Рыцари Белой мечты (Трилогия)

Глава 6

Заседание "детективного кружка" продолжалось.

— Дмитрий Петрович, Вы уже застали, насколько знаю, многие деяния Гучкова в дни войны. Нам же сейчас предстоит выяснить, как он был связан с другими лидерами оппозиции, каким образом они добились отречения Николая? — тихо сказал Спиридович. — Итак, в общих чертах, господа. пожалуйста, в общих чертах. День подходит к концу, а меж тем работы нам всё прибавляется…

— В общих чертах так в общих чертах, — пожал плечами Манасевич. — Итак.

Ивушка передразнил Спиридовича, однако тот сделал вид, что не замечает "шалости" бывшего разведчика.

— Сперва был, естественно, общий порыв взрыв патриотизма! В Думе, помню, выступали депутации от различных народов России, вплоть до немцев, обещавших драться до победного конца. Ведь тогда думали, что этот конец наступит самое большее — месяца через четыре. Да-с. Плоховато было с математикой. Однако были и те, кто выступил против этой войны. Например, Витте везде и всюду говорил, что конфликт с Германией обернётся для нас трагедией. Кое-кто из монархистов сошёлся с ним в этом мнении. Гучков меж тем занимается излюбленным делом — работает в качестве представителя Красного креста, организует санитарные поезда. В этом он един с земствами и городами. Те, соединившись в Земгор, желают помочь царю и правительству в санитарном деле. Однако с самого начала деятельности у них происходит заминочка.

— Во время выборов председателя Земского союза второй кандидат, граф Уваров, ушёл на фронт. Князя Львова выбрали на безальтернативной основе. Число союзов выросло полтора года в четыре раза. Уже через несколько дней после своего избрания Георгий Евгеньевич попросил вспомоществования в размере не менее десяти миллионов рублей. Деньги были выделены сразу же: государь надеялся, что средства помогут обеспечить надлежащую медицинскую помощь раненым и больным. Министр внутренних дел настаивал только на государственном контроле за расходованием средства, но Львов категорически отказался, подняв шумиху: права земств умаляют, народных представителей оскорбляют! К ноябрю четырнадцатого земцы получили сорок миллионов, столько же, сколько за семь предыдущих лет. При этом Львов убеждал всех и каждого, что это даже хорошо, что столь много средств выделяется земцам: бюрократы-де не могут рационально расходовать средства. Однако…

Манасевич достал свёрнутый вдвое листок, кажется, вырванный из тетради.

— Вот слова одного служащего Земгора. Он говорит, что в первую очередь на казённые рубли раздули без меры штаты служащих, снизили цены, едва ли не сделав вовсе даровыми, на обеды в земгоровских столовых. Естественно, туда допускались в основном только сами земгоровцы. На казённые деньги они кушали и критиковали власть, сами будучи такими же косными чиновниками…Но это полбеды: в процентном соотношении на военные нужды средства так и не были увеличены, то есть деньги попусту тратились на обычные вопросы, не на то, на что их выделяла казна. Николай Николаевич заодно испросил у государя неограниченный кредит для Земгора: с той поры он практически полностью субсидировался государством. Тем государством, которое деятели земств и городов критиковали нещадно. Царь кое-как мирился с этим, лишь бы только не довести до смуты в государстве. К сожалению, получилось не так…А вот слова Владимира Гурко, их мне передали хорошие знакомые.

Ивушка достал ещё один листок.

— "Не было в российской истории института, тратившего средства таким диким образом, как это было в Земгоре. Им грозит каторга, если они не воплотят в жизнь своего намерения провести переворот"…Вот так-то вот.

Манасевич на мгновение замолчал, но потом, вскинув голову, сделав деланно серьёзный вид, воскликнул:

— Что это — глупость или измена?

Даже интонации очень и очень походили на возгласы Милюкова, уж это все сидевшие в кабинете смогли оценить.

— Маклаков выступил против засилья земгоровцев — и на него напала либеральная печать, обвиняя во всём, кроме, кажется, тайного исповедания иудаизма. Хотя были и так намёки…При этом заказы срывались. Всего заказов было выполнено процентов на сорок от общего числа. Остальное — до сих пор не выполнили. Всё сорвали, даже поставки портянок. Но об этом старались помалкивать. Ни одна газета не пустила в печать данные Совета министров об этих вопиющих фактах. Львов мог торжествовать…

Манасевич посмотрел на Спиридовича: мол, Ваш черёд, господин хороший.

— Одновременно создаётся другое учреждение — военно-промышленные комитеты. Идея об их создании была озвучена Рябушинским в мае пятнадцатого года. В августе появляется и Центральный военно-промышленный комитет.

— Это событие совершенно случайно, — наверное, больше сарказма в эти слова не смог бы вложить никто больше, — собирается съезд оппозиционных партий.

Манасевич из закромов вытащил целую папку разномастных документов. Любовно поглаживая каждый листок, он выкладывал их один за другим.

— Опять же, господин Рябушинский призвал к захвату власти промышленниками. Исполнительной и законодательной власти, прошу Вас заметить.

— Да, эту информацию так и не сообщили те, кто должен был это сделать, — печально прокомментировал высказывание Манасевича Спиридович. — Итак. Создаётся Центральный военно-промышленный комитет. Во главе его встаёт Гучков. В Ставке, под нажимом Николая Николаевича, проходит регистрация Устава организации, правда, в несколько урезанной редакции. Но факт остаётся фактом: главное право- один процент суммы каждого заказа, сделанного с помощью комитетов — за детищем московских дельцов остаётся. Тут же по стране распространяется целая сеть военно-промышленных комитетов. Даже в Дагестане, где никакой военной промышленности не было, — и там возникает! В Кургане Тобольской губернии возникает! Цель их, как теперь понятно, — объединение оппозиционеров. С этой целью комитеты справились блестяще — большего они не потянули.

