Самая страшная книга 2014

Александр Юдин Чики-чик

Элитная вечеринка в Винтажном зале Центра современного искусства шла на убыль. Уже отплясала и даже спела под «фанеру» группа «Стринги» — бесспорный гвоздь программы; уже раскраснелись лица и съехали набок галстуки счастливых участников статусного мероприятия, а парочка раскрученных телеведущих, нанятых на роль конферансье, свежие остроты подбирала с усилием.

Профессор Костромиров допил коньяк, поставил опустевший бокал на поднос подвернувшегося официанта и, отказавшись от новой порции, в некоторой задумчивости направился к выходу.

При взгляде на этого сорокашестилетнего мужчину, на его хорошо тренированную, мускулистую фигуру, загорелое, с хищными чертами лицо мало кто догадался бы, что перед ним представитель сугубо мирной, можно сказать, кабинетной профессии. А если точнее — профессор Института востоковедения, член-корреспондент Российской академии наук.

Кой черт занес его на эти галеры, размышлял между тем профессор. Целый вечер убит впустую. Да, «Хеннесси» тут неплох, виски тоже — двенадцатилетнее «Джемесон 1780»… Все же это недостаточные основания, чтобы три с половиной часа тусоваться среди целлулоидной публики московского бомонда. Ни одного интересного собеседника за весь вечер! Голова утром болеть будет… Виски с коньяком мешать определенно не стоило. Но что-то ведь подвигло его на этот шаг, продолжал анализировать Костромиров, пробираясь к выходу. Профессор имел пытливый, логический склад ума, а потому любил во всем докапываться до сути. Пожалуй, основную роль сыграло природное любопытство. Костромирова сначала смутило, а потом заинтриговало то обстоятельство, что пригласил его на эту закрытую вечеринку сам ее устроитель — Сладунов Борис Глебович, личность довольно известная. Сладунов входил не то в сотню, не то в тысячу богатейших людей страны, был сопредседателем партии «Конкретная Россия» и прославился отчаянной патриотичностью. Борис Глебович приобрел на аукционе «Сотбис» малоизвестный шедевр Малевича «Зеленый треугольник» и торжественно даровал его Третьяковской галерее. Стоит ли удивляться, что вскоре после этого возбужденное было против него уголовное дело о сокрытии многомиллиардных налогов благополучно замяли.

Костромирова заинтриговало то, что с этим самым Сладуновым он никаких общих дел никогда не имел и даже знаком не был. До сего момента их пути не пересекались. А тут — на тебе! — личное приглашение на закрытый ужин в ЦСИ. Странно? По меньшей мере. Но и любопытно, черт побери!

Костромиров уже подходил к дверям, как вдруг путь ему преградила монументальная фигура секьюрити.

— Вы будете Костромиров Горислав Игоревич? — спросил охранник, сверяясь с бумажкой.

— Совершенно верно, — подтвердил профессор.

— Господин Сладунов просил уделить ему несколько минут.

— Ну… хорошо, — недоуменно огляделся Горислав Игоревич, — А где он сам-то, ваш господин Сладунов?

— Столик Бориса Глебовича вон там, на балконе, — кивком головы указал охранник, — в самой середке.

Костромиров поднялся на галерею, опоясывавшую Винтажный зал по периметру. Он пребывал в легком раздражении. Если у этого нувориша и впрямь есть к нему дело, зачем было ждать целый вечер?

Сладунова Горислав Игоревич узнал сразу — видел пару раз по телевизору. Рядом с ним за столиком сидел тип кавказской наружности в ослепительно-белом костюме. Заметив профессора, Борис Глебович призывно замахал рукой.

— Горислав Игоревич! — воскликнул он, ногой пододвигая профессору свободный стул. — А я вас жду. Что ж вы за весь вечер так и не подошли? Ну, да ладно, давайте знакомиться. Это Чингиз Раджиев, мой зять и юрист компании, — Сладунов указал на кавказца в белом, — А это Костромиров Горислав Игоревич, профессор востоковедения, член-корреспондент РАН, кавалер Ордена Почетного Легиона. Я ничего не упустил? У вас столько всяких титулов да званий…

— Нет, — ответил Костромиров, с вежливой улыбкой разглядывая коммерсанта, — все верно. — И кивнул белоснежному зятю. — Очень приятно.

На первый взгляд Сладунов являл собой фигуру, ничем особенно не примечательную. Был он чуть ниже среднего роста, довольно плотен, с заметным брюшком; голову имел крупную, коротко остриженную, лоб широкий, нос хрящеватый. В глазах его, да и во всем облике сквозила эдакая крестьянская или, точнее, кулацкая хитринка. Горислав Игоревич невольно отметил, что формой головы и чертами лица Сладунов очень напоминает императора Веспасиана — так, как того запечатлел в мраморе забытый ныне античный скульптор.

— Вы не очень похожи на профессора, — довольно бесцеремонно заметил Раджиев.

— Чингиз! — укоризненно покачал головой Борис Глебович. — Однако мой зять прав. Уж очень у вас, Горислав Игоревич, вид не профессорский. Спортом небось занимаетесь?

— Просто держу форму, — холодно ответил Костромиров.

— Оно и видно, — кивнул Сладунов, — Уважаю. — И, обращаясь к зятю, добавил: — Вот, Чингиз, бери пример: сорок шесть лет человеку, а разве дашь? Максимум тридцать семь! А уже и профессор, и членкор, и все чики-чик.

Раджиев пробурчал в ответ нечто нечленораздельное.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросил Сладунов. — Чингиз! Что ж ты застыл? Потчуй гостя.

Зять снова пробормотал что-то неразборчивое и потянулся к одной из стоявших на столе бутылок.

— Не извольте беспокоиться, — остановил его Костромиров, — мне уже довольно на сегодня. — И с намеком добавил: — У меня еще кое-какие дела.

Сладунов бросил на профессора пристальный взгляд и кивнул:

— Да, дело прежде всего. Кстати, о делах: я слышал, что вы пишете сейчас научную работу… Как это у вас называется? Ах да, монография. И тема ее как-то связана с Мальдивскими островами. Я прав?

— Действительно, — с искренним удивлением подтвердил профессор, — Однако я поражен. Откуда вам это известно?

Борис Глебович лишь таинственно заулыбался в ответ и снова спросил:

— А про что все ж таки работа? Если это, конечно, не секрет.

— Никакого секрета, — пожал плечами профессор, — Монография посвящена первой династии мальдивских султанов и, в частности, основателю Мальдивского султаната Мухаммаду уль-Абдале. Ведь именно Мухаммад I в середине XII века обратил мальдивцев в ислам, до него местные жители исповедовали буддизм. Так вот, среди прочего я исследую причины и, гхм, условия…

— Это и вправду интересно, — прервал его Сладунов. — Но почему вдруг Мальдивы?

— Что значит почему? Во-первых, таково задание издательства, с которым я сотрудничаю, а во-вторых, эта тема в сфере моих интересов. Вы сами изволили заметить — я востоковед.

— И как продвигается, так сказать, реализация проекта? — не унимался коммерсант.

— Простите, Борис Глебович, — не выдержал Костромиров, — но чем вызван такой интерес к моей научной деятельности?

— Сейчас все объясню. Только давайте сначала попробуем вот этот «Курвуазье». Вы убедитесь, он исключительный. Двадцатилетней выдержки. Нет, нет, я настаиваю! Только попробуйте, и все, — убеждал Борис Глебович, разливая коньяк по широким бокалам.

Костромиров пригубил из вежливости.

— Ну как? — прищурился Сладунов.

— Да-а, — покатав драгоценный напиток во рту, признал профессор, — «Курвуазье» хорош.

— Что я говорил! — засмеялся Борис Глебович, — Вот теперь можно и о делах. А то вы небось уже извелись, гадая, что этому капиталисту от вас потребовалось? Сразу скажу, что хочу предложить вам интересную сделку. Интересную прежде всего — для вас. В общем, так. Все началось, хе-хе, с мечты. Я всегда, знаете ли, мечтал прикупить какой-нибудь морской островок. И не только, чтобы тупо вложиться в недвижимость. Государство у нас, как известно, беспокойное. Не ровен час… Всякое может случиться. И потом, сейчас вот мне пятьдесят шесть с хвостиком, силенок хватает. Но время-то бежит. И когда-никогда передам я все дела Чингизу, а сам заживу в свое удовольствие. И личный остров на этот случай неплохой вариант, верно? Ладно. Приобрести остров, скажем, у побережья Хорватии или Испании той же — не штука. Но мне хотелось, чтобы круглый год — лето! Самого я с Сахалина родом, условия, в смысле погодных, там не сахар, считай, каторжные, хе-хе. А на старости лет хочется погреть, так сказать, косточки. И на отопление чтоб не тратиться. Тоже плюс, согласны?

Профессор пожал плечами.

— Короче говоря, загорелось мне купить один из островов Мальдивского архипелага. Их там тысяча сто девяносто две штуки. И большинство необитаемые. А климат какой? Сказка! Ниже плюс семнадцати температура вообще не опускается. И никогда не поднимается выше тридцати семи. А так, в среднем по году, колеблется от двадцати четырех до тридцати. Баунти, просто баунти! В смысле — рай. Да вот беда! Оказалось, Мальдивское правительство своих островов не продает категорически. Максимум — сдает в долгосрочную аренду. Но когда я ставлю перед собой какую цель… Тамошние чиновники тоже люди. Короче говоря, неважно как, но заветный остров я прикупил. Правда, небольшой совсем, где-то триста пятьдесят метров в длину и метров сто в ширину. Но весь зеленый такой. И даже с готовым жилым строением. Кто и когда там этот дом построил, не знаю. Но домик оказался вполне себе ничего. Эдакое бунгало, если понимаете, о чем я. Ну, я его довел до ума, оборудовал как полагается, все чтобы чики-чик. Ладно. Поскольку остров был безымянный, имя ему я придумал сам. Теперь он — остров Сладулин.

Костромиров недоверчиво посмотрел на Бориса Глебовича.

— А что? По-моему, удачное такое название. И фамилию мою фиксирует, и с родным Сахалином в созвучии, — пояснил Сладунов, явно гордясь своим словотворчеством.

— Но за домом следить надо, верно? — продолжил Борис Глебович. — Собственность — штука ответственная. И потом, хочется ведь так: когда бы я туда не приехал — один ли, с супругой или еще, хе-хе, с кем — чтобы все, значит, чики-чик. То есть, по-любому, нужен присмотр, понимай — прислуга. Во-от. Ну, к туземцам доверия у меня нет. И что с них взять, когда кокосы да бананы им сами в рот падают; с ленцой ребята, короче. И главное, я их не знаю совсем. Какое тут доверие? По нынешним временам личная преданность выше деловых качеств ценится. Согласны? Так-то вот. Что было делать? Пришлось задействовать собственных родственников. И мне спокойнее, и им благодеяние. Короче, выписал я с Сахалина двоюродного дядьку с материной стороны, Василия Васильевича, сестру свою, тоже двоюродную, Татьяну Степановну, да еще Антоху. Кем мне тот Антоха приходится, по правде, черт разберет; что-то такое жене моего сводного брата. Ну, неважно. Антоха — за сторожа, ну а Танюха — та повариха и кухарка; она ведь в этой сфере, считай, всю жизнь оттарабанила. Дядька Василий там за главного. Он из военных, майор морской авиации. В отставке, понятное дело. В общем, я рассудил, что порядок он поддержать сумеет. Большего-то от офицера требовать нельзя, хе-хе, большего-то они ничего не умеют. Ать-два, равняйсь, смирно! Согласны?

Профессор Костромиров неопределенно хмыкнул. Он попивал коньяк и слушал Сладунова хотя и с интересом, но с нарастающим недоумением: к чему тот все это ему рассказывает?

— Но мне «равняйсь, смирно» от него как раз и нужно. Чтобы порядок в доме, и все чики-чик, — продолжал между тем Борис Глебович. — С каждым из родственников я по всем правилам заключил трудовой контракт, на пять лет с пролонгацией. Оклады им определил хорошие; раз в год им отпуск полагается. Не обидел, короче. Но их обязанности в договорах прописал тоже четко. Значит, как я и говорил, Василь Василич состоит у меня в должности управляющего, Танюха Степановна — повариха. Ну и другие женские дела по дому ей вменены. А Антон, тот совмещает две должности: сторожа и садовника; надо ж кому-то и о приусадебной, так сказать, территории позаботиться, верно? Короче, все чики-чик. Одна беда — недвижимость-то хорошо бы освоить. Ну, пожить там какое-то время, осмотреться, все дела. Чтоб, типа, понять, пригоден дом для комфортного проживания? А то, может выйти, решу туда перебраться на ПМЖ, так сказать, а там — и то не так, и это не этак, согласны?

Горислава Игоревича порядком раздражала манера собеседника то и дело задавать риторические вопросы, тем не менее он отхлебнул из бокала и кивнул. Костромиров решил все-таки дослушать рассказ экстравагантного мультимиллионера до конца. Он интуитивно ощущал какую-то интригу. Только какую?

— На родственников-то моих сахалинских надежда слабая. Они в своем медвежьем углу привыкли к «совку», так их куда ни сунь — им везде курорт. По хорошему-то, мне надо самому туда ехать. Хотя бы с недельку пожить там. Да только — во! — Сладунов чиркнул себя ребром ладони по горлу. — Времени совсем нету, ни капелюшечки! Дела, дела… Ну, лишен я такой возможности, хоть ты тресни!

Борис Глебович покачал головой и, вздыхая о своей тяжкой доле, наполнил опустевшие бокалы. А потом вдруг подмигнул Костромирову:

— Но мир не без добрых людей, верно? Дней пять назад, кажется, на саммите «Конкретной России», разговорился я, значит, с генеральным директором Издательского Дома «Гешихт-респект» Пфаненштилем Генрихом Ивановичем и пожалился ему на свою проблему. А он возьми и посоветуй: дескать, а чего бы тебе, Борис Глебович, не послать кого-нибудь заместо себя? В качестве, так сказать, эксперта. Но чтобы человек был культурный, образованный — из нашей среды, короче. Вот, говорит, профессор Костромиров — член-корреспондент и все дела, да ко всему еще и кавалер французского Ордена Почетного Легиона — как раз сейчас работает над темой, напрямую связанной с твоими разлюбезными Мальдивами. Пускай он погостит в твоей недвижимости, обживется, да все потом аккуратно доложит — готов-де дом к приему хозяина или как. Заодно закончит свой научный труд. А то, говорит, обещался сдать в издательство еще в феврале, а уже середина апреля. Короче, и тебе хорошо, и ему польза… А? Что скажете, Горислав Игоревич?

— Я правильно понимаю, — поднял брови Костромиров, — вы предлагаете мне отправиться вместо вас на Мальдивы? На этот ваш… Сладулин?

— Да, — коротко подтвердил Сладунов и уставился на профессора с хитрым ленинским прищуром.

— Довольно неожиданное предложение.

— Все за мой счет. Включая перелет до Мале, проживание, питание. И обратные билеты, разумеется, тоже.

— Дело совсем не в деньгах… Хотя и в подобном спонсорстве я никоим образом не нуждаюсь.

— Кто говорит о спонсорстве? Все на условиях взаимности. Поживете там недельки три или месячишко (как пойдет), допишите эту свою книжку про султана, на природном, так сказать, материале. И отвлекать там вас никто не сможет, при всем желании: остров-то необитаемый, кроме обслуживающего персонала — никого. Даже Интернета нет. Но мобильная связь работает исправно. А по окончании представите мне подробный отчетен, довольно будет и в устной форме: расскажете, насколько дом готов к проживанию, и как прислуга справляется со своими обязанностями. По рукам?

Горислав Игоревич не заметил даже, как допил свой коньяк. Зять Сладунова поспешил вновь наполнить его бокал, и профессор машинально отхлебнул едва не половину.

— Нет, нет, знаете ли, — запротестовал он, только сейчас осознав, что изрядно захмелел, — все это как-то слишком неожиданно и… несуразно…

— А что вас останавливает? — вкрадчиво спросил Сладунов, перегибаясь к нему через стол. — Вы же, насколько знаю, холостяк, детей нет. То есть семейных обязательств никаких. И путешествовать любите. Да, да, Генрих Иванович охарактеризовал вас как опытного путешественника. Поработаете на лоне тропической природы, в спокойствии, на всем готовом. А задание… Что задание? Вам и делать-то ничего специально не надо! Поживете там, осмотритесь, а потом поделитесь со мной впечатлениями. Между прочим, Генрих-то Иванович не в шутку переживает, говорит, вы ему издательский план срываете… Вот и выйдет: и вам хорошо, и всем польза. Ну же! Решайтесь, профессор!

