Сахара и Судан (Результаты шестилетнего путешествия по Африке)

Поездка в Юго-Восточный Канем

Долины Афо и Медели. — Группа долин Алали — Долины, населенные кумо-соалла. — Долины Дельфеа и Йиги. — Деревня кумо, или кайгаммы. — Скудное угощение. — Долины племени улед-салим. — Местоположение Мао. — Прием у наместника (алифы, или акида) Мохаммеду. — Далатоа и их происхождение. — Положение алифы. — Ягуббери. — Дом и семья фугобо Сетты. — Поездка в город тунджуров Мондо. — Гостеприимство Джеллаби Дуда. — Арабское происхождение тунджуров. — Мнение жителей Мондо об истоках Бахр-эль-Газаля. — Алифа Беше. — Поездка в Металлу — Посещение долины Нгури, населенной даноа. — Название и происхождение даноа (хаддад, азоа). — Луки и отравленные стрелы у даноа. — Кашелла Хасан. — Город Дибелончи, населенный нгиджем. — Рынок в Нгури. — Вождь с острова Кури. — Моя врачебная деятельность. — Подозрительность жителей и наш отъезд. — Возвращение в Ягуббери и Мао. — Поездка в Гала. — Долина Джугу, прежнее место расположения Мао. — Долины Метту, Ройенду, Мапал, Бил-лангара и Аграрем. — Город Г ала. — Прежнее положение димы в Гала. — Его жители и попытки моего обращения в ислам. — Гостеприимство димы. — Возвращение на север. — Долины Аджелим, Матфал и другие с озерами, содержащими питьевую соду. — Прибытие в лагерь улед-солиман.

Эта поездка не потребовала больших приготовлений. Бу Алак, разумеется, имел самые скромные требования относительно жизненных удобств и был уверен, что повсюду, где мы остановимся на ночевку, найдется гостеприимный человек или же что в качестве одного из главных представителей устрашающих миннеминне он получит то, что соответствует его простым привычкам. Однако поскольку он намеревался не только устроить мне прогулку, но и использовать ее для очень важной цели — получить путем вымогательства или купить у одного гостеприимного хозяина в Ягуббери зерно для своей семьи, то он захватил с собой двух ненагруженных верблюдов. Я полностью последовал примеру своего хозяина и, стремясь избавить его сколь возможно от потери времени в благодарность за его любезность, отказался от палатки, метеорологических инструментов и т. п. и ограничился тем, что погрузил на единственного верблюда лишь самые необходимые съестные припасы и несколько одеял для ночевки, поручив все это попечению Хамму.

Мы выступили 29 ноября, пересекли в юго-западном направлении лежавшую перед нами долину Афи, или Афо, и спустя полчаса перешли через Эннери-Медели. Мы пересекли долины в их северной части. Как и предыдущие, они приблизительно ориентированы с севера на юг. Мы же двигались почти в западном направлении. С долиной Медели у арабов связаны скорбные воспоминания, ибо именно там два десятилетия назад туареги кель-ови нанесли им такое сокрушительное поражение, что племя как таковое, казалось, едва ли сможет существовать далее. Бу Алак как очевидец смог описать мне целые ужасные эпизоды с той живостью, с какой кочевники сохраняют в памяти малейшие подробности таких событий.

После получасового перехода по местности с разбросанными тут и там холмами мы пересекли еще одну, похожую на первую, долину с обширными посевами зерновых. Мой спутник не знал, как она называется. В южной части лишь узкая почвенная складка отделяла ее от долины, поросшей финиковыми пальмами и названной моим спутником вади Джабор. Затем мы ненадолго отклонились к западу, чтобы обогнуть с севера несколько других долин, и снова продолжили свой путь в юго-юго-западном направлении. Еще через час (прошло три часа после нашего выхода) мы добрались до Алали, состоящей из трех разделенных небольшими возвышениями долин: северной, западной и южной. В первую из них мы спустились с северной стороны, пересекли ее в юго-западном направлении, задержавшись ненадолго на возвышении и не заходя в западную долину, при этом южная оказалась от нас к востоку. Мы спустились в эту самую большую из трех долин и через полчаса расположились там лагерем, чтобы отдохнуть в жару под могучим деревом курна.

Долины Алали благодаря своей почти круглой форме отличаются от всех предыдущих и больше походят на многие долины Шитати, однако немного превосходят их по пышности растительности. На возвышенности между тремя долинами находятся оставшиеся от деревни глинобитные стены; это самая северная точка на этом меридиане, где обнаружены следы какого-то поселения канембу или канури. Подобно предыдущим, сами долины очаровательны, это прелестнейшие оазисы среди окружающих степей, какие можно только представить. Их появление действует тем неожиданнее и обворожительнее, что их видишь вдруг без всякой подготовки целиком и полностью. В пустыне с ее бесконечным обзором линия, образуемая растительностью оазисов, вырастает на горизонте постепенно, мучительно медленно для изнуренных, изнемогающих от зноя и жажды путников. Здесь же и не подозреваешь о существовании этих прелестных островков с тропическим изобилием, пока они не оказываются непосредственно у твоих ног. Вид финиковых пальм, несмотря на их прелесть, утомлял бы, если бы за пределами пустыни росли исключительно они. Однако посреди разнообразия и великолепия красок растительности долин Лиллоа, возвышаясь над всеми остальными деревьями своими гордыми кронами с изящно склоненными листьями, они являют собой чарующую красоту. Я позабыл даже о полуденном сне, этом благотворном обычае жарких стран, захваченный прелестной картиной. Мечтая под воркование голубей и прислушиваясь к хрюканью встречающихся там в изобилии диких свиней, я целиком отдался впечатлению мирного покоя и был рад, что мне не мешают наслаждаться им мои шумные спутники.

Ко времени молитвы дохор²⁶ мы снова отправились в путь, поднялись в юго-юго-западном направлении на возвышенность над долиной и смогли оттуда бросить взгляд и на оставшуюся позади группу долин, и на другую, расположенную к западу от нас и сходную с первой долину Нгаддеги.

Подобно только что описанной, эту долину населяли и возделывали земледельцы канембу, подданные алифы из Мао. Одинокая деревня, чьи хижины стояли на северо-восточном склоне долины, свидетельствовала об их немногочисленности. Не спускаясь в долину Нгаддеги, мы повернули в южном направлении и через какие-нибудь полчаса вошли в самую значительную в Канеме долину с финиковыми пальмами, состоящую из двух половин, носящих разные названия: северная — Дельфеа (или Дельфеанга) и южная — Йиги. Жители принадлежат к любопытному племени кумосоалла. В северной части распоряжается вождь Брахим, в южной — Чованде.

Мы пересекли долину шириной от одного до полутора километров по ее длине в южном направлении и примерно через час добрались до ее конца. С каждым шагом растительность становилась все пышнее, а животный мир богаче. В пальмовой роще с густым подлеском то и дело уже проглядывало красивое тамариндовое дерево с пышной лиственной кроной, а в густом лесу резвились многочисленные обезьяны красноватой и серой окраски (Cercopithecuc). С южного высокого края долины мы заметили лежавшую на нашем пути группу из трех селений. В самом большом из них мы намеревались переночевать.

Оно оказалось резиденцией вождя кумосоалла, который, собственно, носил титул кумо, но из-за варварского отношения арабов к чужому языку был известен во всем Канеме как кайгамма. Селение состояло приблизительно из восьмидесяти очагов, с простыми соломенными хижинами без оград сиггеди, наподобие тех, в каких живут малоимущие люди в Борну. Посередине селения был воздвигнут солидный и обширный навес, под которым на тонком слое чистого песка обычно собираются деревенские мужчины и размещаются на постой чужеземцы.

Едва мы устроились там на ночь, как появился кумо в сопровождении большинства мужчин, чтобы приветствовать нас и удовлетворить свое любопытство. Среди них преобладали люди с темной, красноватого оттенка кожей, как у южных тубу, которая, правда, часто встречается и среди канембу. Но их лица и фигуры были весьма разнообразны. Мы, естественно, были приняты с большой предупредительностью, так как кумо располагает всего тридцатью всадниками и несколькими сотнями пеших воинов и поэтому, с одной стороны, полон страха перед арабами, а с другой — находится в зависимости от алифы в Мао. В надежде на ужин тем более приличный, что шел месяц поста, я старался быть как можно любезнее и без устали открывал перед ними секреты и чудеса моего револьвера, заряжающегося с казенной части карабина, часов и компаса. Правда, мои

Captatio benevolentiae[4] не имели успеха, ибо при заходе солнца, в то время когда образованный мусульманин в Европе или в средиземноморских странах потягивает кофе или лимонад, закусывая понемногу сладостями, и когда даже исповедующие ислам негры едят по крайней мере суп, заправленный мукой, с отваром плодов дум или воду после духна с медом, нам принесли лишь обычную воду и к тому же в недостаточном количестве, ссылаясь на удаленность колодца. В час aшa ²⁷ они и не подумали исправить это упущение, а лишь подали нам ашш весьма сомнительного вкуса, приготовленный из муки духна грубого помола и с подливкой попросту из разбавленного водой молока. В оправдание эти люди сослались на свою бедность, особенно на потери рогатого скота, составляющего их основное имущество, поголовье которого из-за легочной эпизоотии уменьшилось более чем на три четверти.

На следующий день (30 ноября) с восходом солнца мы продолжили путь. Сразу же мы оставили к востоку от дороги округлую, богатую финиковыми пальмами долину Корофу, принадлежавшую кумосоалла, откуда предыдущие деревни снабжаются водой, и через час, двигаясь в прежнем южном направлении, добрались до плоской, поросшей лесом долины Фири (также оставшейся в восточной стороне), где не было ни финиковых пальм, ни жителей. Вскоре мы миновали продолговатую, неглубокую, засеянную зерновыми долину, название которой мне не удалось узнать, и затем в течение двух часов ехали по равнине, пока не попали в группу долин Люггера. Самая большая из них, простирающаяся на порядочное расстояние к югу, также осталась восточнее нашей дороги. В ее северной оконечности стояло небольшое селение, и тут и там виднелись засеянные поля, однако по обилию растительности она далеко отставала от уже виденных нами долин. Всего полчаса спустя мы наткнулись на два селения, где жили улед-салим — перешедшее к оседлости племя даза. Они расположились на возвышенности, окруженной с севера, юга и востока небольшими долинами. Одно из селений, в котором хижины были построены совсем как у канембу и канури, пришлось покинуть из-за большого количества крыс и вместо него на некотором удалении построить другое, имевшее едва пятьдесят очагов.

Отсюда мы двинулись в южном направлении, отклоняясь даже несколько к востоку и идя по западному краю долины, которая примыкала к деревням с юга и тянулась на значительное расстояние в ту же сторону, что и прежние. Там же находилась и третья деревенька. Вскоре после этого мы пересекли дорогу, которая шла с запада и через полтора часа приводила к лежащим дальше на восток долинам Вачами и Юно. Первая из них принадлежит так называемым муаллемин (смешение различных элементов даза с преобладанием нореа), поселившимся на возвышенности, и называется поэтому Белед ал-Муаллемин. Это — одна из самых богатых финиками долин Канема. Вторая населена чистокровными даза, селение которых лежит на дне долины. Проследовав еще какое-то время вдоль края длинной долины и перейдя через тропу, ведущую из оставшейся западнее долины Гумзо на юго-восток, мы пересекли широкую складку местности и вскоре, часа через полтора (что при нашей скорости равняется примерно десяти километрам), расположились лагерем к югу от селений улед-салим, на восточном краю неглубокой долины, чтобы переждать там полуденный зной.

Здесь мы оказались всего в часе верховой езды (приблизительно в шести километрах) от города Мао — столицы собственно Канема, которая прежде находилась дальше к северо-западу на расстоянии в полтора часа пути. Лет десять назад, когда власть Вадаи в Южном Канеме укрепилась еще не настолько сильно, чтобы ее нельзя было попытаться как-то избежать, жители, перенеся поселение в другое место, разбили свои жилища в долине Джугу. Однако несколько лет назад, когда больше уже не приходилось оспаривать верховную власть короля Али, они возвратились на первоначальное место. После полудня мы проехали по холмистой местности с неглубокими долинами по обеим сторонам дороги — в некоторых из них были видны засеянные поля, принадлежащие жителям Мао, и через час вступили на широкую равнину, которая резко отличалась от прежней волнистой и холмистой местности и издали представлялась совершенно ровной. Правда, там, должно быть, скрывались многочисленные лощины, но они ускользали из вида из-за отсутствия заметных высоких склонов.

Мао лежит у входа на эту равнину и по своему внешнему виду очень мало соответствует тому представлению, которое неизбежно складывается относительно столицы страны, наследницы Нджими, бывшей резиденции правителей Канема. Город не был окружен стеной и состоял из 150 очагов — почти исключительно соломенных хижин. Мы разбили свой лагерь посередине поселения, перед домом неоднократно упоминавшегося алифы Мохаммеду. Последний, мужчина лет пятидесяти пяти, сидел на песке перед дверями своего дома в окружении придворных, называемых по обычаю Борну кокенава (жалкие отблески блестящего прошлого), и приветствовал нас с тем большей предупредительностью, что его власть, несмотря на главенство Вадаи, все еще в основном зависела от дружбы с улед-солиман.

Жилище правителя, за стенами которого он гостеприимно предложил нам разбить лагерь, состояло из ограды, наполовину сложенной из земли, наполовину из сиггеди и окружавшей одно глинобитное строение и различные соломенные хижины. Хозяин дома носил грязную темно-синюю хаусанскую тобу и шапочку канембу — джока из той же ткани. По борнуанским представлениям, он был одет отнюдь не блестяще и даже не зажиточно, тогда как его сановники — все они по придворному обычаю, принятому в Куке, были простоволосы — носили прямо-таки убогие одежды. Впрочем, большинство окружения алифы отсутствовало, так как принимало участие в набеге на креда в Бахр-эль-Газале.

Жители города Мао принадлежат к племени далатоа, которое ведет свое происхождение от борнуанского наместника в Канеме по имени Дала. После перенесения резиденции правителя прежней державы из Канема в Борну короли сначала доверили управление этой пограничной областью и ее охрану от врагов на востоке тунджур. Однако, когда очень скоро их наместники начали причинять неприятности, проявляя самостоятельность, правительство в Борну перестало им доверять, назначило на этот пост того самого Далу, раба-хау-санца, добившегося почестей и положения, и облекло его достаточной властью, чтобы внушить уважение даже тунджурам. С тех пор управление Канемом оставалось в руках этого наместника, и даже короли Вадаи, когда они одержали верх, вынуждены были считаться с историческим правом наследования поста наместника в этой семье. Они довольствовались тем, что заменили титул наместника алифа на принятый в Вадаи акид. Правители Борну потеряли Канем в начале этого столетия, но и сегодня еще его наместник известен преимущественно под титулом алифа и по-прежнему симпатии дала-тоа склоняются к державе Борну.

Вскоре после того как власть в Вадаи перешла к королю Али, любимая жена его отца, креда по происхождению (одно из племен даза в Бахр-эль-Газале), гонимая тщеславием, бежала в Канем, чтобы сменить законного правителя с помощью своих земляков и улед-солиман в пользу своего, не имеющего права на престол, сына. В то время наш хозяин в Мао, Мохаммеду, уже был алифой и соблазнился женитьбой на Непокорной вдове. Припугнутый повелителем, который уже тогда начал пускать в ход свою ставшую впоследствии знаменитой железную строгость, он добровольно выдал ему жену, но все же был наказан, хотя и довольно мягко, лишившись только своего поста. Его преемника и двоюродного брата Мусу вскоре пришлось отставить, так как ему оказались не по плечу трудные и запутанные обстоятельства в Канеме, а главное — он не смог установить дружественных отношений с действительными хозяевами этой страны — улед-солиман. Так Мохаммеду получил свой пост обратно.

Хотя, как уже говорилось, ни он, ни его сановники не имели действительной независимости от Вадаи, все жили воспоминаниями о том времени, когда далатоа играли выдающуюся роль в истории страны. Было почти трогательно слышать, как бедно одетые сановники называли друг друга высокопарными титулами: кайгамма, джерма, дугма, грима и т. д., которые прежде чего-то стоили и в Канеме, а сегодня даже в Борну больше не связаны с действительной властью. Хозяева были восхищены тем, что мне известно о существовании прежней державы Канем и ее столицы Нджими, которая некогда лежала на расстоянии дня пути к северо-востоку от Мао, и могли еще пояснить мне многие, теперь ставшие сомнительными или позабытые места, которые летописец борнуанского короля Идриса Алаома упоминает в сообщении о его походах против булала ²⁸. Я очень сожалел, что не мог дольше пользоваться сведениями этих людей, но я чувствовал, что должен выказать признательность своему спутнику и защитнику, чьей доброй воле я был обязан всей этой поездкой, идя навстречу его желаниям, а он стремился попасть в Ягуббери, чтобы обеспечить свое хозяйство настоятельно необходимым ему зерном.

На следующий день (1 декабря) мы отправились туда. Мы придерживались южного направления, иногда отклоняясь немного к востоку, и сначала ехали по равнине, поросшей травой сукко в рост всадника. Через полчаса мы наткнулись на остатки стены какого-то замка, в котором якобы размещался первый гарнизон тунджуров и который Дала Афоно (т. е. дала, хаусанец) позднее превратил в свой бирни (укрепленный город). Дальше местность стала холмистой, однако долины сделались неглубокими и уступали по правильности формы и пышности растительности долинам Лиллоа. Только через четыре с половиной часа после нашего отъезда мы добрались до долины Кулоло, имеющей более правильную форму и вытянутой, наподобие предыдущих долин, с севера на юг. На ее восточной стороне лежит Ягуббери. Ее дно богато поросло отдельными деревьями, которые изобилуют в Борну, а в северном Канеме почти не встречаются (по-арабски они называются кулькуль, саса на языке канури и яга на языке даза). Древесина этого дерева нередко употребляется для изготовления остова хижин. Встречаются также акации киттир, которую жители Борну называют кулулъ, а даза — тоаи. Через полчаса по дну долины мы подошли к колодцу, которым пользуются жители Ягуббери, напоили из него лошадей и поднялись, двигаясь на восток, к городу, где через десять минут спешились у дома фугобо Сетты, связанного узами гостеприимства с семьей Бу Алак.

Как уже можно было догадаться по титулу фугобо хозяина дома, принятому у канембу (он примерно соответствует кашелла у канури и кедела у даза), вся семья носила борнуанский характер, который мне показался прямо родным после почти девятимесячной разлуки с Кукой. Хозяйничанье женщин в доме, даже в присутствии чужих, темный цвет кожи его обитателей, их разговор исключительно на языке канури — все переносило меня в Борну. Сам фугобо, как и вассалы алифы, участвовал в упомянутом выше набеге, но его ожидали с минуты на минуту. Однако это не помешало нам разместиться в его дворе под большим навесом, а его женам и дочерям составить нам компанию в непринужденной манере дам Куки.

Ягуббери едва насчитывал сотню хижин и был населен почти исключительно далатоа. Тщательно сложенные и опрятно обнесенные сиггеди хижины придавали этому месту более уютный и зажиточный вид, чем это было в Мао. Нас угостили обычной кашей из муки (по-арабски аиш, на канури кан) и редким лакомством из поджаренных в масле булочек. А когда вечером выяснилось, что фугобо еще не вернулся, мы разместились перед дверями дома отчасти из уважительного отношения к женщинам, отчасти для охраны нашего имущества, так как местность пользовалась дурной славой, особенно из-за многочисленных похитителей лошадей. Для большей надежности мы связали ноги лошадей железными цепями, свободные концы которых прикрепили к собственным телам, что отнюдь не сделало приятным наш ночной отдых.

Поскольку никак нельзя было ручаться, что фугобо вернется на следующий день, мы предприняли вылазку в местечко тунджуров Мондо, лежавшее в нескольких часах езды к юго-востоку от Ягуб-бери. Сквозь обширные поля духна в неглубоких долинах этой местности угадываются многочисленные деревни и деревушки, которыми богаты окрестности Ягуббери и особенно Мондо. Однако на нашем пути лежала только Гремари — деревня примерно из восьмидесяти хижин. Действительно, весь юго-восточный Канем, даже по нашим представлениям, является житницей для всех остальных частей этой области. Мы остановились у уже упоминавшегося Джеллаби Дуда, который делил свой дом с двоюродным братом Джебрином и племянником. Эти люди, происходившие из Кордофана и с берегов Нила и обладавшие более высоким образованием и знанием мира, оказали нам необыкновенный прием и обеспечили невиданный комфорт. Сами они в своем добровольном изгнании, очевидно, испытывали живое удовольствие от необычного посещения человека из далекой Европы. Их благосостояние позволяло им выполнить долг гостеприимства так, как это не смогли бы сделать даже самые знатные люди улед-солиман. Нам отвели отдельную хижину, пол в которой был устлан циновками, а меня особенно обрадовала покрытая коврами скамья для отдыха в форме распространенного в восточном Судане ангреба (скамья с сиденьем в виде сетки из нарезанных полос шкур или из бечевок). Все эти удобства, однако, не могли идти ни в какое сравнение с лукулловым угощением, которое затмевало званые обеды шейха Омара, если и не числом кушаний, то тщательным их приготовлением. Аиш был сварен из муки мельчайшего помола. На приготовленном из свежего мяса с зелеными овощами соусе плавал слой масла, от чего у Бу Алака загорелись глаза, а гвоздем угощения было нежное жаркое из козленка, пожертвовать которым не решился бы ни суданский араб, ни тубу. Не были забыты и лошади: впервые после начала путешествия они получили столько кормового зерна, что не смогли с ним справиться.

Мне не терпелось познакомиться с более крупным поселением тунджуров, чье происхождение и расовая принадлежность вызывают такие сомнения. Пока что мне встречались лишь их отдельные представители. Г. Барт причислял их к одному из тамошних племен, которое забыло свой первоначальный язык. Мои предположения и единодушные высказывания тех немногих людей этого племени, которых я знал до сих пор, сводились к тому, что они имели арабское происхождение. Среди жителей этого поселения, существовавшего уже столетия, не сохранилось даже малейшего предания относительно языка, некогда свойственного их племени. Поселение Мондо насчитывало примерно двести очагов. Оно было обширнее, зажиточнее, чем Мао, и лучше содержалось. Его глава носит канембуский титул фугобо. Хижины и их ограды были возведены весьма тщательно, а обширные засеянные поля в соседних неглубоких долинах свидетельствовали о трудолюбии и благосостоянии жителей. По чертам лица и всему облику они вполне походили на укоренившихся во внутренней Африке арабов (которых кануры называют «шоа»), с каковыми я познакомился в Куке. Однако они стали лучшими знатоками языков, ибо многие понимали и говорили на канури, а некоторые на дазага, тогда как в своей среде пользовались исключительно арабским языком.

День прошел в оживленных обсуждениях островов Карки в восточном Чаде и истоков и течения Бахр-эль-Газаля. В них приняли участие как присутствовавшие тунджуры — преобладающие жители местности между Мондо и начальной частью этой речной долины, так и много путешествовавший Дуд, Несколько месяцев назад он воспользовался дорогой из Борну, обходящей Чад с юга. После перехода через реку Шари он направился к северу, попал в Мондо через территорию деггена и лагунную область асала и кури и, таким образом, лично проделал путь вокруг самой восточной части озера, не наткнувшись на открытые водные пространства.

Я охотно бы остался в Мондо подольше, чтобы с помощью людей, знающих то место, где Бахр-эль-Газаль вытекает из озера Борну, постараться как-то приподнять покров, все еще закрывающий его. Однако Бу Алак настаивал на возвращении в Ягуббери и, к моему большому сожалению, не захотел даже подождать еженедельного базара, собиравшегося на следующий день (3 декабря), так что мне пришлось отказаться от превосходной возможности получить представление о составе населения этого округа. На обратном пути нам повстречался знакомый Бу Алака, по имени Беше, который, подобно вышеупомянутому Мусе, приходился двоюродным братом нынешнему алифе и тоже временно занимал в Мао пост наместника. После безуспешных попыток снова получить должность от короля Али или, как он говорил, потому что он не желал, будучи верным сторонником Борну, принимать назначение от правителей Вадаи, он отправился назад в Металлу и пригласил нас к себе в гости. Туда же был послан с верблюдом раб Хазаза Барка, чтобы раздобыть зерна для своего хозяина, и поскольку тот, подобно фугобо Сетте, еще не успел прибыть в Ягуббери к нашему возвращению, то мы и решили на следующий же день воспользоваться приглашением Беше.

4 декабря, двигаясь примерно в южном направлении, мы через два с половиной часа оказались в канурийской деревне Анчали. Ее хижины, числом от восьмидесяти до ста, лежали среди нескольких долин с обработанными полями ее жителей. Оттуда, отклоняясь немного к западу, мы добрались до нашей цели, Металлы — деревни далатоа, насчитывавшей около ста очагов, и остановились в доме алифы Беше. Он состоял, как и дом фугобо в Ягуббери, из обширной ограды из сиггеди, внутри которой располагались различные соломенные хажины, несколько навесов (кафия на канури) и открытая терраса под покрытой землей крышей (сукейфа, арабск.). Она служила для приема гостей и там-то мы и застали хозяина дома за беседой с соседями. Один из них, родом из смешанного племени томагера, довольно образованный муаллим этого местечка, смог снабдить меня интересными пояснениями относительно сложных этнических отношений в Канеме.

Алифа Беше не только принял нас по возможности хорошо (хотя мы и не получили отдельной хижины и были вынуждены спать на сукейфе), но даже пообещал съездить со мной в одно соседнее поселение спорного по своему происхождению племени хаддад. Это обещание он, правда, не выполнил. Но на следующий день (5 декабря) он дал нам проводника до Нгури, где жило самое многочисленное подразделение этого племени, единственного в Канеме, которое уже более тридцати лет успешно сопротивлялось улед-солиман. Вскоре после отъезда мы пересекли Вади-Сурра и менее чем через полтора часа, двигаясь в юго-западном направлении, достигли края широкой, поросшей лесом долины, на юго-западном краю которой близко друг к другу располагались деревни племени хаддад. За этой долиной шла другая, которая излучиной настолько близко подходила к первой, что все эти деревни оказывались как бы на острове. Долины густо, как в дремучем лесу, поросли могучими деревьями и в основном именно их защите жители обязаны своей способностью сопротивляться натиску как Вадаи, так и улед-солиман. При приближении врага они покидают хижины, взбираются на естественные крепостные стены высоких деревьев и, будучи сами защищены их стволами и ветвями, обстреливают врага отравленными стрелами. Они единственные жители Канема, которые пользуются почти исключительно этим оружием, и тем самым, а также благодаря своему имени заслуживают особого интереса.

Арабское наименование хаддад (т. е. «кузнец») не было для них недавним и произвольным обозначением, выбранным арабами улед-солиман (как этого можно было ожидать, зная, насколько мало улед-солиман считаются с туземными названиями), но, напротив, точным переводом имени азоа, или аза, под которым эти люди только и известны среди даза. Сами они, по крайней мере теперь, не дают никакого основания для столь странного названия. Нет в их племени какого-то необычайно большого числа кузнецов, да и соседние племена не окружают их презрением, выпадающим на долю последних; им не присущи никакие особенности, никакие обычаи, которые позволили бы равнять их с кузнецами. Употребляемое ими самими название даноа, или данава, не содержит никакой отправной точки, так как они пользуются исключительно языком канури. Сведущий факих Металлы связывает его, следуя преданию, с манга, к чему я еще вернусь позднее. Эта точка зрения удивила меня тем более, что в Канеме не существовало племени манга, а сам факих никогда не был в Борну, где он мог бы узнать о таковом.

Лишь лишившись части нашей и без того уже испорченной одежды, нам удалось продраться сквозь густой и колючий подлесок долины. По ту сторону, на довольно возвышенной местности располагались деревенские хижины, числом около 600. Мы застали множество мужчин в тени могучего дерева курна, вокруг вождя Хасана, который, как ни странно, носил канурийский титул кашелла, и присоединились к ним. Частично это были хаддад, частично живущие вместе с ними канембу. Поскольку в настоящий момент отношения с улед-солиман не были враждебными, нас приняли приветливо.

Кашелла Хасан, молодой, среднего роста мужчина с довольно темным цветом кожи, был вооружен луком и стрелами, заполнявшими большую сумку из грубо обработанной кожи. Остальные, однако, держали стрелы в кожаном колчане. В облике собравшихся мужчин не было никаких характерных черт. Некоторые выглядели как даза, многие походили на канембу, а немалое число можно было бы принять за членов арабского племени, смешанного с туземцами. Большинство носило луки и стрелы, а также нож у предплечья. Более состоятельные были одеты в борнуанские одежды, а более бедные — в шкуры, лишь слегка закрывавшие нижнюю часть тела. Луки, длиной примерно в четыре фута, режутся из дерева набак, сгибаются два раза и снабжаются сухожилием из бычьих кишок, а стрелы, достигающие двух футов, состоят из тростникового стержня с надетым на него длинным металлическим наконечником, который по форме напоминает наконечник метательного копья и обычно снабжен крючком. Его режущая часть очень остра и смазана или едким молочным соком Calotropis ргосега, или коричневеющим на воздухе ядовитым соком растения Cuphorbia, которое на борнуанском языке называется гуруру. Арабы очень боятся этого оружия — одинаково как его механического, так и химического действия.

Хотя эти люди немало удивились появлению христианина, до сих пор никогда ими не виданного, о которых они лишь слышали много неблагоприятного, тем не менее сначала они были очень приветливы и участливы, а кашелла Хасан отвечал понятливо и без обиды на мои вопросы относительно подразделений племени и их размещения. Он тоже знал предание о связи между даноа и манга, хотя и не мог добавить никаких подробностей, кроме того, что еще одним, и, возможно, самым главным составным элементом его племени являлись булала. Большинство даноа прежде жили в долинах, которые находятся южнее Нгури в непосредственной близости от Чада и объединяются в округ под названием Бари. После ссоры их обитателей с соплеменниками из Нгури, которая стоила жизни и брату кашеллы Хасана, почти все они покинули свои долины, причем большинство отправилось в Нгури и его окрестности. От их тесного объединения зависело их существование в качестве народа. Только держась сообща и пользуясь естественным прикрытием в виде густого леса, они могли еще надеяться противостоять улед-солиман и жителям Вадаи и поддерживать остатки своей самостоятельности. И все же первый шаг к ее потере был сделан уже тогда, когда их глава принял утверждение в качестве племенного вождя от алифы в Мао, как представителя короля Вадаи!

Впрочем, общительность и мирное настроение кашеллы Хасана начали быстро убывать, когда я стал слишком обстоятельно расспрашивать об отношениях даноа с Вадаи, о расположении их долин и количестве воинов, да еще время от времени делал заметки. Он сделался подозрительным и замолчал, но, поскольку у меня не было намерения ни задерживаться в этом своеобразном окружении, ни вновь возвращаться туда, я должен был воспользоваться встретившейся возможностью и собрать как можно больше сведений. Когда кашелла не только потерял разговорчивость, но и стал обмениваться озабоченными взглядами со своими товарищами, вмешался Бу Алак, попытавшийся доходчиво объяснить мое странное поведение и поддержать мой падающий авторитет. Он обрисовал почти детское пристрастие христиан к путешествиям, их любознательность в отношении стран и народов, но также и их могущество, в особенности же добрые отношения моей страны с повелителем всех правоверных в Стамбуле. После этого кашелла несколько успокоился, но с моими безобидными вопросами и его непосредственными ответами было покончено.

Моему желанию посетить город нгиджем Дибелончи, лежащий в трех часах пути дальше на юго-запад неподалеку от Чада и более плотно населенный, нежели Нгури, не суждено было сбыться. Между Нгури и Дибелончи находятся шесть долин, из которых три северо-восточные принадлежат даноа, а три юго-западные — нгиджем. В высшей степени вероятно, что эти последние являются остатками булала и живут в Дибелончи, насчитывающем якобы тысячу очагов, смешавшись с многочисленными элементами канембу. Мы доехали до границы их территории, но ни Бу Алак, ни кашелла Хасан не решились на дальнейшее продвижение. Мои спутники утверждали, что с одного из высоких берегов пройденных нами долин можно заметить Чад, но я не сумел его увидеть.

До возвращения в Металлу мне удалось еще посетить базар, происходивший как раз в Нгури, где продавалось: из скота несколько ослов и быков; из продуктов земледелия немного хлопка, кукурузы и проса; из ремесленных изделий по нескольку наконечников копий, ножей и стрел, а из привозных товаров — немногочисленные борнуанские тобы. Хотя этот базар в целом посетило все же человек пятьсот, он производил весьма бедное впечатление. На нем я познакомился с весьма заинтересовавшей меня личностью — вождем кури с Чада, мужчиной изрядного роста, широкоплечим и дородным, с черным цветом кожи и одетым в темное платье. Хотя он и пригласил меня посетить остров Кури, тем не менее смотрел на меня, по-види-мому, с тем же подозрением, что и присутствовавшие при этом даноа.

Недоверие этих последних со временем так ясно проступило в выражении их лиц, что я начал опасаться, как бы вызываемое подозрение не приняло у них просто враждебного характера. Я быстренько постарался направить их мысли в ту сторону, где они сами могли бы извлечь пользу из моего присутствия, и заговорил о своих врачебных способностях. Это на некоторое время превосходно помогло. Хотя я и не приобрел громкой славы от посещения некоторых страдающих малярией людей, но все же у одной женщины среди тех больных, к которым меня водили, я обнаружил воспаление и нагноение грудной железы — явная удача для поддержания репутации проезжего врача, ибо вскрытие не слишком поверхностного абсцесса путем надреза редко не производит благоприятного впечатления. Я попытался также вернуть себе расположение кашеллы Хасана, пообещав ему средство против отравленных стрел его соплеменников — некоторые подразделения даноа разделяла, по-видимому, многолетняя вражда. Уже на следующий день его стало занимать это предложение, а надежда на его исполнение обеспечила мне внимательное отношение. Однако мой дипломатический прием действовал не долго; вскоре настроение снова стало подавленным и неприятным. Даже Бу Алак поддался этому впечатлению и шепнул мне, что на душе у него тревожно. Тогда, стараясь не привлекать внимания, мы бросились туда, где стояли наши лошади, прыгнули в седла и рассыпались в прощальных и с виду весьма сердечных словах перед нашими сомнительными друзьями. Мы не задерживались больше в Металле, распрощались с нашим хозяином Беше и тотчас же поскакали назад в Ягуббери. Вернувшись туда поздно вечером, мы застали дома фугобо Сетту, возвратившегося после набега на креда, который, впрочем, оказался совершенно безуспешным.

Уладив удовлетворительным образом наши дела, связанные с зерном, как с фугобо Сеттой, так и с алифой Беше, мы отправились в Мао. Оттуда мы намеревались вернуться к улед-солиман, сделав круг к западу через Гала. К сожалению, даже подарив тарбуш ²⁹, мне не удалось склонить фугобо к уступке мне скромного количества духна. Он решительно отказался продать накопленное зерно даже за борнуанские тобы и объяснил, что все местные владельцы зерна договорились продавать свои запасы только за крупный рогатый скот, чтобы постепенно восстановить очень пострадавшие от эпизоотии стада.

Мы переночевали в Мао, куда добрались без всяких происшествий по прежней дороге и куда тем временем в поисках зерна прибыл шейх Мухаммед ибн Омар. На следующее утро (8 декабря) мы выступили на запад, чтобы совершить запланированную поездку в Гала — одно из важнейших поселений, оставшихся от прежнего господства Борну в Канеме. В это же время нагруженные зерном верблюды Бу Алака и Хазаза отправились назад в лагерь улед-солиман.

Мы следовали на северо-запад и, миновав низину Мао, пересекли незаселенную, не очень богатую растительностью долину, а затем вторую, более пышную, с финиковыми пальмами, деревьями тамаринда и смоковницами; оставили к северо-востоку от дороги и третью, овальную, поросшую редким лесом и финиковыми пальмами, и через час после отъезда добрались до долины Джугу, на краю которой прежде лежал город Мао. Эннери-Джугу представляет собой удлиненную, изобилующую финиковыми пальмами долину с высокими склонами и двумя деревнями на восточном склоне. Та, что побольше, находится на северном конце, а та, что поменьше — всего из нескольких очагов, — на южном.

Дорога из этой долины вела дальше в западном направлении и вскоре пересекла округлую долину Метту с высохшим пресным болотом посередине и отдельными финиковыми пальмами по сторонам. Отсюда мы изменили направление на западное-юго-западное и попали через короткие интервалы сначала в оставшуюся для меня безымянной долину округлой формы с засеянными полями и пальмами дум вокруг лежащего в центре озера. За ней последовали две другие, похожие на нее, затем четвертая, называвшаяся Род-женду, далее пятая, Мапал, и, наконец, шестая, которая называлась Биллангара. Мы добрались от Метту до Биллангары за два часа, причем эти долины разделялись короткими, примерно одинаковыми промежутками. В отличие от большинства уже виденных нами долин Канема они были неглубоки, имели округлую форму и почти в каждой, в ее самой глубокой части, лежало небольшое озеро с пресной водой. В перечисленных по названиям долинах располагались обширные засеянные поля и небольшие деревни на западном высоком берегу, а Мапал выделялась еще и посевами хлопчатника. В ней, а также в Биллангаре поля орошались посредством шаттатира, или колодца с журавлем.

Оставив позади Биллангару, мы в течение трех четвертей часа продолжали путь в западном-северо-западном направлении до деревни Аграрем, также построенной на западном склоне долины и едва ли насчитывавшей пятьдесят хижин. Эта долина вновь имела удлиненную форму. Она была вытянута с севера на юг, отличалась обилием обработанной земли и колодцами с журавлем. Посередине лежало наполовину высохшее соленое озеро, поросшее тростником трех-четырехметровой высоты. Наконец еще через полчаса, двигаясь в западном-юго-западном направлении, мы достигли цели нашего путешествия — также продолговатой долины Сара, чье поросшее тростником озеро было наполнено пресной водой. На западном берегу этой долины лежит город Гала. Местность, по которой мы проехали, в общем голая и не очень лесистая, да и сами долины по обилию растительности далеко отстают от Лиллоа и других долин, но зато они богаче водой и разной водоплавающей птицей.

Пока мы поили в озере лошадей, нас пришел приветствовать глава города, который все еще носил титул дима своих предшественников, относящийся к периоду господства Борну. Прежде дима был важной личностью и объединял все племена канембу этой области под своим управлением. Однако со временем улед-солиман и даза все больше и больше оттесняли тех своими разбойничьими нападениями на острова озера Чад, где они живут среди будума и кури, так что диме, помимо Гала, почти некем теперь управлять на суше. Этот пост, подобно алифе в Мао и должностям многих высших сановников в провинциях Борну, является более или менее наследственным и лишь недавно перешел к его нынешнему обладателю. Однако его утверждение зависело теперь не от правителей Куки, как прежде, а от короля Вадаи. Дима был молодой, бодрый человек, встретивший нас с большим радушием и не позволивший нам самим поить лошадей. Он сначала поспешил в город подготовить для нас достойный прием, а затем сопровождал нас верхом в свою резиденцию, в окружении всадников — его соседей и вассалов, устроив по дороге арабские конные состязания.

Город Гала, состоявший из полутора сотен соломенных хижин, первоначально принадлежал кубури — благородному племени канембу, но впоследствии его в основном населяли представители царского племени канури — магоми, к которому относились и его нынешние обитатели. Вскоре большинство их собралось во дворе радушного и, по-видимому, любимого всеми вождя, выразив не меньше изумления моему появлению, чем даноа. Они ощупывали мою одежду и восхищались ею так, как будто она состояла из каких-то необыкновенно прекрасных изделий промышленности моего отечества, а не происходила с рынка в Куке; они трогали и осматривали мою белую кожу на защищенных местах тела, будто они не видели ничего подобного достаточно часто у арабов, и без стеснения обменивались в свойственной канури болтливой, безобидной манере удивлением по поводу моего оружия и инструментов, устройство которых приходилось объяснять им снова и снова.

У этих людей было в высшей степени неясное представление о христианской религии, и они считали своим долгом не лишать своих наставлений бедного, добродушного язычника, бродящего по свету без всякого понятия о боге и его пророке. Как всегда, я пустился в эту религиозную беседу, пытаясь донести до сознания своих слушателей то общее, что содержалось в их и моем вероисповедании, объяснить основу и цель любой религии, и показывал им пустоту их ритуала, который довольствовался кажущимся и забывал существенное — облагораживание человека. Они произвели особенно торжественные приготовления к молитве дохор, чтобы воздействовать на мою упрямую языческую душу. Появились факих и имам, последний в редко встречающемся там красном тарбуше и в ситцевой тобе в желтую и белую полоску, поверх которой он носил черно-синее хаусанское платье, полученное в подарок от короля Вадаи. На него возлагалась главная надежда в деле обращения христианина и заклинания сатаны. Однако если вначале он приветствовал меня с некоторым промедлением и недоверчиво, то вскоре оттаял и сделался добродушным и любезным. Он оказался человеком, очень хорошо осведомленным об островных жителях Чада. Вместе с димой он часто совершал поездки в глубь лагуны, частично для того, чтобы взыскать приходящиеся с тех подати, отчасти в попытке добиться желательного духовного влияния на недоступных и разбойных островитян.

К вечеру мы вернулись в приготовленную для нашего приема хижину; ее пол благодаря тонкому слою песка, на котором были разложены циновки, приобрел чрезвычайно опрятный вид. Угощение не заставило себя ждать и хотя в общем было лучше, чем в Мао и Ягуббери, но не включало долгожданного мяса, так что Бу Алак счел нужным обратить внимание своего молодого друга, положение которого всецело зависело от арабов, на его долг по отношению к нам. Тот оробел и пролепетал всевозможные извинения, однако желанного мясного угощения мы так и не получили. Но зато вечером появилось все женское население местечка с барабанами и дудками и до полуночи развлекало нас танцами, пением и горячим участием.

На следующий день (9 декабря) нам предстояло вернуться в арабский лагерь, совершив долгий переезд верхом. Мы выехали с восходом солнца, выбрали северное направление и вскоре приблизились к довольно неглубокой и бедной долине, вдоль которой следовали в течение получаса; здесь, тоже в центре, располагалось неизменное болото.

Здесь же я впервые увидел Kigelia pinnata, которую канури называют болонго, а тамошние арабы омм шатура, или бединджан ал-фил (т. е. «слоновый баклажан»). Это было внушительное дерево; его одновременно украшали цветы — крупные, четырехдольчатые колокольчики на длинных изогнутых черенках были насыщенного красного цвета — и тут же висели большие, продолговато-округлые, похожие на дыню плоды, которым он обязан вторым из приведенных выше арабских названий. Как называлась долина, мои спутники, к сожалению, не знали.

От этого места на северо-запад, север и северо-восток простирается неравномерно всхолмленная равнина шириной примерно в три часа пути, которая отличается, особенно в своей южной части, голым видом и бедной растительностью — чаще всего там встречается марх (Leptodenia). Вдали виднелись окружающие ее возвышенности, что указывало на наличие там протяженных долин. Бу Алак смог назвать мне на северо-северо-западе долину Багалайа, на севере Аджелим и на северо-востоке Кумосоалла. Сами же мы сначала следовали в северном направлении, однако вскоре отклонились к северо-северо-востоку и часа через полтора, когда позади осталась самая однообразная часть равнины, перед нашим взором предстало несколько округлых, неглубоких и не очень богатых растительностью долин, а еще через полчаса мы увидели плодородную, покрытую лесом долину овальной формы, за которой в северо-западном направлении вплоть до Багалайи якобы следует целый ряд таких же долин. Вскоре несколько в стороне, к востоку от дороги, мы заметили долину, густо поросшую пальмами дум. За ней следовали другие, и через четыре часа после нашего отъезда из Гала мы добрались до лишенной растительности Аджелим ас-Срир, где также присутствует центральное болото, расположенное на западной стороне. Спустя недолгое время мы достигли восточного края долины Аджелим ал-Кебир со следами больших посевов зерна на ее дне и малонаселенного, но прежде значительного селения того же названия, расположенного на ее северо-восточном высоком берегу.

