Рыбка из «Аквариума»

Глава XIV ЗАПАДНЯ

Июль 1977 года начинался ненастной погодой. Третьи сутки шли непрерывные дожди, что для лета в Мехико было необычным. Казалось, небо разверзлось и не желает быть иным.

Антонио Варгас Макдональд в калошах-презервативах, резиновом плаще и с огромным зонтиком зашел в ателье и застал там Мишеля в расстроенных чувствах. Основная и запасная встречи с важным агентом из США не состоялись, и теперь, по условиям связи, надо ждать еще месяц и ломать голову о причине невыхода агента на встречу.

Другой причиной плохого настроения было то, что, по подсчетам Мишеля, именно в эти дни его рапорт должен был лечь на стол генерала армии Ивашутина.

Антонио тут же уловил душевное состояние друга и, после настойчивых требований, утащил его к себе домой обедать.

В библиотеке первое, что бросилось в глаза Роду, была книга на французском языке Б. Бажанова «Воспоминания секретаря Сталина», изданная недавно в Париже.

— Все никак не разделаешься с темой? И я думал, что она окажется не такой простой, — заметил Род.

— Да! Не столько сложной она оказалась, сколько щекотливой. Ты понимаешь? Я отложил эту работу пока в сторону. Она уже окончена. Однако чувствую, что издание ее нанесет ощутимый удар по левому движению Мексики. И не только! Там много моих личных друзей. Надо подождать.

— Так что же ты сочиняешь сейчас?

— Пытаюсь вскрыть причины слабости социализма в Советском Союзе. Отсталость России большевики пытались ликвидировать путем жестоких волевых приемов. Это породило вначале военный коммунизм, а затем центрально-административную экономику и сталинскую коллективизацию.

Мишель внимательно слушал, поскольку тема интересовала его и отвлекала от прочих дум.

— Однако центрально-административная система уже имела место, и совсем в недавнем прошлом: в Германии времен Первой мировой войны. Она себя вполне оправдала. Подобная система показала свою эффективность и в СССР во Второй мировой войне, когда материальную заинтересованность рабочих сменили патриотизм и жестокая дисциплина. Однако в мирное время эта система себя не оправдывает. В Советской России к управлению страной она выдвигала не самых талантливых, а самых услужливых, имеющих связи в верхах. Отсутствовал нормальный отбор лучших, профессионально подготовленных людей.

— И это так серьезно? — Род сделал вид, что не понимает.

— Именно! Сталин говорил, что кадры решают все. Он собрал сильную команду исполнителей. Его соратники преданно и фанатично выполняли приказы вождя. Но вождь ушел в мир иной, а среди его приближенных второго вождя не оказалось. Началась коллективная власть номенклатуры во главе с Хрущевым. Жесткого контроля не стало. Зато стало много коррупции и воровства.

Их разговор был прерван звонком главного редактора журнала «Сьемпре», которому отправленная туда последняя статья Варгаса показалась чересчур резкой.

Род ехал в Куэрнаваку на встречу с мексиканским военным, который теперь уже был подполковником и все с меньшей охотой давал информацию. Мысленно Петр Серко был в Москве. Ему вспомнилась встреча в последний приезд туда с Федором Степановым, его верным Джулио Маццини. «Сейчас, должно быть, сдает выпускные экзамены. Получит майора, месячный отпуск — и сюда. А мне его не хватает». Федор в разговоре с Серко проявил сдержанность. Сразу пояснил: «Я приспособился. Играю, как в театре, — под дурачка. И дело пошло. Авось и дотяну до коммунизма. Там будем все равны — как в бане. Женился. Приеду с благоверной. Учит языки и наше ремесло».

