Рыжий

– Раз ты стараешься быть объективным, значит наверняка далеко не всех устраивают твои репортажи. Ведь любая сторона хочет использовать прессу в своих целях…

– Конечно, это так. Еще во Вьетнаме нас подозревали в симпатиях к коммунистам. Бред… Мы просто пытались работать честно. Саддам наверняка считает, что я сотрудничаю с ЦРУ. А в Вашингтоне почти все думают, что я продался Багдаду. Там меня без конца проверяют – ФБР, конгресс, какие-то комиссии… Правда всем режет глаза. Вы думаете, наши генералы были в восторге от того, что я показал сюжет из того бункера, где американская бомба убила пятьсот женщин и детей? Но не надо бить гонца, приносящего плохие вести.

Краем глаза я замечаю, что наш майндор Ахмет навострил уши и бочком-бочком приближается к столику, за которым мы беседуем. Саша показывает ему на свободный стул: садись, мол, не майся. Но Ахмету нельзя садиться, он прикладывает правую руку к сердцу – благодарю, мол, покорно – и делает вид, что кого-то ищет. А кого ему тут искать, кроме нас?

- Раз уж ты вспомнил Саддама… Расскажи, как брал у него интервью. Ведь из всех журналистов он только с тобой согласился встретиться.

- На днях пришли ко мне два местных парня. Велели раздеться догола. Тщательно ощупали одежду, вынули из карманов все, даже ручку. Стерилизовали какой-то жидкостью мои руки. Потом посадили в БМВ и сорок минут в полной темноте возили по городу. Привезли в небольшой дом на окраине. Завели в комнату с двумя креслами и большим ковром. Саддам Хусейн появился в голубом костюме и модном галстуке. Его ботинки были начищены до блеска. Он спросил, есть ли у меня список с вопросами? «Был, но ваша охрана изъяла все мои записные книжки.» Он улыбнулся: «Давай просто поговорим.» Мы беседовали целый час. Прощаясь, я спросил, не очень ли жесткими показались ему мои вопросы? Он засмеялся: «Нет. Но они заставили меня думать.»

- Сколько тебе платят за риск?

- Ну, вот, теперь я точно знаю, что вы советские. У нас на Западе не принято задавать такие вопросы. Сколько платят… А сколько надо платить человеку, над головой которого то и дело пролетают стаи крылатых ракет? Мы каждое утро просыпаемся здесь с большим удивлением, что все еще живы. Правда, Дэйв, – громко крикнул он своему оператору, сидевшему за соседним столом.

Клянусь, этот Дэйв понятия не имел, о чем мы говорим, но он с готовностью кивнул и даже приветливо помахал нам рукой.

- Мой контракт с Си-Эн-Эн включает в себя вероятность того, что меня могут убить. Поэтому я не могу себе позволить роскошь много думать об этом.

- Тогда скажи, о чем ты думаешь много? - Тут же нашелся мой приятель Саша.

- О своей новой подруге, - сразу заулыбался американец. - Ей двадцать три года. Она блондинка и тоже занята в телевизионном бизнесе. Недавно я прямо отсюда сделал ей по телефону предложение. Но, джентльмены, вам не кажется, что мы заговорились? Мне пора. А если у вас еще возникнут вопросы, я всегда к вашим услугам.

Да, это была очень странная война. Воспользовавшись тем, что арабы Ирака зачем–то потеснили арабов Кувейта, западный мир объявил Саддама Хусейна главным врагом цивилизации и начал против него крестовый поход. В сопредельных странах был сосредоточен такой ударный потенциал, какого еще не знала история вооруженных конфликтов. Элемент безумия во всем этом также превышал любые прежние представления. Уже Саддам согласился уйти из Кувейта, уже Кремль усадил стороны за стол мирных переговоров, уже повод для конфронтации, казалось, перестал существовать. И что? Все равно грянула «Буря в пустыне».

Мы прибыли в Багдад как раз в тот момент, когда бомбардировки достигли пика, и вот-вот должна была начаться наземная операция. Буш-старший решил пойти до конца. Конечно, он при этом решал свои проблемы: его рейтинг рос, военно-промышленный комплекс бурно аплодировал американскому президенту. Конечно, правы были те, кто тогда говорил: прежде баланс сил в регионе поддерживался противостоянием двух супердержав, а теперь Штаты хотят рулить единолично. И был еще один серьезный аспект у этой войны. Авторы и исполнители «Бури» словно испытывали себя для других, возможно, более важных, грядущих битв. Проверяли в деле новое оружие, отрабатывали взаимодействие, тренировали силы психологических операций.

Пройдет восемь лет и все это очень пригодится им, когда вот так же, на принципах круговой поруки, они совершенно безнаказанно, абсолютно без всякого риска для себя обрушат крылатые ракеты и «умные» бомбы на Югославию. О, да, тренировки в Ираке пошли впрок: там они потеряли двадцать человек убитыми, а на Балканах только трех. Какой прогресс!

В феврале 1991-го в Ираке происходили масштабные репетиции войн 21-го века.

И еще - это была мина, которую американцы закладывали под самих себя.

Именно с той поры антиамериканские настроения в мире резко пошли вверх. Дело даже не в том, что людей стали раздражать непомерые амбиции Штатов, взятая ими на себя роль мирового жандарма. Тысячами убивая арабов (а затем сербов, а затем афганцев), они щедро сеяли семена зла, которые очень скоро прорастали ненавистью к Америке. «Умные бомбы» убивали не только солдат Хусейна или агентов Милошевича или талибов муллы Омара. Тот бункер в Багдаде, по стенкам которого вакуумный взрыв размазал пол тысячи мирных людей, был не единственной ошибкой «Бури в пустыне». Заводы, электростанции, мосты, десятки других сугубо гражданских объектов были разрушены за полтора месяца – мы сами стали тому свидетелями. И сколько при этом погибло рядовых граждан – один Бог знает.

…Восемь лет спустя я был в Белграде и в Косово, когда вот так же, предварительно прополоскав мозги миллионам обывателей в западных странах, альянс бомбил Югославию. И опять там ежедневно происходили эти трагические «ошибки». Сожженные напалмом пассажирские поезда, разбитые жилые дома, мосты, заводы… Я только неделю провел там, но и этого оказалось достаточно, чтобы вернуться домой с ненавистью в сердце. Вернувшись, я ходил по московским улицам и молил: только бы не встретить американца – так тогда кулаки чесались, я за себя не ручался, полез бы в драку. Что же тогда говорить о тех, кто потерял под бомбами своих близких, своих друзей, кто несколько недель был вынужден каждую ночь униженно спускаться в подвалы, ощущая себя абсолютно беззащитным, растоптанным, распятым?

Конечно, мир наш несовершенен, а порой и уродлив. И наверное, то, что в порядке вещей для арабов, американцам может казаться несовместимым с их представлениями о демократии и свободе. И Милошевич, судя по всему, редкий мерзавец, глупо с этим спорить. И талибы мало у кого вызывают симпатии. Но… Устраивать в наше время разборки с помощью оружия – пусть и высокоточного – значит не решать проблему, а только усугублять ее. Плодить новых врагов. Закладывать новые мины замедленного действия.

Тот фугас, оставленный в арабском мире в ходе операции «Буря в пустыне», рано или поздно должен был взорваться. Возможно, это уже случилось – 11 сентября 2001 года. Возможно, это еще и не случилось, а случится позже…

С долговязым британцем из Би-Би-Си я впервые заговорил спустя несколько дней после нашего приезда в Багдад. Днем он уезжал на съемки, наши маршруты почти не пересекались, а вечерами, когда мы заглядывали на огонек к своим спасителям, он обычно сидел в сторонке и помалкивал. Сжимал в руке свой стакан с виски и смотрел прямо перед собой. Казалось, его мало занимали наши разговоры. И еще, казалось, он знает нечто такое, что остальным неведомо. Даже в своей телевизионной команде он держался как бы отдельно от других. Постепенно меня это стало занимать. Странный, однако, парень.

Его звали Рори Пек.

Когда начинались ночные бомбардировки, Рори так же молча вставал, брал камеру и отправлялся на крышу – работать. Делал он это так невозмутимо, словно снимать предстояло безобидный праздничный фейерверк, а не смертельный налет стратегических бомбардировщиков и крылатых ракет. Клянусь, все остальные, кто отваживался в это время подниматься на крышу, чувствовали себя героями, это было особенно заметно, когда они возвращались. Он – нет. Просто брал камеру и шел. После отбоя он приходил в комнату, отдавал Хисе отснятые кассеты, снова брал в руки недопитый стакан и слабо реагировал на наши порой бурные разговоры.

Он был длинный, слегка нескладный и всегда существовал словно сам по себе, отдельно от остальных. Имел подбородок, который принято называть волевым. Высокий с залысинами лоб окаймляли темные с явным рыжеватым оттенком вихрастые волосы. Если он пару дней не брился, то обрастал откровенно-рыжей щетиной. Не смотря на тонкую кость, изящные кисти рук и «музыкальные» пальцы, он, войдя в помещение, производил впечатление неожиданно забредшего лося. Это ощущение подчеркивали глаза: темно-зеленые, с рыжими пятнышками и неукротимым диковатым огнем. Он постоянно излучал импульсы какой-то неведомой силы.

Как-то раз, оказавшись за столом рядом с ним, я обмолвился, что работал в Афганистане. Рори медленно обернулся ко мне, внимательно посмотрел своими слегка безумными глазами:

- А где ты бывал в Афганистане?

- Джелалабад, Кандагар, Герат… Везде…

- Я тоже работал в Афганистане, - отвернувшись и рассматривая на свет стакан, сказал он.

- И где же?

- Джелалабад, Кандагар, Герат… Везде…

Помолчали. Но с этой минуты словно какая-то связь образовалась между нами.

- Разумеется, я был по другую сторону фронта, - пояснил через некоторое время Рори Пек. - С моджахедами. Ты был с коммунистами, а я с партизанами.

Опять помолчали. Да, каждый из нас прошел через свой Афганистан, и сейчас не следовало спешить с тем, чтобы выяснять отношения.

- Ты приходил из Пакистана? - Спросил я.

- Да. Тридцать раз переходил через границу.

Мне показалось, будто я ослышался.

- Сколько-сколько? Может быть, тринадцать?

- Тридцать, - невозмутимо подтвердил он, улыбкой показав, что оценил мое изумление.

Так вот откуда была в нем эта странная отчужденность. Он и вправду пережил такое, что другим неведомо.

Мы стали разговаривать. Видно почувствовав мое искреннее волнение, Рори Пек сделался щедрее на слова. В тот раз мы проговорили несколько часов подряд. Он рассказывал о своих рейдах с партизанами, о Панджшерском ущелье и о наших солдатах, которые были в плену у моджахедов. Наверное, Рори впервые нашел такого внимательного слушателя. Ветераны, особенно те, кому пришлось хлебнуть лиха, редко кому-то изливают душу. В тот вечер мы просто нашли друг друга.

Очень скоро мы выяснили, что по меньшей мере два или три раза судьба сводила нас в одних и тех же районах и в одно и то же время. Только по разные стороны войны. Это казалось невероятным, но так было.

- Уезд Сурхруд, - говорил он.

- А кишлак назывался - Балабаг, - подсказывал я.

- Точно, – придвигался он ко мне, и его прежде холодные глаза теплели. – Это был август, нет – сентябрь 87-го.

- И я ведь мог тебя подстрелить.

- Но журналисты не носят оружия и не стреляют в людей.

Наши носили, подумал я, но вслух ничего не сказал. Нам еще предстояло очень многое объяснить друг другу. Но не сейчас. Не сразу.

Помню, в тот вечер меня более всего поразило, что он так много раз нелегально пересекал афганскую границу. Это не укладывалось в сознании. У нас журналист, единожды побывавший в Афганистане - вполне легально, ничем особо не рискуя, – уже считал себя храбрецом. И окружающие посматривали на него с интересом: ну, дает! А тут западный человек – и не супермен какой-нибудь, не агент 007 – тайно, по горным тропам пробирался в охваченную войной чужую страну и подолгу жил в этой стране, работал, рискуя погибнуть каждый час, каждую секунду, каждое мгновение.

А уж я-то знал, как рисковал Рори Пек. Я хорошо помнил ту охоту, которую устраивали наши спецслужбы, наши военные и афганская госбезопасность на западных граждан, если те обнаруживались в пределах ДРА. Нам на протяжении всей войны требовалось предъявить миру доказательства западной поддержки партизан. Во что бы то ни стало выложить на стол факты: с Советским Союзом сражаются не дремучие моджахеды, нет, против него ополчился весь Запад – с его деньгами, оружием, инструкторами, наемниками, советниками. Но этот чертов Запад тонко работал. Оружие партизанам поставлялось в основном советского производства – закупленное в третьих странах. Деньги? Они, как известно, не пахнут. Попробуй докажи, откуда у Масуда деньги. Наемники и советники? Как хотелось нашим изловить хотя бы одного. Вся агентурная сеть была нацелена на это. Увы… Однажды под Кандагаром подстрелили американского корреспондента. Однажды в засаду попал французский тележурналист. Вот и все. А охотились за этой публикой девять лет. Изо дня в день. И ловушки были расставлены повсюду.

Поэтому, едва начав разговаривать с Рори, я понял, что он совершенно необыкновенный человек. Я был поражен его скупыми рассказами. Конечно, сказалось и мое недавнее прошлое: я тогда многое оценивал сквозь него – и людей, и их слова, и их поступки, не остыл еще.

На следующий вечер мы уже сели поодаль от всех, чтобы поговорить подробнее. Первоначальные эмоции улеглись. Теперь я хотел расспросить Рори о наших пленных. Советские войска два года назад покинули Афганистан. Но где-то там, в горах и пещерах, все еще продолжали томиться солдаты, по разным причинам оказавшиеся заложниками партизан. Сколько их было? Точной цифры никто не знал. Говорили о пропавших без вести – называли при этом триста человек. Но кто из них жив? Где они? В моей стране только совсем недавно стали в открытую говорить об этом. Прежде тема солдат, оказавшихся в плену, была запретной – так повелось еще со сталинских времен.

- Да, - сказал Рори Пек, жестко глядя на меня, - я встречал ваших парней. В Панджшере и в других местах. Вы бросили их.