Начиная от Аджелима мы двигались в северо-восточном направлении. Спустя три четверти часа мы пересекли северную часть продолговатой долины Берара с озером соответствующей формы и через час добрались до еще более обширной долины Матфал (Мафал), где напоили лошадей. Подобно предыдущей, эта долина протянулась на значительную длину с севера на юг. Из ее населенного бесчисленными обезьянами леса, состоящего из деревьев курна, акаций и серраха, тут и там выглядывают финиковые пальмы. Открытое продолговатое озеро на дне долины, окаймленное тростником и зарослями пальмы дум, обязано своей протяженности названием Бахар³⁰. Вокруг него много неглубоких луж с водой, которую мы зачерпывали Для наших животных руками. Через полчаса быстрой езды в том же направлении мы оказались в долине, богатой пальмами дум и финиковыми, которую Бу Алак выдал мне за собственно долину Мафал, но которая, вполне возможно, имела другое название. Постепенно Долины приобретали ту же регулярность, что и в Лиллоа. Они глубоко понижаются, вытянуты с севера на юг и в самой глубокой части заполнены водой или же густо поросли лесом. Спустя полчаса наша дорога пошла между двумя другими долинами, причем относительно северной, которая находилась дальше от нас, я смог выяснить только ее название — Вади ал-Дагель (т. е. «Обезьянья долина»), показавшееся мне весьма сомнительным. Южная же оказалась последней из тех долин на нашем пути, для которых характерно скопление воды в наиболее пониженной части. Там в небольшом количестве росла пальма дум, а называлась она, по словам Бу Алака, Гарка. Четверть часа спустя мы пересекли длинную и глубокую, богатую финиками долину Нгаддеги, которую в прежние поездки мы видели лишь издали, оставили к северу другую долину, под названием Би, проскакали между двумя долинами Алали и через одиннадцать часов езды вернулись к своим, к юго-западу от Эннери-Медели.

Возвращение в Куку

Заботы арабов о продовольствии. — Вождь кадава Варка Халуф, — Его положение по отношению к арабам и в целом в Канеме, — Его предложение о передаче скота арабам. — Набег из Триполитании. — Праздник ид-ал-фитра. — Ограбление хавалла. — Мой друг старик Осман — Скудные сведения из Европы. — Приезд алифы Мохаммеду. — Наш отъезд в Ворну, — Долины Варка, Кау, ал-Асфур в Ши-тати, — Эннери-Чинти и Эннери-Чанга. — Вызывающее тревогу поведение вандала, — Девушки вандала. — Долина Вороди и пожар на почве. — Матен-ал-Милах. — Разбойники кумосоалла и их преследователи. — Нгигми, мой тамошний знакомый и моя борзая. — Эпизоотия среди гиппопотамов Чада. — Дальнейший поспешный путь без каравана. — Приезд в Куку. — Обстановка в доме. — Доброта шейха. — Любезность моих друзей. — Последние караваны из Феццана. — Известия с родины. — Скудные денежные поступления и насущные заботы. — Прибытие нашего каравана. — Потеря лучшего коня, — Новые подарки шейху. — Латерна магика. — Обстановка в Ворну. — Положение дел в Вагирми. — Поворот обстоятельств в Вадаи. — План поездки в Вагирми. — Мой официозный спутник Альмас — Трудность с наймом слуг и займом, — Приобретение двух рабов. — Выступление в путь. — Вынужденная женитьба шерифа ал-Медени. — Собрание оружия у шейха,

В лагере улед-солиман царило большое оживление. В данный момент перед возвращением на постоянные стоянки перед арабами настоятельно встал вопрос о том, чтобы сколь возможно лучше обеспечить себя продовольствием на предстоящую зиму. Правда, они располагали приличным запасом фиников. Но, во-первых, финики не могли заменить все питание, а во-вторых, большая их часть предназначалась для обмена на одежду, разные другие предметы, нужные для жизненных потребностей, и на борнуанские тобы — главное мерило стоимости в Канеме. Судьба оказалась не слишком благосклонной к моим друзьям: они вернулись домой без обычной добычи — верблюдов, так что располагали теперь лишь животными, необходимыми для их собственных нужд. Короче, им нечего было обменивать в Канеме на зерно, эту незаменимую основу их питания, тем более что владельцы зерна, как уже говорилось, единодушно постановили обменивать свои запасы только на крупный рогатый скот. Нетрудно было предугадать, что при слишком тяжелой нужде они начнут больше прежнего эксплуатировать своих соседей и поведут настоящую войну против всего мирного населения земледельцев и скотоводов Канема. Вот почему мы застали в лагере представителей связанных с ними племен даза, их союзников, которых они так часто грабили. Они приехали, чтобы обсудить со своими голодными друзьями вопрос, каким образом передать им часть крупного рогатого скота и дать тем самым возможность раздобыть зерна.

Самое веское слово принадлежало Барке Халуфу — действительному главе кадава и старейшему другу арабов в области Канем. Для тамошних условий он был необычным человеком. Его могучему телосложению и большой физической силе в необычайной степени соответствовали мужество и решительность, энергия и здравый смысл. Он связал свою судьбу с судьбой арабов и вот уже более двадцати лет оставался верен им. Благодаря им он играл главную роль среди туземных племен Канема; благодаря им его не тревожили юго-восточные соседи-туареги; наконец, благодаря им ему пока что удавалось сохранять независимость по отношению ко все возрастающей власти Вадаи. В то же время он был незаменимым союзником для арабов, их испытанным другом и помощником. Нередко в качестве главы одного из самых многочисленных племен Канема он оказывал им в войне помощь, имевшую решающее значение, а поскольку его кадава были богаты как верблюдами, так и крупным рогатым скотом и занимались земледелием, он часто удовлетворял нужду в зерне и скоте своих друзей, презирающих труд и едва сводящих концы с концами. Однако тем самым он изолировал себя самого и свое племя от коренных жителей Канема. Остальные племена даза чувствовали себя задетыми той высокомерной, гордой манерой, с которой он пытался, так сказать, стать во главе всех. А племена канембу, даноа, нгиджем, кумосоалла, будума, кури, далатоа, канури и обитатели Бахр-эль-Газаля ненавидели его как своего самого непримиримого врага, который натравливал на них наводивших страх миннеминне.

Тем не менее придирчивые арабы никогда не были удовлетворены своим ревностным союзником. Как раз перед нашим возвращением различные незначительные происшествия настроили арабов против Халуфа. Говорили, что пропали какие-то лошади и рабы, которых привели из Вадаи старейшины улед-солиман, ездившие к королю Али. Они были обнаружены частично у кадава, частично у других друзей Халуфа. Теперь он приехал не только, чтобы снова помочь арабам, но и заново укрепить среди них свое положение.

На совет помимо Халуфа прибыли Султан — вандала благородного происхождения и верный друг арабов, который, однако, не пользовался значительным влиянием в своем племени, а также кедела Акид — вождь юроа. От ограбленных и понесших потери дагорда не приходилось требовать жертвы, однако ожидался еще алифа Мохаммеду. Султана мы уже знали как спокойного скромного человека, а кедела Акид своим приветливым, общительным нравом, казалось, хотел развеять мое пессимистическое представление о характере тубу. Меня часто посещали, но приятнее других был мне кедела Акид, тогда как интересовал меня больше всех Халуф, чьим необычным свойствам я не могу не отдать должное. Однажды у Абд ал-Джлиля я слушал, как он напористо говорил в присутствии множества арабов, и я не переставал восхищаться той точностью, с какой он представил своим слушателям убедительные доводы, а также ясностью и логичностью, полнотой и силой его речи. Сначала он дал арабам почувствовать, что они в качестве чужеземных захватчиков восстановили бы против себя всю страну, если бы он не примкнул к ним и не оставался бы им верен в нужде и опасности почти на протяжении целого поколения. С тех пор как они связали себя друг с другом, он правил с их поддержкой в своей области, они же благодаря ему — во всей стране. И с того же самого времени арабы стали внушать страх и одерживать победы за ее пределами. Он превосходил их своим обширным знанием людей и страны, которая простиралась вплоть до островов на Чаде, до Бахр-эль-Газаля и северного Вадаи. А их преимущество заключалось в огнестрельном оружии и воинственном пыле.

Их союз, по-видимому, должен был оставаться нерасторжимым, так как по отдельности они не могли бы устоять перед объединенными силами своих врагов. Помимо этих политических соображений арабы должны руководствоваться еще и экономическими. Хотя они и являются хозяевами территории, но сами владеют лишь верблюдами, да и то лишь в том количестве, какое им обеспечивают набеги. Его же племя не только располагает значительным поголовьем рогатого скота (который, хотя и не избежал общего падежа, все же пострадал меньше, чем скот в соседних областях), но и включает в себя оседлых жителей. Пока другие уходили на дальние пастбища и в военные походы, оседлые выращивали зерно — самый необходимый из всех пищевых продуктов. В случае нужды он оделял своих арабских друзей тем и другим. Теперь он тоже решил быть щедрым. Он обещает арабам 500 голов крупного рогатого скота от больших и малых племен даза северо-западного Канема, столько же в следующем году и, кроме того, от каждого мужчины своего племени по десять келей ³¹ духна. По его мнению, говорить об украденных лошадях и присвоенных рабах — жалкое поношение. Лучшим возражением на него он считает свое обещание вдвойне возместить потерю каждого раба и каждой лошади, подозрение в пропаже которых падает на его племя. Однако арабы, в свою очередь, тоже должны сохранять ему верность, и он должен быть уверен в том, что получит их безоговорочную поддержку против всех, кто имеет темную кожу.

Арабам трудно было прийти к какому-то решению, так как они получили известие, что совершившие набег племена из Триполитании, слух о которых дошел до нас уже несколько месяцев назад, якобы достигли колодцев Бу Фумин. В набеге как будто принимали участие 100 человек из разных племен (ферджан, хасауна и др.) под предводительством Салима бен Джабекаллаха, который уже дважды доходил до Канема и каждый раз на несколько лет находил приют у улед-солиман. Сначала, по дороге на Кавар, эти разбойники якобы столкнулись с походом туарегов против теда области Ту и уничтожили их. Затем они сами дошли до Тибести, но, видимо, захватили там так же мало добычи, как позднее в опустошенном Борку. И все же, при ограниченном количестве лошадей, у них, должно быть, было по пять — шесть верблюдов на каждого человека. Если бы эти слухи оправдались, то боевые силы арабов получили бы отнюдь не ничтожное подкрепление и могли бы поставить своим канемским друзьям самые жесткие условия, ибо нуждались бы в них меньше прежнего. Но, с другой стороны, столь значительный прирост численности еще больше затруднял решение вопроса о пропитании.

На это время волнений и забот пришелся конец рамадана. 13 декабря некоторые зоркие и заслуживающие доверия люди увидели молодую луну, и все стали готовиться к праздничной встрече предстоящего на следующий день и горячо почитаемого во всем мусульманском мире праздника ид ал-фитра. К сожалению, вряд ли можно было говорить о праздничных одеждах членов моего хозяйства, ио все же я подарил Хадж Хусейну красный тарбуш, а Хамму, который особенно нуждался в прикрытии нижних конечностей, бумажные штаны, тогда как Солиману, чья рубашка состояла из отдельных клочков, досталась тоба. Кроме того, каждый из них, в соответствии с обычаем, получил один мудд духна в качестве благотворительного пожертвования (садаки), которое они оставили в пользу бедного Хаджа Абд ал-Ати. На том месте, где должно было состояться общее молебствие, восседал Абд ал-Джлиль в своем редко извлекаемом на свет царском облачении, состоявшем из шелкового бурнуса с красным и желтым отливом, богато расшитых золотом жилета и куртки и дорогого фамильного меча. Его окружали джебаир, отличавшиеся от остальных членов племени улед-солиман красивыми чалмами и триполитанскими жилетами и куртками.

За общей молитвой, в которой Хадж Абд ал-Ати выступал в качестве имама (предстоящего на молитве), следовала им же прочитанная проповедь, а после нее все вскочили на коней, чтобы дать выход своему праздничному настроению в привычных для них конных играх, что, правда, как всадникам, так и лошадям удалось выполнить не чересчур блестяще. Потом все разошлись по разным дуарам, чтобы, по принятому обычаю, принести свои поздравления. Я ограничился при этом посещением шейха Абд ал-Джлиля, шейха Мухаммеда ибн Омара и отдельных аилет Бу алак. В нашем дуаре я застал жилище Хазаза блистающим непривычной чистотой: пол покрывал толстый слой свежего чистого песка, тогда как хозяйка дома Ниджема, в соответствии со своим благородным рождением, сидела на ковре, с наброшенной поверх обычного платья шелковой золотистого цвета накидкой в красную полоску. Швеха и Халлаба, которым не хватало аристократического происхождения, были одеты в свою обычную одежду, лишь немного более чистую.

Святость этого дня, который во всем мусульманском мире отводится мирному праздничному настроению, не помешала моим товарищам замыслить бесчестные дела. Когда утром пришло известие о том, что ожидавшиеся триполитанские родственники действительно появились в долине Зоммезе, то в их честь в виде спортивного развлечения тотчас же организовали небольшой набег и предложили им присоединиться к нему. К вечеру пришел ответ с их согласием. Вскоре барабан Абд ал-Джлиля созвал мужчин и с наступлением ночи все сели на коней, чтобы сообща с людьми Джабекаллаха, которые должны были прибыть туда прямо из Зоммезе, напасть на живущее неподалеку подразделение племени хавалла, которое арабы называют медела.

По счастью, выбранные жертвы были вовремя предупреждены какими-то доброжелателями (возможно, догорда) и успели укрыть людей и скот, так что наши вернулись на следующий день утром с очень скудной добычей. Один привез мешочек зерна, другой — полдюжины связанных вместе и прикрепленных к верблюжьему седлу кур, третий — дюжину цыплят, которые были засунуты в один мешок и, естественно, задохнулись, четвертый нашел лишь пустые бутыли, сплетенные из соломы, а пятому пришлось довольствоваться ничего не стоящими соломенными циновками, какие кладут внутри хижин или же покрывают ими хижины. Таким образом, все предприятие прошло бы сравнительно безобидно, если бы на обратном пути триполитанские союзники с шередат не обнаружили убежище жертв нападения и не убили человек десять этих несчастных только для того, чтобы отбить несколько голов скота и полдюжины детей.

Хусейн Нгомати совершенно позабыл свои прежние набожные намерения и недавно полученный злой урок и, хотя чувствовал недомогание, отправился верхом на лошади и с четырьмя верблюдами за добычей. Я с удовольствием увидел, как он вернулся больной, без добычи и на хромой лошади. Однако я испытал сострадание к моему старому другу Осману из подразделения миаисса, который в свои 75 лет присоединился к набегу не из жадности, а потому, как он мне сознался, что ему нужна была циновка и никто не согласился отправиться за ней на его верблюде. Старик упал вместе с животным, и деревянный остов седла так ударил его в живот, что его привезли домой еле живого. Я часто навещал безобидного, очень бедного старого человека, так как он охотно рассказывал мне истории из прежних времен, а после этого несчастного случая я обнаружил у него сильное вздутие живота и постоянную кровавую рвоту. Однако образ жизни улед-солиман делает людей выносливыми, если они не умирают в детском возрасте. Старик быстро поправился, и на его долю еще выпала радость встретить и принять двух своих племянников, пришедших с Джабекаллахом и получивших от своего весьма преклонного возраста отца поручение привезти к нему на родину его младшего брата Османа, если тот еще жив. Старик, правда, не решался выполнить желание своего брата, потому что хотел закончить жизнь среди тех, кто были его товарищами на протяжении двух поколений. Тем не менее его искренняя радость от того, что еще до конца своих дней ему довелось услышать о родине и о семье от очевидцев и что он принял у себя кровь от крови и плоть от плоти своего единственного брата, была трогательной.

Один из двух племянников незадолго до того, как покинул приморские края, побывал в городе Триполи, и я какое-то время надеялся пополнить с его помощью те весьма скудные сведения о военных событиях в Европе, которые содержались в письме шерифа Ахмеда. Неудивительно, что мои ожидания не сбылись. Необразованные слои даже в приморских городах находятся в полном неведении обо всем, что касается европейских стран. Действительно, он смог сообщить мне лишь путаные сведения, из которых удалось в лучшем случае понять, что свирепствовала война между нимзе (немцами) и франсис (французами) и что победа первых была ошеломляющей. Среди его товарищей тоже не нашлось никого, кто мог бы дать мне более полные сведения.

После этих сообщений мне еще сильнее захотелось вернуться в Борну. Я вырвал у своих хозяев обещание выехать сразу же после праздника ид ал-фитр; единственное препятствие состояло в том, чтобы уладить вопрос с обещанной поставкой скота. На третий день после праздника (17 декабря) прибыл алифа из Мао с пятнадцатью всадниками, отчасти чтобы принести свои поздравления старейшинам улед-солиман, отчасти чтобы покончить с вопросом о пропитании арабов. Бедняге приходилось туго в нашем лагере, потому что здесь не только был Барка Халуф, его заклятый и заносчивый враг, полностью затмевавший его самого и его авторитет, но в тот же день прибыло еще множество тех самых догорда, с которыми он так вероломно обращался. Они хотели, чтобы Абд ал-Джлиль «короновал» (т. е. повязал тюрбаном голову) Ворде, сына их вождя, погибшего при нападении на них отрядов из Вадаи. В Канеме царит такая политическая неразбериха, что некоторые вожди получали свой пост исключительно из рук представителей Вадаи, тогда как другие признавали только верховенство шейха улед-солиман, третьи заручались властью от тех и других и, наконец, многие под прикрытием своего благоприятного местоположения и всеобщего беспорядка не примыкали ни к одной, ни к другой политической силе.

Дружба племени с Халуфом укрепилась, по-видимому, как никогда прежде. Их соглашение, грозившее поставить все население Канема, и в том числе алифу с его подданными, под власть Халуфа, было заключено так, как там принято заключать все договоры. Речь шла лишь о том, чтобы подождать, пока Халуф выполнит свое обещание — поставить 500 коров, что после перенесенной эпизоотии составляло немалое поголовье. Тот тотчас же уехал, и мы могли надеяться, что еще дорогой услышим о результатах его усилий. Наш отъезд был намечен на седьмой день после праздника, но, как и обычно, этот срок не был выдержан. Спор по вопросу о том, благоприятен ли для начала путешествия седьмой день месяца или седьмой день недели, длился, естественно, до тех пор, пока первый из них, падавший на четверг, прошел, и, само собой разумеется, тем самым отъезд был перенесен на следующую субботу. Мы действительно двинулись в путь в этот день (23 декабря) в довольно многочисленном обществе людей, которые хотели продать финики в Куке, Вначале мы ехали в северо-западном, затем в западном-северо-западном направлении по холмистой и пересеченной местности, которая без всякой долины отделяет округ Лиллоа от Шитати; чем дальше мы удалялись от долин Лиллоа, тем скуднее становилась растительность. Посередине между обоими округами находится наивысшая точка этой пустынной местности — Алу ан-Нусф (буквально «Высота половины»), у которой мы были через четыре часа. Пройдя еще столько же и в том же самом направлении, мы спустились в долину Бир-ал-Барка, где располагалась уже известная нам главная стоянка улед-солиман в Шитати, и разбили лагерь у ее колодца.

На следующий день, (24 декабря), двигаясь в прежнем направлении, мы вышли из этой обширной, неправильной формы долины и обошли по северной дуге еще одну, поперечную долину, связанную с первой. Когда через час после выступления мы оставили ее позади, то снова повернули в западном-северо-западном направлении. Вскоре мы заметили к северу от дороги долину округлой формы с посевами зерновых, а затем какое-то время больше не встречали долин. Три часа спустя мы увидели на расстоянии примерно в час пути в северном направлении возвышенности, окружающие долину Даро, еще через три четверти часа оставили к северу от дороги довольно глубокую, но лишенную растительности котловину, где на полях уже был снят урожай зерновых, а на юго-западном высоком склоне стояла одинокая деревушка. Еще через час с четвертью мы миновали земледельческую долину Бетти, которая со своей одинокой деревушкой, населенной хаддад, оставалась в течение получаса к югу от дороги. Дело происходило около полудня, и перед нами в западном направлении виднелся заметный издали высокий край долины Кау, Затем дорога, идущая между возвышенностями, господствующими над южной частью Эннери-Кау и самой этой долиной, привела нас к деревушке.

Сравнение увиденных нами долин Шитати, неодинаковых по форме и направлению, хотя и вытянутых по преимуществу с севера на юг, с долинами Лиллоа оказывается благоприятным для этих последних, по крайней мере для глаза постороннего наблюдателя. Первые в общем не так глубоки, подпочвенная вода залегает там не так близко, а растительность менее пышна. В долинах, где сеют хлеб, нет колодцев с журавлем — таттатир, поэтому они дают только один урожай в год, получаемый с помощью одних лишь дождей. Этим неприхотливым земледелием занимаются отдельные хаддад — даноа, а также и оседлые или полуоседлые элементы канембу, входящие в состав кадава. Их деревни были покинуты, так как жители этой местности отошли поближе к своему убежищу Халуф. Известие о том, что голодающие улед-солиман получили значительное подкрепление от своих земляков, вызвало большие опасения, несмотря на то что по крайней мере Шитати должно было чувствовать себя в безопасности.

Через два часа, оставив позади долину Кау, мы оказались в Эн-нери-Лулан (даза) — Вади-ас-Сивак (арабск.), где застали на водопое у колодца небольшое стадо коров. Долина эта имела более строгое направление с севера на юг, нежели предыдущие, но уступала им по обилию растительности. После нее мы взяли несколько северо-западнее, чтобы обойти по северной стороне еще одну, сходно расположенную неподалеку долину. Коровы, пасущиеся на ее дне, указывали на близость людей, и вскоре мы наткнулись на большую деревню. Половина ее хижин была из соломы, а половина сложена из циновок, так что жители, вероятно, были частично канембу, а частично даза. К северо-западу от нее, в часе пути от Эннери-Лулан, расположена неправильной формы долина ал-Асфур, ее почвы содержат соль, а дно в дождливое время года покрывает озерцо с солоноватой водой (нахар, арабск.). Поблизости от нее имеется довольно богатый лес, который пышнее всего разросся неподалеку от колодца глубиной в две сажени. Мы разбили лагерь на юго-западном склоне этой долины и сразу же повели поить верблюдов соленой водой, которая им так по вкусу.

Какое-то время я возил с собой в кое-как сплетенной из веток корзине молодого страуса, которого нашел, бродя по диким зарослям. Благодаря легкости, с какой он привыкал к людям и животным, издаваемым им тихим, свистящим звукам и страсти хватать все светлое и блестящее, он доставлял нам приятное развлечение в монотонном течении нашей жизни. В этот день мы не обратили должного внимания на то, что молодое животное не может долго оставаться без воды, и, вернувшись, застали его в таком плачевном состоянии, что решили быстренько его забить. Конечно, в качестве праздничного угощения к святому вечеру мясо при его безвкусной нежности было не чересчур аппетитным. Тем не менее оно внесло желанное разнообразие в нашу однообразную пищу. Правда, Хамму пришел в ужас, видя, как я ем голову, потому что во многих местах считается несомненным, что тот, кто съест мозг страуса, опустится до умственных способностей этого животного.

25 декабря через три четверти часа после выступления в западном направлении мы оставили к северу от дороги котловину с натроновым болотом, расположенным в ее центре; затем пересекли в юго-западном направлении низину с пятью небольшими деревнями канембу и значительными стадами коров кури, миновали узкую и плоскую Эннери-Кидди, откуда те получают нужную им воду, обошли по северо-западной дуге еще одну долину сходной формы и добрались (через два часа после выхода) до плоской, поросшей пальмами дум равнины, которую мы пересекли в первоначальном западном направлении. Спустя полчаса к югу от нашей дороги осталась продолговатая, вытянутая с севера на юг долина Гирринчи (арабы называют ее Арноко ас-Срир), а еще через час собственно долина Арноко, которую перешеек делит на две овальные половины, причем северная обладает обильными залежами соды. В течение следующего часа мы отклонились от западного направления к югу и после пятичасового перехода разбили лагерь в непосредственной близости от одной деревни кадава на западном склоне Эннери-Чинти. У этой долины округлая форма, она довольно глубока и поросла лишь скудной растительностью.

Но стада крупного рогатого скота были здесь такими большими, каких мы еще не встречали в Канеме. Действительно, опустошительная эпизоотия свирепствовала в северо-западном Канеме меньше, чем в других местах Судана, и на этом-то и строили свои расчеты Халуф и арабы.

Мы намеревались провести один день в Чинти в ожидании магарба, которые собирались доехать вместе с нами до Борну. Они прибыли поздно вечером, по их пожеланию мы остались там и на второй день. Здесь распространился слух, что вандала, до границ которых мы теперь добрались, задумали переселиться в Борну, так как были недовольны наложенной на них недавно податью в виде скота. Хазаз тотчас отправился на соседнюю стоянку подразделения кеделы — Зезирти, чтобы удостовериться в этом, и узнал, что те действительно ушли на запад. Поскольку кочевники вместе с семьями и всем скарбом продвигаются медленно, можно было ожидать, что мы встретимся с ними по дороге. Действительно, мы нагнали их уже на следующем дневном переходе (28 декабря) через три с половиной часа. В это время мы двигались на запад-северо-запад по той же самой пересеченной местности с высокими холмами и редким лесом, с какой мы уже здесь встречались, когда ехали из Борну. Через три часа мы прибыли в Эннери-Чанга, прошли по ее южному склону и еще через полчаса остановились лагерем в непосредственной близости от дуара людей кеделы Зезирти. Их мужчины сразу же появились у нас, и начались бесконечные переговоры, которых я так боюсь. Речь шла не столько о требовании 500 голов скота, казавшемся им невыносимым, сколько о той самонадеянности, с какой Халуф позволил себе распоряжаться ими. Он появился днем, одетый в великолепную, сине-черную хаусанскую тобу и в красный тюрбан из толстой ткани, увешанный множеством амулетов в футлярах из зеленой кожи. Он решительно отверг обвинение в каком-либо дерзком произволе с его стороны и утверждал только, что лишь открыл арабам возможность, на которую ему дали право сами вандала, но что они никак не были связаны этим решением.

Настроение, в каком закончилось народное собрание, позволяло нам надеяться, что мы продолжим путь уже на следующий день. Однако после захода солнца несколько человек вандала, дружественно относящиеся к Хазазу, принесли нам известие о том, что решение о мирном или враждебном отношении к арабам будет принято только этой ночью. Услышав ночью барабан, мы должны с раннего утра наблюдать, направляются ли их всадники к Халуфу для дальнейших переговоров, или же они все вместе выступают на запад. На запад они, правда, не выступили, но арабов тем не менее беспокоило то, что они не договорились с Халуфом, и следовательно, могут напасть на наш караван. Это поубавило у них желания пускаться без промедления в дальнейший путь. К тому же стало известно, что в окрестностях Нгигми и Баруа хозяйничает военная экспедиция туарегов, а к этому племени мои спутники испытывали величайшее почтение, памятуя о прежних временах. В конце концов появился один вандала и объявил, что его племя внесет свою долю коров, чтобы разойтись с миром из родных долин, но что затем оно все же собирается перекочевать, дабы обезопасить себя от постоянно растущих высокомерных замашек Халуфа. Хотя положенный гостям подарок в виде убойной коровы для нашего каравана восстановил доброе согласие, он, однако, не смог развеять эти заботы.

Я в какой-то мере был вознагражден за задержку в пути тем, что 29 декабря меня посетили красавицы из дуара вандала. Многие из них отличались великолепным ростом, а некоторые хорошенькими личиками. Цвет их кожи колебался от черного до коричнево-черного. Кусочек коралла в одном крыле носа у многих заменял тупой и короткий серебряный гвоздь, тогда как красные стеклянные бусы были по обычаю женщин шоа нанизаны вперемежку с янтарными бусинами величиной от лесного ореха до голубиного яйца. Самые знатные девушки и женщины носили даже настоящие коралловые ожерелья, которые, будучи иногда шириной в несколько пальцев, свешивались до груди. Некоторые очень красиво украшали волосы, причем коралловое ожерелье шириной в два пальца обрамляло лоб, а два других, потоньше, пущенные по обеим сторонам от заплетенной сзади от темени косы, достигали середины головы. Чем темнее была кожа, тем очаровательнее выделялся на ней красный коралловый цвет.

Вначале любопытные дамы проявляли определенную сдержанность и довольствовались тем, что рассматривали мое скудное европейское имущество (часы, щетки, зеркало, фотографии и тому подобное). Однако, став более доверчивыми, они довольно бесцеремонно перешли на мою персону, сняли с меня тарбуш, потрогали и осмотрели волосы и исследовали кожу даже в тех местах, где она была постоянно прикрыта одеждой и сохранила свой первоначальный цвет. Так как кожа была тонкой и пронизана голубоватыми сосудами, она показалась им как бы незаконченной, вроде безволосого и неоперенного зародыша животного. Но в общем они все же оказались удовлетворены осмотром и пришли к выводу, что я хотя и удивительный, но вовсе не столь уродливый человеческий тип, как им меня рисовали. Две самые хорошенькие простерли свою благосклонность столь далеко, что первая предложила мне стать ее мужем, а вторая объявила, что в таком случае и она не прочь разделить судьбу своей товарки.

Когда на следующий день (30 декабря) представители улед-солиман и магарба прибыли получить требуемый скот, мы подождали, как к ним отнесутся вандала, а поскольку те вели себя спокойно, то и мы, наконец-то, в последний день года продолжили свой путь. Пройдя шесть с половиной часов в западном-северо-западном направлении по холмистой местности с редкими долинами (в середине пути нам повстречалась только Эннери-Мальте, а часом позднее мы оставили к югу от дороги неглубокую, округлой формы долину Джини), мы добрались до Эннери-Бороди или, как ее называли мои спутники-арабы, Бир-Себуль. Эта долина замечательна тем, что почва там уже много лет как стала добычей постоянного пожара. Долина имеет округлую форму, не слишком густо поросла деревьями, характерными для этой местности, и на ее дне лежит небольшое, заросшее тростником и высохшее болото. В непосредственной близости от него, в северо-западной части долины верхний слой почвы бело-серого цвета, здесь-то и происходит пожар. Сразу же под поверхностью бело-серый земляной слой окрашивается в черный цвет и становится заметно горячим; на полфута глубже температура возрастает еще больше, а сухой навоз моментально обугливается, тогда как на глубине в один фут так же быстро пожирается и сухое дерево. Тут и там образовались скважины и бреши, из которых выходит слабый, но сопровождаемый сильным жаром пар, а вокруг них все почернело. В различных местах, где на поверхности находились скопления песка, прорастала трава и зелень. По словам кеделы Токои, одного из вождей вандала, этот пожар длится уже шесть лет, тогда как дальше к западу подобное явление гораздо дольше наблюдается в долине, которую арабы называют Вади-Курма.

Матен ал-Милах, куда мы должны были попасть из Эннери-Бороди, лежала слишком далеко, чтобы преодолеть это расстояние за один день. Поэтому в первый день нового, 1872 года мы выступили только около полудня и после пятичасового перехода в западном-юго-западном направлении разбили лагерь в пустынном месте, так что теперь нам снова приходилось заботиться о возведении защитной зерибы на ночь. Через четыре часа на следующее утро мы были у цели, т. е. на южном крае долины. Она поросла почти исключительно сиваком и хеджлиджем и благодаря обилию первого была облюбована как место добычи соли. Места для ее выпаривания в большом числе встречаются рядом с колодцами, имеющими около трех саженей глубины. Уже в этот день мы заметно спустились вниз, но еще ощутимее на следующий (3 января), когда двигались девять с половиной часов в западном-северо-западном направлении и добрались до вытянутой с юго-востока на северо-запад бухты Чада, в которой тут и там были видны крокодилы. Время от времени на нашем пути встречались неглубокие лощины, дно которых, нередко содержавшее в почве двууглекислый натрий, было лишено растительности (за исключением отдельных островков акреша). Они, по-видимому, периодически, т. е. в дождливый период и при высоком уровне Чада, покрывались водой.

4 января мы снова придерживались западного-северо-западного направления и шли восемь часов, частенько пересекая такие же лощины и обходя небольшие риджули (узкие заливы или короткие истечения) Чада. С тех пор как примерно в середине дневного перехода мы вышли к обширному, вытянутому с юга на север заливу этого озера, наша дорога пошла близ его берега, тогда как вдали виднелись желтые песчаные холмы островов. Вскоре после того как мы расположились на ночлег на берегу широкого залива Чада, мимо нас проехало несколько всадников кумосоалла, возвращавшихся из набега на северное Борну, а немного погодя за ними проследовала толпа вооруженных людей, причем лишь некоторые были верхом. Их было так много, что весь наш лагерь всполошился. Мои спутники решили, что это не иначе как туареги, и поэтому поспешили загнать пасущихся верблюдов внутрь зерибы, оседлать коней и схватиться за оружие. Однако вскоре выяснилось, что это в высшей степени безобидные люди, жители Нгигми, потерпевшие урон от кумосоалла и глупейшим образом пешком преследовавшие конных грабителей. С появлением физической усталости их жажда мести вскоре охладела. Поздно ночью они снова прошли мимо нашей зерибы, но в обратном направлении. Голодные и измученные, они попросили дать им поесть и разрешить переночевать.

Следующий восьмичасовой переход (5 января) в основном в юго-западном направлении привел нас на нашу прежнюю стоянку неподалеку от Нгигми. Первое время мы держались поблизости от озера и через три часа вышли к еще одному его заливу. Однако затем мы оказались отделенными от него уже упомянутой цепью песчаных возвышенностей. Здесь реже встречались попадавшиеся нам в предыдущие дни понижения или лощины, почва которых в течение части года, видимо, покрывалась водой. Когда на следующее утро (6 января) наш караван проходил мимо Нгигми, я направился в саму деревню. Она стояла на своем прежнем месте, но, как мне показалось, стала выглядеть необычайно зажиточной благодаря пышным полям хлопчатника, аккуратно установленным хижинам и красивым одеждам жителей. Даже если они давно не терпели урона от туарегов и, значит, могли тщательнее обрабатывать поля и сохранять свои лучшие платья, то все хижины были явно прежние и только после моего длительного пребывания среди неимущих кочевников и угнетенного полукочевого населения предстали передо мной в столь блестящем свете.

Я поспешил в дом моего тамошнего знакомого Сома Мохаммеду, чтобы забрать оставленную на его попечение собаку Саиду. Уже во дворе, в ограде, предназначенной для овец и коз, я увидел некогда столь гордую слуки (арабскую борзую) в весьма плачевном состоянии. Казалось, что ее сотоварищи по хлеву не только потеряли к ней всякое уважение, но и жалели бедное, в высшей степени отощавшее животное. Она печально лежала там, и, очевидно, только наше появление заставило ее найти силы и подняться с места своих мучений. Подоспевший хозяин дома не только объяснил плачевное состояние своей подопечной ее тяжелой болезнью, но и в наилучшем свете представил свою верную заботу о доверенном ему животном. Он очень старался, описывая свои заботы и уход за собакой, как он не скупился для нее даже на масло и мясо, и, взывая к моей благодарности, даже подарил мне тощую овцу. За неимением другого имущества я пока что отдарил его металлической кастрюлей, на которую он и раньше обращал особое внимание, и пообещал еще туркеди (женскую шаль), когда он в следующий раз приедет в Куку. После этого я присоединился к каравану, везя перед собой на седле овцу.

Мы снова следовали на юг по берегу Чада, уровень воды в котором был примерно таким же, как в марте прошедшего года. Очаровательней чем когда-либо мне показалось изобилие жизни на его берегах, большие стада антилоп и бесчисленные разнообразные водоплавающие птицы. Среди гиппопотамов свирепствовала, очевидно, какая-то эпидемия, которая уже вызвала много жертв и, как видно, не шла на убыль. Почти ежедневно натыкались мы на свежие или уже наполовину разложившиеся туши этих колоссальных созданий, а нередко на плоских песчаных островках, выступивших после спада воды, мы видели, как больные животные в окружении своих друзей и сородичей ожидали либо выздоровления, либо смерти. Если я скакал по воде к такой группе, большинство животных при моем приближении сползали в привычную им водную стихию, но некоторые, вероятно ближайшие сородичи больного, всегда занимали оборонительную позицию и угрожающе открывали мощную пасть.

Мы ночевали в оставшихся после нашего проезда в Канем зерибах, 7 января добрались до Баруа, вышли западнее Биллы Ганна (по ту сторону от которой мы заметили редкие пальмы боссо) к Кома-дугу-Йобе и в полдень следующего дня разбили лагерь на ее южном берегу, поблизости от Бери, восточнее Йоа Курра. Здесь я второпях купил немного зерна для лошади и выехал в Куку, ибо чем ближе я был к ней, "тем труднее было мне сдерживать свое нетерпение. Вот уже около двух лет я не получал никаких вестей с родины, а ведь судьба многих из тех, кого я знал и любил, могла измениться в связи с теми событиями, которые происходили в Европе. Я мысленно видел ожидавшую меня кучу писем и газет и погружался в их содержание, тогда как в разговорах со своими спутниками — меня сопровождал Али аз-Зедани, а по дороге мы захватили с собой живущего в Йоа Курра шитиму — старался отвлечься на другие предметы.

Мы переночевали в Ареге, получив скудное угощение от одного знакомого Зедани, и незадолго до рассвета 9 января снова пустились в путь с шитимой и гонцом, которого послали местные власти Бери к шейху с сообщением о прибытии нашего каравана. Без остановок, хотя и без желаемой скорости, ибо даже пребывание в Канеме не сказалось благоприятным образом на поднятии сил моей бедной лошади, мы проскакали до Куки и ко времени вечерней молитвы аша вступили в столицу через северные ворота ее западной половины. Все окружающее показалось мне очень родным. Прошел почти год, как я уехал из этого города, и с бьющимся сердцем я подъехал к своему жилищу. Я уже отовсюду слышал о том, что Бу Аиша еще не возвратился на север; поэтому добрейший Мухаммед ал-Катруни и верный упрямый Хадж Брек, моя многообещающая молодая лошадь и мои обезьянки и попугаи — все они должны были еще находиться у меня. Когда я подъехал к дому, была глубокая ночь, и его обитатели уже отправились на покой, как обычно, сразу после ужина.

Я безуспешно стучал в свою дверь, пока возвращавшийся домой сосед не вразумил меня, что Ахмед бен Брахим во время моего отсутствия снова стал использовать эту часть дома для собственных нужд и пробил дверь в дендаль из украшенного хеджлиджем двора. Тут вскоре наш стук услышал и Буи Мухаммеди и со свойственной ему флегмой открыл дверь. Увидев меня, он потерял свое обычное самообладание и закричал так громко, что Хадж Брек пробудился ото сна, а лошадь начала ржать. «О аллах, это же врач — табиб! Хвала аллаху, ал-хамду лилах!» И эти «хамду лиллах» нескончаемо полились из его обычно молчаливых уст.

Я быстро осмотрелся в своем хозяйстве, пока Мухаммед и Хадж Брек, которого в обычное время никак нельзя было назвать словоохотливым, рассказывали мне с непривычным красноречием, что из Феццана уже давно прибыл караван и доставил для меня целые грузы пакетов, ящиков и писем и большую сумму денег. Однако все это еще находилось в руках посредника, так как вскоре распространился слух, что я погиб во время одного из налетов арабов на Эннеди. Шейх Омар якобы был очень опечален, но надеялся, что слух не подтвердится. У них самих дела шли хорошо, шериф ал-Медени щедро заботился об их содержании и не сомневался, что я вернусь к ним в добром здравии. Отъезд Бу Аиши и, следовательно, их собственный откладывался до следующего лета. Среди живших у меня животных смерть произвела большие опустошения. Все обезьяны были унесены ларингитом, который напал на них почти одновременно. Один из попугаев тоже умер. Только лошадь чувствовала себя прекрасно и стала одним из красивейших животных, какие мне доводилось только видеть в Борну, изобиловавшем лошадьми.

В тот же вечер я отправился к хозяину дома Ахмеду, которого я, как обычно, застал в обществе нескольких его любимых жен, растиравших его жирные конечности. Он тотчас послал гонца к шейху с известием о моем приезде, но, прежде чем гонец успел выполнить это поручение, из дворца прибыл раб, чтобы осведомиться, обоснован ли слух о моем возвращении. Ему прежде всего бросилась в глаза моя изодранная одежда, и он представил своему господину такое жалкое описание и меня, изголодавшегося и оборванного, и моей отощавшей лошади, которую я с трудом дотащил за поводья до города, что уже на рассвете следующего дня посланец доброго шейха, Мала Абд ал-Керим, появился у меня с тремя изящными платьями, дабы я мог достойным образом принимать гостей. Через час он снова пришел, чтобы дополнить мое новое одеяние шелковой арабской курткой, проеденными молью суконными панталонами, парой желтых галош из Триполи, парой европейских полусапожек и парой огромных хлопчатобумажных чулок до колен. Присылка двух последних принадлежностей туалета (они мне были совершенно не нужны, тем более что не соответствовали моему размеру; их выбрали для меня как подарки, за которые пришлось чрезвычайно дорого заплатить в Куке, где они, вполне понятно, являются редкостью, а также считая их особенно пригодными для меня из-за европейского происхождения) трогательно свидетельствовала о любезной заботе доброго шейха и о его искренней радости по поводу моего возвращения.

Почти одновременно засвидетельствовал мне свою радость по случаю моего прибытия мой попутчик Бу Аиша. В доказательство своих дружеских чувств он прислал мне тонкую белую тобу из Нифе ³², тарбуш и пару расшитых шелком желтых туфель из Феццана. Спустя недолгое время пришли с поздравлениями мои старые друзья и соседи и наконец один за другим арабы, которые прибыли из Феццана с последним караваном. Опытный Хадж Брахим бен Алуа предусмотрительно распределил предназначавшуюся мне посылку среди наиболее уважаемых членов каравана. Абдаллах ал-Хуни принес большинство писем и большой ящик; Хаджу Бу Бекру Бу Аиме были доверены официальные бумаги Хаджа Брахима с указанием всех предназначавшихся мне предметов; третий передал мне маленький ящичек, четвертый здоровенный тюк, в котором оказались только газеты, и так продолжалось долго. Хотя мне не терпелось узнать новости с родины, я все же обратил внимание, что ни один из этих людей не явился для передачи денег, которые мне были абсолютно необходимы.

Радостная весть, переданная Медени от всегда хорошо осведомленного муаллима Мухаммеда, о том, что на мое имя пришла большая сумма денег, по крайней мере 1500 талеров, пока что не подтверждалась.

При моем возбужденном состоянии мне стоило определенного труда принимать гостей и разговаривать с ними с положенными приличиями. Вместо того чтобы погрузиться в чтение долгожданных писем, я вынужден был пить кофе, выслушивать рассказы о Триполи и Феццане и беседовать о неблагоприятных условиях торговли в Борну.

Наконец около полудня я остался один, приказал держать дверь дома закрытой для всех, кроме Медени, и приступил к чтению писем. Известия из Европы и Триполи были по крайней мере годичной давности и относились исключительно к грандиозным событиям 1870 года, которые в то время, когда под их впечатлением писались эти письма, еще не полностью завершились. Они произвели на меня потрясающее впечатление. Если в своих грезах (к чему меня располагало окружение и нехватка информации) я и пытался связать неопределенные сообщения, которые доходили до меня в Канеме, с фактами и с ходом событий, то действительность намного превзошла мои рассуждения, а я-то в спокойные моменты считал их слишком фантастическими! Когда я с удивлением узнавал об изменениях, происшедших на родине в течение полугода, то не мог без чувства стыда думать о том, что со дня моего отъезда из Триполи прошло уже около трех лет, а все мои начинания все еще двигались с черепашьей скоростью. В лихорадочном возбуждении я с еще большим нетерпением обращался к улаживанию своих дел и к осуществлению планов новых путешествий.

С деньгами дело обстояло пока что неясно. Правда, благодаря муаллиму Мухаммеду слух о присланных мне 1500 талерах распространился и укоренился столь повсеместно, что все арабское общество, и особенно Ахмед бен Брахим, стали изысканно любезны со мной. Даже сам я поверил в свое богатство, однако кроме письма от Герхарда Рольфса, сообщавшего мне, что Берлинское этнографическое общество выдало консулу Луиджи Росси в Триполи поручительство за меня на 500 талеров, я ни в одном письме с родины не нашел ни малейшего намека, подтверждавшего вышеупомянутый слух. Если бы один верный друг (он одновременно оказал мне услугу, прислав полные комплекты нескольких газет за лето— осень 1870 года) не перевел для меня в Триполи 300 талеров, то я оказался бы не в состоянии оплатить счет за купленного в кредит верблюда. Во всяком случае, из писем консула Росси я узнал, что сначала, до перевода этой небольшой суммы, он намеревался переслать мне как раз столько же, но в конечном счете решил оставить дело как оно есть, и я не обнаружил ни малейшего следа ни от 1500 талеров, которыми раздразнил мой аппетит муаллим Мухаммед, ни от тех 500, о которых упоминал Герхард Рольфс. Как ни ищи, оставалась лишь одна сумма, которой я был обязан своему другу и которую, по словам Хаджа Брахима бен Алуа, мне должен был передать Хадж Бу Бекр Бу Аима.

