Сага о Йёсте Берлинге

Глава шестнадцатая ПОКАЯНИЕ

Дорогие друзья, если вам доведется встретить где-нибудь на дороге жалкое, несчастное существо, которое, откинув шляпу за спину, подставляет лицо палящим лучам солнца и держит башмаки в руках, чтобы ноги ступали по острым камням, жалкое беззащитное существо, по доброй воле призывающее на свою голову всякие беды, — то, проходя мимо него, вы должны испытать безмолвный трепет! Знайте — это кающийся грешник, который направляется к святым местам.

Кающийся грешник должен носить грубый плащ и питаться только сухим хлебом и водой, будь то хоть сам король. Он должен ходить пешком, а не ездить. Он должен быть нищ и просить подаяния. Он должен спать на терниях. Падая ниц, он должен протирать твердые надгробные плиты своими коленями. Он должен истязать себя колючей плетью. Это тот, кому дано испытывать блаженство в страданиях и радость в печали.

И вот графине Элисабет пришлось облачиться в грубый плащ грешника и ступать по тернистым тропам. Ее собственное сердце обвиняло ее в грехе. Оно жаждало страдания, как утомленный путник жаждет омовения в теплой воде. Большое несчастье постигло ее, но она с радостью погрузилась в пучину страданий.

Ее муж, молодой граф с головой старика, приехал в Борг наутро после той ночи, когда мельница и кузница в Экебю были разрушены весенним потоком. Едва успел он приехать, как графиня Мэрта приказала позвать его и рассказала ему нечто невероятное:

— Этой ночью, Хенрик, твоя жена уходила из дому. Несколько часов она пропадала и вернулась домой не одна. Мужчина провожал ее. Я слышала, как он пожелал ей спокойной ночи; и я знаю, кто это был. Я слышала, когда она уходила, слышала, когда пришла. Она обманывает тебя, Хенрик. Она обманывает тебя, эта ханжа, которая развесила здесь повсюду домотканые гардины только для того, чтобы доставить мне неприятность. Она никогда не любила тебя, мой бедный мальчик. Ее отец просто хотел выдать ее за знатного и богатого. Она вышла за тебя ради денег.

Графиня Мэрта так умело повела дело, что граф Хенрик просто обезумел. Он готов был тотчас же развестись с женой и отослать ее обратно к отцу.

— Нет, мой друг, — сказала графиня Мэрта, — если ты это сделаешь, то тем самым ты безраздельно отдашь ее во власть злу. Она избалована и дурно воспитана. Позволь мне лучше самой взяться за это дело и вернуть -ее на путь добродетели!

И вот граф призывает жену и объявляет о том, что отныне ей надлежит подчиняться во всем его матери.

О, что за достойная сожаления сцена разыгралась затем в этом доме, уделом которого была скорбь.

Много горьких упреков пришлось выслушать молодой женщине от своего супруга. Он воздевал руки к небесам и обвинял их в том, что они позволили этой бесстыдной женщине втоптать в грязь его честное имя. Он потрясал перед ее лицом сжатыми кулаками и спрашивал ее, какое наказание, по ее мнению, было бы достойным того преступления, какое она совершила.

Но она не испытывала никаких угрызений совести, так как считала, что поступила справедливо. Она отвечала ему, что сильный насморк, который она вчера получила, вполне достойное наказание для нее.

— Элисабет, шутки сейчас неуместны, — заметила графиня Мэрта.

— Мы, — отвечает молодая женщина, — никогда не поймем друг друга и не сможем прийти к соглашению, когда шутки уместны и когда неуместны.

— Но пойми же, Элисабет, ни одна порядочная женщина не покинет свой дом среди ночи, чтобы шляться с каким-то проходимцем.

Тут Элисабет Дона поняла, что ее свекровь решила ее погубить. Она поняла, что ей нужно быть стойкой, чтобы не дать одержать над собой верх и стать на всю жизнь несчастной.

— Хенрик, — сказала она, — не позволяй своей матери становиться между нами. Позволь мне самой рассказать тебе, как было дело! Ты справедлив, ты не осудишь меня, не дав возможности высказаться. Позволь мне рассказать тебе все, и ты увидишь, что я поступила именно так, как ты сам учил меня.

