Речи Посполитой, и его попытка стабилизировать отношения между государствами на более или менее приемлемых для России условиях также потерпела неудачу. Элекция завершилась польско-шведской унией, т. е. политическим сближением Речи Посполитой не с Россией, а со Швецией. Это объединение сил двух главных возможных противников России на основе явно враждебной по отношению к ней позиции очень осложняло международное положение Русского государства и, несомненно, увеличивало объективные трудности, стоявшие перед русским правительством на пути к решению «балтийского вопроса».

Речь Посполитая и русско-шведская война 1590–1593 гг.

События, развернувшиеся в Восточной Европе в ближайшие годы после заключения шведско-польской унии, были в немалой мере определены династической политикой шведской королевской семьи, на которой поэтому следует остановиться несколько подробнее.

Хотя шведский королевич Сигизмунд вышел победителем в борьбе за польский трон, ни он, ни его отец (Юхан III) не были вполне удовлетворены создавшимся положением, как не были им в полной мере удовлетворены и поддерживавшие идею польско-шведской унии представители шведской знати. Установление польско-шведской унии было, бесспорно, их успехом, однако они не согласны были платить за него ту цену, которую требовали с них за избрание шведского кандидата польско-литовские феодалы и которую они в разгар борьбы согласились уплатить, т. е. уступить Речи Посполитой Эстонию. Передача Эстонии Речи Посполитой означала отказ Шведского королевства от завоеванных им позиций на Балтике и очень затрудняла осуществление шведской «восточной программы», на что шведский господствующий класс, ориентировавшийся на политику широкой внешней экспансии, никак не мог согласиться. В результате спор об Эстонии с самого начала привел к серьезному осложнению в отношениях между обоими заключившими унию государствами.

Уже «коронационный» сейм в декабре 1588 г. стал ареной резких столкновений между шведскими и польско-литовскими представителями. Правда, используя противоречия между группами феодалов, боровшихся за власть и влияние на нового короля, Сигизмунду III и шведским дипломатам удалось добиться компромисса, по которому решение вопроса было отложено до вступления Сигизмунда на шведский трон[52], однако такое решение не удовлетворяло ни шляхту, продолжавшую и в последующие годы добиваться «инкорпорации» Эстонии[53], ни шведское правительство, стремившееся окончательно утвердить свои права на эту территорию.

Создавшееся положение было для Юхана III серьезным стимулом к ликвидации польско-шведской унии. В этом же направлении действовали на шведского короля и внутриполитические факторы, которые требовали постоянного присутствия престолонаследника в стране. Вместе с тем и жертвовать теми внешнеполитическими выгодами, которые приносила шведскому королевству уния, Юхан III не собирался.

Решение возникшей, таким образом, перед ней дилеммы, шведская королевская семья пыталась найти путем соглашения с Габсбургами. В 1589 г. контакты, начавшиеся еще в период «бескоролевья», возобновились. Проект соглашения, переданный императору Рудольфу II представителями Юхана III, предусматривал отречение Сигизмунда и вступление при его поддержке на польский трон австрийского кандидата, который, со своей стороны, обязался выплачивать Сигизмунду денежные субсидии за его отречение от наследственных прав и добиться заключения союза против России и «вечного» мира между Швецией и Речью Посполитой, который предусматривал бы, в частности, признание шведских прав на Эстонию. Союз должен был быть скреплен браком австрийского кандидата с Анной Ваза — сестрой Сигизмунда III[54].

Речь шла в данном случае о переговорах, которые в течение длительного времени оставались тайной для польско-литовских феодалов и лишь в дальнейшем должны были оказать свое влияние на ход событий. Непосредственно после заключения унии международная ситуация в Восточной Европе формировалась под влиянием другой линии в шведской внешней политике, направленной на то, чтобы немедленно использовать результаты политического сближения Швеции и Речи Посполитой для возобновления шведской экспансии на Восток.

Учитывая, что на стороне шведско-польской коалиция был очевидный перевес сил, Юхан III полагал, что в этой ситуации удастся добиться со стороны России значительных территориальных уступок, даже не прибегая к войне. По плану, составленному в Стокгольме, правители России и Речи Посполитой должны были встретиться в Таллине летом 1589 г. незадолго до истечения срока русско-шведского перемирия, придвинуть войска обоих государств к русским границам, а затем вызвать царя в один из пограничных городов и продиктовать ему условия мира. Юхан III рассчитывал, что на мирном конгрессе ему удастся при содействии Сигизмунда захватить львиную часть уступленных Россией земель. В частности, в состав Шведского королевства должны были войти Новгород и Псков[55].

По-видимому, в соответствии с советами Юхана III Сигизмунд III отказался отправить в Москву посольство для возобновления переговоров[56], а летом 1588 г. сам Юхан III обратился с письмом к сословиям Речи Посполитой, прося их согласия на выезд Сигизмунда в Таллин[57]. Одновременно через деятелей антирусской ориентации, подобных Яну Замойскому, шведский король стремился подготовить господствующий класс Речи Посполитой к принятию решения о совместном выступлении обоих государств против России[58]. Как и следовало ожидать, в кругах господствующего класса Речи Посполитой, добивавшихся установления польско-шведской унии, шведские предложения встретили полное понимание и поддержку. Весной 1589 г. вопрос о войне с Россией был вынесен на обсуждение сейма[59]. В это же время в Шведском королевстве начались интенсивные приготовления к намеченной военной демонстрации против России[60] и шведские войска в ряде мест перешли границу, разорив отдельные районы русского порубежья[61]. Считая, видимо, почву достаточно подготовленной, Юхан III летом 1589 г. направил русскому правительству ультиматум. Он требовал немедленно выслать на границу русских «великих послов» для переговоров о мире, угрожая, что в противном случае он не будет «держати своих воинских людей до сроку мирного постановленья»[62].

