С четырех сторон

Кришна Собти ЧЕРТОВА МИТРО

कृष्णा सोबती

मित्रो मरजानी

Перевод с хинди М. Салганик

Редактор З. Полякова

Проснувшись, Гурудас словно окунулся разом в молочность оконных стекол, в серость небосвода за ними. Потянулся, взял с подоконника очки и, надев их, стал понемногу узнавать свою комнату. В углу — зонтик, а там, на вешалке, долгополое пальто. Конечно же, это мой собственный дом. Все в порядке. И со мной тоже все в порядке. Просто спал. И больше ничего…

Он подтянул к себе подушку и сел в постели, но зубная боль сразу заставила его улечься снова. Как же так, ведь только вчера у него резались зубы, молочные зубки их называли. А сегодня — стоило чуть дернуть, и зуб в руках. Лицо этого недоучки зубодера долго стояло перед его глазами. Потом расплылось в слезинке, скатившейся на висок.

Такое долгое путешествие — и так скоро кончилось.

Ведь только вчера он показал матери выпавший молочный зуб. Мать нежно взяла его за подбородок и объяснила:

— Нельзя, сынок, трогать языком дырку от зуба, а то новый будет плохо расти.

Узкое лицо матери, выглядывающее из-под покрывала, его живая, полная жизни мать, истинная богиня Лакшми. В какие далекие сны она ушла, скрылась? Куда девались золотые дни, где отец мой милый, где мама? Отец, который по заслугам должен быть на небесах. Каким он был отцом! А сам Гурудас, он и не вспоминает об отце. Вот горе! Отец с такой любовью, с такой заботой растил его, а сын, едва закрыл отцу глаза, тут же и забыл о нем!

Нет, нет! В прошлом году на отцовскую годовщину созвали брахманов, кормили их, раздавали посуду и одежду за упокой души. Сделали все, что по обряду полагается. Но кто, кто во всем семействе вспоминает о покойном отце — об этом святом человеке? Его жена Дханванти вечно поглощена хлопотами по кухне и по дому. Невестки заняты своими делами. А сыновья — если им до собственного отца дела нет, так неужели они о деде вспомнят? Целыми днями дома не бывают, и по вечерам у них гулянки на уме, а там — сразу спать. Можно подумать, только в них молодость бурлит рекой! Его собственные берега тоже испытали силу половодья. Но вода разлилась, а после схлынула и с ног его не сбила. И Дханванти бедная — так ее завертело в семейных неурядицах, что она ни о себе не помнит, ни о несчастном старом Гурудасе. В полдень вырвали зуб, а супруга не нашла минутки зайти, посидеть около меня. Было время, она готова была и дни свои, и ночи отдавать этой кровати, а сейчас все сыновья, невестки…

Гурудас опять привстал и раздраженно позвал:

— Где ты там, мать Банвари!

Дханванти оторвалась от домашних дел и вошла в комнату. Она зажгла лампу и, подойдя поближе, спросила:

— Ну как, отпустило? Горячего молочка принести?

Гурудас смотрел на нее с негодованием и обидой.

— Не умру я без твоего горячего молока! — отмахнулся он.

Дханванти побаивалась мужниного гнева, но виду старалась не подавать.

— Ну и муж у меня! Доброго слова не дождешься! Услышат сыновья, что они скажут?

Гурудас сердито затряс головой:

— Разве они в состоянии разговаривать? Что скажут, что скажут!

— Не злись, не злись! Сыновья как вернулись домой, сразу справились, как ты себя чувствуешь.

— Напрасно ты, Дханванти, выгораживаешь их! Это и мои дети тоже, и прекрасно я их знаю.

Дханванти нагнулась, оправляя одеяло, сказала извиняющимся тоном:

— Ну ладно тебе. Молока выпей — не так больно будет.

Гурудас не стал спорить, и Дханванти облегченно вздохнула.

На кухне она вскипятила молоко и стала переливать его из чашки в чашку, чтобы запенилось. Заглянула младшая невестка, быстрым взглядом окинула кухню.

— Мама, — сладко улыбнулась она, — если вы это молоко на простоквашу ставить собрались, так пусть еще покипит. Вчера простокваша до того была кислая!

Рука Дханванти застыла в воздухе. Ей так хотелось отчитать невестку, но она сдержалась — не хватало еще ей становиться на одну доску с девчонкой!

— Твой свекор неважно себя чувствует. Зуб болит. Я для него молоко готовлю.

— Вырвали же ему этот зуб! — небрежно сказала невестка. — Ну поболит чуточку и пройдет.

Дханванти отвела глаза от невесткиного лица, прикрыла чашку краешком сари и молча вышла из кухни.

Только бы не расплакаться. Невестка, ах невестка! Для главы семьи ей чашечки молока жалко!

Дханванти подала Гурудасу чашку, уселась на кровать, но, когда стала растирать ему ноги, слезы все-таки закапали из ее глаз.

Гурудас подумал, что жена расплакалась от вида его старческой немощи, и мягко сказал:

— Твой старший сын уже седой, Дханванти. Значит, мне пора быть стариком, как иначе?

Нежные воспоминания сразу нахлынули на него… А Дханванти все растирала ноги мужа и тихо плакала… ее муж, ее жизнь, радость и боль.

Гурудас поудобней вытянул ноги, положил их на колени жены, посмотрел на нее долгим-долгим взглядом и засмеялся:

— Все в мире может измениться, а у моей Дханванти останется все тот же гордо поднятый носик!

Жена глубоко вздохнула:

— Всем ты меня одарил, и все у нас всегда было хорошо, но только теперь мне в этом доме лучше никуда свой старый нос не совать.

Вот как раз этого-то Гурудасу и не хотелось слышать. Тоже состарилась, подумал он. Он ей одно, а она… И чего ворчит? Гурудас сердито подобрал ноги, но через миг снова почувствовал пронзительную нежность к жене.

— Никто бы не мог быть мне лучшей подругой, чем ты, Ванти. А что ты всю жизнь на других работала — так, наверное, судьба твоя такая.

От сочувственных слов мужа Дханванти вновь ощутила себя юной невестой. Она сдвинула со лба покрывало, завела за ухо седую прядь и проговорила смущаясь:

— Ну что ты. Скажи спасибо своей матери: она, бывало, заметит, что я себя не так веду, мягко скажет мне — достоинство женщины в трудолюбии. Вспомню ее и только об одном молю бога — дал бы он мне веку и силы прожить, как твоя мама жила.

Сердце Гурудаса раскрылось навстречу Дханванти — части души его, его существа. Мать, которую так любил Гурудас, оставила глубокий след и в жизни Дханванти. Муж и жена на мгновение сделались братом и сестрой, вспоминающими покойную мать.

— Ванти… — начал было Гурудас, но замер — его прервал звук смачной оплеухи и визг. Шум доносился из комнаты средней невестки. Гурудас испуганно взглянул на жену, та в отчаянии заломила руки. Снова скандал, снова дерутся.

— Просто сердце на куски рвется — опять средний сын и невестка завелись. Что ни день в доме драки и скандалы. Не каждый день, так через день, а нет — так дважды в неделю! И вечно одно и то же, одни и те же безобразные истории. Конца этому нет. Ну и сынок у нас, ну и Сардарилал! И жена его хороша — сама его задирает, а потом в синяках ходит!

Дханванти прошла по веранде к комнате средней невестки, осторожно заглянула в щелку и с ужасом отпрянула. Да что же это творится? В жизни никогда ни о ком и подумать плохого себе не позволила, так за какие грехи мне это наказание?

Разлохмаченная средняя невестка извивалась, как припадочная, пытаясь выдернуть руку из стальных пальцев Сардарилала. А тот, в одной набедренной повязке, удерживая жену левой рукой, правой молотил ее по чему придется.

Дханванти с минуту остолбенело смотрела на дикое зрелище. Потом, опомнившись, крикнула:

— Сардарилал!

Сын даже не услышал.

Размахнувшись, он снова ударил жену:

— Будешь ты глаза перед мужем опускать или нет?!

Средняя невестка их не только не опускала — ее карие глазищи с вызовом смотрели прямо в лицо мужу.

Дханванти зашлась от негодования и, едва переведя дух, закричала во весь голос:

— Как ты смеешь бить ее? Как ты смеешь бить чужую дочь? Сардарилал! Да лучше бы мне утопиться, чем такое видеть! Ей-богу, утопилась бы лучше!

Вопли матери отрезвили Сардарилала. Он выпустил жену и прохрипел:

— Надо же, чтоб именно мне такое невезенье, чтоб такая паскудная стерва досталась! Лучше бы на девке из низкой касты женили!

— Замолчи! — замахала руками мать. — Как можно такое в мыслях держать! Жена она тебе или враг, что ты так с ней обращаешься? Стыд какой!

Она обняла среднюю невестку.

— А ты, Сумированти, если муж заупрямился, почему бы тебе не уступить? Ну подобает ли женщинам противиться мужчинам, а, доченька?

Но невестка будто и не слышала — она еще выше вздернула подбородок и еще яростней уставилась мужу в глаза.

— Доченька, я бы на твоем месте не стала спорить с негодным моим сыном. Лучше подумай, как вам помириться.

Красиво обведенные черным глаза невестки разгорались все ярче и ярче.

— Незачем вам, мама, кровь себе портить, за сына тревожиться. Он со своими штучками еще и в тюрьму попадет!

— Ах ты! — Сардарилал опять рванулся к жене и схватил ее за плечо. Мать отпихнула сына и потянула невестку к двери.

— Увидишь свою мать мертвой, Сардарилал, если порог переступишь!

С веранды она позвала старшего:

— Банварилал! Выйди, сынок, на минутку!

Банварилал выскочил, посмотрел на мать, перевел взгляд на растерзанную жену брата.

— Что тут происходит?

— Брат твой совсем рехнулся. Поди приведи его в чувство.

Банварилал еще раз взглянул на невестку и властно крикнул своей жене:

— Сухаг! Забирай Среднюю к нам, а я пошел к брату.

Сухагванти сначала усадила на диван свекровь, потом придвинула поближе к дивану мягкие табуретки для себя и для средней невестки. Она пыталась понять, что, собственно, стряслось.

— Митро, сестричка, как же это случилось? Вроде все было хорошо, ты была такая веселая…

Дханванти остановила старшую невестку:

— Не нужно ее расспрашивать. Нет в этом доме счастья, и все тут.

Средняя молча глянула на Старшую и стала выбирать шпильки из растрепанных волос.

Сухагванти достала из стенной ниши гребень, села за спиной Митро, осторожно расчесала ей волосы, заплела их в косы.

Жена у Банварилала и добрая, и умница. Дханванти стало чуть полегче. Она поднялась с дивана и пошла посмотреть, что с сыновьями.

Увидев обоих на веранде, мать опустила глаза. Боже ты мой, даже во время семейных ссор никак не налюбуется она своими рослыми, красивыми сыновьями.

— Банварилал, — устало заговорила мать, — ты же все понимаешь. Не могут в приличной семье происходить такие вещи. Вот он, твой брат, стоит перед тобой. Спроси ты его прямо — в чем дело. Каждый день в доме скандалы. Ужас!

Сардарилал уперся взглядом в потолок. Губы его были плотно сжаты.

— И вправду, брат! Я ведь тоже женат. Второй раз даже, но у нас никогда не было таких скандалов, как у тебя с женой. Почему вся семья живет мирно и только от твоей жены покоя нет?

— Ну что я тебе скажу? — беспомощно развел руками Сардарилал. — Шлюха она, и все ее замашки…

— Банварилал! Как он смеет! Обзывает мою невестку шлюхой!

Сардарилал резко повернулся к матери:

— Попомни мое слово, эта чертова кошка, которую ты защищаешь, всех нас опозорит, а я сяду в тюрьму за убийство!

— Мама, ты бы лучше к отцу пошла, — торопливо вмешался Банварилал.

На его виске запульсировала набухшая жила.

Дханванти так послушно направилась к двери, будто не матерью была ему, а маленькой дочкой. На пороге она оглянулась:

— Дай брату добрый совет, сынок.

Гурудас спал. Дханванти легонько дотронулась до его лба, потушила свет, присела на край кровати. Невеселые мысли одолевали ее. Кто может положиться на хрупкую эту оболочку, именуемую телом. Сегодня оно есть, а завтра нет. Умрет она, и будь что будет со злосчастным этим домом. И станут люди смеяться и над ней, и над ее мужем, святой жизни человеком, за то, что все силы положили они на своих детей…

Незаметно Дханванти задремала.

…Открыв глаза, она увидела перед собою Сухагванти.

— Как там дела? — спросил она.

— Ваш старший сын послал сестрицу Митро в нашу комнату, а меня попросил выйти. Дал бы бог, чтоб все устроилось.

— Мой старший сын — человек рассудительный, но я боюсь, Митро и его слушать не станет.

Сухагванти присела на корточки перед свекровью и стала медленно растирать ей ноги. Старуха покачала головой:

— Слов нет, доченька, нахвалиться тобой не могу. И так я за Банвари радуюсь — повезло моему сыну с тобой. Банвари счастлив. Благословенна мать, которая такую дочку родила и вырастила нашей семье на радость.

Она погладила руки невестки.

— Бог с ней, со Средней, Сухагванти, а что ты думаешь о младшей невестке? Душа у меня не на месте. Всех она чуждается, живет от всех в сторонке. Как это я раньше ничего не примечала… Говорили же мне люди: даже вода старается течь подальше от их семьи.

«Новая» — так называли часто Сухагванти, потому что она вошла в дом совсем недавно, когда овдовевший Банварилал женился второй раз, — поднялась и выглянула за дверь.

— Мама, средняя невестка уже в своей комнате. Я ее смех оттуда слышу — опять хохочет!

Дханванти не дала ей договорить и бросилась будить мужа. Тряся Гурудаса за плечо, она старалась вырвать его из глубокого сна.

— Да проснешься ты или нет? Надо что-то делать, вдвоем братья убьют насмерть Среднюю!

Гурудас, не придя еще толком в себя, ошалело озирался по сторонам:

— Что? Что такое? Разбудили среди ночи… Что случилось?

Дханванти помогла ему выбраться из постели, подвела к двери комнаты Сардарилала.

— Что за шум? — негодовал старик. — Люди спят давно, а вы…

Дверь распахнулась, и отец онемел. Его средняя невестка, простоволосая, валялась на кровати и хохотала. Перед ней стоял Банварилал. Скрестив на груди руки, глядел на нее с выражением бессильной ярости на побледневшем лице.

— Сардарилал! — загремел Гурудас. — Ты что, совсем ума лишился? Как твоя жена ведет себя? Прикажи ей покрыть голову!

Сардарилал зверем кинулся на жену, но Банвари перехватил его.

Гурудаса трясло:

— С твоими сыновьями негодными, Дханванти, я еще поговорю. А какого дьявола средняя невестка, эта чертова Митро, валяется перед мужчинами и голову даже не покроет?!

Старший сын раздраженно подталкивал мать к двери:

— Уходи, мама, незачем тебе слушать ее разговоры! И отца уведи — не для него все это. Если еще и он услышит, что она несет, никому из нас завтрашнего света не увидать!

— Боже мой, боже, что же тут творится?! Все тайны какие-то! Выходит, одной мне выслушивать, что даже отцу вашему знать не надо?

— Мама, мама, — умоляюще шептала старшая невестка, — давайте отведем отца обратно! Не такой он человек, чтобы его в эти дрязги вмешивать!

Дханванти решительно потянула Гурудаса к двери. Старик поплелся за ней, тряся головой:

— В жизни своей ничего подобного не видел! Последние времена настали — ни вести себя не умеют, ни старших почитать. Когда забывают люди истинный путь в жизни, тогда уж ни семейной чести не сберечь, ни обычаев.

Кое-как успокоив стариков, Сухагванти вернулась и испугалась вида братьев, которые стояли понурив головы. Она крадучись прошла мимо них, шепнула Митро:

— Митро, сестричка моя! Не нужно упорствовать! Ну сделай, как тебе муж говорит, он же твой муж.

Средняя невестка сперва метнула взгляд на мужа, потом стрельнула глазами в сторону Банварилала.

— Ты, Старшая, главная в доме, что ты знаешь о любви? О том, что мужчины делают с женщинами?

Банвари передернулся. Крепко сжав руку брата, он сказал:

— Сухаг, пускай сегодня Средняя в нашей комнате ночует!

Когда братья закрыли за собой дверь, Средняя шлепнула себя ладонью по лбу и залилась смехом:

— Ну болваны! Будь они мужчинами, они или всю бы меня обцеловали, или на куски растерзали, как тигры!

Сухагванти старалась не смотреть в ее сторону. Она втащила раскладную кровать и принялась стелить постель.

— Уже поздно, сестричка Митро. Первый час. Ложись спать и постарайся не думать о неприятностях.

— У кого это неприятности? — Митро насмешливо скривила рот. — Меня мама только для приятностей на свет родила!

Что она болтает! Сухагванти почувствовала, как у нее горят уши.

Митро подошла к кровати, откинула стеганое одеяло, нашарила под ним простыню, завернула ее край на одеяло и обратилась к Сухагванти:

— В жизни такого дурака не видела! Ничего не понимает, удовольствие или боль — ему все равно. Ни любить, ни ласкать не умеет. Да у него и желаний никаких нет. Только драться может. Вот это у него хорошо получается!

В ее глазах разгорался странный огонек. Она сбросила покрывало, скинула рубашку, шальвары и со смехом сказала:

— Банварилал говорит: Митро, говорит, тело твое как золото и мед… Мед! А я ему, придурку, отвечаю: я, может, говорю, и мед, раз к этому меду змеи твоих желаний так и липнут…

Лицо молодой жены Банвари приобрело пепельный оттенок. Зажимая ладонями уши, она проговорила:

— Прошу тебя, Средняя, замолчи! Не хочу я, чтобы дурные мысли в голову лезли!

Средняя чуть с кровати не скатилась со смеху.

Ее сияющая нагота и разговоры о Банвари сводили Сухагванти с ума. Если нет у женщины стыда, как у этой погубительницы, тогда тело ее превращается в котел грехов кипящих.

Сухагванти спрятала голову под одеяло.

— Старшая! — позвала Митро. — Ну открой лицо, ну посмотри на меня, Старшая!

— Не кричи! — донесся сдавленный шепот из-под одеяла. — Все же слышно! Они услышат…

Митро горделиво вытянулась на кровати.

