Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах

Памятник (продолжение)

В екатерининское время в Петербурге появился первый в России скульптурный памятник. Не случайно, что это был монумент великому основателю города Петру I, продолжательницей дела которого считала себя Екатерина II. История его создания началась буквально через несколько дней после воцарения Екатерины, когда Сенат в ответ на щедрые милости новой императрицы верноподданно предложил увековечить ее деяния созданием памятника. Екатерина от памятника собственной персоне отказалась, будто бы предпочтя увековечить свое имя иначе: установить в столице монумент Петру Великому.

Отвергнув предложение воспользоваться растреллиевской статуей Петра, Екатерина по совету Дени Дидро приглашает в Петербург французского скульптора Этьена Фальконе. В 1766 году скульптор приезжает в Россию, где ему устраивают великолепный прием и предоставляют приготовленную заранее мастерскую в одном из флигелей временного, ставшего уже ненужным, деревянного дворца Елизаветы Петровны близ Мойки. Следуя своему гениальному замыслу – установить конную статую на гигантский пьедестал – естественную скалу, Фальконе сооружает в мастерской дощатый помост, имитирующий этот предполагаемый пьедестал. Из царских конюшен скульптору выделили лучших породистых жеребцов по кличкам Бриллиант и Каприз, управляемых опытным берейтором Афанасием Тележниковым. На полном скаку он влетал на помост и на мгновение удерживал коня в этом положении. За это мгновение скульптор должен был сделать набросок с натуры. Бесчисленное количество набросков через несколько лет завершилось блестящей композицией. Имя Афанасия Тележникова неоднократно упоминается в письмах Фальконе. Однако в Петербурге сложилась легенда о том, что скульптору позировал артиллерийский полковник Мелиссино, известный своим удивительным сходством с Петром Великим.

Но если при лепке фигуры императора с особыми сложностями Фальконе не столкнулся, то при моделировании головы Петра скульптор дошел до полного отчаяния. Трижды он лепил эту необыкновенную голову, трижды, как ему казалось, был близок к успеху, и трижды императрица отвергала его модели из-за отсутствия сходства с оригиналом. И в тот момент, когда ситуация грозила стать драматической, ученица скульптора Мари Анн Колло, как рассказывает предание, в течение одной ночи вылепила голову Петра. Портрет оказался настолько удачным, что Фальконе просто использовал его для памятника. Успех был полный. Показанная Екатерине модель вызвала восторженное одобрение. Ваятельнице была назначена пожизненная пенсия. Отдал должное ученице и скульптор. Фальконе постоянно подчеркивал равноправное участие Колло в работе над памятником, а когда в 1782 году по случаю открытия монумента получил золотую и серебряную медали, то одну из них – серебряную – отдал своей ученице.

Попытки сделать лаконичную надпись к памятнику предпринимали многие – от Ломоносова и Сумарокова до Дидро и самого Фальконе. Однако высшей лапидарности достигла все-таки сама императрица. Официальная версия такова. Когда Фальконе предложил вариант: «Петру Первому воздвигла Екатерина Вторая», то императрица вычеркнула слово «воздвигла» и тем самым осуществила свой сокровенный замысел. «Петру Первому Екатерина Вторая» и то же самое по латыни: «Petro primo Catharina secunda» – для Европы. Екатерина Вторая, но вторая не после Екатерины Первой – безродной Марты Скавронской, трофейной шлюхи, по случаю оказавшейся на русском престоле. Нет, вторая после великого монарха, античного героя нового времени, сдвинувшего неповоротливый материк русской истории в сторону Европы. И в этой истории не имели значения ни Екатерина Первая, ни московский царь Петр II, ни наложница герцога Курляндского Анна Иоанновна, ни малолетний шлиссельбуржец Иоанн Антонович, ни веселая императрица Елизавета, ни, наконец, голштинский солдафон Петр III. Великий смысл государственного развития сводился к математически ясной формуле: Петр Первый – Екатерина Вторая. Это следовало внедрить в сознание как современников, так и потомков.

