Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах

На рубеже веков

О наследнике престола великом князе Николае Александровиче – будущем императоре Николае II – в свете говорили мало. Изредка ходили о нем невеселые слухи. Говорили, что он болен, слаб волей и даже умом, судачили о связи его с балериной Кшесинской и о том, что связь эта не случайна. Будто бы она была подстроена по личному указанию Александра III как лекарство от дурной привычки, которой якобы страдал Николай. Вообще поговаривали, что император считал своего сына неспособным царствовать и настаивал будто бы на его отречении от престола.

Мало того. В 1894 году невеста наследника, дочь великого герцога Гессен-Дармштадтского Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса, направляясь в Россию на собственную свадьбу, попала на похороны своего свекра Александра III. Она сопровождала тело покойного на пути из Крыма, а от Николаевского вокзала в Петербурге до Петропавловского собора, где был погребен император, шла пешком за гробом. Это было воспринято в народе как знак беды. На всем пути следования похоронной процессии в толпе недобро шептались: «Она пришла к нам позади гроба, она принесет нам несчастье».

К этому следует добавить, что в конце XIX века на Петербург обрушился очередной поток пророчеств и предсказаний. Прорицатели всех рангов и достоинств от Москвы до Ла-Манша вдруг озаботились судьбой столицы Российской империи. Московских ведунов просто тешила мысль, что «Петербургу суждено окончить свои дни, уйдя в болото». Там, в Петербурге, говорили они, «все искривлялись: кто с кем согласен и кто о чем спорят – и того не разберешь. Они скоро все провалятся в свою финскую яму. Давно уже в Москве все ждут этого петербургского провала и все еще не теряют надежды, что эта благая радость свершится».

Пророчеству неизвестного московского провидца вторит неизвестная итальянская предсказательница. Она более категорична. Близ Петербурга произойдет мощное землетрясение, во время которого дно Ладожского озера подымется и вся вода колоссальной волной хлынет на Шлиссельбург, а затем, все сокрушая и сметая на своем пути, достигнет Петербурга. Город будет стерт с лица земли и сброшен в воды залива.

Некая госпожа Тэб с берегов Сены заклинает: «Бойтесь огня и воды! Грядет крупная стихийная катастрофа. Петербург постигнет участь Мессины». По госпоже Тэб, в начале XX века должно было произойти сильное вулканическое извержение и перемещение больших масс воды, поэтому «Петербургу грозит смыв грандиозной волной в Финский залив или, наоборот, в Ладожское озеро, смотря по тому, с какой стороны хлынет вода».

Говорили, что в Петербурге есть и «точный показатель той глубины, на которую опустится столица». Это Адмиралтейская игла. Ее кораблик наконец-то коснется балтийских волн. А пока еще только сфинксы во время наводнений «оставляют свои пьедесталы и плавают по Неве, причиняя немалые беды судам».

Между тем Петербург накануне двухсотлетнего юбилея находился на вершине своего расцвета. Город, насчитывавший в 1861 году пятьсот тысяч человек жителей, к 1900 году достигает полутора миллионов, заняв четвертое место в мире по численности населения после Лондона, Парижа и Константинополя. С небывалой интенсивностью развивалась его промышленность. Об этом красноречиво говорят цифры. В середине XVIII века в столице насчитывалось 80 промышленных предприятий. За сто лет, к середине XIX века, это количество почти удвоилось. И только за сорок послереформенных лет, с 1861 по 1900 год, увеличилось до 642. Но и эти темпы роста оказались ничтожными по сравнению с последним предвоенным десятилетием. К 1913 году в Петербурге имелось более тысячи крупных, мелких и средних заводов и фабрик, которые, как правило, размещались по берегам рек и каналов.

С этого времени резко ухудшается экологическая ситуация в Петербурге, что в первую очередь отразилось на основном богатстве столицы – воде. Впоследствии в народе родилась горькая шутка. Говорили, что если опустить в реку Охту руку, то получишь ожог.

К рубежу веков в обществе возрос интерес к художественным ценностям старого Петербурга, необъяснимым образом утраченный в последние десятилетия XIX века. Естественным следствием этого интереса стало изучение истории древнего приневского края. К удивлению широкой публики выяснилось, что привычное представление о невских берегах в допетровский период, блестяще доведенное до афористичной завершенности Пушкиным в первой строке «Медного всадника», мягко выражаясь, не выдерживает критики. «На берегу пустынных волн» еще задолго до шведской оккупации стояли охотничьи домики, крестьянские поселения, рыбачьи деревни и сельскохозяйственные мызы. Спасское и Сабрино, Одинцово и Кухарево, Волково и Купчино, Каллила и Максимово… Около сорока сел и деревень вели свое незаметное существование на территории сегодняшнего Петербурга. Кстати, и первыми строителями невской столицы наряду с солдатами русской армии и пленными шведами были жители именно этих деревень.

В течение XIX века Петербург стремительно рос. Меньше чем за сто лет территория Петербурга увеличилась вдвое – с 54 кв. км в 1828 году до 105,4 в 1917-м. На севере застраивается заболоченная территория, известная в народе под названием «Куликово поле». В полицейских сводках она упоминается в связи с постоянными пьяными драками. Случались и убийства, отличавшиеся, как правило, особой жестокостью. Именно поэтому «легендарное поле», как утверждает фольклор, получило такое имя. На юго-западе граница города к концу XIX века дошла до Ульянки с ее своеобразной достопримечательностью – известной в городе больницей для душевнобольных, позднее получившей имя швейцарского невропатолога и психиатра Огюста Фореля. Фольклорная традиция объединила названия местности и больницы в одной легенде о гостеприимной Ульянке, варившей «добрую уху из форели», которой якобы славилась местная речушка. Так будто бы и говорили среди избалованной петербургской знати: «Остановимся у Ульянки, отдохнем…»

На правом берегу Невы среди рабочих Невской заставы пользовался популярностью Веселый Поселок. Кроме уже известных нам легенд об этимологии этого названия, появились новые. Говорили, что между забастовками и демонстрациями революционеры-обуховцы любят отдыхать и веселиться в поселке, который будто поэтому и стали называть Веселым.

Репутация Петербурга стремительно растет. В глазах провинциальной публики все петербургское, по определению, было несравненно лучше того же самого, но местного происхождения. Фольклор провинциальных городов называет лучшего портного «петербургским», лучшую гостиницу – «Петербургской», лучшую улицу – «Петербургской». В каждом городе непременно есть свой Невский проспект и так далее, и так далее.

Во многих городах России и даже за границей о Петербурге сочиняли легенды. Их распространяли заезжие провинциалы и случайные иностранные гости. Лошадей в Петербурге столько, говорили одни, что, выходя на привокзальную площадь, человек оказывался буквально сраженным запахом конского навоза. Им пропитано в столице все – от деревянных построек до булыжной мостовой. Как бы смешно это ни выглядело, но футурологи всерьез предсказывали, что петербуржцы в конце концов задохнутся от запаха лошадиного навоза.

Во время сильных морозов, утверждали другие, в Петербурге, как, впрочем, и в Москве, прямо на улицах разводят костры из поленьев, которые дворники обязаны приносить из близлежащих домов. Европейцы, возвращавшиеся из России, уверяли соотечественников, что в обеих столицах так холодно, что русские принуждены топить улицы, – дескать, иначе им и на улицу не выйти. У самих петербуржцев это называлось: «Сушить портянки боженьке».

И конечно, дежурной темой всякого путешественника оставались российские дороги. «Мостовые, конечно, есть и даже очень хорошие, но только ими никогда не пользуются», – доверительно сообщали они. «Как так?» – «Очень просто! Зимой не пользуются ими потому, что они покрыты сплошь снегом, а летом потому, что они беспрерывно чинятся».

Между тем Петербург в это время продолжал активно строиться. Даже на такой сложившейся улице, как Невский проспект, где всякое вторжение в историческую застройку вызывало болезненную реакцию общественности, нет-нет да и возникали строительные площадки. Вероятно, надо было обладать богатством и амбициями поистине вызывающими, чтобы позволить себе подобное вмешательство. Было и то и другое.

В 1903–1907 годах по проекту одного из крупнейших архитекторов и общественных деятелей конца XIX – начала XX века Г. В. Барановского строится торговый дом уже знакомого нам купца Елисеева. Коммерческое назначение этого необычного здания подчеркивали огромные витринные окна, мощные аллегорические скульптуры Промышленности, Торговли, Искусства и Науки на фасадах. Кроме магазина «Колониальные товары» на первом этаже, здание включало театральный зал на втором и ресторан – на третьем. Особым богатством и разнообразием отличался интерьер торгового зала, экзотически убранные витрины которого ярко освещались причудливыми настенными светильниками. Никакой люстры в зале не было, хотя о ней рассказывает одна из самых популярных в городе легенд. Будто бы богатейший петербургский купец, глава знаменитой торговой фирмы «Братья Елисеевы» перед бегством из России в 1917 году обратил свои несметные богатства в золото, из которого была отлита огромная причудливая люстра для главного зала магазина на Невском. Люстра должна была дожидаться возвращения своих владельцев из эмиграции после падения большевистской власти. На самом деле люстра в главном зале Елисеевского магазина появилась только в 1930-х годах. Она понадобилась для освещения механических касс, установленных тогда же в центре зала.

В то же время по проекту П. Ю. Сюзора на углу Невского проспекта и Екатерининского канала строится повергшее обывателей в шок здание в стиле модерн для компании по торговле швейными машинками «Зингер». Есть легенда, что на фасаде этого дома появилась первая в Петербурге так называемая парадоксальная реклама. Крупными буквами было написано: «Не покупайте изделий фирмы…» и дальше мелкими: «не узнав заранее, что они самые лучшие в мире!» Здание, богато декорированное скульптурой и удивительно разнообразно оформленными оконными и дверными проемами, поражало петербуржцев, издавна привыкших к классическому строю невских фасадов.

Реклама в то время принимала самые изощренные, а порой и вообще невероятные формы. Газета «Родина» в 1898 году поведала о саморекламе одного неразборчивого столяра. На одном из Охтинских кладбищ, на кресте было написано буквально следующее: «Здесь лежит жена столяра (далее, если верить газете, следовала фамилия), который собственноручно соорудил ей сей монумент. Заказы принимаются по дешевым ценам, по улице…». Затем сообщался точный адрес предприимчивого умельца.