Из московских впечатлений Федор, как ни странно, выделил новинки технического оснащения ГРУ: «Один большой компьютер чего стоит! Нам показывали его. Куплен, правда, в США. Но это чудо! В его утробе или уме, как кому приятнее, чего только нет. И ваша вся жизнь и деятельность! На любой вопрос — пожалуйте, тут же и ответ. Какой рост у шефа ЦРУ и сколько у него было любовниц, и какой номер телефона у военного атташе США в Аргентине, и где он жил, когда был студентом Массачусетского университета, где расположены полицейские участки в Мехико и сколько следует подвезти проституток, когда в морскую базу США в Испании заходит подводная атомная лодка…

— Ну да? — подыгрывал полковник.

— Да! Знает даже, сколько у меня пломб во рту.

В ту минуту перед Мишелем был снова Джулио Лоренцо Маццини.

Предавшись воспоминаниям, Род не учел крутости поворота и вылетел на отбойный брус автострады. Обошлось. Вскоре тяжелую тучу разорвало ветром на мелкие клочья, и они поползли низко, над самыми полями, где уже колосилась рожь. Как в родных колхозах! Миров утверждал, что коллективизация и вслед за ней голод 32—33-го годов стоили нам 17 миллионов жизней лучших сельских тружеников. Петр подумал: «А я разучился жить по-советски… но хочется верить в справедливое отношение руководства. Неужели я не заслужил?»

Роду предстояло в 10 часов вечера вложить в тайник крупную сумму денег. Тайником являлся обыкновенный почтовый ящик, висевший на одной из колонн арки-въезда в богатую загородную виллу. В горах, в пятидесяти километрах по шоссе на город Пуэбла. Основное здание и службы отстояли от въезда метров на двести и с шоссе не были видны за густым садом.

Дверка вместительного почтового ящика не имела замка, и содержимое его, естественно, выбиралось слугами владельца виллы до наступления темноты. Сейчас же, через четверть часа, а то и в пять минут одиннадцатого вложение будет изъято кем надо.

Пакет с долларами предназначался агенту, принятому Родом на связь в Копенгагене. Он активно работал, но вознаграждение получал лишь после того, как доставляемые им материалы поступали в «Аквариум» и оценивались там специалистами.

Чтобы удостовериться, что за ним нет наружного наблюдения, Род кинул пакет в свой багажник с «секретом» и поехал колесить по городу. Внезапно Мишель поймал себя на мысли, что крутит так, чтобы быть поближе к «Дому живых кукол», куда он однажды, по приглашению мексиканского подполковника, сопровождал его, чтобы «немного развлечься».

Род, и ему показалось, что это как раз ловкий прием усыпить бдительность тех, кто мог вести за ним наблюдение — любой нелегал обязан жить постоянно с этим ощущением, — остановил машину напротив «Дома живых кукол». И как только вошел в обширную залу, тут же убедился, что они действительно живые. При виде импозантного мужчины дамы и девицы подтянулись, каждая приняла свою излюбленную позу. Полагалось, что они не должны приставать, клиент сам выберет ту, которая ему больше приглянется.

Его взгляд остановился на одной из «кукол». Среднего роста, полноватая шатенка, не первой молодости. Но выражение ее лица говорило, что она королева в своем искусстве…

Хозяйка заведения спустилась к нему вниз. Род поблагодарил и сообщил, что заедет после одиннадцати, попросил, чтобы шатенка к тому времени не была занята. Оставил задаток.

Как вскоре выяснилось, зря. Он вложил пакет в тайник, но на обратном пути, в том месте шоссе, где оно начинает сбегать в долину, машину Рода решительным жестом остановила женщина. На обочине маячил ее автомобиль. Род понял: нужна техпомощь. Даже если это был трюк контрразведки, ему не следовало проскакивать мимо. Лучше выяснить обстоятельства.

У машины незнакомки спустило заднее колесо. Мишель засучил рукава, извлек из багажника инструменты и принялся за дело.

Через десять минут все было готово. Мишель тщательно стер масло и грязь специальной пастой и поглядел на даму, которая уже сидела за рулем, но еще не захлопнула дверцу.

Незнакомка благодарно улыбнулась.

— Кто вы, мой спаситель?

