Сады

ЗАГРАНИЦА

Мой зять уезжает в командировку. За границу.

Прощай, кактусы, прощай, опергруппа, в которой прижился Николай, прощай, ударная стройка, — командировка длительная.

Признаться, для меня это неожиданность: слишком домашним и очень рядовым казался мне Николай. А вышло так, что кто-то в Главке заприметил его, оценил деловые качества и рекомендовал, выдвинул.

— В общем, в путь-дорожку дальнюю, — завершил он своё сообщение. — Лида едет со мной, детей не брать.

Он по-прежнему сосал сигарету, забыв о том, что тёща рядом: он уже не считался с тёщиными установлениями и жил среди Форсайтов. Он так и сказал: «Едем к Форсайтам в гости».

— Но ведь за границу посылают лучших! — брякнула Клавдия, не кончавшая высших дипломатических курсов.

Николай, не смутившись, кротко сказал:

— Я и есть из лучших, мадам.

Лида сказала нервно:

— Вы никогда не верили в него. — Её глаза налились слезами. — Теперь вы, наконец, убедились.

— Замолкни, Лидка! — Это Николай произвёл спасительный одиночный выстрел.

Однако моя дочь не угомонилась. В её влажных и, надо сказать, выразительных глазах я прочитал: «Завидуешь, папочка. Тебе не дано такого. Остался рядовым наборщиком, а молодёжь вот как широко шагает. Зависть — это плохо. Сам говорил...»

— Значит, прощай, кактусы? — спросил я, как бы проникаясь жалостью к сиротеющим растениям.

— Я надеюсь, Анатолий Андреевич, что один раз в месяц... всего лишь один раз...

— Не мало ли — всего раз в месяц? — озабоченно спросил я, испытывая искреннее беспокойство и за судьбу кактусов, и, главное, за исход командировки. — Я так думаю, что будут они сохнуть не только с тоски по хозяину, но и от жажды...

Николай засмеялся.

— Остроумно сказано, Анатолий Андреевич, но кактусы выдержат. Они мощные и заряжены какой-то необъяснимой, скрытой силой. Для того, чтобы подарить миру такой цветок, ребуция должна обладать талантом художника. Она ведь цветёт до сих пор. Если вы польёте мои растения два раза в месяц, они будут премного благодарны.

— Куда денешься, — сказал я, весьма довольный тем, что косвенно оказался причастным к серьёзной командировке зятя. — А что у тебя в дружине? Ты же заместитель начальника...

— Вчера, кстати, задержали одного типа. Оказал сопротивление, между прочим, и ножом... вот... — Николай приподнял руку и показал порез на рукаве пиджака. — Опасный преступник. Как выяснилось, рецидивист.

Клавдия всплеснула руками.

— Господи, и он говорит об этом так спокойно, как будто ничего не случилось...

— Сами видите — ничего со мной не случилось.

— Как же не случилось? Тебя ведь могли убить! Лида, ты хоть знаешь об этом?

— Знаю, — ответила Лида, спокойствием своим окончательно сокрушив Клавдию.

— Так ты бы хоть пиджак починила, что ли. Как можно так ходить, с дыркой под мышкой? И как, вообще, можно так жить? — На глазах жены выступили слёзы. — Вы могли осиротить Витю. Зачем тебе далась та милиция? Разве это по твоему возрасту и положению?

— Я ассенизатор и водовоз, — возразил Николай словами Маяковского. — Боремся за чистоту улиц. Весело было, когда средь бела дня разбойнички устроили побоище на Зелёном острове и при этом пострадал один выдающийся мастер наборного цеха, первоклассный линотипист? А возраст не помеха. В моём возрасте Анатолий Андреевич на войне кое-что похуже испытал. Каждый должен сделать себе биографию.

— У тебя биография, по-моему, неплохая, — простодушно заметила Клавдия. — Отец рабочий, фронтовик. Не дожил, к сожалению, до наших дней. А мать тоже трудящаяся, не помню кем работала на руднике...

— Скреперисткой она была, я уже говорил вам.

— Трудно запомнить, Коля, извини. Но тоже заслуженная, на пенсии сейчас. Братья, как нам известно...

— Не про то я, Клавдия Сергеевна, не про официальную биографию. Речь идёт о трудностях, которые на пути возникают, о том, чтобы в первых рядах быть, а не околачиваться где-то на задворках. И чтобы гордость всё-таки была: хоть войною и не испытан, а на мужество проверен и к всяческой нечисти нетерпим...