В 1912 году на углу Малой Морской улицы и Невского проспекта модный в то время архитектор M. М. Перетяткович возводит величественное здание в стиле итальянского палаццо эпохи Возрождения, облицованное мощными блоками темного гранита. Здание предназначалось для Торгового банка купца 1-й гильдии М. И. Вавельберга. Рассказывают, что богатый и немногословный банкир, принимая здание, сделал всего одно-единственное замечание. Увидев на дверях надписи: «Толкать от себя», он произнес: «Это не мой принцип. Переделайте на: „Тянуть к себе“».

В 1912–1914 годах на Итальянской улице по проекту трех братьев архитекторов Косяковых строится здание для Благородного собрания. Ныне в нем размещается петербургский Дом радио. Среди работников радиокомитета бытует легенда, что дом строился японцами для японского посольства. Скорее всего, легенда основана на том, что японцы, являвшиеся в годы Первой мировой войны союзниками России, открыли в доме, предназначенном для Благородного собрания, военный госпиталь, просуществовавший почти до самой революции.

Конец XIX века ознаменовался появлением общественных зданий нового типа. Это были культурно-просветительские учреждения, вошедшие в петербургскую историю под названием народных домов. Они включали в себя театрально-концертные залы, библиотеки с читальными комнатами, воскресные школы, помещения для лекционной и кружковой работы, чайные буфеты и торговые лавки. Одним из крупнейших в Петербурге был комплекс Народного дома императора Николая II на Петербургской стороне. Первое здание Народного дома было выстроено по проекту архитектора А. Н. Померанцева с использованием привезенного из Нижнего Новгорода художественного павильона Всероссийской выставки. В 1912 году к нему пристроили помещение Оперного зала по проекту Г. И. Люцедарского. Народный дом был необыкновенно популярен. Он считался образцом современной архитектуры. Его изображения часто появлялись в специальной и популярной литературе. Среди петербургских филокартистов бытует легенда о том, как однажды в Стокгольме была заказана партия открыток с изображением этого дома. Из-за досадной ошибки иностранного переводчика в надписи на открытке слово «народный» было переведено как «публичный». Тираж открыток прибыл в Кронштадт, где при досмотре с ужасом обнаружили прекрасно отпечатанный текст: «Публичный дом императора Николая II». Вся партия якобы тут же была уничтожена.

Это был не единственный курьез, связанный с буквальным переводом названия «Народный дом». Однажды, во время дружественного визита в Петербург французских военных кораблей, в Народном доме был устроен прием в честь моряков дружественного государства. На другой день во всех французских газетах появились крупные заголовки: «Reception dans la maison publique de Saint Petersbourg», что в буквальном переводе на русский означало: «Прием в публичном доме Санкт-Петербурга».

Романтическая любовь наследника престола цесаревича Николая к юной балерине Мариинского театра Матильде Кшесинской породила множество великосветских сплетен, одна из которых стала расхожей петербургской легендой. Согласно этой легенде, будучи уже императором, Николай II одаривал свою прекрасную фаворитку особняками. Один из них будто бы находился в Крыму, другой – под Петербургом и, наконец, третий – напротив Зимнего дворца на Петербургской стороне. Между Зимним дворцом и особняком Кшесинской был якобы проложен подземный ход. Говорили, что до самого начала строительства особняка император отговаривал свою возлюбленную от переезда на противоположный берег Невы и даже предлагал ей поселиться в Мариинском дворце. Но, как рассказывает легенда, капризная дама не согласилась на это предложение, сославшись на то, что два императора на своих бронзовых конях уже повернулись спиной к Мариинскому дворцу и ей вовсе не хочется, чтобы к ним присоединился третий.

Так или иначе, в 1904 году особняк Кшесинской на Петербургской стороне был построен. Историкам известен документ, согласно которому Матильда Кшесинская лично внесла 88 тысяч рублей собственных денег на строительство. Проект выполнил один из самых ярких представителей петербургского модерна А. И. фон Гоген. Особняк поражал утонченной роскошью, сдержанным уютом, свободной планировкой и живописной асимметричностью композиции, смелым сочетанием новых отделочных материалов с традиционными. Он занимал представительное место на Кронверкском проспекте и в то же время не имел главного входа с улицы. Все было ново и, тем не менее, все было безоговорочно принято современниками.

Накануне Первой мировой войны вблизи особняка Кшесинской возводится экзотическое здание Мечети, выполненное по проекту архитекторов Н. В. Васильева, С. С. Кричинского и А. И. фон Гогена в формах традиционной архитектуры Средней Азии. В качестве образца был использован мавзолей Гур-Эмир в Самарканде. Тогда же один из авторов проекта, Кричинский, на Каменноостровском проспекте строит дом для эмира бухарского. Оба сооружения были закончены строительством почти одновременно, что породило легенду о тайном подземном ходе, проложенном якобы из дома эмира прямо в Мечеть.

Если верить народной молве, Петербург был буквально изрезан подземными ходами. Только из Зимнего дворца они якобы вели к одиннадцати сооружениям в разных концах города, в том числе к Исаакиевскому собору, Петропавловской крепости, Спасу-на-крови и т. д. Подземный ход под Невским проспектом был якобы проложен между Александринским театром и новым зданием торгового дома Елисеевых на Невском проспекте.

Мало кто сейчас помнит, что фасады Зимнего дворца не всегда были окрашены в привычные нам светлые тона. Перед Первой мировой войной Зимний дворец приобрел неожиданно красно-коричневый цвет, который чуть ли не два десятилетия поражал петербуржцев своей мрачностью. Одна из городских легенд объясняет этот курьез странным подарком, преподнесенным германским императором русскому царю. Будто бы Вильгельм отправил Николаю II для нужд судостроения целый пульман сурика, который по каким-то причинам был забракован чиновниками морского ведомства. Долгое время вагон с краской даже не разгружали, пока какому-то остроумцу не пришла в голову мысль использовать сурик для окраски фасадов. Первой жертвой этой идеи оказался Зимний дворец.

Этот необычный для Петербурга колер до сих пор можно видеть на стенах Петропавловской крепости. Правда, как мы уже говорили, народная молва считает, что в этом случае образцом для него стал цвет шинели коменданта крепости.

Однажды, как рассказывает предание, на одной из крепостных стен поверх этой мрачной окраски появилась яркая крупная надпись масляной краской: «Петербургский университет». Основания для такой мрачной шутки, пожалуй, были. Задуманная и возведенная как оборонительное сооружение для защиты только что отвоеванной у шведов территории, Петропавловская крепость никогда не использовалась по прямому назначению. Еще в первой четверти XVIII века камер-юнкер Берхгольц отмечал в своем дневнике: «…она есть… род парижской Бастилии, в ней содержатся государственные преступники и нередко исполняются тайные пытки». Суровую школу, или «университет», русской Бастилии прошли декабристы и народовольцы, русские революционеры – представители всех политических партий. Осенью 1861 года в связи со студенческими волнениями правительство закрыло Петербургский университет, и около трехсот студентов были заключены в Петропавловскую крепость.

На учете в петербургской полиции, говорят, было более двадцати обывательских домов, известных своей дурной репутацией. Вот только некоторые из них. Двухэтажный особняк на Песках считался среди окрестных жителей Клубом самоубийц. По ночам из его окон доносились стоны и похоронная музыка. На Петербургской стороне дурной славой пользовался дом на Большой Дворянской улице. Говорили, что в нем собираются замаскированные покойники и при свете черепов, пустые глазницы которых горят неземным светом, играют в карты. Окна, двери и ворота этого дома были всегда закрыты. На Петербургской стороне был и так называемый Каменный дом, над которым много лет витали таинственные духи. Хорошо был известен полиции дом, несколько жильцов которого почти одновременно покончили жизнь самоубийством. В народе его называли Чертовым домом.

Много говорили и о «заколдованном доме на Университетской набережной рядом с Академией художеств». Дом, наглухо закрытый черным забором, пользовался дурной славой. В нем уже более четверти века никто не жил, но многие утверждали, что там «воют привидения и вообще происходит нечто загадочное».

На исходе XIX столетия, как отмечал писатель Иван Лукаш в «Старых снах», «в Петербурге еще оставались в живых два-три привидения. Известный призрак показывался в Инженерном замке, являлся на Васильевском острову в Первом кадетском корпусе – николаевский солдат в аршинном кивере, тускло блестевшем в потемках». И далее: «Жило по привидению в Академии художеств и Медицинской академии. Призрак женского пола по виду богаделка в наколке и черной пелеринке, тощенькая Шишига в прюнелевых башмаках верещала и шмыгала в старом доме, что напротив Николаевского моста, в том самом доме, крашеном желтой краской, где открылась позже зубная лечебница. Танцевали изредка стулья на Конюшенной и, кроме привидений и танцующих стульев, жил в Петербурге престарелый черт».

Таинственная мистика все чаще становилась обязательным элементом городского фольклора. 20 января 1905 года во время прохождения Конногвардейского полка рухнул цепной Египетский мост через Фонтанку. Высказывалось множество версий трагедии: от возникшего в результате равномерного движения колонны резонанса до усталости металла мостового пролета. Но ни одна из них, похоже, не могла удовлетворить всеобщей заинтересованности. Родилась мистическая легенда о некой Марии Ильиничне Ратнер, которая действительно жила в одном из домов напротив моста. Однажды она выглянула из окна и увидела на мосту конный эскадрон гвардейцев. Это происходило почти ежедневно, и Марии Ильиничне порядком надоело мерное постукивание конских копыт по мостовой. «Чтоб вы провалились!», – будто бы в сердцах воскликнула она и, к ужасу своему, увидела, как в ту же минуту мост развалился, увлекая за собой в промерзшие воды Фонтанки испуганных лошадей вместе с гвардейцами. Трудно сказать, было это на самом деле или нет, но с тех пор местные жители иначе как «Мария Египетская» свою соседку не называли.