— Даже не знаю, что и сказать, — в растерянности развел руками Костромиров.

— Вот и славно! — воскликнул Борис Глебович. — Значит, по рукам, и чики-чик! А я ведь знал, что вы не откажетесь, уже и контрактик подготовил. Совершенно для вас необременительный, все условия — в вашу пользу, сейчас сами увидите. Чингиз! Где бумаги?

«Не стоило вчера коньяк с виски мешать, — сокрушенно думал профессор Костромиров, подъезжая на такси к аэропорту «Домодедово», — ох, не стоило. Коньяк — напиток ревнивый, соседства, даже самого благородного, не переносит…»

Этим субботним утром Горислав Игоревич проснулся с тяжелой головой и с надеждой, что весь вчерашний вечер ему приснился. Но надежда растаяла, стоило ему подняться с постели и дойти до кабинета — там, на столе, лежал подписанный обеими сторонами «агентский договор». Костромиров взял в руки два прошитых степлером листка бумаги, обреченно упал в кресло и принялся за чтение.

«Сладунов Борис Глебович, действующий от собственного лица, именуемый в дальнейшем «Принципал», с одной стороны, и Костромиров Горислав Игоревич, действующий от собственного лица, именуемый в дальнейшем, Агент», с другой стороны, при совместном упоминании именуемые «стороны», заключили настоящий Договор о нижеследующем:

1. Предмет Договора

1.1. Принципал поручает, а Агент принимает на себя обязательство выполнить в указанные в настоящем Договоре сроки следующий комплекс фактических действий: проверить пригодность объекта недвижимости (далее по тексту — «Дом») для комфортного и безопасного проживания в нем Принципала и членов его семьи (далее по тексту — «поручение»).

1.2. Точное наименование и место нахождения Дома указано в Приложении № 1 к настоящему Договору.

2. Обязанности сторон

2.1. Принципал обязуется организовать и оплатить поездку Агента до места исполнения поручения и обратно, а также берет на себя все организационные вопросы, связанные с проживанием Агента в Доме, а равно все расходы, связанные с таковым проживанием (включая ежедневное не менее чем трехразовое питание), на весь период выполнения последним поручения Принципала.

2.2. Агент обязуется добросовестно выполнить поручение Принципала и по его завершении представить последнему полный устный отчет.

2.2.1. Агент обязуется выполнить поручение Принципала в течение 20 (двадцати) календарных дней с момента его доставки к месту исполнения поручения. По обоюдному согласию сторон данный срок может быть продлен.

3. Ответственность сторон и форс-мажор

3.1. За неисполнение или ненадлежащее исполнение настоящего Договора стороны несут ответственность в соответствии с законодательством РФ.

3.2. Стороны освобождаются от ответственности за частичное или полное неисполнение обязательств по настоящему Договору, если это неисполнение явилось следствием обстоятельств непреодолимой силы, возникших после заключения настоящего Договора в результате обстоятельств чрезвычайного характера, которые стороны не могли пред, видеть или предотвратить.

В случае наступления указанных обстоятельств срок выполнения сторонами своих обязательств по настоящему Договору отодвигается соразмерно времени, в течение которого действуют эти обстоятельства и их последствия.

4. Особые условия

4.1. В случае, если в процессе исполнения настоящего Договора здоровью Агента, по не зависящим от Принципала причинам, будет причинен какой-либо вред, Принципал не несет ответственности за наступление подобных последствий.

5. Заключительные положения

5.1. Настоящий Договор составлен в 2-х экземплярах и вступает в силу с момента его подписания обеими сторонами.

5.2. Договор может быть расторгнут досрочно лишь по взаимному согласию обеих сторон».

Вчера, ознакомившись с договором, Костромиров потребовал внести изменения в пункт 4.1. «А если вам потом крыша на голову рухнет или еще что, — заявил он — Такое бывает. А на Мальдивах и землетрясения случаются. Я не строитель и не могу ни проверить, ни тем более гарантировать надежность самого дома. Не-ет, давайте тогда запишем, что обе стороны не несут ответственности за возможный вред здоровью». Зять Сладунова резонно возразил, что в «особых условиях» речь идет о вреде, полученном во время исполнения договора, а не после. «Зачем вообще нужен этот пункт? — спросил тогда профессор. — Он мне не нравится». Раджиев спокойно пояснил, что это условие включено на случай аварии с самолетом и тому подобных обстоятельств, а также как страховка на случай неосторожных действий самого профессора. «Утонете во время купания. И такое бывает», — с холодной улыбкой предположил он. Но Горислав Игоревич заупрямился: «Не стану подписывать в этой редакции». Против его ожиданий Сладунов не послал все к чертям, а махнул рукой и велел Чингизу сделать так, как хочет профессор. И Раджиев послушно исправил договор прямо от руки; написал на полях «исправленному верить», и стороны поставили рядом свои подписи. Теперь пункт 4.1 звучал следующим образом: «В случае, если в процессе или сразу после исполнения настоящего Договора здоровью одной из сторон, по не зависящим от другой (противной) стороны причинам, будет причинен какой-либо вред, ни одна из сторон не несет ответственности за наступление подобных последствий». Прочитав это сейчас, на свежую голову, профессор осознал, что в результате правки пункт вышел еще более несуразным и даже двусмысленным.

Еще к договору прилагалась широкомасштабная карта Мальдивского архипелага, помеченная в правом верхнем углу как «Приложение № 1 к Агентскому Договору от 25.04.2012 г.»; остров Сладулин был обведен красным кружком; на нижнем поле карты имелась надпись: «Под объектом недвижимости, именуемым в настоящем Договоре «Домом», следует понимать как само принадлежащее Принципалу двухэтажное строение, общей площадью 660 кв. м, так и всю территорию острова Сладулин, входящего в состав островов Мальдивского архипелага».

«Ой, не нравится мне все это», — подумал Горислав Игоревич, и тут зазвонил телефон.

— Слушаю! — раздраженно рявкнул он в трубку.

— Здравствуйте, — ответил приятный женский голос. — Вы профессор Костромиров?

— Я-то профессор, а вы кто?

— Секретарь Бориса Глебовича Сладунова. Меня зовут Дина. Борис Глебович просил вам передать, что ваш самолет вылетает из аэропорта Домодедово сегодня в шестнадцать тридцать, рейс номер 9613 в Доху. Регистрация начинается за три с половиной часа.

— Почему в Доху? — удивился Костромиров. — Это же столица Катара.

— Все правильно. Просто вы летите на Мальдивы с пересадкой. Второй самолет рейса 8666 взлетает из Дохи в восемнадцать ноль-ноль по местному времени, и он доставит вас уже в Мале. Борис Глебович решил, что вам как человеку курящему будет тяжело лететь одиннадцать-двенадцать часов без пересадки. Хочу отметить, что оба самолета — повышенной комфортности, принадлежат авиакомпании «Катарские Авиалинии», так что полет не должен вас утомить. Билеты и письменные инструкции Бориса Глебовича вы получите непосредственно в аэропорту от Чингиза Тамерлановича Раджиева. Есть ли у вас вопросы?

— К вам нет, — только и нашелся ответить Горислав Игоревич.

Регистрация на рейс 9613 подходила к концу, и профессору вдруг чертовски захотелось плюнуть на все и уехать. Но природные обязательность и честность не позволили. Чингиз Раджиев явился, когда уже объявили посадку, извинился, сослался на «пробки» и вручил Костромирову два билета: один — до столицы Катара, а второй — из Дохи в Мале. И еще запечатанный конверт.

— В конверте письменные инструкции Принципала, — пояснил сладуновский зять-юрист, — ознакомитесь в полете.

Костромиров быстро прошел регистрацию и таможню, сдал багаж и, не заходя в дьюти-фри, погрузился на борт Боинга-777 катарских авиалиний. Самолет набрал высоту, улыбчивая стюардесса продемонстрировала, как следует себя вести в экстренных случаях. Когда разнесли прохладительные напитки, профессор решил, что пришло время ознакомиться с «инструкцией Принципала», и вскрыл конверт. Инструкция — четыре листа компьютерной распечатки — содержала следующий текст:

«Здравствуйте, Горислав Игоревич.

Если Вы читаете это письмо, значит, уже летите в сторону Мальдив, а потому имеете право знать некоторые специфические нюансы порученного Вам дела, о которых я (прошу простить) умолчал при заключении Договора. Нет-нет, не беспокойтесь, предмет Договора и общий характер Вашей миссии остаются прежними: Вам надо проверить, насколько приобретенные мною остров и усадьба пригодны для моего комфортного и безопасного проживания. И я по-прежнему надеюсь, что никаких особенных трудностей выполнение означенного поручения у Вас не вызовет, и Вы со всеми возможными удобствами сможете завершить свою монографию. Вот только в упомянутом выше предмете Договора акцент, пожалуй, следует сделать не на «комфортности», а на «безопасности». Однако все по порядку.

Дело в том, что у меня по жизни есть Враг. Этот Враг долгое время рядился в одежды друга, а может, поначалу и был таковым. Зовут его Муль Яков Семенович. Мы выросли вместе — в одном доме, в одном дворе Южно-Сахалинска; закончили одну школу. Потом наши пути разошлись. На долгих семнадцать лет. Жизнь снова свела нас, когда я, оставив пост в администрации губернатора Сахалинской области, только-только начал организовывать собственный бизнес по добыче трепангов. Так сложилось, что Муль уже некоторое время крутился в этой сфере, вот мы и решили организовать совместную компанию с долями участия пятьдесят на пятьдесят. В каких-то два года бизнес наш вырос, расширился, мы вышли на Китай, Японию и другие страны региона. А потом между нами пошли серьезные разногласия. Я полагал, что времена изменились, на Сахалине ловить больше нечего, и бизнес следует перепрофилировать и уводить на континент. Муля же все устраивало, и он не желал ничего менять. Тогда я предложил выкупить его долю по справедливой цене.

Он отказался наотрез. Короче, наши отношения — сначала деловые, а потом и личные — дали трещину. А тут еще, как на грех, в его семье случилось тяжелое несчастье: погибли жена и оба сына. После этой трагедии он совершенно забросил бизнес, но долю в компании отказывался уступать еще с большим, каким-то даже маниакальным упрямством. И вообще, я стал замечать, что с головой у него творится что-то не то. Поскольку все это реально вредило бизнесу, я вынужден был предпринять некоторые организационно-юридические меры и вывел Муля из состава участников компании. Не скрою, в результате этих мер (подчеркну, что с правовой точки зрения они были абсолютно безупречны, а с позиций бизнеса — совершенно оправданы) Яков потерял почти все. Но бизнес — дело рисковое.

Оставив компанию, Муль вернулся в свою изначальную профессию — пошел актерствовать в областной театр. Но вскоре запил, и его оттуда выгнали. Потом попал в «психушку», вышел и снова запил. По всей видимости, алкоголь окончательно доконал его психику, потому что в один прекрасный день он заявился ко мне и принялся угрожать, обвиняя во всех своих несчастьях, даже в смерти жены и детей. Разумеется, я выставил его за дверь. Тогда Муль среди бела дня, когда я выходил из офиса, бросился на меня с кухонным ножом. В присутствии кучи свидетелей. Охрана его, разумеется, скрутила. Суд признал его вменяемым (на мой взгляд, совершенно напрасно) и дал семь лет. Сам я, естественно, на том суде не присутствовал, но, как мне передали, в последнем слове Яков, вместо раскаяния, поклялся уничтожить меня и всех моих близких.

Я тогда подумал: что возьмешь с больного человека? И забыл об этой истории на семь с половиной лет. До того момента, когда в автоаварии погибла моя первая жена (я как раз в то время вел переговоры о покупке острова). Но вспомнить о Муле и его угрозах меня заставила не гибель жены, а последовавшие за ней события.

Началось с того, что прямо во время похорон мне пришла «эсэмэска» с неизвестного номера: «Чертовски жаль, Чика. Но это только начало». Владельца номера, понятное дело, быстро нашли. Да только что толку? Им оказался какой-то алкаш, который потерял свой мобильный. Но я-то сразу просек, что это Муль весточку прислал. А кто еще мог знать мое детское прозвище «Чика»?

Мне не составило труда выяснить, что Муль откинулся с зоны еще за год до случая с Татьяной (так звали мою покойную супругу), был освобожден условно-досрочно за примерное поведение.

Грешным делом я решил, что Яшка блефует: узнал про мое несчастье и решил примазаться к Божьему промыслу, так сказать. Но после переговорил с экспертом, и тот пояснил, что неисправность в тормозной системе вполне могла быть вызвана и посторонним вмешательством. Тут я, понятное дело, призадумался. И дал своей службе безопасности отмашку найти Муля.

Но тот словно в воду канул.

Прошел месяц, за ним второй, розыски так и не дали результатов, и я стал помаленьку успокаиваться. Короче, вошел в обычный бизнес-ритм. Сами знаете, работа и время — лучшие лекари. А с делами у меня тогда был напряг. Только, оказалось, рано я расслабился.

Новое несчастье не заставило себя долго ждать: погибли одна моя хорошая знакомая и ее сын. Угорели на даче, во сне. На первый взгляд, бытовой случай — рано закрыли печную заслонку, только и всего. По этому факту даже дела возбуждать не стали. Я их смерть принял близко к сердцу, потому что, повторяю, эта женщина была мне дорога. Скажу больше: ее сын был и моим сыном тоже. Полагаю, дополнительных пояснений не требуется?

И снова, как в прошлый раз, во время похорон — анонимная эсэмэска: «Мне жаль, Чика. Но и это еще не конец».

Тут уж я поднял «на рога» всю свою СБ. Не найдете, говорю, мне этого гада, сокращу всех к такой-то матери! Но поиски, все одно, долгое время не давали никаких результатов. И лишь совсем недавно моим «эсбэшникам» удалось кое-что нащупать. Короче, выяснилось, что Муль Яков Семенович полгода назад уехал по турпутевке на Мальдивы. А вот обратно не вернулся. В номере отеля остались почти все его вещи, самого же его как корова языком слизнула. Только резиновые шлепанки на пляже нашли. Случай этот местные власти поспешили замять. Как-никак, туризм — основная статья доходов Мальдивской Республики. А нашим властям ранее судимый гражданин Муль и подавно не нужен.

Тут уж я призадумался всерьез. И вот о чем: а не готовит ли мне этот свихнутый актеришка какой-нибудь злобной пакости? Не затаился ли он на моем острове? А то и в самом доме?

Скорее всего, это лишь моя разыгравшаяся мнительность. Но причины для нее имеются, согласны? Правда, мои родственники, которых я отрядил на островное хозяйство, ни о чем подозрительном пока не докладывали. Но, как известно, береженого Бог бережет, а небереженого конвой стережет.

Полагаю, теперь Вам понятно, какого рода услуг я от вас ожидаю. Родственникам своим я хотя и доверяю, но не уверен в их компетенции. Сами понимаете, особенными дедуктивными способностями они не блещут. О Ваших же талантах разгадывать всякие криминальные ребусы в столице ходят легенды. Да-да, не отрицайте!

Вот, собственно, в этом и состоит моя к Вам приватная просьба: обследовать Сладулин, ну и дом, понятно. Только не подумайте сгоряча, что я безответственно подвергаю Вашу жизнь опасности. Скорее всего, никакой опасности и вовсе нет. Тем более, на острове Вы не один будете, верно?

Разумеется, теперь, когда Вам стали известны вышеизложенные подробности, Вы вправе отказаться от сделки. Я Вас пойму. Вы можете сесть на обратный рейс еще в Дохе или уже в Мале — по выбору. И делу конец. Понятно, условиями Договора одностороннее его расторжение не предусмотрено, поэтому обратный полет будет уже за Ваш счет. И еще Вам придется возместить стоимость двух билетов. Но, уверен, для Вас это не столь обременительно.

Все же искренне надеюсь, что Вас не так легко напугать, и мы окажемся друг другу полезными.

С уважением и в расчете на дальнейшее сотрудничество,

Б. Г. Сладунов».