— Значит, для этого надо пиджаки рвать и на ножи лезть? Семья ведь у тебя.

— О семье и забочусь.

— Вижу, как заботишься. Рада я, что, наконец, в командировку едешь.

— Я тоже не против, — охотно согласился Николай.

Дочь ошибалась. Я не завидовал зятю — это было бы глупо и по́шло. Скорее недоумевал. Убеждён был, что директорами, управляющими, дипломатами, техническими экспертами и консультантами, представляющими нашу страну за рубежом, могут быть все, кроме тех, кто входит, как говорится, в наш семейный круг.

Все родичи наши были рядовыми гражданами и, в общем, не плохо чувствовали себя. Братья жены трудились один в райпотребсоюзе счетоводом, другой слесарем-ремонтником на маслозаводе; её сестра, закончив библиотечные курсы, заведовала районной библиотекой, а муж её подвизался в том же районе в должности мастера по ремонту телевизоров. Мои сёстры, так же, как их мужья и дети, были обыкновенными тружениками: шофёрами, учительницами, электросварщиками. Поэтому неожиданно высокая оценка способностей зятя как специалиста показалась мне сенсационной.

— А ты справишься, Николай? — спросил я. — Заграница, брат...

Николай перебил меня, поморщившись:

— Не боги горшки лепят, Анатолий Андреевич, справлюсь... — Он усмехнулся и отправил в рот изрядный кусок рыбы — коронного блюда тёщи. — Между прочим, высокое назначение не только обязывает, но и само помогает кое-что осознать. Силы придаёт, окрыляет. Как-никак приятно думать о себе, что вот ведь и ты кое-что стоишь, чёрт тебя побери! Отменная рыба у вас, Клавдия Сергеевна.

Я отметил его разговорчивость — он прежде редко произносил столько слов подряд. В его осанке появилась некоторая солидность. Возможно, это мне только показалось.

Я сижу за линотипом. На тенакле лежит оригинал статьи знакомого мне автора, профессора-экономиста. Я набираю строку за строкой, абзац за абзацем — речь идёт об экономической реформе на металлургических заводах, — но думаю о своём.

Гудит цех. Пары расплавленного металла струятся зыбким маревом.

«Вот тебе и урок, старина, — думаю я, с трудом выщёлкивая строку. — Видно, что-то недопонял ты в этом человеке. Николаю доверяют важные дела. Значит, он стоит того. Нет пророка в своём отечестве, он прав. Мальчишка остаётся у нас. Обстоятельства, обстоятельства... Молодым надо помогать, мостить им дорогу, открывать горизонты. Клавдия настаивает — иди на пенсию. Но я же ещё, чёрт побери...»

Директор типографии Марченко сказал, когда я поделился с ним своими мыслями:

— Видно, в самом деле, пора, Анатолий Андреевич. Я, между прочим, давно собирался...

— Что собирался? — спросил я холодея.

— Поговорить по душам. Не трудно ли тебе?

Я оцепенел. Значит, они тоже думают об этом.

— Мне казалось, что я ещё... — пробормотал я.

Марченко вышел из-за стола и нервно прошёлся по кабинету. Видно, волновался и он.

— Никто тебя не гонит, Анатолий Андреевич. Пойми нас. По-человечески. После события на острове...

— Но я сделал девятьсот строк за два пятнадцать. После события на острове. Ты сам премировал меня. В чём же дело?

— Года, видать, — сказал Марченко.

Ему позвонили. Я ушёл в цех и сел за линотип. На тенакле лежал оригинал статьи знакомого автора, профессора.

Буквы прыгают перед глазами, я с усилием вчитываюсь, с трудом постигаю смысл фразы, делаю ошибки, выбрасываю строчки, снова возвращаюсь к тексту. Глаза слезятся, словно пары металла не отсасываются чёрным раструбом мощного вентилятора, а окутывают меня, проникая во все поры тела и ослепляя.

На этот раз — ни рекорда, ни даже пристойной работы.

О чём-то, видно, прослышал и начальник цеха Романюк, который довольно бодро окликнул меня, когда я направился в корректорскую.

— Зятёк у тебя, выходит, на уровне, Анатолий Андреевич. За границу посылают. Не то что мы с тобой, старые шпоны. Помню в «Синей блузе» мы певали: «Приходите вереницей ССР наш признавать — без него не прокормиться, без него вам погибать». То было детство. Давно уже не приходится никого звать — «приходите вереницей». Сами идут, потому что — нужно. Он у тебя толковый.

— Я тоже так считаю, — ответил я.

