Сага о Годрланде

Песнь 1. Глава 1

Я стоял на корме, привычно придерживая правило, смотрел вперед и ждал. Размеренно подымались и опускались вёсла, с каждым взмахом подталкивая мой драккар вперёд, всё ближе и ближе к устью реки. И пусть берега уже раздвинулись, напоминая о полузабытых водных просторах, и пусть взволнованно кричат чайки, и пусть воздух пахнет не затхлой сыростью, а свежей крепкой солью, но это всё ещё было не то.

У меня чесались руки взяться за весло и самому грести что есть силы, пока «Сокол» не долетит до моря.

Море!

Как я истосковался по нему! После нескольких месяцев скитаний по узеньким речушкам Альфарики, после их изгибов и петель; после бесчисленных отмелей, где «Сокол» не раз вставал намертво, завязнув в топком иле или песчаных намывах; после неожиданных столкновений с корягами, бревнами и тварями; после непроходимых порогов и переходов между реками, когда ульверы волокли корабль на своих плечах; после сражений со степняками и разбойничьими ватагами…

Нет, ни северные корабли, ни северные люди не годятся для плаваний по тесным рекам. Нам нужны моря, воздух, простор повсюду, куда достаёт глаз. И пусть шторма, пусть морские твари, пусть переменчивые ветра из ноздрей величественного Хьйолкега! Зато свобода!

Но как я ни ждал, как ни вглядывался в водную гладь и обрывистые берега, всё равно не сразу понял, что мы уже в море. Лишь когда «Сокол» прошел мимо выступающего мыса, и перед его хищно распахнутым клювом раскинулась бесконечная синева, я понял, что мы это сделали. Мы прошли весь путь из Северного моря в Южное!

Я бросил правило, опустил руку в воду и слизнул капли с пальцев. Яркая горечь соли обожгла язык.

— Море! — воскликнул я.

Мои парни на миг застыли, потом подняли вёсла и повскакивали с мест, оглядываясь на морские дали.

— Море! — счастливо закричал Лундвар.

— Нарл! — вторил ему Эгиль.

— Дранк! — внезапно выкрикнул Видарссон.

Робко улыбался Хальфсен, впервые увидевший море. Хоть я сказал, что беру его не хирдманом, а всего лишь толмачом, но позволил ему подрасти до пятой руны. Впрочем, усилился не только он. До девятой руны добрался Вепрь. Насильно впихнули руну Дударю, чтоб укрепить его дар исцеления. Видарссон и Трудюр стали восьмирунными. Простодушному до хельта остался всего один шаг. Отчаянный полностью оправдал свое прозвище, в одиночку отправившись в лагерь разбойников. И хоть его там едва не искромсали на мелкие кусочки, но девятая руна исцелила его и позволила дождаться остальных хирдманов.

Мой хирд изрядно осильнел. Целых пять ульверов крепко стояли на девятой руне. Наверное, некоторые из них уже могли бы стать хельтами, но без твариных сердец они придерживали руку и делились благодатью с другими.

Парни радовались, глядя на море, а я — глядя на них. Меня переполняла такая гордость, будто ульверы были моими собственными детьми, хоть зачастую они вели себя неразумно. К примеру, зачем Эгиль спрыгнул с драккара? Мы же ничего не знаем об этих водах! Вдруг тут водятся неведомые твари или ядовитые змеи? Но Кот с довольной мордой сделал круг возле корабля, потом вскарабкался обратно, встряхиваясь и разбрызгивая соленые капли на всех ульверов.

Сейчас, по моим подсчетам, шёл месяц Хунора, конец лета, но тут, на Южном море, было весьма жарко и солнечно. Никогда не думал, что морская вода может быть теплее парного молока. Наверное, тут и бань не строят. А зачем, если можно помыться и так?

