Сан-Антонио в Шотландии

Глава 12

В этом деле мы действуем скорее как злоумышленники, чем как полицейские.

Незаконное проникновение в жилище, умышленная авария, поджог. Есть за что надолго сесть на родине сэра Вальтера Скотча.

Лежа в постели, я начинаю возиться с замком металлической шкатулки. Но без моей отмычки я похож на безногого, которому подарили пару ботинок.

И вдруг мне в голову приходит еще одна идея. Я встаю и иду порыться в набрюшном кармашке моих брюк.

Именно туда я положил ключик, найденный в сумочке Синтии вместе с пистолетом.

Я вставляю его в замочную скважину. Получилось! Ай да Сан-Антонио! Твоя дедукция, высочайший интеллект, гений сыщика и прочие блестящие качества, соединенные с расчетливой смелостью, инициативностью, точностью суждений и скромностью, опять позволили тебе преодолеть препятствие. Браво, Сан-Антонио. Этот ключик прекрасно подходит к шкатулке.

В ней лежит добрая сотня пластиковых пакетиков. Вскрываю один. В нем героин.

Выходит, мамаша Дафна в курсе подпольного бизнеса? Да что я! Руководит им, раз именно она хранит запас дури, которую потом суют в бутылки с виски. Хороши же благородные шотландские семьи! Старая больная леди держит в своей шкатулке героин, ее племянница прогуливается с девятимиллиметровым пистолетом, из которого убили человека, будущий муж племянницы пытается разбить мне морду, их директор тоже ходит вооруженным, дворецкий устанавливает в изголовье моей кровати микрофон. Веселая компашка, ничего не скажешь!

Я иду с шкатулкой в туалет и высыпаю ее содержимое в унитаз, после чего спускаю воду и засыпаю, как младенец, ожидая приезда пожарных.

Вместо пожарных полчаса спустя появляется Синтия.

— Тони! Тони! — кричит она. Я вскакиваю, протирая глаза.

— О, дорогая, это вы! Что случилось? Вы так взволнованы!

— Есть от чего! — отвечает моя красавица. — Чуть не сгорел замок. Представьте себе, пожар начался в кабинете тети Дафны.

— Пожар! — бормочу я, удивленный сверх всякой меры.

— Да. Комната полностью выгорела. К счастью, стены Стингинес Кастла сделаны из прочных камней и огонь не смог распространиться.

— В кабинете были ценные вещи?

— Да, и немало. Но самое главное — семейные документы.

— Я вам очень сочувствую, дорогая.

Я скребу голову.

— Как же я не услышал пожарных?

— Мы их не вызывали. В Стингинесе пожарной команды нет, а пока доехала бы бригада из Майбексайд-Ишикена… С огнем покончили домашними огнетушителями слуги.

— Надо было позвать меня. Я бы им помог…

Забавная сцена. То, что она меня подозревает, бросается в глаза, как орфографические ошибки в рапорте жандарма. Это война нервов. Мы следим друг за другом, не забывая про хорошие манеры. Следим, когда едим, когда разговариваем, когда занимаемся любовью,

Поболтав еще немного, мы надолго замолкаем, предоставив слово пружинам матраса, а потом решаем съездить на прогулку в город.

Проходящий в молчании завтрак позволяет мне оценить самообладание тети Дафны. Ее замок частично сгорел, она лишилась героина на многие миллионы, но «все хорошо, прекрасная маркиза».

Я прошу разрешения увидеть очаг пожара. Мрачное зрелище. Все черно, кругом пепел, то, что не горит, скрючилось.

— Надеюсь, вы застрахованы? — спрашиваю я дам, подавив безумное желание засмеяться. Они меня успокаивают.

— Нам заплатят, — уверяет тетушка Мак-Геррел.

От интонации ее голоса даже у ушастого тюленя пошли бы по шкуре мурашки. В этой фразе содержится такой жуткий намек, такая страшная угроза, что я спрашиваю себя, дадут ли они мне уйти отсюда своим ходом.