Русское правительство, хорошо знакомое с текстом предложений, выдвигавшихся шведским правительством на элекции, и располагавшее сведениями об экспансионистских планах Яна Замойского по отношению к России[63], конечно, отдавало себе отчет в том, насколько опасно для него установление польско-шведской унии. Эту опасность оно пыталось предотвратить путем политического сближения с Габсбургами, которые после поражения Максимилиана оказались в состоянии необъявленной войны с Речью Посполитой. Императору были обещаны денежные субсидии для продолжения борьбы против шведского кандидата на польский трон[64]. Однако надежды на то, что конфликт с Габсбургами сможет временно приостановить внешнеполитическую активность Речи Посполитой, оказались тщетными: в марте 1589 г. Габсбурги заключили в Бендзине мирный договор с Речью Посполитой[65], о чем уже в мае стало известно в Москве[66]. Одновременно в Москву, по-видимому, стали приходить сообщения о концентрации шведских войск на границе и пограничных инцидентах[67]. В этих условиях в начале лета 1589 г. русское правительство приняло решение о подготовке к войне со Швецией[68]. Возможно, оно надеялось, что договор, заключенный на злекции с литовскими феодалами, не позволит Речи Посполитой выступить одновременно с Юханом III, и России, таким образом, удастся разъединить своих будущих противников, энергичными действиями выведя Швецию из войны. Ультиматум Юхана III заставил русское правительство еще более форсировать военные приготовления[69].

Когда к осени 1589 г. и Россия, и Швеция оказались на грани войны, неожиданно выяснилось, что в случае выступления против России Юхан III не может рассчитывать на поддержку польско-литовских феодалов. Уже на сейме, созванном весной 1589 г., выявились явные противоречия между отдельными группировками польско-литовских феодалов во взглядах на методы осуществления восточной политики Речи Посполитой. Хотя значительная часть коронной шляхты и сенаторов поддержала планы выступления против России, они встретили резкие возражения со стороны феодалов Великого княжества. В результате никакого решения о направленных против России военных мерах принято не было. В этих условиях согласие сейма на встречу Сигизмунда с Юханом в значительной мере теряло свою ценность для шведского правительства[70]. В дальнейшем, с осложнением международного положения Речи Посполитой, ситуация стала еще более неблагоприятной для Шведского королевства. Заключение Бендзинского мира было воспринято в Стамбуле как присоединение Речи Посполитой к антитурецкой политике Габсбургов, и летом 1589 г. татарская орда по приказу султана вторглась в Подолию, а у Хотина стала собираться для вторжения в Речь Посполитую турецкая армия[71]. В такой обстановке вопрос о выступлении против России стал для польско-литовских политиков уже вовсе неактуальным. На состоявшемся в сентябре-октябре 1589 г. Таллинском съезде представители Речи Посполитой отклонили шведские предложения о заключении союза против России. Юхан III пытался достичь своего, угрожая в противном случае отъездом Сигизмунда в Швецию, но успеха не добился[72].

Таким образом, шведский король накануне спровоцированного им конфликта с Россией сам оказался в международной изоляции. В результате на начавшихся осенью 1589 г. русско-шведских мирных переговорах шведские представители сами предложили продлить перемирие между государствами[73].

Однако это предложение было отклонено русским правительством, своевременно сориентировавшимся в сложившейся ситуации. Действительно, конфликт Речи Посполитой с Османской империей и Крымом привел к существенным изменениям в расстановке сил в Восточной Европе. В то время как внешнеполитическая активность польско-литовских феодалов оказалась целиком сконцентрированной на юге, на южной границе России наоборот наступила стабилизация положения[74], позволившая русскому правительству сосредоточить свои силы на нужном направлении. Поскольку к тому же свобода действий русского правительства не ограничивалась каким-либо формальным соглашением с Речью Посполитой, для русского правительства открывалась возможность отвоевать у Швеции выход к Балтийскому морю, использовав для этого уже собранную на границе армию. Поэтому русские представители на переговорах как непременное условие перемирия выставили требование передать России Нарву и занятые шведами новгородские пригороды[75]. Когда это требование было отклонено, русская армия во главе с царем Федором в середине января 1590 г. вступила на территорию шведской Эстонии и осадила Нарву[76].

Однако военные действия длились недолго. Уже в конце февраля между государствами было заключено перемирие сроком на год, по которому занятая русской армией территория (Ям, Ивангород и Копорье) отошла к России. Нарва же осталась под шведской властью и тем самым главная цель кампании — добиться свободного выхода к Балтийскому морю — Россией не была достигнута[77]. Решение боярской думы заключить перемирие со Швецией мотивировалось военными соображениями: недостатком кормов и опасностью того, что ледоход на Нарве может отрезать армию от своей территории[78]. Нетрудно видеть, что из этих соображений вытекала по существу лишь необходимость снять осаду Нарвы, но не прекращения войны вообще. Истинная же причина, заставившая русское правительство поспешно прекратить войну со Швецией, заключалась, видимо, в том, что внешняя политика Речи Посполитой к началу 1590 г. снова приобрела угрожающий характер по отношению к России.

Временное смягчение отношений между Речью Посполитой и Турцией поздней осенью 1589 г. позволило Яну Замойскому и его партии снова выдвинуть на обсуждение польско-литовского общества свои проекты решения «восточного вопроса». Речь шла и на этот раз о военном выступлении против России, ближайшими целями которого было бы завоевание Северской земли и Смоленска, а затем должно было последовать признание Сигизмунда III наследником русского престола после смерти бездетного царя. Тем самым открывалась бы прямая дорога к «унии» двух государств, руководящая роль в которой была бы обеспечена за Речью Посполитой[79]. В соответствии с этими планами, получившими полное одобрение короля Сигизмунда, коронная армия была переброшена к Днепру, на восточную границу[80], а вопрос о войне с Россией в конце декабря 1589 г. был снова поставлен на обсуждение шляхты. Именно эти действия правительства Речи Посполитой и явились, думается, причиной столь резкого изменения русского внешнеполитического курса.