«А вот редьку тебе в зад, а не «дальнейшее сотрудничество»», — в раздражении пробормотал Горислав Игоревич и скомкал сладуновское послание.

В Дохе Костромиров тем не менее пересел на рейс 8666 до Мале.

И дело было вовсе не в деньгах. Хотя перспектива тратиться на обратный перелет, а потом еще платить Сладунову свои кровные, профессору тоже никак не улыбалась. С одной стороны, Костромирова чрезвычайно разозлило, что Сладунов фактически его использовал, а с другой — взыграло природное любопытство. История-то могла выйти преинтересная! И оба этих обстоятельства в совокупности побудили его продолжить путешествие.

В конце концов, решил Костромиров, взять обратный билет он успеет всегда.

И потом, чему он удивляется? Ведь Сладунов делец и к тому же — нувориш. То есть принадлежит к той разновидности россиян, для которых все остальные граждане интересны лишь постольку, поскольку тех можно использовать в своих целях. Вот Сладунов его и использовал. Все естественно, все закономерно. Кроме того, договор он подписал сам, пускай и не во вполне здравом уме, но добровольно. А за собственные ошибки следует платить. Самому.

В конверт с инструкцией, помимо карты, были еще вложены три фотографии. На одной красовался мордатый усач в черном морском кителе и белой офицерской фуражке; надпись на обороте гласила: «Ковалев Василий Васильевич, управляющий». Другая фотография была сделана явно на каком-то курорте, скорее всего где-то в Анталии; грушевидной формы женщина с мужеподобным лицом, увенчанным монументальной копной белых волос, полусидела на пляжном лежаке под чахлой пальмой и, сдвинув брови, сурово смотрела прямо в объектив. «Татьяна Степановна Костерьянова, повар» — значилось на обороте. И наконец, на третьем фото, сделанном, по-видимому, для загранпаспорта, был запечатлен белобрысый парень с круглыми голубыми глазами, в костюме и при галстуке; его веснушчатое лицо выражало крайнюю степень простодушия; парень являлся Антоном Степановичем Безруким, сторожем-садовником сладуновского субэкваториального поместья.

Аэропорт Мале, представлявший собой узкую взлетно-посадочную полосу, справа и слева от которой плескались воды Индийского океана, встретил Костромирова тропическим ливнем. Ничего удивительного, апрель-май на Мальдивах — период муссонов. Впрочем, дождь быстро закончился.

Горислав Игоревич обменял триста долларов на мальдивские рупии (больше менять не стал, поскольку знал, что американская валюта здесь в ходу) и присел в одном из открытых кафе тут же в аэропорту. К нему подошел официант, по виду — выходец с Ближнего Востока. Здешним языком дивехи профессор не владел, а потому наудачу спросил по-арабски, где ему найти водное такси, которое доставило бы его на нужный остров? Услыхав из уст европейца родную речь, официант удивленно заулыбался и пояснил, что лодку можно нанять прямо на выходе из аэропорта, поскольку тот непосредственно граничит с причалом. А потом, вероятно расчувствовавшись, добавил, чтобы профессор ни в коем разе не давал хозяину дони — так здесь называли небольшие суденышки, заменявшие местным жителям автотранспорт, — больше тридцати долларов. Еще официант, представившийся Турханом, поведал Костромирову, что на причале можно нанять и гидросамолет; им выйдет, конечно, быстрее, но дороже. Профессор ответил, что никуда не торопится, поблагодарил Турхана и, допив пиво, вышел к причалу.

Там Горислав Игоревич обратился к первому попавшемуся ему на глаза пожилому, смуглому до черноты мальдивцу, уныло сидящему на корме видавшего виды катера. Арабского старик не знал, зато бегло говорил по-сингальски. Название «Сладулин» ему ни о чем не говорило, тогда профессор показал карту. Увидев красный кружок, лодочник кивнул и заявил, что ходу туда около часа, и обойдется эта поездка Костромирову в пятьдесят американских долларов. Профессор попробовал сбить цену до тридцати, но старик заупрямился. Сторговались, с учетом вечернего времени, на сорока долларах. Когда Костромиров умостился на одной из двух деревянных скамеек, лодочник натянул выгоревший клеенчатый навес и завел дизель.

Легкая дони крылатой рыбешкой прыгала с волны на волну, а Горислава Игоревича вдруг ни с того ни с сего охватила непонятная, какая-то отчаянная веселость. Да черт с ним, с нуворишем этим вместе с его приятелем-маньяком, подумал профессор. Из-за чего он, в самом деле, переживает? Не впервой ему ввязываться в подобные авантюры. Далеко не впервой… Конечно, возраст уже не тот… Ну вот и будет повод вспомнить молодость. Еще поглядим, кто кого в конечном итоге использует!

Но вот лодочник каким-то чудом — ориентируясь по звездам, не иначе — привел дони к нужному островку и, ловко вписавшись в узкий разрыв кораллового ожерелья, пришвартовался к простому дощатому причалу-освещенному единственным фонарем.

Горислав Игоревич перебрался на причал и бросил взгляд на воду. В кругу света, падающего от фонаря, дефилировали несколько акул; одна из них — не менее двух метров в длину.

— Это коралловые акулы с черными плавниками, — махнул рукой старик-лодочник, увидев замешательство Костромирова. — Они не опасны. Но после заката лучше не купайтесь. Особенно за рифом. Может приплыть и акула-молот.

— Спасибо за предупреждение, — искренне поблагодарил его профессор.

На противоположном конце причала мелькнул луч карманного фонарика.

— Кого тама лешай принес, е? — раздался из-за стены мрака гундосый голос.

— Костромирова, — отозвался профессор, — Горислава Игоревича. Разве Сладунов не предупредил о моем приезде?

— A-а… Ну да. Борис Глебыч звонил про вас.

Доски настила заскрипели под чьими-то увесистыми шагами, и из темноты выступил широкоплечий мужчина в гавайской рубахе, шортах-бермудах и надвинутой на глаза бейсболке.

— Антон Степанович, если не ошибаюсь? — спросил Костромиров, приглядевшись к конопатой физиономии встречающего.

— Антоха я, ага, — протяжно прогнусавил тот, — Сторож, е, тутошний. Багаж свой давайтя, что ля.

Горислав Игоревич протянул Антону один из двух дорожных баулов.

— Пойдемтя, — повернулся к нему широкой спиной Антоха, — да под ноги глядитя, спотыкнетеся, не ровен час.

«Что у него за выговор? — размышлял профессор, следуя за Антохой. — Нарочитый какой-то. Так сейчас и в деревнях не говорят. Разве что в самых глухих… Да не придуряется ли он?»

Сторож сошел с причала и заскрипел по песку, светя под ноги фонариком. В стороны прыснули какие-то мелкие ракообразные. Сразу за причалом тьма стала совершенно непроглядной, и Горислав Игоревич мог лишь догадываться, что Антоха ведет его по узкой тропке среди кустарников и высоких травянистых растений.

Всюду понизу угадывалось движение неких живых существ, слышалось сухое шебуршание множества лапок. Профессор помнил, что на Мальдивах опасных для человека животных не водится, но ступать все равно старался аккуратнее.

Луч фонарика высветил ряд древесных стволов, нечто вроде недлинной аллеи, в конце которой взору Костромирова открылась сладуновская усадьба. Из-за облаков как раз вынырнула полная луна, и профессор смог отчасти разглядеть приземистое двухэтажное строение с открытой верандой или террасой; из трех окон первого этажа струился неяркий желтоватый свет.

Антоха провел Костромирова через веранду и открыл дверь.

Миновав темные прихожую и короткий коридор, они попали в обширное слабоосвещенное помещение вроде гостиной. По периметру стояли семь кресел в стиле «рококо», никак не согласующийся с ними черный кожаный диван и несколько столиков из ротанга со стеклянными столешницами. По стенам висели старинные на вид зеркала и несколько картин; над креслами — цветные бра в турецком стиле. Но горели из них только три, отчего гостиная тонула в полумраке.

— Располагайтеся, — повел рукой сторож, — дядя Вася сейчас прийдет. Коли в силах, е. Покажет вам апартаменты. А я покамест — на кухню. Гляну, како тама у Степаниды с ужином.

Антоха опустил багаж на пол, косолапо переваливаясь, пересек гостиную и скрылся за одной из четырех дверей.

Горислав Игоревич посидел минут пять в кресле, Потом это ему наскучило, он поднялся и стал разглядывать картины. Как и мебель, картины совершенно не гармонировали между собой. Две из них были выполнены в манере южных полотен Гогена — с обнаженными туземками и пальмами, два других полотна являли собой пасторальные пейзажи а-ля Франсуа Буше, а на пятой картине был изображен Борис Глебович Сладунов собственной персоной. Хозяин острова стоял в полный рост в строгом костюме с медалькой на левом лацкане; он опирался правой рукой об усеченную античную колонну и бесстрастно взирал на потенциальных зрителей. Самодержец да и только, усмехнулся про себя Костромиров.

Тут послышались чьи-то нетвердые шаги, дверь, за которой недавно исчез сторож-садовник, распахнулась, и в комнату вошел пузатый мужчина лет пятидесяти пяти — шестидесяти, отдаленно напоминающий Сладунова. Одет он был в застегнутую на все пуговицы белую рубаху с короткими рукавами и синие брюки; на ногах — черные лакированные ботинки. Его круглое, испещренное красными прожилками лицо украшали пышные прокуренные усы и старорежимные бакенбарды; картофельный нос блестел, точно начищенная армейская бляха. Он поставил на ближайший столик принесенный с собой бронзовый канделябр с пятью горящими свечами и, чуть качнувшись, шагнул к Гориславу Игоревичу, приветственно протягивая руку.

— Ковалев Василий Васильевич, — зычно, по-военному, представился он, дыхнув на профессора злым водочным духом, — майор в отставке. Служил в морской авиации.

— Очень рад, — поздоровался Костромиров, — Ну а я, как вы понимаете, Горислав Игоревич Костромиров, ваш временный жилец.

— Профессор из Москвы, — кивнул майор — Знаем про вас, так точно. А я здесь в должности управляющего состою. Что ж, кубрик вам уже обустроен, на втором этаже, по трапу и направо… Гхм… Я-то полагал, что вы эдакий старичок в пенсне и ермолке, ну да ладно. Так-то еще и лучше. Ужин у Степаниды будет готов через тридцать минут. А пока я провожу вас в кубрик — тьфу, отставить! — в гостевую комнату.

Ковалев взял одну из сумок Горислава Игоревича и потянулся за канделябром. Но вдруг замер и, откашлявшись, предложил:

— Или желаете с дороги рюмашку хлопнуть?

— Благодарю, нет, — отказался Костромиров. — Жарко. За ужином, может быть. Пивка холодненького.

— Как прикажете, — неодобрительно пробурчал Ковалев.

— Электричество нам велено экономить, — пояснил он, ведя профессора длинным темным коридором, — на острове только один генератор; солнечные батареи есть, но те так… воду только греют. Борис Глебович обещался второй генератор к осени доставить… Ну, вы, чай, не хуже моего знаете, что Борис Глебович личность, гхм… бережливая. Но я считаю, это правильно! Потому, всему должен быть учет. Иначе порядка не видать, это уж так точно! А вы, между прочим, с ним давно ли знакомы?

— С кем? — не понял Костромиров.

— С Борис Глебычем, с нашим отцом-командиром.

— Дело в том, — замялся профессор, — дело в том, что я с ним познакомился, в общем-то, совсем недавно. То есть буквально пару дней назад.

— Вот те раз! — удивился Ковалев. — И он вас вот так сразу, шагом марш, и сюда… Чем же вы его, гхм, подцепили?

— Ничем я его не цеплял. Скорее, наоборот. Впрочем, не знаю, вправе ли я рассказывать…

— Секретное дело? — прищурился управляющий. — Понима-аю. Мыслю, у Борис Глебыча насчет личного состава, то есть на наш личным счет, кое-какие сомнения возникли. Так точно?

— Вовсе нет, — ответил Костромиров, злясь на самого себя — Я приехал сюда, чтобы продолжить свою научную работу. Просто у вашего Бориса Глебовича попутно возникло… некоторое ко мне поручение… просьба. Да, именно — просьба приватного характера. Ее характер…

— Ни, ни, ни! — замахал рукой Ковалев. — Раз сведения под грифом «ДСП», ничего не говорите! Мне ли объяснять: я человек военный, все понимаю… А вот и ваша комната! У нас не отель, номеров на дверях не имеется, поэтому просто запомните — вторая дверь направо от трапа.

Костромиров оглядел помещение, в котором ему предстояло провести почти месяц. Что ж, достаточно просторное — примерно сорок квадратных метров — с широким окном, напротив которого стоял массивный письменный стол красного дерева. Стол профессору сразу понравился. По левой стене — двуспальная кровать с балдахином, по правой — трюмо. Вся мебель, кроме письменного стола, имела стандартный гостиничный вид. Слева от входной двери располагался встроенный гардероб, справа — дверь в туалетную комнату. Горислав Игоревич поднял глаза к потолку: ага, кондиционер в наличии, замечательно. А вон и пульт к нему, на прикроватной тумбочке. В общем, комната представляла собой нечто среднее между спальней и кабинетом. Правда, никаких книжных полок, а тем паче книг не было и в помине. Но это понятно. Для людей типа Сладунова литература, как правило, заканчивалась на последней странице школьной хрестоматии.

— Ну как, годится? — поинтересовался Василий Васильевич.

— Для работы вполне.

— Вот и лады. Там, в гальюне — тьфу, черт, отставить! — в туалете, душевая кабина. Располагайтесь, а я на камбуз схожу. Как бы Антоха не того…

В дверях Ковалев неожиданно остановился, словно о чем-то вспомнив, и, поворотившись к Гориславу Игоревичу, спросил:

— Со сторожем-то нашим вы уже познакомились?

— Да. Сладунов говорил, что Антон здесь еще и за садовника?

— A-а, — небрежно махнул рукой управляющий, — вроде того, да.

Он еще потоптался у двери, икнул и, доверительно понизив голос, сообщил:

— Подзашибить он любит, Антохало. Я Борис Глебычу пока ничего не докладывал. Молодой еще — я про Антоху — устава не знает. А у Борис Глебыча разговор короткий, не посмотрит, что родственник. На месте кругом и шагом марш! Я к тому, что вы уж Антохе водки-то не предлагайте.

Костромиров взглянул на управляющего с недоумением.

— У меня нет водки. На Мальдивы спиртное провозить нельзя.

— Это так точно, — вздохнул Ковалев. — А местное пойло откровенная дрянь! Просто беда. Хоть самому за дело берись. Вот вы ученый, так верно знаете: из кокосов самогонка получится?

— Я по другой части ученый, — усмехнулся Горислав Игоревич.

— Понято, есть.

Управляющий развернулся на каблуках и, едва не снеся дверной косяк, вышел в коридор.

— Степанида! — раздался оттуда его зычный глас. — Что там с ужином? Гостю спать пора, а он не жрамши!

«М-да, весьма колоритный типус этот отставной майор Ковалев, — подумал профессор. — Одни бакенбарды чего стоят. Настоящий литературный персонаж. Впрочем, нос у него явно на месте. И преизрядный».

Костромиров принял душ, переоделся в белые хлопчатобумажные брюки и белую же льняную рубаху с короткими рукавами и принялся распаковывать дорожные сумки. Но тут зазвонил его мобильный. Но» звонившего был ему не знаком.

— Слушаю, Костромиров!

— Как добрались, Горислав Игоревич? — раздался голос Сладунова.

— А… Борис Глебович. Очень кстати. Как раз хотел вам звонить. Знаете, я прочел вашу так называемую инструкцию и хочу заявить…

— Только не горячитесь, Горислав Игоревич, — прервал его Сладунов. — Давайте без скороспелых решений.

— Просто хочу сказать, что возмущен.

— Чем же?

— Вы меня использовали.

— Так уж и использовал, — хмыкнул Борис Глебович. — Скорее, задействовал. Ну да, я вас задействовал. В целях решения, скажем, некоторых вопросов. А чего вы ожидали?

Действительно, подумал профессор, чего иного можно ожидать от подобной личности?

— Будет вам, Горислав Игоревич, — увещевательным тоном продолжил Сладунов, — Не принимайте эту историю с Мулем близко к сердцу. Скорее всего, это только моя мнительность.

