Сальери

КАКИМ ЧЕЛОВЕКОМ БЫЛ САЛЬЕРИ?

Мог ли великий Шуберт написать подобное о человеке плохом, злобном, завистливом?

Профессор Борис Кушнер отвечает на этот вопрос так:

«Каким человеком был Сальери? Я думаю, что ответ на этот вопрос уже в какой-то мере ясен. <…> Плохой человек не сможет проявить такое чувство благодарности, которое обнаружил Сальери по отношению к своим учителям Гассману и Глюку. И, разумеется, плохой человек не станет давать бесплатные уроки и заниматься самоотверженно делами вдов и сирот музыкантов. Это впечатление дополняется заметками самого Сальери, оставленными им Игнацу фон Мозелю, и свидетельствами современников. Сальери пишет о своей жизни бесхитростно и даже, кажется, несколько наивно. Трогательны описания его рано проснувшегося тяготения к музыке и даже преходящие подробности, вроде пристрастия к сладостям. Сердечную симпатию вызывают страницы воспоминаний, где говорится о первой любви Сальери и о его женитьбе»^{209}.

К сожалению, достаточно широко распространено представление о Сальери как о человеке мрачном, рассудочном, чуждом подлинным радостям жизни и не знающем ничего, кроме музыки. Но это совсем не так. Воспоминания современников и более поздние биографические сочинения характеризуют Сальери как очень позитивного и доброжелательного человека. Вот, например, что пишет в своих «Воспоминаниях» известный тенор и композитор Майкл Келли, друг Моцарта и участник премьеры «Свадьбы Фигаро»:

«Однажды вечером Сальери пригласил меня сопровождать его в Пратер. В то время он сочинял свою оперу “Тарар” для Гранд-опера в Париже. Мы устроились на берегу Дуная, за кабаре, где пили прохладительные напитки. Он извлек из кармана набросок арии, сочиненной этим утром и впоследствии ставшей популярной. Ah! Povero Calpigi. Пока он пел мне эту арию с огромной выразительностью и жестикуляцией, я смотрел на реку, а потом вдруг заметил пересекавшего ее большого дикого кабана как раз около того места, где мы сидели. Я пустился бежать, и композитор последовал моему примеру, оставив позади Povero Calpigi и, что гораздо хуже, фляжку отличного рейнского вина. Мы потом много смеялись над случившимся, оказавшись вне опасности. В самом деле, Сальери мог шутить обо всем на свете, он был очень приятный человек, глубоко уважаемый в Вене, и я считаю большим счастьем тот факт, что он обратил на меня внимание»^{210}.

Хорошо знавший Сальери Иоганн Фридрих Рохлиц[44] дает нам такую его характеристику: «Радушный и любезный, доброжелательный, жизнерадостный, остроумный, неисчерпаемый в анекдотах и цитатах изящный человечек, с огненно сверкающими глазами, с загорелой кожей, всегда мил и опрятен, живого темперамента, легко воспламеняющийся, но столь же легко примиряющийся»^{211}.

Биограф Сальери Адольф Жюльен пишет:

«Любезный, веселый, высокодуховный, сострадательный. <…> Сальери умел связать себя искренней дружбой со многими артистами и любителями. Он был небольшого роста и всегда одет с некоторой изысканностью, у него были смуглая кожа, темные и полные огня глаза, выразительный взгляд и большая подвижность в жестах. Никто не знал такого количества всевозможных пикантных историй, и никто не умел рассказывать их с таким воодушевлением на таком странном жаргоне, где итальянский, немецкий и французский языки были смешаны в одинаковой пропорции. Большой любитель сладостей, он не мог пройти мимо кондитерской, не зайдя туда и не наполнив свои карманы драже и конфетами. <…> Он быстро приходил в гнев, но легко успокаивался, давая прекрасные примеры большой сердечной доброты. Время не ослабило его благодарности за то, что в молодости для него сделал Гассман, и он занялся образованием его дочерей, еще таких молодых после смерти их матери, обеспечивая все их потребности и сделав из одной из них выдающуюся певицу: он был их защитником, как Гассман был защитником для него самого»^{212}.

