Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах

Накануне 1825 года

В первое десятилетие после победоносного 1812 года Россия переживала удивительный общественный подъем. В 1814-м с поистине античным размахом Петербург встречал вернувшиеся из Парижа, овеянные славой войска. Весь путь от Ораниенбаума, куда они прибыли на кораблях, до столицы был усеян цветами. Победителям вручали награды и подарки. В их честь произносили приветственные речи и возводили триумфальные арки. Но кроме блестящей победы и громогласной славы, молодые герои двенадцатого года вынесли из заграничных походов вольнолюбивые идеи, в лучах которых отечественные концепции крепостничества и самодержавия предстали совсем по-иному. Само понятие патриотизма приобрело в эти годы новую окраску, взошло на качественно новую ступень. Петербург жаждал общения. Один за другим создавались кружки, возникали общества, появлялись новые салоны. Но если раньше, говоря современным языком, в их функции входила организация досуга, теперь эти социальные объединения становились способом общения, средством получения информации, методом формирования общественного мнения. Вызревал 1825 год.

Однако чисто внешне все было благополучно. Городской фольклор тех лет отличается практически полным отсутствием таинственных легенд, чудесных преданий, невероятных мифов. За очень малым исключением, это просто полулегендарные эпизоды из жизни известных людей того времени, о которых сплетничали и судачили в Петербурге. Ничего интригующего. Обычная размеренная столичная жизнь. Сенатская площадь и явление Пушкина еще впереди.

В те годы, по воспоминаниям графа В. А. Соллогуба, поочередно то в Москве, то в Петербурге занимал должность обер-полицмейстера Архаров – кстати, именно от его фамилии отчаянные ребята-полицейские получили прозвище «архаровцы». Об Архарове сохранилось следующее предание. В то время как он руководил полицией в Москве, в Петербурге произошла значительная кража серебряной утвари. Возникло подозрение, что все краденое немедленно вывезли в Москву, о чем тут же сообщили Архарову. Обер-полицмейстер будто бы ответил, что серебро находится в Петербурге и спрятано в подвале возле его дома. Там оно, рассказывает легенда, и было найдено.

Интересно, что несколькими годами ранее петербургская молва такие же чудесные подвиги приписывала обер-полицмейстеру Ф. Ф. Эртелю. Когда он занимал такую же должность в Москве, ему доложили, что в Петербурге у какой-то вдовы украли икону в золотой ризе с драгоценными камнями. Полиция утверждала, что вор находится в Москве. Эртель ответил, что вор живет в Петербурге, на Итальянской улице, и назвал его имя, добавив, что его можно застать дома около семи часов вечера и что образ еще находится у него. По этому указанию, утверждает народная молва, вор был схвачен и драгоценная икона возвращена владелице.

При Александре I Эртель был генерал-полицмейстером всех действующих армий. Это ему Александр I будто бы сказал во время смотра войск при Вертю, любуясь с горы Монт-Эне выстроенной у ее подошвы русской армией: «Федор Федорович! Знаешь, чего здесь недостает? Пожарных команд всех частей Петербурга. Показать бы их иностранцам!»

Одно время в Петербурге, в целях пожарной безопасности, было запрещено курение на улицах. Как рассказывает давняя легенда, однажды император Александр Павлович, прогуливаясь в коляске по Невскому проспекту, чуть не наехал на явно ничего не подозревавшего француза с дымящейся сигарой в зубах. Император остановился и вежливо пригласил иностранца в коляску. «Я отвезу вас туда, где курение позволено», – сказал он. Приехав в Зимний дворец, император ввел гостя в курительную комнату и вышел. Выкурив сигару, француз обратился к сидевшим тут же молодым людям с вопросом: «Кто был этот учтивый господин?» – «Его величество император Александр Павлович», – ответил один из великих князей незадачливому французу.