— И это доказывается цифрами, которые, понятно, либеральные газеты печатать оказались. Итак…Производству шрапнели участия частников не требовалось, ещё Сухомлинов его сумел наладить. Снаряды, кроме как для тяжёлых орудий, в принципе, тоже производились в необходимом количестве. Правда, наращивание производства всё-таки требовалось. Обратились к комитетам. Те взяли огромные авансы…И выполнили заказы с опозданием на шесть-восемь месяцев, и то — в неполном объёме. При этом на двадцать процентов дороже брали, чем за казённые. Ещё хуже — с винтовками. Частная инициатива не справлялась не то что с их производством — даже детали делать не могла. Тяжёлые снаряды, опять же, отказывались частники делать, а комитеты — заказывать. Тогдашний министр Поливанов, друг Гучкова, ничего не изменил. Он же медлил с созданием заводов по производству тяжёлых снарядов. Винтовки…При нём в спешном порядке — хватился наконец-то! — заказали за границей у нечестных на руку дельцов, за золото. Пушки…Из заказа на трёхдюймовые пушки в количестве восьми тысяч орудия за полгода было сдано только восемьдесят восемь штук, то есть всего один процентов. А цены были подняты по сравнению с казёнными вдвое…Тогда же началось Нарочское наступление, которое он не смог в должной мере снабдить — и его сместили с поста. При этом либералы провожали его овациями, комплиментами его якобы "великолепной деятельности на посту военного министра". Ещё бы, друг Гучкова — как его не поддержать? Создание государственных предприятий ругалось и критиковалось. Его кликали промышленники "неэффективным", в печати раздувая надуманную неспособность государства справиться с военным производством. Меж тем частники срывали поставки, из-за чего гибли тысячи, сотни тысяч людей. Между тем даже Путиловский завод, самый мощный из частных, не работал в полную мощь — начал это только при назначении в руководство именно государственных представителей. Справились комитеты только с одним делом: ящичным. И то, лишь на восемьдесят процентов…В Сибири создали заводик по производству патронных и снарядных ящиков, на которых ставили клейма "Патронов не жалеть! Военно-промышленный комитет". И на фронте, разгружая эти ящики, думали, что и все снаряды сделаны комитетчиками, хотя это была ложь. Зато деньги гребли! На первое ноября на балансе Гучковского детища было тринадцать миллионов рублей. Эти средства распределялись только самим комитетом. К сожалению, в наших руках нету точных цифр, что куда пошло из выделенных казною денег: ведь и сюда государственных контролёров не пускали…Министр Шаховский тогда же сказал, что деятельность всех этих частных заводов неудовлетворительна, что они не смогут наладить производство. Однако мер не было принято, или, может, они готовились? Неизвестно…

— Наконец, при Шуваеве появились положительные подвижки, — вступил в разговор Курлов. — Удалось построить заводы для производства пироксилина и других химических веществ, нужных для изготовления взрывчатки. Ипатьев, назначенный главой комиссии по заготовке взрывчатых веществ, создал на Юге целую сеть коксобензольных заводов. Отечественные промышленники не пожелали оказать помощь, пришлось прибегнуть к сотрудничеству с бельгийцами. И за считанные месяцы в Каменноугольном бассейне появились замечательные заводы. Маниковский предложил Штюрмеру программу по созданию тридцати заводов, введение в строй которых решило бы все проблемы со снабжением армии. Программа была утверждена, несмотря на критику со стороны либералов. К сожалению, его идея по созданию завода ручных пулемётов была раскритикована Гучковым, и нам пришлось закупать их за границей втридорога…

— При Шуваеве даже взятка практически исчезла, — с оттенками меланхолии в голосе сказал Манасевич.

Если честно, сам Ивушка хотел нажиться на военных заказах, но ничего поделать не удалось…Взятка не помогла…

— А потом Милюков сделал так, чтобы Шуваева, прежде ругаемого либералами, называемого ими не иначе как дураком, глупцом и так далее, сняли с поста военного министра, — сказал Спиридович. — Помните ту критику, который Милюков обрушил на его ведомство?

— Да, даже у нас об этом говорили, — задумчиво произнёс Бобрев. — С трибуны Думы сыпались обвинения и критика, критика, критика, критика…

— А Шуваев согласился, что не всё идёт гладко, как хотелось бы. Случилось так, что Милюков пожал руку военному министру, это раздули, и Николая убедили снять Шуваева с поста. Тем более Беляеву, его преемнику, симпатизировала Александра Фёдоровна, считая его надёжной опорой монархии. Не лучшая опора, прямо скажем, — развёл руками Спиридович.

— И всё-таки военно-промышленные комитеты начали терять заказы: военное министерство теперь в основном делала заказы напрямую. Вот-вот должна была начаться ревизия этого монстра, созданного оппозицией. На первое декабря шестнадцатого года комитеты раздали заказов на производство пятидесяти тысяч деревянных ящиков — и на …ровно ноль снарядов. До первого июня того же года сделали заказ на семьсот сорок тысяч пудов сортового железа, сдали только один процент от этого, семь тысяч пудов. Сделали заказ на двадцать тысяч фугасов, первые должны были быть сданы в марте. На первое апреля не сдано ни одного. Только в октябре шестнадцатого поставки, с нарушением всех технических норм, кое-как наладились. Всего заказов раздали на четыреста миллионов рублей, выполнено было менее половины. Шанс взять власть становился всё более призрачным. На весну планировалось общее наступление, в самом деле подарившее нам победу, — хитро улыбнулся Манасевич-Мануйлов. — Между тем Гучков кричал о том, что государство неспособно справиться с бременем, на него возложенным, что требуется "ответственное министерство", что только промышленники, только общественность способны привести страну к победе. Это были те промышленники, которые за полгода не поставили ни одного заказа, зато успели растратить авансы…

Воцарилась короткая пауза.

— А Милюков произносит свою речь о том, что правительство виновно в измене, не приведя ни единого доказательства тому. Даже нет, не так: он опирался на информацию в иностранных газетах. А информацию эту закачивали туда сами кадеты, в том числе и господин Милюков, — продолжил Манасевич. — Вот здесь отрывки бесед Павла Николаевича с иностранными представителями. Он твердит о том, что власть не знает, куда идёт…

— И то же самое говорит Львов, — Бобрев протянул листок, текст на котором был напечатан на английском. — Он встретился с представителями англичан, и начал ругать министра внутренних дел в неспособности управлять страной, в некомпетентности. А когда англичанин предложил походатайствовать, чтобы сам Львов занял пост министра. Ведь, по идее, если критикует, знает, может сделать лучше…Во всяком случае, думает так. Но случилось неожиданное: Георгий Евгеньевич буквально отступил назад. Он отказался от этого, но критиковать продолжил. И обозвал правительство безумным шофёром, которое едет неизвестно куда…

— Между тем именно оппозиция была таким водителем, — встрял Курлов. — При военно-промышленном комитете каждого уровня создавалась группа из десяти рабочих. Сперва трудовые коллективы представляли выборщиков, а те уже избирали членов в эти "группы". На первых выборах петроградские выборщики высказались против какого-либо участия их избирателей в военно-промышленных комитетах и за продолжение нормальной работы. Тогда призвали на помощь большевиков, и в рабочие группы вошли они и лица, близкие к ним по убеждениям и желаниям обратить штыки армии против своего же народа, закончив капиталистическую войну войной гражданской.

— И сам Ульянов-Бланк, он же Владимир Ленин, высказался примерно в то время, что он не русский, а большевик, и что ему всё равно: умрёт ли девять десятых русских людей — лишь бы десятая часть вошла в общество мировой победившей революции. Да-с. У меня тут есть очень и очень интересные материалы по этой группе, но отложку-ка их на потом.