А вот описание Феликса Клемана, автора книги «Знаменитые композиторы с XVI века до наших дней»:

«Обладая удивительной работоспособностью, маэстро из Леньяго написал с 1770 по 1804 год 42 оперы и не меньшее число ораторий, кантат, дуэтов, трио, хоров и инструментальных пьес. В 1804 году он отказался от драматических успехов, чтобы полностью посвятить себя императорскому хору. Отставка, которую он попросил в 1821 году, была дана ему лишь в 1824 году. <…> Можно лишь признать справедливым тот факт, что император полностью сохранил ему его жалованье после того, как он оставил свои посты… Сальери был умен и обладал разнообразными знаниями. Он был любезным и имел характер, созданный для общества; он очаровывал все компании, в которых бывал, своей пикантной манерой рассказывать анекдоты. Его язык, представлявший собой смесь итальянского, французского и немецкого, забавлял его слушателей. <…> Если он и показывал себя порой слишком ловким в оборачивании себе на выгоду дружеских связей, которые он устанавливал с людьми, то, с другой стороны, в его жизни имели место факты, когда он выглядел самым привлекательным образом. Не будем забывать, что Сальери, уже находясь в почтенном возрасте, всегда помнил о доброте Гассмана, которую тот проявил к нему в самом начале его карьеры. Он делал больше, чем просто помнил об этом: он оплачивал свой долг памяти своему благодетелю, который, умирая, оставил двух девочек, лишенных поддержки. Композитор позаботился о них и оплатил все расходы по их образованию. <…> От своего брака он имел трех дочерей, которые нежно ухаживали за ним и окружали его вниманием, когда он стал старым»^{213}.

Борис Кушнер приводит следующую историю, показывающую, насколько у Сальери было развито чувство юмора:

«Композитор жил в доме, доставшемся в наследство его жене и ее брату от их отца. Делами дома занимался брат жены. Однажды композитора начала изводить визитами некая дама, снимавшая в доме квартиру и желавшая изменить условия договора. Объяснения Сальери, что он не имеет никакого отношения ко всему этому, не помогали. Тогда при очередном разговоре он сказал даме, что может помочь ей только одним: пусть она напишет свою просьбу, а он положит ее на музыку. Дама ретировалась»^{214}.

А вот, например, шутливые и вместе с тем очень трогательные стихи, написанные самим Сальери:

Их можно перевести на русский примерно так:

В очерке Л. В. Кириллиной «Пасынок истории» читаем:

«С поздних портретов Антонио Сальери на нас смотрит лицо, вовсе не отмеченное каиновой печатью. Лицо благообразное и почтенное, притом не сановно-надменное и не холодно отчужденное, а вполне располагающее к себе, несколько мягковатое и чувствительное. Ни одна из его черт не обнаруживает скрытой порочности, лицемерия, хитрости или безжалостности. Что бы ни говорили о сомнительности выводов физиогномики, все же облик человека, особенно в пожилом возрасте, обычно позволяет догадываться о его жизненном опыте и выдает какие-то черты характера, чаще — не самые приятные. В данном случае речь может идти лишь об отсутствии следов каких-либо сильных страстей или роковых поступков. Это лицо человека, прожившего благополучную жизнь и не терзаемого никакими фуриями, но притом и не закосневшего в сытом самодовольстве»^{216}.

Чтобы представить себе, как выглядел Сальери, лучше всего посмотреть на знаменитого актера Олега Табакова в пьесе «Амадей», с 1983 года играющейся на сцене МХТ им. А. П. Чехова. Табаков исполняет эту роль неизменно со дня премьеры. Вот он — добродушный человек с румяными щеками и озорными ямочками на щеках. Понятно, что Табаков играл и играет образ, созданный Питером Шеффнером, но тот, кто видел его в этой роли, не мог не заметить, как Олег Павлович порой выходит из заданного образа и лукаво глядит в зал, взрывавшийся аплодисментами. Великий артист не просто играет роль великого композитора, он еще и похож на него внешне…

В самом деле, Сальери был скорее малого, нежели среднего роста. Главные черты его характера перечисляют все: живой, любезный, остроумный, с богатым воображением, располагающий к себе, скромный, сентиментальный и т. д.

По мнению литературоведа и писателя Л. П. Гроссмана, «Сальери не самодовольная бездарность, это замечательный мыслитель и теоретик, выдающийся философ искусств, неутомимый искатель совершенной красоты»^{217}.

