Рыжий

– Давай, Палыч. Кстати, а что здесь происходит?

– А то происходит, что сегодня за моджахедами стоит весь запад – с его ресурсами, деньгами, оружием, советниками. А наши дураки хотят доктора один на один оставить со всем этим? Ну, свалят доктора… И что? Ведь исламисты на этом не остановятся, они дальше пойдут, на север. Кто-нибудь там, в Москве, думает об этом? Ты бы видел, Вова, что в Джелалабаде творится…

– А я за этим и приехал, – ловко ввернул я. – Специально направлен из центра, чтобы сделать для газеты репортаж из Джелалабада.

Владимир Павлович задумался. Любой другой на его месте немедленно послал бы меня куда подальше. Сказать, что попасть в те дни в Джелалабад было трудно, значит сильно погрешить против истины. Туда можно было прорваться только чудом. Теперь даже боевые вертолеты пробивались в осажденный город с трудом и не все возвращались обратно. На вершинах гор «духи» установили крупнокалиберные пулеметы и разместили специально подготовленные расчеты, вооруженные «Стингерами». Птица не пролетит!

Вот отчего надолго замолк генерал. Думал. Он был воспитан в Советском Союзе и был обязан соблюдать незыблемые номенклатурные правила, одно из которых гласило: никогда не бери на себя ответственность за жизнь другого человека, иначе не сносить тебе головы. Но это был Палыч, возможно, один-единственный такой генерал на всю систему. Он сам любил рисковать и симпатизировал людям, которые ради дела были готовы ступить голыми пятками на горящие угли.

Палыч помнил, какую газету я сейчас представляю, и что может означать репортаж из Джелалабада, опубликованный в «Правде». Это заметит весь мир. Он хорошо знал, что выступление газеты иногда бывает посильнее, чем залп множества ракет. Подумав, генерал уставился на меня своими близко посаженными хитрющими глазками:

– Ты уверен, что хочешь там быть?

– Палыч! – Укоризненно развел я руками.

К тому времени я окончательно уговорил самого себя, что в Джелалабад надо попасть непременно. Да, прежде я уже много раз давал себе зарок не совать голову в петлю. Хватит. Но как упустить такую возможность? Ни один журналист еще не был в осажденном Джелалабаде. Такой «фитиль» всем вставлю!

А еще мне казалось важным поехать туда и своими глазами увидеть эту битву, потому, что сквозь призму этой битвы, как сквозь сильную линзу, я хотел рассмотреть ближайшее будущее Афганистана.

– Ну, ладно, ладно, Вова, – поднял генерал свой стакан. – Мы этот вопрос порешаем.

В конце февраля у компании VIP настали горячие дни. Советские войска ушли, моджахеды готовились праздновать скорую победу. Афганистан опять оказался в центре внимания. На их телефон обрушились десятки самых заманчивых предложений от ведущих телеканалов мира.

Вскоре стало известно о том, что исламисты вот-вот начнут грандиозное наступление на Джелалабад. Питер довольно скептически прокомментировал эту весть.

– Советы ушли, выходит, и делу конец. Американский конгресс наверняка захочет прекратить финансирование партизан, а у ЦРУ другое на уме, оно мечтает довести операцию до конца. Значит?.. Значит, им нужна громкая победа, иначе не видать денежек. Под Джелалабадом они поднимут свое войско в цепь.

– Но это не их стратегия – брать штурмом города, – возразил Рори. – Им проще и вернее действовать изнутри.

– Жаль, что не тебе поручено планировать эту операцию, – поддел его Питер. – Но у тебя есть возможность в ней поучаствовать.

В марте с отрядом Абдул Хака ирландец вновь направился к афганской границе. Корпорация Би-Би-Си поручила ему снять репортаж об осаде Джелалабада.

Рори взял с собой мальчика, прислуживавшего в их пешаварском доме. Момад Гуль должен был исполнять при нем роль курьера. Отснимет Рори свой «эксклюзив», отдаст кассеты мальчонке, и тот помчится с ними в Пешавар, откуда материал легко перегоняется в Лондон.

– Вот это будет настоящая оперативная работа! – одобрил идею Питер Джувенал.

До пограничного пункта Торкхам они добрались на роскошном японском джипе, который недавно приобрел Питер. В Торкхаме ирландец сделал для себя неожиданное открытие. Здесь должны были постоянно дежурить наблюдатели от ООН, задача которых – следить, чтобы через границу не возили грузы военного назначения. Наблюдатели добросовестно несли свою службу, но… только до шести часов вечера. После чего приезжали пакистанские офицеры и говорили: «Скоро стемнеет, и мы не сможем обеспечить вашу безопасность. Вам лучше возвратиться в Пешавар». Долго уговаривать ооновцев не приходилось, они охотно снимали голубые каски и бронежилеты, садились в микроавтобусы и ехали в свой комфортабельный отель. А навстречу им в сторону границы двигались колонны грузовиков, доверху груженые оружием, боеприпасами и другой военной амуницией. Всем и все было ясно, любой дурак понимал, куда едут эти грузовики, кто и где их ждет, и что они везут. Однако, наблюдатели от ООН в это время уже не несли службу и формально не могли зафиксировать факт пересечения границы автомобилями с запрещенным грузом, а значит – и взятки гладки.

Рори поразился такому откровенному цинизму. Он уже не был новичком на этой войне и привык ко многому из того, что для обычного человека является неприемлемым. Но прежде это касалось воюющих сторон, которые сражались здесь без всяких правил. Война – раздолье для подлецов, лжецов и мародеров. Тем более такая война, которая называется «необъявленной». Но чтобы вот так формально подходила к делу официальная международная инстанция… Выходит, купить или испугать можно всякого?

Впрочем, а что бы ты сам сделал на месте ооновского офицера? – спросил себя Рори. Кругом дикие скалы, безлюдье, черная мгла. Ну, не послушаются они пакистанцев, станут дежурить честно… Тогда их просто перестреляют в первую же ночь и спишут все на неведомых пуштунов, которые тут никому не подчинены.

Все хотят жить, прежде всего – жить, а уже потом выполнять свой долг.

Прежде всего – жить... И что постыдного или неправильного есть в этом желании? Но, поправил себя Рори, есть одно существенное «но». Это их стремление выжить обернется завтра многими другими смертями. Потому что утром грузовики сбросят под Джелалабадом свой груз, моджахеды направят «эрэсы» на город и… Кто-то выжил, а кто-то по этой причине отправится на тот свет…

Уже в сумерках он на всякий случай снял пустой ооновский пост и даже наговорил на пленку возмущенный комментарий, хотя прекрасно понимал, что этот сюжет в эфир не пройдет. Он уже давно избавился от иллюзий насчет свободы прессы.

Интересно, а те офицеры в голубых касках, которые следят за выполнением резолюции ООН с другой, кабульской, стороны – чтобы оружие не получал от советских Наджибулла, – они так же относятся к своему долгу?

В Торкхаме пересели из джипа в кузов тойотовского пикапа, где уже были бородачи Абдул Хака и по раздолбанному шоссе направились на запад – туда, где гремела битва. Первая остановка – Самархейль.

Рори знал, что совсем недавно в этом зеленом поселке жили русские, ему было интересно, что же осталось после них. Он внимательно осмотрел несколько брошенных домов. Увы… Прошло всего пол года после отъезда хозяев и всего несколько дней после захвата поселка моджахедами, но запустение царило такое, словно тут никто никогда не жил. Выбитые стекла, вырванные двери, загаженные полы. Все, что можно было украсть, давно украдено. Только пустые бутылки из-под водки «Столичная» да старые консервные банки. Интересно, почему русские так любят консервы? Такие банки из грубой жести Рори во множестве видел везде, где прежде стояли их войска.

Теперь эти войска ушли. Теперь одни афганцы сражаются против других. Битва за Джелалабад – первая в новых условиях, и она многое должна объяснить. Вот он – момент истины.

В Самархейле, дожидаясь той группы партизан, которая отправится прямиком на передовую, он решил побеседовать с ранеными, их то и дело подвозили к развернутому здесь полевому лазарету. Он уже изучил афганцев и знал, как трудно разговаривать с этими забитыми, абсолютно темными людьми, которые обычно на все вопросы бормочут только одно: «Аллах, джихад, смерть неверным». Надо найти кого-то из грамотных. Ему повезло: у лазарета прямо на земле сидел, прислонившись спиной к засохшему дереву, парень в цивильных штанах и стареньком пиджаке, надетом на голое тело. Явно не пастух и не крестьянин, этих одеться так не заставит никакая сила. Он был ранен в руку, сидел, баюкал ее, раскачивался из стороны в сторону.

– Как там было? – кивнул Рори на запад и включил свою камеру.

Парень сразу напрягся, сделал каменное лицо и сказал:

– Воины Аллаха победят кяфиров.

– Хорошо, хорошо, – торопливо согласился Рори, выключил камеру и сел на корточки рядом с раненым. – Теперь скажи, как близко вы были от города?

– Совсем близко, саиб. Один километр или, может быть, меньше.

– А что мешает взять город?

– Душманы мешают. Там много душманов, они стреляют день и ночь. Сотни наших моджахедов уже погибли. Много раненых. Там очень плохо, саиб.

Еще немного поговорив с парнем, Рори выяснил у него, что наступление захлебнулось буквально на окраинах Джелалабада. Всю провинцию захватили играючи, а вот город пока оказался не по зубам. Моджахеды несут огромные потери и продвинуться вперед не могут ни на шаг.

Теперь все это следовало увидеть своими глазами.

Обсаженная деревьями дорога, ведущая к городу, на всем протяжении была забита людьми, верблюдами и ослами. Из Джелалабада тянулась непрерывная процессия беженцев. Почти все шли босиком, держа на головах узлы с нехитрым скарбом. Рори снял старика с посохом, по лицу которого катились крупные слезы. Снял девочку лет семи в пестром ситцевом платьице, на своей спине она несла трехлетнего братика, вцепившегося в нее ногами и руками, словно мартышка. В кюветах по обе стороны дороги лежали трупы солдат в суконной форме мышиного цвета, от жары они раздулись, их облепили мухи. Стоял страшный смрад. А навстречу беженцам к городу такой же непрерывной цепью шли вооруженные моджахеды. Многие из них тоже были босыми, другие обуты в примитивные шлепанцы или галоши, одеты кто во что горазд. На головах – у кого чалмы, у кого трофейные фуражки с кокардами, танковые шлемы… Ну и войско, удивился Рори. Наверное, они тянут из резерва всех подряд, всех, кто способен стрелять.

На подступах к городу встретили группу партизан, которые захватили пленного. Солдат был одет в ватник, шапку-ушанку, на ногах добротные армейские ботинки. Лицо без бороды и усов. Взгляд затравленный. Моджахеды окружили его, о чем-то спрашивают на пушту. Он не понимает. Ага, кажется, понял. Отдал им ватник, стянул свитер, снял ботинки, носки, все это тут же напялили на себя «воины Аллаха» и стали похваляться друг перед другом обновками. Пленный сел на землю, скукожился, голову спрятал в коленях. Сейчас его убьют, понял Рори.

Когда-то Джелалабад был настоящим оазисом в сухих субтропиках восточного Афганистана. Не зря король держал здесь свою зимнюю резиденцию. Царство вечного лета – с пышными, зелеными садами, яркими экзотическими цветами, попугаями, мартышками и несмолкаемым щебетом диковинных птиц. Мне всегда казалось, что и люди там более доброжелательные, чем в других местах. И базар богаче. И мандарины слаще.

Когда вертолет приземлился на пустыре неподалеку от центра города, я решил, что здесь все как прежде. Также весело сияет с голубых небес солнце. Также приветливо гомонят птицы. Но не успел сделать и двух шагов, как сверху, нарастая, раздался мерзкий, какой-то прямо потусторонний вой. Сопровождавшие меня афганцы мигом упали на землю. Удар, взрыв. Клубы пыли. И снова – дьявольский вой, удар, взрыв, только на этот раз дальше. И опять. И опять. И опять. Вертолет сразу взмыл и крадучись, низко над землей, умчал обратно. Остальные вертолеты – а прилетели мы целой стаей – даже не сделали попытки совершить посадку, тоже ушли куда-то в сторону. А мы побежали к домам.

Так началась моя командировка в Джелалабад.

Палыч свое слово сдержал. «На три часа мы тебя забросим, ты там активно поработай и сразу той же «вертушкой» обратно». Ну, на три, так на три, уже хорошо. Кто знал, что все выйдет совсем не так? Как раз в этот день «духи» получили приказ усилить воздушную блокаду и начать решительное наступление на город. Так что прилететь-то у меня получилось, а вот с обратной дорогой вышла неувязка.

…Короткими перебежками от укрытия к укрытию мы одолели пустырь, на котором приземлился наш вертолет, вбежали в хорошо укрепленный дом с окнами, глухо заложенными мешками с песком. Меня подвели к человеку с выразительной внешностью: он был высок, статен, бритоголов, сочные карие глаза смотрели жестко и прямо, а пышные смоляные усы придавали ему вид не то разбойника, не то комдива времен гражданской войны. «Комдив» крепко пожал мою руку и представился на приличном русском языке:

– Генерал Омар Малим. Добро пожаловать в ад! – И сам же рассмеялся своей шутке. – Вы к нам надолго?

– Как получится.

– Пройдемте, я введу вас в обстановку.

Мы прошли с ним внутрь, сели за широкий стол, и генерал стал докладывать мне так, словно перед ним был не журналист, а представитель главного штаба. Впервые за все годы я видел перед собой крупного афганского начальника, который не лгал, не фантазировал, не приукрашивал и не старался показаться лучше, чем он есть. Он перечислил мне факты предательства и дезертирства. Он с горечью говорил об отступлении в первые дни боев, когда они потеряли сотни человек убитыми. Он обрисовал тяжелую ситуацию, которая сложилась в городе: у жителей кончается продовольствие, нет медикаментов и нет возможности эвакуировать раненых. Но при всем при этом я не уловил в его тоне ни паники, ни отчаяния.

– У нас нет выхода, – сказал мне генерал. – Или мы выстоим, или нас всех перевешают на пальмах. Без вариантов. Поэтому мы выстоим.