Ореолом захватывающей тайны окружил городской фольклор мост императора Петра Великого. Трасса этого постоянного моста, призванного соединить рабочую Охту с центром Петербурга, была обозначена еще в 1829 году при утверждении Николаем I перспективного плана развития столицы. Однако в то время мечта о постоянных мостах через Неву еще только зарождалась в наиболее смелых инженерных умах. Мосты строили наплавные, плашкоутные. Они наводились ранней весной и поздней осенью разбирались. Первый постоянный мост – Благовещенский – появился только в 1850 году. О нем мы уже знаем. К обсуждению же проекта Охтинского моста вернулись лишь в 1907 году, после того как старый пароходик, перевозивший людей с левого берега Невы на Охту, опрокинулся и затонул. Погибло несколько человек. Тогда-то и был заключен договор на строительство моста. Он сооружался по проекту инженера Г. Г. Кривошеина и архитектора В. П. Апышкова. Торжественная закладка его произошла в честь 200-летия Полтавской битвы. Мост назвали именем Петра Великого. В 1911 году уникальный клепаный мост был открыт для движения транспорта и пешеходов. Согласно преданию, среди миллионов стальных заклепок моста есть одна золотая, выкрашенная в один цвет со всеми, но никому не известно, где она находится.

На Охтинском пороховом полигоне, вблизи станции Ржевка Ириновской железной дороги, находилась церковь во имя иконы Божьей Матери «Неопалимая купина», построенная в 1901 году архитектором В. А. Косяковым. В церкви хранился образ Николая Чудотворца. По преданию, этот образ появился на дверях квартиры некой полковничьей вдовы. Изображение несколько раз закрашивали, но оно появлялось вновь и вновь. Тогда вдова вырезала его из двери, привезла в Петербург и пожертвовала церкви.

В 1908 году на пожертвования членов Всероссийского Александро-Невского Братства трезвости была выстроена церковь во имя Воскресения Христова у Варшавского вокзала. Возводилась она по проекту архитекторов Г. Д. Гримма, Г. Г. фон Голи и А. Л. Гуна. В народе ее называют «Церковь с бутылочкой». Бытует легенда, будто одна из ее колоколен напоминала по форме бутылку и была сделана такой по просьбе верующих. В храме хранилась икона «Неупиваемая чаша», особенно чтимая прихожанами. Перед иконой неисправимые пьяницы давали очередные обеты и молили об исцелении от своего недуга.

У этой церкви есть еще одно народное название – «Копеечная». Согласно легенде, церковь строилась не только на пожертвования членов общества трезвенников, но и на сборы от специального налога, которым были обложены все питейные заведения тогдашней России. Налог будто бы составлял всего одну копейку с каждой тысячи рублей дохода, и все же этих денег хватило на строительство.

В 1893 году в Коломне стараниями барона Г. Е. Гинцбурга по проекту архитекторов И. И. Шапошникова и В. А. Шретера была выстроена Большая Хоральная синагога. Среди петербургских евреев до сих пор живет легенда о том, что она стала самой большой и самой красивой в Европе, а также, что построена она на земле самого большого петербургского антисемита. Барон Гинцбург, крупный общественный деятель, сыгравший огромную роль в жизни петербургской еврейской общины, умер в 1909 году. Он завещал похоронить себя в Париже, там, где покоился прах его отца. Воля умершего была исполнена. Однако в Петербурге, в еврейском отделении Преображенского кладбища, есть «внушительного вида гранитная плита, наклонно лежащая на постаменте и украшенная каменными гирляндами». На плите нет никаких надписей. По преданию, это не захоронение, а своеобразный памятник знаменитому барону, установленный еврейской общиной Петербурга в 1909 году.

В еврейском отделении Преображенского кладбища сохранилась любопытная могила, считающаяся здесь первой. Согласно древнейшей еврейской традиции это двойное захоронение. Обрекать души умерших на одиночество в загробной жизни иудаизм запрещает. 28 февраля 1875 года на Охтинском пороховом заводе произошел взрыв. Среди прочих погибли два лаборанта-еврея – Берка Бурак и Мошка Фрисна. Они были погребены в одной могиле. Их имена высечены на русском и еврейском языках на невысокой надгробной стене. Так, согласно преданию, было основано еврейское отделение Преображенского кладбища.

По сложившейся традиции столицу продолжали украшать памятниками членам царской семьи. На Манежной площади появился конный монумент скончавшемуся в 1891 году великому князю Николаю Николаевичу старшему, третьему сыну Николая I. Многие считали, что великий князь бездарно командовал Дунайской армией во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Последние десять лет жизни он страдал тяжелым психическим заболеванием. По семейному преданию, ставшему известным всему Петербургу, когда Николай Николаевич сошел с ума, его брат Михаил будто бы удивленно воскликнул: «Как это человек такой непомерной глупости может, тем не менее, сойти с ума?!»

Сын Николая Николаевича (старшего), тоже Николай Николаевич, но известный в истории как «младший», прослыл в Петербурге «одним из выдающихся пьяниц своего времени». Будучи шефом Лейб-гусарского полка, он наравне со всеми полковыми офицерами участвовал в диких оргиях, о которых по Петербургу распространялись слухи, один невероятнее другого. Говорили, что участники офицерских пирушек, «раздевшись догола, становились на четвереньки и начинали дружно выть, требуя, чтобы им подали лохани, наполненные шампанским». Только после этого успокаивались и начинали лакать вино как животные.

Подобные рассказы о нравах рубежа веков можно дополнить современными студенческими легендами об университетском здании, в котором находится факультет журналистики на 1-й линии Васильевского острова. Легенда утверждает, что в начале XX века здесь располагался известный в гвардейских полках офицерский бардак, что, по мнению будущих журналистов, весьма символично, потому что две древнейшие профессии по своему характеру исключительно близки друг другу. Небезызвестное студенческое общежитие Университета на Мытнинской набережной также, согласно фольклору, располагается в помещениях бывшего публичного дома. Его, по преданию, в конце XIX века посетил знаменитый покоритель Средней Азии и освободитель Болгарии от турецкого ига генерал М. Д. Скобелев. И неожиданно скончался в одном из номеров этого притона.

23 мая 1909 года на Знаменской площади столицы, перед Николаевским вокзалом, был открыт конный памятник Александру III – редкий образец сатиры в монументальной скульптуре: грузная фигура царя с тяжелым взглядом тайного алкоголика, каким, и может быть не без оснований, считали его современники, на откормленном тучном битюге, как бы пригвожденном к гробовидному пьедесталу. Почти сразу разразился скандал. Верноподданная часть петербургского общества требовала немедленно убрать позорную для монархии статую. Демократическая общественность, напротив, приветствовала произведение такой обличительной силы. В спор включилась Городская дума. И только автор памятника Паоло Трубецкой, итальянский подданный, воспитывавшийся вдали от «всевидящего ока» и «всеслышащих ушей», оставался невозмутимым и отшучивался: «Политикой не занимаюсь, я просто изобразил одно животное на другом».

Существует легенда, что памятник Александру III, казавшийся в архитектурной среде Петербурга таким грубым, на самом деле будто бы был предназначен для установки на Урале, «на границе Азии и Европы», высоко в горах. Смотреть на него предполагалось из окон движущегося по транссибирской магистрали поезда. При таком ракурсе и на большом расстоянии фигуры коня и всадника не казались бы такими массивными и неуклюжими.

Паоло Трубецкой приехал в Россию в 1897 году преподавать в Московском училище живописи, ваяния и зодчества и сразу принял участие в конкурсе на проект памятника умершему за несколько лет до того царю. Одержав победу на этом конкурсе, скульптор приступил к работе. Он сделал четырнадцать вариантов памятника, однако ни один не удовлетворил официальную комиссию. Легенда гласит, что, только услышав, как Мария Федоровна, вдова покойного императора, подойдя к одному из проектов, радостно воскликнула: «Вылитый Сашенька!» – члены высокого жюри, переглянувшись и удивленно пожав плечами, остановили наконец свой выбор на этом варианте.

Судьба монумента оказалась печальной. В 1937 году памятник был снят с пьедестала и долгое время хранился во дворе Русского музея. Во время блокады Ленинграда он едва не погиб от снаряда. В 1994 году его временно, как утверждали тогда, поставили на низкий пьедестал и установили во дворе Мраморного дворца. К тому времени пьедестал, принадлежавший ему, бесследно исчез, а законное его место на площади Восстания, бывшей Знаменской, оказалось занятым.

В мае 1908 года по проекту скульптора В. А. Беклемишева на Выборгской стороне установили памятник знаменитому врачу, ученому и общественному деятелю Сергею Петровичу Боткину. Это, кажется, первая монументальная скульптура на правом берегу Невы. В прошлом Выборгская сторона вблизи так называемой «слободы для инвалидов», или Военно-медицинского госпиталя, не жаловалась обитателями центральной части города. Ни один извозчик «ни за какие деньги не соглашался везти седока далее Литейного проспекта». Говорили, что студенты-медики «подкарауливают ночью проезжих и душат их для того, чтобы иметь тело для опытов».

В одной из клиник бывшего госпиталя, который стал к тому времени Военно-медицинской академией, с 1861 по 1889 год Боткин работал. Сохранилась легенда о том, как Городская дума, гласным которой долгое время состоял Сергей Петрович, обратилась к вдове ученого с вопросом, где бы мог стоять памятник ее мужу. «На Исаакиевской площади», – не задумываясь, ответила она. «Но это место уже занято», – возразили смущенные думцы. «Тогда – у Академии, но спиной к городу». Так он и поставлен. Чуть сутулая бронзовая фигура ученого с заложенными за спину руками и задумчиво склоненной головой обращена к центральному входу в Академию и стоит так близко от него, что, кажется, ученый вот-вот войдет в дверь и скроется за нею.

Одним из самых драматичных в русской истории начала XX века стал 1905 год, который отмечен кровавыми событиями на улицах Петербурга 9 января и продолжился разгромом русской армии под Мукденом и флота – при Цусиме. Петербургская мифология обозначила начало этого тревожного года еще раньше. 8 января, накануне трагического воскресенья, многие, как об этом пишет Максимилиан Волошин, «в один голос вспоминали» о «тройном солнце» над Петербургом. Подобное знамение, согласно фольклору, было и в Париже перед Великой французской революцией. Что же касается русско-японской войны, то, несмотря на то, что юридически она завершилась Портсмутским мирным договором в 1905 году, ее фактический конец в Петербурге признали только в 1911 году, когда в построенном мемориальном храме-памятнике Христа Спасителя на Английской набережной установили бронзовые доски с именами всех двенадцати тысяч погибших в той войне моряков. Подробнее об этом храме мы будем говорить позже. Здесь же хочется отметить, что Комитет по увековечению памяти погибших моряков возглавляла греческая королева Ольга Константиновна и, согласно преданию, именно она предложила возвести храм по типу знаменитой древнерусской церкви Покрова Богородицы на Нерли.

