Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в.

Распад польско-шведской унии и русская внешняя политика

Заключение Тявзинского мира явилось толчком к обострению внутриполитической борьбы в Шведском королевстве. Теперь, когда прочность восточной границы была твердо обеспечена русско-шведским мирным договором, могущественная оппозиция уже не нуждалась в политической поддержке Речи Посполитой, а следовательно, и не имела оснований для сохранения компромисса, заключенного в 1594 г. с королем Сигизмундом, Осенью 1595 г. съезд представителей сословий в Седёрчепинге провозгласил герцога Карла единоличным правителем государства в отсутствие короля и одновременно запретил католическое богослужение в стране, что было прямым вызовом королю Сигизмунду и его политике. С этого момента борьба партий стала обостряться. К 1597 г. между королем и правителем наступил открытый разрыв, и обе стороны стали готовиться к тому, чтобы разрешить свой спор оружием. Обострение борьбы сопровождалось и географическим размежеванием сил. Если в собственно Швеции герцог Карл сумел подавить оппозицию, то в Эстонии и Финляндии власть по-прежнему оставалась в руках лиц, назначенных королем.

На первый взгляд, в происшедшем конфликте перевес сил был на стороне Сигизмунда: он продолжал оставаться господином богатых владений Шведского королевства на восточном берегу Балтийского моря и за его спиной стояла такая могущественная держава, как Речь Посполитая. В действительности же его положение было очень уязвимым, так как основная масса населения Швеции — широкие слои дворянства, горожане, крестьяне — решительно встали на сторону герцога Карла в борьбе против католической реакции и короля Сигизмунда. Помимо этого основного препятствия на пути к осуществлению своих планов, Сигизмунд III столкнулся с рядом дополнительных трудностей.

Прежде всего Речь Посполитая не стремилась поддерживать своего короля в борьбе за шведскую корону: значительная часть польско-литовских феодалов была не прочь сохранить нейтралитет по отношению к внутришведскому конфликту. Даже если бы Сигизмунду удалось изменить это положение, получив в свое распоряжение значительную армию, то у него не оказалось бы необходимого количества судов для переброски этих войск через море и он не мог бы обеспечить регулярную связь между армией и ее базой. Речь Посполитая в тот момент собственного флота не имела, а весь шведский флот перешел на сторону герцога Карла. В будущей борьбе на его стороне был бесспорный перевес на море. В то время как король Сигизмунд не имел достаточных сил для вторжения в Швецию, герцог Карл с моря мог атаковать заморские владения Шведского королевства.

Если шведской Эстонии, непосредственно граничившей с Речью Посполитой, король всегда мог оказать помощь, перебросив туда войска из своих польских владений, то положение Финляндии было иным. От шведской Прибалтики и Речи Посполитой ее отделяла узкая полоса новгородских пригородов, снова вошедших после русско-шведской войны в состав Русского государства. Перебросить через эту территорию войска в Финляндию можно было, следовательно, лишь с согласия русского правительства. Тем самым от позиции, которую займет Россия в наступившем конфликте, зависел в известной мере исход борьбы сторон.

Это понимал, конечно, и Сигизмунд Ваза со своими советниками. Когда наметилась угроза Финляндии со стороны войск герцога Карла, они предприняли попытку договориться с русским правительством.

В конце ноября 1597 г. Сигизмунд направил специальное посольство в Россию, которое должно было информировать русское правительство о неповиновении герцога Карла королевским приказам и о его враждебных действиях по отношению к Сигизмунду и России (имелся в виду мнимый «отказ» Карла уступить Корелу). Одновременно послы должны были добиваться от русского правительства ареста и выдачи представителям Сигизмунда всех сторонников герцога и дипломатических представителей его, находящихся в России или если они окажутся там впоследствии. Главное же, чего они добивались, — это предоставления набранным войскам свободного прохода через «область Копорья» в Финляндию[169]. В январе 1598 г. эмиссары Сигизмунда — Ст. Банер, Л. Бонде и О. Сверкерссон — прибыли в Нарву и через воеводу Ивангорода довели до сведения русского правительства предложения своего государя[170].

Тем самым русское правительство, знавшее, впрочем, и из других источников о внутриполитической борьбе в Шведском королевстве[171], не только получило четкое представление о создавшемся там положении, но и должно было определить свое отношение к борьбе борющихся партий. О принятом Россией решении дает представление ответ, полученный Ст. Банером из Москвы в конце февраля 1598 г. В нем указывалось, что разрешить проход войск Сигизмунда через «область Копорья» невозможно. Как указывал сам Банер, он идет в Финляндию, чтобы вести войну с герцогом Карлом. Следовательно, если его пропустят в Финляндию, будет пролита христианская кровь, а вина падет на царя, допустившего это[172].

Русское правительство, таким образом, решительно отклонило предложения Сигизмунда. А вслед за этим, весной, всемогущий регент Борис Годунов, став царем, послал гонца к герцогу Карлу с сообщением о своем вступлении на престол[173].

В споре между Сигизмундом и Карлом русское правительство, не прибегая, правда, к активным действиям, определенно стало на сторону последнего. Мотивы, которыми оно руководствовалось в данном случае, вполне понятны. Победа Сигизмунда могла привести только к упрочению противостоящего России и оттеснявшего ее от Балтийского моря блока Швеции и Речи Посполитой. Победа же герцога Карла вела к разрыву польско-шведской унии и польско-шведского союза, что открывало для внешнеполитической деятельности русских дипломатов широкие возможности.

До переговоров между шведским правителем и русским дипломатом в тот момент дело не дошло, так как русский гонец не был пропущен через Финляндию. Новая попытка установить контакты была предпринята снова лишь зимой 1598/99 г., когда международная обстановка существенно изменилась.

После того как сейм Речи Посполитой в начале 1598 г. согласился дать Сигизмунду субсидию для морской экспедиции в Швецию, дело быстро дошло до открытого вооруженного столкновения сторон[174]. Набрав на полученные деньги пятитысячную армию, король на захваченных силой и нанятых в Гданьске судах пересек Балтийское море и 30 июня высадился в Кальмаре, рассчитывая военной силой сломить сопротивление противников. 25 сентября войска сторон столкнулись у Стонгебро. Сигизмунд потерпел полное поражение и бежал в Польшу. Хотя еще в течение некоторого времени сторонники бежавшего короля продолжали удерживать Кальмар, полное поражение Сигизмунда в борьбе за шведский трон стало очевидным.

С этого времени распад польско-шведской унии стал полной реальностью. На первый план выдвинулся теперь вопрос о судьбе заморских владений Шведского королевства. Не подлежало сомнению, что герцог Карл, укрепив свое положение в стране, попытается установить свою власть и на заморских землях (как он пытался это сделать уже в 1597 г, по отношению к Финляндии). Встал, однако, вопрос, как будет реагировать на подобные действия Речь Посполитая. Если сейм, хотя и не очень охотно, в начале 1598 г. оказал поддержку Сигизмунду в борьбе за шведский трон, то сделал он это главным образом потому, что с победой Сигизмунда польско-шведские феодалы все еще связывали надежды на включение Эстонии в состав Речи Посполитой. Эстонской проблеме господствующий класс Польско-Литовского государства и во второй половине 90-х годов продолжал уделять большое внимание. Уже на сейме 1595 г. посольская изба домогалась у короля выполнения его предвыборных обещаний[175]. В начале 1597 г. аналогичные постановления приняла на предсеймовых сеймиках шляхта целого ряда воеводств и поветов[176]. С обострением внутриполитической борьбы в Швеции натиск шляхты на короля по вопросу об Эстонии еще более усилился, что ясно видно из постановлений предсеймовых сеймиков 1598 г. Из разысканных постановлений 18 воеводств Литвы и Короны требовали инкорпорации Эстонии в 12. К этому следует добавить, что даже в тех воеводствах, которые в своих постановлениях вообще не затрагивали вопроса о предвыборных обещаниях короля (Мазовецкое и Плоцкое) или соглашались отложить решение вопроса до «успокоения» Швеции (Русское воеводство), ряд поветовых сеймиков также активно добивался присоединения Эстонии, «о которой мы на каждом сейме просим», как было энергично сказано в постановлениях сеймика Галицкой земли, входящей в состав Русского воеводства.