– Этот обстрел… – сказал я, помня о том, как мы, петляя, бежали от вертолета, – так часто бывает?

Генерал обернулся к своему помощнику, стоявшему у него за спиной:

– Сколько «эрэсов» сегодня зафиксировано?

– Около сотни, – ответил тот.

– Это не обстрел. Наверное, не проснулись еще. Несколько дней назад за сутки тут упало пять тысяч снарядов. Это был обстрел. А сейчас пока тихо.

Он спросил, что я хочу увидеть в Джелалабаде?

– Для начала хорошо бы попасть на передний край обороны, в район аэродрома.

– Вас отвезут.

Мы вышли из дома. Тотчас над головой раздался мерзкий вой, и где-то неподалеку плотно рвануло. Ба-бах! Никто из афганцев не обратил на это ровным счетом никакого внимания. Мы сели в «уазик» и поехали.

К концу дня отряд, к которому присоединился Рори Пек, расположился в одном из пригородных кишлаков. Здесь дыхание большой битвы ощущалось еще сильнее. То и дело воздух вспарывал замогильный вой летящих снарядов. В небе рыскали самолеты-штурмовики правительственных войск: они вели свободную охоту, выбирая цели попривлекательнее. Бомбы обычно сбрасывали на колонны машин или скопления людей.

Почти все жители деревни, где отряд остановился на ночлег, ушли в Пакистан. Но кое-кто остался, положившись на Бога. Диковинной казалась смесь из совершенно несовместимых звуков: крики петухов, блеяние овец, щебет птиц и – грохот разрывов, нарастающий свист мин, тяжелый стук крупнокалиберных пулеметов. Рори старался запомнить малейшие детали этой картины, он был уверен, что с падением города, а город будет взят не сегодня, так завтра, капитулирует весь режим. Война закончится. Он ощущал себя очевидцем поистине исторического события.

Наутро был назначен очередной штурм.

Но еще вечером Рори попросил Абдул Хака помочь ему выдвинуться поближе к передовой. Командир моджахедов, немного подумав, согласился. Он приставил к Рори охрану из нескольких человек, коротко проинструктировал их, а ирландца попросил соблюдать осторожность. «Побереги себя, – сказал он. – Это еще не Кабул».

Абдул Хак прекрасно сознавал, какую помощь оказывают его борьбе эти отважные парни, которые под огнем бегают с телекамерами и фотоаппаратами. Благодаря им мир ни на день не забывает о том, что происходит в этих горах. Не забывает и помогает святому делу. Пусть сегодня этот рыжий ирландец вплотную проберется к вражеским позициям, пусть покажет всем, что мы уже на пороге Джелалабада. Храни его Аллах! Эти кадры станут сенсацией.

Проселочными дорогами меж невысоких глиняных дувалов они прошли километра полтора, потом свернули на тропу, пересекли кукурузное поле, миновали рощу из оливковых деревьев, уткнулись в покинутое селение, состоявшее из нескольких полуразрушенных домов. Пришли. Старший из моджахедов велел пригнуться. Они чуть ли не ползком преодолели последний открытый участок. Оказавшись в развалинах, партизаны сразу почувствовали себя увереннее.

– Вон, видишь, за деревьями крышу? – показал журналисту рукой старший. – Это и есть аэродром.

Отсюда меньше километра будет, прикинул Рори и стал готовиться к съемке.

– А вон справа, посмотри, колонна идет. Это кяфиры. Наверное, боеприпасы подвозят.

– Атаковать! – Сразу загорелся Рори. До шоссе, по которому шла колонна, было метров пятьсот. Для прицельного обстрела далековато, но если подойти поближе… Такие кадры можно сделать!

– Нет, – остудил его моджахед. – Нас слишком мало. И господин Абдул Хак категорически запретил мне ввязываться в бой. Главное – сохранить твою жизнь. Без тебя мне лучше не возвращаться.

Рори пожалел, что у него нет штатива. Все-таки и постройки аэродрома, и дорога с машинами были далеко, снимать пришлось с максимальным применением трансфокатора. А при этом даже малейшее дрожание камеры портило «картинку». Он поудобнее примостился за дувалом, поместив камеру на округлый глиняный скат, нажал на спуск и постарался задержать дыхание, чтобы придать съемке максимальную устойчивость. Ага, вот они, большие армейские грузовики советского производства. Кузова под тентами. Один, второй, третий… Едут быстро. Этот открытый участок для них, наверное, самый опасный. Следом за грузовиками «бэтээр» просвистел. Рори снимал. Ага, еще машина – на этот раз русский джип. Да тут движение, как на Оксфорд-стрит! Он оторвался от объектива, жестом подозвал к себе старшего:

– Одинокий джип. Нет никакого риска, если вы попытаетесь его обстрелять? Давай, – подзадорил он моджахеда. – Из всех стволов.

– Не могу, – опять развел руками бородач. – Приказ. Завтра будет много стрельбы.

Но много стрельбы стало уже сегодня. Видимо, на той стороне тоже внимательно наблюдали за передним краем. Может быть, засекли отсверк от объектива. Потому что вскоре на их развалины обрушился град мин, а короткий посвист автоматных пуль заставил всех укрыться в глубине развалин. Только с наступлением темноты они смогли благополучно тем же путем вернуться обратно в кишлак.

Ночью Рори при свете фонаря написал короткую аннотацию к съемке, запаковал отснятые кассеты с тем, чтобы наутро отправить их с курьером в Пешавар.

А на следующий день он увидел то, что недавно предсказывал Питер: моджахеды в открытую пошли атаковать позиции правительственных войск в районе аэродрома.

Да, это была новая страница в истории афганской войны. Еще никогда прежде не случалось таких грандиозных сражений. Еще никогда партизаны не шли в атаку. Раньше они действовали из засад. Устраивали диверсии. С безопасного расстояния обстреливали военные базы и города. В такой тактике они здорово поднаторели, она приносила им успех. Но теперь высшие интересы борьбы требовали от них крупной, громкой победы. Кто-то наверху решил, что пора встать во весь рост. Конечно, неизбежны большие потери, но победа все спишет.

Рори и увязавшийся с ним британский фоторепортер шли сразу за наступавшими цепями. Они тут же попали под шквальный огонь. В первые же минуты в рядах атакующих появились убитые и раненые. Партизаны залегли в зарослях кукурузы, под защитой дувалов, за стволами деревьев. Тогда по ним ударили минометы.

Не выключая камеры, Рори то и дело менял позицию, перебегал от укрытия к укрытию. Он слышал рядом с собой свист свинца, его сбивали с ног близкие разрывы мин и снарядов. Но камеру Рори не выключал.

Впоследствии я видел ту съемку, сразу выдвинувшую его в число самых заметных фронтовых журналистов. Эту съемку потом показывали все крупнейшие мировые телеканалы. Конечно, с точки зрения профессионального оператора к ней можно предъявить много претензий: изображение в кадре часто дергается, проваливается, в фонограмме иной раз возникает гортанный знакомый голос, который произносит только одно слово: «Факинг».

А что еще скажешь в полушаге от смерти?

Потом позади наступавших включили громкоговорящую установку и чей-то голос произнес на пушту короткие воинственные призывы, закончив знакомым: «Аллах Акбар!».

«Аллах Акбар!» – эхом прокатилось по цепям, партизаны опять поднялись во весь рост и бросились вперед.

На аэродроме очень удивились появлению русского журналиста. Ей богу, меня встречали там, как космонавта, побывавшего на луне. Для защитников города это был хороший знак. Раз приехал человек из Москвы, значит, шурави нас не бросят. Значит, они верят в нашу победу.

Афганские офицеры и генералы, учившиеся в Советском Союзе и долгие годы бывшие под постоянной опекой наших советников, впервые в жизни оказались с врагом один на один. Уже не поддержит 40-я армия, уже не обратишься за советом к нашим полковникам и генералам. В Кабуле еще оставался небольшой аппарат военных специалистов во главе с генералом армии Махмутом Гареевым, но Кабул далеко.

Меня завели в бетонный бункер, оборудованный еще тогда, когда здесь стояли наши войска. Этот бункер – его называли «саркофаг» – соорудили специально для советников, которых предполагалось оставить в Джелалабаде после ухода 40-й армии. Его метровые стены, говорят, могли выдержать прямое попадание крупной бомбы. Однако после долгих споров и размышлений советников оставить не решились – видимо, потому, что почти никто не верил в шансы Наджибуллы. И вот этот бункер пригодился, в нем теперь был КП начальника Генерального штаба Асефа Делавара.

Губернатор провинции Манукай Мангал пригласил меня пообедать. На столе появились коньяк, мандарины, плов.

– А как же рамазан? – Не удержался я от упрека, имея в виду великий пост, который как раз в те дни был у мусульман.

– Тем, кто на войне, Аллах разрешает, – беспечно махнул рукой губернатор и споро разлил коньяк.

Мы стали говорить. Губернатор честно рассказал о панике первых дней, о том, как все сжималось и сжималось кольцо обороны вокруг города, как постепенно душманы подошли вплотную к Джелалабаду.

– И теперь у нас нет выхода, – повторил он практически то же самое, что и генерал Омар. – Те, кто хотел перейти к врагу, уже сделали это. Кто струсил, уже убежали. Остались настоящие солдаты. Они будут биться насмерть.

– Вы должны написать правду о том, что здесь происходит, – строго велел мне начальник генштаба, который чуть позже тоже присоединился к нам.

– За этим и приехал.

– Тогда пишите. Вооруженные до зубов банды душманов при поддержке США, Пакистана и их союзников развязали кровавую агрессию… – Тут последовал такой кондовый текст, которому могли позавидовать даже наши ораторы из Главпура.

Терпеливо выслушав, я спросил генерала:

– Есть ли в ваших рядах дезертиры?

– Ни одного, – не моргнув глазом, соврал Делавар.

– А как с питанием?

– Горячая пища три раза в день, – опять удивил меня начальник генштаба. И тут же сам перешел в атаку: – А вы знаете о том, что наш президент обратился к советскому руководству с просьбой поддержать защитников города? Но Горбачев отказал. Что вам стоит нанести несколько ударов авиацией по скоплению душманов?

– И нарушить тем самым Женевские соглашения? Нет, наши на это не пойдут.

– Какие соглашения! – Неожиданно рассердился начальник генштаба. – Разве американцы выполняют Женевские соглашения? Или Пакистан? Против законной власти они выставили целую армию, а вы нас бросили и все твердите о каких-то соглашениях. Похоже, эти люди плохо представляли себе ситуацию в Москве и, в частности, перемены, случившиеся в наших подходах к внешней политике. Но формально они были прав: мы действительно уже почти бросили их на пол дороге. Однако обсуждать эту тему у меня не было никакого желания. Уже стало темнеть, а я еще ничего не видел. Пора было заняться делом. Я извинился и, поднявшись из-за стола, сказал, что хочу пройти к первой линии обороны.

– Это невозможно, – удивился Манукай Мангал. – До траншей отсюда метров четыреста, но это расстояние можно преодолеть только под броней.

– Ничего, – сказал я. – Бегом добегу.

Хозяевам очень не хотелось покидать такой стол. Видно, не каждый день у них появлялся верный повод выпить коньяк.

– Нет, – сказал губернатор. – Мы отправимся вместе. Но только на «бэтээре». Мы не можем допустить, чтобы корреспондент «Правды» погиб здесь. Представляете, с каким удовольствием об этом завтра сообщат на Западе?

Под прикрытием брони мы подъехали к довольно высокому валу, которым был обнесен аэродром. Кстати, стрельба все это время – и когда мы ехали на «уазике», и когда были в бункере, и сейчас – не прекращалась ни на минуту. Все время рвались реактивные снаряды, стучали пулеметы. Но коньяк притупил чувство страха. Парва нист. Будь что будет.

Почти все аэродромные постройки, кроме бункера, сгорели или были разрушены. На окраине летного поля лежали обугленные остатки транспортного самолета Ан-26, он прилетел из Кабула в первые дни осады, попал под обстрел и взорвался. В траншеях, вырытых по всей длине вала, были оборудованы огневые точки. Их по всем правилам прикрыли мешками с песком, обозначили сектора обстрела. Солдаты выглядели изможденными, но при виде губернатора браво вскакивали, отдавали честь и заверяли, что не пропустят врага.

Я переночевал в «саркофаге», а утром началось очередное наступление моджахедов. Пару часов пощекотав нервы под плотным огнем и убедившись, что атака захлебнулась, мы вернулись в город. Я прошел по его опустевшим улицам, заглянул в храм сикхов, куда накануне попал снаряд, навестил летнюю резиденцию короля, где сейчас обосновались афганские коммандос. Джелалабад сильно пострадал от ежедневных обстрелов. Там, где с грузовиков раздавали хлеб, вспыхивали драки: хлеба всем не хватало. Жители выглядели удрученными. Кажется, им уже было все равно, кто победит, лишь бы весь этот ужас быстрее закончился.

В доме, где располагался генерал Омар, меня ждал сюрприз. Едва я вошел, как увидел своих коллег – корреспондента московского телевидения Сашу Шкирандо и его оператора Вадима Андреева. Их лица были неестественно бледными.

– Вы как здесь оказались?

– Да вот, прилетели за тобой. И влипли в историю. – Вадим протянул мне свою камеру. – Посмотри – она спасла мне жизнь.

Оказывается, из Кабула сюда был направлен крупный вертолетный конвой – он доставил боеприпасы, а обратно должен был вывезти раненых и меня. Но на пол пути вертолеты напоролись на огонь крупнокалиберных пулеметов. Одна пуля, пробив кабину, застряла в камере, которую Вадим держал на коленях. Другая вскользь ранила руку Саши. Были ранения и посерьезнее. А генерал Омар выглядел почти счастливым:

– Я же говорил, что душманы получили указание из Пакистана ужесточить воздушную блокаду. Говорил! Моя агентура не обманет.

Однако мы не могли разделить его радость. Когда я подумал о том, что рано или поздно нам предстоит обратный полет, моя физиономия, вероятно, побледнела также сильно, как у коллег.

