Сан-Антонио в Шотландии

Глава 2

Фавье сидит один в бледном свете лаборатории. Его когда-то белый халат похож на палитру Ван Гога, глаза обведены темными кругами, жесты как у привидения.

Когда я вхожу, он даже не поднимает голову, потому что узнал мои шаги, и только шепчет:

— Сейчас будет готово, господин комиссар.

Господин комиссар говорит «спасибо», берет стул и садится на него верхом. Я думаю о Ирэн, задающей храпака в моей кровати, о крохотном Пти-Литтре, который сейчас наверняка умирает от беспокойства в клинике профессора Бальдетру… о жизни. Забавно! Несколько часов назад я совершенно не знал этих людей, а сейчас они находятся в центре моих мыслей… Я никогда прежде не видел Ирэн и, рассуждая логически, никогда не должен был встретить ее.

Однако я крепко целовался с ней в вагоне поезда, а сейчас, когда рассуждаю, она спит у меня дома. Я слышал об издателе и некоторых его гостях, но они были для меня всего лишь именами.

Из маленького транзистора тихо льется песня Азнавура. Фавье любит работать под музыку.

Он заканчивает изучать образцы и делает шаг назад, как гурман отходит от стола, после того как поел.

— Героин, — говорит он мне.

— Рассказывай…

— Точное содержание я сказать не могу, но в этом виски его очень много.

— В какой бутылке?

— Во всех пяти, что я принес.

Я смотрю на него с легким удивлением.

— Ты хочешь сказать, что он был и в нераспечатанных бутылках?

— Во всех.

Я замолкаю, и он не нарушает мое молчание. После секунды напряженной мыслительной деятельности я обращаюсь к нему с новым вопросом:

— Пробки на нераспечатанных бутылках были нормальными или их уже открывали, а потом закрывали снова?

Фавье улыбается и уходит в небольшой закуток. Слышу, он гремит бачками с гипосульфитом. Возвращается он с мокрой фотографией, которая изображает горлышко бутылки «Мак-Геррел», увеличенное минимум в четыреста раз.

— Когда я заметил, что наркотик есть и в полных бутылках, то сделал снимок пробки, прежде чем распечатать все

— Браво, Фавье.

Рыжий — добросовестный и инициативный полицейский.

— Снимок позволяет убедиться, что это оригинальная, ненарушенная пробка.

Я киваю.

— Как думаешь, гости Пти-Литтре откинут копыта?

— Вовсе нет. Они благополучно переварят героин. Посмотрят красивые сны, и все.

— Ладно, постараемся взять с них пример. Отправляемся баиньки, парень.

Мы выходим из конторы. Дежурный внизу отдает мне честь.

— Как, господин комиссар, ваш отпуск уже закончился?

— Мне кажется, да. А вам?

Возвращаясь домой на моей маленькой «МГ», я решаю посвятить остаток ночи счастью Ирэн.

Я мысленно составляю список радостей, на которые она получит право. С девушкой, приехавшей из провинции, надо уметь их четко дозировать.

Что вы скажете, например, о «Савойском трубочисте», о «Насмешливом венгерском языке» и о «Британском пальце»? По-моему, для первого раза неплохо.

Я раздумываю, стоит ли добавлять к первым трем наименованиям четвертое, составившее мою славу, — «Ронская отметина», как вдруг вздрагиваю. Чтобы вернуться в Сен-Клу, я поехал не через площадь Этуаль и Булонский лес, как обычно, а мимо дворца Шайо и авеню Анри Мартен.

Сечете? На авеню Анри Мартен живет тип, подаривший Пти-Литтре виски с наркотиком. Если вы и после этого не поверите в мое шестое чувство, значит, у вас нет и обычных пяти.

Я бросаю взгляд на наручные часы, потом на те, что на приборной доске. И те, и другие в согласии по одному пункту: сейчас два часа ночи.

В такое время наносить визиты не принято, но мне все-таки очень хочется побеседовать с месье Оливьери. Мне кажется, с этим типом, если знать, как к нему подойти, должен получиться очень увлекательный разговор.