Пожары того времени представляли собой серьезную опасность для Петербурга. Они были не только частыми, но и разрушительными. В канун Нового 1811 года, в ночь с 31 декабря на 1 января, сгорел Большой (Каменный) театр. Разрушения были столь значительны, что к восстановлению его долго не возвращались. Впоследствии на этом месте возвели здание петербургской Консерватории. Хотя, надо сказать, что и в той драматической ситуации новогодней ночи 1811 года находились остряки, которые утверждали, что для восстановления театра «надобно лишь уволить французских актеров и балетных артистов; одного их жалованья хватит на все с излишком». Шутки шутками, но на подготовку русских артистов тоже не скупились. В Петербурге, на Екатерининском канале еще со времен Анны Иоанновны существовало театральное училище. Традиционно покровителями подобных заведений становились царствующие особы. В 1806 году по инициативе директора императорских театров А. Л. Нарышкина училище обзавелось собственной домовой церковью. При согласовании этой идеи с императором, согласно легенде, Александр I будто бы сказал: «Ну, что ж, танцы – танцами, а вера в Бога сим не должна быть поколеблена».

Между прочим, история Большого театра хранит в своих анналах и другие печальные события. Так, еще в 1780-е годы, почти в самый разгар строительства, его архитектор Антонио Ринальди свалился с лесов, и заканчивать здание пришлось инженеру Бауэру и художнику Тишбейну. Через двадцать лет театр капитально перестроил архитектор Тома де Томон. И вот, согласно преданию, осматривая его после пожара, зодчий оступился и упал со стены сгоревшего театра.

Из множества обществ, возникших в Петербурге при Александре I, два оставили след в городском фольклоре. Первое из них – это масонская ложа, возрожденная Александром I после 1812 года и упраздненная им же только в 1822 году. Управляющим Великой Директориальной Ложей был скромный инспектор и преподаватель математики и физики во 2-м Кадетском корпусе Иван Васильевич Вебер. Предание гласит, что Веберу удалось добиться аудиенции у императора и привлечь его в масонскую ложу. Александр I состоял в ней без малого десять лет.

О втором так называемом обществе «братьев-свиней» сохранилось скандальное предание. Небезызвестный провокатор, активный сотрудник Третьего отделения И. В. Шервуд письменно сообщил генералу Милорадовичу, будто «одну даму уговаривали вступить в общество, где брачуются на один вечер, и не по выбору, a par hasard (как случится)», но «она с отвращением сказала: „Mais c'est une cochonerie (но ведь это свинство)“. Что же, что cochonerie, – ответили ей, – ведь и свиньи точно, как и люди, – дети природы. Ну, мы будем frères-cochons (братья-свиньи), а вы soeurs-cochons (сестры-свиньи)». Дама убедилась, и название frères-cochons осталось за обществом.

Известный богач того времени Александр Львович Нарышкин слыл в Петербурге гостеприимным и щедрым хозяином. Дом этого вельможи был открыт для всех и, по традиции давних времен, все званые и незваные были его желанными гостями. В его доме на Большой Морской, который в Петербурге прозвали «Новыми Афинами», и на даче на Петергофской дороге собирались «все лучшие умы и таланты того времени». Между тем он постоянно был по уши в долгах. Об этом злословил весь Петербург. Рассказывали, что однажды, во время Отечественной войны 1812 года, некто при Нарышкине похвалил храбрость его сына, который, заняв во время боя какую-то позицию, отстоял ее у неприятеля. «Это уж наша фамильная черта, – отозвался остроумный Нарышкин, – что займем, того не отдадим».

На одном из праздников, устроенных Александром Львовичем на своей даче, присутствовал Александр I. «Во что же обошелся этот великолепный праздник?» – спросил император. «В тридцать шесть тысяч рублей, Ваше величество, – заметил Нарышкин, – я заплатил тридцать шесть тысяч рублей только за гербовую бумагу подписанных мною векселей». Спустя какое-то время император послал Нарышкину книгу, в которую были вплетены сто тысяч ассигнациями. Находчивый Нарышкин просил передать императору свою глубокую признательность и при этом добавил, что «сочинение очень интересное и желательно бы получить продолжение». Говорили также, что Александр I вторично прислал книгу с вплетенными в нее ста тысячами, но приказал устно передать, что издание окончено.