По его словам, участь пленных была ужасной. Те моджахеды, которые относились к «непримиримым», не церемонились с ними: офицеров убивали, сначала подвергнув их страшным пыткам, а солдат сажали на цепь, тоже обрекая на смерть – только медленную. «Умеренные» относились к пленникам погуманнее: пытались обратить их в ислам, использовали на разных работах. Первый раз встретившись с этими несчастными, Рори был потрясен. Он подолгу беседовал с нашими солдатами, записывал адреса их родных в Союзе, а затем через Международный Красный Крест пытался наладить переписку. Он покупал им еду и сигареты. Подбадривал.

Странно, но питавший вполне определенные чувства к советской армии, он не испытывал к этим людям ни капли злорадства. Только жалость и сострадание. Они уже не были врагами его друзей. К тому же он знал: империя бросила их на произвол судьбы. Никто не пытался их спасти. Никому не было до них никакого дела. Их вычеркнули из списков, родственникам сообщили «пропал без вести» и все. Нет человека – нет проблемы.

- Я не понимаю, – говорил он, буравя меня своими холодными глазами, – почему вы забыли этих людей? Кто-то же должен им помочь!

Давно я не чувствовал себя так неуютно, как в тот вечер. Да, наше огромное государство предало солдат, которых само же отправило воевать в чужую страну. В афганских горах и пустынях оно не смогло обеспечить их безопасность, а потом и вовсе отвернулось от них, попавших в беду.

Рори Пек стал для многих из них надеждой.

В тот вечер у меня родилась идея. Но я еще не решился высказать ее своему новому приятелю.

А наш табор в «Аль Рашиде» взбудоражили тревожные слухи: американцы с союзниками вот-вот должны начать сухопутную операцию в Ираке.

Вечером в большом ресторане, расположенном в цокольном этаже, после трудов собирается вся «тусовка». Вон Питер Арнетт попивает свое «Божоле», свысока поглядывая на коллег. За соседним столиком Дональд из Си-Би-Эс тайком подмигивает окружающим: мол, что с него взять, с этого Питера – надутого индюка? Крашеная блондинка по имени Виолетта, продюсер какой-то европейской телекомпании, громко говорит – так, чтобы все слышали, – что сегодня босс выдал им костюмы для радиационной защиты – к чему бы это, как вы думаете, уж не применят ли завтра американцы ядерное оружие? Испанец Альфонсо Рохо из газеты «Эль Мундо» хохочет: «Успокойся, дорогая, пока с нами мистер Арнетт, они не посмеют этого сделать». У испанца с Питером свои счеты, и он не упускает случая, чтобы его поддеть.

К белому роялю подсаживается господин в безукоризненном фраке, расправляет фалды, откидывает крышку, опускает пальцы на клавиши. Звучит тихий блюз. Ресторан наполняется людьми – они пробираются к своим столикам, освещая путь фонариками, свечами, а кто-то – зажигалками. Колеблющиеся тени на стенах. Странный, почти мистический мир.

Сильно прихрамывая, в зал входит Патрик, ближневосточный редактор газеты «Индепендент». Он напоминает провинциального профессора, а никак не фронтового журналиста: носит очки с толстыми стеклами, вечно погружен в свои мысли и потом эта хромота… Сейчас он выглядит печальнее, чем обычно. Подойдя к столику, Патрик рассеянно достает из кармана свечу, расправляет фитиль, подносит зажигалку. Он неумело укрепляет свечу в пепельнице и оглядывает зал в поисках официанта.

Заметив меня, Патрик приветливо машет рукой. Я сажусь рядом, и он тут же, как будто продолжая разговор, говорит:

- Тебе не кажется, что наш ресторан похож на отсек затонувшего корабля?

- А мы в нем, как призраки.

- Очень странная война, – грустно продолжает Патрик. – Посмотри: этот пианист в смокинге, эти дорогие вина… Говорят, администрация отеля собирается открыть ночной клуб под названием «Тысяча и одна ночь». Ты представляешь! А смерть совсем рядом. Возможно, именно сейчас ракеты снова убивают людей в одном квартале от нас. Как тебе это?

- Ты прав, дружище. Меня тоже не покидает ощущение нереальности. Мир и вправду сошел с ума. Но что с тобой сегодня? Отчего у тебя такое невеселое настроение? Вон посмотри на испанца – веселится напропалую и, похоже, решил всерьез приударить за Виолеттой.

Патрик мягко улыбнулся, словно доктор больному. Пожал плечами.

- Здесь так бывает. Вдруг такая тоска подступит. И не «Томагавки» тому виной. У меня в комнате сейчас были гости. Один американский фотограф, молодой и горячий, с удивительным энтузиазмом защищал Штаты в этой войне. Я понимаю, у янки совершенно особый патриотизм, но, Господи, ведь все так не просто. Мне было неловко за него. Я же ему водки предложил, а не трибуну для глупых речей.

- Послушай, Патрик, я согласен с тобой, эта война и вправду зашла слишком далеко. Но скажи, где тот предел, когда союзники должны будут остановиться? Смерть диктатора? Установление здесь прозападного режима? Оккупация Ирака?

- Если бы я знал… По-моему, ситуация сейчас напоминает 1914-й год, когда крупные державы решили перекромсать карту мира.

- А как же новое мышление? Конец «холодной войны»? Отказ от агрессивной риторики? Ведь Запад, вроде бы, поддержал эти идеи нашего Горбачева?

Патрик укоризненно смотрит на меня сквозь толстые стекла очков.

- Вас, русских, всегда бросает из одной крайности в другую. Это не для печати, но запомни: просто Штаты и Британия поняли, что Москва им мешать не станет, вот они и пустились во все тяжкие... А к чему это приведет – мы еще посмотрим. Боюсь, однако, ни к чему хорошему.

Заметив, что от соседнего стола мне делает знаки испанец Альфонсо Рохо, Патрик поднимает свой стакан:

- Тебе, я вижу, надо идти. Давай выпьем. А когда будешь возвращаться, загляни ко мне в комнату – я тебе кое-что покажу.

- Ладно, только ты не грусти.

С испанцем у нас тоже сложились теплые отношения. Он совсем другой. Коротко подстрижен, сухощав, энергично жестикулирует, резок в суждениях и оценках. На нашем затонувшем корабле он живет уже полтора месяца, все и про всех знает и охотно делится своими наблюдениями. Вот и сейчас, едва я присаживаюсь рядом, как Альфонсо открывает мне страшную тайну.

- Видишь того холеного господина, у которого шелковый шарф на шее? Сидит в уголке и делает вид, что здесь кроме него никого больше нет. Знаешь, кто это?

- Кто? - Я и вправду заинтригован. Этот человек средних лет - не то голландец, не то немец - всегда безукоризненно одетый, просто щеголь, появляется в отеле каждый вечер. Ни с кем не общается, не проявляет ни малейшего интереса к брифингам, а днем куда-то таинственным образом исчезает.

Испанец наклоняется ко мне и горячо шепчет прямо в ухо:

- Я почти уверен, что этот парень – один из тех, кто помогает Хусейну делать секретное оружие. Атомную бомбу или химию. Я видел, как агенты службы безопасности привозят его сюда на ночь, потому что «Аль Рашид» - единственное место в Ираке, где можно лечь спать с гарантией проснуться живым. Ты только посмотри на него - ну, прямо нобелевский лауреат.

- А ты возьми у него интервью.

- Шутишь! Да стоит мне к нему приблизиться на пять шагов, как появятся местные гестаповцы и… Нет, тут таких смельчаков пока не находилось.

- Хороший сюжет для статьи. Но, боюсь, ни один майндор не позволит передать ни слова об этом.

- Согласен, - грустнеет испанец. Но не надолго. - А вон того малого видишь? Кубинец! Что тут делать кубинцу? Я тебе скажу, что. Он точно – шпион. У меня на эту публику глаз наметанный. Кстати, а ты случайно не из КГБ? Нет? Ха-ха-ха! А вон, видишь, французы сидят. Телевизионщики. Отдельно от всех. Страшные националисты и снобы. Привозят все свое – вино, сыр, свои дрянные сигареты и ни с кем не делятся. Плохие ребята. Кстати, Владимир, о чем вы шептались с Патриком? Он что-то пронюхал о начале сухопутной операции, да?

Ну, вот. Долг платежом красен. Альфонсо всегда так: чем-то поделится, но тут же обязательно забросит и свой крючок.

- Мы брюзжали по поводу этой войны.

- Да, война - уродливая вещь, - легко соглашается Альфонсо. - Для всех она плоха, кроме наемников и журналистов. Эта публика на войне набивает свои карманы. Ты знаешь, какие суточные платят американским телевизионщикам? Рядовым техническим сотрудникам - не комментаторам. Пятьсот долларов в день! А комментаторам по несколько тысяч. И это при том, что они живут здесь на всем готовом. Каково, а? Это мы с тобой страдаем, а для них война – просто хороший бизнес. Если мне повезет, и я вернусь в Мадрид живым, то немедленно напишу книгу и назову ее «Плохие парни из Багдада». О журналистах. Кажется, они – главные герои этой войны.

- То есть не они, а мы. В том числе и ты.

- Я, во всяком случае, лучше некоторых.

Ну, конечно… Сейчас он снова начнет на чем свет ругать Питера Арнетта. Старые счеты… В январе, когда начались бомбежки и всю прессу из Багдада словно ветром сдуло, они остались вдвоем – американец и испанец. Питер и тогда был «упакован» на всю катушку: спутниковая связь, электрогенератор, еда, питье… А наш мачо, сидел на сенсационном материале, имел супер-эксклюзив, но, увы… Альфонсо был лишен всякой возможности общаться с внешним миром. 20 января, когда миллиарды людей с тревогой следили за событиями в зоне Залива, он обратился к Питеру: дай свою спутниковую трубку – продиктовать репортаж в газету. Американец скривился, но дал. А на другой день твердо сказал «нет».

- Это очень дорого, - объяснил Арнетт. - Сорок долларов минута.

- О кей, моя газета заплатит тебе за минуту четыреста гребаных долларов.

- Нет. Ты мой конкурент.

- Конкурент? Ты что, спятил? Всемирная телекомпания с глобальной сетью и маленькая газета в маленькой стране - ну, какие мы конкуренты?

- Нет - вот мое последнее слово.

«И тогда во мне взыграл мой испанский темперамент, и я послал его очень далеко, - с горечью рассказывал Альфонсо. - И потом десять дней был вообще без связи. И каких дней! Подумаешь, Питер Арнетт! Супермен! Все знают, что его телефон втихую используют иракцы из правительства, а за это закрывают глаза на его проказы. Он ежедневно звонит своей юной подружке в Тель-Авив и никакой майндор при этих разговорах не присутствует. Вот такая эта война, мать ее!».

Заполночь, поднимаясь в кромешной тьме по лестничным пролетам к себе на восьмой этаж, я вспоминаю просьбу Патрика заглянуть к нему. Поздно? Да кто в этом отеле спит по ночам? Я стучусь в его дверь, и Патрик тут же отзывается: «Кам ин». «Заходи». Выглядит он еще печальнее, чем за ужином.

- Что случилось, дружище? Ты решил выпить со мной на сон грядущий?

- Нет, Владимир. Я хочу тебе кое-что показать. Птичек.

- Что-о-о?

- Я купил птичек, – совсем тихим голосом говорит Патрик и хромает к окну. Он отдергивает занавеску. На подоконнике стоит клетка, а в ней два нахохлившихся живых комочка. Они похожи на наших щеглов. Патрик умиленно глядит на них, потом с некоторой тревогой переводит взгляд на меня и разводит руками. - Вот так…

И тут в наш мир врывается мерзкий, рвущий душу звук сирены.

Проснувшись от какой-то неясной тревоги, я включаю фонарик и смотрю на часы. Что за черт? Стрелки показывают уже почти полдень, а снаружи явно царит темная ночь. Бред. Неужели часы сломались. Я толкаю в бок Александра: «Сколько времени?» – «Да ночь еще – ты, что, не видишь?» Он смотрит на свои часы и оторопело садится: «Странно». Ага, значит, и вправду уже наступил день.

Мы с опаской выглядываем из палатки. Густая чернильная тьма накрывает все вокруг. Тускло светят фонари на столбах. В воздухе разлита тревога. Гроза? Но таких туч не бывает. Тогда что же это?

Слышится хруст камней под уверенными шагами. Наверное, солдаты, которые охраняют лагерь, идут с традиционным обходом. Да, вот и они – из тьмы возникают два силуэта. Они направляются в нашу сторону. Свет фонаря падает на охранников, и теперь Сашка тычет меня в бок и шепчет: «Ты посмотри! Да они вырядились, словно марсиане.» Вижу: солдаты облачены в длинные до пят плащи, а на лицах у них страшновато-уродливые противогазы.

Теперь понятно, что на улице не гроза. Тогда что? Конец света? Начало ядерной зимы?

Солдаты в противогазах молча проходят мимо нашей палатки. А через некоторое время начинается дождь. Необыкновенный дождь. Страшный. С неба падает абсолютно черная вода. На дорожках образуются черные лужи. Весь мир становится беспросветно-черным.

- Все ясно, - говорит мой приятель. - Значит, они разбомбили нефтепромыслы Залива. Дождевые тучи смешались с дымом пожарищ.

- Поздравляю, - я пытаюсь шутить. - Отныне ты можешь всем рассказывать, что знаешь, как выглядит конец света.

Но он не настроен на шутливый тон.

- Представляешь, - говорит он. - Скважины и хранилища нефти расположены километрах в пятистах отсюда. Это какой же гигантский регион накрыт сажей и пеплом! Треть всей Азии?

Мы плотнее задергиваем полог своей палатки. Я включаю транзисторный приемник в надежде услышать какие-нибудь новости о военных действиях в Ираке. Но в эфире слышен только треск грозовых разрядов и все. Кажется, весь свет погрузился в эту непроглядную, чернильную ночь.

- Попали! - Тихо подводит черту под приключением Александр и, подложив под голову свою куртку, опять пытается поудобнее лечь на грязной соломе.

Мы - в Иране. В лагере для перемещенных лиц. Лагерь - это примерно сотня палаток с соломенными лежаками внутри. Колючая проволока. Охрана с автоматами. Палатки населены неграми, египтянами, курдами… Никакой связи с внешним миром нет – ни телефона, ни радио. До Тегерана, где находится наше посольство, почти тысяча километров.