Пока мы с Рори, не догадываясь о существовании друг друга, освещали сражение под Джелалабадом, Питер Джувенал тоже не сидел, сложа руки. Еще в январе он написал письмо руководству Би-Би-Си с предложением финансировать тайную экспедицию оператора и журналиста в Кабул. Конечно, после ухода советских войск в афганскую столицу можно было попасть вполне легальным путем, прилетев на рейсовом самолете из Москвы или Дели. Но… Ведь Питер предлагал компании получить эксклюзив. Не ту жвачку, которую подсунут корреспондентам люди Наджибуллы, а репортаж о подпольных группах исламистов, действующих внутри столицы. Питер так и назвал свое письмо руководству телекомпании – «Падение Кабула». Это звучало высокопарно, но кто бы устоял против такого предложения?

Все, что происходило далее, я знаю со слов самого Питера и Джона Симпсона – ведущего международного корреспондента корпорации Би--Би-Си, которому поручили участвовать в «падении Кабула». Если не ошибаюсь, Джон Симпсон для британцев – самый главный авторитет в освещении международных проблем.

Впервые увидев Питера в кабинете редактора, Джон поразился его сходству со стопроцентным британским колонизатором, какими их изображали на старых фотографиях и рисунках. Редактор представил Джону гостя и тот с места в карьер стал говорить, что дни Наджибуллы сочтены, что 200-тысячная армия моджахедов вот-вот ворвется в Кабул и похоронит коммунистический режим. Би-Би-Си может стать единственной компанией, которой удастся изнутри показать эти поистине великие события.

Зря Питер тратил свое красноречие. Джон Симпсон, хотя и занимал высокую должность в знаменитой теле и радио корпорации, в душе был таким же авантюристом, как и пешаварский визитер. Он сам мечтал о командировке, которая бы пощекотала ему нервы. Короче говоря, в марте, когда мы с Рори каждый по своему «партизанили» под Джелалабадом, Питер и Джон тайком отправились из Пакистана в Кабул.

Сначала предполагалось, что, перейдя границу в районе Парачинара, журналисты продолжат дальнейший путь с одним из отрядов Гульбеддина Хекматиара. Лидер исламской партии «Хезбе исламие» имел самое многочисленное войско, отличался крайней непримиримостью и претендовал на то, чтобы первым ворваться в Кабул. Вообще-то, осмотрительный Питер избегал контактов с воинами «Хезбе», зная их необузданный и непредсказуемый нрав. Много раз он с удивлением сетовал:

– Этот Гульбеддин от американцев получает миллионы долларов, больше, чем все другие исламские вожди. Но на митингах каждый раз кричит: «Смерть американскому империализму!» Где тут логика?

К счастью, уже на афганской территории выяснилось, что «непримиримые» отказываются от помощи англичанам. Питер вздохнул с облегчением и тут же нашел другой вариант: теперь их проводниками согласились стать люди из шиитской организации «Харакат-и-Исламие». В группе был человек, к которому остальные относились с особым уважением. Его звали Махмуд. Он говорил по-английски и утверждал, что в Кабуле они имеют своих людей повсюду, даже в ХАДе.

– Я обещаю, что по столице вы будете разъезжать в машине начальника ХАД, – громко пообещал Махмуд.

– Но сначала нам надо добраться до столицы, – с типичной английской холодностью напомнил ему Питер.

«Чем больше времени я проводил с Питером, тем большей симпатией проникался к этому человеку, – писал впоследствии Джон Симпсон в одной из своих книг. – Он был несколько отстраненным и отчасти по-викториански высокомерным, однако в то же самое время составлял превосходную кампанию – во всяком случае, до тех пор, пока ты не начинал искушать судьбу. Стоило сказать что-либо легкомысленное, типа «мы с тобой – неплохая команда», как Питер тут же приходил в ярость.

Мы проезжали через перевалы, отделяющие Кабул от Гиндукуша. Все вокруг носило отпечаток глубокого средневековья. И даже лачуги, слепленные из глины и окруженные такими же глиняными заборами, выглядели так, как будто бы им сотни лет. За все время пути мы не увидели ни одной женщины, даже старой».

Через несколько дней они оказались в окрестностях Кабула. Теперь предстояло самое трудное – проникнуть в город, который, ожидая штурма, ощетинился постами и заставами. Переодевшись в афганскую одежду, в сумерках раннего утра они отправились вслед за проводником, которым был 8-летний мальчик. Вдруг Джон с ужасом увидел, что на пакете, где он нес свои немногочисленные пожитки, сияет яркая сине-зеленая надпись по-английски «Книги из Кембриджа». Он похолодел: «Ну, теперь точно пропал». И в этот момент их группу заметил дозорный первого поста. Джон с трудом подавил желание развернуться и пойти обратно. Если бы он это сделал, часовой наверняка открыл бы огонь. Но все обошлось: солдат проводил их группу равнодушным взглядом.

Джон перевел дух. Он посмотрел на пакет, который нес Питер, там была камера. Пакет украшала витиеватая надпись на фарси.

– Что там написано? – не удержался Джон от вопроса, который в этой ситуации выглядел очень странным.

– Да здравствует афгано-советская дружба, – охотно пояснил Питер.

Джон еще раз мысленно обругал себя.

Им предстояло одолеть три пояса безопасности, прежде чем войти в город. Первый был пройден. Оставалось еще два.

Из-за гор медленно вставало малиновое солнце. Теперь они шли в толпе людей, которые тянулись в город из окрестных кишлаков. Вот и следующий пост. Питер, который шел сразу за мальчиком, увидел вооруженного автоматом солдата, который, как ему показалось, внимательно всматривался в лица людей. Питер рассказывал, что теперь и его охватил ужас. Он тоже с трудом удержался от желания повернуть назад. Этот солдат выглядел так, что мимо него чужаку было не пройти. На ватных ногах Питер приблизился к посту и только в трех шагах от него понял, что солдат-то не настоящий – он просто нарисован на будке. А сама застава была пустой, никто не окликнул их, не потребовал документов.

Пройдя еще с пол километра, они оказались на окраине Кабула, где их ждало такси. Из машины навстречу англичанам проворно выскочил одетый в цивильный костюм афганец. «Абуфазл, – представился он. – Я буду отвечать за вашу безопасность в городе». Окна в раздолбанной «тойоте» от утреннего холода запотели так сильно, что водитель, едва отъехав, тут же сбил велосипедиста. «О, мой Бог», – опять заволновался Джон, который решил, что теперь не избежать вызова полиции, разбирательства и ареста. Однако к его удивлению таксист даже не подумал остановить машину, а их провожатый только беспечно махнул рукой: «Парва нист». Плевать! Спустя пятнадцать минут англичане благополучно прибыли в дом, где им предстояло провести три дня.

Абуфазл, казалось, упивался возможностью блеснуть перед гостями.

– С кем вы хотите побеседовать? – спросил он Джона, едва тот перевел дух. – С людьми из правительства? С начальником ХАД?

– Со всеми, – коротко распорядился Питер. – Но сначала покажите нам город. Я хочу поснимать.

– Посмотрите в окно. Видите – это джип одного из руководителей ХАД, и он к вашим услугам, господа.

Они проехали мимо президентского дворца, попетляли по Шахре-нау - району вилл и резиденций, потом выбрались на забитый машинами и повозками торговый Майванд, с него попали на широкую прямую улицу Дар-уль-Аман, где находилось советское посольство, а неподалеку – одно из зданий госбезопасности. Питер не отрывался от видоискателя своей портативной камеры. У хадовского дома Абуфазл попросил водителя притормозить:

– Завтра мы устроим здесь фейерверк. Специально для вас.

Вернувшись в дом, они сняли интервью с двумя сотрудниками секретной службы, которые для маскировки обмотали свои лица тюрбанами. Следом явился человек с бегающими глазами и объявил, что он и есть тот герой, что будет завтра стрелять реактивным снарядом по зданию ХАД. В доказательство своих слов человек принялся прямо здесь, в комнате, снаряжать «эрэс».

В этот момент, как вспоминал впоследствии Джон Симпсон, и у него, и у Питера возникли одинаковые мысли. Что, если сейчас в этот дом ворвутся люди Наджибуллы и обвинят англичан в пособничестве терроризму? Ведь волей-неволей так и оно и получалось. С некоторых пор они из сторонних наблюдателей превратились в сообщников моджахедов, что противоречило журналистскому кодексу. Но как объяснить это афганцам? На их робкие попытки уклониться от предстоящего теракта Абуфазл отреагировал просто: «Вам нечего опасаться. И вы должны показать всему миру, как глубоко проникло наше сопротивление».

Утром их снова запихнули в машину, человек с бегающими глазами бросил на заднее сиденье свою ракету, и они отправились на Дар-уль-Аман. Все дальнейшее напоминало дешевую кинокомедию.

Машина остановилась на пустыре, где два десятка мальчишек играли в футбол. Ничуть не смущаясь присутствия такой обширной аудитории, их спутник взял под мышку реактивный снаряд, жестом поманил за собой англичан, и все они направились к группе одетых в афганские лохмотья людей, стоявших поодаль. Мальчишки продолжали с криками пинать мяч. Оборванцы, получив «эрэс», принялись довольно споро мастерить из деревяшек что-то вроде примитивной пусковой установки. Питер поежился и начал снимать.

Все это происходило среди бела дня почти в центре Кабула. Они нацелили ракету на пятиэтажное здание, до которого было не больше шестисот метров, приладили таймер, изготовленный из старого будильника советского производства, установили время и разошлись в разные стороны. Питер вернулся к машине. Через пять минут сработал спусковой механизм. Ракета с шипеньем умчалась в сторону цели и… благополучно упала где-то далеко-далеко за хадовским зданием. Разрыва Питер не услышал, видимо, произошла осечка. Их опять быстро затолкали в машину и привезли в дом.

Джон, кажется, мало понял из того, что произошло. Зато Питер был явно разочарован.

– Только такие кретины, как моджахеды, могли промахнуться, стреляя в упор по большому зданию, – сказал он, пряча свою камеру в полиэтиленовый пакет с надписью «Да здравствует афгано-советская дружба».

На следующий день неподалеку от их дома послышалась стрельба, и в комнату ворвался Абуфазл, торопя их срочно собираться и уходить. По его словам агенты ХАД пронюхали, где скрываются англичане и готовят операцию по их захвату. «Они знают даже о том, что вчера мы пытались обстрелять здание», – сказал Абуфазл. А Питер подумал: уж, не от тебя ли они об этом и знают? Питер давно уяснил, что многие афганцы ревностно служат и нашим, и вашим. Поди разбери их, этих афганцев.

Не без волнений им в тот же вечер удалось выбраться из города и уйти в Пагман, где хозяйничали моджахеды.

На третий день, когда ирландцу уже порядком наскучило снимать безуспешные атаки моджахедов, пытавшихся смять оборону аэропорта, его пригласил к себе Абдул Хак. Командир выглядел озабоченным. На всех направлениях отряды партизан несли большие потери. Вопреки ожиданиям правительственные войска не думали сдавать город – и это после того, как на их позиции обрушились тысячи реактивных снарядов. Агентура доносила, что в Джелалабаде нет признаков паники, а войска в достатке обеспечены боеприпасами. Сам Абдул Хак был категорическим противником лобового штурма, он предлагал другой путь, испытанный и надежный: взять город изнутри, используя подполье, террор, деньги. Напрасно к нему не прислушались. Теперь видно, что пар может уйти в свисток. Поражение, которое моджахеды потерпят здесь, станет самой крупной победой Наджибуллы, придаст Кабулу новые силы.

Все это Абдул Хак за чаем выложил ирландцу, а напоследок посоветовал не терять больше времени на подступах к аэродрому.

– Мы можем проводить тебя в горы к западу от Джелалабада. Там ты сделаешь хорошую съемку.

– А что я там увижу?

– Если все пойдет так, как мы хотим, ты увидишь много интересного. Мы готовим засаду на вертолеты.

– Засаду? – Сразу встрепенулся Рори. – Но как ее можно организовать? Это же не бронемашины и не танки.

– Можно. Вот смотри. – Он взял лист бумаги и нарисовал на нем схему. – Это ущелье, по которому вертолеты чаще всего прорываются из Кабула и возвращаются обратно. Видишь? Вот тут мы ставим крупнокалиберные пулеметы. И вот тут. Мы делаем огневые точки во многих местах – по всему маршруту. Влетев в ущелье, они неминуемо встретят кинжальный огонь. Это будет ловушка.

– А если они поднимутся выше, пойдут над горами?

– Нет, это почти исключено. «Стингеров» они боятся больше, чем пулеметов. Поэтому и стелются над самой землей. Пулеметы будут обстреливать их и снизу, и с боку, и даже сверху. Ну, как?

– Согласен, – сказал Рори. – Неплохая идея.

– Тогда собирайся. Машина пойдет через час.

Вечер и ночь я провел в доме Омара. Правда, когда снаряды начинали падать уж совсем близко, мы спускались в вырытый рядом блиндаж. Эти чертовы снаряды падали почти беспрерывно. К вечеру Омар докладывал: «Сегодня было 345 «эрэсов». Еще он говорил: «По сообщениям агентуры командиры бандформирований получили приказ перегруппировать силы и до 6 апреля взять город любой ценой». Иногда на генерала что-то находило, и он начинал общаться со мной языком передовиц из кабульских газет. «Революция победит, враг будет уничтожен, весь народ поддерживает нас». Я обреченно кивал и убирал подальше свой блокнот. Омар очень удивлялся, отчего я не записываю эти замечательные слова.

Ночью, поднявшись по нужде, я сделал одно открытие. Оказывается, и генералы, и полковники вповалку спали в соседнем помещении вместе с молоденькими солдатами. Мне и раньше много раз говорили, что в афганской армии гомосексуализм – дело обычное. Теперь пришлось убедиться в этом почти воочию.