Однако и на этот раз сторонникам партии Замойского не удалось добиться своих целей. Хотя проект Замойского получил поддержку значительной части коронной шляхты, прежде всего феодалов Малой Польши и Русского воеводства, он снова натолкнулся на сильную оппозицию как со стороны отдельных группировок в Короне, так и со стороны Великого княжества[81], представители которого по-прежнему не желали войны с Россией, опасаясь, что от военных действий пострадают прежде всего их земли[82]. Наступившее к началу работ сейма новое обострение отношений с Турцией привело к тому, что проект 3амойского был снят с обсуждения[83]. Сейм вотировал огромные поборы на турецкую войну и принял решение направить в Европу дипломатические миссии с просьбой о помощи[84]. Хотя король Сигизмунд и в этой ситуации стремился уклониться от нормализации отношений с Россией, но под давлением литовских послов он был вынужден в конце апреля 1590 г. принять решение об отправке в Москву «великих послов», «абы перемирие, которое их милость панове рады Великого князства Литовского застанавили были… на елекцыи у Варшаве, утвердили и змоцнили»[85]. Так, после более чем двухлетних колебаний было принято решение нормализовать отношения с Россией на базе русско-литовского соглашения 1587 г.

Это решение не означало, однако, что Речь Посполитая останется безучастным свидетелем русско-шведского спора и позволит России расширить свои позиции на Балтике за счет территории, которую польско-литовские политики уже рассматривали как часть своего государства.

В грамоте, направленной в Москву в начале мая 1590 г., многозначительно сообщалось, что эстонские «все городы Коруне Полской и Великому княжеству Литовскому належат», и одновременно указывалось, что, вводя войска на территорию шведской Эстонии, русское правительство нарушает договор, заключенный в 1582 г. между Россией и Речью Посполитой[86]. В инструкции «великим послам», составленной литовским канцлером Львом Сапегой, также указывалось, что при подтверждении заключенного на элекции перемирия его условия должны быть распространены и на города шведской Эстонии, «которые… на сеи час король швецкий держит, а Коруна Польская и Великое князьство Литовское до них право мает». Таким образом, идя на нормализацию отношений с Россией, Речь Посполитая выставляла при этом как непременное условие восстановление системы отношений, сложившейся в Восточной Европе в начале 80-х годов XVI в. В данной ситуации принятие такого требования означало для России прекращение активной политики на Балтике. Одновременно послам предписывалось заявить, что в случае возобновления русско-шведской войны Речь Посполитая будет помогать Швеции, несмотря на заключенное с Россией перемирие[87]. Если первое из выставленных условий отражало общий политический курс польско-литовских феодалов по отношению к России, то появление в посольской инструкции второго из них, думается, было результатом воздействия на внешнюю политику Речи Посполитой короля Сигизмунда, стремившегося использовать ее для защиты шведских интересов.

Первоначально русское правительство не придало дипломатической инициативе Речи Посполитой большого значения: в ответе на польско-литовскую ноту вопрос об эстонских городах был вообще обойден молчанием[88]. Русское правительство было хорошо осведомлено о новом осложнении в отношениях Речи Посполитой с Крымом и Турцией[89]. Кроме того, в июне 1590 г. в Москву пришла грамота от эрцгерцога Максимилиана, освободившегося по Бендзинскому договору из польского плена. В ней австрийский принц сообщал о своем намерении продолжать борьбу за польскую корону, просил субсидий, чтобы собрать армию для борьбы с Замойским и его сторонниками, и обещал прислать в Москву послов «о тех всех делех… делати, становити и закрепите»[90]. В отношениях Речи Посполитой с Габсбургами, таким образом, также намечались серьезные осложнения. В таких условиях Речь Посполитая явно не могла подкрепить действия своих дипломатов реальной силой, с ее требованиями можно было серьезно не считаться.

Однако к тому времени, когда осенью 1590 г. «великие послы» Речи Посполитой прибыли в Москву, русскому правительству пришлось отнестись к их требованиям иначе. К этому времени при посредничестве Англии польско-литовским дипломатам удалось найти путь к соглашению с Турцией[91], о чем в Москве узнали уже в октябре 1590 г. от «сербян», выехавших в Россию из турецкой армии на Дунае[92]. Обещанные послы от Максимилиана между тем так и не прибыли, а в начале 1591 г. русское правительство уже располагало сведениями, что император «с литовским ссылается о докончанье и сватовстве»[93]. Речь Посполитая, таким образом, оказалась не связанной какими-либо серьезными международными осложнениями, и русские политики это понимали.

Вместе с тем серьезные внешнеполитические трудности возникли перед Россией. Возобновившаяся по истечении срока перемирия война со Швецией не представляла тогда для русского правительства серьезной проблемы, хотя и связывала в определенной мере его действия, но в то же время наметились признаки напряженности в отношениях между Россией и Крымом. На посольский съезд в Ливнах для заключения мирного договора осенью-зимой 1590 г. крымские послы не явились, а зимой 1591 г. в Москву стали поступать сведения о союзных переговорах между Крымом и Юханом III[94]. Русское правительство стояло перед перспективой одновременного конфликта со Швецией и Крымом и не могло идти на обострение отношений с Речью Посполитой. Сложившееся соотношение сил предопределяло неудачный для России исход переговоров. К этому следует добавить, что прибывшие в Москву польско-литовские дипломаты располагали сведениями, что к зиме 1590/91 г. подготавливается новый большой поход русской армии во главе с самим царем в Эстонию. Поэтому с самого начала переговоров послы Речи Посполитой, опасаясь быстрого поражения Швеции и захвата русскими балтийских портов, сосредоточили все свои усилия прежде всего на том, чтобы предотвратить новое русское наступление в Прибалтике[95].

Переговоры начались попыткой русского правительства добиться невмешательства Речи Посполитой в русско-шведский спор из-за Эстонии. Русские представители предложили заключить с Речью Посполитой союз против «бесермен» и «вечный мир» при условии, чтобы «Жигимонт… король не вступался за свейского»[96]. Таким образом, русское правительство было готово на неопределенно долгий срок отказаться от борьбы за белорусские и украинские земли ради возможности продолжать борьбу за выход к Балтийскому морю.