— Ну и пусть слышат! Мне-то что? Пусть слушают сколько влезет. Сестричка, милая, ну сделай, что я прошу!

— Что? — спросила Сухагванти, выглядывая из-под одеяла.

Митро стремительно села, приподняла руками груди.

— Скажи честно, Старшая, у кого еще такая грудь?

Сухагванти так и полыхнула. Она сорвалась с постели, подскочила к Митро и зашипела, ударяя себя ладонями в лоб:

— Блудная ты! Умрешь и знать не будешь, жила или не жила! Чем гордишься? Тела наши — тлен. Стыд какой. Да в любом доме есть такие завлекательные горячие женщины, и у каждой есть все что полагается. И груди тоже! У каждой! Ты думаешь, бог только тебе их дал?

Митро бесстыдно раскинула руки.

— До земли склоняюсь перед добродетельной супругой моего деверя. Ты скажи ему, своему обожаемому мужу, — пока при мне этот божий дар, я и думать не желаю ни о какой смерти!

Тут уж кроткая жена Банварилала обернулась тигрицей:

— Заткнись ты, девка уличная! Оденься, чертова Митро, пока я тебе всю красоту не испортила!

Митро мгновенно оценила силу ярости Старшей и, посмеиваясь, натянула на себя шальвары и рубашку.

Сухагванти, схватившись за голову, бормотала еле слышно:

— Греха сколько, стыда сколько — замужняя женщина, а ведет себя как базарная потаскуха… Лакшми, богиня светлая, спаси ты этот дом от позора!

Митро прыснула.

Сухагванти подняла на нее глаза:

— Жалко, сестра, убереглась ты сегодня от рук мужа и деверя. Убили б они тебя — и ты бы навек отмучилась, и им освобождение. Ты скажи мне, Средняя, откуда у тебя такие повадки?

Митро ответила с большой охотой:

— Благословенная, как вода семи рек священных, черная, как сковородка закопченная, мамаша у меня. — Митро снова улеглась на спину. — А смотри, какую меня беленькую родила! Она говорит, я вся в одного богатого, известного в наших местах человека, в тахсильдара[23] нашего округа. Сама подумай, Старшая, от кого было мне унаследовать такие тонкие и чистые чувства, как, например, у тебя? Я совсем другая. И, ясное дело, мужу моему, твоего мужа младшему брату, не понять, какой огонь меня жжет-сжигает. Сардари только и хватает что на раз в неделю, ну на два. А я вся изжаждалась, изголодалась, корчусь, как рыба без воды.

Сухагванти, не отрываясь, смотрела на Митро с таким ужасом, будто не в силах была найти ни одной знакомой черточки в ее лице.

— Средняя, — пролепетала она, — напрасно твоя мать правду скрыла, когда выдавала тебя замуж.

Ей опять сделалось жарко от крови, прилившей к щекам.

— Сестра, у женщин одна дорога в жизни — семейная. А сойдет она с этой дороги, только бог ее спасти может…

Митро положила ладони на уши и сказала, играя глазами:

— Если будешь мне свои советы навязывать, я притворюсь, я буду кивать и поддакивать… А тело мое все равно не послушается… Знаешь, когда совсем невмоготу…

Это было выше сил Сухагванти.

— Хватит! Хватит!

Митро поудобней устроилась на подушке, закрыла глаза и принялась вслух утешать себя:

— Митро, красавица! Чтоб все твои враги подохли в корчах! Бог тебя создал, чтобы радовалась ты жизни, он тебе не даст пропасть.

Она лежала с закрытыми глазами и ясно видела перед собой своего дружка из Бенареса, полицейского инспектора Ниямата — высокого, широкоплечего, усатого. Как он сначала все хохотал, а потом сердиться начал:

«Ты что лежишь? Не видишь, кто пришел?»

«А может, вор пришел! Не шуми, Ниямат-инспектор, тут тебе не участок, ты у меня в гостях…»

Рука Ниямата сдергивает покрывало с ее груди.

«Сейчас начнем личный обыск!» — объявляет он.

Митро млеет и говорит ему:

«Ах ты котище! Увидел сливки, так сразу и лизать?..»

Митро томно потянулась, и одеяло соскользнуло на пол.

— Средняя! — зашептала Сухагванти. — Ты что там размечталась? Спи! Если увижу, что ты опять ворочаешься…

Митро вздрогнула. Как втолковать Старшей, что не в силах она заснуть, что ей, Митро, не справиться с усачом, завладевшим ее воображением… Но тут ей пришло в голову, что Старшую и впрямь добронравие наделило особым чутьем — а иначе как ей было догадаться про Ниямата, про то, что размечталась Митро…

Проснувшись на рассвете, Митро увидела перед собой не Старшую, а свекровь и сразу вспомнила ночные происшествия. Она выгнулась до хруста, смачно зевнула, всем своим видом давая понять старухе, что молодость ее не заемная! Своя!

Поигрывая глазами, Митро бесцеремонно поинтересовалась:

— Что так рано, мамаша? Хоронить собрались? А Митро и не собиралась помирать! Зачем ей на тот свет, когда и на этом неплохо.

Дханванти только вздохнула.

— Не дожить мне, грешной, до этого дня дочка. Если б мой сын схоронил тебя с честью, и я бы поплакала по Сумитрованти, от всего сердца ее пожалела бы. Не суждено мне. Не дожить мне до того дня.

— Ну, дней впереди еще много, матушка, и чего было сегодня спозаранку вскакивать?

Сухагванти из кухни окликнула свекровь, и старуха поплелась к двери.

— Будь я проклята и день тот будь проклят, когда свели меня с твоей матерью!

Митро открыла было рот, чтобы как следует отбрить Дханванти, но прикусила язык — в дверях маячила рослая фигура Банварилала. Вспомнив о вчерашнем, она натянула край простыни чуть не до подбородка.

— Старший деверь, — промурлыкала Митро, — пусть я и неровня твоей жене, моей сестричке, но, может, все равно хоть глянешь в мою сторону…

Банварилал будто и не слышал — повернулся и исчез. Вместо него в дверях появилась Сухагванти со словами:

— Скорее умывайся, Средняя! Младшая невестка приболела, так что я займусь уборкой, а ты иди на кухню!

— Опять? Эта чертова Пхулан, вафельная принцесса, каждый день себе болезни выдумывает! Больная, а сладостей четыре пакета зараз съедает, да еще джалеби[24] с молоком на ночь!

— Не надо, Средняя! Не придирайся, ей и вправду нездоровится.

— Ах! — Митро закатила глаза. — Косточки ноют, головка кружится, спинку ломит, сердечко щемит…

— Хватит! — оборвала Сухагванти этот перечень. — У Пхуланванти приступ какой-то! Она как закаменела вся.

— Ребеночка ждет? Дочке кондитера полагается болеть, а то не видно будет воспитания ее тонкого! Кино, да и только! Пхулан-артисточка такого может наплести, что муж даже не поймет, когда у нее обычные женские дела!

Сухагванти сдержала улыбку и заторопила Митро:

— Скорей вставай и умывайся!

Митро козочкой спрыгнула с постели, крутанулась по комнате, выскочила во двор.

— А я еще живая! — закричала она, увидев мужа. — Живехонькая, мой милый.

Сардарилал ответил грозным взглядом.

— Да чтоб чума меня взяла, если я с тобой еще заговорю! — пропела Митро, убегая умываться.

Когда она появилась умытая и прибранная, Старшая на кухне жарила лепешки-параты, а свекровь разговаривала с сыновьями в комнате Гурудаса.

Покачивая бедрами, Митро заглянула к Младшей — та уже пришла в себя и со слабой улыбкой смотрела на мужа, а Гульзарилал осторожно растирал ей ладони.

Митро хихикнула про себя и нежным голоском обратилась к Младшей:

— Что с тобой, радость наша? Такая молоденькая и уже вся больная! Истерия у тебя, не иначе, а это болезнь страшная, болезнь опасная, она так изнуряет — человек совсем без сил остается!

Пхуланванти жалобно посмотрела на мужа.

— Кому до меня дело, сестричка? Я уж и так совершенно без сил. Ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть, правда! А мне не верят, вся семья думает, я притворяюсь. Ну как мне объяснить им, что у меня давление высокое?

— Давление? Правда? Это не шутка, если давление. Гульзарилал, бросай дела и давай лечи жену! А то ведь мы такой красавицы лишиться можем!

Гульзарилал не понял, издевается средняя невестка или и впрямь тревожится, и туповато уставился на Митро.

Пхуланванти откинулась на подушки и колко произнесла, со значением глядя на мужа:

— Всем безразлично — живу я или умру…

Митро приблизилась, положила руку на грудь Пхуланванти и озабоченно покачала головой:

— Как сердце у нее стучит… Только послушай, как стучит… Вот: тук… тук… тук…

Гульзарилал побелел и робко осведомился:

— Думаешь, опасно?

— Опасно? От давления вообще мало кто выздоравливает. Это знаешь, болезнь такая… Лечить нужно нашу принцессу. Доктора Надиршаха нужно звать.

Гульзарилал потянулся к жене, но она не дала ему дотронуться до себя.

— Я умру! — зарыдала она. — Умру от этой болезни! И никто не сходит за доктором, да?

Митро даже в ладоши захлопала. Вот это кино! Ну Младшая, ну артистка!

— Не трусь, Гульзарилал! Никакого давления нет у твоей жены, ничего у нее не болит и слабости тоже никакой! Притворяется она — вот и все! А ты если и дальше таким дураком будешь, она тебя самого на тот свет отправит!

Пхуланванти завизжала в тигриной ярости:

— Чтоб тебе так притворяться! Чтобы ты от чумы подохла! Чтоб у тебя сердце разорвалось от злобы твоей!

— Кончай театр! — прикрикнула Средняя. — Хватит! Не вопи, Пхуланванти! Чем тут драмы разыгрывать, лучше бы сына родила своему недотепе!

Дханванти, вбежавшая на крик, строго глянула на невесток и обратилась к сыну:

— Ты почему позволяешь им ссориться? Ладно, у Средней язык — не приведи господи, ну а свою-то ты можешь унять?

Гульзарилал растерянно развел руками:

— Пхулан ничего не сделала, мама, что ж ее унимать? Средняя явилась и…

Средняя пренебрежительно фыркнула:

— Я, по-твоему, виновата? Я думала, ты мужчиной стал, раз в постели с женщиной справляешься…

— Прекрати, невестка! — прикрикнула Дханванти. — Ведешь себя как девка из низкой касты! Придержи язык!

Митро метнула уничтожающий взгляд на Гульзарилала.

— Ах ты младшенький! Мамочка рассердилась, и ты сразу испугался? А на вид мужчина хоть куда! Не то что Пхуланванти, любая женщина…

— Боже, ну и язык! Уходи, невестка, видеть не хочу тебя.

Дханванти закрыла глаза руками.

— Откройте, матушка, глаза! — потребовала Митро. — Откройте, говорю, глаза! Все равно я не уйду!

Дханванти отвернулась в сторону и спросила Младшую:

— Лучше тебе, Пхуланванти? Ты поела?

— Не беспокойтесь, мама. Ничего у меня не болит. Одно притворство!

— Ну зачем ты повторяешь ее слова. Она ни вести себя не умеет, ни разговаривать как подобает.

Пхуланванти так и подскочила.

— Не она это! Не она! — затараторила больная. — Я знаю, я прекрасно знаю, мама, кто позволяет Средней пакости обо мне выдумывать! Если бы ее не поддерживали, не болтала бы она что в голову взбредет!

— Принцесса! Пхуланванти! — опять не вытерпела Митро. — Да что ты ядом брызжешь перед свекровью нашей кроткой? Ночью небось получаешь всего вдосталь, вот тебе днем с кем-нибудь поцапаться и охота.

— Доченька, — взмолилась Дханванти, — ну не ссорься ты со Средней! Съешь чего-нибудь и полежи себе спокойно.

Однако Пхуланванти была в таком бешенстве, что остановить ее было невозможно.

— Нечего, мама, умасливать меня! Надо мной тут измываются с первого дня, как я порог этот переступила! Все на меня свалить готовы! Все мне завидуют! Если у меня родители богатые, если у них дело солидное…

— Ага! — подмигнула Митро деверю. — Родители богатые, говоришь? А может, твои родители вообще королевских кровей, а, Пхулан? Скажи прямо, я, мол, из раджей-махараджей!

Митро скорчила постную рожу:

— Ах, сестра моя! Разве в богатстве дело? Четыре корзины пирожков и четыре вафель в день — это ты богатством называешь?

Пхуланванти выскочила из-под одеяла, ненавидящими глазами глянула на оторопевшего мужа и завопила, колотясь головой о спинку кровати:

— Все знаю! Все! От зависти меня со свету сжить хотят! Мои драгоценности им нужны! Все знаю!

— Ты в своем уме, невестка? — вспыхнула Дханванти, трясясь от обиды.

— Смотри! Смотри! — кричала Пхуланванти мужу. — Сам видишь, они сожрать меня готовы, на части растерзать! Я все терпела, до сегодняшнего дня все сносила, а теперь слушай меня хорошенько: никому я мои украшения отдавать не собираюсь!

— Ты в чем подозреваешь нас, невестка? — еле выговорила Дханванти. — Ты не доверяешь нашей честности? Пусть бог меня сразу поразит, чтоб я больше слов таких не услышала! Мы — единая семья. Что имеем — все общее. Как же можно говорить: это мое, а то — твое! А я тебе что, чужая, Пхуланванти?

— Не о чужих и своих речь! Речь о моих драгоценностях!

Дханванти в отчаянии призвала на помощь сына!

— Сын, жена твоя в твоем присутствии оскорбляет меня. Неужели ты ей ничего не скажешь?

Гульзарилал, не глядя на мать, поднялся и вышел, так и не проронив ни слова.

Дханванти проводила сына растерянным взглядом. Собрав все силы, она вновь попыталась восстановить мир:

— Доченька, перед твоей свадьбой мы тебе подарили браслеты покойной жены Банварилала. Что же я такого несправедливого сделала, если я кое-что из твоего приданого послала в дом Сухагванти перед ее свадьбой? Ты, Пхуланванти, еще не знаешь, как это трудно — вести дом. В семье все общее, и младшей невестке не годится затевать ссоры.

Но Пхуланванти не собиралась сдаваться:

— Почему у меня должны отнимать украшения, которые мне от мамы достались? Они что, краденые?

Сдерживаясь из последних сил, еле унимая дрожь во всем теле, Дханванти потребовала:

— Соблюдай хоть приличия, невестка! Что люди скажут, если узнают, какие у нас разговоры идут?

— А по мне, пускай хоть весь мир знает! Несчастная я, у меня мои собственные драгоценности отнимают, да мне же еще и рот затыкают!

Средней невестке скандал доставлял истинное удовольствие: она кивала, поддакивала, потом потрепала по плечу Младшую и очень серьезно заявила:

— Правильно, сестричка, так и надо. Мало еще позора ее седой голове, мало! Будь я твоей свекровью, я бы за такие дела все космы повыдрала из твоей красивенькой головки!

Пхуланванти хоть с трудом, но все же совладала с искушением вцепиться Средней в волосы.

Она снова плюхнулась на постель и громко объявила:

— Здесь жить нельзя. У кого есть честь и гордость, тот в этом доме не останется. Я никого судить не хочу, но и другим себя судить не позволю!

Средняя невестка с улыбкой переводила взгляд с Младшей на свекровь и обратно.

— Пхуланванти, моя принцесса, — нежным голоском проговорила Митро, — до сих пор считалось, что ведьма тут я, но, кажется, ты меня перещеголяла!

Дханванти приободрилась: средняя невестка, вечно ее изводившая, теперь берет ее сторону.

— Что же это получается, невестки! — покачала она головой. — Придется мне просить у вас прощения. Я считала себя в этом доме хозяйкой, а, оказывается, я тут прислуга. Прислуга, и только!

Митро вдруг почувствовала острую жалость к старухе, но, будто назло себе, сказала:

— Мамочка, что же тут такого? Матери всегда служат своим детям. Так мир устроен. Я вот только придумать не могу — как бы вам получше уважить Младшенькую? Сестричка у нас такая добрая, просто святая, на нее молиться нужно. Как богу Кришне, будем петь славу возлюбленной Пхуланванти нашей.

Тут в комнату влетела старшая невестка, которая больше выдержать эту перепалку не могла.

— Мама, — сердито сказала она, — пожалейте себя, не слушайте вы их больше!

Старшая потянула было свекровь за собой, но Пхуланванти не дала им уйти:

— Понятно, почему ты ее уводишь — ты же рассчитываешь все тут в наследство заполучить. А кто, как не ты? Только украшения, которые я в приданое принесла, все равно вернуть придется, ясно?

Сухагванти резко повернулась:

— Ты что, обет дала никого в покое не оставлять? Ни к кому уважения в тебе нет!

Пхуланванти не отступила:

— Почему это я должна уважать людей, которые так поступают? Сперва пусть вернут мои вещи: браслеты, бенаресское покрывало с вышивкой, шкатулку с драгоценностями и тику[25] — ведь это мое приданое. Отдайте, а там посмотрим, такая ли уж я злюка!

— Никто не говорит, что ты злюка, Пхуланванти. И пойми ты, твои украшения меня королевой не сделают. Наша семья живет по обычаю — вместе. И все у нас общее. Поэтому…

— Какой прекрасный обычай, Старшая! Куда уж лучше — все себе заграбастать и еще кричать про обычаи! Единая семья! А когда человек, которого обобрали, попросит свое же добро обратно, так его чуть не разбойником выставляют!

Сухагванти уже не рада была, что ввязалась в ссору.

— Ну, Младшая, ну что ты говоришь! Как можно бросаться такими словами!

— А кто в этом семействе понимает, что можно, а чего нельзя? Ты не убегай, не убегай! Сначала ответь мне: у кого вещи и драгоценности, которые мне моя мама подарила?

Старшая пулей вылетела вон и через минуту возвратилась со шкатулкой:

— Держи свои украшения, Пхуланванти!

Та обрадованно схватила шкатулку, отперла ее и, тщательно осмотрев содержимое, умильным голоском попросила:

— Раз уж мы такие слова наговорили друг дружке, отдай заодно браслеты, и больше не будет у нас недоразумений.