— Мишель Род… Я из Швейцарии. Однако давно уже мексиканец Мигель. Женат и люблю свою супругу.

— А вы не спешите! Арабы утверждают, что Аллах посылает им несколько жен, чтобы они могли познать женщин всесторонне, — заметила дама с долей кокетства.

В сознании Рода пронеслось: «В контрразведке таких не держат», и он ответил:

— Да, Аллах справедлив. К тому же за праведный труд он умеет щедро вознаграждать.

— Вы хоть теперь и мексиканец, но остаетесь европейцем. Мне нравятся умные, уверенные в себе мужчины. Конечно, если они не лезут обниматься в первую минуту знакомства.

— Но ведь оно еще не состоялось! Я назвал себя, а вы…

— Сеньора Морено Перес! Но мне было бы приятно, Мишель, — и она перешла на французский, — чтобы вы называли меня просто Анхеликой.

Сеньора; Морено извлекла из сумочки визитную карточку, повертела в руках.

— Вы не очень спешите? Я хочу угостить вас чашечкой кофе. Не возражаете? Тогда в путь, и не отставайте от меня.

На широкой улице Альваро Обрегон — с бульваром посередине — в многоэтажном доме апартаменты сеньоры Морено занимали два этажа. Когда она открывала входную дверь своим ключом, внутри тут же послышались легкие шаги. Горничная ожидала указаний.

— Мерседес, ты мне не нужна. Спокойной ночи.

— Спасибо, сеньора, я пошла, — услышал Мишель, которого Анхелика любезным жестом пригласила в дом.

В просторном холле бросались в глаза высокие напольные часы в тумбе красного дерева, установленные перед самым входом. Они мелодично ударили один раз. Половина двенадцатого. Богатая гостиная предлагала гостю полюбоваться картинами известных мастеров и витринками с коллекциями диковинных бабочек.

Хозяйка оценила пытливый взгляд гостя:

— Прошу, чувствуйте себя как дома. Бабочки, по-моему, самые прелестные существа в мире. Но строгий Аллах отпустил только один день. Или одну ночь… Оставлю вас на минуту.

Она вернулась очень быстро. На этот раз Анхелика была затянута в строгое японское кимоно, которое удивительно сочеталось со смуглым лицом, нежно-оливковой бархатной кожей. «Удивительная женщина, — подумал Мишель. — Все при ней: красота, обаяние, умение одеваться, без сомнения, деньги. Не ясно, как у нее с мужем… Впрочем, какая мне разница!»

Неожиданно в холле появился мужчина. По всей видимости, спустившийся с верхнего этажа. Неопределенного возраста, он как-то стеснительно протянул руку, чтобы поздороваться. Одет был весьма странно: белые шевровые туфли, белые в обтяжку джинсы фирмы «Босс» и белая шелковая майка. Тело мужчины казалось слепленным из эластичных, то и дело игравших мускулов. Видно было также, что этот странный человек обладал сосредоточенным, быстрым умом. Как выяснилось, это был брат хозяйки, попутно состоявший ее телохранителем.

— Я знаю, что любит Коко, а что вам налить, Мишель? — спросила хозяйка.

— Виски! И, если можно, двойной. Хочу выпить, как русские моряки.

Брат ничего кроме вишневого ликера не пил и по незаметному знаку сестрицы вскоре удалился. Они выпили. Дальнейшее не заставило себя ждать. Он ловко поднял ее на руки и отнес на мягкий диван. Оба чувствовали себя так раскованно, как будто были любовниками долгое время. Очень скоро Мишель осознал, что сколь бы опытной ни была та шатенка с серыми глазами из «Дома живых кукол», ей, наверное, далеко до «японского кимоно». Анхелика вдруг напомнила ему Амалию. Это было недавно, это было давно. Ночь была столь же яркой, наполненной неистощимой страстью. Но она оказалась именно ночью бабочки…

Проводив Мишеля перед рассветом, Анхелика попросила у него визитную карточку и, получив ее, нежно, но в то же время настойчиво проворковала:

— Прошу тебя, милый, забудь адрес этого дома, как будто ничего не было… Возможно, я тебе как-нибудь позвоню. И дверь захлопнулась.