В том же 1911 году, 26 апреля, на территории Александровского парка был открыт памятник миноносцу «Стерегущий». Памятник исполнен по модели скульптора К. В. Изенберга и архитектора А. И. фон Гогена. В феврале 1904 года во время русско-японской войны «Стерегущий» вступил в неравный бой с неприятельскими кораблями. Почти весь экипаж погиб. Двое оставшихся в живых моряков, если верить легенде, открыли кингстоны и героически погибли вместе с кораблем, не сдавшись на милость победителя. Как утверждают, эта легенда появилась благодаря непроверенным газетным сообщениям. Желаемое приняли за действительное.

На самом деле, на основе изучения чертежей и документов, предоставленных японской стороной, а также в результате опроса оставшихся в живых участников боя, в Морском генеральном штабе пришли к выводу, что миноносец затонул от полученных в бою повреждений. Тем более, что никаких кингстонов в машинном отделении корабля не было. Разумеется, это никоим образом не умаляет значения подвига команды «Стерегущего» во главе с А. С. Сергеевым, из которой в живых остались только четыре человека. Более того. Легенда, отлитая в бронзе, придает этому подвигу особый символический смысл.

Надо сказать, что элемент некоторой курьезности всего, что происходило с историей появления памятника «Стерегущему», в известной степени характерен для отношения фольклора к событиям той войны. Бездарно начатая и трагически закончившаяся русско-японская война 1904–1905 годов требовала своего осмысления. Официальная историография того времени доверием не пользовалась. Она либо откровенно лгала, либо искажала правду, либо просто сохраняла фигуру умолчания. На таком фоне фольклор выдвигал свои версии событий. Как правило, это были легенды, по жанру очень близкие к анекдоту. Это давало возможность оценки виновников трагедии. Вот, например, легенда об одном из эпизодов Цусимского сражения. Один из наших кораблей вышел на выигрышную позицию. Прямо перед прицелом находился японский крейсер, по силуэту напоминавший нашу «Аврору». «Бить по вражескому кораблю типа крейсера „Аврора“!» – скомандовал артиллерийский офицер. А старшина решил, что за какие-то провинности ему приказывают утопить свой же крейсер. Переспросил. Снова ничего не понял. Переспросил еще раз. А когда с помощью офицера разобрался наконец в смысле команды, японский крейсер изменил курс и ушел из зоны видимости. А вот как реагировала столица на результат Цусимского сражения. Когда Николаю II принесли телеграмму о поражении русского флота, он играл в теннис. Царь прочитал телеграмму, положил ее в карман и тихо произнес: «Кто-нибудь хочет сыграть еще один сэт?»

Все было не так просто. Общество раздирали неразрешимые противоречия. Фактически оно было расколото и, как никогда, готово к гражданской войне. О прокуроре Военного суда Владимире Дмитриевиче Философове рассказывали, что, когда он в своем кабинете подписывал очередной смертный приговор государственному преступнику, его жена в соседней комнате «прятала шифры и передавала посылки политическим каторжникам».

Впрочем, до трагической развязки было еще далеко.

В 1916 году на Каменном острове архитектор И. А. Фомин возводит загородный дом сенатора А. А. Половцова, ставший практически последним выдающимся памятником неоклассицизма в Петербурге. В вестибюле особняка Половцова, декорированном ионическими мраморными пилястрами, находится скульптурная композиция: уродливый сатир бросает на красавицу нимфу снизу вверх сладострастный взгляд, а она стыдливо отводит глаза. Современные хозяева особняка рассказывают сентиментальную легенду. У владельца дома была дочь, которая полюбила одного юношу. Узнав об этом, отец пригрозил: «А если я велю изобразить тебя голой бесстыдницей, а его чертиком с рожками и поставлю это изображение здесь?» И она, бедная, сгорая от стыда, надела свое свадебное платье, бросилась с третьего этажа в колодец и утонула. Колодец находился в вестибюле. Его потом засыпали, а на его месте установили эту статую.

Среди студенческой молодежи начала XX века необыкновенной популярностью пользовались спектакли Мариинского театра. С вечера, накануне спектакля, уже выстраивались длинные очереди в кассу. Всю ночь на площади перед театром было многолюдно и шумно. Эти опасные ночные сходки вызывали неудовольствие властей. И тогда, рассказывает предание, кому-то пришла в голову спасительная мысль. Однажды утром, за полчаса до открытия кассы, у входа в театр появился городовой и начал раздавать номерки, причем не согласно очереди, что установилась с вечера, но кому какой попадется. Этот номерок давал право на приобретение билета на спектакль. Вскоре стало ясно, что при таком порядке нет никакого смысла занимать очередь загодя. Ночные сходки прекратились.

В 1908 году на сцене петербургского театра «Кривое зеркало» была показана пародийная опера с экзотическим и совершенно непонятным названием «Вампука». Либретто оперы написал князь M. Н. Волконский, а название ее, одновременно означающее и имя главной героини, возникло, согласно городскому фольклору, вот при каких неожиданных обстоятельствах. Однажды князь присутствовал при чествовании графа Ольденбургского в Институте благородных девиц. Смолянки поднесли высокому гостю огромный букет цветов, сопровождая подношение хоровым пением на мотив арии из оперы Дж. Мейербера «Роберт-дьявол»: «Вам пук, вам пук, вам пук цветов подносим». «Вот имя моей героини», – будто бы воскликнул Волконский, услышав такое надругательство над русским языком. Вскоре это имя стало нарицательным. «Вампука», произносили петербуржцы, имея в виду нарочитую напыщенность, дурацкую условность или нелепость.

Невдалеке от Мариинского театра с начала XIX века был переулок, который первоначально назывался Материальным, так как здесь, на Мойке, разгружались строительные материалы, поступавшие в город водным путем. Затем его переименовали в Фонарный, то ли из-за Фонарного питейного дома, то ли из-за фонарных мастерских, находившихся здесь. До конца XIX века это название не вызывало никаких ассоциаций, пока вдруг, по необъяснимой иронии судьбы, в этом незаметном переулке не начали появляться один за другим публичные дома с «соответствующими им эмблемами в виде красных фонарей». Обеспокоенные домовладельцы обратились в Городскую думу с просьбой о переименовании переулка. Дело будто бы дошло до императора. В резолюции Николая II, если верить легенде, было сказано, что «ежели господа домовладельцы шокированы красными фонарями на принадлежащих им домах, то пусть не сдают свои домовладения под непотребные заведения». Таким образом переулок сохранил свое историческое название.

Из заведений так называемого общепита, благодаря городскому фольклору, был известен трактир «Уланская яблоня» на Васильевском острове. Согласно давнему преданию, название это появилось после того, как некие лихие уланы изнасиловали дочь хозяина, и она повесилась на яблоне в саду.

Сохранилась легенда о знаменитом ресторане Федорова на Малой Садовой. Ресторан славился на весь Петербург «стойкой», где за десять копеек можно было получить рюмку водки и бутерброд с бужениной. Причем посетители, расплачиваясь, сами называли количество съеденных бутербродов. Один буфетчик не мог уследить за всеми и получал столько, сколько называл посетитель. Сохранилась легенда о том, что кое-кто из недоплативших за бутерброды по стесненным обстоятельствам, когда выходил из кризисного положения, посылал на имя Федорова деньги с благодарственным письмом.

В галереях Гостиного двора шла бойкая торговля ситниками, баранками, кренделями и пирогами. По воспоминаниям очевидцев, торговцы пирогами «нередко укоризненно отвечали потребителю, выражавшему неудовольствие из-за найденного в начинке обрывка тряпки: „А тебе за три копейки с бархатом, что ли?“».

Весной петербургская молодежь любила приходить в так называемый Биржевой сквер на Васильевском острове – туда, где впоследствии было построено здание Гинекологического института. С началом навигации здесь разворачивалась торговля экзотическими товарами, привезенными из заморских стран. Сохранилась легенда о каком-то простолюдине, долго любовавшемся серым попугаем стоимостью в сто рублей. На другой день этот чудак принес живого петуха и требовал за него тоже сто рублей. «Да ведь это не попугай. Тот же может говорить, зато и такая цена», – возмутился покупатель. «А мой не говорит, зато дюже думает», – парировал продавец.

В арсенале городского фольклора сохранились две легенды о происхождении в Петербурге общественных туалетов. Одна из них имеет общий характер и рассказывает о зарождении уличных уборных как нового явления городской жизни, давно знакомого просвещенной Европе. Будто бы однажды, во время праздника в Красносельском военном лагере, на котором любил присутствовать император, неожиданно заплакал ребенок. Офицеры испуганно зашикали, но император уже услышал детский плач и остановил их: «Чья это девочка плачет?» – «Ах, эта? Это Дунечка. Сирота». – «Дунечка? – засмеялся император. – Нам нужны такие красавицы. Запишите Дунеч-ку обучаться танцам».

Через несколько лет ребенок превратился в прекрасную девушку, и когда царь любовался танцами воспитанниц, то благосклонно трепал ее за щечки и угощал конфетами. Но однажды девушка влюбилась в молодого поручика и убежала из школы. Император нахмурился и, как рассказывает предание, написал записку: «Поручик вор, его в гарнизон на Кавказ, а Дуньку вон от нас на позор». Когда поручику это прочитали, он удивился и ответил: «Из-за девчонки в гарнизон, это не резон». Царь будто бы рассмеялся такой находчивости и простил поручика. А Дунечка пошла по рукам. Офицеры передавали ее друг другу. Генералы посылали ей конфеты. Купцы искали с ней знакомства. Но купцам она отказывала и они, огорченные и обиженные, напрасно тратили деньги. Много лет в переулке, где она жила, у подъезда ее дома стояли кареты.