Манасевич-Мануйлов упивался своей осведомлённостью.

— Да. Именно так: в организацию, призванную способствовать победе России в войне, вошли сторонники её поражения. Тогда же началась агитация среди рабочих всех военных заводов: нужно кончать с правительством. Министров-капиталистов в расход, а во главе страны поставить Советы…На счастье, в рабочей группе Центрального комитета был агент охранного отделения.

Спиридович достал фотокарточку ничем не примечательного человека.

— Он сообщал о решениях, принимаемых в рабочей группе. Целью официальной было примирение рабочих с предпринимателями, но лишь десятую или восьмую часть споров, в которых принимали участие наши "товарищи", удалось разрешить. С этой задачей рабочие группы не справились. Тогда решили всё внимание обратить на агитацию против правительства. Коновалов и Рябушинский постоянно говорили о единстве предпринимателей и рабочих, овациями встречали любое хулительное слово в адрес власти, и при малейшей попытке прекратить это грозили "общественным недовольством". Наконец, полиция взялась за это дело.

— Примерно тогда же, когда Путилова уличили в мошенничестве и устроили надзор полиции за ним, — подхватил Бобрев. — Общество путиловских заводов взяло у казны и Государственного банка авансом пятьдесят один миллион рублей, при этом задолжав Русско-Азиатскому банку, членом правления которого был всё тот же Путилов, кругленькую сумму. Да ещё грабительские проценты, целых шестнадцать, взимались по кредиту…При этом невыполненных заказов было на сто восемьдесят миллионов рублей. Ввели военную администрацию, но офицерам пришлось заниматься не только организацией производства — деньгами тоже. В кассе правления был один рубль пятнадцать копеек, а на счету — сто тридцать пять рублей, Пришлось брать у казны кредит на десять миллионов рублей…Путилову грозил арест. Примерно в то же время открылся Съезд металлообрабатывающей промышленности, председателем которого единогласно избрали Протопопова. Сами знаете, как потом его травили, когда он оказался на посту министра внутренних дел. Съезд выступил против огосударствления путиловского завода. А там уже шла забастовка, которую затеяла рабочая группа.

— И тут снова выступает на сцене театра политики господин Гучков, — едко заметил Спиридович. — "Видя бессилие власти", он предлагает освободить от работы три крупнейших завода по производству снарядов и наладить там производство пушек. Естественно, чем же будет стрелять русская артиллерия, Гучков и не задумывался: ему главное было раскритиковать правительство. Естественно, бредовую идею отклонили. И тогда Александр Иванович решил броситься в бой.

— И третьего января прошлого года в ответ на требования прекратить заседания рабочей группы, которые идут в нарушение закона о контроле за деятельностью общественных организаций, хамски ответил, что никогда не любил этот закон и, соответственно, следовать ему не будет.

Бобрев читал это дословно с листка. Под рукописным текстом была видна подпись Хабалова, тогда командовавшего войсками Петроградского гарнизона.

— Э….Таки нет…

Манасевич "таки" не удержался.

— Сперва был ноябрь шестнадцатого. Несколько октябристов. В их числе Гучков, собрались на совещание: они решили совершить переворот. Господин Манасевич был прав, встряв в Ваш рассказ, — холодно заметил Спиридович. — Вот теперь продолжайте, прошу Вас.

— Да, конечно, — контрразведчик оторвался от листка. — Агентура сообщала, что рабочая группа призвала к забастовке в день открытия Думы, четырнадцатого февраля. Планировалось пойти к Таврическому и потребовать создания "министерства общественного доверия".

— Но демонстрацию предотвратили. Не получилось у них…

Курлов, бывший тогда в Петрограде, довольно улыбнулся.

— Именно. Тогда решили: больше ждать нельзя. Рычаги давления на власть у них отнимали один за другим, вот-вот многие участники заговора могли оказаться за решёткой. Керенский был под надзором полиции, Гучков оказался замешан в дело о шпионаже в пользу Германии, Львова вовсе могли посадить за растрату казённых средств, не говоря уже о прямых призывах Рябушинского и Коновалова к свержению императора. Им оставался только вооружённый переворот, иначе больше не представится шанса взять бразды правления в свои руки. Саботировали поставки муки в пекарни и, соответственно, далее — хлеба в магазины. К сожалению, полиция не смогла поймать всех членов рабочей группы и агитаторов. Они подняли новую забастовку. Под девизом "всеобщего женского дня", никогда ранее у нас не праздновавшегося, они вывели женщин-рабочих на улицы…

— И понеслось… — развёл руками Манасевич.

Воцарилось молчание.

— Господа, стоит ли нам продолжать нашу работу? Не проще ли завтра, а может, нынче же вечером — направиться к регенту? Мы доложим ему, он примет меры…

— Нам нужно ещё кое-что, молодой человек, — Курлов уставился на свои пальцы, сложенные лодочкой. — Вы знаете, когда-то я служил прокурором…Так вот. Нужны доказательства. Нужны цифры. Нужна бухгалтерия Центрального военно-промышленного комитета, Киевского и Московского. Причём, по большому счёту, она должна быть у нас на руках в тот момент, когда мы начнём облаву…

— Облаву? — переспросил, напрягшись, Манасевич.

— Облаву, — ответил за Курлова Спиридович. — Вы узнаете об этом позже. И забудьте об этом до того, как мы попросим Вас вспомнить об этом слове…

Александр Иванович выразился как-то путано, нагнал тумана только…Боялся, что проговорится? Этот струнно-исполнительный человек — и проговорится? Что же тут?

"Они хотят арестовать кого-то? Членов комитетов? Да, сложенные вместе, наши факты…Нет! Неужели! Хотят арестовать самих!"

— Судя по лицу господину Бобрева, он уже обо всём догадался. Замечательно. Итак. Нам нужна бухгалтерия. Просто так явиться и конфисковать её мы не можем, иначе потеряем столь необходимую сейчас внезапность. Надо как-то раздобыть её… — Курлов ушёл в раздумья.

— И так можно. Вот список всех лиц, так или иначе связанных с нужной нам документацией, — Спиридович выудил маленький, с ладонь шириной, лист бумаги. — Вот здесь все они. Дмитрий Петрович, боюсь, это дело предстоит сделать Вам. У Вас есть необходимый опыт…Берётесь?

— Берусь! Жизнь положу!

Контрразведчик вскочил, каблуки его клацнули так, что, кажется, стёкла вот-вот должны были вылететь. Взор был направлен в заоблачную даль…Бобрев готовился.

— Не спешите, Дмитрий Петрович. Вам предстоит ещё одно преприятнейшее дельце, — Манасевич выудил на свет Божий бутыль. — Ну а сейчас-то хоть…А?