Захлопнулась дверь и в судьбе полковника Петра Серко. На Старой площади, в просторном кабинете высокого партийного руководства собрались генералы армии Епишев, Ивашутин, другие «компетентные товарищи» и, конечно, генерал Прожогин. Десять дней на всех уровнях «Аквариума» обсуждался «дикий», как его окрестил Епишев, рапорт полковника Серко. Предстояло свести частные мнения в единое, доложить его начальнику Генштаба, вновь испеченному маршалу Огаркову и новому министру обороны Устинову и принимать решение.

Принимали его недолго, ибо разногласий не было. Исполнение возложили на генерала Прожогина.

Нервы Мишеля Рода натягивались с каждым днем все сильнее, как струна на скрипке до самого высокого регистра. К вечеру, когда он изматывал себя до предела, в ушах начинал звучать фальцет, отличавшийся особо мрачной окраской. По времени давно уже пора было получить ответ из «Аквариума» на его рапорт. Он успокаивал себя тем, что случай оказался непростой и в Москве он рассматривался в разных инстанциях.

Ему безумно хотелось увидеть Глорию, прижать к груди дочерей, но… с чем он к ним приедет?

В ожидании решения начальства были и небольшие радости. Передали из США, и он уже подготовил для вложения в тайник резидентуры ценный материал по новым разработкам бортовых вычислительных систем и системы для подводного старта баллистической ракеты. А три недели назад Мишель получил новинку безличной связи: удочки. Кто-то в НИИ его ведомства вспомнил, что вода является лучшим проводником сигналов.

Он уже знал, с кем из агентов начнет опробовать на деле новую технику. Предстояло так же срочно решить вопрос с заместителем Рода. Тот откровенно филонил, ссылаясь на состояние здоровья — оно, видите ли, расстроилось, расшаталось у него по причине того, что город Мехико находится на высоте двух с половиной километров над уровнем моря.

На следующий день после закладки в тайник всех имевшихся у него материалов Род зашифровал сообщение в «Аквариум» о том, что мексиканский подполковник отказывается от сотрудничества с советской военной разведкой, однако заверяет, что, как честный человек, предательства не допустит. В этой же депеше Род доложил соображения по поводу своего заместителя. Передав телеграмму радисту и строго предупредив того, чтобы на сей раз он не опоздал к выходу в эфир, Род ощутил упадок сил.

Вечером еще предстояло проверить места, где выставлялись опознавательные знаки агентами, бывшими у него на личной связи. В ушах протяжно тянул фальцет. Мишель сварил кофе по-турецки и хорошо, что погасил горелку газовой плиты. Он спохватился, что в доме нет сигарет. А курил он теперь особенно часто. Мишель пошел на угол и там купил сразу блок «Деликадос». От киоска до дома было шагов сто пятьдесят. Род не прошел и полсотни метров, как его нагнал полноватой комплекции мужчина в новой спортивной куртке и произнес по-русски:

— Полковник Серко, стой! И не оборачивайся! У меня есть приказ — шаг в сторону, и я стреляю!

Тут же подкатила машина с дипломатическим номером. Задняя дверца ее распахнулась, и Род, увидев лицо сидевшего в машине — широкое, крестьянское, с мешками под глазами — моментально все понял. Это свои. Это ответ на его рапорт.

Он подчинился. Сопротивление было бессмысленным. Что он мог поделать против четырех таких же, как и он сам, профессионалов, да еще вооруженных и исполнявших приказ «Аквариума»?

В машине он оказался между генералом Прожогиным и, очевидно, сотрудником резидентуры. Генерал за последние годы пополнел. Его лицо с широкими скулами и квадратным подбородком оплыло. Он злорадно улыбался, и, когда заговорил, Петр сразу понял, что то была домашняя заготовка.