Тот странным образом ни звуком не обмолвился об этом поручении, а когда я через несколько дней послал к нему старого Катрунера с просьбой выдать ему на руки мою собственность, он отнюдь не оказался расположен тотчас же выполнить ее. Правда, охотно подтвердил, что получил в Мурзуке 300 талеров для передачи мне, но при этом утверждал, что Хадж Брахим наказал ему считать эту сумму в случае моей смерти или окончательного отъезда из Борну в качестве ссуды и употребить на торговые нужды. Поскольку же в течение нескольких месяцев почти никто не сомневался в моей смерти, то он счел себя вправе обратить мои деньги в рабов и в товары, которые в настоящий момент находились по дороге к Кано и к другим хаусанским рынкам. Тем не менее он будет искать и найдет пути и способы удовлетворить мои справедливые требования. Это было довольно обескураживающим известием и грозило уменьшением первоначальной суммы, ибо в подобных случаях должник старается погасить свой долг товарами, что нередко влечет за собой значительные потери из-за колебаний рыночных цен. При этом настойчиво распространялся слух, что предыдущий караван доставил мне большую сумму денег, но, сколько бы я ни расспрашивал его отдельных участников, я не мог обнаружить свидетельствовавших об этом фактов. Самым вероятным было то, что г-н Росси поручил Баттейху, триполитанскому чиновнику, отправлявшемуся с тем же караваном в Борну, чтобы спасти имущество своего умершего там родственника, выдать мне любой желаемый аванс. Я основывался на одном месте из письма Росси и на переданных мне высказываний этого чиновника; к сожалению, Баттейх тем временем умер, а в оставшихся после него бумагах не обнаружилось записей об этих поручениях и намерениях.

Естественно, что в первый же день я посетил шейха Омара, который принял меня больше чем с обычной сердечностью. Мне пришлось рассказать ему обо всем путешествии, описать скучное пребывание в Борку, неудачные набеги моих спутников и однообразие жизни кочевников. Я не забыл также выразить свою благодарность за дружественное в целом отношение ко мне улед-солиман и магарба и заверил снисходительного правителя, что эти неспокойные, причиняющие беду люди, несмотря на беззакония, творимые ими по отношению к его подданным, сохраняют ему постоянную преданность.

Поскольку вскоре ожидалось прибытие арабов, я поспешно занялся устройством своих денежных дел, ибо моя честь требовала немедленной уплаты за купленного в кредит верблюда. Из круглых ста талеров, оставленных мною у шерифа ал-Медени, пятьдесят были израсходованы, в том числе двадцать талеров получил факих Адам, мой сосед и секретарь, за работу в моих интересах; таким образом, остальное поглотили хозяйственные расходы. Если учесть, что тридцати талеров оказалось достаточно для того, чтобы прокормить двух слуг и одну лошадь почти в течение целого года, а также заплатить соседке, которая приносит всю необходимую воду из колодца и дважды в день готовит, то нельзя не подивиться ни дешевизне жизни в Борну, ни расчетливости шерифа ал-Медени.

Те пятьдесят талеров, которые он смог мне вернуть, в моих руках растаяли несравненно быстрее. Десять талеров пришлось отдать Мала Абд ал-Кериму, который помимо той одежды, что он принес в первый день, доставил от своего щедрого хозяина еще двадцать туркеди для покрытия первых рыночных покупок и двух громадных баранов. Затем, принимая во внимание свою худобу, я снова стал ежедневно брать молоко у своей старой приятельницы Найджамат, запасся несколькими сотнями орехов гуро, купил несколько фунтов кофе, которого я был лишен уже давно, и даже позволил себе роскошь в виде двух фунтов сахара для употребления с остававшимся еще у меня небольшим запасом чая. Короче говоря, мне приходилось рассчитывать исключительно на те 300 талеров, которых у меня пока что не было. Если же вычесть из них 40 талеров за верблюда, а также расходы на покупку маленьких подарков для некоторых улед-солиман, то трудно было представить, каким образом я смогу осуществить новое путешествие.

Пока я не без труда старался вырвать у Хаджа Бу Аимы свои деньги, частично наличными, частично штуками хама (на чем, в общем, потерял не более двух процентов), по счастью, объявился еще один сын Хаджа ал-Хади из Катруна по имени Юнис с большим пакетом, доставленным для меня из Триполи. По требованию предусмотрительного посредника его передача имела место в присутствии муаллима Мухаммеда. Содержимое пакета состояло из писем из Триполи, которые были написаны раньше уже полученных мною, и из пятидесяти штук тонкого ситца, расписанного крупными цветами. Их просил продать г-н Росси в счет вышеупомянутой суммы, что принесло непредвиденный прирост к моей кассе примерно в сто талеров.

14 января в Дауерго пришел наш караван, и на следующее утро ожидалось его торжественное вступление. Бу Аиша и другие отдали своих лишних лошадей в распоряжение тех канемских арабов, у которых их не было, чтобы ознаменовать этот въезд арабскими конными играми перед дворцом шейха. Все прошло наилучшим образом, и моя статная гнедая лошадь, превосходившая большинство борнуанских лошадей по росту, ширине груди и темпераменту, вызвала всеобщее восхищение. Шейх принял беспокойных обитателей своих пограничных областей любезнее, чем они того заслуживали. Он превосходно угостил их, с привычной снисходительностью обошел их заигрывания с Вадаи и сказал, что, несмотря на это, хочет верить в их искреннюю преданность, о чем свидетельствовал и я. Это последнее обстоятельство (хотя во время своего пребывания среди них я постоянно их порицал и осуждал) вызвало с их стороны полную ко мне благосклонность, а после того как я тут же уплатил Салиму бель Хаджу долг за верблюда, подарил почти всем на память разные мелочи и передал всему обществу в качестве подарка обоих полученных мною от шейха баранов, мой авторитет в их глазах очень вырос, и не один, я думаю, пожалел, что не он помог мне увидеть «белый свет».

Поскольку больше всего я был обязан Хазазу и высоко ценил его лояльность, то приложил много стараний, чтобы помочь вернуть ему лошадь, известную во всем Канеме своей резвостью и невзыскательностью. Он купил ее у фугобо Зезирти, но не успел еще получить, как ее украли и окольными путями доставили в конюшни наследного принца Аба Бу Бекра. Однако, поскольку этот последний решил не расставаться с лошадью (хотя поначалу его отец пообещал мне что-нибудь сделать, так как прямой отказ был не в его мягком характере), мне пришлось отступить от своего желания и подарить взамен доброму Хазазу свою гордую гнедую. Приведенную из Канема лошадь, почти обесцененную (на рынке за нее едва ли дали бы теперь пять талеров), я отдал шерифу ал-Медени, который по борнуанскому обычаю сумел так отлично ее «откормить» (это делается с помощью небольших, овальных пирогов из отрубей духна на пресной воде), что через несколько месяцев продал ее за пятьдесят талеров. Но щедрый шейх одарил меня не только за это животное, но и за подаренное Хазазу, так что я снова оказался владельцем двух превосходных лошадей.

К счастью, я тоже позаботился о том, чтобы доставить радость дружественному ко мне государю. Узнав за время своего длительного пребывания в Куке о его страсти к хитроумным механическим игрушкам и забавным физическим опытам, я в предвидении вторичного визита в Куку выписал из Европы собрание соответствующих предметов и те прибыли в превосходном состоянии. Это были волшебный фонарь с изумительными картинками, челнами, гусями и рыбами, которых можно было водить и выуживать с помощью магнитов; ротатор, стереоскоп, фараоновы змеи, муляжи, вогнутые и цилиндрические зеркала с картинками, производившими неожиданно комическое действие, и тому подобные чудеса, способные занять старого господина в течение нескольких месяцев. Гвоздем этого собрания был волшебный фонарь с его отлично подобранными и выполненными изображениями. Испробовав аппарат дома, чтобы быть уверенным в его полном успехе — здешние люди легко становятся недоверчивыми и подозрительными, — я однажды вечером отправился во дворец, куда было допущено лишь небольшое избранное общество принцев и сановников, чтобы после блестящего праздничного представления вручить драгоценный подарок. До полуночи раздавался громкий смех тучных придворных и веселое хихиканье довольного государя. Снова и снова приходилось мне демонстрировать корову, которая двигала головой и хвостом совершенно так, как это делали коровы в Борну, а также гордую лошадь, умевшую навострить уши. Вслед за ними наибольший успех выпал на долю разевавших пасть гиены, льва и леопарда — больше всего нравилось, как и вообще людям, то, что было уже знакомо.

Кое-какие предметы из своей коллекции я приберег для будущих времен, а более мелкие подарил сановникам. Одну музыкальную шкатулку я продал за двадцать талеров Медени, а тот при посредничестве муаллима Мухаммеда немедля перепродал ее вдвое дороже Для самого себя я оставил довольно много камфары, прилагавшейся к волшебному фонарю для получения более яркого освещения и игравшей в мусульманском мире, насколько я знал, большую роль в качестве лечебного и колдовского средства. Все, что я хотел сохранить, мне приходилось тщательно прятать от Ахмеда бен Брахима. Прежде он не удостаивал меня посещением. Теперь же, подозревая, что содержимое ящика еще не исчерпано, он стал являться ежедневно, в самое разное время, и увы, если его зоркие глаза находили какой-то предмет, который казался ему желанным, он не успокаивался, пока не получал его. Поскольку он очень хорошо знал, что у меня не было ничего такого, что можно было бы непосредственно превратить на рынке в деньги, то свое главное внимание направлял на те предметы, которые мог бы привезти с собой в Нокену для увеселения своего господина, ибо благодаря угодливости и подобного рода мелким любезностям этот придворный попал в большую милость. Он обнаружил и выпросил у меня даже европейские брюки, хотя моя попытка выжать из него слоновые бивни закончилась немедленным отказом.

Первую неделю я занимался исключительно чтением газет и делал это в строго хронологическом порядке. Лишь прочтя три газеты за один и тот же день, но различных направлений и из разных стран, я переходил к следующим и таким образом вживался в тогдашние события. Единственным человеком в Куке, кто проявлял хоть какой-то интерес к этим мучительным конвульсиям чужого мира, был муаллим Мухаммед. Однако, руководствуясь чувством собственной непогрешимости, которое он не мог не приобрести в окружении, стоявшем гораздо ниже его по образованию, этот ученый господин был неколебим в своих воззрениях и заблуждениях относительно европейских событий.

Он снова и снова заводил со мной разговор о великих державах, их положении по отношению друг к другу и о действительном соотношении их сил, однако не для того, чтобы поучиться, а скорее чтобы проявить свои знания. Шейх, хотя, по сути, он быстрее и лучше, чем кто-либо в его окружении, понимал далекие от его собственного мира условия, все больше и больше отстранял от себя все, что требовало серьезного и вдумчивого отношения; казалось, он способен целиком погрузиться в детские забавы, в то время как его придворные были неутомимы в их подыскании.

В общественной жизни Борну между тем все оставалось по старому, т. е. повсюду наблюдался заметный упадок. При дворе, как и прежде, преобладали те же самые гибельные влияния, и самое дурное влияние по-прежнему оказывал Ахмед бен Брахим. Для добрейшего Ламино [5] не нашлось замены. В управлении большинством поселений, округов и племен, которым прежде занимался Ламино, шейх, из уважения к его памяти, утвердил его сына, Аба Хаджи (Абаджи). Но последний, не в пример отцу, оказался таким бессовестным человеком, что против него повсюду проявилось огромное недовольство. За короткое время его правления приходилось не раз урезать его полномочия, и чем больше их ограничивали, тем беспощаднее и бессмысленнее становились его вымогательства и насилия по отношению к оставшимся под его властью жертвам. В противоположность своему отцу, который в трудных случаях был для шейха верным помощником, он оказался легкомысленным мотом, так что его господину часто приходилось применять строгие меры, дабы заставить его соблюдать свои денежные обязательства. К тому же от шейха не могло укрыться то, о чем знал весь город, а именно, что Абаджи в данный момент был связан любовными узами с дочерью своего господина, принцессой Мабрукой. Подобно многим суданским женщинам, занимающим высокое положение, она превратила распущенность почти в ремесло. Он же для удовлетворения ее притязаний был безумно расточителен. Ахмед бен Брахим с искренним удовольствием наблюдал, как сын его врага катится по наклонной дорожке, ибо это давало ему надежду постепенно прибрать к своим рукам управление большинством арабских племен.

Этот год с обильными осадками был не особенно урожайным. Эпизоотия среди скота еще не утихла. Торговля была в упадке. Рынки опустели. Местные изделия отвезли в Кано и там быстро и выгодно продали, поскольку туда с Севера прибыло много купцов. В Куку же оттуда привезли те европейские товары, которые не удалось продать на хаусанских рынках и стоимость которых значительно возросла из-за перевозки. Бывали моменты, когда невозможно было купить ни фунга кофе, ни тарбуша или бурнуса, ни даже бритвы, ножниц, маленьких ручных зеркал, которые обычно тем более заполняют суданские рынки, чем ниже их качество. Это положение тщательно скрывали от шейха, который, казалось, смотрел только глазами своих придворных и слушал только их ушами. То, что требовалось ему самому, естественно, доставали — в крайнем случае в домах его сановников. Пока внутри страны росло всеобщее недовольство, на границах проявился открытый бунт. Подобно тому как в предыдущие годы язычники из Керрикерри убили многих военных предводителей шейха, теперь дело, по-видимому, так же обстояло и в других местностях. Во время моей поездки в Борну Аба Бу Бекр, имевший к тому же славу храброго воина, предпринял поход против музгу. Хотя войско вернулось с добычей в виде небольшого числа рабов и скота, так что дело пытались представить успешным, рассказывали, что сам Аба Бу Бекр чудом спасся.

В настоящее время подготавливался поход против непокорных племен бахир, и от него ожидали меньшего успеха: личность его предводителя, принца Брахима, никак не могла внушить доверия.

Что касается моих собственных шансов, то я снова пытался представить шейху план путешествия в Вадаи. Но тот никак на него не согпашался, потому что и дорога туда не казалась ему достаточно безопасной, и отношения Борну с соседним государством не внушали желаемого доверия. Правда, война Вадаи против Ба-гирми после падения Масеньи, бегства законного короля и назначения его преемника в лице Абд ар-Рахмана так или иначе завершилась примерно год назад. Положение побежденной страны было самым плачевным. Даже если король Али с частью своих войск и вернулся в Вадаи, ему все же пришлось оставить отряды для защиты бессильного Абд ар-Рахмана, так как бежавший король Мохаммеду, уверенный в поддержке своих подданных, все еше удерживался в селениях Багирми, лежащих на реке Шари, и нередко производил оттуда нападения. Таким образом, север страны по-прежнему являлся театром военных действий, переросших теперь в гражданскую войну, в то время как северные степи вплоть до Чада все большие и больше переходили в руки арабских племен, которые при всеобщем беспорядке не повиновались никому.

В самом Вадаи принципы управления, которым следовал молодой король, предпочтение, отдаваемое им чужеземцам и рабам, нарушение старых обычаев и его строгость привели к тому, что ядро населения, племена маба, больше боялось, нежели любило его (они, впрочем, считали узурпатором уже его отца). Постепенно в стране сложилась угрожающая обстановка. Нужно сказать, что отрицательное мнение о правителе, к которому при прохладных отношениях между Борну и Вадаи охотно прислушивались во влиятельных кругах Куки, исходило из ненадежных источников. Его распространяли люди, которые, подобно моему соседу факиху Адаму (он поддерживал законного, по мнению настоящих маба, претендента и поэтому жил в изгнании в Борну), были полны предубеждений и заинтересованы в том, чтобы в глазах Борну представить непрочным правление короля Али. К ним принадлежал в то время и факих Хамед из племени креда (в Бахр-эль-Газале). Его сестра, вдова короля Мухаммеда Шерифа, пыталась силой оружия посадить собственного сына на место сводного брата, т. е. короля Али, и была казнена по приказу этого последнего.

Я же, напротив, слышал от арабских купцов, посещавших Вадай, как покровительствовал король Али чужеземцам, способствуя развитию торговли и культуры в своей отсталой стране; как он старался установить дружественные отношения с арабами Канема и с туарегами (кель-ови), живущими на юго-востоке, чтобы обезопасить от их набегов жителей приграничных районов страны; как он приводил к порядку и законности своих грубых и непокорных подданных и путем военных походов пытался повысить авторитет своего правления за пределами страны. Сам я поэтому никак не мог поверить неблагоприятным сообщениям о положении в Вадаи, однако шейх Омар разделял неприязнь и недоверие своего народа к соседней стране. Знай он тогда, что сын одной из его сводных сестер, муаллим (или факих) Хабиб, с юных лет проживавший в Абеше, находится в пути, чтобы по поручению короля Али предложить Борну дружественный союз, он, возможно, и одобрил бы мой план путешествия на восток. Когда в Куке было получено точное сообщение об этом посольстве, было уже слишком поздно менять мой план, предусматривающий посещение той части Багирми, которая все еще находилась в руках побежденного короля.

С тех пор как тот укрепился на Шари — вначале в Бугомане и Манджафе, позднее в Бусо, — наместник Борну в Гульфеи, дружественно к нему настроенный и высоко ценимый шейхом Омаром алифа Мохаммеду, обеспечивал его снабжение по водному пути. Поскольку он знал, что прибрежные жители оставались верны своему исконному правителю, то, не обращая внимания на отряды Абд ар-Рахмана, мог на лодках доставлять тому запасы зерна, одежду и т. п. и тем самым создал условия для его длительного сопротивления. Основываясь на этой связи между Борну и военным лагерем изгнанного короля, я и разработал план его посещения и встретился при этом с гораздо меньшими, чем я ожидал, опасениями обычно столь робкого шейха. Он был так рад, что тот стойко продолжает сопротивление, а придворные сумели внушить шейху такую веру в его конечную победу, что он не предвидел никаких трудностей и опасностей в моей поездке. Когда же по всей стране распространился слух о том, что из языческих стран, более или менее зависящих от Багирми, к королю Мохаммеду прибывают тысячи всадников, то даже у меня едва ли остались сомнения в его конечной победе, и я видел в воображении, как вступаю вместе с ним в отвоеванную столицу. Шейх пообещал отдать наместнику Гульфеи строжайшие распоряжения насчет моей безопасной переправки, связал меня с кашеллой Бира, которому были поручены все дела борнуанского правительства, касающиеся Багирми, и пообещал мне в качестве официального сопровождающего одного из своих телохранителей по имени Альмас. Тот попросил разрешения сопровождать меня, так же как в свое время он ездил с Герхардом Рольфсом в Мандару.

Альмас (т. е. драгоценный камень, жемчужина) был родом из южной части Борну. В детстве его привезли в качестве раба в Константинополь, но после смерти своего хозяина он снова стал свободным и еще молодым человеком вернулся на родину в числе лиц, сопровождавших Эдуарда Фогеля. Когда тот отправился в свое роковое путешествие в Вадаи, он оставил Альмаса, тогда весьма дельного парня, сторожить свое жилище и имущество. После смерти несчастного исследователя Альмас перешел на службу к шейху Омару. Сейчас это был мужчина в расцвете лет и чрезвычайно полезный человек. Будучи по природе умным, необычайно энергичным и подвижным, он являл собой пример одного из тех немногочисленных негров, которые извлекли пользу из своего длительного пребывания в Европе и после возвращения на родину. Прожив двадцать лет в окружении шейха, не лишенный наблюдательности и, таким образом, посвященный во все детали полной интриг придворной жизни в Куке, он уже давно служил мне в отдельных случаях полезным советчиком. Шейх и дигма часто посылали его с поручениями в отдаленные провинции государства и нередко во время военных походов его придавали свите принцев или сановников. Вот почему он превосходно знал страну и ее людей и в какой-то степени смотрел на все глазами европейца. К тому же он был очень практичным человеком и великолепным поваром. Правда, его недостатки были не меньше, чем достоинства. Общаясь с придворной борнуанской знатью, он перенял их дурные свойства и был падок на удовольствия, порочен, высокомерен, корыстолюбив до бессовестности. При этом он не разделял добродушия большинства из них, а умел быть очень злым и язвительным, мстительным и жестоким. В общем и целом этот человек мог все же оказаться для меня неоценимым, главное же состояло в том, что его энергичная натура при праздной жизни в Куке в погоне за удовольствиями не погибла и что он оставался предприимчивым и мужественным.

Меня очень успокоило то, что я нашел этого многообещающего помощника, так как мои прежние слуги грозились оставить меня на произвол судьбы. Безалаберному Солиману я выплатил причитавшиеся ему двадцать талеров (он получал в месяц два талера) и уволил его. Он воспринял свое увольнение как нечто само собой разумеющееся, тут же купил себе блестящую черно-синюю тобу, джоку (шапочку), из тех, что нравятся канембу, и пару хаусанских туфель из желтой кожи. Довольный, он распрощался и поспешил прочь, чтобы в своем блестящем одеянии и с остатками денег провести несколько веселых недель в обществе ветреных красоток. Али из Мандары вскоре после того как мы отправились вместе с улед-солиман в Канем, вложил скромные доходы от своих воровских делишек в товары и уехал с ними на родину.

Таким образом, у меня оставались лишь марокканские слуги, но даже с ними судьба, как видно, хотела меня разлучить. Когда Хусейн и Хамму поступали ко мне на службу с неопределенным сроком, я дал им понять, что мои путешествия завершатся года через два. Но одна поездка в Борку заняла почти год, а теперь речь шла не просто о путешествии на восток или запад: я подготавливал поездку на юг, продолжительность которой трудно было определить, в языческие страны, где. как говорили, жители были каннибалами. Это обстоятельство, с которым не мог примириться особенно Хусейн, а также отодвигавшийся в какую-то неопределенную даль конец моего путешествия побудили обоих потребовать расчета. При всем моем желании я не мог за один раз пожертвовать более чем 100 талерами. Даже выплата половины их жалованья, что я им тщетно предлагал, грозила поставить меня в большое затруднение. Разрешение этой трудности, чему не могло помочь даже вмешательство умудренных опытом Бу Аиши и Медени, было найдено в конце концов благодаря великодушию или добродушию Хамму. Чтобы полностью удовлетворить притязания своего друга Хусейна, целиком его подавлявшего, он вызвался сопровождать меня к язычникам и каннибалам — жертва, которую Хусейн принял без большого сопротивления.

Вот так я заполучил назад своего самого непригодного, при всей его верности и привязанности, слугу и потерял при этом еще шестьдесят бу теир ³³. Но мне пришлось примириться с этой не столь выгодной сделкой, чтобы в данный момент избежать дальнейшей потери наличных денег. Я уже тогда мог подсчитать, что, несмотря на всю экономию, из полученных трехсот талеров к началу поездки в Багирми останется не многим больше сорока. С таким-то вот скудным остатком, да еще с полученными от продажи ситца Росси ста талерами мне предстояло покрыть расходы на длительное путешествие, на подарки для короля, считавшегося более знатным, нежели правители Борну и Вадаи, выплатить жалованье слугам, которых еще предстояло нанять, и наконец оставить у шерифа ал-Медени некоторую сумму частично на свое собственное содержание после возвращения из Багирми, частично для пропитания и отправки домой остававшихся в моем доме людей.

Поскольку было очевидно, что столь скромных средств не хватит на все эти дела, я решил просить шейха Омара предоставить мне нескольких рабов. Я попросил у него, несмотря на наше отношение к рабству, двух мальчиков из его домашнего хозяйства, достаточно молодых, чтобы привыкнуть к моей необычной персоне, и достаточно взрослых, чтобы быть мне полезными. Шейх с обычной любезностью пошел навстречу моей просьбе и прислал мне сначала двенадцатилетнего мальчика из племени гамергу, родственного мандара и обитающего в Южном Борну. Тот явился однажды, трясясь от страха и отвращения, в дом христианина, которого ему обрисовали как противное, презренное существо, и в первый день оказалось очень трудно успокоить его. Мальчик носил весьма распространенное в Борну имя Биллама (одновременно это титул главы поселения, деревенского старосты) и был очень мал для своего возраста, но выглядел умным и привлекательным, несмотря на прогнатизм и крошечный плоский нос.

Через несколько дней я получил второго раба, парня лет шестнадцати — семнадцати, чей отец был смешанной крови феллата, а мать принадлежала к племени марги. Поскольку родители были отпущены на свободу и жили в Магоммери, то Мохаммеду — так звали молодого человека — не подозревал о своем рабском состоянии, пока его однажды не привезли в Куку. Он говорил только на языке канури, научился немножко читать и писать и был фанатически настроенным мусульманином. Тогда как у Билламы цвет кожи был скорее серо-черный, у него он переходил в красноватый. Его прогнатизм, умеренно выступающие губы, широкий рот и большие уши также не производили неприятного впечатления, ибо у него был хороший рост, широкий лоб и живые, умные глаза.

В то время как Биллама при вступлении на службу испытывал ко мне лишь неопределенный страх и антипатию, приобретенные им из суждений людей о христианах, Мохаммеду был уже полон сознательного отвращения к своему неверующему господину. Я по-хорошему объяснил ему, что, хотя шейх определил его ко мне на службу, ему не следует относить себя к рабам, потому что мы, христиане, считаем рабство непозволительным и что поэтому он может бежать, когда захочет.

После получения обоих мальчиков, которые проявили себя в работе чрезвычайно услужливыми и ловкими, мое положение стало гораздо легче. Теперь у меня было трое слуг (правда, отчасти слишком молодых), которым не нужно было платить. С ними и с Альмасом я мог без опасения начинать новое путешествие. В это время прибыл триполитанский купец с большим выбором западных товаров. Он нашел рынок в Куке малообещающим и начал опасаться, что не сумеет продать свои товары и не успеет обратить взятые в Кано деньги в предметы вывоза. Из таких товаров в большом количестве и недорого можно было получить только рабов. Но поскольку в настоящее время они стали для Триполи несколько сомнительным товаром, он предложил дать мне необходимую ссуду. Он довольствовался даже 100 %, правда, при том условии, что третью часть нужной мне суммы я возьму товарами. Таким образом, я получил за долговое обязательство в триста талеров сто бу теир в наличных деньгах и пятьдесят в товарах, хотя и очень дорогих. Тем временем были проданы и три моих верблюда за общую сумму в шестьдесят талеров, так что я мог считать, что обеспечил себя средствами для поездки в Багирми.

Поняв это, я успокоился и с помощью Медени принялся за подготовку снаряжения. Это заняло, правда, больше времени, чем хотелось бы, так как мы долго и безуспешно искали приличный бурнус, не могли найти ни платков из красной шерсти, какими тамошние всадники охотно пользуются в качестве перевязи, ни муслина для тюрбанов, ни тарбуша и даже орехов гуро. Правда, караван, пришедший в последние дни января из Кано, доставил эти орехи, а также кожаные изделия из хаусанских городов, но из европейских товаров были только неотбеленные и отбеленные ситцы. К тому же у самого Медени было столько собственных забот, что ему подчас было некогда и неохота беспокоиться о моих делах. Помимо того, мне снова приходилось так экономить, что он ничего не мог заработать на комиссионных. Как-то я застал его в большом волнении по поводу грозившего ему брака, которого, как он боялся, ему не удастся избежать, а также вытекающих отсюда расходов. Один уважаемый в городе человек предложил ему в жены свою дочь. С одной стороны, Медени не решался отклонить почетное предложение, в то время как, с другой стороны, из-за его болезненности и бедности женитьба представлялась ему в высшей степени нежелательной.

Он объяснил мне, что затраты на свадьбу, включая одежду для молодой жены, животных для праздничного угощения, несколько сот орехов гуро для раздачи гостям, подарок тестю и т. п., составят по крайней мере пятьдесят талеров, но, возможно, и превысят эту сумму. Я присутствовал при том, как он просил посредника подумать, что он, разочарованный всевозможными несчастьями и постоянными болезнями, не составит приятного общества для молодой женщины, что он никак не допустит свободы, разрешаемой ей в Куке обычаями, и не позволит ей ни выходить самой, ни принимать гостей из родительской семьи и еще многое в этом роде. Все это не принесло никаких плодов, напротив, посланный заверил, что этому господину нравилась именно такая строгость нравов и что поэтому-то он и желает этого союза. Бедному шерифу пришлось покориться неприятной необходимости и добавить к всевозможным заботам, которые висели на нем, еще и эту.

Только теперь я с неподдельным интересом углубился в содержание присланных газет, написал отчет о путешествии в Борну и занялся усердными поисками других, не известных мне до сих пор источников по истории страны. Для этого я нанял на долгий срок, несмотря на свои ограниченные средства, двух бедных ученых, которым было поручено особенно тщательно вести поиски записей так называемого масфармы — этот титул мне никто не мог разъяснить, несмотря на то что им пользовались образованные люди, — Омара бен Османа, которого чаще коротко называли масфарма Османи. Однажды я уж было подумал, что получил через одного принца нынешней династии фрагмент этой, возможно, самой старой хроники Борну, но вскоре выяснилось, что названный документ относится к более позднему сочинению имама Ахмеда, который написал историю правления короля Идриса Алаома, ставшую известной благодаря Барту. Все были убеждены в том, что хроника масфармы существует. Все о ней слышали. Но никто ее не видел. Шейх был настолько добр, что написал об искомой книге нескольким старинным семьям, которые были тесно связаны с прежними династиями. Я сам разыскивал ее по всей стране, назначил довольно высокую цену в пять талеров за ее находку — все напрасно. Все отрицали, что владеют ею, одни, вероятно, совершенно правдиво, но другие, возможно, потому, что хотели сберечь в тайне эту историю прежнего величия Борну, храня верность свергнутой династии.

Охота за этой книгой часто приводила меня к шейху, и я неоднократно заставал его в той части дворца, которую прежде не знал. Она представляла для меня большой интерес. В северо-восточной угловой башне его дворца находился большой, устланный коврами покой. Туда вела лестница из утрамбованной земли, и там шейх разместил собрание оружия. Я насчитал здесь несколько сот хорошо обработанных, содержащихся в необыкновенной чистоте ружей, в большинстве двустволок и много кремневых. В соседнем помещении он хранил самые ценные экземпляры своего личного оружия, главным образом английские ружья, подарки различных экспедиций и путешествующих купцов, превосходные револьверы и оружие, заряжающееся с казенной части, большинства новейших систем. Это было прекрасное и дорогое собрание, так что при всей любви шейха к новым изобретениям я никак не мог понять, каким образом он его собрал. Там же красовались и местные игольчатые ружья.

Мои приготовления были закончены, когда к концу подходил уже февраль. Отъезд был назначен на последний день месяца. Я несказанно радовался этой поездке, которая обещала привести меня в те края, о которых до Европы доходили лишь неопределенные слухи. Люди свергнутого короля Багирми прибыли с известием, что их повелитель некоторое время назад разбил свою главную квартиру в Буссо, на р. Шари, самой южной точке собственно территории Багирми, и намеревается отойти еще дальше к югу.

Канем и его жители

Границы и деление территории — Самая северная часть Канема, относящаяся к Сахаре. Округ Манга. — Кочевые племена в округе Манга. — Собственно Канем — Округ Шитати и его долины. — Смешанное племя кадава. — Племена юроа и орабба. — Вандала. — Округ Лиллоа и его долины. — Догорда и их пальмовые рощи — Долины хавалла. — Долины чироа. — Долины кумосоалла и улед-салим. — Далатоа в Мао и в Ягуббери. — Местность между Мао и Гала. — Город Гала, принадлежащий кубури. — Округ тунджуров. — Окрестности Анчали и Металлы — Округ, населенный дано а. — Нгиджем и другие остатки бу ла ла — Северо-восточная кромка Чада. — Подразделения канури и канембу в Канеме. — Общий обзор составных элементов населения. — Первоначальное местожительство и постепенное продвижение племен к югу. — Тубу и канембу. — Племя томагера. — Роль теда и даза к моменту основания государства Канем. — Кочевники и- оседлые. — Сравнение канембу с тубу и канури. — Арабские элементы. — Попытка численной оценки различных племен.

Прежде чем вторично расстаться с Борну и его радушным населением и во время предстоящего путешествия по Багирми обратить свое внимание на новые области и народы, будет не лишним сделать общий обзор той центральносуданской равнины (с ее населением), которая охватывает бассейн Чада и примыкающие к нему области. Я начну с Канема, поскольку к этой области относятся предыдущие главы, поскольку там первоначально сложилась держава Борну и оттуда начинались передвижения людских масс, которые придали всему нынешнему населению берегов Чада его пестрый и подчас весьма сложный облик.

Западная граница Канема, взятого в самом широком смысле слова, проходит по дороге, связывающей Кавар с северной оконечностью Чада, тогда как его северная граница совпадает с линией, которая соединяет расположенный на этой дороге колодец Бельгашифари с водной стоянкой Бирфо, где мы побывали во время поездки в Борну. От Бирфо северо-восточная граница ведет примерно параллельно котловине Эгеи в юго-восточном направлении через колодец Киллори (арабск. Бу Фумин) к Бахр-эль-Газалю, но не доходит до него. Юго-восточная граница проходит затем вдоль него на юго-запад вплоть до крайней юго-восточной части Чада, и наконец юго-западная граница совпадает с северо-восточным берегом самого озера. Границы эти образуют пятиугольник с приблизительной площадью от 70 до 80 тыс. кв. км и включают как долины с оседлым населением, так и колодцы и пастбищные угодья, которые периодически посещают кочевники Канема.

Часть территории, охватывающая поселения и долины оседлого населения и постоянные стоянки кочевников, составляет самое большее треть общей площади Канема. Ее северная граница совпадает с северным краем Шитати и Лиллоа, восточная граница с линией, которая ведет из самых восточных долин Лиллоа в юго-югозападном направлении к тому месту, где Бахр-эль-Газаль выходит из Чада, а юго-западная граница — с берегом этого последнего. Этот собственно Канем образует треугольник, основанием которого служит берег озера и где, в свою очередь, в местном употреблении лишь юго-восточная часть носит то название, которое мы используем по отношению к целому. К северу от этого собственно Канема, примерно с северо-запада на юго-восток, протянулся округ Манга, поверхность которого понемногу повышается от берегов Чада, постепенно понижаясь одновременно в северо-восточном направлении, в сторону котловины Эгеи. Манга, представляя собой широкий и плоский гребень, образует естественную границу собственно Канема. Я проехал эту область в различных направлениях. Мне осталась неизвестной лишь та часть ее территории, простирающаяся вдоль северо-восточного берега Чада, которая является самой важной для установления границ озера и наиболее интересной для выяснения соотношения различных групп населения.

Бирфо, на северной границе, лежит приблизительно на широте Бельгашифари. Между ними, примерно на одинаковом друг от друга расстоянии, находится ряд колодцев. От Бедуарама на борнуанской дороге, которое обычно называют также Бельгашифари, попадают к тому колодцу, к которому собственно и относится это название, от него к Бир-Си-Али, затем к Фиркаши, Кедери, Дира и Бирфо. Отрезок границы, заключенной между округом Манга и идущей параллельно с ним Эгеи, представляет собой слегка пересеченную, безлесную, поросшую травой степь шириной около 100 километров.

Примерно такое же расстояние лежит между Бир-Кедела-Воати и колодцем Соладо в Эгеи и между колодцем Хаша в Эгеи и Киллори (арабск. Бу Фумин) в Манге. Эта местность по рельефу и растительности относится к пустыне. Территория округа Манга, шириной от 70 до 80 км, прорезана продолговатыми долинами в форме котловин. На ней встречаются редкие акации, а холмы не столь живописны и правильно расположены.

Манга отличается от округов Канема в собственном смысле слова более неправильной и менее протяженной системой долин и, вследствие этого, меньшими запасами воды. Его северо-западная часть оказывается в менее благоприятном географическом положении, нежели юго-восточная. Этот округ пересекает пятнадцатая параллель, образующая примерную границу между полной степью и лесостепью — впрочем, еще очень похожей на степь областью собственно Канема. Дальше в юго-восточной части Канема она отрезает Эгеи, а к северу от нее Бахр-эль-Газаль утрачивает характер речной долины. В этой местности дело обстоит так же, как по дороге из Кавара в Борну, где переход от пустыни к степи и от нее к пространствам с более богатой растительностью, получающим свою долю регулярных летних дождей, происходит постепенно.

Северо-западные колодцы Манги посещают кочующие вокруг племена, которые обычно обитают южнее и ближе к борнуанской дороге, а юго-западные — кочевники из Лиллоа. Отдельные долины, богатые подпочвенной водой, иногда обрабатывают даноа, которые прежде, по-видимому, владели этой местностью. Колодцы на дне долин в среднем, как кажется, имеют в глубину от восьми до десяти метров. Пастбища и колодцы Манги тоже, естественно, посещаются кочевниками, обитающими обычно в Шитати. Иногда они отправляются на пастбища в Эгеи либо участвуют в каких-либо военных предприятиях, поскольку подобные стоянки по своей природе вообще не могут представлять такого исключительного владения, как участки, благоприятные для земледелия. Тем не менее собственно хозяевами различных округов и долин признаются определенные племена и подразделения племен, которые в известной степени считают их своей родиной.

В самой северо-западной части Манги мы сначала встречаем гунда — отдел одноименного племени в Тибести, где из их среды еще недавно вышел второй глава страны и где они по историческому положению считаются равноправными с томагера. Гунда Канема владеют умеренным числом верблюдов, немногочисленными коровами и лошадьми и пасут их на пастбищах на западе вплоть до борнуанской дороги и на севере вплоть до Агадема. Их вождем в мое время был Кусуо Кореми, чье имя арабы исковеркали на Коса и чей значительный авторитет никак не соотносился с его бесконечно малой действительной властью. Это проистекает отчасти из исторического значения племени, отчасти из его собственного авторитета, а также из личных свойств его предшественника и дяди Махамеи, который имел столько сторонников, что мог проводить успешные нападения на области туарегов и угрожать Кавару. Вместе с гунда пасут скот некоторые атерета, прежние хозяева Джина в Борку, а также куджа и неддиа, подразделения племени ворда, родственники которых, ворда суккома, живут невдалеке от Мондо.

Дальше уроженцами северо-западной Манги являются озимма — подразделение племени юроа, которое считает своей собственностью Луро, Рехи, Юнко и Мадерде. Их территорию мне не удалось установить, но они охотно держатся поблизости от Бельгашифари. Туда же относятся йорюмма, которые говорят, что некогда пришли из Бахр-эль-Газаля и Эгеи и были подразделением даза секерда. Они состоят из отделов томмюльма и каджелоа.

Перечисленные племена редко заходят в собственно Канем, с которым мы здесь в основном имеем дело и который благодаря благоприятным земельным условиям обеспечивает средства для существования значительного населения. Некогда он играл выдающуюся роль в истории областей внутренней части Африки и явился отправной точкой при образовании державы Борну. В своей северной части (Шитати, Лиллоа и т. д.) он принадлежит кочевникам, тогда как в южной части (несколько южнее 14° северной широты) преобладает оседлое население. Эта последняя часть является именно той областью, которая в самой стране считается по преимуществу Канемом и вместе со своей столицей Мао в политическом отношении теперь так или иначе принадлежит Вадаи.

Рассмотрим вначале Шитати, которое составляет северо-западную часть данной области. На западе этот округ не доходит до северной оконечности Чада, а начинается лишь к востоку от 14° восточной долготы и простирается к востоку немного дальше 15°. Эта местность имеет овальную, вытянутую в длину с запада на восток форму. Матэн эль-Милах, который мы проезжали дважды, к ней уже не относится, так же как долины Диди, Адуглиа, Одеро и Согор, которые мы посетили на обратном пути. Протяженность его в длину достигает по меньшей мере 100 километров, наибольшая ширина с севера на юг — примерно вполовину меньше. Возвращаясь в Борну, мы приблизительно придерживались первого направления от Бир ал-Барка на востоке до Бороди на западе. Местность богата долинами, которые частично имеют округлую форму, а частично представляют овал, вытянутый обычно с северо-северо-востока на юго-юго-запад. Хотя арабы и называют их вади, а даза эннери, это нельзя понимать в прямом смысле, ибо они со всех сторон закрыты.

К востоку долины встречаются все чаще и становятся богаче подпочвенной водой, а значит, более пригодны для земледелия. Некоторые глубоко врезаются в поверхность, подобно Белинде и Бельджиджи; другие представляют собой плоские лощины, какие мы видели в Вагиме. Колодцы в целом менее глубоки, нежели в Манге. Земледелие в долинах имеет весьма ненадежный характер. Используется только вода от редких дождей и реже от искусственного орошения из колодцев с журавлем — шаттатир. В самом глубоком месте на дне долины находятся колодезные скважины, однако в некоторых, например Йиги, Боро и др., большая часть дна занята натроновым озером ³⁴. Уровень воды в нем меняется в зависимости от количества дождей и от уровня Чада. Окружающая пересеченная и холмистая местность в верхнем слое имеет песчаную почву, ниже в долинах выступает серая глина. Свободные от воды участки дна покрыты густым лесом и, когда смотришь на них с края долины, производят полное впечатление оазиса в пустыне, хотя окружающая местность вовсе не лишена деревьев. Однако эти деревья более жалки, разрозненны и представлены акацией сайяль, карадом, хеджлиджем, серрахом, сиваком, ошаром и тундубом. В долине они не только растут лучше, но к ним добавляются еще пальмы дум, различные виды акаций, андераб, курна и кое-где фикусовые деревья. Все они увешаны вьющимися, ползучими и цепляющимися растениями. В отношении растительности долины Шитати также, должно быть, отстают от тех, что расположены дальше к востоку и юго-востоку.

Общее число тех долин Шитати, где люди живут постоянно или временно, превышает пятьдесят. Я попытался установить местоположение долин, которые мне удалось увидеть, либо получить о них сведения, связав их с моим маршрутом, причем, естественно, неизбежны многие неточности, В более многочисленных восточных долинах мы обнаружили в качестве преобладающего населения кадава и наряду с ними юроа, орабба и даноа. При этом я, разумеется, не говорю о переселившихся туда позднее улед-солиман, которые претендуют на главенство над всей местностью.

Кадава, или кадива, состояли из одного племени канембу — диббири, которое не последовало примеру остальных канембу, постепенно передвигавшихся на юг, а поселилось вместе с йире — одним из племен даза — и постепенно переняло его образ жизни, обычаи и язык. Хотя смешение этих двух элементов было неизбежным, тем не менее племя еще и сегодня делится на два подразделения, одно из которых по преимуществу включает составные части канембу, а другое — даза. Первые называются фуго меа (т. е. потомки фуго, отчего возникло арабское название фугабу) и тем самым подчеркивают свое происхождение от канембу. Вторые зовутся зазиртиа (т. е. люди Зезирти), вероятно по имени предводителя, возглавлявшего людей йире ко времени объединения двух племен. Как кажется, составные элементы канембу более многочисленны. Своим родоначальником они считают благочестивого человека, жившего во времена державы Борну, имевшего сан кади, по которому в конце концов и было названо все племя (кадива, кадава). Однако более деятельные и в качестве кочевников более знатные даза постепенно добились превосходства, так что лишь немногочисленные слабые элементы остаются приверженны оседлому образу жизни, и в племени теперь пользуются исключительно языком даза. Когда я посетил зезиртиа, они подчинялись авторитету Барки Халуфа, который, хотя и не был наследственным главой и даже, как говорили, по своему происхождению вообще не принадлежал к племени, поднялся благодаря своим личным свойствам до действительного руководителя всего племени. Фуго меа возглавлял фугобо Коббер. Кадава населяют северо-восточную часть Шитати, где больше всего долин, и в соответствии со своей первоначальной канембуской природой многие из них используют под земледелие. Правда, что касается их самих, то они строго придерживаются гордого кочевого духа, но почти во всех долинах у них имеются родственники или клиенты — более или менее чистые канембу, которые занимаются необходимым земледелием. Вместе с кадава живут отдельные элементы маленького, относящегося к теда, племени мада, чья родина находится в Ту, а также бени-хасен, входящие в племена арабов шоа. В Борну они более многочисленны, тогда как их отбившиеся от своих группы низведены в Канеме до жалкого положения зависимости от даза.