О происшествии на заводе ни слова.

После завтрака Синтия и я — уезжаем в город. Она показывает мне крепостные стены, музей и универмаг. Очень увлекательно. Наконец я оставляю ее возле здания почтамта, сказав… правду, что иду звонить во Францию.

В такой напряженной ситуации немного правды не повредит.

Несомненно, это первый случай, когда в Майбексайд-Ишикене заказывают разговор с Францией. Телефонистка (очаровательная рыжеватая блондинка с усеянной веснушками кожей, с голубыми близорукими глазами, увеличенными этак в тысячу раз толстыми очками, с плоской, как доска, грудью и такими чудовищными зубами, что они не помещаются во рту) не верит своим заячьим ушам. Мне приходится повторить номер босса по цифрам, потом написать название страны крупными буквами. Наконец она задумчиво кивает и начинает крутить ручку своего аппарата.

Затем она просит телефонистку Глазго попросить лондонскую вызвать парижскую и дать запрошенный мною номер.

Это длится добрых десять минут, в течение которых телефонистка строит мне глазки через свои иллюминаторы батискафа.

Через десять минут я с безумной радостью слышу нежный голосок, сообщающий мне, что Франция слушает.

Голос Старика:

— Однако!

Такой прием может охладить кого угодно.

— Я спрашивал себя… — продолжает он.

По моему молчанию ему становится ясно, что я обижен, и он меняет тон.

— Я начал за вас волноваться, мой дорогой друг… — Вот это уже лучше. Теперь можно поговорить. Во взвешенных на аптекарских весах выражениях я крайне сжато рассказываю ему о происшедших событиях: о нашем приезде в Стингинес, об инсценировке нападения на Син-тию, о пистолете и ключе в ее сумочке, о моем переезде в замок, о его обитателях, о драке с сэром Конси, о моем ночном визите на завод и сделанном там открытии, о нападении, жертвой которого я стал, наконец, о заполучении шкатулки.

Обычно после моего доклада Старик начинает молча думать, даже если это молчание приходится оплачивать по тарифу международного телефонного разговора. В этот раз он нарушает традицию и кричит:

— Вы проделали фантастическую работу, мой мальчик!

«Мой мальчик»! Это в первый раз. В лучшие дни я имею право на «мой дорогой Сан-Антонио», «мой добрый друг», но впервые за время работы в конторе я слышу от Лысого «мой мальчик». На мои глаза наворачиваются слезы.

— Все это время Берюрье был мне очень полезен, господин директор. Возможно, до завершения дела об этом говорить рано, но я позволю себе прямо сейчас попросить вашего согласия на присвоение ему звания старшего инспектора.

Старик ничего не отвечает. Он не любит, когда его просят о наградах. Насчет орденских ленточек — это не к нему.

— Там будет видно. В принципе я не против. Какова ваша программа?

Я не верю своим ушам.

— Скорее я хочу услышать вашу, патрон. При нынешнем положении вещей вполне можно связаться с Ярдом. Я не имею права арестовать этих людей, зато натворил немало дел, которые могут навлечь на меня неприятности. Кроме того, эти мерзавцы нас раскусили. Я думаю, что надо побыстрее нанести удар.

— Нет!

Ясно и безапелляционно… Я жду его объяснений, которые он мне и дает:

— Вы должны идти до конца, Сан-Антонио.

— Что вы подразумеваете под концом, патрон? — спрашиваю я с ноткой горечи в голосе.

— Если бы расследование проводилось во Франции, мы бы не считали его завершенным на данном этапе. Остается установить степень виновности каждого, найти убийцу человека, плавающего в виски, установить его личность, выяснить, откуда поступает героин, узнать покупателей бутылок, у… у…

— Будьте здоровы, — говорю я, предположив, что после этого Лысый может только чихнуть.

— Вы понимаете, что я хочу сказать, Сан-Антонио?

— Прекрасно понимаю.