— Много есть на свете, кроме нашей страны, всяких государств и земель, но одна у человека родная мать, одна у него и родина. Сравнить предателя не с кем и не с чем. Я думаю, что даже тифозную вошь сравнение с предателем оскорбило бы. Максим Горький, твой любимый писатель, был прав. А твой земляк Ярослав Галан разве не говорил перед смертью, что люди, которые отрекаются от своей родины, отрекаются и от своей совести.

Петр молчал. И генерал продолжил свою мысль уже без ссылок на авторитеты.

— Ты влип, полковник! На красивую жизнь потянуло. К жене под крылышко. Нет, брат, из нашей конторы так просто не уходят.

С переднего сидения оперативный работник передал сотруднику резидентуры готовый шприц.

Петр резким движением раздавил окурок о спинку переднего сиденья и, рванув рукав так, что-отлетела пуговица, вытянул обнаженную левую руку.

Перед тем как у него отключилось сознание, в зеркале заднего обзора Серко увидел испуганные, полные тоски глаза шофера, чем-то очень напомнившие глаза егеря в деревне Дегтярная.

В ту же ночь, отобрав ключи у полковника Серко, генерал Прожогин и тот, кто готовил шприц, побывали в доме, где жил Мишель Род, и увезли с собой все, что имело отношение к работе его резидентуры.

Маццини прилетел в Мехико три дня спустя после ареста Петра Серко. Он окончил Академию и находился в отпуске, когда началась эта операция по срочной эвакуации в СССР руководителя нелегальной резидентуры ГРУ в Мексике. У Маццини был приказ принять на себя, в качестве заместителя резидента, все хозяйство: ателье, финансы, автомобиль и всю оперативную технику. Нынешний «зам» отзывался на родину.

Только врожденные способности сибиряка Федора Степанова помогали ему держать себя в руках. Ведь теперь он стал майором, кадровым офицером ГРУ-«Аквариу-ма». А, это обязывало быть послушной рыбкой.

Петр Серко содержался на конспиративной квартире резидентуры, а прибывший с генералом мастер своего дела сидел в посольстве и выправлял полковнику фальшивый документ: дипломатический паспорт гражданина СССР, прибывшего из США через Лоредо, со всеми визами и штампами. Как только прилетел Маццини, начались опасные, но необходимые действия.

Полковника путем инъекций, введения в вены психотропных средств, производящих на человеческий организм особое воздействие, превратили в куклу. Он мог передвигаться как нормальный человек, слышал, понимал, что ему говорят, безропотно выполнял все приказы, однако сам как будто отсутствовал. Мозг его не фиксировал происходившего вокруг, оно не закладывалось в память, не вызывало никаких реакций, тем более протеста.

При участии агента резидентуры, мексиканского адвоката Попока Армаса за трое суток все имущество Мишеля Рода было приобретено итальянским ювелиром Маццини, который, будучи в Европе, удачно там заработал и теперь имел наличные деньги. Он, также по случаю, купил еще одно фотоателье, которое, возможно, он перепродаст. Новому резиденту нелегальной резидентуры.

Все шло без проблем, если не считать попытки заместителя Рода свалить свою вину за бездеятельность на шефа резидентуры. Разговор Прожогина состоялся в присутствии Маццини, и тот не выдержал:

— Что ты на него льешь? Сам отвечай! Я-то все знаю. И обязан доложить как было!

— Однако тебя, Федор, последние годы здесь не было, — заметил генерал.

— Видна птица по полету, а осел по ушам, товарищ генерал. Я не успел приехать, еще в первый раз, как подполковник взялся меня настраивать — грязь лить на шефа. Потому как сам не умел работать.

— Значит, защищаешь полковника? — возмутился Прожогин.

— Что касается работы, знаний — такого, больше не встречал! А рапорт — другое дело, — честно заявил Маццини.