— Все же так дела не делаются, — заупрямился Костромиров. — Вы должны были сразу мне все рассказать. А не ставить в дурацкое положение.

— Э! Уж не испугались ли вы, профессор?

— Причем тут испугался? — возмутился Горислав Игоревич, — Суть совсем не в этом, вы же понимаете!

— Между прочим, я тут по случаю снова столкнулся с Пфаненштилем. Так вот, он просил передать, что планирует издать вашу мальдивскую монографию тиражом шестьдесят тысяч экземпляров.

— Шестьдесят? — поразился профессор. — Не шесть?

— Именно, именно шестьдесят, — хихикнул Сладунов. — Неплохо для научной книжки?

— Послушайте… — замялся Костромиров.

— Слушаю, — с иронией в голосе отозвался Борис Глебович.

— Но… Но я даже не представляю, как выглядит этот ваш Муль! Кого прикажете искать?

— Свежей фотографии у меня, увы, нет, — переходя на деловой тон, сказал Сладунов, — а детские фото вас только дезориентируют. Дело в том, что Яков не любил сниматься. Как-то даже болезненно не любил. Бывало, если меня кто фотографирует, а он просто окажется рядом, сразу норовит выскочить из кадра, представляете? А то лицо ладонью закроет. Или уж рожу такую скорчит, что мама родная не признает! Что-то типа фобии, короче…

— Вот как? Любопытно. Но словами-то вы можете его описать?

— Могу! Понятно, могу, — с готовностью подтвердил Сладунов. И тут же замялся: — Вот только… внешность у него эдакая… незапоминающаяся, что ли? Просто-таки никакая. Среднестатистическая, короче. Рост и вес средние, лицо круглое, глаза… глаза тоже круглые и, помнится, зеленые. Или карие? Нет, точно зеленые! Хотя…

— Да уж, — не без ехидства заметил Костромиров, — по таким приметам опознать его будет несложно.

— Нет, нет! — заверил Борис Глебович, — Вы его в момент узнаете. Если встретите, конечно. Муль рано облысел и уже к тридцати годам был как колено. Еще за время отсидки он потерял все зубы. Но их-то вставил и — чики-чик, а вот, хе-хе, волосы отрастить — задача потруднее, согласны?

— Он может и парик нацепить, — мрачно возразил профессор.

— Да, вы правы, — протянул Сладунов. Однако тут же воскликнул: — Но ведь на Сладулине никого, кроме троих моих родственников, нет, так? А их внешность вам известна. То есть посторонних на острове быть не может. И, главное, не должно! Значит, любой посторонний, если он подозрителен, скорее всего и будет Мулем, верно?

— Ну… похоже на правду, — вынужден был признать Костромиров.

— Вот и чики-чик! — обрадовался Сладунов. — Да, еще одно возьмите на заметку, профессор. Яков всегда отличался чрезвычайной физической силой, особенно если его из себя вывести. Тогда он становится просто каким-то двужильным! Хотя, так, со стороны, глянешь — вроде ничего особенного… Помню, как-то поехали мы с ним на рыбалку — когда еще партнерами по бизнесу были — и мой джип завяз в болотине, так Муль в одиночку его за задний бампер приподнял, ей-богу!

— Эта характеристика особенно обнадеживает, — съязвил ученый.

— Еще Муля, по идее, должно выдавать поведение. Я в том смысле, что он и раньше был психопатом, а сейчас, наверняка, и вовсе — ку-ку. После стольких-то лет отсидки!

— Замечательно! Просто феерично! Сумасшедший силач!

— Короче, спокойно занимайтесь своими делами, профессор, отдыхайте. Ну а если вдруг заметите там, на острове, кого подозрительного — сами ничего не предпринимайте, а сразу звоните мне, договорились? Номер мой теперь у вас есть. Все! Будьте здоровы, мне пора на встречу — волка, так сказать, ноги кормят…

Связь прервалась.

«Матерь Божья, во что я опять ввязался, — пробормотал Горислав Игоревич, — Затерянный в океане тропический остров, на котором, возможно, затаился опасный маньяк. Просто триллер, да и только… С другой стороны — шестидесятитысячный тираж! Таким тиражом меня, пожалуй, никогда не издавали. Да и существует ли сей безумный Самсон в реальности?… Нет-нет, необходимо срочно выкурить трубочку».

Он вытащил из дорожного баула футляр змеиной кожи и достал из него любимую пенковую трубку; внимательно осмотрел — янтарный мундштук, слава богу, цел — набил ароматным табаком и закурил. По ходу дела принялся выкладывать на стол бумаги и необходимые для работы книги; вещами он решил заняться после ужина.

Где-то через четверть часа в дверь трижды постучали.

— Да, да, войдите! — отозвался Костромиров.

Дверь чуть приоткрылась.

— Ужин в столовой на первом этаже, — не заходя в комнату, сообщил управляющий и спешными шагами удалился прочь.

— А где там у вас столовая? — спросил Горислав Игоревич.

Но вопрос его канул в пустоту. Он пожал плечами и вышел в темный коридор. Видно, порядочный куркуль этот Сладунов, размышлял профессор, пробираясь впотьмах к лестнице, целый остров купил, а на электричестве экономит.

Кое-как спустившись по довольно крутым ступенькам, он остановился: куда теперь, направо или налево?

— Василий Васильевич! — крикнул он.

— Здесь! — слабо отозвался управляющий невесть откуда.

Костромиров заметил полоску света, выбивающегося из-под третьей двери справа по коридору, и направился туда. Его шаги звучали гулко и одиноко; казалось, весь дом замер и настороженно прислушивается к пришельцу. Горислава Игоревича неожиданно посетило какое-то зябкое ощущение, сродни тому, что возникает порой на кладбище, особенно в сумерках. А вдруг и впрямь где-то здесь, в доме, затаился сумасшедший убийца?

Он толкнул дверь и очутился в пеналообразной комнате, центральное место в которой занимал длинный стол, укрытый белой скатертью; стол был почти пуст, если не считать трех зажженных бронзовых канделябров о пяти свечах каждый, да в самом дальнем конце его стояли столовые приборы, рассчитанные явно на одного едока. Так-так, очевидно, это и есть столовая, решил профессор. Из-за отсутствия электрического освещения здесь, как и в гостиной, царил таинственный сумрак. По стенам столовой, точно портреты предков, через равные промежутки висели какие-то фотографии в металлических рамках. Канделябры, полумрак, портреты и сама прямоугольная форма помещения — все это порождало ассоциации с готическими залами.

Костромиров осмотрелся вокруг — никого.

— Василий Васильевич? — негромко позвал он.

Тишина…

«Да что они, в прятки, что ли, со мной играют?» — подумал Костромиров в некотором раздражении.

И тут он заметил, как ручка двери в противоположной стороне комнаты осторожно поворачивается — туда-сюда, туда-сюда — точно некто пытается потихоньку проникнуть внутрь; потом дверь жалобно заскрипела и начала медленно-медленно отворяться… Профессор невольно напрягся. Что за черт?! Наконец дверь распахнулась, и в столовую величаво вплыла… толстая женская задница. В следующий момент ее обладательница выпрямилась и повернулась к несколько обескураженному ученому.

Это оказалась высокая тучная женщина с тяжело нагруженным подносом в руках. Ее щекастое, с грубыми, точно у древнего идола, чертами лицо было столь ярко и густо напомажено, напудрено и нарумянено, что, казалось, одно резкое движение — и косметика начнет осыпаться кусками, как старая штукатурка. Голову женщины венчала монументальная прическа обесцвеченных до платиновой белизны волос. Одета она была в длинный, до пят, цветастый сарафан.

— Уфф! — тяжело выдохнула она и заговорила грудным и каким-то распевным голосом. — Насилу двери открыла, руки-то, вишь, заняты, а леший этот красноносый, Василии, усвистел куда-то, черти его дерут. А вы, значица, профессор из Москвы? Горислав э-э…

— Игоревич, — подтвердил Костромиров, не сдержав улыбки, поскольку представил, как той пришлось отворять дверь, — Он самый. А вы, полагаю, Татьяна Степановна?

— Татьяна Степановна, ага, — согласилась женщина и, поблескивая золотым зубом, со смешком добавила: — Повариха и ткачиха, и сватья баба Бабариха. Едина в трех лицах, от так от. Садитесь-ка за стол, профессор, чай исть-то хочите? Оголодали, поди? Ничего, сейчас я вас накормлю хорошенечко. Чем бог послал. Вот бараньи ребрышки. Уж не обессудьте, свиные были б, понятно, лучше, только свинины здесь взять негде — басурманская страна, одно слово. Вот тут картошечка жареная на гарнир. Вот — оливки. А это салатик. И пивка бутылочка. Пивко холодненькое — из холодильничка. Василий сказал, что вы хотели пивка-то? Да хватит ли одной бутылочки?

— Вполне, спасибо, — поблагодарил профессор, с любопытством поглядывая на словоохотливую повариху. В жизни она оказалась совсем не столь суровой, как выглядела на фотографии.

— Ага. Ну, когда не напьетесь, я еще принесу. А потом можно и баиньки — время-то уже позднее.

— Благодарю, Татьяна Степановна, именно так я и собираюсь поступить.

— Ага. Завтрак у нас в девять. Но коли проспите с дорожки, большой беды не будет, у нас тут просто, по-домашнему.

— А на завтрак сюда приходить?

— В столовую, — подтвердила Татьяна Степановна. — На обед и ужин тоже. Обед обычно в два, а на ужин часам к восьми спускайтесь, раньше я никак не поспеваю. Комнату Василии вам показал? Нормально обустроились?

— Да, вполне. Скажите, Татьяна Степановна… а сколько всего комнат в доме?

— А вам на что? — подняла брови повариха.

— Просто любопытно, — пожал плечами ученый.

Татьяна Степановна мгновение буровила его маленькими заплывшими глазками, а потом, резко склонившись к самому его лицу, рявкнула:

— Любопытство кошку сгубило, от так от!

И ушла, громко топая. Да еще хлопнула на прощанье дверью. Профессор в недоумении покачал головой. Странная реакция на простой вопрос. Он вздохнул… и принялся за еду.

После ужина, вернувшись к себе в комнату и разобравшись с вещами, Горислав Игоревич выкурил по обыкновению трубочку. Курил он на балконе — большом, глубоком — удобно устроившись в покойном плетеном кресле. Курил, анализировал случившиеся за день события и наблюдал за тремя крошечными полупрозрачными ящерками, что суетились в свете тусклой лампы, закрепленной на балконной стене.

Кондиционер на ночь он включать не стал, поэтому оставил открытыми окно и балконную дверь, лишь задернул их портьерой, чтобы комары не налетели. А чтобы свежее спалось, решил перед сном еще разок сполоснуться под душем.

Но когда он включил в ванной свет, то обнаружил на полу и даже в раковине целые полчища здоровенных черных муравьев. Они принялись с угрожающим видом кружить вокруг него, по-скорпионьи приподнимая брюшки; предводительствовали ими несколько муравьев-солдат — крупнее остальных, с тяжелыми прямоугольными головами. Костромиров быстро установил, что ползут черные захватчики из сливного отверстия душевой кабины. Лишь с немалым трудом ему удалось смыть большую часть непрошеных визитеров обратно.

Когда он засыпал, в голове его навязчивым рефреном звучал куплет шлягера советских времен:

На следующее утро профессор Костромиров проснулся в девять пятнадцать от командного рева майора Ковалева:

— Эй, там, на камбузе!

Голос управляющего доносился откуда-то с первого этажа.

— Степани-ида! Степанида, мать твою за ногу!

— Чего орешь, оглашенный? — отвечала та, видимо с кухни.

— Завтрак у тебя готов?

— Ты ж уже ел, черт красноносый!

— Сама ты чертовка! А Антоха?

— Чего Антоха? Твой Антоха уж полчаса как усвистел.

— Куда усвистел?

— Нетто я ему сторожиха? Рыбачит, небось, как всегда. Чего, спрашиваю, разорался?

— Так гостя к завтраку будить, что ли?

— Не надо. Сам встанет. От твоего крика и мертвый встанет.

Горислав Игоревич мысленно с ней согласился. Он с кряхтением потянулся и нехотя сполз с постели. И зачем, спрашивается, перекликаться через весь дом? Неужели этому Ковалеву тяжело дойти до кухни? Впрочем, у военных, пускай и отставных, своя, недоступная штатским, логика.

Костромиров отдернул тяжелую штору и вышел на балкон.

Экваториальное солнце уже вовсю поливало островок обжигающими лучами. Но здесь, благодаря стенам и нависающей крыше, было довольно прохладно. Горислав Игоревич огляделся.

Обзор изрядно закрывало разлапистое дерево, усыпанное крупными оранжево-желтыми цветами. Гибискус липовидный, определил профессор. Но кое-где сквозь густую листву, действительно очень похожую на липовую, все же проглядывала акватория лагуны, окольцованной коралловым рифом; за его пределами вода резко меняла цвет с бирюзового на темно-синий. Профессор втянул солоноватый воздух и блаженно зажмурился: настоящая идиллия! Все вчерашние опасения и ночные страхи казались ему теперь смешными и даже глупыми. Впереди ждала интересная плодотворная работа, а Сладунов пускай сам разбирается со своим мифическим недругом. Подобная паранойя — удел миллионеров, политиков и им подобным, у кого совесть нечиста. И ему, ученому, это глубоко параллельно.

Костромиров вернулся в комнату и прошел в ванную. Муравьев и след простыл, исчезли даже трупы тех, кого он подавил ночью. Естественно, ведь муравьи павших товарищей на поле боя не бросают.

Он уже оделся к завтраку и собрался выходить, когда взгляд его упал на прикроватную тумбочку. Точнее, на лежащий там второй том «Криминальной истории христианства» Карлхайна Дешнера, который он собирался почитать перед сном. Из книги торчал кончик закладки. Костромиров удивленно поднял бровь. Странно, он же так и не приступил к чтению — дорожная усталость взяла свое. Откуда тогда закладка? Что ж, наверное, раньше когда-то сунул, а после забыл.

Профессор взял книгу, раскрыл и обнаружил внутри тетрадный листок в клеточку, сложенный несколько раз в узкую полоску. Вдвойне странно. Ведь он всегда пользовался закладками из папируса. Случайность? Маловероятно. Дело в том, что Костромиров, возможно в силу профессии, отличался склонностью к педантизму. И знал об этом. В частности, он никогда не изменял своим привычкам.

Хмыкнув, он машинально развернул листок.

Никаких угрожающих надписей, типа: «Если тебе дорога жизнь, убирайся с острова!», он там не нашел. Зато обнаружил раздавленного комара. Перед смертью тот, очевидно, успел-таки перекусить — на бумаге образовалось крошечное пятнышко засохшей крови.

Профессор нахмурился, сложил листок и сунул обратно в книгу.

Когда он спустился к завтраку, в столовой не было ни души. Однако на столе дымилась чашка горячего какао, стояли кофейник, фарфоровая масленка и три блюда: одно — с поджаренными тостами, на втором лежали ломтики сыра нескольких сортов, на третьем — омлет с зеленью. Вот и хорошо, подумал Горислав Игоревич, одиночество сейчас только кстати — ситуация требовала срочного осмысления. Пустячное на сторонний взгляд происшествие с невесть откуда взявшейся чужой закладкой здорово его озадачило. Даже заинтриговало. Но аппетита не лишило.

А поэтому к осмыслению ситуации ученый приступил, задумчиво похрустывая тостами и запивая их ароматным какао.

По всему выходит, что кто-то побывал у него в комнате. Предположение о случайном характере находки он отмел сразу и полностью. Ну, если и не полностью, то по крайней мере процентов на девяносто девять. А значит, надо определить время и способ проникновения. Впрочем, это как раз очевидно: окно и балконная дверь оставались открытыми всю ночь. Правда, второй этаж… Но не двадцать же второй! И ветви гибискуса дотягиваются аккурат до самых перил… Книгу он положил на прикроватную тумбочку, когда укладывался в постель, следовательно, некто побывал у него в номере уже ночью, пока он спал.

Да, но кому это могло понадобиться? Сторожу Антону? Майору Ковалеву? Поварихе Степаниде? Желание покопаться в его вещах теоретически могло возникнуть у любого из них. Чужая душа — потемки. Но зачем совать тетрадный листок в книгу? Или неизвестный посетитель так увлекся ее содержанием (кстати, сугубо научным), что даже оставил закладку, дабы в следующий раз продолжить чтение с нужного места? Ерунда какая-то! Чушь! Реникса!