Митро не утерпела и подлила масла в огонь:

— Ну что ты, Пхуланванти, ты и впрямь думаешь, что все теперь будет тихо и мирно? Поверь мне, пока ты, радость моя, не перестанешь жадничать, сварам конца и краю не будет!

Сухагванти опять выбежала за дверь, и Митро, пользуясь ее отсутствием, ободряюще подмигнула Младшей:

— Поздравляю, Пхуланванти. Сегодня корона на твоей голове. Зови музыкантов, будем петь и плясать, а ты своими золотыми ручками сама сделай халву и пури[26]!

Пхуланванти, вся поглощенная ожиданием Старшей, не обратила на Митро ни малейшего внимания.

При виде же Сухагванти с охапкой нарядов из ее приданого она вздохнула так удовлетворенно, будто завершила паломничество ко всем святым местам Индии.

Но Митро перехватила Сухаг на полпути и, сдергивая яркие одежды с ее рук, затараторила:

— Умница, старшая невестка! Мы теперь вместе с Младшей сами разберемся в этих тряпках, а ты иди себе по своим делам.

— Постой, Средняя, сейчас мы с ней все посмотрим… А то еще новая война начнется.

— Обязательно начнется. И не одна — тысяча. Видишь, как эта скряга над своими тряпками трясется — прямо предкам ее на том свете покоя не будет, пока она свое барахло не отвоюет.

И Митро решительно взялась за Пхуланванти:

— Так, а теперь, Младшенькая, прощайся с одежонкой. Получишь ты ее теперь, когда еще раз на свет родишься!

Пхуланванти угрожающе глянула на Среднюю — отдай мои вещи!

Та и ухом не повела — никогда!

Пхуланванти прикинула бойцовские качества Средней и решила попробовать добром:

— Зачем ты вмешиваешься, сестра? Мне возвращают мои же вещи…

— Убью, — спокойно сообщила Митро. — Убью, и все. Когда ты на старуху кидалась, я молчала. А эту вот оскорблять не смей — пыли не стоишь под ее ногами. Складывай побыстрее побрякушки свои и уноси, а то их тоже лишишься.

Пхулан приготовилась было к отпору, но передумала. Искоса посматривая на среднюю невестку, она увязала украшения в уголок покрывала и плотно уселась на кровати.

Митро стала бросать наряды обратно в руки Старшей, приговаривая:

— Забирай, забирай и поклянись мне всеми Учителями, что больше ты их Младшей не притащишь. А не захочешь сама носить, лучше нищим раздари!

Рассудив таким образом спор, Митро отправилась к себе и, увидев так и не убранную постель мужа, погрузилась в раздумья. Потирая вчерашние синяки, она думала о своем прошлом, о том, как живет сейчас… Пока не увидела свое отражение в зеркале на шкафчике.

— Муж мой — придурок, — смеясь, сказала она вслух, — недотепа! Досталась ему женщина, как река глубокая, а он не знает, что с ней делать. Я наряжаюсь, прихорашиваюсь, а он по делам уходит. Господи, да откуда этому телку, который и женщин-то не распробовал, знать, что делать со мной, с дочерью самой Бало!

С веранды ее позвала Сухагванти:

— Митро, сестричка, ты с кем там? Свекор тебя зовет!

Средняя невестка опомнилась, вышла к Старшей:

— Зовет так зовет. Боюсь я его, что ли?

Кокетливо приставив пальчик к подбородку, начала дурачиться:

— Милый человек наш свекор, очень милый. Только зачем это ему нужно — чтоб я на суд являлась?

Сухаг не поддержала шутку:

— Сестричка, не надо так! И свекор сердится, и твой деверь тоже. Если они начнут тебе выговаривать, ты уж потерпи, смолчи лучше…

Митро обрадовало упоминание о Банварилале, глаза у нее сразу заблестели:

— Он тоже милый, такой милый! Не люби ты его так, я бы ему показала, сестричка!

— Ты хоть там веди себя поскромнее! — взмолилась Сухагванти. — Пускай мужчины говорят, а ты слушай и помалкивай!

— Ну уж нет! — мгновенно вспыхнула Митро. — И нечего поучать меня! Ты вообще своему мужу вторая жена, да и годами ты моложе меня — нечего из себя старшую корчить!

Сразу же остыв, Митро еще разок посмотрела в зеркало, обняла Сухагванти и примирительно замурлыкала:

— Пойдем, вестница старшего деверя, пойдем! Я готова предстать перед судом.

В комнате главы семьи невестки застали и Дханванти, чинно сидевшую рядышком с сыновьями.

Сухагванти примостилась около свекрови, а Митро с горделивой улыбкой прошествовала к своему мужу. Дханванти оглядела всех собравшихся и приступила к делу:

— Сумитрованти, дорогая, прикрой лицо. Здесь ведь и свекор твой, и старший деверь.

Средняя невестка послушно, как новобрачная, спряталась под покрывалом, оставив узенькую щелочку для глаз.

Тогда Гурудас прочистил горло, готовясь заговорить, откашлялся, потом еще раз, другой, будто в глотке у него что-то застряло. Старший сын подал ему стакан с водой. Гурудас отпил воды и почувствовал себя увереннее. Бросив взгляд на Дханванти, на старшего сына, он покачал головой и растерянно сказал:

— Слишком я стар для таких испытаний! Слишком стар. Могли бы уволить меня от ваших ссор, не заставлять старика…

Банварилал смотрел на отца со стыдливой жалостью молодости. Слегка коснувшись его руки, он подбодрил его:

— Отец, Сардарилал же не враг своей жене, зачем он будет на нее напраслину возводить?

Гурудас резко отстранил руку сына:

— Бесстыдство какое! Думать надо, прежде чем говорить! Одежду украдут у человека и сами же кричат — он голый! Что такое?

Старик посмотрел на среднюю невестку — она сидела, опустив покрывало на лицо, стройная и хорошенькая, как куколка.

— Нет, сын, — покачал он головой. — Не нужно из мухи слона делать. Молодость всегда горячится.

Сардарилал нахмурился, но отец не дал ему и рта раскрыть:

— Тебе говорю, Сардарилал, — нет, я не слепой, сам вижу.

Банварилал уже понял, что все идет насмарку. Он подошел к отцу и наклонился к его уху:

— Наберись сил, отец. Так тоже дальше не может продолжаться. Или заставь их помириться, или накажи, кого считаешь виноватым.

Гурудас тяжело дышал. Ему пришлось откинуться на подушку, чтобы прийти в себя.

«Если глава семьи не желает ничего делать ради спасения семейной чести, то у кого другого голова об этом болеть будет?» — с горечью подумала Дханванти и громко сказала:

— Дети, вашему отцу нездоровится, оставьте его в покое. Банварилал, ты старший из трех братьев, вот ты и заставь брата и его жену объяснить, что там у них происходит.

Припомнив ночной разговор с братом, Банварилал уставился в пол. Ему хотелось поскорей придумать какую-нибудь ничего не значащую фразу, и пускай потом они сами говорят, но в голову ничего не приходило, и он с важностью произнес:

— Ты, жена Сардарилала! Можешь поклясться, что все твоим мужем услышанное — ложь и клевета?

Митро не шелохнулась под покрывалом, только глаза поблескивали в щелке.

— Сардарилал, — вызвал он брата. — Здесь твоя законная жена. Можешь ты положа руку на сердце заявить, что все эти разговоры — ложь и клевета?

Сардарилал сидел, не поднимая головы. Кем надо быть, чтобы вот так взять и сказать, что жена под самым его носом крутит с четырьмя мужчинами сразу?

Чувствуя, что сыну на такое не решиться, Дханванти взяла слово:

— Что он сможет сказать, твой брат, Банварилал? Какой мужчина стерпит беспутство собственной жены?

Когда Банварилал во второй раз обратился к средней невестке, голос его звучал уверенней и тверже:

— Сумитрованти, повернется ли язык твой назвать ложью то, в чем обвиняет тебя Сардарилал?

Митро вскинула руку — звякнули браслеты, — стянула покрывало с лица и, глядя прямо в лицо старшему деверю, с чувством произнесла:

— Это и правда, и ложь!

Глаза ее блестели.

Гурудас дернулся и снова замер. Банварилал густо покраснел и поспешно опустил голову. Руки Сардарилала сжались в кулаки.

— Ну, хороша, Сумитрованти, очень хороша! — трясясь от ярости, напустилась на невестку Дханванти. — Что ж ты так мало пыли бросила в глаза нам всем? Хитришь, мерзавка, тебе что правда, что ложь — все едино, а вот у тебя два глазка, чтоб ловчее было любовников высматривать! Сказала бы уж честно — у матери, что меня на свет родила, я из одной груди правду сосала, а из другой — ложь!

Сухагванти тихонечко прищелкнула языком:

— Чтоб Митро сдерживаться научилась, ей заново родиться надо!

Митро метнула на нее взгляд:

— Старшенькая, свекрови нашей кровной родня, ты меня как попугая учила, когда сюда шли! Ну так говори, Старшая, теперь, что мне делать? Проглотить все это или рассказать им, как мама меня грудью кормила, а?

Сухаг, прильнув к Митро, горячо зашептала ей в ухо:

— Сестреночка, дорогая моя, дай ты им выговориться, и пускай они все решат! Что было, то было, не терзай ты их, умоляю!

Митро свела на миг брови, но после секундной нерешительности губы ее обожгло улыбкой ее матери, безрассудной Бало, кое-где известной под кличкой Сучье Сердце. Митро откинула голову и объявила:

— Валяйте, задавайте ваши вопросы! Я, может, и грешница, но сейчас не согрешу — скажу всю правду!

— Что это значит? — переспросил Банварилал. — Что за уловки дьявольские — прямо как на настоящем суде! Я тебя спрашиваю — что все это значит?

Жена Сардарилала, чертова Митро, дождалась своего часа:

— Вы хотите, чтобы сохло золотое мое тело в тоске и скуке, за шитьем и вышивкой? Чтоб была я как жена Гульзарилала? Это правда — я, чтоб отвлечься, люблю поболтать с людьми на улице! А будто мужа я забываю, верность ему не храню и путаюсь с кем попало — это ложь!

Гурудас сел в постели и, даже не глянув на невестку, обрушился на сына:

— Дурак ты! Жизни не знаешь? Из мухи слона сделал, в бабьи пересуды влез, драки в доме затеваешь. Хочешь силу испытать — иди вон на улицу и дерись с мужчинами, хоть ногами, хоть кулаками!

Сардарилал вскочил на ноги, задыхаясь от ярости:

— Шлюха ты, распутная шлюха! Отец мне не верит. Но твои хахали, подожди, доберусь я…

Митро изящным движением уперла руки в бока и потребовала окончательного восстановления справедливости:

— Вот, вы слышите, отец? Ну может ли женщина, другой женщиной рожденная, выносить такое поношение?

— Стыдно, Сардарилал! — возмутился отец. — Стыдно! Ума не хватает справиться с женой, так хоть при всех не выясняй с ней отношения! Стыдно!

Победившая средняя невестка картинно склонилась к ногам свекра и сказала с наигранной горячностью:

— Касаюсь ног ваших, отец. Вы один защитили меня сегодня. Мне ваше покровительство спасения души дороже.

Окончательно обворожив старика, дочь всем известной беспутной Бало хихикнула про себя. А на свекровь, на старшую невестку, на ее мужа и на своего Сардарилала Митро глянула, как ножом полоснула, и вышла вон.

Банварилал возвратился домой усталый после шумного дня на зерновом рынке.

Сухагванти как раз приготовила легкий пудинг для свекра и подала ему ужин, скромно прикрыв покрывалом лицо. Она не уходила, пока старик не закончил еду, потом собрала посуду, полила ему на руки, налила стакан воды пополоскать рот и, развязав краешек покрывала, достала горстку изюма.

— Живи долго, старшая невестка, — благословил ее Гурудас, — пусть тебе бог даст счастья и покоя!

Сухагванти была уже у самой двери, когда он опять окликнул ее:

— Сухагванти, доченька, ну можно ли отплатить тебе за твою заботливость? Мы с женой наверняка что-то доброе сделали в прошлой жизни, а иначе за что нам такое счастье, такая невестка золотая?

Обрадованная нежностью свекра, Сухагванти пушинкой полетела на кухню.

Нет, думал Гурудас, никаких трудов не жалко ради семьи, ради того, чтобы детей поднять. Трудно было, ох как трудно, зато теперь, в старости, утешение. Взять хотя бы старшую невестку — не в этом доме родилась, не в этом доме росла, а как старается мне, старику, услужить.

Внезапно он увидел личико собственной дочери, Джанко. Вот только вчера она носилась здесь по двору, а теперь согревает чужой дом. Сердце Гурудаса сжалось от нежности при мысли о дочери — на крыльях полетел бы к ней, только бы взглянуть на нее разок, посмотреть, как живется ей в новой семье. Зима была тяжелая, и они не пригласили Джанко к себе. Что подумает новая родня?

— Тебе хорошо, — сказал он Дханванти, когда она вошла к нему, — ты так занята сыновьями и невестками, что о нашей дочери не вспоминаешь!

Дханванти закрыла за собой дверь, опустилась на кровать и устало произнесла:

— Письмо пришло от Джанко. Пишет, что сына первый раз стричь будет в месяце вайшакх[27]. Мундан[28] устроят как полагается.

— Первый наш внук, Дханванти, — удовлетворенно сказал Гурудас, — и бог его нашей Джанко дал. Подарки нужно хорошие приготовить.

Но Дханванти думала не о подарках.

— У Банварилала большие неприятности. Если он не выплатит долги, его…

Безмятежная улыбка сразу исчезла с губ Гурудаса. Он пугливо взглянул на жену и торопливо заговорил, успокаивая больше себя, чем ее:

— Тебе бы только из мухи слона делать! Что ты смыслишь в торговле зерном? Без кредита не торгуют, а кредит — это долги. Работать надо, и все будет в порядке.

— Ты бы видел, с какими лицами твой сын и невестка сидят, не говорил бы так! Неприятности у Банварилала. Ни есть, ни спать из-за них не может.

Гурудас начал выбираться из постели и закашлялся.

— Стоило отцу слечь, как эти бездельники все дело развалили.

— Да ни в чем они не виноваты, — замахала на него Дханванти, — что они развалили? Сам говоришь, кредит…

— Не вмешивайся! Зови сына! Будто сам не может прийти посоветоваться с отцом.

Дханванти пошла за сыном и пропала. Прошло не меньше часа. Гурудас терпеливо ждал, но сон все тяжелее давил на веки, и они опустились под его тяжестью.

…Когда Сухагванти позвала мужа на кухню ужинать, старуха сидела на низенькой скамейке перед очагом и не отрывала глаз от лепешек, которые распускались на раскаленной сковороде, как цветы. Дханванти не жалела масла.

— Сухаг, — позвала она не оглядываясь, — подай мужу сахар!

— Не нужно, мама, не хочу я сладкого!

— Сынок, мало ли что в лавке случится, что же, из-за этого голодным сидеть? Давай, невестка! Посыпь лепешку сахаром!

Откусив масленой, сладкой лепешки, Банварилал понял, что умирал от голода. Морщинки на лбу разошлись, и, жмурясь от удовольствия, он объявил жене:

— Никто на свете не печет такие лепешки, как мама!

Сухагванти улыбнулась свекрови:

— Мать сумела вырастить сильного мужчину из малыша, сосущего пальчик, — как сыну не преклоняться перед ней? И перед лепешками ее тоже!

Дханванти даже зарделась от удовольствия, но с притворной суровостью сказала:

— Хитра ты, Сухаг! Рассчитываешь вконец моего сына приворожить?

Банварилал привлек жену к себе и распорядился:

— Сбегай за Сардарилалом, Сухаг!

Сардарилала Сухаг не нашла, в комнате была одна Митро, которая старательно наводила красоту. Она уже надела ослепительно розовые шальвары и камиз[29] и, сидя перед зеркалом, любовно расчесывала волосы.

Митро смерила Старшую взглядом с головы до ног и пренебрежительно протянула:

— Никаких особенных прав у тебя нет, ребенка на руках — тоже нет. А замашки почему-то прямо как у свекрови. По-моему, ты даже перещеголяла ее. И что ты за человек? Посмотреть ведь не на что, а тебе всегда больше всех надо!

Митро погляделась в зеркало, наморщила носик и продолжала:

— Только-только я привела себя в человеческий вид — чтоб собственному мужу понравиться, только собралась ему навстречу выйти, а ты тут как тут! Хозяйка дома!

— Ну что ты! Меня муж за Сардарилалом послал! А его что, нет еще?

— Если твой деверь хоть раз вернется домой раньше, чем ночь последний дух испустит, это, Старшенькая, чудо будет. Солнышко с заката встанет! Нет его, нету дома! Думаешь, я его в шальварах прячу! Ах ты Старшая, а еще умница! Бегает небось по докторам, чтоб ему мужскую силу восстановили!

— Замолчи ты! — вспыхнула Сухаг.

Средняя невестка разделила волосы ровным пробором, уложила их на ушах и завернула узлом на затылке. Отыскивая духи в своей шкатулке с косметикой, она между делом спросила:

— Скажи, а у вас все нормально? Ну, ты сама понимаешь, о чем я. А то, если твоему мужу требуется, могу дать настоечку. Если нужно, конечно.

Сухагванти охнула и прикрыла покрывалом рот. Проклиная в душе судьбу, которая заставила ее общаться с Митро, она озабоченно сказала:

— Ты все шутишь, Средняя, а наши с тобой мужья в долгах запутались, и в лавке беда. А кому задолжали, мой не говорит.

На Среднюю это не произвело никакого впечатления. Она только головой тряхнула:

— Старшего деверя любимая женушка! Хозяйка дома! Пускай другие себе головы ломают, как долги выплатить да как дело не разорить. А у меня в голове такой джинн с рогами сидит — ой-ой!

— Не хочу я твоим словам верить, а все равно жалко — такую красоту бог тебе дал, а сердце холодным оставил.

Средняя ловко ухватила ее за край покрывала и силой притянула к себе.

— Прости меня, Старшенькая! Расскажи толком, что случилось? Что с нашими мужчинами?

— Что знала, то сказала! — Сухаг высвободилась. — А остальное пускай тебе Сардарилал расскажет.