О напряженности отношений, сложившихся на этой почве между шляхтой и королем, особенно красноречиво свидетельствует тот факт, что впервые за всю историю споров об Эстонии некоторые воеводские сеймики 1598 г., не ограничиваясь формулировкой своих требований, поставили вопрос о мерах, с помощью которых можно было бы заставить короля выполнить свои обещания. Так, сеймик Серадзского воеводства добивался, чтобы король еще до отъезда в Швецию дал по крайней мере письменное заявление, что в ближайшее время по возвращении он инкорпорирует Эстонию, а сеймик воеводства Полоцкого вообще предписал своим послам, чтобы они не позволили вовлекать Речь Посполитую в какую-либо войну с Шведским королевством, пока не будет исполнено все, что записано в «pacta соnventa»[177].

Если так остро стоял вопрос еще до битвы при Стонгебро, то после поражения Сигизмунда в борьбе за шведский трон еще менее было оснований ожидать, что польско-литовские феодалы спокойно отнесутся к попыткам враждебного их королю правителя распространить свою власть на Эстонию. Напротив, было очевидно, что они с еще большей энергией станут добиваться у короля ее инкорпорации в состав Речи Посполитой. В сложившейся ситуации, когда осуществление планов Сигизмунда оказывалось в прямой зависимости от того, окажет ли ему Речь Посполитая материальную и финансовую помощь, наоборот, становилось более чем вероятным, что король не сможет более отклонять эти требования и будет вынужден рано или поздно инкорпорацию Эстонии осуществить. Это в свою очередь также должно было повести К неминуемому столкновению Речи Посполитой и Швеции.

Таким образом, не только распадалась польско-шведская коалиция, но между вчерашними союзниками явно назревал конфликт, который неизбежно должен был захватить не только две главные борющиеся стороны, но также немецкое рыцарство и бюргерство Прибалтики, которые должны были определить свою позицию в этой борьбе.

О положении, сложившемся в Прибалтике после битвы при Стонгебро, русское правительство уже на рубеже 1598–1599 гг. смогло составить себе довольно полное представление по «отпискам» ивангородских воевод, регулярно пересылавших в Москву записи расспросов иностранных купцов и русских торговых людей, посещавших Таллин, Нарву и другие прибалтийские города.

«Отписки» фиксировали разные слухи, ходившие среди прибалтийского населения, о будущей судьбе ливонских владений Шведского королевства.

В начале декабря ездивший в Нарву гость Тимофей Выходец сообщал, что Сигизмунд «мыслит наговаривати колыванских и иных неметцких городов торговых немец, чтобы ему быти государем на Ливонской земле, по тому ж, как и прежде сего на Ливонской земле были маистры». Однако уже вскоре у населения прибалтийских городов сложилось твердое убеждение, что в более или менее близком будущем на их землю вступят польско-литовские войска. В связи с этим в городах началось сильное антипольское движение, быстро приведшее к столкновению как с приезжими жителями из Речи Посполитой, так и с местными властями, которые рассматривались как соучастники грозящего нападения. Конец декабря отмечен был, судя по «отпискам», волнениями в Таллине и Нарве. Из Нарвы были высланы торговавшие там литовские купцы; горожане начали укреплять свой город. Магистрат Таллина вступил в острый конфликт с начальником гарнизона Йораном Бое, ярым сторонником Сигизмунда, в результате чего «горожане ворота городовые заперли и ключи городовые держат у себя», так как «боятца Колывани к большому городу королевского полских и литовских людей промыслу». У запертых городских ворот и в Таллине, и в Нарве были поставлены вооруженные караулы горожан[178].

Вместе с тем, поскольку новый шведский правитель, находившийся за морем, был, очевидно, в тот период еще слишком слаб, чтобы оказать ливонским городам необходимую помощь, отдельные группы ливонского бюргерства начали рассматривать русского царя как возможного защитника их от литовцев и поляков. Уже в начале января русские купцы сообщали о разговорах среди нарвских горожан: «чем сидеть за литовским королем, лучше (бить) челом» русскому царю, «а жити только за литовским королем и от литовских людей обида и теснота, и насильство великое». Одновременно в «отписках» содержались важные сообщения о том, как оценивало сложившуюся в Прибалтике ситуацию новое шведское правительство. По словам торговавших в Нарве шведов, герцог Карл в ответ на сообщение о возможном занятии Эстонии польско-литовскими войсками заявил: «И только б подлино то ведал и яз… Ругодив отдал государю царю и великому князю Борису Федоровичу всеа Русии»[179].

С этими сообщениями, свидетельствовавшими о желании шведской стороны как-то наладить сотрудничество с Россией, согласовывались и заявления гонца герцога Карла Ганса Кранка, который осенью 1598 г. пробрался в Москву «сквозе Лопские погосты на лыжах». Кранк информировал царских советников о планах герцога Карла перенести войну с Сигизмундом на территорию Финляндии, а также просил, «чтоб великий государь (как это интерпретировали в Посольском приказе) держал» к герцогу Карлу «свою царскую любовь», а у него «во всем надежа на его царское величество»[180].

Под воздействием этой информации складывалась на рубеже 1598–1599 гг. политическая линия русского правительства, нашедшая свое выражение в акциях, предпринятых в конце января — феврале 1599 г.

Здесь прежде всего следует отметить попытку русского правительства сблизиться с герцогом Карлом. В конце января 1599 г. в Швецию было направлено русское посольство. В грамоте, адресованной регенту, царь Борис обещал ему свою дружбу и поддержку[181]. Конкретные условия русско-шведского соглашения послы Василий Сукин и Постник Дмитриев, официально направленные для обсуждения пограничных вопросов, должны были изложить правителю на тайной аудиенции.

Послам предписывалось начать свою речь с заявления, что Сигизмунд и рада Речи Посполитой прислали в Москву свое посольство[182], которое добивалось «докончания» между Сигизмундом и Борисом Годуновым, направленного против герцога Карла. В обмен на разрешение пропустить в Финляндию польские войска Сигизмунд и рада якобы обещали царю территориальные уступки в Прибалтике. Русское правительство не дало определенного ответа на эти предложения.

Изложив это герцогу Карлу, послы должны были затем заявить, что царь Борис ему «вспомогати учнет» и «Жигимонту королю тебя не подаст», если герцог уступит России Нарву и Сыренск (Нейшлосс) «с уездами». С послами был отправлен и образец соглашения («записи») по этому вопросу. В «записи» указывалось, что герцог уступает города для того, чтобы «великий государь… меня в дружбе и в любви, и во всяких делах не оставил». Предвидя, что герцог Карл не согласится уступить эти города в обмен на столь неопределенные обещания, послам был вручен и другой текст записи, где определенно указывалось, что, если Сигизмунд пойдет войной на Швецию, царь обязуется «вспомогати своею царскою казной или людми, чем будет пригоже» герцогу Карлу[183].

Посольство, как и предшествующие русские гонцы, не было пропущено властями Финляндии, и переговоры с герцогом Карлом по интересовавшему русское правительство вопросу не состоялись. Материалы этого посольства, однако, характеризуют сложившуюся к этому времени позицию русского правительства.