…М-да, ерунда. Если только не допустить, что этот листок бумаги — предупреждение. Предупреждение ему, Костромирову. А что? Дескать, будешь совать нос не в свои дела, закончишь, как этот комар. Смешно? Пожалуй… А может, и нет.

Но отчего неизвестный злоумышленник решил действовать столь замысловатым способом? Не проще ли, как оно принято между интеллигентными людьми, написать записку с угрозами? Хотя свой резон в этом есть. Ведь если сия «кровавая метка» попадет в руки человеку, ни в чем не замешанному, он на нее и внимания-то не обратит! Или сочтет совершеннейшим пустяком… Но разве он, Костромиров, в чем-то замешан? Увы, да, вынужден был признаться себе ученый, замешан. Договор подписал? Подписал? Секретное (ну, хорошо, приватное) поручение Сладунова взялся исполнить? Взялся, взялся, чего теперь заниматься пустым самооправданием…

Ладно, продолжал строить логическую цепь профессор, но если это и впрямь некое предупреждение или угроза, тогда… тогда вполне допустимым становится предположение, что бумажку подсунул никто иной, как… Муль!

Неужели Муль — не болезненный фантазм нечистой совести капиталиста-эксплуататора? Выходит, заклятый друг владельца Сладулина и впрямь может обретаться где-то здесь, на острове!

…И какой же из этого всего следует вывод? А вывод такой: раз злоумышленник, скорее всего, прячется на острове — надо обследовать остров. Это ясно. Только-только Муль может скрываться и в самом доме, разве нет?

Впрочем, в доме ему пришлось бы постоянно опасаться прислуги… Ну, пусть! Дом тоже надо будет осмотреть. Но во вторую очередь. Сначала — сам остров.

Тут размышления Костромирова были прерваны. Из-за внутренней двери, видимо с кухни, донеслись приглушенные голоса управляющего и кухарки. Разговор, судя по всему, носил сугубо личный, даже интимный характер:

— А ну, отлезь, кобель красноносый!

— Ну, ты чего? Чего ты, Степанида?

— Отлезь, говорю, скаженный!

— Я ж по-хорошему…

— Убери руки, сказала! Щас от сковородкой охерачу!

— Поду-умаешь, фря! Корова!

Раздался грохот каких-то тяжелых металлических предметов. Через мгновение в столовую ворвался Василий Васильевич Ковалев. Вид он имел не по-военному растрепанный: волосы всклокочены, на рубахе расплывалось жирное масляное пятно, и не хватало двух пуговиц.

— Хорошо ли спалось на новом месте, Горислав Игоревич? — как ни в чем не бывало спросил он Костромирова.

— Спасибо, неплохо.

Майор кивнул и с озабоченным видом принялся закрывать на окнах жалюзи. Столовая тут же погрузилась в приятный полумрак.

— Так ночная прохлада подольше сохранится, — пояснил он, — а то кондиционер столько, доложу вам, электричества жрет! А Борис Глебыч меня за это не похвалит. Ну, ладно… прием пищи вы, вижу, уже закончили? Как вам, между нами, Степанидина стряпня?

— Очень вкусно. А Татьяна Степановна на кухне? Я хотел лично выразить ей благодарность.

— Так точно, — несколько смущенно подтвердил управляющий, — на камбузе кашеварит. Вы ее пока, того… не отвлекайте, хорошо? Она не любит, когда ее от готовки отвлекают. И тут еще… повздорили мы с ней малость.

Так, ерунда, конечно — Ковалев сел за стол и, заговорщически понизив голос, пояснил — Уж очень она горяча, Степанида-то. Прям удержу нет! Как пристанет… Только меня она в этом смысле мало интересует. Как женщина, то есть. Мне бы кого, хе-хе, помоложе. Чтобы все эдакое было… крепенькое. И тут и там. Чтобы все торчало и топырилось. Понимаете, о чем я?

Он подмигнул Костромирову.

— Понимаю, — важно кивнул профессор.

— Понимаете! — обрадовался майор, — А не желаете ли по маленькой хлопнуть?

— С утра? Нет, нет.

— А пивком освежиться?

— Благодарю, но нет.

Майор заметно поскучнел.

— Что же вы теперь собираетесь делать? — спросил он с недоумением.

— Да вот, хочу осмотреть остров. Заодно искупнусь.

— Желание вполне уставное, — кивнул Ковалев — Если прикажете, могу лично показать вам всю диспозицию.

— Зачем же я вас буду отвлекать по пустякам? Заблудиться здесь, полагаю, невозможно.

— Это так точно, — согласился управляющий. — Тогда на посошок?

Костромиров покачал головой и принялся собирать грязную посуду, чтобы отнести на кухню. Майор Ковалев замахал на него руками:

— Нет, нет, нет! Даже не беспокойтесь! Ступайте себе по своим делам. Мы тут со Степанидой сами управимся. Нам за это деньги платят.

Горислав Игоревич вернулся в свою комнату, прихватил цифровой фотоаппарат, трубку и плавки.

Для начала он осмотрел снаружи дом, обойдя его кругом.

Обширное прямоугольное здание, сложенное из природного камня, явно завезенного откуда-то с материка, было, по всей видимости, еще колониальной постройки. Конечно, не времен португальского владычества, а, скорее, британского протектората. Костромиров приблизительно датировал его первой половиной двадцатого века. По всему периметру дома шла открытая терраса из пальмового дерева. Ее, вероятно, пристроили позднее. Террасу плотно обступали мощные стволы гибискусов; их оранжево-желтыми и махровокрасными цветами было усыпано все пространство вокруг дома.

Профессор отыскал на втором этаже свой балкон и обследовал территорию под ним. Следов никаких, но вскарабкаться по древесному стволу мужчине в приличной физической форме и впрямь не составило бы особого труда.

От дома уводила недлинная — шагов в двадцать — аллея, усаженная теми же гибискусами. Он прошел по ней и оказался на песчаной поляне, поросшей мясистыми кустами сцеволы и пемфиса. А чуть дальше, за колоннадой кокосовых пальм, уже виднелась лазоревая гладь лагуны.

Над мелкими бледно-голубыми соцветиями сцевол с жужжанием кружили какие-то жирные насекомые. Костромиров принял их поначалу за жуков, но, присмотревшись, понял, что на самом деле это шмели. Только черные. Причем черными у них были даже крылышки. Заметив движение у корней ближайшего куста, он, любопытствуя, осторожно наклонился и встретился взглядом с гекконом. В следующее мгновение тот развернулся и умчался, смешно задрав хвост; из-за более мощных, в сравнении с передними, задних лап, с тыла ящерица слегка напоминала крысу.

Пожалуй, прежде всего необходимо искупаться, решил профессор и легкой спортивной трусцой направился к берегу.

Он быстро скинул одежду, натянул плавки и разлегся на песке, с удовольствием подставив тело солнечным лучам. Песок на пляже был мелкий, бархатистый; его ослепительную белизну нарушала лишь россыпь пустых ракушек всех возможных размеров, форм и расцветок. Однако уже через минуту он выяснил, что раковины отнюдь не пустые — почти все они пребывали в непрестанном движении. В каждой из таких раковин — от крохотной, размером с ноготь, и до самой крупной, величиной с детскую головку, — имелся членистоногий жилец, вооруженный парой клешней. Впрочем, вокруг хватало и обычных, «бездомных» крабов. Одни, долговязые, похожие на пауков, деловито сновали у самой воды, другие — крупные, солидные — важно таращились из песчаных норок.

Налюбовавшись представителями местной фауны, Костромиров вошел в воду; несколько акульих детенышей, длиной сантиметров по пятьдесят — шестьдесят, метнулись прочь от береговой линии. «Ну, такие навряд ли сумеют меня схарчить», — подумал профессор и побрел по направлению к коралловому рифу, на глубину. За риф, помня совет старика лодочника, он ре шил не заплывать. Во всяком случае, пока как следует не освоится.

Вдоволь наплававшись, профессор оделся и приступил к методичному и тщательному обходу острова. Но все равно, несмотря на тщательность и методичность, это мероприятие отняло у него меньше часа. Островок действительно был крохотным.

Под конец обхода он пришел к однозначному выводу: спрятаться на таком острове от посторонних глаз, а тем более оставаться незамеченным сколь-нибудь длительный промежуток времени абсолютно нереально.

Костромиров снова вышел к пляжу, только на противоположной стороне острова. Ему захотелось еще разок искупнуться. Но, зайдя по щиколотки в воду, он передумал: лагуна здесь была слишком мелкой и к тому же сильно поросла водорослями.

Профессор принялся задумчиво наблюдать за парой резвящихся акулят. Через некоторое время те подплыли почти к самым его ногам. Но стоило ему шевельнуться, как они в испуге скрылись в водорослях.

Тут он вспомнил, что за все время поисков ему нигде так и не встретился здешний сторож Антон. Безрукий вроде его фамилия? А ведь Степанида, кажется, говорила, что он пошел на рыбалку. Странно.

И словно в ответ на его недоумение откуда-то слева вынырнула утлая лодчонка, а в ней — Антон Безрукий, собственной персоной.

— Как рыбалка? — крикнул профессор.

Но Антоха лишь высморкался в воду и поднажал на весла.

«Тьфу, свинота», — поморщился Горислав Игоревич.

Небо резко заволокло тяжелыми тучами, и Костромиров решил возвращаться, пока не ливануло. Тем более время было обеденное, да и он уже порядком проголодался.

Вернуться до дождя он все-таки не успел, поэтому пришлось переодеваться — вся одежда промокла под тропическим ливнем до нитки. Облачившись в сухие шорты и футболку с символикой родного университета, профессор вышел на балкон, уселся в плетеное кресло и закурил трубку.

Итак, он воочию убедился, что никакой маньяк на острове прятаться не может… Но как же закладка? Тьфу, черт! Или Сладунов зараз ил-таки его манией преследования, и все это лишь результат пустой мнительности?

Горислав Игоревич выпустил целое облако ароматного дыма и растерянно взъерошил волосы. Ситуация складывалась патовая. Как поступить?

Как? А так же, как он поступал всякий раз, когда оказывался в подобном тупике. Профессор достал мобильный И набрал номер старшего следователя по особо важным делам Вадима Вадимовича Хватко.

Вадим был его старинным — еще со студенческих лет — другом и не однажды выручал Костромирова.

Как советом, так и делом. Вот и сейчас Горислав Игоревич рассчитывал на его помощь.

— Славка? Приветствую, пропащая душа! — раздался в трубке добродушный рык Вадима. — Где пропадаешь?

— Приветствую, Вадим. На Мальдивах.

— Ого! Эвон куда тебя нечистый занес! А еще говорят, наука у нас в загоне. Отдыхаешь там, или по делу?

— И то, и другое.

— Понимаю. Так просто позвонил, или случилось чего?

— Не то чтобы случилось… Сможешь быстренько собрать информацию на двух людей?

— О Господи! Я так и знал! — возопил Хватко трагическим голосом. — Опять влип в историю?

— Твоими молитвами, — отшутился Костромиров — Так как, разузнаешь?

— Сделаю, что могу. Давай имена-фамилии, записываю. Только поспеши, а то у меня сейчас деньги на телефоне кончатся из-за твоего роуминга.

— Значит, Сладунов Борис Глебович, родился в Южно-Сахалинске, году примерно…

— Знаю такого, — перебил следователь, — телевизор, чай, смотрю. Второго давай.

— Второй — личность менее известная. Некий Яков Семенович Муль, родился там же; по возрасту, скорее всего, ровесник Сладунова.

— Готово, запротоколировал. А какая конкретно инфа тебе нужна? В каком направлении копать?

— Компромат, естественно. Ну, если что-то любопытное найдешь — тоже шли. Только общеизвестные факты биографии Сладунова мне не нужны. Вообще, сделай упор на этом Муле.

— Добро, жди. И поаккуратнее там. Не осироти российскую науку.

— Ты о чем? У меня все под контролем.

— Ага, как же… — пробурчал Вадим и дал отбой. Или у него действительно закончились деньги.

Поскольку было уже два часа дня, а к обеду никто не звал, Горислав Игоревич решил проявить инициативу и спуститься в столовую. Выйдя из комнаты и запирая ее на ключ, он вдруг хлопнул себя по лбу. Экий болван! А дом-то! Сам дом он так и не смотрел!

Профессор прошелся по этажу из конца в конец. И насчитал шесть комнат. Если судить по количеству дверей. В северной половине дома было две двери по одной стороне коридора (вторая дверь вела в комнату Костромирова) и одна дверь — напротив; также и в южном крыле, только в зеркальном отображении. Подергав за ручки, он убедился, что все помещения заперты. М-да, пожалуй, эта информация ничего ему не прибавляет. Однако и брать на себя роль взломщика он не собирался. Тем паче, «Принципал» его подобными полномочиями не наделял, ни письменно, ни устно.

Помянув в сердцах Сладунова и всю его родню, он спустился в столовую.

Там в гордом одиночестве сидел Антоха и с громким хлюпаньем ел суп из морепродуктов. Помимо супа, на столе стояли тушеная баранина, зеленый салат, тарелка с тонко нарезанными кусочками вяленого мяса и кувшин с апельсиновым соком. В столовой царили духота и полумрак. Кондиционер, вероятно, в целях пресловутой экономии, по-прежнему не работал, и чтобы хоть как-то оградиться от дневного зноя, жалюзи на окнах были плотно зашторены.

Управляющий то ли уже отобедал, то ли запаздывал. Ну а Степанида, предположил Костромиров, скорее всего, питается у себя на кухне.

А может, владелец Сладулина и вовсе запретил прислуживающим ему родственникам есть за общим столом? Что ж, с него станется.

Впрочем, нет. Вот же Антоха сидит себе и поглощает креветочно-устричный супец. А сторож-садовник, как догадывался профессор, самый последний в местной табели о рангах.

Вид Антон Безрукий имел какой-то… неопрятный. Его белобрысые волосы словно никогда не знавали расчески, глупое веснушчатое лицо блестело от пота.

— Приятного аппетита, — пожелал Горислав Игоревич, усаживаясь от того как можно дальше, чтобы не испортить собственного аппетита.

— Угу, — прочавкал Антоха.

— А что ж Татьяна Степановна с Василием Васильевичем к нам не присоединяются? — спросил ученый, зачерпнув половником из большой фарфоровой супницы.

Лицо сторожа расплылось в сальной ухмылке.

— Небось того, — неразборчиво, из-за набитого рта, пробормотал он, — любовь, е, где-нить крутят.

— Дело молодое, — решил подыграть ему профессор.

— Гы! Гы! Гы! Га! Га! Га! — заржал Антоха, разбрызгивая пищу.

Поняв, что эмоциональный контакт установлен, Горислав Игоревич перешел к интересующему его предмету.

— Какой, однако, здоровенный дом для столь маленького островка, — заметил он между прочим.

— Ага, — согласился сторож.

— А стоит практически пустой.

— Угу, — снова не стал тот спорить.

— Полагаю, потом, когда Борис Глебович окончательно сюда переедет, жильцов здесь прибавится?

Антоха перестал жевать и с интересом уставился на ученого.

— Когда? — вдруг спросил он.

— Что «когда»? — не понял Костромиров.

— Когда, грю, Борис Глебыч переезжает?

— Не знаю, — пожал плечами профессор. — Это я так… фигурально выразился.

Сторож разочарованно хмыкнул и возобновил процесс насыщения.

— Скажите, Антон, я все никак не соображу, сколько в этом доме комнат? На втором этаже, так понимаю, их шесть, да?

— Угу.

— А на первом?

Антоха, который к этому моменту уже закончил с супом и перешел ко второму блюду, попытался ответить. Но из-за плотно набитого рта у него ничего, кроме мычания, не вышло. Тогда он, выпучив глаза, не жуя, проглотил целый кусок баранины и жадно запил стаканом апельсинового сока. Наконец, отдышавшись, он произнес, загибая пальцы:

— Столовка, кухонка, бойлерная… гостиная ишо… Все ли? Е! Ишо тубзалет. Вот и считай, — предложил он, демонстрируя Костромирову кулак.

Профессор недоуменно нахмурился.

— А где же комнаты прислу… кхм… хотел спросить, где ваши комнаты?