На другой день из Кабула прорвались вертолеты, и я вместе с телевизионщиками сказал Джелалабаду «гуд бай». Не без трепета мы забрались в чрево Ми-8, где уже были раненые в синих халатах. Вертолет тут же взлетел, стал кругами ходить над городом, едва не цепляя колесами верхушки пальм. Летчики ждали, пока не поднимутся остальные. Другие машины взлетали тоже без промедления и тоже вставали в эту карусель. И транспортные, как наш, и боевые «крокодилы». Уже от одного вида этой карусели становилось тошно. От нее так и несло бедой.

Вадим ткнул меня в бок:

– Посмотри на стремянку, видишь в ней дырку от пули? Она на моих глазах появилась. В этой вертушке мы сюда летели. А бомба в одну воронку дважды не попадает. Прорвемся!

– Может быть…

Наконец, собравшись в кучу, вертолеты резко прибавили скорость, снизились до пяти метров и отчаянно рванули вперед. Я включил диктофон, намереваясь записать впечатления от полета.

Через несколько минут из кабины показалась довольная физиономия бортмеханика, он показал растопыренную пятерню и пальцем ткнул в иллюминатор. Ага, вижу: справа к нам идут на подмогу еще пять боевых машин. «Крокодилы» должны лететь впереди и обрушивать на душманские точки всю свою огневую мощь. Так под шумок мы, глядишь, и проскочим.

То, что происходило дальше, впоследствии много лет являлось мне ночью в виде кошмарных снов.

По-прежнему на минимальной высоте мы ввинтились в ущелье. И тут началось! Вряд ли, у меня хватит слов, чтобы описать это.

Затарахтел курсовой пулемет в кабине летчиков. Дымными струями пошли реактивные снаряды из-под пилонов. Вертолет бросало из стороны в сторону. Вцепившись в откидное сиденье, я смотрел наружу, но за стеклом все было в разрывах, дымах, огне, ужасе. Боже мой! Мы летели как по лабиринту преисподней. Я был атеистом, но губы сами собой шептали: «Господи, спаси и помилуй!»

Кажется, горели сами горы. Да, мы мчались сквозь сплошной пожар. Вся кабина тоже была в дыму.

– Вспышки выстрелов слева! – кричал мне Вадим, как будто я был способен подавить душманские пулеметы.

– И справа тоже, – орал ему я.

– Держись! – кричал Саша, после очередного виража падая на меня.

– А-а-а! – орали мы все вместе, когда казалось, что уже все, горим, падаем, вот он – конец.

Потом вертушка резко пошла вверх, так резко, что нас просто расплющило на сиденьях. И снова пилот бросил ее к самой земле. И опять бешено застучал пулемет, и дымом заволокло всю кабину.

Это был самый долгий полет в моей жизни.

Он продолжался ровно тридцать девять минут.

Когда после приземления я пришел в себя и включил диктофон, чтобы прослушать запись, там был один сплошной крик. И много непечатных выражений.

Кстати, Джелалабад моджахеды так и не взяли.

1990 ГОД. ПЕШАВАР. ЮНИВЕРСИТИ-ТАУН

В Пешаваре любая европейская женщина, не имевшая видимых физических недостатков, смотрелась очень даже неплохо. Здесь с этим контингентом всегда был дефицит. Что же касается Джульет, то ее можно было считать красавицей без всяких оговорок. Стройная спортивная фигура. Чуть насмешливый взгляд серо-голубых глаз. Тонкие чувственные губы, волевой подбородок, копна коротко стриженых каштановых волос. В облике этой юной элегантной леди было что-то решительное. Каждый сразу видел, что она знает цену и себе самой, и окружающему миру.

Во второй половине 80-х Джульет занимала пост директора офиса «Афган эйд» в Пешаваре. Когда Рори недолго работал в этой благотворительной организации, он встречался с ней по делам: вместе просматривали бухгалтерские бумаги, обсуждали планы, говорили о чем-то малозначащем. Джульет, не смотря на свою молодость, уже почти четыре года прожила в прифронтовом городе и сначала поглядывала на Рори чуть снисходительно. Сколько таких инспекторов приезжало из Лондона! Поживут здесь недельку, поворошат бумаги и с явным облегчением отбывают домой. Однако этот парень, называвший себя ирландцем, оказался другим. Совсем скоро он объявил ей, что оставляет должность в «Афган эйд» и намерен целиком посвятить себя флибустьерской службе свободного журналиста. С тех пор Джульет видела его нечасто. Ирландец подолгу пропадал в Афганистане, а когда возвращался в Пешавар, то на полную катушку «оттягивался» в Американском клубе. Говорили, что у него была куча подружек. «Этот парень без тормозов», – так несколько испуганно отзывались о нем коллеги.

Возможно… Но только, когда их пути изредка где-то пересекались, ей казалось, что Рори уж как-то по-особенному посматривает на нее. В ее присутствии он всегда был подчеркнуто предупредителен и учтив. Пожалуй, даже слишком учтив.

Однажды, вернувшись с вечеринки домой, она со смехом поделилась своими наблюдениями с мужем. Но Доминик не разделил ее веселья.

– Ирландец? – Задумчиво переспросил он. – Да он явно влюблен в тебя. Вот увидишь, если со мной что-нибудь случится, он сделает тебе предложение.

Джульет только тряхнула своими каштановыми волосами и рассмеялась:

– Что ты выдумываешь, дорогой?

Она выросла в провинциальной протестантской семье, где из поколения в поколения все мужчины становились священниками и где всегда царили строгие правила. Папа-викарий определил ее на учебу в маленькую школу для девочек, расположенную в графстве Кент. Пределом мечтаний всех ее подружек было уехать в Лондон, найти там непыльную работу и удачно выйти замуж. И Джульет когда-то хотела того же: завести дом, собаку, родить детей.

Поступив в университет, она стала изучать историю искусств и к третьему курсу уже договорилась о должности в художественной галерее. На горизонте маячила жизнь, о которой все было известно наперед. Так жили ее родственники, ее знакомые, ее подруги. Но, проучившись четыре года, Джульет решила взять перерыв и отправиться в Индию. Ей просто захотелось попутешествовать, прежде чем погрузиться в жизнь «как у всех».

Индия поразила и восхитила ее, как поражает она всякого, кто обладает живой душой. Ей открылось, что существует огромный, таинственный, манящий мир, называемый почему-то «третьим». Экзотический, загадочный, не похожий на все то, что ее окружало прежде. Одни люди, оказавшись в странах этого мира, видят только грязь, нищету, отсутствие привычного комфорта. Других он сразу завораживает, делает вечными пленниками. Его краски, запахи, мелодии, его вечное солнце и синее небо, его традиции и обычаи – так и хочется раствориться в этом мире, стать его частью.

Джульет работала сначала в баптисткой миссии, потом, к удивлению знакомых, устроилась в лепрозорий – ухаживала там за неизлечимыми больными.

Вернувшись спустя год в Лондон, она решительно рассталась с идеей служить высокому искусству. Страны третьего мира – вот чему она решила посвятить свою молодость.

Однажды в газете нашла адрес благотворительной организации, созданной для помощи афганцам. Отправила письмо: есть ли у вас работа? Ее пригласили на должность секретаря, а затем предложили ехать в Пешавар – директором представительства «Афган эйд». Это было то, чего она хотела.

Для ООН Джульет составляла обзорные досье по различным регионам Афганистана – эти материалы были призваны прогнозировать число возможных беженцев. Участвовала в программах по борьбе с наркотиками. Контролировала распределение денег, поступавших со всего мира для бедных афганцев. Больше всего средств выделяли США, эти деньги приходили в основном по линии госдепартамента. Официально они должны были тратиться на продовольствие. Но на какие цели моджахеды расходовали их на самом деле, проверить было невозможно.

Француз Доминик Вергос появился в ее жизни почти сразу после приезда в Пешавар. Он, как и Питер, тоже считался здесь старожилом. Когда-то Доминик был преуспевающим фэшн-фотографом в Париже. Потом начал кочевать по «горячим точкам»: Бейрут, Африка, Юго-Восточная Азия… Он умел делать хорошие фотографии и выгодно их продавать. Когда началась эта заваруха в Афганистане, француз прочно осел близ войны, быстро обзавелся дружескими связями с командирами партизанских групп и стал едва ли не официальным фотографом джихада. Заказов у него всегда было через край. Он, как и Питер, мог месяцами кочевать с моджахедами по горам, жил в кишлаках, научился говорить на фарси и пушту. Однажды француз почти год провел в партизанских лагерях на территории Афганистана.

Правда, в отличие от большинства других журналистов, Доминик имел еще одну, скрытую от остальных жизнь. Как-то знакомый дипломат свел его в Пешаваре с серьезными американскими ребятами, которые спросили: «А не хватит ли, парень, зарабатывать на хлеб фотокамерой? Если тебе так нравится бродить по Афганистану, это можно делать и с большей пользой». Уговаривать фотографа не пришлось. Он охотно согласился выполнять задания ЦРУ. Предложенное вознаграждение значительно превосходило те гонорары, которые он получал от агентств и журналов.

Вместе с французом жили дочь от первого брака и сын – от подружки. Он был на пятнадцать лет старше, чем Джульет и напоминал экстравагантного повесу – с вечно растрепанными волосами, демоническим взглядом и свободными манерами. Такие люди встречаются редко. Они живут как бы сами по себе, вне принятых норм и законов. Они сами устанавливают для себя законы. Да, француз был ни на кого не похож. Возможно, именно это вначале и привлекло к нему юную леди. Очень скоро она обнаружила, что не может справиться с притяжением, которое исходило от Доминика. Он казался талантливым и нестандартным. Даже тайная связь с американской разведкой, о которой Доминик под страшным секретом поведал ей однажды, работала в его пользу, придавала ему загадочности.

Став его женой, Джульет родила еще одного сына, которого назвали Финном. Они сняли красивую виллу в университетской части Пешавара на Серкл-роуд, завели слуг, купили лошадей для верховых прогулок. Жизнь складывалась на удивление удачно. Правда, иной раз на француза что-то находило. Выпив, он говорил о том, что в любой момент его могут убить, что тогда Джульет наверняка станет жертвой этого безумного ирландца… Но утром, протрезвев, никогда не заикался об этом.

Два года продолжалась их идиллия. Но однажды все кончилось.

Потом, задним числом анализируя все случившееся, она вспомнила, как однажды на вечеринке знакомый французский дипломат предупредил Доминика:

– Будь осторожен. Есть люди, которые хотят, чтобы тебя здесь не было.

Но фотограф только отшутился:

– Ты имеешь в виду агентов Наджибуллы? Но если я буду постоянно думать о них, то так недолго и в психушку угодить.

– Мое дело предупредить, – пожал плечами дипломат. – Просто появилась информация, поэтому я настоятельно рекомендую тебе соблюдать меры безопасности.

Дома Джульет накинулась на мужа:

– Что все это означает? Какая опасность тебе может угрожать?

– Господи, дорогая, ты же знаешь, чем я занимаюсь. Сама моя работа предполагает некоторую степень риска. За него мне и платят.

– Но этот человек имел в виду что-то конкретное.

– Вряд ли. Кто-то, где-то, что-то сказал… Вот и разнеслось по свету.

– И все же, – продолжала настаивать Джульет, – подумай, откуда может исходить угроза.

Доминик запустил руки в свою патлатую голову, задумался.

– Ну, например, от Гульбеддина. Я никогда не скрывал своего отношения к нему. Его действия деструктивны, они подрывают основы общей борьбы. Недавно я опять резко говорил по этому поводу с американцами. Могла произойти утечка. А Гульбеддин своих врагов не щадит.

– О-о, Доминик, – простонала она. – Может, нам лучше уехать?

– Да что ты! Это ведь только предположение. Одно из многих. Давай выбросим это из головы. Все обойдется.

Не обошлось. В тот вечер они поздно вернулись домой после ужина в Американском клубе. Джульет сразу отправилась спать, а Доминик пошел в сад – успокоить собаку, которая отчего-то подняла лай. Когда сквозь сон Джульет услышала автоматную очередь, она не придала этому никакого значения: стрельба в Пешаваре была делом привычным. Потом в спальне зазвонил телефон, это был живущий по соседству приятель-афганец:

– Хай, Джульет! Извини, что так поздно. Где Доминик?

– Вышел в сад. А что?

– Иди проверь. Боюсь, как бы с ним не случилась беда.

Она набросила на плечи халат и выскочила наружу. Доминик лежал рядом с домом, где находился охранник. И был мертв.

Прибежал сосед, сказал, что охранник-пуштун пришел к нему и сознался – это он убил хозяина. По словам пуштуна, Доминик был сильно пьян, ломился в дом, требовал дать ему автомат. Ну, охранник от испуга и выстрелил через дверь. Через дверь? Но Доминик убит пулей в затылок. Нет, тут что-то было не так…

Убийцу арестовали. Джульет сама предложила судить его по законам свободных пуштунских племен – такая практика существовала в Пешаваре. Собрались старейшины. Их приговор был единодушным: этот человек виновен и заслуживает сурового наказания. Либо казнь, либо крупная денежная компенсация – вдова должна сама сделать выбор. Выбор-то она сделает, но кто поможет ей разгадать тайну этого убийства? Джульет пообещала себе обязательно докопаться до истины. Рано или поздно.

Француз Доминик Вергос и британец Питер Джувенал считались аборигенами среди пишущей и снимающей братии, состав которой в Пешаваре то и дело менялся. К самым авторитетным старожилам можно отнести также и американца Курта Лейбека, имевшего контракт с телекомпанией Эй-Би-Си. Но встречались там и другие яркие личности. Конечно, назвать их просто журналистами нельзя, у этих людей порог страха либо отсутствовал начисто, либо был значительно отодвинут. Я не представляю себе, чтобы обычный человек мог решиться на путешествие с отрядом моджахедов, когда на каждом шагу (на каждом – это не преувеличение) тебя поджидала смертельная опасность.

Чаще всего такие смельчаки сотрудничали с людьми Ахмад Шаха Масуда или Абдул Хака из партии Юнуса Халеса. Про Масуда у нас речь еще впереди.

Что же касается Абдул Хака, то у журналистов он имел репутацию надежного, предсказуемого человека, который всегда сдерживал свои обещания. Большинство афганцев похвастаться такими качествами не могли. Молодой пуштун из рода гильзаев прекрасно говорил по-английски. Все свои рейды вглубь Афганистана он продумывал до мелочей. Если с ним шли западные корреспонденты, то к каждому из них были приставлены специально обученные люди, головой отвечавшие за безопасность гостей.