Это официальная версия. Но существуют легенды. Первая из них повествует, как известный в Петербурге актер Бахтурин вместе с друзьями однажды посетил мастерскую Фальконе и когда все присутствовавшие благоговейно замолчали, увидев великое творение художника, воскликнул: «Подлинно, братцы, можно сказать, что богиня богу посвящает». Слова эти стали известны Фальконе и якобы подсказали принятый вариант надписи.

Сохранилось и другое предание. Согласно ему, эту лаконичную надпись сочинил великий похабник и замечательный поэт Иван Барков. Тот Барков, про которого в Петербурге ходили легенды и анекдоты. Рассказывали, что однажды Академия поручила Баркову какой-то ответственный перевод и выслала ему довольно дорогой экземпляр оригинала. Спустя долгое время, после многочисленных напоминаний, Барков просил передать академикам, что книга переводится. Еще через несколько дней на беспокойный запрос, он вновь заявил, что книга переводится… «из кабака в кабак, что сначала он заложил ее в одном месте, потом перевел в другое и постоянно озабочивался, чтобы она не залеживалась в одном месте подолгу, а переводилась по возможности чаще из одного питейного заведения в другое». Барков, как гласит предание, покончил жизнь самоубийством. При нем, говорят, нашли записку:

«Жил грешно и умер смешно». Именно этот скандально знаменитый Барков, согласно преданию, по просьбе Екатерины и придумал надпись к памятнику, за что получил от нее целых сто целковых. Рассказывают, что через пару дней друзья этого гуляки и кутилы поинтересовались, куда вложил он такие немалые деньги, на что Барков торжественно продекламировал:

Эта легенда в городском фольклоре имела продолжение. Рассказывали, что, несмотря на то, что в конкурсе победил Барков, Екатерина, учитывая особенности его скандального непредсказуемого характера, решила результаты конкурса гласности не предавать, а значит, не выплачивать и гонорар победителю. Правда, не учла возможные последствия этого решения. Когда Барков, к своему немалому удивлению, увидел на пьедестале памятника собственный текст, то, если верить преданию, отыскал где-то кисть с краской и после слов «Петру Первому Екатерина Вторая» приписал: «Обещала, но не дала», напомнив таким двусмысленным образом об обещанном, но не выданном гонораре.

Мы уже говорили, что памятник Петру установлен на том месте, где, по народному преданию, Петр однажды решил перескочить через Неву на своем персидском скакуне. По другому преданию, рассказанному Н. К. Шильдером, однажды в ответ на расхожее утверждение, будто место установки памятника указал матери-императрице великий князь Павел Петрович, тот поведал следующую историю. Однажды вечером он в сопровождении князя Куракина и двух слуг шел по улицам Петербурга. Вдруг впереди показался незнакомец, завернутый в широкий плащ. Казалось, он поджидал Павла и его спутников и, когда те приблизились, пошел рядом. Павел вздрогнул и обратился к Куракину: «С нами кто-то идет рядом». Однако тот ничего не видел и пытался в этом убедить цесаревича. Вдруг призрак заговорил: «Павел! Бедный Павел! Бедный князь! Я тот, кто принимает в тебе участие». И пошел впереди путников, как бы ведя их. Затем незнакомец привел их на площадь у Сената и указал место будущему памятнику. «Павел, прощай, ты снова увидишь меня здесь». Прощаясь, он приподнял шляпу, и Павел с ужасом разглядел лицо Петра. Наследник будто бы рассказал об этой мистической встрече своей матери, и та приняла решение о месте установки памятника.

По третьей, наиболее правдоподобной версии, это место определил Юрий Матвеевич Фельтен, архитектор, создавший общую планировку набережной всего левого берега Невы в пределах исторического центра города. Но об этом мы уже упоминали.