Польско-литовские представители, однако, отклонили этот проект: в сложившейся международной ситуации, когда перевес сил был явно на их стороне, господствующий класс Речи Посполитой не был заинтересован в правовом закреплении существующих границ с Россией. Послы требовали территориальных гарантий для шведской Эстонии, угрожая, что в противном случае Речь Посполитая «в Лифлянских городех… свейскому будет вспомогати всякими обычеи, людмк и казною»[97]. Теперь русскому правительству оставалось лишь два выхода: либо идти на риск одновременной войны с Речью Посполитой и Швецией, либо принять польско-литовские требования[98]. Оно было вынуждено избрать последнее.

При заключении в январе 1591 г. между Россией и Речью Посполитой 12-летнего перемирия (от «успения» 1590 г. до «успения» 1602 г.), воспроизводившего в основном текст соглашения 1587 г.[99], его условия специальным актом были распространены на города шведской Эстонии, которые царь обязывался «потому ж не воевати в те перемирные двенатцать лет»[100].

Русской дипломатии в упорной борьбе удалось добиться лишь согласия «великих послов» отложить решение вопроса о Нарве, что было явным отступлением от полученной ими инструкции, предписывавшей, чтобы соглашение о перемирии распространялось на всю территорию шведской Эстонии. Вопрос о Нарве должен был быть решен на переговорах между сенатом Речи Посполитой и русскими послами, отправленными для ратификации перемирия. До исхода этих переговоров царь также обязывался «Ругодива у свейских немец не имати».

Добившись удовлетворения своего основного требования, обеспечивавшего территориальную неприкосновенность будущей части Речи Посполитой — шведской Эстонии, послы не проявили никакой заботы о собственных интересах Шведского королевства, которые в инструкции им предписывалось защищать. Вместо того чтобы обеспечить по договору для Речи Посполитой право оказывать военную помощь Швеции, они, напротив, дали ясно понять русским представителям, что если их требования относительно шведской Эстонии будут приняты, то «за свейского… Коруна Польская и Великое княжество Литовское стояти не учнут и помотати ему ничем, ни людми, ни казною не будут, и которые городы за свейским государя нашего Корела, и тех городов государь ваш доступайся, и рати свои на свейского посылай»[101]. В соответствии с этим после принятия русским правительством их условий в договоре о перемирии было зафиксировано обязательство Речи Посполитой «людми и казною не вспомогати» враждебным России государствам, а в перечень русских владений в этом документе была включена наряду с Ивангородом, Ямом и Копорьем также Корела, продолжавшая еще оставаться под властью шведского короля. Таким образом, Речь Посполитая не только обязывалась сохранять нейтралитет в русско-шведской войне и признавала права России на занятые ею земли, но и заранее одобряла правомерность некоторых дальнейших русских действий в этом отношении — все это находилось в прямом противоречии с внешнеполитическими интересами Швеции[102].

Таким образом, отсутствие у Польши и Швеции единой согласованной политики по отношению к России[103] дало возможность русскому правительству решать в своих интересах ряд спорных вопросов русско-шведских отношений.

В целом, однако, заключенные соглашения были для русской внешней политики крупной неудачей, поскольку, закрывая для русских войск дорогу на территорию шведской Эстонии в течение всего срока перемирия, они тем самым более чем на десятилетие лишали русское правительство возможности продолжать борьбу за выход к Балтийскому морю. В сложившихся условиях оно закономерно утратило интерес к продолжению войны: 17 января в Новгород был послан царский указ об отмене намеченного похода на «немецкие городы»[104].

Активные военные действия на русско-шведской границе продолжались и после этого потому, что шведское правительство надеялось при содействии крымских татар вернуть потерянные города и даже расширить свою территорию за счет захвата соседних русских земель — Архангельска, Колы, Новгорода[105]. Впрочем, и для русского правительства полное прекращение войны было невыгодно: в случае успешного исхода переговоров о Нарве оно могло еще получить возможность для осуществления минимума своей «балтийской программы».

На что рассчитывало русское правительство, добиваясь, чтобы решение вопроса о Нарве было отложено, позволяет выяснить текст посольского наказа «великим послам», отправлявшимся в Польшу для ратификации перемирия, где указывалось, что послы должны «стояти крепко» на своих условиях, если «будет… с салтаном Турским не помирился король»[106]. Действительно, в сложившейся ситуации лишь новое обострение отношений с Турцией могло заставить Речь Посполитую пойти на уступки[107].

Наряду с этим «оптимальным» вариантом наказ предусматривал и такую возможность, что «с свейским королем литовской король… хочет стояти заодин на государя» и рада Речи Посполитой не захочет «без свейского» ратифицировать перемирие. На этот случай послам были даны полномочия заключить «вечный мир» со Швецией, если шведский король уступит Корелу и выплатит большую денежную контрибуцию[108]. Анализируя международную ситуацию, русское правительство, таким образом, уже в начале 90-х годов серьезно считалось с возможностью отказаться на неопределенно длительный срок от борьбы за свою балтийскую программу, чтобы избежать открытого столкновения с польско-шведской коалицией.

Действительно, совершенные послами отступления от инструкций давали королю Сигизмунду формальные основания для отказа от обязательств, которые Речь Посполитая принимала на себя по московским соглашениям, и новых попыток тем или иным способом втянуть Речь Посполитую в происходившую войну на стороне Швеции. Однако внутриполитическая ситуация в стране лишила его этой возможности. Попытки осуществить согласованный с Габсбургами проект передачи польской короны австрийскому эрцгерцогу привели Сигизмунда в начале 1591 г. к резким столкновениям с Яном Замойским и его сторонниками, которые ранее были его главной опорой при осуществлении антирусских политических планов. Эти столкновения постепенно переросли в открытый конфликт между королем, его немногочисленным окружением и огромной частью польско-литовской шляхты, политическим руководителем которой стал Замойский[109]. Осенью 1591 г. дело дошло до созыва самочинных съездов феодалов, недовольных королем. В такой ситуации трудно было рассчитывать на то, что господствующий класс Речи Посполитой согласится в той или иной форме выступить против России для защиты династических интересов своего короля. Даже Ян Замойский подчеркивал теперь, что мир, заключенный с Россией, не должен нарушаться[110]. Со всем этим Сигизмунд не мог не считаться. В результате на переговорах с русским посольством, проходивших в Яновце на Висле, договор о перемирии был ратифицирован 15 декабря 1591 г. именно в том виде, как он был выработан в Москве[111], без каких-либо новых уступок Швеции со стороны России.