В действительности я понимаю только одно: отныне Мастодонт и я сидим на пороховой бочке, с зажженной сигарой в зубах. Каждая секунда, которую мы проживем, будет отсрочкой в исполнении смертного приговора, потому что гангстеры, зная, что разоблачены, не станут с нами миндальничать.

— Есть еще один момент, мой дорогой друг.

— Можно мне узнать, что это за момент, шеф?

— Предположите, что, несмотря на имеющиеся серьезные подозрения, мадам Дафна Мак-Геррел невиновна. Представляете, какой разразится скандал? Вместо лавров ваше расследование покроет нас позором! Не забывайте, что речь идет о британской джентри[5].

— Она виновна! — с раздражением отвечаю я. — Черт возьми, господин директор (я специально называю его по должности, чтобы легче прошло дальнейшее), она хранит огромное количество героина, на ее заводе спрятан труп убитого человека, а вы еще сомневаетесь?

— Скажем, что есть один шанс из тысячи, из десяти тысяч, из ста, что она невиновна. Из-за этого шанса мы и должны действовать осторожно.

— О'кей.

— Вам что-нибудь нужно?

— Да. Поскольку я тут неофициально, мне трудно получить сведения о машине, которой меня пытались раздавить. Если бы вы могли окольными путями установить имя владельца… Вот номер…

Я сообщаю ему номер чуть не расплющившей меня ночью тачки. Он быстро записывает его в свой знаменитый блокнот. Я знаю, что потом он будет рисовать сверху и снизу этой записи всякие нескладные фигуры.

— Вы получите ответ через два часа. Я телеграфирую его на почту Майбексайд-Ишикена, до востребования, кодом сто шестнадцать. Надеюсь, вы его не забыли?

— Вы отлично знаете, что у меня слоновья память! — шучу я.

Пора прощаться. Старик прочищает горло.

— Вы проделали отличную, замечательную работу, мой мальчик (честное слово, если и дальше так пойдет, он меня усыновит). Берегите себя. И держите меня в курсе.

Я прощаюсь с месье, кладу трубку и иду платить рыжей за словесный потоп. Вместе со сдачей она выдает мне широкую улыбку.

— Я скоро вернусь навестить вас, — обещаю я.

Перезвон колоколов напоминает мне о достойном пасторе Мак-Хапотте. Во время ужина он сообщил мне, что руководит приходом в самом центре города. Узнав дорогу у полисмена, я иду нанести преподобному небольшой визит.

Когда я прихожу, пастор чинит велосипед своего сына. Он узнает меня, и его суровую физиономию освещает доброжелательная улыбка. Когда видишь физию Мак-Хапотта, начинаешь себя спрашивать, стоит ли рай, о котором он проповедует, того, чтобы туда стремиться.

— Я пришел осмотреть вашу церковь, преподобный отец, — вру я.

Прораб библейских работ благодарит, оставляет драндулет своего отпрыска и ведет меня к зданию из красного кирпича, возвышающемуся посреди неправдоподобно наголо остриженной лужайки. Экскурсия занимает некоторое время. Он мне все показывает, я восхищаюсь гармонией линий…

Наконец он предлагает мне стаканчик скотча, что является отличным завершением. Я засучиваю рукава и постепенно перевожу разговор на Стиигинес Кастл. Преподобный не скупится на похвалы в адрес обеих дам. Послушать его, так Дафна просто святая. (Должно быть, она щедро отваливает ему деньжат на благотворительные нужды.)

— Ничего общего с бедным сэром Арчибальдом, — уверяет он и крестится.

Я узнаю, что Арчибальд, племянник Дафны, который руководил до нее заводом, был гулякой. Все свое время он проводил в парижских ночных заведениях и на охоте на крупных хищников. К моменту его смерти завод прочно сидел на мели.

Благодаря своей энергии милейшая Дафна смогла выправить казавшееся отчаянным положение и добиться для виски «Мак-Геррел» лидирующего места среди шотландских сортов.