— Можно, — Спиридович довольно погладил усы. — Можно…

Бобрев вышел из бывшего штаба жандармов, а ныне Петроградского отдела службы имперской безопасности, под утро. Голова его, несмотря на обильно влитое в неё вино, была ясна как никогда. Всё сложилось в цельную картинку. Несколько людей, желавших добиться власти — каждый по своим мотивам — оказались объединены судьбой. Вместе они создали несколько организаций, пропагандировавших идею о слабом, отвратительном. Не способном ни на что правительстве, а себя выказывали спасителями России. Затем они расставили нужных людей на ключевых местах, выдавили деятельных своих противников, облив грязью, сдавили горло императору, лишили его поддержки…А потом- бац — и переворот! Хорошо ещё, что он не помешал победе в войне. Бобрев, конечно, не был компетентен в административных вопросах, но знал: большинство начинаний "министров общественного доверия" либо отменялось, либо оттягивалось, либо саботировалось Великим князем. Может, поэтому любители критики, неспособные — как это показала работа военно-промышленных комитетов — к созидательной работе, не развалили окончательно Россию. Теперь же предстояла борьба против них, против самих министров! Вот чего хотел Кирилл — сбора достаточного числа доказательств для того, чтоб получить возможность устранить всех враждебных строю людей. Он собрал их под своим надзором, отстранил от работы в общественных организациях, лишил свободного времени. Партия кадетов из-за постоянного отсутствия Милюкова уже начинала потихоньку распадаться, её рвали извечные противоречия на части. Только Павел Николаевич кое-как мог их разрешать, но без него…Да…Без него кадеты были слишком уж различны в своих взглядах. Учёные, составившие костяк этой партии, вообще не были склонны к тому, чтобы принимать чужое мнение без того, чтобы раскритиковать его всласть.

Но да ладно. У Бобрева и без того дел хватало. Итак, что ему предстояло? Необходимо добыть документы. Но как? Использовать кого-либо из указанных в списке лиц. А может, привлечь на сторону "незаметных людей" — уборщиков, секретарей, курьеров. Обычная практика в разведывательной деятельности. Можно перетянуть на свою сторону…Кого?

Бобрев прокрутил в памяти список ещё раз. Секретарь Гучкова, назначенный на эту должность неделю назад, Требовльский Яков Александрович. Либерал. Характер спокойный, нетребовательный. Очень работоспособен. Исполнителен. Нет, такого придётся обрабатывать целую вечность, а времени ни на что не хватает.

Дальше…Кто там у нас? Заместитель Гучкова, также назначенный совсем недавно, Винавер. Он из кадетов, введён на пост исполняющего обязанности председателя Центрального военно-промышленного комитета по просьбе Милюкова. Характер склочный. Депутат первой Государственной Думы. Нещадно критиковавший правительство. Автор очень острых, односторонних мемуаров о деятельности разогнанной Думы. Склонен прислушиваться в политике только к радикальным либералам. Юрист. Нет, этот идейный

Кто ещё? Кого-нибудь надо…податливого, что ли? Чтобы не из октябристов и не из промышленников…Но там таких…Есть такая! Секретарь Винавера, Канторович Анна Павловна. Натура романтичная, трудолюбивая, исполнительная. Знает французский, немецкий, английский. Любит синематограф и театр. Зачитывается философскими работами навроде тех, что напечатаны в сборнике "Вехи". Увлекается немецким романтизмом. Любимое заведение, как ни странно, довольно-таки "плебейское" — "Привал комедиантов". Что такого нашла такая возвышенная натура там? Вспомнить, вспомнить…Там о ней что-то ещё написано…Точно! Несчастна в любви. Постоянно заводит романы, короткие. Ни один кавалер не остаётся подле неё дольше чем на три с половиной месяца. Интересно, откуда такая информация? Агенты, что ли, сами пробовали ухаживать за нею? Или кто-то набрал целую корзин сплетен?

Такой человек обязательно ищет нечто романтичное, мечтает о красивой любви, о чём-то вроде чистого и светлого чувства, как у Джульетты, но при этом в выборе Ромео неразборчива. Возможно, падкая на мужское внимание, плохо разбирается в людях, и отсюда такие короткие по времени отношения с кавалерами. Заинтересовать такую, при желании, будет не так сложно. Тем более долг велит сделать это.

— Ну что ж, Бобрев, надеюсь, ты ещё не забыл, какие комплименты предпочитают прекрасные дамы, — пробубнил себе под нос контрразведчик. — Эх, всё-таки, тяжела и неказиста жизнь российского службиста…Ухаживаешь за нелюбимыми дамами, пьёшь вино, а на утро идёшь арестовывать министров и миллионеров…Мемуары, что ли, взяться писать? А то ведь не доживу с этаким ритмом жизни…

Наверное, Бобрев всё-таки захмелел. Ну самую малость!

Дмитрий кое-как добрался по вечернему Петрограду до своей маленькой, уютной квартиры и плюхнулся, не раздеваясь, на диван. Он проспит шесть часов, а потом проснётся, чтобы начать бой за секреты военно-промышленного комитета и лично Гучкова…

"Привал комедиантов" располагался в довольно-таки приятном районе с довольно-таки неприятной репутацией. Говаривали, что именно здесь перед революцией пятого года собирались всяческие и всевозможные "тёмные люди" вроде Троцкого, Ленина и Гельфанда. Правда, никто из распространителей подобных слухов не задавался вопросом: а как же те могли собраться, если были вдали от столицы, а Ленин — так и от России? Однако логика никогда не могла бороться с россказнями, а потому миф о том, что в заведении за одним столиком сидели Колчак (тоже навещавший "Привал"), Ленин и Керенский (он-то как здесь оказался, было совершенно непонятно), жил и другим того же желал.

На сцене романсы пела какая-то местная (то есть в масштабе кафешантана) знаменитость. Облачённая в наряд, средний между цыганскими юбками и французскими платьями, она заунывно тянула под аккомпанемент гитариста. Тот, конечно же, был одет соответствующе. В общем, идиллия для любителя приобщиться к "енеральской да купчинской жизни", как её представляли невзыскательные люди.

За столиком, стоявшим подальше от сцены, грустила весьма привлекательная особа. Несмотря на то, что платье было у неё недорогим и неброским, что-то заставляло мужчин останавливать на ней свой взгляд. Может, всё дело в открытом лице, в широких как озёра глазах? Или в ауре надежды и ожидания, прямо-таки заполнивших всё вокруг этой девушки? Целый водопад тёмно-русых волос опускался на её миниатюрные плечи, наполовину скрывая её по-девичьи округлое лицо.