Я как раз возле дома двести двенадцать. Остановив тачку, подхожу к воротам. Оливьери, как и карлик Леон, живет в собственном особняке, в котором не горит ни единого огонька. Нажимаю пальцем на кнопку звонка. Подождав секунду, нажимаю снова, но тут вижу, как осветилось окно сторожа. Железное жалюзи частично открывается, и недовольный тип спрашивает:

— Чего надо?

— Полиция, — просвещаю его я.

Он колеблется. В наше время полно жулья, которое представляется полицией, а потом грабит вас.

— Одну секунду!

Тип исчезает в окошке, как кукушка, прокричавшая сколько надо. Проходит довольно много времени. Наконец я вижу у ворот массивный силуэт.

Мужчина лет шестидесяти, сложенный, как борец, без радости рассматривает меня сквозь прутья. Он надел штаны, подтяжки не натянул, и они свисают у него по бокам…

— У вас есть документы?

— Вот.

Он рассматривает мое удостоверение и сует в карман брюк свою пушку.

— Что вы хотите?

— Мне надо увидеть месье Оливьери.

— Сейчас?

— Это срочное дело.

Я говорю кратко и четко. В таких случаях не следует упражняться в искусстве красноречия.

— Ладно.

Он открывает.

— Я проведу вас к себе. Я должен предупредить его слугу.

Мы входим в своего рода караульное помещение — столовую, где стоит запах вареной капусты. Из соседней комнаты доносится встревоженный женский голос:

— Эктор, он действительно легавый?

— Заткнись! — отвечает сторож.

Он подходит к телефонному аппарату, раздумывает и нажимает на кнопку. Загорается красная лампочка. Секунд через тридцать слышится щелчок.

— Альбер? — спрашивает сторож.

Тот, должно быть, отвечает через зевок, что да.

— Скажи месье, что его хочет немедленно видеть полицейский.

Не знаю, что отвечает лакей, но сторож, выслушав его, издает недобрый смешок.

— Я не знаю, — говорит он и кладет трубку. Потом смотрит на меня и спрашивает: — Ничего серьезного?

— Как сказать, — отвечаю.

Я слышу шаги за дверью; она слегка приоткрывается, и я замечаю глаз и седую прядь над ним. Жене сторожа хочется узнать, как я выгляжу. Узнав это, она возвращается на супружеское ложе.

В глубине души ваш Сан-А немного встревожен. Этот Оливьери, должно быть, большая шишка с обширными связями, и мой ночной визит ему наверняка не понравится. Так что мне скоро может стать жарко…

Является лакей. Настоящий: в полосатом жилете и при всем прочем. Его взгляд еще немного мутноват со сна, а так он совершенно безупречен.

Он меряет меня взглядом с высоты своего величия.

— Это вы желаете видеть месье?

— Я.

— Сейчас два часа ночи.

Я смотрю на часы и поправляю его:

— Два с четвертью. Будьте любезны предупредить его о моем приходе.

Эта уверенность производит на него впечатление.

— Хорошо. Прошу вас следовать за мной…

Я знакомлюсь с еще одним гигантским холлом. Его стены обтянуты замшей, на полу шкуры белых медведей, стоят статуи, редкие растения и висит картина Пикассо, на мой взгляд, подлинник.

Лакей указывает мне на банкетку, покрытую темно-синим бархатом.

— Присядьте, я разбужу месье.

И начинает подниматься по монументальной лестнице. Я жду, готовя аргументы для разговора. Если судить по осторожности слуги, Оливьери плохо спит и бывает зол сразу, как проснется.

Слуга возвращается быстро. Он очень удивлен.

— Месье нет в спальне, — говорит он.

— Он не вернулся?

— Он не уходил.

— Где он был, когда вы закончили работу?

— Моя жена (она горничная) и я ходили в кино, У нас сегодня выходной.

— Где был ваш хозяин, когда вы уходили в кино?

— В своем кабинете.

— А когда вы вернулись?

— Света нигде не было. Я решил, что он лег…

— Он мог выйти?

