Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах

Соратники и приближенные Петра I

В герои петербургского городского фольклора славной петровской поры попали немногие. Очень немногие. И не потому, что у основателя Петербурга было больше врагов и завистников, чем друзей и доброжелателей. Несмотря на широчайший размах деятельности Петра, по большому счету он был одинок. Но не потому петербургский фольклор начала XVIII века так беден героями. Просто в сознании современников, да и потомков тоже, Петербург возводил Петр. С ним связаны история основания и первые два десятилетия жизни города. В расчет не принимается даже тот факт, что Петр бывал в Петербурге не часто, наездами и надолго в нем не задерживался. Ведь именно его кипучая энергия, его неукротимый энтузиазм, его железная воля стали теми приводными ремнями, которые вращали гигантский механизм строительства новой столицы.

Тем не менее у царя были и верные помощники, и преданные любимцы, и умные единомышленники. О некоторых из них до сих пор слагаются легенды. В первую очередь, конечно, о Меншикове. Сын придворного конюха, ставший впоследствии светлейшим князем и генералиссимусом, обласканный Петром и им же не раз битый, Меншиков оставил значительный след в истории Петербурга. Он был его первым генерал-губернатором и фактически руководил строительством Петербурга в его первые годы. В этом качестве мы уже встречались с Данилычем, как ласково называл царь Александра Даниловича Меншикова.

А вот как они впервые встретились, по легенде, записанной Н. А. Криничной.

«Вот поехал раз Петр Первый на охоту. Едет на лошади и как-то потерял подкову. А лошадь у него была богатырская. Без подковы нельзя ездить.

Подъезжает он к одной кузнице и видит – там куют отец с сыном. Паренек у кузнеца что надо.

– Вот что, – говорит, – подкуй мне лошадь.

Сковал парень подкову, царь за шипаки и разогнул.

– Стой, – говорит, – это не подкова. Она мне не годится.

Начинает он ковать другую. Взял Петр и вторую разогнул.

– И эта подкова не ладна.

Сковал он третью. Петр схватил раз, другой – ничего не мог сделать.

Подковали лошадь. Петр подает ему рубль серебряный за подкову. Берет он рубль, на два пальца нажал, рубль только зазвенел. Подает ему другой, и другой тем же манером.

Царь изумился.

Вот нашла коса на камень.

Смекнул, достает ему пять рублей золотом.

Поломал, поломал парень – и не смог сломать. Царь записал его имя и фамилию. А это был Меншиков. И царь, как приехал домой, так сразу его к себе и призвал. И стал он у него главный управитель».

Жил Меншиков широко и был сказочно богат. Достаточно сказать, что его дворец на Васильевском острове, и сейчас внушающий своим видом почтительное уважение, в свое время был самым большим и роскошным зданием в Петербурге. Знаменитые петровские ассамблеи, шумные пиры и празднества в присутствии царского двора, дипломатического корпуса и огромного количества приглашенных часто проходили, за неимением другого подобного помещения, именно во дворце светлейшего князя. Мы уже рассказывали о том, как Петр, глядя на пиршество в доме своего любимца, с неподдельной гордостью говорил: «Вот как Данилыч веселится!» В покоях светлейшего были штофные и гобеленовые обои, большие венецианские зеркала в золоченых рамах, хрустальные люстры с золотыми и серебряными украшениями, стулья и диваны с княжескими гербами на высоких спинках, инкрустированные столы на вызолоченных ножках.

Но вот легенда, рассказанная гольштейн-готторпским резидентом в Петербурге Г. Ф. Бассевичем и пересказанная М. И. Пыляевым. Когда Петр однажды не на шутку разгневался на своего любимца и пытался заставить его заплатить двести тысяч рублей штрафа, то вдруг из дворца Меншикова как по волшебству исчезло все богатое убранство. Государь, увидев такую перемену, изумился и потребовал объяснения. «Я принужден был, – отвечал Меншиков, – продать свои гобелены и штофы, чтобы хотя несколько удовлетворить казенные взыскания!» – «Прощай, – сказал Петр с гневом, – в первый твой приемный день, если найду здесь такую же бедность, не соответствующую твоему званию, то заставлю тебя заплатить еще двести тысяч рублей». Царь действительно зашел вскоре к Меншикову и нашел все по-прежнему; он любовался богатым убранством и не сказал ни слова о прошедшем.