— Мадмуазель, это Вам, — словно из-под земли появился официант, держа в руках необъятный букет подснежников. — Просили передать, что эти цветы не могут сравниться по нежности и очарованию с Вами.

— Как мило, — улыбнулась дама.

Лицо её преображалось, когда она улыбалась: становились заметны веснушки, которыми были прямо-таки усеяны её щёки и нос, в глазах плясали огненные бесенята, а счастьем наполнялось всё вокруг. Даже официант, который, казалось, видывал самых прекрасных девушек Петрограда, зарделся и улыбнулся в ответ. Но не по-дежурному, а от всего сердца.

Красавица носиком зарылась в пахнущие весной, ярким солнцем и беззаботными ручьями цветы, и так, не отнимая букет, спросила официанта.

— А кто Вам просил передать это счастье? — вокруг глаз залегли морщинки радости.

— Вон тот господин, — радостно ответил "человек".

Невдалеке, смотря во все глаза на очаровательную любительницу цветов, сидел гвардейский офицер (кажется, поручик). Поза его говорила о величайшем интересе к даме и, одновременно, о чувстве собственного достоинства. Его рыжие волосы сверкали огнём в неверном свете электрических светильников. А перевязанная левая рука! Даме сразу же захотелось позаботиться об этом гордом бедняге, наверняка получившем ранение в дни последних — и самых страшных — боёв на Западном фронте или в Карпатах. Да ведь и всё дело, которому она отдавала всю себя — работа в военно-промышленном комитете — было направлено на помощь армии и сохранение жизни таким вот молодцам. Этот человек, тем более, угадал, какие цветы она предпочитает, и хотя бы из-за этого он достоин улыбки. А может, и благосклонности. Очень милый офицер, наверняка романтичный, повидавший виды на войне, привыкающий к мирной жизни. Должно быть, он невероятно интересен!

— Передайте господину мою признательность, — дама скрыла свою улыбку за букетом. — Он не представился?

— Просил передать, что его зовут Дмитрий, — официант не удержался и подмигнул.

Девушка, однако, простила — или попросту не обратила внимания — на эту фамильярность.

— Имя настоящего победителя, — довольно прошептала она. — Ну что же Вы! Идите! Идите! Передайте…ещё вот это…

Батистовый платочек, миниатюрный, надушенный, оказался в руках официанта.

— О, всенепременно, — "человек" поклонился и направился к столику гвардейца.

Красавица сделала вид, что наслаждается букетом, а меж тем следила за реакцией раненого офицера. Улыбка расцвела на его лице, когда он получил знак признательности. Раненый герой (только сейчас она сумела разглядеть Георгия на его мундире) втянул аромат духов и кивнул в знак благодарности прекрасной незнакомке.

Та, в свою очередь, не спускала глаз с молодого человека, изучая его. Мужественные скулы, доброе лицо, смешной нос, жесты уверенного в себе человека. Гвардеец. Герой войны. Романтичный. Таким должен быть настоящий мужчина! Да, надо бы к нему присмотреться внимательней.

"Но сперва пусть справиться с испытанием" — довольная своей идеей, Анна Канторович поднялась из-за столика и направилась к выходу.

Офицер, однако, не последовал за нею. Девушка даже оказалась раздосадована. Разве так осаждают крепости? Может, гвардеец просто не ожидал, что она уйдёт из "Привала"? Что ж, если он несообразителен и глуп — то и не стоит её внимания. Надо было возвращаться с перерыва на службу, как раз привезли новые бумаги, требовалось их просмотреть и набросать доклад господину Винаверу.

— Извозчик! — Анна взмахнула левой рукой (в правой был зажат букет). — Извозчик!

Напротив как раз похрапывал свободный лихач. Он проснулся, послышав заветный возглас, замахал головой и, наконец, завидев Канторович, ответил.

— Чего изволите, барышня?

— На Литейный, к зданию Центрального военно-промышленного комитета!

— Доскачем, цоканья коня не услышите! — извозчик помог Анне забраться в коляску.

А там…

Там тоже был букет — но уже роз. Кто-то, наверное, забыл.

— Забыли тут у Вас, цветы, милейший.

Канторович снова вдохнула аромат подснежников. Нет, она совершенно не понимала, как можно оставить цветы…Это сущее варварство!

— Не забыли, барышня! — рассмеялся извозчик. — Меня Их Благородье просили передать Вам…Ну то есть я только счас понял, что эт Вы. Даме он просил передать, которая тоже с цветками выйдет. Ну вот это Вы…

— Офицер? Гвардии? Георгиевский кавалер? И рука левая на перевязи?

Всё это казалось сказкой. Тот рыжий молодец, оказывается, умнее, чем она подумала. Что за встреча! Но неужели он увидел её раньше, чем она зашла в этот раз в "Привал"? Может, он уже видел её здесь: Анна ведь частая посетительница кафешантана. Значит, у неё появился новый поклонник! Да, таких у неё прежде не было…

— Надеюсь, я сумел Вам угодить, — внезапно раздавшийся голос, приятный, твёрдый, полный уверенности в себе, раздался совсем близко.

Канторович, ушедшая было в размышления, взмахнула головой, стряхивая тягостные думы — и увидела рядом с коляской того самого офицера.

Он улыбался, открыто, но нешироко. Так, будто справился с порученным командованием заданием, и ждал похвалы (а может, и повышения в звании).

— Да, признаться, эти цветы оказались полной для меня неожиданностью, — наконец нашлась, что ответить, Анна.

— Ваше благородье! Передал в лучшем виде! — довольно воскликнул лихач. — Барышня, прикажете ехать на Литейный? Или куда ещё…

Канторович не видела глаз извозчика, иначе бы заподозрила неладное.

— Вы не против, если я составлю Вам компанию? Мне как раз хочется посмотреть на город. Я так давно в нём не был…Война…Всё война…

— Что ж, не откажусь от Вашей компании. Хотя бы из-за роз, — рассмеялась Анна. — Но как Вас зовут?

— Дмитрий Бобрев, лейб-гвардии Финляндского полка поручик, к Вашим услугам!

Офицер цокнул каблуками, взял под козырёк — а через мгновение уже оказался в коляске рядом с Канторович.

— Лихач, трогай! Двугривенник сверху за бережную езду! — лихо скомандовал гвардеец.

Анна так улыбалась…

"Она прекрасна, — словил себя на мысли расточитель. — Она прекрасна"

Он смотрел, как она вдыхает аромат цветов. Краешек её губ играл натянутой струной, широко раскрытые глаза любовались то розами, то подснежниками. А рука…Её тонкая лева рука постоянно теребила волосы: сперва пальцы касались краешка бровей, затем ноготки танцевали на локонах, останавливались у виска — и всё начиналось снова.

— Благодарю Вас за столь прекрасные цветы, — наконец Канторович повернула голову.