В начале XIX века весь Петербург знал сенатора Ивана Алексеевича Соколова, страстного любителя шахмат, готового в любое время дня и ночи сесть за шахматный столик. Между прочим, он был дедом сильнейшего шахматиста России первой половины XIX века, шахматного теоретика и автора первого учебника шахматной игры Александра Дмитриевича Петрова. Так вот, Иван Алексеевич Соколов был известен и тем, что калитка его дома была расписана большими клетками зеленого и желтого цветов, на которых были изображены шахматные фигуры, представлявшие собой шахматную задачу. А решение задачи было изображено на другой стороне калитки. «Смерть как хочется нарисовать последний мат, который я задал Котельникову», – говорил сенатор. По воспоминаниям его знаменитого внука, эта легенда о шахматной калитке была весьма живуча в Петербурге.

К последнему десятилетию александровского царствования поздняя петербургская легенда относит расцвет и становление знаменитой торговой фирмы купцов Елисеевых. Родом Елисеевы были из деревни Новоселки Ярославской губернии. Существует предание, что житель этой деревни Петр Елисеев был некогда крепостным графа Шереметева. Он слыл умелым садовником и однажды среди зимы угостил графских гостей свежей земляникой, за что и получил от хозяина вольную. Недолго думая, Петр пришел в Петербург и стал работать портовым грузчиком. Этот петербуржец в первом поколении, не лишенный недюжинных организаторских способностей, вскоре сколотил артель по погрузке и выгрузке судов. А через несколько лет предприимчивый ярославец уже владел несколькими столичными магазинами и торговыми судами, курсировавшими между Петербургом и Москвой.

В Петербурге того времени не было недостатка в прорицателях, чудаках и оригиналах, которыми всегда славилась Русь. Одним из них оказался некий сибирский помещик Мартын Лукьянов, разоренный «через земский суд» своим богатым соседом. Десять лет он обивал пороги столичных учреждений в поисках справедливости, пока не решился на отчаянный поступок. Осенью 1820 года «и в дождь, и в ветер с утра до сумерек он неустанно бродил вокруг памятника Петра Великого и что-то бормотал, взмахивая руками». Когда чудака привели, по его настоянию, к императору, тот спросил, что он делает в Петербурге. «Десять лет хожу вокруг памятника и думаю, какой великий государь был Петр. Все видел. Сидит он на коне и одной рукой на Сенат показывает, а другой на Неву», – ответил сибирский помещик. «И что это значит?» – спросил будто бы Александр. «А значит это: кто имеет дело в Сенате, тот бросайся в Неву! Десять лет уж как я подал жалобу Сенату на неправедный суд и до сих пор не вижу решения», – ответил Лукьянов. Согласно преданию, уже через неделю дело было решено в его пользу.

По воспоминаниям графа В. А. Соллогуба, накануне наводнения 1824 года некоторые предсказывали, что «Петербург погибнет от воды и что море его затопит».

Наводнение случилось 7 ноября. Его последствия были катастрофическими. Сведения о нем сохранились во многих литературных произведениях, письмах и воспоминаниях очевидцев. Но остались и легенды. Рассказывают, как спасся часовой, которого наводнение застигло на посту. Будка его, сорванная со своего места, проплывала мимо Зимнего дворца. Увидев стоявшего у окна государя, солдат сделал на караул, и потому, рассказывает легенда, был спасен. Надо сказать, что это был не единственный случай, когда государь, как свидетельствуют многие очевидцы, лично заботился о погибавших.

