Рыжая для палеонтолога (СИ)

Глава 3. Костёр

Середина 90-х

Утром понурый Генрих жадно пил холодную воду.

― Алкоголик белобрысый, ― неодобрительно произнёс Женя, глядя на помятого товарища. ― Пить надо меньше.

― Но рыжая была так убедительна, ― виновато ответил Генрих, брызгая себе в лицо водой. ― Я же немного.

― Не виноватая я! ― воскликнула свежая и бодрая Громова. Вчерашняя пьянка не мешала ей поглощать пшённую кашу, которая сегодня оказалась на удивление неплоха. Женя не знал, кто из студентов готовил, но был благодарен. Чуть-чуть. ― Он сам пришёл!

― Замолчите оба, ― махнул рукой Женя. ― А ты, ― он ткнул в сторону Громовой пальцем, ― собирай остальных: после завтрака выдвигаемся на раскоп.

― Есть! ― Громова отсалютовала ложкой и, быстро доев кашу, обернулась к остальным: ― Товарищи, собираемся!

Раскоп встретил Женю тишиной прохладного утра. Солнце, пока ещё ласково-греющее, поднималось над горизонтом, озаряя выжженную светло-жёлто-зелёную степь длинными лучами. В низинах кое-где гнездился едва заметный туман, а полосы полиэтилена, которыми накрывали на ночь находки, отяжелели от влаги.

― Это ― кость, ― Женя указал на изгибающееся ребро слона. ― А это ― порода. ― По его мнению их никак нельзя было перепутать. ― Надеюсь, что вы это и так знали. Будут сомнения или вопросы — формулируете чётко и обращаетесь ко мне. Но для начала ответьте мне: кого, собственно, мы сейчас выкапываем?

― Степного мамонта, ― голос Громовой прорезал тишину раскопа.

― Латынь? ― Женя оценивающе посмотрел на Громову. Верить в мозги студентов не хотелось. Это попахивало надеждой.

― Мамутус трогонтери.

Женя кивнул в ответ и, раздав практикантам задания, уселся напротив окаменелых костей и полностью провалился в работу. Краем уха он слышал, как переговариваются студенты, и в который раз убедился, что Громовой на раскопках стало слишком много.

В лагере тоже стало невозможно от неё отделаться: то тут, то там слышался её громкий задорный голос.

― Почему бы нам не поставить петли на сусликов? ― поинтересовалась Громова, сидя на походном стуле и чистя картошку. ― Сэкономили бы тушёнку и поели бы нормального мяса.

― Я тебе поставлю, ― мрачно ответил Женя. Эта не в меру активная девчонка, напившаяся в первый же вечер до чёртиков и споившая державшегося до этого две недели Генриха, постепенно становилась для него проблемой, которую почему-то никто, кроме него, не хотел замечать. ― Не подрывай краснокнижную популяцию.

― Их же много, ― возразила Громова. ― И про занесение сусликов в Красную книгу я ничего не слышала.

― Ты сейчас сама окажешься в Красной книге, если не прекратишь паясничать! ― Женя почти вышел из себя. ― Или в Чёрной, ещё не решил.

― Как вселенец, заполонивший всё кругом? ― поинтересовалась Громова, отправляя очередную картофелину в алюминиевую миску с водой.

― По краю ходишь, ― предупредил Женя. ― Дай сюда тушёнку. Я открою.

― Давно уже, ― Громова передала ему три банки тушёнки.

― Сильно много кладёшь, ― поморщился Женя, открывая третью банку и со смесью жалости и боли глядя на куски жира, занимавшие большую часть жестяной тары. ― До конца сезона не хватит.

― Так деревня же под боком, ― невозмутимо ответила Громова, вываливая содержимое на зашипевшую и застрелявшую раскалённым маслом чугунную сковороду.

― Все мы миллионеры, ― меланхолично ответила Громова. ― А толку-то?

