Рыжая для палеонтолога (СИ)

Глава 23. Сирин

Они оба решили дождаться лета: свадьба в дождь или снег, по словам Маргариты, не очень её привлекала, а уж кутаться в пуховик и мёрзнуть в открытом платье ей и вовсе не хотелось. Женя целиком и полностью поддерживал её, помогая перевезти вещи в свою квартиру. Рита всё равно уходила в декрет на три года, поэтому могла, в случае чего, работать дистанционно ― беременность не мешала ей писать статьи, за которыми она порой засиживалась до глубокой ночи. Женя и сам много работал по ночам: в институте зачастую не хватало времени. Так они и сидели вместе, каждый за своим ноутбуком, и всё равно ощущали тёплую и обволакивающую, словно мёд, близость друг друга.

Бить посуду и звать цыган никто не хотел. И Женя, и Рита уже давно вышли из восторженного возраста, когда хочется хвастаться перед друзьями шикарными кринолинами и лентами, купленными за родительские деньги. Поэтому свадьба была предельно скромной, но со вкусом. Присутствовали только самые близкие: мать Жени, родители Риты, Вадик Ильинский, Антон и Катюшка Жемчугова.

― Отдаю в надёжные руки, ― важно произнёс Алексей Громов ― суровый, мощного вида низкорослый мужчина, на которого Маргарита была удивительно похожа. ― Но ты, Евгений, Ритку-то не обижай, ― он усмехнулся. ― И ты, дочка, мужа не сильно трогай. Я тебя знаю. ― В его глазах стального цвета плясала плохо скрываемая гордость. Он явно радовался за дочь.

― Мы постараемся, пап, ― Рита безмятежно улыбалась.

Для свадьбы она выбрала синее платье из лёгкой, но красивой блестящей ткани и жемчужные бусы. Маленькая, свежая и круглая ― Маргарита светилась мягким внутренним светом. На безымянном пальце левой руки у неё красовалось ещё одно кольцо: тяжёлый серебряный монстр с каплевидным сапфиром ― фамильная драгоценность Ковалевских, родственников Риты по материнской линии. Кольцо по какой-то хитрой традиции передавалось женщинам этой семьи в день их свадьбы.

Гости выпили с молодожёнами шампанского и разъехались, а Женя и Рита остались вдвоём, как и хотели. Фотоаппарата на штативе и портативного холодильника, полного шампанского для Жени и сока для Риты, а также разнообразной еды должно было хватить им на целый день.

Они давно хотели вырваться из города, поехать на крутой берег реки, где росли клёны и стояли скамейки, подышать свежим чистым воздухом, полным ароматов свежей травы и отцветающих белых и розовых яблонь.

― Не жалеешь? ― В карих глазах Маргариты отражались солнечные лучи, делавшие их светлее и ярче.

― О чём? ― Женя оторвался от фотоаппарата и посмотрел на… жену.

― О том, что женился и скоро станешь отцом? ― Рита зарылась ладонями в его волосы, коснувшись кончиками пальцев скулы. ― Нам ведь не двадцать лет.

― Именно поэтому и не жалею. Всё мы успеем, Рита, всё. ― Он привлёк к себе Маргариту, провёл ладонью по её плечам и спине, очертил округлый живот, чуть задержавшись на нём.

Трогать живот Риты было приятно и интересно. Женя годами копался в прошлом, теперь настал момент прикоснуться к будущему.

― Рита, ― произнёс Женя. Ему перестало хватать воздуха. ― Спой, пожалуйста, ту песню, которую ты пела утром в душе после защиты Антона.

― «Поверь»? ― Рита провела рукой по волосам, заправляя за ухо длинную рыжую прядь. Ломкость волос прошла, сейчас локоны наливались цветом и густотой. Женя знал, что после родов волосы отомстят за красоту, но сейчас только любовался золотым солнечным сиянием. ― Хорошо, ― она вздохнула и, устремив взгляд на светло-зелёные кроны клёнов, запела:

― Мне бы спать бы и спать на вороньем крыле, когда чёрные гладкие перья щекочут плечо, ― Маргарита сделала короткую, как вздох, паузу и продолжила: ― Лепестки темноты холодеют в золе, а к полуночи будет от полной луны горячо.

Её голос обволакивал, а шелестевшие над головой резные листья двигались точно в такт мелодии.

― Невозможно в себе хранить этот яд, так открой же в ночи виноградную драконью кровь!

И то верно: слишком много яда ― одиночества, горечи, ехидства ― хранил в себе Женя на протяжении жизни. Пришла пора избавиться от него, глотнув драконьей крови.

― Ты мне ворон, ты мне ветер, когда зима придет, её встреть ты ― дай ей песен, дай ей пищи, дай же ей всё, чего она ищет.

Маргарита будто пела про себя. И него. В первый раз он не смог дать ей ничего, теперь постарается положить к её ногам мир. Ту его часть, которая ему подвластна: бескрайние поля и темнохвойное море тайги.

― Во тьме лишь твоя мне нужна рука, и броня оперения легка, крепка.

Они были птицами, и теперь Женя предложил Рите руку и сердце ― и она их взяла.

― Из подземного мира и вверх, и вверх ― поверь, я верю, и ты поверь, поверь, я верю, и ты поверь, поверь, поверь.

«Я поверил, ― подумал Женя, прижимая к себе Маргариту. ― Захотел поверить».

― Так просто ты на этот раз не отделаешься, ― усмехнулась Маргарита, отпивая из высокого фужера сок. ― Я пела тебе сотни, если не тысячи раз. Теперь и ты спой мне.

― Я? Спеть? ― Женя с удивлением посмотрел на Риту. Шампанское уже ударило в голову, и он чувствовал себя лёгким и окрылённым. Даже как будто стал моложе. ― Я пою, только когда выпью.

― А чем ты сейчас занимаешься? ― Рита забрала у него фотоаппарат и сделала несколько снимков. ― Лучшие кадры получаются спонтанно, когда этого не ждёшь, ― пояснила она. ― Ну, давай, спой мне, Евгений. Пожалуйста.

― Что петь? ― Женя растерялся. Обычно он подхватывал песни уже на середине первого куплета и никогда не начинал сам.

― Что угодно. ― Рита села на скамейку и, отложив фотоаппарат, устремила на него пронзительный взгляд из-под полуопущенных густых ресниц.

Женя задумался, и вдруг память услужливо подкинула ему один фрагмент: он вместе с Шуриком Малиновским ― заведующим стационаром местного университета ― мчат по полевой дороге, а в колонках играет ДДТ.

Женя вздохнул, собрался с силами и запел:

― Выживший после удара НАТОвской лютой зимы город созрел для пожара, пыли и гари весны.

Ему казалось, что он поёт про самого себя, что это он ― человек в прокисшей одежде, сбросивший с себя тонны льда прошлого и отчуждения. Он пережил зиму, расцвёл весной, а теперь наслаждался летом.

― Я живой, я лечу по каналам любви. ― Женя и правда летел. Ведь он был, в конце концов, темнокрылым Гамаюном, который нашёл свою Сирин. ― Я живой, я цвету, если хочешь, сорви. ― Всё для Маргариты, сидевшей и с любовью в глазах слушавшей, как он поёт для неё. ― Я живой, я тону у тебя на руках. Город мой… Живой!