Это был жесткий, но не жестокий командир со своим кодексом чести. Савик Шустер, который в те годы часто тайно проникал на афганскую территорию по заданию западных СМИ, рассказал мне такой случай. Однажды в ходе партизанского рейда Абдул Хак пригласил журналиста разделить с ним трапезу в долине недалеко от Кабула. День был солнечный, тихий, поэтому командир распорядился постелить ковер прямо на макушке холма, откуда открывался живописный вид. Сидели вдвоем, пили чай, беседовали. Абдул Хак, абсолютно доверявший Савику, советовался с ним, брать ли ему четвертую жену? Охрана расположилась ниже, по склонам холма. И тут налетели вертолеты. Сделав крутой вираж, они зашли на боевой курс. Вот сейчас их пулеметы, пушки, ракетные системы обрушат на холм свой смертоносный огонь. Савик мгновенно натянул кроссовки и приготовился бежать. Бежать надо, как учил его Абдул Хак, только в сторону вертолетов, ни в коем случае не от них. Так больше шансов спастись. Но его пуштунский друг отчего-то медлил. Он спокойно натянул сначала один армейский ботинок, потом другой. Затем он стал медленно завязывать шнурки. Охрана открыла по вертолетам стрельбу. Уже и холм вспучился разрывами. А Абдул Хак все еще завязывал свои чертовы шнурки.

- Почему ты так медлил? – спросил его журналист, когда опасность уже миновала. - Ведь каждая секунда могла стоить жизни.

- А авторитет? – вопросом на вопрос ответил ему Абдул Хак. – Что бы подумали о своем командире мои бойцы, увидев, как я бегу от врага.

В отличие от многих других моджахедов, особенно принадлежавших к лагерю «непримиримых», он старался проявлять уважение к пленным.

- Зачем я буду их пытать или убивать? – объяснял он. - Русских и так убедили их вожди, будто мы звери. А мы всего лишь сражаемся за свою свободу.

Абдул Хак твердо верил в то, что с победой в джихаде Афганистан ждут счастливые времена. Наступят мир и согласие. Западные страны помогут восстановить экономику. «Здесь будет азиатская Швейцария», – любил повторять он. И ради этого больше десяти лет не выпускал из рук автомат.

Если он обещал привести тебя в центр Кабула, то можно было не волноваться: так оно и будет. Ты увидишь и резиденцию Бабрака Кармаля, и ХАД, и даже штаб советских войск. Тебе обеспечат интервью с самыми высокопоставленными деятелями режима. Люди Абдул Хака в афганской столице создали хорошо законспирированное подполье, в которое входили высшие чины из армии, госбезопасности и партии.

Нельзя сказать, чтобы КГБ и ХАД в это время дремали. Нет, агентов исламских партий вылавливали едва ли не каждый день. На какие только ухищрения не пускалась контрразведка. Однажды поступила информация о том, что некий работающий на моджахедов афганский полковник в условленное время позвонит в одно западное посольство с городского телефона-автомата. Но с какого? В Кабуле было 160 таких телефонов. Тогда у каждого устроили засаду. И взяли агента во время разговора.

В марте 1985 года в Кабуле накрыли целую агентурную сеть, работавшую на Масуда, но с активным участием ЦРУ. Возглавлял ее… начальник разведуправления генерального штаба генерал-майор Халиль. Целых шесть лет эти люди передавали моджахедам все планы советского и афганского командования по операциям в Панджшере, Баглане и других районах страны. Эти планы, едва родившись, тут же становились известны противнику. Генерала и еще кое-кого расстреляли, остальных надолго упрятали в тюрьму.

Агентурному проникновению активно противодействовала афганская контрразведка, целиком находившаяся под контролем КГБ, а также специальные мобильные отряды советской госбезопасности и милиции – «Каскад», «Зенит», «Кобальт». Эта подковерная война не стихала ни на одно мгновение. В начале 80-х, почти свободно разгуливая по Кабулу, я был уверен, что город полностью контролируется властью. И только много позже понял степень своего заблуждения. Особенно, когда узнал, как легко «духи» проникали в столицу, как много у них было влиятельных помощников.

Западные журналисты тоже нелегально просачивались и в предместья Кабула, и в сам город. В феврале 1980 года репортажи из внутренних районов Афганистана в газете «Ю.С. ньюс энд Уорлд рипорт» публиковал Эдвард Джираде. Спустя три года Савик Шустер в журнале «Ньюсуик» красочно описал свое участие с партизанами в ночном налете на Кабул. Чуть позже Энтони Дэвис в газете «Интернэшнл геральд трибюн» рассказал о том, что видел в Панджшере. А Теренс Уайт в «Ньюсуик» делился впечатлениями о боях с русскими под Кандагаром.

Около двух лет нелегально провели в Афганистане американский режиссер Д.Хармон и английский оператор А.Линдсей, снимая документальный фильм под названием «Джихад». У них получилась обстоятельная попытка разобраться в том, кто же такие «борцы за веру», каковы их истинные цели, идеалы, ошибки и заблуждения.

«Большинство моджахедов безграмотны, очень религиозны и свято верят в то, что попадут в рай, если погибнут в «священной войне», – делился своими впечатлениями Джефф Хармон. – К тому же они любят войну, у них это в крови. Некоторые из них курят гашиш. Я бы не сказал, что они воюют за деньги. Мы ни разу не видели, чтобы им платили за боевые операции. Перед тем, как их отправляют из Пакистана в Афганистан, им выдают автоматы Калашникова. По возвращении они обязаны их сдать. Но почти никто этого не делает – все ссылаются на то, что оружие, якобы, утеряно ими в бою. Автоматы продают и таким образом им есть, на что кормить семью. «Калашников» на рынке стоит около ста тысяч афгани».

Еще одна яркая личность из числа разгуливавших по Афганистану авантюристов – англичанин Ник Данзигер. Я познакомился с ним в Кабуле после вывода наших войск. Корреспондентка Би-Би-Си Лиз Дуссет отрекомендовала мне Ника, как самого необычного человека из ей известных. Этот парень тоже был «фрилансером» и по его словам работал на журнал «Мидл ист». Но на кого он работал, не имеет ровным счетом никакого значения. Ник Данзигер в середине 80-х совершил, можно сказать, беспримерное пешее путешествие через Сирию, Ирак, Иран, Афганистан, Пакистан и Китай. Без единой визы в паспорте он миновал пять государственных границ, прошел сквозь войны, перевороты и революции. Его могли посадить в Ираке, казнить в Иране, разбомбить в Афганистане, ограбить и тихо пристрелить в Пакистане… Он написал книгу, которая имела успех в Великобритании. Мы разговаривали.

- Ник, – спросил я, – как к тебе относились моджахеды?

- Вначале настороженно, затем, познакомившись поближе, дружески. Они ненавидят советских, однако следом идут американцы – их они ненавидят тоже.

- Но почему? Ведь американцы несут основное бремя расходов на эту войну?

- Мне трудно сказать. Однако стойкая ненависть к Штатам существует, я в этом убеждался много раз.

- Встречались ли тебе на пути наши военные?

- Видел их только издалека. А вот крупного офицера правительственных войск наблюдал в двух шагах. Дело было под Гератом. Он пришел к Турану Исмаилу с ценной информацией о том, как лучше устроить засаду на русских. Это был завербованный агент Исмаила.

- Что главное вынес ты из этого путешествия?

- Я увидел, что больнее всего война бьет по обычным мирным людям.

- А что ты теперь думаешь об афганцах?

- Они открытые. Очень гордые. И очень свободолюбивые. Никто и никогда не должен советовать афганцам, что им надо делать, как поступать.

К такому же выводу насчет афганцев со временем пришел и Рори Пек. Общаясь с моджахедами, он всегда старался быть максимально уважительным, подчеркивал восхищение их отвагой, а если что-то от них требовалось, он добивался своего обходными путями. Рори научился довольно бегло говорить на фарси, обзавелся полезными связями в партизанских штабах, прикормил кое-кого из пакистанской разведки. Он полагал, что деньги, вложенные в контакты с нужными людьми, окупятся сторицей. И его партнеры не раз убеждались в том, что это правда.

Ирландец всегда раньше всех узнавал о готовящихся крупных операциях и, очертя голову, лез в самое пекло. Ему очень хотелось заполучить эксклюзив. Причиной были не деньги, которые бы он заработал на сенсации. Деньги, конечно, имели для него значение, но еще больше Рори ценил возможность стать первым. Однако время шло, а ничего исключительного он так и не запечатлел. Это в художественных фильмах война получается хорошо, а когда снимаешь реальные бои, то чаще всего на пленке остается нечто невыразительное.

Моджахеды, едва завидев камеру, вытягивались по стойке «смирно» и делали абсолютно идиотские выражения лиц. Или, что еще хуже, начинали улыбаться и размахивать руками. Хорошенькое дело, злился Рори, он снимает сражение, а эти кретины, словно малые дети, корчат в объектив рожи и гогочут. Кто же такой материал возьмет?

Однажды приехали американцы из одной известной телекомпании. Узнав о переживаниях Рори, они подняли его на смех: «Нашел о чем печалиться! Да всю афганскую войну мы имеем в окрестностях Пешавара». Они и вправду не стали утруждать себя дальним походом. Пришли в лагерь подготовки моджахедов, заплатили хорошие деньги, и «воины ислама» два дня добросовестно изображали перед камерой, как они устраивают засады, как минируют дороги и бегут в атаку с криком «Аллах акбар». Снят был даже эпизод воздушного налета, якобы, советских штурмовиков на мирный афганский кишлак: для этого американцы подрядили два самолета пакистанских ВВС, которые с большой высоты пикировали на брошенную деревню, а в условленный момент среди домов взрывались заранее размещенные там фугасы. Полное впечатление бомбардировки.

Увидев этот материал, Рори пришел в ярость. Он едва не полез на американцев с кулаками: «Это подлог. Вы позорите профессию». Янки благоразумно не стали втягиваться в дискуссию. Видимо, они поняли, что с этим парнем лучше не спорить. Когда Рори был возмущен, его глаза становились просто бешеными. Американцы быстренько собрали вещи и отбыли восвояси. А Рори еще долго не мог успокоиться.

- Скажи, Питер, где ты видел у русских истребители Ф-16? То-то! Да плевать этим янки и на Афганистан, и на нас с тобой. У них одно на уме – только баксы.

Питер в ответ, как обычно, ухмылялся в светлые усы и отмалчивался.

Рори Пек все глубже погружался в войну. Начиналось все, как увлекательное, щекочущее нервы приключение, на котором к тому же можно было неплохо заработать. Но однажды он обнаружил, что уже не может жить без регулярных визитов в Афганистан. Он попробовал разобраться с тем, что случилось. Выходили странные вещи. Получалось, что его притягивает сама война. Внешне все выглядело пристойно: он – репортер, освещающий справедливую борьбу афганцев за свободу, снятые им кадры – это тоже оружие в этой борьбе. Но следовало честно признаться самому себе: он снова и снова оказывался на линии огня потому, что… Потому что его неудержимо тянуло туда, вот и все. Это было как наваждение. Как наркотик. Как болезнь.

Странно, думал он, ведь сами походы в Афганистан не доставляют мне никакого удовольствия: грязь, голод, усталость, постоянное напряжение, страх… Каждый раз я мечтаю о возвращении в Пешавар, словно о великом счастье. Но, едва вернувшись и смыв с себя пыль, опять рвусь обратно. Почему? Потому что окружающая жизнь кажется мне пресной и серой? Потому что я подсознательно ищу ответы на какие-то очень важные для меня вопросы? Потому что я включился в дьвольскую лотерею: повезет – не повезет, останусь жить – или меня убьют? И каким же тогда будет главный приз в этой лотерее?

Случалось, он много месяцев подряд проводил с моджахедами. Научился, как они, часами сидеть, поджав ноги. Спать, где застанет ночь. Он без колебаний пил воду из грязных арыков и ел грубую пищу, которую ему предлагали, обычно это были рис и лепешка. Правда, в одном он пока не продвинулся вперед – в понимании души этих бородатых людей, их внутреннего мира. Они были совсем не такие, как он, его и их разделяла пропасть, и все попытки выстроить через эту пропасть мост часто оказывались тщетными.

Но он старался.

Рори Пек не был обычным фрилансером, то есть свободным журналистом, рискующим своей головой только ради денег. Есть много примеров, доказывающих это.

Однажды отряд партизан, в который он напросился, под Кандагаром попал в засаду. Судя по всему, спецназ ГРУ вел их еще от границы. Рори и прежде слышал об этом грозном кандагарском спецназе, о том, что его агентура порой отслеживает моджахедов от самой Кветты, а в укромном месте их обычно ждет ловушка, из которой мало кому удается уйти живьем. В сентябре 84-го этот спецназ выловил здесь же, в пустыне Регистан, французского журналиста Абушара из Антенн-2. Была перестрелка, в которой обе стороны понесли потери. К счастью для француза, его взяли живым. Потом судили, приговорили к тюрьме, но вскоре амнистировали. А вот американцу Торнтону из газеты «Аризона Рипаблик» повезло меньше: вместе со всем отрядом был уничтожен – и тоже под Кандагаром.

Спецназовцы в каждом иностранце видят шпиона или военного советника, так их инструктируют. Им и в голову не может прийти, что есть сумасшедшие журналисты, готовые в поисках информации забрести так далеко. Прежде Рори слышал об этом от других, а теперь вот на собственной шкуре убедился: все – правда!

Лишь горстка людей уцелела после шквального огня, который русские открыли по ним из заранее подготовленных и тщательно замаскированных укрытий. Дело было под утро. Моджахеды уходили из-под обстрела по узкой ложбине, между невысоких лысых холмов. И когда им показалось, что худшее уже позади, налетели вертолеты. Это были «крокодилы», знаменитые штурмовые «вертушки» Ми-24, которые обрушивали на цель лавину ракет.

