Рыцари Серебряного Щита

ГЛАВА X, из которой следует, что тот, кто слишком поздно решает первую загадку, встречает много неприятностей и должен потом ломать голову над остальными загадками

Как я уже писал на странице 64-й, в девятой строке снизу (прошу покорнейше, можете проверить), все взрослые, в том числе и я, отправились вечером в клуб на танцы. И должен сказать, что вначале всё шло очень хорошо и весело. Вначале, но не до конца. Потому что вначале мы купили себе малинового мороженого, чёрный кофе и по два пирожных (у каждого было одно пирожное с розовым кремом и одно, залитое шоколадом). Однако очень скоро от мороженого остались только мятые бумажные стаканчики, от кофе — грязные чашки, а от пирожных — одно лишь воспоминание, хотя и приятное, но не такое сладкое, как сами пирожные.

Вдобавок ко всему оркестр играл вначале слаженно, хорошо, но потом скрипач стал ужасно торопиться, видно, хотел поскорее кончить, а пан барабанщик засыпал на ходу и когда просыпался, то делал свои «бум-бум» и «дзинь-дзинь» совершенно невпопад, сбивая ритм. Как же тут танцевать под такую музыку?

Когда человек не может делать то, что ему хочется, он скучает. А коль уж он сам скучает, то начинает докучать и другим.

— Вроде бы ветерок поднимается, — заметил папа Андрейки. — Говорил я, что надо снять паруса.

— Вы бы и сняли, а я в это время присмотрела бы за девочками. Небось лентяйки только по одной ноге вымыли, — с упрёком сказала мне мама Дануси.

Мама Андрейки молча зевнула и бросила на меня одним глазом долгий осуждающий взгляд; второй глаз у неё дремал.

Меня удивило, что именно я оказался виновником всего, хотя, впрочем, удивило не очень: я знаю, что в жизни бывают подобные ситуации…

— Может быть, во что-нибудь поиграем? — предложил я. — Давайте, напишу вам загадку. У кого есть листок бумаги?

Все немедленно начали поиски, но оказалось, что бумага есть у меня самого. Тот самый лист, на котором сегодня утром писала Сорока. Я вспомнил, что намеревался расшифровать её послание как можно быстрее, потому что оно могло таить в себе какую-нибудь Важную Тайну.

— Вот, прошу вас, пожалуйста, — сказал я. — Тут вы видите уже готовую загадку. Прочитайте, что написано.

— ЮЧОН ИДИ АН ГИРЕБ, — торжественно продекламировал папа Андрейки.

— Ну, так. Однако что это значит?..

— Очень просто, — вмешалась мама Дануси и, как это часто делают и маленькие девочки и совсем взрослые девушки, прочитала каждое слово с конца, то есть наоборот: — НОЧЮ ИДИ НА БЕРИГ… Удивляюсь, однако: вместо того чтобы писать что-либо, имеющее хоть какой-нибудь смысл, ты выстукиваешь на машинке этакие загадки. После «ч» нет мягкого знака, а кроме того, пишется «берег», а не «бериг», о чём должны бы знать даже такие, как ты, литераторы…

— Да, да, — согласился я. — Но сороки могут и не знать этого…

— Кто же из нас в таком случае сорока? — возмутились обе мамы.

— Я! Клянусь, что сорока — это я! — воскликнул я, поражённый странным предчувствием. — Прошу прощения, я побегу скорее… Уберу эти злополучные паруса, а то и в самом деле ветер усиливается…

Не знаю, что сказали мне в ответ, потому что, произнося последние слова, я был уже у выхода, а ещё через минуту рысью мчался к своему дому.

Метров через сто я остановился и при лунном свете прочёл ещё раз зажатую в кулаке записку:

А я ещё называл её в мыслях «глупой Сорокой»! Да была ли когда-нибудь на свете птица, умеющая писать на машинке?

То, что она сделала пару ошибок, — ерунда, пустяк. Сколько людей, да к тому же совершенно взрослых, пишут некоторые слова без мягкого знака, например «туш», хотя у них мысли нет о торжественном туше, который исполняет оркестр.

Я мчался по лесной дороге со всех ног, непрерывно думая о том, что же хотела сказать Сорока своим посланием, какую сообщить весть. Что ждёт меня на берегу? Какой-нибудь приятный сюрприз? Или, может быть, Сорока предупреждала об опасности?