— Так, так! — Прожогин повел скулами. — Тебе виднее…

Провожали двух дипломатов, Прожогина под чужой фамилией и первого секретаря посольства в США Ефимова, советника посольства и консула. Последний оформил выезд сам, а пассажиров подвезли прямо к трапу самолета «Аэрофлота», который только-только открыл свою линию Москва — Мехико — Москва.

Ефимову, который ничего не понимал, что происходило вокруг, от постоянных уколов и с виду казался больным, советник посольства помог подняться по трапу и усадил в кресло салона первого класса. А шеф резидентуры был уже там и покинул борт самолета, лишь когда рабочие уже собирались откатывать трап.

Генерал Прожогин поехал домой, чтобы отоспаться, а полковника Серко отвезли в специальное психиатрическое отделение военного госпиталя в Покровском-Стрешневе и поместили в изолированную палату. Вечером Серко сделали внутримышечный укол, который снял действие предыдущих препаратов. Петр хорошо выспался, встал задолго до завтрака и успел обдумать свое положение и принять ряд решений. Прежде всего, точно определив, какое будущее ему уготовано, он приказал сознанию и душе вычеркнуть из памяти Глорию и девочек, не думать о них. Эта временная мера, как он считал, должна была сохранить ему половину сил сопротивления и освободить мозг для другой, напряженнейшей работы «Совесть моя чиста. Я не нарушил ни одного из двенадцати положений особой присяги офицера ГРУ, расписки, которую давал. Просто мое решение — ново. И, как все новое, вызывает протест у консервативно настроенного, безынициативного мышления. Вместо того чтобы должным образом использовать новую ситуацию в интересах дела, фактически ему наносится ущерб. Я не скажу этого никому — не поймут. Прав Миров — они рубят сук, на котором сидят. Наоборот, я принесу мои извинения за причиненное беспокойство. Двадцать лет нелегала за моей спиной! Я имею право на отдых?»

Утром первым, кто его посетил, был не врач, а ведущий психолог, известный всем «рыбкам из Аквариума», полковник Стрешнев. Ему давно было положено звание генерала, но злые языки говорили, что повышения ему не дают, чтобы полковник больше старался.

— Ну что, полковник Серко, ты понимаешь что наделал? — был первый вопрос психолога, который не счел нужным даже поздороваться.

— Во-первых, просил бы не тыкать! Мы с вами еще не успели познакомиться, и вы при исполнении обязанностей. Во-вторых, я ничего не скрыл, все предусмотрел и все бы претворил в жизнь, для того чтобы дело, которое, повторяю, не предал и которому по-прежнему остаюсь верен, торжествовало, как и прежде. Обнародуйте мой случай, и вы поймете по реакции подавляющего большинства людей, что я поступил как честный человек.

— Теперь, надеюсь, вы понимаете почему руководство ГРУ первым направило к вам меня? Вы просто сошли с ума!

— Я вполне здоров и в своем уме!

— Вам уже не дано судить об этом.

— Ваш намек меня не пугает! Я знаю, что трибунал ГРУ беспощаден, свирепее, чем в прошлом тройки НКВД. Природа его еще более скрытая, он не подотчетен закону, а только воле отдельных лиц. Согласитесь, что это не совсем справедливо в нашем самом справедливом в мире обществе.

Стрешнев от неожиданности поперхнулся, а Серко, который и без того знал, что их разговор записывается на пленку, теперь в этом окончательно убедился. «Пусть сразу знают, с кем имеют дело», — подумал Петр.

— Вы, бывший полковник Серко, оказывается, еще и инакомыслящий, диссидент! Теперь мне понятен истинный смысл вашего рапорта! — Психолог не был ни следователем контрразведки, ни дознавателем «Аквариума», он извлек из кармана серебряный портсигар заграничной работы и закурил. И, помолчав, продолжил:

— Преступление, которому нет прощения, — это измена родине! Я знаю, вы любили афоризмы. Вот что говорил в таких случаях Чернышевский: «Для измены родине нужна чрезвычайно низкая душа». Вам ясно?