― Как от вас на раскопе, ― бросил Женя и с упоением отметил, как сошлись на переносице ровные рыжие брови девчонки, а её глаза засверкали праведным гневом: он попал в десятку. ― И Бога ради, выкинь эти вонючие жёлтые цветы! ― Он указал на букет полевых цветов, стоявших в пустой бутылке из-под пива и благоухавших на всю палатку-кухню. ― А то дышать уже нечем.

― Как будто у меня есть выбор, ― буркнула Громова, с сожалением вытаскивая цветы из импровизированной вазы и выбрасывая их в мусорное ведро. ― Других-то нет.

― Как я тебя понимаю. ― И Женя вышел из-под кухонного навеса.

Как он и предполагал, за прошедшую с момента приезда неделю студенты показали себя абсолютно бесталанными дармоедами, которые едва слышно стенали, жарясь под лучами беспощадного солнца. Работа у них не то чтобы спорилась, но продвигались раскопки явно быстрей, чем можно было рассчитывать. Впечатанные в породу кости слона уже оформлялись в более-менее полный скелет, и Женя был счастлив, когда из серо-жёлтого песка показался массивный череп с закрученными бивнями.

Собственно, это было единственное радостное событие, потому как к концу недели Женя практикантов просто возненавидел.

Впрочем, думал он, срезая глинистую породу с костного скопления, это было взаимно: студенты в долгу не остались и окрестили его Гамаюном ― несущей смерть птицей из славянской мифологии. Откуда они знали подобного персонажа, оставалось загадкой, но наглости им было не занимать.

Вот и сейчас со стороны раскопа, где в песчаных почвах скрывался ― Женя был в этом уверен ― полный скелет степного мамонта, доносились весёлые возгласы и смех. Взрывы безудержного хохота, которые то и дело разрывали спокойную тишину низины недалеко от моря, раздражали и отвлекали: у Жени с самого утра болела голова, а из-за очередной поломки насоса, качавшего воду из скважины в двух километрах от раскопа, ни он, ни студенты не мылись уже пятый день.

И сегодня он, не выдержав присутствия шумных недотёп, устроил себе выходной и сидел под натянутым тентом, то и дело прикладываясь к ковшу отвратительно тёплой воды. Ко всему прочему бензин для генератора был на исходе, и Лёша Орлов ― энтомолог по факту и призванию, вообще непонятно как затесавшийся к геологам, уже достал причитаниями о том, что на свет он насекомых не половит.

Со стороны раскопа вновь донёсся взрыв смеха, но в этот раз в общем хоре уверенно дирижировал высокий женский голос, который звенел, словно серебряные колокольчики. От звука этого голоса Женю невольно передёрнуло: его обладательница была для него словно кость в горле. Не в меру шумная, работящая, отчаянно пьющая Рита Громова всегда находила, что ответить на его претензии.

«Пусть поорут, ― решил Женя, устраиваясь поудобней на раскладном кресле. ― Ночью крепче спать будут».

Ещё никогда он так не ошибался.

Последняя масштабная пьянка состоялась у студентов в вечер приезда, за которую они потом получили выволочку: неделю без выходных. Завтра они должны были отдыхать и устроили весёлую пирушку. Видимо, на радостях, закончив, как они полагали, все дела на раскопе.

Слушая хмельной хохот и чувствуя, как закипает, Женя ворочался в спальном мешке. Отсветы костра бросали на стенки палатки причудливые тени, и порой ему казалось, что вокруг огня танцуют черти.

В сущности, так оно и было.

Женя почти задремал, как вдруг привычный гомон, ставший уже далёким, прорезали тихие звуки перебираемых струн гитары:

― В жилищных конторах лесной полумрак, ― тихий вкрадчивый голос поднял слова на пенный гребень волны мелодии. ― На крышах домов фонари с египетской тьмой…

Женя, затаив дыхание, лежал и слушал песню. Музыкальные трели срывались с гитарных струн, порождённые умелыми пальцами, а строчки стройными рядами отправлялись во тьму. На его памяти так не пел ещё никто. Завораживающе, тянуще, заглядывая, казалось, в самые глубины души. Женя даже перевернулся на спину, чтобы лучше слышать.