Не буду описывать вам всех подробностей моего бега через тёмный, хмурый лес. Мой слух улавливал усиливающийся свист ветра и грохот громовых раскатов, предвестников надвигающейся бури. Потом мои глаза начали слепить молнии. Когда, совсем задыхаясь, я добежал до берега, по озеру уже вовсю гуляли волны со вспененными гребнями. Меня не удивило, что яхты нет на месте: я уже был готов к этому. Волновало другое: унёс ли яхту в озеро ветер или её кто-то украл? Я нашёл остаток перерезанной чем-то острым буксирной верёвки — значит, Сорока предостерегала меня от нападения воров и похищения яхты. Как же я пренебрёг мудрым предостережением, забыл о нём на целый день, вспомнил о Сороке лишь вечером на танцах?!!

Долго стоял я в раздумье, рассматривая при свете молний бушующее озеро. Оно, казалось, было совершенно пустынным, хотя порою моему воображению рисовались десятки парусов, возвышающихся над водой.

— Э-эй! — услышал я близкий окрик.

— Я тут! — немедленно прокричал я в ответ. Ко мне подбежал отец Андрейки.

— Лодку украли! — показал я ему рукой на пустую бухточку, где всегда стояла наша яхта.

Он схватил меня за плечи и, пересиливая громовые раскаты и свист ветра, прокричал:

— Детей нет дома!.. Андрейки, Данки, Кристи и Здися. Видно, все они отправились в путешествие на яхте!..

Тучи выдавили из себя первые капли дождя, и те зашелестели по листве ольх, потекли по моему лицу. Беспомощно глядел я на взбудораженное озеро, то выплывающее из мрака, то вновь исчезающее в чернильной темени ночи.

Поиски надо было отложить до рассвета.

Бывают ночи короткие и бывают длинные. Эта ночь, несмотря на то, что она была июльская, оказалась самой длинной, какую только можно себе представить, и самой трудной; переносить её было так же тяжело, как зубную боль.

Из лесной сторожки позвонили в милицию и сообщили о случившемся, там обещали нам помощь.

Перед рассветом ветер утих так же неожиданно, как и начался. С первыми лучами солнца мы с отцом Андрейки отправились на поиски. Плывя на байдарке в ту сторону озера, куда ветер мог отнести яхту, мы внимательно осматривали берега. Они были пусты… А может, скорее следовало бы осмотреть не берега, а дно озера?..

Недалеко от острова Могила нас обогнала серая моторная лодка с голубой буквой «М» — «Милиция» — на борту. Милиционеры дружески помахали нам руками и, не мешкая, помчались дальше. Восходящее солнце окрашивало пену волн, бегущих за моторкой, в розовый цвет. Шум лодки отдалился, но долго ещё слышали мы его тихое ворчание…

Бежало время, жара усиливалась, и таяли наши надежды. Никаких следов ни «Сарданапала», ни тех, кого мы искали. Всё чаще начинала тревожить меня мысль о том, что я вынужден буду сообщить трём матерям: «Не нашли». Однако в те минуты ни один из нас не произносил ни слова, оба усиленно работали вёслами. Лишь после того, как вдали снова послышалось ворчание милицейской моторки, мы вытащили вёсла из воды и положили их вдоль бортов.

— Одни едут…

— Нет. По-моему, я вижу мачту…

Мы ждали долго, до слёз напрягая зрение, чтобы рассмотреть приближающуюся моторную лодку и тех, кто был на ней.

— Да, буксируют яхту, но детей не видать…

— Не видать…

Милиционеры подплыли совсем близко, выключили мотор, улыбками стараясь показать нам, что дела не так уж плохи.

Мы встали борт к борту — наша лодка и милицейская моторка. Старший, с нашивками сержанта, начал объяснять:

— Яхту мы нашли в Заливе Цапли. Стояла в тростниках, у самого берега. Замаскированная ветками, так что трудно было её заметить. На ней никого не оказалось, однако от байдарочников, которые недалеко от залива разбили свой лагерь, мы узнали, что две девочки, два мальчишки, пёс и какой-то странно одетый взрослый элемент удалились в лес в северо-западном направлении.