Совершенно очевидно, что русское правительство стремилось на этом этапе добиться приемлемого для себя решения балтийского вопроса путем соглашения с новым шведским правителем и тем самым получить необходимый для России выход к Балтийскому морю. Существенно при этом, что заключением русско-шведского соглашения дело никак не могло закончиться: никакой реальной властью над городами Северной Прибалтики герцог Карл в тот момент не обладал, и русские прекрасно это знали[184]. В окончательном тексте проекта русско-шведского соглашения прямо говорилось о Нарве и Нейшлоссе, «а доступати тех городов великому государю… своею ратью»[185].

Таким образом, в результате подобного соглашения могло возникнуть вооруженное вмешательство России в ход событий в Прибалтике, что, являясь нарушением условий перемирия 1591 г., привело бы к конфликту России с Речью Посполитой.

Естественно, что в этих условиях, идя на союз со Швецией, русское правительство одновременно постаралось предотвратить возможность соглашения между борющимися сторонами, что могло бы поставить вступившую в борьбу Россию в тяжелое и крайне невыгодное положение. Этой цели должно было служить посольство Михаила Татищева и Ивана Максимова, отправленное в феврале 1599 г.[186] в Речь Посполитую, чтобы «обестить» Сигизмунда III о воцарении Бориса. Как видно из переписки Сигизмунда с его шведскими советниками[187], во время переговоров послы информировали короля о планах герцога Карла перенести войну в заморские владения Швеции, а также о том, что правитель уже присвоил себе королевский титул, каковым он именуется в своих письмах к русскому правительству. Эти сообщения, последнее из которых вообще не соответствовало действительности, как видим, было явно направлены на то, чтобы вызвать еще большее обострение отношений между Сигизмундом III и его шведскими противниками и должны были замаскировать перед политиками Речи Посполитой истинную позицию русского правительства.

Одновременно русское правительство, опираясь на имевшееся в отдельных группах прибалтийского общества тяготение к России, стремилось завоевать расположение прежде всего в кругах бюргерства и таким образом создать определенную «партию», на которую в случае вооруженного конфликта можно было бы опереться.

Так, в начале 1599 г. было обращено внимание на русские торговые колонии в прибалтийских городах, в значительной мере опустевшие после Ливонской войны. В феврале 1599 г. посланный в Нарву известный гость Тимофей Выходец должен был добиваться у наместника и магистрата разрешения восстановить заброшенную церковь Николая чудотворца русской торговой колонии в Нарве и учредить там службу. Пожелания эти исходили как бы от купцов, чьи родители были похоронены около этой церкви. Эти же купцы обязывались оплатить необходимые расходы. Из сохранившихся документов, однако, видно, что средства на ремонт храма, служившего при шведах складом для пороха, и на жалованье причту (всего 100 руб.) были отпущены из царской казны[188]. Тогда же царем были сделаны вклады в русскую церковь Св. Николая в Таллине[189].

В начале 1599 г. русское правительство предприняло и другую акцию того же порядка, которую позволяет довольно подробно описать сохранившееся дело о пожаловании «московских немцев»[190].

25 января 1599 г. появился царский указ[191] «о ругодивских и юрьевских немцах, которые живут на Москве и в Нижнем Новгороде в закосненьи, и в нужде, и в тесноте, а торгов у них и промыслов никаких нет». Из этих немецких переселенцев по царскому указу восемь человек были пожалованы «гостиным имянем» и еще пять человек причислены к разряду «лучших торговых людей». Сохранившиеся жалованные грамоты этим лицам, выданные в начале февраля 1599 г.[192], позволяют установить, что именно имелось в виду. Немецкие купцы были причислены к «гостиной сотне», освобождены от уплаты каких-либо торговых пошлин, а их московские дворы от уплаты податей[193]. Наконец, им было предоставлено специальное разрешение «ездити со всякими товары в ыные государства, в ливонские и в немецкие городы — в Ругодив, в Колывань, в Юрьев Ливонский, в Ригу, во Гданеск, в Любку и в — ыные немецкие городы». Для ведения торговли им были выданы деньги из царской казны в сумме 4.900 рублей[194].

Русское правительство, разумеется, предоставило деньги и привилегии «московским немцам» отнюдь не безвозмездно. Они, со своей стороны, приняли на себя известные обязательства, о которых можно составить представление по тексту присяги, принесенной ими одновременно с получением денег[195]. Купцы обязывались «государю своему… служити и добра хотети во всем», а говоря точнее, собирать интересующую правительство информацию «и те вести сказывати во Пскове и в Ыванегороде государевым боярам» или, в случае особой важности, сообщать их прямо в Посольский приказ.

В лице облагодетельствованных Годуновым ливонских купцов, располагавших большими родственными и иными связями в прибалтийском обществе, русское правительство получило, таким образом, агентов, систематически снабжавших его разнообразной информацией. Уже в августе 1599 г. «отписки» от «ливонских немцев, московских жильцов» Керклина, Поперзака, Смита и других, развернувших весной 1599 г. торговлю в Прибалтике, составили основную массу информации, поступавшей из этого района в Посольский приказ.

Этим, однако, цели русского правительства не ограничивались. Сообщение одного из иностранных мемуаристов, писавших о пожалованиях «московским немцам», что последние должны были «восхвалять перед всеми царя»[196], указывает на другой аспект задуманной акции — пропагандистский.

Об этом же говорит и другое обстоятельство. Выехавшему летом 1599 г. в Австрию русскому послу было поручено широко распространять за границей сообщения о том, что царь «бедных ливонских немец жаловал» и «милость свою показал»[197]. Предоставление ссуд и привилегий немецким переселенцам должно было показать прибалтийскому бюргерству, что новое русское правительство хочет быть благодетелем ливонского населения. Это был наглядный пример, который должен был продемонстрировать, какое процветание ожидает в будущем Прибалтику под русской властью[198].

Не случайно правительство выплатило и «старые долги» купцам из Таллина, которые в это время прибыли в Москву со своими жалобами[199].

Надежды русского правительства, действительно, частично себя оправдали: прибалтийское бюргерство было довольно пожалованиями «московским немцам». Особенно благоприятный отклик эти меры вызвали у жителей Нарвы[200] — города, который после экономического расцвета в правление Ивана Грозного под властью шведов пришел в упадок[201].

Все эти мероприятия, осуществленные в начале 1599 г., можно, таким образом, рассматривать как действия, направленные на то, чтобы обеспечить России выход к Балтийскому морю путем соглашения с новым шведским правителем и при поддержке заинтересованных кругов ливонского бюргерства.

Однако русские дипломаты учитывали и другие возможности развития событий. Так, из упомянутого выше «наказа» русским послам в Швецию[202] видно, что русское правительство не исключало возможности добиться выхода к Балтийскому морю и иным путем. Зная о планах герцога Карла перенести войну в Финляндию, а также о том, что в сложившейся ситуации быстрый подход подкреплений из Эстонии будет вряд ли возможен, в Москве полагали, что власти Сигизмунда в Финляндии во главе с наместником Арвидом Эрикссоном Столармом, видя безнадежность положения и желая избежать расправы, будут искать выхода в переходе под власть России. В этом случае послы получили полномочия обещать Эрикссону денежную и военную помощь и принять его под русский протекторат, скрепив это соглашение письменным документом[203].

Характерно, что послам предписывалось с ведома Эрикссона сообщить герцогу Карлу, что они не могут прибыть в Стокгольм, так как их якобы задержали в Финляндии[204]. Таким образом, в Москве понимали, что задуманный план противоречит шведским интересам, но тем не менее готовы были провести его в жизнь при благоприятной ситуации.

С этим следует сопоставить и другой факт. Ездившее в Речь Посполитую русское посольство, о котором уже говорилось выше, предлагало сенаторам прислать в Москву послов для переговоров о продлении русско-польского перемирия[205]. Это предложение, думается, свидетельствует о том, что, придеживаясь курса на соглашение со Швецией, русское правительство одновременно не исключало для себя возможности, при определенных условиях договориться с Речью Посполитой.