Прядка упала на её глаза. Девушка, смеясь, поправила непослушные волосы.

— Пустое. Они вряд ли сравнятся с их хозяйкой.

Офицер ничуть не кривил душой: с каждым мгновением он всё лучше понимал, что желал бы осыпать комплиментами Канторович. Самые прекрасные слова в мире — и те должны были поблекнуть по сравнению с тенью этой девушки. Неужели он влюбился, как шестнадцатилетний юнкер? А что, почему бы и нет? Только…это помешает службе…Очень сильно помешает…

— Я, признаться, обратил на Вас внимание ещё несколько дней назад. Вы тогда беседовали…на повышенных тонах с неким господином в мундире министерства внутренних дел. И мне подумалось, что Вам требуется хоть какое-то отдохновение…Я, наверное, говорю несколько путано?

Он, контрразведчик со стажем, не боявшийся лично участвовать в арестах вражеских шпионов, стушевался. Что творит красота! Даже выученная загодя речь показалась ему теперь жалким монологом и третьесортной пьески.

Анна закрыла глаза и улыбнулась.

— Нисколько, — она открыла свои глаза-озёра, и взгляды двух людей соединились. — Вы говорите от чистого сердца, мне это нравится. А тот человек…Да…Его надо забыть…

— Какие же у Вас прекрасные глаза… — вырвалось у Бобрева.

И — удивительное дело — Канторович зарделась.

— Благодарю Вас… — она опустила очи долу.

Рука её теребила волосы: Анна нервничала, заметно нервничала.

— Н-н-ноо! Приехали! — наконец воскликнул лихач. — Пожалте, господа хорошие, довезли в лучшем виде!

— Вы были правы, милейший: я не заметила стука копыт, — не поднимая взгляда, сказала Канторович. — Вы…

Она не находила слов: так не хотелось расставаться с этим офицером, таким милым и славным, таким добрым и честным…

— Мы ещё встретимся? — сама того не желая, спросила Канторович, зарывшись в цветы.

— Я Вас буду ждать здесь…Вы ведь, должно быть, где-то здесь служите или живёте?

— Служу…В Центральном военно-промышленном, — легонько кивнула девушка.

Наконец, она подняла взгляд.

— Только…не надо цветов, — она улыбнулась.

В уголке левого глаза показалась слезинка.

— Ещё один букет я унести не смогу.

— Я помогу Вам, — офицер быстро нашёлся и подхватил здоровой рукой букеты. — Я помогу. И донесу их, куда пожелаете. Хоть до германской границы!

— До парадной, если Вы так горите желанием, — Канторович повернулась к нему спиной. — Благодарю ещё раз…

Бобреву показалось, что десяток шагов они проделали в одно мгновение, а контрразведчик хотел, чтобы они растянулись на часы, века, лишь бы только не расставаться с прекрасной Анной.

— Я буду ждать Вас здесь, когда Вы освободитесь? — контрразведчик словил себя на мысли, что переступает грань приличия. — Простите мне мою назойливость…

Дмитрий надеялся, что сейчас не покраснел как помидор. Хотя…Лицо такое тепло…Наверное, всё-таки зарделся. Контрразведчик, тоже мне! Задание, видите ли! Как какой-нибудь студентик влюбился!

Но — странное дело — не видел Бобрев в этом ничего плохого.

Канторович бережно приняла букеты цветов и повернулась спиной к Дмитрию.

— К шести часам вечера, — и скороговоркой, стараясь не оборачивать, добавила: — Я буду рада увидеть Вас снова, Дмитрий

— Я буду самым счастливым человеком на свете. Как Ваше имя?

По "легенде"-то он не узнал ещё имени "прекрасной незнакомки".

— Анна! — донеслось из-за уже захлопнувшейся двери.

— Анна…

Мелодия этого имени эхом отозвалась в сердце Дмитрия.

Бобрев молча вернулся в коляску лихача.

— Должен признать, Дмитрий Петрович, я сам уже давно поверил, что Вы влюблены в эту даму. Замечательно работаете, побольше бы нам таких людей.

Эти слова принадлежали извозчику. Не коверкая слов, другим голосом — более серьёзным и высоким — говорил "лихач".

"Надо срочно что-то ответить, срочно!"

— Благодарю. Надеюсь, скоро в нашей службе вовсе перестанет нуждаться Россия, — по-деловому ответил Бобрев.

— К сожалению, враги России никогда не переведутся, так что и нашей службе, разве только под другим названием, вечно работать на благо державы. Работки на наш век хватит! — невесело усмехнулся "извозчик".

— Вы правы, — задумчиво произнёс Бобрев. — Пожалуйста, в штаб. Мне надо подумать. И захватить необходимые средства.

— Эх, прокачу! — воскликнул агент, снова вошедший в роль извозчика. — Ваш Благородь, держи фуражку, сдует! И накинь-ка двугривенник сверху!

— Накину! — расхохотался Дмитрий.

Он хотел казаться со стороны счастливым человеком, нашедшим свою любовь, но на душе его скребли кошки и ухали совы. Какое веселье сейчас? Ведь он влюбился в девушку, которую ему предстоит использовать…

Через час Бобрев уже снова сидел в том самом кабинете, где состоялось совещание четырёх "агентов". На этот раз помещение преобразилось.

Тяжёлые бордовые занавески были задёрнуты, и в комнату без труда проникал солнечный свет. Он отражался на портретах всех шефов Отдельного корпуса жандармов от самого его основания. Люди, запечатленные на холсте, были такими разными, но всё-таки одна деталь объединяла их и делала похожими: служение. Все они служили не за страх, а за совесть России. Какие испытания им пришлось преодолеть? Чем пришлось пожертвовать?

— Размышляете? Это хорошо.

Спиридович вошёл в кабинет незаметно, дверь даже не скрипнула.

— Сегодня мне удалось наладить контакт с одним человеком из списка, — рапортовал Бобрев.

— Это хорошо, очень хорошо. С кем именно? — Александр Иванович занял место подле контрразведчика, принявшись рассматривать портреты.

— С Анной, — голос на долю секунды задрожал, но Бобрев справился с собой. — Канторович, секретарём Винавера,

— Это замечательно.

Спиридович повернул голову и заглянул в глаза Дмитрию.

— Дмитрий Петрович, помните: не стоит чрезмерно близко сходиться с агентами. Это чревато трудностями. Доверять им тоже не следует. К сожалению, я ожёгся на этом, и не однажды, — вздохнул Александр. — Но, признаться…Если у Вас нечто серьёзное в сердце — то Бог Вам в помощь. Я буду рад, если кто-то из нас всё-таки сможет обрести семейное счастье.

Спиридович был несчастен в браке…

Дыхание Бобрева сдавило.