— Лида с ним едет? На год? А внука на кого? Старикам у нас почёт. Видно, тебе со старухой придётся исполнять... почётную должность.

— Клавдия — ни в какую.

Моя жена на этот раз выказала характер. Когда Лида без обиняков поставила вопрос о сыне, бабушка поклялась, что работу не оставит.

— По возможности помогу, — сказала она твёрдо, — но кассу не закрою, в няньки не пойду. Отцу пора на пенсию, договаривайтесь. Для сада время находит, найдёт и для внука. Молодым надо помогать...

Твёрдость Клавдии поразила меня. Удивительно непостоянный народ эти женщины!

— Так как же будет, папочка? — спросила Лида.

— Посмотрим, — уклончиво ответил я.

— Но время не ждёт. Документы уже оформляются. Короче говоря, мы оставляем ребёнка. Нам нельзя мешать, — решительно и даже чуть раздражённо заявила Лида. Потом, почти умоляюще произнесла: — Всего на год...

Я промолчал. Конечно, эгоистичны все дети. Но Лида... Куда девались её скромность, ласковость? Обычно она трогательно заботилась о нас, родителях. Когда случилась беда на острове, она не отходила от моей постели, помогая матери, забыла о муже и сыне.

Теперь я не узнавал её. Так, вероятно, шумно расправляет крылья только что оперившийся птенец, чтобы, ощутив стремительность полёта, тут же забыть о гнезде, согревавшем его, и о тех, кто совал в его жёлтый ротик разных там букашек, комашек и всякую иную живность.

— Собственно, Клавдии пенсион ещё не вышел, — согласился Романюк. — Наверно, тебе.

— Да вы что, сговорились? — вскипел я. — Только что Марченко, теперь — ты...

— Обстоятельства, Анатолий Андреевич.

Но я уже не помнил себя.

— Какие обстоятельства? Что придумали? Слишком дорогая я для них нянька. А если вы собрались, ты слышишь, Романюк, если вы собрались избавиться от меня, так это ещё посмотрим. Нет такого права, чтобы старого кадрового рабочего, да ещё участника...

Тут я зашатался. Романюк вовремя подставил стул. Я тотчас же очнулся. Романюк стоял подле меня со стаканом воды в руке. Вокруг собрались наборщики, метранпажи.

— Разойдитесь, товарищи, — сказал Романюк, — побольше надо воздуха. Ничего не случилось, человек понервничал. Сейчас приедет «скорая».

— Зачем «скорая»? — спросил я.

— В больницу тебя отвезёт. Или домой.

— С ума сошёл. Никуда не поеду. На моём тенакле статья профессора.

— Закончат без тебя.

— Сам закончу. Рады меня на пенсию сбагрить. Думаете, не знаю, что сговорились? Кому моё место нужно? Что-то не вижу подходящей замены.

Позже я со стыдом вспоминал эти свои речи. Но тогда...

— Пойдём в красный уголок, посидишь и успокоишься. Потом поговорим, — ласково сказал Романюк. — Не надо нервничать.

Я был взбешён его кротостью, но взял себя в руки.

Пот по-прежнему заливал лицо, я вытирал лоб платком. Движения мои были неверными, как у пьяного. Встать я не смог, но вида не подал. Уцепился за спинку стула. Тошнота то и дело накатывала на меня. «Только бы добраться до линотипа, — думал я, — только бы добраться. Он-то не подведёт. Возле него я буду уверенней, сама клавиатура поможет мне, закончу статью профессора, отсижусь малость. Могу же я позволить себе не выполнить план один раз за сорок лет?.. Ха... Пусть они потягаются со мной, пусть потягаются. Девятьсот строк за два часа пятнадцать минут — эту высоту не всякий Брумель возьмёт».

Моя соседка по линотипу Маруся Кочергина, видимо, заметила, что у меня дело неладное. Тоже моя ученица, можно сказать. Пришла девчонкой, а ныне уже вдова — муж не так давно умер. Осталась дочь, десятиклассница. Мать продолжала работать, хотя «пенсион» уже подкатил к её воротам.

— Что с вами, Анатолий Андреевич? — озабоченно спросила она.

— Ничего особенного. Зятька выряжаю в Англию, переживаю...

— Об этом слышали. Значит, сочли — дело знает. Дурно вам?

— Не беспокойся, Маруся. Ничего не надо.

— У нас давеча сосед из Индии вернулся, инженер по монтажу, что ли... Год пробыл. Цветное кино привёз — глазам не веришь. Слоны костяные — прелесть. Письма получает — «дорогой советский друг».