Вот так. Мчались куда-то, ехали, торопились, все бегом-бегом, а тут вдруг – стоп! Приехали! Неожиданная остановка. Эти палатки с грязной соломой внутри – хороший контраст после пятизвездочного «Аль Рашида». На обед дают жестяные миски с рисом и кусок лепешки. Не бьют. Ничего не обещают. Значит, так надо. Восток – дело тонкое.

Пора объяснить, как же мы оказались здесь.

К концу февраля обстановка на нашем «затонувшем корабле» стала еще тревожнее. Ждали, что вот-вот силы альянса начнут сухопутное наступление. То есть война развернется по полной программе. Гадали: как далеко при этом зайдут западные союзники? Будут ли они штурмовать Багдад? И не захочет ли тогда Саддам прикрыться журналистами, как живым щитом?

Слухи – один мрачнее другого – будоражили и пугали обитателей «Аль Рашида». Стало известно, что американцы получили приказ сосредоточить свои силы для наземного наступления. Бомбардировки стали еще ожесточеннее. Если раньше черные клубы от пылавших пожаров возникали где-то на горизонте, то в последние дни мрачная пелена закрыла собой весь небосклон. Южный ветер принес из пустыни дым горевших нефтяных скважин. Все это напоминало апокалипсис.

Как-то вечером пришло известие о том, что президент Буш предъявил Ираку ультиматум: Саддам должен немедленно отвести свои войска с занятых позиций вглубь страны. «Это - война, – прокомментировал новость Патрик. – Отныне Буш встал на одну доску с Хусейном».

Все сразу забегали, засуетились. Мы с Сашей на себе почувствовали перемену в настроении своих коллег. Подошел к нам американец из информационного агентства: «Хэлло, парни, как дела? Заходите ко мне сегодня вечером на стаканчик. Посидим, поболтаем». Потом француз сделал похожее приглашение, потом немец… Люди есть люди. Все они из враждебного Хусейну лагеря, все побаиваются, как бы в случае осложнений их не взяли здесь в оборот. А мы, вроде бы, представляем нейтральное государство, у нас в Багдаде посольство, за нами – сила, почему бы с нами не дружить?

Однако, как это ни странно, первыми жертвами начавшейся сухопутной войны стали именно мы – я и мой приятель Саша. Трудно сказать, что явилось тому виной – наши ли репортажи в газету, которые не отличались симпатиями к Хусейну, или что-то другое, но только 25 февраля нам было велено немедленно убраться из Ирака. Без объяснения причин, но с одной существенной оговоркой: «Вы должны покинуть территорию страны в течении 24 часов, иначе мы не гарантируем вашу безопасность». Вот так. Намек был более чем прозрачный.

- И чем это мы им так не угодили? - Сокрушался мой приятель.

- Наверное, они заподозрили, что ты шпион. Но скорее всего мы, по-видимому, не оправдали их надежд. Они думали, что русские открыто встанут на их сторону, а мы пытались быть объективными. Так что считай это расплатой за честность.

Итак, время пошло. Убраться из страны в течении суток? Легко сказать… Дорога на Амман, по которой мы сюда приехали, теперь исключалась: американцы бомбили ее практически круглосуточно. Оставался путь через Иран. До границы километров сто тридцать и потом до Тегерана – почти тысяча. Далековато, конечно, но других вариантов просто не было. На наше счастье, иранский консул жил здесь же, в «Аль Рашиде». Он без проволочек проставил в наши паспорта въездные визы, а наш куратор Ахмет нашел «Шевроле» с водителем для поездки к иранской границе. Водитель запросил за рейс 250 долларов. Много… Однако, Ахмет сказал, что торговаться нельзя: то ли он в доле был с этим шофером, то ли и вправду не существовало других возможностей покинуть Багдад.

Вечером я отыскал Рори. Надо было прощаться. Мы спустились с ним в ресторан, сели за дальний столик.

- Завтра мы уезжаем, - сказал я ему. - Но у меня есть одна идея. Выслушай ее.

- О кей, Владимир. Валяй.

- У нас в стране многое изменилось, однако еще больше перемен будет впереди. Ты рассказывал мне про советских пленных в Афганистане. Я знаю в Москве людей, которым небезразлична их судьба. И я знаю, что уже завтра их освобождение будет считаться вопросом государственной важности, я просто чувствую это. Все начнут говорить о том, что мы должны спасти несчастных. Но как? Пока никто не представляет, как к этому подступиться? С какого боку? Сам Всевышний послал тебя. Ты знаешь, где искать пленных, с какими командирами вести переговоры. Так?

- Ну, допустим, - внимательно посмотрел на меня Рори. - К чему ты клонишь?

- Я предлагаю тебе приехать в Москву. И мы вместе отправимся в Афганистан, к партизанам. Мне одному путь туда заказан, а с тобой - отчего не попробовать? Получим в Москве все необходимые полномочия для переговоров с моджахедами. Ты к тому же снимешь уникальный фильм. И дело полезное сделаем. А?

Рори по-прежнему пристально смотрит на меня. Он смотрит на меня так, словно впервые видит. И не спешит с ответом.

О чем он думает? Считает меня идиотом? Я опускаю голову. Мне вдруг начинает казаться, что это предложение и вправду безумно, что британец сейчас поднимет меня на смех или просто встанет и уйдет. Кто я ему? Мы знакомы всего несколько дней, этого мало, чтобы лезть человеку в душу или делать вот такие странные предложения. Я с трудом сдерживаюсь от того, чтобы извиниться и уйти.

- Неожиданная идея, - говорит, наконец, Рори. - Но, кажется, я буду готов ее обсудить. Ты говоришь, что мог бы взяться за организацию нашей поездки?

- Да.

- Но ты должен понимать, что она будет стоить денег. Самолет до Пакистана, покупка лошадей, другие траты…

Я рассказываю Рори про комитет ветеранов, который создается у нас, про своего друга Руслана Аушева, который возглавит этот комитет. Я почему-то абсолютно уверен в том, что Руслан поддержит нас, поможет. Кому еще заняться пленными, как не комитету ветеранов? Мы обмениваемся номерами телефонов, адресами. Решаем, что поездка в Афганистан может состояться в августе, а пока будем ее активно готовить: Рори - в Лондоне, пользуясь своими возможностями, я - в Москве.

- И еще ты должен понимать, что для тебя это будет очень рискованное путешествие. Возможно, самое рискованное в твоей жизни.

- Рори, но ведь мы пойдем вместе? Тогда чего опасаться?

- О кей! - Он крепко жмет мою руку. - Мне пора на крышу. До встречи в Москве!

Утром следующего дня в сопровождении Ахмета мы покидаем «Аль Рашид» и едем в сторону иранской границы. С этой войной, кажется, покончено. Прощай, затонувший корабль!

ВЕСНА 1991 ГОДА. ВЕЛИКОБРИТАНИЯ

Рори благополучно покинул зону Залива в конце марта. Боссы из Би-Би-Си остались довольны его работой. Еще раньше с этой войны возвратился Вон Смит. С Питером тоже было все в порядке, он снял потрясающий сюжет об атаке крылатых ракет. Он оказался единственным из операторов, кто зафиксировал, как запущенные за сотни миль от Багдада «Першинги» и «Томагавки» проносятся над домами иракской столицы и разрушают город.

Все было хорошо. Оставалось дождаться Ника. Ник работал с ними недавно, но до этого успел понюхать пороха в Африке: был парашютистом в ЮАР, отсидел полтора года в мозамбикской тюрьме. Ник задумал проникнуть в Ирак со стороны Турции, через тот район, где жили курды. Уже несколько недель от него не было никаких вестей. Вначале партнеры не придавали особого значения этому, каждый из них не раз оказывался в ситуациях, когда на многие сотни миль не было ни телефона, ни почты, они словно выпадали из жизни – на месяц, на пол года, – чтобы в один прекрасный день снова появиться в большом городе, среди обычных людей. Таковы были условия той игры, в которую все они втянулись.

Но когда боевые действия в странах Залива уже закончились, и ничто не мешало Нику объявиться, а его все не было, они встревожились. Что-то случилось. К курдам был отправлен человек, которому поручалось пройти маршрутом Ника. Расследование, увы, подтвердило самые горькие предположения: их товарищ и его жена были убиты на берегу горной реки, едва они ступили на иракскую землю. Проводник-курд застрелил и ограбил журналистов. Тело Ника найти не удалось.

Это была первая потеря в их команде. «Такие варианты тоже предусмотрены правилами нашего бизнеса», - только и пробормотал Питер, когда они собрались все вместе.

Зато на долю Вона выпала большая удача. Я уже говорил о том, что этот Вон, бывший гренадер гвардии Ее Величества, прибился к ним пару лет назад в Пешаваре. Поначалу он и понятия не имел, с какого боку следует браться за телекамеру, но, глядя на Питера и Рори, быстро смекнул, что к чему, а компаньоны сразу увидели в нем надежного коллегу и родственную душу. Да, он явно был «их крови».

Можно сказать, что Вон Смит свалился к ним прямо с неба. Еще будучи гренадером, он увлекся полетами на мотодельтаплане. Хлипкое треугольное крыло с моторчиком и пропеллером не требовало никаких аэродромов - взлетай и садись где хочешь. Ну, Вон и отводил душу по полной программе, он даже клуб у себя в полку создал – для таких же чокнутых. Не все их полеты завершались благополучно, случалось, Вон разбивался почти вдребезги.

Как-то раз он поднялся в небо на военном полигоне в Германии. Мотор отказал в самый неподходящий момент - когда он летел над густым лесом. Тщетно Вон высматривал сверху хотя бы маленькую поляну, на которую можно было бы спланировать. В итоге повис вместе со своим летательным аппаратом на высоком дереве. Висит себе вниз головой и молит Господа, чтобы ветви не обломились. На его счастье горестную картину увидел другой британский офицер, бродивший по лесу с охотничьим ружьем – он бросился к телефону и взволнованно сообщил местной службе спасения о том, что некий летательный аппарат потерпел аварию. Немцы – народ четкий. Уже через минуту все региональные службы были оповещены: в лесу упал самолет. Самолет! И вот Вон с изумлением видит, как к дереву, на ветви которого он нанизан, словно бабочка, приближается колонна из трех десятков машин – пожарные, неотложка, полиция, пресса… Ревут сирены, тревожно мигают аварийные фонари. И все ради чего? Чтобы с помощью одной-единственной лестницы снять со старого дуба слегка поцарапанного пилота.

- За спасение немцы выставили мне счет на пять тысяч марок, - с улыбкой рассказывал Вон своим новым приятелям.

Демобилизовавшись, он устроился в компанию, продававшую мотодельтапланы. Бизнес шел не очень хорошо, и однажды хозяин придумал вот что. Пилот погрузит на свое хлипкое крыло «тарелку» спутниковой связи и оператора с телекамерой. Они вылетят с пакистанской территории в Афганистан и оттуда станут вести прямой репортаж о сражениях моджахедов с советскими. Супер-идея! Лучшей рекламы для дельтаплана и придумать было нельзя.

Удивительно, но бывший гренадер согласился участвовать в этой безумной авантюре. Так он оказался в Пешаваре. Ясно, что теперь его путь не мог не пересечься с Рори и Питером. Именно Питер должен был стать тем оператором, который полетит с ним в Афганистан. Странно, но Питер тоже без особых раздумий согласился стать участником этой невероятной затеи. Они стали готовиться, а в промежутках Вон ради заработка обучал полетам пилотов пакистанских ВВС.

К счастью для них обоих, авантюра не состоялась. Во время тренировочных полетов Вон разбил один за другим два крыла. Других дельтапланов не было. Чуть позднее, опомнившись, они оба согласились с тем, что воздушная экспедиция в Афганистан закончилась бы, едва начавшись. Любой афганец - моджахед, пастух, пуштун из горного селения, солдат правительственных войск - немедленно расстрелял бы из «Калашникова» диковинный аппарат, завидев его в небе.

Вместе с разбитыми дельтапланами рухнула и мечта Вона заработать немного денег. Поэтому, когда Питер однажды предложил ему составить компанию в совместном рейде в Афганистан, Вон, не раздумывая, согласился. Да так и прибился к их компании. Сначала был на подхвате: микрофоны таскал, свет ставил, а потом и сам стал снимать. Но особых лавров он тогда не снискал.

И вот теперь пробил его час.

Когда стало ясно, что в Заливе скоро полыхнет, Вон извлек из сундука свою старую офицерскую форму и отправился в Бахрейн, поближе к линии фронта. Там он нашел компьютерный салон и заплатив пару фунтов, изготовил поддельное удостоверение офицера британских вооруженных сил. Теперь оставалось попасть на передовую. Как? Сгоряча Вон решил вплавь одолеть залив, однако, местные люди отговорили его: море кишит акулами, не доплывешь. Тогда он надел форму и направился на ближайшую базу военно-воздушных сил, где, даже не спросив документов, его посадили в самолет, летевший в Саудовскую Аравию.

К началу наступления войск альянса Вон был рядом с передовыми частями. Ему выдали камуфляж, а в пистолетную кобуру он напихал старых газет. Таскать настоящее оружие в его планы не входило. Зато он не расставался с крохотной видеокамерой типа «хай эйт» - камера эта не вызывала никаких подозрений, такие же были у каждого второго американского офицера.

Эта история напоминала сказки барона Мюнхаузена, если бы от начала до конца не была правдой.

Союзники по операции «Буря в пустыне», боясь арабских террористов и агентов Саддама Хусейна, весь регион напичкали сотрудниками контрразведки и патрулями военной полиции. Документы проверяли на каждом шагу. Никаких посторонних лиц здесь просто не могло быть. Никак не могло. Но… Почти две недели в непосредственной близости от передовой, а, случалось, и прямо в боевых порядках наступавших частей находился «липовый» офицер Ее Величества. Каждый день он перемещался из части в часть, менял погоны, становясь то майором, то лейтенантом. Обычно он говорил, что является военным оператором и выполняет специальную съемку. Ему верили, не особенно заглядывая в документы.

Вону необыкновенно везло. Он снял ракетную атаку американцев против иракских танков. Прямо на его глазах арабы сожгли бронемашину союзников. Каждый день ему удавалось получить материал категории «супер-эксклюзив». Ближайшие телеоператоры находились на расстоянии двухсот миль отсюда, поэтому у него не было конкурентов.