Не оправдались, однако, и расчеты русского правительства. Обострение внутриполитической борьбы в Речи Посполитой не привело к изменению взглядов польско-литовских политиков на балтийскую политику России. В уже цитировавшемся выше письме Кр. Радзивиллу Ян Замойский подчеркивал, что русские не должны иметь доступа в Нарву, так как выход к морю может способствовать усилению России в будущем. Международное положение также не могло склонять сенаторов к уступчивости. К началу переговоров в Яновце конфликт с Турцией был полностью урегулирован: польские послы вернулись из Константинополя с утвержденным султаном текстом мирного договора[112]. Вместе с тем началась война между Россией и Крымом, и летом 1591 г. орда хана Казы-Гирея подошла к самой Москве. Кроме того, в Речь Посполитую стали приходить известия о внутриполитических осложнениях в России[113]. В таких условиях добиться пересмотра польско-литовской позиции по вопросу о Нарве было невозможно для русских дипломатов. В результате по особому договору на Нарву были распространены условия русско-польского соглашения о городах шведской Эстонии[114].

Теперь продолжение войны со Швецией потеряло для русского правительства всякий смысл. Одновременно продолжение войны стало терять смысл и для Швеции. Энергичные усилия шведских полководцев, пытавшихся под Новгородом и в Карелии осуществить разработанные в Стокгольме планы восточной экспансии, закончились полной неудачей: шведским войскам не удалось занять ни одного из русских городов[115]. Когда же зимой 1592 г. русские войска нанесли ответные удары по шведским крепостям в Финляндии, шведская армия не смогла оказать им серьезного сопротивления. С продолжением военных действий перевес России становился все более очевидным[116].

Положение изменилось бы, если бы Речь Посполитая направила свои войска на помощь Швеции. Король Сигизмунд, несмотря на договор, заключенный в Яновце, продолжал и далее заявлять, что «короля его милости шведского, пана отца нашого… отступит… нам не годитца и не можем»[117], но его позиция не имела опоры в польско-литовском обществе. Конфликт между королем и шляхтой продолжал заостряться, и на сейме, созванном осенью 1592 г. для «инквизиции» — расследования его тайных сношений с Габсбургами, — Ян Замойский и его сторонники в ответ на просьбу Сигизмунда оказать помощь шведам дали ясно понять, что выступление против России в данный момент не соответствует интересам Речи Посполитой[118]. Продолжение войны, как видим, и Швеции не могло принести никаких выгод.

В таких условиях в январе 1593 г. Россия и Швеция заключили двухлетнее перемирие, во время которого по договоренности сторон между ними должны были вестись переговоры для достижения более долгосрочного мирного соглашения[119]. В борьбе держав за позиции в Прибалтике наступила временная передышка.

Россия, Речь Посполитая и Тявзинский мир

Соглашения 1591 г. между Россией и Речью Посполитой привели к реставрации в Восточной Европе той системы отношений, которая сложилась здесь к началу 80-х годов. Такая система, как уже указывалось выше, лишала Россию возможностей ведения активной политики на Балтике. Россия и в 90-х годах XVI в. продолжала оставаться отрезанной от Балтийского моря. Свободные контакты между русскими и западноевропейскими купцами были по-прежнему возможны лишь на побережье Белого и Баренцева морей в течение трех месяцев в году.

Правда, с возвращением России новгородских пригородов, в особенности Ивангорода, появились некоторые возможности для прямой торговли на Балтике между русским и иностранным купечеством, и русское правительство энергично стремилось их использовать. Сразу после взятия Ивангорода в нем началось строительство больших складов для хранения товаров[120]. В 1593 г. русское правительство обратилось к ганзейским купцам с предложением приезжать для торговли в новый русский порт, обещая отвести им особый торговый двор и освободить от уплаты половины торговых пошлин[121]. Весной 1594 г. на Нарове появились первые немецкие торговые суда[122]. Эти меры, однако, могли дать лишь очень скромные результаты, ни в коей мере не соответствующие государственно-политическим и экономическим потребностям России. Русское правительство продолжало искать новые возможности для действительного решения балтийской проблемы в соответствии с интересами страны.

Смерть Юхана III в конце 1592 г. и последовавший затем в 1593 г. выезд Сигизмунда в Швецию для взятия в свои руки государственной власти в этом королевстве побуждали русское правительство, достаточно хорошо осведомленное о предшествующих планах «отречения» и выезда Сигизмунда из Речи Посполитой, внимательно следить за эволюцией польско-литовско-шведских отношений и задумываться над перспективами политического развития Восточной Европы в случае разрыва польско-шведской унии. Некоторая ясность в этом отношении у русского правительства появилась уже в октябре 1593 г. после приезда в Москву австрийского посла Николая Варкоча, который сообщил, что, как «подлинно ведомо» Габсбургам, выехавший в Швецию Сигизмунд возвращаться «на Польское королевство не хочет» и что польский трон, следовательно, в ближайшее время станет вакантным. Эрцгерцог Максимилиан, продолжал посол, намерен воспользоваться этой ситуацией и прийти «со всею своею ратью» к Кракову, куда претендента зовут его польские сторонники, чтобы вооруженной рукой подавить сопротивление оппозиции. Посол просил от имени Габсбургов оказать поддержку австрийскому кандидату. Он также интересовался отношением русского правительства к планам австрийского дома одновременно с вступлением Максимилиана на польский трон «Лифляндскую землю привести под свою цесарскую руку»[123]. В ближайшей перспективе вырисовывались, таким образом, разрыв польско-шведской унии и наступление «бескоролевья» в Речи Посполитой, а в более отдаленной — воцарение на польском троне австрийской династии и выделение Ливонии из состава Речи Посполитой. Перед русским правительством встала, таким образом, конкретная политическая задача — определить свое отношение к намечающимся сдвигам в политическом развитии Восточной Европы и найти пути использования возникающей новой международной конъюнктуры для решения стоявших перед ним международных проблем, прежде всего балтийского вопроса.