— Почему не обождал, паршивец, на берегу?! — возмутился папа Андрейки.

— Куда этих сопляков понесло?! — скрипнул я зубами.

— Этого мы пока не знаем, — вежливо ответил милиционер. — Нам известно только, что они подрались с туристами, около семи часов столкнули их байдарки в воду, а потом бросились наутёк, да ещё стреляли камнями из рогатки…

— Ох, пусть он только попадёт мне в руки! — свирепо пригрозил находящемуся в бегах сыну отец Андрейки.

— За ноги, как коз, их привяжу! — торжественно и грозно пообещал я, однако, если не кривить душой, то должен сказать, что именно в этот момент мы обменялись с Андрейкиным папой многозначительным взглядом, причём я подмигнул ему своим левым глазом, а он мне — правым. Оба мы подумали совершенно одинаково: «Главное, что эти сопляки не утонули, что они живы. Мало того, — видно, чувствуют себя превосходно, коль устроили ещё и набег на туристов-байдарочников…»

— Теперь садитесь в яхту, мы вас отбуксируем к дому, — распорядился сержант.

— И поможете нам разыскать ребятишек в лесу…

— К сожалению, нет. Мы наблюдаем за озером и отвечаем только за то, что на нём делается. А в лесу — там другие, наши коллеги.

Заурчал мотор, мы поспешно перелезли через борт «Сарданапала», привязав байдарку к его корме, и двинулись в обратный путь.

— Как ты думаешь, найдут они дорогу? — спросил я.

— Найдут! Здишек знает те места, он ездит туда с отцом за сеном.

— К вечеру вернутся?

— Наверно. Если идти через лес, то это не больше двенадцати километров.

— Лишь бы им ещё что-нибудь не взбрело в голову…

— Небось с них достаточно и этой ночи… Видишь? Фалы ножом разрезаны! Значит, они выплыли на парусах, а потом их прижало как следует.

— В такую погоду, да ещё ночью, я бы не решился плыть по озеру, просто побоялся бы, — искренне признался я. — Даже если бы сам дьявол сидел у руля.

Милицейские гнали моторку что было сил, наша яхта прыгала за её кормой из стороны в сторону, а мы, не прекращая разговора, старательно обшаривали «Сарданапал», заглядывая во все щели и закоулки. Трудно сказать, если бы вы меня об этом спросили, что именно рассчитывали мы там найти. Однако я сейчас вам скажу, что всё-таки мы там обнаружили…

На яхтах с внутренней стороны бортов делаются такие деревянные ящички, которые напоминают ласточкины гнёзда. Не случайно они так и называются — «ласточки». В них обычно хранятся черпаки для выливания воды, тряпки, запасные верёвки, термосы, карты, гвозди и тысяча других предметов, которые яхтсмен считает необходимым иметь под рукой. На «Сарданапале» были две «ласточки». Так вот из правой, передней, отец Андрейки вынул деревянный черпак, а из черпака — старательно сложенную в несколько раз обёртку от шоколада «Мараска». Он развернул её, посмотрел и вдруг, схватившись за голову, молча протянул бумажку мне. Я сразу же узнал почерк своей дочки и прочитал в записке следующее:

Я тяжело вздохнул и, не в силах держаться на внезапно ослабевших ногах, сел и опустил голову.

— Ну, и что ты скажешь по этому поводу? — спросил меня папа Андрейки. — Подобную глупость, конечно, могла придумать только дочка писателя…

Необходимость вступить в борьбу всегда ставит людей на ноги. А я в тот момент почувствовал себя человеком, подвергшимся внезапному нападению, и именно этим, видимо, можно было объяснить неожиданный прилив новых сил.

— Прежде всего надо констатировать, что никакая это не глупость. Уж если у них появилось намерение непременно что-нибудь продать, то лучше, конечно, души дьяволам, чем, к примеру, туфли или «Сарданапала», и не дьяволам, а людям. Были бы большие хлопоты с возвращением их хозяину. Впрочем, твой Андрейка тоже хороший фрукт…

— Андрейка — тихий, спокойный и… А-а, держи этого прохвоста!

— Андрейку? Где?

— Да нет!.. Того, на спине… Вон там, правее!..