Отсняв одиннадцать кассет, он решил, что хватит искушать судьбу и пошел в американский штаб, где нагло потребовал вертолет для возвращения в тыл. Вертолет? Его попросили заполнить кучу анкет: кто он, с какой целью находился здесь и зачем ему вертолет? Вон с легкостью ответил на все вопросы и немедленно получил в свое распоряжение «Блэк хоук». Только один американец проявил бдительность, поинтересовавшись, где автомат Вона Смита?

- Автомат? Сломался в пустыне при отражении атаки арабов, - опять нашелся Вон. - Ствол не выдержал бешеного темпа стрельбы.

- Да, - сочувственно подтвердил американец. - Эти игрушки хороши для охоты на голубей, а в песках с ними и вправду делать нечего.

Ему тут же дали новенькую автоматическую винтовку М-16 и пожелали счастливого пути. Странные ребята, эти американцы, подумал Вон, теперь понятно, отчего Рори относится к ним с таким пренебрежением.

Его вертолет взмыл в небо и взял курс на юг. Через несколько минут пилоты увидели внизу группу иракских солдат с белым флагом. Говорят Вону: «Мы сейчас сядем, а ты иди и возьми их в плен.» Этого мне еще не доставало, вздохнул Вон. Но что было делать? Сели. Вон Смит с винтовкой наперевес вышел к арабам: «Руки вверх!» Пленные тут же пали ниц, запросили пощады и хлеба. Они не ели уже несколько недель. А пилоты принялись веселиться: отобрали у солдат их оружие и боеприпасы, подняли пальбу, потом стали бросать в барханы гранаты. Развлекались, как подростки.

Словом, на базу ВВС в Дахране он прилетел уже как герой, пленивший группу неприятеля. Тут Вон вспомнил про своего родного дядю, имевшего в этих краях бизнес. Дядя не видел племянника лет десять, но все равно согласился подвести его на своем роскошном «Кадиллаке» до Бахрейна. Единственным его условием было следующее: Вон должен ехать, высунув ноги из машины наружу. Носки Вона уже давно истлели, а немытые много дней и стертые в кровь ступни источали такой аромат, что дяде едва не сделалось дурно. Так он и ехал всю дорогу пятками наружу.

Из Бахрейна до Сицилии Вон добрался на попутном самолете ВВС США. И вот тут полоса везения кончилась, начались проблемы. Сначала американцы потребовали у него предъявить какие-то особые документы, потом изъяли для проверки его карточку. Вон понял, что пора «делать ноги». Выйдя под благовидным предлогом из штабного помещения, он поймал такси, добрался до ближайшей станции проката системы Herz, взял последнюю из имевшихся там машин. И поехал на ней в Германию.

А стертые в кровь ноги болят. Увидев море, Вон вспомнил совет отца: потертости лечит соленая вода. Он остановился там, где шоссе проходило рядом с пляжем, вышел из машины, разделся, забрел по колени в воду. Кажется, стало легче. Отлично! Вон вернулся к автомобилю. Боже мой! Стекла были выбиты. У него украли все – камеру, кассеты, одежду, деньги.

Он сел на камни и заплакал.

Вот ведь злодейка-судьба! Так благоволить ему прежде и такой удар нанести сейчас, когда все опасности остались далеко позади. В одних трусах, оставляя за собой кровавые следы, Вон побрел в полицейский участок.

- Я журналист, - сказал он. - Работал на войне в Заливе, делал съемку. И вот все украли. Помогите найти хотя бы кассеты.

Хотя бы кассеты… Вон хорошо знал цену этим кассетам. И он также отлично понимал, что об этой цене даже не догадывается местная шпана, ограбившая его машину. Как, впрочем, и местная полиция.

Карабинеры добросовестно осмотрели все мусорные контейнеры в окрестностях, однако ничего не обнаружили.

- О кей, - сказал тогда Вон. - Объявляю награду в восемь тысяч долларов - тому, кто вернет мои вещи.

Карабинеры посмотрели на британца, как на законченного идиота.

Он пошел в банк и снял со своего счета деньги. Рано утром его разбудил в гостинице телефонный звонок из полиции:

- Сеньор Смит? Нашлись ваши кассеты.

Ему вернули десять кассет из одиннадцати. Отлично! Вон заплатил обещанное вознаграждение, сел в машину с выбитыми стеклами и помчался в Штутгарт.

Вернувшись домой, Вон Смит продал телекомпаниям отснятый материал за 200 тысяч долларов. Часть этих денег он передал на развитие Frontline news.

В министерстве обороны очень боялись, что Вон начнет рассказывать газетчикам о своей эпопее и тогда военные будут выглядеть полными дураками. Скандала не избежать. Но и Вон побаивался: все таки он нарушил законы, прибегнул к подлогу, что теперь будет? Тогда между ним и военным ведомством был достигнут компромисс: Вон помалкивает о своих похождениях, а генералы в ответ закроют глаза на его шалости.

- Отличная работа! - с восхищением сказал Рори, узнав подробности. - Если дела так пойдут и дальше, мы скоро переплюнем «Рейтер».

Эта идея - сделать их компанию такой же большой и влиятельной, как «Рейтер», по-прежнему захватывала Рори, он верил в то, что это им по силам. Питер и Вон, привыкнув к закидонам своего приятеля, только ухмылялись и помалкивали. Они смотрели на вещи трезво.

Рори той весной редко появлялся на горизонте. Он все еще праздновал свой «медовый месяц». Кажется, он просто потерял голову: ни на минуту не желал расставаться с Джульет, каждый день привозил ей цветы, делал подарки и совершал мелкие глупости, свойственные влюбленным.

С наступлением лета они поехали с детьми в Штаты, там в лесистом краю севернее Бостона мама Рори унаследовала большой участок земли с домом на берегу озера. По-русски это называется «дача». Просторный бревенчатый сруб стал их пристанищем почти на целый месяц. Ловили рыбу, охотились, лазили по скалам. Рори учил детей ставить капканы на лис, разжигать костер, бить рыбу гарпуном. Правда, однажды и здесь обнаружился его необузданный нрав. Желая показать, что человек может выжить в глухом лесу, была бы только смелость, он с одним перочинным ножом напал на огромного лося, загнал его в озеро и перерезал зверю глотку.

Я из Москвы бомбардировал его факсами и звонками: давай быстрее план нашего путешествия к моджахедам. К этому времени этой идеей уже загорелся и Руслан Аушев - он пообещал оказать нам поддержку. Руслан стал большим человеком - депутатом Верховного Совета СССР, председателем Комитета воинов-интернационалистов при Президенте СССР. В Москве тема военнопленных, брошенных родиной в Афганистане, становилась модной. Уже появились политики, делавшие на этом свою карьеру. Зарабатывали очки, не стесняясь. Руслан и его Комитет не хотели шоу, а хотели реально помочь попавшим в беду парням, их родителям.

Рори тоже не сидел сложа руки. Он навестил брата Ахмад Шаха Масуда, который жил в Лондоне. «Как Масуд посмотрит на то, что к нему приедет советский представитель для переговоров о судьбе пленных?» Спутниковыми телефонами тогда обзавелись уже все крупные партизанские командиры, поэтому составленный по-восточному ответ пришел очень скоро: «Если Рори и Питер выступят гарантами этого визита и лично сопроводят человека из Москвы, тогда такое предложение можно было бы рассмотреть».

Питера уговаривать не пришлось, он согласился сразу. Теперь следовало разработать план.

Рори предлагал следующее. Мы прилетаем в Пешавар и несколько дней живем там, это необходимо для того, чтобы пакистанская контрразведка привыкла ко мне, увидела, что я занимаюсь рутинным журналистским делом. «Будем ходить по базарам, встречаться с беженцами, брать интервью у чиновников, - писал мне Рори. - За всю войну в Пешаваре, по-моему, не было ни одного человека из СССР, ты станешь первым, что сулит некоторые неудобства. Тебя автоматически причислят к шпионам». Однажды ночью, предварительно убедившись, что слежки за мной нет, мы на арендованной заранее машине едем к афганской границе, там пересаживаемся на нанятых также заблаговременно лошадей и вместе с проводником идем вглубь Афганистана. Переход до базы Масуда займет десять-двенадцать дней. Там мы работаем, сколько требуется, и тем же путем возвращаемся в Пешавар.

Далее план Рори Пека предусматривал одну неожиданную особенность, о которой он предпочел сказать мне по телефону.

- Владимир, - несколько торжественно обратился он ко мне своим гортанным голосом. - При возвращении в Пешавар тебя скорее всего арестует пакистанская полиция за нарушение пограничного режима.

- Нормально, - опешил я. - И чем мне это грозит?

- Ну, отсидишь пол года в пакистанской тюрьме, потом тебя выпустят. Или обменяют.

- Пол года?

- Ну, может быть, чуть больше или чуть меньше. А что тебя смущает?

Рори произнес это так, что мне не оставалось пути к отступлению. Я подумал о том, что пол года - это и вправду невеликая плата за то дело, которое мы собираемся совершить. Да и тюремный опыт журналисту тоже не помешает.

- Не волнуйся, Владимир, в тюрьме мы тебя будем навещать и подкармливать, - уже веселился Рори. - Ну, как? Ты согласен?

- Согласен, - ответил я. - Приезжай в середине августа - к этому времени я оформлю пакистанскую визу и выкуплю билеты на самолет до Исламабада.

- И еще, - сказал он. - Я советую тебе отрастить бороду.

- Зачем?

- Ну, на всякий случай. Ты там часто мелькал. Лучше, чтобы тебя не узнали.

Теперь, когда Рори Пек вновь связал себя узами брака, он все чаще стал размышлять о своей жизни, о будущем, о том деле, которое его кормит.

Он безумно любил Джульет, любил до дрожи, любил так, что порой терял рассудок. Но его дело, кажется, вступало в противоречие с его любовью. Его бизнес был эгоистичен, он забирал Рори целиком и не оставлял ему возможности быть с любимой. Месяцами находиться на фронте, без всякой связи с цивилизованным миром, без телефона, почты… Раньше он мог рисковать своей головой и лезть в самое пекло, но может ли он оставаться таким безрассудным теперь? Ведь отныне он не один. Есть Джульет, есть ее сын, есть его сыновья, у них будут общие дети. Он должен нести ответственность за это. Да, с недавних пор его мир изменился, и с этим следовало считаться.

Мысленно он возвращался на поля сражений. Грех зарабатывать на войне, на крови, на страданиях, слышал он иногда. Грех? Но ведь сам он не убивал. Он никому не принес зла. Напротив, он был убежден в том, что его работа способствует окончанию любого кровопролития. Разве, показывая самые темные и самые тайные стороны войны, он смаковал их, разве призывал других взяться за оружие? Нет, говорил сам себе Рори Пек, он всего лишь честно выполнял долг репортера. Люди имеют право на то, чтобы знать правду и самим делать выводы. Он всего лишь был их глазами внутри войны. Его камера беспристрастно фиксировала происходящее. Ну, а то, что за это платят деньги… За любую работу платят деньги.

Он вспомнил, как недавно на каком-то общем ужине Вон вдруг разразился необыкновенно длинной тирадой по поводу их ремесла.

- Да, - сказал он, с явным вызовом обращаясь к невидимым оппонентам. - Нас называют «свободными журналистами», фрилансерами. Иногда эти слова произносят с оттенком иронии. Есть, мол, серьезные компании и серьезные штатные корреспонденты, а эти - ну, просто бродяги непутевые. А я вам вот что скажу. Лично я не чувствую никакой ущербности. Напротив, мне жаль тех, кто служит в редакциях и телекомпаниях. Они несамостоятельны, свободу их действий и мыслей ограничивают хозяева или боссы. Нет, я не хочу оказаться на их месте.

Да, - с напором продолжал Вон Смит. - Мы не изменим мир, но ведь кто-то же должен поднимать камни и демонстрировать, что лежит под ними. Мы показываем людям то, что не могут или не хотят показать обычные журналисты. У каждого человека свои представления об истине, никто не вправе считать себя монополистом на то, что есть правда, но, согласитесь, чем больше версий будет озвучено, тем ближе к цели мы окажемся.

Нас упрекают в том, что иногда мы действуем на грани закона, а порой напоминаем настоящих авантюристов. Мне нечего возразить, потому что такова специфика этой работы. Нашей самой лучшей работы! - с пафосом закончил он.

Питер и Рори до того расчувствовались, услышав эту речь, что выпили свое вино стоя.

Вспомнив об этом эпизоде, ирландец невольно улыбнулся. Вон сказал тогда то, что у каждого было на душе. Каждый не раз задумывался об этом. Хорошо Вон сказал.

Но что дальше? Война в Заливе окончена. Боевые действия в Афганистане тоже вот-вот завершатся. Возможно, мир вступит в полосу благоденствия и покоя. Люди перестанут решать свои проблемы с помощью оружия. И тогда все решится само собой. Они с Джульет отправятся жить в Индию, станут путешествовать - заоблачные Гималаи, священный Ганг…

Он сказал ей про Индию. Джульет понимающе тонко улыбнулась:

- Конечно, дорогой. Я всегда мечтала там побывать. Но… - она по привычке тряхнула своими каштановыми волосами. - Но, если труба опять позовет тебя в бой, я не буду против. Мне нравится то, что ты делаешь. И, если хочешь, мы можем делать это вместе.

- Дарлинг, - только и произнес Рори. - Любимая.

Крутой ирландец рядом с этой женщиной становился пушистым котенком.

В июле я взял отпуск и поехал с друзьями на Урал. Там есть очень живописная речка под названием Чусовая. Мы решили сплавиться по ней на байдарках. Заодно я стал отращивать бороду. Удивительно, но, когда мы вернулись в Москву, первое время даже близкие знакомые проходили мимо меня, не здороваясь. Не узнавали. Вот как меняет человека борода.

Рори объявился в начале августа. Он поселился у меня на даче в Серебряном бору, и мы принялись готовиться к поездке, а заодно присматривались, притирались друг к другу. Вернее сказать, это я к нему притирался. Сам он, кажется, и в мыслях никогда не держал приспосабливаться под кого-то. Отъезд был назначен на конец августа. Появится Питер и все вместе отправимся в Пакистан.

