Рыцари Белой мечты (Трилогия)

Глава 3

Для Бобрева было честью оказаться в святая святых жандармского корпуса — просторном четёрыхэтажном здании на Фурштадской, сорок. Выкрашенный в белый цвет, настоящий дом для сотен людей, штаб великой организации, Отдельного корпуса жандармов. В связи с реформами и объединением контрразведки, охранных отделений и жандармерии в одну структуру, особняк был преобразован в "мозг" Службы имперской безопасности.

Как ни странно, снаружи охранялся штаб слабо. Бобрев быстренько вычислил в трёх разносчиках сигарет агентов наружного наблюдения. Не менее выделялся — для знающего человека — дремавший на козлах извозчик. Под его кафтаном, должно быть, скрывалась кобура с револьвером, а в пустотах под седлом — винтовка или автомат Фёдорова.

Бобрев, ради шутки, помахал рукой разносчикам. Те с удвоенной энергией принялись делать вид, что занимаются бойкой торговлей на практически безлюдной улице.

— Зря Вы так, Дмитрий Петрович. Придётся теперь менять агентов. Ох и задали Вы задачку, — прогнусавил "дремавший" извозчик, когда Бобрев прошёл мимо.

— Прошу прощения, уж слишком они выделяются, нельзя так, — шёпотом ответил контрразведчик.

— Разберёмся, — донеслось вслед. — Разберёмся.

Бобрев положил руку на дверной звонок, но использовать его не торопился. Он решил запомнить это мгновение перед скорым боем. Это был своеобразный обычай Дмитрия: насладиться спокойствием, пережить несколько мгновений тишины перед серьёзным делом. Так, наверное, выглядит полководец в минуту перед решающей битвой.

Но Бобрев всё-таки нажал на кнопку звонка: из утробы здания донёсся приглушённый звук, чем-то похожий на плеск водопада. Секундой позже дверь открыл почтенного вида старик в поношенной ливрее.

"Порядочки" — про себя подумал Бобрев.

— Добро пожаловать, сударь, заждались, — степенно приветствовал "дорогого гостя" дворецкий. — Прошу.

Он дал дорогу Дмитрию в сумрачную парадную, быстренько закрыв за ним дверь. Тут же зажёгся резавший глаза свет, заставивший Бобрева зажмуриться. Рука сама собою легла на кобуру.

— Добро пожаловать, Дмитрий Петрович. Кстати, при желании, мы бы уже набили Вас свинцом, что гуся — яблоками, — вслед за высоким басом пришёл и нормальный свет.

Бобрев наконец-то смог разглядеть обстановку внутри Штаба. Напротив двери было оборудовано пулемётное гнездо. Металлические, кажется, свинцовые балки, поверх них — стальные щиты с бойницами для винтовок и револьверов. В узком проёме меж броневыми листами — дуло "Максима" на станке Соколова. Мощный цилиндрический ствол, исторгавший в минуту пятьсот выстрелов: при стрельбе в упор он бы превратил человека в жуткое подобие дуршлага. Но самая знаменитая часть этого "Максима" — конечно же, щит. Сверху полукруглый, с прямоугольным отверстием повыше ствола — для многих солдат Великой войны и Гражданской это было последним, что они видели в жизни. Стрелков же, особенно первому номеру, щит хранил от смерти: он мог принять на себя несколько выстрелов даже с близкого расстояния, навсегда задержав в себе пулю. К сожалению, очень часто пулемётчики снимали перед боем щит, так как без него легче оказывалось перетаскивать "Максим". Это желание упростить себе жизнь не одну сотню человек свело в могилу.

Пулемётное гнездо перекрывало парадную от стены до стены, служа практически непреодолимой преградой для любого вторжения. Присмотревшись получше, Бобрев сумел таки разглядеть очертания дверцы, проделанной в баррикаде.

— Вот-с, после февраля минувшего года сделали перепланировочку, Вам нравится? — донеслось сзади довольное урчание "дворецкого".

Щелчок "Кольта", переводимого на предохранитель, донёсся мгновением позже. Встречавший дорого гостя офицер жандармерии вложил пистолет в кобуру, припрятанную под ливреей.

— Извольте документики предъявить, на всякий случай.

От этого предложения, донёсшегося из-за пулемётного щита, Бобрев не смог отказаться. Паспорт довольно-таки долго разглядывал "дворецкий", после чего, довольно хмыкнув, вернул его Дмитрию.

— Мало чем отличается от представленной Самим, — жандарм произнёс последнее слово с особым чувством, растянув его, будто бы говоря нечто священное. — Можете пройти, Дмитрий Петрович, просим прощения за столь своеобразные меры предосторожности. Вы просто не отбивали это здание год назад…Да-с…

"Дворецкий" вздохнул, дав возможность Дмитрию разглядеть шрам, шедший от правой скулы и скрывавшийся под воротником. Это была метка, оставленная несостоявшейся революцией.

Дверца в баррикаде открылась, и Бобрев мигом юркнул в неё. Пришлось идти боком, настолько узким был проход в этой металлической стене. За нею тянулась настоящая линия укреплений. Рельсовая дорожка, по которой из недр штаба можно было подтягивать пулемёты и вагонетки с патронами, ещё несколько щитов, за которыми самый раз укрыться ещё одному пулемётному расчёту, и мешки, мешки, мешки…

Стрелки кивнули дорогому гостю и тут же вернулись на позицию, к бойницам. Вдалеке, у второй баррикады, зашевелились тени — там тоже было звено бойцов.

Только вот было одно "но" в этом петроградском Вердене.

— А если гранатами закидают? Или динамитную шашку кинут? Это же всё к чертям отправится! — недоверчиво спросил Дмитрий.

— Видно, что морской офицер, не окопный, — ухмыльнулся "дворецкий". — Им сперва нужно будет подобраться для удобного броска. А это будет не так уж и легко.

Провожатый контрразведчика многозначительно потёр руки.

— Угадаете, что именно их ожидает, или подсказать? — подмигнул лукавый любитель маскарада.