Впрочем, период определенных колебаний в русской внешней политике оказался непродолжительным. Уже к лету 1599 г. у русского правительства сложился обширный проект перестройки всей системы международных отношений в Восточной Европе, главным объектом которого должна была стать Речь Посполитая. Государством, в сотрудничестве с которым в Москве рассчитывали эту перестройку провести, была держава Габсбургов.

«Великий проект» русской дипломатии

С началом политического кризиса на Балтике держава Габсбургов стала привлекать к себе особое внимание русской дипломатии. Русские политики, несомненно, отдавали себе отчет в том, что избранный ими на рубеже 1598–1599 гг. политический курс ведет их страну к конфликту с Речью Посполитой. Однако тяжелая война с этой крупнейшей европейской державой в союзе с одной только Швецией, военные возможности которой в XVI в. оценивались весьма низко, вряд ли могла в полной мере соответствовать их планам. России необходимо было попытаться каким-либо способом ограничить враждебную внешнеполитическую активность Речи Посполитой. Между тем в выборе средств для достижения такой цели русская дипломатия была весьма ограничена. Из всех соседей Речи Посполитой на рубеже XVI–XVII вв. лишь держава Габсбургов была таким государством, сотрудничество с которым могло принести конкретные политические результаты в этом отношении.

Как выяснили незадолго до интересующих нас событий русские дипломаты, Габсбурги не отказались от своих намерений возвести на польский трон эрцгерцога Максимилиана и по-прежнему ищут поддержку своим планам в Москве.

Находившийся в составе австрийского посольства, приехавшего в Москву в 1597 г., представитель эрцгерцога Лука Паули уже на первом приеме у главы Посольского приказа Василия Щелкалова 18 мая передал ему просьбу Максимилиана, «чтобы Государь Царское величество по прежней любви и обещанью в том Максимилияну вспомогал, как мочно, чтоб Максимилияну быти Государем на Коруне Польской и на Великом княжестве Литовском, а Максимилиян того государства всякими мерами хочет доступати»[206]. На приеме у Бориса Годунова Паули снова повторил просьбу Максимилиана, прибавив к этому, что «многие, государь, паны в Коруне Польской и Великом княжестве Литовском о том радеют», «один только стоит против Максимилияна канцлер Ян Замойский»[207].

Эти же вопросы обсуждались на второй беседе Паули с Щелкаловым 17 июня. Явные противоречия в информации Паули о сторонниках Максимилиана в Речи Посполитой побудили русского дипломата обратить па это особое внимание. «Ведь сам знаешь, — поучал Щелкалов гонца, — на государство сильно как сести? Добро б то, чтоб большие люди да и всею землею того похотели и обрали на королевство, а только землею не похотят и того государства трудно доступать». Наконец, Паули был вынужден назвать конкретные имена сторонников Максимилиана. По его словам, это были «Януш Острожской, да воевода Познанской, да Ставницкой, да Зборовские и иные паны, рыцарство многое до семи тысяч человек»[208]. За исключением Януша Острожского, все остальные перечисленные здесь лица принадлежали к группировке магнатов, выступавших сторонниками австрийской кандидатуры еще во время «бескоролевья» 1587 г.

Лука Паули просил предоставить Максимилиану денежную субсидию и прислать в Любек русских послов для заключения соглашения с его представителями. Просьба о присылке послов была сразу же резко отклонена. Вопрос о финансовой помощи Максимилиану Щелкалов обещал обсудить[209], но никаких следов дальнейшего обсуждения этого вопроса в деле нет (можно сомневаться, была ли вообще такая помощь оказана). Русское правительство, таким образом, отнеслось довольно сдержанно к планам Максимилиана.

Однако после распада польско-шведской унии отношение к австрийским предложениям изменилось, и в Москве пытались возобновить прерванные контакты с Габсбургами. Первые попытки в этом направлении были предприняты еще осенью 1598 г., когда через своего гонца Борис Годунов потребовал от литовской рады (Сигизмунд находился еще в Швеции) выдать проезжую грамоту для посла, которого он намерен направить в Австрию, чтобы сообщить императору о своем воцарении[210]. Однако литовская рада отказалась дать такое разрешение в отсутствие короля[211].

Уже зимой 1598/99 г. король также отказался обсуждать этот вопрос, пока Борис Годунов не известит его официально о своем вступлении на престол[212]. Это заявление оказалось, однако, лишь предлогом не выдавать проезжих грамот русским послам. Когда русские послы с этим извещением прибыли в Литву и во время переговоров с королем и радой в апреле 1599 г.[213] снова потребовали проезжей грамоты для русского посла в империю[214], они снова натолкнулись на отказ.

Поскольку пути через Речь Посполитую, Финляндию и Эстонию для русских дипломатов оказались закрытыми, царю Борису оставалась лишь одна возможность — отправить послов в Австрию кружным путем через Белое море. 28 июня послы выехали из Москвы в Архангельск[215].

Таким образом, препятствуя русско-австрийским контактам, польско-литовские власти сумели более чем на полгода отсрочить начало русско-австрийских переговоров. Естественно, что в течение столь долгого срока русское правительство под влиянием как общего развития международной ситуации, так и поступавшей в Москву конкретной информации о взаимоотношениях Речи Посполитой и Габсбургов должно было уточнять свои планы, но об этой стороне его деятельности мы почти ничего не знаем и при настоящем состоянии источников невозможно установить, в какой момент между октябрем 1598 г. и июнем 1599 г. появился на свет тот план, который русский посол предложил на рассмотрение австрийских дипломатов в Праге.

Весьма возможно, что первоначально, требуя проезжей грамоты в империю, русское правительство, еще не знавшее к этому моменту о разрыве шведско-польской унии, намеревалось просто отправить в Прагу гонца для сбора информации. Однако в декабре речь шла уже, бесспорно, о важной и ответственной миссии, поскольку к этому времени во главе посольства был поставлен один из ведущих русских дипломатов — Афанасий Власьев, которому вскоре по возвращении из Австрии предстояло стать во главе Посольского приказа[216]. Зимой 1599 г., по-видимому, определилась и главная цель миссии, заключавшаяся в поисках широкого политического соглашения с Габсбургами, так как в реляции снова побывавшего в этот момент в Москве Луки Паули указывается, что Власьев расспрашивал его, может ли эрцгерцог Максимилиан жениться, будучи гроссмейстером Тевтонского ордена[217]. Таким образом, вопрос об установлении брачных связей между царской семьей и домом Габсбургов, сыгравший, как увидим далее, весьма важную роль при создании русского плана, находился к этому времени по крайней мере на стадии обсуждения.

К сожалению, «наказ» посольству Власьева не сохранился, и поэтому содержание полученных им инструкций приходится восстанавливать, сопоставляя между собой предложения, переданные им императору и его советникам на первом этапе русско-австрийских переговоров. Прежде чем переходить к конкретному рассмотрению русского плана, следует выяснить, какой информацией о взаимоотношениях между Речью Посполитой и Габсбургами располагало (и могло располагать) русское правительство к моменту отъезда Власьева, так как сложившиеся под влиянием этой информации представления, разумеется, должны были отразиться на содержании русских предложений.