— Вы…

— У Вас всё на лице написано. Я видел фотокарточку Канторович. Признаться, будь лет на двадцать моложе, я бы…Ну да ладно. Предупреждаю Вас: это слишком опасно. Она вряд ли поймёт то, что…

— Я её использую? Возможно. Но я надеюсь, что мне не придётся ей об этом говорить.

— Придётся. Вы же, наверное, назвались лейб-гвардии офицеров? Не так ли? — Спиридович понимающе улыбнулся, оглядывая "маскировочный" наряд Бобрева. — Да и не могли Вы сказать, что служите в контрразведке. Тогда всё дело могло пойти насмарку. Как Вы с нею объяснитесь? Если Вы не просто влюбитесь в неё, а полюбите — Вы же ведь захотите раскрыть себя, рано или поздно. К чему это приведёт? Она подумает, что Вы обманывали её всё это время, причём врали не только об имени и службе, но и о многом другом. Она подумает не Бог весть что.

Александр Иванович подыскивал нужные слова.

— И будет права, во всём права. Служба — дело одинокое. Мы не можем найти понимания даже в самых близких нам людях. Вы даже не знаете, как первая моя жена воспринимала то, что я делаю…

Тень упала на лицо Спиридовича.

— Мой Вам совет. Если сможете — забудьте её, как только дело будет сделано.

— А если не смогу? — Бобрев всем телом подался вперёд.

Собеседник невесело усмехнулся.

— Тогда желаю Вам терпения, счастья и удачи, последнего — в особенности. Вы ещё очень молоды, чтобы разобраться во всём без участия фортуны.

Спиридович повернулся и хотел было уйти, но Бобрев его остановил.

— Александр Иванович, можно спросить Вашего совета? Не в службу, а в дружбу, — контрразведчик замялся.

Бывший начальник личной охраны царя повернулся. На лице его играла шальная улыбка.

— Вы хотите узнать, как расположить её к себе? Как добиться её благосклонности, — и, прочтя по лицу Бобрева утвердительный ответ, продолжил. — Нет ничего проще! Первый совет: никого не слушайте и полагайтесь только на своё сердце. Оно подскажет Вам верную дорогу. Что, хотите ещё советов?

Дмитрий кивнул.

Спиридович — впервые за долгие годы — улыбался от чистого сердца. Наверное, он был счастлив помочь хоть кому-то из числа "бойцов невидимого фронта" обрести личное счастье. Ведь это самое ценное — наравне со служением Родине — что есть у человека…

Едва Анна Канторович вышла из здания комитета, как принялась оглядываться по сторонам, ища глазами того офицера, Александра. Она постоянно думала о нём в тот день, даже Винавер заметил, что с секретаршей что-то не так.

— Милочка, уж не заболели ли Вы?

Он просто ещё не видел букеты.

— Нет, Максим Моисеевич, всё в порядке, просто…

Нос наконец-то принюхался. Умные глаза Винавера пронзили Канторович.

— Анна Павловна, комната прямо-таки благоухает цветами. Духи? Нет…Вам случайно не подарили цветы?

Юрист-цивилист, недавно отпраздновавший свой пятьдесят четвёртый день рождения, поднялся из-за стола и подошёл к окну. Он отдёрнул занавеску — и прямо перед его взором оказались букеты, стоявшие в вазах.

— О, милочка, у Вас новый поклонник. Вот отчего Вы так взволнованы. Ну что ж, очень хорошо, очень! Авось найдетё наконец себе пару. Пора, пора, столь прекрасная девушка просто не имеет права оставаться в одиночестве. Ну же, расскажите мне о нём, мне интересно!

Старый еврей и один из старейших кадетов, великолепный специалист по гражданскому праву, он опустился на стул напротив Анны Павловны. Он ждал любопытнейшего рассказа. И дождался.

— Мы встретились с ним в "Привале комедиантов"…

— Анна, простите, что заставил Вас ждать, — раздался долгожданный голос откуда-то справа.

Канторович развернулась. Голова её сделала немыслимый пируэт, а лицо…Лицо преобразилось. Задумчивость мигом слетела с него, глаза засияли, а улыбка озарила всё вокруг. Бобрев не удержался от того, чтобы не улыбнуться в ответ.

— Позвольте принять у Вас букеты? Клянусь, я не дам их в обиду, — рассмеялся Бобрев.

— Да, пожалуйста, — букеты перекочевали в здоровую руку Дмитрия Петровича.

При этом Анна коснулась ладошкой кожи Бобрева, и его будто молния ударила: прикосновение было таким тёплым, таким нежным!

— Анна, скажите…А Вы любите прогулки по набережной, улицам Петрограда?

Канторович подняла премилый носик кверху, приложила пальчик к губам, сделала серьёзное выражение лица — а через считанные секунды, радостно улыбнувшись, ответила:

— Особенно в хорошей компании. Надеюсь, я попала именно в такую? — девушка ждала реакции Бобрева.

— Уверен, что да. Быть может, даже в лучшую из возможных, — поддержал шутку Бобрев, и они оба весело и по-доброму рассмеялись. — Прошу Вас.

Дмитрий кое-как извернулся, чтобы цветы не мешали, и Канторович взяла его под локоток. Если честно, секретарша Винавера позволяла себе такое своим прошлым ухажёрам хорошо, если на вторую-третью встречу, но этот офицер…Было в нём нечто, располагавшее к этому рыжеволосому кавалеру, что-то, заставлявшее довериться ему. Анна всё больше и больше отдавалась чувствам, не желая противиться любви с первого взгляда (или, скорее, букета).

— Ваши цветы, признаться, обратили на себя внимание всего женского и большей части мужского персонала нашего комитета, — Канторович первой завела разговор. — Вы, наверное, волшебник: раздобыть в такое время в Петрограде столь прекрасные букеты! Поделитесь секретом, будьте любезны!

Анна желала напустить в свой голос побольше серьёзных ноток, но получались только мажорные ноты, ноты счастья и удовольствия.

— О, если я раскрою Вам секреты своего волшебства, оно потеряет всякое очарование. Согласитесь, магия хорошо ровно столько, сколько она сохраняет тайну, пока вокруг неё расстилается туман, пока кто-то желает проникнуть в её суть, — Бобреву казалось, причём чем дальше, тем больше, что он городит чушь.

— Вы точно волшебник: сказали то, о чём я только что подумала, — голос её был полон улыбок.

"А я становлюсь поэтом. Надо же" — невпопад подумал Дмитрий.

— Я буду стараться и создавать одну волшбу за другой, чтобы только очаровать Вас, Анна.

Она шутливо погрозила пальцем контрразведчику.

— Меня не так уж и легко околдовать, смею Вас уверить! Хотя…

Анна многозначительно посмотрела на Бобрева.