Она убежала к себе, а Митро задумчиво уставилась в зеркало. Она сбросила покрывало, вскинула руки к потолку, сладко потянулась и усмехнулась про себя. Как странна жизнь человеческого тела. Наводни его любовью — оно станет совсем ненасытным, лиши его любви — засохнет, как грязь под ногами… Жалко, чирей этот, Банварилал, не видит меня сейчас, когда я приодета! По целым дням торчит в городе, и одному богу известно, с кем он там встречается, чем занимается. Занятая этими мыслями, Митро начала было снимать свой ярко-розовый наряд, но вдруг будто невидимая рука остановила ее.

— А что такого, если пройдусь по дому приодетая? Это же не преступление, верно?

Митро с вызовом распрямилась, опять накинула покрывало и направилась на кухню, готовая к схватке со свекровью.

Ее путь лежал мимо комнаты Пхуланванти, и Митро не могла устоять против соблазна позлить ее.

— У тебя сегодня счастливый день, Пхуланванти, — запела Митро, заглядывая к ней. — Говорят, тебе заказали золотые бусы, да?

Пхуланванти боязливо прикусила губу.

Господи, как она пронюхала, эта врагиня!

Отложив вышивку, Пхуланванти подошла к двери.

— Твоими бы губками, Средняя, да мед пить! Какие уж золотые бусы, тут потертого колечка не дождешься! Бусы!

Средняя невестка кокетливо изогнулась, передразнивая Младшую, и захохотала ей в лицо:

— Ах ты Хитрованти! Нынче все научились секретничать, никто правду не скажет. А ты что, хуже других? Все равно, Младшенькая, знаю я, куда ты ожерелье заперла. Нехорошо лгать старшим, ох нехорошо! Ты у нас и ловкая, ты у нас и хитрая, но у женщин нюх на украшения. Ты заколдуешь сундучок, где бусы припрятаны, а Митро тоже заклинания знает и откроет его!

Митро двинулась дальше, на кухню, а ошалевшая Пхуланванти побежала следом.

На кухне Митро взялась за свекровь:

— Как мне жалко Пхуланванти, мама! Обидно, когда женщине заказывают украшения, а завистницы тебе их надеть не дают…

Дханванти, которая еще не остыла после стычки с Гульзарилалом и его женой, дуя на сыроватые дрова, бросила:

— Не важно это, средняя невестка, — и, переведя дух, добавила: — Мне-то за украшениями гоняться ни к чему. Но если уж женщина взяла себе в голову, будто ей в собственной семье каждый завидует, она, бедная, ни от чего удовольствия не получит.

Пхуланванти боялась Митро и считала ее противником сильным, а свекровь у нее страха не вызывала, и спускать ей она ничего не собиралась.

— Пускай хозяева этого дома получают удовольствие, а кому не повезло, кто тут всех моложе, о ком никто не думает, тому только на бога и надежда. С утра до ночи на кухне коптишься, а питаешься объедками. Здесь порядки такие!

Дханванти в отчаянии заломила руки.

— Побойся ты бога, невестка, если уж больше ничего не боишься. Ведь бог твою неправду слышит! Я свекровь, а свекровь всегда ведьма, но вот ты, Митро, скажи положа руку на сердце — видела ты, чтоб эта белоручка на кухне возилась?

— Мамочка, милая, — затрещала Митро, как сверчок, — ну кто же станет на кухне возиться, жарить-парить с утра до ночи, если тебе все готовенькое прямо в постельку подают?

Пхуланванти взвилась:

— Верно, мама! Все верно! Кто меня на кухню пустит? Сюда только тех и зовут, у кого мужья десять раз в месяц деньги пачками приносят!

Почуяв, что свекровь загоняют в угол, Митро сжалилась над ней. Она усадила Пхуланванти рядышком с собой, взяла ее за подбородок и, повернув лицом к себе, ласково спросила:

— Ну зачем ты врешь, сестричка наша невоспитанная? Что я, ювелира Бели не знаю? Он говорит, ты у него всю лавку скупила. Скажи нам, Хитрованти, откуда у твоего мужа столько денег?

Пхуланванти вскочила.

— Если мой муж, — визжала она, — если мой муж ворует или грабит, его семейке это знать, а не мне!

Грозный вид свекрови заставил ее быстро сменить тон:

— А если он иногда и закажет мне украшения, так на них мои родители деньги дают!

Митро не успела ответить — на пороге стоял ее муж. Она поспешно изобразила улыбку на лице.

— Успокойся, Младшая! Ты что, не видишь — твой деверь пришел. Я, может, и красивей, чем ты, но мое сердце так кипеть не может, как твое. Вдруг в нем что-то и против моего мужа кипит!

Сардарилал стоял с каменным лицом.

Пхуланванти насторожилась.

Средняя невестка мило улыбнулась мужу и спросила:

— Что случилось? Может быть, пока Пхуланванти старается подарить мужу первенца, ее муж приготовил нам всем подарочек?

Дханванти будто не слышала слов невестки.

— Что случилось, сын? — спросила она испуганно. — Говори прямо — что случилось?

— Мама, твой младший сын подписывал векселя именем Банварилала, а в лавку эти деньги не попали. Себе их брал.

— Что ты говоришь? Как можно…

Она разрыдалась.

Заглушая плач свекрови, Пхуланванти завопила:

— Вот оно как поворачивается! Нас здесь никто не любит! Мы прав не имеем в этой семье! Давно пора нам выделиться и жить отдельно. Сможем себе на сухой кусок хлеба заработать — хорошо, не сможем — лучше на базаре сдохнуть!

— Хватит выть! — оборвала ее Митро. — Не в полиции, не на суде! На кого орешь? Это всего-навсего твоего мужа старший брат!

— Кто украл, тому место в полиции, того пускай судят! — верещала Пхуланванти. — Если лавка семейная, у всех должны быть одинаковые права, что у старшего, что у младшего!

— Замолчи, — взорвалась свекровь. — Ты кто такая? Ишь как ротик открыла! Какие еще права? Взять и на место не положить? Это твои родители-конфетчики так тебя учили, прежде чем на нашу голову спихнуть?

Заслышав крик, в кухню ворвался Банварилал, из-за его плеча глядели огромные перепуганные глаза Сухагванти.

Пхуланванти поняла — пора отступать, и, захлебываясь плачем, обратилась к старшему деверю:

— Пусть терзают меня, как хотят, только семью мою не надо трогать, родителей моих!

— Последний водонос лучше твоих родителей! — выкрикнула Дханванти.

Банварилал обнял мать за плечи:

— Будет, мама. Не трать нервы на скандалы. Мы в в такую беду попали, что нам без твоих советов не выпутаться.

Прикосновение сыновней руки привело Дханванти в чувство.

— Извини, сынок. Не сдержалась. С кем в ссору ввязалась!

Она утерла слезы.

Когда сыновья увели мать, Сухагванти сняла с очага сковородку, поставила на огонь противень и негромко распорядилась:

— Пхуланванти, вставай и готовь ужин. Митро, отнеси мужу поесть — он с самого утра голодный бегает.

Доставая посуду с верхней полки и расставляя ее на подносе перед Сухаг, Митро не утерпела, чтобы не уколоть напоследок Пхуланванти:

— Здорово я тебя завела, а? Но свекровь еще лучше сказанула — как она тебя: водонос, говорит, и тот лучше твоих родителей!

Сухагванти жестом остановила ее.

— Готово. Неси поднос мужу.

Митро ухмыльнулась и вышла, играя бедрами.

Сардарилал уныло сидел на кровати. Митро легонько постучала ногой об пол, чтобы обратить на себя внимание. Потом позвякала браслетами. Сардарилал не слышал. Волна жалости к мужу захлестнула Митро. Она поставила поднос перед Сардарилалом и, заглядывая ему в глаза, сказала:

— Ваш ужин, господин мой! И я — у ваших ног, готовая служить вам. Что пожелаете — сладкие лепешки на масле или вашу рабыню?

Сардарилал, едва взглянув на нее, отвел глаза.

Митро потянула его за рукав. Глаза ее искрились. Она разломила лепешку, положила кусочек мужу в рот и нарочито вздохнула.

— Ладно, не я, так хоть эта свеженькая, горяченькая лепешка.

Сардарилал начал жевать, не проронив ни слова. Митро совсем расшалилась:

— За что вы гневаетесь на рабу вашу, возлюбленный господин?

Сардарилал взглянул на нее и взял другую лепешку.

— Что делать мне, несчастной, если господин мой холоден со мной? — разливалась Митро.

Сардарилал скользнул взглядом по груди Митро, и она почувствовала, что тает, как конфета в жару.

Присев перед мужем и уперев локти в его колени, Митро так и подалась к нему.

— Мой повелитель, ведь время повелевать не длится вечно. Пока есть возможность…

Сардарилалу больше всего хотелось, чтобы она отодвинулась, но громадные карие глаза так близко сияли из-под душистых черных колец на лбу, что он почувствовал трепет во всем теле.

— Играешь лучше Путлиджан! — усмехнулся он, беря ее за подбородок.

Сравнение с прославленной актрисой, к которой тянулось столько мужских сердец, привело Митро в полный восторг. Однако она предпочла изобразить негодование и, надув губки, притворно возмутилась:

— Сравнивать меня с какой-то уродкой, которая даже на сцене не перестает жевать бетель! Ты вот об актрисах мечтаешь, а про ожерелье, мне обещанное, и думать забыл.

Митро не выдержала роли, расхохоталась и, целуя мужа, шепнула ему в ухо:

— Я люблю тебя, но ты помни — все проходит!

Улыбка шевельнула губы Сардарилала, но мгновенно исчезла. Он опять насупился, и Митро, уловив перемену в его настроении, тоже посерьезнела и, опустив глаза, спросила:

— Что не дает покоя моему повелителю? Если есть что-то у него на уме, пусть разделит он заботу со своей рабой.

«Новые штучки», — подумал Сардарилал, но вслух сказал:

— А тебе зачем голову свою забивать? Мужские заботы для мужчин.

Митро чуть было не выпалила, что было у нее на уме, но вовремя прикусила язык и заворковала:

— Махараджа со мной ни еду не делит, ни постель, так хоть боль сердечную мог бы разделить.

— Тебе не понять! — отмахнулся муж.

Брови Митро поползли вверх:

— Мне только мужа моего неуступчивого не понять, а другое я все понимаю!

Сардари поерошил волосы, повздыхал, но все же ответил:

— Гульзари дел натворил, в долги влез — это меня и гложет. Больше ничего, Митро.

Митро так и прыснула, просто корчиться стала со смеху.

— Мой господин, я-то, бедная, бог знает что думала, а тут из глубины семи морей улитка выползла! Скажи хоть, сколько он там задолжал?

Сардарилал промолчал, всем своим видом показывая, что нет надобности отвечать.

Митро отвязала ключ от связки на поясе и, подбрасывая его на ладони, спросила:

— Что за женщина была бы Митро, не сумей она в такой малости помочь своему господину?

Сардарилал растаял:

— Глупышка, ты-то чем можешь помочь? Тут дело тысячами пахнет.

— Одной тысячей? — подмигнула Митро.

— Да нет, — вздохнул Сардарилал.

— Две тысячи?

— Опять нет.

— Неужели три?

— Допустим, три.

Встав на цыпочки, Митро дотянулась до металлической шкатулки на верхней полке. Отперла шкатулку, извлекла красный вышитый мешочек и выложила его перед мужем.

— Бери, милый, бери сколько надо! Дочка Митро и без этих побрякушек в девицах не засидится.

Муж ошалело уставился на Митро. Она фыркнула в краешек покрывала, потом бросилась мужу на шею.

— Головой Митро поклянись, повелитель мой, что возьмешь и не будешь больше тревожиться.

Сардарилал пришел в полное смятение. Митро была способна на мерзкие выходки, но тут как руку на нее поднять?

Он несколько раз взглянул на Митро, потом наконец решился:

— Скажешь правду?

— Сначала поклянись! — Митро отвела глаза. — А я клянусь собой, матерью клянусь, черным вором клянусь, только не тобой, милый мой, не тобой — ну как я могу клясться моим любимым? — Она прижала ладони к груди. — Он ведь спрятан в сердце моем.

Сардари пропустил все это мимо ушей. Не отводя взгляда от Митро, он резко спросил:

— Чего крутишь-то?

— Нет, нет, ничего я не кручу!

— Откуда у тебя все это добро?

«Вот скотина», — подумала испуганная Митро, а вслух произнесла с нарочитым смехом:

— Мамочкин сыночек глупенький, ты что, забыл? Я все-таки у твоей богатой тещи одна-единственная дочь!

Сардарилал открыл было рот, но Митро ему и слова сказать не дала, прильнула к нему долгим поцелуем.

— Уладились твои дела, — зашептала Митро, — все уладилось, сердце мое, теперь можешь и обо мне подумать…

Приехала погостить Джанко, любимица братьев, — точно радостное солнышко и двор, и дом озарило.

Гурудас с любовью положил ладонь на дочкину голову, потом внука на руки взял, хорошенько рассмотрел младшего члена семьи и удовлетворенно покивал. Джанко так и повисла на матери, и глаза Дханванти наполнились счастливыми слезами. Она все обнимала дочь и никак не могла выпустить ее, пока Митро не засмеялась:

— Мама, нам хоть капельку любви-ласки тоже оставьте!

Джанко кинулась целоваться с невестками, удивилась, не видя Младшей, спросила:

— А где Пхулан? И Гульзари где? У них все хорошо?

— Пхуланванти! — позвала старуха. — Выйди к нам, доченька, Джанко приехала!

Сухаг обняла Джанко:

— Ты, моя птичка, совсем забыла свой старый дом и двор?

Джанко уселась на чарпаи[30] и, осматриваясь по сторонам, радостно сказала:

— Разве можно забыть родной дом, в котором живут мои любимые братья и жены их милые.

Митро притворно нахмурилась:

— А ты что, каждый день с мужем…

Джанко не сразу поняла, а поняв, закрыла лицо руками.

Появилась заплаканная, непричесанная Пхуланванти.

— Невестушка! — обрадованно закричала Джанко и прыгнула ей на шею. — Я от тебя добрых вестей жду!

Митро захохотала.

— Нашла, Джанко, от кого добрых вестей ждать. Бог с тобой! Откуда им взяться у такой карги сварливой?

Джанко не успела опомниться, как Пхуланванти ринулась обратно в свою комнату и с треском захлопнула дверь.

Джанко в растерянности повернулась к Старшей. Старшая лишь беспомощно пожала плечами в ответ, и тут появилась сияющая Дханванти с внуком на руках.

— Сухагванти, Джанко нужно накормить, она же с дороги!

— Ну, Джанко не устала, — подмигнула Митро невестке, — отчего ей устать, кто ее изнурял, он ведь сейчас далеко отсюда!

Дханванти не рассердилась, а только посмеялась словам невестки и, укачивая малыша, сказала дочери:

— Митро права, муж твой теперь далеко, а знак его любви к тебе с нами! Вот он какой у нас славный!

Женщины совсем развеселились. Вышел и Гурудас, привлеченный их голосами. Старик с улыбкой посмотрел на невесток, а они обе с подобающей скромностью прикрыли лица покрывалами. Гурудас провел рукой по волосам дочери, забрал у Дханванти внука и стал сам укачивать его.

Кто знает, откуда взялся в старике свет, от которого разгладились морщины, замерцали глаза. Воспряли даже обвисшие усы, а на губах заиграла такая улыбка, будто никаких забот, никаких хлопот на свете не осталось.

— Джанко, доченька, скорее иди есть, а потом расскажешь, как вы там живете-можете, как там все эти прекрасные молодые люди, родня твоя новая.

Дед с внуком на руках, бабушка, склонившаяся над ними, как на ожившей картинке полного семейного счастья, подумала Сухагванти.

— Мамочка, — незаметно для свекра шепнула она свекрови, — уговорите отца на кухне с нами посидеть. Так уютно всем вместе будет!

— Ну что ты, что ты, невестка моя глупенькая! Какая радость от стариков? Вот кто нам принес сегодня радость — малыш наш!

Вид старой кухни родительского дома, полок, заставленных посудой и всякой кухонной утварью, чуть не заставил Джанко расплакаться. Все здесь было знакомо до мельчайших подробностей, в этих стенах она жила и росла, а теперь приезжает сюда погостить!

Дханванти не отрывала счастливых глаз от цветущего личика Джанко.

— Ну, рассказывай, рассказывай, дочка! Что за человек твоя свекровь, как она? Все еще молодится — в волосах цветы, на веках сурьма?

Джанко с болью рассматривала постаревшую мать, и сердце ее сжималось. Мать как-то почернела, а уж морщин на лице сколько прибавилось!

Свекровь — словно наливное яблочко, а мама, мама, как она замучена, задергана заботами.

— Мамочка, какой ты видела мою свекровь на свадьбе, так она и сейчас выглядит. Нисколечко не изменилась.

— Верно, чего ей меняться? — заметила не без ехидства Дханванти. — У кого и на старости лет одна забота — вкусно поесть, сладко попить, подкраситься, принарядиться, у того и красота не вянет.

Гурудас усмехнулся. Он гладил внука по головке и с удовольствием думал о его бабушке.

— Разве грешно женщине следить за собой, а, жена? Не все же такие, как ты у меня. Что на свете ни происходит, все от бога, а ты вечно обо всем тревожишься, маешься, и все беды у тебя на лице отпечатываются. И на одежде.

Дханванти не обиделась на мужа, но сделала строгие глаза и обратилась к невесткам:

— Слышали? Я ему больше не нравлюсь. Только и разговору что о сватье! Да что ж это такое, а?

Невестки вежливо посмеялись, скромно отворачиваясь от старика.

Джанко первая услышала шаги, ринулась во двор и бросилась на шею старшему брату, Банварилал расцеловал сестру и, входя вместе с ней на кухню, спросил:

— Мама, как же ты позволила этой сумасшедшей девчонке одной в дом заявиться? Мы ее целый год не видели, так она и теперь без мужа прискакала! Где муж-то? Дом караулить оставила?

— Это ты спрашивай у твоей сестрички, а тебе, сынок, вот кого хотели показать — смотри, какой серьезный и важный человек приехал к нам!

Банварилал осторожно взял на руки племянника.

— Каков, а? Подарок нам зять сделал, подарок!

— Сынок, — вдруг вспомнила Дханванти, — а где же Гульзарилал? Он не пришел с тобой?

— Нет, — коротко ответил Банварилал.

Гурудасу не хотелось вспоминать о семейных бедах в этот счастливый миг, и он перевел разговор на другое:

— Видишь, как вышло — сестра моложе всех вас, а у нее уже настоящая семья.