— Ну-у, — протянул Антоха, морща от напряжения лоб, — Василии, значица, на втором этаже, в двухкомнатном нумере. Как барин, е!

— На втором этаже? А я полагал, там все комнаты, помимо моей, пустуют.

— Ваша, вить, справа?

— От лестницы? Да.

— Вот! А Василича — слева. По той стене, где одна дверь, видали?

— Ясно. А Татьяна Степановна?

— Степанида на первом. При кухонке. Тама у ней каморка, типа чулана. Закуток с койкой, е.

Дом стоит пустой, поразился Костромиров, а женщина ютится в каком-то чулане при кухне.

— Ну а вы?

— Я-то? Я — в бойлерной.

Профессор только головой покачал. Закончив с супом, он положил себе несколько тонких, почти прозрачных ломтиков вяленого мяса. Попробовал. Прямо во рту тает, до того вкусно. Однако он так и не смог определить, что это за мясо — не то телятина, не то индейка.

— Вот еще о чем хочу спросить вас, Антон. Правда, мой вопрос, наверное, покажется вам немного странным…

— Чиво? — спросил сторож и часто заморгал.

«А может, и не покажется», — подумал Костромиров.

— Предположим, что здесь, в доме, кому-нибудь захотелось бы спрятаться… Это реально?

— Спрятаться? — округлил глаза Антоха, — Е! На кой ляд?

— Да ни на кой. Я же говорю: предположим. Может ли кто-то, находясь в доме, оставаться тем не менее незамеченным для вас?

— Дык… А вам оно на кой?

— И мне ни на кой, — поморщился профессор. — Это я так… теоретически.

— Чиво?

— Короче, можно в доме где-нибудь спрятаться или нет?! — теряя терпение, воскликнул ученый.

Антоха засунул указательный палец в ноздрю и закатил глаза. В такой, почти роденовской позе он пребывал где-то с минуту. А потом изрек:

— Не-а.

— Почему же нет?

— Дык, глядитя сами: Степанида, вить, кажные два дня убирается. Во всех, е, комнатах!

— Что ж там убирать? — удивился Костромиров. — В нежилых комнатах.

— Пыль. Ишо следит, чтобы мураши или кака, е, друга дрянь не наползла.

— Но зачем так часто? — удивился Костромиров.

— Дык, Борис Глебыч в любой момент могет, того… нагрянуть, е.

— Понятно. А подвал в доме есть?

— Подвала нету.

Профессор вздохнул. И вздохнул скорее с облегчением. Итак, укрыться потенциальному злодею ни в доме, ни на острове невозможно. Вот и ладно. В самом деле, довольно уже ему играть в детектива. Пора делом заняться. Тем единственно важным делом, ради которого он и согласился на авантюрное предложение Сладунова. Все! Сразу после обеда он возьмется за монографию. Тем паче, что Пфаненштиль и впрямь…

Но тут его размышления были прерваны мелодией мобильного телефона. Может, Хватко? Так скоро? Нет, звонил Сладунов. Костромиров извинился и вышел из столовой.

— Слушаю вас.

— Здравствуйте, Горислав Игоревич! Как обстановка?

— Без происшествий. Что может случиться за неполные сутки?

— Ну да, ну да… Короче, пока ничего подозрительного, так?

— Проверяете, насколько добросовестно я выполняю договорные обязательства? — не удержался от сарказма Костромиров. — Докладываю: я обшарил весь остров. И дом тоже. Муля здесь определенно нет.

— Ну, ну, не кипятитесь. Я ж так, на всякий случай. Вдруг что подозрительное заметили.

Горислав Игоревич вспомнил об утренней находке. Но не рассказывать же Сладунову про чужую закладку и раздавленного комара? Тем более что и в глазах самого профессора все это происшествие как-то утратило былую значимость.

— Увы, нет, — подтвердил он.

— И слава богу! Слава богу! Пишите свою книжку, отдыхайте, все дела… А как ведут себя мои родственнички? Не передрались там друг с дружкой, хе, хе?

— Борис Глебович! — возмутился профессор. — Давайте начистоту. Подписав договор, я проявил несвойственное мне легкомыслие. Но что сделано, то сделано. Человек я ответственный и взятые обязательства привык выполнять до конца. Но шпионить за вашими родственниками?! Докладывать вам об их поведении?! Увольте!

— Ох уж мне это интеллигентское чистоплюйство, — неприятно захихикал Сладунов. — Будет вам, Борислав Игоревич! Ничего такого я не имел в виду. Просто, эти трое, хоть и родня, но между собой до приезда на Сладулин знакомы-то не были. А мне тут недавно один человек сказал, что ограниченное пространство и узкий круг общения…

— Постойте, — прервал его Костромиров, — вы хотите сказать, что ни Василий Васильевич, ни Татьяна Степановна, ни Антон, э-э, Безрукий не знали друг друга, пока не встретились здесь, на острове?

— Ну да. А что такое?

— Нет… ничего. Так, возникло кое-какое соображение по ходу…

— Ну, ну, — насторожился предприниматель, — я слушаю.

— Мне еще надо как следует его обдумать.

— А все-таки?

— Как только у меня появится конкретная информация, я вам обязательно сообщу.

Костромиров вернулся в столовую. Сторожа Антона уже след простыл.

Профессор продолжил обед, время от времени поглядывая на развешанные по стенам широкоформатные фотографии, числом семь штук. На всех семи был запечатлен хозяин острова: вот он с карабином в руках стоит над трупом поверженного им кабана, вот сидит в начальственном кабинете на фоне портрета Ельцина, вот разрезает ленточку на открытии какого-то объекта, а вот — на борту моторки с трудом удерживает в руках огромного осетра; остальные четыре фотографии продолжали ту же героическую тематику. «Семь подвигов Геракла», — усмехнулся ученый. Но вдруг настороженно прищурился, силясь что-то разглядеть. Потом встал и медленно прошелся вдоль «галереи», тщательно рассматривая каждый фотопортрет в отдельности. Завершив осмотр, он недоуменно покачал головой и поежился: на всех фото без исключения глаза у Сладунова были кем-то аккуратно выколоты! М-да, это уже не раздавленный комар, случайностью сей зловещий факт не объяснишь.

Горислав Игоревич в глубокой задумчивости закончил обед и поднялся в свою комнату. Но к рукописи, как планировал до разговора со Сладуновым, даже не притронулся.

Вместо этого он открыл гардероб, отыскал в кармане дорожных брюк письмо-инструкцию «Принципала», расправил изрядно помятые листы и внимательно перечитал. Затем набил любимую пенковую трубку и вышел на балкон.

Ситуация вновь требовала безотлагательного осмысления.

После слов Сладунова о том, что обитатели дома не были знакомы друг с дружкой вплоть до самого прибытия на остров, профессор неожиданно осознал, что Мулем может быть любой из них. А перечитав полученное им в аэропорту письмо, он только утвердился в этом парадоксальном на первый взгляд выводе.

«Оставив бизнес, Муль вернулся в свою изначальную профессию — пошел актерствовать в областной театр», — вот что черным по белому написал Сладунов. Вернулся в изначальную профессию! Значит, до того как заняться коммерцией, Яков Семенович Муль был профессиональным актером. Возможно, даже соответствующее образование получил. Наверняка получил!

А что стоит актеру принять обличье другого человека?

Скажем, наклеил, а лучше — отрастил усы с бакенбардами, нацепил (если своего нет) накладной живот, положил нужный грим — и вот ты уже Ковалев Василий Васильевич, отставной майор морской авиации. Костромиров и раньше неоднократно убеждался, сколь кардинально усы меняют лицо человека. А у Ковалева даже не усы — усищи! Да плюс к тому еще и бакенбарды. И с какой стати двоим настоящим родственникам сомневаться, что перед ними майор Ковалев, если они никогда этого майора в глаза не видели? Остается только погуще пересыпать свою речь всякими морскими и армейскими жаргонизмами, и тогда даже некий почитающий себя за умника профессор из Москвы не заподозрит подмены.

Или иначе: нарисовал веснушки, принял дураковатый вид… Впрочем, нет. У Антона Безрукого на фотографии — голубые глаза. И в жизни тоже. Несмотря на вечно надвинутую на лоб бейсболку, профессор успел это разглядеть… Правда, Сладунов цвет глаз своего врага точно так и не назвал, лишь вспомнил, что были они не то зелеными, не то карими… Но голубые бы он наверняка запомнил!

А с другой стороны, Муль вполне может использовать специальные контактные линзы. Опять же выговор этого Антохи сразу показался профессору каким-то нарочитым. Все эти «дык», «чиво», «глядитя», «ишо», «тама» и прочее… Очень даже походит на грубую имитацию! Да, сторож Антон Безрукий — без сомнения второй кандидат в Мули. Тем более, он ведь здесь и за садовника. Убийца — садовник. Классический вариант!

А Татьяна Степановна? Повариха Степанида? Чем не вариант? Да, женщина… Так что с того? Арбузные груди и тыквенные бедра изобразить проще простого. Тем паче, лицо у нее точно топором вырублено. А косметики столько, будто она ее штапелем накладывает… Архитектурная прическа? Проще простого, даже говорить не о чем. И вообще, Муль лысый! Ему в любом случае, под чьей личиной не скрывайся, парик нужен. Лысому в смысле перевоплощения, даже, пожалуй, удобнее… Золотой зуб? Коронка! Стоп, стоп… Сладунов, помнится, упоминал, что Муль потерял в колонии все зубы. Следовательно, опять же, использует вставные! Итак, Степаниду тоже исключать нельзя.

Хорошо, продолжал рассуждать профессор, а голос? Как с голосом? Его тоже надо уметь имитировать. Пускай эти трое до прилета на остров не знали друг друга, но наверняка хозяин Сладулина поддерживает с ними мобильную связь. Из этого следует, что Муль должен был хотя бы какое-то время пообщаться с жертвой, прежде чем с ней расправиться (в том, что имело место злодейство, Костромиров практически не сомневался). С другой стороны, маловероятно, что Сладунов станет регулярно обзванивать всех троих. Скорее всего, он общается только с кем-то одним… И этот один как раз может быть настоящим, не подмененным. И потом, насколько близко Сладунов был с ними знаком раньше? Из его первого рассказа как раз можно сделать вывод, что не очень близко. Если вообще знаком. Да с какой стати ему, сопредседателю «Конкретной России» и миллиардеру, знаться со столь малозначительными личностями?!

Когда и как могла произойти подмена? В какой момент Муль (если, конечно, догадка верна) занял место одного из трех обитателей Сладулина? Вариантов предостаточно. Это могло случиться еще в России, до отлета. Причем когда и где угодно. Или, например, в Мале. Проще всего осуществить подмену было уже здесь, на острове. А раз проще, следовательно, это и есть самый вероятный вариант… Э, нет! на острове натянуть чужую личину Муль имел шанс только в одном случае: если родственники Прибывали поодиночке. Ну, или хотя бы кто-то один из них прилетел первым… Эх, надо было спросить об этом у Сладунова! Впрочем, какая по большому счету разница? От перестановки мест слагаемых…

За всеми этими рассуждениями Горислав Игоревич даже не заметил, как солнце закатилось за горизонт.

На экваторе сумерек не бывает, поэтому стемнело сразу; высыпали первые, по-южному яркие звезды. Вот и наступает его вторая ночь на Сладулине, вздохнул профессор. А сколько событий за одни лишь сутки!

Но переживет ли он эту ночь, задумался вдруг Костромиров. Ведь, под чьей бы личиной ни скрывался маньяк, он наверняка уже догадался, что московский гость знает о его существовании. И прислан сюда владельцем острова не случайно. Или еще не догадался? Профессор принялся лихорадочно вспоминать все сказанные им за день слова и совершенные поступки… Нет, пожалуй, каких-либо весомых причин для подозрений он Мулю не предоставил… С другой стороны, маньяку и не нужны весомые причины!

Ложиться спать без гарантии увидеть рассвет Костромирову как-то не улыбалось. Решено! Необходимо еще до наступления ночи выяснить, кто из жильцов дома Муль.

Ученый, стараясь не шуметь, вышел в коридор и вновь осмотрел все двери. Заперты. Он остановился у входа в одно из помещений в южной половине здания. Именно здесь, со слов сторожа Антохи, проживает управляющий Ковалев. Мгновение поразмыслил и негромко постучался. Никакого ответа. Постучал еще раз, уже настойчивее — тот же результат. Приложил ухо к двери. Тишина. Попробовал заглянуть в замочную скважину. Но смог разглядеть лишь пустое пространство в центре комнаты и кусочек зашторенной балконной двери. По словам того же Антохи, майор один занимал двухкомнатный номер. М-да, однако, не похоже, чтобы здесь вообще кто-нибудь жил. Тут профессор припомнил, что ни разу не видел майора заходящим в эту дверь или выходящим из нее. Ну, положим, времени прошло еще недостаточно. Он мог запросто пропустить эти моменты… Однако за сутки он не слышал даже хлопанья двери!

Гориславу Игоревичу захотелось немедленно дернуть Ковалева за усы. А заодно и за нос. В его душе росло и все более укоренялось убеждение, что в этом случае пышные усы майора непременно отклеятся, а картофельный нос отвалится.

Он спустился вниз, прогулялся по первому этажу, заглянул в гостиную, потрогал запертую дверь бойлерной. Так, а где туалет? Сторож, помнится, про него упоминал… Ладно, бог с ним. Кто станет прятаться в туалете? Костромиров вошел в столовую. Там тоже никого не было, к ужину еще не накрывали. А где же все?

Вдруг профессор услышал звуки глухих ударов — хряп!… хряп!… хряп! — словно где-то чего-то рубили. По его спине невольно пробежал предательский холодок. А мозг услужливо нарисовал жуткую картину: красноносый Ковалев в забрызганном кровью фартуке, азартно топорща усищи, расчленяет топором тело очередной жертвы.

Удары доносились из-за чуть приоткрытой двери в дальнем конце столовой. Костромиров огляделся вокруг в поисках какого-нибудь увесистого предмета. Ага, бронзовый канделябр! Он взвесил его в руке, удовлетворенно кивнул и отправился на звук.

Держа импровизированную палицу наготове, он аккуратно толкнул дверь. Та медленно и бесшумно отворилась. Взорам Костромирова предстала квадратная комната, каменные стены которой были сплошь увешаны всевозможной кухонной утварью: сковородами, кастрюлями, горшками, половниками и прочим. Справа от двери располагалась огромная, пышущая жаром плита, слева — массивный деревянный стол. В помещении также имелись вместительный холодильник и морозильная камера. Рядом со столом возвышалась Татьяна Степановна и что-то рубила тяжелым сверкающим тесаком. Всякий раз, отводя руку в мощном замахе, она угрожающе произносила: «А вот тебе…», и, нанеся сокрушительный удар, выдыхала: «На!»

Уже догадываясь, что увидит, профессор все же подошел ближе и заглянул ей за плечо. Так и есть — женщина разделывала птицу. Ему оставалось только мысленно посмеяться над своими страхами.

Тут повариха смахнула готовые куски в сковороду, а на разделочную доску шмякнула новую тушку индейки. Размахнулась, сказала: «А вот тебе…» и первым же ударом разрубила индейку пополам: «На!»

Вот это удар, восхищенно крякнул ученый. И моментально вспомнил предостережение Сладунова о нечеловеческой силе Муля.

Татьяна Степановна оглянулась, увидела гостя и смущенно заулыбалась:

— Нешто проголодались? А я тут пока с картохой проканителилась… то да се… Через часок приходите, тогда можно будет кушать.

— Ничего, ничего, — заверил ее профессор, спрятав канделябр за спину, — я не спешу. Я просто так зашел… А где Василий Васильевич, не знаете?

— Василич-то? — презрительно скривилась повариха. — Где ж ему быть? Поди надрался уже, да где-нить дрыхнет, огрызок красноносый.

— За что вы его так? — улыбнулся Костромиров, с опаской поглядывая на тесак, который женщина продолжала держать в руке.

— А… терпеть не могу маленьких мужичонков!

— Какой же Василий Васильевич маленький? Он среднего роста.

— Огрызок и есть, — отрезала Степанида, махнув тесаком, — На цельную голову ниже меня. Да ко всему алкаш.

Ученый предпочел больше не спорить на эту тему. Заметив на столе кофейник, он попросил:

— Можно мне чашечку кофе?