— Попробую, — Бобрев решил принять участие в этой угадайке. — Опускающиеся с потолка металлические шторы? Или какая-нибудь яма? Может быть, магниты, отталкивающие гранаты? Ещё, я слышал, немцы хотели создать специальную бочку, в которой энергия взрыва обращалась бы в тихий пшик…

— Нет, не утруждайте свою жюль-верновскую фантазию, — рассмеялся "дворецкий". — В домах напротив на верхних этажах оборудованы такие же огневые точки. Половина пулемётов направлена ровнёхонько на нашу дверь. В крайнем случае штурмующим устроят настоящий ад: они попадут под перекрёстный огонь.

Видно было, что собеседнику Бобрева доставляет удовольствие рассказывать о всех этих военных хитростях. Может, он сам занимался проектированием системы обороны?

— А если начнут и те дома штурмовать?

— Толпа не полезет, а если и полезет — зубы обломает. Только хорошо обученным солдатам с гранатами, пулемётами, при большом запасе огнеприпасов, под силу будет взять штурмом наши "форты". Тут же и запас продовольствия есть. Кстати, — не делая никаких пауз, заметил "дворецкий". — Если Вы кому-то расскажете то, что рассказал Вам я — расстрел покажется милостью.

— Вряд ли. Не хочу портить сюрприз тем, кто сюда сунется, — отшутился Бобрев.

— А у Вас есть чувство юмора, — довольно заметил провожатый. — Открывайте, свои!

Они как раз подошли ко второй баррикаде, закрывавшей поворот перед витой лестницей на второй этаж.

— Ох и любишь же ты, Сергей, языком трепать! Ох и любишь! — донеслось в ответ.

Заскрипела калитка, ещё уже, чем в первой баррикаде.

— Что есть, то есть. Должны же гости оценить те удобства, которые им будут предоставлены в случае осады. Знаете, мне даже обидно, что наши укрепления вряд ли понадобятся. Теперь-то уж господа либералы заткнут рты и не будут лезть на рожон…Я надеюсь, во всяком случае.

— Всё зависит от нас, всё зависит от нас, — вздохнул Бобрев, вспоминая убийства балтийских офицеров от рук своих же матросов.

Правда, руки те были направлены немцами. Дмитрий сам участвовал в аресте такой вот расстрельной группы. Под личинами инженеров с Путиловской верфи, он как-то сговорились с несколькими матросами с "Авроры". Сотня рублей, морфий в качестве презента, и балтийцы готовы были на что угодно. Конечно, командование виновато в том, что команды кораблей дурели от безделья: крупные корабли раз или два в год выходили в море — но…Но…За деньги и наркотики убить человека? Своего же командира? Во время войны с немцами? Ударить в спину армии и флоту? Подленько так, будто это и не измена, а революционная необходимость. Видите ли, мировая война должна обязательно перетечь в войну гражданскую, а сколько при этом погибнет — плевать? Нет, Бобрев таки ошибся: не плевать было всяким революционерам, сколько людей уйдёт на тот свет. Им бы чем больше трупов, тем лучше. Пламя революции требует жертв.

— Задумались, как выбираться будете? — усмехнулся "дворецкий".

По лестнице, обложенной мешками с песком так, что только один человек в ряд мог здесь пройти, они поднялись на второй этаж и, минуя ещё несколько баррикад, подошли к внешне неприметной двери. Потёртые доски, успевшие подрастерять былой лоск, истёртый паркет, шедший с той стороны ни с чем не сравнимый запах старых, потерявших значение и надобность бумаг.

— Не иначе как с боем вернусь, — пошутил Бобрев.

Он волновался, но старался не подать виду. Там, за этой дверью, его ждало важнейшее за всю его службу задание! А ещё — неизвестные, а потому загадочные коллеги и товарищи по делу. Кто же они? Может быть, сам Батюшин? Или, зная шутки регента, журналист, "дознаватель правды" и патриот Бурцев?

— Что ж. С превеликим удовольствием посмотрел бы на это! — рассмеялся "дворецкий" и хлопнул Бобрева по спине. — Вас ждут. Я буду ждать Вас здесь, а затем провожу на свободу. Но позвольте дать совет: запомните расположение комнат, повороты, коридоры. Вам здесь ещё работать! И тогда уж водить Вас я не буду! Удачи!

Бобрев вдохнул поглубже — скрывать волнения от провожатого уже не было смысла — и повернул ручку двери. Та без малейшего усилия отворилась. Дмитрий сделал шаг навстречу судьбе и оказался в довольно-таки уютном помещении, большую часть которого занимал массивный стол из морёного дуба.

Три человека сейчас сидели за этим столом и ждали Бобрева. Контрразведчик сглотнул. Их-то он никак не ожидал здесь увидеть. Хоть самого Евну Фишлевича Азефа, но не их…

— Таки добро пожаловать, дорогой мой человек!

Первым вскочил франтоватого вида человек, изысканно одетый, гладко выбритый, с напомаженными волосами, зачёсанными назад. Чёрная бабочка, оттенявшая изысканный английский сиреневый смокинг, была кривовато завязана: она сползала к правому плечу. На тёмных пальцах сверкали золотом и серебром перстни. Глаза навыкате выдавали в нём еврея, чего, впрочем, сам франт ничуть не стыдился. В пепельнице догорала кубинская сигара. Бобрев так хорошо разглядел именно этого "коллегу" потому, что тот сидел напротив двери, лицом к ней.

— Здравствуйте, господин Манасевич-Мануйлов! — коротко кивнул Дмитрий. — Приятно познакомиться с Вами.