Помимо кадава юго-восточными долинами в Шитати — Бель-джиджи, Эрга, Ура, Клитен, Ганаза и Калие — владеют юроа (в то время под предводительством кеделы Акида), которые в качестве родственников догорда якобы происходят из Вуна в Борку. Орабба (тогда под предводительством кеделы Джоли), племя, первоначально имевшее «чистокровное» происхождение от даза, но затем воспринявшее частично элементы канембу и ставшее оседлым, обрабатывают землю и пасут скот в крупных долинах Кау, Кулайа, Доса и Угелум. Они говорят, что первоначально владели юго-восточной частью Манги. Подобно тому как разрозненные элементы канембу (их называют хаммедж) остаются вопреки натиску даза во всех долинах, где они первоначально жили, и под их защитой занимаются земледелием, перенятым ими от своих предков, так в Шитати и в юго-восточной части Манги существуют различные долины, которые кормят немногочисленных даноа. Они тоже живут под защитой более крупных племен, и мы обнаружили их обрабатывающими землю в долине Маиназа под властью кадава и в долине Ганаза под властью юроа.

Западной частью Шитати владеют вандала; по своей численности и территории наряду с кадава они — важнейшие кочевые племена Канема. Их прежними основными стоянками считаются водопой и пастбища, расположенные между Бифро и Бельгашифари.

Ко времени моей поездки в Канем они распадались на людей кеделы Зезирти, сына Нахери и людей кеделы Токои и кочевали на севере до Манги, на юге вплоть до берега Чада и на западе до борнуанской дороги. Прежде они владели исключительно верблюдами, но их поголовье постепенно уменьшилось и этих животных заменили стада крупного рогатого скота. Тем самым их кочевой образ жизни, естественно, оказался заключенным в более узкие рамки, так что кое-где они обнаруживают даже склонность к оседлой жизни. Из-за своего местоположения, подверженного нападениям туарегов, из-за преследований со стороны улед-солиман, превосходства соседних кадава, возглавляемых Халуфом и, наконец, из-за своей любви к плодам по крайней мере наполовину оседлой жизни многие составные части племени уже переселились в Борну, к своим родственникам в Каджеле, к северу от Комадугу-Йобе.

Если отправиться из восточной части Шитати (Бир-ал-Барка) на восток-юго-восток, то за умеренный дневной переход попадаешь в самую западную часть Лиллоа, долину Медели. За ней к востоку следуют, как мы это увидели в поездке, долины Афо, Ако и Гиссеги, а оттуда к северо-востоку Балади, Курнайа, Тереда и Коу. Двигаясь из этой последней к югу, попадаешь в долину Келенка, отделенную от нее лишь складкой местности, а к востоку от нее проезжаешь еще ряд похожих, но менее плодородных долин без постоянного населения и через день пути попадаешь к колодцу Эллени (арабск. Эззегеи).

По ту сторону от него система долин продолжается до колодца Кара, куда попадаешь еще через два дневных перехода и где вода якобы бьет на глубине примерно в четыре сажени, пробиваясь сквозь тонкий каменный пласт, находящийся под слоем глины. Между Кара и колодцем Аурак (арабск. Урак) за хороший полдневный переход якобы пересекаешь восемь схожих долин, и от последней из них через полтора дня пути наконец попадаешь в Бахр-эль-Газаль, в нескольких часах пути к юго-западу от колодца Соладо Унеки. Направление пути между отдельными стоянками отклоняется, по-видимому, в различной степени от восточного к северному.

Во время нашей вылазки из долины Медели в юго-восточный Канем мы миновали долину Джабор в нескольких часах пути к югу от нее. Если повернуть от этой последней на восток, пересечешь ряд долин, которые проходят почти параллельно с перечисленными выше и отделяются от них лишь узкой полосой более возвышенной местности. Таким образом попадаешь из южной части Медели в долину Багале, лежащую к востоку от Джабора, из Афо через ее южный край спускаешься в долину Маонг, а южнее Ако и Гиссеги лежат Тиллори и Инчона. К югу от этой цепи находятся долины Куги и Койолло, из которых последняя примыкает к Багале.

Названные долины, составляющие самую северную часть области Лиллоа, принадлежат догорда, над которыми точно так же властвуют магарба, как в Шитати улед-солиман распоряжаются кадава и прочими даза. Территория догорда имеет наибольшую протяженность с юго-запада на северо-восток, а ее долины направлены с севера на юг или с северо-востока на юго-запад; почти все они глубокие и при ограниченной ширине нередко занимают несколько часов пути в длину. Там зависимые канембу или оседлые элементы племени повсюду занимаются земледелием, либо с использованием только дождевой воды, либо с помощью колодцев с журавлем. Долины в Лиллоа знамениты обилием финиковых пальм. Однако в долинах, лежащих на крайнем северо-востоке, нет такого богатства. Даже в Медели, Афо и Ако растут лишь отдельные пальмы, в Гиссеги их насчитывается несколько больше. Но в остальных они растут в изобилии. Правда, плоды по своему качеству далеко уступают финикам Борку, но составляют необходимое подспорье в питании, тем более, что их собирают дважды в год, в начале лета и осенью. Кроме пальм, здесь, как и во всей этой местности, в избытке растут колючие деревья и относительно богато представлена главным образом курна. Из земледельческих культур помимо зерновых кое-где еще возделываются хлопчатник, табак и бобы.

Догорда, которые, как упоминалось, выводят свое происхождение из Вуна, издавна составляли многочисленное и знатное племя кочевников. В течение долгого времени оно оказывало упорное сопротивление улед-солиман, когда те обосновывались в Канеме. Как раз когда там находились Барт и Овервег, оно вело активную войну с арабами, и если первый из них в качестве тогдашнего их врага называет племя ворда, то, судя по моим точным сведениям, он заблуждается. Это и понятно, ибо в то время вождь догорда носил имя Ворде и благодаря своему личному значению мог, вероятно, дать повод арабам, питающим пристрастие к искажению имен, называть все племя его именем. Наследовавший Ворде вождь Лиззем пользовался не меньшей славой, однако незадолго до нашего приезда он погиб в борьбе с отрядами из Вадаи. Как я уже упоминал, как раз во время моего пребывания в их долинах шейх Абд ал-Джлиль пожаловал титулом кодмула молодого сына Ворде, Зезирти. Племя догорда делится на мусу (которым принадлежит большинство упомянутых долин); сендема (они являются хозяевами, например, в Маонге и Койолло); каджимма, абу хаджеа, абу горда и меделеа.

Последние первоначально не принадлежали к этому племени, а состояли из канембу и других оседлых зависимых, которые добились самостоятельного и почти равноправного положения благодаря способностям одного человека. Кавад Нджеме происходил из ба-кароа — одного из племен даза. Попавший в Лиллоа, он поднялся до положения вождя подразделения хаммедж племени догорда. По этой причине он носил не титул кедела, как остальные главы племен или вожди подразделений даза, а меделе, или меле, каковой употребляется в племенах с примесью элементов канембу и нередко дает арабам повод называть это племя общим и искаженным наименованием меделеа.

В Лиллоа живут кроме того орабба, которые отделились от своих родственников в Шитати и стали оседлыми. Вместе с кадава нджеме они образуют оседлые элементы догорда, которые сами, сохранившиеся в чистом виде, являются исключительно кочевниками.

Если повернуть к югу от группы долин Алали, лежащей на нашем пути в юго-восточный Канем, то попадаешь в долину Би, а оттуда к востоку — в долины Фаске и Думмель. Вместе с долиной Чира, лежащей южнее Би, и Вашеги, находящейся к югу от Думмеля, они образуют изобилующий финиковыми пальмами округ племени хавалла, чье название арабы обычно переделывают в фамалла. С хавалла дело обстоит примерно так же, как с орабба и с кавада нджеме, т. е. по происхождению они даза, но смешались с чужими элементами (канембу) и вследствие этого стали более или менее оседлыми. Правда, вместе с ними живут чистые хаммедж, занимающиеся земледелием, однако, как кажется, они и сами в последнее время хотят стать полностью оседлыми. В соответствии со смешанным характером племени они подчиняются своим меделе, и поэтому арабы часто называют их также меделеа, или медела. Они, в свою очередь, распадаются на подразделения анна, или анийа, с местонахождением в Тарфе, или Фаске, анкордеа, которым принадлежит самая большая и богатая финиками долина Вашеги, и дола, которые считают своей родиной Думмель. Все они пользуются исключительно языком даза.

К северо-востоку от Думмеля лежит Алтефу, откуда в том же направлении попадаешь в Вогару, Донко и Чири. Эти долины частично еще богаты финиковыми пальмами. По форме и направлению они одинаковы с долинами, принадлежащими догорда и хавалла. Все вместе они образуют округ племени чироа, которые являются почти чистыми канембу, хотя и переняли многое от окружающих их даза, что может вызвать сомнения относительно их природы. Они пользуются преимущественно языком канури, хотя владеют и языком дазага, подчиняются не меделе, как вышеназванные смешанные племена, а фугобо, подобно канембу, и ведут целиком оседлую жизнь. Помимо пальмовых рощ они владеют скромным поголовьем крупного и мелкого рогатого скота, но больше занимаются земледелием.

В полудневном переходе на восток от места обитания чироа лежит еще одна обширная долина с финиковыми пальмами, под названием Тереда, с двумя селениями, где живут нореа (арабск. наварма) — одно из подразделений одноименного племени в Бахр-эль-Газале. Они стали оседлыми и, возможно, также смешались с чужими элементами, ибо их вождь носит теперь титул не кедела, а мара. Мне не удалось установить, из какого языка происходит этот титул. Далее в восточную сторону обитаемые долины не встречаются. После долины нореа в более или менее восточном направлении через полдня пути расположен колодец Тине. От него еще через день пути в том же направлении попадешь к колодцам Хаддара и Шеккарайа, а от этого последнего, который лежит якобы в одной из боковых долин Бахр-эль-Газаля, еще через полдня добираешься и до него самого.

По своей природе к Лиллоа относятся и лежащие южнее упомянутых долин округа. Они частично подчиняются непосредственно алифе из Мао, частично пока принадлежат кумосоалла. Самый северо-западный из них называется Куллакулла. В него можно попасть из Бельджиджи (в Шитати), пройдя полный день с караваном в восточном-юго-восточном направлении и миновав незадолго до нее колодец Дуггелькидда. Пройдя примерно полтора часа от Куллакулла в том же самом направлении, добираешься до долин Алали, имеющих форму котловины. Те и другие богаты финиковыми пальмами и принадлежат алифе, а обрабатывают их его люди — хаммедж. Меньше чем через два часа пути к юго-юго-западу от группы Алали оказываешься в главной долине кумосоалла, которая протянулась с севера на юг и называется в своей северной половине Дельфеанга, а в южной — Йиги, хотя первоначально она, вероятно, носила лишь второе название. К западу от Алали и Йиги лежат другие долины, которые мы миновали при возвращении из поездки по юго-восточному Канему: Мафал, Вади-ал-Дагсл, Гарка, Нгад-деги. Самая юго-западная из них, Мафал, принадлежит кумосоалла, остальные же — хаммедж; подчиняющимся власти алифы. Южнее Йиги лежит маленькая, но плодородная долина в форме котловины — Корофу, а к востоку от нее — овальная долина Фири. Обе они принадлежат кумосоалла. Поскольку это племя, в свою очередь, подчиняется алифе, то в административном отношении все эти долины относятся к территории Мао, в то время как по своей природе они тесно примыкают к долинам Лиллоа. Лежащие южнее Корофу и Фери долины Люггера и остальные, следующие за ними и принадлежащие улед-салим, а также находящиеся в одном или двух часах пути на восток от самой южной из последних долин Юно и Вачами должны быть, собственно, отнесены туда же. Однако в разговорах эта местность, подчиняющаяся власти алифы, исключается из округа Лиллоа.

Кумосоалла и улед-салим (тех и других именовали по одному неправильно образованному титулу их главы «людьми каигаммы"), со своей стороны, дают интересный пример смешения племен. В физическом отношении, особенно по цвету кожи, они стоят ближе к даза, нежели к канембу, говорят на языке даза, имеют зависимых хаммедж, занимающихся земледелием, владеют небольшим поголовьем верблюдов и ведут кочевую жизнь, хотя и ограниченную тесными рамками. О преобладании в них черт даза свидетельствует не только язык, но и их подразделение дельфеа, вождь которого носит титул кедела, а также предание, выводящее их происхождение из Бахр-эль-Газаля. Но то, что в них заложен чужеродный элемент, доказывает, помимо общего мнения соседей, еще и чуждый даза титул вождя — кумо, который и дал название всему племени и сначала якобы звучал как кама. Исходя из полученных мной сведений, я склоняюсь к предположению, что они возникли от смешения даза и бу-лала. Улед-салим также подчиняются кумо, или кима, и, таким образом, вероятно, образуют с кумосоалла одну группу.

Наконец муаллемин, восточные соседи улед-салим, по-видимому, состоят из различных групп даза, которые сообща осели в Вачами, или Вашами. Среди них преобладают якобы нореа, но нередко встречаются и вышеупомянутые озимма, ибо они в то время имели даже особого кеделу по имени Дехеи, одного из сыновей Зезирти, сына Зура.

К югу от кумосоалла и улед-салим лежит собственно округ Мао. В долинах и непосредственной близости от Мао (на северо-западе это Джунгу, Гумзо, Сантара и на северо-востоке — Делли) все еще произрастают, за исключением Делли, финиковые пальмы. Зависимые хаммедж повелителя Мао (Джугу, Гумзо) либо живут там постоянно, либо по крайней мере регулярно их обрабатывают (Сан-тара, Делли). В самом Мао живут далатоа, ведущие свое происхождение, как уже говорилось, от одного раба, который в прежние времена был назначен наместником Канема; поэтому они, собственно говоря, не знатного рода. Однако из этого обстоятельства нельзя делать вывод, что они играют подчиненную роль среди жителей Канема. Далатоа по своему положению всегда были такими уважаемыми людьми, что могли претендовать на браки со свободными, и браки эти случались очень часто, особенно с канури. Их можно теперь считать подобными магоми Канема. Живут они помимо Мао в Ягуббери и лежащей к юго-западу от него Металле с прилегающим к ней Мортофу. Однако, хотя округ с центром Металла, простирающийся на северо-восток до Анчали, на юго-запад до Нгури и на юг до Тефе, первоначально носил название Дала, это не имеет ничего общего с далатоа, а происходит от названия прежде здесь проживавшего племени далава.

Местность к югу от Мао далеко не так богата долинами, как Лиллоа. Имеющиеся долины неглубоки и отличаются менее пышной растительностью, чем долины догорда или кумосоалла. Там не выращивают финиковые пальмы, но при регулярно выпадающем дожде высевают зерновые. На переходе от Мао до Ягуббери, занявшем часов пять — шесть, мы сначала миновали совершенно ровную, затем холмистую и пересеченную местность, и только в непосредственной близости от цели долина Кулоло отдаленно напоминала нам роскошь долин Лиллоа. Восточнее этого отрезка, по пути из Мао в Мондо, мы обнаружили Калилуа и Аллори, а к западу оттуда долину Сугулле — все с населением даза из племени бакароа.

В хорошем дневном переходе к востоку-северо-востоку от Мао лежат две долины Гуджер. Их населяют кука, которые на своей родине, на реке Бата в Вадаи и на озере Фитри, столетиями проживали вместе с булала и с ними же пришли в Канем, По дороге из Мао в Гунджер, но ближе к этому последнему округу некогда располагалась столица страны, знаменитое Нджими. Прежде чем попасть из Мондо в Южный, или Малый, Гунджер, нужно проехать три поселения племени бани-ваил (которое относится, возможно, к племенам шоа) в долинах Ханге, Курнака и Сайяль. К востоку от округов, населенных кука и бени-ваил, вплоть до Бахр-эль-Газаля лежит необитаемая местность.

К западу от Мао мы познакомились с рядом плодородных долин и с древним городом Канема Гала. Лишь половина этих долин (среди них Джугу) имеют ту же форму, что преобладает в долинах Лиллоа: продолговатую, вытянутую с севера на юг. Остальные представляют собой округлые лощины с расположенным в центре соленым озером. Это — Ройенду, Мапал, Биллангара и Аграрем. Лишь продолговатая долина Галы (Сара) выделяется своим озером с пресной водой, густо поросшим тростником. За исключением Джугу, ни в одной из долин не растут финиковые пальмы, однако почти все они богаты пресной подпочвенной водой, а долины с натроновым озером или болотом отличаются своими колодцами с журавлем и посевами зерновых, хлопчатника и овощей. Не считая трех первых, все долины, расположенные поблизости от Мао, населены, но, к сожалению, у меня пропали собранные мною сведения о племенной принадлежности их жителей. Где-то у меня лишь отмечено, что Биллангару и Сару населяют сарабу, потомки булала. Прежде, когда Канем, колыбель всей державы, еще процветал в качестве главной провинции Борну, местность вокруг Мао и Галы, собственно центр страны, определенно имела особенно плотное население.

Сам город Гала нам известен как одна из колоний кубури (канембу), в которой позднее возобладали магоми (канури). Жители расположенных дальше, к северу от Галы, долин Аджелум, Берата и т. д. состоят, по-видимому, из кумосоалла и канембу алифы, хотя мои опросы не принесли никаких определенных результатов. На дне почти всех этих долин расположено характерное натроновое озеро. К северо-западу от Галы простирается та бедная долинами равнина, которая дальше к северу отделяет Шитати от Лиллоа. На западе дня через полтора пути выходишь на берег озера, и примерно такое же расстояние оттуда до Вагимы, первой из долин Южного Шитати.

Юго-восточнее Ягуббери, города далатоа, следует Мондо, центр округа тунджуров, которым здесь в сторону Бахр-эль-Газаля заканчивается обитаемый Канем. Округ этот имеет вытянутую с северо-северо-востока на юго-юго-запад форму, а его многочисленные долины неглубоки, не столь правильной формы, как в Лиллоа и в Шитати, но богаты водой и пригодной для обработки землей благодаря постепенному понижению к начальной части Бахр-эль-Газаля. Как-то один человек из семьи вождей тунджуров перечислил мне в своем округе около ста небольших селений, но эту информацию следует, конечно, принимать с большой осторожностью. Тем не менее эта местность, должно быть, относительно густо населена, а жители распределены по маленьким, зачастую состоящим всего из нескольких хижин селениям, разбросанным в долинах. Следует отметить среди этих селений одно, под названием Тунис. Тунджуры назвали его так якобы в память о последней родине племени перед его переселением в Судан.

Об арабском происхождении этих интересных людей и об их переселении в Канем уже шла речь. Они стали совершенно оседлыми и. так как переселились раньше всех прочих арабов, больше, нежели другие чужеземцы, приспособились к жизни и установлениям уже обитавших здесь жителей (канембу), как на это указывает уже титул их главы — фугобо. Они подразделяются на девять семей, которые будут названы в другом месте.

К юго-западу от расположенного в этом же направлении первого поселения даноа — Нгури простирается небольшой, в полдня пути в поперечнике, округ, в котором прежде преобладало население канури и булала (отчасти дело обстоит так и теперь). Там мало характерных для остального Канема долин и имеется два более или менее значительных населенных пункта, где я побывал, — Анчали и Металла. В первом живет подразделение канури анчалибу, во втором — по преимуществу далатоа. В непосредственной близости оттуда, восточнее Анчали, лежит поселение бирадулл — подразделения канури, которое теперь почти вымерло в Канеме. К востоку от него находится селение Хамерайа, в котором живет также очень уменьшившееся в числе племя Бирива. Сразу же за Хамерайей в том же направлении следует селение Билладжиль с остатками мелемиа, ведущих такой же образ жизни. К северо-северо-западу от Хамерайи в Фоккере некогда жили катероа (также канури), которые ныне совершенно исчезли, тогда как форабу в Фори, километрах в четырех севернее Металлы, еще кое-где сохранились. Разрозненные, но чистокровные буллуа якобы еще сохранились в Маллеаме неподалеку от Мондо. К западу от Мондо, в Башоме и Баше, они смешались с каджити (нечистокровными канембу) и с диабу (булала), получив соответственно названия нас («люди») меги и нас мешеми. Наконец улед-текеджи являются одним из подразделений, особенно близко стоящим к далатоа (которых, как уже говорилось, вообще не следует отделять от канури Канема). Его представители обнаружены также в упомянутой Хамерайе.

Из числа канембу, которые здесь не так четко выделяются среди остального населения, как на территории кочевников, ибо не отличаются от него языком, обычаями и образом жизни, мы находим теперь в самой Металле конку, прежде живших к северо-западу от нее. К канембу относятся и галабу, которые отделились от диббири, когда те еще не стали кадава, и живут в Гале, на расстоянии полдня пути от Металлы (уже за пределами рассматриваемого округа). Остальные племена канури и канембу Канема оказались с течением времени вытесненными на самую крайнюю кромку лагуны Чада.

В местности, которая лежит к югу от Металлы и Мондо и населена подразделениями даноа и булала, мы попадаем на берег озера. Эта местность, которую преобладающие здесь даноа называют Бари, простирается с юго-востока на северо-запад вдоль берега озера и отделяется полосой в полдня пути от юго-восточной оконечности озера (того места, где из него выходит Бахр-эль-Газаль).

В нескольких часах пути к юго-западу от Металлы лежит Нгури, главный город даноа. Три долины, следующие в том же направлении и принадлежащие даноа, отделяют его от многолюдного, населенного нгиджем округа Дибелончи. Еще дальше, в ту же сторону по берегу озера следует ал-Гантура со смешанным населением даноа и нгиджем. К юго-западу от Нгури лежит Каллем, немного подальше в том же направлении — Чирори, на западе-юго-западе значительно ближе — Маде и неподалеку от него — Коколира. Все они представляют собой неглубокие, богатые водой и густо поросшие лесом долины, населенные даноа. К сожалению, порядок их расположения из полученных мною сведений не прояснился. Хотя внутренние распри и объединили в Нгури большую часть племени, ранее разбросанного по всему округу Бари, однако отдельные его поселения разбросаны по всей местности. Даже по дороге из Мондо в Алимари (занимающей два дня) ему принадлежат прилегающие прежде всего к Чаду долины ал-Безе, Акучаджи, Томази и ал-Хасен.

Даноа распадаются на даркауа, аригимма, или аригива, амедийа и бакароа. Они не имеют другого языка, кроме канури, и отличаются от окружающих их канембу только тем, что пользуются луком и стрелами. Живут они очень замкнуто в своих густо поросших лесом долинах и наряду с нгиджем являются в Канеме единственными, кто еще не полностью подчинился власти улед-солиман. В отношении уже упомянутой легенды о том, будто манга являются результатом смешения даноа с булала, интерес представляет тот факт, что племя манга (которое, правда, наряду с языком канури, как кажется, имеет и особое наречие и теперь, будучи значительным по численности, живет на реке Йоо в западном Борну) также пользуется луком и стрелами. Далее, подобно манга, которые для защиты своих селений помимо окружающей стены и рва возводят еще и трехметровую колючую изгородь толщиной в три метра, как об этом рассказывает Барт, даноа располагают свои деревни таким образом, что они окружены со всех сторон непроходимой зарослью. Мысль о том, что происхождение этих двух племен следует искать в округе Манга в Канеме, который сейчас почти необитаем, но все еще дает пристанище отдельным элементам даноа, хотя и выглядит маловероятной, но все же не совершенно невозможна. В этом случае пришлось бы признать, что при передвижении жителей пустыни к югу они также оказались вытеснены в этом же направлении, и в большинстве своем повернули в Борну, но частично закрепились в юго-восточном Канеме и здесь смешались с элементами булала.

Кое-где вместе с даноа небольшими группами живут нгиджем, которые считаются остатками булала. Их главное селение — Дибелончи. Другие остатки булала представлены подразделением тирра, которые в небольшом числе живут в Вотти (к юго-западу от Ягуббери и в половине дня пути к северо-западу от Металлы), а также разрозненными федда, обитающими в Джебадо и Башоме в окрестностях Металлы и Мондо. Все подразделение, носящее это имя (когда булала уже сыграли свою роль в Канеме), якобы переселилось к озеру Фитри. Бедде, которых тоже выдают за булала, все еще присутствуют в относительно большом числе в Нгури и в остальных долинах даноа. Однако их ближайшие родственники диабу, или далава, которые некогда дали округу Металла имя Дала, давно переселились на острова озера Чад, а уже упоминавшиеся сарабу, жившие в Сара, Биллангара и других долинах области Гала, почти исчезли. Как среди даноа, так и среди нгиджем живут многочисленные канембу, в особенности томагера, причем они не находятся в таком же зависимом положении, как хаммедж при кочевниках.

Относя названные здесь подразделения к числу булала, я в качестве гарантии их этнической принадлежности могу сослаться только на высказывания сведующих людей в Канеме. Сами они не отличаются сколько-нибудь заметно от окружающих племен (например, булала как таковые вообще не имеют каких-либо характерных признаков) и вместе с теми пользуются языком канури. Но едва ли возможно, чтобы такое племя, как булала, добившееся столь значительного политического могущества в провинции, которая была ему подвластна около столетия, не оставило никаких следов среди местного населения. Несколько веков назад это племя установило и распространило свою власть на территории у озера Фитри и у реки Бата среди кука и затем оказало столь сильное давление на соседних королей Канема, что в конце XIV в. весь Канем был потерян для правителей Борну. Лишь в конце XV в. эта провинция была вновь отвоевана, да и то булала часто вызывали там восстания.

Вступив в область Бари, мы приблизились к берегу Чада. Его описание должно пополнить обзор топографии Канема и пеструю картину распределения его населения. Поездка как можно ближе к озеру представляла бы громадное значение для установления его береговой линии. Уже в северной части она меняет свои очертания, а в юго-восточной, которая имеет четко выраженный лагунный характер, становится, по-видимому, еще более неопределенной. По этой причине мне не удалось восполнить удовлетворительными сведениями отсутствие возможности увидеть все самому. Что же касается средней и южной части северо-восточного побережья, то мои информанты никогда не были уверены, следует ли помещать то или иное селение уже на каком-либо острове или еще на берегу озера. Для многих селений, возможно, верно и то и другое, ибо плоские берега не образуют постоянной четкой линии, а меняются в течение всего года в зависимости от подъема или спада воды.

Если мы проследуем по берегу Чада от бухты Дабуа, попавшейся нам по пути из Борну в Канем, то сначала попадем в известное местечко Бери, где живут сугурти — подразделение канембу, у которых побывал Барт. Оно расположено в хорошем полдневном переходе к западу от Матен-ал-Милаха. Оттуда за полдня добираешься до Колого, также принадлежащего сугурти, а отсюда за то же самое время — в Кискаву, самое значительное поселение кубури в Канеме, которое, в свою очередь, отделено полдневным переходом в южном направлении от Матен-ал-Милаха. Затем берег Чада все больше и больше поворачивает к юго-востоку и, следуя в этом направлении полный день, попадаешь из Кискавы в Тальнгин, в прошлом населенный, но теперь оставленный подразделением канембу кункинна, по-видимому, идентичным с кенанийа. Тальнгин, а тем самым и берег озера в какой-то мере были зафиксированы мною с помощью моих информантов, сообщивших, что через полтора дня хорошего пути из долины Шитати попадаешь в Чангу. Фули, расположенный, видимо, в небольшом дневном переходе к юго-востоку от Тальнгина, но на расстоянии нескольких часов пути от берега озера, первоначально принадлежал кубури. Теперь же они по большей части оставили его, и там якобы поселилась какая-то община канури. Между Тальнгином и Фули лежит область Сулу, которая неоднократно упоминается в борнуанских хрониках как находящаяся во владении ингеллега, одного из подразделений кункинна. Но теперь она, по-видимому, не имеет сколько-нибудь значительного центра. Местоположение Фули удалось кое-как установить по указанию расстояния и направления, отделяющего его с одной стороны от Бир-ал-Барка, а с другой стороны от Галы. От первого до него добираешься за два дневных перехода примерно в юго-западном направлении, так что в первый день привал делаешь в Канеме, ночуешь в Вагиме и на второй день, после дневного привала в местечке Мойо, добираешься до цели. От Галы его якобы отделяет полуторадневный переход.

Дальше к юго-востоку определять берег озера становится все трудней, и следующие населенные пункты и поселения, видимо, большую часть года лежат внутри лагуны. Следуя из Фули в юго-восточном или южном направлении, через полдня попадаешь якобы в Манийу, населенную людьми одного из подразделений магоми (канури). Последние получили имя манийау по названию поселения. Затем, как кажется, на таком же расстоянии, но в юго-восточном направлении следует ныне необитаемый Фором. Оттуда добираешься до Джиггеля, подчиняющегося муаллиму Дугу и населенного людьми одного из подразделений магоми — нгальма дукко (дугу?), которые в сложных условиях Канема как-то сумели остаться многочисленными и процветающими. При сбивающем с толку обычае давать одинаковые названия горе, долине, племени, вождю и т. п. в одной и той же местности Джиггель называется также Нгальма Дукко (по жителям), или Дугу (по вождю), или еще Амберлей (по выдающейся личности этого племени). Отсюда через несколько часов пути в юго-восточном направлении якобы попадешь в Нгаллала, местожительство кашеллы Кине, главы будума, а еще через полдня — в Мальте, где пребывает Хадж Канембу, еще один вождь будуми. Дальше якобы на расстоянии небольшого дневного перехода лежит Киллирам, резиденция вождя кури, каигеллы Тахира. От него на таком же расстоянии к юго-востоку — Массова, местопребывание куку (это старинный титул у кури, встречающийся уже в борнуанских хрониках). Между ними располагаются каджити, а южнее Массовы самую юго-восточную часть озера занимают острова племени кункинна. Оба подразделения канембу уже давно оказались вытесненными на озерные острова из-за политических превратностей в Канеме.

Вместе с кури, но ближе всего к материку, а порою и на нем самом обитает будто бы оттесненное дальше всех к югу маленькое племя даза — аредда, которое проживает в поселениях ал-Асага, Делеат, Меделе, Каира и Бенетти и, естественно, не располагает территорией, чтобы вести на новой родине кочевой образ жизни своих предков.

Поскольку начиная с Фули все поселения, собственно, уже находятся в самой лагуне, то их правильнее было бы перечислить при описании Чада. Но их все же следовало упомянуть и здесь, так как они лежат недалеко от материка и тем самым в какой-то степени определяют береговую линию и в основном населены жителями Канема.

Таков Канем, древнее мусульманское государство во внутренней Африке. Просуществовав около пятисот лет, оно — под натиском надвигавшейся с востока новой силы в лице булала — оказалось вынужденным перенести центр тяжести в постепенно завоеванное Борну. Чтобы сохранить Канем, правителям Борну пришлось выдержать жестокие сражения. Но спустя еще четыреста лет они снова потеряли его.

Вот каково его нынешнее население. Между 14° и 15° северной широты, от 14° до 16° восточной долготы, с запада на восток простираются территории вандала, кадава и улед-солиман в округе Шитати и догорда и магарба в Лиллоа. Это главнейшие области кочевников, которые, однако, на склонах и на дне своих долин позволяют остаткам прежних хозяев страны, находящимся под их покровительством, заниматься необходимейшим земледелием. Сами они разводят как крупный рогатый скот, так и верблюдов, особенно племена с примесью чужих элементов, в то время как переселившиеся арабы заняты исключительно верблюдоводством, коров же держат только для употребления их мяса в пищу.

К югу и юго-востоку от кочевников находится самая густонаселенная местность этой области с постоянными поселениями. К югу от Лиллоа переходом к ней служат округа кумосоалла, происшедших от смешанных даза; хавалла, состоящих из перешедших к оседлому образу жизни людей племени даза; чироа, подразделения канембу, по крови и обычаям немного отличающихся от своих других родственников. Затем, в центре бывшей державы, в округах Мао и Ягуббери следуют далатоа и магоми; возводящие себя к арабам тунд-журы, которых до далатоа правители Борну назначали для охраны старой провинции в окрестностях Мондо; царский род кубури в округе Гала; остатки булала с сомнительными даноа в области Бари; а также подразделения канури и канембу вдоль берега озера. Последние, в виде жалких остатков некогда могущественного племени смогли пережить политические изменения, которым почти беспрерывно подвергался Канем.

Эта местность, заселенная оседлыми жителями, является тем Канемом, который работает и приносит доход, областью зернового хозяйства и богатого поголовья быков кури. Здесь же находятся и очаги скромной торговли, в которой нуждаются главным образом кочевники и которая иногда оживляется прибытием торговцев из Борну или Вадаи. Кочевники продают верблюдов за рубашки из Борну, на которые они затем выменивают зерно, украшения и лошадей. Купцы привозят борнуанские рубашки, женские шали и драгоценности (янтарь, кораллы) из соседних областей и взамен их уводят верблюдов и увозят страусовые перья и изредка слоновую кость, доставляемую из Чада.

Разбойным арабам эта часть страны и ее жители необходимы для получения предмета главнейшей жизненной потребности — зерна; они и щадят их потому же, почему живут в мире со своими ближайшими соседями даза — чтобы иметь воинственных союзников и осведомленных в местной обстановке товарищей по набегам. Однако в отношении живущих по берегу Чада канури и канембу у них нет подобных причин быть снисходительными, и поэтому численность тех все время уменьшается. Они отходят либо на территорию Борну, либо на безопасные острова Чада. Даже живущие в Бери, у северной оконечности озера, сугурти все больше и больше переселяются к своим единокровным родственникам в Борну, так что на материке остался только царский род кубури, ведущий скромное существование.

При общем обзоре населения Канема прежде всего обращает на себя внимание постепенный отход его отдельных частей к югу. Все племена даза (за исключением кадава, в значительной степени смешанных с канембу) называют своей первоначальной родиной более северные области, а население канембу, преобладавшее в прежнее и в какой-то мере доступное нашему обозрению время, сохранилось на своих старых местах жительства лишь незначительно.

На то, что канембу в какое-то более раннее время тоже пришли с севера, вероятно, указывает само название Канем (которое они сами, все без исключения, дают своей родине), ибо слово «Канем» значит «страна юга» и образовано из слова тубу анум (анюм, или анем, т. е. «юг») с добавлением именного префикса к. Назвать свое местожительство страной юга могли лишь люди, происходившие из каких-то более северных областей. При обзоре племен тубу я постарался обосновать предположение, что их колыбелью было Тибести, или Ту, и что либо там, либо в Куфре нам следует искать исходный пункт могущества бардоа, которые вместе с другими переселившимися с севера элементами способствовали основанию государства Канем. Здесь уже находились канембу, ибо легендарный царь Сеф ³⁵, согласно хронике имама Ахмеда, основал там династию, правившую берберами, тубу, канембу и другими. Правда, определенных данных об их переселении нет, и, прежде чем осесть в самом Канеме, они, возможно, уже долгое время жили в богатых в то время водой низменностях Эгеи и Боделе, граничивших с ним на северо-востоке.

Однако в пользу того, что их собственная родина лежала дальше к северу, помимо значения слова Канем, говорит, вероятно, уже упоминавшаяся близкая связь между языком канембу, или канури, и языком тубу, из которых последний, как мы это видели, следует считать изначальным. В качестве еще одного доказательства глубоких изначальных связей между тубу и канембу и раннего продвижения этих последних на юг можно рассматривать поразительное распространение племени томагера и тот факт, что кубури — род вождей и подразделение канембу — в свою очередь, имеет подразделение, которое своим названием — боркубу — ясно указывает на более северное происхождение. Не приходится удивляться, что, подвергаясь на протяжении столетий воздействию измененных климатических и других жизненных условий, канембу постепенно приобрели своеобразие.

Среди племен тубу первыми в Канем добрались томагера. Это произошло, вероятно, раньше упомянутого и в какой-то мере исторически засвидетельствованного переселения с севера. По крайней мере их следует рассматривать как основную составную часть такого переселения, ибо они упоминаются в начальный период существования государства Канем. Со временем они в большинстве своем продвинулись на юг и полностью изменились. Борнуанская хроника называет их людьми кера. Это имя, возможно, указывает на их связь с креда в Бахр-эль-Газале, которые сами себя называли кара. Еще и сегодня они являются самым благородным племенем в Ту и Каваре, из которого, согласно закону, происходят главы обеих этих крошечных стран. В Канеме они теперь живут с канембу или считаются канембу, но кое-где они знают о своем происхождении от тубу.

Тот факт, что среди даноа существует даже подразделение с таким именем, которое, по всей видимости, является старейшим среди жителей Канема, показывает, на какую трансформацию и ассимиляцию они оказались способны. Но еще больше об этом свидетельствует тот факт, что в самом Борну они живут в качестве признанного племени канембу, но все же в какой-то мере сознавая свое родство с одноименным подразделением тубу, а также то, что из их числа происходят правители Мандары на крайнем юге и Мунио на крайнем севере, как об этом известно в Борну каждому. Барт Даже считает несомненным, что они дали свое имя местности Демагирим в Борну.

Помимо томагера в Канеме, вероятно еще до многократно упоминавшегося переселения, появились коям, первоначальная принадлежность которых к тубу не может вызывать сомнений. Их прежнее местожительство к северу от Манги очень хорошо известно даза [6], так как кийе, еще и сегодня являющиеся основной составной частью коям под именем каи, уже в начальный период вновь основанного государства неоднократно поставляли правителям жен, и они же издавна составляли в Борну особое племя, еще в какой-то степени отличавшееся от переселившихся туда же позднее тубу. Появление в Канеме остальных племен тубу, очевидно, следует относить ко времени основного переселения и к еще более поздним периодам. Однако о том, что элементы тубу вообще были многочисленны среди мигрантов, говорит, помимо многих других данных, тот факт что в обнаруженной Бартом хронике Борну вплоть до начала XIII столетия, когда правил Тсилим (Зельмаа) Бен Бекру (Бикору), матерями королей названы почти исключительно женщины тубу.

Это обстоятельство могло способствовать тому, что знатные семьи сефийя, которые выводили свое происхождение из Аравии и в чьих руках пребывала власть, смогли относительно долго сохранять светлый цвет. кожи. Лишь тот самый Тсилим Бен Бекру, чья мать происходила из одного из племен канембу, диббири, недвусмысленно упоминается в качестве первого темнокожего правителя. Влиянием тубу можно также объяснить и упоминаемый Ибн Баттутой обычай правителей Канема пользоваться покрывалом для лица — лисамом, а также аристократическую форму правления, внешние атрибуты которого сохранялись в Борну до последнего времени, и для их объяснения не было необходимости ссылаться на берберское происхождение. Племена, переселившиеся позднее и часто упоминаемые в хронике Борну в общем и целом как теда, вскоре вступили в политическое противоречие с властью правителей в Канеме. И это вполне понятно, если учесть ничем не сдерживаемое поведение кочевников по отношению к оседлому населению. Эти племена повели с ними длительные войны и, судя по сообщениям традиции, выросли числом и могуществом. То, что канембу постепенно оказались вытесненными и политически подчиненными, — явление естественное. Повсюду, где в одной и той же местности живут кочевники и земледельцы, верх одерживают первые. Правда, впоследствии, во второй половине XVI в., тубу сильно пострадали, когда король Идрис одержал победу над булала, к которым они примкнули. Многие в это время были вынуждены переселиться в Борну. С тех пор их положение оставалось примерно одинаковым, пока в новейшее время улед-солиман после ожесточенной борьбы не заняли в Канеме господствующее положение и не дали новый толчок к дальнейшему передвижению на юг.

При рассмотрении отдельных племен тубу мы видели, что те из них, чья территория получает больше осадков от регулярных дождей, выпадающих в Судане, и кто смешан с канембу, способны лишь в ограниченной мере сохранить кочевой образ жизни; само собой разумеется, что полностью от нее отказаться вынуждены были и другие, оттесненные к самому Чаду и на его острова. Там, где не было подходящих условий для разведения привычных им верблюдов, они стали пасти крупный рогатый скот, а когда во время моего пребывания в Борну и в Канеме его поголовье сократилось из-за легочной эпизоотии, многие оказались перед необходимостью обратиться к земледелию. Даже вандала, до тех пор бывшие истинными кочевниками, стали менять свой образ жизни. В тех местах, где истинный кочевой дух отступил, к уже описанным хижинам из циновок добавились соломенные хижины канембу, а иногда они становились преобладающим типом жилища. Оружие и одежда остались такими же, как в те времена, когда они вели чисто кочевую жизнь. Лишь метательные ножи — основное и излюбленное оружие в Ту и Борку все больше теряют популярность по мере продвижения к югу и полностью исчезают в Борну.

При сравнении канембу с тубу видно, что у первых в целом несколько более темный цвет кожи, чем у вторых. Канембу частично утратили грациозность тубу, их худощавость, нервозность, подвижность и энергию в более влажных причадских районах и во внутренних областях Борну, но превосходят их по развитию мускулатуры и жировых отложений и в общем выше ростом с преимущественно развитыми нижними конечностями. Лица их потеряли свойственную тубу резкость, которая отличала их предков, живших в пустыне, и округлились, однако правильность этих черт сохранилась еще достаточно хорошо. Таким образом, в массе тубу отличаются от канури более благородными формами и свойственным им всем более или менее красноватым цветом кожи. У большинства канембу меня поразили торчащие уши. Каждый отдельный тубу обнаруживает черты племени, и именно этим они отличаются от канури, которые не имеют каких-либо характерных черт.

В одежде и в обычаях канембу также обнаруживают множество особенностей по сравнению с их соседями. Если они живут не в самом Борну рядом с канури, то предпочитают носить простой кожаный фартук, украшают себя бусами из раковин каури, носят браслеты на предплечье и запястье и охотно покрывают голову высокой шапкой — джока, которую обвязывают хлопчатобумажной полосой — алиабу, нередко закрывающей даже нижнюю часть лица и представляющей собой последнее воспоминание о чалме или ли-саме. Молодые мужчины охотно отращивают длинные волосы, заплетают их в косы и украшают, тогда как канури ходят с непокрытой головой, а волосы на ней сбривают. Стройные девушки канембу сбривают волосы на висках и затылке и оставляют их только на макушке, заплетая в изящные косички. Разделенные пробором спереди, они спадают по обе стороны, тогда как сзади пробора нет. В вооружении канембу мы замечаем отсутствие метательного ножа тубу, но обнаруживаем необычный для остальных жителей Борну и Канема щит высотой в половину человеческого роста, изготовленный из легкого дерева фогу.

Связь канембу с канури самая тесная, ибо чем более первые преобладают в оседлом населении Канема, тем более укореняются среди них вторые. Формирование канури началось, по-видимому, лишь спустя несколько столетий после образования государства. К этому времени часть ставшего более или менее однородным населения Канема начала продвигаться на юг, огибая северную оконечность озера и переправляясь через реку Йоо. Поселившись там, они смешались с хозяевами страны, претерпев, таким образом, новые изменения. Так возникло племя Борну — канури. Относительно причины переселения, которую, возможно, следует искать лишь в стремлении молодого исламского государства к экспансии, в самой стране существует только смутное предание. Утверждают, что царский род в давние времена оказался расколот на две части спорами о порядке наследования. Одна его часть ушла в Борну, другая осталась в Канеме.

Хотя переселившаяся часть (она впоследствии получила название канури) со временем завоевала власть, которую удерживает и сегодня, канембу считают себя более чистыми и более благородными, нежели их братья и теперешние господа, «запачкавшие» себя смешением с языческими племенами. Спустя долгое время после того, как канури распространили свои завоевания на Борну и перенесли туда из Канема центр всего государства, некоторые составные части племени вернулись на родину, так что позднее в Канеме обнаруживается присутствие подразделений булуа, дугуа, бирива, нгальма дукко и других. Там же к ним постоянно причисляется подразделение магоми, объединяющее знатные семьи, вышедшие из царского рода.

К арабскому [7] населению принадлежат лишь недавно пришедшие с севера улед-солиман и магарба, а также тунджуры и собственно шоа. Последние представлены только очень немногочисленным племенем бени-хасен (оно хотя и сохранилось в достаточно чистом виде, из-за своей малочисленности вынуждено вести жалкую жизнь покровителей даза в Шитати) и, вероятно, племенем бени ваил, живущими постоянно к востоку от Мао, но, очевидно, очень изменившимися в результате смешения. Мы видели, какую важную роль играют недавно переселившиеся с севера арабы, несмотря на их немногочисленность, в развитии политических отношений и в направлении всей общественной жизни.