― Что, блядь?! ― подорванный внезапным осознанием происходящего, Женя резко сел. В только-только переставшей болеть голове вновь зазвучали барабаны. ― Не может быть!.. ― Он встал, сунул ноги в стоптанные шлёпанцы и вышел из палатки.

Костёр студенты развели в небольшой низине рядом с раскопом, а сами сидели по краям, насыпанными из перемешанной породы с песком. В центре, окружённая однокурсниками, сидела с гитарой в руках и «Примой» в зубах Рита Громова.

― Все уже здесь: Сирин, Алконост, Гамаюн, ― протяжно и негромко пела Громова. Её загорелое лицо, местами облезшее и покрытое веснушками, выглядело одухотворённо, как бывает только во хмелю. Карие глаза были прикрыты, и прямые густые ресницы бросали на пухлые девичьи щёки полукруги тени. ― Как мы условились, я буду ждать…*

― Гамаюн летит! ― вдруг прокричал заметивший Женю Орлов, делая попытки спрятать спирт в песок.

― Напрасное геройство, ― криво усмехнулся Женя и подошёл ближе, по-прежнему оставаясь на границе света и тени.

― Пусть летит! ― неловко взмахнув рукой, с досадой ответила Громова. ― Может, подобреет от пары стаканов чистого спирта.

― Кажется, птица Сирин сейчас получит по клюву, ― спокойно произнёс Женя, хотя внутри у него всё клокотало от едва сдерживаемой ярости. Девчонка явно нарывалась. Непонятно почему в голову пришла эта дурацкая ассоциация с птицей Сирин. ― И я не ты, Громова, чтобы успокаиваться от чистого спирта. ― Он шагнул к костру, оглядывая вмиг притихших студентов, среди которых лишь немногие рискнули что-то тихо заворчать.

― Я ― Маргарита, мне можно, ― голос Громовой даже не прыгал, хотя Женя не сомневался, что выпила она немало. «Наверняка завтра у девчонки будет болеть голова», ― злорадно подумал он. ― Евгений Николаевич, можно мы продолжим? Вы мне песню оборвали. ― Она улыбнулась обворожительной улыбкой, но Женя почти видел, как с её ровных белых клыков капает яд.

Громова доводила его до исступления одним своим присутствием и тоже терпеть его не могла. Искры хватило, и Женя вспыхнул:

― Заткнулись все и пошли спать! ― Женя опасался, что однажды Громова придушит его подушкой. Или он её. ― Завтра ещё работать и работать! Слон сам себя не выкопает. Вы только что просрали свой выходной! ― На выражения он никогда не скупился: студенты ― не люди. В них только следы человеческие. ― Марш по палаткам!

Понурив головы и бросая на него убийственные взгляды, студенты начали расходиться. Кто-то поумней, кажется, Орлов, затушил костёр, остальные же предпочли уползти во тьму, заботливо забрав с собой остатки пиршества. Когда Громова проходила мимо Жени, то хмуро посмотрела на него снизу вверх. В неверном свете потухающего костра она вдруг показалась ему Афродитой ― древнегреческой богиней любви и красоты, хотя больше в ней было от Сирин ― птицы, поющей о вечном блаженстве. И приносящей своим пением всяческие несчастья.

«Это сказки для дураков, ― мрачно подумал Женя, глядя вслед удаляющейся Громовой, которая совершенно бесцеремонно вихляла бёдрами и тащила по сухой земле гитару с красной лентой на грифе. ― Но поёт она действительно неплохо».

Словно почувствовав на себе его взгляд, Громова обернулась. Её большие карие глаза на мгновение отразили последние искорки пламени, а потом она отвернулась и скрылась за насыпью.

«Невыносимая девчонка, ― подумал Женя, залезая обратно в спальник и пытаясь уснуть в наступившей тишине. ― Когда-нибудь она точно получит».