Ещё бы он не узнал одного из лучших агентов внешней разведки Российской империи, работавшего чиновником для особых поручений при Витте, а позже угодившего в тюрьму по делу о вымогательстве, позже, в неспокойные февральские дни, отпущенного Кириллом. Признаться, эти перипетии были самыми что ни на есть "прямыми" в жизни Ивана Манасевича-Мануйлова: авантюрист, объединивший в своём характере черты Свидригайлова, Видока и Лоуренса Аравийского, он немало повидал на своём веку! Семья оказалась выслана вместе с отцом Ивана в Сибирь, где он был усыновлён тамошним купцом Мануйловым. Если, конечно, Фёдор Манасевич приходился отцом одному из величайших авантюристов России. Ходили слухи, что папой "Ивушки Манасевича" был князь Мещерский, один из идеологов охранительства, близкий друг Александра III Миротворца. С тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года Манасевич-Мануйлов служил в качестве агента охранного отделения, некоторое время пребывал в должности агента по римско-католическим делам в Ватикане (Иван принял лютеранство). С девятьсот второго года он подвизался в Париже — и именно здесь добился огромных успехов. Ему было поручено создать особую службу, в функции которой входила борьба с японской разведкой. Манасевич развернул кипучую деятельность. Если в начале у него в штате было едва ли трое человек, таких же авантюристов. Как и он сам, то к моменту сворачивания деятельности Отделения по розыску о международном шпионстве — до трёх десятков различных агентов едва ли не во всех столицах Европы. Попутно Мануйлову удалось подкупить французских газетчиков, и замечательная "рекламная кампания России" позволила империи произвести огромный займ, спасший финансы державы.

Отделение разоблачило множество иностранных агентов, действовавших в России — и обнаружило связи либеральных кругов с японцами. Именно Манасевич-Мануйлов рассказал в сборнике различных документов, изданном несколько позже Русско-японской войны, о конференции левых и либеральных партий. Руководили ею такие люди, как Азеф, Струве и — Милюков. Именно они подписали резолюцию конференции, в которой клятвенно обещались начать борьбу с правительством всеми доступными силами. Националистические партии окраин и эсеры обещались поддержать оружием, финны — обильно снабжаемые деньгами и оружием на японские деньги — рублём, а либералы — словом. Вместе они добились сползания к революции и поражения в Русско-японской войне. Либералы овациями встречали поезда с японскими военнопленными, одаривали их конфетами, цветами, деньгами, покупали билеты на места второго класса, а то и первого — а эшелоны с нашими ранеными солдатами освистывали и забрасывали руганью.

Сборник материалов постигла интересная судьба — его попросту замолчали. Никому из "фигурантов" той конференции не было выгодно, чтобы книжечка разошлась хорошим тиражом или стала известна. Лучшим оружием стало молчание.

А после работу Манасевича свернули. Полностью. Безо всяких объяснений: кто-то надавил. Точнее, не кто-то. Кое-кто. Имена их Ивушка знал прекрасно. С тех пор у него зуб на тех, кто сломал его блестящую карьеру, а после подставил.

— Оставьте эти свои хохмачества, уж будьте добры, — одёрнул Манасевича-Мануйлова второй "коллега".

Он поднялся, прямой как тополь, сохранив до самых преклонных лет блестящую выправку. Да-с, служба в лейб-гвардии Конно-гвардейском полку оставляла след на всю жизнь, и Павел Григорьевич Курлов был тому ярчайшим примером. В свои пятьдесят восемь лет бывший прокурор, бывший губернатор, бывший исполняющий обязанности директора Департамента полиции бывший товарищ министра внутренних дел, бывший командир корпуса жандармов, бывший губернатор Восточной Пруссии, бывший помощник Протопопова. Последнюю, с позволения сказать, должность Курлов занимал считанные дни.

Павел Григорьевич по личной просьбе Столыпина разрабатывал "масонскую тему" — подрывную деятельность вольных каменщиков в России. Он сделал доклад самому царю, и Николай попросил заниматься и дальше этим делом, заинтересовался…А потом Богров убил Столыпина, Курлов оказался под подозрением в причастности к этому убийству, на долгое время отошёл от дел…

Сейчас генерал-лейтенант никак не хотел оставаться "бывшим" во всём, искал возможность послужить престолу, желал принести благо России. Озлобленный на либералов за невероятную травлю, имеющий зуб на кое-кого за столыпинское дело, он мог стать прекрасным помощником в расследовании.

— Павел Григорьевич, что же Вы? Пусть Манасевич развлекается, как может, только бы Штаб не спалил, — третий и последний "коллега" призывал к миру.

Бобрев машинально взял под козырёк, даже фуражку для этого быстро надел на голову. Всё-таки встретиться лицом к лицу с Александром Ивановичем Спиридовичем, полулегендарным в среде контрразведчиков, жандармов, провокаторов и террористов человеке.

Первое, что бросалось в глаза — это знаменитые усы Спиридовича, издалека похожие на двуглавого орла. Разлапистые, формой напоминавшие широкий треугольник, закрывавшие верхнюю челюсть от губы до переносицы. Вечно прищуренные глаза — всех он "брал на карандаш", всех оценивал и запоминал, проча персонажами своей следующей книги. Дело в том, что с самой молодости в нём боролись историк и жандарм. Ещё не получи звание поручика, Александр Иванович становится историком полка. В третьем году он задержал Гершуни, и это дело наделало огромного шума как в России, так и за рубежом, где находилось всё руководство эсеровской партии. За это не раз ему мстили социалисты-революционеры: он пережил три нападения, заработал несколько ранений и в конце концов был переведён на новую службу — в охрану Николая II. В Царском Селе Спиридович создал целую библиотеку Охранного отделения, потрясающую по своей ценности и значимости, обеспечивает охрану императорских поездов, читает лекции по истории революционного движения жандармам, и тут — убийство Столыпина. Он обвиняется в бездействии, забрасывается оскорблениями со стороны Гучкова — и даже вызывает того на дуэль. Но её, к счастью или к несчастью, запрещает начальство.

Перед началом войны он пишет книгу по истории социал-демократической партии, в шестнадцатом году выходит уже вторая — о "жизни" эсеровской партии и е предшественников.

Его постоянно хотят убрать подальше от царя, выдавливая куда-нибудь в провинцию губернаторствовать. В шестнадцатом году его таки переводят на должность ялтинского губернатора, а двадцатого февраля Протопопов срочно вызывает в Петроград. Но было уже поздно…

Что помогало так быстро продвигаться Спиридовичу по служебной лестнице? Способности? Без сомнения. Но был ещё один фактор — личная жизнь. Спиридович оказался несчастен. Его сын Александр умер вскоре после рождения, жена сошла с ума в десятом году и помещена в психиатрическую клинику в Риге. Через пять лет Синод признает брак расторгнутым. Вскоре последовала вторая свадьба, на Маргарите Макаровой.