Дханванти многозначительно посмотрела на невесток. На вид они и здоровые, и сильные, а ни одна пока не понесла.

После еды Джанко открыла свой чемодан, стала доставать подарки и оделять братьев и их жен.

— Дочка, — упрекнула ее Дханванти, — ты что же это делаешь? Разве тебе положено привозить подарки старшим в семье, разве не наоборот?

— Все правильно, мама, — горделиво возразила Джанко, — мне свекровь сколько раз говорила — с пустыми руками я тебя домой не пущу, так и знай. Если бы, говорит, у тебя уже племянники были, то и на их долю подарков купили бы.

Гурудас уложил внука рядом с собой, и теперь его больше ничто не интересовало.

— Дханванти, — бросил он через плечо, — пускай дочка с невестками радуются, не мешай им. Когда будем Джанко обратно собирать, дашь ей денег, и все!

Сухаг и Митро увели Джанко во двор — без помех расспросить обо всем: что за семья оказалась, дружно ли живут, как приняли ее?

Митро веселила всех, вгоняя Джанко в краску своим неуемным любопытством:

— Муж у тебя, видно, святой. Может, он йог у тебя? А в постели он тоже йогой занимается?

Джанко кивнула, блестя глазами.

— У него волшебный посох есть?

— Угу. — Глаза у Джанко так и искрились.

— А спать он тебя как заставляет, не молитвой, надеюсь?

Джанко залилась румянцем и повернула голову к Сухаг.

Сухагванти с улыбкой смотрела, как краснеет молоденькая хорошенькая золовка, но, перехватив насмешливый взгляд Митро, рассердилась на ее приставания.

Средняя мгновенно уловила перемену в настроении Старшей и, сощурившись, протянула:

— Если я чуть не влюбилась в красавицу Джанко, могу представить себе, что она делает с мужчинами?

— Все, Джанко, дорогая, поболтали-пошутили, и хватит! Иди к маме, — распорядилась Сухаг, — ей хочется, чтобы ты с ней побыла.

Джанко, не совсем поняв, что произошло, послушно отправилась к матери; Митро же, смерив Старшую презрительным взглядом, высокомерно откинула голову и спросила:

— Я, понятное дело, вам в подруги не гожусь, раз я живой человек, раз у меня и душа, и тело есть?

— Сестра моя, ты все шестнадцать искусств быть очаровательной постигла, но умоляю, не учи своим штучкам эту телочку невинную, не сбивай с толку невестку из чужого дома!

— Чушь несешь, Старшая! Твоя невинная телочка без меня все знает: как спать с мужчиной и как детей рожать. Брось, Старшая, женщина родила, значит, всему уж обучена, все ей известно.

Сухаг зажала уши:

— Не надо, не надо! Мой грех, что я с тобой заговорила, мой! Прости, виновата я, только оставь меня в покое!

Митро повернулась спиной к Сухаг и, подойдя к комнате Пхуланванти, застучала в дверь:

— Поругались — и хватит, Пхулан! Выходи-ка из своей обители ярости!

За дверью молчали.

Митро выглянула на улицу и вдруг увидела Гульзарилала в окружении братьев Пхуланванти.

— Отпирай, Пхулан! — обрадовалась Митро. — Младшенькая, миленькая, к нам гости идут! Идет Гульзарилал, а с ним твоих братьев целый взвод.

Дверь с треском распахнулась, и на пороге возникла Пхуланванти, неопрятно одетая, причесанная кое-как.

— Ты что это? — фыркнула Митро. — Ты сегодня в роли Кайкейи[31]? Твой пасынок отнял корону у твоего сына?

Появление братьев явно придало Пхуланванти храбрости, и она посмела огрызнуться:

— Полегче, Средняя, полегче! Взвод братьев у меня — ишь ты!

— Ах, Младшая, зато тебе есть на кого опереться! Видать, твоя мамаша детей рожала не по штуке, а по пятку!

Пхуланванти не успела найти слов для достойной отповеди — ее братья Кишна и Бишна вошли во двор. За ними понуро шагал Гульзарилал с третьим братом.

Митро встретила мужчин потоком сладких слов, чистосердечности которых верить не стоило:

— Кто к нам пришел, кто к нам пришел, короли конфеток-карамелек в гости к нам пожаловали? Чем кормить-угощать вас, купцы, в доме вашей сестры? Как нам принять вас получше?

Пхуланванти бросилась к братьям. Утираясь покрывалом, хлюпая носом, размазывая слезы, взмолилась:

— Заберите меня из этого ада, заберите свою сестру несчастную, спасите меня от злодейских рук!

Сатиш, третий брат, стиснул увесистые кулаки:

— Кто же это довел нашу сестру до такого? Покажи, кто тебя терзает тут?

— Кто бы это мог быть? — стрельнула Митро глазами в его сторону. — Кто же истерзал вашу бесценную сестричку? Просто ума не приложу! Может, повитухи знают или…

Бишна бесцеремонно оглядел Митро:

— Ты бы помолчала, Митро. С тобой разговор особый. Не сейчас. А пока что позови своего почтенного свекра.

Митро уперла руки в бока и вздернула подбородок:

— Какой вы важный, родственник! Понимаю-понимаю, отец ваш — молодой человек, раз седину закрасил. Но помяни мое слово, он скоро начнет крошиться, как его пирожные.

— Чтоб тебя черви источили, Митро! — завизжала Пхуланванти, ударяя себя ладонями по лбу. — Чтоб ты заживо сгнила за то, что моего отца и братьев покосишь!

Гульзарилал посмотрел на жену, перевел взгляд на ее братьев, рвущихся в бой, открыл рот, словно хотел что-то сказать, но так ничего и не произнес.

Митро не могла упустить такой случай:

— Брат мужа моего, Гульзари, ты же был мужчиной! Когда ты успел в бабу превратиться, я и не заметила!

На шум выглянули Гурудас и Дханванти. Старики так и обмерли при виде родственников, сгрудившихся под дверью.

— Ничего не случилось? — прошептал Гурудас пересохшими губами.

Кишна, старший из братьев, сделал шаг вперед и резко сказал:

— Все мы живы-здоровы. И отец с матерью, и мы все, все пятеро братьев нашей Пхулан. Вот это я и хочу вам сообщить, почтеннейший.

— Не надо злиться, сынок, — вмешалась Дханванти. — Имей уважение к нашим годам.

Тогда вперед шагнул Бишна:

— А я хочу спросить, что происходит с нашей сестрой? От нее половина осталась!

Дханванти сразу поняла, в чем дело.

— С тобой я говорить не буду, Бишналал. А вот со своим сыном — да. Гульзарилал! — повернулась она к младшему. — В чем дело? Зачем ты привел с собой этих советчиков?

Пхуланванти ринулась мужу на выручку:

— Что же мы, несчастные, и пожаловаться права не имеем, когда несправедливо с нами поступают?

— Перестань, невестка! — оборвала ее Дханванти. — Гульзарилал! Объясни своему отцу, что здесь творится? В чем дело?

Гульзарилал прочистил горло, но опять не выговорил ни слова. Он стоял, не поднимая глаз.

Дханванти все еще казалось, будто можно предотвратить беду, нужно только подбодрить Гульзарилала.

— Сынок, — мягко сказала она, — уж если ты позволил всем вмешиваться в наши семейные дела, чего же ты от нас таишься? Скажи, что случилось?

Гульзарилал еще ниже повесил голову.

Беспомощность сына заставила Дханванти отступить — будто она и не мать ему, будто стоит она над сыном, как палач с секирой, и все замахивается и замахивается над его головой. Ее сердце наполнилось болью за младшего, самого любимого из сыновей. Жалость перехватила горло.

— Сыночек, — еле выговорила Дханванти, — не тревожься ты обо мне, старухе. Что нужно сделать, чтобы вам с женой хорошо жилось, то и делай!

У Гульзарилала задрожали губы. Он тяжело вздохнул и пробормотал:

— Так уж вышло, мама, что моей жене невмоготу жить в этом доме…

Теперь Дханванти не могла вымолвить словечка, не могла спросить, что же не нравится в доме жене ее сына. Потрясенная ударом, она посмотрела на мужа, ожидая помощи от него, и увидела, что Гурудаса трясет от ярости и стыда.

— Дханванти, — услыхала она его прерывающийся голос, — тут ведь нас с тобою судят. И тут, кроме нас, нет виноватых…

Пхуланванти закончила уборку в комнате и тщательно разгладила цветастое покрывало на широкой кровати. Встряхнула рубашку мужа, повесила ее на место. Развязала краешек сари, куда были завернуты ключи, положила их на полку, инкрустированную перламутром.

Из-под двери в комнату пробивался узкий солнечный прямоугольник. Пхуланванти ощущала такой счастливый покой в душе, описать который она была бы не в силах. После заточения в доме родителей мужа она очутилась в новом, прекрасном мире.

Пхуланванти приготовила шальвары и рубашку модного зеленого цвета, взяла кусок мыла и отправилась приводить себя в порядок. Младшая невестка Дханванти наслаждалась счастьем вымыться в свое удовольствие в родительском доме.

Пхуланванти долго мылась, потом не спеша наряжалась в зеленые шальвары и камиз, потом нежилась на солнышке. Она расчесала волосы, заплела их в тугие косы и вытянулась на постели, чувствуя себя легкой и свежей.

— Бог Кришна, пастушок с флейтой, великий боже, спасибо, что выручил ты меня из этого ада, от петли ты меня спас! Увидела бы меня сейчас свекровь моя обожаемая! Сердце бы у нее разорвалось от злобы!

Маяванти тихонько вошла в комнату, присела рядом с дочкой и счастливым голосом спросила:

— Ну что, доченька, теперь у вас с мужем все будет хорошо?

Пхуланванти заиграла глазами.

— Мамочка, милая, зять у тебя — святой, просто святой. Он же никогда ни за кого слова не скажет и против тоже не скажет. Причина не в нем, в других людях была. Они ссоры затевали!

Маяванти подняла брови, и две морщинки обозначились на ее гладком лбу.

— Маленькая, а свекровь очень скандалила, когда ты от них уходила?

— А что она могла мне сказать? Как бы она посмела рот раскрыть, когда даже сыну ее невтерпеж было видеть, что у них в доме творилось!

Но Маяванти очень нужно было, чтобы дочь рассказала ей, как именно все происходило, скандал был необходим, и она небрежно заметила:

— Ну, Пхулан, твоя свекровь не так уж чиста и невинна… Что угодно выдумать способна…

Пхулан только этого и ждала:

— Послушала бы ты, какой она шум подняла. Но сколько ни старалась — Гульзарилал уперся на своем.

— А что этот старый осел, свекор твой?

Начав вспоминать все события того вечера, Пхуланванти уже не могла остановиться — она заново переживала каждую подробность.

— Кто там его слушает, этого старого дурака?! — У Пхуланванти задергались губы. — Только и может, что бурчать себе под нос и кашлять! Кашляет, хрипит и опять кашляет!

Маяванти стало жалко свою любимую дочку, которая столько натерпелась от чужих людей. Но она не дала волю чувствам — сейчас было не до этого, было не до жалости.

— Пхулан, маленькая моя, — нежно сказала она, — ты должна все хорошенько обдумать. Теперь обязательно пойдут разговоры. Родные, знакомые — кому надо, кому не надо, все будут толковать, перетолковывать, сплетни распускать…

— Ну и что, мамочка? Кто виноват, тот пускай и боится пересудов. А я что? Я разве в чем-то виновата?

Маяванти уже составила в уме план действий и потому возразила резко и решительно:

— Странно ты себя, Пхулан, ведешь! Тебя в том доме мучили и травили, чуть в могилу не свели, а ты все о какой-то своей вине тревожишься!

Пхуланванти пришла в восторг от находчивости матери. Бросив подозрительный взгляд на комнаты женатых братьев, она обняла мать и зашептала ей на ухо:

— Мамочка, только ты сама уйми этих двух трещоток. Мне с ними не справиться…

После обеда мать и дочь расположились во дворе — подышать свежим воздухом.

— Доченьки! Невестки! — позвала Маяванти. — Подсаживайтесь к нам. Давайте поболтаем, может, наша Пхулан хоть развеселится, а то она со вчерашнего дня все плачет и плачет, просто с ума сходит, бедная.

Невестки, в кои-то веки услышав ласковый голос свекрови, переглянулись с понимающими усмешками, но взяли свои табуретки и перенесли их поближе.

Маяванти поощрительно кивнула старшей невестке и медовым голоском начала:

— Ты только посмотри, Сома, девочка наша какая бледненькая! — И, обращаясь к дочери, плавно продолжила: — В чем дело, доченька? Тебя там голодом морили, что ли?

Пхулан сделала невинные глазки, тяжко вздохнула и опустила ресницы.

Маяванти выразительно подняла брови:

— Ты почему не отвечаешь? Дочка!

У Пхуланванти слезы покатились по щекам.

Сома и Рани обменялись мгновенными насмешливыми взглядами и опять уставились на свекровь с выражением послушной озабоченности на хорошеньких личиках.

Вытирая дочкины слезы краешком сари, Маяванти уговаривала ее:

— Не надо, не надо от своих таиться! Да ты хоть сотню покрывал набрось на безобразия, которые творятся в той семье, все равно — не я одна, весь город знает, как эти изверги с тобою обращались!

Младшая невестка многозначительно посмотрела на старшую и, едва заметно кивнув ей, спросила с наигранным изумлением:

— Как же так, мама? Известное дело, вторую такую скромницу, как Пхуланванти, ищи — не найдешь, а за что они все-таки ее изводили?

Маяванти насторожилась.

«Ах вы, лисицы хитрые!» — подумала она, вглядываясь в невинные лица невесток.

— Что я скажу тебе, невестка? — проникновенно произнесла она вслух. — Разве корыстных людей переделаешь? Свекровь Пхуланванти что ни день требовала — и то ей достань из родительского дома, и это привези. Куда было деваться бедной девочке? Прямо хоть в петлю лезь!

Старшая невестка втайне ликовала, видя, с какой точностью выпустила младшая стрелу. Невестки снова обменялись молниеносными взглядами, и старшая рассудительно поддакнула свекрови:

— Правильно говорите, мама. Кто охотится только за невестиным приданым, тому и дела нет, что она сама просто куколка!

— Пхулан, милая! — Рани широко раскрыла глаза, изо всех сил изображая изумление. — Ну кто бы мог подумать, что у твоего мужа родня такая жадная? Кому бы в голову пришло, что все они вовсе не такие, как нам казалось?

Маяванти подозрительно глянула на дошлую невестку, и та немедленно сменила тон.

— Пхулан, — нежно-нежно спросила она, — но ведь ты забрала все свои драгоценности с собой?

Маяванти, которой предстояло внушить всему кварталу и всей многочисленной родне, что побег дочери — вынужденный, потихонечку закипала от несговорчивости собственных невесток.

— Ну при чем тут драгоценности, колечки-сережки? — вознегодовала она. — Вернулась дочка живая и здоровая в дом родной — слава богу! Кто знает, до чего эта семейка довела бы ее, не приди братья на выручку.

— Ой, умру, — взвизгнула Рани, не желая уступать свекрови. — Умру! Неужели братья увели Пхулан с пустыми руками и все ее украшения там оставили?

Сома решила, что и ей пора в бой:

— Как можно, сестричка! Надо же соображать, что делаешь! Конечно, твой отец тебе все купит, но все равно нужно было хоть мелочи какие-нибудь — сережки, кольца, браслеты — с собой забрать!

Маяванти метнула злобный взгляд на невесток и стала проклинать богоданных родственников Пхуланванти.

— Подлые, низкие люди! Собственную невестку обобрать! Чтоб их холера задавила! Молнией чтоб их поубивало! Чтоб им бог вечные муки послал! Чтоб им вечно в аду гореть!

Младшая невестка посмотрела прямо в глаза свекрови и тихим голоском послушной девочки сказала:

— Конечно, мамочка, бог обязательно за неправду накажет и страшную смерть пошлет!

Удар был точно нанесен, и старшая невестка поспешила вмешаться:

— Бог с ним, со всем! Хорошо, что вырвалась Пхуланванти из их лап, что сидит она сейчас с нами целая и невредимая. Подумаешь, велика важность — драгоценности! Будем живы, будет у нас все. Жизнь бесценна, а остальное — бог с ним!

Понимая, что все материнские карты биты, Пхуланванти уткнулась лицом в колени старшей невестки и громко, взахлеб, разрыдалась.

Проснувшись одним прекрасным утром, Дханванти услышала новость такую сладкую, что горечь и боль последних дней сразу предстали перед ней в другом свете.

Она, как всегда, рано встала, умылась, полила священное растение тулси и пошла на кухню. Застав за приготовлением завтрака не Сухагванти, а Митро, Дханванти удивилась.

— Сумитрованти, дочка! — остановилась она на пороге. — А почему сегодня здесь ты, а не Сухагванти? Ничего с ней не случилось?

Митро, отбрасывая волосы со лба, оглянулась на свекровь.

— Что делать, мама! С тех пор как обожаемая наша Пхуланванти убралась к родителям, вы так страдаете в разлуке с ней, что совсем дом забросили, ничего не замечаете.

— Ты что это с утра загадками заговорила? Где Старшая, не заболела?

— Вы и впрямь ничего вокруг себя не замечаете! Полон дом ваших сыновей и их жен, а вы спрашиваете, что со Старшей. Удовольствие от мужа получила — на целых девять месяцев! Теперь мучиться будет, а все ради того, чтобы в доме внук появился!

— Правда? — ахнула Дханванти.

Митро залюбовалась лицом свекрови, сразу похорошевшим и разрумянившимся от счастья.

— Вы только терпения наберитесь, мама. Это ведь дело долгое, не то что раз-два — и внук у вас на руках.

Из сияющих глаз Дханванти полились счастливые слезы.

— Бог да благословит твои уста за добрую весть, Сумитрованти, масло и мед пусть пребудут в них! Побегу отцу расскажу!

Провожая глазами старуху, бросившуюся к мужу с радостной вестью, Митро улыбнулась про себя. Какая это странная вещь — рождение ребенка, новая жизнь. Если семя новой жизни посеял твой сын — это великое счастье, а кто другой — позор! А почему?

