Рыцари Белой мечты (Трилогия)

Глава 15

Первый удар на себя приняли юнкерский отряд на Гренадерском мосту. Сорок подростков со сверкавшими от задора глазами и чесавшими перед первым настоящим боем руками во главе с преподавателями и подпоручиком, присланным Кириллом. Один старенький ручной пулемет "мадсен", использовавшийся как учебный в юнкерском училище. Что ж, и он пригодился. Один станковый "виккерс-максим" — с запасом патронов на минут двадцать боя. Винтовки, две гранаты. Кольты у командиров и парочка наганов у офицеров. Да три автомата Фёдорова у солдат-"румынцев".

И эта полусотня ребят, залёгших у наскоро сделанных баррикад посередине моста, должна была остановить по меньшей мере четыреста человек. Да, без толковых офицеров (ибо перебили) — но с вождями, это было сразу видно. "Вождей" нашлось немало: на Выборгской стороне всё-таки организовали Совет рабочих и солдатских депутатов. Двигалась эта масса относительно организованно, лишь изредка постреливая и разбивая немногие оставшиеся целыми витрины магазинов.

— Господа юнкера, Ваш долг перед царём и страной — защитить этот мост во что бы то ни стало, — подпоручик встал во весь рост, вглядываясь в глубину улиц Петрограда. Когда же подмога? — Да, противника больше, да, противник наглей, да, у нас мало патронов, да, это наш первый бой. Но с нами — правда, с нами — Бог, с нами — наша честь!

Крики "Ура!!!" в ответ. Подпоручик, вспоминая бои под Стоходом, перекрестился, в душе надеясь, что противник отступит после первых же залпов. Всё-таки не продержаться. А он не хотел, чтобы эти подростки, у которых только-только должен был начаться первый в жизни бой, полегли здесь костьми. Мёртвые сраму не имут — но и жизни тоже не имут…

— Целься! — "гвардейцы" уже почти подошли на достаточное расстояние для выстрела. — Пулемётный расчёт, — за ним как раз засели преподаватели. — Пли!

Воздух пронзили пулемётные трели, этот патронный туш подхватили винтовки юнкеров. Через мгновение им ответили подходившие восставшие.

Шальная пуля задела одного из пулемётчиков: тот завалился набок, а из его виска заструилась кровь. Несколько юнкеров обняли мешки с землёй, ящики, бочки — они навсегда остались на баррикадах, не испугавшись первого боя.

Солдаты запасных батальонов отделались большей кровью. Решившие, что "детки" разбегутся при одном лишь их виде, они не таясь шли вперёд. К тому же запасники не верили, что в случае чего их пощадят. Кое-кто уже успел доходчиво объяснить, что обещания Кирилла — фальшь, и что всех перебьют, как волынцев. Терять запасникам было нечего, так и так кровь проливать.

Подпоручик, прицелившись, выстрелил три раза подряд по рядам "гвардейцев". Как минимум один человек уж выбыл из вражеского строя.

Запасники залегли, прижались к ограде моста, к тротуарам, те же, кто не успел взойти на мост, отступили назад, огрызаясь оттуда выстрелами. А "виккерс-максим" всё стрелял и стрелял, поедая с невероятной скоростью пулемётные ленты, так что скоро расчёту придётся взяться за револьверы или винтовки погибших юнкеров. Подпоручик решил приберечь "мадсен": магазинов к нему было всего два. Чуть больше полусотни патронов. Мало. Очень мало…

Беспорядочные выстрелы, в горячке боя никто и не задумывался над слаженностью действий или порядке. Главное — метко стрелять, а как — дело сто первое.

Один из юнкеров, чьё плечо задело пулей, перезарядив винтовку дрожавшими пальцами, тихонько затянул песню, подхваченную всем отрядом, чьей целью было отрезать Выборгскую сторону. Несколько таких же полурот заняли другие мосты. Кирилл не ожидал, что запасные батальоны всё-таки поднимутся, когда над ними нависла угроза кровавого подавления, да ещё и с обещанием помилования, если сложат оружие. Сизов всё же просчитался, а частей у него было слишком мало, чтобы полностью обезопасить даже центральные кварталы…

Свистели пули, а над баррикадой стеной, останавливающей время и отгоняющей смерть, вырастала песня. Она рождалась тут же, на поле боя, юнкерская "Марсельеза"…

Несколько запасников отступило назад, подальше от разящих пуль берданок и трёхлинеек. Но тут же раздался выкрик: "Вперёд, братва! Это ж сосунки!" — и всё ближе и ближе к баррикадам подступали восставшие.