Хотевит, уже бывавший в Годрланде, рассказывал, что баню там тоже уважают, только делают иначе, не как в Альфарики или на Северных островах. Будто это огромный каменный домина, куда приходят важные люди со всего города, там много чаш с водой, а вода всякая: и горячая, и теплая, и прохладная. А еще будто в той бане можно не только мыться, но и поесть, и выпить, и на пляски посмотреть. Хотя в чем забава смотреть, как другие пляшут? Веселее же выйти из-за стола, самому потопать ногами да похлопать руками! Правда, зачем это делать в бане, где и мокро, и скользко? Да и голышом при всех выплясывать как-то чудно. Дикие люди эти годрландцы!

Жирный много чего нарассказывал и о Годрланде, и о самом наибольшем городе — Гульборге, который на тамошний манер называется Альмуба́рака(1). Сказывал, что сарапы легко захватили город, хоть он с виду и неприступный, порядки особо не меняли, даже конунг там сидит не сарапский, а свой, годрландский. Богу-Солнцу тоже не заставляли молиться, только сольхусов настроили всюду, а так — молись кому хочешь, верь в кого хочешь, главное — плати вовремя. С тех, кто своим богам кланяется, берут подать повыше, а с солнечных — поменьше, потому многие купцы быстро переменили веру. Торговцы-норды тоже напоказ носят круги и вертят руками на сарапский манер, чтоб поменьше платить.

Я всему, что наговорил Хотевит, особо не верил, слишком уж много чудного он наплел и про обычаи, и про порядки в Годрланде. Поживем — увидим. Главное-то я уразумел: ни с кем без него не заговаривать, вести себя тихо, не задирать ни рабов, ни свободных, баб без спросу не щупать, серебро не показывать. Как будто у нас было серебро!

Это мы сейчас чуток отъелись, уже после Холмграда, где я потратил почти всё, вплоть до браслетов и шейной цепи, а до того с припасами было совсем туго. Конец весны, толком ничего не выросло, зимние запасы в деревнях съедены во время пахоты. Сельчане жуют корни лопуха да молодую лебеду, а выживший скот берегут для приплода. Мы, конечно, охотились, ловили рыбу, но на то и время нужно, и знание здешних охотничьих троп. Да и много ли мяса с оголодавшего тощего лося? Едва ли хватит, чтоб накормить два десятка крепких мужей.

Поначалу я еще прислушивался к Хотевиту, входил в прибрежные деревушки с добром, предлагал серебро за еду, но нам давали жалкие крохи: несколько горстей зерна, одну-две облезлые курицы, подгнившие оттаявшие яблоки. Да и по самим сельчанам, которые далеко не все разумели живичский, было видно, что нет у них лишних харчей.

Жирный всё твердил, мол, жалко людей. Их, может, и жалко, да своих мне как-то жальче, потому вскоре я перестал скромничать и начал выгребать из селений всё, что там было, вплоть до последнего зернышка. Поди, на лебеде и лопухах вытянут как-нибудь. И двоих сородичей Хотевита выкинул в одной из деревень: толку с них мало, а жрут они не меньше нашего.

Только в Холмграде я закупился припасами впрок, хоть и заплатил тройную цену. Если Хотевит обманет и не вернет серебро за украденные товары, я его своими руками задушу, а Дагну приволоку обратно в Раудборг и продам Жирным. Пусть хоть что с ней делают!

— И сколько еще до Гульборга? — спросил я у Хотевита.

— При попутном ветре за два дня дойдем, — ответил тот. — Если следовать на юг, мимо не проплывешь.

Что же, осталось совсем немного. Всего два дня, и мы начнем искать колдуна или лекаря для Альрика. И непременно вытащим из него ту дрянь.

За прошедшие месяцы Беззащитный ни разу не заговорил, ни разу не полез в бой, ни разу не сказал мне, что я дурень бестолковый. Он будто умер, хотя всё еще дышал и ел. Сунешь ему миску с кашей — жует, не дашь — так и просидит, не подымая головы.

Тулле сказал, что Альрик пока жив, что он борется с тварью внутри себя, но времени осталось мало. Капля пролитой им крови, первая вспышка гнева — и всё, он исчезнет, превратится в вылюдь. Он уже и так изрядно изменился — еще больше усох, крепкие мускулы увяли, некогда выбеленные волосы потемнели. Альрик будто постарел на десяток лет.