Памятник был открыт 7 августа 1782 года. Этот день был ознаменован многими милостями царствующей императрицы. Среди прощенных был мало кому известный до того времени, несостоятельный должник археограф Иван Иванович Голиков. По преданию, он пришел на площадь, упал перед памятником на колени и дал клятву всю свою жизнь посвятить «на написание истории деяний Петра». И успел-таки до своей кончины, а умер он в 1801 году, написать и издать тридцать томов «Деяний Петра Великого».

Великому скульптору Этьену Фальконе не суждено было довести дело всей своей жизни до конца. В 1778 году, за четыре года до открытия памятника Петру, запутавшийся в отношениях с президентом Академии художеств И. И. Бецким, обвиненный в растрате казенных денег, скульптор покинул Петербург и возвратился во Францию. Уезжая из России, согласно одной легенде, Фальконе увез с собой на родину осколки Гром-камня, которые раздаривал друзьям в качестве сувениров. Неожиданно в Париже возникла мода оправлять эти гранитные осколки в драгоценные металлы, превращая их в женские украшения. Надо сказать, что рождению этой легенды предшествовали совершенно реальные факты. Еще в то время, когда Гром-камень доставили в Петербург, а Фальконе даже не помышлял о досрочном выезде из России, петербуржцы были так поражены этой гранитной скалой, что, как писал один из них, «многие охотники ради достопамятного определения сего камня заказывали делать из осколков оного разные запонки, набалдашники и тому подобное».

Мифология знаменитой «Лахтинской скалы», ставшей основанием Петрова монумента, была бы не полной без легенды о доставке этой уникальной глыбы к месту ее установки. Монолитная скала была найдена в двенадцати верстах от Петербурга, вблизи прибрежного поселка Лахта. Оригинальный способ ее передвижения по суше будто бы придумал один кузнец, участвовавший в ее обработке.

Гром-камень передвигали с помощью специальных полозьев на бронзовых шарах, которые переносили вперед, по мере передвижения камня. Имя этого умельца история, к сожалению, не сохранила, но зато в официальных отчетах появился некий авантюрист, грек Мартьен Карбури, который под именем Ласкари приехал в Россию, в надежде быстрого обогащения. Будто бы этот Ласкари и купил у русского кузнеца оригинальный «способ передвижения камня».

Рядом с памятником, чуть в стороне, была установлена сторожевая будка, первым хозяином которой, по преданию, был дьячок из села Чижово Смоленской губернии Тимофей Краснопевцев. Говорят, некогда он обучал грамоте светлейшего князя Кирилла Григорьевича Разумовского. В благодарность за это Кирилл Григорьевич будто бы выхлопотал для него у императрицы почетную должность – караулить бронзовое изваяние Петра Великого.

Появление на берегах Невы бронзового всадника вновь всколыхнуло извечную борьбу старого с новым, века минувшего с веком нынешним. Вероятно, в среде непокорных старообрядцев родилась апокалиптическая легенда о том, что всадник, вздыбивший коня на краю дикой скалы и указующий в бездонную пропасть, – есть всадник Апокалипсиса, а конь его – конь бледный, появившийся после снятия четвертой печати, всадник, «которому имя смерть; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертой частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными». Все как в Библии, в фантастических видениях Иоанна Богослова – Апокалипсиса, получивших удивительное подтверждение. Все совпадало. И конь, сеющий ужас и панику, с занесенными над головами народов железными копытами, и всадник с реальными чертами конкретного Антихриста, и бездна – вод ли? Земли? – но бездна ада там, куда указует его десница. Вплоть до четвертой части земли, население которой, если верить таинственным слухам, вчетверо уменьшилось за время его царствования.

К памятнику относились по-разному. Не все и не сразу признали его великим. То, что в XX веке возводилось в достоинство, в XVIII, да и в XIX веках многим представлялось недостатком. И пьедестал был «диким», и рука непропорционально длинной, и змея якобы олицетворяла попранный и несчастный русский народ, и так далее, и так далее. Вокруг памятника бушевали страсти и кипели споры. А он продолжал жить, оставаясь символом вырвавшейся из невежества России. О нем создавали стихи и поэмы, романы и балеты, художественные полотна и народные легенды.