Имеющиеся данные до сих пор не позволяют определить сколько-нибудь точно численность названных выше племен и их подразделений в Канеме. Мои попытки добиться некоторой ясности в этом отношении были очень затруднены различными передвижениями, смешением отдельных элементов и неустойчивым политическим положением в стране. За неимением точных данных я все же в качестве предварительных сведений привожу ниже результаты, полученные мною путем расспросов и примерных оценок (тыс. человек):

А. ТУБУ (ТЕДА И ДАЗА)

I. Чистокровные тубу

а) Кочующие племена

II. Смешанные племена тубу а) Кочевники

1. Кадава, образовавшиеся от смешения йире (даза) и диббири

Общая численность чистокровных и смешанных тубу 22,5

Б КАНЕМБУ, КАНУРИ (МАГОМИ) И ДАЛАТОА

/ Канембу

1. Томагера к юго-востоку от Ягуббери, вокруг Металлы и в Бари

Едва ли можно подсчитать количество канембу (хаммедж), живущих в небольших деревнях среди остальных племен, не говоря о том, что по берегу озера еще разбросаны остатки кункинна (кенанийа), нгеллега из Сулу и Каджнти, за которыми укрепилась слава, что они смешаны с рабами бывших магоми.

Мы можем, очевидно, без преувеличения принять приблизительную численность всех канембу, живущих на материке, за 20 тыс. человек.

II Канури (магоми)

По сведениям одного информанта из Мондо, я с большим трудом насчитал в Куке 89 небольших селений этого племени, что дает по крайней мере 1000 очагов или 6–7 тыс. человек, не считая более крупных подразделений — живущих по берегу Чада нгальма дукко и людей из Фули. Однако с тех пор, как этот человек уехал из страны, многие области, должно быть, обезлюдели. Исходя из собственных наблюдений и сведений, собранных на месте, я пришел к следующим приблизительным оценкам:

II Шоа

Приведенные цифры дают общую численность населения в 70 тыс. человек. Трудно сказать, насколько расходится эта оценка с действительным числом жителей, так как, с одной стороны, нет сомнения в том, что многие населенные пункты остались вне поля моего зрения, но с другой — те, которые были приняты во внимание, могли быть оценены слишком высоко. Канем вряд ли насчитывает более 100 тыс. жителей. Правда, данная цифра должна бы показаться крайне малой, если принять во внимание всю территорию в 70–80 тыс. кв. км. Но если мы распределим это население на постоянно населенную часть Канема в 20–24 тыс. кв. км, то получим примерно по четыре человека на кв. км, и это редкое население, по-видимому, соответствует преобладающему здесь степному характеру местности и сложным и неблагоприятным политическим обстоятельствам в стране.

Озеро Чад и его островное население

Предшествующее изучение Чада и его берегов. — Центральносуданская равнина. — Описание озера Чад (форма, размеры и т. д.) — Обилие на нем островов. — Своеобразие прибрежных местностей — Реки, питающие озеро. — Комадугу-Иобе. — Комадугу-Мбулу. — Река Гамбару с Ферендумой. — Рукава реки Шари в ее устье. — Шари и ее водный режим. — Примерная оценка ежегодного притока воды в Чад. — Состояние приточной воды. — Высыхание Бахр-эль-Газаля и причины этого явления. — Постоянное изменение островов и берегов озера. — Чад — пресноводное озеро. — Жители островов. — Названия будума и едина. — Поздравления будума (буджиа, маиджоджа, маибуллуа, гуриа, марганна и т. д.) и их расположение. — Численность жителей. — Растительность и земледелие на островах. — Физическая особенность, одежда, занятия, религиозные воззрения и социальные отношения будума. — Их средства передвижения по воде и набеги. — Их язык. — Кури, или калеа. — Их подразделения аригва, медиа, кадива, тошеа, курава, калеа и их расположение. — Описание кури и их обычаев. — Оценка их численности. — Шоа, канембу и другие чужеродные элементы на островах. — Бахр-эль-Газаль, протяженность и очертания, запасы воды в долине. — Стоянки и жители области. — Креда и улед-хамед. — Сакерда. — Нореа. — Оценка численности населения.

Взяться за полное обозрение удивительного внутреннего африканского озера, на берегах которого ислам уже около восьмисот лет назад создал государственную организацию, было бы во многих отношениях целесообразнее лишь после описания путешествий по его западной и южной сторонам, которые я совершил в различные годы. Однако, поскольку для обобщенного описания Борну и его населения необходимо общее знание озера Чад, которое придает центральносуданской равнине ее характерные черты, я хочу уже здесь дать краткое изложение сведений о нем, привлекая, конечно, относящиеся к делу материалы, полученные во время моих поездок в Багирми и Вадаи.

Еще несколько десятилетий назад озеро с его ближайшими окрестностями одно нарушало пустоту того обширного, ничем более не заполненного пространства, которое на картах Африки занимало самую внутреннюю часть континента. По этой причине, вполне естественно, оно очень рано привлекло к себе внимание европейских географов. С тех пор как после основания в конце прошлого века Британской африканской ассоциации ³⁶ в изучении Африки началась новая эра, оно действительно неоднократно становилось целью, к которой стремились исследователи и путешественники. Более полувека назад Денэм получил задание обследовать берега Чада, его притоки и возможные стоки, и. эта же задача стояла в качестве одной из главных целей перед экспедицией, снаряженной английским правительством под руководством Ричардсона и Барта. Денэму, совершавшему поездки по берегу озера в южную и восточную сторону, удалось пересечь его притоки и проследовать по его побережью до той точки, где с ним соединяется Бахр-эль-Газаль. Барт и Овервег обогнули его выступающую северную оконечность, а последний из них, исполненный надежды, успел добраться на лодке до его срединной части, изобилующей островами, прежде чем нашел преждевременную смерть на западном берегу озера. Какое-то время на его берегу жил Фогель, его посещал Герхард Рольфс, наконец, я во время своих поездок из Куки в Канем и Вадаи обогнул его по северной и южной дуге, причем конечные пункты обеих поездок почти соединились на востоке.

Остается лишь сожалеть, что Овервег — из всех путешественников он больше всех узнал это интересное озеро, и он единственный мог бы дать более подробную информацию о его центральном и восточном архипелагах, о соотношении суши и воды в его внутренней части, о его глубинах и наличии в нем рыбы — этот весьма сведущий и осведомленный исследователь оставил столь недостаточные записи о своих изысканиях. Все остальные путешественники видели лишь очертания Чада, да и то лишь в отдельных местах, так как следовать по линии берега, как того хотелось бы, нельзя ни в один сезон. Ее прерывают многочисленные бухты и короткие стоки (они известны под названием риджуль). Во многих местах прибрежная полоса становится непроходимой из-за болот и заводей, а постоянно колеблющийся уровень воды изменяет ее на протяжении всего года. Ближе всего к озеру проходил путь Денэма, который подчинил все остальные исследовательские цели установлению его берегов, тогда как все последующие путешественники старались удовлетворить это требование лишь по возможности. Во время своей поездки в Канем я добрался до бухт северной части Чада и еще раз очень близко подошел к его берегу в районе Бари — самой юго-восточной точки моего тогдашнего путешествия. Поездка в Багирми проходила вдоль его юго-западного берега, а дорога в Вадаи, хотя и оказалась несколько дальше от его южного берега (поскольку мы пересекли Шари близ Гульфеи), зато соприкасалась с Бахр-эль-Газалем вскоре после его выхода из самой юго-восточной части озера. Это место лежит всего километрах в семнадцати к юго-востоку от города тунджуров Мондо в Канеме, в котором я побывал прежде.

Название Чад, как оно звучит у канури, вероятно, означает на диалекте сао и родственных им племен — прежних жителей области к западу от озера — «большая вода». На языке же нынешних островных жителей озеро называется Кули. Оно лежит примерно на 270 метров выше уровня моря и собирает воды поверхностного стока Борну, Багирми, областей Южного Вадаи и части Дарфура. Озеро занимает дно обширной, неглубокой котловины, края которой в разных местах имеют различную высоту и расположены на различных расстояниях от воды, а склоны имеют различную крутизну. В сторону пустыни местность довольно равномерно повышалась бы вплоть до плоскогорья Аир, гор Тюмма на борнуанской дороге, гор Ту и скалистой области баэле, если бы не обширные впадины Боделе и Эгеи, лежащие еще ниже уровня Чада. К востоку край котловины спускался бы в восточную часть Вадаи, если бы уже непосредственно восточнее Чада не встречались возвышения, препятствующие центральным водным стокам Вадаи соединиться с водами Шари. В юго-восточном направлении (куда до сих пор удалось проникнуть примерно на 500 километров) местность, как кажется, повышается лишь постепенно. На юге примерно в 200 километрах лежит водораздел с рекой Бенуэ, а на западе, километрах в 600, проходит водораздел с Нигером.

Чад имеет форму неправильного треугольника с округленной вершиной, обращенной на северо-северо-запад, и основанием, повернутым на юго-юго-восток ³⁷. Его западная сторона из-за впадения р. Йоо выпукла и лежит примерно между 12°20′ и 14°30′ северной широты, насчитывая по прямой линии километров 230–240. Восточная (или скорее северо-восточная) сторона, напротив, вогнута в направлении озера и по длине несколько превосходит западную сторону. Наконец основание, которое выгнуто внутрь треугольника благодаря дельте самой большой реки, впадающей в озеро, — Шари, текущей с юго-востока, имеет в длину километров 170 и располагается, по-видимому, между 13°40′ и 15°10′ восточной долготы. Площадь озера оказывается приблизительно равной 27 тыс. кв. км, т. е. величине острова Сицилия. Однако его поверхность далеко не всюду представляет собой открытую воду, а примерно на третью часть состоит из архипелага, образованного многочисленными обитаемыми остро вами. Это относится преимущественно к его восточной части. Хотя в западной части преобладает открытая вода, но и там ее редко замечаешь с плоских берегов. Почти везде взгляд натыкается на голые либо покрытые кустарником полосы островов или блуждает по болотистым, поросшим тростником пространствам. Тесно скученные острова в восточной части совершенно близки по особенностям почвы и растительности к юго-восточному Канему.

Озеро Чад попадает в зону разовых летних дождей, которые там продолжаются лишь примерно с конца июня до начала октября. Его окрестности в большинстве своем имеют степной характер, который типичен для северной части этого региона Африки. Лишь берега его бухт, притоки и заводи, особенно в южной оконечности, нередко демонстрируют великолепную растительность, полную тропического изобилия. В течение большей части года озеро и его окрестности находятся под воздействием обычного в тех широтах пассата и только на вершине лета появляется, по-видимому, из Гвинейского залива муссон, приносящий с Атлантического океана требующуюся для осадков влагу. Высокая влажность воздуха, пропитанная водой почва и застойные заводи делают эту местность опасной для чужеземца и даже у местных жителей вызывают бесчисленные болезни. По счастью, столь опасная в этом отношении глинистая и суглинистая почва не часто встречается в ближайших окрестностях озера. Здесь, как и по берегам Шари (заполняющей озеро водой), которые по преимуществу имеют песчаный характер, преобладает тот же самый тип почвы. Лишь области, прилегающие к юго-западной части Чада, ежегодно подвергаются длительному наводнению и при наличии богатой растительности почва там со временем превращается в черный перегной.

Заостренная северная часть Чада в известной степени ограничивается дюнообразными возвышениями, с высоты которых то и дело открывается более широкий вид на озеро и его заливы, чем с любого места западного берега. Чем дальше продвигаешься по берегу, лежащему в пределах Канема, тем менее четкими становятся границы озера. Как уже говорилось, здесь следует говорить не о настоящем озере, а скорее о некой лагуне, разветвленные наподобие сети протоки которой временами почти полностью иссякают, но порою распространяются даже на обычно сухую почву окрестностей. В этой местности, когда кто-нибудь осведомляется об одном из островных поселений, говорят не о его расположении на озере, а лишь о количестве рукавов, которые придется пересечь, прежде чем доберешься до него. Подобным же образом дело, как кажется, обстоит на восточной половине южного берега, между местом впадения Шари и выходом Бахр-эль-Газаля, так что люди, которые следуют из Куки в Канем южным путем (опасаясь подчас весьма небезопасной дороги вокруг северной части озера), перейдя через Шари, поворачивают на север и добираются до цели, даже не подозревая, что они проехали через озеро. При этом приходится перебираться через многочисленные рукава, но в благоприятный сезон вьючные и верховые животные почти через все переходят вброд.

В то время как местность, граничащая с северо-восточной оконечностью озера, носит холмистый и пересеченный характер, его окрестности на западе, юго-западе и юге имеют ровную поверхность. Когда прибывает вода, то сперва наполняется мелководный риджель, или пересохшая заводь, либо увеличивается в размерах какой-то залив. Потом границы озера расширяются по всей береговой линии. Затем они снова сокращаются до времени начала летних дождей. Вначале выпадающие дожди вряд ли способны возместить потерю воды, вызываемую испарением. Только когда все более и более вздувающаяся Шари доносит до озера увеличившийся объем воды — это происходит во второй половине сезона дождей, — окрестные жители замечают его прибавление. Правда, это происходит спустя много времени после окончания сезона дождей — где-нибудь в конце ноября, когда озеро достигает своего высшего уровня. Тогда вся его юго-западная окраина становится болотом, а многие из тамошних поселений долгое время поддерживают связь друг с другом на лодках.

Идущие вокруг озера на юг дороги еще в январе, а нередко и в феврале остаются непроходимыми, т. е. четыре месяца спустя после окончания сезона дождей по ним труднее пробираться, нежели в самый разгар этого сезона. Таким образом, озеро постоянно меняет свои контуры, так что определить с какой-то достоверностью его берега можно было бы только в результате наблюдений, проводимых в течение многих лет за его самыми узкими и самыми широкими границами.

Чад питается притоками с западной, южной и юго-восточной стороны. На севере и северо-востоке, со стороны степи и пустыни, озеро не принимает ни одного притока, хотя прежде, исходя из теоретических оснований, таковым ошибочно были склонны считать Бахр-эль-Газаль. С восточной стороны до него доходили бы водостоки центрального Вадаи, которые собирает Бата, если бы эту реку не вынуждали нести свои воды в похожее, хотя и гораздо более маленькое озеро, Фитри, упомянутые выше возвышенности — те, что к востоку от Чада делают неровным дно котловины и даже Бахр-эль-Газаль направляют на северо-восток.

Мы познакомились с западным притоком, рекой Комадугу-Йобе, впадающим в озеро в северной части западного берега. Она берет начало в восточной части стран хауса и имеет протяженность примерно в 600 километров, если не принимать в расчет ее изгибов. Вблизи устья ее ложе достигает в ширину восьмидесяти метров, хотя в течение большей части года в нем нет постоянного потока воды. Когда я впервые переправлялся через эту реку около Йоо, двигаясь с севера в начале сезона дождей, ее повсюду можно было перейти, не замочив ног, так как между отдельными лужами лежали большие участки высохшего дна. Во второй раз, путешествуя из Куки в Канем в марте, я застал на реке водное зеркало шириной шагов в пятьдесят при полуметровой глубине. Когда в январе следующего года я возвращался в Борну, то обнаружил, что на том же самом месте поток стал шире шагов на десять-двадцать и несколько глубже. У меня не было возможности увидеть Комадугу-Йобе при самом высоком Уровне воды, однако, согласно сведениям Денэма, Барта и Овервега, она на короткое время становится значительной рекой, через которую можно перебраться лишь с помощью специальных средств.

В самой юго-западной части в озеро впадает Комадугу-Мбулу, которая берет начало в области Марги на южной границе государства Борну, приблизительно в 200 километрах от своего устья, а километрах в 30 от него принимает в себя приток, текущий с запада из окрестностей Удже в области Гамергу. Когда в начале марта я переправлялся через эту реку в 10 или 15 километрах от ее устья, то в ее тридцатиметровом русле зеркало воды занимало двадцать метров при глубине примерно в один метр. Однако на обратном пути из Багирми, в первых числах сентября, я увидел, что она вышла из берегов, достигнув шестидесяти метров ширины. Мбулу незадолго до настоящих летних дождей тоже не имеет постоянного стока, а в сухое время года ее заполняют лишь отдельные лужи. Ее уклон так незначителен, что когда при моем первом переходе в марте я бросил в нее какие-то плавучие предметы, они не смогли преодолеть дующего с востока ветра и достичь устья реки.

Километрах в 12 от устья Мбулу в озеро впадает текущая с юго-юго-востока Комадугу-Гамбару, исток которой, по полученным мною сведениям, располагается в болотистых областях племени музгу. Возможно, там она ответвляется от западной Шари, реки Логоне, и тем самым представляет собой лишь одно из многочисленных устьев запутанной системы Шари. Километрах в 15–20 от своего устья она, видимо, принимает в себя Комадугу-Ферендума, которой большинство из моих информантов приписывают свой собственный исток от западной Логоне, так же как многие считают, что она впадает непосредственно в Чад. Последнее утверждение не может быть верным, ибо на обратном пути из Багирми в Куку я переправлялся через реки Гамбару и Мбулу неподалеку от места их впадения, не повстречав при этом Ферендуму, тогда как на пути туда я пересек эту реку километрах в 18–20 дальше к югу.

Ее самостоятельный исток представляется мне тоже невероятным, ибо в марте, в то время когда все остальные берущие начало неподалеку притоки Чада почти полностью пересохли, в ней было воды больше, нежели в самой реке Гамбару, т. е. она была шириной метров в десять и глубиной в метр. Я скорее склонен считать Ферендуму рукавом этой последней реки, который снова соединяется с ней уже перед ее устьем. Сама река Гамбару в начале сентября вблизи устья, где я переправлялся через нее около Лекарири, или Ладари, была шириной примерно в 60 метров, так что мне потребовались переправочные средства. Несмотря на изобилие воды, течение реки было гораздо более медленным, чем течение Мбулу в это же самое время (что вполне могло соответствовать тому факту, что она текла по болотистым низменностям области музгу). Впрочем, вода в ней есть на протяжении всего года, что, в свою очередь, представляется естественным, если предположить, что она истекает из реки Логоне.

К западу от Комадугу-Мбулу есть еще две речки — Миссенерам и Леба. У них чрезвычайно небольшая протяженность и такой незначительный уклон, что одни приписывают им направление с юга на север и, таким образом, считают их притоками Чада или рукавами в устье Мбулу, тогда как другие думают, что они являются теми углублениями на местности (риджулъ), которые заполняются водой при высоком уровне Чада. Даже при глубине от полутора до двух метров, каковую я застал в них обеих в сентябре (тогда как в марте они полностью пересохли), в них не удалось обнаружить ни малейшего течения.

К востоку или северо-востоку от устья реки Гамбару в юго-западную часть Чада впадает ряд рукавов Шари, которые протекают по болотистой местности в примерном направлении с юго-востока на северо-запад. Они ответвляются от нижнего течения Шари уже после соединения восточной, или собственно Шари, с западной, или рекой Логоне, кроме одного, который, должно быть, вытекает из этой последней в окрестностях Кусери. Обе Шари соединяются километрах в 10–15 к северу от Кусери, а образовавшаяся таким образом река течет еще примерно 80 километров в северо-западном направлении до места слияния с вершиной дельты. Почти все остальные второстепенные устья располагаются на западной стороне от главного течения. С восточной стороны ответвляются лишь отдельные рукава, текущие почти прямо к северу по направлению к озеру. В самой восточной части южного берега, где берет начало Бахр-эль-Газаль, который сам является не чем иным, как необычайно большим риджелем, ближайшие окрестности озера столь низменны, что в южную сторону в сушу вдаются подобные же заливы. Сам Бахр-эль-Газаль, начинаясь из Чада, идет на протяжении примерно 50 километров в восточном и восточном-юго-восточном направлении и только потом постепенно поворачивает на северо-восток.

Реки Йоо и Мбулу, на всем своем протяжении относящиеся к тем же самым широтам, быстро прибывают в сезон дождей, но так же быстро и уменьшаются в объеме. Их значение для наполнения Чада относительно невелико. В основном воду поставляет Шари, об истоках и течении которой речь пойдет при описании областей, лежащих дальше на юго-востоке, и их стоков. В настоящий же момент мы говорим о Шари только постольку (уже упоминалось, что это название имеет широкое значение), поскольку она приносит в Чад всю воду своих истоков и притоков. Объем воды и скорость течения этой реки весьма неодинаковы в зависимости от времени года. Они достигают максимальной величины в сентябре и октябре, минимальной — весной или незадолго до начала сезона дождей. Денэм пересек ее в июне километрах в 40 от устья и определил ее ширину в тысячу метров, а скорость течения от четырех до шести километров в час (от одного до полутора метров в секунду). Барт познакомился лишь с обеими реками, образующими Шари. Сам я пересек Шари в марте километрах в 70 от ее устья, т. е. вскоре после соединения этих двух рек. Она была тогда шириной около восьмисот метров, а скорость течения достигала примерно четырех километров в час (один метр в секунду). Наши сведения о глубине реки ограничиваются весьма немногочисленными данными. Восточный рукав, по которому я проследовал в Багирми на отрезке длиной более 150 километров, почти повсюду в одной половине русла имел глубину всего от одного до двух метров, в то время как вторая его половина, напротив, нередко достигала глубин вплоть до семи метров. Даже после слияния двух рек и несмотря на равномерно намытый грунт удается иногда найти места, которые можно перейти вброд и которые говорят о небольшой в общем-то глубине. Все эти условия резко меняются в дождливый сезон, особенно в те годы, когда выпадают обильные осадки Вода заливает тогда берега высотой подчас от четырех до пяти метров и сила течения намного возрастает.

Чтобы подсчитать приблизительное количество воды, приносимое в Чад рекой Шари, нужно было бы в период самого низкого и самого высокого уровня воды исследовать ее течение после слияния двух образующих ее рек и до того места, когда она разветвляется в устье на рукава. Находящиеся сейчас в нашем распоряжении и, разумеется, весьма недостаточные цифры относятся к состоянию реки весной и в первую половину лета. Если сделать, опираясь на них, приблизительный подсчет так, как если бы они относились ко всему году, то получается, что при ширине в 900 метров, глубине всего в два метра и скорости течения в один метр в секунду Шари приносила бы ежегодно озеру примерно 60 кубических километров воды. Объем воды, доставляемой незначительными притоками (Комадугу-Йобе, Мбулу, Гамбару), достигает, возможно — правда, по еще более неточной оценке — 10 кубических километров. Чтобы определить общую массу воды, поступающей в Чад, к приведенным выше цифрам следует добавить и количество дождевых осадков, непосредственно выпадающих в озеро; их при поверхности Чада в 27 тыс. кв. км и уровне осадков в полтора метра можно оценить цифрой, несколько превышающей 40 кубических километров. Если, учитывая обширные участки суши внутри озера, мы уменьшим эту последнюю цифру по меньшей мере еще на четверть, то в качестве общего результата получим годовое поступление воды в Чад примерно в 100 кубических километров. Эта оценка, которая, как уже говорилось, является несколько произвольной при недостаточности и неточности положенных в ее основу данных, естественно, может и должна давать лишь примерное представление о водных ресурсах Чада.

Невозможно подсчитать, сколько воды впитывает почва берегов и островов и сколько ее уходит по подземным путям. Прежде (об этом я уже упоминал) Бахр-эль-Газаль в большей или меньшей степени наполнял водой из Чада огромные низменности Боделе, Эгеи и южного Борку, и теперь еще широкая речная долина с ее многочисленными расширениями и названные местности отличаются изобилием воды, залегающей на весьма незначительной глубине. Вероятно, ее источником в этой местности, лежащей ниже уровня Чада, все еще является это озеро, даже после того как прекратилось поверхностное снабжение водой через Бахр-эль-Газаль. Впрочем, говоря об употреблении получаемой озером воды, понимаешь, что она обречена на испарение. Если принять высоту слоя его ежегодного испарения за три метра — а таковой вполне вероятен при кратком периоде дождей, близости пустыни, преобладающих сухих восточных ветрах, — то мы получим, опять-таки с учетом обширных островных образований, примерную общую цифру в 70 кубических километров ежегодно испаряющейся из Чада воды. Сравнение этой массы с приведенной выше предполагаемой минимальной цифрой получаемой воды дает излишек этой последней в 30 кубических километров. Таким образом, это (а как говорилось выше, вероятно, гораздо большее) количество воды могло бы привести либо к постоянному увеличению ее объема в Чаде, либо должно было бы расходоваться каким-то другим путем. Что касается первой возможности, то хотя озеро и подвергается, по-видимому, постоянным изменениям, однако в основном излишек, очевидно, расходуется на упомянутое снабжение подпочвенной водой Канема, Бахр-эль-Газаля, Эгеи, Боделе и частично Борку.

Беспрестанные изменения, которым подвержен Чад, связаны, вероятно, с высыханием Бахр-эль-Газаля и тех мелководных озер и болот, где эта река заканчивалась прежде. Судя по традиции, распространенной среди тамошних жителей, можно считать вполне вероятным, что процесс высыхания завершился только в недавнее время.

Едва ли приходится сомневаться в том, что еще несколько поколений назад в Бахр-эль-Газале была вода. Впрочем, он вряд ли когда-нибудь представлял собой открытое русло реки. Скорее это была обширная, неглубокая, более или менее покрытая растительностью долина с незначительным уклоном к северо-востоку, с неровным дном и многочисленными боковыми ответвлениями. Лишь при обильном наполнении Чада становилось очевидно, что вода в этой долине течет на северо-восток. Кстати, еще и теперь нельзя говорить об окончательном высыхании Бахр-эль-Газаля. Это доказал богатый осадками 1870 год, когда он снова наполнился водой на отрезке длиной более 100 километров, так что среди его обитателей и жителей Канема даже распространилось мнение, что он, как и раньше, будет подавать воду в Боделе. Эта вода, по крайней мере в юго-западной части долины, сохраняется на протяжении нескольких лет, и еще в 1873 году я видел, что в одном месте, примерно в 80 километров от истока из Чада, она заполнена водой. Мне не удалось проследить за течением к северо-востоку, поскольку долина была покрыта растительностью, напоминавшей девственный лес.

Сейчас невозможно с уверенностью установить, каким образом происходило постепенное высыхание этой долины. Причину предполагали в том, что ее связь с Чадом нарушилась из-за образования прибрежного песчаного вала. Но даже если такового и не существует именно в месте истока реки, то прекращение поступления воды из Чада при обычных условиях, т. е. при умеренном уровне воды, можно объяснить постепенными изменениями в восточной части озера. В водной сети этой лагунной местности течение Шари чувствуется меньше всего, и это создает наиболее благоприятные условия для намыва земли. Здесь мне действительно называли острова, которые прежде были не населены или непригодны для обитания из-за их ежегодного затопления, а теперь, когда их площадь увеличилась, а уровень земли заметно повысился, на них стояли селения. Правда, были и такие, которые жители мало-помалу покинули, потому что они все больше и больше погружались в воду. Два же из них, известные одному моему информанту по виду, якобы полностью исчезли. Однако такие нарушения, по-видимому, чаще случаются в западной части архипелага, где действие воды, без сомнения, является более активным.

Основная масса воды, объем Шари, поступает в бассейн озера с юго-западной (через главный рукав) и с западной-юго-западной (через второстепенный рукав) стороны. Естественно, что здесь на озере меньше всего островов, а также располагается обширное расширение в его юго-западной части. Здесь же наблюдаются наибольшее понижение прилегающей суши и наиболее частые изменения его берегов. Уже Барт отметил, что с течением времени вода причиняет все больший ущерб отдельным поселениям на западном берегу. Причину этого явления он видел в оседании мощного пласта известняка, залегающего под поверхностными слоями почвы. Окрестные жители единодушно считают фактом, что озеро не только меняет свои очертания в связи с изменяющимся уровнем воды, но и что оно непрерывно «обгладывает» свой западный берег. В те зимы, которые я провел в Куке, к моменту наивысшего подъема воды среди жителей столицы ежегодно воцарялось большое возбуждение, вызванное все возрастающим расширением озера.

Когда же в феврале 1873 года я окончательно покидал Борну, шейх Омар как раз затеял поблизости от Куки постройку новой резиденции, расположенной выше, нежели этот двойной город, с очевидным намерением подготовить на будущее надежное место в случае опасного наступления Чада. Подобное изменение, видимо, касается и северной оконечности озера, насколько это допускает возвышенный характер местности. Арабы Канема, многие из которых почти каждый год (а со времени их обоснования там прошло более тридцати лет) ездят в Куку и обратно, огибая закругленную северную оконечность озера, и которые, как истые жители пустыни, превосходно ориентируются на местности, говорили мне, что со временем им приходится во время этой поездки описывать на севере все большую дугу. Там появляются новые бухты и заводи, и я сам видел, как мои спутники-арабы, которые несколько лет не пользовались этой дорогой, в изумлении останавливались перед водными преградами, никогда ими здесь ранее не виданными. Эти изменения на западной и северной сторонах служат, возможно, компенсацией за те, что озеро испытало в результате высыхания Бахр-эль-Газаля и от которых оно все еще страдает вследствие отложений в дельте Шари и в своей восточной части. Во всяком случае, они свидетельствуют о беспрерывных преобразованиях его берега и архипелага и служат, быть может, достаточной причиной, чтобы объяснить пересыхание вытекавшей из него реки, не прибегая к предположению о каком-то поднятии почвы в месте ее истока.

Помимо приведенных выше обстоятельств, которые нуждаются в дальнейшем выяснении, Чад обладает одной особенностью, более удивительной и необъяснимой, нежели предыдущие, а именно: его воды совершенно пресны. Все реки приносят в море соль, а те, что впадают во внутренние озера, постепенно превращают их в соленые. Каспийское море, самое крупное внутреннее озеро, не имеющее стока, еще располагает годной для питья водой в северной части, где оно принимает огромное количество воды из Волги, Урала и Терека, зато в его средней и южной части содержание соли в воде беспрерывно возрастает. Но каждый, кто пил воду из Чада, знает, что она такая пресная, какой только вообще может быть вода. И при этом почва всей этой местности богата солью. Вода в колодцах Канема иногда, а в Эгеи и Боделе почти повсеместно солоновата; маленькие же озера на дне многих долин в Канеме наполнены, за редким исключением, соленой водой. Берега и острова Чада богаты содой, которую получают из почвы и которая составляет предмет оживленной торговли с западными областями. Правда, Шари не может принести много соли, ибо она течет из мест, относящихся к самым бедным солью во всем мире. Однако если это и служит причиной относительно незначительного содержания соли в чадской воде, тем не менее поражает то, что ее невозможно обнаружить на вкус хотя бы в минимальной степени. Это обстоятельство также, очевидно, свидетельствует о том, что водный режим Чада пока что не устоялся.

Архипелаг на озере был, вероятно, всегда обитаем, поскольку от материковой части Канема его отделяет лишь незначительный рукав. Кстати, водной сети здесь достаточно, чтобы в этих местах с пестрым населением, не признающим законов, обеспечить жителям (по крайней мере в течение большей части года) некоторую безопасность от разбойничьих набегов соседей и посягательств близлежащих властей. Подобно тому как при завоевании нынешнего Борну жившие на западном берегу подразделения сао и родственных им племен частично отошли на острова (хотя те и были отделены от материка большей массой воды, чем на восточной стороне озера) и как в настоящее время жители Канема ищут на островах лагуны прибежища от разбоя улед-солиман и вероломства даза, так и первые переселенцы в Канем, прежде чем продвинуться в Борну, вытеснили обитавших на восточном берегу жителей на озерные острова. С давних пор арабское племя асала, живущее к северу от Багирми в восточной части южного берега, ищет там убежище от вооруженных нападений Вадаи и Багирми, и не один уже раз там находили безопасное убежище от ослепления и смерти правители Вадаи, свергнутые своими соперниками.

Первоначальными хозяевами озера считаются кури, населяющие самую восточную часть архипелага, носящую название Карка. Как на людей, принадлежащих к их племени, мне указали на подразделение корио канембу. Они, по-видимому, не живут на материке уже так давно, что об этом никто не помнит. Вероятно, их следует рассматривать как связующее звено между канембу и первоначальными островными жителями, если они не идентичны с кури, как на это, возможно, указывает их имя, ибо название кури им дают только канембу, арабы и другие живущие в окрестностях племена. Сами себя они называют калеа, или нас-кале (т. е. «люди Кале»), по имени своего родоначальника и представляют собой племя, возникшее в результате смешения с канембу (жившими на севере) и с арабами (жившими на юге). Первоначальное население островов, занимающих центральное положение, по-видимому, было идентично с кури, или калеа, и лишь позднее, когда западные прибрежные области были завоеваны канури, а их жители частично вытеснены на острова, в результате смешения с ними претерпело изменение и получило имя будума. Однако и жители западного берега принадлежат к родственным племенам, как это доказывает сравнение языка будума (обнаруживающего лишь самые незначительные отклонения от языка кури) с соседними диалектами макари.

Повсеместно распространенное название «будума» происходит из языка канури. Оно содержится в одном, известном повсюду в Борну предании, которое должно доказать происхождение племени с западной части материка, но показывает только то, что чадский архипелаг в ранние времена был населен каким-то особым племенем и что оно было известно жителям Борну. Согласно этому преданию однажды раб по имени Барка, принадлежавший какому-то правителю Борну и отправившийся в качестве конюшего с конюхами за кормом для лошадей на тучные пастбища по берегам Чада, пройдя при очень низком уровне воды вплоть до острова Сейорум, натолкнулся там на каких-то неизвестных людей, которые взяли его в плен и перевезли на другие острова, где они обитали. Он остался среди них. Буду — слово из языка канури, оно означает «сухая трава» и путем присоединения суффикса ма становится обозначением лица, которое имеет дело с сухой травой, запасает ее или присматривает за ней. Таким образом, Барка Будума, чье подлинное существование в Борну никто не подвергает сомнению, был объявлен основателем племени. Его прозвище стало общим названием для всего племени и как таковое не склоняется, иначе во множественном числе оно должно было бы принять форму будубу (точно так же, как канембу является множественным числом от канемма, что означает «человек» или «житель Канема»). Поскольку в восточной части озера преобладает открытая вода и поэтому сообщение островов с материком здесь, вероятно, всегда было редким, то, должно быть, прошло немало времени, прежде чем покорители Борну узнали о племени, живущем на центральных островах.

Сами будума называют себя едина — именем, происхождение которого не очень ясно. Его можно вывести непосредственно от города Еди, лежащего на юго-западном берегу Чада, чьи первоначальные жители, одно из подразделений сао, вероятно, вначале бежали от завоевателей Борну на острова. Однако оно может быть прямо связано (как в этом случае и название города) со словом языка канури — геди (т. е. «восток»).

К первоначальным хозяевам Чада — будума, или едина, и калеа, или кури, присоединяются еще отдельные части племен канембу, шоа, канури, даза, булала, которые были постепенно вытеснены на острова из местностей, лежащих по восточной оконечности Чада, либо периодически туда отходят. Я очень старался получить сведения о том, как делятся племена архипелага, а также о расположении отдельных островов, но мало в этом преуспел. Мне особенно не удавалось установить местоположение островов, так как причудливые изгибы протоков водной сети делали ненадежными указания информантов об их направлениях и расстояниях между островами. И все же я указываю ниже названия подразделений племен и островов, о которых что-либо разузнал, и приблизительное место обитания первых, чтобы дать в распоряжение будущего путешественника, которому будет суждено посетить чадский архипелаг, какой-то ознакомительный и ориентировочный материал.

Будума населяют в основном центральные острова озера, которые, однако, находятся в непосредственной близости к материку в средней части северо-восточного берега. Они распадаются на двенадцать подразделений: майджоджа, майбуллуа, буджиа, гуриа, дала, береджа, марганна, джиллуа, диремма, орзонгена, каджингена и бека-роа. Первые четыре подразделения намного многочисленнее других.

Буджиа владеют самыми западными из островов будума и распадаются на более мелкие подразделения: медиа, котоа, алиа, буна. Из их островов мне указали Сейорум, Богомарам, Каголирам. Они тянутся с большими промежутками к северо-востоку от ближайшего к Куке берега, необитаемы и располагают очень редкой древесной растительностью, но хорошими пастбищами для скота. Дальше острова буджиа размещаются более тесно и нередко заселены. Из обитаемых островов в их владении находятся: Пиркерирам, Бул-лен, Камбе, Пирам Чуроли, Джилуари, Каива, Карамгуббуа, Пиррам Декабе, среди которых выделяется число жителей Пиррам Чуроли. Каива и Карамгуббуа лишены всякой древесной растительности, тогда как остальные в большей или меньшей степени поросли деревьями курна, акациями и пальмами дум, но особенно богатой растительностью отличается якобы Пиррам Декабе. Необитаемыми остаются острова Бурбургабе, Джаббала, Кинджири, Деирам, Нго-реа и Мадера; все они почти совсем лишены лесов, но ими пользуются в качестве пастбищ. На последнем острове занимаются земледелием и на это время селятся на нем.

Самое многочисленное и значительное подразделение буджиа — майджоджа, чьи острова образуют центр расселения будума; сами майджоджа распадаются на более мелкие подразделения: дилива, маймодоа, кабиа, мемеа, кабромиа. Они владеют обитаемыми островами Редживо, Тумбуллуа, Кемагендум, Нгиррива, Килами, Пергеми, Дебаба, Догереам, Белариге, Кабиа, Мага, Канн, Каррарава, Муммо, Куму, Каджила, Доджи и Ши, причем больше всего жителей насчитывают Канн и Белариге, в то время как на Кемагендуме и Дебабе стоят лишь несколько хижин. Еще двадцать два острова необитаемы. В общем, на самых населенных островах растет и больше Деревьев (Белариге, Канн, Куму, Доджи, Ши), но и среди необитаемых некоторые поросли лесом, хотя большинство из них либо вовсе не имеет древесной растительности, либо всего несколько акаций.

Майбуллуа якобы живут к северу от предыдущих и включают более мелкие подразделения: кагульва, ригва карева, миграва и гремва. В их владении находится относительно большое число населенных островов, среди которых мне назвали: Пирам, Буни Кильва, Коримарам, Галлаза, Донгоне, Кайа, Миграва, Иррибу, Ярам, Ихиа Кихирам и Моттер. Из необитаемых же были упомянуты Кендиббенам, Дедерам, Шелиа, Кори, Галлерам Курра и Галлерам Ганна. Пирам и Миграва выделяются числом жителей, а Иррибу и Шелиа — обилием лесов.

К северо-востоку от майджоджа, поблизости от материка в Канеме, примерно посередине между северной оконечностью острова и местом выхода Бахр-эль-Газаля живут гуриа с более мелкими подразделениями: бугрумиа, мадоа, йоа и деггиа. Их территория охватывает населенные острова Килли, Галомиа, Шерам, Кама, Шерам Ганна, Мури Курра, Мури Кутта, Казеттиа, Майчуру и Бугрумиа, а также необитаемые — Буни Кильва, Гадабеллем, Дозуллам. Наибольшее число жителей насчитывает Бугрумиа, и, за исключением Буни Кильвы, Гадабеллема и Казеттии, совершенно лишенных древесного наряда, все они отличаются обилием в лесу дичи. Ближе всего к материку лежат поселения Миди и Миди Ганна (которые, как кажется, идентичны с Мури Курра и Мури Кутта), а также Нгаллала — поселение канембу на территории гуриа и резиденция вождя этих последних (в то время кашеллы Киме).

К юго-востоку от предыдущих, также весьма неподалеку от Канема, живут марганна, менее многочисленное подразделение. Мне удалось узнать только об их поселениях Сигиндеа, Каджеана и Мальте — резиденции их вождя (в то время Хадж Канембу).

Мне не удалось уточнить расположение диремма, населяющих острова Ререноа, Алагерджи, Ререноа Камрам, Кайа Диррамбе, Догерерам, Маргу, Мирам, Мирам Кутта и Тимбера. Все они якобы обитаемы и густо поросли лесом. Они, по-видимому, лежат к северо-западу от предыдущих, но на большем расстоянии от материка.

Там же, по-видимому, живет маленькое подразделение джиллуа, или джиллива, занимая несколько небольших островов, среди которых следует отметить наиболее населенный остров Иба. Прежде много жителей было и на острове Кангаллам, но за несколько лет до моего приезда он якобы постепенно погрузился в воду.

К югу от подразделений майджоджа, буджиа, гуриа и марганна живут остальные подразделения, относительно которых мне не удалось узнать ничего достойного упоминания, за исключением того, что острова Шоми, Сосоа, Кареа, Керкеа, три острова, носящие название Джомирам, а также Келемирам и Кугодо, которые все (кроме одного из Джомирам) населены, принадлежат орзонгена, или урон-гена.

Разумеется, это перечисление островов, подразделений и мелких подразделений будума является не только неполным, но, конечно, не лишенным многочисленных ошибок. Бросается в глаза, что большинство названий принадлежит, видимо, языку борну ³⁸, и вполне вероятно, что наряду с ними в употреблении находятся другие, принадлежащие языку будума. Расположение островов по отношению друг к другу и к материку, как уже говорилось, является совершенно неопределенным. Лишь некоторые из них мне удалось привязать к отдельным пунктам на западном и северо-восточном берегу. От Кауа, деревни канембу, лежащей неподалеку от Куки у кромки Чада, Сейорум отстоит, видимо, километров на тридцать. От этого острова попадаешь на Богомарам, затем на Пиррам и вечером на третий день пути достигаешь Беларинге, следуя, очевидно, в северо-восточном направлении. Наконец неподалеку от северо-восточного берега кое-как определяются поселения гуриа и маргама благодаря их положению к юго-востоку от Джиггеля и к северо-западу от кури, как мы это увидели при описании Канема.

Число островов будума можно принять примерно за сто, из которых обитаемы около двух третей. По числу жителей ни один из самых населенных, таких, как Пиррам Чуроли, Канн, Белариге, Пирам, Миграва, Бугрумиа и некоторые другие, не достигает, по-видимому, и тысячи человек, если судить по тому сравнению, которое делали мои информанты с известными мне поселениями Борну, тогда как на наименее населенных насчитывалось всего несколько очагов. Следовательно, если предположить, что среднее число жителей на обитаемом острове достигает 200, тогда численность будума определится в 12–15 тыс. человек. Это хорошо согласуется с утверждением моих информантов, что все племя в своих частых столкновениях с кури может выставить примерно 3 тыс. воинов. Такая цифра, если учесть большое количество детей, которым, по мнению всех тех, у кого была возможность убедиться в этом собственными глазами, отличаются будума, согласуется с принятой нами обшей численностью.

Отдельные подразделения не имеют друг с другом никакой внутренней политической связи и даже внутри себя самих не образуют единой общности. Вожди их носят титул кашелла, как и канури. Мне, во всяком случае, не удалось установить никакого другого названия, хотя приведенное, без сомнения, не является тем, что изначально употреблялось в самом племени. Некоторые из этих вождей находятся в определенной зависимости от короля Борну, но не платят ему подати. С ними же обращаются самым снисходительным и предупредительным образом — для того только, чтобы вести с ними ничтожную торговлю и хоть как-то защитить прибрежные поселения от их грабительских нападений. Понятно, что это зависимое положение могло возникнуть не по воле правителей Борну, а лишь из потребности островных жителей иметь доступ на расположенные неподалеку от озера борнуанские рынки, для удовлетворения своих насущных нужд.

Острова, полностью лишенные древесной растительности, используются (и, по-видимому, только и могут использоваться) лишь в сухое время года в качестве пастбищ. В конце лета, осенью и частично зимой большинство из них представляют собой болотистные низменности, на которых кроме травы и тростниковых зарослей произрастают легкий амбадж и какое-то похожее на него дерево (первое из них будума называют мелиса, второе — фогу), а также кусты папируса, так называемые поль (?). На лесистых островах растут те же породы деревьев, что и в Канеме. Земледелие находится в упадке Хотя песчаной почвы там вполне достаточно для разведения духна, но преобладает, очевидно, богатая перегноем и плодородная почва, так что в основном возделывают дурру и кукурузу. Однако жители слишком ленивы и склонны к бродяжничеству, чтобы хоть как-то воспользоваться плодородием почвы, и получается, что, несмотря на благоприятные природные свойства собственной земли, им приходится еще покупать зерно в Канеме и Борну. Помимо названных злаков кое-где выращивают бобы и тыквы, а на некоторых островах еще хлопчатник и индиго.