С некоторым трепетом я познакомил его с Аушевым. Как они поладят - Герой Советского Союза, пять лет сражавшийся с моджахедами, и человек, делавший героев из этих самых моджахедов? Ничего, все обошлось. Рори с уважением воспринял моего друга, долго выспрашивал меня подробности его боевой биографии. Руслан тоже проявил себя дипломатом. Прокол случился только тогда, когда ирландец пригласил отметить знакомство в каком-нибудь злачном месте. Выбор таких мест в Москве тогда был невелик. Руслан вопросительно глянул на меня: куда пойдем? Но Рори, оказывается, уже все решил:

- В «Айриш паб». Я приглашаю.

Однако депутату Верховного Совета там категорически не понравилось. Шумно, накурено, атмосфера, как в вокзальной пивной. Он сразу сделал кислое лицо, а я ткнул Рори в бок:

- Пойдем, поищем что-нибудь другое.

Он искренне не понял, почему не подходит ирландская забегаловка, и с явной неохотой подчинился. В итоге мы приземлились в ресторане отеля «Москва» рядом с Красной площадью и неплохо там поужинали.

Ходил Рори везде в одной и той же одежде - обычно это были грубые джинсы, свитер или ковбойка. Увидев меня в костюме и при галстуке, он презрительно фыркнул, но ничего не сказал.

Объяснялись мы на смеси английского и русского. Рори знал уже довольно много наших слов и часто спрашивал меня, что означает то или иное выражение. Он все время старался докопаться до сути. Иногда он ставил меня в тупик. Так, обратив внимание на то, что многие наши граждане в сердцах произносят весьма популярное ругательство «блядь», он потребовал объяснить, что оно означает.

- Женщина легкого поведения, проститутка.

- Не понял, - уставился на меня Рори. - Вон тот человек только что нечаянно толкнул меня на улице и сказал «блядь». Причем же здесь проститутка? Кто из нас похож на проститутку? И ты, когда утром ошпарил руку кипятком, тоже вспомнил плохую женщину. Почему?

- А почему вы в своей Англии пишите «Манчестер», а читаете - «Ливерпуль», - не очень удачно отбивался я.

- Не в Англии, – поправлял меня Рори Пек. - В Великобритании. Англия - только часть нашего государства.

То, что он был патриотом своей страны, это я уяснил сразу. Он довольно пренебрежительно отзывался о немцах, часто высмеивал французов, а американцев открыто презирал, считая их примитивными и думающими только об одном: как бы побольше заработать. Что же касается подданных Соединенного Королевства, то о них я никогда не слышал от него ни одного плохого слова.

Иногда он принимался меня воспитывать. Так, когда однажды я по нашему российскому обыкновению в порыве дружелюбия хлопнул его по плечу, Рори буквально испепелил меня взглядом:

- Запомни, - сказал он, - у нас не приняты такие фамильярные жесты. Мы никогда не нарушаем дистанции между людьми. Ты не можешь дотрагиваться до меня рукой, так же, как и я до тебя.

- О’ кей, - что еще оставалось ему ответить.

Мы подолгу говорили на разные темы. Помню, речь зашла о том, существует ли лимит на игру со смертью? Сколько можно безнаказанно искушать судьбу? Я-то полагал, что какие-то пределы есть. Рори задумался.

- Меня этот вопрос тоже волнует, - признался он. - Но ответа нет. Один человек погибает, едва ступив на тропу войны, другой много лет ходит на пули и - ничего. Конечно, разумная осторожность не мешает. Почему Питеру так везет? Он просчитывает все варианты, прежде чем принять решение. Ты думаешь, он не боится? Боится, как и всякий нормальный человек. Но, приняв решение, он идет смело. Тогда его уже одолевают другие заботы: как сберечь аккумуляторы, как не повредить камеру, как не потерять отснятые кассеты. Когда приступаешь к делу, страх отступает.

Однажды, вернувшись вечером на дачу, я застал Рори крайне озабоченным. Он открыл мой холодильник и скептически осмотрел его пустые полки. По-моему, кроме куска засохшего сыра и пакета молока там больше ничего не было.

- Да, - недовольно протянул он. - А я думал, что у русских начальников не переводится черная икра.

Я понял, что завтра прилетает Джульет. Она обещала навестить своего ирландца в Москве.

19 АВГУСТА 1991 ГОДА. МОСКВА

- Володь, вставай, слышишь! Давай, поднимайся.

- Ну, что там случилось? Рано же еще, - я с трудом продираю глаза и смотрю на будильник. Около семи утра. Потом перевожу взгляд на дверной проем, в котором стоит Руслан Аушев. Его вид мне что-то не нравится. Но больше всего мне не нравится, когда меня будят так рано.

Вчера было воскресенье, мы засиделись далеко заполночь. Жена с дочкой уехали отдыхать на Валдай, нам никто не мешал, сидели на кухне, выпивали, разговаривали. Потом я постелил Руслану в гостиной, но он еще долго не ложился - смотрел по «видаку» американские фильмы. А я спекся. И ведь договорились же подъем устроить в восемь - так чего же ему не спится?

- Там что-то по телевизору говорят… Иди послушай. Что-то непонятное.

Чертыхаясь, я поднимаюсь с постели, иду в гостиную.

«ГКЧП. Форос. Горбачев болен. Обязанности президента исполняет Янаев. Восстановить законность и правопорядок… Зовем всех истинных патриотов…» Дикторша с застывшим лицом бесстрастно произносит весь этот странный текст. Какие-то фразы, которых прежде мы никогда не слышали. Я почему-то сразу думаю, что произошло нечто ужасное и говорю Руслану: «Все, приехали. Кончилась демократия и перестройка. Сливай воду». Мы садимся рядом на краешек дивана и вместе слушаем эту необыкновенную передачу. И у меня все больше портится настроение. Руслан молчит. Он смотрит на полумертвую дикторшу и пытается понять, что же произошло. Он - депутат, человек государственный, ему нельзя торопиться с выводами и оценками.

Потом мы молча пьем чай с бутербродами. Каждый занят своими мыслями. Потом мы выходим из дома. Во дворе все как прежде: тополя, автомобили, дворник с метлой, мамаша с детской коляской. Но у меня такое ощущение, будто мы выходим совсем в другую жизнь. Глядя на мою растерянную физиономию, Руслан говорит: «Ты только не горячись и не наделай глупостей». Мы прощаемся - он едет к себе в афганский комитет, я - к себе на улицу «Правды».

Нет, не так. Я не спешу сегодня в редакцию. Я сажусь в свою старенькую японскую машину «Ниссан» с правым рулем и начинаю колесить по городу: проспект Мира, Садовое кольцо, шоссе Энтузиастов, Ленинградка, центр… С разных сторон в город входят колонны бронемашин. Ощущение полного бреда: в потоке легковушек и троллейбусов идут танки и «бэтээры». И несть им числа. Они идут в центр, как будто так и надо. Останавливаются на светофорах, пропускают прохожих и неумолимо приближаются к центру.

Потом я приезжаю в редакцию. Заседание редколлегии уже прошло. Главного нет, он на лечении за рубежом, на хозяйстве его первый зам. Я встречаю его в коридоре – лицо Геннадия Николаевича светится так, будто сегодня самый лучший день в его жизни. Он испытующе смотрит на меня:

- Ну, как там, в городе?

- Танки, - говорю я. - Плохо.

- Да нет же, Володя, хорошо! Очень хорошо! Наконец-то, нашлись силы, которые остановят катастрофу.

- Посмотрим, - говорю я. - Пока у нас еще мало информации о том, что происходит. Надо разобраться в ситуации.

- Ну, ну, - осуждающе бросает мне вслед первый зам. - Ты только смотри, не ошибись с выводами. И не опоздай.

В своем кабинете на шестом этаже я включаю телевизор и настраиваю его на канал, по которому вещает СNN. Там идет непрекращающийся репортаж с московских улиц. Всюду танки и бронетранспортеры - они окружают Кремль, идут по Тверской, стоят в Останкино, сторожат Старую площадь, такое впечатление, будто они везде… Накрапывает дождь, на душе тоже становится совсем пасмурно. Все телефоны на столе молчат. В кабинет иногда заглядывают испуганные сотрудники и обменявшись парой-другой фраз исчезают. Кто-то говорит, что у наших подъездов тоже стоят «бэтээры».

Из службы выпуска приносят оттиски сверстанных полос завтрашнего номера. Почти вся первая страница заполнена документами ГКЧП. Заявление, подписанное «и.о. президента» Янаевым, премьером Павловым и первым заместителем председателя Совета обороны Баклановым. «Обращение к советскому народу». «Постановление № 1». В постановлении взгляд сразу натыкается на следующий пункт: «…Установить контроль над средствами массовой информации, возложив его осуществление на специально создаваемый орган при ГКЧП СССР». Бронемашины у подъезда – это, видимо, и есть инструмент установленного ими контроля. Ну, насчет «Правды» им можно не волноваться, наша газета, судя по этим оттискам, с радостью выполнит любое распоряжение «и.о. президента». Но в этих зданиях есть другие редакции, та же «Комсомолка», например. А там и настроения другие.

По комнатам начинается тихое пьянство. Одни поднимают тосты «за здравие», другие «за упокой». Но первых, кажется, больше.

И тут у меня случается срыв. Что-то вроде истерики. И это странно. Ведь я никогда не был отпетым борцом за демократию, я не сжигал публично свой партбилет и, боже упаси, не ходил на эти митинги, которые каждый день бушевали рядом с гостиницей «Москва». У меня любые сборища - будь то очередь в магазин, партсобрание или праздничная демонстрация трудящихся - всегда вызывали только одно желание: повернуться и уйти подальше. Не были исключением и эти вошедшие в моду шумные собрания людей, которые объявили себя демократами. Нет, я точно был не из их числа. Но что-то случилось, какая-то струна лопнула. Я сидел, уставившись в телеэкран, смотрел на танки, и по моему лицу катились слезы. Черт возьми, я чувствовал себя обманутым. Что-то сломалось внутри…

Кажется, уже начало смеркаться, когда дверь в мой кабинет отворилась, я обернулся: это был Рори. Ну вот, а я совсем забыл про него. Рори должен был проводить в аэропорт свою любимую Джульет, а на обратном пути обещал заехать ко мне в редакцию – так мы с ним накануне договорились по телефону. Все последние дни они с Джульет провели у нас на даче в Серебряном бору.

- Владимир, что с тобой? - Это он заметил мое смятение.

- А ты еще ничего не знаешь?

- Что я должен знать? - Рори нависает надо мной и вид у него абсолютно изумленный.

- Переворот, - говорю я. - Горбачеву конец. Путч. Танки. Смотри! - Я показываю ему на телеэкран.

Некоторое время он с недоумением смотрит, напряженно вслушивается в комментарий американского корреспондента, потом снова переводит взгляд на меня.

- Мы ехали в Шереметьево, и я тоже видел танки. Но я думал, это учения.

- Нет, это не учения.

Он опять морщит лоб и долго смотрит на меня. Кажется, до него, наконец, доходит. Но его реакция меня изумляет. Рори приходит в дикое возбуждение.

- Путч? Военный переворот? О, факинг! Фантастика! Где моя камера? Она у тебя дома? Да, да… - Выпучив глаза, Рори носится по комнате с видом человека, которому крупно повезло. Потом останавливается напротив меня:

- Владимир? Но почему ты все еще здесь?

- А где я должен быть?

- Владимир, ты, точно, спятил. Крэйзи! Мы должны немедленно ехать к Белому дому. Немедленно! - Он хватает меня за руку. - Вперед!

…Мы должны немедленно ехать к Белому дому. Мы должны… Должны? Но, постой, ведь я - член редколлегии газеты «Правда». У меня кабинет с приемной, двумя секретарями и правительственной связью. По пятницам мне приносят «кремлевский паек», это такая авоська с деликатесами по очень смешным ценам. Служебная дача. Черная «Волга». И что-то там еще - положенное высшей советской номенклатуре. Мне нельзя к Белому дому. Ну, нельзя и все. Это даже не объяснить. Не-льзя! Ельцину, похоже, каюк. Уйду я сейчас к Белому дому, значит уже не смогу вернуться обратно. Эти двери закроются передо мной навсегда.

Рори с явным недоумением разглядывает меня. Чего тут раздумывать? Такие события за окном, а ты - фронтовой журналист, полярный бродяга - протираешь задницу в мягком кресле! Да, ты действительно рехнулся, парень? Рори же ничего не знает о неписаных правилах нашей советской жизни. Он - с другой планеты.

…Это сейчас, годы спустя, те сомнения кажутся мне пустыми, никчемными, но это сейчас… Действительно, как это я, репортер, военный корреспондент, руководитель информационной службы крупной газеты, мог тогда сомневаться и раздумывать? Да мне с утра следовало быть на улицах, в гуще событий. Но это сейчас те мучения представляются абсурдными, а тогда…

А тогда я встал и пошел вслед за своим британским приятелем, плохо, впрочем, соображая, куда и зачем.

Мы заехали ко мне домой на проспект Мира, там Рори взял маленькую почти любительскую телекамеру.

- Что ты с ней собираешься делать? - спросил я.

- Как что? Буду снимать репортаж, а ты мне поможешь.

- Вот этой игрушкой?

- Черт подери, Владимир, другой-то ведь нет. Жаль, что мой «Бетакам» остался дома. Но знаешь, что я тебе скажу? Когда происходят такие события, телекомпании хотят получить эксклюзив и их мало заботит качество. Им подавай горячие кадры прямо из окопов.

К зданию Верховного совета России отовсюду стекались люди. Были простые зеваки - пришли, посмотрели, ушли. Были сумасшедшие - эти всегда приходят туда, где эпицентр событий. Но нет, не они бросались в глаза. Никогда прежде я не видел столько хороших лиц в одном месте, как в тот день. Никогда! Интеллигентных, светлых, добрых лиц. Эти люди наивно поверили в новую, свободную, другую страну. Страну без страха, без воровства и нищеты, без лицемерия и лжи. Они пришли сюда защищать свою веру. Для них это был момент истины. Боже, какие там были лица! Какая необыкновенная атмосфера царила там!

Строили баррикады - тащили откуда-то арматуру, камни, старые доски… Пожилые женщины профессорского вида угощали строителей горячим чаем из термосов. Звучали под гитару песни Окуджавы. Обсуждали, как организовать оборону Белого дома - если пойдут танки, если высадится десант, если в дело вступит «Альфа»…

Когда ближе к вечеру прошел слух, что в здание могут просочиться агенты Лубянки, они все взялись за руки и организовали вокруг Белого дома живое кольцо. И стояли в этом кольце часами - старики, студенты, женщины, совсем молодые ребята, москвичи.