Одновременно русское правительство должно было учесть в своих планах и важные сдвиги, наметившиеся в 1593–1594 гг. в системе отношений Речь Посполитая — Крым — Турция — Россия. С началом в 1593 г. австро-турецкой войны, которая очень быстро привела к концентрации турецких и татарских сил на территорий Венгрии[124], напряженность на южной границе России резко спала, и в 1594 г. русским дипломатам, используя создавшуюся ситуацию, удалось заключить договор о мире и союзе с Крымом[125]. Тем самым у Русского государства высвобождались силы для действий на иных направлениях. С другой стороны, с началом австро-турецкой войны резко возросла деятельность австрийских дипломатов, сотрудничавших с представителями папской курии, направленная на вовлечение Речи Посполитой в антитурецкую коалицию. Не довольствуясь официальными переговорами по этому поводу с королем и сенатом[126], император и папа направили также своих неофициальных представителей к украинским магнатам и запорожскому казачеству, чтобы побудить их к самостоятельному выступлению против Турции, которое, как не без оснований считали в Вене и в Риме, могло вовлечь Речь Посполитую в войну против турок независимо от исхода официальных переговоров[127]. К весне 1594 г. и об этих аспектах международного положения Речи Посполитой русское правительство имело достаточное представление[128].

Под воздействием всех этих сообщений, свидетельствовавших о возможном наступлении в скором будущем важных сдвигов в системе международных отношений в Восточной Европе, складывался в 1593–1594 гг. новый внешнеполитический курс русского правительства, который должен был обеспечить решение стоявших перед ним проблем.

Русское правительство заверило австрийского посла в своем сочувствии и поддержке притязаний австрийского кандидата на польский трон[129]. Оно также заявило, что не возражает против перехода Ливонии под власть Габсбургов, оговорив особо свои права на Нарву и Тарту как на старинные русские вотчины[130]. Такая позиция вполне понятна: вмешательство Габсбургов в борьбу за польский трон и за Прибалтику даже в случае его неудачного исхода должно было осложнить международное положение Речи Посполитой, ослабить ее внешнеполитическую активность и создать условия для активизации русской внешней политики на Балтике.

Одновременно русское правительство предприняло ряд мер, обеспечивающих благожелательную позицию Габсбургов по отношению к России и в том случае, если бы им удалось действительно реализовать свою программу и захватить власть в Речи Посполитой и Ливонии. Так, вразрез со своей внешнеполитической ориентацией предшествующих лет оно не только обещало послать Рудольфу II субсидии для борьбы против турок[131], но и предложило императору, папе и испанскому королю весной 1595 г. прислать в Москву своих послов, чтобы «о докончанье и соединенье на Турского приговорити и закрепити»[132]. Был поднят, правда пока в сугубо секретном порядке, и вопрос о будущем браке между австрийским эрцгерцогом и малолетней дочерью царя Федора, царевной Федосьей[133]. Брачные связи между обоими домами и военно-политический союз против турок должны были, как представляется, способствовать установлению дружественных отношений между правителями Речи Посполитой и Россией и тем самым ликвидации препятствий на ее пути к Балтийскому морю.

Наряду с этими мерами, направленными на исключение тем или иным способом Речи Посполитой из числа активных участниц борьбы за Балтику, русское правительство подготавливало почву для того, чтобы, когда этот благоприятный момент наступит, выступить против Швеции.

В феврале 1594 г. оно отправило с гонцом П. Пивовым особую грамоту сенату Речи Посполитой. В этом документе констатировалось, что, захватив старые русские вотчины, шведы нанесли «многие оскорбления» России, а их неоднократные обещания «исправиться» перед царем» — не выполнены, поэтому царь намерен «вперед тех своих вотчинных городов у Свейского королевства доступать и над Свейскою землею промышлять, сколько бог помочи подаст»[134]. Назначение этого документа, правда, заключалось прежде всего в том, что реакция польско-литовских феодалов на него позволила бы русскому правительству судить о характере отношений между Речью Посполитой и Швецией после отъезда Сигизмунда в Стокгольм, но, думается, что в случае благоприятного (или нейтрального) ответа русское правительство было готово начать военную кампанию.

Характерно, что еще до отправки этой ноты была предпринята попытка вступить в сношения с принцем Густавом, незаконным сыном короля Эрика XIV, представителя старшей ветви дома Ваз[135]. С австрийским посольством этому принцу, находившемуся в то время при императорском дворе в Праге, в ноябре 1593 г. были посланы меха и грамоты от Бориса Годунова и царя. Русские правители приглашали Густава в Москву, обещая его «устроить… на твоем дедичном королевстве»[136]. Внимание к личности шведского принца, из которого явно хотели сделать претендента на шведский трон, ясно свидетельствует, что будущий конфликт со Швецией русские политики рассматривали как попытку окончательного решения русско-шведского спора из-за Прибалтики[137].

От каких-либо активных действий по отношению к своим соседям русское правительство пока воздерживалось, ожидая получить новые и более точные информации о развитии польско-шведских и польско-австрийских отношений.

Еще осенью 1594 г. международная ситуация, в частности судьба польско-шведской унии, продолжала оставаться для русского правительства неясной. Так, в «наказе» «великим послам», отправлявшимся в это время в Тявзино на мирные переговоры со Швецией, русским дипломатам предписывалось, в частности, узнать: «Жигимонт король из Свей в Литву пойдет ли или не пойдет»[138]. Хотя на этот важнейший вопрос определенного ответа русские политики в тот момент, как видно, не имели, в настроениях русского правительства можно заметить определенную перемену. «Наказ» давал послам полномочия заключить со Швецией «вечный мир» (или перемирие на 20 лет) в обмен за уступку русской стороне городов Нарвы и Корелы и компенсацию за отказ от Эстонии в размере 20 тыс. рублей[139]. Это решение закончить спор со Швецией, удовлетворившись минимально необходимыми для русских государственных интересов уступками, находится в явном противоречии с широкими замыслами предшествующего времени и свидетельствует о том, что надежды на благоприятные изменения международной ситуации в Москве к концу 1594 г. стали блекнуть.