— Вольно! — тонко улыбнулся Спиридович. — Прошу Вас, Дмитрий Петрович, присаживайтесь. Нас ждёт очень долгий и очень серьёзный разговор.

— Благодарю, — Бобрев не преминул воспользоваться приглашением и занял место напротив Манасевича. Душа его пела. Какие люди! С кем ему предстоит работать! Величайший авантюрист и разведчик, борец с масонством (и с собственной агентурой, Курлов развалил систему провокаторства) и терроризмом. Все они были "себе на уме", все хранили свои секреты, все "имели зуб" на либеральную оппозицию и Гучкова сотоварищи. Да, эти будут работать не за страх, а за совесть! Только останавливай!

— Ну-с, господа-с, может, за встречу?

В руках Мануйлова нежданно-негаданно, незаметно для Бобрева, оказалась бутылку хорошего французского вина. Тут же зазвенели и бокалы, объявлявшиеся на столе.

— Мануйлов! — окликнул Курлов. — Вы забываетесь! Мы на службе.

— А, ну таки после — можно, значит? — хитровато осклабился Манасевич.

Бутылка исчезла до поры до времени. Бокалы, меж тем, остались на алой скатерти.

— Господа, думаю, всем известно, зачем регент собрал нас вместе? Общая задача ясна? — начал Спиридович "летучку". — Или мне предстоит это уточнить?

Курлов скривился: видимо, ему не понравилось, что именно Спиридович взял бразды правления совещанием в свои руки — но лишь кивнул.

— А чего ж тут непонятного? Предстоит замечательнейшее дельце. Не хуже, чем при добывании японских шифров. А может, тут и газетную операцию предстоит провернуть. Да-с, скорее всего, газетки надо будет поднять…Деньги, надеюсь, на это благое дело имеются?

Так и казалось, что Манасевич-Мануйлов вот-вот потрёт свои руки в предвкушении денежного дождя. Кредитные билеты, золотые и серебряные монеты, камни, ассигнации, на худой конец ракушки каури, — всё это Ивушка очень и очень любил. Может быт, даже больше, чем успешную карьеру и похвальбу начальства. Впрочем, последнюю он предпочитал в виде всё тех же денежек, денег и деньжищ.

— Великий князь обещал сделать всё от него зависящее, — отрезал Спиридович. — Предлагаю озвучить — по возможности кратко — имеющуюся у нас информацию.

— Вскроем карты, да, да, — хохотнул Манасевич.

На столе перед ним оказалась довольно-таки увесистая папка. Он любовно провёл ладонью по ней, указательным пальцем потеребил корешок и, подмигнув Курлову, раскрыл.

Спиридович деловито положил на стол компактный саквояж закрытый на замочек. Александр Иванович, оказывается, на шее носил цепочку с ключом — только сейчас Бобрев заметил это. Через мгновение саквояж раскрылся, выдав на гора несколько разноцветных пакетов из плотной бумаги. На каждом из них можно было прочесть фамилию, а то и две-три. Например, "Коновалов, Некрасов", "Керенский, Чхеидзе, Церетели". Господам Милюкову и Гучкову предназначались отдельные пакеты.

Курлов, пожав плечами, выудил откуда-то из-под стола старомодные папки, точь-в-точь как использовавшиеся прокурорами в первое десятилетие после Великих реформ. Бывший директор Департамента полиции аккуратно разложил их в несколько стопок.

Все смотрели на Бобрева: тот ещё не успел "вскрыть карты".

— Ну-с, молодой человек, чем богаты? — подмигнул Манасевич.

Дмитрий наконец-то достал тот портфель, с которым он после встречи с Кириллом не расставался ни на секунду. Не без волнения Бобрев выложил на стол заветное содержимое, бережно и тщательно собранное когда-то регентом и его помощниками.

— Неплохо, неплохо, — оценил документы Спиридович, сидевший по правую руку от контрразведчика. Он успел бегло просмотреть заголовки бесчисленных документов, выкладываемых Дмитрием на стол.

— Ну что ж, рыцари Круглого стола, начнём! — улыбнулся Манасевич. — Ваше слово, рыцарь Ланселот.

Мануйлов смотрел глаза-в-глаза Бобреву.

— Надеюсь, ни Гавэйн, — Ивушка повернулся к Спиридовичу. — Ни Мэрлин

Курлов оказался удостоен многозначительного кивка.

Манасевич выдержал истинно театральную паузу.

— Против не будут?

Молчание было ответом.

— Дмитрий Петрович, таки Вам слово, — ободряюще подмигнул Ивушка.

— Что ж…

Дмитрий положил на "Круглый стол" фотокарточку Гучкова. Через считанные секунды в руках Бобрева оказался целый ворох фотопортретов других депутатов, общественных и государственных деятелей.

— Что нам известно об Александре Ивановиче Гучкове? Выходец из московской купеческой семьи, старообрядческой. Окончил историко-филологический факультет Московского университета, слушал лекции по истории и философии в Берлине и Гейдельберге… Служил в охране КВЖД, откуда был уволен за дуэль. Сражался на стороне буров в их войне против англичан. Отложил свадьбу ради поездки в восставшую против турок Македонию в третьем году. Являлся главноуполномоченным Красного Креста в русской армии. Весной пятого года, когда наши войска отступали, остался вместе с ранеными в госпитале. Оказался в японском плену. Шесть лет пребывал в должности директором Московского учётного банка. Благодаря этому имеет капитал в семьсот тысяч. Служил в московской городской управе, затем являлся гласным городской думы В июне пятого года приезжает в Петроград, встречается с ц…

Бобрев осёкся, но быстро взял себя в руки:

— Николаем Александровичем. Идёт обсуждение созыва Земского собора. Гучков предлагает скомбинировать представителей от сословий, продолжать войну дальше. Потом — Булыгинская конституция, обруганная слева либералами. Его прочили на должность в министерстве промышленности, как и Евгения Трубецкого, и некоторых иных лиц. Всё спутал вопрос о кандидате в министры внутренних дел. Гучков и его друзья выступили против Дурново, который позже будет бороться с революцией в Петрограде. Витте, меж тем, настоял именно на Дурново. Александр Иванович вернулся в Москву, уже волновавшуюся. Проходили выборы в первую Думу, но перед этим возникла идея создать кадетское министерство, сторонниками которого были Витте и генерал Трепов. Николай Александрович выступил против этого. Деятельность и первой, и второй Дум провалилась: сперва кадеты, а затем левые получили значительную долю голосов. Их лозунги манили. Крестьяне хотели расширения земельных наделов, а вот интеллигенция и городские жители желали борьбы против строя.