Взаимоотношения между державой Габсбургов и Речью Посполитой в конце 90-х годов XVI в. во многом определялись развитием событий на Балканах, где как раз в интересующее нас время решался очень важный для обоих государств вопрос о будущей судьбе Семиградья. В начале 1597 г. семиградский князь Сигизмунд Баторий отказался от своих прав на Семиградье в пользу императора. Тогда же в Семиградье было установлено австрийское управление, а сам присоединенный край был передан эрцгерцогу Максимилиану. Нарушение политического равновесия на Балканах в пользу Габсбургов и передача княжества, пограничного с Речью Посполитой, претенденту на польскую корону вызвали резкие протесты поляков, демонстративно поддерживавших права на Семиградье находившегося в Польше двоюродного брата Сигизмунда Андрея Батория. Однако весной 1598 г. король Сигизмунд запретил Андрею Баторию и его сторонникам вмешиваться во внутренние дела Семиградья, а Рудольф II в мае 1598 г. заставил своего брата торжественно отказаться от всяких притязаний на польский трон[218]. Об этом событии в Москве узнали из грамоты самого эрцгерцога, доставленной Лукой Паули поздней осенью 1598 г.[219]

Казалось бы, сообщение о таком событии, явно свидетельствовавшем о нормализации отношений между Речью Посполитой и Габсбургами, должно было охладить интерес русских политиков к идее соглашения с империей. На деле оказалось обратное — именно после приезда Паули в Москву, как уже указывалось выше, был поставлен вопрос об установлении родственных связей между царствующими домами России и Австрии[220]. Думается, что такая реакция русского правительства в значительной мере объяснялась своеобразным содержанием привезенного Л. Паули документа.

В своем послании Максимилиан, подробно излагая различные причины, побудившие его согласиться на отречение, прежде всего подчеркивал, что этот акт по существу не имеет никакого значения, так как Сигизмунд выехал в Швецию, где он и должен остаться, поэтому скоро наступит «бескоролевье» и у эрцгерцога снова откроется возможность добиваться польской короны. Одновременно, считаясь, вероятно, с тем, что эти надежды могут и не осуществиться, Максимилиан в последующей части своего послания подчеркивал, что его отречение не означает отказа от притязаний на те земли, которые должны принадлежать ему по праву как гроссмейстеру Тевтонского ордена. Осуществления своих нрав на эти земли Максимилиан намерен был добиваться в будущем и просил русское правительство оказать ему в этом всемерную поддержку. Со своей стороны, он был готов оказать помощь России, если она начнет войну против Речи Посполитой[221].

Несмотря на известную противоречивость содержания этого документа (в нем излагалось два по существу противоположных плана, один из которых после восстания шведских сословий, заставившего Сигизмунда бежать в Польшу, стал практически невозможным), в Москве все же могли составить на его основании вполне определенное представление, что отречение Максимилиана вовсе не означает отказа Габсбургов от их традиционных политических планов и что путь к сотрудничеству с Россией, направленному против Речи Посполитой, по-прежнему остается открытым. Более того, после перехода Семиградья под власть Габсбургов открывалась возможность использовать в будущей борьбе против Речи Посполитой военные силы этого княжества, на что также специально обращал внимание в своем послании Максимилиан.

Эти соображения позволяют объяснить, почему доставившему грамоту эрцгерцога Л. Паули был оказан особенно теплый прием и почему в его честь глава Посольского приказа Василий Щелкалов, выходя за рамки традиционной дипломатической практики, дал торжественный обед в своем доме[222].

Отмеченным выше фактам можно, впрочем, дать и другое объяснение. Л. Паули находился в Москве несколько месяцев, покинул ее, по-видимому, сравнительно незадолго до отъезда русского посольства в Австрию[223]. К моменту его отъезда в Москве, вероятно, уже знали об изменении на рубеже 1598 и 1599 гг. международной ситуации на Балканах и о крахе соглашения 1598 г.

Максимилиан не успел еще доехать до своих новых владений, когда осенью 1598 г. в Семиградье началось восстание против австрийских властей. Вслед за тем Андрей Баторий, сопровождаемый отрядами польских магнатов (и прежде всего главного врага Габсбургов — Яна Замойского), нарушив королевский запрет, перешел Карпаты и в начале 1599 г. был провозглашен семиградским князем[224]. Соглашение между Речью Посполитой и Габсбургами было, таким образом, сорвано враждебными императору польскими магнатами. Открытый вызов, брошенный империи с вокняжением Батория, должен был привести к новому обострению отношений между обоими государствами.

Каким образом в Москве могли узнать об этих событиях, происходивших на Балканах? Для ответа на этот вопрос следует рассмотреть некоторые дополнительные аспекты той ситуации, которая сложилась в данном районе в результате переворота. Помимо императора Рудольфа II, смена власти в Семиградье сильно затронула интересы другого государя, владения которого непосредственно граничили с этим княжеством, — валашского воеводы Михая Храброго. Если с эрцгерцогом Максимилианом Михай, по-видимому, поддерживал дружественные связи[225], то его отношения с А. Баторием были совершенно иные. Новый правитель поддерживал тесные отношения с коронным канцлером Яном Замойским и польским ставленником в Молдавии Иеремией Могилой. Между тем и тот, и другой принадлежали к числу явных врагов валашского воеводы. Молдавский правитель укрыл в своих владениях целую группу валашских бояр, которые как раз в интересующее нас время обратились к коронному канцлеру с просьбой изгнать Михая из Валахии и поставить воеводой брата Иеремии Могилы — Симеона[226]. В таких условиях утверждение Батория в Семиградье было для Михая прямой угрозой.

Представляется вполне естественным, что в такой ситуации Михай обратился за помощью к России, с которой начиная с середины 90-х годов он поддерживал оживленные контакты. Так, весной 1596 г. в Москве побывал посол Михая епископ Лука. Вместе с грамотой Федора Ивановича, в которой тот предлагал валашскому воеводе заключить союз «против всех неприятелей», Лука доставил в Валахию кресты, иконы и «вспоможенье» из царской казны, большая часть которого пошла на вербовку солдат в армию Михая[227]. В конце 1597 г. в Москве снова побывало валашское посольство[228]. Наконец, в одном итальянском донесении имеется указание на контакты между Михаем и Борисом Годуновым, относящиеся как раз к интересующему нас времени. В нем указывается, что «Московит послал 12 тыс. казаков[229] на помощь вышеупомянутому Валаху» (т. е. Михаю. — Б.Ф.) и что Баторий беспрепятственно пропустил их через свои земли, чтобы «не подвергать опасности свое государство, так как они говорили, что пройдут, как друзья»[230]. Речь шла скорее всего о поступлении на службу к Михаю запорожских казаков, в организации похода которых в Валахию приняло какое-то участие русское правительство[231]. Логично предполагать, что такому дружественному акту по отношению к валашскому воеводе предшествовало появление в Москве нового валашского посольства, которое информировало царя о создавшемся положении, просило о помощи и заключило с ним какое-то союзное соглашение. Такое предположение хорошо увязывается с дальнейшим ходом событий.

Как бы то ни было, есть основания полагать, что к лету 1599 г. русское правительство уже было в курсе изменений обстановки на Балканах. Зная, какие существовали в Москве представления об общем характере взаимоотношений между Речью Посполитой и державой Габсбургов, нетрудно представить себе, как наступившие изменения были истолкованы русскими дипломатами. Русское правительство, судя по всему, представляло себе дело таким образом, что к незатухающему конфликту из-за польской короны добавилось еще и столкновение интересов обоих государств на Балканах. Вследствие этого отношения между Австрией и Речью Посполитой должны быть окончательно испорченными.

Такая ситуация, с точки зрения русских дипломатов, бесспорно, создавала благоприятные условия для поисков соглашения с Габсбургами, направленного на радикальный пересмотр сложившейся международной ситуации. Вместе с тем следует принять во внимание, что со второй половины 1598 г. отношения Максимилиана с отдельными группами польских магнатов и шляхты снова заметно улучшились. Несмотря на королевский запрет, на службу к эрцгерцогу выехало много шляхтичей, в том числе сыновья двух воевод — Виленского Кр. Радзивилла и сандомирского Юрия Мнишка[232]. Имеются указания и на контакты Максимилиана с Острожскими[233]. Отголоски сведений об этих контактах также могли дойти до Москвы[234] и создать у русских политиков впечатление, что новое выдвижение кандидатуры эрцгерцога на польский трон вызовет благоприятную реакцию в некоторых кругах Речи Посполитой.