Граф кивнул головой в знак согласия, и графиня Элисабет рассказала, как она невольно толкнула Йёсту Берлинга на путь зла. Она рассказала обо всем, что произошло в маленькой голубой гостиной, и о том, как угрызения совести заставили ее пойти и спасти от ложного шага того, кого она незаслуженно оскорбила.

— Я не имела никакого права осуждать его, — сказала она, — и ты сам учил меня, что нельзя останавливаться ни перед какой жертвой ради того, чтобы справедливость восторжествовала. Разве это не так, Хенрик?

Граф обернулся к матери.

— Что вы, матушка, скажете на все это? — спросил он. Его тщедушное маленькое тело замерло от сознания собственного достоинства, а его высокий узкий лоб был величественно насуплен.

— Что я скажу? — отвечала графиня. — Я скажу только, что Анна Шернхек неглупая девушка, она хорошо понимала, что делает, рассказав эту историю Элисабет.

— Вы, матушка, неверно поняли меня, — сказал граф. — Я спрашиваю, что вы думаете обо всей этой истории с моей сестрой, Эббой Дона? Неужели вы, матушка, хотели заставить свою дочь, мою сестру, выйти замуж за отрешенного пастора?

С минуту графиня Мэрта хранила молчание. Ах, этот Хенрик, до чего же он глуп, непроходимо глуп! Вот теперь он погнался по ложному следу. Охотничья собака погналась за охотником, упустив зайца. Но если Мэрта Дона и была способна потерять дар речи, то всего лишь на какое-то мгновенье.

— Дорогой друг! — сказала она, пожимая плечами. — Есть причины, заставляющие не вспоминать старые истории об этом несчастном; те же причины сейчас заставляют меня просить тебя не поднимать публичного скандала. Он, вероятно, погиб в эту ночь.

Она говорила кротким тоном участия, но каждое ее слово было сплошным лицемерием.

— Ты, Элисабет, сегодня долго спала и потому не слыхала, что люди разосланы по всему берегу на поиски господина Берлинга. Он не вернулся в Экебю, и опасаются, что он утонул. Озеро вскрылось к утру. Посмотри, как ветер искрошил лед на мелкие кусочки.

Графиня Элисабет посмотрела в окно. Озеро почти очистилось ото льда.

Тогда горькое раскаянье овладело ею: она пыталась избегнуть правосудия божьего; она лгала и притворялась; она накинула на себя белое покрывало невинности.

В отчаянии она бросилась на колени перед мужем, и слова признания сорвались с ее уст:

— О мой супруг, осуди и отвергни меня! Я любила его. Да, да, не сомневайся в том, что я любила его. Я рву на себе волосы, я раздираю на себе одежды от горя. Теперь, когда он погиб, мне все безразлично. Теперь мне не к чему защищаться. Узнай же всю правду. Любовь моего сердца я отняла у супруга и подарила ее другому. О, горе мне, презираемой! Я одна из тех, кого соблазнила запретная любовь!

О ты, юное, доведенное до отчаянья существо, зачем валяешься ты в ногах своих судей и раскрываешь свою душу! Не миновать тебе горьких мучений! Не миновать позора и унижений! Ты сама призвала небесные молнии сверкать над твоей головой!

Что ж, рассказывай теперь своему супругу, как ужаснула тебя страсть, такая могучая и непреодолимая, как ты содрогнулась перед низостью собственного сердца! Страшна встреча с призраками ночью на кладбище, но демоны искушения в твоей собственной душе куда страшней для тебя.

Скажи же им, что ты, отвергнутая богом, считаешь себя недостойной ступать по земле! В молитвах и слезах боролась ты с искушением: «О боже, спаси меня! О сын божий, изгони демонов искушения!» — молила ты.