Увидав, что Гурудас еще не проснулся, Дханванти возвратилась на кухню, достала доску для теста и присела на корточки рядом с невесткой. С удовольствием наблюдая, как Митро процеживает молоко, старуха сказала:

— Совсем я, видно, из ума выжила, Сумитро, принцесса моя! Вчера весь день заставила Сухагванти уборкой заниматься. Ах ты боже мой! Что она теперь подумает обо мне?

— Ничего она, мама, не подумает. Что вы, Сухаг не знаете? Она же, наверное, в прошлой жизни вашей прислугой была. Вы ей скажете: сядь! — сядет. Скажете: встань! — встанет.

Ликование души Дханванти все искало себе выхода:

— Живи счастливо, Сумитрованти, деток тебе хороших! Бог, он, может, и не сразу дает, а все же с пустыми руками никого не оставит!

— Вот вы через слово бога поминаете, — усмехнулась Митро, — а его кто-нибудь своими глазами видел? Детей нам не бог дает, а ваши сыновья — захотят и сделают младенца!

Дханванти зажала уши.

— Рам, Рам! Свои грехи на мою голову не вали! Я женщина слабая, дня без милостей бога не проживу!

Митро, не вставая с пола, потянулась со смехом к полке за блюдом, незастегнутая рубашка разошлась на ее груди, и свекровь впервые заметила, как исхудала ее Средняя. Что с Митро? Совсем недавно была как налитая, просто лучилась здоровьем и молодостью — и вдруг… Дханванти, не мигая, уставилась на Митро и совсем было приготовилась спросить ее, в чем дело, но тут Митро повернула голову, и старуха увидела выражение ее громадных глаз. Поймав взгляд свекрови, Митро сразу вскипела:

— Вы что на меня так пялитесь, мама, будто наброситься хотите! Может, о чем спросить решили, так спрашивайте, чего уж!

Дханванти опешила от невесткиной ярости и произнесла запинаясь:

— Да разве я со злом смотрю, Средняя? Я и вправду спросить собралась — почему ты так исхудала?

Сумитрованти сверкнула глазищами и с маху брызнула холодной водой в закипевшее молоко.

Сбившееся покрывало поднималось и опускалось на ее груди, будто под ним работали мехи.

Дханванти ничего не понимала — Митро, задиристая, языкастая, насмешливая Митро, оказывается, умеет сдерживаться?

Митро металась по кухне, с грохотом переставляя горшки и сковородки.

— Невестка! — несмело позвала Дханванти.

Митро глянула на свекровь, отвернулась и стала раздувать огонь под котлом.

Да что с ней творится? Чувства Митро всегда текли свободно, как река, а сегодня она замкнулась в себе и заполняет всю кухню сдерживаемой злостью.

Сардарилал — подумала Дханванти с внезапной ясностью, поняв все, что происходит и раньше происходило с невесткой. Сын мучает жену, словом ли, делом, — но она несчастлива. Нет сомнения, она отчаялась устроить свою жизнь и без радости смотрит в завтрашний день.

— Доченька, — мягко начала Дханванти, — я все понимаю. Сын мой глупый во всем виноват, это он без конца с тобой ссорится по пустякам.

Митро вскинулась, как раненая тигрица:

— Да что вы мне душу растравляете? Лучше уж прямо, без затей, вместе с сыночком вашим изрезали бы меня на куски и замариновали в злобе вашей!

Дханванти отпрянула от беснующейся невестки. Мало оскорблений пришлось ей выслушать от Пхулан, так теперь еще и эта по следам Младшей пошла!

Как ее вразумить, Митро чертову?

— Невестка, мой Сардари, конечно, на язык бывает невоздержан, но сердце у него доброе. Когда господь благословит и тебя детьми, муж сразу по-другому вести себя начнет.

Митро не сводила глаз со старухиного лица, а в глазах у нее будто пожар разгорался. Когда она заговорила, каждое слово ножом резало Дханванти:

— И не краснеете, мамочка! Если от вашего милого сынка хоть какой-то прок будет, так Митро уличной подметальщице ножки вымоет и воду выпьет. Жизнью своей клянусь!

Невестка без молотка вколачивала гвозди в сердце матери. Дханванти, задыхаясь, схватилась за грудь.

Впервые в жизни обуяла Дханванти слепая ярость, острое желание ногтями разодрать рот, выговоривший эти слова, но какое-то сосущее, ноющее ощущение в глубине ее тела подсказывало ей, что, может быть, ох, может быть, и есть правда в беспощадных обвинениях окаянной невестки.

Мать застыла в оцепенении, молча глядя перед собой невидящими глазами. Она так глубоко ушла в себя, что перестала понимать, где она и сколько времени прошло.

— Мама!

Подняв глаза, она увидела не Сумитро, а Сухаг, стоявшую перед ней с виноватым видом.

— Я проспала, мама! Все сплю и сплю, а тут столько дел по дому! Вы зря меня не разбудили, мама!

Дханванти промолчала. Пустыми глазами смотрела она на Сухагванти и вдруг, зарыдав, обеими руками притянула ее к себе.

— И зачем я только живу на свете? Лучше бы мне умереть!

Сухагванти решила, что свекровь снова терзается мыслью о черствости Гульзарилала и его Пхуланванти, и ласково упрекнула ее:

— Правду Митро говорит: вы никого так не любите, как Гульзарилала и Пхулан.

— Да нет же, невестка, нет!

— Ну как же нет? — стояла на своем Сухаг. — Иначе как бы вы, с умом и сердцем вашим, да вдруг перестали понимать, что тот, кто перевез жену к ее родителям, долго там не задержится — вернется домой к отцу с матерью.

Дханванти все еще не понимала, о чем речь, а Сухаг продолжала уговаривать ее:

— Мамочка, ну хоть ради меня обещайте не мучить больше себя из-за глупостей, что они натворили!

Нежность невестки возвращала Дханванти к жизни, она вспомнила о радости, которую несла в дом Сухагванти, утерла слезы и спросила:

— Средняя невестка мне сказала… Это правда?

Сухагванти опустила глаза.

— Я хорошо себя чувствую, мама. Пока тревожиться не о чем.

«Господи, велики твои милости, — подумала Дханванти, — одарил ты меня, недостойную, такой разумной и доброй невесткой».

Сухагванти налила свекрови чаю, положила лепешку на горячую сковородку и рассудительно спросила:

— Зачем же так принижать себя, мама?

— Нет-нет! Сперва отнеси завтрак отцу, мне все равно сейчас есть не хочется.

Сухаг сняла со сковородки испекшуюся лепешку, положила ее на тарелку, пробормотав:

— Отец еще не умывался. Если вы не будете есть, мама, я тоже начну поститься.

Дханванти отломила кусочек горячей лепешки. Глаза ее снова наполнились слезами — чужая дочь, а вошла в дом и родней родных стала!

Сухаг заметила старухины слезы и, чтобы отвлечь ее внимание, тихонько попросила:

— Мамочка, отцу пока не говорите!

Дханванти тут же позабыла обо всем, кроме радостной новости.

— Вы только посмотрите на эту скромницу! Твой бедный свекор ждет не дождется внуков в доме, а ты… Не умер бы от счастья!

Дханванти сорвалась с места и, начисто позабыв горькие, резкие слова Митро, как на крыльях полетела к мужу.

Гурудас уже привел себя в порядок и, умытый, снова лег в постель, аккуратно подоткнув стеганое одеяло. При виде жены он покашлял, чтобы показать свое неудовольствие, и строго спросил:

— Сегодня что, завтрак после обеда подадут?

Жена села на край кровати и громко позвала:

— Сухагванти! Дочка! Неси завтрак отцу!

— Имей в виду, — предостерег жену Гурудас, усаживаясь поудобней, — если ты будешь так распоряжаться, то и эта невестка от нас сбежит. Вот помяни мое слово — сбежит!

Дханванти обиделась.

— Что же это такое? Можно подумать, Пхуланванти я из дому выживала! Отец моих сыновей, хоть ты меня, старуху, не попрекал бы! Ты-то должен на моей стороне быть!

— Если бы я всегда был на твоей стороне, — усмехнулся старик, — видит бог, нам бы вместо одной кухни еще две понадобились.

Шутка не показалась Дханванти смешной — она, нахмурясь, возразила:

— Во всем, выходит, одна я виновата. Сказал бы уж прямо: бедненькая Пхуланванти, как телочка, молоком омытая, а я над ней руку с ножом занесла!

— Хватит, Ванти, — засмеялся Гурудас, — что там говорить? Как я на тебе женился, сразу перестал недостатки твои замечать.

Уяснив себе, что отец ее сыновей дурачится, а сам он в хорошем настроении и, значит, выспался ночью, Дханванти успокоилась.

Когда вошла Сухагванти с горячим чаем и свежими лепешками, Дханванти уже и сама готова была шутить:

— Сухаг, дочка моя! Не обращай внимания на свекровь бестолковую, расскажи отцу всю правду, как я со свету тебя сживаю.

Сухагванти, улыбнувшись в душе, прикрыла покрывалом серьезное свое лицо, поставила перед свекром поднос с завтраком и вышла.

Старуха засмеялась:

— Ну что, махараджа, сердится на меня невестка или нет? — И продолжала другим тоном: — Есть хорошие новости. Сказать?

Гурудас застыл с чашкой чая у самых губ.

— Какие еще новости? Что хорошего можно услышать в старости? В моем возрасте каждый день как гора высокая, перевалил — и слава богу.

Привычная тоска плеснулась в сердце Дханванти, но она одернула мужа:

— Все-то вам известно, махараджа! Совсем святым стал ты у меня, а вот узнаешь новость — сразу в мир вернешься.

Гурудас смотрел на жену непонимающими глазами и вдруг догадался! Как же не догадаться — Дханванти всегда на себя напускала таинственность, когда собиралась сообщить о новой жизни в их семье.

— Сынок, я хочу серьги для невестки заказать.

Мать сказала это таким небрежным тоном, будто между прочим, что сын в изумлении уставился на нее.

— Прошу тебя, Банварилал, не говори мне «нет», даже если у тебя сейчас с деньгами туго из-за всех этих сложностей в лавке.

Умильный материнский голосок заставил Банварилала засмеяться про себя. Как только мать узнала, что невестка понесла, она чуть не на другой день начала задаривать ее.

— Ты что, мать, делаешь? — притворно возмутился он. — Весь дом знает, что Сухаг твоя любимица, но я-то не хочу, чтобы ее вконец избаловали!

Дханванти охотно вступила в игру.

— У меня невестка — одна на миллион, сынок. Такую ни муж, ни свекровь не избалуют. Что ей серебро, что золото — она сама сияет, как алмаз. Она и без украшений всех красивей и лучше будет!

Банварилал приподнялся, опершись на локоть, с гордостью посмотрел на мать и объявил:

— Будет сделано, мама. Что пожелаешь, скажи — и будет сделано. Кто же тебя ослушаться посмеет?

— Сынок мой, — обрадовалась Дханванти. — Когда есть у матери такой сын, как ты, да еще и невестка ему под стать, ей и царство не нужно, она и без того царица!

Дханванти наклонилась над лежащим сыном и зашептала:

— Но эти серьги мне нужны для жены Сардарилала.

Банварилал выжидательно смотрел на мать.

— Понимаешь, в тот день, когда Средняя мне новость сообщила, мне очень понравилось, как она вела себя. Она была такая веселая, так радовалась за Старшую. Потом вдруг, непонятно с чего, на ней как черти поехали. Вскипела, запылала, ее просто трясти от злости начало. Что мне было делать, сын? Ее ведь не поймешь. И меры она ни в чем не знает. Когда она с тобой по-хорошему, лучше ее не найдешь, а разозлится — убить может. Нравится ей человек, она ради него все отдаст, ничего не пожалеет, не нравится — кого хочешь оговорит, хоть бы и семью собственную…

Дханванти опустила глаза.

— Что я тебе скажу, Банварилал? Мне и слов этих не выговорить…

Она помолчала. Банварилал ждал.

— Плохо она говорит о твоем брате. Ругает его почем зря. Я хочу у тебя узнать, сын… Твой брат во всем здоров? И с кем он дружбу водит?

Банварилал отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с глазами матери. Он долго откашливался, прежде чем ответить на ее вопрос.

— Здоров Сардари, мама. Никакого скрытого порока нет в нем. А вот она у нас такая… такая… обыкновенному мужчине с ней не совладать.

Дханванти долго молчала.

— Люди болтают про наших невесток, — снова заговорила она. — Сплетничают… слухи ходят всякие… Ты как считаешь, сын, есть в этом хоть доля правды?

— Кто знает, где правда, где ложь… Это одному богу известно, мама… А вот жена Сардарилала плохо ведет себя.

— Сын! — У Дханванти перехватило дыхание.

— Ты знаешь Нихала? Тетки Икбал сына? Полно народу, а он орет из своей лавки: если этот парень из Бенареса еще с вашей невесткой, привет ему передавай, от Нихала, мол, привет!

Дханванти не дослушала — зажала уши.

— Нет-нет, Банварилал! Неправда это, оговоры. Слово тебе даю, сколько я живу здесь, ни разу ни один чужой мужчина в дом не зашел!

Банварилал хмуро смотрел в потолок, явно не решаясь продолжить разговор, но потом все-таки сказал:

— Обманывать есть много способов…

Дханванти побелела и, едва двигая губами, спросила:

— Ты сам, сынок, что думаешь? В доме вечно полно народу, все у всех на глазах… Можно всех перехитрить?

Банварилал со вздохом поерошил волосы надо лбом:

— Что сказать тебе, мама? Много есть вещей, которых тебе не понять. Но если уж по правде говорить — затоптана честь нашей семьи.

Он захрустел пальцами.

— Видишь, мама, — осторожно приступил Банварилал к делу, — из-за средней невестки за нашим домом в сто глаз глядят. Это очень плохо. Уговорить бы ее без скандала, пусть она у своей матери месяца три погостит, а?

Дханванти вспомнилось лицо Бало, матери Митро.

— Непутевая у нее мать, — вздохнула она. — Вокруг нее кто только не крутится. Видно, суждено нам было такую женщину в родню заполучить, Банварилал. Если б не судьба, дошли бы и до меня слухи, что они за люди, мамаша с дочкой. А с судьбой не поспоришь, нет…

— Мама! — донесся с веранды голос Сухагванти. — Вы здесь, мама? Я хотела спросить, ставить мне молоко на простоквашу?

— Ставь, невестка! — безразлично отозвалась свекровь.

Провожая взглядом удалявшуюся Сухаг, Дханванти сказала:

— Что нам на долю выпало, сын, то и снесем. А вот невестку тревожить не нужно… Да, а где Сардари пропадает целый день, а?

— Счетные книги приводит в порядок. Раньше вечера вряд ли появится.

Дханванти тяжело поднялась на ноги, шагнула было прочь, но снова повернулась к сыну:

— А с Гульзарилалом ты случайно не виделся?

— Оставь его, мама, — усмехнулся Банварилал, — сейчас там теща с ног сбилась, не знает, куда его усадить, чем угостить. Денек-другой, и опомнится твой любимчик.

Дханванти вышла на веранду, огляделась по сторонам. Дверь в комнату средней невестки была плотно прикрыта. Свекровь медленно подошла к двери, поскреблась и позвала:

— Сумитрованти, ты что это сегодня так рано спать пошла?

— Сумитрованти, Сумитрованти! — передразнила Митро из-за двери. — Ну? Что случилось? Лечь пораньше и то не дадут! Можно подумать, Митро — жемчужина у всех на виду, не приглядишь, тут же украдут, дом ограбят.

Что только в голову Дханванти не пришло, пока Митро возилась с замком! Даже сердце закололо. Сардари нет дома, так вдруг невестка не одна!

Упала дверная цепочка, отворилась дверь, и Дханванти увидела удивленные карие глаза Митро.

— Мамочка, — сердито спросила она, — что же такое могло случиться, что вам будить меня понадобилось? Или надумали вкусненького мне принести — молока с медом? — Митро насмешливо фыркнула. — Так в чем дело, мама?

Дханванти переступила порог и через силу засмеялась:

— Какое молоко, какой мед с тобой сравниться могут? Захочешь, каждый день молоко с медом пить будешь, только не сердись ты на меня, старуху. Разве я тебе плохого желаю?

— Откуда вдруг столько нежности ко мне? — Митро недоверчиво разглядывала свекровь. — Можно все-таки узнать, в чем дело? Говорите, раз уж пришли.

Но Дханванти вела себя так, будто ее средний сын только что женился и нужно лаской завоевать его жену.

— Дай тебе бог всяческого счастья, дочка! Я попросила Банварилала, чтобы он от меня серьги тебе заказал.

На губах Митро появилось подобие улыбки.

— С чего это? — поинтересовалась она. — Очень уж неожиданно полюбили вы меня, мама. Я ведь еще не собралась одарить ребенком вашего сына. Отдайте лучше эти сережки Старшей — от нее польза семье, не от меня.

Дханванти не рассердилась, а стала еще ласковей с невесткой:

— Это всем давно известно, Сумитрованти. Что же удивительного в том, что Старшая беременна. Придет твой черед — не один малыш, а семеро во дворе у нас бегать будут!

Митро явно никак не могла уразуметь, к чему клонит свекровь. Она села на корточки и, глядя на Дханванти снизу вверх, ехидно спросила:

— Что же так скудно, мамочка, жалко вам, что ли? Семеро детишек! Да я, может, полсотни рожу!

Нехорошая усмешка скривила губы Митро.

— Будь моя воля, я бы целый полк нарожала, вот только хорошо бы, мамочка, чтоб ваш дорогой сынок ожил, зашевелился этот идол каменный!

Дханванти передернулась.

— Стыда у тебя нет, невестка! Как у тебя язык поворачивается такие гадости говорить…

Она остановилась на полуслове, вспомнив слова Банварилала.

— Доченька, — смиренно продолжала мать, — не теряй надежду. И заговоры разные есть, и амулеты могут помочь… Ты ведь у нас и здоровая, и сильная, прямо как сама Шакти[32].

Митро захохотала.

— Я, может, и Шакти, до меня только дотронься, и я уже на небесах, если бы ваш сын умел молиться Шакти…

Дханванти стремительным движением зажала Митро рот.

— Будет! Слышать ничего больше не желаю.

И, устыдившись собственной несдержанности, тихо заговорила:

— Послушай, что я тебе скажу, Сумитрованти.