— Сторож нам бы сказал.

— Может, он заснул в кабинете?

Слуга с сомнением морщится, однако направляется к двустворчатой двери, находящейся в глубине холла.

Он тихо стучит, открывает, включает свет. Его неподвижность и молчание мне все говорят.

— Мертв? — спрашиваю я, подходя.

Оливьери лежит на ковре на боку, одну руку поджал под себя, другую вытянул. В его правой руке пистолет с перламутровой рукояткой. Я подхожу и платком осторожно беру оружие из его руки. Нюхаю ствол: из этого пистолета давно не стреляли. Я вынимаю магазин и констатирую, что он полон маслин, готовых к употреблению.

Кладу оружие на ковер и наклоняюсь над трупом. Месье Оливьери протянул ноги минимум три часа назад и сейчас холодный как лед. На виске у него синее пятно, а на шее явные следы удушения. На первый взгляд мне представляется, что преступление произошло следующим образом. Вечером к нему пришли поговорить двое. Они стали вести себя агрессивно и Оливьери велел им выметаться, угрожая своей пушкой. У одного из типов была дубинка, и он двинул хозяина по виску. А второй сжал промышленнику горло.

Лакей Альберт начинает приходить в себя.

— Вот это да, — бормочет он.

— Это его пистолет? — спрашиваю я, показывая на элегантный шпалер с перламутровой рукояткой.

Салонная игрушка. Как пресс-папье хороша, но если хочешь продырявить шкуру ближнему, то лучше взять автомат.

— Да, это его пистолет. Он лежал в нижнем ящике стола.

Я рассматриваю мертвеца. Это крепкий мужчина лет пятидесяти с седеющими висками. На нем домашняя куртка из красного атласа с черными лацканами. Напоминает форму дрессировщика, но все равно здорово.

— Месье Оливьери был женат?

— Нет, десять лет назад он развелся.

— Он жил один?

— Время от времени его дочь приезжает пожить здесь недельку.

— Любовницы?

— Думаю, были, но не здесь.

— Сходите за сторожем и его женой.

Альбер торопится. Оставшись один, я начинаю проводить обычные поиски, но занимаюсь этим безо всякой надежды. Что-то мне подсказывает, что я здесь ничего не найду. В бюваре нет ни единой бумажки. В ящиках несколько ничего не говорящих предметов. Наверняка его рабочий кабинет находится в другом месте, а здесь он проверяет счета своих слуг или читает биржевой курс.

Пепельницы пусты. В детективных романах полицейский обычно находит в них окурки. Так вот, в этот раз там ничего нет. На креслах и ковре тоже никаких следов. Оливьери задушили поясом его куртки. Толстая лента еще обмотана вокруг его шеи, как мерзкая змея.

А вот и Эктор со своей мадам, испуганные новостью.

— Ни к чему не прикасайтесь! — велю я.

Жена Эктора маленькая толстая старушка с грудью, как у голубя. На носу у нее сидит великолепная волосатая бородавка, и она плачет, издавая свист, как воздух, выходящий из проколотой шины.

— Пойдемте в холл, — решаю я и закрываю дверь.

Я смотрю на троицу, и от вида этих физиономий мне хочется заржать.

— Сколько здесь слуг?

— Четверо, — отвечает Альбер. — Не хватает только моей жены.

— Сходите за ней.

Он выходит.

— Вы кухарка? — спрашиваю я жену сторожа.

— Да.

— Я раньше был капралом жандармерии, — шепчет Эктор.

Зачем это? Чтобы дать мне справку о своем высоком моральном облике? Или показать, что мы вроде бы коллеги и, принимая во внимание обстоятельства…

— Вечером у месье Оливьери были гости, не так ли?

— Нет, никого не было, — уверяет дуэт.

— Но ведь не по телефону же его шлепнули!

Сторож упрямо мотает головой.

— Никто не звонил, никто не приходил. Или же он перелез через решетку, а вы заметили, какая она острая?

— Здесь есть второй вход?

— Черный.

— Где он?