Не без труда вытащил я у него из-под рубашки огромного жука со страшными клешнями. Папа Андрейки, потирая укушенное место, ворчал, удивлённый:

— Откуда на яхте жуки?

— Думаю, — ответил я холодно, — что ты лучше сделаешь, если спросишь об этом своего сына.

— Да, верно, — тут же согласился он. — Но как его найти?

На горизонте уже показался знакомый берег, а на нём я рассмотрел мам, с замиранием сердца ожидающих нас.

Мы условились так: скажем им, что детей мы нашли, но что они обсушиваются и отдыхают после ночных злоключений в лесной сторожке и мы привезём их назад вечером…

Однако объяснить всё это было не так-то легко. Все три мамы хотели немедленно идти за своими чадами, приготовив для них одновременно конфеты и розги. С большим трудом удалось нам отговорить их, придумав для этого десяток всевозможных историй, между прочим, и историю о переправе через залив. Мы заявили, что преодолеем вплавь водную преграду, а детей на обратном пути перевезём через бухту лодкой, позаимствованной у лесника.

Ложь, даже если она исходит от сердца и пущена с самыми лучшими намерениями, чтобы смягчить кому-то чувство беспокойства и тревоги, — одним словом, любая ложь, как камень, падающий с горы, увлекает за собой другую ложь, а нередко — и целую лавину… С трудом удалось нам избежать печальной участи быть погребёнными под этой лавиной, но всё же удалось — благодаря тому, что мы со всех ног бросились к лесу…

В последнюю минуту я сумел как-то стянуть со стены большой монгольский лук со стрелами, а папа Андрейки прихватил с собой охотничье ружьё и сунул в карман горсть патронов. Вооружённые, таким образом, до зубов, мы провели на небольшой полянке под можжевельниками заседание военного совета.

«Солнце ещё не достигло зенита; сейчас одна минута десятого; следовательно, наши беглецы находятся в пути не больше двух часов: в семь — семь десять они ещё обстреливали камнями туристов из Залива Цапли. За два часа они смогли пройти около шести километров. Стало быть, если мы начнём патрулировать лесные просеки в семи-восьми километрах от Залива Цапли, то они уж наверняка не ускользнут от нас…»

Мы прочертили маршрут на карте, и задача, которую нам предстояло решить, показалась совсем лёгкой, потому что справа мы обнаружили на карте озеро, а слева — болотистую лесную речку без мостов, через которую Пятёрка Сорванцов, наверно, не сможет переправиться. На восьмом километре озеро от речки отделяли какие-нибудь 2,5–3 тысячи метров…

Мы немедленно двинулись в район предстоящих боевых действий, и на широкой просеке папа Андрейки свернул влево, а я — вправо. Через каждые полчаса мы должны были подавать друг другу сигнал постукиванием по дереву — так, как это делает дятел.

Я живо прочесал свой участок до самого озера, и сердце весело забилось у меня. Пострелята не пройдут здесь незамеченными. Широкая просека бежала через лес гладкой травянистой лентой. Даже кустов на ней не было. С небольшого возвышения открывался вид на весь мой участок, исключая крутой берег озера. Кто же, однако, имея перед собой задачу уладить некоторые вопросы, связанные с властью над миром, и желая, несмотря ни на что, пообедать дома (я знал, что у них нет запасов), выберет такой трудный маршрут!

Для успокоения совести я время от времени подбегал к берегу, однако на песчаных оползнях не было видно никаких следов…

Я был настолько уверен, что вот-вот увижу идущую гуськом Пятёрку Сорванцов, что даже Паршивая Лень осмелилась вылезти из-за моей спины и начала уговаривать меня, чтоб я лёг на траву и отдохнул. Я сделал вид, что послушался её, снял даже с шеи лук и нежданно-негаданно угостил им Паршивую Лень. Она убежала, ворча и грозя, что никогда больше ко мне не вернётся.

Проходили часы, отмеченные условным постукиванием. Солнце уже катилось по чубам самых высоких сосен, а потом медленно начало скатываться по ветвям, и снова, как утром, надежда вдруг решила покинуть меня, а беспокойство, точно голодный волк, подкрадывалось всё ближе и ближе, прячась за деревьями.