С наводнением 1824 года петербургский фольклор связывает происхождение такого названия, как «Автово». Это поселение вблизи Финского залива известно с давних, еще допетербургских времен. На топографических планах XVII века среди более или менее мелких обжитых мест отмечена и финская деревушка Аутово. Как полагают исследователи, это название восходит к финскому слову «ауто», что означает «пустошь». Жизнь обитателей этой приморской деревушки из поколения в поколение сводилась к добыче пропитания в открытом море и к спасению нехитрого скарба, когда стихия обрушивалась на берег. Во время наводнения 1824 года Аутово было совершенно уничтожено. Александр I посетил его, объезжая наиболее пострадавшие от стихии места. Как рассказывает предание, плачущие разоренные крестьяне обступили императора. Вызвав из толпы одного старика, государь велел ему рассказать, кто что потерял при наводнении. Старик начал: «Все, батюшка, все погибло! Вот у афтова домишко весь унесло и с рухлядью и с животом, а у афтова двух коней, четырех коров затопило, у афтова…» – «Хорошо, хорошо, – нетерпеливо прервал его царь, – это все у Афтова, а у других что погибло?» Тогда-то и объяснили императору, что старик употребляет слово «афтово» вместо «этого». Рассмеявшись, государь «приказал выстроить на высокой насыпи нынешнюю красивую деревню и назвать ее „Афтово“».

Русская общественность связывала с воцарением Александра огромные надежды. И действительно, «дней Александровых прекрасное начало» вселяло уверенность в исполнение этих надежд. Молодой император приказал освободить всех заключенных Петропавловской крепости. По преданию, один из арестантов, оставляя каземат, написал на дверях: «Свободен от постоя». Узнав об этом, Александр якобы улыбнулся и заметил, что следовало бы прибавить к надписи слово «навсегда». В петербургских салонах взахлеб рассказывали умилительную историю о случайной прогулке Александра I по берегу царскосельского пруда. Государь обратил внимание на лебедей, которые плавали у берега и никак не могли взлететь. «Что это значит?» – спросил царь у садовника. «Лебеди летать не могут, государь, у них обрезано по одному крылу, чтобы не разлетелись», – ответил садовник. «Это не дело, – будто бы сказал Александр, – когда им хорошо, они и сами здесь будут жить, а дурно – пусть летят, куда хотят». Интересно, что на этом рассказчики не останавливались. Дальше шла назидательная часть легенды: «После сего большая часть лебедей разлетелась в Павловск и в Гатчину, но к осени действительно почти все возвратились».

Да, надежды на Александра I возлагались большие. Но уже через несколько лет, увидев однажды в закрытых залах эрмитажной библиотеки статую Вольтера, предусмотрительно спрятанную сюда после Французской революции, государь возмутился и, по преданию, велел убрать «эту обезьяну». Таким образом, фольклор обозначил конец либерального периода царствования Александра I.

В официальной историографии конец периода либеральных реформ отмечен строительством пресловутых военных поселений. О них много говорили и много спорили в Петербурге. Но когда кто-то осмелился лично высказать Александру сомнения в полезности этих поселений, то император будто бы сухо ответил: «Военные поселения будут существовать, хотя бы для этого пришлось выложить трупами всю дорогу от Петербурга до Новгорода».

Кстати, казарменная идея военных поселений, приписываемая школьными учебниками и энциклопедическими словарями всесильному при Александре I временщику графу А. А. Аракчееву, на самом деле принадлежала самому императору. Аракчеев всего лишь сыграл роль усердного и ревностного исполнителя. Правда, он был настолько жесток и безжалостен, что историческая традиция именно его именем обозначила целый период александровского царствования – так называемую аракчеевщину. Первое военное поселение в Петербурге было организовано на Охте в 1816 году. О нем ходили чудовищные и нелепые слухи: будто бы даже щи в печь бабы должны были ставить одновременно и по особому сигналу.

В то же время о самом императоре по городу распространялись идиллические легенды. Живя в Каменноостровском дворце, Александр I любил прогуливаться в дворцовой оранжерее. Однажды он был поражен красотой лимонного дерева, на котором начал созревать экзотический плод. Император тут же поручил установить у дерева караульный пост, чтобы, когда лимон окончательно созреет, ему тут же доложили об этом. Бедные солдаты, борясь с неодолимым сном, днем и ночью вглядывались в лимон, боясь прозевать ответственнейший момент. Но однажды караульный в самый ответственный момент все-таки задремал и очнулся от того, что услышал, как что-то упало на землю. Это был созревший лимон. Очумев одновременно и от страха, и от радости, караульный схватил лимон и бросился в покои императора с криком: «Созрел! Созрел!» – «Что, голубчик, с тобой? Пожар что ли?» – остановил его царь, успевший уже забыть о своем распоряжении. «Лимон созрел, ваше величество!» Император все вспомнил, рассказывает легенда, поблагодарил солдата и присвоил ему чин «лимонного лейтенанта».