— Только чем обернулся бы успех этой борьбы, они думали? — вырвалось у Курлова, вспомнившего "тот самый" февраль.

— Они вообще не думали, наверное. — Отшутился Манасевич. — Продолжайте, продолжайте!

— Подвергся травле либеральной прессы, когда высказался в пользу военно-полевых судов. Многие соратники Гучкова тогда едва не покинули его: из-за того, что поддержал меру, способную успокоить страну. После этого разуверился в общественности, считая её дряблой и ни к чему не способной. Однако эта критика объясняется проще: травля помешала Александру Ивановичу войти в первую Думу депутатом. Любимица его — политика — оказалась неверна. Естественно, Гучкову это не понравилось, что дало большой заряд отрицания либералов — тех, кто его критиковал.

— Однако потом этот заряд кончится, в пятнадцатом-шестнадцатом году, — заметил Спиридович, потирая подбородок. — И он уже считал общественность вполне способной к проявлению силы.

— Таки пора заканчивать шутить, — улыбнулся Манасевич, но почти сразу же стал серьёзным.

Он подбоченился, отставил в сторону пепельницу, задев пустой бокал. Раздался тихий звон.

— Гучков почувствовал, что сможет добиться большего, если пойдёт на договор с общественностью, то есть её "представителями": Милюковым, Львовым, Мануйловым. С Некрасовым и Коноваловым он был знаком, очень хорошо знаком. Ну да простите, это я забегаю вперёд.

Ивушка преобразился: исчезли одесские приговорки, и он говорил теперь на чистейшем русском языке. В глазах его замелькали искорки, но лицо было необычайно серьёзно и задумчиво. Манасевич почувствовал, что настало время настоящей работы, и он был к ней готов. Тем более хитрец увидел в Гучкове "родственную" — такую же авантюристичную — натуру.

— Гучков знакомится с Петром Столыпином через его брата, одного из основателей октябристской партии, и получает предложение занять пост министра промышленности. Перед его носом снова машут билетом наверх, во власть. Между тем Гучков требует ввода в правительство большего числа людей со стороны- то есть из общественности. Той самой общественности, о слабости которой он постоянно говорил. И при этом он просит объявить программу правительства, обозначить курс, по которому оно должно идти. Даже было достигнуто соглашение о вхождении Кони в качестве министра юстиции. И снова она встречается с Николаем Александровичем. Между тем Гучков всё-таки отказался идти в министры, ссылаясь на то, что у Николая нет понимания ситуации.

— То есть он, на основе субъективной оценки, расхотел принимать участие в правительственной работе, которую порой называл неудовлетворительной. Запомните это. Это хорошо характеризует "наш объект", — подал голос Спиридович. — Черта эта ему свойственна, очень и очень свойственна: лишь только возникает ощущение "непонимания ситуации" у кого-то из окружения — он рвёт с ним, устраивает скандалы, отказывается от дальнейших шагов.

— Возможно. Его избирают членом Государственного совета, но вскоре он отказывается от этого поста. Ему хочется большего, ему некуда деть свою энергию. В третьей Думе Гучков оказывается на высоте: у октябристов сто семьдесят мест, немногим больше трети. Они блокируются с правыми, с группой Балашова, самой верной опорой Столыпина. Это и будет тот "премьерский блок", о котором будут кричать кадеты. Здесь он выступил против участия великих князей в деле управления военным и морским ведомством, что, естественно, настроило против него определённые круги. При этом Гучков предложил всем великим князьям уйти добровольно, чтобы "пожертвовать маленькими своими интересами, самолюбованием, самолюбием и славолюбием" ради военной мощи.

— При этом ни Гучков, ни кто-либо ещё из его сторонников и соратников во время войны такого шага не сделал, не захотел делом поддержать страну вместо того, чтобы словесный поток ругани выливать на правительство…

Это был "больной" вопрос для Спиридовича: лидер октбристов очень много и охотно выливал грязь на него.

— При этом Николай Александрович негодовал: Гучков мог лично высказать ему всё "наболевшее" по этому вопросу, а не подрывать основы власти речами. Сам царь хотел устранить великих князей из военного ведомства, но теперь сделать этого не мог: вышло бы впечатление, что власть с лёгкостью идёт на уступки любому шантажу и боится всяких угроз.

— При этом Гучков в думской комиссии государственной обороны провернул очень интересную комбинацию, — а вот это уже сказал Курлов. — Смотрите. Он частным характером общается с военным министром, генералитетом, офицерством. Затем выходит с законодательной инициативой по этим вопросам. Военный министр этого не мог: мешало министерство финансов. Коковцов на каждом заседании Совета министров, где поднимался вопрос о новых ассигнованиях на армию и флот, становился сам не свой. Он любил говорить, что "по одёжке протягивай ножки" — экономь на всём, на чём можно. Я не раз был свидетелем тому, когда был товарищем Петра Аркадьевича Столыпина. Получалось, что Дума заботится об офицерстве, а правительство — нет.

— А отсюда такая популярность октябристов и лично Гучкова в военных кругах, — кивнул Манасевич.