А я… А я привык к тому, что я хёвдинг. Теперь ульверы были только моими, и дело даже не в Скирировом даре. К нему я смог прикоснуться недавно, всего месяц-полтора назад, и всякий раз меня обжигало болью, ничуть не меньшей, чем прежде. Просто я привык. Тулле сказал, что мне будет легчать с каждой полученной руной, вот только руны с моим условием с каждым разом добывать всё сложнее. За весь долгий путь от Раудборга до моря я ни разу не встретил никого сильнее себя, с кем можно было бы подраться. Нет, в Холмграде, конечно, были хельты, но не набрасываться же мне на всякого, кто может одарить меня благодатью? Хватит мне врагов и в Раудборге. А вот попавшиеся нам твари и разбойники не сумели перебраться через десятую руну.

Я начал понимать, что мое условие тяжелее, чем у Сварта, Альрика и даже Свистуна, особенно теперь, когда я уже стал хельтом.

Два дня пролетели быстро.

Мы даже не пристали на ночь к берегу, а лишь убрали весла и парус.

Что меня поразило в здешних водах помимо жары, так это обилие кораблей. Почти все время либо впереди, либо позади мелькали чьи-то паруса. Сновали рыбацкие лодки, спешили живичские ладьи, а один раз мимо прошло огромное судно с двумя рядами весел, высокой палубой и двумя площадками на носу и корме, откуда на нас посматривали лучники. С такой высоты наш драккар и мои хирдманы были у них как на ладони.

Я попытался посчитать количество весел, чтобы понять, сколько же там воинов, но Хотевит сказал, что в Годрланде на веслах сидят рабы, причем не только безрунные, а всего на дромоне обычно две-три сотни человек.

— Как же они доверяют грести рабам? А если рабы набросятся на них?

На Северных островах трэлей не допускали до вёсел. Считалось, что если вдруг такое всё же произойдет, то трэля до́лжно освободить.

— Тут много чудного для нордов. Потому я и прошу не вмешиваться ни во что, даже если тебе покажется, что это несправедливо или неправильно, — еще раз напомнил Хотевит.

— Что к примеру?

— К примеру, если увидишь, как кто-то бьет женщину.

Я пожал плечами. Никогда и не подумал бы лезть в такое. Мало ли, вдруг это муж поучает жену или рабыня провинилась.

— Или если увидишь норда в цепях. Или если ребенку на твоих глазах отрубят руку. Так-то в Гульборге много иноземцев, никто не удивится при виде нордов. Кого только тут не встретишь! Но безъязыких часто обманом делают виновными и забирают у них всё вплоть до свободы. Здесь рабом может стать любой, даже хускарл.

— У меня для того Хальфсен есть, — кивнул я на нашего толмача.

— Может, речь он и разумеет, а вот обычаев здешних не знает. Были бы вы купцами, с вас бы просто содрали побольше серебра, а с воинов что взять, помимо мечей и свободы?

— Еще немного, и я пожалею, что послушал тебя и пошел в Годрланд. Может, ты тоже думаешь нас продать?

Жирный усмехнулся.

— Не равняй живича с фаграми или сарапами. Мы свое слово держим.

— Пока что-то не приметил.

А вскоре после того показалась земля. Мы поворотили на восток и шли до тех пор, пока не увидели узкий пролив. На западной части мыса и раскинулся тот самый Гульборг, о котором я столько слышал.

Издалека виднелись стены, крыши многочисленных домов, какие-то узкие шпили. И едва ли не ярче солнца что-то в городе блестело, да нет, не блестело, а полыхало заревом, заставляя щуриться и отворачивать лицо.

— Это главный сольхус, — пояснил Хотевит. — Огромный домина, у кого крыша сделана куполом и обита золотом.

— Подлинным золотом? — недоверчиво спросил Простодушный.

— Самым подлинным, хоть и раскатанным в тонкий лист. Многие пытались украсть его, да только всех их казнили лютой смертью.

— Дураки, поди, были. Умных бы не поймали, — хмыкнул Эгиль.