— На задней стороне дома. Около кладовой.

— Когда Альбер и его жена вернулись из кино, через какую дверь они вошли?

— Через черный ход, естественно.

Возвращаются те, о ком мы говорим. Горничная белобрысая женщина с лицом, усыпанным веснушками. Она прячет в складках ночной рубашки свои груди в форме капли масла.

— Это невозможно! Я не могу в это поверить, — говорит она. — Где он? Я хочу его увидеть!

— Момент! — перебиваю ее я.

Она спохватывается и здоровается со мной испуганным кивком.

— Вы вышли через черный ход, — говорю. — Вы закрыли за собой дверь?

— Естественно, — отвечает Альбер.

— А ключ?

— Ну…

Его конопатая половина поднимает руку, как школьница, собирающаяся попросить разрешения сходить в туалет.

— Да? — приглашаю я.

— Я хотела вам сказать одну вещь: когда мы вернулись, дверь не была закрыта на ключ. Я ничего не сказала Альберу, чтобы он на меня не ругался, потому что подумала, что сама забыла запереть дверь, когда мы уходили. Но теперь я уверена, что это не так!

Эта детка льет воду на мою мельницу. Я благодарю ее доброжелательной улыбкой, которая смущает ее до глубины души.

Вечером Оливьери позвонили люди, с которыми он хотел встретиться тайно. Он впустил их через черный ход, чтобы не привлекать внимания сторожа и его жены. Визит закончился его смертью, а убийцы ушли тем же путем, но дверь за собой только захлопнули.

— Прекрасно, — бормочет знаменитый Сан-Антонио, — давайте перейдем к следующей главе… Ваш хозяин был любителем виски, насколько я знаю?

Они смотрят на меня, совершенно ошарашенные, поскольку мой вопрос в такой момент кажется им совершенно неуместным.

— Да, точно, — отвечает наконец Альбер.

— Откуда он получал виски?

— Прямо с фабрики. У него был друг шотландец, поставлявший ему скотч. Мне кажется, он платил дешевле и считал, что эта марка лучше остальных.

— Я хочу увидеть это виски.

Альбер кивает, бесшумным шагом идет в салон и возвращается с едва начатой бутылкой «Мак-Геррела». Я снимаю пробку и нюхаю виски. Это хорошее, без примесей.

— Других нет?

— Есть, в погребе… Нам привезли партию на прошлой неделе.

— Кто?

— Национальная компания железных дорог.

— Ладно! Пошли в погреб.

Эти люди понимают все меньше и меньше.

В два часа ночи является полицейский, будит их, они обнаруживают, что хозяин убит, а он, не занимаясь убийством, расспрашивает их о виски… Согласитесь, что для лакеев этого многовато.

Меня по-прежнему ведет длинный Альбер.

Мы проходим в кладовку и спускаемся по каменной лестнице в подвал. В винном погребе со сводчатым потолком свежо, все аккуратно расставлено. Вдоль одной стены лежат почтенные бутылки в ящиках с этикетками. В глубине высятся ящики с шампанским и ликерами.

Альбер замирает, как только что в кабинете, когда увидел, что его хозяин отбросил копыта.

Он смотрит на меня с таким мучительным выражением, будто забыл орфографию своей фамилии.

— Эй, Альбер, у вас что, головокружение?

— Это немыслимо… — говорит он.

— Что?

— Недавно здесь стояли четыре ящика скотча, а сейчас они исчезли!

Я хватаю его за руку:

— Что вы говорите, барон?

— Клянусь, это правда, господин комиссар. Я спускался сюда перед ужином за бутылкой бургундского, и они тут стояли… Вот здесь, видите?

«Здесь» пусто. На квадрате земли выделяются следы, оставленные тяжелыми ящиками, которые волокли.

— Они были открыты?

— Всего один. Месье Оливьери подарил шесть бутылок одному своему другу.

— Месье Пти-Литтре, издателю?

Зенки у шестерки становятся размером с тарелку.

— Откуда вы знаете? — бормочет он.

Я отвечаю ему загадочной улыбкой.