— Однако это была лишь видимость. На самом деле приемлемого финансирования военной программы добиться так и не удалось. Сухомлинов пытался выбить у Коковцова около семисот миллионов на них, но получал лишь ежегодные ассигнования, выделявшиеся ближе к окончанию финансового года. Естественно, значительную часть кредитов использовать не удавалось, наставало первое число нового года, средства на счетах замораживались, остатки переходили в закрома казначейства. Затем приходилось вновь выслушивать крики нашего дорого министра финансов, а затем — председателя Совета, о том, как военные объедают империю. Однажды он вообще выдал следующую сентенцию: кредиты будут выделены только во время войны. На это ему было замечено, что золотые рубли в таком случае придётся тратить на контрибуцию немцам. К счастью, это закончилось вместе с приходом Барка…К сожалению, уже было поздно. Однако вернёмся к нашему дорогому Александру Ивановичу. Он пробивает через Думу бюджет, при котором две трети средств на закупку вооружения и переоснащение военной промышленности будет выделено частным предприятиям, и только треть — казённым. Из-за этого, уже в начале войны, придётся огромные средства тратить на заказы частникам, с их наценками в двадцать процентов, срывали поставки, а иногда попросту не выполняли обязательства, постоянно требуя аванс и отсрочку исполнения договора. Гучков как будто бы сделал всё, от него зависящее, чтобы во время войны обвинить правительство в неспособности обеспечить армию необходимым обмундированием и вооружением. Примерно тогда же, в девятом-десятом годах, было положено начало более тесному сотрудничеству Гучкова с генералитетом. В Генеральном штабе образовали комиссию по изучению опыта русско-японской войны под началом Василия Иосифовича Гурко. Между октябристами и офицерами комиссии достигнуто было соглашение о "беседах" по тем или иным вопросам. Пять-шесть человек от думцев и столько же — от офицеров — принимало участие на таких заседаниях.

Спиридович, порывшись в бумагах, достал несколько десятков листов, испещрённых убористым почерком.

— Это донесения агентуры о тех самых собраниях.

— И получалось, что на обсуждении законопроектов октябристы были прекрасно осведомлены о всех тонкостях этих вопросов. Снова — рост популярности… — сказал Манасевич.

— Именно, — Бобрев сам только что об этом догадался.

Вот, оказывается, насколько полезным было обсуждение…

— И при этом Гучков стал виновником ухода Редигера с поста военного министра, — внезапно заметил Курлов. — Помните его речь о том, что командующие округами ни к чёрту не годились? Он только Иванова особо выделил…Остальных освистал. Я был на том заседании: на Редигера было тогда больно смотреть.

Павел Григорьевич сложил руки лодочкой, углубившись в воспоминания. Не меньше минуты царило молчание. Затем Курлов откинул голову, будто бы вглядываясь в прошлое, и продолжил:

— Он тогда вскочил с места, подтвердив слова Гучкова о плохой подготовке к войне, о том, что приходилось выбирать из того, что было. Я сам служил, знаю, что в офицеры мало кто шёл: дворяне обеднели, еле сводили концы с концами, интеллигенция не хотела воевать.

— А Сухомлинов, пришедший позже, не захотел иметь дел с этой комиссией: видел, что она подрывает авторитет власти, и что не совсем там всё чисто. Правда, в то же время боялся потерять фавор у царя. Тогда при дворе очень и очень громким шёпотом, — Спиридович усмехнулся, — делились самыми разными слухами о происходящем. Но Гучков снова проявил отмеченное уже нами качество. Посчитав, что Сухомлинов не справится с реформами — то есть не захочет плясать под дудку октябристской комиссии — начал травлю министра где и как только может. Замечал все недочёты, малейшие ошибки раздувал, а положительные дела замалчивал. А потом пошёл на прямой шантаж. Затем Гучков получил несколько преувеличенную информацию о мерах, которые принимала Германия — та Германия, которая не пережила революцию пятого года, которой не надо было расселять крестьян, в которой власти не надо было лавировать между интеллигентскими кружками, кадетами и левыми, в которой промышленность была в три раза мощнее, чем наша. Он сравнил эти данные с нашими без всякой поправки на русские условия, и решил, что правительство бессильно. Тогда он захотел объявить, что все члены комиссии уходят с постов, так как власть не хочет идти на реформы. Гучков хотел шока, хотел скандала, думая, что это поможет лучше, чем работа. Он видел главным своим противником Сухомлинова.

— И не зря видел, — вполголоса добавил Спиридович.

— И примерно тогда же он сошёлся с генералом Поливановым, ставшим другом Гучкову. Именно его Александр Иванович прочил в военные министры.

— И осуществил это желание, — усмехнулся Курлов. — Помните травлю Сухомлинова и обвинение его в измене, в мошенничестве и поддержке Мясоедова?

— Да, это было громкое дело, мощный удар по авторитету власти. Нашли какого-то человека с не самой хорошей репутацией, подозревавшегося в шпионаже. Не нашли ни единого доказательства его измены или хоть каких-нибудь действий против армии и государства. Сами судьи признали, что он невиновен. Но — общественность потребовала казни. И Мясоедова казнили…

Спиридович вспоминал те дни, когда шпиономания только-только начала завоёвывать умы населения.

— Но это будет после. Сейчас же он постоянно конфликтует с депутатами. Он вызывает Милюкова на дуэль! — Александр Иванович насупился. — Дерётся с Уваровым…Жалко, что и мне запретили получить сатисфакцию у Гучкова.

— Александр Иванович, не стоит так нервничать. Мы ещё возьмём своё, — поспешил успокоить Спиридовича Курлов. — Мы ещё многое припомним ему.

— Он являлся инициатором кампании против Распутина, который тогда не обладал таким влиянием, какое обрёл после гучковских выпадов. Только к концу шестнадцатого года Старец и вправду мог бы зваться "серым кардиналом". Но — лишь в определённом смысле. Я расскажу об это подробнее, если Вы так настаиваете. Однако не забудьте: Распутиным тогда играли Белецкий, Андроников и Беляев. Именно они настроили старца на более активное участие в политической жизни…На его беду.

Спиридович взял себя в руки: он спокойно говорил о роли "Друга", как называла Распутина Александра Фёдоровна. Будучи начальником охраны царя, Александр Иванович был в курсе большинства "течений" в придворной жизни, знал о многих интригах и о роли тех или иных придворных.