В несколько минут все было кончено. Уже почти рассвело, и Рори пытался снимать, как «крокодилы» атакуют их маленький отряд. Но первый же залп оглушил его, бросил на землю, засыпал песком. Когда ирландец очнулся, вокруг стояла тишина. Не было ни вертолетов, ни моджахедов, ничего. И солнце стояло уже довольно высоко. Он медленно поднялся, стряхнул с себя песок. Вроде бы, цел. От контузии слегка кружилась голова и звенело в ушах. Но где же остальные? Осмотревшись, он понял, что все его спутники убиты. Хотя нет, не все. Кто-то стонал неподалеку.

Живым был парень по имени Башир. Он лежал ниже по склону холма, тоже наполовину засыпанный песком. Этому Баширу было лет шестнадцать. Из беженцев, первый раз отправился в рейд с моджахедами. Только накануне вечером Рори долго разговаривал с ним, пытаясь понять, отчего он взял в руки автомат. Приветливо улыбаясь, Башир на все вопросы твердил одно и то же: «Джихад, джихад». Он произносил это слово, однако Рори уже прекрасно знал, что смысл его мало понятен афганцу. Джихад? Да просто все воюют, другого дела нет, вот и он тоже решил быть заодно с другими. Мальчишка абсолютно не представлял себе, куда они идут и что будут делать. «На все воля Аллаха». Джихад, Аллах, с раздражением мысленно передразнил его Рори. Вот тебе и ответ на все вопросы. И думать ни о чем не надо. А ведь они сражаются за свободу, отчего же тогда никто не произносит этого слова, которое все бы объяснило?

Он тронул парнишку за плечо. Тот застонал еще сильнее. Рори перевернул его. И сам застонал от досады. Нижняя часть рубахи была пропитана кровью. Рори достал нож, разрезал рубаху и увидел на боку большую рану. Осколок от реактивного снаряда, понял он. Ирландец порвал свою майку и кое-как перевязал рану. Затем взвалил мальчишку на спину, по солнцу определил направление на юг и пошел. Наверное, в тот момент он еще сам не оправился от контузии. И не сознавал того, что делает. Потому что идти с такой ношей по пустыне было безумием. А идти предстояло не меньше трех дней. Но он пошел…

Камера оказалась цела, однако Рори бросил ее. Рюкзак со спальником и личными вещами бросил тоже, все это мешало ему. Взял только флягу с водой и немного сушеных фиников. Все.

Моджахеды передвигались по этой пустыне ночью или ранним утром, а днем таились в ложбинах, прятались в редком кустарнике. Но у него выбора не было: он отправился на юг прямо сейчас, в открытую, будь что будет.

К полудню, еле передвигая ноги, Рори набрел на полуразрушенное глиняное строение, видимо, служившее прибежищем для пастухов. Решил передохнуть. Башир уже не стонал, но явно был жив: Рори чувствовал это. Труп, коли выпало его тащить, камнем давит тебя, а живого человека, даже если он без сознания, нести гораздо легче.

Он втащил афганца внутрь, смочил его губы водой. Помедлив, обнажил рану. От кого-то он слышал о том, что, если хочешь спасти раненого, то надо как можно скорее избавить его тело от пули или осколка. Но как это сделать? С отчаянием Рори осмотрелся вокруг. Грязный глиняный пол, окна без стекол, ворох старой соломы в углу. Он уложил афганца на солому. Достал свой перочинный нож, подержал лезвие над огнем зажигалки. Прошептал слова молитвы. И ковырнул ножом рану. Башир громко застонал. «Терпи, – пробормотал Рори. – Я быстро это сделаю». Снаружи послышался шум. С окровавленным ножом в руке он выглянул в окно. О, факинг! Пара «крокодилов» на бреющем полете шла прямо на лачугу. Неужели они как-то выследили его? Если они сейчас дадут залп своими снарядами, от этой хибары останется только облако пыли. А ведь он еще не закончил свою хирургическую операцию. Рори отскочил от окна, забился в угол, где лежал афганец. Через мгновение вертолеты с ревом пронеслись прямо над домиком. «Господи, спаси и помилуй!» Он опять взялся за нож: надрезал кожу, пальцами проник внутрь хлюпающей от крови раны, сумел нащупать кусок металла. Странно, что он именно сейчас хотел обязательно вытащить из тела этот осколок, помочь мальчишке выжить. Ведь теперь они оба были на волосок от гибели.

Вертолеты заходили на второй круг. Он так и не понял, отчего русские летчики пощадили этот жалкий глиняный дом? Может быть, решили, что внутри никого нет? Вертолеты опять, едва не задев лопастями крышу, пронеслись над лачугой, обдав ирландца колючим песком, чужим запахом керосина, оглушив грохотом турбин. И ушли.

Через час, снова перевязав раненого, он взвалил его на плечи и продолжил свой путь на юг, к границе.

Самое удивительное заключается в том, что Рори Пек дотащил этого парня до Пакистана. В пограничном поселке Чаман, уже на пакистанской территории, он нашел врача.

– Помогите ему, – сказал по-английски Рори.

Врач с изумлением оглядел перепачканного грязью и кровью, заросшего рыжей щетиной чужеземца, перевел взгляд на тело худенького парнишки в афганской одежде. И взялся за дело. Рори сел прямо на пол, прислонившись спиной к стене. Однако очень скоро пакистанец обернулся к нему, развел руками:

– Но, сэр, этот человек давно мертв.

И тогда Рори потерял сознание. И очнулся только сутки спустя.

Война делает человека другим. Не правда, что он становится лучше. Нет – не лучше и не хуже. Просто он знает то, что неведомо остальным. И это знание отражается в его глазах, снах, поступках.

Те, кто был в окопах, меченые. Они издали определяют друг друга.

Да, кладу голову на отсечение, этот парень, Рори Пек, был не простой корреспондент, совсем не простой.

В декабре 1989 года вся их компания на время переместилась в Лондон. Рори, Питер и недавно примкнувший к «флибустьерам» Вон Смит. Вон заменил Хабиба, который открыл свой ресторан и навсегда распрощался с рискованными поездками. В Афганистане ничего особенного не происходило, моджахеды зимой воевали без особой охоты, поэтому Рождество британцы решили встречать дома. Договорились, что в определенный день все соберутся в отеле Сlariges на Бонд-стрит.

Вместе с Рори туда пришел и его приятель из ABC-news по имени Рон, который с места в карьер предложил им немедленно ехать в Румынию. Там назревали интересные события, народ вышел на улицы, трон под Чаушеску зашатался и вот-вот мог рухнуть. Рон уверял, что их долг быть сейчас в Бухаресте.

Рори насупился:

- Мой долг - провести Рождество вместе с детьми. После этого я готов отправиться куда угодно.

- После этого будет поздно, - задумчиво протянул Питер. - Нас там ждать не станут.

- Да, решение надо принимать немедленно, - согласился Вон Смит. - Лично я готов вылететь через несколько дней.

На лице Рори было написано смятение. Он обещал своим мальчишкам провести праздник с ними. Но революция в Румынии? Грех упускать такой шанс. На следующий день он улетел в Бухарест.

Джон Симпсон из ВВС вспоминает, что увидев Рори среди пылающих зданий румынской столицы, он страшно обрадовался. Они были знакомы по Пешавару. Джон уже знал, что ирландец безрассудно храбр и способен снять такие кадры, которые не сделает больше никто другой. Однако теперь ему представился случай удивиться еще раз. Джон Симпсон стоял рядом с большим каменным зданием, которое было объято огнем. Кругом звучали выстрелы. «Где Рори?» – спросил он знакомого румына. Тот показал ему внутрь здания: «Он там». Оказывается, Рори выпросил у пожарников асбестовый костюм, надел его и теперь снимал, находясь прямо посреди бушующего пламени. Он опять сделал самые лучшие кадры, которые затем показывали по многим каналам.

Через пару дней сюда прилетел Питер, но сливки уже были сняты. Поздно ночью в поисках компаньона он пришел к зданию телецентра. Вся площадь была забита возбужденными людьми с оружием в руках. Питер стал осторожно пробираться сквозь толпу, когда сзади раздался знакомый голос:

– Застрелите этого иностранца. Он явно не внушает доверия.

Конечно, так шутить мог только один человек.

Почти одновременно в Бухаресте появился Вон Смит. В отеле все они собрались за рождественским ужином. И решили официально учредить новую компанию под названием Frontline News.

За свою работу в Румынии Рори Пек получил более чем приличный гонорар. Он тут же потратил его на приобретение «Ауди» и затем носился сломя голову на этом дорогом автомобиле по Лондону. Он никогда не пристегивался ремнями безопасности – это почти обычно для Москвы, но абсолютно невозможно в Британии – и обращал мало внимания на знаки, ограничивающие скорость.

Через месяц у него появилась новая возможность отличиться. Он поехал в Баку, где произошла цепь кровавых событий: сначала азербайджанцы вырезали живущих там армян, разгромили их жилища, а потом вошедшие в город советские войска приступили к подавлению беспорядков. Разве мог он оказаться в стороне? Чиновники союзного МИД, отвечавшие за иностранных журналистов, были чрезвычайно огорчены: Рори беспардонно нарушил существовавший тогда запрет на выезд из Москвы без специального разрешения. Ему пытались это вежливо растолковать. Он только отмахнулся: ваши правила не для меня.

Москва тогда не понравилась ему: неуютный, серый город, бестолковое нагромождение безликих, обшарпанных домов. Плохо одетые люди с бледными лицами, пустые магазины, отсутствие даже намека на то, что называется сервисом.

Осталось только одно светлое воспоминание от этой поездки: в Москве он встретил приятеля еще по юношеским временам. Теперь Брюс Кларк представлял в СССР одну из британских газет. В отличие от Рори он был вполне законопослушным гражданином и поэтому, узнав о дерзком рейде своего друга в Баку, Брюс высказал крайнюю степень изумления. Советские власти подобные шалости не прощали.

Переступив порог крохотной квартиры, которую арендовал британский журналист, Рори Пек скептически оглядел ее и тут же сказал, что Брюс живет неправильно.

- Я бы на твоем месте нашел под Москвой усадьбу, завел русские тройки с бубенцами и жил бы, как барин.

- Ты, мой друг, прочел слишком много книг из русской классики, - по своему обыкновению мягко возразил ему Брюс. - Какие тройки? Какие усадьбы? Ничего подобного здесь нет уже почти сто лет.

Однако Рори стоял на своем.

- Все можно сделать. Было бы только желание.

Несколько лет спустя Брюс, рассказывая мне об этом, пояснил: «Одним из замечательных качеств, которыми обладал Рори, была его способность создавать свою собственную реальность, поддерживать вокруг собственное магическое поле, освобождать себя от всяких мелочных условностей, которые обычно мешают нам оторваться от земли. Он, казалось, с легкостью преодолевал земное притяжение и брался за дела, заведомо кажущиеся невыполнимыми. Одним из мотивов, которые всегда двигали им, была невозможность примириться с лицемерием. Фальшь и лицемерие во многом определяют суть нашей жизни. Он всегда легко распознавал их и приходил в ярость. Он ценил в людях естественность и чистоту. Да, у этого человека был дар смотреть реальности прямо в глаза и одновременно как бы парить над ней. Редкий дар».

Удивительно, но предсказание Доминика насчет ирландца начало сбываться едва Джульет пришла в себя после гибели мужа. Миновал год. Нет, Рори не проявлял никакой навязчивости и при встречах по-прежнему вел себя, как истинный джентльмен, но он также не упускал возможности высказать ей свое внимание. Посылал трогательные открытки и цветы. Предлагал помощь. Регулярно приглашал ее разделить вечер в их компании в Американском клубе.

Вскоре уже ни для кого не было тайной, что ирландец по-настоящему увлекся этой женщиной, решительно оставив в прошлом всех своих многочисленных подружек. Раньше он любил кутнуть - особенно вернувшись с войны, смыв с себя пыль и грязь, облачившись в привычную одежду. Кровь просто кипела в нем, энергия била через край. Редкая красотка могла устоять перед его напором и обаянием. Но теперь было другое. Он влюбился и не собирался этого скрывать. А когда и сама Джульет стала отвечать ему определенным образом – поощрительной улыбкой, танцем в баре, неторопливым разговором по телефону, – ирландец и вовсе потерял голову.

Однажды он посмотрел ей прямо в глаза – так, будто пытался загипнотизировать, и выдавил:

- А что, если нам попробовать жить вместе?

Она мягко высвободила из его руки свою ладонь:

- Но ты же знаешь, что я дала себе слово больше не выходить замуж. У меня не хватит сил начинать все сначала.

Его лицо потемнело.

- Не спеши, Рори. Мне вправду нелегко. Давай наберемся терпения. Мы и так встречаемся почти каждый день.

Можно себе представить, как задели его эти слова. Не спеши… Ведь он не умел ждать. Он привык брать сразу то, что хотел. Не спеши… Легко сказать.

В конце 1990 года Джульет приехала в Лондон, чтобы сдать экзамены для работы по линии МИД, куда ее давно звали. Рори позвонил ей из Багдада – там уже все шло к войне.

- Я приезжаю. Поужинаем вместе?

- Конечно, милый.

Тот ужин, начавшийся при свечах в лондонском Capital Hotel, несколько затянулся. Они покинули отель только спустя четыре дня. Все было ясно без слов. Во всяком случае, когда они после затянувшегося «ужина» случайно встретили приятеля, тот, едва взглянув на эту чудную парочку, тут же заказал шампанского.

- Насколько это серьезно, Джульет? – уточнил он, когда Рори на минуту отлучился.

Она пожала плечами:

- Ничего не знаю. Через два дня он уезжает в Москву, а я в Пакистан. Ничего не знаю…

А на следующее утро Рори разыскал Джульет в здании МИД, пригласил на ланч и там, став очень-очень серьезным, надел ей на палец обручальное кольцо.

Еще через десять дней он позвонил ей в Пешавар и попросил немедля приехать в Москву. Почему-то Рори решил, что венчаться следует непременно в России. Он сказал, что Брюс Кларк все устроит.