С лязгом и гарью на некотором отдалении маневрировали танки – никто толком не знал, зачем они здесь: то ли станут стрелять по Ельцину, который сидит внутри, то ли, напротив, будут его защищать. Толпа кормила танкистов бутербродами и агитировала за российского президента, но до поры те отмалчивались и отделывались шутками. Ждали, как будут развиваться события, чья возьмет.

Тогда многие этого ждали…

Рори работал, как оголтелый. Он снимал баррикады у Горбатого мостика, костры на улице Рочдельской, живую цепь и чумазых танкистов, готовых по команде стрелять в любую сторону.

Я шел за ним по пятам. Конечно, мне тоже следовало делать фотографии, записывать то, что происходило - на бумагу, на диктофон, ведь на моих глазах творилась история, одна эпоха сменяла другую, важно было сохранить каждую деталь этого дня, каждый штрих. Но, увы, тогда я все еще не мог сбросить оцепенение, не мог почувствовать себя просто репортером - не номенклатурным чиновником главной партийной газеты, а свободным журналистом. Глупец, я не снимал и не записывал потому, что внутри меня все еще сидел строгий цензор, который, конечно, никогда не разрешил бы опубликовать рассказ об увиденном на страницах «Правды». Глупец, я еще не осознал тогда, что с прошлым покончено, что сегодня я ушел вслед за Рори не просто со своего рабочего места, а шагнул в иную жизнь.

Наряду со сгущавшейся тьмой сгущалось и напряжение вокруг Белого дома. Люди ждали штурма. Это слово «штурм» просто висело в воздухе - вместе с моросящим дождем. Штурм, штурм… Укрывшийся в здании российский президент был главным препятствием на пути партийных функционеров, объявивших себя сегодня спозаранку спасителями родины. Или он, или они. Иного было не дано, это понимал каждый. Если их планы и намерения серьезны, значит они пойдут до конца, они должны раз и навсегда убрать со своего пути это препятствие. Значит, будет штурм.

Но людей вокруг здания с каждым часом становилось все больше. И все выше вырастали баррикады. Конечно, эти нелепые сооружения носили скорее символический характер, они не могли остановить ни танк, ни бронемашину. Не важно! Их и возводили как символ, как вызов, как стремление выплеснуть накопившуюся энергию. Чтобы показать: мы не уйдем, мы будем защищать этот дом своими телами.

Толпу то и дело будоражили разные тревожные слухи. Кто-то, якобы, засек снайперов, засевших на чердаках соседних зданий. Кто-то говорил о лубянском спецназе, который подземными ходами выдвигается для скорого штурма. И будто уже летят вертолеты, которые обрушат на парламент ракетный залп. И просачиваются внутрь агенты «пятой колонны»… Рори требовал, чтобы я переводил ему все, что услышу. И возбуждался все больше.

Ближе к полуночи, когда штурм ожидался с минуты на минуту, он сказал, что теперь мы должны непременно проникнуть внутрь. Естественно! Где же ему сейчас быть, как не внутри этого дома, если этот дом вскоре собираются бомбить! Но к тому времени защитники здания окружили его невероятно плотными кольцами. Какие-то энергичные люди сумели организовать толпу, разбить ее на отряды, каждому отряду поставили свою задачу. Появились пропуска, пароли, у подъездов выставили вооруженную охрану. Пройти в Белый дом казалось мне задачей абсолютно невыполнимой, о чем я и сказал своему приятелю.

- Импосибл, - сказал я ему. Невозможно. Но тогда я еще плохо знал Рори Пека.

- Владимир, - ответил он мне. - Теперь держись ближе. Мы идем в Белый дом.

В следующую секунду он разбежался и с гортанным криком «Я британский журналист!» врезался прямо в кольцо людей, оцепивших здание. Не ожидавшие такого интеллигентные демократы, на мгновение опешили, разомкнули свои ряды, и этого оказалось достаточно, чтобы мы прорвали первую линию обороны. Примерно так же мы преодолели другие заграждения и вскоре оказались у входа в дом. Здесь Рори показал охранникам свою камеру, а я сказал им, что он из Би-Би-Си и что нас ждет лично господин Ельцин для интервью. На лицах охранников читалось большое сомнение. Но на наше счастье мимо проходил пресс-секретарь российского президента Павел Вощанов, который меня знал. «Привет, Паша»! - завопил я, словно встретил своего лучшего друга. Вощанов был умным человеком. Он понимал, что чем больше иностранных журналистов окажется в здании, тем безопаснее для всех них. Он сделал знак охране пропустить нас внутрь и даже показал дорогу на тот этаж, где находилось все руководство.

Впервые за весь день Рори с одобрением посмотрел на меня. Но, по его мнению, успех следовало немедленно развивать.

- Теперь мы должны увидеть Ельцина, - потребовал он.

- Вряд ли, ему сейчас до нас.

- Владимир, – строго ответил на это Рори. - Если ты хочешь быть первым, никогда не думай так. Думай только о том, как достичь своей цели. Поговори с этим мистером, который пресс-секретарь.

Вощанов, как я и думал, без энтузиазма выслушал мою просьбу.

- Ты же понимаешь, - ответил он. - Все хотят взять интервью у Ельцина. Но пока он не готов. Возможно, позже… Я постараюсь.

Но зато он указал нам на кабинет вице-президента:

- Попробуйте прорваться к Руцкому.

В приемной вице-президента было полным-полно разного люда. Почти все имели оружие, разговаривали возбужденно и громко. По обрывкам фраз я понял, что именно здесь находится военный штаб по обороне Белого дома. И где же ему было еще находиться как не здесь? Руцкой – генерал, Герой, «афганец», храбрый летчик. Сегодня ему все карты в руки.

Помощник генерала попросил нас немного подождать. Шеф, сказал он, сейчас у Ельцина, но вернется с минуты на минуту.

- А когда эти кадры, - он кивнул на камеру Рори, - покажет Би-Би-Си?

- Возможно уже через час, - легко соврал я, помня о недавнем совете моего приятеля идти к цели любыми путями.

Рори, кажется, понял, о чем мы говорили, потому что одобрительно похлопал меня по плечу. Он включил свою камеру и снял помощника, а затем и всех других стратегов обороны, находившихся в комнате. Им это явно понравилось. Эти люди нуждались в поддержке, в том, чтобы о них знали за пределами здания. Наверное, всем им было сейчас нелегко скрывать свой страх, ведь возможный штурм не пощадит многих. Я прочел это в их глазах. Рори правильно сделал, проявив к ним интерес. Их покажут по телевидению на весь мир? Это хорошо. На миру и смерть красна.

Руцкой вихрем влетел в приемную и тут же скрылся в дверях своего кабинета, сопровождаемый небольшой свитой. Спустя некоторое время туда впустили и нас.

Тогда этот афганский герой очень нравился многим. Из него так и била кипучая энергия. Он и мне представлялся образцом неподкупной честности, принципиальным борцом за новую Россию, абсолютным антиподом партийным бонзам. Ну, а о его храбрости, как я уже сказал, просто ходили легенды. Одну из таких легенд рассказал мне однажды военный летчик, который в Афганистане был у Руцкого ведомым.

Будущий вице-президент был заместителем командира фронтовой авиацией 40-й армии. Но занимая этот высокий пост, он не упускал случая, чтобы самому вылететь на БШУ - бомбо-штурмовые удары по партизанским базам. И придумал такой маневр: он пикировал на место предполагаемого скопления противника, «духи» открывали огонь из всех стволов по одинокому и казавшемуся им беззащитным штурмовику, тем самым разоблачая свои позиции, а летевшие следом другие «сушки» Руцкого обрушивали на врага шквал бомб и ракет. Вот почему его дважды сбивали в Афганистане. Так бывает с человеком, который вызывает огонь на себя.

Все это я рассказал Рори, пока мы ждали аудиенции у вице-президента. На лице ирландца при этом боролись два противоположных чувства: может быть, он и сам когда-то попадал под бомбы русского летчика, да и жертв этих бомбардировок насмотрелся достаточно, но теперь ему явно не терпелось ближе познакомиться с человеком, от которого, возможно, зависела судьба демократии на одной пятой части земного шара. И Александр Владимирович не обманул его ожиданий. О, это был его звездный час! Генерал встретил нас в центре своего кабинета, крепко пожал всем руки и тут же произнес пламенный монолог, суть которого сводилась к тому, что эти «гэкачеписты» – самозванцы и мразь, что защитники Белого дома будут стоять до конца, что с ними - вся Россия и весь мир.

- Я только что от Бориса Николаевича, - с пафосом говорил вице-президент. - Он поддерживает связь с Западом. Да, весь мир симпатизирует нам.

Рори восхищенно снимал. Когда красноречие Руцкого стало иссякать, мой приятель, мобилизовав свой запас русских слов и не отрываясь от видоискателя камеры, спросил:

- Вы тоже защищать Белый дом?

Потрясающе! Руцкой отреагировал на это так, словно он всю жизнь ждал такого вопроса и неоднократно репетировал то, как на него ответит. Он картинно распахнул полу своего дорогого пиджака и достал из-под мышки, где у него была кобура, огромный пистолет. Он поднял его над головой.

- Это Стечкин! - зарычал он. - В нем двадцать патронов. Пусть только сунутся! Мы будем стоять до последнего!

Рори от восторга закатил глаза. Это было то, что он называл «эксклюзив». Наверняка такого не снял сегодня ни один оператор.

Мы вышли из Белого дома. Уже было далеко за полночь. Опять накрапывал холодный дождь. Но никто не расходился. Люди все так же стояли, взявшись за руки. Кто-то грелся у костров. Где-то звучала гитара.

Рори поспешил на Кутузовский, где находился офис крупной японской телекомпании.

- Ты же хотел отдать это на Би-Би-Си, - не понял я.

- От Би-Би-Си здесь работает целая группа, я видел. А японцы трусоваты, они сюда близко не подойдут, и потом они лучше всех платят.

Примерно через час он вернулся обратно и показал мне толстую пачку долларов.

- Вот видишь - я же тебе говорил, что японцы платят лучше всех. Они отвалили мне десять тысяч.

Уже под утро, падая с ног от усталости, мы поехали ко мне домой. Следовало хотя бы пару часов поспать. Москва была абсолютно пустой. Ни машин, ни милиции, ни прохожих. Не помню уж почему, но мы оказались на Старом Арбате – я вел машину прямо посередине этой пешеходной улицы. Никого! Ни единого человека. Город будто затаился, притих в ожидании невероятных событий. По улицам можно было ехать как угодно, не соблюдая никаких правил, не обращая внимания на светофоры. «Ваша милиция всегда первой разбегается по домам, когда пахнет порохом»? – съязвил по этому поводу Рори.

Заседание редколлегии «Правды» на следующий день. Ведет первый зам. Геннадий Селезнев. Лица у большинства моих коллег хмурые, озабоченные. Надо принимать решение: на чьей мы стороне? Но ситуация все еще выглядит очень зыбкой. Не ясно, кто победит, как поведут себя янаевцы, будет ли штурм Белого дома, кто одержит верх в этой схватке? Геннадий Николаевич осторожно выбирает слова, но сам он уже определился: члены ГКЧП – это спасители родины, единственно здоровая сила, надо их поддержать. Наши «ястребы» с восьмого этажа требуют, чтобы поддержка была более активной. Остальные отмалчиваются. Я тяну руку:

- Можно высказаться?

- Давай, - с подозрением, но все же разрешает первый зам.

Я рассказываю об обстановке вокруг Белого дома. О десятках тысяч людей, которые пришли его защищать, о решимости Руцкого, о баррикадах. «Мы обязаны рассказать об этом в газете». Однако, не успеваю я закрыть рот, как на меня обрушивается дружный гнев коллег. Какие защитники? Там же одна пьянь. Наркоманы и бомжи со всей Москвы! Подонки. Зомбированные люди. Предатели родины. Сионистское отребье. Каждый из этих так называемых защитничков получил доллары от американцев за свое стояние у Белого дома. Все знают, что ночь напролет туда грузовиками возили водку. Сто тысяч пьяных и зомбированных людей, агентов ЦРУ. Нет, дорогой товарищ, нам с такими не по пути…

Ну и дела! Как будто это не я, а они провели ночь у Белого дома. Не я, а они разговаривали с его защитниками, ели с ними хлеб и пили чай у костра. Откуда, из какого источника черпают они свою чугунную убежденность в том, что все противники ГКЧП - подонки и предатели? Я делаю еще несколько безуспешных попыток рассказать о том, что видел собственными глазами, но они не слышат меня. Между нами - стена.

Да, поистине каждый видит только то, что хочет видеть. По-моему, один Володя Губарев, редактор отдела науки, пытается меня поддержать, остальные либо угрюмо молчат, либо яростно топают ногами: ату его!

Все. Выбор сделан. И словно камень падает с души. Давно пора. Сама судьба протягивает мне руку.

Я спускаюсь с восьмого этажа к себе на шестой и начинаю потихоньку собирать вещи. Этот - не самый лучший, но зато очень поучительный - этап моей жизни завершен. Прощай, кремлевский паек. Когда-то ты, друг, изменил самому себе, польстившись на высокую номенклатурную должность, дав себя уговорить несбыточными обещаниями перемен в главной партийной газете. Ты расплачивался за это тремя годами мучительной отсидки в комнате № 613. Хватит. Этот путч, как избавление. Я не знаю, кто победит, но свой личный выбор я сейчас сделал.

…В пятницу 23 августа (Горбачев уже два дня как вернулся из Фороса), а путчистов накануне заключили в тюрьму, «Правда» опубликует на первой странице «Заявление коллектива редакции». Там будет стыдливое, с трудом выдавленное признание: «В публикациях газеты вновь, уже в который раз, проявились необъективность, половинчатость оценок… Одна из основных причин этого - многолетняя зависимость от указаний сверху». А самое главное - там будет обещание в ближайшие дни обновить состав редколлегии, потому что «значительная доля ответственности за беспринципность позиции газеты лежит на руководстве редакции».