— Вот я дурында старая! — заохала Степанида — Сама-то не догадалась предложить!

Она налила ему горячего кофе в большую глиняную чашку и указала на стул.

— Да вы садитесь, чего столбом-то стоять. Садитесь и попейте как следует. Может, вам к кофию гренок подать? Холодные, правда.

— От гренок не откажусь, спасибо.

Повариха отложила, наконец, страшный тесак в сторону, вытерла руки о передник и поставила перед ним блюдо с гренками.

— Скажите, Татьяна Степановна, — продолжил расспросы ученый, — откуда вы продукты берете? Сами в Мале ездите или как?

— Раз в три дня оттель катер приходит. А если чего особенное требуется, Антоху посылаем. Он с ентим катером в Мале уплывает, отоваривается там, а после, уже на такси ихнем водном, возвращается.

— Не очень удобно, — посочувствовал Горислав Игоревич, — лучше, если бы на острове свой катер был.

— Пожалуй, допросисьси, — с неожиданной злостью процедила толстуха. — Нашего еще тот жмот! На всякой малости экономит. А тут — катер!

— Да-а, катер нужен, — покивал профессор, с интересом наблюдая за женщиной. — На той лодчонке, что у Антона, далеко не уплывешь.

— Куды уж!

— Кстати, а где Антон?

— Небось, на рыбалке.

— Так темно уже!

— А ему все одно.

— М-да… Свежая рыбка — это хорошо. Какая обычно здесь ловится?

— И-и! Хрен на веревочке у него ловится, а не рыбка!

— Это почему?

— Какой из него рыбак, из дурачка малохольного? Он даже крови боится.

— Неужели?

— На дух не выносит. Тут третьего дня видала я, как он с комаром расправляется. Так, верите ли? он его бумажкой раздавил, чтоб кровью, не дай бог, не замараться. Умора! Ой, что это с вами? Поперхнулись; никак? Постучать по спине?

— Нет, спасибо, — откашливаясь, просипел Костромиров — Я, пожалуй, пойду пройдусь перед ужином.

— Вот правильно, — напутствовала его повариха, — Пока дождя нету. Чего сиднем-то сидеть?

Вокруг дома и на аллее царила почти кромешная тьма. Так что ориентироваться пришлось буквально на ощупь. Но Костромиров твердо решил прогуляться до берега, а возвращаться за фонариком не хотелось. И потом он полагал, что в темноте будет даже в большей безопасности.

Когда аллея гибискусов закончилась, и он вышел на поросшую низким кустарником поляну, видимость значительно улучшилась. Полная луна давала достаточно света, чтобы он смог разглядеть за пальмовыми стволами мерцающую гладь лагуны.

Он вышел на пляж и медленно побрел вдоль береговой линии. Бесчисленные крабьи батальоны неохотно размыкали свои ряды, уступая ему дорогу.

Профессор думал.

Через полчаса, завершив круг, Костромиров уселся на ствол поваленной пальмы и хотел было закурить, но вспомнил, что оставил трубку в доме. Он помянул нечистого и встал, собираясь идти обратно. Тем более ужин, наверняка, на столе.

Но вдруг замер.

А где же сторож Антоха? Степанида уверяла, что он рыбачит. Ни самого сторожа, ни его лодки он не видел. Странно… Ковалев тоже куда-то подевался.

И вдруг целый рой диких мыслей и причудливых предположений вихрем закружился в его сознании. Еще бы чуть-чуть, и их количество вполне могло сложиться в новое качество — в некую догадку. Но тут, как назло, раздался сигнал мобильника. Пришло смс-сообщение от Вадима Хватко.

Горислав Игоревич быстро пробежал эсэмэску глазами, на мгновение застыл, уподобившись библейскому соляному столбу, а потом звучно хлопнул себя по лбу и потрусил к дому.

В дом Костромиров вошел крадучись. На цыпочках миновав столовую (ужин уже дымился на столе), он осторожно заглянул на кухню. Там, как он и ожидал, никого не было. Пошарив взглядом, выбрал из десятка ножей наиболее подходящий — достаточно длинный, острый и с ухватистой рукояткой — и проследовал к обшарпанной двери в самой глубине кухни. Вот оно, жилище Степаниды, «закуток», как назвал его сторож Антон.

Теперь, когда все прояснилось, всякий страх оставил его. А голова работала как отлаженный часовой механизм. Если враг разоблачен, он уже не столь страшен. Но осторожность тем не менее не помешает. Он нажал на дверную ручку, толкнул — заперто. Провел ладонью по притолоке — так и есть, ключ лежал там.

Дверь отворилась с легким скрипом, профессор нащупал выключатель, зажег свет и шагнул внутрь.

Помещение и впрямь представляло собой нечто вроде чулана, кое-как оборудованного под жилую комнату. Обстановка в комнатенке царила спартанская. Из мебели — трюмо, ржавая железная койка с грязным матрацем да тумбочка. На тумбочке — початая бутылка водки.

Окна не было, его место как раз занимало высокое трюмо, заваленное целой грудой разнообразной косметики, в основном, судя по всему, профессиональной. Костромиров подошел и с любопытством принялся разглядывать бесчисленные коробочки, баночки, пузырьки и кисточки.

Помимо обычных помад, тушей, теней, пудр и румян, на предзеркальном столике лежали накладные ресницы, брови, щеки и несколько носов; в специальном бархатном пенале — комплект контактных линз. Рядом с трюмо на специальной вешалке висели парики. Под вешалкой стояла пара туфель на высоченной платформе. Чтобы, при необходимости, увеличивать рост, догадался ученый. Итак, все улики налицо, как говаривал следователь Хватко.

Костромиров скорее ощутил, чем услышал, что больше не один в комнате. Он резко обернулся, выставив перед собой лезвие ножа. Дверной проем загородила монументальная фигура Татьяны Степановны Костерьяновой. Точнее, фигура определенно была ее — бедра в два топорища, раздутые груди… разве что в росте она несколько уменьшилась — а вот венчалась эта фигура усатой башкой майора Ковалева.

— Е! Глядитя, кто к нам у гости пожаловал! — гундявым голосом Антохи произнесло создание. — Профессор, итить твою мать!

— Только без глупостей, Яков Семенович, — требовательно произнес Костромиров, демонстрируя нож, — холодным оружием я владею отменно.

— Ах! Я вся трепещу, — низким грудным голосом Степаниды ответил Муль.

— Довольно бы паясничать, — пожал плечами Горислав Игоревич.

— Думаешь, пора выбросить белый флаг? — спросил Муль, переходя на пропитой майорский баритон.

— Полагаю, что так.

— Как бы не так! — незнакомым, на сей раз, вероятно, своим голосом воскликнул мужчина и, растопырив руки, вразвалку двинулся на Костромирова.

Встав к нападающему вполоборота, профессор со свистом крестообразно рассек воздух перед самым его носом.

Муль на мгновение смешался, но тут же сдернул с тумбочки бутылку водки и метнул в Костромирова. Тот ловко уклонился, и бутыль угодила в трюмо за его спиной; зеркало со звоном разлетелось на куски, осыпав противников водопадом осколков. Впрочем, особого вреда они не причинили.

Муль матерно выругался, ухватил обеими руками тумбочку, легко поднял над головой и отправил следом за бутылкой. Чтобы избежать попадания, Костромирову пришлось упасть на пол. Воспользовавшись моментом, Муль одной ногой наступил ему на руку, а второй выбил нож, зашвырнув его под койку.

Профессор попытался подняться, но Муль ударил его ногой в лицо, потом — в живот и снова — в лицо; Костромиров откатился в сторону, но удары Муля настигли его и там. Ученому оставалось только прикрывать руками голову.

Муль продолжал наносить удары ногами, пока не увидел, что противник больше не сопротивляется. Тогда он ухватил профессора за одежду и вздернул обмякшее тело вверх. И в тот же миг получил мощнейший удар головой в лицо.

Фальшивый нос превратился в лепешку, а судя по брызнувшей крови, и настоящий тоже. Муль взревел и швырнул Костромирова о стену. Тот врезался в нее с такой силой, что на секунду потерял сознание и мешком сполз вниз.

Муль прыгнул.

Однако профессор уже пришел в себя и толкнул его обеими ногами в грудь. Нападавшего отбросило назад, но он устоял на ногах и прыгнул снова. Профессор попытался встретить его тем же приемом, но Муль был к этому готов. Он крепко схватил профессора за лодыжки и дернул на себя. Тот резко крутанулся вокруг своей оси, разорвал захват и вскочил на ноги.

Муль склонил голову и кинулся на приплясывающего в боксерской стойке ученого, точно бык на матадора. Прямой хук в челюсть не смог его остановить. Он лишь мотнул башкой и в свой черед врезал профессору кулаком в грудь так, что того вынесло через открытую дверь на кухню.

Костромиров налетел спиной на разделочный стол и опрокинул его. На пол посыпались кастрюли, сковороды и целый арсенал разнокалиберных ножей. Он быстро подобрал один из них.

Обнаружив, что противник снова вооружен, Муль пошарил вокруг глазами и схватил по ножу в каждую руку.

— Тебе конец, — прохрипел он, плюясь кровью.

— Еще раз предупреждаю, — ответил Горислав Игоревич, — в юности я был чемпионом Москвы среди саблистов.

— Я рискну.

Они закружили вокруг опрокинутого стола.

Костромиров просто держал нож на уровне лица, готовый в любой момент отразить выпад. Тогда как его противник со зловещим «вжик-вжик» точил одно лезвие о другое. Словно мясник перед разделкой туши. Тем не менее первым нервы сдали именно у него — он перемахнул через стол и бросился в атаку.

Профессор ловко ушел от рубящего удара в лицо, отбил колющий в живот и, в свою очередь, глубоко полоснул врага по груди.

Муль лишь усмехнулся — фальшивый бюст был ему теперь вместо панциря — и напал вновь. Все повторилось: ученый отбил выпад и нанес удар.

…Когда грудь Муля стала напоминать со стороны распотрошенную диванную подушку, он сорвал ее и швырнул в Костромирова. И тут же метнул следом один из ножей.

Профессор легко уклонился от фальшивого бюста, но пропустил нож — тот врезался ему точно в лоб. Правда, не лезвием, а рукоятью. А потому лишь рассек кожу. Костромиров потряс головой и перешел в контратаку.

Первым же выпадом он ранил противника в предплечье; Муль выронил нож и отпрыгнул назад.

— Сдаешься? — спросил ученый.

Вместо ответа тот сорвал со стены огромный тесак и взметнув его над головой, двинулся на Костромирова. Это уже было серьезно. Дабы хоть как-то уравновесить силы, профессор взял в левую руку массивную сковороду. Теперь у него был щит.

Неожиданно Муль остановился и пробормотал: «Какого черта». Опустив тесак, он тяжело рухнул на стул.

Горислав Игоревич тоже присел на край опрокинутого стола, внимательно наблюдая за врагом.

Лица обоих мужчин были залиты кровью; тяжело дыша, они молча смотрели друг на друга.

— Ничья? — первым нарушил молчание Муль.

— Похоже на то, — не стал спорить Костромиров.

Муль сунул руку под цветастый халат, повозился с какими-то застежками, и накладные бедра грузно шлепнулись на пол.

— Пить охота, — с видимым облегчением выдохнул он.

— И я бы пропустил стаканчик, — согласился профессор. — Но бутылку ты раскокал.

— В холодильнике есть пиво. Холодное.

Стараясь не выпускать противника из вида, Горислав Игоревич подошел к холодильнику и достал две бутылки пива; одну протянул Мулю.

— Я спиртного не пью, — покачал тот головой. — Уже лет десять.

— Не пьешь? А как же…

— Вечно пьяный майор-управляющий? — усмехнулся Муль. — Просто мочил усы в водке.

Он встал, повесил тесак на место и, подойдя к раковине, надолго присосался к кранику.

— Тьфу! — заявил он, напившись, — Вода здесь отвратительная… Как ты меня так быстро вычислил?

— Элементарно, Ватсон, — пожал плечами профессор.

— А все-таки?

— Перевоплощаться ты, бесспорно, мастер. Это ж надо, так сыграть Степаниду! Я до последнего момента не мог поверить, что она — мужчина. Однако временами ты все же переигрывал. Да, да! Персонажи у тебя выходили чрезмерно… карикатурными. Впрочем, признаюсь, поначалу я решил, что Муль скрывается лишь за одним из них.

— А потом?

— Потом мне бросилось в глаза, что обитатели дома никогда не показываются вместе. А между собой общаются, только когда я не могу их видеть. Да еще этот вечный полумрак во всех комнатах. Кстати, со свечами это ты сам придумал, или и впрямь есть такое указание Сладунова?

— Сам, сам. К чему рисковать понапрасну?

— Я так и подумал. Но окончательно я все понял, получив информацию о том, что Яков Семенович Муль, после ухода из облдрамтеатра, организовал собственный театр «одного актера». По примеру Аркадия Райкина. И с успехом в течение года — вплоть до неудавшегося покушения и ареста — каждый вечер играл несколько ролей разом. Особенно ему удавались пародии на политических деятелей и, что важно, женские персонажи. А шоу называлось «Человек с тысячью лиц».

— Понятно, — кивнул Муль — Между прочим, многие зрители искренне отказывались верить, что всех персонажей в спектакле играю я один. А женские роли — это вообще мой «конек», женщины мне всегда особенно удавались. Мой педагог в театральном училище, бывало, говаривал: это, дескать, оттого, что у меня лицо бесполое. А одна сахалинская газетенка и вовсе написала, что я трансвестит. Идиоты! Все дело в таланте. Я не просто перевоплощаюсь, не просто играю своих персонажей, я на самом деле становлюсь другим человеком, иной личностью! На какое-то время, конечно.

— Талант налицо, — согласился Костромиров, — но все равно, если бы я с тобой был знаком раньше, твой спектакль однозначно бы провалился.

— Если бы да кабы, — хмыкнул Муль.

— Что ж, теперь ваша очередь, Яков Семенович, — переходя на «вы», предложил профессор. — Может, расскажете, как вам удалось через десятилетия пронести столь незамутненной ненависть к бывшему другу детства и деловому партнеру? Вы же здесь, на острове, Бориса Глебовича Сладунова в засаде поджидали, не так ли?

— Его, гниду, — сплюнул Муль. — А насчет ненависти… Если бы он ваших детей и жену убил, вы бы небось тоже и через двадцать, и через сорок лет его не простили.

— Сладунов утверждает, что непричастен к гибели ваших жены и двоих сыновей.

— А вы чего-то другого от него ждали?

— Но вдруг это действительно был несчастный случай? Вы такого не допускаете?

— При чем тут, допускаю я или нет?! — воскликнул Муль — Я знаю, что они были убиты по приказу Сладунова!

— Расскажите мне, — попросил Горислав Игоревич.

Яков Муль с сомнением посмотрел на профессора.

— Ладно, — махнул он рукой, — почему бы и нет?

Он не спеша отклеил пышные майорские усы и бакенбарды, стянул парик, небрежно кинул все это на стол. Потом снова прошел к раковине, намочил вафельное полотенце и несколько раз с усилием протер лицо и всю голову.

Теперь, когда профессор мог лицезреть Муля в его истинном обличим, он поразился, какие у того невнятные, даже бесформенные черты. Обычно такое лицо — приговор любому артисту. Но Яков Муль, по всей видимости, сумел использовать этот недостаток себе во благо — не имея сколь-нибудь выразительных собственных черт, он научился великолепно имитировать чужие.

— Слушайте, — начал Муль, усевшись перед Костромировым на стул, — так понимаю, кое-что вам уже известно. Сладунов наверняка изложил вам свою версию тех событий. Иначе откуда вам вообще знать про меня? Ведь он вас по мою душу прислал, верно?

— Во всяком случае, он предполагает, что вы можете прятаться где-то поблизости.

— Тогда перейду сразу к главному… В общем, мы были совладельцами сахалинской компании по добыче трепангов. Он вам об этом рассказывал? Да? Ну вот. Дела наши шли в целом неплохо, как говорится, своим чередом. Но Чике этого было, разумеется, мало. Ему всегда всего было мало! Хотел, чтобы все и сразу. И побольше! Он еще с малолетства жаден был. До жратвы, до денег, до баб — до всего. А уж чиновничья служба испортила его окончательно. Привык, понимаешь, чтобы купюры ему прямо в кабинет приносили, да еще с поклоном… И вот однажды Сладунов предложил мне продать компанию (дескать, он как раз нашел выгодного покупателя), а вырученные деньги перевести на материк и там вложиться в разработанную им схему. Если коротко, суть схемы сводилась к следующему.