Несомненно, Сальери обладал большим музыкальным талантом. Адольф Жюльен сравнивает его с композитором Антонио Саккини (Sacchini), родившимся в 1730 году во Флоренции и написавшим за свою жизнь 45 опер. Он пишет: «Сальери при жизни и после смерти имел судьбу, очень похожую на судьбу Саккини: будучи живым, он не занимал положения, соответствовавшего своему гению, а после смерти он не сохранил достаточно высоких позиций в капризной памяти потомков. Ему не повезло, он пришел в переходную эпоху, и хотя его музыкальные знания позволили ему подняться выше Саккини в интерпретации самых сильных и самых благородных чувств, его затмило сияние славы Глюка. <…> Оба они создали для французской сцены замечательные произведения, достойные быть причисленными к шедеврам, оба они могли в любое другое время занимать первый ряд, но судьба уготовила им рождение в тот самый момент, когда гений высшего порядка держал весь музыкальный мир под своим законным господством, поглощая всё, что ему подражало, и сражая всё, что бросало ему вызов»^{218}.

Итак, Антонио Сальери был композитором, чьи произведения достойны причисления к шедеврам. Прежде всего это относится к операм «Данаиды» (это шедевр во всех смыслах этого слова) и «Тарар» (опера, достойная того, чтобы занимать самое высокое место в мировой музыкальной истории).

Безусловно, говоря так, следует понимать, что эстетика того времени сильно отличалась от современной. Это сейчас принято утверждать, что музыка Моцарта — «символ неприкрытой гениальности», что она «оказывает уникальное воздействие на человека», «исцеляет тела и души людей»… В этом смысле Моцарту повезло: его музыка прошла через века и продолжает служить образцом для подражания и в XXI веке. Однако в свое время Моцарт стоял в одном ряду со множеством прекрасных композиторов (Глюк, Гайдн, Боккерини, Галуппи, Паизиелло, Чимароза и др.), деливших между собой аплодисменты публики. По праву в их число входит и Сальери. Но последний был еще и человеком организованным и удивительно работоспособным, не ждущим месяцами вдохновения, как многие его коллеги, понимающим, что такое сроки, что, впрочем, не мешало ему всегда и везде сохранять чувство собственного достоинства. Музыка стала для него идеалом, но при этом он и в повседневной жизни был человеком без явных изъянов: верным, заботливым, благодарным, готовым прийти на помощь друзьям…

И все-таки — занимался ли он интригами?

На этот вопрос дает великолепный ответ Л. В. Кириллина:

«Не в большей мере, чем это было и, к сожалению, остается обычным для профессиональной музыкантской и вообще артистической среды. Будучи любимцем императора Иосифа II и имея прочные связи при дворе, он мог бы, если бы захотел, принести коллегам очень много неприятностей. Примеры подобного поведения в истории встречались: так, Ж. Б. Люлли, пользуясь покровительством Людовика XIV, безжалостно расправлялся со всеми конкурентами и фактически стал музыкальным “монархом” Франции. Далеко не лучшим образом вел себя в Вене времен Марии Терезии капельмейстер собора Святого Стефана Г. Ройтер, не дававший хода молодым музыкантам и вышвырнувший на улицу молодого Й. Гайдна, когда у того сломался голос[45]. Сальери ничего похожего не делал, и его борьба за место под солнцем никогда не принимала характер войны на уничтожение. То, что Моцарт в своих письмах называл “кознями” Сальери, было скорее мелкими интрижками или просто недоразумениями, вызванными стечением обстоятельств (к тому же сам Моцарт с его язвительным языком и некоторой заносчивостью в обращении с коллегами-композиторами вовсе не являлся образчиком ангельской кротости)»^{219}.

Кто проявил себя беспринципным и бессовестным интриганом, так это Лоренцо да Понте, который, как мы уже говорили, по ходатайству Сальери получил в Вене место придворного поэта-либреттиста. Но его тот же Моцарт почему-то своим врагом не считал. А ведь именно за интриги и финансовые махинации Лоренцо да Понте был уволен со своей престижной должности и вынужден был покинуть не только Вену, но и Европу. Конец жизни он, напомним, провел в США, где и умер в 1836 году.