— Это очень интересно. Запомним и этот шаг Гучкова. Вернёмся в одиннадцатый год. Гучков в зените славы — он председатель Думы. Столыпин, кого октябристы вроде бы поддерживают, желает провести реформу: ввести земства в западных губерниях. То есть распространить систему местного самоуправления на довольно-таки обширную часть империи. Что же октябристы? Они выступили против этой реформы. Столыпин убеждает царя в необходимости распустить Думу, чтобы ввести земства. Гучков покидает пост председателя, заявив, что это оскорбительно для достоинства народного представительства. Перед этим он долгое время добивался увеличения полномочий Думы, усиления её роли, таким образом он сам бы обрёл больший вес в стране. А тут ему не хотят идти на уступки — и он прибегает к новому шантажу, подрывающему авторитет власти. Той самой власти, силу которой он якобы хотел сохранить. Он понимает что делает?

— Не совсем. Нередко он чрезвычайно увлекался, и тогда слова его расходились с делами. Кровь бурлила, звала на дуэли…Звала на "решительные" шаги — то есть поливание грязью в громких речах в Думе.

— Однако что же заставило Гучкова помириться с Милюковым, что помогло им спеться? — задумчиво произнёс Манасевич.

— Неудовлетворённость властью? Амбиции?

— Мысль о том, что при поддержке Милюкова он сможет осуществить "оздоровление" России? — предположил Бобрев. — Нам придётся исследовать и роль Милюкова в эту войну…

— И не только в войну. Однако мы несколько забегаем вперёд. Дмитрий Петрович, будьте так добры, продолжайте свой рассказ.

И вновь Манасевич оказался самым спокойным и желающим продолжить работу среди всех четверых, увлекавшихся частностями и уходами в сторону.

— Хорошо. Итак, он не проходит в четвёртую Думу. Тогда его избирают от промышленных кругов в Государственный Совет. Вроде бы неплохое место, но ведь настоящая власть — она в Таврическом дворце, в зале заседаний Думы. Что же делать? Что-то ведь надо делать? Надо ведь как-то реализовать собственные замыслы? Тем более, в четвёртой Думе октябристы вновь занимают неплохое положение. Правда, это уже не те октябристы. В их рядах раскол на несколько течений. Октябрист-земец Родзянко становится председателем Государственной Думы. Он тоже хочет играть роль, тем более Гучков расчистил ему дорогу наверх, поднял авторитет Думы в глазах общественности. После этого у них сохраняются натянутые отношения.

— И убийство Столыпина…Да…Оно происходит именно в одиннадцатом году… — тяжело вздыхает Спиридович.

— И тогда же Его Императорское Величество собирается начать борьбу с масонами, — вклинивается в разговор Курлов. — Незадолго до убийства Пётр Аркадьевич и я работали над планом по борьбе с вольными каменщиками. Они усилии свои позиции после революции, многие из них поднялись на самый верх. В Думе действовала своя ложа, в которую вошли многие влиятельные кадеты, октябристы, прогрессисты…Да кто только не вошёл. Керенский именно тогда набирает вес в их рядах. Чуть позже он займёт место секретаря объединения лож. Мы хотели начать борьбу с этой крамолой, с угрозой режиму…

— Но не успели. Столыпина убили. Вас, Александр Иванович, и Вас, Павел Григореьвич, — Бобрев переводит взгляд со Спиридовича на Курлова, — как и некоторых других лиц убирают со своих постов, оттесняют от царя. Борьба с масонами, так и не начавшись, прекращается. Н первые позиции…

— Выходят сами масоны или лица, к ним приближённые. Я всё никак не мог затронуть эту тему, — Манасевич откашлялся.

И кашель этот был столь "ненавязчив", что трое других "сыщиков" тут же замолчали и обратили всё своё внимание на Ивушку.

— Как думаете, зачем Гучков помчался сломя голову в охваченную восстанием Македонию? Это ведь не англо-бурская война, тут тебе не цивилизованные британцы и бедняжки фермеры из немцев и голландцев, устроившие ад туземцам. Зачем это? Что так манило Гучкова в Македонии, как думаете?

— Возможность пощекотать себе нервы вновь? Тряхнуть стариной…Воплотить в жизнь свои мечты о славе?

— Именно — мечты, но не о славе. Итак, жили-были…

Манасевич с плутоватой улыбкой достал лист, замызганный, истёртый. Бобрев разглядел, что текст на этом листе — на французском языке. Пробежав глазами содержимое документа, он взял другую бумагу, уже писанную на русском языке.

— Жили-были добрые-предобрые вольные каменщики. Не знали они, как ещё можно облагодетельствовать мир, но тут им подвернулась замечательная возможность. Османская империя, этот оплот абсолютизма — который масоны нарекли врагом человечества и противником всякого прогресса — рассыпалась на глазах. Надо было её только подтолкнуть, а там уж она покатилась бы! И таки толкнули, господа читатели…Ой, извините, это я по старой журналистской привычке. Начало века. Французская разведка передаёт нашему дорогому Ратаеву, начальнику заграничной агентуры Департамента полиции, интересные сведения. В Салониках действует пять лож, в том числе "Возрождённая Македония", пользовавшаяся особым влиянием. Начинается восстание. Нужно пустить все силы, наличные и заёмные, на дело победы "прогресса во всём мире". Под эгидой масонства, конечно же. Сюда пробираются наиболее отчаянные члены масонских лож…

— В том числе Гучков, — подхватил Курлов.