Характер любимца императора был далеко не простым. Меншиков был хитроват и лицемерен. Известно, что в Петербурге супружеская жизнь Меншикова ставилась в пример. Знали и то, что, отбывая в частые отлучки, светлейший каждый день писал успокоительные письма жене. В то же время все в столице знали, что вряд ли кто нарушает супружескую верность чаще, чем Меншиков. А про его личные отношения с Петром вообще говорили шепотом и с оглядкой. Известно дело каптенармуса Преображенского полка Владимира Бояркинского, который, проезжая однажды мимо дворца генерал-губернатора, неосторожно попытался объяснить своему родственнику, отчего так богат Александр Данилович. «Оттого, что царь живет с Данилычем бл…но». То, что родственник несчастного каптенармуса оказался доносчиком, к нашему рассказу отношения не имеет.

Из «птенцов гнезда Петрова» чрезвычайно популярен у современников был Яков Вилимович Брюс – один из образованнейших людей своего времени, блестящий сподвижник Петра, математик и астроном, сенатор, президент Берг- и Мануфактур-коллегий. По происхождению шотландец, предки которого прибыли в Россию чуть ли не за сто лет до основания Петербурга, он ревностно и честно служил России. Был вместе с Петром во всех его главных военных походах, а в Полтавском сражении командовал всей русской артиллерией. Брюс вошел в историю как автор первого в России календаря, получившего в народе название Брюсова, хотя, согласно одной малоизвестной легенде, календарь этот не имел к Брюсу никакого отношения.

В Петербурге Брюс слыл магом и чародеем, чернокнижником и волшебником. До сих пор можно услышать легенды о хитростях, которые «знал и делал он, додумался и до того, что хотел живого человека сотворить. Заперся он в отдельном доме, никого к себе не впускает. Никто не ведал, что он там делал, а он мастерил живого человека. Совсем сготовил – из цветов – тело женское… Осталось только душу вложить, и это от его рук не отбилось бы, да на беду его – подсмотрела в щелочку жена Брюса и, как увидела свою соперницу, вышибла дверь, ворвалась в хоромы, ударила сделанную из цветов девушку, та и разрушилась».

Брюс умер в 1735 году, на десять лет пережив своего императора. Однако фольклор пренебрег историческим фактом ради еще одного штриха в характеристике этого необыкновенного человека. Сохранилось предание, что, умирая, Брюс вручил Петру склянки с живой и мертвой водой. Если царь пожелает видеть его ожившим, будто бы сказал чернокнижник, пусть спрыснет труп его этой водой. Прошло несколько лет, и Петр вспомнил о брюсовой склянке. Он велел вскрыть могилу чародея. К ужасу всех присутствовавших, оказалось, что покойник лежит в могиле словно живой. У него даже выросли длинные волосы на голове и борода. Царь был так поражен этим, что велел скорее зарыть могилу, а склянку разбил. Правда, по другой легенде, оживление не состоялось по другой, более прозаической причине. Царь был с похмелья, и когда надо было, по завещанию умершего, капнуть на труп из заветной склянки, царская рука дрогнула.

Григорий Дмитриевич Строганов принадлежал к старинному роду русских купцов и промышленников, известному на Руси с XV века. Выходцы из поморских крестьян, Строгановы уже в то время владели сказочным богатством. Предания гласят, что именно они сумели выкупить из татарского плена московского князя Василия Темного. На деньги Строгановых в XVI веке была снаряжена дружина Ермака, и фактически они способствовали присоединению Сибири к России. Григорий Дмитриевич Строганов неоднократно ссужал Петра I деньгами для успешного ведения войны со шведами. Рассказывают, что делал он это весьма своеобразно. Так, однажды, угощая царя обедом, он преподнес Петру на десерт бочонок с золотом.