Вслед за тем, когда мирные переговоры уже начались, русское правительство получило целый ряд важных сообщений, которые заставили его пойти на дальнейшие уступки.

Прежде всего стало ясным, что разрыва польско-шведской унии не произошло и что заинтересованность Речи Посполитой в сохранении системы отношений, сложившейся в Прибалтике, нисколько не уменьшилась В ответ на угрозу войной со стороны России, если Швеция не примет предложенных условий, шведские дипломаты прямо отвечали, что в этом случае «Жигимонт король с своею польскою братьею своей отчины Свейского королевства оберегати будет» и не скрывали от русских собеседников своего убеждения, что Россия не решится на войну со Швецией и Речью Посполитой одновременно[140] и, следовательно, не может предпринять никаких действий против Швеции на территории Эстонии, так как это нарушит русско-польский договор 1591 г.[141] Заявления шведских дипломатов, сделанные ими еще в ноябре 1594 г., вскоре получили авторитетное подтверждение со стороны самой Речи Посполитой, когда 3 февраля 1595 г. П. Пивов привез в Москву ответ на русскую ноту. Рада Речи Посполитой настоятельно советовала воздержаться от войны со Швецией, так как в этом случае «королю и великому князю Жигимонту» придется «отчины своей и подданных своих королевства Шведского боронити»[142].

Одновременно выяснилась и ошибочность расчетов на серьезные перемены в международном положении Речи Посполитой. Надежды на вмешательство Габсбургов в польские дела должны были отпасть после того, как в январе 1595 г. в Москву пришла грамота от эрцгерцога Максимилиана с сообщением, что претендент на польскую корону должен «идти своею силою» против турецкого султана, поэтому он вынужден свою месть за «безчестье», нанесенное ему в Польше, «к иному времени отставити»[143]. На польско-турецкий конфликт также не было никаких видов, так как созванные в декабре 1594 г. сеймики шляхты отнеслись отрицательно к идее вступления Речи Посполитой в антитурецкий союз[144], а набеги запорожских казаков не побудили Турцию к нападению на Речь Посполитую. Султан не склонен был увеличивать число своих врагов в условиях, когда к Габсбургам присоединились и также выступили против турок Семиградье, Молдавия и Валахия. Единственной силой, которая поддерживала русскую программу изменения отношений на Балтике и ликвидацию принудительного посредничества ливонских подданных Шведского королевства при торговле между Россией и странами Западной Европы, были северогерманские ганзейские города (прежде всего Любек)[145] но их поддержка не могла существенно изменить сложившееся соотношение сил. В разгар переговоров в Тявзине русское правительство, таким образом, убедилось, в том, что оно не имеет никаких реальных возможностей принудить Швецию заключить мир на желательных для России условиях. Из создавшегося положения было два выхода: либо еще раз отложить решение спорных вопросов, заключив со Швецией очередное краткосрочное перемирие, либо добиваться прочного мира со Швецией на условиях, приемлемых для шведского правительства. На решение русского правительства в данной ситуации, думается, оказала определенное влияние инициатива шведской стороны, предложившей русским представителям заключить «вечный мир» с Россией при условии, что русско-шведская граница в Прибалтике останется неизменной (на Карельском перешейке предполагалось исправление границ в пользу России за счет передачи ей Корелы с уездом) и будет сохранен традиционный выгодный для Швеции порядок условий торговли[146]. Таким образом, в противоречии со своими планами рубежа 80–90-х годов шведские феодалы проявили готовность на неопределенно долгий срок отказаться от политики восточной экспансии. Такое решение сложилось у них под действием ряда факторов.

Несомненно, важное влияние на их позицию оказали результаты русско-шведской войны 1590–1593 гг., которые ясно показывали, что политика восточной экспансии не по силам Шведскому королевству. Положение было бы иным, если бы Швеция могла получить поддержку со стороны Речи Посполитой. Шведские политики связывали с вступлением Сигизмунда на шведский трон определенные расчеты на заключение между Швецией и Речью Посполитой военно-политического союза против России[147].

Вместо политического сближения этих двух государств произошло, однако, обострение шведско-польских противоречий по вопросу об Эстонии. Уже на сеймиках 1593 г. шляхта целого ряда воеводств постановила требовать от Сигизмунда, когда он стал шведским королем, выполнить данные на элекции «обещания» инкорпорировать шведские владения в Прибалтике[148].

На самом сейме с этим требованием также выступил целый ряд сенаторов (прежде всего примас Ст. Карнковский), которые были поддержаны собравшимися в посольской избе представителями шляхты. В их «постулаты», направленные королю, был также включен пункт об инкорпорации Эстонии. Дискуссия закончилась обещанием короля по возвращении из Швеции позаботиться о выполнении «pacta conventa»[149]. Поскольку обещание не было выполнено, с конца 1594 г. вопрос об Эстонии снова стал предметом острой дискуссии между королем и польско-литовской шляхтой[150].

Позиция, занятая польско-литовскими феодалами по вопросу об Эстонии, исключала для шведских политиков возможность обратиться к Речи Посполитой за военной или дипломатической поддержкой против России. Напротив, теперь вставал вопрос о защите шведских позиций на Балтике от притязаний партнера по унии[151], для чего было необходимо укрепить международное положение Швеции. Создавшаяся ситуация склоняла, таким образом, шведское правительство к поискам прочного мира с Россией, так как, указывалось в письме герцога Карла государственному совету, «неизвестно, как долго может продлиться дружба поляков»[152].