Бедняга Брюс! Вы бы видели его лицо, когда он узнал, что выбран тем парнем, который должен это устроить. Гораздо более мелкие проблемы вгоняли его в испарину. А тут надо оформить брак двух граждан Соединенного Королевства, протестантов, причем Рори категорически настаивает на церковном обряде. Какой же православный священник поведет под венец протестантов? Брюс был близок к отчаянию. Но ирландец только беспечно махнул рукой:

- Здесь есть грузинский храм?

- Есть, - неуверенно сказал Брюс. - Недалеко от зоопарка.

- Тогда, считай, что все в порядке. Я думаю, грузины за деньги обвенчают хоть папуасов.

Они нашли эту церковь и уже у входа встретили подвыпившего дьячка.

- То, что нам нужно, - обрадовался Рори.

Однако настоятель храма остудил его энтузиазм. Он с порога отверг предложение, напористо прозвучавшее из уст иностранца. Не помогли даже обещания щедро вознаградить храм.

- Мне легче отправить вас на луну, чем пойти на это, - доходчиво объяснил священник странным гостям.

Рори недолго выглядел сконфуженным.

- Возвращаемся в Пешавар, - решительно заявил он.

Но и там их вначале ждала неудача: викарий англиканской церкви, узнав о разводе Рори, тоже выставил их за дверь. Ирландец не сдавался. В конце-концов он отыскал католического священника, который оказался покладистее других. Этого славного итальянца не смутили ни протестантская вера молодых, ни прошлая семейная неудача жениха, он увидел, как трогательно смотрит Рори на Джульет, как крепко держатся они за руки, он увидел это и согласился.

Питер рассказывал мне, что это было самое уморительное венчание, какое он когда-либо наблюдал. Рори хотел, чтобы церемония непременно сопровождалась органной музыкой. Но орган в этом храме был настолько дряхл, что не находилось желающих на нем играть. Тогда уговорили одного парня из «Афган эйд», который в детстве занимался музыкой. Он сел, ударил по клавишам, и почти сразу половина из них отвалилась. Орган стал издавать звуки, совершенно не подобающие торжественному моменту. Питер едва сдерживал смех.

А священник держался молодцом. Он, как положено, провел весь обряд. Молодые обменялись кольцами. Потом все поехали в дом Джульет, где Питер фотографировал счастливую пару и даже вопреки обыкновению сказал тост.

Так в жизни нашего героя началась самая счастливая полоса.

Много позже Джульет признается мне: «Едва мы подружились, я сразу поняла, что мы будем вместе, что обязательно придет этот день. Почему? Потому что Рори любил то же, что и я. Пределом мечтаний девяносто девяти из ста моих знакомых была обеспеченная и спокойная жизнь в Англии, в собственном доме с лужайкой и вполне ясными перспективами на каждый следующий день. Рори хотел другого. Он всегда был нацелен на риск, на такое существование, которое требовало от него полной отдачи. Фронтовая журналистика оказалась профессией, отвечавшей его требованиям, вот почему он так самозабвенно посвятил себя ей. При этом он оставался настоящим джентльменом, умел ценить качественную жизнь и при случае не отказывал себе в удовольствии заказать дорогой костюм на Севил-роуд или отправиться на верховую прогулку. Все это безумно нравилось мне».

ФЕВРАЛЬ 1991 ГОДА. БАГДАД. ОТЕЛЬ «АЛЬ РАШИД»

Мало на свете звуков гнуснее сирены воздушной тревоги. Знать бы, кто ее придумал, эту сирену. И ведь можно бы уже привыкнуть: пять раз на дню она рвет душу, но нет, не получается, сметающий все вой сирены всегда будто застает тебя врасплох, рождает тревогу и страх.

В подвале нашего пятизвездного отеля оборудовано бомбоубежище. Во время налетов всем постояльцам полагается спускаться туда. Но это правило обычно соблюдают одни японцы. Они чуть ли не строем, очень организованно, шагают вниз, имея при себе комплект химзащиты, противогазы, фонарики и надувные матрасы. Когда звучит отбой, они также организованно возвращаются наверх. Бедные японцы… Так и ходят целыми днями по темным лестницам, туда-сюда. Остальные полагаются на Бога.

Сегодня сигнал тревоги застает нас в пути между восьмым этажом, где мы живем, и пятым, где живет команда Би-Би-Си. Мы прихватываем с собой бутылочку виски и вежливо стучим в дверь под номером 534 – здесь у британцев оборудовано что-то вроде походной студии: мониторы, компьютеры, оборудование для монтажа… Дверь как обычно открывает Брайен, один из двух операторов. «Проходите»,– говорит он и растерянно улыбается.

Наш приход означает, что вот-вот начнется бомбардировка. Она всегда начинается с наступлением темноты. Наверное, Брайен думает: и чего опять принесло этих русских? А может быть, он как раз и рад: в большой компании да еще за бутылкой не так страшно.

Номер у англичан большой, из трех комнат. Везде горят свечи, воткнутые в пустые бутылки, а у монитора - даже керосиновая лампа. Богато живут. Вся прихожая у них заставлена коробками с едой, пивом и питьевой водой в пластиковых бутылках. По углам разбросаны легкие бронежилеты, выданные компанией. Жилеты положены им по контракту. Кроме того, у каждого есть противогаз на случай химической атаки и приличная страховка на случай гибели. Нам все это в диковину. У нас нет ничего, даже свечей. Наверное, британцы думают, что мы сумасшедшие. А может быть, они помнят о том, что зато у нас есть посольство – одно из немногих, оставшихся в эти дни в Багдаде, а это очень полезное учреждение, особенно если тут начнется крупная заваруха.

Еще у них в команде есть девушка, ее зовут Хиса. То ли режиссер, то ли редактор. Кажется, у нее какие-то серьезные проблемы. Хиса слушает классическую музыку и все время о чем-то напряженно думает. Да и зачем бы человеку ехать под бомбы, если у него нет серьезных проблем? Когда мы сегодня входим в их номер, она слушает Шопена. Музыка звучит грустно и покойно. И вообще обстановка очень лирическая: свечи, полумрак, тихая музыка. Кажется, вечеринка получится что надо.

Ровно в одиннадцать ударила первая ракета. Видимо, она взорвалась совсем неподалеку, потому что отель сильно вздрогнул, а комнату озарила яркая вспышка. Всем сразу захотелось выпить еще. Хиса отсела от окна к столу и сама щедро налила себе треть стакана. Улыбка на лице Брайена стала еще растеряннее. Второй оператор Рори взял камеру и, не глядя ни на кого, сказал, что пойдет на крышу – снимать. До крыши надо одолеть еще девять этажей – и все это пешком и в полной темноте. Лифты в этом отеле не работали по причине отсутствия электричества. Электростанцию американцы разнесли на куски еще месяц назад.

Спустя пять минут ударила вторая ракета, а следом подряд еще две. Окно само по себе распахнулось, послышался звон разбитых стекол, комната наполнилась запахом гари. Англичане потянулись за бронежилетами, только Хиса по-прежнему сжимала в руке свой стакан и смотрела куда-то внутрь себя. Наверное, ее проблемы были гораздо серьезнее, чем страх.

Странно, однако. Ровно два часа назад я разговаривал с Москвой, и дежурный в редакции сказал, что Горбачев сегодня уговорил представителя Багдада принять предложенный Кремлем план мирного урегулирования. Уговорил? Отчего же тогда американцы наносят этот удар? Это что, их ответ на наши мирные инициативы и на уступку Хусейна?

Не без опаски я подошел к раскрытому окну, выглянул наружу. Картина, как всегда, была феерической. Все небо расчертили трассеры зенитных орудий и пулеметов. Вспышки дальних разрывов, словно зарницы, выхватывали из темноты силуэты огромного города, который сейчас затаился, притих – в надежде спастись, избежать гибели и разрушений. Особенно зловещими в свете разрывов казались клубы черного дыма, поднимавшиеся от разбитых во время утреннего налета нефтехранилищ.

Вскоре запах гари стал еще сильнее. На подоконник посыпались пепел и сажа.

И тогда Хиса поставила «Реквием». И все сразу встало на свои места. Мы вернулись в комнату, сели за столом вокруг горящей свечи. Англичанка курила, и огонек ее сигареты хорошо вписывался в мерцание лампочек на телемониторах.

Город продолжали сотрясать разрывы ракет и бомб.

- Многие люди не понимают Моцарта, - как бы сама себе сказала Хиса. - Наверное, чтобы понять эту музыку, надо пережить кое-что.

- Они специально бомбят в начале ночи и перед рассветом, - встрепенулся Брайен. - Тогда людям бывает страшнее всего.

- О чем ты думаешь? - Повернулась ко мне Хиса. - Ты боишься?

- Я думаю про свою дочь. Я всегда про нее думаю. Эта война… Другие войны… Иной раз я думаю: может быть, я смогу весь этот кошмар выбрать сам, чтобы ей не досталось ничего похожего. Ты меня понимаешь?

- Да, я тебя понимаю. Очень хорошо понимаю.

…В ту ночь Багдад подвергся самой ожесточенной бомбардировке за всю войну.

Мы поехали в Ирак вдвоем - я и мой коллега Саша из международного отдела «Правды». Странно, но в Багдаде тогда не было ни одного советского журналиста. Мир стоял на пороге большой войны, в страны Залива правдами и неправдами пробирались тысячи репортеров. Но у нас хватало тогда своих проблем, все в родном государстве катилось в тартарары, люди жили с предчувствием неминуемой катастрофы, какой там Ирак…

Получив у начальства разрешение на поездку, мы тут же отправились в иракское посольство, без проблем получили визы и заверения в том, что министерство информации Ирака окажет нам любое содействие, едва мы пересечем границу. В два дня собрались и поехали.

Достичь Багдада было проще всего через Иорданию, куда летал родной Аэрофлот. 12 февраля мы прибыли в Амман и остановились в отеле Intercontinental. Теперь следовало осмотреться и решить, как быть дальше.

Отель был заполнен западными журналистами и шпионами: одни только что вырвались из Ирака и шумно отмечали это в пабе на первом этаже, другие, напротив, ждали оказии попасть поближе к зоне боевых действий. Нам довольно скоро удалось вычислить источник необходимой информации - им стал корреспондент американской телекомпании Эй-Би-Си с редким именем Джон. Он только три дня назад приехал из Багдада и охотно согласился ответить на все наши вопросы.

Как добраться? О, нет проблем! Берете здесь такси до границы с Ираком, это пять часов езды и всего-то около ста долларов. А там, если у вас есть виза, берете уже иракское такси или нанимаете машину, вам подсаживают сопровождающего чиновника – еще десять часов пути, и вы в Багдаде. Сколько стоит иракское такси? По-моему, тысяча баксов. С человека.

Заметив, как вытянулись наши лица (у нас на всю поездку было тысячи полторы, на двоих), американец поправился: «Возможно, вам повезет и вас подсадят в попутный автобус, тогда вы сильно сэкономите».

По его словам, всех иностранцев обязывают жить в одной гостинице «Аль Рашид», где за каждым гостем закреплен сотрудник службы безопасности, без ведома которого нельзя и шагу ступить. Он сопровождает журналиста повсюду, он читает тексты, приготовленные к отправке в газету или на телестудию, он контролирует все телефонные переговоры. «Такой цензуры не знала еще ни одна война», – закончил Джон и тут же принялся ругать своих собственных генералов, которые, по его словам, тоже на пушечный выстрел не допускают к новостям прессу. «Они хорошо усвоили уроки Вьетнама, – сказал Джон. – Тогда каждый американец знал правду о том, что происходит на войне, общество было деморализовано, война умерла сама собой. Теперь они пекутся о том, чтобы любой ценой сохранить высокий боевой дух. Никто не должен знать о наших потерях. Никто не должен знать о том, что наша бомба может упасть на головы мирных жителей».

Мы поинтересовались, насколько опасен предстоящий путь? По словам Джона, самое неприятное – это автомобильное путешествие от границы до Багдада. Американские самолеты круглые сутки висят в воздухе над главными дорогами и охотятся как за колоннами, так и за одиночными машинами. Их самой желанной целью являются бензовозы, но, случается, и по автобусам бьют, и по легковым. «Поэтому, когда увидите самолет, сразу останавливайтесь, покидайте машину и прячьтесь в кювете. И не поднимайте головы, пока в небе не растает инверсионный след». Что же касается жизни в Багдаде, то постояльцам отеля «Аль Рашид», вряд ли, что-нибудь угрожает. «Там живет Питер Арнетт, – усмехнулся наш собеседник. – А он теперь в Штатах популярнее президента. Его пребывание в отеле – лучшая гарантия безопасности для нас всех».

Питер Арнетт… Конечно, мы тоже слышали о нем. Известный комментатор из Си-Эн-Эн. Это он продемонстрировал миру первые удары американцев по Ираку ровно месяц назад. Тогда все журналисты второпях покинули иракскую столицу – был слух, что от Багдада камня на камне не оставят, – а Питер Арнетт остался. И сразу прославился на весь свет. Теперь многие вернулись обратно, но банк уже сорван, никто не сможет затмить Арнетта.

Потом разговор как-то сам по себе свернул на более общие темы. Джон сказал, что ему совсем не по душе все происходящее здесь. «Только наивный дурак поверит в то, что мы сражаемся против оккупации Кувейта. Чушь! Факт захвата Кувейта будет использован Штатами для установления полного контроля над природными ресурсами Залива, над регионом в целом. Речь идет не о вытеснении Саддама из соседней страны и не о разрушении военной инфраструктуры Ирака. Нет! Речь идет о реализации наших глобальных стратегических планов».

Он сказал, что у всех серьезных людей вызывает глубокое разочарование вялая позиция СССР. «Кремль поднял руки вверх. И теперь никто не сможет остановить Штаты. Это очень опасно, когда такое мощное государство выходит из-под контроля, это грозит в будущем многими неприятностями. Я чувствую... То, что происходит здесь, это еще и моя личная трагедия. Я с большим уважением отношусь к иракцам, они прекрасные люди. Прежде и они хорошо относились к американцам. Теперь наши бомбардировки сплотили арабский мир в ненависти к нам. Теперь, когда речь заходит об отношении к Америке, все они заодно – коммунисты, фундаменталисты, роялисты, левые, правые… И это ужасно».