В три часа я съел остатки хлеба с сыром, взятые из дому. В четыре я уже не мог оставаться на месте и беспрерывно маршировал по просеке с луком в руке и стрелами за поясом. В пять часов, начиная от берега озера, через каждые несколько метров я начал оставлять пионерские знаки, что, как известно, означает: «Беги быстрей!» У меня была уверенность, что Данута не пройдёт спокойно мимо них, её заинтересует, куда ведут эти знаки. Оставляя за собою такие вот следы, я дошёл до папы Андрейки, который, чтобы хоть немного развлечься, собирал в полевую сумку разных жучков. А было их у него уже штук сто; они расползались в разные стороны, удирали, но он хватал их и тут же водружал на прежнее место.

— Андрейка очень любит жучков, — сказал его папа. — Если он ко мне не возвратится, то, может быть, хотя бы за ними-то придёт…

— Так, так… — кивнул я головой. — Наверняка пришёл бы, да только откуда он может знать, что мы здесь?..

И мы оба печально опустили головы.

— Они, наверно, заблудились, — неуверенно высказал я своё предположение.

— Не нравится мне, что был с ними какой-то посторонний тип, — сказал папа Андрейки. — Помнишь? Милиционер говорил: «Странно одетый взрослый элемент…»

— Что же делать? Ждать тут или идти искать?..

— Можно бы пойти, но только я, например, понятия не имею — куда…

— А если кричать, громко звать их?

— Тогда они обойдут нас стороной. Ведь наверняка они боятся. Знают, что переборщили порядком…

— А может быть, ты пальнёшь раза два-три из ружья?

— Верно! Хорошая мысль! Им наверняка станет интересно, кто стреляет…

Ружьё было старое, заряды плохие — каждый раз гильзу разрывало и газы били в лицо. Но отец Андрейки всё же заряжал его снова, на вытянутой руке отодвигал подальше от лица и нажимал на спуск. Раздавался грохот, дробь отскакивала от ствола дерева и, рикошетя, со свистом иголила воздух… Вот сухо треснул обломанный сучок, полетел вниз, а следом за ним — и какая-то птица с широко распахнутыми крыльями.

— Хочешь не хочешь, а ты совершил убийство, — пробурчал я.

Но в эту самую минуту бренные останки жертвы блеснули белым и чёрным оперением, вознеслись на другое дерево и спокойно уселись на нижней ветке молодого дуба.

— Жива! — обрадовался Андрейкин папа.

— Так это же она — Крылатый Вестник Тайны! — воскликнул я.

— Кто?

— Да та самая Сорока, которая печатала на моей машинке.

Мы стояли неподвижно, не спуская с неё глаз. У старой Сороки был крайне измученный вид. Чуть склонив набок голову, она тяжело дышала, широко открыв клюв, и поминутно зажмуривала глаза.

— Прилетела издалека, — шепнул я. — Совсем выдохлась. Силёнок у неё не хватает.

Могу поклясться, что Сорока поняла мои слова. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: письмо, которое она написала вчера в полдень, является лучшим доказательством того, что Сорока знает некоторое количество человечьих слов, только грешит орфографическими ошибками… Она крутнула головой и, сильно взмахивая крыльями, стартовала прямо на нас. Я с беспокойством подумал, что, возможно, у неё есть какие-нибудь претензии к нам и она нас изрядно исклюёт, но нет. Сорока сделала над нами круг, отлетела к пуще и снова села на дерево. Она поглядывала сверху и помахивала хвостом.

— Хочет, чтобы мы шли за ней, — прошептал я.

— А ты уверен, что это та самая?

— Да. У неё лысая голова и такое же самое выражение… клюва.

— Ну, тогда идём!..

Я двинулся первым. Сорока заметно обрадовалась, она весело застрекотала и отлетела дальше в лес. Оглянулась. Да, всё прекрасно: эти два человека, из гнезда которых выпали четверо птенцов и глупый пёс Азор, идут за нею. Жаль, что они не умеют летать и так неуклюже бредут среди кустов, спотыкаясь о сухие ветки, перепрыгивая через ямы. Жаль, что она не сумеет рассказать на их языке о том, что видела и что слышала, свидетельницей чего была. Ведь как-никак, но тем маленьким людям очень нужна помощь, и поскорее, а тут, как назло, вечер уже не за горами…