А в ответ — подхваченная уже всем отрядом песня…

Свист, погромче комариного, неприятней — и ещё один юнкер обнял баррикаду, не выпуская из рук винтовки. Через мгновенье за ним последовало ещё двое человек. Всё-таки почти десять выстрелов отсюда — на один выстрел туда. Если не считать "кольта-виккерса", уже проглотившего несколько патронных лент. Пулемётчика убило пулей, когда он полез помогать перезаряжающему, когда одну из лент заело…

Кудрявый юнкер, всегда стеснявшийся петь — думал, что голоса нет — поборол теперь своё стеснение. Он пел во весь голос, и слова шли у него из самого сердца, слова романса, часто повторяемого в казармах кадетского корпуса…

Юнкер Павел Онуфрин, вспомнил, что обещал пленившей его сердце девушке вернуться. Рыжие волосы, чуть-чуть вздёрнутый кверху носик, и потрясающе глубокие голубые глаза — образ любимой заполнил мысли. Павел понимал, что последние минуты его жизни наступают, и хотел насладиться ими, хотел в последний раз, хотя бы так, увидеть любимую, пусть только призрачную…

Последним, что увидел в этой жизни Онуфрин, был силуэт "заводилы" запасников, которого настигла его пуля …

"Виккерс-максим" умолк: последний стрелок уткнулся носом в приклад, обливая кровь мостовую. Подпоручик, огляделся вокруг: осталось едва ли двадцать кадетов, способных ещё стрелять. Другим уже не держать в руках винтовок и не вдыхать весенний воздух. Трое автоматчиков, один преподаватель из юнкерского училища…

Надо было вытаскивать ребят из этого ада, хотя бы юнкеров. Всё-таки ради родной страны надо жить, надо победу одержать над германцами, мадьярами и турками, надо будет поднимать страну.

— Слушай мою команду! Как только я открою огонь из "мадсена", всем отступать за мост и пробиться к нашим! Солдатам прикрывать отход юнкеров огнём. Исполнять мою команду!

Запасники потихоньку приближались. Правда, их стало намного меньше, да и некоторые успели "под шумок" скрыться в переулках. Умирать за Совет им расхотелось. Шансы у юнкеров на то, чтобы пробиться, были. Подпоручик Аксёнов надеялся, что ребятам удастся прорваться. Всё-таки те кварталы пока что были более или менее спокойны. Да и винтовки у них в руках отвадили бы любых "доброхотов" помешать юнкерам пробиться к кирилловцам. В городе уже потихоньку начали оставшихся верными солдат и офицеров называть "кирилловцами" в честь Кирилла Владимировича…

— Ну, раньше смерти всё равно мне не погибнуть, — улыбнулся одними губами Василий Аксёнов, рывком поднимаясь над баррикадам, чтобы поливать сверху запасников пулемётным огнём. — За Россию!!! — и несколько непечатных…

Запасники залегли, вжимаясь в камни мостовой, надеясь, что пули их не заденут. Юнкера через силу подчинились команде, спеша добраться до ближайших домов напротив моста. Автоматчики поддержали Аксёнова огнём, так что запасники и носу не казал, боясь подняться, прижимаясь к укрытиям.

Юнкера спешили вперёд — и вдруг услышали рёв моторов. Из-за переулков выезжали грузовики с солдатами. Кирилловцы решили было, что Совет направил несколько частей в обход, и теперь их задали в клещи: но над кабинами реяли триколоры и двуглавые орлы, а из солдатских глоток нёсся "Боже, царя храни!". На помощь отряду спешили посланные Сизовым части.

Юнкера развернулись и устремились к баррикадам.

Аксёнов как раз перезаряжал магазин "мадсена", глянул на возвращавшихся юнкеров, готов был уже разозлиться на "проклятых, глупых юнцов", нарушивших приказ — но разглядел грузовики за их спинами.

— А вот сейчас и повоюем, — улыбнулся подпоручик.