Но однажды на балу Дунечка простудилась и вскоре умерла. От нее остался капитал, но никто не знал, как им распорядиться. И тогда царь будто бы велел передать его Городской думе на нужды сирот. Но думские купцы вспомнили обиды, нанесенные им этой гордячкой, и сказали царю: «Не можем мы воспитывать сирот на такие деньги». Разгневанный царь крикнул: «Блудники и лицемеры, что же, я кину деньги собакам». И тогда нашелся один купец, Сан-Галли, который имел литейный завод на Лиговке, и сказал: «Я знаю, что надо сделать. Мы не выкинем деньги собакам. Они пойдут городу. Довольно бегать по дворам. Я построю в городе уборные, и будут они на площадях, как в Европе!» И действительно, все сделал Сан-Галли. Как в Европе.

У входа на бывший завод Сан-Галли на Лиговском проспекте до сих пор стоят чугунные фигуры двух мальчиков, один из которых одет в одежду кузнеца. Согласно легенде, эта фигура изображает внука Сан-Галли, который, переодевшись в костюм кузнеца, в день празднования 50-летия завода первым вбежал в спальню деда и поздравил его с юбилеем. Растроганный дед будто бы тогда же велел отлить скульптуру мальчика в чугуне.

Другая легенда о происхождении уличных общественных туалетов конкретна, и речь в ней идет об общественном туалете на углу Кронверкского и Каменноостровского проспектов, рядом с современной станцией метро «Горьковская». Построен он был в виде миниатюрной загородной виллы с башенками, шпилями, узорной кладкой, словно сказочный замок. Знаменит этот туалет в Петербурге был не только своим необыкновенно роскошным видом, но и романтической легендой, витавшей над ним. Купец Александров, владевший некогда Центральным рынком на Петербургской стороне и сказочно богатый, влюбился в одну высокородную даму. Та принимала его ухаживания, подавала некоторые надежды, но как только доходило до дела – ни в какую. И вроде бы не лабазный купец, не в смазных сапогах, а нет, и все тут. «Ты, – говорит, – мужик, а я баронесса». И весь разговор. Ручку – пожалуйста. Ухаживания – пожалуйста. А дальше… Нет, и все. Но самое интересное, что не была та баронесса такой уж неприступной. И об этом знал гордый Александров. И решил он отомстить ей.

Жила она в доме на Каменноостровском проспекте, и Александров на свои деньги, «радея о народном здоровье», сооружает в саду Народного дома, напротив окон капризной дамочки прекрасный общественный туалет – точную копию загородной виллы баронессы, «неприступной для удачливых выходцев из простого народа». Смотри, как любой житель города пользуется твоим гостеприимством. Оскорбленная женщина съехала и поселилась у Николаевского моста. Но и там Александров строит общественный гальюн под ее окнами. Несчастная дама переезжает к Тучкову мосту, но и здесь ее настигает страшная месть оскорбленного мужчины. Так в Петербурге, одна за другой, появились три «виллы общего пользования», если, конечно, доверять городскому фольклору.

Среди замечательных людей уходящего Петербурга, имена которых сохранило предание, особое место занимает П. И. Чайковский. Гениальный композитор, с 1866 года живший в Москве, тем не менее принадлежит нашему городу. Здесь он закончил консерваторию и училище правоведения, здесь он создал свои лучшие произведения, здесь большинство их было впервые исполнено. Наконец, здесь, в Петербурге, в 1893 году он неожиданно и безвременно ушел из жизни и был похоронен в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Тайна внезапной смерти 53-летнего, полного сил композитора вот уже целое столетие будоражит умы его соотечественников.

По официальной версии, Петр Ильич Чайковский умер от холеры, проболев всего несколько дней. Поздним вечером 20 октября 1893 года, после концерта, в окружении близких друзей, разгоряченный выпавшим на его долю успехом, он, согласно преданию, зашел в ресторан Лернера, который располагался в то время в помещениях знаменитой в пушкинском Петербурге кондитерской Вольфа и Беранже, что на углу Невского и Мойки, и попросил подать стакан воды. «Извините, кипяченой нет», – ответили ему. «Так подайте сырой. И похолодней», – нетерпеливо ответил композитор. Сделав всего один глоток, он поблагодарил официанта и вернул стакан. Глоток воды якобы оказался роковым. Вместе с тем сохранилась легенда, что вода была кем-то отравлена сознательно – не то злодеем, не то завистником. В очередной, который уже раз, если верить легенде, гений погибает и торжествует злодейство.

Несколько позже, правда, родилась и другая легенда, в распространении которой живое участие приняли отечественные музыковеды. Согласно ей, Чайковский «покончил жизнь самоубийством от отчаянья, заразив себя холерой». В рамках этой легенды становится понятной известная интерпретация последней Шестой симфонии композитора как «музыкального самоубийства, или прощания с почитателями своего таланта». Уже после кончины Чайковского его лечащий врач H. Н. Мамонов рассказывал, как Петр Ильич часто упоминал «черного офицера», который пытается заглянуть в окна его квартиры, видать, хочет что-то «сообщить ему сквозь стекла, а потом, сообразив, что его не слышат, пугающе улыбается и грозит пальцем». Такую трактовку событий подтверждает и скандальная легенда, также утверждающая, что Чайковский умер не от холеры, а покончил жизнь самоубийством, приняв яд, который, согласно одной версии, сымитировал приступы холеры. Будучи, как известно, гомосексуалистом, он якобы «оказывал знаки внимания маленькому племяннику одного высокопоставленного чиновника». Узнав об этом, дядя мальчика написал письмо самому императору и передал его через соученика Чайковского по училищу правоведения Николая Якоби. Тот, увидев в этом скандале «угрозу чести правоведов», собрал товарищеский суд и пригласил на него композитора. Решение суда было категоричным: либо ссылка в Сибирь и несмываемый позор, либо яд и смерть, которая этот позор смоет. Правоведы якобы «рекомендовали второй выход – что он и исполнил».

В этой связи любопытен рассказ о том, что Чайковский и в самом деле смертельно боялся, что о его гомосексуальных наклонностях когда-нибудь узнает император. Правда, о сексуальной ориентации композитора было широко известно. И Петр Ильич, и его брат Модест были окружены «себе подобными молодыми людьми, которых в обществе открыто называли „Бандой Модеста“». Но, говорят, когда царь узнал о странностях композитора, он будто бы искренне воскликнул: «Господи, да знал бы я об этом раньше, я бы подарил ему весь Пажеский корпус».

Оставалась загадкой для петербуржцев и неожиданная трагическая гибель одного из первых русских летчиков Льва Мациевича. Он погиб на глазах тысяч зрителей 7 октября 1910 года во время всероссийского праздника воздухоплавания на Комендантском аэродроме. Пилотируемый им аэроплан потерпел аварию. Между тем говорили, что Мациевичу как члену партии эсеров было дано задание исполнить роль «камикадзе»: убить премьер-министра П. А. Столыпина и погибнуть самому. Мациевич отказался выполнить это задание, и товарищи по партии будто бы тайком повредили ему самолет, который и «сломался в воздухе». По другой версии той же легенды, Мациевич сам покончил с собой после того, как по каким-то причинам не смог выполнить задание партии.

Впоследствии известный в начале XX века предсказатель Сар-Даноил опубликовал в петербургских газетах расчеты, «основанные на цифровых комбинациях с именем, отчеством и фамилией» Петра Аркадьевича Столыпина. Из расчетов следовала точная дата убийства премьер-министра в 1911 году, через год после трагического полета Льва Мациевича. Так что смерть Мациевича, если она, конечно, как это утверждает фольклор, произошла из-за Столыпина, оказалась напрасной. Столыпин, по Сар-Даноилу, в 1910 году не должен был погибнуть.

В тот день, когда погиб Мациевич, на трибунах Комендантского аэродрома находился актер труппы Народного дома Глеб Евгеньевич Котельников, выступавший на сцене под псевдонимом Глебов-Котельников. В свое время Котельников окончил военное училище и может быть поэтому принял близко к сердцу гибель прославленного летчика. Под впечатлением драматических событий, свидетелем которых он стал, Котельников изобрел первый в мире ранцевый парашют для спасения пилотов, терпящих аварию. По одной из легенд, впервые мысль о парашюте пришла в голову Котельникова, когда он загляделся на парусиновые юбки дам, собравшихся на Комендантском аэродроме. Такая небесная юбка могла бы спасти жизнь не одного пилота, будто бы подумалось ему.

А вот о том, что парашют должен быть ранцевым, мы узнаем из другой легенды. Однажды в фойе Народного дома, перед самым началом спектакля, Котельников увидел женщину, у которой неожиданно раскрылась сумочка, откуда выпала и стала разматываться бесконечно длинная, как показалось ему в тот момент, тонкая шаль.

Чем более великими выглядят открытия, тем неожиданнее они посещают головы изобретателей, были уверены обыватели. Знаменитая Периодическая таблица элементов, уверяет петербургский фольклор, явилась Дмитрию Ивановичу Менделееву во сне, после многолетних и безуспешных попыток создать ее в обыкновенных дневных условиях. Менделееву оставалось, проснувшись, только более внимательно и подробно записать ее.

Впрочем, на рубеже XX века находились и средневековые алхимики. В газетах рассказывали о неком охтинском умельце Тимофее Эфиопове, который вознамерился изготовить искусственный алмаз стоимостью в десять тысяч рублей. Для этого, уверял Эфиопов, достаточно с помощью разряда молнии расплавить обыкновенный уголь, который тут же превратится в кристалл алмаза. Уголь умелец сложил в бочку с металлическим стержнем и стал терпеливо ждать грозы. Наконец гроза разразилась. Радостный Эфиопов выскочил во двор, но молния отказалась соединиться с приготовленным ей стержнем и поразила наивного мечтателя. Как рассказывали хроникеры, «хоронили беднягу за казенный счет, разбогатеть он так и не успел».

Чудеса оставались прерогативой небес. В Покровской церкви на Охте хранилась икона Смоленской Божией Матери. Верующие прихожане были убеждены, что только ее заступничеством был прекращен недавний страшный падеж скота, который мог оставить не только охтян без средств к существованию, но и весь Петербург без знаменитого охтинского молока.