— Если кого-то из вас поймают на ограблении сольхуса, то виновного убьют, всех остальных продадут в рабство, а полученное золото переплавят и пустят на ту же крышу. Меня и Дагну тоже не пожалеют. Самое глупое, что вы можете сделать в Гульборге, так это ограбить сольхус. Или оскорбить солнечного жреца. Если вы и впрямь думаете туда полезть, лучше прямо сейчас убейте меня.

«Сокол» тем временем подходил к берегу все ближе и ближе, и вот уже я разинул рот, глядя на бесконечно высокие каменные стены, густо усеянные огромными квадратными башнями. Какой же они высоты? В десять моих ростов? А дома позади них были еще выше, словно там жили не люди, а великаны.

Мы медленно шли под стенами, огибая мыс. В самом узком месте пролива друг напротив друга стояли две башни, отличавшиеся от других.

— Тут понизу проходит железная цепь, — пояснил Хотевит. — Если вдруг враг захочет напасть с моря, ее поднимают и перекрывают путь.

— Тогда как сарапы захватили Гульборг? С моря ли, с суши — тут одни стены чего стоят! Через них не перепрыгнет ни хельт, ни сторхельт, да и разрушить их не выйдет. Неужто сарапы настолько сильные?

— Дед говорил, что сарапы и впрямь сильны. Их много, они не боятся ни смерти, ни боли. Воины высоки рунами и умелы с копьями и мечами. Но Гульборг они захватили хитростью. Какова бы ни была прочна скорлупа, орех может сгнить изнутри.

Гавань Гульборга выглядела, как площадь во время ярмарки. Огромные пузатые корабли медленно покачивались, осторожно загребая десятками весел, а вокруг них шмыгали лодчонки, как голопузые детишки возле мамки. Одна из таких лодок подобралась к нам, едва не попав под взмах носового весла, и чернявый кудрявый карл, сидящий в ней, заголосил так, будто мы и впрямь потопили кого-то.

— Чего это он? — недоуменно спросил я.

Хальфсен прислушался и сказал:

— Он говорит, что мы должны взять его на борт, он покажет, куда отвести корабль. Вроде бы он служит тут, на пристани.

Я кивнул, и Вепрь протянул тому карлу руку, чтоб помочь перейти к нам. Чернявый же не замолк, а продолжил трещать. Уж не знаю, как Хальфсен вообще что-то разобрал в его трескотне, но наш толмач справлялся:

— Его зовут Аретас, он спрашивает, по какой нужде мы прибыли в Гульборг.

— А какое ему дело? — нахмурился я.

Хальфсен пересказал мой вопрос.

— Говорит, если торговать, то это один причал, где есть грузчики, склады неподалеку и всякое такое. Если в найм, то другой причал, подалее. Если мы посланцы от каких-то земель, тогда он отведет в иное место.

— Скажи ему, что ни то, ни другое, ни третье. Пришли по своим делам.

Фагр кивнул, будто что-то понял, и начал говорить, куда плыть.

Мы шли согласно его указаниям, но я то и дело отвлекался, засматриваясь на берег. Ладно — каменные стены, ладно — золотая крыша сольхуса, но чтобы всё побережье обложить камнем? И не абы как, а ступенями, чтобы удобнее подниматься было. Я такое видел впервые. Недаром этот город называют золотым(2).

Чернявый довел нас до места, запросил плату. Стиснув зубы, я протянул ему последний обломок серебряного браслета, больше у меня ничего и не осталось, только топор да броня. В Холмграде я платил за всё из своей мошны, не стал брать ни единой марки у своих хирдманов, ведь по моей вине мы оказались нищими. Но я надеялся, что в Гульборге Хотевит быстро заберет долг у здешнего купца, иначе мне придется просить у ульверов их серебро. А ведь еще неизвестно, как много запросит лекарь…

Получив плату, чернявый спрыгнул обратно в свою лодку, которая всё это время следовала за нами, а мы подошли к причалу. Там полуголые загорелые дочерна рабы приняли от нас канат, споро замотали вокруг кнехта. И не успел я ступить на каменный берег, как ко мне подошел мужчина в бабском одеянии. Сам-то вроде обычный, тоже чернявый, как и многие тут, а нацепил на себя аж два платья: нижнее — светлое с длинным рукавом и верхнее — узорчатое с коротким рукавом, оба прям до пят спускаются, разве что пояском не перехватил в отличии от наших женщин. А из-под платьев голые пальцы торчат, но вроде не босой, подошва тоненькими ремешками к ступне прикручена. А за ним следовали двое воинов, и хоть они-то были в коротких рубахах, зато без штанов, так и сверкали волосатыми ляжками.