Увидев, что Митро и впрямь подняла голову и с надеждой смотрит на нее, Дханванти решилась идти до конца:

— Хочешь выслушать мой совет, поезжай к матери на месяц или там на два. Поживи спокойно, постись, молись, ни о чем не тревожься. Я с хозяйством и одна справлюсь. Вернешься домой — все уладится.

Митро и мечтать не смела о том, что Дханванти сама предложила! Ей сразу вспомнился уютный материнский дом, лица подруг, улицы родного городка — она так и загорелась. Но чтобы свекровь не подумала чего, Митро склонилась в низком поклоне и, пряча лицо, поспешно сказала:

— Как прикажете, госпожа этого дома, как прикажете, так и будет. Раз вы говорите, значит, надо, значит, так я и сделаю. Ради того, чтобы муж был доволен, я хоть год поститься готова, а не то что два месяца у мамы!

Мать посмотрела на дочь. Дочь — на братьев. Никто не успел и рта раскрыть, как Гульзарилал взбежал вверх по ступенькам и скрылся.

Маяванти всплеснула руками.

— Нет, вы видели? Очень странно ведет себя твой муж, Пхулан, очень странно! Рано утром исчез, явился только сейчас, и нет чтобы поздороваться, как жизнь, спросить. Тут не в том дело, что он стесняется, он себе на уме, да еще как себе на уме!

Сатиш поднялся с низкого табурета, громко рыгнул и отряхнул воду с пальцев так, что брызги полетели.

— Ты ему должна прямо сказать, мама, — заявил он, — у нас тут не странноприимный дом, где всякого прощелыгу накормят. А то есть — ест, а как ему скажешь, чтобы малость какую-то сделал, сразу нет его, будто в Бенарес молиться наладился.

Маяванти, спохватившись, оглядела свое семейство, сделала дочери знак рукой и обратилась к невестке:

— Невестка, Гульзарилал без рук, без ног вернулся, собери ему ужин.

Кипя негодованием, Пхуланванти сорвалась с места и застучала сандалиями по ступенькам. Она рывком раздвинула бамбуковую занавеску, влетела в комнату и набросилась на мужа, лежавшего на кровати.

— Могу ли я узнать, где пронеслась сегодня ваша колесница? — ядовито спросила она.

Гульзарилал даже голову в ее сторону не повернул.

— Мама уже с каких пор ждет с ужином, три раза рис подогревала! Поешь по крайней мере, а потом можешь делать, что душе угодно!

Гульзарилал будто не слышал жену. Он медленно подтянул простыню и накрылся с головой.

Пхулан окончательно вышла из себя. Она подскочила к кровати и в бешенстве рванула простыню.

— Ты что от меня закрылся? Если уж тебе смотреть на меня противно, лучше отрави, чем так позорить на глазах у всей семьи.

Гульзарилал зло посмотрел на Пхуланванти и снова натянул на голову простыню.

— Мама правильно говорит, — прошипела Пхуланванти, — мама все говорит правильно! Ты, конечно, бегал к своим, а твоя мамочка накрутила тебя, вот ты и явился чернее тучи.

Она начала всхлипывать и сморкаться в край покрывала.

Через минуту она уже зашлась в неподдельных рыданиях.

Гульзарилал повернулся лицом к стене.

Пхуланванти, не в силах остановиться, ударяла себя ладонью по лбу и причитала на весь дом:

— Не минует их кара божья! Кто колдовством тебя губит! Кто нас рассорить хочет! Бог их накажет, кто тебе на меня наговаривает!

На крики прибежала Маяванти. Остановившись на пороге с подносом в руках, она начала выговаривать дочери.

— Пхулан, Пхулан, ты совсем голову потеряла. Муж приходит усталый с работы, а ты отдохнуть ему не даешь, сразу с глупой болтовней пристала! Гульзарилал, сынок, поужинай сначала, а потом все станет на свое место.

Гульзарилал лежал не шелохнувшись, даже будто дышать перестал.

— Ну хватит вам обоим, помиритесь, вы же друг друга любите, а что за любовь без раздоров. Вставай, Гульзари, поешь хоть немножко, тещу свою на сегодня от кухни освободи.

Гульзарилал попался на тещину уловку и сел в постели, но есть все равно не стал.

— Я совсем не голодный, — объяснил он. — Так что не надо вам больше на кухне возиться.

— Конечно, не голодный, — взвизгнула Пхуланванти, — с чего ему голодным быть, великому дельцу! Он уже все дела справил у своей мамочки!

— Помолчала бы! — с наигранной строгостью остановила ее Маяванти и снова взялась за зятя. — Гульзари, сынок, не обращай внимания на ее глупости. Она так за тебя беспокоится, просто с ума сходит. Только стемнело, все на улицу выглядывала, тебя ждала, а у самой и крошки во рту не было. Поешь, прошу тебя, а после тебя и она что-нибудь съест.

Гульзарилал не успел ничего сказать, как Пхуланванти закатила глаза и повалилась в обмороке на пол.

— Доченька! — завопила Маяванти. — Что с тобой? Воды! Скорей воды! Доченька!

Маяванти бросилась поднимать Пхулан, а Гульзарилалу бросила через плечо:

— Нельзя быть таким бессердечным, зять! Помоги мне уложить Пхулан как следует!

Тот не двинулся с места.

— Ах, так! Сатиш! Кишна! Кто там — бегите наверх!

Братья ворвались в комнату.

— Потом будете с ним разговаривать! — кричала мать. — Сначала сестре помогите!

Сатиш глянул на Гульзарилала — как ножом полоснул — и, наклонившись над Пхулан, брызнул ей водой в лицо. Маяванти пыталась ложкой разомкнуть зубы дочери и влить ей воды в рот, но вода выливалась обратно. Вдруг Пхуланванти дернула ногами и забормотала:

— Мамочка, мама, ведьма белокожая сердце вырывает!

У Маяванти раздулись ноздри, она посмотрела на Гульзарилала ненавидящим взглядом и, гладя дочь по волосам, горячо зашептала:

— Ведьма? Ведьма проклятая, чтоб ей околеть! Она еще захлебнется собственной кровью, ведьма! Пхулан, моя девочка, приди же в себя, смотри, я здесь, я с тобой, Пхулан!

Глаза Пхулан чуть приоткрылись, потом закрылись опять. Она бессвязно бормотала:

— К камню пойду… йогини стану… Боги меня прокляли… Муж меня бросил…

Из-под закрытых век Пхуланванти полились обильные слезы.

Мать осторожно утирала ей лицо краем сари и, склонясь к самому ее уху, шептала:

— Чтоб они заживо сгорели, недуги твои, ну, открой глазки, моя девочка!

В ответ Пхулан опять забормотала:

— Если я умру, мама, Гульзари не виноват… Ты не ругай его… Смотри за ним… он сладкое очень любит…

Маяванти выразительно глянула на зятя:

— Слушай хорошенько, как дочка о тебе говорит! Поганец!

Но Гульзарилал, будто обет молчания дал, не произнес ни слова.

Теща сделала еще несколько заходов, но убедилась, что на этот раз зятя не переупрямить, и велела сыновьям отнести Пхулан в свою комнату и уложить в постель.

Младшая невестка носилась вверх-вниз по лестнице, подавая Пхулан то горячее молоко, то миндальное масло, то свежую воду. Улучив минутку, она заглянула к Гульзарилалу, который по-прежнему лежал на кровати, уставясь в потолок. Понимающая улыбка появилась на тонких губах Младшей. Озираясь, подошла она поближе к кровати и выпалила:

— Мы в тебя верим, Гульзари, все верим в тебя. С первого дня, как ты тут появился, мы сразу поняли: с тобой эти мамочкины-доченькины штучки не пройдут!

Известие о том, что средняя невестка едет в гости к матери, вызвало в доме такую бурную деятельность, какой не было со времени отъезда Джанко. Дханванти заказала для невестки новые шальвары и камиз им в тон. Банвари по просьбе матери привез Митро модные серьги. Сухаг собственноручно выкрасила в два цвета покрывало для Средней и обшила его золотой тесьмой.

Сияющая Митро ласкалась к Старшей:

— Все-то у нас шиворот-навыворот, Старшенькая, люди невесте готовят приданое, а я к матери с приданым еду!

Сухаг засмеялась:

— Митро, наша мама потому согласилась отпустить тебя, что надеется — ты со счастьем вернешься.

— Что это ты? — мгновенно вспыхнула Митро. — Какое еще счастье! Или вы все думаете, у мамы во дворе счастливые деревья растут?

Сухаг обняла среднюю невестку.

— Ты права, счастье с дерева не сорвешь, на базаре не купишь. Все в сердце человеческом.

— Ах ты боже мой! Как наша Старшая говорить научилась! Смотри, в один прекрасный день в святые не подалась бы. Для меня все проще — ешь, пей, живи счастливо, а все остальное — пузыри на воде. Сейчас есть, через секунду лопнули.

— Тебя надолго отпускают? — сменила тему Сухагванти.

— Всего на два месяца.

— Всего! Ты что же, своего Сардарилала тоже святым считаешь, а? Соскучится по тебе, поедет и привезет обратно!

Митро посмотрела Сухаг прямо в глаза:

— А если не вернусь?

— Вернешься, милая, куда денешься! Ты ведь женщина. Знаешь, как говорится, где Шива, там и Парвати.

Митро ласково улыбнулась старшей невестке:

— Договорились! Как только вернусь, сразу тебе и твоему Шиве своими руками халву сделаю!

И, глядя на порозовевшее лицо Сухаг, не утерпела, чтобы не подразнить ее:

— Скажи мне правду, Старшая, приведись тебе с мужем расстаться, ты сколько дней бы выдержала?

Сухагванти залилась краской, к полному удовольствию Митро.

— Ну день-два, три, может быть, или пять… Ну неделю… не больше десяти дней…

Митро слушала, покачивая головой и прищелкивая языком.

— Интересные дела. Старшенькая, такая ты с виду тихоня, а без мужчины обойтись не можешь.

Не ожидавшая такого поворота, Сухагванти с минуту молча смотрела на Митро, потом быстро спросила:

— Хорошо, мама отпустила тебя, а что говорит Сардарилал? Он тоже не возражает?

Митро сверкнула глазами, но тут же опустила ресницы:

— А что Сардарилал? Я разве в услужении у него? Он и не смотрит в мою сторону, хоть за штаны его тяни!

Сухаг выставила руку, будто заслониться хотела от слов Митро, и сухо сказала:

— Твой муж — святой человек, Средняя. И когда ты только уймешься и перестанешь говорить о нем такие вещи? Правда, сестричка, веди себя скромнее. Ведь каждому рано или поздно перед богом ответ держать.

Митро вскинула голову:

— А мне чего бояться? Справедливости от бога ждать — а бог что, не мужчина? Позовут твою Митро на суд и расправу, так кто-нибудь и там на нее заглядится!

Сухагванти силой заставила Митро наклонить голову.

— Боже, прости нас обеих! И я виновата, что слова бесстыдные слушала, на мне тоже грех, и тебе покаяться нужно.

Меньше всего собиралась Митро каяться.

Она со смехом закружилась по комнате, неожиданно остановилась перед Старшей и, нахмурив брови, строго сказала ей:

— Хватит, Сухагванти. Незачем меня стращать и запугивать. Этот расчетливый неповоротливый господин не только вам с мужем родственником приходится, он и Митро не чужой человек.

Дханванти убрала на кухне и вскипятила молоко для невестки. Налила его в стакан и, аккуратно накрыв, понесла Сухагванти в комнату. Дверь была притворена, из-под нее на веранду пробивался свет, создавая ощущение покоя и уюта. Мать представила себе сына с невесткой в их комнате, и тихая радость наполнила ее сердце. Она толкнула дверь ногой и осторожно переступила порог. Невестка лежала, прикрыв простыней округлившийся живот. Дханванти передалась удовлетворенность невестки, и, глядя на ее осунувшееся лицо, она подумала:

«Дай бог, чтобы и дальше все было хорошо, а пока что жена нашего Банварилала прямо как куколка!»

— Сухагванти, — окликнула свекровь.

Невестка с трудом поднялась с кровати и упрекнула старуху:

— Что же вы все сами делаете, позвали бы меня.

Дханванти развязала узелок на конце покрывала, достала щепотку толченого сухого амла[33] и высыпала невестке на ладонь.

— Вот. Запей горячим молоком. Это полезно в твоем положении.

Сухагванти выпила молоко, поставила стакан.

Свекровь помогла ей снова лечь в постель и начала умело разминать ей руки и плечи. Сухагванти лежала, расслабив все мышцы, и молча смотрела на старуху.

— От Средней ничего не слышно, мама? — спросила она через несколько минут. — Сардарилал сегодня вечером должен был вернуться.

— Наверное, теща уговорила на денек задержаться. В конце концов, не так уж часто он бывает там.

Помолчав немного, Дханванти неуверенно спросила:

— А что ты думаешь о Митро? Вы с нею уже года два знакомы, как ты скажешь — есть правда в том, что о ней болтают?

Сухагванти села в постели, судорожно втянула в себя воздух и уставилась на свекровь:

— Мы люди маленькие… умишко куцый у нас… как мы можем судить… Средняя невестка у нас с характером, а что в ней черное, что белое — кому это дано понять? Одной ей известно, что у нее на уме, а вот в теле у нее такая жажда — сто рек не напоят.

— Чего я только не говорила Сардарилалу, как не ругала его — вспомню, сердце кровью обливается.

— Не знаю, мама, что и сказать вам, — сочувственно вздохнула Сухагванти, — мне даже неудобно с вами говорить об этом… Душа у нее горит, места она себе не находит.

Теперь смутилась Дханванти.

— С утра до ночи об одном прошу бога, доченька, чтобы дал он моему сыну терпения вынести ее выходки. Может, случится чудо, может, успокоится ее душа, станет она доброй невесткой, которая о семейной чести не забывает.

Разговор утомил молодую женщину. Старуха это заметила, поправила сползшую простыню и пошла к двери.

— Тебе ни о чем не надо беспокоиться, — на ходу говорила Дханванти, — ты в голову дурного не бери. А я к тебе Банвари позову. И о чем они там столько времени с отцом разговаривают!

— Мама! — позвала ее Сухагванти.

Свекровь обернулась, подошла к кровати:

— Тебе что-нибудь нужно, дочка?

— Нет-нет, мама, — замотала Сухагванти головой, — я только хотела сказать… Напрасно я про Митро говорила… Кто я такая, чтобы судить ее.

Дханванти заглянула в глаза невестки, которая ей так по душе была — прямо плакать хотелось от любви. Она погладила ее по голове:

— Чистое у тебя сердечко, Сухагванти, дай тебе бог счастья.

Дханванти выглянула во двор.

— Банварилал! — стала она звать сына. — Ну кто же так делает, сын? Вы что, решили сегодня все на свете с отцом обсудить? Твоему отцу безразлично, который сейчас час, а жена вот-вот заснет, тебя не дождавшись!

Гурудас засмеялся, увидев, с какой поспешностью сорвался с места его сын. Смеясь и кашляя в обвислые усы, Гурудас сказал:

— Мир переменился — узнать нельзя, только твердая рука твоей матери не ослабевает, стрелы бьют прямо в цель.

— В кого летят ее стрелы, тому и все золото ее сердца достается, — на ходу ответил сын.

— Что отец, что сын, — притворно негодовала Дханванти. — Чего только не придумают, лишь бы над старухой посмеяться.

Банварилал широким шагом пересек дворик и скрылся за дверью своей комнаты. Дханванти осталась подышать свежим воздухом. Какой у нее сын! Идет через двор, а матери кажется, будто прекрасный принц из сказки. Дверь, закрывшаяся за ним, разбудила в ней давние воспоминания.

— Как будто вчера это было… Когда я поняла, что будет у меня ребенок, расплакалась от счастья. Слезы дождиком капали.

Дханванти улыбнулась в темноте. С какой ясностью все это помнится. Прошло тридцать лет, тридцать счастливых лет, куда они подевались? Были — и нет. Куда девалась та совсем юная, неопытная девушка? Ничего-то она не знала, ничего не понимала, ни слова правильного сказать не умела, ни сесть, ни встать.

В то утро она почувствовала, что ее тошнит, что ей противно смотреть на еду, и пожаловалась молодому мужу, а тот поднял шум на весь дом!

«Ты, конечно, съела что-то, Ванти! Иди скорей к своей свекрови, она тебе лекарство даст».

Когда свекровь расспросила ее и, конечно же, догадалась, в чем дело, она со смехом прогнала Гурудаса:

«Иди, сын, иди! Не нужны ей твои лекарства! Что нужно было, ты уже сделал, теперь ступай занимайся другими делами».

Дханванти долго бы еще стояла во дворе, поглощенная воспоминаниями, если бы не услышала голос Гурудаса:

— Ты сколько еще собираешься стоять там в темноте? Поистине, здесь средняя невестка — один свет в окошке. Уехала она, сразу весь дом притих. Язык у нее, конечно, длинный, зато она никому не даст соскучиться.

Дханванти спокойно выслушала неожиданную похвалу Митро и запомнила на будущее слова мужа.

Она вошла в свою комнату и заперла дверь.

Погасив свет, она печально спросила:

— И почему это тебе дом кажется пустым без средней невестки, а о том, что из трех сыновей один семью покинул, ты и не думаешь…

Гурудасу не хотелось затевать разговор о Гульзарилале на ночь глядя. Дханванти до рассвета не уймется. Целую «Махабхарату» сложит, и прошлое припомнит, и о будущем поговорит.

— Если спать еще не хочешь, — сказал он в надежде переменить разговор, — посиди около меня, жена.

Дханванти присела на кровать мужа и, просунув руку под одеяло, начала осторожно растирать ему ноги. Ей вдруг сделалось легко и спокойно.

— А помнишь, — спросила она, — когда родился Банварилал, твоя мама на радостях целую гору ладду[34] заказала?

Перемена в настроении жены рассмешила Гурудаса.

— Ох, Дханванти, как я тебя хорошо понимаю! Все понимаю — готовишься праздновать рождение внука. Если уж так хочется — две горы ладду закажи!

Гурудас не видел счастливую улыбку жены, но догадался, что она улыбается. Какое счастье, думала Дханванти, как щедро одаривает ее жизнь. Муж — чистой, святой души человек, и все, что он говорит, непременно сбудется, не может не сбыться.

Гурудас заставил ее вздрогнуть, вдруг потрепав по плечу:

— Терпения наберись, Дханванти, терпения! А то умрешь ты у меня от радости!