Основным занятием будума является разведение крупного рогатого скота, который составляет их главное имущество. Все животные относятся к так называемой породе кури, но и их не пощадила свирепствовавшая в Судане легочная эпизоотия. Кроме не столь уж многочисленных коз и еще менее многочисленных овец в очень ограниченном количестве там имеются и лошади (главным образом у гуриа и джиллуа, реже у буджиа и майджоджа); ослы же встречаются лишь в единичных экземплярах. Из других животных водятся бесчисленные бегемоты и крокодилы, в изобилии рыба (особенно неподалеку от берега), почти все из встречающихся в Борну антилоп, гиены и дикие свиньи. Сравнительно часто якобы встречается слон, особенно на островах Шелиа, Куму и Канн, реже буйвол, и, как говорят, совершенно отсутствуют носорог и жирафа.

Будума описывают как высоких, сильных, мускулистых и упитанных людей с довольно черной кожей, похожих на различные племена макари. Женщины, в общем, по-видимому, более стройные и тонкие, больше схожие с женщинами канембу, нежели с макари. У мужчин, за исключением двух коротких насечек в углу глаз, нет никакой татуировки, волосы они не стригут. Они носят одежду канембу, т. е. борнуанские тобы, если они им доступны, а если нет, то кожаные передники. В качестве обычного оружия они пользуются тремя или четырьмя метательными копьями, длинным копьем, щитом из дерева фогу и постоянно носят длинный кинжал у предплечья, тогда как метательные ножи они любят меньше. Им знакомы лук и стрелы, однако они пользуются ими, как кажется, не повсеместно. Если бы тем не менее оказалось, что последние виды оружия имеются у этого племени, это сблизило бы его с даноа, живущими в Канеме на северном берегу, с манга в Борну и со считающимися первоначальными жителями Борну керимба из провинции Котоко.

Женщины отличаются от представительниц соседних племен прической. Они разделяют волосы на два пучка: один спереди, второй на затылке. Эту прическу они увеличивают еще шиньоном. Правое крыло носа у них не проткнуто и, таким образом, не украшено изящным коралловым цилиндром. В ушах они носят медные или латунные кольца, на руках многочисленные (вплоть до десятка) обручи, много подобных им на предплечье, на каждой ноге выше лодыжки по одному металлическому кольцу, наконец на шее в большом количестве бусы из стекла, поддельных кораллов и раковин каури.

Судя по первому впечатлению, будума в большинстве своем мусульмане, однако у них сохранилось много языческих обычаев, которые зачастую пользуются большим почитанием, нежели предписанные исламом ³⁹. Так, большую роль играют священное блюдо из тыквы, исторический камень (каменистые формации почти не встречаются на островах) и племенной меч. Их хранит кто-то вроде жреца или стража веры. Он пользуется ими в тех случаях, когда вымаливает помощь высшего существа против болезни, неурожая и других несчастий. Наибольшим почитанием как самое могущественное пользуется, как кажется, сказочное существо, которое якобы живет в образе огромной змеи в воде озера, т. е., очевидно, представляет собой дух Чада. К его совету и помощи обязательно прибегают, приступая ко всем важным делам. Единственное предписание ислама, которое строго исполняется, — обрезание. Ни ежедневные молитвы, ни посты не соблюдаются регулярно. Полигамия принята повсюду.

Согласно обычаям соседних стран браки заключаются рано. Девушки вступают в брак непосредственно по достижении половой зрелости, которая, однако, наступает не так рано, как это часто думают, а приходится на возраст между 12 и 15 годами. Если девушка, к которой сватается мужчина, уже достигла разумного возраста, тогда, по-видимому, спрашивают ее согласия. Свадьба проходит без больших церемоний. Жених устраивает угощение семье невесты и дает тестю, смотря по своим возможностям, 10, 20 или 30 голов крупного рогатого скота. Тот же наделяет свою дочь в день ее переезда в новый дом приданым, нередко превосходящим этот выкуп. В этот день жених готовит праздничное угощение и приглашает друзей и уважаемых людей племени. Супруги часто имеют много детей (как и в других странах, это приписывают тому обстоятельству, что в пище преобладает рыба), и женщины с десятью и более детьми — нередкое явление. Разводы не являются необычными, причем официальный, мусульманский развод не принят.

Обычай избегания между породнившимися людьми, по-видимому, соблюдается так же строго, как и в племенах тубу. Кузнецы занимают то же отверженное положение, которое отводит им обычай в племенах, живущих в пустыне, и в большинстве суданских племен. Похороны совершаются по мусульманскому обычаю. Когда будума умирает на материке, то родственники, если это возможно, перевозят тело на родные острова. Но если у них умирает чужестранец, его хоронят в водах Чада.

Будума, естественно, не занимаются никакими другими ремеслами, кроме тех, которые касаются изготовления предметов, удовлетворяющих их насущные потребности. Это — плетение циновок и корзин, изготовление веревок из волокон пальмы дум, бобовой соломы или ошарового луба, а также постройка лодок и паромов. Понятно, что из всех изделий самыми необходимыми для них являются эти плавучие средства, без которых они были бы совершенно отрезаны от Борну и частично от Канема и даже внутри собственного архипелага могли бы поддерживать лишь ограниченные связи. Они изготовляют множество их видов: настоящие лодки метров пятнадцати в длину и шириной в полтора метра, которые обычно строятся из досок твердой древесины мурайа (Reculia) и имеют высоко поднятый нос; челны поменьше, для переправы через рукава, и паромы из дерева фогу и мелисы. Для постройки парома используются ветки и небольшие стволы этих растений длиной приблизительно в полметра и толщиной в руку. Их связывают, укладывая рядом и одну на другую, веревками из волокон пальмы дум. В итоге получается переправочное средство шириной в сажень, продолговатое и четырехугольное по форме, около полуметра высотой, иногда со слегка приподнятой, суженой передней частью и без бортов.

Одежду и украшения, так же как часть необходимого им зерна, они выменивают у живущих на материке канембу, с которыми нередко поддерживают дружеские отношения. Основные предметы их торговли, на которые идет обмен, это рыба, пользующиеся спросом бичи из кожи бегемота, сода (ею богата островная почва) и слоновые бивни. В качестве главного платежного средства при торговых сделках в пределах собственного племени выступает, по-видимому, крупный рогатый скот.

Безопасное положение недоступных жилищ, особенно со стороны Борну, от которого их отделяют широкие, прямо-таки непреодолимые для материковых жителей водные пространства, сделало из будума чрезвычайно дерзких разбойников. Они осуществляют успешные налеты не только на отдельных путников и небольшие караваны, но и на целые поселения. Когда вода стоит высоко — а это позволяет им под покровом ночи незаметно подобраться к прибрежным поселениям, — все население последних пребывает в постоянном страхе и тревоге, ожидая нападения. Несмотря на всю бдительнось, не проходит ни одной зимы, чтобы материковые жители не подверглись бы такому нападению. В последние дни декабря 1870 г., например, было произведено нападение на большую деревню шоа Дарбиггели. Мужское население частично было убито, а оставшиеся 142 человека (в основном женщины и дети) уведены в плен. В этот полноводный год многие мирные люди, занятые обработкой земли близ берега, оказались рабами на островах будума, имея мало шансов когда-нибудь увидеть свою родину, несмотря на ее близость. Внезапно нападая из прибрежных кустов или зарослей тростника, эти чадские разбойники убили много странствующих торговцев, разграбили множество мелких караванов и не понесли наказания, ибо кто же захочет и кто сможет их преследовать, когда они оказываются недосягаемыми для выстрела?

Со своими соседями по архипелагу они, как кажется, нередко живут в кровавой вражде, и каждой зимой, когда я останавливался в Куке, до нас неоднократно доходили известия о сражениях на озере между будума и кури. С каждой стороны в них принимало участие, вероятно, лодок по сто.

Язык будума родствен языку логон. Между ними располагаются диалекты борнуанской провинции Котоко (атаде, гульфеи, нгала и т. д.), хотя они и стоят ближе к языку логон, нежели к будума. В кругу суданских языков оба они обнаруживают одинаковые и общие черты. Поскольку спряжение происходит в них путем префиксации, а дополнение образуется с помощью суффиксов, то они, вместе с остальными, противостоят комплексу языков тубу, баэле и канури. Однако благодаря согласованности всех личных элементов, принципиально однородному образованию прошедшего времени, повелительного наклонения и отрицательной формы, а также благодаря большему сходству в числительных эти языки выступают как один язык, который по своей природе, возможно, родствен, с одной стороны, языку хауса, а с другой — багримма.

В своем нынешнем состоянии язык будума все же гораздо больше отклоняется от языка логон, нежели, например, диалект теда от диалекта даза. Разница является не столько результатом параллельного развития, как у этих последних, а скорее его нарушения благодаря влиянию соседних языков, и именно будума, по-видимому, претерпел в этом отношении определенные изменения. Он отстает от языка логон в формообразовании, причем в его глаголе уже нет будущего времени, а существительное вместо характерного для языка логон образования множественного числа восприняло принцип простого умножения окончания, как это принято в группе тубу — баэле — канури, к которой он приближается и по синтаксису. Кроме того, его лексический состав пополнился в большом объеме, особенно в отношении имен существительных, из языка канури, чьи выражения он часто воспринимает без изменений, тогда как язык логон и при заимствованиях старается сохранить свое фонетическое своеобразие. Последнее благодаря большой твердости придает языку в высшей степени специфический характер и чрезвычайно затрудняет произношение для других. Эта особенность языку будума вообще чужда. Те немалые различия, которые существуют в обоих языках, особенно между глаголами, обнаруживают аналогии с различными суданскими языками, и, хотя я не занимался ими достаточно глубоко, мне кажется, что язык логон склоняется больше к хауса, а будума — к языку багримма.

Кури, или калеа, которых отличает от будума лишь незначительная разница в языке, теснее связаны с жителями материка, поскольку живут в юго-восточном углу Чада и стоят на более высокой ступени цивилизации, нежели их соседи, о которых только что шла речь. Они распадаются на подразделения аригва, медиа, кадива, тошеа, курава и калеа. Острова, принадлежащие им и живущим поблизости от них или среди них бывшим жителям Канема и шоа, объединяются под общим названием Карка и лежат так скученно, что разделяющие их водные рукава по площади значительно меньше суши.

Если от Сигиндеа и Каджеана, упомянутых поселений будума-марганна, двигаться вдоль берега на юго-восток, то сначала встречаются острова подразделения аригва с главным поселением Муршилата, а затем острова медиа с главным поселением Юбберим. От них попадаешь к кадива с самым значительным по населению центром Йонгои, а потом к тошеа с главным поселением Нгарандуа. Следующие за ними курава распадаются на подразделения дигельва, догореа и кайлемедиа с соответствующими главными поселениями Кил-лирам, Каджироа и Юртегу. Курава отделены от калеа территорией группы каджити, а главным островом калеа, резиденцией куку и тем самым наиболее важным поселением всего юго-восточного архипелага является Масова. Наконец крайний юго-восточный угол озера занимают канембу-кункинна.

Ближе к южному берегу из других островов Карки мне еще назвали Курнойа, Дера, Кульбу, Ситтебу, Джезират Улед-ал-Ме-хава, Беддеине, Колудиа, Рас-ал-Фил, Омм-аш-Шора, Джезират-ан-Нам (т. е. «остров страусов»), Джезира Джеребана, Гармана, Джезират Улед-ал-Герами, Бирирам, Кабирам, которые, как об этом говорят уже многие арабские названия, частично находятся в руках шоа, а именно асала. Вся Карка, должно быть, состоит примерно из тридцати островов. Больше половины из них заселены, тогда какостальные используются по крайней мере для выпаса скота и ловли рыбы. Однако население на обитаемых островах, по-видимому, плотнее, чем на островах будума, так что по своей численности оно, возможно, приближается к населению этих последних. Я вынужден, естественно, и здесь отказаться от определения положения островов по отношению друг к другу. По своим почвам и растительности они не отличаются от материковой части Канема и островов будума. Из зерновых культур на них тоже преобладает дурра и кукуруза, хотя имеется и песчаная почва, на которой произрастает духн. Остальные культурные растения такие же, как и у их островных соседей.

У кури преобладает черный цвет кожи. Они высокие, сильные, упитанные и якобы доживают, как правило, до глубокой старости. Помимо зерна они употребляют в пищу рыбу и мясо бегемотов и буйволов, которые здесь встречаются чаще, чем на центральных островах, а также крокодилов. Они очень любят животную пищу, а крокодиловое мясо, как и повсюду, где его можно заполучить, пользуется у них большой популярностью. У них много крупного рогатого скота (или по крайней мере его было много до падежа), но мелкого скота мало.

Там, где они живут вблизи материка, они поддерживают регулярную связь с прибрежными жителями, которые к ним относятся гораздо лучше, чем к разбойникам-будума. Все они мусульмане, одеваются подобно шоа или жителям Борну и, таким образом, в этом отношении более развиты, нежели живущие среди них канембу, которые зачастую довольствуются передником из шкуры, с которой даже не удаляют шерсть. У кури нередко можно увидеть даже ватные доспехи ⁴⁰ и металлические кольчуги, так как они располагают в достаточном количестве лошадьми, чтобы выставить на поле боя довольно значительную конницу. Их обычное оружие то же, что и у канури: длинные ножи, которые носят у предплечья, копья, различные дротики, короткий щит из дерева фогу.

У кури существует известное политическое единение, поскольку глава собственно калеа в определенном смысле признается вождем и остальными подразделениями. Хотя глава каждой семьи со своим имуществом и многочисленными домочадцами является сам по себе хозяином и мало заботится о вожде, тем не менее этот последний получает от всех определенную поземельную подать, а после его смерти ему непременно наследует какой-то член его семьи, будь то брат или сын. Как только после сезона дождей вода в Чаде устанавливается на среднем уровне, пригодную для обработки землю вымеряют древком копья (в качестве меры длины), делят ее между жителями и каждый в соответствии со своей долей отдает определенное количество узких кусков хлопчатобумажной ткани в уплату земельной подати, а во время сбора урожая добавляет еще несколько мер основного возделываемого вида зерна.

Помолвки и браки совершаются точно так же, как у будума. Наследство почти целиком достается старшему сыну, который выдает братьям какую-то скромную долю. Когда умирает один из двух братьев, оставшийся в живых женится на своей невестке, если она ему нравится. Если же она хочет вернуться в родительский дом, тогда, прежде чем дать ей на это разрешение, он требует вернуть ему выкуп за невесту.

На южном берегу, восточнее устья Шари, живут племена шоа — асала и декена (деггена), у которых, особенно у вторых, сохранилась сравнительно чистая арабская кровь. Асала находятся в самых сердечных отношениях с кури, на чьих островах они укрываются в моменты опасности, спасаясь от притязаний правителей Вадаи и Багирми. Там же они поселили и своих рабов. Те обрабатывают землю, в то время как сами они пасут скот на материковых пастбищах, пока это позволяют условия. Когда на островах наступает бескормица, эту полукочевую жизнь разделяют с ними кури, с которыми они заключают браки. Прежде асала якобы были многочисленным племенем, которое могло набрать 1 тыс. воинов. Теперь же они едва ли в состоянии выставить 300 человек и в целом вряд ли насчитывают 2 тыс. человек.

Помимо асала на островах Чада (особенно Карка), как уже упоминалось, живут различные подразделения канури и канембу. Мы видели, что к юго-востоку или к юго-юго-востоку от Фули живут — частично на береговой полосе, частично на ближайших островах лагуны — манийау и что за ними в том же самом направлении следуют нгальма дукко, обитающие поблизости от Джиггеля, в островных поселениях Кинджериа, Чубберо, Джоббу, Лимидом. Очень трудно оценить их число, поскольку они живут исключительно на островах. Примерные цифры уже приводились при сопоставлении жителей Канема.

Между островами курава и островами собственно калеа поселились канембу-каджити, которые, по-видимому, целиком и полностью оставили свою прежнюю родину на материке. Их главные поселения — Арто, Богха, или Богга, и Ладери находятся за несколькими водными протоками в более или менее южном направлении от округов Нгури и Дибелончи. Впрочем, их не считают чистыми канембу, а говорят, что они образовались от смешения канембу с когда-то многочисленными, живущими в Канеме рабами племени магони. При перечислении жителей Канема уже упоминалось, что в этой местности с материка на острова перебралось небольшое подразделение даза — аредда.

К западу от каджити среди курава тут и там живут корио, которые вряд ли уже отъединились от кури.

Наконец, крайний юго-восточный угол озера, как уже упоминалось, занимают остатки некогда самого многочисленного материкового племени — кункинна, или кенанийа, основным местопребыванием которых служила местность Сулу и которые теперь, по крайней мере в качестве племени или его подразделения, тоже целиком покинули Канем. Они распадаются на более мелкие подразделения: меллоа, кагимма, нгеллена и брайна, чьи основные селения — Мао, или Маонг, Мадо, Маллем и Юрну — встречаются в соответствующей последовательности, если двигаться от калеа (масова) на юго-юго-восток.

Если наконец еще упомянуть, что кое-где среди кури живут остатки диабу, или далава, одного из подразделений племени булала, некогда владевшего окрестностями Металлы (округ Дала), то можно завершить перечисление тех элементов, которые были вытеснены с материка на острова Карка и первоначально были чуждыми кури.

Для оценки численности этих чуждых элементов не хватает данных, однако они, должно быть, лишь незначительно превосходят третью часть населения кури. Такое соотношение вытекает из моей общей оценки населения чадских островов примерно в 30 тыс. человек.

Нельзя отделять от Чада его прежний сток, который еще и теперь частично заполняется водой при ее высоком уровне, — Бахр-эль-Газаль. То, что он действительно прежде вытекал из озера (как об этом свидетельствуют результаты моей поездки в Борку), никогда не подвергалось сомнению со стороны обитателей островов Карка и их окрестностей. Каждый раз, когда я выражал свои сомнения по этому поводу моему информанту, который происходил из племени асала и много лет прожил на островах кури, тот открыто возмущался моим глупым и настойчивым опасением в отношении столь очевидной для каждого разумного человека вещи. Правда, что касается условий, которые привели к высыханию этой речной долины, он, подобно всем местным жителям, тоже не мог привести никакого, хоть сколько-нибудь достаточного объяснения.

На всем протяжении долины в ней встречается множество расширений и ответвлений разной протяженности, отходящих в различных направлениях. Чем дальше она уходит на северо-восток — от Чада до перехода в низменность Боделе эта долина, не считая ее изгибов, имеет в длину более 500 км, — тем больше постепенно редеет характерный для нее лесной массив. Линия деревьев становится прерывистой, отходящие в стороны долины встречаются реже и делаются не столь протяженными. Арабы называют эту долину бахр, а не вади (хотя теперь в ней нет поверхностного стока) отчасти потому, что прежде в ней всегда была вода, отчасти же потому, что она отличается богатыми запасами подпочвенной воды, источником которой служат Чад и выпадающие осадки. Сначала как в основной долине, так и в ее ответвлениях один за другим следуют неглубокие колодцы. Постоянные лужи с водой и болота не редкость. А в тех местах, где заканчиваются боковые долины, вода после дождей зачастую держится месяцами.

Переход Чада в долину своего прежнего стока выражен не резко, между ними нет четкой границы, поскольку местность вокруг Карки не носит характера озера да и Бахр-эль-Газаль не похож на речную долину в обычном смысле слова. Часто упоминавшаяся стоянка Алимари, по-видимому, относится еще к Карке и теперь является необитаемым островом. Лежащий в нескольких часах пути от нее на восток Серреах тоже еще следует, пожалуй, причислять к Чаду. И только следующую в том же направлении стоянку Тегага можно с некоторой уверенностью отнести к Бахр-эль-Газалю. За ней следуют Хашими, ал-Бейада, аш-Шалоба, Омм Дохан, Мада ас-Срир и Ал-Кара, разделенные лишь несколькими часами пути. Они тянутся в восточном направлении, возможно, немного отклоняясь к югу… Тегагу отделяют от Мондо два дня пути в юго-юго-западном направлении, а от ал-Кару столько же в юго-юго-восточном и юго-восточном направлении. Местоположение этого последнего пункта мне, кроме того, удалось в какой-то мере установить во время поездки в Вадаи, маршрут которой проходил через него. От него долина постепенно поворачивается на северо-восток, где на небольшом расстоянии друг от друга находятся стоянки ал-Лиджегим, Мезрак, Тороро, ал-Дуггель, Шеддера, Ходеба и Харуп. Две последние лежат в двух — трех днях пути восточнее Мондо. Для многих из названных стоянок типичны постоянные, болотистые скопления воды. Вся эта местность принадлежит креда, которые живут вместе с улед-хамед. Кое-где ее посещают декена, чья основная стоянка находится южнее.

От Харупа в северном направлении следуют Хрериб, Эндреп, ал-Грек, Омм Басур, ал-Команджер, ал-Герена, Хоаль и Хоах, которые все еще относятся к территории креда и улед-хамед. Когда мы находились в Эннери-Коу (Зоммезе), Хоаль отделяли от нас примерно два с половиной дня пути в юго-восточном направлении. Двигаясь дальше на северо-восток, встречаешь стоянки Оломиденга, Юросанга, Куджениа, Гонтурра, Хаммадж, Эрхайа, Вольчинанга, Соладо Азунга, Соладо Унеки, Туркианга, Ало, Джагамминга, Аль-габа и Биркиат. Последняя стоянка удалена от самого юго-восточного колодца в Эгеи двумя с половиной днями пути. Вся эта местность принадлежит сакерда.

Речная долина все больше и больше утрачивает пышную растительность своего верхнего течения. Ее последний отрезок, от Бир-киата до Курри Торрао, где исчезают богатые водой боковые долины, а колодцы встречаются лишь изредка, находится в руках нореа (наварма) и относится уже к настоящей пустыне.

Креда, или карда, которые сами себя называют кара и подразделяются на бараза, чованда, нгелимма, йире и сонда, образуют самое многочисленное племя в Бахр-эль-Газале и живут, как уже говорилось, вместе с улед-хамед — одним из племен шоа. Они уже долгое время гораздо больше разводят крупный рогатый скот, нежели верблюдов, отчасти потому, что росту последних наносят вред слишком частые дожди, отчасти же потому, что, имея дело с улед-солиман, надежнее ограничиваться первым. После всеобщей эпизоотии поголовье их рогатого скота значительно упало; их и самих стало меньше в Бахр-эль-Газале, так как многие отошли дальше на восток, ближе к реке Бата, и поселились в качестве земледельцев в северном Вадаи.

Сакерда состоят из подразделений медемма, туммелиа, йорима и шиндикора [8]. Среди них первые и последние самые многочисленные. Их вместе с нореа тубу называют даза — именем, которое в Борну применялось тогда ко всем южным тубу, и по праву, ибо они сами называют общий для всех их составных частей язык дазага. Нореа якобы включают подразделения аудингиа, урто, ваша, джохоромо, лешебингиа и бадегада. В то время как креда уже не являются чистокровными, сакерда и нореа, как кажется, избежали смешения с чужой кровью, особенно же первые, которых (никогда, в противоположность нореа, не живших в Борку с неблагородными, оседлыми элементами) можно считать почти столь же чистокровными представителями своей нации, как в целом теда в Ту.

Численность племен в Бахр-эль-Газале является, по-видимому, относительно весьма высокой. Кара вместе с улед-хамед превосходят сакерда (разумеется, с учетом шиндикора и медемма) и насчитывают, возможно, 5–6 тыс. человек. Численность груп сакерда мы принимаем примерно за 4 тыс., однако нореа едва ли достигают 3 тыс. человек.

Борну и его история

Границы Борну. — Их неопределенность в некоторых местах. — Рельеф страны. — Особенность почвы. — Степной характер северной части. — Привлекательность местности на берегу озера и рек. — Флора и фауна срединной и южной части страны. — Общий характер страны и людей. — Деятельность жителей Борну. — Полевые и садовые работы. — Домашние ремесла. — Торговые поездки и военные набеги. — Давнее государственное образование Борну. — Источники наших знаний о его прошлом. — Хроника Г. Барта и историческое сочинение имама Ахмеда. — Список правителей в моем распоряжении и его недостаточность. — Династия Сефийа. — Ее связь с химьяритским правящим домом. — Неясность начального периода государства Канем. — Его быстрое развитие — Принятие ислама. — Славное правление Дунамы Диббалами. — Свидетельства средневековых арабских авторов. — Два века (XIV и XV) внутренней борьбы и войн с внешними врагами. — Постепенное завоевание нынешнего Борну. — Сао. — Булала изгоняют королей из Канема. — Улучшение состояния в XVI в. благодаря совершенным правителям. — Выдающееся правление Идриса Аломы. — Новый упадок в XVII и XVIII вв. — Угроза государству со стороны феллата. — Появление шейха Мухаммеда ал-Канема. — Постепенное разложение прежней царской власти — Господство династии Канемейин. — Правление шейха Омара.

Восточная граница нынешнего Борну проходит по оз. Чад и по реке Шари. На севере ее образуют граничащие с Сахарой степные области, принадлежащие юго-восточным племенам туарегов. Западная граница Борну в своей северной части образована страной хауса. В южной части она пролегает по территориям более или менее независимых племен бедде, нгиззем и керрикерри. Наконец, его южная граница в своей западной части тянется через области племен бабир и марги и в восточной части примыкает к облагаемым данью небольшим образованиям Мандара и Логон, пересекая между ними земли племени музгу.

В тех местах, где эти границы не обозначены четко природой, как, например, озером Чад и рекой Шари, они либо неопределенны (со стороны пустыни), либо произвольны и изменчивы (на территории не полностью подчинившихся племен, языческих или полуязыческих). Границу можно сравнительно точно установить там, где друг с другом соприкасается мусульманское население таких относительно упорядоченных государств, как Борну и страна хауса, хотя обоюдные нападения и пограничные столкновения происходят и здесь. Однако там, где между ними лежат в той или иной степени независимые области, например вдоль большей части западной и южной границы, очертания государств меняются в зависимости от военного успеха в сражениях с племенами, которых можно удержать в подчинении только силой. Это в особенности относится к территории племен бедде, нгиззем, керрикерри, бабир и музгу, тогда как в области Марги, где на юге благодаря близости плато Адамауа рельеф обозначен четче, несколько устойчивее и линия границы. Вследствие своей более прочной государственной организации Мандара и Логон также находятся в более стабильном зависимом положении от Борну.

Таким образом, по в какой-то мере точным данным, северная граница государства простирается от самой северной части Чада (примерно 14°30′ северной широты и 13°20′ восточной долготы) — я не учитываю при этом ту небольшую часть Канема, которую в любом случае все еще можно считать подчиненной Борну, — в западном, чуть-чуть отклоняющемся к югу, направлении вплоть до северной границы вассальных стран Мунио и Зиндер, примерно совпадающей с 14-й параллелью. Крайняя западная точка границы находится на 8°30′ восточной долготы. В своей северной половине (примерно от 14° до 12°30′ северной широты) западная граница Борну образует также и западную границу вассальных владений, или провинций Зиндер и Гуммель. Она проходит примерно в юго-восточном направлении приблизительно до той точки, где 11-я параллель пересекает 11° восточной долготы. Однако к югу от Гуммеля эта пограничная линия значительно отклоняется на восток, ибо в противном случае оказалось бы, что в территорию Борну входят область Катагум, лежащая к юго-востоку от этой провинции, а также области Нгиззем и Керрикерри, расположенные к западу от нее, в то время как на самом деле их население можно считать покорным только в том случае, если поблизости находятся какие-либо военные силы Борну. Перемещение южной границы на 11° северной широты не менее произвольно, поскольку в своей западной части она пролегает по областям, жители которых также выражают повиновение лишь время от времени. В этих областях среди языческих племен (бабир и других) живут феллата (фульбе). И хотя названную выше параллель можно считать примерной границей государства и в области марги, на юге владение Мандара выходит за ее пределы, так что восточная часть границы (между 14° и 15° восточной долготы) остается к северу от этой параллели. Указанные приблизительно границы позволяют примерно оценить территорию государства Борну в 150 тыс. кв. км.

Вся страна, за исключением пограничных провинций на северо-западе, западе и юге, равнинная. Местность в этих провинциях имеет гористый характер только в Мунио, Зиндере и Керрикерри. В Мунио отдельные горные образования поднимаются в высоту до тысячи метров. В Зиндере имеется несколько незначительных возвышенностей. А в Керрикерри складки рельефа встречаются достаточно часто, чтобы служить жителям защитой против армий Борну. К югу от названной выше южной границы, в области Марги и в Мандаре, также имеются отдельные возвышения примерно тысячеметровой высоты. После этих пограничных округов территория Борну совершенно незаметно понижается в направлении озера Чад, которое, как уже упоминалось, расположено примерно на высоте 270 м над уровнем моря. Я вычислил эту высоту по показаниям барометра в Куке.

Эта часть государства, собственно Борну, такая плоская и ровная, что пересекающие ее реки — если в сухое время года они вообще содержат какую-то воду — либо образуют в своем ложе отдельные лужи, либо имеют такой слабый уклон, что трудно определить, в какую сторону они текут. На этой равномерно плоской местности редко встречаются более мелкие водостоки, впадающие в реки и речки. В небольших впадинах оставшаяся после сезона дождей вода стоит в виде мелкого озера (кулугу). пока спустя месяцы оно не испаряется под воздействием солнца и сухости атмосферы. В течение дождливого сезона (нингели) многие области из-за отсутствия стока становятся труднопроходимыми. Там же, где, как на севере страны, близ Чада и по обоим берегам Комадугу-Йобе, преобладает благоприятная смешанная почва, способная впитывать дождевую воду, в обильные дождями годы (при небольшой затрате труда) собирают богатые урожаи. Правда, когда осадков не хватает, нередки засухи и неурожаи. Однако, если находящиеся под верхним слоем песка глины (они нередко встречаются и на севере) выходят на поверхность, как в центре и на юге страны, небесная благодать легко становится слишком изобильной и при всей плодородности там не могут хорошо расти ни плодовые деревья, ни земляные орехи, ни хлопчатник. Богатые лесами области, расположенные на юге и юго-востоке, нередко перемежаются с обнаженной поверхностью понижений, которые в сезон дождей и еще несколько месяцев спустя (т. е. в некоторые годы в течение шести месяцев) покрыты водой. Когда же они высыхают, то обнаруживают очень черную, растрескавшуюся болотистую почву. Таким характерным и в сухое время года пустынным и мрачным ландшафтом отличаются области (канури называют их фирки или анге), расположенные преимущественно вокруг юго-западного угла озера Чад.

В самой северной части страны, по крайней мере вдали от Чада и от берегов Комадугу-Йобе, преобладает степной характер местности, так что в сухое время года перед взором путника, едущего с севера, нигде не открываются с нетерпением ожидаемые им картины тропического буйства. Преобладающий светлый лес, где в основном растут акации и нередко встречаются хеджлидж и разновидности Zizyphus, перемежается участками, бедными растительностью. В лучшем случае их однообразную оголенность смягчают кусты сивака и заросли пальмы дум, но равномерно растущий ошар со своей тусклой зеленью по большей части придает им крайне убогий и скучный вид. Правда, летние осадки возвращают этой в общем-то непривлекательной картине мимолетную прелесть, одевая деревья и кусты в весенний наряд, покрывая землю свежей зеленью и внезапно делая животный мир богаче и разнообразнее. Однако эта периодически возникающая прелесть длится недостаточно долго, чтобы рассеять общее впечатление какой-то монотонности.

По краю этой области, обращенному к пустыне, в Мунио и Зин-дере, в благоприятных местах хорошо растет финиковая пальма. Область эта и по изобилию кое-где соды относится к южной кромке Сахары. В богатых водой понижениях там нередко встречаются пальмы дум и тамариндовые деревья, а вблизи от Чада и на берегах его западного притока, которые часто заняты болотистыми заводями, лес вообще становится гуще. Здесь, особенно в западной части страны, пальмы дум образуют настоящие лесные массивы, а землю покрывают карликовые пальмы и густой кустарник дум. Деревья здесь более величественны. Помимо тамаринда хорошо растут сикоморы и другие фикусовые деревья, а среди акаций, все еще преобладающих в общей массе, акация сайяль (A. seyal), сонут, или карад (A. nilotica), и хараза (A. albida) отступают на задний план перед A. stenocarpa, которую шоа в Борну называют тальха, тогда как в центральной части пустыни это название дается акации сайяль. Мыльное дерево, или хеджлидж, вскоре становится чрезвычайно распространенным, и появляются отдельные баобабы (Adansonia digitata).

В северном крае страны, который страдает от отсутствия дождей и подвергается разбойничьим набегам туарегов, поселения более редки. Животным пока еще хватает места на свободных пространствах. Здесь бродит быстроногий страус, а в благоприятных местах и стройная жирафа. Общительная степная лисица строит здесь свои подземные деревни, шакал и гиеноподобная собака совершают свои ночные набеги. Наряду с газелями и антилопами мохор здесь наталкиваешься на стада из сотен «коровьих антилоп» (A. bubalus), которые безбоязненно пасутся в изобилующих травою степях. Тут и там вспугиваешь маленького зайца или серую куропатку. Поблизости от людских жилищ в поисках пищи появляются стервятники и степные вороны. В окрестностях Чада протаптывает широкие тропы слон и совершает опустошения буйвол, в то время как густые прибрежные заросли реки Йоо облюбовал себе лев, а по соседству с ними перерывает болотистые места дикая свинья. В лесах живут голуби и стаи цесарок. Со всех сторон звучат птичьи голоса. В деревьях резвятся маленькие мартышки (Cercopithecus griseoviridis), а на полянах водяной козел сменяет антилопу мохор, которая дальше к югу встречается все реже и вскоре исчезает. Там поджидают добычу степная рысь (Felis caracal), леопард и другие дикие кошки, и повсюду ведет свою ночную жизнь гиена. Обилие дичи не поддается описанию.

В самом центре страны Борну, между 13° и ll°30' северной широты, хотя ландшафт, удаленный от Чада и его притоков, и сохраняет в общем тот же характер, растительность все же становится более пышной: и тут и там попадаются новые породы деревьев. На западе этой области путешественник обращает внимание на то, что среди лесных деревьев часто встречается баобаб. На востоке появляется обильная листвой муррайа и нередка странная Kigelia со своими вытянутыми цветами и плодами. Здесь проходит северная граница распространения гордой пальмы делеб, а травянистые поляны покрывает дикорастущий рис (Oryza punctata).

Здесь, особенно к юго-западу и к югу от Чада, расположена самая богатая водой местность. Непересыхающие реки и их заводи кишат гиппопотамами, прибрежные леса — свиньями и буйволами, а вся местность представляется раем для водяных птиц. Необычные цапли, розовые пеликаны, утки, черные аисты и большие стаи гордых венценосных журавлей образуют живостью и разнообразием своих красок и форм восхитительный по оживленности пейзаж. Хотя из-за частых поселений и деятельности людей на полях и нивах крупные хищные звери встречаются здесь реже, нежели на менее заселенном севере страны, однако ни львы, ни леопарды, ни рыси, ни гиены не отсутствуют полностью. Поразительным образом возрастает количество насекомых. В лесу наталкиваешься на различные, иногда гигантские постройки термитов и муравьев, служащих источником бесконечных мучений и забот для путника, а в южных и юго-восточных провинциях много меда. С началом дождливого сезона деревья покрываются всевозможными гусеницами, а земля — червями. Путнику приходится вести неустанную борьбу против комаров и мух, представляющих для него более опасных врагов, нежели хищные звери, змеи и скорпионы, тогда как сады и поля подвергаются опустошению со стороны саранчи, которая, отняв у человека плоды его труда, сама идет ему в пищу.

По южному краю страны начинается зона распространения полезного сального дерева (Butyrospermum), хлопчатого дерева (Edioderdron) и Parhia biglobosa. К ним добавляются отдельные экземпляры масличной пальмы. Дынное дерево (Carica papaya) встречается чаще, а могучая веерообразная пальма нередко завладевает лесом. Акации со своей редкой листвой и жесткими формами постепенно уступают место красивым деревьям с пышной кроной, образующим густые лесные массивы, между которыми располагаются поросшие травой луга. В этих местах, где на границе между исламом и язычеством население снова становится реже, а деревни отстоят дальше друг от друга, особенно хорошо чувствует себя пугливая жирафа. Здесь снова появляется страус, к слону добавляется носорог, а к гиппопотаму — крокодил, тогда как в некоторых округах вновь изобилуют львы и остальные хищники кошачьей породы. На полянах щиплют траву газели и бубалы, поблизости от источников воды — водяные козлы и карликовые антилопы, а гиены и дикие свиньи водятся в невероятном количестве. В разрозненных, не очень высоких скалах живут даманы (Нугах) и помимо больших стай мартышек появляется павиан (Cynocephalus) и кое-где лемур. Чаще попадаются полосатые мангусты (Herpestes fasciatus) и ихневмоны (Ichneumon). Ночью иногда натыкаешься на скунса (Putorius Zorilla), а почва перерыта трубкозубом (Orycteropus), питающимся муравьями.

Борну, взятое в целом, в благоприятное время года являет собой очень красивую страну и по изобилию продуктов земли и богатству животного мира превосходит своих восточных соседей. Деятельностью людей большая часть страны превращена в плодородные поля и сады и чудесно оживлена стадами здоровых домашних животных. Есть очень много тропических стран, где благодаря могучим рекам и чередованию гор и долин природа предстает более грандиозной и богатой, а красота более великолепной, где растительность может быть пышнее, а почва плодороднее. Однако во внутренней Африке едва ли найдется страна, в которой деятельность человека, соответствующая богатым силам земли, развернулась бы в более благотворную картину процветающего развития. Большинство тропических местностей, чьи красоты повергают почитателя природы в удивленное восхищение, чьи обильные природные богатства должны были бы обеспечить человеку и животным мирную и счастливую жизнь, являются ареной соперничества диких зверей и еще более диких людей, которые среди богатейшего изобилия ведут друг против друга безжалостную войну, как если бы крайняя нужда навязывала им ожесточенную борьбу за существование. Путник, вначале очарованный таинственной девственностью необузданной природной мощи, восхищенный неожиданным многообразием проявлений красоты и роскошью красок, полный восторженной надежды на богатые сокровища, ждущие часа открытия, посреди этого расточительно наделенного мира вскоре начинает испытывать чувство тоски и печали по поводу судьбы, на которую этот мир кажется обреченным. Преимущество Борну перед большинством таких стран заключается в его мирном, безобидном и трудолюбивом населении, которое, несмотря на природное изобилие страны, облегчавшее удовлетворение необходимых жизненных потребностей, убереглось от беззаботности и беспечности. Хотя прирожденный ум, живость и усердие местных жителей развились еще далеко не достаточно, тем не менее благодаря раннему приобщению к благам более высокой цивилизации и упорядоченной государственной форме они оказались на вполне благоприятном пути.

Ислам, которому принадлежит главная заслуга в опережающем развитии Борну, начал, правда, и там утрачивать свою живительную силу. От его застойного ритуала страдают активность и нравственность многих слоев общества, и упадок страны несомненен. Однако если в других местах я описывал разложение придворных кругов в Куке, их корыстолюбие, нечестность, изнеженность и жажду наслаждений, то не следует думать, что это описание относится ко всему народу. Хотя он и обречен на бедность благодаря беззастенчивой эксплуатации со стороны власть имущих, удовлетворить насущные нужды, в общем, не трудно, а легкий нрав помогает преодолеть многое. Природа сделала этот народ живым, а долгие периоды мира и процветания приохотили его к бесхитростным удовольствиям и к любезной вежливости. Славное прошлое и блестящая цивилизаторская роль, которая выпала на его долю, рано выработали в нем чувство собственного достоинства, заменяющее природную энергию и еще не угасшее. Народ Борну в целом не отличается воинственностью (как и его прилежные западные соседи — хауса). Если в отваге и энергии его намного превосходят восточные соседи, маба в Вадаи, то он зато менее груб, более открыт и умел.

У всех побывавших в Борну оно оставляет приятное воспоминание. Это прелестная, населенная приветливым народом страна, где и природа и человеческая деятельность отличаются разнообразием и изобилием. Там в равной степени развиты земледелие, скотоводство и торговля, но, хотя отдельные слои населения отдают предпочтение тому или другому занятию (в зависимости от склонности, свойственной данному племени, либо от местных условий), разделение труда, присущее более высокой ступени развития, все же не продвинулось еще достаточно далеко и преобладающая часть населения обнаруживает равное умение во всех областях деятельности. Особенно выгодное представление о трудолюбии и сноровке простого борнуанца и о богатых ресурсах страны путешественник получает в ее центральной густонаселенной части. Лежит ли его путь из столицы на запад или на юг, повсюду на дорогах страны ему повстречаются купцы и торговцы, покидающие столицу или направляющиеся туда. Вблизи от деревень его внимание привлекут пасущиеся стада или работа в поле; а в самих селениях он на каждом шагу сможет убедиться, сколь распространено и доходно разумное домашнее ремесло.

Земледелие занимает, разумеется, большую часть времени. Как только выпадут первые дожди, поля, предназначенные под обработку, очищают от травы, выкорчевывают на них кустарник и сжигают вместе с сухой травой, а когда земля в какой-то мере разрыхляется осадками, приступают к посеву. Хотя поле не нуждается в какой-либо трудоемкой специальной подготовке, в обработке плугом или перекопке (лишь в отдельных местностях поверхность почвы разрыхляют с помощью мотыг или грабель), несовершенство земледельческих орудий и разнообразие возделываемых культур тем не менее требуют немалой затраты сил. Основным остается, конечно, возделывание зерновых, преимущественно духна (Penicillaria) и дурры (Sorghum). Сеют их одновременно, но первую на более легкой, а вторую — на более тяжелой почве. На последней хорошо растет и кукуруза, которую сеют уже до начала настоящего сезона дождей. Для ее вызревания требуется более длительное время, чем для первых двух. Затем, в начале сезона дождей сеют Sorghum saccharatum, которое созревает быстрее всех остальных. В это же время необходимо заняться саженцами хлопчатника и индиго и посеять важное Sesamum, а вскоре начинается посадка бобовых и земляных орехов (Arachis и Voandzeia). На вторую половину сезона дождей выпадает работа по выращиванию Sorghum cernuum, а позднее подходит очередь дынь и арбузов. К концу сезона дождей початки духна и кукурузы и метелки дурры и разных видов сорго жнут, ссыпают в кучи, проветривают и просушивают и, наконец, обмолачивают вручную или с помощью быков. Затем в окрестностях столицы и поблизости от местожительства сановников либо в особенно благоприятных местах начинают сеять озимую пшеницу и ячмень и затрачивают очень много труда на необходимую для них поливку.

Когда окончен сбор урожая и переделаны все связанные с этим работы, настает черед домашних занятий, приходящихся на прохладное время года. Тогда как поле и сад обрабатывают и мужчины и женщины, трудоемкое приготовление растительного масла из арахиса и сезама, переработка косточек хеджлиджа, а также плодов курмы и дум лежит только на женщинах. Им же нужно еще очистить хлопок и спрясть его в нитки, тогда как в обязанности мужчин входит ткачество и шитье. Большинство работ, связанных с плетением циновок и корзин, также падает на женщин, однако изготовление веревок, изгородей, вьючных седел для быков и ослов, производство необходимых земледельческих орудий (разумеется, за исключением металлических частей, их выделка всегда является профессиональным занятием), вырезание столовых мисок и чашек для питья, гончарство и приготовление древесного угля и соли, где это оказывается необходимым, выпадают на долю мужчин ⁴². Наконец у женщин к этому добавляется еще и необходимая каждодневная работа, помол муки и стряпня, дойка коров и — по мере надобности — приготовление масла. Понятно, что в небольших поселениях, где каждое хозяйство рассчитывает на себя и где из-за отсутствия целесообразного разделения труда еще не созданы и не обеспечены рынки, время жителей очень занято; даже менее зажиточные люди не обходятся без помощи нескольких рабов. Рабам прежде всего поручают уход за домашними животными, которых они должны выгонять на пастбище или косить для них траву. Рабыни помогают хозяйке во всех домашних работах.