Рассмотрим теперь русский план, как он вырисовывается в материалах миссии А. И. Власьева.

Свою деятельность при императорском дворе русский посол, по-видимому[235], начал с того, что предложил скрепить дружбу между австрийским и русским домами бракосочетанием эрцгерцога Максимилиана и дочери царя Бориса Ксении. Условия брака были сформулированы в особом документе, — врученном австрийским представителям[236].

Русский проект предусматривал, что австрийский принц, став членом царской семьи, должен приехать в Россию и постоянно жить там. Раз в два-три года ему, впрочем, была бы предоставлена возможность посетить родственников, но в этом случае, как указывалось в поданных позднее дополнительных «Пояснениях»[237], его жена должна была оставаться в Московии. Будущим супругам царь обещал отвести в удел «великое княжество Тверское», которое бы принадлежало Максимилиану «навечно», независимо от смены государей на русском престоле.

На какой основе должно было произойти скрепленное родственными связями политическое сближение между государствами, Власьев разъяснил в большой речи на встрече с советниками императора Румпфом и Траутзоном[238]. Начав свою речь с заявления, что «ныне царское Величество… радеет и помышляет, чтоб православное крестьянство из рук бесерменских высвободити и чтоб всем хрестьянским государем, укрепясь меж себя в любви и в соединенье, стояти на бессерменских государей обще заодин»[239], русский посол указал затем, что препятствием для присоединения России к такому союзу является политика польского короля Сигизмунда, который мешает дипломатическим контактам между Россией и Австрией и который отказался пропустить русские войска по Днепру для похода на Крым. Вообще политика Сигизмунда враждебна интересам христианских держав, в особенности Австрии, так как он «с турским ссылается, хотя быти с ним в дружбе, и крымского через свою землю на Цесареву землю пропускает, поминки и дары им посылает многие, накупая на христьян».

В прошлом поляки также вели вероломную политику по отношению к Астрийской империи. Выбрав на королевский престол брата австрийского императора Максимилиана, они затем напали на него, «многих людей у него побили» и захватили его в плен. Посол просил сообщить, как намерен император отомстить полякам за это «бесчестье», и одновременно заявил, что Борис Годунов «на Польскую и на Литовскую землю хочет стояти с Государем вашим, с Цесарским величеством заодин, и такие грубости Максимилиановы, и неправды им мстити». Целью этой русско-австрийской кампании должно было быть, по-видимому, возвращение Максимилиана на королевский престол Речи Посполитой[240].

Сопоставляя между собой два русских дипломатических проекта, тесно связанных с личностью эрцгерцога Максимилиана, можно попытаться восстановить лежащий в их основе политический план русского правительства. Речь шла, очевидно, о совместных действиях России и державы Габсбургов, которые должны были привести к возведению эрцгерцога на престол Речи Посполитой. Поскольку одновременно эрцгерцог должен был жениться на дочери царя и в соответствии с условиями брака поселиться в Москве, очевидно, что результатом всех этих событий должно было стать установление в Речи Посполитой не австрийского, а русского политического влияния.

Однако оставалось совершенно неясным, какие выгоды для себя могут извлечь Габсбурги из данной политической комбинации. Русские дипломаты в какой-то мере это учитывали и пытались заинтересовать Габсбургов в реализации своего плана, хотя и в очень своеобразной форме. В заключительной части поданного А. И. Власьевым проекта многозначительно указывалось, что в случае, если единственный сын царя — Федор Борисович— умрет, не оставив наследника мужского пола, то все «Великое княжество» должно перейти к дочери царя и ее супругу, эрцгерцогу Максимилиану[241]. Предполагалось что, учитывая возможные перспективы в этом отношении, Габсбурги дадут согласие на отъезд эрцгерцога и будущего польского короля в Москву.

Таким образом, к середине 1599 г. главная политическая цель, которую ставили перед собой русские политики, определилась как задача перестройки всей системы международных отношений в Восточной Европе: Речь Посполитая из главного политического противника России в этом районе должна превратиться в дружественное государство, входящее в сферу русского политического влияния. Достичь эту цель можно было при помощи внутреннего переворота в Речи Посполитой, который привел бы к замене Сигизмунда Вазы царским родственником Максимилианом. Переворот должен был быть проведен, по-видимому, польскими сторонниками эрцгерцога при финансовой и военной поддержке как русского правительства, так и австрийского дома. Наряду с этими государствами в данной акции, как видно из вышеизложенного, отводилось какое-то место и для Валахии. Наконец, учитывая приведенные выше сведения о русско-шведских контактах, можно предполагать, что в рамках будущей коалиции и Швеция герцога Карла должна была играть определенную роль. В рамках этого широкого плана русская дипломатия продолжала поиски решения балтийского вопроса в соответствии с государственными интересами своей страны.

Русская политика в Прибалтике и русско-шведские отношения во второй половине 1599 — начале 1600 г.

Летом 1599 г. будущая судьба шведской Эстонии оставалась неясной не только для ее населения, но и для ее государя — короля Сигизмунда — и его советников.

Для того чтобы Сигизмунд мог удержать в руках Эстонию, нужна была большая армия, а следовательно, большие средства. Между тем таких средств у короля не было. Используя это, польские политики убеждали короля на ближайшем сейме провозгласить инкорпорацию Эстонии. В этом случае он мог бы рассчитывать на военную и политическую помощь Речи Посполитой. Однако окончательно лишиться своих наследственных владений и попасть в полную зависимость от Речи Посполитой Сигизмунд не решался.

В окружении короля тоже не было единства. Если такой близкий к Сигизмунду человек, как Юрген Фаренсбах, настаивал на вводе польских войск в Эстонию, то управлявшие Эстонией шведские советники короля возражали против этого. Ссылаясь на растущие среди бюргерства и рыцарства Эстонии антипольские настроения, они указывали, что подобная мера в сложившейся ситуации может привести к мятежу[242].

Действительно, к середине 1599 г. в шведской Эстонки сложилась очень напряженная обстановка. Отношения между ливонскими городами и местной администрацией продолжали обостряться, а позиция бюргерства по отношению к Сигизмунду с течением времени становилась все более враждебной.

Магистрат Таллина отказался принести королю повторную присягу на верность и оказывать военную помощь в войне со Швецией. Город продолжал укрепляться. В ожидании нападения польских войск в него стало переселяться население округи[243]. Когда в начале сентября 1599 г. Юрген Фаренсбах вступил со своими войсками на территорию Эстонии, подошел к Таллину и потребовал впустить его в город[244], ситуация еще более обострилась. Ливонским городам в этой обстановке приходилось нелегко, тем более что местное дворянство, несмотря на недовольство в его среде, принесло королю повторную присягу.

В этих условиях к жителям Нарвы, открыто заявлявшим, что под русской властью «им бы было добро»[245], стало присоединяться бюргерство Таллина — главного города Северной Прибалтики. «Колыванцы» летом 1699 г. стали склоняться к тому, чтобы искать у русского царя покровительства для защиты от притязаний Речи Посполитой[246]. На протяжении 1599 г. в Россию выехало много горожан, принадлежавших к видным бюргерским семьям Таллина[247]. Между таллинским магистратом и русскими властями в конце 1599 г. — начале 1600 г. шли какие-то переговоры[248]. К осени 1599 г., следовательно, в кругах немецкого бюргерства шведской Эстонии начал серьезно дебатироваться вопрос о возможном переходе под власть России. У русского правительства должно было создаваться определенное впечатление, что планы распространения русской власти на ливонские города могут найти серьезную поддержку по крайней мере у части ливонского бюргерства.