Скажи же им, что ты сочла за лучшее все скрывать, чтобы никто не узнал о твоем падении. Ты думала, что богу это будет угодно. Ты думала, что идешь по божьему пути, когда хотела спасти любимого человека. Он ничего не знал о твоей любви. Он не должен был погибнуть из-за тебя. Разве ты знала, где искать правильный путь? Что такое добро и что такое зло? Один бог знает это, и он тебя осудил. Он убил кумира твоего сердца и привел тебя на великий исцеляющий путь покаяния.

Скажи им: ты знаешь теперь, что спасение не в сокрытии! Тьма и мрак — вот где прячутся демоны искушения! Пусть руки судей твоих вооружатся бичом! Наказание — вот целительный бальзам на рану греха. Твое сердце жаждет страданий.

Скажи им все это, пока ты валяешься у их ног на полу и в страшном горе ломаешь руки, пока в твоем голосе звучат ноты отчаяния, пока ты громким смехом приветствуешь мысль о наказании и бесчестии, пока твой муж не хватает тебя за руку и не заставляет подняться!

— Веди себя, как подобает графине, или я буду вынужден просить свою мать наказать тебя, как ребенка!

— Делай со мной все что хочешь!

Тогда граф выносит свой приговор:

— Моя мать просила за тебя. Ты можешь остаться в моем доме. Но отныне приказывать будет она, а ты — подчиняться.

Таковы пути покаяния! Молодая графиня превратилась в самую последнюю из служанок.

Долго ли, долго ли будет так продолжаться? Долго ли придется гордому сердцу терпеть унижения? Долго ли нетерпеливые уста смогут молчать, а горячие руки сдерживать свой порыв?

Но унижение сладостно. Пока спина болит от тяжелой работы, на сердце спокойно. К тому, кто спит лишь несколько коротких часов на жестком соломенном ложе, сон приходит незваный.

Пусть старуха превращается в злого духа и терзает молодую! Та лишь благодарна своей благодетельнице. Но искупление еще так далеко. Пусть поднимают ее полусонную каждое утро в четыре часа! Пусть неумелым рукам дают непосильное задание на день за тяжелым ткацким станком! Так и надо. У кающейся грешницы не всегда хватит сил, чтобы самой хорошенько себя бичевать.

Когда настает большая весенняя стирка, графиня Мэрта заставляет ее стоять над лоханью в прачечной. Она сама приходит проверить ее работу.

— Вода у тебя в лохани холодная, — говорит она и, зачерпнув кипящей воды из котла, выплескивает прямо ей на руки.

В холодный, ненастный день стоят прачки у озера и полощут белье. Порывы сильного ветра налетают на них, обдавая дождем и снегом. Юбки у прачек насквозь промокли и стали тяжелыми, как свинец. Трудно работать вальком. Кровь проступает из-под ногтей.

Но графиня Элисабет не жалуется. Да будет благословенно милосердие божие! В чем же сладость покаяния, как не в страдании? Удары бича нежно, словно лепестки роз, опускаются на спину грешницы.

Молодая женщина вскоре узнала, что Йёста Берлинг жив. Старуха обманула ее тогда, желая хитростью вырвать признание. Но что с того? Таков путь покаяния! Такова кара божья! Он привел грешницу на путь искупления.

Одно лишь ее тревожит: что же будет с ее свекровью, чье сердце господь ожесточил из-за нее? О, он не должен судить ее строго. Ее жестокость поможет грешнице снова обрести благословенье божье.

Где знать ей, как душа, пресыщенная радостями жизни, бывает склонна предаться жестокости. Когда мрачная, ненасытная душа лишена поклонения, лести, упоения танцев и азарта игры, из самых тайников ее, им на смену, приходит жестокость. Ее притупившиеся чувства находят радость в том, чтобы мучить людей и животных.

Сама старуха не сознает своей жестокости. Она считает, что лишь карает неверную жену. Часто, лежа без сна по ночам, она изобретает для нее все новые наказания.

Однажды вечером, обходя комнаты, она заставляет графиню идти впереди со свечой без подсвечника.

— Свеча догорает, — говорит молодая графиня.

— Когда догорает свеча, то горит подсвечник, — отвечает графиня Мэрта.

И они продолжают путь, пока дымящийся фитиль наконец не гаснет на обожженной руке.