— Этот подвиг тем более замечателен, — заключает Мак-Хапотт, — что всю свою жизнь эта достойная особа была далека от бизнеса. Из-за своего здоровья она долгое время жила во Франции, в Ницце. Вы представляете себе, мой дорогой сэр, какую силу воли ей пришлось проявить? Какую…

Я его больше не слушаю. Я думаю, а раз я думаю, стало быть, существую. Я твердо убежден в одной вещи, ребята: благородная и почтенная леди, которой стукнуло семьдесят, не станет кидаться в контрабанду дури.

Хотелось бы мне узнать, что за жизнь вела мадам Дафна в Ницце. Может, в ее прошлом обнаружатся не очень чистые дела?

— Долго она прожила в Ницце? — спрашиваю. Преподобный, очевидно, был уже в нескольких кабельтовых от этой темы, потому что враз замолкает и рассматривает меня с крайне осуждающим видом. Но поскольку он человек вежливый, то отвечает:

— Очень долго. Точнее я сказать не могу, потому что, когда я принял этот приход пятнадцать лет назад, ее в Стингинесе не было.

— А что за человек этот Мак-Орниш? — спрашиваю я.

— Замечательный.

Я пытаюсь определить, какое место может занимать замечательный человек в иерархии людских ценностей, и временно определяю его между полным идиотом и тупицей, оставив за собой право пересмотреть это поспешное решение.

— Как миссис Мак-Геррел познакомилась с ним?

— Через меня, — сдержанно отвечает пастор. — Мистер Мак-Орниш возглавлял цех на одном из городских заводов, производящих виски. Он заслуживал большего, и я горячо рекомендовал его. Он мой лучший прихожанин.

— Он холост?

— Да, Несмотря на свою внешность весельчака, он очень застенчив.

Еще немного поговорив с Мак-Хапоттом, я его покидаю. Он извиняется, что не позвал супругу, но она готовит ему одно национальное шотландское блюдо, приготовление которого требует большого внимания.

Прошло два часа, и я возвращаюсь на почту. Телеграмма уже там. Рыжеволосая красавица предлагает ее мне вместе со своей улыбкой за умеренную плату. Я распечатываю телеграмму и читаю:

Отойдя к столу, я прямо на формуляре переписываю телеграмму открытым текстом, что дает следующее:

Так-так-так!

Почтенные люди. Да что почтенные, некоторые даже титул имеют. А на поверку выходит блатная шайка.

Старик прав: в это невозможно поверить. И он опять-таки прав, что просит дополнительные сведения. Действительно крайне важно точно выяснить роль каждого действующего лица.

Я раздумываю, что делать в ближайшем будущем, и вдруг принимаю решение нанести визит вежливости Филипу Конси. Мне не нравятся шутки вроде той, которую со мной сыграли этой ночью в тупике.

Почтарша мне сообщает, что он живет на Грейтфорд энд Файрльюир-стрит, дом восемнадцать.

Я благодарю ее и ухожу. Сворачиваю на первую улицу направо, пересекаю Голден Тит-бридж. Сразу за Годмичплейс начинается улица, где живет Конси. Местечко спокойное, застроено двухэтажными домами.

Звоню в восемнадцатый и жду, когда мне откроет лакей, но вместо этого получаю лай интерфона в нескольких сантиметрах от моих ушей:

— Кто здесь?

Узнаю голос сэра Конси.

— Я бы хотел осмотреть вашу коллекцию японских эстампов, — говорю.

— А, это вы! — бурчит он.

Не пытаясь отрицать очевидное, отвечаю, что это действительно я, и добавляю:

— Мне нужно с вами поговорить. — Он нажимает на кнопку, и дверь открывается. Я вхожу в уютный холл, стены которого украшены охотничьими трофеями. Деревянная лестница.

— Поднимайтесь на второй! — кричит сэр Конси.

Поднимаюсь. На втором этаже открыта обитая дверь в спальню, изящно обтянутую синим атласом. Любовное гнездышко. В этой квартирке младший Конси наверняка развлекается с девочками.

Он лежит на кровати в домашнем халате из черного бархата и читает местную газету.