— В том числе Гучков. Он должен был наладить связь и передать кое-какие важные сведения братьям из "Возрождённой Македонии". К сожалению, мне неизвестно, когда Александр Иванович вошёл в братство вольных каменщиков. Зато понятно его желание сделать это: ведь политика вершилась в этих ложах! Какие вязи! Какие знакомства! Для амбициозного человека, ещё не убелённого сединами опыта — это лучшее, что только можно придумать. Тем более здесь, в Турции, масоны обкатывали средства борьбы за "прогресс". Под их руководством была создана пария "Единение и прогресс" — гнездо младотурок, которые, как Вы знаете, все в основном из офицеров среднего звена или повыше, но не у кормила власти. Позже Гучков, поднабравшись опыта, создаст такое же негласное объединение. Нужды армии? Пожалуйста! Всё для славных офицеров, молодых служак из Академии Генерального Штаба. Они так же амбициозны, как и Гучков. Они находят общий язык. Тем более яркий пример успеха подобной организации — под рукой. В Турции подобные красы молодцы уже победили, взяли власть в империи. А чем же Россия отличается? И никто ведь не вспоминает, что сербская армия, ударившая по османам, вооружается на французские деньги, предоставленные под давлением на парламент всё тех же масонских лож.

— И тогда начинается борьба за влияние в империи, — теперь уже Курлов взял слово. — Наверх поднимаются амбициозные люди из масонов. Джунковский становится у руля полиции. Во время войны он не доносит Государю о заговорах, плетущихся вокруг трона, хотя это его прямая обязанность. Он потворствует немецким погромам в Москве, а может быт, сам их провоцирует. Дубровин из Союза русского народа отказывается ещё в десятом году сообщать нам какие-либо сведения о масонах: кто-то переправляет их вольным каменщикам буквально на следующий день. Я тогда имел очень долгий и нервный разговор с Дубровиным. К сожалению, он больше не захотел сотрудничать с нами…Зато нам удалось внедрить своего агента в одну французскую ложу. Его раскрыл Бурцев, этот воитель с провокаторами. Пусть вред, принесённый последовавшим скандалом, останется на совести "патриота".

— Вы бы рассказала о деятельности самого Джунковского на обретённом после убийства Столыпина посту. Он разрушил систему жандармских управлений, отгородил офицеров корпуса от армейских, окончательно посеял между ними. Хуже всего — при нём уничтожили последние следы агентуры в армии, поэтому о настроении офицеров и нижних чинов мы больше не могли получать достоверных сведений, — печально заметил Спиридович. — Это отозвалось потом, в войну…

— В войну…Гучков таааакое наделал в войну… — не удержался Бобрев от комментария.

— И Вы даже не знаете, насколько Вы правы, — улыбнулся во всю ширь Манасевич.

У него в руках оказалась целая стопка листов…

— Хотите узнать, как это так получилось, что Гучков оказался под подозрением в сотрудничестве с немцами, а попутно едва не угробил снабжение армии, революционизировал рабочих, создал оплот меньшевиков, и при этом обвинил во всём, мною упомянутом, власти?..

"Новое время"

Столыпин вернулся?

Буквально час назад нам стали известны планы регента относительно реформирования Совета министров. О преобразованиях официально будет объявлено только на следующей неделе, но мы уже можем сообщить нашим читателям потрясающие новости.

Великим князем подписан указ о создании Министерства труда и социального обеспечения. Пост министра займёт Сергей Васильевич Зубатов, бывший начальник Московского охранного отделения и Особого отдела Департамента полиции. Пятнадцать лет назад он совместно с Д.Ф. Треповым организовал несколько профессиональных союзов, участники которых боролись за экономические изменения для рабочего класса.

Что именно подвигло Великого князя именно Зубатова назначить министром? Возможно, репутация человека, свободного от казённого и давным-давно устаревшего взгляда на рабочее движение.

Нам удалось связаться с новоиспечённым министром. Господин Зубатов в общении был серьёзен и настроен на рабочий лад. Он поделился своими идеями добиться официального признания профсоюзного движения и направить его в созидательное русло. Сергей Васильевич начал работу над рядом законопроектов, призванных облегчить положение рабочего класса в империи. В частности, планируется ввести пенсионное обеспечение для рабочих и служащих, создать систему медицинского страхования. Господин Зубатов готов работать денно и нощно, чтобы воплотить в жизнь цель своей жизни: укрепить Россию и обеспечить достойную жизнь каждому трудящемуся.

Кроме того, нам удалось связаться с господином Кривошеиным. Министр земледелия, известный своей великолепной работой над переселением в Сибирь и азиатские окраины, рассказал о своих новых замыслах. По его словам, министерство финансов выделило значительный кредит на проведение первоочередных мероприятий по расселению крестьян в нечернозёмных губерниях. Выкупленные Земельным банком ещё до войны угодья будут распределены между наиболее нуждающимися в земле домохояйствами. Министерство транспорта работает над обеспечением перевозки желающих в сибирские губернии. Идёт работа над реформой народного просвещения: планируется создать предлагавшуюся ещё Столыпиным систему бесплатных начальных школ для крестьянства и мещанства. Вот-вот будут выделены деньги на создание высших учебных заведений для агрономов, врачей и инженеров.

Неужели эпоха столыпинских реформ возвращается? Что-то ждёт нас впереди?

"Утро России"

Вчера в петроградских газетах появились сообщения о реформе Совета министров. В первую голову, образовано новое министерство — труда и социального обеспечения. Во главе его поставлен такой одиозный представитель охранки, как Сергей Зубатов. Разве может создатель "зубатовщины", почти двадцать лет не принимавший никакого участия в работе, ретроград и, в молодости, народоволец, наладить нормальную деятельность вновь созданного министерства? Однако удручает другое — программа его работы. Правительство собирается узаконить профессиональные союзы рабочих, "облегчить" жизнь рабочего класса и дать ему новые преференции. В частности, планируется ввести обязательное пенсионное обеспечении. Кто будет вкладывать деньги в это? Представляется, что на плечи и без того чрезмерно нагруженного промышленного и банковского сообщества, купечества лягут выплаты на пенсии.

Великая война нанесла удар по народному хозяйству. Неужели так необходимо вколачивать последний гвоздь в гроб основы его — промышленников? Почему об этих реформах общественность не была предупреждена? Мы несём непомерное налоговое бремя. Мы понимаем, что это необходимо для возрождения России, но сколько же можно тянуть всё новые и новые соки из нас?

Почему всё ещё не объявлены выборы в Государственную Думу? Может быть, власть намерена вовсе упразднить столь много принёсшее России народное представительство? Неужели, возгордившись победой в Великой войне, потерявший голову регент желает задушить общественность?