С помощью Маруси я добрался до своего линотипа. Хотелось пожаловаться, что вот, дескать, дочь и зять уедут в командировку, а деду — внука нянчить. И правда, на что иное он теперь пригоден, дед-то! А зять будет за морем Шерлока Холмса дочитывать, уже в подлиннике.

Обида сжала горло.

— Это ведь зятёк-то нашёл преступников, которые вас обидели? — спросила неожиданно Маруся, оторвавшись от горячей строки и перекрикивая треск линотипов. — Геройский, видать, парень. Мне бы такого для Таньки подыскать!

Статья профессора лежала на тенакле и ждала меня. Автор развивал мысль о преимуществе хозяйственных объединений, определённой самостоятельности предприятий и их руководителей.

Я вчитываюсь в текст. Меня ждут, а я ещё ничего не успел. Не могу набрать ни строки. Ко мне никто не подходит, не торопит. Как будто никому и не нужна эта статья, да и я сам, по существу, никому не нужен в этом большом и шумном цехе.

Надо встать и дать о себе знать. В конце концов, я не могу так уйти...

...Припоминаю встревоженное лицо Коли Романюка, стакан с водой в руке Маруси, резкие слова человека в белом халате.

— Вас предупреждали. Ведь не раз предупреждали!..

— Поди договорись. Занозистый старик.

— Надо знать нашего деда.

— Осторожней, товарищи.

Чьи-то руки несли меня. На душе было покойно. В левом боку болело: это железный линотип всё же подстерёг меня на прощанье.

Всё вышло так, как я того хотел. По-ихнему ничего не вышло, но мне кажется, что все остались довольны. Я снова у линотипа.

Заграничная командировка Николая отпала: мы не поладили с одной английской фирмой.

Николая назначили начальником крупного строительно-монтажного управления — СМУ. Оклад чуть ли не вдвое больше, кабинет с секретаршей и с полдюжиной телефонов. Не знаю, кто решил, но только доверили зятю большое дело. Николай переменился заметно. Не то чтобы заважничал, этого как раз я не заметил, а вот стал серьёзнее.

А мне хорошо на привычном месте. Какой-то живучий я, что ли, ничто меня не берёт, не удаются попытки старой чертовки утащить меня в царство теней, как выражались в старину. Я — упрямый житель планеты.

Отбился я на сей раз от косой без особого труда: в больнице отлежался с неделю, а затем — наше вам почтение — прибыл в свой наборный цех. С врачами договорился насчёт односменной работы, а начальство, только что увидало меня, чуть не расплакалось: «Приступай, брат, на все твои условия согласны».

Нет, не такие уж чёрствые Марченко и Романюк, как показалось однажды. Я узнал, что работёнки подбавится нашему цеху, — начинает выходить городская вечерняя газета.

Вот это да! Это великое дело. Давно пора такому городу, как наш, обзавестись вечерней газетой. Без вечёрки город всё одно, как жених без галстука или футбольный матч без голов. Об этом мне сказал Коля Романюк, страстный болельщик футбола и большой его теоретик. Я равнодушен к этой игре, но начальник цеха, пожалуй, каждую свободную минуту проводит в спортивных дискуссиях. Он знает всю подноготную футбола: составы команд, биографии тренеров и всех более или менее известных игроков, число забитых и пропущенных мячей в розыгрыше текущего первенства и прошедших соревнованиях пятилетней давности. Он-то и сказал мне:

— Вечёрка уже практически есть. Теперь бы нашей команде перейти в высшую лигу — и можно умирать...

Увы, умер Николай Романюк, не дождавшись коронации местной команды титулом члена высшей лиги, но зато вечёрка уже выходила при нём, и немало сил он успел приложить, разрабатывая и уточняя график сдачи материалов и заботясь о своевременном выходе новой газеты. Но о Романюке — позже.

Николай реже стал бывать у нас.

Каждое утро за ним приезжает зелёная «Волга». За рулём — молодой шофёр. Ему приходится привыкать к новому начальнику управления.

Вскоре Лида с мужем переехали в новую трёхкомнатную квартиру. Произошло это неожиданно. Жили они в весьма просторной квартире из двух комнат.

На новоселье, куда пригласили и родителей, я познакомился с друзьями Николая. Стол был уставлен коньяками и винами, а в центре, как солнце, вокруг которого вращается вся застольная вселенная, сияло огромное блюдо заливной рыбы, приготовленной моей женой. Ах, что это была за рыба! Её как коршуны расклевали шумные гости — сорокалетние мужчины и их ухоженные жёны. Впрочем, были здесь люди и постарше, но и они обладали завидным аппетитом.