Запасники, увидев, что на баррикадах "полку прибыло", решили, что сейчас самое время исполнить любимый манёвр отступающих армий. Поэтому, не сговариваясь, устремились назад, кто отстреливаясь, а кто спеша без оглядки прочь…

Сизов всё-таки смог обезопасить центр столицы. Приказав задействовать весь имеющийся транспорт для переброски отрядов со всех участков городского фронта, где от восставших смогли отбиться, на другие, где положение всё ещё оставалось напряжённым. Помогли и солдаты с Румынского фронта. Конницу пришлось задействовать для обороны тюрем. Просто Кирилл боялся, что его приказ уничтожить заключённых, если тех попытаются отбить, не будут исполнять. Сердца-то у народа ещё не совсем очерствели. Это потом будут молить Бога, чтобы немцы заняли Петроград. Хотя, конечно, его уже должны возненавидеть за кровавые приказы. Например, тех, кто осмелится нарушить приказ — ждёт расстрел. Всех, кто не сложит оружие — тоже. Кирилл ввёл осадное положение в городе. Правительство пока что не подавало признаков жизни: Родзянко всё еще спорил с Милюковым, Гучковым и Шульгиным насчёт его конечного состава. Ведь предполагалось, что в правительство войдут люди, указанные в "подпольных" (естественно, что они были известны всей стране) списков "правительства доверия". Только вот судьба распорядилась своевольно с членами этих списков: тело Керенского смогли опознать среди десятков других погибших в казармах запасных батальонов, но это пока что решили сообщить никому, кроме старейшин Думы и Сизова-Романова.

— Простите, Кирилл Владимирович, повторите Ваш приказ. Боюсь, мои уши меня подводят.

— Вы всё расслышали правильно: прикажите расстреливать заключённых, если восставшие попытаются взять тюрьму. Вы прекрасно понимаете, что тюремщиков-то не пощадят. Так зачем щадить убийц и бомбистов, которые после освобождения толпой превратят Петроград в вертеп? За неподчинение этому приказу тоже — расстреливать. Ослушание в эти дни недопустимо.

— Но это же война против собственного народа, это же резня…

— Вы не знаете, что такое война против своего народа, и что такое — массовые репрессии. И надеюсь, что никогда не узнаете. Исполнять приказ неукоснительно.

— Есть!

— Господа, тело Александр Фёдоровича нашли несколько часов среди тех тел, что были доставлены из казарм восставших запасных батальонов. Сомнений быть не может: и одежда его, и внешность. Лицо не обезображено, только несколько дыр в теле от винтовочных и револьверных пуль. Я даже не знаю, что теперь предпринять. Один из депутатов Государственной Думы — убит…

— Сообщите, что он погиб, пытаясь остановить кровопролитие и призвать к порядку запасников. Думаю, это наилучший выход в сложившейся ситуации. Пусть его запомнят как миротворца, — Георгий Евгеньевич вытирал вспотевшие руки платком. Хотя он и был готов морально к такому повороту событий, но всё-таки услышать это, столкнуться, взглянуть в глаза фактам…

— Да, пусть об этом узнает весь город, вся страна: Александр Фёдорович Керенский, присяжный поверенный, принял смерть, призывая к замирению и подчинению правительству доверия. Да, это будет замечательный выход, — Милюков снял пенсне, помассировал веки. Господа, когда же прибудут Гучков и Шульгин? Отчего они не могли послать телеграмму, как всё прошло в Пскове. Чего же они ждут…

Врывается в кабинет Родзянко один из кадетов, запыхавшийся, но счастливый.

— Телеграмма из штаба Северного фронта! Николай отрёкся в пользу цесаревича, назначив Великого князя Кирилла регентом! Господа, старый режим пал! Это победа, господа, победа! Скоро в Петроград прибудут Виталий Васильевич и Александр Иванович доставят текст манифеста об отречении!

— Здравый смыслнаконец-то победил! Господа, мы победили! — Милюков даже вскочил со стула, так разволновавшись!

Вокзал. Молчание. Перрон оцеплен казаками и городовыми. Сизов напряжённо всматривается в подъезжающий состав. Где-то там, внутри железного коня, бумага, навсегда изменившая историю. Да, Кирилл всё-таки смог это сделать. Но это же могло произойти в и в известной ему истории, в его истории. Каких-то два-три часа задержки, несколько уверенных фраз…

Ординарец, не выпускавший пулемёт: Кирилл хотел, чтобы "старейшины" пока что считали его просто эпатирующим публику неглубоким человеком. Ничего, нужные люди ныне уверены в обратном, а остальное — неважно.