Но не все было так идиллично. Свежи были воспоминания о короткой русско-шведской войне 1808–1809 годов. Война закончилась присоединением к России Финляндии (до этого она принадлежала Швеции). В этой связи в Петербурге рассказывали легенду о совместном обеде Наполеона и Александра I во время заключения Тильзитского мира в июне 1807 года. Разговор на обеде зашел о русско-шведской войне 1789–1790 годов. Александр вспомнил, что сражения велись так близко от Петербурга, что канонада была отчетливо слышна и это приводило в ужас многих дам. «Ну, зачем же дам пугать, – вымолвил Наполеон, – это совсем не дело. В крайнем случае, надо занять Финляндию и прекратить это». Александр, утверждает легенда, задумчиво посмотрел на Наполеона и согласился.

Но такое единодушие в вопросах европейского мироустройства, как мы знаем, длилось недолго. 1812 год все поставил на свои места. Если верить фольклору, в Петербурге после войны были в моде «ночные вазы» с портретом Наполеона на дне и надписью: «Наполеон, император французов».

С годами у Александра появилась склонность к мистицизму и суеверию. Мы уже знаем, что он был вовлечен в масонскую ложу и в течение десяти лет состоял ее членом. В Петербурге говорили о его тайных посещениях домовой церкви князя А. Н. Голицына – обер-прокурора Синода, министра народного просвещения и личного друга государя. Внутреннее убранство церкви, исполненное архитектором А. А. Витбергом, имело таинственный, мистический характер. Отсутствие дневного света, темные ступени притвора, подобия гробов, расставленные в молельнях, лампы красного стекла в виде кровоточащих сердец – все это как бы символизировало духовную тьму падшего человека и надежду на просветление и благодать.

Сохранилось предание о происходивших в этой церкви тайных хлыстовских радениях под руководством некоего старца Федора. Только после того, как Голицын обнаружил, что святой старец является «орудием какого-то тайного политического общества, старца по его указанию будто бы завлекли в вырытую ночью перед домом глубокую яму, где и засыпали живого землею».

Собираясь однажды в путешествие по России, Александр I посетил схимника Александро-Невской лавры и попросил у него благословения. Монах благословил императора, сказав при этом загадочные слова: «И посла мiрови ангела кротости». Долго император и его приближенные искали разгадку этой таинственной фразы. А заключалась она в том, что некоторые буквы славянской грамоты имеют одновременно и цифровые значения: и=8, п=80, о=70, с=200, л=30, а=1, м=40, i=10, р=100, в=2, н=50, г=3, е=5, к=20, т=300. Так вот, если буквы сказанного схимником изречения обратить в числа, то сумма их будет равна году рождения императора Александра I:

8 + (80+70+200+30+1) + (40+10+100+70+2 +8) + (1+50+3+5+30+1) + (20+100+70+300+70+200+300+8) = 1777.

Но и это еще не все. Столь же знаменательным оказалось совпадение чисел, полученных при сложении годов, месяцев и дат таких событий, как рождение, вступление на престол и кончина Александра Благословенного. Он родился 12 декабря 1777 года, вступил на престол 12 марта 1801 года и скончался 19 ноября 1825 года. Если эти даты расположить вертикально и сложить, то итог такого сложения даст и число лет жизни, и число лет царствования.

Вот как изображали эту удивительную мистическую таблицу современники:

Петербургские мистики не в первый раз обращались к символике чисел, пытаясь разгадать судьбу Александра I. Особое значение придавалось связи крупнейших петербургских наводнений с датами рождения и смерти императора. Он родился 12 декабря 1777 года, через 12 недель после разрушительного наводнения 21 сентября, а умер через 12 месяцев и 12 дней после наводнения 1824 года. Наводнения этих лет были самыми разрушительными в истории Петербурга. Жители помнили, как во время посещения Александром одного из разрушенных районов столицы после наводнения 1824 года кто-то за спиной императора проговорил: «За грехи наши Бог нас карает». – «Нет, за мои», – будто бы пробормотал царь в наступившей тишине.