Всю следующую неделю «Правда» не выходила: так Ельцин ее наказал вместе с другими изданиями, поддержавшими ГКЧП. Вышла газета 31 августа. На первой странице к читателям обращался ее новый главный редактор. Этим «обновленным руководителем» стал вчерашний первый зам. Геннадий Николаевич Селезнев. Нет, чуда не случилось. Корабль упрямо шел ко дну.

Но вернусь ко второму дню путча. 20 августа. Всю оставшуюся часть этого дня мы с Рори снова провели рядом с домом Верховного Совета. Армия его защитников становилась все гуще. Конечно, как во всякой толпе, там, наверное, были и пьяные, и наколотые, и шизофреники - как же без них? Но нет, режьте меня на куски, не они определяли атмосферу и настроение вблизи Белого дома, совсем не они.

Много позже мы узнаем, что российский президент в тот день был близок к тому, чтобы тайком перебраться в американское посольство. Люди из его окружения расскажут, как он трясся от страха, как старался заглушить страх водкой и поэтому его - полувменяемого - прятали от журналистов. Очень скоро после путча президента с проклятьями покинет пресс-секретарь Вощанов. Потом наступит черед верного оруженосца Коржакова. Потом и большинство вполне обыкновенных граждан, еще вчера мечтавших отдать жизнь за своего президента, увидят, какое это чудище, увидят и содрогнутся… Но все это будет позже. А тогда, в те пасмурные августовские дни 91-го, сто тысяч москвичей пришли защищать Ельцина и в его лице - свое право на свободу.

Не я один впоследствии задавал себе этот мучительный вопрос: а если бы они знали, что очень скоро Ельцин с соратниками вероломно обманут их - что тогда? Пошли бы оборонять Белый дом? Если бы знали, что будет беловежский сговор и развал страны. Что Чубайс «кинет» всех, придумав грандиозную аферу с ваучерами. Что кучка приближенных к трону мошенников приберет к рукам накопленные многими поколениями богатства и сделает себя олигархами, зато миллионы станут жить за чертой бедности. Что взамен Афганистана новая «демократическая власть» погрузит страну в пучину куда более кровавой чеченской войны. Что коррупция на просторах России станет такой, какой мир не видел со дня сотворения. Что пьяный Ельцин будет всеобщим посмешищем…

О, если бы нам было дано заглядывать в свое будущее…

Но тогда, в те августовские дни, мы были полны светлых наивных надежд. Мы думали: вот теперь-то заживем по-другому.

Вторник по своему напряжению оказался ключевым. Толпа вокруг Белого дома выросла до такой степени, что ей уже стало тесно на прилегающих улицах и площадях. Толпа по-прежнему ждала штурма. Нет, теперь уже не ждала - она хотела штурма. Ожидание слишком затянулось. Слухи о том, что «вот-вот начнется», волнами перекатывались по стотысячным массам. Вдруг раздавался призыв немедленно убрать женщин, чтобы не подвергать их смертельному риску. Вдруг начинали раздавать бутылки с зажигательной смесью и инструктировали, как ими следует забрасывать танки и бронемашины.

Рори снимал. Работал, забыв о еде и отдыхе. Он считал, что ему снова выпала козырная карта. Первый раз это случилось, когда он раньше всех оказался в Бухаресте и стал свидетелем свержения Чаушеску. Теперь коммунистический режим на его глазах рушился в Москве. Да, он был счастлив и не скрывал этого.

Развязка наступила в ночь с 20 на 21 августа. Кто-то принес весть, что команда на штурм, наконец, дана. Будто бы по Садовому кольцу в нашу сторону направляется большая колонна бронетехники. Толпы людей ринулись вверх по Калининскому проспекту навстречу этой мифической колонне. Несколько тысяч человек встали на перекрестке, перекрыли подземную эстакаду, перегородили ее троллейбусами. Все, враг не пройдет. Этот рубеж мы не уступим.

Со стороны американского посольства показались боевые машины пехоты на гусеничном ходу. Было их немного, не больше десятка и осуществляли они, как выяснилось впоследствии, плановое патрулирование московских улиц, но какая разница - толпа уже убедила себя в том, что именно они и есть - тот самый враг, которого ожидают здесь два дня. Наконец-то… Дождались! Настала пора действовать! Пришло время бутылок с зажигательной смесью.

Мы с Рори успели сюда как раз в тот момент, когда первые боевые машины выезжали из тоннеля. И почти сразу на их броню сверху полетели бутылки. И заполыхал троллейбус, которым перегородили выезд из-под эстакады. И огонь побежал по бортам боевой машины. И сотни людей бросились наперерез колонне, стали карабкаться на броню, закрывать куртками смотровые щели.

Могу себе представить, что почувствовали при этом солдаты, которые были внутри. Ведь это не они нападали. Их маршрут пролегал далеко в стороне от Белого дома. Напали на них. Курок был взведен вчера. Сегодня он выстрелил.

Рев толпы. Звуки автоматных очередей. Запертые, как в ловушке, стальные коробки бронемашин. Сизый дым и языки пламени. Кто-то из водителей в отчаянной попытке вырваться из этого ада ринулся напропалую - прямо на троллейбус, которым перегородили выезд. Таран! Но с первой попытки ему не удалось смять препятствие. А у нападавших откуда-то появился брезент, его набросили на триплексы боевой машины, и она тут же «ослепла», а водитель все продолжал давить на газ. Вперед, вперед!

Ослепший броневик въехал прямо в толпу, люди отпрянули, но один парень замешкался, он, кажется, поскользнулся и не успел увернуться от брони. Второй бросился ему на помощь, хотел вырвать из-под гусениц. Удар. И - тоже сразу погиб.

Почти тут же машина полыхнула от обрушившегося на нее залпа бутылок с керосином. Обезумевшие от страха солдаты, распахнув люки и беспорядочно стреляя в воздух, бросились из горевшего броневика к другим бээмпэшкам, ища спасения там. Шальная пуля попала в человека. Еще одна смерть.

Казалось, вот сейчас и начнется самое страшное, будет большая бойня. Неужели обе стороны переступили грань? Вот сейчас… Еще один роковой выстрел… Еще одна брошенная бутылка… Еще один неуклюжий маневр…Но, слава Богу, сюда уже подоспели трезвые головы. Из Белого дома пришли депутаты и первым делом взялись урезонивать тех молодцов, что швыряли в солдат бутылки. Откуда-то появился генерал из городской военной комендатуры. В форме, при всех регалиях, он ринулся в самое пекло и сумел найти слова, которые остудили пыл нападавших. Фамилия у генерала была - Смирнов, он, по-моему, и стал главным героем той ночи.

А грань была очень зыбкой. Если бы он не нашел тех слов, если бы дрогнул хоть на секунду, обезумевшая толпа растерзала бы и его, и солдат.

Вот тебе и роль личности в истории. Генерала Смирнова все забыли на следующее утро. А жаль. Я хорошо помню, как он – внешне совсем не герой – своим мягким, совсем не командирским голосом остановил кровавое безумие.

- Вы хотите штурмовать Белый дом! – Наседала на него толпа. - Мы точно это знаем.

- Нет, – спокойно отвечал генерал. - Я лично гарантирую вам, что эти боевые машины останутся здесь до утра. А если вам будет угодно, мы вместе отконвоируем их к Белому дому.

Да, к счастью, стало приходить отрезвление. Стекавшие по асфальту ручейки крови, испуганные лица пацанов в солдатской форме, горькие упреки пожилого генерала, ринувшегося в самую гущу…

…День или два спустя тем погибшим парням вполне справедливо будут оказаны высокие почести. По-моему, Ельцин даже присвоит им звание героев Советского Союза. Да, мы собственными глазами видели, что их смерть была нелепой. Но, возможно, именно эта ночная трагедия склонила чашу весов. Пролитая кровь испугала Крючкова с подельниками, помешала им перейти к решительным действиям. Позже, из материалов следствия, мы узнаем, что как раз в те минуты гэкачеписты решали: брать штурмом Белый дом или нет? Когда с Арбата пришло известие о жертвах, они сломались. Они поняли, что игра зашла слишком далеко. Собственно говоря, на этом путч кончился.

…Снова под утро мы возвращаемся домой. Надо отдохнуть, но возбуждение не проходит. Какой там сон… Рори достает начатую бутылку ирландского виски, разливает по стаканам. Свою порцию он по обыкновению разбавляет водой - прямо из-под крана. Как всякий западный человек, он пьет, не чокаясь. Даже и не пьет, а вдумчиво потягивает виски.

- Эта кровь на асфальте… Она текла ручьем, ты видел?

- Видел, - киваю я. - Она и сейчас у меня перед глазами. Давай выпьем за погибших ребят.

- Давай.

Помолчали, опять переживая виденное.

- Ну, как тебе Руцкой?

- Он храбрый парень, - медленно отвечает ирландец, рассматривая на свет свой стакан. - Но, кажется, слишком горяч. Он сам не понимает, куда попал. Я думаю, он плохо кончит.

- Что ты такое говоришь, мой друг? Ах, да, ты же совсем не знаешь России. Как раз такие богатыри в трудные моменты истории появлялись на сцене и спасали мою страну. Вот увидишь, это будет идеальная пара - опытный бюрократ Ельцин и человек новой волны Руцкой. За ними пойдут, в них поверят. Если, конечно, им удастся победить путч.

- Посмотрим, - Рори явно не настроен продолжать этот спор. - Просто я знаю, что размахивать пистолетом - это одно, это и ты бы сумел, а существовать во власти и приносить реальную пользу тем, кто тебя избрал, - это совсем другое.

- Научится…

- Да, научится, - ирландец начинает кипятиться. - После той вашей революции Сталин тоже быстро всему обучился.

За окном уже совсем светло. В троллейбусном парке через улицу слышны звуки заводимых моторов, щелканье электрических поводков. Начинается новый день.

- Я хочу сказать, Владимир, что мне больше понравилось другое. Прежде я думал, что все русские - ленивые и абсолютно безответственные люди. Абсолютно! Когда я был здесь в прошлом году, мне показалось, что население вашей страны состоит из двух каст - партийных чиновников и бессловесных рабов. Я думал, у всех вас только одно на уме - выпивать и ничего не делать.

Погоди! - Рори поднимает руку, заметив протест в моих глазах. - Дай мне закончить. Поверь, не я один так считал. Назовем это стереотипом. На Западе большинство людей придерживается такого стереотипа. Но вчера и сегодня я увидел русских, которые совсем не соответствуют этому шаблону. Мне есть, о чем подумать.

В тишине мы допиваем свои стаканы. Каждому из нас есть, о чем подумать. Перед моими глазами все еще стоит картина сегодняшнего столкновения в тоннеле под Калининским. Пылающий троллейбус. Трехцветный флаг, которым размахивает подросток на парапете. Жуткое месиво внизу - броня, огонь, солдаты, сизый дым, треск выстрелов, крики, множество гражданских людей, облепивших военную технику…

Мне жаль погибших ребят. Но мне так же жаль тех чумазых солдат, которых недавно призвали служить родине из какой-нибудь Рязани или Вологды, а сегодня так опрометчиво послали прокатиться на броне по Садовому. Они-то чем провинились перед родиной? Перед защитниками Белого дома? Зачем надо было делать их врагами? Я помню их лица - растерянные, испуганные, ничего не соображавшие. За что вы нас, земляки, бутылками с зажигательной смесью? За что?

Это в Праге революция была «бархатной». А в России смена власти без жертв не обходится.

…Так мы сидим на кухне, встречая утро следующего дня. Мне трудно судить, о чем думает Рори Пек. Сегодня он опять заработал хорошие деньги, сняв это нелепое побоище в тоннеле у Арбата. Может быть, сейчас он решает, какой подарок купить на эти деньги для своей возлюбленной? А может быть, мыслями тоже все еще там, на московских улицах? Весь мир сейчас внимательно следит за тем, что происходит в Москве. И Рори - глаза этого мира.

23 августа Горбачев благополучно вернулся из Крыма в Кремль и попытался сделать вид, что он опять у руля. Но ситуация уже стала другой. Совсем другой. Ельцин не просто покинул свое убежище в Белом доме - он вышел оттуда триумфатором. Спасителем демократии. Вождем нации. Оставаясь формально всего лишь президентом России, теперь он диктовал президенту СССР свои условия. Когда по телевидению показали их первую после путча встречу, на Михаила Сергеевича было жалко смотреть: Ельцин просто издевался над ним. Да, он не забыл прежних унижений и теперь упивался возможностью отомстить.

Трагедия была в том, что в своей мести он зашел слишком далеко. Четыре месяца спустя будет второпях, по-воровски развалено огромное государство. Разрушена экономика. Миллионы людей в один день станут нищими.

Неужели это была неизбежная плата за обретенную свободу? Неужели иначе было нельзя?

Еще многие годы снова и снова будут вставать перед нами эти проклятые вопросы. Неужели не было другого пути?

Все последующие дни и ночи Рори мотался по Москве. На события в умирающем Советском Союзе по-прежнему был большой спрос. Никто не думал, что режим рухнет так быстро. Никто не предполагал, что казавшаяся вечной империя настолько прогнила.

Из Лондона на подмогу спешно прибыл Джон Симпсон и тоже сразу с головой окунулся в работу.

Они снимали, как воинственно настроенная толпа свергает с пьедестала памятник Дзержинскому. Как эта же толпа свистом и криками провожает исход цековских функционеров из зданий на Старой площади – они покидали свой бастион под покровом тьмы, робко и стыдливо, унося под полами плащей и пиджаков только то, что способны были скрыть.

На следующее утро после той схватки в тоннеле под Калининским мы нашли генерала Смирнова. Рори тоже не мог забыть, что этот человек предотвратил большое кровопролитие. Он захотел взять у него интервью. Николай Николаевич Смирнов принял нас в своем кабинете в военной комендатуре Москвы. Он старался избегать жестких оценок, защищал армию, которую так подло подставили политики, уверял нас в том, что ни одна воинская часть не имела приказа захватить какое-то здание в Москве.

- Если это был путч, то очень странный, - сказал нам Смирнов. - В город ввели войска, а боеприпасами их не обеспечили. Боевые задачи не определили.

- Стоп! – спохватился Рори. - Как это не обеспечили? А те солдаты в тоннеле? Они стреляли явно не холостыми патронами.

- Этот батальон накануне должен был убыть на плановые ученья с боевыми стрельбами, поэтому заранее получил боекомплект. Так совпало. В случившемся той ночью повинны обе стороны.