Через каких-нибудь полчаса в трёхкомнатной квартире дым стоял коромыслом, несмотря на то, что многие дымили на балконе.

Жена с Лидой жонглировали тарелками и бокалами, курсируя из кухни в комнаты и из комнат в кухню. Им, конечно, праздник не в праздник. Зато гости веселились вовсю. Главным остряком и, как говорится, душой общества оказался нынешний начальник Николая, управляющий трестом Василий Павлович Сергунцов. Он мне понравился своей простотой и непринуждённостью. Гость как гость. Как, именно, все гости, без различия чинов и званий. Это было по мне, это было хорошо.

— Наслышаны мы про вас, Анатолий Андреевич, — сказал Сергунцов, пожимая мне руку. — Зять у вас перспективный, умеет, знает и не подводит. СМУ — это, конечно, не мёд. Пожалуй, теперь не порыбачит в своё удовольствие. Зато для специалиста — отличная школа.

— Ничего, и на рыбалку выкроим время, Василий Павлович, — вмешался Николай в беседу. — Не беспокойтесь, не в ущерб работе...

— У него не только рыба время отнимает, — вставил я. — Вот они, зелёные красавцы, тоже ведь как дети...

— Есть не просят, — засмеялся Сергунцов. — Мы ему расширение жилплощади устроили, а он одну комнату целиком колючками обставил. Ну и уродцы, я вам скажу.

— Ребуцию видели? — спросил я, чуть-чуть обидевшись за Николая. — Это занятный цветок. И очень красивый.

— А вы всё у линотипа? — спросил Сергунцов, как будто только что заметил меня. — Вот уж никогда не видывал этой машины. Всё, можно сказать, повидал, станочный парк с программным устройством лично видел на выставке, СКГ-100 — колоссальный кран — у нас на вооружении, а вот такого механизма...

— А вы приходите, — пригласил я, — приходите запросто в цех, я вам покажу и расскажу всё подробно. Даже вашу фамилию наберу и оттисну. Немножко там шумновато, но дело-то для вас минутное: пришёл — ушёл.

— Сколько же вы лет на своём посту?

— За четыре десятка ручаюсь. Было разное: и хорошее, и плохое. Плохого за войну отведал досыта. Когда солнце светит и мир на земле — всё хорошо. И хлеб и до хлеба, и жильё вон как строится, и даже сад у нас есть. То есть небольшой, собственно говоря, клочок земли, но на том клочке кое-что полезное растёт... И дышится легко. Для нас это важно.

— Оч... хор... (т. е. «очень хорошо»), — равнодушно сказал Василий Павлович, опуская окончания слов, — сказал, как будто начертал наискосок резолюцию, и присоединился к чьей-то весёлой болтовне.

Я почувствовал себя одиноко среди гостей и ушёл на балкон. Но и там было людно.

— А выдержит ли нас этот балкон, товарищи? — спрашиваю.

— Думаете, обвалится?

— Не берусь утверждать положительно, — говорю я, — но прочность перил вызывает опасение. Нынче строители не очень болеют за качество продукции. Слышал я, что главное для них — это наряд закрыть, что ли, и форму № 2 соблюсти, тогда всё в ажуре, а именно: зарплата и, возможно, премия.

Как раз в тот момент, когда я говорил колкости, едва ли слишком справедливые (да ведь известно: седина в бороду — бес в ребро), Клавдия нашла меня на балконе. Нашла вовремя.

— Извините, товарищи, но мне нужен этот старичок, — и как это он затесался среди вас тут? — Она одарила балкон ослепительной улыбкой и пригласила меня следовать за собой.

На кухне она спросила хмуро:

— Какой чёрт понёс тебя на балкон? Ты, Анатоль, становишься невыносимым. Никак за тобой не уследишь...

— А зачем за мной следить, скажи на милость? Я что, подследственный какой? Или умалишённый? И кому надо за мной следить?

Клавдия поцеловала меня в щёку.

— Не сердись. Понимаю — тебе здесь не очень хорошо. Держи своё мнение при себе. Сегодня новоселье, и не следует его омрачать.

— Я и не собирался омрачать, — сказал я, хотя, признаться, был близок к тому. — Почему ты так плохо обо мне думаешь? У меня и на уме дурного ничего не было, — продолжал я между тем с невинным видом. — Неужели же я не умею в обществе... сосуса... сосасу... неужели не умею суса...