Стук колёс по рельсам. Паровой гудок. Поезд остановился напротив перрона. Несколько казаков подбежали к открывающимся дверям вагона.

— Мы привезли вам новое, светлое будущее! — Гучков не удержался от "высокой" фразы. Молчание было ему в ответ. Среди кирилловцев уже было известно содержание манифеста царя. К тому же днём его уже начали оглашать фронтам и флотам…

Тягостное молчание. Солдаты и офицеры поглядывали на соседей, крестились, шептали: "Что же будет?". Антон Иванович Деникин напрягся, вспоминая письма Кирилла. Да, всё так, как он и предсказал. Великие потрясения — во время войны. Когда народ и власть должны объединиться, должны напрячь силы — смена правителя. К счастью, это оказался Алексей: всё-таки в народе его любили. Было известно, как он однажды сказал, что когда станет царём, сделает всех людей счастливыми. Но он болен, ему не жить долго. А что дальше будет? Что будет???

Так было на Румынском и Юго-Западном фронте. И нижние чины, и офицеры, сражавшиеся за веру, царя и отечества, потеряли одного царя, а получили то ли двух, то ли ни одного…

Бурное ликование с киданием шапок. Северный и Западный фронты радовались, не скрывая своих чувств. Плохой царь ушёл, теперь по-новому заживём, скоро и войне конец, скоро и по домам можно…

Только некоторые офицеры собирались кучками и обсуждали, что же будет дальше…

Александр Васильевич и Николай Николаевич ходили по развалинам Великих Комнинов в Трапезунде. Отправив эскадру к Босфору, сам Колчак прибыл на флагмане на совещание по поводу снабжения Кавказского фронта.

Разговор всё не клеился. Адмирал был чернее тучи, ожидая с минуты на минуту новостей из Петрограда и Севастополя. Великий князь был не намного веселей. Скорее, он ждал, когда придёт известие о назначении его Верховным Главнокомандующим. И оба вспоминали историю этих развалин, по которым ходили.

Последний осколок Византийской империи, эта крепость сдалась на милость османам, хотя могла сражаться, могла отстоять свободу ромеев хотя бы на этом клочке суши. Но правители просто струсили. Их детей обратили в магометанскую веру, сделали евнухами, дочерей отправили в гаремы. Не осталось Великих Комнинов, рухнула империя ромеев, правители которой испугались встать на пути врагов…

Известие всё-таки пришло. Николай Николаевич, прочтя телеграмму об отречении, скрипнул зубами…

Александр Васильевич расслабился. Он считал, что может случиться и худшее. Всё-таки при Николае трудно было бы довести войну до победы…

Поезд увозил отрёкшегося императора прочь из Пскова, в Могилёв. Оторванный от семьи, от близких, без единого человека, которому мог бы открыть душу, и даже дневнику не в силах поверить то, что терзало душу, он был человеком, чей мир обрушился в одночасье, в одну минуту, в одно мгновенье, превратившееся в вечность. Хотя и было какое-то чувство у Николая, что он поступил правильно. Хотя бы на этот раз, и это чувство не более не покидало отрёкшегося хозяина земли Русской…

А пока войска приводили к присяге новому императору, Алексею Николаевичу, Кирилл собрал "правительство доверия" в Таврическом дворце на первое настоящее заседание, а разогнанную Думу — на внеочередную сессию. Собралось чуть менее половины членов Четвертой Государственной Думы, но и это было настоящей победой. Новые министры расположились на первом ряду кресел. Сам Кирилл встал за кафедрой, приняв на себя функции спикера.

Михаил Владимирович Родзянко в своём лучшем фраке, идеально выбритый (что даже удивило хорошо знавших его людей), полный энергии и спокойной уверенности. Став председателем нового правительства, Родзянко слегка изменился. Похоже, это назначение вложило в его душу веру в победу над восстанием в Петрограде и германцем. Улыбка не сходила с его лица: как же, давняя мечта сбылась. Министр-председатель и министр внутренних дел.

Александр Иванович Гучков. Короткая бородка, ровная, ухоженная, пенсне в серебряной оправе, фрак и бордовый галстук. Голова склонилась, лидер октябристов о чём-то напряжённо думал. Ему достался портфель морского и военного министра.

Рядом с ним расположился Виталий Васильевич Шульгин. Ему несколько полегчало, теперь он лишь изредка припадал губами к платку, в котором тонул кашель. С этого дня он должен был стать министром юстиции.