Но все это еще пустяки. Существуют душевные муки, которые гораздо страшнее телесных. Графиня Мэрта приглашает гостей и заставляет хозяйку дома прислуживать за столом.

О, это день большого испытания для нее. Посторонние люди будут свидетелями ее унижения. Они увидят, что она недостойна сидеть за столом рядом с мужем. О, с какой насмешкой будут они останавливать на ней холодные взоры!

Все, однако, выходит хуже, намного хуже. Никто из гостей не решается взглянуть на нее. Все за столом, мужчины и женщины, сидят молчаливые и подавленные.

Это оскорбляет ее до глубины души. Разве ее грех так уж страшен? Разве позор находится с ней рядом?

И вот приходит оно, искушение: ее бывшая подруга Анна Шернхек и лагман из Мюнкерюда останавливают ее, когда она проходит мимо них, берут у нее из рук блюдо с жарким, пододвигают ей стул и не позволяют уйти.

— Садитесь, дитя мое, садитесь, — говорит лагман, — вы не совершили ничего дурного.

И тут в один голос все гости заявляют, что, если она не сядет с ними вместе за стол, они тотчас же уедут. Они ведь не палачи. Они вовсе не намерены потакать графине Мэрте. И их не так легко провести, как этого безмозглого графа Хенрика Дона.

— О мои добрые, милые друзья! Не будьте так сострадательны! Вы заставляете меня во всеуслышанье заявлять о моем грехе. Я слишком любила одного человека.

— Дитя, да имеете ли вы понятие о грехе? Вам даже не понять, до чего вы невинны. Йёста Берлинг ведь даже не знал о вашей любви. Займите снова свое место за этим столом! Вы не сделали ничего дурного.

Гостям удается на некоторое время ободрить ее, и они сами вдруг начинают радоваться, как дети. Смех и шутки звучат за столом.

Эти отзывчивые, чуткие люди очень добры, но все же они искусители. Они хотят уверить ее, будто она не заслужила мучений, и открыто выражают неприязнь графине Мэрте. Где им понять, как душа грешника томится по чистоте, когда он подвергает себя испытанию, не обходя по дороге острые камни и не закрывая лица от палящих лучей солнца.

Иногда графиня Мэрта заставляет ее целыми днями сидеть за пяльцами и выслушивать бесконечные истории о Йёсте Берлинге, об этом отрешенном пасторе и авантюристе. Не важно, если память и изменяет ей иногда, она не поленится добавить кое-что от себя, лишь бы только это имя целыми днями звучало в ушах молодой графини, которая боится этого больше всего. В такие дни ей начинает казаться, что ее покаянию никогда не будет конца. Ее любовь не умирает, и она думает, что она сама умрет прежде, чем ее любовь. Ее здоровье начинает ей изменять, и она часто болеет.

— Где же он, твой герой? — спрашивает графиня Мэрта насмешливо. — Каждый день я жду, того и гляди он появится во главе своих кавалеров. Почему не штурмует он Борг, почему не возводит тебя на трон и не бросает меня и твоего мужа связанными в темницу? Или забыл тебя?

Молодая женщина едва удерживается, чтобы не защитить его от нападок и не сказать, что она сама запретила ему прийти к ней на помощь. Но нет, лучше молчать, молчать и страдать.

День ото дня пламя великого соблазна пожирает ее. Она ходит как в лихорадке и от изнеможения едва держится на ногах. У нее одно лишь желание — умереть. В ней подавлены все стремления к жизни. Любовь и радость не подают больше признаков жизни, и страдания больше ей не страшны.

А муж, по-видимому, совсем перестал о ней думать. Он запирается в своем кабинете и сидит там целыми днями, изучая неразборчивые манускрипты и трактаты, напечатанные старинным расплывчатым шрифтом.

Он читает написанную на пергаменте грамоту о дворянстве, к которой привешена большая массивная печать Шведского королевства, сделанная из красного воска и хранимая в деревянном ларце. Он рассматривает старинные гербы с лилиями на белом фоне и грифами на синем. В таких вещах он знает толк и с легкостью их объясняет. Снова и снова перечитывает он старинные эпитафии и некрологи, посвященные благородным графам Дона, в которых их деяния уподобляются деяниям великих мужей Израиля и богов Эллады.