Дханванти промолчала, а когда собралась снова обратиться к отцу своих детей, обнаружила, что он заснул. Она тихонько убрала руку из-под одеяла, поправила мужу подушку и уже хотела встать, но Гурудас опять открыл глаза, будто и не спал вовсе.

— Слушай меня, Дханванти, — заговорил он, продолжая прерванную мысль. — Семья, семейное счастье, дом — все это цветник призрачный. Стоит ему расцвести, жадные руки человеческие то к одному цветку тянутся, то к другому. Не забывай об этом, жена. И если хоть чуточку добра сумеешь сделать, будь этим довольна. Поняла?

Когда Митро в цветастом покрывале, наброшенном на бледно-оранжевый шальвар-камиз, оперлась на руку Сардарилала и спрыгнула с тонги[35], завсегдатаи соседнего «Нур Махала» пришли в немалое возбуждение и с любопытством воззрились на нее. К Бало, хозяйке трехэтажного дома, приехала в гости красавица дочь с мужем! Вот она — хохочет, горделиво вскидывает голову! Замерли лавки по обе стороны улицы: кто застыл с безменом в руках, кто с черпаком над кипящим котлом, кто ахнул, кто вздохнул, кто глянул с завистью, кто отвернулся с ревностью. Все взгляды устремились к дочери и зятю Бало.

Аутар окаменел с деревянным метром в руках, а придя в себя, окликнул Равель Сингха:

— Равель Сингх, друг! Привет весне, конец зиме!

— Негодяй ты, Аутар Чанд! — подмигнул тот. — Совсем замерз, что ли? Раскочегаривайся, друг, грей мышцы-кости, а то как завтра бороться выйдешь!

Сардарилал, такой громадный рядом с тоненькой Митро, ни слова не пропустил из этой перепалки. Скрипнув зубами, он опустил глаза и быстрым шагом повел Митро в дом.

Кондитер Бели лопаткой достал порцию джалеби из кипящего в плоской кастрюле масла и обрадованно завопил:

— Эй, дружки! Пойдет теперь в «Нур Махале» большая гульба! А Белираму плохо, что ли? В мою же лавку за сластями прибегут!

Лаккхи из ювелирной лавки на углу позвал базарного лоботряса Мадди:

— О Мадди! Держи нос по ветру, большие будут дела!

Митро тоже все слышала. Не подав виду, хохоча про себя, она так грациозно ступала в такт шагам мужа, будто под ее ногами была не уличная грязь, а сияющий пол роскошного зала.

У ворот дома дочь и зятя хозяйки радостно приветствовал плечистый усатый сторож. По лестнице навстречу им сбежала знаменитая Бало. Она широко раскинула руки навстречу дочери. Митро обняла мать. Мать и дочь никак не могли нацеловаться и наглядеться друг на друга. Отступив на шаг, Митро нежно взяла мать за подбородок и, смеясь, воскликнула:

— Новое ожерелье на моей королеве-мамочке! Давно ли вам достались трон и корона?

Рослая полногубая мать поцеловала Митро в лоб, как мед попробовала:

— Моя сладкая, все ради тебя отдать мало, золото мое!

Потянувшись к Сардарилалу, Бало нежно упрекнула дочь:

— Совсем меня заворожила, я же еще с милым зятем не поздоровалась.

Сардарилал склонился в низком церемонном поклоне перед тещей, а та рассыпалась в улыбках и благословениях:

— Сохрани тебе господь вечную молодость, Сардарилал!

Мать с дочерью, обнявшись и неумолчно щебеча, стали подниматься по лестнице. Они смеялись, болтали, не слушая друг друга, и можно было подумать, что впрямь весна пришла в дом Бало, наполнив его птичьим пением.

Наверху Митро раскинула руки, с наслаждением потянулась и тоном подружки детских лет спросила у матери:

— Так какая клетка будет отведена голубке твоего сердца, которое всегда просит новых жертв?!

Бало осмотрела дочь, чуть улыбнулась, увидев, как плотно натягивается ткань на ее груди, и вздохнула:

— Как я стосковалась по сладким твоим речам, Митро!

Вечером в честь зятя Бало закатила такой обед, что ветром разносило дразнящие запахи по всему кварталу. Бало, одетая в темно-зеленый шелк, набросившая нарядное белое покрывало, села рядом с зятем, которому с трудом верилось, что эта женщина — мать Митро, его теща. Он воспринимал ее, скорей, как одну из деловых женщин, а ему нередко приходилось общаться с такими. Ее сильные смуглые руки были украшены браслетами на застежках, в ушах висели длинные серьги.

Вид собственной дочери, сидевшей за обедом с мужем, вызывал странное чувство у Бало — будто змея проползала по коже. Бало умела заставить любого плясать под свою дудку, десятки, сотни мужчин вокруг пальчика обвести, а в одном ей так и не повезло — не было у нее мужа.

Пряча неприятное ощущение, она повернулась к Митро:

— Ты с каких пор научилась так чинно вести себя? Сидишь за обедом прямо как жена пандита[36]. Что случится, если ты перестанешь есть из одной тарелки с мужем?

Митро, словно прочитав потаенные мысли матери, быстро ответила:

— Мы с твоим зятем клятву дали, что у нас все в жизни общим будет, и плохое, и хорошее. Но если тебе так хочется, можешь сегодня ты с ним из одной тарелки есть.

Сардарилал даже вспотел от неловкости, слушая разговор матери с дочерью. Что за отношения у них друг с дружкой!

Он отодвинул тарелку. Митро, играя глазами, с преувеличенной нежностью обратилась к мужу:

— Мой повелитель, для вас приготовлена мягкая постель, а ваша покорная Митро, наполнив свой грешный желудок, сразу же предстанет перед вами!

Бало проводила Сардарилала взглядом, исполненным тоски, что не ускользнуло от внимания Митро. Она придвинулась к матери и, выбирая что повкусней на тарелке, клала ей в рот кусочек за кусочком.

— Бало, — мурлыкала Митро, — ну что хорошего в моей разбитой жизни? Ты живешь прекрасно, тебе всякий день приносит новые удовольствия, каждый раз другие, а я, несчастная, все время со своим увальнем.

Бало отлично расслышала лицемерные нотки в голосе дочери, она исподтишка кольнула Митро взглядом, но голос ее, когда она заговорила, звучал заботливо и нежно:

— Мою маленькую Митро снедают большие желания, как и прежде?

Выдержав паузу, Бало с ловкостью опытного игрока бросила кости перед Митро:

— Если есть нужда в садовнике для весеннего сада, стоит только пожелать — я помогу…

Митро замерла. Мысли о муже мгновенно вылетели из головы — как ветром выдуло. Глаза ее замерцали, высокая грудь напряглась под покрывалом. Отвернувшись от матери, с напускной небрежностью Митро засмеялась:

— Бало, милая, розам расцвести на губах твоих! Жалко, что ничего не выйдет — тут же конь этот, твой зять!

Бало игриво ущипнула Митро:

— Это уж ты предоставь мне. Твоя мамаша и не таких, как он, вокруг пальца обводила…

Поздно вечером Митро действительно предстала перед мужем — умело подкрашенная, изящно обернутая нежно-розовым покрывалом, до того она была хороша — Сардарилал глаз от нее не мог отвести.

Митро с медным кувшином в руках грациозно скользнула в комнату — ну просто гурия из сказки, как их изображали в старину. Изогнув тонкую талию, она поставила кувшин на низкий резной столик перед кроватью, бросила на мужа томный взгляд и с невинным видом спросила:

— Отчего это мой милый муж так смотрит на меня? Он что, не узнает свою Митро?

Сардарилал громко втянул носом воздух и насупился:

— Ты зачем расфуфырилась, будто уличная девка?

Митро залилась смехом — как колокольчик зазвенел.

— Ты не у себя дома, мой суровый муж, — притворилась она рассерженной, — вот мама услышит, что за слова ты говоришь…

— Испугался я твоей матери! — вскинулся Сардарилал. — Твоя мать самая настоящая…

Митро, почувствовав, что Сардарилал готов взбелениться, обняла его, положила голову ему на грудь, приникла, будто слушая, как бьется сердце.

— Догадываюсь! — воскликнула она. — Я все поняла, сердце выстукивает: хо-чу ви-на… крас-но-го ви-на хо-чу!

Митро проворно вскочила, налила вина из медного кувшина и пригубила.

— Мой повелитель, сегодня вы примете вино из моих рук! Сегодня вы не сможете мне отказать!

— Что на тебя нынче нашло? — Сардарилал еще пытался хмуриться, но губы его расплывались в улыбке.

Это подстегнуло Митро.

— Нельзя упускать ни минуты из жизни, как ты не понимаешь?

Митро низко склонилась над мужем, коснулась носом его носа и зашептала:

— Хочу, чтобы ты сегодня забыл, что Митро — твоя законная жена! Представь себе, будто Митро — актриса из Санграра, Лали Бай.

Раззадоренный Митро, Сардарилал понемногу входил в игру и уже поглядывал на жену блестящими глазами, испытывая совершенно новый интерес к ней.

— Иди ко мне, Лали Бай, — протянул он руки, — дай разглядеть тебя поближе!

Губы Митро изогнулись в дразнящей улыбке, покрывало соскользнуло с груди, в глазах танцевали искорки, руки обвились вокруг шеи Сардарилала.

— Моя жизнь, — шептала Митро, — в бурной реке и утонуть недолго… нужно быть хорошим пловцом.

Митро поднесла бокал к губам мужа. Он сделал глоток… Еще один… И еще…

Митро взяла из его рук пустой бокал, поставила на столик.

— Налей еще, Лали Бай!

Сардарилал пил долгими, жадными глотками. Передавая Митро пустой бокал, он уже пьяными глазами уставился на ее смеющийся рот:

— Будто и впрямь вино из ручек. Лали Бай. Но если ты Лали Бай, тогда скажи мне, лепесток розы, кто же я?

Митро зазвенела браслетами, ероша едва начавшие седеть волосы Сардарилала:

— Ты? Ты мой возлюбленный Ранджха. Если я Лали Бай, то ты — ее возлюбленный герой Ранджха!

— Тогда налей еще своему возлюбленному! Горло пересохло!

Митро все подливала и подливала мужу вина, пока не опустел медный кувшин. Тогда она опрокинула его кверху дном, чтобы Сардарилал убедился, что в нем ни капли больше нет, и стала уговаривать мужа заснуть.

— Все! Ты все выпил. Больше нет, спи, спи, мой бесценный!

Глаза Сардарилала слипались.

— Что за вино ты мне дала? — бубнил он. — Огонь налила в кувшин, ну просто жидкий огонь!

Когда Сардарилала окончательно сморило и он захрапел, завалившись на бок, Митро испустила долгий блаженный вздох, до хруста сладко потянулась, с нежностью посмотрела на любимого супруга и сказала про себя:

«Всем ты и мил, и хорош, но тебя уже сожгло жидким огнем, а мой огонь все пылает!»

Митро поднялась на ноги и бесшумно пошла к двери, но дверь открылась прежде, чем она до нее дотронулась, — на пороге появилась Бало, явно караулившая снаружи.

Бросив один только взгляд на бесчувственно распростершегося зятя, Бало легонько ущипнула Митро за щечку:

— Заснул наконец твой ягненочек?

Митро сдвинула брови и с вызовом ответила:

— Да какой же он ягненочек? Лев, моя дорогая наставница, и спит, как лев!

Скажи пожалуйста, усмехнулась про себя Бало. Сейчас ты, моя девочка, развлечешься ночку-другую, так посмотрим, какого кобеля ты начнешь звать мужем и себя чьей женой будешь считать. Но Бало никак не обнаружила насмешливых своих мыслей, а обняв Митро за плечи, повела ее с собой.

— Лев так лев. Спит твой лев в своем логове, а ты пока что можешь познакомиться с самым настоящим тигром.

Митро хихикнула и, заглядывая Бало в глаза, спросила задушевным голоском:

— Бало, но ты, наверное, уже хорошо изучила все повадки этого тигра?

Бало ответила, отводя взгляд:

— Насколько твоя мать разбирается в этом деле, тигр настоящий, без подделки.

Мать с дочерью пересекли двор и подошли к крыльцу домика для гостей. Митро от возбуждения ног под собой не чуяла, ей казалось, что их с Бало несет, как листья весенний ветер.

Прижимая руку к бешено бьющемуся сердцу, Митро взглянула сначала на крыльцо, потом оглянулась на окно комнаты, в которой храпел Сардарилал.

— Бало, — прошептала она, — ой, не поздоровится твоей Митро, если он вдруг проснется…

«Не так уж он юн, моя дорогая», — хотела сказать Бало, но, спохватившись вовремя, подбодрила дочку:

— До утра как убитый проспит, куколка моя. А хочешь, я посижу рядом с ним, постерегу…

— Нет уж, мамочка! — Митро довольно громко фыркнула. — Ну нет! Это уж слишком — чтобы я тебе своими руками собственного мужа отдала!

— Замолчи ты, лиса! Что за шуточки с матерью!

Митро немного успокоилась и попросила:

— Но ты разбудишь меня до того, как он проснется? А?

Бало обняла дочь.

— Не беспокойся ты ни о чем! Иди и радуйся жизни. Вовсю радуйся!

Митро сделала матери гримаску и взбежала по ступенькам.

Бало следила за ней снизу. Ледяная тоска подступала к ее сердцу, стискивая, сжимая, сплющивая его.

«О Бало, тот, кто сейчас там, наверху, раньше бегал за тобой, выпрашивал свидания, как милости, а сейчас ему достанется вся эта юность, красота… Что же осталось от твоей жизни, Бало, бедная Бало?»

Боль неудержимо нарастала, выжимая слезы из темных провалов глаз.

— Митро! — не выдержала Бало. — Митро!

Рука Митро, протянутая к занавеске на приоткрытой двери гостевой комнаты, рывком отдернулась и повисла.

Ноги, готовые перешагнуть порог, остановились. Волна дрожи окатила тело.

Что еще случилось? Зачем вдруг матери понадобилось останавливать ее именно в этот миг?

— Вернись, Митро! Спускайся вниз!

Бало почти рыдала.

Митро шагнула прочь от приоткрытой двери.

Поставила ногу на первую ступеньку.

О ты, создатель Митро! Зачем до краев наполнил ты жизненными соками этот сосуд из праха?

Она спустилась во двор. В темноте, поглотившей весь дом, только белое покрывало Бало и можно было различить. Митро приблизилась почти вплотную, спросила тусклым голосом:

— Что не так, Бало? Зачем ты меня вернула от самого порога?

Мать Митро рыдала, скорчившись под белым покрывалом, завесившим ее лицо.

— Скажи мне что-нибудь, Бало.

Рыдания из-под покрывала становились все жутче, и молодая женщина в страхе склонилась над старшей, пытаясь открыть ее лицо, пытаясь понять:

— Скажи хоть что-нибудь! Ты же сама только что смеялась и дурачилась, когда посылала свою Митро наверх, а теперь…

Бало не могла выговорить ни слова, слезы душили ее. Митро обняла мать за плечи.

— Если тот человек наверху так тебе дорог, так тебе нужен, зачем же ты меня к нему в постель отправила?

Бало отрицательно замотала головой, бессильно стараясь хоть слово выговорить… Она вдруг стиснула Митро в объятиях и, захлебываясь, всхлипывая, выдавила из себя:

— Митро… девочка моя… кончена жизнь твоей матери. Кому она теперь нужна, кому любить ее, кому она нужна даже как друг. Ох, Митро.

— Мама.

Ошеломленная Митро не знала, что сказать.

Поглаживая плечи матери, стараясь не видеть слез, которые так и катились из огромных темных глаз Бало, Митро растерянно пробормотала:

— Но ты стольким нравилась… в тебя же сотнями влюблялись… Бало!

Плач стал еще жалобней.

— Нет, девочка, нет! — Бало цеплялась за руки дочери. — Все прошло, и теперь никому не нужно это усталое, остылое тело. Я теперь и покойнику не нужна!

Сердце Митро на части рвалось от жалости.

— Мама, мама, не надо! Не убивайся ты так!

Митро долго успокаивала мать. Немного придя в себя, Бало тихонько сказала:

— Не могу я жить в этом доме. Он давит меня. Я здесь погибну одна.

И Митро испугалась.

Она не понимала, что именно привело ее в ужас, но чувствовала ужас — ужас, от которого едва не останавливалось ее сердце.

Митро быстро осмотрелась по сторонам, увидела колеблющиеся занавески на пустых темных окнах, на приоткрытых дверях, и будто молния полыхнула перед глазами. Дом выглядел заброшенным, как площадка, где сжигают трупы, но чудилось, будто он кишит жуткими призраками, среди которых ее истерзанная мать корчится, как голодная и алчная ведьма.

Бало потянулась к дочери:

— Доченька, не уезжай, не оставляй меня больше одну… Я уговорю Сардарилала…

Митро увидела совсем близко темное лицо матери; ее глаза, полуприкрытые голубоватыми веками, почему-то напомнили ей глаза коршунов, она с криком рванулась в сторону.

— Что? Что? — не поняла мать.

Шипящие слова и сильные руки, тянувшиеся к ней, привели Митро в исступление. Она замерла на миг, потом, собрав все силы, закричала прямо в лицо матери:

— Ведьма! Колдовству обученная ведьма! Котел опустел, так ты теперь хочешь в нем нас с мужем изжарить?! Не дамся! Не выйдет!

Митро оттолкнула мать, стрелой пролетела через двор, ворвалась в комнату, где спал Сардарилал, и заперла изнутри дверь.

Солнце уже стояло высоко в небе, когда Сардарилал не без труда открыл глаза. Митро, лежавшая рядом, осыпала его поцелуями.

— Куда убежал от меня прошлой ночью мой повелитель? Где же это он бродил, хотелось бы мне знать?

Сардари посмотрел на жену глазами, промытыми сном, потрогал голову и ответил:

— Никуда не убегал, нигде не бродил. На воздушного коня вскочил, и он бог знает куда поскакал со мной.

Митро уткнулась лицом ему в грудь:

— Хитрец ты, хитрец… Такая же история приключилась вчера и с твоей Митро.

Митро выгнулась, потянулась, похрустев пальцами, и встала. Она прилежно размяла мужу руки и ноги, приложила его ладони к своим губам и, прошептав заклинание на счастье, громко сказала:

— Чтобы ни единым взглядом не принесла чертова Митро беду своему господину…