Неожиданную известность приобрел в Петербурге изобретательный редактор развлекательных и познавательных журналов «Хочу все знать», «Аргус» и «Синий журнал» В. А. Рапопорт-Регинин. Чтобы увеличить тиражи своих изданий, он сообщил в газетах, что «в определенный день и час войдет в цирке Чинизелли в клетку с тиграми, сядет за сервированный столик и выпьет чашку кофе с пирожными». Хорошо иллюстрированный фотографиями репортаж об этом рекламном событии действительно появился на страницах «Синего журнала», тираж которого мгновенно увеличился.

К концу XIX столетия относится появление в Петербурге легенды о неизвестном страдальце – обладателе столь оглушительного храпа, что более двух суток даже самые терпеливые и снисходительные соседи не выдерживали его присутствия. Ему вежливо отказывали в жилье, и он, неприкаянный, носился из района в район в поисках жилого угла с тем, чтобы через день-другой вновь съехать и опять искать одинокого пристанища. Так продолжалось до тех пор, пока, как рассказывает легенда, он случайно не снял пустующие комнаты на Лиговском канале вблизи Обводного канала. Здесь неожиданно и нашел он ночное успокоение под протяжный оглушительный рев идущих на заклание быков соседнего с домом Скотопригонного двора.

Как и прежде, городской фольклор не оставлял без внимания жизнь царской семьи. Ничего героического. Обыкновенная жизнь рядовых обывателей.

На первый завтрак, кроме традиционного кофе, чая, шоколада и разных сортов хлеба, обязательно подавали знаменитые московские калачи, которые ежедневно присылались из первопрестольной. Пробовали печь на месте – увы, не выходило. Известный в обеих столицах булочник Филиппов доказывал, что в Петербурге такие калачи и сайки не получатся, – вода невская будто бы не годится. Мастера-хлебопеки «создали целую легенду о том, что „как следует“ калач можно выпекать только на воде непосредственно из Москвы-реки». Были даже особые цистерны для доставки московской воды, которую привозили «во всякое место, где бы двор в данный момент ни находился».

Царская чета, как и вся Россия, ожидала появления наследника. Это каким-то образом соотносили с предсказанием Серафима Саровского, сделанным еще деду Николая II – императору Александру II, который, впрочем, по тому же преданию, потрясенный грозящими его потомкам бедами, не решился раскрыть эту тайну даже императрице. Бесконечное и, казалось, безнадежное ожидание мальчика связывали с давним поверьем. В доме Романовых существовал обычай: перед венцом невесте надлежало заехать в Казанский собор и помолиться, иначе ей грозит бесплодие или у нее будут рождаться только дочери. Когда Александре Федоровне сказали об этом, она будто бы засмеялась и в собор не пошла. Между тем угрозы предания исполнялись. У царской четы рождались только девочки. Во дворце в то время появился некий авантюрист мсье Филипп, выдававший себя за гипнотизера. Ходили упорные слухи, будто его оставляли на ночь в царской опочивальне, и он, затаившись под монаршей кроватью, «вымаливал у богов зачатия наследника». Наконец, императрица была просто вынуждена изменить свое отношение и к православию, и к династическим семейным традициям. Будто бы только после этого судьба сжалилась над бедной женщиной. В 1904 году появился на свет цесаревич Алексей.

В том же 1904 году подорвался на мине флагман 1-й Тихоокеанской эскадры броненосец «Петропавловск». Среди погибших были адмирал С. О. Макаров и художник В. В. Верещагин. Среди спасшихся – великий князь Кирилл Владимирович. Согласно легенде, он «спас свою драгоценную жизнь», бросившись в воду при первом взрыве на броненосце. В Петербурге его встретили довольно сдержанно, по городу прокатилась острота: «Как же было утонуть Кириллу в море, когда он воспитание получил в „Аквариуме“». «Аквариумом» назывался знаменитый ресторан на Каменноостровском проспекте.

Традиционно весело отмечалась в Петербурге Пасха. Весь двор присутствовал на богослужении, царь целовал присутствовавших, повторяя безостановочно: «Христос Воскресе! Христос Воскресе!» Рассказывают, что однажды государь, проходя мимо караула, с этими словами поцеловал солдата и, к своему удивлению, услышал в ответ: «Никак нет, это неправда». Оказалось, что часовой был евреем.

Между тем в фольклоре того времени появляются трагические признаки близкой катастрофы. В 1904 году Дмитрий Мережковский, говоря о Петре I, формулирует бродившие в умах современников страшные прогнозы: «Кровь сына, кровь русских царей ты первый на плаху прольешь – и падет сия кровь от главы на главу до последних царей, и погибнет весь род ваш в крови! За тебя накажет Бог Россию!»

Задолго до этого, в марте 1881 года, в Петербурге была казнена участница покушения на Александра II Софья Перовская. В народе с тех пор жива легенда, что вовсе не повешена она на Семеновском плацу, что «жива она не жива, но только призрак ее появляется». Каждый год в марте, когда Петербург темен, а на улицах пусто, и ветер и мокрый снег глаза слепит, на крутом мостике Екатерининского канала появляется Софья Перовская. Как тогда, 1 марта, когда она взмахнула платком, – «сигнал подала, чтобы бомбу бросали под черные сани императора».

12 марта 1901 года, когда исполнилось сто лет со дня гибели императора Павла Петровича, его праправнук Николай II должен был вскрыть пакет, хранившийся в специальной комнате гатчинского дворца. На пакете собственноручно Павлом I было написано: «Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины». Предполагалось, что там было изложено предсказание известного нам монаха Авеля о «последних судьбах царского дома в России». Николай II в присутствии императрицы и ближайших сановников в веселом и несколько возбужденном, как вспоминали очевидцы, состоянии вскрыл конверт и углубился в чтение. По мере прочтения лицо его менялось, становилось все более суровым и замкнутым. Окончив чтение и никому ничего не сказав, Николай направился к выходу и покинул Гатчину.

С тех пор, рассказывают, к месту и не к месту он стал поминать 1918 год. В 1903 году, во время праздника Крещения Господня, когда случайный снаряд попал в Иордань и все присутствующие вскрикнули от неожиданности, один император остался невозмутим. «До 1918 года я ничего не боюсь», – будто бы тихо проговорил он.

О послании Павла I в окружении Николая II больше не говорили. Но о пророчествах Авеля знали из других источников. «На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда сын Божий. Война будет, великая война, мировая. Накануне победы рухнет трон царский. Кровь и слезы напоят сырую землю. Мужик с топором возьмет в руки власть и наступит воистину казнь египетская», – говорили в народе.

В царской семье бытовало предание о пророчестве Серафима Саровского. Однажды, во время посещения могилы святого монаха Николаю было передано письмо преподобного старца. В письме будто бы было сказано, что при Николае II «будут несчастья и беды народные. Настанет смута великая внутри государства, отец подымется на сына и брат на брата». Говорили, что, читая это письмо, царь «горько и безутешно плакал».

Вспоминали о старом, более трехсотлетней давности проклятии Марины Мнишек, супруги убитого 11 декабря 1611 года Лжедмитрия II. Марина, помазанная на царство еще в 1606 году, в момент убийства своего мужа была на последнем месяце беременности. Вскоре появился на свет младенец Иван, который, что бы там ни говорили историки, формально являлся законным наследником русского престола. Поэтому он представлял несомненную опасность для избранного на царство первого Романова – Михаила. Мальчика взяли у находившейся в заточении Марины обманом, уверив, что новый царь не будет мстить ребенку. В октябре 1614 года младенец Иван был повешен. По преданию, Марина Мнишек, узнав об этом, в отчаянье прокляла весь род Романовых вплоть до последнего царя, «пока вся династия не угаснет».

Николай II вступил на престол в 1894 году. 18 мая, по традиции предков, в Москве состоялась коронация. Торжества по случаю коронации не были отменены даже после трагедии на Ходынском поле, где из-за халатности московских властей при раздаче народу царских подарков погибло и было изувечено около трех тысяч человек. Газеты пестрели восторженными эпитетами при описании празднеств. В одно из сообщений вкралась, показавшаяся вначале смешной, опечатка: «На голове царствующего венценосца ослепительным блеском сияла ворона». О досадной опечатке рассказывали как об анекдоте. Но смеяться не хотелось. Юродивая Дарья Босоножка, жившая в покоях императрицы, не раз повторяла, что Россия переживет «двенадцать переворотных лет». И начинала перечисление с 1894-го. Затем шли 1905, 1914, 1917… О дальнейших «переворотных» годах мы еще поговорим в соответствующих главах. Сейчас нас интересуют только те, что укладываются в рамки царствования Николая II. Невольно станешь мистиком.

В Петербурге никогда не ощущалось недостатка в юродивых. На рубеже веков они пользовались особым почитанием. Не только живые, но и давно погребенные. Их захоронения считались чудодейственными. Они становились местами всеобщего паломничества. На Стеклянном заводе была могила Матрены Босоножки, на Митрофаниевском кладбище – захоронение странника Александра Крайнева, на Смоленском кладбище – могила юродивой Анны, про которую говорили, что была она из древнего княжеского рода, воспитывалась чуть ли не в Смольном монастыре и говорила по-французски. В молодости Анна влюбилась в молодого гвардейского офицера, но тот женился на другой. Анна покинула Петербург, а через несколько лет вернулась в виде юродивой.

Жила на окраине Петербурга в собственном доме некая гадалка Марфуша, известная петербургской полиции под именем «Киевская ведьма». Однажды к ней в старой офицерской шинели инкогнито явился Николай II. «Садись, не смущайся, хоть лавка не трон, зато на ней безопасней и спокойней, – сказала удивленному Николаю провидица. – Ты хочешь знать, сколько тебе осталось жить, так слушай». И стала говорить царю то, о чем мог знать только он один и никто больше. Николай выбежал вон, вызвал начальника полиции и велел выяснить личность гадалки. Но когда полицейские прибыли к лачуге Марфуши, то нашли ее мертвой. Будто бы она приняла яд, едва ее покинул император.

Что поведала «Киевская ведьма» изумленному императору, нам неизвестно. Но вот что говорил Иоанн Кронштадтский о видении, явившемся ему в 1902 году: «Я взглянул и вижу: дворец, а кругом бегают разной породы животные и разной величины звери, звери, гады, драконы шипят, ревут и лезут во дворец, и уже полезли на трон помазанника Божия Николая II. Вдруг трон пошатнулся, и пала корона, покатилась. Звери ревели, бились, давили помазанника. Разорвали и растоптали, как бесы в аду, и все исчезло. Затем явился Николай и сказал мне со слезами: „Помолись обо мне, отец Иван, и скажи всем православным христианам, что я умер как мученик. Могилы моей не ищите – ее трудно найти“».