Справа же от Гучкова — Павел Николаевич Милюков. Подтянутый, розовый, улыбающийся в свои разлапистые усы, невозмутимый, готовый с дотошностью историка аргументировать всякую свою речь, не желая вносить в неё пафоса и "красного словца". На Милюкова возложили роль министра иностранных дел.

Георгия Евгеньевича Львова сделали министром земледелия, хотя старейшины долго спорили насчёт кандидатуры председателя Земгора и Александра Аполлоновича Мануйлова, одного из авторов аграрной программы кадетов. Всё-таки выбрали Львова, решив сделать "уступочку" за не доставшийся ему поста министра-председателя.

Пост министра финансов занял Михаил Иванович Терещенко. Истинный финансист: всегда подтянутый, с непроницаемо-задумчивым лицом, умело лавировавший в любой ситуации, чувствовавший, куда "дует ветер перемен". Его протащил в правительство Некрасов, его личный друг. Да и немалые средства Терещенко, "сахарного короля" — семьдесят миллионов рублей — стали одним из доводов "за".

Рядом с Терещенко был и сам Некрасов, занявший пост министра путей сообщения. По указанию Родзянко он все прошлые дни пытался наладить ситуацию на железных дорогах, обеспечив скорейшее прибытие в столицу верных правительству и регенту частей. За несколько минут до заседания он шепнул министру-председателю, что вызванная Кириллом Латышская дивизия уже вступила в городские предместья. Николай Виссарионович в те дни был всё ещё убеждён, что только силой оружия, военной диктатуры можно навести порядок в стране.

Стал министром торговли и промышленности Александр Иванович Коновалов. В очках, осанистый, с вздёрнутым кверху подбородком, сын фабрикантов и сам- фабрикант, один из учредителей банка Рябушинских и Русского акционерного льнопромышленного общества. Он уже давно предлагал свою программу реформирования фабрик и заводов, в первую очередь — через изменение положения рабочих, причём сам приводил её в жизнь на своих предприятиях. Он любыми способами пытался добиться начала реализации своих реформ, вступил в ложу "Великий Восток народов России", но там не нашёл желаемой поддержки. И вот судьба ему наконец-то улыбнулась, вот-вот он мог начать работать.

Портфель министра просвещения предоставили Мануйлову, хотя и не добившемуся поста министра земледелия, но здесь всё-таки одержавшего победу в "портфельном переделе". Всё-таки кто, как не бывший ректор Московского университета, мог взять на себя управления всеми просветительскими учреждениями?

Нахохлившись, сверкая лысой макушкой и поглаживая пышную эспаньолку, сидел Владимир Николаевич Львов, которому достался пост обер-прокурора Синода, фактического главы церкви. В его голове уже созрела идея реформ, восстановления патриаршего престола, созыва нового Русского Православного Собора.

Думцы, конечно, волновались, но не из-за того, что зал был оцеплен по периметру солдатами-кирилловцами. Те, между прочим, решили даже на рукава надевать повязки цветов Георгиевского ордена: чёрно-золотые. Нет, депутаты беспокоились за своё будущее: всё-таки на северных окраинах бушевали восставшие, ведомые вперёд членами Совета рабочих и солдатских депутатов. И это было страшно: многие из руководителей Совета до того были вхожи в Таврический дворец, поддерживали дружбу с депутатами Государственной Думы, а теперь готовы были пройтись по их трупам ради своих социалистических идей.

Но речь Кирилла вселила надежду в сердца сомневающихся и укрепила их веру.

— Милостивые государи, члены Четвёртой Государственной Думы. За последние дни на нашу долю выпало немало испытаний: волнения гарнизона, восстание запасных батальонов, Кронштадский мятеж, бунт частей в Гельсингфорсе, отречение Николая в пользу своего сына Алексея. Отрёкшийся император доверил мне сформировать новое правительство народного доверия, которое объединит страну и даст кораблю "Россия" пристать к гавани "Великая победа". Мне же выпала честь стать регентом при малолетнем императоре до наступления его совершеннолетия. И я уверяю, что с честью выполню возложенную на меня роль! Вам уже известно, что новое правительство вот-вот приступит к работе. Его члены вам прекрасно известны, а милостивый государь Михаил Владимирович согласился занять пост министра председателя и министра внутренних дел! Уверен, что он справится!