Император Александр I скончался 19 ноября 1825 года во время своего пребывания в Таганроге. Едва это известие дошло до столицы, как тут же распространился слух, что он вовсе не умер, а скрылся, а в гробу в Петербург везут чужой труп. Слух этот казался многим настолько правдоподобным, что на пути следования траурной процессии из Таганрога в Петербург происходили неоднократные попытки «со стороны толпы» вскрыть гроб. Например, как рассказывали очевидцы, в Московском Кремле, где был временно установлен катафалк с гробом императора, пришлось даже выставить к воротам артиллерию. Не менее строгие действия властей сопровождали прощание с покойным императором и в самом Петербурге. При отпевании в Казанском соборе Николай I запретил открывать гроб. Это еще более укрепило слухи о подмене тела. Из уст в уста передавали, что Мария Федоровна при виде тела сына, как бы продолжая с кем-то спорить, воскликнула: «Да право же это он!» Что это она должна была доказывать? – говорили в народе. И родилась легенда о сибирском старце Федоре Кузьмиче, который и есть якобы бывший император Александр Павлович. Это он, чтобы вымолить у Бога прощение за участие в убийстве своего отца Павла I, «решил взять на себя такой великий подвиг – удаление в Сибирь». В гроб же, согласно легенде, было положено тело фельдъегеря Маскова, незадолго до этого умершего от ушибов, полученных при падении с экипажа по дороге в Таганрог. Интересно, что позднее исследователям удалось напасть на след внука Маскова. Выяснилось, что в этой семье из поколения в поколение передается легенда, будто бы их предок, фельдъегерь Александра Благословенного Масков, похоронен в Петропавловском соборе Петербурга.

Сохранились и другие народные версии смерти государя императора. Вот как колоритно об этом рассказывает один простолюдин в романе И. Ф. Наживина «Во дни Пушкина»: «Одни болтают, что Александра Павлыча господишки убили, изрезали, а в гроб положили солдата какого-то, а на лицо, чтобы не узнали, маску восковую налепили. Другой гнет, что опротивели царю все дела государские и он будто бы в монахи ушел. А надысь в Опочке в трактире один сказывал, что господишки, верноподданные изверги, первейшие на свете подлецы продали его в иностранную державу… И все это вранье… Верно одно: стал он господишкам поперек горла и извести его у них было решено: графиня Орлова и жена графа Потемкина, верные фрейлины и распренеблагородные канальи, хотели отравить царя у себя на балу… А как привезли его из Таганрогу-городу гроб-то, да поставили его в Москве в собор, один дьячок подмосковный не будь дурак и пойди поглядеть, а в гробу, ребята, не царь, а черт! Царь же батюшка, слава Богу, жив и здоров, и чтобы обличить весь этот обман господишек, сам выйдет в тридцати верстах от Петербурга встретить свой гроб и тогда и объявит всем о господской подлости».

Но даже и это еще не все. Не так давно появилось предание о том, что в 1920-х годах царская усыпальница в Петропавловском соборе вскрывалась и могила Александра оказалась пуста. Никаких документальных свидетельств этого нет. Более того, нет и свидетелей вскрытия – все только ссылаются «на якобы видевших». Но предание о том, что саркофаг Александра I пуст, живет в народе. Говорят, будто император не желал быть похороненным рядом с убитым Павлом I и просил Аракчеева предать его земле в другом месте. Согласно легенде, в ночь перед погребением Аракчееву удалось-таки вывезти тело Александра в свое имение и похоронить в соборе. Там верный слуга установил и памятник царю. Достоверность этого предания доказать практически невозможно, так как во время последней войны все в Грузине было уничтожено. Правда, есть и другая, столь же маловероятная легенда, что тело Александра I действительно в 1860-х годах было секретно извлечено из гробницы и «предано земле на кладбище Александро-Невской лавры».