— Вы совсем один! — удивляюсь я.

— Здесь нет слуг. При моих скромных запросах мне достаточно одной приходящей домработницы.

Над его глазами наклеен пластырь из-за немного обработанных мною бровей. Это напоминает клоунский грим, и я смеюсь.

— Вас это веселит?

— Угадали. Вы похожи на одного клоуна, который очень смешил меня, когда я был маленьким.

— Вы пришли сказать мне это?

— Нет.

— Тогда зачем?

Его голос язвителен и скрипуч, как ржавый флюгер.

— Я пришел по поводу этой ночи

— Не понимаю.

— Сейчас объясню.

Я без церемоний сажусь на его кровать, что его шокирует. Этот проходимец претендует на хорошие манеры.

— Я хочу поговорить о случае в тупике, где вы пытались раздавить меня вашим поганым грузовиком!

— Но я…

— Что вы, барон хренов?

— Это ложь! Вы меня оскорбляете и…

Видели бы вы, друзья, как взбесился ваш Сан-А! Я выбрасываю вперед ногу, и мой каблук летит ему в морду. Он щелкает зубами, как крокодил, потом спрыгивает с кровати, и мы начинаем новый поединок.

Он хватает настольную лампу и швыряет ее мне в витрину. Мне не удается полностью увернуться, и ее ножка срывает волосяной покров над моим правым ухом.

У меня в глазах загораются искры, среди которых горит и моя звезда.

Я бью его кулаком, но месье убирает голову и набрасывается на меня. Мы падаем на его кровать. Если бы кто нас увидел, то решил, что Сан-А поголубел. Однако, несмотря на то что мы катаемся по постели, между нами не происходит ничего, кроме обмена ударами. Мы сваливаемся и катимся к камину. Конси отпрыгивает в сторону, но — вот непруха! — стукается черепушкой о мрамор и остается неподвижным. Это ж надо: самому себя отправить в нокаут!

Подождав немного и видя, что он лежит не шевелясь, я кладу руку на его халат послушать сердце.

Оно бьется довольно неплохо.

Я иду в ванную, мочу полотенце под струёй холодной воды и возвращаюсь сделать ему компресс. Через несколько секунд он приходит в себя.

— Ну как, лучше?

— Голова болит! Надо думать!

На макушке у него вырастает баклажан размером с мой кулак. Я помогаю бедняге лечь на кровать.

— Послушайте, — говорит он, — я не причастен к покушению, в котором вы меня обвиняете. Возьмите газету и прочтите на последней странице…

Я читаю. На последней странице статья, посвященная угону грузовичка, принадлежащего Конси. Машину украли прошлым вечером со стройки.

— Вот видите! — торжествует Филип. — Кроме того, я всю ночь провел здесь в обществе двух моих друзей. Мы пили и играли в шахматы с десяти часов вечера до пяти утра. Хотите получить их свидетельские показания? Это сэр Хакачетер и лорд Хаттер…

Разочарованный тон придает его голосу странные интонации. Он выглядит грустным. Слишком сильно ему досталось. А что, если он действительно невиновен?

Меня опять донимает маниакальная идея Старика.

— Хотелось бы мне знать, что вы здесь ищете на самом деле, — говорит Конси. — Ваше поведение неестественно, месье Сан-Антонио.

Я пожимаю плечами.

— В один из ближайших дней я вам все расскажу, а пока остановимся на этом. Прикладывайте компрессы и пейте аспирин.

— Вы возвращаетесь к Синтии? — скрежещет он зубами.

— Точнее, к ее тетке.

— Скажите ей, что я хочу ее увидеть. Она мне даже не позвонила утром, чтобы узнать, как я себя чувствую.

— У нее не было времени. В замке начался пожар, а это зрелище очень отвлекает.

В общем, я нисколько не продвинулся. Действительно ли грузовичок был угнан? Действительно ли Филип провел ночь со своими приятелями? Поспешность, с какой он представил свое алиби, мне не нравится.

Ладно, пора возвращаться в замок блатных.