В первом часу ночи у нас в комнате зазвонил телефон. Голос по-английски, но с сильным арабским акцентом:

- Я водитель. Жду вас возле отеля.

- О кей. Какой номер у вашей машины? - Я задал этот вопрос, но тут же спохватился: номера написаны по-арабски, все равно ничего не разберешь. - Нет, скажите лучше, какого цвета ваша машина?

- Желтого. Желтый «Додж». А зовут меня Мохаммад.

Вечер перед этим прошел под знаком тревоги. Из Багдада поступило сообщение о том, что американская вакуумная бомба попала прямиком в бункер, где укрывались пол тысячи мирных жителей. Никто не уцелел. Корреспондентка радио Би-Би-Си, первой сообщившая нам эту новость, была в смятении. Мы встретили ее у ворот иракского посольства, куда пришли узнать последние известия. Мимо проходили сотрудники посольства. «Вы откуда?» - «Из Москвы». Ноль эмоций. «А я из Лондона», - зачем-то высунулась англичанка. Арабов перекосило. «Ты, сучка, никогда не пройдешь сюда. Проваливай! У тебя руки в крови», - злобно прошипел ей прямо в лицо один из них.

Вернувшись в отель, мы познакомились с журналистами из Туниса, которые пообещали найти таксиста для поездки к границе. И вот час пробил: таксист ждет внизу, прощай уютный «Интер».

Около девяти утра, одолев триста километров пустыни, мы оказались в Ираке.

Огромная, зловонная, кишащая людьми территория пограничного пункта. Кучи мусора. Вонючие лужи. Груды коробок и чемоданов. Беженцы с грустными глазами. А вокруг - желтая безжизненная пустыня. Холодный февральский ветер. И неправдоподобно яркое солнце сияет на голубом небе.

Водитель, получив свои деньги, тут же развернулся и уехал. Я достал из сумки фотоаппарат и сделал несколько снимков: беженцы, их убогий скарб, несчастные глаза. Но, кажется, этого делать не следовало. Как из-под земли передо мной вырос солдат и велел следовать за ним. Подвел нас к офицеру. Тот с демонстративным безразличием глянул в наши паспорта и что-то по-арабски приказал солдату. Тот повел нас дальше. В закутке за постройками стояли люди в штатском. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: эти ребята чем-то очень обозлены. Один из них протянул руку за моим фотоаппаратом и жестом показал, что он сейчас расшибет его о землю. Или о мою голову. Я счел за лучшее быстро открыть камеру и протянул ему кассету. Злобный тип яростно вырвал кассету из моих рук, передал ее солдату, и тот с садистским удовольствием принялся вытягивать пленку, пытаясь при этом рассмотреть, что же там сфотографировано. После чего злобный тип грубо предложил нам выметаться с территории Ирака.

- Но у нас есть визы.

- Убирайтесь немедленно, - заорал он, - а не то вас вышвырнут отсюда силой. Ждите за пределами пограничного пункта, пока за вами не приедет представитель министерства информации. Только в его сопровождении вам будет разрешено находиться на территории нашей страны.

Пришлось подчиниться. Отошли метров на триста в пустыню, встретили там знакомых тунисцев, которые свою машину еще не отпустили, попросились к ним погреться. Небо было синее-синее, а ветер пронизывал до костей.

Около одиннадцати, наконец, прибыл представитель министерства, после чего нас опять милостиво пустили в Ирак. Представителем оказался довольно высокий усач в полувоенной форме и с пистолетом на ремне. У него были холодные глаза, а лицо не выражало абсолютно никаких эмоций. Он довольно брезгливо оглядел всех нас и велел поторапливаться. Саша наивно поинтересовался, куда же садиться, в какой автомобиль? Усач пожал плечами: «Нанимайте такси, автобус, верблюжий караван или ишаков – мне все равно». И отвернулся. Тунисцы бросились искать машину, но вскоре вернулись обескураженные: «Просят по тысяче долларов с человека». Ага, значит, не соврал Джон, здесь и вправду такие цены. Саша опять насел на представителя: мы, мол, гости министерства информации, ваши посольские в Москве обещали нам помощь, денег у нас нет... Никакого эффекта. Усач даже не удостоил его своим ответом.

И в это время - внимание! - из пустыни подъехали грузовик и легковушка. И мы с надеждой обратили свои взоры на новых людей.

Это была телевизионная группа британской корпорации Би-Би-Си: трое мужчин и женщина.

Старший из них – он держался подчеркнуто вальяжно – тут же отправился на переговоры с иракцами, остальные взялись перегружать из грузовика в два японских пикапа свои пожитки. Один их парней был высоким, нескладным и рыжеватым. Он сосредоточенно делал свое дело, не обращая на окружающих ни малейшего внимания. Другой выглядел попроще. Перепоясанный родным солдатским ремнем со звездой на пряжке, он сам представился нам: «Меня зовут Брайен, я оператор». Вот она – спасительная соломинка. «А мы журналисты из Москвы. Газета «Правда». Помогите нам добраться до Багдада». В те времена эти слова - СССР, Москва, «Правда» – еще кое-что значили. Может быть, по инерции, но с ними считались. Короче, этот Брайен выслушал нас с сочувствием. Потом подошел старший – этот был Джон Симпсон – и сказал: «Мы постараемся что-нибудь для вас сделать».

Груза у британцев было достаточно: телеаппаратура, личные вещи, запасы питьевой воды, канистры с дизельным топливом, коробки с едой и выпивкой, запасы свечей, фонарей и туалетной бумаги. Да, эти ребята основательно подготовились к своей командировке на войну.

Брайен то и дело нас подбадривал: «Не волнуйтесь, парни, мы вас не оставим». Второй оператор, рыжий, держался в стороне и никакого дружелюбия не проявлял. Сразу после полудня британцы собрались кучкой, о чем-то пошептались и милостиво махнули нам рукой, валяйте, дескать, к нам. Мы втиснулись в кабину. Поехали…

Как ни странно, в Багдаде к нам, единственным журналистам из Москвы, сначала отнеслись вполне лояльно. Поселили в стандартном номере отеля «Аль Рашид», прикрепили «куратора», якобы, из министерства информации, аккредитовали… «Куратор» по-местному именовался – майндор. Нашего звали Ахмет, он прилично говорил по-русски и особенно нам не докучал. Его главной обязанностью было следить за тем, чтобы мы никуда самостоятельно не отлучались, и контролировать все наши связи с внешним миром. Иначе говоря, майндор был обязан присутствовать при наших телефонных разговорах, давать (или не давать) разрешение на интервью, предварительно прочитывать наши статьи и репортажи и всячески препятствовать утечке нежелательной информации. Какая информация была нежелательной? Да практически вся, кроме той, которая показывала «зверства американской военщины».

Первым делом следовало решить проблемы со связью. Никаких телефонных линий тут не было. К тому времени «многонациональные силы» уже разбомбили все, что зовется инфраструктурой, - электростанции, узлы связи, мосты, нефтехранилища, правительственные здания… Прямо на наших глазах четыре крылатые ракеты аккуратно влетели в расположенный напротив «Аль Рашида» дворец конгрессов – огромное здание мгновенно обрушилось, хотя стратегическим этот объект назвать было никак нельзя. Похоже, американцы и их союзники уже просто издевались над противником, показывая, что они могут делать с ним все, что угодно.

Итак, телефон…Вся надежда была на богатых западных коллег, особенно телевизионщиков. Все они привезли сюда оборудование для спутниковой связи: портативные передатчики, «тарелки», бензиновые движки для автономного энергопитания. Через спутник они разговаривали со своими офисами, передавали «картинку», диктовали репортажи. Минута такой связи тогда стоила 40 долларов – безумные по тем временам для нас деньги.

К счастью, особенно унижаться и выклянчивать у коллег помощь нам не пришлось. Мы не были им конкурентами - это раз. Все они тогда живо интересовались событиями в СССР, перестройкой - это два. Ну и прежний авторитет империи тоже работал… Короче говоря, без особых проблем мы имели каждый день десять-пятнадцать минут для того, чтобы продиктовать в редакцию новости из Ирака. Трубку спутникового телефона давали и американцы из Си-Эн-Эн, и наши друзья британцы, и западные немцы.

Конечно, как требовали тогдашние правила, сначала надо было отметиться в советском посольстве. Взяли такси, приехали. Стучим в железные ворота. Их отворяет небритый человек в спортивном костюме. Представляемся. «Нам бы посла увидеть.» – «А вы его уже видите, - говорит человек. - Я и есть посол». Чудеса! Потом познакомились, разговорились, все стало ясно. К тому дню в посольстве осталось только несколько человек - одни мужчины. Посол Виктор Посувалюк в этой ситуации счел за лучшее не изображать из себя крупного начальника. Ладно - ворота. Когда начинался воздушный налет и все прятались в огромной железной трубе, врытой в землю, посол брал в руки гитару и своими сочиненными здесь же песнями поднимал мужикам настроение. Война…

В отеле мы старались держаться поближе к своим новым друзьям из Би-Би-Си. Они щедро делились информацией, охотно знакомили нас с другими журналистами. Днем пресса в сопровождении неизбежных майндоров разъезжалась по Багдаду и другим иракским городам (майндоры обычно возили показать руины от ночных бомбежек), а с наступлением темноты все возвращались в «Аль Рашид» и, передав в свои редакции репортажи, шли в ресторан, расположенный в цокольном этаже. Очень скоро мы стали своими в этой разношерстной компании.

За ужином сидевшего рядом с нами британского журналиста из «Индепендент» громко окликнул с соседнего столика Питер Арнетт:

- Хэлло, Патрик! - Сказал он так, чтобы слышали все остальные. – Ты знаешь, «Голос Америки» сегодня объявил, что Саддам Хусейн обладает тремя видами оружия: личной гвардией, химическими боеприпасами и… Питером Арнеттом. Каково, а! – Тут он громко захохотал и победно оглядел зал.

Британец сдержанно улыбнулся и сосредоточился на омлете. Сидевшая неподалеку сексапильная француженка из «Антенн-2» (к ней было приковано внимание всех мужиков) прыснула в чашку с кофе. А я понял, что наступил момент для знакомства со знаменитым американцем.

Еще в Москве, собираясь в путь, мы внимательно прочитали все, что писали об этой войне ведущие мировые СМИ. И в редкой публикации не упоминался Питер Арнетт. Он и прежде слыл сорви-головой в корпусе американской фронтовой прессы. Десять лет во Вьетнаме, потом – Сальвадор, Афганистан, Бейрут, Гренада, Панама… Не было в последние тридцать лет такой войны, где бы не побывал Арнетт. Но его звездный час пробил месяц назад в Багдаде, когда он стал по существу единственным источником информации из города, на который обрушились бомбы и ракеты многонациональных сил. Те кадры ночных бомбардировок, сопровождаемые слегка гнусавым голосом Питера, мгновенно подняли рейтинг Си-Эн-Эн на небывалую высоту, а его самого сделали знаменитым на весь мир.

Словом, пора было знакомиться. Мы с Сашей просим разрешения присесть за его столик, представляемся.

- О, русские, - приветливо говорит он. - Пару лет назад я был в Москве. Мы снимали митинг ваших диссидентов и меня замели в КГБ. Это был интересный опыт. Жаль, через пять часов отпустили.

Где-то наверху, приглушенная ресторанными стенами, звучит сирена воздушной тревоги. Но народ уже хорошо взбодрился спиртным, всем море по колено, только японцы послушно встают и тянутся в бомбоубежище.

- Кстати, Питер, а не залетит ли какая-нибудь американская ракета по ошибке прямиком в наш отель?

- Все меня спрашивают об этом. И знаете, что я обычно отвечаю? Командующий силами альянса генерал Шварцкопф - мой друг еще с вьетнамских времен. Он не решится угробить Питера Арнетта.

- Но бывают же на войне случайности?

- Нет, после недавнего прокола с бункером наши генералы миллион раз отмерят прежде, чем отрезать. Они в этом бункере убили пол тысячи мирных людей, и теперь у них появился комплекс. Так что расслабьтесь.

- Говорят, ты был на пятнадцати войнах…

- На семнадцати! - Ревниво уточняет американец. - И мое присутствие помогло раньше закончить каждую из них.

- Тебе пятьдесят шесть. А ты все еще лезешь в самое пекло… Может, пора оставить это тем, кто помоложе?

- Пусть кто-нибудь сделает мою работу лучше, тогда я попрошусь на пенсию. Вы знаете, сколько журналистов погибло во Вьетнаме? Шестьдесят два! Будь они живы, каждый был бы сейчас здесь. Поэтому и я здесь. Владимир, ты говоришь, что работал в Афганистане, значит, ты должен меня понять.

- Я тебя понимаю. Но эта война…Тебе не кажется, что американцы и их союзники зашли слишком далеко?

- О, ты, что же, берешь у меня интервью? Тогда давайте сначала выпьем. Как вы относитесь к «Божоле» урожая 86-го года? У нас хороший запас этого вина.

Он разливает в фужеры из тонкого стекла темное, почти черное при скудном свете свечей, вино. У него профиль римского легионера. Высокий с залысинами лоб. Голос мягкий, но говорит он все время громко – так, словно хочет обратить на себя внимание большинства окружающих.

- Все войны – дерьмо и эта – не исключение. Кто-то, возможно, и отстаивает какие-то высокие идеалы, но страдают-то все равно простые люди по обе стороны фронта. Поэтому я всегда старался показать войну глазами противников. В 82-м рассказывал о борьбе моджахедов с коммунистами, а в 87-м вел репортаж из Кабула, когда там у власти был Наджибулла. Во Вьетнаме партизаны верили в свою революцию, а американские солдаты были убеждены, что защищают свободу… Ты спрашиваешь меня про Ирак… В отличие от президента Буша, я не считаю, что Саддам Хусейн – это арабский Гитлер. Все не так просто… Многие люди уже забыли, что всего семь месяцев назад Ирак был союзником Соединенных Штатов. Не будем забывать о том, что Ирак – это десять процентов мировых запасов нефти.