Одна из них относится к драматическому для России 1812 году. Сейчас мало говорится о том, что первоначально в планы Наполеона входило покорение северной столицы. Маршал Удино собирался оттеснить русские войска к Рижскому заливу, «где погибель их сделалась бы неизбежною», в результате чего Петербург был бы обречен. Он был так уверен в своих планах, что, прощаясь с Наполеоном, будто бы сказал: «Прощайте, Ваше Величество, но извините, если я прежде вас буду в Петербурге». Надо сказать, что маршал Удино командовал самыми отборными войсками, так называемыми «дикими легионами».

Опасность, грозившая русской столице, была очевидной. В эти дни государь Александр Павлович распорядился вывезти статую Петра Великого в Вологодскую губернию. Были приготовлены специальные плоскодонные баржи и выработан подробный план эвакуации монумента. Для этого статс-секретарю Молчанову выделили несколько тысяч рублей. В это же время некоего майора Батурина стал преследовать один и тот же таинственный сон. Во сне он видел себя на Сенатской площади рядом с памятником Петру Великому. Вдруг голова Петра поворачивается, всадник съезжает со скалы и по петербургским улицам направляется к Каменному острову, где жил в то время император Александр I. Бронзовый всадник въезжает во двор Каменноостровского дворца, из которого навстречу ему выходит озабоченный государь. «Молодой человек, до чего ты довел мою Россию, – говорит ему Петр Великий, – но пока я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник поворачивает назад и снова раздается звонкое цоканье бронзовых копыт его коня о мостовую. Майор добивается свидания с личным другом императора князем Голицыным и передает ему виденное во сне. Пораженный его рассказом, князь пересказывает сновидение царю, после чего, утверждает легенда, Александр отменяет свое решение о перевозке монумента. Статуя Петра остается на месте и, как это и было обещано во сне майора Батурина, сапог наполеоновского солдата не коснулся петербургской земли.

Своеобразной вариацией на тему ожившего Петра выглядит легенда о безвестном старике, который в один из ветреных дней 1903, юбилейного, года – года 200-летия Петербурга – привязал к решетке памятника розовый коленкоровый флажок, на котором были приклеены бумажки с выписками из Библии. При этом старик будто бы утверждал, что нельзя было ставить «манамент» Петру Великому, что «кому памятник поставлен – тот и погибнет, а душа его будет скитаться по площадям».

Впрочем, фольклор знает и противоположные мнения. Многие считали памятник Петру неким мистическим символом Петербурга. Городские ясновидящие утверждали, что «это благое место на Сенатской площади соединено невидимой обычному глазу „пуповиной“ или „столбом“ с Небесным ангелом – хранителем города». А многие детали самого монумента сами по себе не только символичны, но и выполняют вполне конкретные охранительные функции. Так, например, под Сенатской площадью, согласно старинным верованиям, живет гигантский змей, до поры до времени не проявляя никаких признаков жизни. Но старые люди были уверены, что как только змей зашевелится, городу наступит конец. Знал будто бы об этом и Фальконе. Вот почему, утверждает фольклор, он включил в композицию памятника изображение змея, на все грядущие века будто бы заявляя нечистой силе: «Чур, меня!»

Но, несмотря ни на что, судьба памятника Петру Великому сложилась счастливо. До сих пор он остается одним из лучших монументов Петербурга, одним из самых поэтичных произведений монументальной скульптуры. И не случайно наиболее глубоко он был понят поэтами – вначале Пушкиным в его знаменитой петербургской повести, название которой навсегда стало именем памятника, и через сто лет – Блоком, сказавшим: «Медный всадник, – мы все находимся в вибрации его меди».