— Я не предавал свою родину! Прошу это учесть! Мою любовь к родине, к женщине, которая хоть и отказалась нам помогать, но была верной двадцать лет! Она не совершила ни единого промаха, который бы мог принести нам вред. Если хотите, она достойна награды! Нашим орденом!

— Да! С психикой у вас не все ладно! Это ясно!

— Вы шутите, полковник! Да, мой последний поступок — рапорт — необычен. Пусть это неверный поступок. Но разве может один неверный поступок перечеркнуть все мною содеянное во благо моей родины? У меня два долга: один — советского офицера, сотрудника ГРУ, другой — человека, мужа, отца трех дочерей! Какой долг важнее? Первый я исполнил под завязку! И все, что было связано с ним, уйдет со мной в могилу. Я обязан исполнить мой второй долг: стать настоящим мужем и отцом!

— Вы соображаете, что говорите?

— Стоит ли тратить на меня драгоценное время? Требую встречи с генералом Мещеряковым, Зотовым, Петром Ивановичем Ивашутиным. Я устал! Поскольку я в больничной палате, я имею право на это! А вы не человек. Вы машина. Уйдите, прошу вас! — И Серко бросился на железную койку.

Вторым, кто посетил Серко в палате психиатрического отделения госпиталя, был человек, который сразу заявил о цели визита:

— Мне поручено возглавить дознание по вашему делу.

Прежде чем ответить, Серко пристально оглядел вошедшего. Увидел тучноватого для своих лет, розовощекого, по всей вероятности молодого генерала. На нем ладно сидел мундир, сшитый, скорее всего, по спецзаказу. Белоснежную рубашку с модным накрахмаленным воротничком, стиранную в спецпрачечной, он надел сегодня, и ясно было, что он менял сорочки каждый день. И сияющие глянцем полуботинки ему драили каждое утро. В тусклых глазах его не выражалось ничего, кроме собственного превосходства.

— Дело! Следственное разбирательство может иметь место при наличии состава преступления. Его нет! Честно поданный рапорт — это не преступление. Можно было отказать, и все. Неужели не ясно, что кто-то ошибается — и жестоко, что на моем примере будут запуганы другие. Все только учтут мой «отрицательный» для них опыт — быть предельно честным с начальством. Позвольте лучше мне выступить на широком партсобрании, и, если необходимо, я повинюсь. А нет, я должен все объяснить руководству ГРУ.

— Это все вы сейчас повторите дознавателю, — генерал распахнул дверь. — Входите, полковник, и приступайте!

Петр Серко сел на койку. Вошедший полковник держал стул в руке, под мышкой у него была красная кожаная папка. Пока дознаватель усаживался и раскладывал на коленях папку, Серко разглядывал его и думал: «Дорвавшись до власти — неважно какого уровня, — такие забывают все, кроме себя. Безраздельная власть… Кто держит ее в руках — презирает всех нижестоящих!»

— Значит так, Петр Серко, сразу предупреждаю: я — человек крутой! — «поприветствовал» его с ходу дознаватель.

Он мог бы и не представляться. Серко и сам видел, что такой мог в три приема осушить бутылку водки, закусить соленым огурцом и быть счастливым. Ни во что другое он «вникать» не способен и не будет. Убивать надо умеючи и, прежде всего, улыбаясь, вспомнил Серко наставление одного из «слонов» Академии. Такие вот и отправляли на тот свет в тридцать седьмом. А потом выпивали и закусывали.

— Да, все вы здесь «крутые»… Уже отравили мне мозг своими шприцами, вышибли память о жене и родных. Я устоял бы против любых истязаний и мук чужих контрразведчиков. А тут свои тебя добивают.

Серко взглянул в глаза дознавателя, и этот матерый выбиватель признаний не выдержал его взгляда, опустил глаза, полез за бумагой в папку. Однако быстро вошел в роль:

— Вижу, что ты дубина стоеросовая, а не полковник! Человек пришел и желает оказать услугу, чтобы тебе же спокойней жилось. А ты, хрен моржовый, не хочешь этого понять. Яму себе роешь. И довольно глубокую. Ухвати ты это своими мозгами, мудак, пораскинь ими. Кого только посылают за границу!