К этому же вынуждали шведских государственных деятелей и важные внутриполитические соображения. Вторая половина 90-х годов XVI в. была для Швеции временем острого конфликта между отдельными группировками шведского общества. Одна из группировок, во главе которой стоял король Сигизмунд, опиралась на реакционные круги шведской аристократии и находящиеся под их влиянием консервативные круги крестьянства. Она ставила своей целью восстановление в стране католической религии. Ее позиции в Швеции были довольно слабыми. Гораздо сильнее были позиции противоположной группировки, во главе которой стоял дядя короля, герцог Карл, выступавший за сохранение протестантской религии как единственного вероисповедания в Швеции. Эта группировка опиралась на поддержку подавляющей массы дворянства, горожан и свободных крестьян[153]. Слабость своих позиций в стране Сигизмунд и его сторонники в известной мере компенсировали наличием внешней поддержки со стороны Речи Посполитой, с помощью которой они могли добиться известных результатов, используя трудности международного положения Швеции. Действительно, отстранение Сигизмунда от власти означало бы если и не начало прямого конфликта, то уж во всяком случае непременный разрыв с Речью Посполитой, а при отсутствии прочного соглашения с Россией это могло поставить Шведское королевство в критическое положение.

Потребность для Швеции сохранить союз с Речью Посполитой широко использовалась Сигизмундом при обосновании необходимости предоставить шведским католикам свободу богослужения[154]. Предводители враждебной группировки были вынуждены признать вескость этих доводов, и Сигизмунду удалось добиться частичного удовлетворения своих требований: в некоторых королевских замках летом 1594 г. было разрешено католическое богослужение. Для могущественной оппозиции в такой ситуации мир с Россией становился необходимым условием для завершения борьбы с приверженцами Сигизмунда. Отсюда согласие начать мирные переговоры с русским правительством. Сигизмунд и его сторонники понимали, что мир с Россией может лишить их некоторых существенных преимуществ; их интересам в большей мере соответствовало бы обострение русско-шведских отношений[155], но выступить против заключения мира они также не решились, опасаясь, что это может окончательно подорвать их позиции в шведском обществе[156].

Благодаря всем указанным выше факторам во внешней политике Швеции наступил поворот от политики восточной экспансии к политике стабилизации отношений на Востоке. Разумеется, речь шла о таком мире с Россией, который сохранил бы за Швецией все завоеванные ею позиции на Балтике.

Неудивительно поэтому, что представленный шведами проект договора положил начало длительной дискуссии между делегациями обеих сторон. Русские представители, ссылаясь как на доводы общего порядка[157] так и на нормы, принятые в международной торговле[158], доказывали незаконность шведских предложений и необходимость предоставить всем западноевропейским купцам (но прежде всего ганзейским[159]) право свободного проезда в Нарву и Ивангород[160]. Шведские послы настаивали на принятии своих условий, подчеркивая, что все равно иностранные купцы не смогут ездить в Россию вопреки воле шведского правительства, так как «морской ход» идет «мимо Колывани и Выбора — земли государя нашего»[161]. Споры, тянувшиеся больше месяца, закончились, однако, тем, что 20 февраля русская сторона представила свой проект мирного договора, который полностью включал в себя текст шведских предложений[162]. Таким образом, стоявшая перед русским правительством альтернатива была решена в пользу заключения мира на условиях, выдвинутых шведской стороной.

Шведские предложения в русском проекте были дополнены четырьмя новыми статьями, рассмотрение которых позволяет понять мотивы русского решения. Одна из этих статей налагала на шведского короля обязательство пропускать через его владения русских послов к другим государям; две другие предусматривали свободный проезд в Россию врачей, «всяких служилых и мастеровых людей», а также купцов «с узорочными товары, которые годны его царского величества к казне». Эти статьи отражают лишь очевидную тенденцию несколько смягчить вредные для России последствия той системы отношений, которую должен был санкционировать будущий мирный договор. Четвертая же статья не имела отношения к вопросам торговли, а носила общеполитический характер: она налагала на оба договаривающихся государства взаимное обязательство «недругам» другой стороны «людми и казною не вспомогати». Это означало, что Швеция должна соблюдать нейтралитет в случае возможного конфликта между Россией и Речью Посполитой.

Суть русского предложения, таким образом, заключалась в том, что в обмен за шведский нейтралитет оно было готово подписать мир на выгодных для шведской стороны условиях.

Предложение было принято[163], и в начале мая 1595 г. в Тявзине представителями сторон был парафирован текст договора о «вечном мире» между Россией и Швецией[164], в основу которого лег представленный русским правительством проект.

Заключение «вечного мира» со Швецией на таких условиях означало отказ для России на неопределенно долгое время от активной политики на Балтике и правовое закрепление посреднической роли ливонских купцов — подданных Швеции в экономических контактах между Россией и Западной Европой[165]. Этот «вечный мир» был вместе с тем признанием того, что, пока существует польско-шведская уния, русское правительство не может рассчитывать на улучшение позиций России в этом регионе. Одновременно стремление заручиться нейтралитетом Швеции говорит о том, что в России на протяжении ряда ближайших лет допускали возможность крупного конфликта с Речью Посполитой[166] и готовы были пойти на большие уступки, чтобы избежать войны с польско-шведской коалицией. Учитывая, что на данном этапе польско-шведских отношений возможность совместного выступления Речи Посполитой и Швеции против России была практически исключена, уплаченную цену следует признать чрезмерно дорогой.

Однако, опасаясь нового обращения польско-литовских феодалов к политике восточной экспансии, русское правительство не ошибалось. Во второй половине 90-х годов господствующий класс Речи Посполитой охватила новая волна экспансионистских настроений. На сеймиках, созванных в начале 1598 г., шляхта обратилась к правительству с просьбами принять меры для возвращения Северской земли[167], а в кругу руководящих польско-литовских политиков шло обсуждение проекта «унии» с Россией, по которому бездетному царю, по-видимому, предполагалось навязать в наследники польского короля[168].

Резкие изменения, наступившие в 1598 г. в отношениях между Речью Посполитой и Швецией, заставили польско-литовских феодалов временно отказаться от своих планов и одновременно открыли для России возможность, уклонившись от ратификации Тявзинского договора, возобновить борьбу за выход к Балтийскому морю.