Одной из самых мрачных личностей в окружении Петра был небезызвестный «князь-кесарь» Федор Юрьевич Ромодановский. Этот верный и преданный сторожевой пес монархии своей невероятной жестокостью и той кровожадной беспощадностью к инакомыслящим, какой отличался возглавляемый им страшный Преображенский приказ, вселял во всех ужас. Он был вечно пьян, взгляд его был дик, а голос страшен. И, несмотря на все это, Ромодановский считался одним из самых влиятельных государственных деятелей эпохи, хотя Петра частенько коробило от средневековых методов работы своего «заплечных дел мастера». В отсутствие царя не кто иной, как «князь-кесарь» был фактическим правителем страны.

Вскоре после постройки загородного дворца в Ропше Петр подарил его Ромодановскому. Старые предания гласят, что там часто лилась кровь невинных людей, по несчастью попавших в руки страшного Ромодановского Во дворце, по рассказам старых людей, преступники содержались под караулом ручной медведицы. Вроде бы она им не делала никакого вреда, только не выпускала их из темницы ни на шаг.

К соратникам Петра следует отнести и Александра Васильевича Кикина, который был обвинен в участии в заговоре царевича Алексея и казнен. Сохранилось предание, как в застенке Сыскного приказа его посетил Петр I. «Как ты, умный человек, мог пойти против меня?» – будто бы спросил его царь. «Какой я умный! – ответил ему Кикин. – Ум любит простор, а у тебя ему тесно».

Обер-кухмистером Петра I был Иван Иванович Фельтен, датчанин, служивший царю с 1704 года. Фельтен был постоянным объектом средневековых шуток, до которых Петр, как известно, был весьма охоч. Благодаря Штелину до нас дошли многие анекдоты, связанные с любимым поваром императора.

В Петергофе, в западной галерее Монплезира, и сегодня находится картина, которую Петр будто бы заказал в Голландии только затем, чтобы всласть посмеяться над «мундкохом Яном». На этом полотне изображена романтическая сцена: женщина с любовником, а рядом трубач, подвязанный поварским передником. Современники легко узнавали в любовнике Петра, ласкающего жену своего повара под музыку играющего на трубе Фельтена. Говорят, Петр заказал эту картину, узнав, будто Фельтен в очередной раз разболтал, или «раструбил», о том, что кто-то наставил ему рога.

Несмотря на то, что Петр любил своего обер-кухмистера и доверял ему, он редко прощал проступки, «сделанные с намерением или по небрежению». Однажды, уже после смерти императора, Фельтен посетил Кунсткамеру, «где хранится изображение Петра Великого в собственном его платье со многими другими вещами, которые государь употреблял, и, увидев, между прочим, государеву трость, стоявшую в углу, сказал господину Шумахеру, своему зятю: „Эту мебель, зятюшка, можно бы и спрятать, чтобы она не всякому в глаза попадалась, может быть у многих, так же как и у меня, зачешется спина, когда они вспомнят, как она прежде у них по спине танцевала“».

Фамилия Фельтен знакома петербуржцам. Герой многочисленных легенд и преданий, обер-кухмистер Фельтен является дядей знаменитого архитектора – автора всемирно известной ограды Летнего сада, Дворцовой набережной с мостиком через Зимнюю канавку, Старого Эрмитажа, Чесменского дворца и многих других сооружений в Петербурге и его пригородах.

Есть легенда и о другом архитекторе, европейски знаменитом Жане Батисте Леблоне, авторе первого Генерального плана Петербурга с центром на Васильевском острове с уникальной сеткой каналов, о чем мы уже говорили. Леблон приехал в Петербург в 1716 году по приглашению Петра I. В 1719 году архитектор скончался. Согласно легендам, оттого, что был до смерти избит Петром Великим.