— Это верно! Не тех людей, — согласился Серко. — Поэтому мы вряд ли поймем друг друга. И говорить я с тобой не желаю. И не стану!

— Да я тебя…

— Не расходись! Здесь тебе не камера, и мы не на Ходынке, — Серко вскочил и шагнул в сторону дознавателя.

Того как ветром сдуло. Бумаги рассыпались по полу. Серко собрал их, заложил в папку и протянул ее полковнику.

— Давай, друг, по-честному. Ты же человек! И, наверное, хороший! Любишь жену и детей! Я тоже. А зачем строишь из себя крутого? Служба! Так вот я и говорю, служивый, и в последний раз — дайте мне возможность поговорить с руководством! Если нет, — Серко повысил голос, — кончайте эту комедию. Я здесь больше ни с кем говорить не буду!

Серко распахнул дверь и пропустил в нее дознавателя. Через несколько секунд в палату влетели два санитара и врач со шприцем в руке.

— Доктор, умоляю вас, не волнуйтесь. Я в полном порядке. Экономьте ваши препараты. К тому же все идет так, что я вас скоро покину, перестану терзать.

Когда он остался один — доктор видел, что состояние его пациента не требовало укола, — подумалось о большом грядущем несчастье, которое неизбежно надвигалось на страну. И Петр вспомнил Родиона, как тот говорил, что с 1938 по 1940 год были расстреляны три руководителя ГРУ: Ян Берзин, Урицкий и Проскурин. Этот последний, уже из когорты держиморд, незадолго до своего расстрела доносил лично Сталину, что репрессировано более половины личного состава военной разведки. И доносил как великое достижение. «Шабаш перепившихся бесов, если по Достоевскому. Не правда ли? Как еще скажешь?» — печальная сентенция друга крепко засела в мозгу Петра. «Куда несет нас рок событий?.. Россия! Сердцу милый край! Душа сжимается от боли». Неужто прав Миров — мы закусили удила и не ведаем куда несемся? А ведь — в пропасть!»

Последним из «Аквариума» был подполковник-кадровик. В его задачу входило добыть подписи Петра Серко, что он «извещен», на приказе о лишении его звания полковника, Указе Президиума Верховного Совета о лишении его государственных наград, полученных, между прочим, «за особые заслуги в области коммунистического строительства и обороны СССР», постановлении райсовета города Москвы об изъятии жилплощади, на распоряжениях об откреплении его от спецполиклиники, о снятии с вещевого довольствия и еще на каких-то формальных бумагах.

От одного вида корявого и косноязычного кадровика, куда, как правило, идут люди, ни на что иное не способные, Серко передернуло. Он подумал, что именно такие хорошо продвигаются по служебной лестнице! И ни слова не говоря подписался везде, где требовали.

Когда довольный кадровик ушел, Серко принялся размышлять над тем, что уже складывалось в его сознании как вывод. «Честные, знающие дело люди, умеющие самостоятельно мыслить, справедливо и порядочно поступать, заменяются у нас ущербными, вытащенными из грязи людишками. И эти не только готовы, они просто обязаны служить своему начальнику верой и правдой, сознавая, что их будущее целиком зависит от него. Создаются свои команды, основа существования которых не правда, не интересы дела, а корысть. А как же интересы общества? Мораль? Честь и долг? Все это для большинства — пустые слова. Господи, спаси и помилуй! Ибо не ведают, что творят.

Через пару суток Петру Серко сделали укол аминазина, отвезли в карете «скорой помощи» на военный аэродром, посадили с сопровождающим в транспортный самолет и доставили в Киев. Там он был помещен в одну из психиатрических клиник, где находилось «спе-цотделение» с персоналом из военнослужащих.