Настоятель Андреевского собора в Кронштадте отец Иоанн, более известный как Иоанн Кронштадтский, приобретя славу «народного святого», за время своего служения стал поистине духовным пастырем, на проповеди которого в Кронштадт съезжался буквально весь Петербург. О нем рассказывали легенды. Говорили, что первоначально, будучи слушателем Духовной академии, он собирался стать миссионером и обращать язычников в христианство. Но однажды он будто бы увидел пророческий сон: он священником входит в собор незнакомого храма. Сон врезался в память, а когда Иоанн впервые посетил Андреевский собор, то сразу узнал в нем храм, увиденный во сне. Тогда-то и понял Иван Сергеев, что это «Божий промысел зовет его к пастырской деятельности». Еще утверждали в народе, что ради «службы Богу и страждущему человечеству он уговорил супругу остаться девственниками», и остался на всю жизнь верным этой клятве.

Однажды во время службы в Андреевском соборе отец Иоанн молился особенно истово. Он обладал такой энергетической силой, что это передалось огромной толпе, собравшейся в храме. Все бросились на колени, повторяя за пастырем слова молитвы. В тот же день стало известно, что на Николая II готовилось покушение. Оно должно было произойти во время освящения отреставрированного Никольского собора, на котором должен был присутствовать царь. Церемонию освящения внезапно отложили. Полиции стало известно о готовившемся покушении. Но народ был уверен, что государя спасла исключительно молитва отца Иоанна.

Он и свою кончину, согласно легендам, сумел предсказать с необыкновенной точностью. Будто бы еще при закладке кронштадтского Морского собора отец Иоанн сказал: «А когда стены нового собора подведут под кровлю, то меня не станет». Иоанн Кронштадтский умер в 1908 году. Похоронили его в Петербурге, в нижнем храме Иоанновского монастыря, что на Карповке. После революции, во время изъятия из храмов церковных ценностей могилу Иоанна Кронштадтского осквернили и, в чем были абсолютно уверены все верующие, «гроб вынули, вывезли за город и сожгли». Но, как оказалось впоследствии, один из большевистских начальников по секрету сообщил родственникам Иоанна, что гроб не тронули. Эта «благая весть» мгновенно распространилась по городу, и верующие стали приходить к «известному им глухо заделанному окошку, прикладывались как к иконе и молились». Говорят, некоторые были свидетелями того, как во время особенно истовых молитв на цементе заделанного окна вдруг начинал проступать отчетливый лик отца Иоанна. В 1990 году Иоанн Кронштадтский был канонизирован.

Но вернемся к началу XX века. Радость по поводу долгожданного рождения наследника очень скоро сменилась тревогой за его жизнь. Мальчик оказался неизлечимо больным гемофилией – наследственной болезнью, передающейся по женской линии. Некоторое время страшный диагноз удавалось скрывать от народа. Реакция оказалась неожиданной. По стране поползли слухи, что царевич – «умственно отсталый, эпилептик, жертва анархистской бомбы» и Бог знает, что еще. В отчаянье Александра Федоровна бросается из одной крайности в другую. Во дворце появляются толпы самых разных врачевателей и целителей, в итоге оказывавшихся или обыкновенными юродивыми, или шарлатанами. Ничто не помогало. Малейший ушиб или неосторожное движение вызывал болезненное внутреннее кровотечение, приносившее ребенку неимоверные страдания.

В это время до императрицы дошли слухи о некоем странствующем сибирском крестьянине Григории Распутине, слава «целителя и прорицателя» которого опережала его прибытие в очередной город. В 1907 году его представили императорской чете. Тут же ему удалось «чудом» привести в чувство угасавшего на глазах отчаявшихся родителей мальчика. С этого времени Распутин приобрел такое доверие Николая и его супруги, что это непосредственным образом повлияло не только на частную жизнь царской семьи, но и на судьбу всего государства.

В Петербурге Распутин был представлен Иоанну Кронштадтскому, который, как рассказывают очевидцы, сказал при встрече: «В тебе есть искра истинной веры. Я почувствовал твое присутствие. Но смотри, чтобы твое имя не отразилось на твоем будущем». Напомним, что настоящая фамилия Григория Ефимовича – Новых. Псевдоним он взял, покидая свою родную сибирскую деревню и отправляясь в первое путешествие по России.

Так оно и оказалось. Распутин восстановил против себя общественность Петербурга не только своим безраздельным влиянием на императорскую семью и бесцеремонным вмешательством в государственную политику России, но и своими дикими оргиями, в которые были вольно или невольно вовлечены многие дамы высшего света. Одной из таких дам молва считала фрейлину императрицы Анну Вырубову. Слухи превратили ее в исчадие ада, в монстра разврата и порока. Ей приписывали интимную связь одновременно с царем и Распутиным. Говорили о ее пагубном влиянии на царскую семью. Позже, во время следствия по делу преступлений царизма, организованном Временным правительством, по настоянию самой Вырубовой была проведена медицинская экспертиза. Ко всеобщему удивлению, бывшая фрейлина оказалась девственницей. Впрочем, наше небольшое отступление не имеет никакого отношения к многочисленным женщинам высшего света, посещавшим квартиру Распутина с вполне определенной и недвусмысленной целью. С более откровенным и безобразным распутством Петербург не встречался. Говорили, что любовницей Распутина была даже императрица Александра Федоровна. Полицейские чины были всерьез обеспокоены стремительно складывавшимся фаллическим культом «святого старца», как называли Распутина в Александровском дворце Царского Села, где в то время проживала императорская семья.

К слову сказать, со смертью Распутина этот культ еще более усилился. Известно, что женщин Григорий Ефимович исцелял от похоти давно проверенным хлыстовским способом: он предоставлял им возможность «досыта нагрешиться». Ходили слухи, что великосветский красавец Феликс Юсупов, страдая «склонностью к мужчинам», неоднократно обращался в попытке излечиться от этой «болезни» к своему давнему приятелю Григорию. Последнее свидание Юсупова с «целителем» состоялась как раз в вечер убийства Распутина. Что произошло в Юсуповском дворце на Мойке на самом деле, до сих пор остается загадкой. Ведь о тех давних событиях нам в основном известно только из поздних записок самого Феликса. Между тем рассказы о том, что Распутин умер оттого, что был отравлен, оказались легендой. При вскрытии трупа старца никаких следов цианистого калия обнаружено не было.

Вот с этого момента в фольклоре появляются легендарные свидетельства зарождения фаллического культа «святого старца». По одной из легенд, один из домашних слуг Юсупова видел, как «Распутин был изнасилован Юсуповым, потом кастрирован и уже потом убит». Далее легенда развивается по жанру фантастического детектива. Слуга, будучи тайным поклонником Распутина, «подобрал отрезанный член». Затем этот «раритет» оказался за границей, и ныне в «особом ковчеге» хранится в Париже. И даже «одна журналистка, надеявшаяся превратить эту русскую историю в американский бестселлер», видела «мумию длиной в фут».

Не будем иронизировать по поводу экзотического парижского экспоната. В селе Покровском Тюменской области есть музей Распутина. Среди его экспонатов находится «плетеный черный стул», подаренный в составе мебельного гарнитура Распутиным своей односельчанке Евдокии Печеркиной на свадьбу. Стул, как рассказывают свидетели, обладает мистической силой, притягивающей буквально всех посетителей музея мужского пола. Каждый из них «норовит на него присесть». Говорят, это «дает представителям сильного пола недюжинную мужскую силу».

Не станем смеяться и над этим. Напомним, что есть легенда о намерении Александры Федоровны после смерти Распутина «устроить нечто вроде мемориальной квартиры» в доме 64 по Гороховой улице, где жил и «излечивал от похоти» суеверных представительниц высшего света неутомимый старец.

В этой обстановке Россия неумолимо приближалась к 1914 году. Николай II, с давних пор склонный к суеверию, мучился странными предчувствиями: что бы он ни делал, все кончалось неудачей. Видать, не зря он родился в день великомученика Глеба. А еще святой чудотворец Серафим Саровский предсказывал, что «в правление царя в начале XX века империю ждут страшные испытания: нужда, война и восстания».

Предсказывал всяческие несчастья с началом войны и Распутин, кстати, похоже, совершенно искренне считавший объявление войны началом русской катастрофы. «С этой войной придет конец России и императору», – не раз говорил он. Каждый раз такое пророчество Распутин связывал с угрозой его собственной жизни. «Пока я жив, – будто бы говорил он царице, – с вами всеми и с династией ничего не случится. Не будет меня – не станет и вас».

Похоже, Распутин предчувствовал свою смерть, хотя и не очень доверял собственным предположениям. Зимой 1904/05 года в Петербург приехал английский предсказатель Хейро. Распутин пожелал с ним встретиться. И услышал от него то, что и сам знал: сначала «влияние и огромная власть над людьми, а затем ужасный финал. „Я вижу насильственную смерть в стенах дворца. Вам будут угрожать яд, нож и пуля. После этого воды Невы сомкнутся над вами“», – будто бы сказал британский ведун. Все исполнилось с поразительной точностью. Распутин был убит в Юсуповском дворце в ночь на 17 августа 1916 года.

Стало известно последнее письмо Распутина, в котором теперь уже угроза собственной жизни старца ставилась на первое место, а затем уже возможное исполнение этой угрозы связывалось с судьбами династии и России. Приводим отрывок из этого письма по книге Б. С. Романова «Русские волхвы, вестники и провидцы: Мистика истории и история мистики»: «Если я буду убит обыкновенными убийцами и моими собратьями крестьянами, ты царь России, тебе не надо будет бояться за своих детей… Но если меня уничтожат дворяне, аристократы, если они прольют мою кровь, то руки их будут запачканы моей кровью двадцать пять лет… и никто из твоих детей не проживет и двух лет… А если и проживет, то увидит позор и срам Русской земли, пришествие антихриста, мор, нищету, порушенные храмы Божии, святыни оплеванные, где каждый станет мертвецом. Русский царь, ты убит будешь русским народом, а сам народ проклят будет и станет орудием дьявола, убивая друг друга и множа смерть по миру. Три раза по двадцать пять лет будут разбойники черные, слуги антихристовы, истреблять народ русский и веру православную».