Зимой, как только достаточно подсохнут поле и нива, наступает время путешествий, и по стране во всех направлениях начинают разъезжать богатые купцы и мелкие торговцы. На рынки Куки и больших поселений везут зерно, хлопок, индиго, масличные плоды, домашних животных и различные ремесленные изделия, производимые в разных областях страны, такие, как тканые полосы хлопчатобумажной материи, готовые тобы, крашеные ткани, деревянные миски, плетеные корзины, циновки и т. п. С главных же рынков по всей стране распространяются европейские и местные товары. Большие караваны быков, ослов и вьючных лошадей доставляют соду с берегов Чада и из области Мунио в страны на Нигере, а оттуда и из стран хауса привозят хлопчатые ткани, изделия из кожи и орехи гуро. В южные области везут соль, добытую в пустыне, табак, одежду, крашеные козьи кожи, европейские изделия и ведут лошадей, так как эти товары пользуются там спросом. Сушеную рыбу доставляют в области, где нет рек, и возвращаются со слоновыми бивнями, страусовыми перьями, иногда с изделиями ткачества или рабами. К этому же времени года предпочитают относить и военные предприятия, которые почти ежегодно организуют против язычников, живущих в южной и западной стороне государства, так что тот, у кого нет возможности отправиться по делам торговым, охотно присоединяется к набегу, чтобы без издержек вернуться домой со скромной добычей. Таким образом, активная деятельность не прекращается в течение почти всего года, затихая лишь в последние летние месяцы перед началом сезона дождей.

Относительно высокой ступенью своего социального развития население Борну, бесспорно, обязано исламу, создавшему на берегах Чада один из самых ранних своих центров во внутренней Африке. Принятие этой религии способствовало образованию централизованного государства, которое временами достигало громадных размеров, неоднократно предотвращало внутренний раскол в отдельных племенах и способствовало разнообразнейшим передвижениям и смешениям различных элементов населения. Таким образом, у нынешнего населения Борну сложилась сложная структура, для понимания которой следует обратиться к историческому развитию государства, насколько его можно представить из имеющихся в нашем распоряжении (хотя и немногочисленных) источников. Подобно тому как мне удалось, пользуясь частично устными сообщениями, частично письменными источниками, собрать более или менее надежные данные, касающиеся прошлого государств Багирми и Вадаи, соседствующих с Борну на востоке, так всеми известными до сих пор знаниями о развитии государства Борну мы обязаны Г. Барту. Он тщательнейшим образом изучил привезенную им на родину историю одного отрезка правления короля Идриса Алома, приходящегося на вторую половину XVI столетия (автором этой хроники был имам и везир короля), обстоятельно сравнил прилагаемую к этому важному документу родословную таблицу борнуанских правителей с другой обнаруженной им краткой хроникой и проверил ее с помощью соответствующих замечаний арабских средневековых авторов. Чем подробнее изложены результаты этих исследований в книге о путешествии, моего ученого предшественника (т. 2, гл. 7), тем более краток буду я. Мне важно дать здесь лишь исторический обзор, необходимый для полного и правильного понимания страны и людей. От себя же добавить к сведениям Барта мне придется лишь очень немногое.

Я долго надеялся, что также смогу внести свою лепту, если найду либо более старинные, либо более подробные хроники, в частности историческое сочинение, которое было составлено так называемым масфармой Омаром бен Османом в правление Идриса Алома, или Катагармабе, в конце XV или в начале XVI в. Нередко я думал, что уже близок к цели, но мне так и не удалось ее достичь. Мой хозяин Ахмед бен Брахим, который по поручению шейха Омара разыскивал для меня исторические документы, в качестве единственного результата своих поисков принес мне простой список правителей, выдаваемый за достоверный. Однако он не содержал никаких иных сведений, кроме продолжительности каждого правления ⁴³. По скудости своих сведений и неудовлетворительной орфографии он вообще не может вызывать доверия и приниматься в расчет, особенно в сравнении с теми источниками, которыми располагал Барт. Мой список содержит имена 62 королей одной и той же династии вплоть до 1810 г., когда Ахмеду бен Али пришлось, видимо, уступить страну и трон фанатичным феллата и основатель нынешней династии, шейх Мухаммед ал-Амин ал-Канеми, спаситель страны, стал ее действительным, хотя еще и не номинальным правителем.

В хронике Барта не указана продолжительность правления одного короля. В моем списке таковая отсутствует у 28-го правителя, из-за чего, естественно, становится вдвойне ненадежным время правления его предшественников. Понятно, что при столь большом количестве правителей — до указанного года (1810) Барт называет их 65 — вкрадываются многочисленные ошибки и появляются расхождения в данных, почерпнутых из различных источников, так как на протяжении столетий сохранение исторических сведений покоилось исключительно на устной передаче; так как те, кто позднее занялся записью традиции, никогда не указывали соответствующих дат по хиджре и так как даже самые образованные мусульмане не отваживались на разумную критику. Правда, даты событий, относящихся к Борну, имеются у живших порою далеко от этих мест арабских авторов, однако они редко бывали достаточно осведомлены, чтобы их сведения заслуживали полного доверия, а местные хроники по большей части содержат слишком много пропусков, чтобы с их помощью можно было проверить сведения чужеземных авторов или хотя бы обнаружить эти последние в них самих.

Любая борнуанская хроника возводит предшественников нынешней династии к Сефу, который якобы был сыном последнего химьяритского правителя Зу-Язана и в моем списке обозначен как Сеф бен Хасан из Мекки. Во все времена местные жители единодушно считали его родоначальником их царствующего дома. О нем же слышали и средневековые арабские авторы. Следовательно, есть определенное основание говорить о династии Сефийя, однако подлинного доказательства такого происхождения привести невозможно. Ни в коем случае нельзя, по-видимому, считать, что сам Сеф прибыл в Канем, хотя даже имам Ахмед, главный авторитет Барта, ясно говорит, что тот пришел в Нджими (Нгигми) и основал там владение. Возможно, что в период острейшей борьбы среди арабских племен, последовавшей за смертью пророка Мухаммеда, остатки химьяритского царского рода были занесены в Африку, попали в страну бардоа (Куфра или Ту), добились здесь власти и почета и постепенно продвинулись через пустыню на юг. Однако если бы сам Сеф совершил весь этот путь и обосновался в Канеме, то при столь кратковременном его контакте с бардоа или теда он вряд ли мог бы добиться того широкого участия с их стороны, которое представляется необходимым для установления господства в густонаселенных областях у озера Чад. В то же время, если бы в Нджими уже поселились Сеф и его ближайшие преемники, жители Борну, вероятно, сохранили бы эту первую часть списка правителей в столь же полной передаче, что и более поздние. Тогда у них не было бы необходимости растягивать длительность правления одного или нескольких монархов на несколько сотен лет (как это дважды случилось в источниках Барта и один раз в моем списке), чтобы удовлетворить понятное желание доказать связь своего правящего дома со святой землей.

Передвижения целых племен или же подразделений племен из пустыни на юг, которые, должно быть, предшествовали основанию государства Канем, скорее всего заняли столетия и проходили в различных обстоятельствах. Этот длительный период полного превратностей существования в пустыне не мог сохраниться с той же точностью, что и последующие события, и вскоре сделался неясным и запутанным в глазах потомков, которые жили уже в другой среде, изменившись в физическом и психическом отношении. Лишь отдельные выдающиеся предки продолжали жить в устах народа, а чтобы не оставлять пробелов между достоверными королями Канема и прародителем Сефом из Мекки, одному или другому из ранних правителей попросту приписали немыслимую продолжительность жизни.

Основание упорядоченного владения на территории Канема Барт относит к концу X в. н. э. Однако еще раньше Ибрахим, сын Сефа, согласно имаму Ахмеду, считался «отцом султана», а его сын (в моем списке он назван Дунама бен Ибрахим, а в хронике Барта — Дуку, или Дугу бен Ибрахим) — первым действительным королем династии. В моем списке к нему первому относится титул майна («государь»), тогда как при именах его предшественников он отсутствует. Поразительно, что Айома, которого Барт считает первым несомненно жившим в самом Канеме королем, в моем списке вообще не упоминается, тогда как его преемник по хронике Барта — Булу с добавлением Хайомани (эта форма является образованием языка канури) и в моем источнике назван сыном Хайомы, или Айомы. По подсчету моего списка (если совершенно не принимать во внимание позднейшего короля, продолжительность правления которого не указана) правление Булу падает на середину X в., так что сам Айома соответственно, должно быть, жил в первой половине этого столетия.

Едва ли когда-нибудь удастся точно установить, где в этих преданиях о начальном периоде господства в Канеме династии Сефийя легенда уступает место действительной истории, однако дальнейшее развитие государства было, видимо, столь быстрым и бурным, что важные факты достаточно хорошо отложились в памяти народа. Это позволяет ясно представить ход событий, хотя трудность в определении дат их свершения распространяется еще на целые столетия. Уже преемник Булу, Арки, или Харки (который у Барта назван сыном, а в моем источнике — братом Булу), так прочно обосновался в Канеме, что смог подумать о том, чтобы заложить в Дирки (Кавар) и Сиггедиме колонии рабов. Этот факт в то же время доказывает, что область тубу, где, возможно, на протяжении столетий размещались мигранты, даже после их переселения в Канем сохраняла теснейшие связи с новым государством или оставалась в зависимости от него. Этому соответствует и то, что матери Булу, Арки и последующих правителей — Шу, или Шуа, Сельмы, или Абд ал-Джлиля (в моем списке Абдаллаха), Хуме, или Уме, Дунамы и других принадлежали вплоть до XIII в. почти без исключения (как указывает хроника Барта, приводящая имена и происхождение женщин) к племени тубу, среди которых преобладали кийе и томагера.

Это обстоятельство, очевидно, способствовало тому, что у правителей сравнительно долго сохранялась светлая кожа их предшественников, которая подкрепляла притязания семьи на арабское происхождение. И лишь о Тсилим Бекруми (как он назван в моем списке), или Сельме бен Бикору (как его называет Барт), сообщается как о сыне женщины диббири (одного из племен канембу) и первом темнокожем короле династии.

Наивысший подъем молодого государства последовал за внедрением в Канеме ислама, которому способствовал король Хуме, или Уме, вероятно, в первой половине XII в. (Барт относит это событие ко второй половине XI в.). Все образованные люди в Борну считают Хуме первым мусульманским правителем, хотя ал-Макризи называет таковым некоего Мухаммеда бен Джлиля. Поскольку такое имя вообще не встречается в родословных таблицах, Барт предполагает, что тот принадлежал к позднейшей династии булала. То, что Хуме в любом случае был мусульманин, явствует из обстоятельства, что он умер в Египте и, таким образом, смерть, без сомнения, застигла его в пути, когда он направлялся в паломничество в Мекку либо возвращался оттуда. Распространение новой религии, по-видимому, происходило очень быстро, поскольку, как сообщается, преемник Хуме, Дунама, трижды с большой свитой совершал паломничество, а сменивший его король Бири был охарактеризован имамом Ахмедом как ученый человек.

Могущество Канема росло вместе с ростом цивилизации и укреплением государственной организации, которые развивались в соответствии с принципами ислама. Вскоре, однако, возникло понятное соперничество государства и необузданных кочевников тубу, на которых государство само вначале по преимуществу и опиралось. Уже Дунама, сын вышеупомянутого Тсилима Бекруми, по прозвищу Диббалами, правивший примерно через сто лет после принятия ислама, значительно расширил территорию государства, но он же был вынужден вести многолетние войны против жителей пустыни, тесно связанных с его предшественниками. Правление этого воинственного государя хроника Барта помещает между 1221–1259 гг., тогда как согласно моему списку оно падает на период с 1266 по 1308 г. Неверность этого последнего свидетельства можно доказать с помощью событий того времени, которые датированы в других, заслуживающих доверия источниках. Однако эта ошибка, возможно, проистекает из того, что правление одного из королей приводится без указания его продолжительности.

Дунама на только упрочил господство Канема на севере, над всей территорией тубу, и распространил его на Феццан и Вадаи, но и предпринял первые военные походы на юг, в нынешнее Борну. Само это название, возможно, тогда же и возникло. Как рассказывает современник событий, Ибн Саид, Дунама в середине XIII в. продвинулся в хорошо орошаемую и многолюдную область Мабина, с которой, вероятно, идентична местность Мабани, расположенная в южном Борну. Государство, по словам имама Ахмеда, простиралось в то время на восток до Нила, а на западе выходило за пределы Нигера.

Значение названия «Борну», которое впервые появляется у Ибн Саида для обозначения части Канема, сомнительно, хотя канури, как и арабы, живущие в этой области, единодушно производят его от «Барр Ноах» («земля Ноя»). Действительно, раньше в Феццане и Триполи оно, как кажется, писалось в два слова, как меня в этом неоднократно уверял мой попутчик Бу Аиша, хорошо знавший архивы этих двух стран. Возможно, что завоеватели, пришедшие из пустыни и степей, назвали область, лежащую к югу от Комадугу-Йобе, «землей Ноя», так как она отличалась непривычным для них плодородием. Позднее это наименование, видимо, натолкнуло жителей на фантастическое предположение о том, что Борну действительно было тем местом, где высадился спасшийся от потопа праотец Ной. Затрудняясь найти в своей совершенно равнинной стране хоть какую-то возвышенность, к которой мог бы пристать ковчег патриарха, они вынуждены были остановиться на незначительной скале на южном берегу Чада — Хаджер Теус, как об этом сообщает Денэм.

Ибн Халдун рассказывает в своей «Истории берберов», что в 655 г. хиджры [9] король Туниса принял посольство с дорогими подарками дружественного и союзного правителя Канема, чье имя не названо. Это событие превосходно согласуется с могуществом Дунамы, простиравшемся далеко на север; завладев всем Феццаном, он, вполне вероятно, мог завязать более тесные связи с королем Туниса. Еще одно событие, упоминаемое тем же автором без ссылки на какого-то определенного короля Канема, благодаря одной арабской рукописи, обнаруженной на Мальте, удалось отнести к правлению Дунамы Диббалами. Ибн Халдун рассказывает, что в 656 г. х. (1257 г.) [10] король Канема распорядился убить одного из сыновей известного воинственного авантюриста Каракуша, засевшего в Уаддане, а мальтийская рукопись, добавляя имя, дает доказательство, что этим королем был Дунама Диббалами. В ней говорится, что сын Каракуша, преисполненный жаждой деятельности и из-за склонности к приключениям, отошел в страну Уаддан, при завоевании которой его отец был прибит к кресту по приказу Яхьи ал-Майорки (609 г. х.), и что его появление послужило там сигналом к новым войнам [11]. Но король Канема, Дунама Диббалами, напал на нарушителя спокойствия, взял его в плен и убил, а его голову послал в столицу Канема, приказав выставить на обозрение народа [12].

За блестящим правлением Дунамы Диббалами последовал приблизительно двухсотлетний несчастный период, в течение которого государству постоянно угрожали внутренний распад и гибель от внешних врагов. Распри вокруг престолонаследия и убийства правителей, заговоры сановников и междоусобные войны не меньше, чем внешние враги, подрывали процветание молодого государства. Не приходится удивляться, что мой список правителей в этот период значительно отличается от хроники, которой следовал Барт, ибо это было время, когда редко выдерживалось законное наследование власти от отца к сыну, а большинство королей погибало насильственной смертью. Хроники Барта приводят между Дунамой Диббалами и Али бен Дунамой, при котором исстрадавшаяся страна начала приходить в себя, тридцать королей, в то время как в моем списке их содержится 28. Правда, в обоих источниках встречаются много одинаковых имен, но последовательность правителей не одинакова, а многие правления, которые подтверждаются несомненными свидетельствами, в моем списке полностью отсутствуют.

Первые правители этого периода стремились продолжить военные предприятия Дунамы Диббалами против живущих к югу от Кома-дугу-Йобе племен, среди которых выделялись своей активностью и военными успехами сао. Они еще и сегодня живут в устах народа, но уже окруженные легендарным ореолом. Хотя традиция признает их близкое родство с первоначальными жителями области Чада и с керибина, еще и сегодня кое-где рассеянные по стране (о них будет речь в другом месте), она описывает их как людей, мало в чем похожих на последующие поколения, даже как настоящих великанов. В Нгале еше показывают в качестве их домашней утвари объемистые сосуды, частично кувшины, в которых они когда-то носили воду из Чада или Шари (колодцы, как говорят, были тогда неизвестны, а значительные расстояния, часто отделявшие их поселения от названных источников воды, не имели значения для таких великанов), частично большие миски, из которых они ели. Если несколько слов, записанных мною у стариков в Нгале как слова из языка сао, действительно взяты из этого языка, то его следует отнести к диалектам макари, на которых говорят в местности котоко. Сао ныне полностью исчезли, и, хотя упомянутые керибина и будума, возможно, родственны им, или, как многие утверждают, если даже они вошли в состав племени бедде на западе государства Борну, достоверные основания для подобных предположений до сих пор неизвестны. После того как еще в середине XIV в. они разбили подряд четырех королей Канема, которые пошли против них войной, их сопротивление, должно быть, было сломлено в конце того же столетия, ибо с этого времени они больше не фигурируют в хронике в числе врагов государства. Короли же, когда им пришлось уйти из Канема, смогли разместить свою резиденцию в местности Кага (или скорее людей кага, или кава), которая расположена между Гуджебой и Удже и называется собственно Мабани, т. е. на юге нынешнего государства Борну и в непосредственной близости от места расселения сао.

Основные события XIV и XV вв. — изгнание королей из Канема и их обоснование в Борну связаны друг с другом. Первое вызвали булала. Они основали владение в местности племени кука в нижнем течении реки Баты и на берегах озера Фитри. Барт считает (как я полагаю, ошибочно), что они находятся в тесной родственной связи с царским родом в Канеме. В период распада государства Канем, который последовал за сильным правлением Дунамы Диббалами, они усилились, добились влияния, стали успешно нападать на некогда столь опасного соседа и в течение последних десятилетий XIV в. покончили с его господством в Канеме. Сначала был побежден король Дауд бен Никале (Ибрахим), он был изгнан из старой столицы Нджими и в конце концов убит в битве предводителем булала Абд ал-Джлилем. Тот факт, что Дауд, в остальном ничем не примечательный правитель, но все же получивший некоторую известность благодаря потере прославленной столицы государства, вообще не встречается в моем списке королей, отчетливо свидетельствует о ненадежности списка. Следующие короли разделили печальную судьбу Дауда, пока его четвертый преемник, как уже упоминалось, в конце XIV в. не оставил Канем и не перенес центр государства в Борну. Удивительно то, что это государство, ослабленное постоянными войнами и поражениями и не оставляемое в покое булала, вообще смогло закрепиться в некогда столь успешно защищавшейся области. Это тем более поразительно, что в последующий период, вплоть до второй половины XV в., беспрерывные междоусобные войны, вызванные борьбой за престолонаследие и выступлениями высших сановников, грозили истощить последние силы государства.

Лишь в правление Али бен Дунамы, которое, согласно хронике Барта, длилось с 1472 по 1504 г., а согласно моему списку — с 1465 по 1492 г., для многострадальной страны наступил более счастливый период. Этот выдающийся государь восстановил порядок внутри страны и, главное, ограничил все возраставшую власть отдельных сановников, среди которых, в частности каигамма, или верховный военачальник, вполне вероятно, мог соперничать с самими правителями. Он создал прочный центр государства, основав столицу (бирни) Ксар Эггомо, после чего увеличил влияние и территорию Борну военными походами на запад, где, видимо, достиг Нигера (Квара) и перешел через него. Он смог возобновить борьбу против булала в Канеме, но только его сыну и преемнику Идрису довелось победоносно вступить в резиденцию своих предков — Нджими. Он, Идрис бен Али, фигурирующий у Барта с прозвищем Катагармабе (тогда как мой список называет его Амами), правил 23 года и в ходе двух блестящих походов завершил подчинение булала. Его прославленное правление было, очевидно, неоднократно описано упоминавшимся масфармой Омаром бен Османом, и нам остается надеяться, что это сочинение, несомненно имеющее большое значение для ранней истории государства, еще будет когда-нибудь найдено.

Мухаммед, сын и преемник этого выдающегося правителя, также, видимо, способствовал расширению и укреплению государства. Он окончательно покорил булала, успешно сражался на Нигере и силой и ловкостью держал в узде своих сановников, все еще наделенных огромной властью. Правда, при его сыне Дунаме булала снова восстали, но вновь потерпели поражение и были подчинены, так что по крайней мере при следующем короле, Абдаллахе, они держались спокойно. В его правление в Борну, по словам имама Ахмеда, поселились первые фульбе, или феллата, которые из-за Нигера постепенно распространились к востоку как мирные пастухи крупного рогатого скота.

Большую часть второй половины XVI в. занимает прославленное правление того самого Идриса бен Али бен Идриса, которого прозвали Алома и чей летописец, по предположению Барта, служит нам главным источником для знакомства с прошлым Борну. Согласно моему списку, а также собранным мною сведениям, его правление длилось 51 год (1563–1614), тогда как Барт, по неизвестным мне причинам отвергая это мнение, оценивает его в 33 года (1571–1603). Не следует слишком удивляться, что, несмотря на подробные записки имама и везира, невозможно добиться большей точности в определении длительности и начальной даты этого правления. Несмотря на его относительную ученость, он, подобно авторам других письменных сочинений, не указывал определенного года, вдобавок его хроника ограничивается первыми двенадцатью годами правления его повелителя.

Идрис Амсами носил также прозвище Алома (по названию места Ало, или Алао, на юге страны, где он был похоронен). В моем списке он назван султаном, тогда как остальные имеют лишь титул майна — доказательство того, что его блестящее правление осталось в памяти У народа Борну. Он действительно был, по-видимому, как превосходным правителем в мирное время, так и умелым военачальником: столь же справедливым и храбрым, сколь мягким и энергичным. Прежде чем испытать свое победоносное оружие в дальних краях, он позаботился о том, чтобы навсегда обезвредить сао. Их былая мощь была сломлена; тем не менее они пользовались относительной независимостью и, живя вдоль западного и юго-западного берега озера Чад вплоть до Шари, временами все еще доставляли хлопоты правителям Борну. Территорию гамергу, живших по соседству с сао, Алома также присоединил к своему государству, а потом повернул на запад, в провинцию Кано (ее нынешняя столица — город Кано в то время, кажется, еще не существовал). Совершив победоносный поход еще и против туарегов к северу от Мунио и Зиндера и продвинувшись вплоть до Аира, он укрепил свою власть над Каваром (который у имама Ахмеда называется Дирки, или Дурку), завоевал близлежащий Аграм и довольно долго удерживался в Бильме. В те времена короли Борну, по-видимому, уже больше не претендовали на верховенство над отдаленным Феццаном.

После возвращения домой он тотчас же приступил к завоеванию какой-то части области Марги и Мандары. В течение двух лет он свирепствовал против восточных племен нгиззем, которые своими набегами причиняли постоянный ущерб жителям западного Борну. После их покорения он подчинил и западных нгиззем, из-за которых был небезопасным путь от Борну в страны на Нигере. За этими беспрерывными военными походами последовало несколько спокойных лет. В эти годы неутомимый государь отправился в Мекку и тем самым заслужил титул хадж (паломник). Едва вернувшись, он попытался с помощью котоко подчинить себе тетала, или телала [13]. Согласно имаму Ахмеду, они жили на островах и по берегам озера Чад, и Барт считал их идентичным будума. Алома также упрочил свое господство над отдельными, пока что сохранившими независимость подразделениями макари, или котоко. Наконец, судя по сообщениям (относящимся, правда, лишь к небольшому периоду его правления), последовали победоносные походы против булала в Канеме и примкнувших к ним в своем большинстве тубу. Этих последних он в большом числе насильно переселил на территорию Борну. В течение своего длительного царствования он находил также достаточно времени для мирных забот о благосостоянии государства, хотя и позднее не было недостатка в военных походах, поскольку он якобы погиб в одном из них на юго-востоке страны, раненный метательным ножом или копьем (голио).

После Идриса Аломы при сменявших друг друга пассивных, изнеженных государях, правивших в течение XVII и XVIII вв., вновь начался упадок государства. Правда, у правителей страны еще хватало сил на войны с туарегами, жителями Мандары и с западными языческими племенами, но в то время как предыдущие короли воевали с ними на их собственных территориях или у границ государства, теперь они сами порою уже продвигались на территорию собственно Борну. Однако гибель государства и его дряхлой династии пришла не со стороны язычников или полуязычников, и не от извечных врагов, булала, а от упоминавшихся выше фульбе, или феллата. Представители этой народности (равно загадочной и для жителей Судана, и для европейских этнографов), которые до поры до времени довольствовались тем, что основали в Центральном Судане несколько пастушеских поселений, охваченные в конце прошлого и в начале нынешнего столетия религиозным фанатизмом и рвением, грозили уничтожить все существовавшие там государства ⁴⁴. Завоевав страны хауса, они в 1808 г. стали угрожать границам Борну. Здесь в то время правил последний настоящий король из старой династии Сефийя Ахмед бен Али — набожный, ученый и добросердечный человек, но совершенно бессильный и безвольный государь, неспособный принять какие бы то ни было энергичные меры против надвигавшейся гибели. Вместе со своими жалкими придворными он сидел в столице, которую, видимо, считал неприступной. Его войска были разбиты неподалеку от нее, и, пока победоносные пуритане-феллата вступали в столицу через западные ворота, он со своими растерянными сановниками еще успел спастись через восточные.

Государство погибло бы, если бы для его спасения не появилась новая сила в лице факиха Мухаммеда ал-Амина ал-Канеми. Полный религиозного рвения, энергии и умудренный опытом, он вместе с разделявшими его настроение друзьями арабского происхождения (Мухаммед Тираб, Брахим ал-Вадави и др.) сумел увлечь за собой своих соплеменников-канембу. Вскоре его небольшой отряд вырос до нескольких тысяч, так что ему удалось по крайней мере приостановить дальнейшее продвижение фанатичных феллата и сохранить восточную часть государства. В то время честолюбие этого рассудительного человека не шло, вероятно, дальше того, чтобы защитить свою территорию и страну своих друзей. Все же жалкий король и его трусливые придворные, оказавшись в беде, воззвали к его помощи, поручили ему защиту страны и в результате его побед, как кажется, еще раз вступили в столицу Ксар Эггомо.

В это время (в 1810 г.) умер король Ахмед бен Али. Его сын и преемник Дунама бен Ахмед сначала сам и, видимо, с некоторым успехом повел войну против еще беспрерывно беспокоивших страну фульбе. Но уже через несколько лет он был также изгнан из собственной резиденции, его двор располагался то тут, то там, так что в конце концов ему пришлось побороть свою и своих придворных зависть к факиху-канембу, стать под его защиту и уступить ему значительную часть государственных доходов. Факих носил титул шейха и проживал в Нгорну, а низведенный до положения короля-марионетки Дунама находился в соседнем Барберуа со своим двором из жалких сановников. Когда же Дунама захотел перенести свою резиденцию подальше от Нгорну (в Вули), чтобы освободиться от своего спасителя и опекуна, тот его просто сверг и передал власть Мухаммеду, брату Ахмеда бен Али, т. е. дяде Дунамы. Но и Мухаммеду, построившему поблизости от Нгорну новую резиденцию, Бирни ал-Джедид (т. е. «Новый Бирни»), как только он выказал строптивость, пришлось лишиться своего титула, и марионеточное царство осталось теперь за Дунамой.

Шейх Мухаммед ал-Амин ад-Канеми, теперь действительный повелитель Борну, чтобы подчеркнуть новое положение вещей, основал в это время теперешнюю столицу — Куку и со рвением приступил к освобождению страны от внешних врагов. Главным среди них было Багирми. Сравнительно молодое государство, до сих пор платившее дань, оно превратилось в опасного противника. Попытка привести к повиновению его заносчивого правителя, Бургоманду, с помощью короля Вадаи Абд ал-Керима, по прозвищу Сабун, не удалась, ибо последний воспользовался своей победой, чтобы самому взимать дань с Багирми, а возможно даже и разжигал враждебность Бургоманды против узурпатора власти в Борну. Тогда Мухаммед ал-Канеми призвал жителей Феццана, всегда готовых к дальним военных походам, и с их помощью опустошил заодно и северную часть Багирми — ту, где не было военных отрядов, так как при угрожающем перевесе сил защитники страны укрывались за рекой Шари. Но в следующем, 1817 году он сам потерпел поражение от войск Багирми при Нгале, т. е. в центре своей страны. В этой битве погиб король Дунама, чье место занял его брат Ибрахим, а шейх потерял своего старшего сына.

В последовавшие затем годы (на них падает пребывание в Борну майора Денэма) шейху везло больше, и в 1824 г. ему удалось снова, неподалеку от Нгалы, окончательно усмирить своих врагов, одержав над ними блестящую победу, свидетелем которой был английский исследователь. Добившись безопасности государства на востоке, Мухаммед ал-Канеми вновь смог обратиться против старых врагов на западе — феллата. Они не только по-прежнему удерживали бывшую территорию Борну, но и постоянно беспокоили те западные провинции (Зиндер и др.), что оставались под властью государства. Хотя эти военные походы шейха иногда сопровождались успехом, тем не менее дальнейшее продвижение в страны хауса не удалось, натолкнувшись на победоносные отряды их выдающегося султана Белло (1826), и шейху пришлось остановиться на нынешних западных границах Борну. На период его неспокойного и трудного правления приходятся также сражения за Канем, на который из-за его статуса прежней провинции булала претендовали правители Вадаи; тогда-то и была окончательно потеряна юго-восточная часть страны.

Когда в 1835 г. храбрый хранитель государства и основатель новой династии закончил свой жизненный путь, Ибрахим еще носил титул султана. Было, конечно, опасно хотя бы номинально оставлять у власти последних представителей старинной династии, священной в памяти народа. Старейшие и знатнейшие семьи канури находились в родстве с царским родом, и теперь, когда миновала опасность и в стране в какой-то степени снова установились мир и порядок, они с большой неохотой переносили господство «выскочки». Возникало опасение, что они будут подстрекать к недовольству и организуют восстания и заговоры с целью вернуть к власти законных наследников царства. Для блага страны шейху ал-Канеми требовалось предотвратить любую возможность возвращения к прежнему положению вещей тем более настоятельно, что его старший сын и наследник Омар, хотя и унаследовал от него справедливость и ум, не отличался энергичностью. Уже недолгое время спустя эта неуместная мягкость привела к событиям, которые грозили положить преждевременный и насильственный конец еще не окрепшей должным образом канемской династии.

Омар, как и его отец, в скромной гордыне довольствовался титулом шейха и оставил за султаном Ибрахимом его иллюзорное достоинство. Сообразуясь со своими представлениями, он старался установить мир как вне, так и внутри страны, где это только было возможно. Вскоре ему удалось сделать это в отношении Багирми (его мать была родом оттуда), а затем и поладить с феллата. Но в западной части государства опасную склонность к самостоятельности обнаружил правитель Зиндера. На собственный страх и риск он начал мелкие войны с феллата и вел себя даже по отношению к соседним наместникам как независимый государь (точно так же, как во время моего пребывания в Куке это делал тогдашний правитель Зиндера, Танемон). Беспокойство за судьбу этой провинции, имевшей большое значение для западной части Борну, а также беспорядок во всем государстве, причиняемый мятежным поведением ее правителя, дали врагам шейха желанный повод замыслить его гибель. Придворные льстецы минувших времен, все больше и больше терявшие всякий вес, вместе со своим султаном Ибрахимом составили заговор. Воспользовавшись тем моментом, когда брат шейха Омара, энергичный Абд ар-Рахман отправился с войском к западной границе страны, они призвали для осуществления своих планов врага государства в лице короля Вадаи. Тот (его звали Мухаммед Шериф) охотно принял предложение и, пока вся восточная часть страны оставалась без войск, поспешил туда со своими отрядами. Шейх Омар успел еще выступить ему навстречу с горсткой людей, но уже не смог помешать ему перейти реку Шари через брод, который ему выдали прибрежные жители. Недалеко от Кусери в 1846 г. произошла неравная битва, закончившаяся поражением войск Борну. Однако еще до сражения шейх Омар заковал Ибрахима в цепи как предателя, а после поражения, во время отступления, приказал его казнить. Мухаммед Шериф опустошил всю территорию вплоть до столицы, саму столицу разрушил и посадил правителем в Бирни ал-Джедид сына казненного Ибрахима по имени Али. Затем он поспешно направился обратно в Вадаи, поскольку не чувствовал себя в силах противостоять объединенным силам Борну — быстрым маршем подходил Абд ар-Рахман и в случае поражения при трудностях перехода через Шари ему грозил полный разгром.

Хотя молодой султан Али храбро выступил в поход, он один, со своими предавшими страну придворными, не мог противостоять Абд ар-Рахману, так как в народе угасли доверие и любовь к наследственной династии. Он нашел смерть на поле боя, и ни один претендент не пытался отныне оспаривать власть у шейха Омара. Тот, несмотря на свою мягкость и добросердечность, разделался с приверженцами прежней царской фамилии, разрушил Новый Бирни и, по-видимому, добился наконец спокойствия и мира, подчинив силой оружия непокорного правителя Зиндера и подавив восстание племени манга. На месте разрушенной королем Вадаи столицы Куки он выстроил нынешний двойной город и, обосновавшись в нем, старался править мягко и справедливо вместе со своим главным советником Хадж Беширом (он в выгодном свете представлен в путевых сообщениях Барта), сыном Тираба, который был верным соратником шейха ал-Канеми.

Правда, миром, которого он добился внутри страны и вовне, ему еще не было суждено пользоваться. В начале 1850 г. начались разногласия между ним и его братом Абд ар-Рахманом, которые отчасти объяснялись коренными различиями их характеров (Абд ар-Рахман был гораздо энергичнее шейха Омара, но был лишен его доброты), а отчасти основывались на ревности и отвращении принца к всемогущему Хадж Беширу. Их примирение лишь ненадолго успокоило недовольство Абд ар-Рахмана, и в 1853 г. он открыто восстал и отошел в Гуджебу. Шейх Омар и Хадж Бешир попытались подчинить его силой оружия, однако из-за зависти остальных сановников к могущественному любимцу были брошены на произвол судьбы и побеждены в открытом бою. Победоносный Абд ар-Рахман вступил в Куку, обвинил Хадж Бешира (на чьей дочери он был женат) в измене и приказал его казнить. Своему свергнутому с престола брату, который не казался ему опасным из-за его слабости и кротости, он разрешил жить в столице в качестве частного лица. На время краткого правления Абд ар-Рахмана приходится приезд в Борну Фогеля. Однако большая набожность, справедливость и доброта шейха Омара завоевали сердца многих людей. Поэтому, когда Абд ар-Рахман счел, что ему будет трудно добиться поддержки народа при таких качествах своего брата и решил поэтому изгнать его из столицы, недовольные объединились вокруг законного правителя и побудили его к открытому сопротивлению против насильственных действий узурпатора. То обстоятельство, что дело это было осуществлено без большого кровопролития в течение всего лишь одного дня (в день жертвоприношения— ид ал-кебир, в 1854 г.) и в самой столице или, точнее, на площади, расположенной между двумя городами, доказывает, сколь мало удалось Абд ар-Рахману укрепить свой авторитет. Его схватили, и шейху Омару пришлось решиться, разумеется, вопреки собственному чувству, но для блага и спокойствия страны, на его казнь, совершенную в декабре того же года.

С тех пор набожному и любезному государю суждено было править в мире и созерцательности, свойственных его природе, если не считать обычных нападений неспокойных пограничных соседей, таких, как туареги, бедда и другие. Благодаря этому более чем двадцатипятилетнему миру вместе с возрастом возросли и потребность шейха в неомраченном спокойствии, и его слабость в отношении злокозненных придворных, строптивых наместников и мятежных племен-данников, так что теперь стране снова стало грозить то застойное состояние, в которое она погрузилась при последних правителях прежней династии.

Тем не менее страна эта, чьи ресурсы так мало освоены, чье природное богатство и благоприятное географическое положение являются лучшей гарантией против полного упадка, несмотря на свою долгую историю, остается молодой. Если бы судьба послала ей второго Мухаммеда ал-Канеми и если бы ее удалось более вовлечь в мировую систему, увеличив и разнообразив выходы для ее сбыта, например используя реку Бенуэ для европейской торговли, ей было бы обеспечено выдающееся положение среди государств Судана. Дух обходительности и законности, предприимчивость и ум, прилежание и сноровка населения могли бы сделать ее особенно подходящим местом для цивилизаторских устремлений европейцев, если бы они ограничились тем, что путем совершенствования сельского хозяйства и ремесел и постепенного расширения торговли, без спешки и излишней торопливости подготовили ее естественное развитие ⁴⁵.

Трудно сказать, какая судьба ожидает Борну. Шейх Омар пока еще стоит во главе государства, но, судя по последним известиям, значительная часть его власти уже перешла к его старшему сыну Аба Бу Бекру, который (хотя ему и недостает тонкого понимания и доброжелательности отца) будет тверже держать бразды правления, нежели тот. Продолжение канемской династии обеспечено большим количеством наследников мужского пола. Да найдутся среди этих людей такие, кто сможет обеспечить стране то процветание, которое ей предназначила, как кажется, сама природа!

Население Борну

Не очень четкое деление страны и населения. — Первоначальные хозяева собственно Борну. — Канури, их происхождение и имя. — Первые иммигранты из Канема. — Магоми и нгальма дукко. — Группы тубу среди канури (кай, или коям, тура, томагера). — Группы канембу среди канури (кубури, нгаллага, диббири). — Смешанные племена канури и прежних обитателей. — Нгома и нгоматибу — Кава. — Нгазир. — Общее представление о канури. — Остатки прежнего населения. — Макара, или котоко. — Керибина. — Гамергу. — Моббер. — Манга. — Жители провинций Гуммель, Зиндер и Мунио — Пограничные племена на западе и на юге. — Позднейшие переселенцы (тубу и канембу), места их расселения — Арабские племена и их положение в Борну. — Джоама и асе ла. — Саламат. — Кавалима, асала и бени-хасен — Хоззам и улед-хамед. — Образ жизни шоа и управление их подразделениями. — Туареги в Борну. — Поселения феллата, вадаи и багирми. — Соотношение численности отдельных элементов населения. — Языки, которыми пользуются в Борну. — Язык канури и его место в кругу языков Восточной Сахары. — Противопоставление группы тубу-канури соседнему комплексу суданских языков. — Возможное языковое единство прежних жителей в Борну в прошлом. — Язык логон. — Диалект макари, или котоко. — Язык будума. — Диалект музгу. — Западные и юго-западные группы бедде-нгиззем, керриккерри-фика и бахир-марги. — Незначительное взаимное влияние языков прежних борнуанских обитателей и канури

Нынешнее устройство государства Борну чрезвычайно запутано и с трудом поддается уразумению. Первоначальные провинции, округа и районы раздроблены, их границы стерты, и сами они управляются по-разному. При этом сохраняются их прежние названия, подобно потерявшим свое значение титулам сановников. Прежде в большинстве своем они получали эти титулы по названию тех округов, управление которыми входило в их обязанность, а доход назначался на их содержание. Теперь остались только названия таких ритуалов, а суть исчезла. Старый порядок вещей существовал слишком долго, чтобы его можно было забыть за короткое время, прошедшее с момента прихода к власти новой династии. Правда, канемцы неоднократно брались ниспровергать старые отношения, дробить и передвигать прежние административные округа, подчинять их другим чиновникам. Они старались упразднить некоторые крупные придворные должности или умалить их значение, создать вместо них другие или придать значимость менее важным. Однако все это слишком тесно срослось с традициями народа и не поддавалось искоренению. К тому же в течение столетий путем объединения образовались новые племена, а всевозможные передвижения отдельных элементов населения привели к сложной, запутанной их расстановке. Так вышло, что имеющегося материала оказалось недостаточно для того, чтобы получить ясное представление о разделении страны на провинции, округа и районы, а также о характере и территориальном распределении отдельных племен и их подразделений.

По собственным наблюдениям мне известна лишь восточная часть страны. Однако маршруты Денэма, Клаппертона, Барта, Овервега, Фогеля и Рольфса (вместе с моими) составляют столько более или менее точных линий, простирающихся лучами от Куки во всех направлениях, что, казалось бы, основываясь на них и присовокупив к ним новые сведения, нетрудно внести ясность в вопрос о делении страны и расселении ее жителей. С помощью старого, умудренного придворного, которого шейх Омар представил мне как лучшего знатока прежних порядков и который выдавал свои сведения лишь по прямому приказанию государя, я собрал обширный материал о сотнях отдельных районов и поселений с указанием их жителей. Тем не менее незаполненных пробелов остается еще так много, а переплетение старого и нового все еще приводит к такой неуверенности и неясности, что мне, несмотря на мою чрезвычайно трудоемкую работу, не удалось до конца оценить этот материал. Поэтому мою попытку дать карту народонаселения Борну можно считать весьма несовершенной, и я вынужден довольствоваться обзором устройства страны и населения лишь в общих чертах.

Область Борну, расположенная к северу от Комадугу-Йобе, вероятно, рано перешла во владение королей Канема, ибо завоевательные походы Дунамы Диббалами в южную часть государства относятся уже к середине XIII в. Область к югу от Комадугу-Йобе на большом протяжении принадлежала, как уже упоминалось, сао и родственным племенам. Их западными соседями были хауса, с языком которых в ближайшем родстве состоят также языки жителей Логоне и родственных им племен, тогда как язык сао являлся лишь их диалектной разновидностью. О том, что хауса некогда распространялись дальше к востоку, чем сейчас, говорит, возможно, то обстоятельство, что даза еще и сегодня называют жителя Борну аусе (мн. ч. ауса). Когда завоеватели перешли затем через реку Йоо и в беспрерывных сражениях неуклонно продолжали двигаться вперед, прежние жители оказались оттесненными к югу, к востоку (на острова озера Чад) и к западу, другие же были поглощены и положили основание смешанным племенам,

В настоящее время преобладающую часть населения составляют канури. Относительно возникновения этого названия (которое относится, быть может, к еще более позднему времени, чем слово Борну) существуют различные мнения. Народ в Борну выводит это слово из арабского нур («свет»), от которого посредством именного префикса к было образовано слово «канури» (т. е. «человек или люди света») для обозначения тех, кто принес свет ислама во тьму язычества. Это распространенное мнение проистекает из аналогичного образования прозвища канари, которое феллата относят к жителям Борну и которое якобы обозначает их как «людей огня» (от нар — «огонь»), т. е. как погрязших в грехе и язычестве и приуготованных гореть в адском огне. Вполне возможно, однако, что подобное объяснение слова «канури» основывается на позднее придуманной игре слов и что в соответствии с толкованием, выглядевшем более научно, оно скорее свидетельствует о происхождении жителей Борну из Канема и об овладении ими этой страной. В этом случае оно, согласно правилам местного языка, первоначально, должно быть, звучало «ка-немри».

Вероятность того, что название канури образовалось лишь в более позднее время, возрастает, если учесть, что оно употребляется всегда в качестве собирательного понятия и никогда для обозначения происхождения, национальности. Когда осведомляешься о низших подразделениях канури, то сначала приходишь в полное замешательство, услышав названия, которыми, по всей видимости, обозначаются составные части канембу, тубу и других. Существует, вероятно, смешанный народ канури, но не было изначального племени, носившего такое название. Единая нация канури могла или может постепенно образоваться только путем основательного слияния составных элементов, переживших общую историю и сплоченных политическими узами. Это объединение продвинулось так далеко, что среди племен, сохранившихся в чистом виде, из сочетания которых канури и возникли, они занимают особое положение. Тем не менее, чтобы понять их в целом, следует попытаться выявить их первоначальные составные части.

Жители Канема, покидавшие свою родину, движимые вначале духом предприимчивости и стремлением к расширению территории, а позднее вынужденные а этому военными успехами булала, которые во второй половине XIII в. и в течение всего XIV в. переходили за реку Йоо и постепенно завоевали нынешнее Борну, состояли из тех мигрантов со светлой кожей, из чьей среды вышли правители страны, а также из канембу, тубу и различных элементов, возникших в результате их смешения с прежним населением Канема. Первые — они считают себя вправе возводить свое происхождение к Аравии — представлены среди нынешнего населения Борну подразделениями магоми и нгальма дукко, которые сообща легко могут составить третью часть всех канури.

Среди них гораздо многочисленнее магоми, в состав которых входит правившая прежде часть царского рода; следовательно, они поставляли королей Борну. Их низшие подразделения включают потомство отдельных правителей и носят их имена, так что различаются магоми умева, чилимва, дугва (дугу, видимо, равно по значению Дунаме), магоми, бирива, далава (от Дава, или Абдаллаха) и другие. Они весьма многочисленны, что объясняется большой продолжительностью правления династии Сефийя. Поселения магоми в виде отдельных населенных пунктов или небольших округов рассеяны по всей стране и находятся как в провинциях Мунио и Зиндер, так и вблизи Чада, среди западных пограничных племен, и в местности макари; в районе Комадугу-Йобе их не меньше, чем в области нгазир, в местности Мабани и среди гамергу. Однако главная область их распространения, южнее реки Йоо, составляет ядро страны, центром которого можно считать названный их именем город Магоммери. Некогда магоми связывали со своим благородным происхождением обязанность быть всегда и повсюду самыми доблестными воинами, поэтому они и продвинулись дальше всех по всем направлениям и за это их якобы раньше других освободили от всех налогов.