Этим обстоятельством, а в еще большей мере расчетами на скорое установление русского преобладания в Восточной Европе, думается, следует объяснять тот факт, что к середине 1599 г. русское правительство уже не склонно было удовлетвориться приобретением двух пограничных ливонских городов, а попыталось установить свой протекторат над основной массой ливонских земель.

Летом 1599 г. в Москве появился незаконный сын шведского короля Эрика XIV принц Густав. Живший до этого в Гданьске, на содержании своего двоюродного брата, короля Сигизмунда, он в июле 1599 г., после предварительного тайного соглашения с русскими, пересек границу[249] и 16 августа 1599 г. был торжественно принят царем[250].

Какие политические расчеты связывал Борис Годунов с этой фигурой, позволяет установить разбор послания, направленного от имени Густава правителю Швеции, герцогу Карлу 8 октября 1599 г. В этом документе, составленном, несомненно, в Посольском приказе, были изложены условия нового русско-шведского соглашения о Прибалтике, которые от имени королевича Густава предлагались шведскому правителю.

В своем послании Густав сообщал «любительному дяде», что только благодаря его просьбе царь добился от Сигизмунда роспуска войск, собранных для нападения на ливонские города, «которые под Свейскою коруной»[251].

Далее Густав выражал надежду, что его дядя за такие его заслуги, «помнячи брата своего… Ирика короля смерть» «поступится» ему «тех… городов ливонских, которые к Свеиской коруне». «Надеюся, что ты, любительный дядя наш Арцыкарло, с нами любви и в дружбе договор и раздел учинишь», — заканчивал Густав свое послание. Нетрудно видеть, что в этой грамоте шведскому королю предлагалось уступить всю шведскую часть Прибалтики московскому ставленнику, вокруг которого уже собиралась в Москве обширная военная свита из выехавших прибалтийских дворян[252], готовая поддержать военной силой притязания нового претендента на ливонскую корону.

Одновременно, в октябре же 1599 г., когда после подчинения Финляндии герцогу Карлу путь в Стокгольм оказался открытым, в Швецию было направлено посольство Сукина и Дмитриева… Во время переговоров, протекавших в Стокгольме с 26 ноября по 31 декабря 1599 г., русские послы предложили герцогу Карлу заключить союз против Сигизмунда и Речи Посполитой, а также соглашение о разделе присоединенных территорий, при этом за вступление России в войну русским должна была быть передана Нарва[253].

Сопоставляя эти почти одновременные выступления, следует сделать вывод, что если шведская Прибалтика в целом должна была образовать полусамостоятельное государство королевича Густава, находящееся под русским протекторатом, то Нарва должна была непосредственно войти в состав России.

Во время переговоров должен был также так или иначе затрагиваться и вопрос о возможной территориальной компенсации за уступку Эстонии, так как, даже учитывая затруднительное положение шведского правителя, было ясно, что вряд ли он безвозмездно' откажется от столь значительных владений. С этой точки зрения заслуживает внимания предложение королевича Густава в его письме к герцогу Карлу: «…Стояти и за те городы, которые городы ливонские ныне за Литвою»[254]. Швецию, таким образом, предполагалось вознаградить за счет земель польской Прибалтики. Вместе с тем главные центры польской Прибалтики, прежде всего Рига, но планам русского правительства, должны были непосредственно войти в состав России.

Рига, пользовавшаяся в рамках средневекового орденского государства значительной автономией, частично сохранила ее и после своего подчинения Речи Посполитой в 1582 г. Польское правительство плохо мирилось с обширными правами входивших в его состав городских республик, Гданьска и Риги, стараясь уменьшить их политические и торговые привилегии. Так, в 1582 г. в Риге была введена государственная таможенная пошлина, две трети которой поступали в польскую казну. К политическим противоречиям присоединялись религиозные, так как польское правительство настойчиво стремилось насадить в протестантской Риге католическую религию. На этой почве возник целый ряд конфликтов, в которых борьба горожан за сохранение городской автономии переплеталась с борьбой ремесленников против патрициата, державшего в своих руках городскую власть. Наиболее крупным из этих конфликтов были знаменитые «календарные беспорядки» 80-х годов XVI в. Уже в то время отдельные члены городского совета обратились к русскому царю с просьбой о помощи против поляков[255]. Когда в конце 90-х годов в Москву стали поступать сведения о новых волнениях в Риге, там вспомнили об этом обращении рижан.

Приехавший в Москву в ноябре 1599 г. «московский немчин» Андрей Керклин докладывал, что «в Риге был мятеж… полатники… побили людей язавицкие папежские веры, а иных выгнали из города вон»[256].

Более подробные сведения о событиях в Риге были получены уже в следующем, 1600 г. По сведениях гостя Тимофея Выходца; «в Риге-де учинилась с литовскими людьми и с езовиты брань великая». Иезуиты пытались в телегах с сеном провезти в город оружие. Когда это было обнаружено, горожане заперли городские ворота. Иезуиты были арестованы и сознались на пытке, что они делали подкоп «из езовитцкой из ропаты» в цитадель, чтобы провести по этому подкопу в город войска Юргена Фаренсбаха, губернатора Сигизмунда в Ливонии. Иезуиты были казнены. «А однолично, — заканчивал Выходец свою информацию, — рижским за польским не бывать»[257].

Когда начались переговоры с Ригой, при современном состоянии источников точно сказать нельзя. Первый набросок условий перехода Риги под русский протекторат, посланный, по-видимому, «московскому немчину» Андрею Витту, находившемуся в Риге, датирован ноябрем 1599 г.[258]

Напоминая о прошлых переговорах с рижанами, царь сообщал, что он также вместе с ними «скорбит» о той «тесноте и насильстве», которое чинят им литовские люди, стремящиеся обратить их в католичество. В Московском же государстве иное отношение к иноземцам: выехавшим в Россию немцам предоставлены деньги на торговлю, выданы жалованные грамоты, они освобождены от уплаты пошлин. «И теперь те все ливонские немцы, видя свои вотчины в чюжих руках, бьют челом царскому величеству, чтобы им своих вотчин доступити, а ныне перемирные лета выходят». После такого недвусмысленного намека на приближающуюся войну с Речью Посполитой следовало изложение царских предложений рижанам. Царь обещал сохранить за ними и владения и их «вольности». Имущество рижан в Риге и их земельные владения в городской округе освобождались от всяких «поборов». Местных дворян царь также обещал пожаловать и вотчинами, и поместьями, и деньгами. Наконец, рижанам предоставлялось право торговать «добровольно и беспошлинно» по всей территории России.

В случае согласия на эти предложения рижанам предлагалось послать в Москву посольство под видом «торговых людей» для заключения соглашения.

Отчет Андрея Витта о поездке в Ригу, к сожалению, не сохранился. 30 ноября в Псков для переговоров с рижанами выехали специально посланные для этого лица: царский ювелир Клаус Берген[259], из жителей Немецкой слободы, пожалованных Годуновым, и купец из Любека, также получивший у русского правительства большие торговые привилегии, Андреян Меллер[260]. Из Пскова были должны были вести переговоры с представителем рижан Генрихом Флигелем[261]. В «памяти», врученной русским представителям, были перечислены изложенные выше условия перехода Риги под русский протекторат. Эти условия они должны были сообщить Флягелю, чтобы последний «своим друзем и советником, а смотря по делу, и рижским бурмистром, и ратманом… то царское жалованье потому ж сказывал»[262].