— Успокойся, ты умеешь сосуществовать, — согласилась Клавдия.

— Слава богу, не раз сиживал за одним столом с приличными людьми. В молодости, правда, чаще все свадьбы гуляли.

Женщины суетились на кухне, занимались своим делом. Мне же взгрустнулось, и я возвратился к гостям. Вслед за мной пришла Клавдия. Кто-то провозгласил тост «за родителей новосёлов». Кто-то крикнул «горько!» Смешно, конечно. Ну, мы с Клавдией поцеловались. Люди за столом аплодируют. Я выпил рюмку свою до дна и говорю:

— «Она меня за муки полюбила, а я её за состраданье к ним». Это Шекспира сочинение, «Отелло» называется. Мы познакомились в драмкружке. Она хотела стать Ермоловой, а я — не помню уж кем. Вместо того, без лишних рассуждений пошли мы в загс. Две подушки у неё было приданого. Третью вскоре купили. Нынче в белую фату невесту выряжают, такси с бубенчиками при лентах, жених чуть ли не во фраке... В наше время ничего такого не было. На девушках красные косыночки, парни в сатиновых косоворотках щеголяют. Ну, говорят, поколение гражданской войны. Никакой красоты в жизни не понимало. Теперь — другое...

Гости, занятые беседой, умолкли, мной интересуются. Разглядывают, словно я разновидность какая. Клавдия их угощает, отвлекает; против меня, чувствую, недовольством кипит — что-то не в тон я сегодня выступаю. Нет-нет, а метнёт из-под рисованных бровей взгляд — огонь, конец света.

Может, и в самом деле стал я брюзгой, каких немало среди нашего брата, пожилого люда? (Есть у меня сосед, недавно на пенсию вышел. Всем недоволен. Сидит на бульварчике, созерцает, комментарий даёт. И то ему не так, и это не по нем. Разболтались люди, мол, никакого порядка, не боятся ничего. Главное для него, вижу, чтобы люди боялись. Хотелось бы ему видеть вокруг себя запуганных. Но это я между прочим вспомнил...)

Управляющий трестом Сергунцов стал возражать мне:

— Напрасно, Анатолий Андреевич, нападаете на фату. Не старые, небось, времена, когда за галстук на шее из комсомола гнали как мещанский элемент.

— Почём вы можете судить про старые времена? — спрашиваю. — Вам ещё сорока нет. Я-то, к примеру, помню, а вот вы откуда знаете?

— Во-первых, мне больше сорока, — отвечает. — А потом, люди рассказывают. И литература имеется.

— Верно, что литература, читывали. Она, между прочим, ещё кое о чём рассказывает. Как Павка Корчагин, к примеру, лес заготавливал, как за революцию жизни не жалел...

Переглядываются гости. Все понимают, на Корчагине, можно сказать, со школы воспитаны и прошлое уважают. Ну, времена нынче другие, цивилизации больше и задачи посложнее. Дело Павки Корчагина неплохо идёт, молодёжь не сплоховала, и модная одёжка — не помеха. Главное — суть...

— Может, вы ещё против мини-юбочек? — спросил кто-то с усмешкой.

— Или против того, что девчонки в брюках щеголяют?

— Нет, — говорю, — я модам не противник. Хочу я с вами другой вопрос обсудить. Более существенный. Деловой. Хотя, может, и не по душе кое-кому придётся...

— Какие такие деловые вопросы за праздничным столом, Анатолий Андреевич? Приглашаю тебя на тур вальса.

Это опять Клавдия. Она не дремлет. Она оказалась тут как тут. Как опытный машинист, она затормозила паровоз перед внезапным препятствием, уберегла состав от крушения.

Покружились в танце.

Она говорит:

— Тебя вроде подменили сегодня, Анатоль. Вроде и не выпил лишнего, а беспрестанно задираешься. Чего тебе надо?

— Домой поедем.

Домой нас отвезли на «Волге». У Николая ещё догуливали, а я свой вопрос увозил с собой и был благодарен Клавдии, которая сонно покачивалась рядом. Право же, хорошо, что она помешала мне затеять дискуссию, которая испортила бы вечер хозяевам новой квартиры и их гостям.

— Три комнаты — не бог весть какой дворец, — сказала Клавдия, когда мы остались одни. — Я ведь всё знаю, весь твой вопрос. Ему, наверно, положено.

— То, что кем-то положено, не всегда обязательно брать.

Я плохо спал в эту ночь.