Эти старинные документы всегда доставляли ему удовольствие. А о своей молодой супруге он и думать перестал.

Одна лишь фраза графини Мэрты: «Она вышла за тебя ради денег» — убила в нем всякую любовь к жене. Да и какому мужчине было бы приятно слышать такие слова! Это убивает всякую любовь. Судьба молодой женщины больше не интересует его. Если его матери удастся вернуть ее на путь добродетели — что ж, тем лучше. Граф Хенрик никогда не переставал восхищаться своей матерью.

Уже месяц длится все это. Однако этот период вряд ли на самом деле был таким бурным и полным событий, как может показаться, когда обо всем этом узнаешь из нескольких исписанных листков. Графиня Элисабет, говорят, всегда казалась внешне спокойной. Один лишь единственный раз самообладание изменило ей: когда она услыхала о мнимой гибели Йёсты Берлинга. Но ее раскаянье в том, что она не сохранила любви к мужу, было так велико, что она и в самом деле дала бы графине Мэрте окончательно замучить себя, если бы однажды вечером старая экономка не предостерегла ее.

— Вам бы, графиня, надо поговорить с графом, — сказала она. — Господи, боже мой, вы ведь еще совсем дитя. Вы, наверное, и сами не знаете, что вас ждет, а я-то прекрасно понимаю, чем все это может кончиться.

Но именно об этом графиня Элисабет и не могла говорить со своим мужем, пока не рассеялись его подозрения и неприязнь по отношению к ней.

В ту же ночь она тихо оделась и вышла из дома. На ней было простое крестьянское платье, а в руках узелок. Она решила покинуть свой дом, чтобы никогда больше не возвращаться сюда. Она ушла не для того, чтобы избегнуть мучений. Она считала, что это знамение божие, что она должна уйти, чтобы сохранить здоровье и силы.

Она не пошла на запад, через озеро, потому что там жил тот, кого она так любила. Не пошла она также и на север, потому что там жили многие из ее друзей. Не пошла и на юг, потому что там, в далекой Италии, находился ее родной дом, а она не хотела приблизиться к нему ни на шаг. Она пошла на восток, потому что там, она знала, не было ни одного знакомого дома, ни одного близкого друга — никого, кто готов был бы дать ей помощь и утешение.

Она уходила с тяжелым сердцем, ибо считала, что бог еще не простил ее. Но ее радовало, что теперь она будет нести бремя своего греха среди чужих людей. Их равнодушные взоры будут унимать боль ее сердца, подобно тому как холод металла унимает боль, если приложить его к месту ушиба.

Она решила не останавливаться до тех пор, пока где-нибудь на опушке не встретится бедный хутор, где никто не знает ее. «Со мной, видите ли, случилось несчастье и мои родители прогнали меня из дому, — скажет она им. — Прошу вас, приютите меня у себя, пока я сама не смогу заработать свой хлеб! У меня есть немного денег».

И вот светлой июньской ночью она отправилась в путь, после того как весь май прошел для нее в ужасных страданиях. О, месяц май — чудесная пора, когда березы смешивают свою светлую листву с темной зеленью хвойных лесов и когда напоенный теплом южный ветер прилетает издалека!

Прекрасный май, не кажусь ли я тебе неблагодарной, ибо я наслаждалась твоими дарами и ни одним словом не воспела твоей красоты!

Ах, май, светлый, чудесный май! Обращал ли ты когда-нибудь внимание на ребенка, который сидит на коленях у матери и слушает сказки? Пока ему рассказывают о страшных великанах и несчастных прекрасных принцессах, малютка держит голову прямо, и глаза его широко раскрыты, но стоит матери заговорить о счастье и сиянии солнца, как он закрывает глаза и тихонько засыпает, склонившись головой к ней на грудь.

И я, прекрасный май, я подобна такому ребенку. Пусть другие слушают про цветы и сияние солнца, мне же больше по душе темные ночи, полные опасностей и привидений, я оставляю себе несчастья и страдания отчаявшихся сердец.