Можно констатировать, что, согласно русскому проекту, Речь Посполитая должна была так или иначе отказаться от Прибалтики. Учитывая русские планы в целом, можно думать, что Ливония должна была стать той ценой, которую Максимилиан уплатил бы своим союзникам за их помощь при его возведении на польский трон. Ее территория была бы поделена на несколько частей, которые должны были оказаться в составе различных государственных образований. Одни районы (Нарва, Рига с округой) вошли бы непосредственно в состав России, другие (главным образом территория шведской Эстонии с Таллином, а также, по-видимому, и некоторые другие территории) — стать владением королевича Густава. Какая-то часть земель польской Прибалтики должна была войти в состав Шведского королевства. Таким образом, непосредственно к России перешла бы лишь сравнительно небольшая часть Прибалтики. Основная масса прибалтийских земель должна была образовать особое, хотя и зависимое от России, государство.

Предположительно можно определить мотивы, которые склонили русское правительство к такому варианту решения вопроса.

Во-первых, русское правительство, по-видимому, рассчитывало на то, что, действуя таким образом, оно сумеет обеспечить поддержку своим планам со стороны прибалтийского рыцарства и бюргерства городов[263].

Идей создания особого государства в Ливонии должна была встретить благоприятный отклик в этой среде, в то время как попытка непосредственного включения этих земель в состав России могла натолкнуться на сопротивление прибалтийских сословий (из-за опасения за судьбу своих прав и привилегий).

Во-вторых, и это было, пожалуй, наиболее существенно, русское правительство, видимо, рассчитывало, что, образуя из земель шведской Прибалтики особое владение во главе с принцем из шведского королевского дома, оно легче сумеет добиться от шведского правительства отказа от притязаний на эти земли и приемлемого для обеих — сторон — соглашения[264]. Стремлением сохранить политическое сотрудничество с Швецией следует объяснить и тот факт, что русские готовы были пойти на уступку Швеции в будущем части польской Прибалтики, возможно, как компенсации за отказ от Северной Эстонии. Кроме того, такая уступка хорошо согласовалась с общими планами русского правительства — желание получить эти земли должно было привязать Швецию к проектируемой Россией коалиции.

Разбор рассмотренных русских дипломатических акций ясно показывает, таким образом, что и во второй половине 1599 г. русское правительство продолжало искать решение балтийского вопроса в сотрудничестве со Швецией. О стремлении к соглашению со Швецией свидетельствуют и некоторые другие шаги русского правительства, предпринятые осенью — зимой 1599 г.

Так, русское правительство именно в это время пошло навстречу пожеланиям шведского правителя в одном немаловажном для него вопросе. Герцог Карл, вступивший в начале 1599 г. в вооруженный конфликт с Любеком, неоднократно просил наложить арест на товары купцов из Любека, которые ведут торговлю в русских городах[265]. Русское правительство, ранее отвечавшее молчанием на такие просьбы, теперь обещало прекратить торговлю с Любеком, и еще до конца русско-шведских переговоров в Стокгольме товары любекских купцов были конфискованы[266]. Эти действия русского правительства, по-видимому, сильно способствовали заключению в начале 1600 г. перемирия между Швецией и Любеком, что, несомненно, укрепило международные позиции герцога Карла. Вместе с тем очевидно, что эта мера наносила ущерб экономическим интересам России и ослабляла ее позиции на Балтике. Еще более значительным по своим последствиям в этом отношении был другой шаг, предпринятый русским правительством навстречу шведским пожеланиям, также относящийся ко времени пребывания русского посольства в Стокгольме. На сей раз дело касалось шведских интересов в Эстонии. Сразу после подчинения Финляндии герцог Карл, отъезжая в Швецию, потребовал от своих командующих как можно скорее начать переброску войск на противоположный берег Финского залива. Предполагалось, что Нарва будет занята десантом с моря, а затем в нее будут переброшены войска из Выборга через русскую территорию[267]. В конце октября из Выборга отплыл шведский десант во главе с Пером Столпе, который быстро занял город, где еще до его прибытия вспыхнуло восстание против Сигизмунда[268]. Теперь, когда первая часть плана была успешно реализована, шведские власти перешли ко второй, и 13 ноября 1599 г. наместник Выборга Аксель Риннинг обратился с письмом к воеводе Копорья, в котором просил пропустить шведские войска через новгородские пригороды в Прибалтику[269]. Разрешение скоро было получено[270]. 8 февраля отряд из 900 шведских всадников прибыл в Нарву[271], и началось завоевание Эстонии шведской армией. Тем самым русское правительство помогло шведскому регенту овладеть той территорией, которую оно совсем недавно было намерено поставить под свой политический контроль и в которой само Русское государство было жизненно заинтересовано. Следует отметить при этом, что предпринятые меры не сопровождались какими-либо уступками со стороны Швеции. Напротив, именно в это время, осенью 1599 г., шведские власти отказались пропустить через Выборг посольство королевича Густава к герцогу Карлу[272], дав понять тем самым, что шведское правительство отрицательно относится к русским планам, связанным с этой личностью.

В контексте русской балтийской политики односторонние уступки в пользу Швеции представляются, таким образом, немотивированными. Если же принять во внимание, что, решая вопрос о Прибалтике, русское правительство в тог момент рассматривало сложившиеся в этом районе отношения в рамках того большого плана перестройки международных отношений в Восточной Европе, осуществление которого начиная с лета 1599 г. стало главной задачей русской внешней политики, то действия России станут понятными. Для осуществления этой главной задачи русское правительство, несомненно, нуждалось в том, чтобы привлечь Швецию в состав антипольской коалиции. С этой точки зрения вступление шведских войск в Эстонию было даже выгодно, поскольку тем самым герцог Карл оказывался в состоянии конфликта не только с Сигизмундом, но и с Речью Посполитой, и его заинтересованность в осуществлении русского плана существенно повышалась.

Ведя к обострению польско-шведских отношений и одновременно демонстрируя искреннюю заинтересованность России в сотрудничестве со Швецией, сделанные уступки должны были облегчить русским послам в Стокгольме решение главной задачи — заключения русско-шведского союза, направленного против Сигизмунда и его сторонников в Речи Посполитой. При этом следует учитывать, что русское правительство, несомненно, возлагало серьезные надежды на то, что в обмен за оказанные услуги ему удастся добиться от шведского правительства уступки Нарвы[273], что, даже в случае неблагоприятного исхода с Максимилианом, обеспечивало России выход к Балтийскому морю. В случае же благоприятного развития событий русское правительство, по-видимому, не намерено было связывать себя условиями русско-шведского соглашения. В этом убеждает отношение русского правительства к королевичу Густаву. После захвата Эстонии шведскими феодалами этот принц, казалось, стал для русского правительства практически бесполезным. Однако он продолжал жить в столице и пользоваться вниманием двора, хотя уже весной 1600 г. русские власти имели в своем распоряжении точные данные, показывающие политическую ненадежность кандидата в ливонские правители[274]. Очевидно, что русское правительство не отказалось от своего проекта создания в Ливонии вассального королевства во главе с Густавом, несмотря на отрицательное отношение к нему шведов, и при благоприятных условиях было готово его осуществить.

Действительно, в случае удачи русского плана и установления русского политического влияния в Речи Посполитой русское правительство имело бы все возможности для пересмотра условий соглашения со Швецией в свою пользу. Тем самым судьба русских планов на Балтике оказывалась в прямой зависимости от того, удастся или нет Максимилиану утвердиться на польском троне. В этом отношении дело, казалось, обстояло наилучшим образом. Русские агенты в Прибалтике сообщали в Москву, что «король Жигимонт от королевства отставлен со всяким бесчестьем, и коруна-деи… с него снята». «А будет-деи, государь, в Полше и в Литве римъского цысаря Руделфа брат Максимилиян на королевстве»[275]. Задуманный проект был, таким образом, близок к осуществлению. Однако весной 1600 г. стало ясно, что в действительности все обстоит далеко не так.