Аплодисменты, в основном — справа и немного из центра. Ряды слева вообще были полупусты. Только некоторые трудовики решили принять участие в заседании Думы, да и то из-за того, что их просто не пригласили в Совет.

— Однако я не хочу долго говорить, сейчас каждая минута на счету, и использую я её для дела! — аплодисменты, выкрики "Правильно". В основном — националисты. Шульгин утвердительно кивнул, ему вторили Родзянко и Коновалов с Терещенко. — В моих руках — надежда страны на новое, светлое будущее, которому не будут угрожать никакие потрясения, здесь — мир внутри страны и победы над внешними врагами, здесь наша надежда!

Кирилл поднял высоко над головой папку с бумагами.

— Копии этих документов уже рассылаются по всем городам и весям империи, и вот-вот будут преданы огласке. Милостивые государи, хотите ли, чтобы я огласил их содержание? Хотите ли вы принять их всей душою, чтобы дать стране мир, чтобы дать ей великое будущее, чтобы вознести Россию превыше всех других стран? Готовы ли подтвердить вашим авторитетом сей текст, который принесёт столь желанные вами перемены? Готовы ли пойти рука об руку со мною вперёд, прочь из тьмы веков, прочь из тьмы страха перед озверевшей толпой? Готовы ли вы делом доказать свои слова о желании принести благо своим избирателям? Хотите ли вы великую Россию, а не великие потрясения?

Шульгин внимал словам Кирилла. Он теперь понял, что не надо больше ходить с диогеновым фонарём в поисках человека, который бы смог заменить погибшего Столыпина: Виталий Васильевич его уже нашёл. Он стоял сейчас, как и Пётр Аркадьевич, глядя на беснующуюся Думу, чтобы потом коротко и сильно сказать: "Вам нужны великие потрясения, а нам нужна Великая Россия!".

Конечно же, поднялась целая буря. Почти все депутаты чуть ли не требовали, чтобы Кирилл сказал всё-таки, что там, в этой папке. Публика оказалась в его власти.

— Здесь, милостивые государи, указы о начале земельной, трудовой, церковной, административной реформ. А ещё здесь же — текст первой Конституции Российской империи, которую вот-вот подпишет новый император России.

Депутаты подались вперёд. Шульгин едва не подавился кашлем. Коновалов, Терещенко и Некрасов переглядывались меж собой. Родзянко заволновался, заёрзал на стуле. Пенсне Милюкова едва не упало на пол. Гучков сжал кулаки, ожидая, когда же ему дадут возможность ознакомиться с текстами. Львов удовлетворённо потирал руки, ожидая, что проекты реформ будут проникнуты "либеральным духом", да и будут не так чтобы хороши: это даст возможность правительству вмешаться, предложить свои проекты.

— Милостивые государи, я лишь прошу, чтобы вы проголосовали за эти проекты. Прямо сейчас. У вас слишком мало времени, чтобы ознакомиться полностью с их текстом. Через несколько часов вся страна должна узнать, что Дума готова помочь ей, поддержав эти проекты. Иначе…Иначе, господа, не знаю, что будет с нами всеми. Вряд ли что-то лучше, чем с Луи Шестнадцатым! Милостивые государи, я боюсь за судьбу нашей страны и её строя, ведь уже сейчас слышатся выкрики о том, что надо уничтожить Думу и ввести в стране жестокую диктатуру! И эти выкрики звучат из уст тех, кто в эти минуты науськивает людские массы против нас, из уст членов Совета! Неужели вы дадите им хотя бы минуту, которая может навсегда отвратить нашу страну от правления, полезного для нашего народа? Я сомневаюсь, милостивые государи, и потому прошу вас: проголосуйте сейчас, вырвите победу из рук пораженцев и предателей, палачей, бомбистов и террористов.

Дума шумела, дума галдела…но всё-таки Дума проголосовала. Проголосовала за проекты Кирилла. Сизову казалось, что он может свернуть горы. Но почти сразу после голосования к нему подлетел адъютант.

— Восставшие прорвали заслоны на мостах, наши части отходят с боями к Петропавловской крепости по указанным Вами маршрутам. Потери значительные. Совет вооружил рабочих и сочувствующих городских жителей. Были попытки прорваться к Арсеналу. Там идёт ожесточённый бой. Огнеприпасов мало. Людей ещё меньше. Что прикажете делать?

И всё-таки реальность снова спустила Кирилла на землю…