Но даже убийство Распутина, воспринятое столичной общественностью с радостным облегчением, молва рассматривала сквозь призму длящейся войны и надвигающейся непонятной и потому пугающей развязки. Многие повторяли сказанные будто бы Распутиным слова: «Если я умру, то и царь вскоре лишится своей короны». Вспоминали однажды оброненное им пророчество: «Я вижу много замученных людей, людские толпы, груды тел! Среди них много великих князей и сотни графов! Нева стала совершенно красной от крови!»

В городе говорили, что война ведется неудачно оттого, что при дворе завелась измена. Молва считала немецким шпионом и Григория Распутина. Говорили, что Вильгельму II служит и сама императрица, что она сносится с германским императором «по прямому проводу» и выдает ему государственные тайны. На фронте «солдаты считали дурной приметой получать из рук царицы георгиевский крестик – убьет немецкая пуля».

Можно ли винить солдат в прифронтовых окопах или в переполненных госпиталях, если в Зимнем дворце рассказывали, как один генерал встретил в коридоре дворца плачущего царевича. «Кто тебя обидел, малыш?» – участливо спросил старый вояка. И цесаревич, плача, ответил: «Когда русских бьют, папа плачет. Когда немцев бьют, мама плачет. А когда мне плакать?»

Шпионы мерещились всюду. Шпионами слыли владельцы гостиницы «Астория», по национальности немцы. Шпионами считались все сотрудники немецкого посольства, здание которого находилось напротив «Астории». Утверждали, что между посольством и гостиницей под Исаакиевской площадью прорыт подземный ход. Когда началась война, разъяренные лавочники начали крушить все немецкое, что попадалось под руку. Били стекла витрин. Громили булочные. На коней на крыше ненавистного германского посольства был накинут аркан. Сотни патриотических рук ухватились за веревку, и кони рухнули на землю. Чрево одного из них, согласно легенде, разверзлось, и изумленная толпа увидела радиопередатчик.

С тех пор эта замечательная конная группа считается навсегда утраченной. Правда, бытует легенда о том, что немецкие кони до сих пор покоятся на дне то ли Невы, то ли Мойки. И ждут своего часа. Будто бы целы и невредимы.

Блистательный Санкт-Петербург безвозвратно исчезал. В этих условиях не казались такими уж невероятными планы переноса столицы. Правда, впервые об этом заговорили давно. Еще при Александре I, во время его путешествия по России возник план административной реформы, по которой страна делилась на 12 наместничеств с представительными органами, а столица переносилась в Киев. Еще раз к этой мысли вернулись в «эпоху великих реформ Александра II». Киев как «мать городов русских» и тогда оставался наиболее предпочтительным городом для новой столицы. По мнению Николая II, из Киева можно было бы «решительнее выступать в поддержку славян на Балканах». Но в подсознании было и другое. Не облегчит ли участь царевича Алексея «более мягкий по сравнению с петербургским» приднепровский климат. Перенос столицы якобы предполагалось приурочить к празднованию 300-летия дома Романовых.

С началом войны антигерманские настроения и ура-патриотические лозунги в России, и особенно в столице, оказались настолько сильными, что Николай II объявил указ о переименовании Петербурга в Петроград. Он надеялся, что этим успокоит общественное мнение. И действительно, народ искренне приветствовал этот политический акт. Но вот, по недавно опубликованным за границей воспоминаниям ирландского потомка Михаила Илларионовича Кутузова – Михаила Павловича Голенищева-Кутузова-Толстого, через несколько дней после переименования Николай II спросил князя M. Н. Волконского: «Скажите, князь, что вы думаете о моем недавнем решении?» И услышал в ответ: «Вашему величеству виднее, но боюсь, что вы, возможно, затворили то самое окно в Европу, что ваш предок некогда открыл».

Да, «то самое окно» затворялось со скоростью, которую предположить не мог никто. Видимо, вступление России в войну было непоправимой ошибкой. Ровно 666 лет тому назад, а это, не забудем, «число зверя из бездны», князь Александр Невский выбрал унизительный для России мир с татарской Ордой и спас страну от гибели. Вернулся он из Орды в 1251 году с ярлыком на великое княжение.

Неужели в 1914 году он, император могущественной России, ошибся и, отказавшись от мира с Германией, через три года навлечет на Россию новую орду? Мысли обо всем этом не давали Николаю II покоя. Особенно во время одиноких прогулок по царскосельскому парку. Кто он? Первый человек в государстве или обыкновенный исполнитель чужой воли, неважно, откуда она исходила – сверху или снизу? Во время одной из прогулок он заметил охранников, которые с утра дежурили за кустами и куртинами. Иногда их не было видно, но всегда можно было услышать осипшие голоса, докладывавшие: «Седьмой номер прошел». Чаще всего он не обращал на них никакого внимания. Но однажды возмутился, «почему именно он проходит у них под кличкой „Седьмой“?». Сменил начальника охраны. После этого стал «Первым».

Все шло к неизбежному концу. Вот как в изложении А. Н. Толстого на фронте рассказывали об отречении государя. «Докладывают государю императору по прямому проводу, что, мол, так и так, народ в Петербурге бунтуется, солдаты против народа идти не хотят, а хотят они разбегаться по домам. Созвал он всех генералов, надел ордена, ленты, вышел к ним и говорит: „В Петербурге народ бунтуется, солдаты против народа идти не хотят, а хотят они разбегаться по домам. Что мне делать? Говорите ваше заключение“. И что же ты думаешь, смотрит он на генералов, а генералы, друг ты мой, заключение не говорят, а все в сторону отвернулись. Один только из них не отвернулся, – пьяненький старичок-генерал. „Ваше величество, говорит, – прикажите, и я сейчас грудью за вас лягу“. Покачал государь головой и горько усмехнулся. „Изо всех, – говорит, – моих подданных, верных слуг один мне верен остался, да и тот каждый день с утра пьяный. Видно, царству моему пришел конец. Дайте мне лист гербовой бумаги, подпишу отречение от престола“. Подписал и заплакал горькими слезами».

Последний русский император Николай II отрекся от престола 2(15) марта 1917 года. Если верить фольклору, вплоть до самого отречения в народе упорно распространялись слухи, что династия Романовых, начавшаяся Михаилом, Михаилом и закончится. И действительно, Николай II отрекся в пользу своего брата Михаила. Юридически Михаил в течение суток был законным русским царем, пока и он не отрекся в пользу Учредительного собрания. Только тогда в обществе заговорили о наследнике престола царевиче Алексее. Но события стали уже неуправляемы. 8 (21) марта по требованию Петроградского совета бывший русский император был арестован.

С этого момента над гражданином Романовым, как его с нескрываемым злорадством стали называть в России, распростер свои крылья ангел смерти. Многим приходили на память наиболее значительные знамения. Однажды, находясь в Аничковом дворце, он увидел, как «из стен появилась белая женская фигура и, дабы предупредить готовый сорваться крик ужаса, коснулась государевых уст холодной ладонью». Начали поговаривать, что «по дворцу бродит неприкаянная душа совращенной и брошенной им смолянки». Он и не пытался опровергать эти нелепые сплетни. Он хорошо знал, кем была эта «Белая дама Аничкова дворца», которая уже встречалась и с его прадедом императором Николаем I, и с дедом – Александром II. На этот раз дама прошептала, что Николаю «суждено стать последним российским императором», и, оторвав ладонь от его уст, растворилась в воздухе.

Первоначально Николай II содержался под стражей в Царском Селе, но затем был переведен в Тобольск, а после октябрьского переворота – в Екатеринбург, где в ночь на 17 июля 1918 года вместе со всей семьей и людьми, находившимися при нем, был расстрелян.

Это еще раз подтвердило каббалистические расчеты нумерологов о «роковом числе» Николая II – «17». Впервые о нем заговорили после крушения императорского поезда 17 октября 1888 года. Затем вспомнили после подписания Николаем II Манифеста 17 октября 1905 года, и, наконец, не переставали повторять это мистическое сочетание цифр весь 1917 год, включивший в себя отречение от престола и две революции – Февральскую и Октябрьскую.

Но и на этом не заканчиваются невероятные совпадения в истории династии Романовых. Как мы знаем, первый Романов – Михаил – был призван на царство из Ипатьевского монастыря, где он в то время находился, а последний Романов – Николай II – был расстрелян в доме инженера Ипатьева в Екатеринбурге, где содержался под стражей. Ипатьевский дом был снесен по распоряжению первого секретаря Свердловского, как назывался в то время Екатеринбург, обкома КПСС Б. Н. Ельцина, и тот же Ельцин, став к тому времени Президентом России, проводил в последний путь останки царя 17 июля 1998 года. А когда эти останки в аэропорту Санкт-Петербурга встречал губернатор В. Яковлев, то некоторые историки вспомнили, что восемьдесят лет назад в Екатеринбург арестованную царскую семью сопровождал комиссар ВЦИК некий В. Яковлев.

Слухам о расстреле царской семьи верить не хотелось. Появились самые невероятные, а иногда просто фантастические легенды о ее спасении. Некоторые еще в 1920 году будто бы видели императора то на лондонских улицах, то на римских. Одни говорили, что русский император тайно скрывается в Ватикане. Другие утверждали, что увидеть его невозможно, потому что он вывезен на корабле, а корабль «беспрерывно курсирует в водах Белого моря и никогда нигде не причаливает». Многие уверены, что в «глубочайших подвалах» одного европейского банка находятся несметные богатства последнего российского императора и ждут прибытия «любого члена царского дома, который сможет с уверенностью подтвердить свою личность». Есть ли во всем этом хоть доля правды, судить не нам. Мы рассказываем легенды, а фольклор, как известно, никогда не претендует на истину в последней инстанции. Тем более, что даже захороненные в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга останки Николая II далеко не всеми признаются за подлинные.

Совсем недавно в Александровском дворце Царского Села, в кабинете Николая II, установили некогда утраченный балдахин. С тех пор музейные работники утверждают, что при определенном освещении на черных драпировках можно увидеть отчетливые буквы «Н» и «А» – Николай и Александра.