Нгальмо дукко[14], с частью которых мы познакомились в Канеме, возводят свое происхождение к одному из младших царских сыновей начала династии и гораздо менее многочисленны на территории Борну, нежели их родственники магоми. Их разрозненные общины находятся во всех частях государства.

Среди самых ранних мигрантов в Борну примерно в том же числе, что и предыдущие элементы, были, вероятно, представлены тубу, чьи племена кай, тура и томагера составляют значительную часть канури.

Кай первоначально были даза (одно из подразделений еще и сегодня носит имя кай-боркуа) и идентичны кийе, из которых происходила уже мать того Дугу, или Дунамы, которого многие считают первым королем Канема. Он был сыном Ибрахима, которого называют поэтому «Отцом султана». Как кажется, в Канеме их теперь совсем не осталось. Кай держались на завоеванной территории сплоченнее, нежели остальные, так что они населяют в основном значительный округ Коям, или «округ людей коям» (в эту форму жители Борну переделали их собственное имя). Округ этот лежит в нескольких днях пути к западу и к северо-западу от Куки и южнее реки Йоо. Здесь они живут смешанно с переселившимися позднее тубу, тогда как неподалеку от него и к северу от реки они образуют несколько общих поселений с канембу. Вдоль реки, на различном от нее удалении, вплоть до крайнего запада страны расположены отдельные общины кай, однако за небольшим исключением они, как видно, ограничиваются северной половиной страны.

Кай, которые живут сообща в названном выше большом округе под именем коям, считаются особым племенем, но их разбросанные по другим частям страны родичи попросту причисляются к канури. Вполне возможно, что это различие исторически обосновано и что разрозненные общины кай включают потомков племен, которые переселились сюда раньше всех вместе с магоми, тогда как коям пришли в то время, когда страна уже была окончательно завоевана, и обосновались там, где они застали большинство своих соплеменников. Поскольку они жили здесь большими группами, им оказалось легче сохранить какую-то часть своей самобытности. В этом отношении поразительно, с каким упорством они до сегодняшнего дня держатся за приведенного с родины верблюда и как они сумели акклиматизировать здесь это животное пустыни (хотя и за счет потери его работоспособности), тогда как даже переселившиеся позднее тубу очень скоро занялись разведением крупного рогатого скота и лошадей. В остальном у них ничего не осталось от кочевого образа жизни их предков: они стали оседлыми, владеют помимо верблюдов лошадьми и стадами скота, являются прилежными земледельцами и там, где они не живут вместе с более поздними переселенцами — тубу, пользуются исключительно языком канури.

Еще больше растворились в канури, т. е. слились с магоми и прочими их элементами, тура — одно из племен теда, считающее своей изначальной родиной Ту, которому позднее, при правителях Канема и Борну, всегда принадлежало селение Дирки в Каваре, так что их глава еще и сегодня носит титул диркема. Тура, без сомнения, было больше в числе первых переселенцев в страну, чем кай. При тщательных расспросах выясняется, что их отдельные группы распространились по всей территории Борну почти столь же широко, как и магоми, хотя и в меньшем числе. Они создали поселения в самом низовье Комадугу-Йобе, занимают округа поблизости от реки, южнее прежней столицы Ксар-Эггомо ⁴⁶. Часто их можно обнаружить в юго-западной части страны и нередко в ее центральной части. Встречаются они и на дальнем западе. Однако нигде они не составляют большинства населения какой-либо провинции, подобно коям. Поэтому они вряд ли хранят память о своем более отдаленном прошлом и полностью разделяют язык и образ жизни с прочими составными элементами канури; короче, они не отличаются ничем, кроме особого происхождения.

К жителям Канема, проникшим в Борну раньше других, относятся, без сомнения, и томагера, из среды которых, как это неоднократно упоминалось, вышли будто бы правители Мандары и Мунио. Уже тот факт, что им приписывают столь важную роль и что их общины находятся главным образом на периферии государства (даже в западной части области Манга, среди нгиззем, нгазир и т. д.), говорит о том, что они переселились в ранний период и составляли важный элемент канури, хотя, возможно, и производили такое впечатление скорее благодаря своему политическому значению, нежели численности. Томагера первоначально были теда, но на восточном берегу Чада они с течением времени полностью сделались канембу, и, возможно, это превращение уже совершилось, когда они пришли с первыми магоми в языческое Борну. Во всяком случае, более поздних и более многочисленных переселенцев из членов этого племени, которые держались сплоченнее, следует отличать от канури и рассматривать как канембу (в их числе они должны приводиться и дальше).

Отдельные составные части собственно племен канембу также некогда достигли Борну вместе с магоми и растворились в смешанном народе канури. Это — кубури, нгаллага и диббири.

Кубури объявляются также царским родом: возможно, они располагали в Канеме какой-то властью до прихода северных переселенцев, а народная молва приписывает им родственные связи с магоми. Когда эти последние начали свои завоевательные походы на юг, к ним примкнула меньшая часть кубури, тогда как большая осталась на родине. Первые разбросаны теперь отдельными общинами почти по всему государству Борну, хотя и в небольшом числе. Больше всего их на востоке, вблизи Чада и нижнего течения реки Йоо, где они входят в состав смешанного племени джатко, населяют округ Дучи и занимают Нгорну — второй город страны. Но, возможно, они пришли туда позже. Говорят, что они распадаются на низшие подразделения: боркубу, амса, лиманоа (от ал-имама) и джиллуа, причем к первому возводит свое происхождение шейх Омар.

Гораздо менее многочисленны и потому также полностью причисляются к канури нгаллага (нгеллега). Помимо лежащего на западе страны округа Нгаллагати они населяют всего несколько поселений в окрестностях Магоммери. К канури причисляются также и диббири, чьи немногочисленные общины разбросаны по всей стране, за исключением ее юго-западной части.

Больше сомнений вызывает происхождение нгома, кава и нгазир, которые образовались главным образом от смешения завоевателей с местным населением, причем, как кажется, чаще с преобладающим влиянием этого последнего. Среди них самые многочисленные — нгома, которые живут почти исключительно в округе Нгомати, расположенном между Нгорну и Дикоа, и отдельные поселения которых встречаются вплоть до самого дальнего запада и юго-запада страны. Те, кто населяет округ Нгомати, называются нгоматибу, остальные носят первоначальное имя нгома. Связь между теми и другими примерно та же, что между коям и кай, однако нгоматибу, видимо, в большей степени утратили свои прежние черты благодаря обширному смешению с макари (сао?). Их изначальную природу, т. е. тот самый элемент, который соединился с макари и, вероятно, в более чистом виде сохранился среди разобщенных нгома, все еще не удается установить с точностью. Правда, из их названия можно заключить, что эта природа роднит их с тубу (подтверждение данного предположения можно найти в сведениях Барта). Во всяком случае, такой первоначальный элемент должен был быть достаточно сильным, чтобы вытеснить язык макари, так как нгоматибу пользуются исключительно языком канури, как и разрозненные общины нгома, которых считают составной частью канури.

Кава, без сомнения, идентичны кага, которые упоминаются в хрониках Барта как живущие между Удже и Гуджеба: эти первые еще и сегодня населяют указанную местность, носящую название Мабани (даже если не говорить о сходстве названий). На востоке и на юге их окружают полуязыческие племени гамергу и марги, на севере и на западе — подразделения канури, они почти не встречаются в других частях страны. Одно из поселений удже называется Удже Мабани, а глава всего округа носит титул май мабани, или мабани ма, однако происхождение этого названия, как и вся природа племени, еще нуждается в выяснении. Поскольку слово кава определенно имеет звучание языка тубу, а как раз в округе Коям обитает небольшое племя тубу — кагуа, или кава, о котором узнал и Барт, то можно выдвинуть предположение, что это последнее смешалось в Мабани с жившими до них язычниками, способствовало там установлению ислама и языка канури и дало свое имя смешанному племени.

Самые большие сомнения вызывает происхождение нгазир, которых следует наконец упомянуть в качестве еще одного составного элемента канури и которые живут в юго-западной части страны, в провинции Гуджеба, в прежней местности Дейя. С северо-запада, запада и юга их окружают языческие племена (керрикерри, фика, бабир), и они-то послужили местным элементом при образовании смешанного племени, тогда как никаких предположений относительно того, каким является другой элемент, переселившийся с остальными подразделениями канури, я выдвинуть не в состоянии. Нгазир владеют обширной, густо населенной местностью и, как кажется, не делали никаких попыток распространиться за ее пределы — обстоятельство, которое свидетельствует о преобладании в их среде местных составных частей. Сначала коренные жители Дейи и Мабани оказали завоевателям упорное сопротивление и в дальнейшем уготовили им много бед и трудностей, так что эти округа всегда ставились под охрану каигаммы — верховного военачальника и высшего государственного чиновника и подлежали его управлению.

Если помимо названных подразделений канури упоминаются еще канури маргаде, аджива, кунна и другие, то эти названия обозначают, вероятно, лишь отдельные семейные объединения упоминавшихся элементов, чаще всего среди магоми. Арабские элементы, как мы это увидим дальше, также якобы пришли в страну уже с магоми в качестве завоевателей; однако они никогда и нигде не растворялись среди канури настолько, чтобы быть причисленными к ним.

В тех местах, где канури заселяли страну группами, жившими рядом друг с другом, они стали совершенно однородны в языке, образе жизни и обычаях. Лишь те, кто заселил в какой-то степени обособленно более крупные округа, подобно коям и нгоматибу, смогли сохранить или выработать определенные особенности. Не приходится, однако, удивляться, что канури в физическом отношении не имеют никаких характерных признаков и не предстают в качестве единой нации, если учесть множество входящих в их состав элементов. Никак нельзя представлять, будто они произошли только из приводимых до сих пор слагаемых, а следует вспомнить о том, что молодой смешанный народ испытывал постоянные и весьма значительные влияния не только в силу изменившихся климатических и других условий жизни, но преимущественно за счет покоренных туземных племен. Эти племена по мере военных успехов завоевателей во все более возрастающем числе поставляли им рабынь — матерей их детей. Чужое влияние постоянно усиливалось, в то время как собственный характер и без того утрачивал от поколения к поколению первоначальную природу.

Действительно, общаясь с канури и еще не зная об их сложном составе, удивляешься, сколь разнообразны среди них типы индивидов по цвету кожи, телосложению и чертам лица. В общем, можно сказать, что признаки северного (арабо-ливийского) происхождения магоми совершенно утрачены, хотя кое-где его отголоски обнаруживаются у отдельных индивидов, чье происхождение совершенно исключает мысль о более позднем семитском или берберском воздействии. В общем смешении потерялись остатки физического своеобразия тубу, прежде всего теда, которые еще могли бы противостоять влиянию климата, и стерлись даже типичные черты чистокровных канембу. Возник новый род, который, правда, довольно часто проявляется в отдельных индивидах характерными признаками своих изначальных составных частей, но в общем и целом походит на них очень мало, не приобретя при этом какого. — то единого характера. В физическом отношении трансформация отдельных черт не оказалась благоприятной. В целом канури можно назвать некрасивыми. Обычно среднего роста, сложены не очень пропорционально, с черной кожей серого или красноватого оттенка. Их движения далеко не столь плавны и энергичны, как у тубу и канембу. Особенно не повезло женщинам, если вспомнить стройную фигуру и приятные черты лица их родственниц — чистокровных тубу и канембу.

Понятно, что канури удалось вытеснить или ассимилировать коренных жителей лишь до определенной степени. Там, где благодаря своей многочисленности или присущей им предприимчивости коренные жители сумели противопоставить захватчикам упорное сопротивление, они, хотя и были покорены и разъединены поселениями канури, смогли сберечь свое единое лицо, язык и обычаи. Так, макари, или котоко, образуют довольно компактное население по всей юго-восточной части государства; населяющие большую часть северо-западного Борну манга, вопреки многочисленным в этой местности канурийским колониям, существуют как особое племя; гамергу удалось сохранить многие из своих особенностей, хотя они целиком включены в состав государства; даже небольшое племя моббер все еще отличается от своих соседей, а бродячее племя керибина, несмотря на свою малочисленность, также не растворилось в остальном населении. Подобное положение облегчается на границах государства, где, например, в провинциях Зиндер и Гуммель преобладают хаусанская кровь и язык хауса, причем власть королей Борну здесь не подвергается сомнению. Наконец, само собой разумеется, что воздействие переселившихся племен на национальные особенности не полностью покоренных племен на западных и южных границах оказались минимальным либо вовсе отсутствовало.

Макари, или котоко (оба эти названия, происхождение которых неизвестно, равноценны), включают жителей одноименной борнуанской провинции и маленькой зависимой страны Логон. Они близкие родственники островным жителям Чада, язычникам-музгу, гамергу и жителям Мандары. Макари — несомненные мусульмане. Гамергу и жители Мандары тоже, по-видимому, все привержены исламу. И лишь часть островных жителей, большинство музгу и, возможно, отчасти керибина сохранили еще языческие верования. Их отделяют друг от друга значительные различия в языке, нравах и культуре.

Макари, по словам многих, не изначально владели своей нынешней страной, а пришли сюда со среднего течения реки Шари и частично поглотили прежних жителей. Поскольку ими были сао (керибина?), то смешение с ними при предполагаемом изначальном родстве должно было бы легко прослеживаться. Пока что невозможно ни решить, действительно ли имело место это вторжение, ни выдвинуть обоснование предположения относительно его времени и причин. В Нгале, древнем городе сао, имеется интересный памятник, большой земляной мавзолей, в котором якобы похоронены 35 королей Нгалы (относившихся уже к макари). Им пользовались еще долгое время и после принятия ислама, ибо только пять последних королей Нгалы (не имеющие власти вассальные правители) были якобы погребены по мусульманским обычаям. Усопших хоронили в сидячем положении. На могилу ставили украшение из обожженной глины в форме конуса или сахарной головы и засыпали все землей. Непосредственное соседство одной могилы с другой и заполнение промежуточного пространства землей привели к образованию равностороннего четырехугольника высотой в 2,5 м. Теперь он быстро разрушается. По сторонам из земли повсюду торчат наружу царские останки, а наверху приходят в упадок глиняные намогильные украшения. Указанное число королей, пожалуй, соответствует тому отрезку времени, который прошел с тех пор, как, согласно хроникам Борну, было сломлено сопротивление могучих сао северным захватчикам. Однако предполагаемое переселение макари с юго-востока, вполне возможно, было связано с основанием государства Багирми, которое с некоторой уверенностью можно отнести к началу XVI в. В этом случае мы имели бы дело с двойным движением, т. е. передвижением канури с севера и макари с юго-востока. Между ними жили сао, которым, таким образом, не оставалось ничего иного, как уступить.

Макари образуют народность, во многих отношениях отличающуюся от основных элементов канури. Для их физического облика характерно плохое сложение. При своей жизни в болотистой местности они склонны к ожирению, имеют неправильные черты лица и в общем очень темный цвет кожи. Они тугодумы и тяжелы на подъем, однако работящи и не лишены ума и по сравнению с музгу, их соседями и родственниками, достигли высокой ступени развития. Хотя толчок к такому развитию им дали канури, в раннее время принявшие ислам, тем не менее их искусные изделия носят весьма своеобразный характер. Таким образом, полученным извне идеям они по крайней мере сумели придать самобытную форму. В этом отношении интересно, что язычники музгу аккуратностью и прочностью своих неприхотливых жилищ (как их описывает Барт) в какой-то мере напоминают постройки макари в Борну и Логоне и что их обычаи тщательного захоронения мертвых близки, с одной стороны, обычаям, представленным в земляном мавзолее в Нгале, а с другой — обычаям своих соседей на юго-востоке, языческих племен южного Багирми. Макари прилежно занимаются земледелием, ремеслом и рыболовством. Они выращивают по преимуществу дурру, кукурузу, хлопок, индиго и различные овощи. Их основные ремесла — это крашение, плетение циновок и корзин, а их мастерство в постройке домов и средств передвижения по воде достигло достаточно высокой степени совершенства.

Борнуанская провинция Макари, или Котоко, состоит из множества небольших владений или городских областей, среди которых стоит упомянуть в качестве наиболее значительных Мисене, Нгала, Афаде, Маффате, Гульфеи, Уксери и в качестве менее значительных Каза, Рен, Тиллам, Ндуффу, Джирбеи, Сангайа. Каждая область подчиняется туземному вождю или королю, которого, однако, часто оттесняет на задний план борнуанский наместник, или алифа, поставленный для наблюдения за ним. И лишь Логон (дальше мы рассмотрим его специально) больше по площади и имеет правителя, который, хотя и находится в вассальной зависимости от короля Борну, в своей стране располагает полной самостоятельностью. Помимо него лишь правители Гульфеи и Кусери якобы пользуются правом выносить смертный приговор своим подданным.

Керибина (справедливо или ошибочно считающиеся остатками сао) составляют теперь незначительную часть населения той же области, возможно из-за того, что они почти исключительно живут охотой. Это занятие вообще не пользуется большим почетом, и они занимают довольно презренное положение. Их небольшие подразделения разбросаны в лесу, и хотя сам я не видел их на территории Борну, но часто натыкался на их загоны из колючих изгородей, деревянных заграждений, соломенных оград, в которые они постепенно загоняют дичь, пока не отрежут ей всякое отступление. Однако кое-где они занимают целые поселения, и единственную возможность проникнуть в их среду я получил в городке Кульчи, расположенном в Логоне и населенном почти исключительно ими. Они пользуются там только языком логон, и, хотя в целом в них есть нечто особенное, мне тем не менее не удалось обнаружить те качества, которые отличают их от соседей. Все они были вооружены луками и стрелами и вопреки своему мусульманскому вероисповеданию невинно вкушали свинину, которую им в изобилии доставляла охота в этой местности, богатой дикими свиньями. Керибина, живущие в Борну, хотя и пользуются обычно языком канури, имеют, как кажется, еще один диалект, состоящий в близком родстве с языком едина.

В южной части территории Борну, между Диквой и Мабани, к северу от Мандары и области Марги один значительный, густо населенный округ занимают гамергу со своими поселениями Ялое, Гава, Гуэгуэ и др. Они совершенно походят на своих соседей, жителей Мандары, отличаясь от них разве что незначительной разницей в наречии. Они лишены какой бы то ни было политической самостоятельности, не имеют собственных правителей, однако их общины совершенно похожи на общины собственно людей Борну, хотя они, по-видимому, все еще включают языческие элементы. Если их природа определяется близким родством с жителями Мандары, то характер маленького племени моббер установить труднее. Это племя живет в округе Бакара, примерно в трех днях пути к востоку-северо-востоку от Куки и по левому берегу реки Йоо, и владеет отдельными поселениями (например, Билла Ганна) в ее нижнем течении. Мнения, существующие в Борну относительно происхождения этого племени, расходятся. В то время как некоторые считают его остатками бедде, которые прежде жили дальше к востоку, другие полагают, что оно возникло от смешения последних с канембу, а третьи — от смешения сао с канембу. При этом следует еще заметить, что, по мнению многих, бедде весьма близки к сао. Моббер придерживаются теперь того же образа жизни, что и канембу, пасут, как и они, превосходных коров кури, особенно преуспевают в разведении овец и отдают предпочтение хлопчатнику. Однако по своим физическим данным они уступают канембу: по большей части они более чернокожи, меньшего роста и имеют не столь правильные черты лица, как первые. Их численность имеет небольшое значение в общей массе населения Борну.

Более многочисленны манга, хотя их первоначальная природа тоже остается невыясненной. Они составляют преобладающую часть населения одноименного округа, расположенного севернее верховьев Комадугу-Йобе и протянувшегося с востока на запад примерно на 200 километров. Хотя в общении они пользуются исключительно языком канури, они совершенно на них не похожи и, без сомнения, не имеют ничего общего и с их крупными составными частями — магоми, канембу и тубу. Хотя они составляют значительную часть населения Борну, поражает то, что они не упоминаются в имеющихся борнуанских хрониках. Барт не без оснований делает из этого вывод, что они, возможно, обязаны своим происхождением смешению между племенами, но против этого предположения свидетельствует, очевидно, то обстоятельство, что они сохранили особый, близкий к языку бедде диалект и что как по своему внешнему виду, так и по обычаям и образу жизни они обладают сходным для всех характером. Они сильного, довольно высокого сложения, неуклюжи и с некрасивыми чертами лица; в качестве единственного одеяния довольствуются кожаным фартуком, тогда как женщины и девушки закрывают лицо темной материей. Из оружия они пользуются луком и стрелами, а также небольшой секирой, которую носят на плече.

Помимо немногочисленных проживающих в стране знатных фел-лата и немногих керибина манга являются единственными жителями собственно Борну, которые пользуются луками и стрелами — излюбленным оружием людей даноа в Канеме. Подобно тому как те стараются защитить от врагов свои поселения, используя естественные заросли, манга делают это с помощью изгородей. То и другое дает мне повод упомянуть встречающееся порою ходячее мнение, согласно которому первоначальные жители канемского округа, манга, входят составной частью в смешанное племя даноа, и выдвинуть предположение о возможной связи манга из Борну с этим племенем из округа в Канеме. К тому же упомянутый обычай их женщин закутывать, подобно мужчинам тубу, лицо темной материей, в свою очередь, мог бы свидетельствовать о происхождении манга из районов, пограничных с пустыней.

Тем не менее я не скрываю от себя, что против подобного мнения говорит ряд важных соображений. Совпадение названий борнуанского племени и канемского округа вполне может быть случайным. Связь даноа с манга никак не доказана, а переселение столь многочисленного племени из Канема в Борну вряд ли могло бы иметь место, не найдя отражения в хрониках либо в традиции. Больший вес при суждении о манга имело бы, как мне кажется, языковое родство между ними и бедде; если бы оно подтвердилось, первых можно было бы считать одной из покоренных канури народностей. В этом случае «манта» было бы не национальным названием, а тем, что им позже дали завоеватели (как это нередко и случается). С этим совпадало бы и то объяснение, которое я в разное время слышал от канури: будто слово «манга» первоначально служило не названием племени, а звучало как «мадинга» и означало «трудные люди». То, что их нельзя причислять к канури, как это часто случалось мне слышать от купцов, пересекавших их территорию по пути в хаусанские страны, можно объяснить не только их своеобразием, но и тем обстоятельством, что они сами считают канури чужим народом и, подобно хауса, называют их именем бале.

Манга живут на землях, которые начинаются западнее прежней столицы страны, Ксар-Эггомо, и не только составляют основную часть населения в одноименном округе собственно территории Борну с самыми крупными городами Гобальгорум, Маммари, Майкономари, Гремари, Борсари, Вади, Дуну, Дефоа, Кафи, Донари, Сурриколо, но и решительно преобладают в расположенных западнее провинциях Бунди и Машена (Матьена). Первая из них принадлежит галадиме и в числе крупных поселений насчитывает Бунди, Нгуру, Аламей, Чейесемо, Амадири, Нгаберауа, Бату и др. Вторая лежит к западу от Бунди и к северо-востоку от Гуммеля. Ее главными поселениями являются Машена, Таганама, Малам, Майримаджа, Елкаса, Фанйа Кангуа, Бенсари. Вся эта область, кроме того, усеяна отдельными поселениями канури.

На западе и северо-западе, в провинциях Гуммель и Зиндер, манга граничат с хауса. В Гуммеле среди главных поселений помимо одноименной столицы, служащей «складом» для оживленной торговли содой, которая поступает из Борну, следует назвать Серикаки, Каббори, Кадангаре, Гозуа и Бирменава. В Зиндере население состоит из хауса, туарегов и канури, причем первые преобладают. Столица Зиндера, носящая то же имя, является важным промежуточным торговым пунктом между расположенной на территории Сахары областью Аир, с одной стороны, и Борну и странами хауса — с другой. Наконец в Мунио, провинции, расположенной к востоку от Зиндера и к северу от Бунди и Машена, пестрая смесь хауса, феллата, манга, канури и туарегов населяют Суллери, Буне, Гуре, Зушек, Геддийо и другие города и деревни. Во время моего пребывания в Борну правитель Зиндера, заносчивый Танемон, напал на правителя Мунио, так называемого муниому. Он убил его и пытался не только присоединить его территорию, но и подчинить своей власти остальные провинции западного Борну — всю местность Демагерим.

Уже упоминалось, что на западной границе государства, к югу от округа Манга и области галадимы, располагаются неполностью покоренные бедде, в большинстве своем язычники. Их территория складывается из многочисленных отдельных городских областей (например, Дадегир, Масаба, Гешоа, Дойо, Тагалли, Фитити, Гешин и др.). К югу от них в поселениях Багари, Нгиззере, Люргум, Джаба и Лафиа и других живут восточные нгиззем, а к югу от этих последних, в поселениях Джаллам, Багарао, Дора, Фетискум, Донкерра, Согома и т. д., — керрикерри. Затем следуют близкие им фика, а к юго-востоку от них обитают племена бабир, или бабор. Последние живут южнее Гуджебы, вплоть до реки Бенуэ, где они смешались с феллата и батта. Наследный принц Абу Бекр, неоднократно возглавлявший вторжения на их территорию, назвал мне среди подразделений бабир гаши и мага, а из их поселений Лигдир, Хиани, Гараголь, Джаннафолу, Киледори и другие. До восточных границ территорий всех этих племен из Куки можно добраться за шесть— восемь дней пути в западном, западном-юго-западном и юго-западном направлениях. К востоку от бабир, южнее округа Мабани, в округах Шамо, Муллеги, Иссеге и других живут марги.

Те из них, кто живет дальше других на севере, приняли ислам и подчинены Борну не только номинально, но и в действительности. За ними далее на восток, южнее области гамергу, располагается небольшое мусульманское вассальное владение Мандара, или Вандала, а между ним и западной границей Логона вклиниваются северные подразделения язычников музгу. Некоторые их вожди приняли ислам и признали верховенство Борну. Как бы часто ни случались враждебные столкновения между жителями этих пограничных округов (за исключением людей из Мандары) и жителями Борну и, следовательно, какими бы опасными ни были эти области, тем не менее во всех них мы обнаруживаем отдельные колонии канури и чужаков. Особенно незаметным, безобидным образом умеют проникать в среду язычников феллата, а между Логоном и Мандарой на территории самых северных музгу живут даже арабы.

Как уже говорилось, вторжение магоми и их соратников, вероятно, в основном приходится на период от правления Дунамы Диббалами (середина XIII в.) до конца XIV в. К этому времени короли Канема, должно быть, оставили свое государство и переселились в Борну, и, без сомнения, вместе с ними избежали мести и господства булала многие группы населения. Однако много новых причин для переселения существовало и позднее, вплоть до недавнего времени. Чем раньше они происходили и чем менее упорядочены были еще отношения на недавно отвоеванной территории, тем легче мигранты ассимилировались, очевидно, со своими предшественниками и растворялись в народе канури, находившемся в процессе становления. Позднее, когда первоначальные хозяева не оспаривали больше у завоевателей владение этой территорией, а те в известной степени обосновались уже окончательно, им легче было держаться сообща и, таким образом, в большей мере сохранить свое своеобразие. Эти последние переселенцы состояли преимущественно из тубу и канембу.

Король Идрис Алома, как об этом сообщает его летописец, после своих победоносных выступлений против булала переселил в Борну значительное число тубу, которые были подданными или союзниками булала, и поселил их на реке Комадугу-Йобе, в основном в округе Коям. Они легко слились с этими своими изначальными соплеменниками, так что во многих случаях их не удается даже отличить друг от друга. Но в этом объединении им все же удалось сохранить некоторые национальные особенности, которые устояли перед климатическими воздействиями и изменившимся образом жизни. Однако несмотря на это, при своей небольшой численности и неизбежном смешивании с окружающими канури они скоро растворятся в смешанном населении Борну. И теперь уже, когда осведомляешься у вождей тубу в Борну относительно природы подчиненных им подразделений племен, то помимо таких хорошо известных названий, как вандала и атерета, узнаешь и другие, которые бесполезно искать по всей территории тубу, а именно кеида, калада, кадуриа, арчава, тогда как такие названия, как дугва, тсилумма и бириа, своим созвучием с именами королей Канема и Борну свидетельствуют о примеси канурийских элементов. Переселившиеся в недавнее время тубу, составные части вандала, атерета, и гунда еще сохраняют все те племенные особенности, которые были присуши им в Канеме, а их расселение к западу от самой северной части Чада, в округе Казель, переходящем на севере и западе в бескрайние степи, надолго обеспечит, вероятно, их кочевой образ жизни, их связи с соплеменниками в Канеме и тем самым свойственные им особенности.

Большинство тубу на своих новых местах жительства либо уже сделались совершенно оседлыми, либо станут ими сравнительно скоро. Из-за этого (а также из-за изменившихся климатических условий) совершенно изменился их прежний характер жителей пустыни. У их бывших соседей и первоначальных родственников канембу этот переход прошел легче. Но и среди них, не считая переселившихся в более раннее время кубури, нгаллага и диббири, многие подразделения передвинулись на юг в связи с усилившимся политическим распадом на их родине, и это движение продолжается вплоть до последнего времени. Как уже отмечалось, кубури, которые живут в поселениях на нижнем течении реки Йоо и в городе Нгорну, возможно, переселились туда в более позднее время. В отношении же сугурти и той части томагера, которую в Борну называют томагери, этот вопрос можно считать решенным.

После того как западная часть Канема оказалась беззащитной против набегов юго-восточных туарегов, сугурти в настоящее время одно из самых многочисленных подразделений канембу, начали покидать свои родные места. Это движение получило новый толчок при безжалостном владычестве улед-солиман и их соратников. Сугурти занимают теперь прибрежную местность вдоль Чада между реками Йоо и Нгорну и живут в поселениях Бери, Ареге, Кауа, Мадуари, Биндер и других, но отсутствуют во внутренней части Борну. То обстоятельство, что они пытались воспрепятствовать упадку династии Сефийя и с оружием в руках поддерживали ее последних представителей в борьбе с шейхом Омаром, не пошло им на пользу и не способствовало росту их авторитета. Низшее подразделение племени сугурти, тура, тоже указывает на тесную связь между канембу и тубу, самое яркое свидетельство которой представляют собой томагера (как это было показано при описании населения Канема). Этих томагера следует относить к канембу, кроме той их части, которая, вероятно, составила важный элемент среди первых канемских завоевателей. В качестве канембу они с давних пор жили в Канеме, затем частично покинули эти места и заняли на территории Борну самую северную часть западного побережья озера Чад. Здесь они владеют поселениями Нгигми, Вуди, Баруа и другими и благодаря присущей им изворотливости (о чем свидетельствует та роль, которую они всегда играли в истории) противостоят, хотя и с большим трудом, набегам туарегов.

В Борну, как и повсюду в Центральном и Восточном Судане, есть арабы, хотя их численность далеко не так велика, как в Вадаи и Дарфуре. В основном они, по-видимому, переселились сюда с востока, большинство в сравнительно позднее время, и это восточное происхождение, так же как связь с восточносуданскими арабскими племенами, прослеживается у многих их подразделений. Разумеется, речь идет лишь о тех арабах, которых на языке канури называют шоа и которые уже поколениями живут в Судане. Они совершенно отличаются от арабов, время от времени появляющихся с севера из приморских стран в качестве купцов или воинов и носящих в Борну имя васили. Шоа — в зависимости от степени смешения с туземными элементами — весьма различаются в физическом отношении. Там, где они живут вместе с большими подразделениями и вблизи от других арабских племен, они сохраняют светлую кожу и черты лица своих предков; в других условиях они начинают так или иначе походить на туземцев. Насколько мне известно, в таких случаях в первую очередь изменяется цвет кожи, затем стираются характерные признаки черт лица и только под конец затрагивается язык.

Благодаря господству ислама, который пользуется только арабским языком, язык этот до сих пор сохраняется у арабских племен Борну в поразительной целостности и чистоте. Обороты речи и произношение близки к диалектам того арабского языка, на каком прежде говорили бедуины Аравии. В Борну я знал арабов, которые, несмотря на то что их семьи в течение ряда поколений жили всего в нескольких днях пути от Куки, настолько недостаточно владели языком канури, что мне, иностранцу, приходилось служить им переводчиком. В общем, шоа, по-видимому, не слишком-то хорошо чувствуют себя в Борну и постепенно отходят во влажную область с ее нездоровым во многих местах климатом, где они, теряя собственную самобытность, благодаря смешению с туземцами стоят перед перспективой полного исчезновения. В соседних Вадаи и Дарфуре их братья по крови живут в гораздо более благоприятных условиях как в смысле климата и земли, так и в смысле отношений с окружающим населением.

Первые арабские элементы якобы пришли в страну вместе с магоми как завоеватели. Таковыми, в частности, считаются джоама и асела, которые, если верить устным сообщениям, прежде были гораздо более многочисленны и уже тогда храбро сражались вместе с королями Канема против сао. Джоама считают себя отделившимся подразделением улед-рашид из Вадаи. Их численность очень сократилась из-за стремления сохранить в сколь можно более чистом виде свою кровь. Они, по-видимому, все сплошь светлокожи и живут в округах Магоммери и Карагуаро. Они распадаются на низшие подразделения — хамедийя и саварима и в лучшем случае насчитывают 2 тыс. человек… Асела в преобладающем большинстве темнокожи. Они насчитывают самое большее 6 тыс. человек, распадаются на подразделения сераджийя и улед-аина и живут в окрестностях Удже.

После названных арабских племен раньше других на территории Борну поселились арабы саламат. Они образуют самое многочисленное племя, хотя при этом и сохранившееся в наименьшей чистоте. Живут они исключительно в юго-восточной части страны, в провинции Котоко (особенно в окрестностях Гульфеи), в Логоне и в лежащем к западу от него округе Бальге (севернее Мандары). Их примерную численность можно оценить в 30 тыс. человек. Они распадаются на многочисленные более мелкие подразделения: дарбиггели, бени-зеид, улед-брахим, улед-феда, ал-укура, улед-омар, саадина, улед-бу-джимме, алжама, улед-али, улед-римим, улед-ал-хадж и улед-доккола, причем два первых многочисленнее остальных.

Следующими по времени переселения являются кавалима, асала, бени-хасен и бени-бедр, которых якобы связывают родственные узы. Среди них наибольшего внимания благодаря их численности и благосостоянию заслуживают кавалима, которым удалось в какой-то мере уберечь чистоту своей крови. Они живут по большей части к востоку от Нгалы, в окрестностях Рена, Вулеги и др. В меньшем количестве — в округе Нгомати. Они распадаются на улед-мохариб, декена (дег-гена), улед-серрар, улед-ганим, бени-ваил, улед-бохтер, улед-омеири и улед-бу-иса; их численность, возможно, близка к 20 тыс. человек.

Асала, которые неоднократно упоминаются в качестве союзников кури в Карке, с давних пор поселились на южном берегу Чада. Но там, несмотря на свои сравнительно безопасные убежища на островах кури, они так сильно пострадали от военных отрядов Багирми и Вадаи, что в недавнее время начали переселяться в Борну, где в окрестностях Магоммери и в Нгомати уже поселились небольшие их подразделения. В большинстве своем они темнокожие и в целом, видимо, насчитывают 4–5 тыс. человек, из которых примерно третья часть живет в Борну. Они включают в себя следующие подразделения: улед-солиман, улед-мерруах, улед-даи, улед-томбуб, улед-шериф и ал-тауабте.

Бени-хасен (их вкрапления имеются в Канеме), несмотря на свою немногочисленность, как кажется, сохранили светлый цвет кожи и прежде якобы были зажиточны. Они по большей части отвыкли от кочевой жизни, обитают к северо-востоку от Мандары и насчитывают не более 1 тыс. человек. Не более многочисленны их родственники бени-бедр. Они живут в области Удже и являются наполовину кочевниками, наполовину земледельцами.

В недавние времена, как кажется, только при шейхе Мухаммеде ал-Амине ал-Канеми в Борну переселились хоззам и улед-хамед. Хоззам — племя не чистокровное. Оно распадается на подразделения кенабке, улед-бу-асаф, ал-бахарийа, омеират и кебесат, и их численность можно оценить в 2 тыс. человек. Все они живут в округе Нго-мати, у них очень мало лошадей, а с тех пор как недавно эпизоотия сильно уменьшила поголовье их рогатого скота, они заняты почти исключительно земледелием. Наконец, улед-хамед, среди которых людей с темной кожей встречается почти столько же, сколько со светлой, превосходят по численности кавалима, но не могут в этом отношении равняться с саламат. Они обитают частично в Логоне, частично в Нгомати и распадаются на бекрийа, хадеисат, или нид-жемийа, улед-муса, зеилат, амун аллах, бени-малик, баба джоди, навала, улед-кедафат, омм кулеба и улед-хамедийн. В настоящее время из всех арабов в Борну они считаются наиболее состоятельными.

В общем и целом живущие в Борну шоа вряд ли намного превосходят по своей численности 100 тыс. человек. Всего лишь в прошлом поколении они, должно быть, были гораздо многочисленнее, ибо Барт оценивал конницу шоа, принимавшую участие в военном походе в область Музгу, к которому он примкнул, примерно в 8 тыс. человек. Это число мне подтвердил один сведущий высокопоставленный чиновник в Куке. Во время моего пребывания в Борну племена шоа все вместе были, очевидно, в состоянии выставить не более 5 тыс. всадников. Правда, на разделяющий нас промежуток времени приходится одно событие, которое значительно уменьшило численность арабских племен (я вернусь к нему в главе, посвященной истории Багирми), а именно паломничество фанатика-феллата муаллима Шерфеддина. Явившись из стран на Нигере, он пересек южное Борну и Багирми и увел с собой из обеих стран много народа. Насколько обезлюдели после этого отдельные поселения, можно понять из того, что я, например, застал в прежде густонаселенном городе Рен, некогда принадлежавшем сао, едва пятьдесят жителей, а город Афаде, население которого Барт оценивал в 8 тыс. человек, вряд ли насчитывал немногим более 2 тыс. человек.

В Борну шоа пришлось отказаться от излюбленных их предками верблюдов и начать разводить крупный рогатый скот. Но и здесь при густоте населения они были очень ограничены в своих традиционных привычках кочевников, занимались также разведением лошадей и не могли полностью обойтись без земледелия. Большие опустошения, нанесенные их стадам эпизоотией, теперь все больше и больше направляют их интересы в сторону земледелия, и с тех пор некоторые племена и подразделения племен сделались оседлыми. Этим объясняется то, что шоа играют весьма важную роль в хозяйственной жизни Борну. Это они снабжают крупные рынки зерном, коровьим маслом и дикорастущим рисом. Особенно же обильно представлены продукты их трудов в земледелии, скотоводстве и коневодстве на рынке, который происходит по понедельникам в Куке. Поразительно, что арабы, т. е. та самая часть населения, чьи предки пасли скот в негостеприимных пустынях и степях, с явной охотой поселились в Борну в местах, наиболее богатых водой. Поскольку они не считают охоту позорным занятием, они здесь усердно занимаются также добычей слонов и буйволов. У меня еще будет случай описать их внешний вид и обычаи, их жилище и одежду в той части моего путешествия, которое относится к их округам. Правда, опытный путешественник старается не заезжать к ним, ибо из всех арабских обычаев у борнуанских шоа самый большой ущерб нанесен обычаю гостеприимства.

Каждое племя возглавляет старейшина — баш-шейх, а каждое низшее подразделение управляется шейхом, который подчиняется какому-либо сановнику в Куке как стоящей над ним инстанции. В качестве регулярных податей все подразделения кавалима, асала, бени-хасен, бени-бедр, хоззам и улед-хамед, т. е. шоа, живущие преимущественно во внутренней части государства, поставляют раз в три года лошадей, быков и кувшины с животным маслом в количестве, находящемся в определенной зависимости от их численности, и, кроме того, ежегодно десятую часть зерна (ашур). Сходны с этими и подати, которыми облагаются джоама и асела, однако здесь отсутствует регулярная поставка лошадей, а остальные сборы производятся не коллективно, а накладываются на отдельные хозяйства и вносятся ежегодно. Напротив, саламат облагаются налогом совсем по-иному, в соответствии с тем, живут ли они по южному краю Чада, в остальных областях провинции Котоко, или в Логоне и Бальге у северной границы с язычниками музгу. Те подразделения, которые находятся поблизости от языческих племен, обязаны, помимо зерна, лошадей или быков, поставлять еще рабов. Другие сдают одежды, которые ткут и окрашивают в Котоко или Логоне; на третьих накладывается подать, состоящая из меда, дикорастущего риса или овец.

Четвертая часть регулярных податей поступает к тому сановнику в Куке, чьему надзору вверено соответствующее подразделение племени, а поскольку он не сам отправляется в свой округ для сбора налогов, а посылает туда уполномоченного — укиль (в сопровождении правительственного курьера, кингиама), то оба они требуют от каждой деревни еще и так называемую дийафу (угощение), которая состоит из твердых талеров, зерна, быков или тоб. При назначении нового баш-шейха правитель требует, кроме того, от соответствующего подразделения племени определенное число лошадей. Из них свою долю получает и надзирающий сановник, который по такому случаю обычно претендует еще и на одну рабыню. Во время моего пребывания в Борну после всеобщего падежа скота было позволено вносить уплату деньгами из расчета от одного до двух талеров за каждую голову. Когда предпринимаются военные походы, все племена шоа обязаны поставлять воинов. Каждый человек имеет право на половину своей добычи, если она состоит из рабов, лошадей или скота, и на всю добычу, если речь идет о вещах (одежда, украшения и т. п.), и только добытое оружие достается исключительно правительству.

Упомянув туарегов, феллата, жителей Багирми и Вадаи, поселившихся в Борну, мы закончим перечисление отдельных элементов его населения.

Туареги (киндин) представлены келети, которые вместе со смешанным племенем джатко (кубури, томагера, кай боркуа) населяют округ Телль на левом берегу Комадугу-Йобе, напротив округа Дучи и километрах в 100 к западу-северо-западу от Куки. Много веков назад они поселились на северной границе государства, так как уже Идрис Алома использовал их в борьбе с их же соплеменниками, живущими в пустыне. Значительное уменьшение в позднейшее время причитающихся с них податей, состоящих из верблюдов, говорит о том, что прежде их численность была выше. Кроме того, туареги живут еще в Зиндере, отдельные группы — в Мунио, и каким-то странным образом потомками киндин считаются жители города Диква. Хотя я могу удостоверить, что последнее мнение повсеместно распространено в Борну (о нем, по-видимому, не слышали ни Барт, ни Рольфс), мне тем не менее не удалось найти для него какого-либо обоснования, тем более что сам я в Дикве не был.

О том, что феллата основали свои первые поселения в Борну лишь в середине XVI в., уже упоминалось в кратком историческом обзоре. Хотя многие из них, возможно, перебрались снова на запад, когда шейх ал-Канеми изгнал фанатические орды их собратьев за границы государства, тем не менее отдельные общины этой любопытной народности сохранились в некоторых центральных областях страны и по всей западной и южной периферии Борну. Наконец тут и там по стране разбросаны поселения людей из Багирмы, которых называют, как кажется, карде, а также из Вадаи и, возможно, из других соседних стран, однако они составляют столь незначительную часть населения, что в целом их можно не принимать во внимание.

Почти невозможно сделать хотя бы приблизительно верный предварительный расчет численности приведенных элементов населения Борну при их передвижении, смешении и изменении состава. Гораздо легче мне удалось прийти к определенным правдоподобным выводам в Вадаи — вследствие большей однородности жителей, а также в Дарфуре — благодаря чрезвычайно ясному делению страны на провинции, округа, районы и общины. Поскольку Борну, без сомнения, имеет более густое население, нежели соседствующие с ним на востоке страны, то я охотно принимаю оценку по меньшей мере в 5 млн. человек, исходящую от Барта, который вдобавок наблюдал эту страну больше всех других путешественников. Исходя из этой оценки, я склонен определить численность различных групп населения в цифрах, которые тем самым призваны выразить лишь их примерное соотношение друг с другом (тыс. человек):

Не упомянутые в этом перечне бедде, нгиззем, керрикерри, бабир, которых в любом случае можно считать постоянными подданными государства Борну, восполняют своими восточными общинами те 250 тыс. душ, коих еще не хватает до 5 миллионов, но, возможно, их численность превосходит эту цифру.