Мы быстренько регистрируем новенькую фирму, и ее гендиректор презентует перед руководством подходящего региона какой-нибудь проект. Неважно какой. Это может быть строительство газопровода, распределительной электростанции или нужного области комбината. Повторяю, суть проекта совершенно неважна. Главное, чтобы он входил в одну из федеральных целевых программ. А поскольку Сладунов, как бывший вице-губернатор, вхож во многие областные и краевые администрации, то наш проект непременно встречает там «понимание». На практике это означает, что в региональный бюджет соответствующей строкой вносятся гарантии того, что регион компенсирует нашей фирме, скажем, тридцать процентов затрат на строительство. По результатам, понятно. Потом мы начинаем стройку, заключаем с поставщиками, подрядчиками и субподрядчиками договоры поставки и на выполнение работ. Но стоимость материалов и работ значительно — в разы — завышаем. Ну, например, берется некое ООО «Трубадур» поставить нам трубы ценой в пять миллионов, а ООО «Техногаз» — сложить из них ветку газопровода за десять миллионов. Наша компания заключает с ними договоры. Но только удваивает цену труб и стоимость работ. Поскольку и «Трубадур», и «Техногаз» — подставные фирмы-однодневки, излишки они немедленно возвращают. А государство, как положено, возвращает нам восемнадцать процентов налога на добавленную стоимость. Разумеется, не с реальных, а уже с договорных сумм. Да потом регион, как обещал, возмещает еще тридцать процентов. Итак, наша компания, затратив на строительство пятнадцать миллионов, получает от государства четырнадцать с половиной миллионов возврата. Значит, вся стройка обходится нам в полмиллиона. Ну, а после мы продаем этот, к примеру, газопровод по его якобы «номинальной» стоимости. Или почти номинальной. Скажем, за тридцать пять миллионов. Просто и гениально! А чтобы прибыль была помасштабней, Сладунов намеревался реализовывать эту схему в нескольких областях одновременно.

Я категорически отказался. Почему? А вы бы согласились? Я тогда полагал, что беспредел в стране не будет вечным, и хотел остаться чист перед законом. Наивно? Может быть. Но мой кусок пирога вполне меня устраивал. Я и так отнюдь не бедствовал.

Муль глубоко вздохнул, словно собираясь с духом для дальнейшего рассказа, потер руками лысую голову и решительно продолжил:

— Борис принялся меня уговаривать и убеждать, дескать, одних его денег на реализацию схемы не хватит, нужно больше, и тому подобное. Я не внял ни уговорам, ни убеждениям. Тогда Борис стал настаивать. Потом перешел к угрозам. Я их проигнорировал. Хотя знал, что он тесно связан с местными «авторитетами». Но он же мой друг детства! Мы со школы дружили. В конце концов, Сладунов прямо намекнул, что у меня есть жена и дети. Но и это предупреждение я не воспринял всерьез. А потом случилось ужасное… Как и что именно произошло, рассказывать не стану — слишком тяжело, даже после стольких лет… Но чтобы внести окончательную ясность, скажу вам вот что: по делу я был признан потерпевшим, а потому имел право знакомиться со всеми его материалами; так вот, в материалах дела среди прочего имелся протокол первого допроса предполагаемого исполнителя. Там он почти во всем сознавался и пояснял, что действовал по указанию некого якобы незнакомого ему лица по кличке «Чика». Потом у этого исполнителя появилась толпа адвокатов, и он моментально «ушел в отказ» — заявил, что показания те дал под физическим воздействием со стороны сотрудников милиции. В общем, оговорил себя. А следствие неожиданно стало расценивать все произошедшее чуть ли не как трагическую случайность! Короче, дело даже до суда не дошло. Деньги и связи решают многие проблемы. И еще скажу: звали того исполнителя Чингиз Раджиев.

— М-да, — задумчиво произнес профессор Костромиров, — звучит убедительно. Не будь вы серийным убийцей, я бы, пожалуй, проникся к вам сочувствием…

— Какой еще серийный убийца? — поднял брови Муль. — Кто вам такое набрехал?

— Ну как же? А супруга Сладунова? А его же любовница с сыном? Вы ведь сами признали, что их смерти на вашей совести.

— Ах, вы про мои эсэмэски! Каюсь, писал. И посылал. Но и только! Понимаете, мне до безумия хотелось сделать ему больно. Чтобы он хотя бы отчасти почувствовал то, что в свое время довелось пережить мне. Признаю, это было глупо с моей стороны. Глупо и наивно. Мне ли не знать, что Борису ничья жизнь, помимо собственной, не важна.

— Предположим. Хотя верится с трудом. Но допустим. Ну а Ковалев, Костерьянова и Безрукий? Станете уверять меня, что к их… исчезновению тоже не причастны? Или они, усовестившись, сами вернулись в Россию, предоставив вам тут полную свободу действий?

— Ха-ха-ха! — схватился за бока Муль. — И вы купились! Выходит, не такой уж я плохой актер, а?

— На что это я купился? — нахмурился ученый.

— Ни майора Ковалева, ни Степаниды, ни сторожа Антохи не существует вовсе! Всех троих я сам родил.

— То есть как?!

— Ну, в творческом смысле. Они, как вы правильно заметили, все лишь персонажи. Причем без прототипов.

— Персонажи? Без прототипов? Извольте пояснить.

— Когда мне стало известно, что Сладунов подыскивает на роль обслуги в свое островное поместье каких-нибудь бедных родственников, я понял — это шанс. И сам их выдумал! Полностью выдумал — от внешности до биографии. На самом-то деле мне пришлось создать значительно большее число персонажей — чтобы промашки не вышло. Просто Сладунов в результате польстился на этих троих.

— Ну… это же не так просто.

— Совсем непросто! Я больше года потратил, чтобы их всех создать и «вырастить». А потом каждому из них еще надо было как-то выйти на Сладунова, заинтересовать его… Ну, это уже моя кухня.

— Феерично! — вынужден был признать Костромиров. — Вы настоящий гений мистификации.

— Спасибо. Теперь вы понимаете, что я просто вынужден был напасть на вас. Ведь, если вы разоблачите меня перед Сладуновым, все мои труды пропадут впустую. И Чика, как и всегда, выйдет победителем. Он вновь останется безнаказанным! Зло опять восторжествует! А я не могу, не имею права допустить этого! Кровь моих жены и сыновей вопиет к отмщению!!!

Муль вскочил, но потом снова рухнул на стул, в отчаянии закрыв лицо руками.

— Что же мне делать?! Ума не приложу… Как поступить? Господь Вседержитель! Вразуми!

Горислав Игоревич с минуту смотрел на него, нервно покусывая нижнюю губу, а потом, словно на что-то решившись, упрямо мотнул головой и произнес:

— Знаете… мне необходимо выкурить трубку и хорошенько обдумать всю эту ситуацию. В одиночестве. Я сейчас поднимусь к себе в комнату. Вы не против?

В ответ Муль лишь молча махнул рукой.

Горислав Игоревич вернулся примерно через полчаса и нашел Муля сидящим все в той же, полной отчаяния, позе. Профессор задумчиво посмотрел на него и заявил:

— Знаете, Яков Семенович, я решил заключить с вами соглашение.

— Какое соглашение? — вскинул тот голову.

Костромиров коротко обрисовал ему свой план.

— И вы пойдете на это ради меня?! — воскликнул Муль. — Но почему?

— Я ученый, и поиск истины — моя страсть. Но я не борец за справедливость или законность. Это я оставляю другим. Тем паче, то, что считают справедливым одни, для других — вопиющее беззаконие. И вообще, ученым зачастую свойствен некоторый нравственный релятивизм. Я — не исключение. А главное, я чертовски не люблю, когда меня используют! Быть пешкой в чужой игре? Увольте!

Они еще раз проработали детали, после чего Горислав Игоревич набрал на своем мобильном номер Сладунова. Тот ответил сразу же, точно ждал этого звонка.

— О, кого я слышу! Горислав Игоревич, вы? Что-нибудь случилось?

— Случилось, Борис Глебович, еще как случилось.

— Да? Так говорите же, не тяните кота за эти… за хвост!

— Я нашел вашего Муля. Вы оказались правы в своих подозрениях.

— Как?! Где?!

— Как, расскажу при встрече, а прятался он прямо здесь, на острове. Оборудовал для себя нечто вроде землянки, в ней и прятался. Но, к несчастью, это не все новости. В одиночку я не рискнул с ним связываться, пришлось привлечь к его поимке ваших родственников. Но… не знаю, как и сказать…

— Да что вы там мычите?! Вы его упустили, так?

— Нет, Муль пойман, связан и заперт в чулане…

— Слава богу! — выдохнул Борис Глебович. Но тут же обеспокоился: — А сбежать оттуда он никак не может?

— Нет, не волнуйтесь. Повторяю, он связан, кроме того, окон в чулане нет, а дверь — под нашей с майором Ковалевым охраной.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Отлично! Поздравляю вас, профессор! Я в вас не ошибся. Но вы сказали, что это не все новости?

— Увы. Муль оказал нам бешеное сопротивление…

— Ну, и..?

— В общем, Антона и Татьяны Степановны больше нет с нами. Они погибли от руки маньяка.

— Печальное известие, — с облегчением произнес Сладунов.

— Да, весьма печальное. Но мы с Василием Васильевичем находимся теперь в затруднении. Как нам поступить? Придется, по всей видимости, поставить в известность местную полицию. Двойное убийство, и с преступником надо что-то…

Реакция мультимиллионера оказалась именно такой, на какую рассчитывал профессор.

— Вы в своем уме?! — с жаром перебил его Сладунов. — Ни в коем случае! Я не доверяю туземным властям. Потом… потом в этом году я баллотируюсь в Думу. В Думу, понимаете? И скандалы мне абсолютно не нужны!

— Но…

— Повторяю, никому ни о чем сообщать не надо, — с металлом в голосе произнес предприниматель. — Завтра… нет, послезавтра утром я буду у вас, и сам все улажу. На месте. И все дела.

— Однако ж… — продолжал сомневаться ученый.

— Все, я сказал! Передайте трубку Ковалеву.

Профессор подчинился.

— Управляющий Ковалев у телефона! — отрапортовал Муль, — …Да… Да… Да… Понял… Так точно, Борис Глебыч! Будет исполнено, Борис Глебыч.

Абонент отключился.

— Велел мне ни при каких обстоятельствах не допустить, чтобы вы обратились в полицию, — пояснил Муль. — Говорит, если надо будет, свяжи и его тоже. И брось, говорит, в чулан к Мулю.

— Вот свинья! — не сдержался Горислав Игоревич. — Что ж, после послезавтра утром он прилетает. Что будем делать?

— Готовить теплую встречу.

— Мне кажется, он прилетит не один.

— Огласка ему ни к чему, поэтому если и захватит кого с собой, так разве зятя Чингиза. Вообще-то я на это очень надеюсь.

— Но как же вы с двумя сразу?..

— Это уже моя забота, — с нехорошей усмешкой сказал Муль.

Весь следующий день Горислав Игоревич посвятил купанию в водах Индийского океана. Перерывы делал, только чтобы поесть. И оно того стоило, ибо Яков Муль в этот день по части кулинарного искусства превзошел повариху Степаниду. А значит, самого себя.

Правда, несмотря на активный отдых и усиленное питание, ночью ученый спал плохо, беспокойно. Его мучила совесть: за два дня он не прибавил ни строчки к своей рукописи.

А в семь утра к причалу Сладулина пришвартовался катер из Мале. С его борта на берег сошли двое: Сладунов и Чингиз Раджиев.

На подходе к усадьбе их встретили профессор Костромиров и управляющий Ковалев. Увидев их побитые опухшие лица, Борис Глебович удовлетворенно кивнул:

— Вижу, вижу, геройство налицо. Придется, хе-хе, выписывать премиальные, так? Ну, Василии, напои-ка нас пивком холодненьким с дорожки, а вы, Горислав Игоревич, тем временем расскажете все подробности. А потом пойдем смотреть вашего пленника.

— А на трупы Татьяны Степановны и Антона не желаете сначала посмотреть? — со скрытой иронией полюбопытствовал Костромиров.

— Трупы от нас не убегут, — криво усмехнулся Раджиев.

А Сладунов лишь взглянул на профессора с искренним недоумением.

Все прошли в гостиную, управляющий принес бокалы с пивом. Подавая бокал Раджиеву, он попросил:

— Чингиз Тамерланович, не пособите мне маленько? Там, на кухне…

— Чего на кухне? — не понял Раджиев.

— Буквально на секундочку. Мне одному — никак.

— Чего «никак»?

— Чингиз! Сходи и посмотри, — распорядился Борис Глебович, — а профессор мне пока все расскажет.

Раджиев с ворчанием вышел следом за управляющим. Сладунов жадно выпил пиво, удовлетворенно крякнул и повернулся к ученому:

— Так, значит, в землянке прятался? Вот жаба. А как вы его обнаружили? Нет! Лучше все сначала и по порядку. Я слушаю!

Но тут в гостиную вернулся майор Ковалев, почему, то один. Кроме того, он был совершенно лыс, где-то потерял свои бакенбарды, усы и огромный картофельный нос. Сладунов бросил в его сторону взгляд и широко открыл рот.

— Что… Кто… Кто это?!… Му-уль!! Ты!!! А где Чингиз?!

— Ему стало нехорошо, — ответил Муль, облизывая губы. — С дороги, видно, устал, сердешный.

Горислав Игоревич отставил бокал, встал и поднял заранее приготовленные дорожные сумки.

— До свидания, господин Сладунов, — заявил он с легким полупоклоном. — Обстоятельства сложились так, что я вынужден покинуть ваш гостеприимный дом досрочно.

— Куда?! — рявкнул предприниматель. — Стоять! У нас договор!

— Вы забыли про форс-мажор, — покачал головой профессор, — и вообще это дело почти семейное, в такие дела я стараюсь не мешаться. Разрешите откланяться.

Костромиров вышел из дома и, нигде не останавливаясь, достиг причала; там он показал хозяину не успевшего отчалить катера пятидесятидолларовую банкноту и попросил немедленно отвезти его в аэропорт. И пока катер удалялся от Сладунова, профессор ни разу не оглянулся.

Таким образом, Горислав Игоревич так никогда и не узнал, как развивались дальнейшие события. Оно и к лучшему, ибо в противном случае его нравственный релятивизм мог быть поколеблен.

Как только дверь за профессором закрылась, лицо Муля исказилось до неузнаваемости: рот ощерился в похожей на волчий оскал ухмылке, на посиневших губах выступила пена, а глаза налились кровью и теперь бешено вращались в глазницах; при этом казалось, что вращаются они едва ли не в разные стороны.

В один прыжок подскочил он к сомлевшему Борису Глебовичу, схватил за шиворот и поволок на кухню.

Там он крепко привязал его к стулу рядом с бесчувственным и уже связанным зятем. Отступил в сторонку, любуясь делом своих рук.

— Знаешь, Чика, — заявил он, удовлетворенный увиденным, — после зоны мне довелось поработать мясником на рынке. И так я наловчился там туши разделывать, что любо-дорого! Чики-чик, как ты, бывало, говаривал. Впрочем, свое искусство я тебе скоро покажу… А покамест полюбуйся вот этим!

Муль нажал какой-то неприметный рычажок, в стене отодвинулась дверь, и взгляду Сладунова открылось нечто вроде каменной ниши со сливным отверстием внизу. Видимо, когда-то это помещение служило туалетом.

А теперь там, на вмонтированных в стену железных крюках, висели три сморщенных, провяленных до коричневы тела, одно женское и два мужских. У Сладунова перехватило дыхание. К каждому телу от сливного отверстия вела черная живая дорожка, и сотни — нет! — тысячи муравьев сновали по мумиям, безостановочно вползая и выползая из пустых глазниц и раззявленных в немых воплях ртов. Два крюка оставались пока свободными.

Муль так и впился взглядом в посеревшее лицо Бориса Глебовича.

— Я забыл, Чика, ты вяленое мясцо уважаешь? — ласково спросил он. — Профессору, к примеру, понравилось.

Сладунов выкатил глаза и начал кричать…