…Кажется, Рори согласился с ним. Он беседовал со Смирновым без своего обычного напора. Я еще тогда обратил внимание на то, как меняется его речь в зависимости от обстоятельств. В то утро он беседовал с комендантом, как настоящий аристократ - торжественно-вкрадчиво, с подчеркнутыми интонациями, часто повторяя вначале фразы свое любимое so. Он, как и я, отдавал должное мужеству генерала. Он, как и я, понял, что генерал вовсе не собирается на этих горьких событиях делать свою карьеру (а ведь другие сделали, мгновенно вознесясь к вершинам огромной власти). Рори плохо знал русский язык, но в интуиции ему было не отказать: он почти сразу угадывал подлецов и проходимцев. И редко ошибался.

Странные это были дни. Старая власть кончилась, новую еще только делили, никто ничего не понимал, все разваливалось, трещало, катилось под откос. Ушлые британцы сразу поняли, что этот шанс упускать им никак нельзя. Они наседали на меня: помоги организовать визит в КГБ. «Это будет такой эксклюзив!» Джон вспомнил, что в один из своих прежних приездов в Москву он из дверей соседнего кафе тайком пытался сфотографировать внушительное здание на Лубянке и при этом чуть не обмочился от страха. Он был готов к тому, что его вот-вот схватят и отправят в Сибирь. Да, согласился я, этот квартал на холме в самом центре Москвы даже москвичи старались обходить стороной, что уж там говорить об иностранцах. Если и ступала нога западного человека на порог КГБ, то этот человек являлся агентом Лубянки. Но это было вчера. А сейчас… Я сделал пару звонков по «вертушке» и к своему удивлению почти сразу получил разрешение: «Давай, веди к нам своих британцев».

По-видимому, для Би-Би-Си следующее утро стало историческим. Рори и Джон стали первыми западными журналистами, которые взяли этот бастион. Они посетили кабинет, который многие годы занимал Юрий Андропов, а до него - кровавые предшественники эпохи сталинизма. Прошлись по ведомственному музею. Им показали (правда, только из окна) печально знаменитую внутреннюю тюрьму, в которой томились многие великие узники. «Я даже на расстоянии ощущаю ужас, исходящий от этих стен», – шепнул мне Джон.

Офицер из пресс-службы, которому поручили провести экскурсию, выглядел явно растерянным. Само наличие британцев в этих чертогах вселяло в его душу беспокойство. Зато Джон пребывал на вершине счастья. Рори же ходил по лубянским коридорам с видом человека, которому плевать хотелось на все эти ужасы. Весь его вид словно бы говорил: «Ну, подумаешь, КГБ! Еще один миф да и только».

Правда, в кабинете Андропова Рори оплошал. В самый ответственный момент выяснилось, что он забыл прихватить с собой отвертку и из-за этого невозможно подключить дополнительный свет для съемки.

- Джон, может, у тебя есть нож или отвертка?

Мне показалось, что Джон его сейчас разорвет.

- Ты же оператор, мать твою! Ты просто обязан носить с собой инструмент. Я же не прошу тебя одолжить мне ручку или диктофон.

- Разве? - Ухмыльнулся Рори. - Не далее, как вчера, ты просил у меня ручку.

Джон заскрипел зубами, а поискать отвертку мы отправили сопровождающего офицера. Пока он ходил, Рори то ли в шутку, то ли всерьез уговаривал нас позаимствовать на память что-нибудь с андроповского стола – пепельницу, например. Джон багровел от гнева. Мне тоже эта мысль не казалась правильной. Слава Богу, отвертка нашлась довольно скоро.

Аппетит приходит во время еды. Еще день спустя Рори спросил:

- Владимир, а можно попасть в кабинет генерального секретаря?

- Теперь все можно.

Я позвонил знакомому в управление делами ЦК, которого оставили для передачи партийного имущества новой власти, и он действительно без проволочек организовал нам визит в покои, еще три дня назад считавшиеся священными. Мы поднялись на пятый этаж невзрачного серого дома на Старой площади, прошли по казенному коридору в специально охраняемое крыло (теперь там не было никого), вошли в довольно скромную приемную, а оттуда – в кабинет генсека.

Рори испытал явное разочарование.

- Что, в этой келье и сидел Горбачев?

- Не только он. И Брежнев, и Андропов, и Черненко. Все генеральные секретари.

По-видимому, британцы ожидали увидеть какие-то фешенебельные апартаменты, признаки византийского могущества. А увидели казенную мебель, безликие стены. Я и сам ощутил некоторую неловкость от скромности наших вождей.

Западные телекомпании требовали от операторов кадры, показывающие роскошь партийных апартаментов, сладкую жизнь советской номенклатуры. Увы, в доме на Старой площади такой роскоши обнаружено не было. Но Рори не сдавался. Он вспомнил про Серебряный бор: я однажды обмолвился, что там, неподалеку от моей дачи, находятся резиденции наших бонз. «Владимир, мы должны быть там!» Что значит: должны? Я понятия не имел, кто сейчас охраняет эти дома. Сама попытка проникнуть в них представлялась мне стоящей в одном ряду с кражей со взломом. Но мой новый приятель был неумолим. Джон Симпсон тоже смотрел на меня с надеждой.

Приехали на дачу. Пока я ставил чай, они разыскали где-то дряхлую лестницу, приставили ее к забору и перебрались на соседний участок, который принадлежал командующему московским военным округом. Обнаружив это, я обомлел: там же охрана, солдаты, пристрелят запросто. Но вскоре оба невозмутимо перелезли обратно. Никакой охраны, по их словам, у соседа не было. Там вообще никого не было. Они увидел старый-старый деревянный дом, запущенный сад и беседку. Снимать все это убожество не стали: богатством тут опять не пахло, кто купит такой материал? А я понял, что высокопоставленные обитатели местных дач отсиживаются в эти дни по своим городским квартирам. Видимо, еще не пришли в себя после путча. Это придало мне уверенности. Выпив чаю, мы отправились в глубину Серебряного бора, где размещалась официальная, еще вчера очень закрытая резиденция ЦК КПСС.

Проходная, мимо которой еще неделю назад я шагал с трепетом, оказалась пустой. Двери были не заперты. Мы без проблем прошли на территорию, приблизились к двухэтажному, почти новому дому из светлого кирпича. Никого. Ни единого человека. Вошли внутрь. Все, как в скромной, но приличной гостинице: холл, бильярдная, столовая с белыми скатертями. Поднялись на второй этаж, заглянули в одну из жилых комнат: опять ничего особенного - та же казенная мебель, отечественный телевизор «Рубин», тюлевые шторы, на столике телефон с гербом - правительственная связь. Рори поснимал немного, и мы точно тем же путем покинули секретный объект. Я вспомнил: кто-то говорил мне, что именно здесь жили руководители компартий, нелегально приезжавшие в Москву из западных стран. Но это был явно не «Хилтон»…

Рори вконец заскучал. Я предложил им пройти дальше, к другому особняку, спрятанному за таким же зеленым забором: там обычно работали бригады партийных мыслителей, сочинявших «судьбоносные» речи для генсека и тексты цековских постановлений. Но британцы отказались, справедливо решив, что ничего нового уже не увидит. И это была правда.

…Совсем скоро, спустя всего лишь несколько лет, мы узнаем, какой немыслимой роскошью окружат себя победившие «демократы». Какие особняки они построят. На каких машинах станут ездить. Какие часы носить. В какие бордели ходить. В нищей, обездоленной стране, они словно напоказ выставляли украденное у сограждан.

Нет, прежние так не могли. Боялись. Стеснялись. У самой высшей номенклатуры не было и сотой доли того, что хапнули новые властители страны, едва заняв освободившиеся кресла в Кремле, в Белом доме, на Старой площади. Теперь-то уже каждому ясно, что и занимались те кресла с единственной целью: поучаствовать в дележе пирога, который называется – родина.

Когда ажиотаж стал спадать, и работы у Рори поубавилось, он объявил мне о том, что его планы меняются: переезд в Индию решено отложить. «Все главные события в ближайшие годы произойдут здесь», - с уверенностью оракула объявил мне ирландец. Поэтому они с Джульет решили поселиться в Москве. Для начала Рори снял трехкомнатную квартиру в панельном доме рядом с Олимпийским проспектом и принялся активно тратить заработанные в августе деньги. Он попросил меня помочь найти им хорошую дачу неподалеку от Москвы.

Надо, чтобы дом непременно стоял в сосновом лесу, чтобы вокруг был большой участок, чтобы рядом было помещение для прислуги и конюшня, – выслушав все это, я натурально выпал в осадок.

- В своем ли ты уме, приятель? Такие дачи у нас имели только члены политбюро. Даже если ты найдешь что-то похожее, у тебя никаких денег не хватит на аренду.

Но Рори только презрительно фыркнул.

Однако не будем забывать, для чего ирландец в середине августа прибыл в Москву. Попытка военного переворота всего лишь отодвинула реализацию нашего афганского плана, но не зачеркнула его. Когда накал событий стал спадать, мы вновь вернулись к своей идее. Правда, теперь план стал сильно меняться, и в этом нет ничего удивительного: за прошедшие месяцы сильно изменился сам окружающий нас мир.

К осени моджахеды Ахмад Шаха Масуда опять потеснили правительственные войска и на обширной территории вышли вплотную к границам СССР. Поэтому Руслан Аушев предложил нам отказаться от первоначального замысла - пробираться к Масуду через Пакистан с риском угодить в местную тюрьму. Зачем городить огород, если теперь можно оказаться у «духов», перейдя из Таджикистана через речку Пяндж. Вторым существенным моментом было желание самого Руслана присоединиться к нашей группе.

Рори сразу одобрил оба предложения. Конечно, участие в нашем предприятии такого известного человека, как Аушев, придавало ему совсем другой вес. Герой афганской войны, председатель Комитета по делам воинов-интернационалистов при Президенте СССР, депутат, человек, с которым считаются высшие советские бюрократы... Руслан мог бы стать первым высоким должностным лицом из Союза, кто вступит в прямой контакт с вооруженной оппозицией на ее территории. «Фэнтэстик!» – только и сказал ирландец, узнав от меня об этом.

Что же касается идеи уйти в Афган с нашей земли, а не нарываться на конфликт с пакистанцами, то тут тоже все было ясно и бесспорно. Теперь требовалось утвердить план в инстанциях.

В начале октября мы передали члену президентского совета А.Н.Яковлеву записку, подписанную Русланом и мной. В ней содержалась информация по поводу военнопленных, оставшихся в Афганистане, а также наши предложения по их вызволению и, в частности, вариант визита к моджахедам. Предполагалось, что мы пересечем гос. границу в районе высокогорного памирского поселка Ишкашим, на сопредельной территории нас встретят представители Масуда и сопроводят группу к месту ведения переговоров. Мы просили дать поручение КГБ обеспечить безопасность группы на весь период ее работы (хотя, как это можно было сделать - этого никто объяснить не мог), а командованию погранвойск дать указание пропустить входящих в состав группы лиц на территорию сопредельного государства и по окончании их работы так же - в безвизовом режиме - обеспечить возвращение на территорию СССР.

Яковлев довольно оперативно рассмотрел нашу бумагу и со своей одобрительной резолюцией направил ее Президенту. Бюрократическая машина завертелась. 10 октября М.С.Горбачев начертав на письме «Прошу внести предложения», разослал его министру иностранных дел Панкину, в военное ведомство маршалу Шапошникову и председателю КГБ Бакатину. Мы вдвоем с Русланом немедля отправились по этим инстанциям: следовало рыхлить почву и держать ситуацию под контролем.

В МИДе, у военных и пограничников все прошло гладко, там не стали чинить препятствий, пообещав поддержать нашу инициативу. Отлично! Но вот с чекистами пришлось поработать. Афганистан считался их вотчиной, они привыкли быть там хозяевами и не любили, когда кто-то покушался на эту монополию.

В КГБ нас приняли два больших генерала. И началось! Первым делом мы выслушали слова, которые всегда в подобных ситуациях произносили вымуштрованные советские чиновники: «А кто будет отвечать, если с вами что-нибудь случится?»

Ничего не изменилось, подумал я. Уже и коммунизма нет, и партийной бюрократии, а совковые традиции живы. Эти люди свои тексты произносят по инерции, но все еще очень твердо. Видно, заучили на всю жизнь. Примерно час мы с Аушевым убеждали генералов, что им не придется нести за нас ответственность. Но тут один из них, заместитель начальника главка, вдруг произносит такой текст:

- Мы посовещались и решили довести до Михаила Сергеевича Горбачева всю степень опасности и ненужности этого предприятия. Мы уверены в том, что Масуд не пойдет с вами на контакт, и вся ваша миссия будет обречена на провал.

В переводе с иезуитского языка высших чиновников это означало следующее: «Не лезьте не в свое дело. Если уж у нас не получилось, то у вас и подавно не получится. А если у вас получится, то зачем тогда мы?»

Ну, вот... Мне показалось, что сейчас все наши усилия пойдут прахом. Эту стену не пробить. Я с надеждой посмотрел на Руслана. Давай же, спасай ситуацию! Он отреагировал правильно:

- А вы знаете, Михаил Сергеевич имеет другое мнение. Он в разговоре со мной активно поддержал наш проект и фактически выступил его патроном.

- Да?.. – На лице генерала отразилась сложная гамма чувств. Это был удар прямо в солнечное сплетение. Конечно, может, Аушев и блефует, говоря о поддержке президента, а вдруг не врет? К тому же и Панкин уже поддержал, и Шапошников, и командующий погранвойсками Калиниченко. Да-а, ситуация…

Генералы обменялись короткими взглядами и видимо решили, что пора переходить к запасному варианту.

- Возможно, это и следует поддержать, но мы твердо уверены в том, что Аушеву участвовать нецелесообразно, - сказал старший. - Это свое мнение мы доложим наверх.

- Представляете, какой поднимется шум, если его захватят в заложники! - Поддакнул второй чекист. - Какой это будет удар по престижу нашей страны.

Руслан недоуменно пожал плечами, понимая, что нам предлагают компромисс. Торг. Или он отказывается от своего участия, или весь этот план будет зарублен на корню.

Теперь уже мы перебросились взглядами: что будем делать? Я чуть заметно кивнул: надо соглашаться. Заманчиво, конечно, было отправиться к «духам» вместе, но ничего не поделаешь… Следовало спасать ситуацию.