— Хотя…Всё зависит от силы этой магии. Кто знает, может быть, какое-то заклинание и сможет меня победить. Но чтоб подобрать его, потребуется много труда.

— Меня не пугают подобные трудности, Анна, — совершенно серьёзно, от чистого сердца, ответил Бобрев. — Я буду колдовать изо дня в день, двадцать часа в сутки, лишь бы найти то единственное заклинание.

— Я Вам верю, Дмитрий, — Канторович опустила взгляд.

"И надеюсь, что Вам не потребуется много времени для своих поисков" — добавила она мысленно.

Двое, чьи пути сошлись лишь благодаря изворотливой фортуне, шли, не замечая ничего вокруг. Они шутили и смеялись, рассуждали о философии и истории, о завтрашнем открытии мирной конференции, о розах и фиалках, о дамских шляпках и парадных мундирах. И казалось им, что знакомы они всю жизнь, а может, даже больше, и не хотелось им расставаться.

Они дошли до парадной дома, в котором жила Канторович. На минуту воцарилось молчание. Никто из них не мог найти подходящих слов для прощания.

"Скажи, ну скажи! Пусть сердце скажет, а не разум!" — убеждал себя Бобрев.

"Пусть он скажет хоть что-нибудь! Хоть что-то! Лишь бы услышать его голос!" — молила Канторович.

— Анна, — наконец нашёлся Дмитрий. — Вы…

— Я жду Вас завтра! Утром, в девять, я поеду на службу. Вы дождётесь меня?

Она закусила губу от волнения. Он изо всех сил сжал кулак, так, что костяшки захрустели, а кожа перчатки, похоже, треснула. Их взгляды наконец-то встретились.

"Эти глаза…Какие глаза! Боже, как она красива!" — подумал он.

"Я бы хотела смотреть только в них!" — подумала она.

— Я дождусь Вас, чего бы мне это ни стоило! — Бобрев взял под козырёк, и оба, не сговариваясь, рассмеялись.

Смех их выгнал прочь все страхи и сомнения, и, как надеялись двое влюблённых, навсегда.

"Если бы ты никогда больше не покидал меня!" — подумала она.

"Я буду ждать тебя, Анна…" — подумал он.

Ещё несколько минут они молчали, и молчанием этим сказали больше, чем за всё время их встречи.

В каком-то порыве Анна подалась к Дмитрию, их губы встретились на короткое, как вечность, мгновение — и тут же Канторович, испугавшись собственных чувств, юркнула в парадную.

Бобрев долго ещё смотрел вслед девушке, похитившей его сердце.

"Господи, только бы нам никогда не расставаться…"

"Новое время"

Трубы мира

Завтра открывается мирная конференция, на которой будет решена судьба послевоенной Европы, а может, и целого мира. Целая тысяча делегатов приедет в Петроград, чтобы принять участие в создании мирной декларации. Союзные державы: Россия, Англия, Франция, Италия, САСШ Япония — образовали совет, в который входят по одному представителю дипломатического корпуса и по одному представителю правительства. Остальные державы разделены на три категории, чтобы облегчить обсуждение тех или иных вопросов на конференции: по чисто техническим соображениям невозможно собрать для столь трудоёмкого дела тысячу человек в одном месте. Кроме того, представители Четверного союза вот-вот должны прибыть в Петроград. Их участие в конференции ограничено. В течение пятнадцати дней после составления союзниками пунктов мирной декларации делегаты побеждённых держав должны согласиться на условия мира или отказаться от них. Думается, что последнее вряд ли возможно.

В Германии начинается революционное брожение. До нас дошли известия о волнениях в германском флоте. В Австро-Венгрии социал-демократы намерены созвать Национальное собрание для решения судьбы практически развалившейся империи, недавно объявленной федерацией. Император Карл, как сообщают австрийские газеты, находится в затруднительном положении и думает об отречении. В столице осталось слишком мало верных престолу сил. В Болгарии реформируются правительство и армия. Те элементы, что ратовали за войну с братской Россией, за гибель сотен тысяч болгар, теперь должны покинуть занимаемые посты. Предрекают скорую смену правительства.

Регент, к сожалению, не смог лично ответить на вопросы журналистов нашей газеты, вместо него пояснения касательно позиции России на делегации изложил Павел Николаевич Милюков, министр иностранных дел. Он заявил, что мы будем добиваться окончательного присоединения к империи столь важных для нас во всех отношениях Проливов, Константинополя, Галиции и некоторых восточных территорий Германии. Пройдёт ещё несколько недель, и Царьград вновь, теперь на веки вечные, станет православным городом. Наши солдаты бились ради этого четыре года, и теперь цель их близка как никогда. Кроме того, мы будем ратовать за создание независимых государств наших братьев-славян, чехов, словаков, словенцев и за уплату Германией контрибуции, которая компенсирует наши затраты в войне. Кроме того, мы потребуем передачи в наши руки оборудования и продукции некоторых немецких заводов и право пользования всеми германскими патентами в течение пяти лет. Это позволит нашей промышленности если не сделать резкий рывок вперёд, то хотя бы быстро восстановиться.

Господа — это тот час, которого мы ждали долгие годы войны! Благодаря Великому князю Кириллу Владимировичу и нашей доблестной армии — мы победили…

"Утро России"

Слоёный пирог

Послезавтра открывается мирная конференция, на которой будут участвовать только представители Антанты. Делегатов от Четверного союза позовут, когда те потребуются для подписи всех документов. Итак, господа, не пора ли подвести итоги войны? Точнее, вклад некоторых людей в её достойное окончание?

Все эти тяжёлые годы такие замечательные представители общественности, как Александр Иванович Гучков, Александр Иванович Коновалов, Михаил Иванович Терщенко, Георгий Евгеньевич Львов, Павел Николаевич Милюков, Михаил Владимирович Родзянко, внесли неоценимый вклад в общее дело борьбы с германцами.

Однако что же предпринимают власти для того, чтобы вознаградить их? Нашей газете стало известно, что все замечательные начинания этих людей блокируются регентом. Власть мешает им работать. Неужели возвращается николаевский гнёт? Сколько можно? Отчего стране нельзя вздохнуть свободно? Разве не заслужили мы долгожданной свободы?

Великий князь хочет затопить Россию тёмным простонародьем, дав волю необразованной массе и задавить едва-едва народившуюся в стране прослойку думающих, знающих, образованных людей. Можно ли это позволить? Может быть, стоит задуматься, а тот ли человек стоит на вершине власти? Кто поставил его туда? Неужели он забыл, что только благодаря борьбе с тёмными силами, с силами реакции и косности, которые вели нашу страну к гибели, только благодаря просвещённой общественности Великий князь оказался столь близок к престолу. Как знать, может быть, стоит задуматься: не настал ли час для новой битвы за свободу?..