Да, тут и впрямь было жарковато, я и сам был в одной нижней рубахе, сняв шерстяную, но не настолько, чтоб без штанов ходить.

— Он спрашивает, надолго ли мы прибыли, по какой надобности, откуда, как нас звать, сколько людей и какой силы, а также требует плату за причал, — сказал Хальфсен.

— Так мы же только что заплатили! Ну, тому, который в лодке.

— Он говорит, что тому платить было не обязательно, мы могли и сами подойти к любому причалу, откуда бы нас направили в нужное место. А этот служит здешнему конунгу и без платы нас в город не пустят.

Я окинул взглядом бесштанных воинов. Хускарлы, точно не сарапы, на поясе у каждого короткий меч, в руках — небольшое копье, на голове — шлем, за спиной — небольшой щит. Уверен, что убью их обоих прежде, чем они успеют хоть что-то сделать, слишком уж спокойные и сытые рожи у них были.

— Ответь на его вопросы и заплати, — сказал Хотевит. — Если нападешь на него — в город не попадешь, всё равно отыщут и казнят.

Да я и не собирался ни на кого нападать. Просто мне не по нраву, что с нас содрали уже двойную плату, а мы еще и в город не вошли. Неужто тут всё будет вот так?

— Сам ему ответь и сам плати, — сказал я.

Хотевит через Хальфсена рассказал всё, что требовалось. Мужик в бабском платье слушал и царапал что-то на дощечке, скорее всего, записывал слова Жирного. Теперь, даже если он что-то забудет, всегда сумеет вспомнить, заглянув туда.

Когда Хотевит передал фагру требуемое серебро, тот напоследок сказал, что мы можем оставаться в Гульборге не более трех месяцев, если только не найдем себе покровителя, который возьмет нас под свою защиту, или не пойдем в войско Годрланда. Сказал, что нам нельзя спать на своем корабле или на улицах города, нужно обязательно поселиться на постоялом дворе или в чьем-нибудь доме, если нас кто-то пустит.

Вот же странно! Если в Сторбаш приедет гость, пусть и иноземный, отец примет его радушно, не возьмет никакой платы, поселит в лучшем доме, накормит, напоит. А когда я приплываю куда-нибудь, с меня всякий хочет содрать серебро: и за постой, и за причал, и за стол.

Фагр ушел, отдав нам небольшую дощечку с узорами.

— Что за покровитель? — спросил я у Хотевита, засунув дощечку к себе в мошну.

— Тут есть благородные люди, что-то вроде ваших ярлов. Если ульверы вдруг пойдут к одному из них на службу, тогда он будет считаться вашим покровителем. И если вы кого-то убьете или что-то натворите, спрос будет не с вас, а с него.

— Я и сам могу за себя ответить.

— Тут считают иначе. Без покровителя в Гульборге сложно. Даже мой род смог открыть здесь свои лавки, лишь когда договорился с одним благородным. За его покровительство дед заплатил немало и каждый год продолжает платить.

— А кроме своего имени, что он вам дает?

— Ничего, — усмехнулся Хотевит. — Многие благородные рода до сих пор живут в достатке лишь потому, что продают свое покровительство.

Ну, мне-то не нужен никакой покровитель и защитник. Трех месяцев вполне достаточно, чтоб отыскать лекаря, исцелить Альрика, забрать долг у Жирного и убраться отсюда.

1 Альмубарака — с арабского — благословенный

2 Гульборг — с нордского переводится как золотой город.